Общество, небезразличное к своему будущему, не может не задумываться о необходимости своей защиты от произвола муз. Но такую защиту вряд ли удастся выстроить на внешнем подавлении потребности к самовыражению. Она не мыслима вне такой формы самореализации личности , как самоограничение. Эту форму легко представить как покушение на первейшие принципы соотношения человеческого сознания и бытия. Но даже самый крайний объективизм не сделает бытие независимым от человека. Даже придельный субъективизм не поставит человека над бытием. Хотя бы только потому, что "Человек не господин сущего. Человек пастух бытия". И в этом качестве "...человек ни с чем не расстается, он только приобретает, достигая истины бытия. Он приобретает необходимую бедность пастуха, чье достоинство покоится на том, что он самим бытием призван для сбережения его истины."
В этих с виду простых словах Хайдеггера, как представляется, и заключена идея самоорганизации человечества - идея самоосуществления через самоограничение. Озабоченный намерением вывести человека из самоуверенного предстояния бытию Хайдеггер намеренно снижает статус человека, помещая его на скромное место п р и бытие (не н а д , но п р и ). Но оценивает это понижение, как высочайшее приобретение: право быть заботливым хранителем, бдительным стражем, неутомимым блюстителем истины бытия. Бытие объективно. Но оно и таково, каким его, о с т о р о ж н о оберегая его истину , сумеет сохранить человек ...
Казалось бы и надо согласиться, скажем , вот с этими мужественными словами: " готов терпеть частное зло во многих проявлениях, поскольку не хочу коллективного и узаконенного зла, даже если последнее будет гораздо менее болезненным", но ... хайдеггеровский пастух не позволяет, заставляя задумываться о том, что претерпевание частного зла, то есть сохранение себя неизменным, свободным от его влияния, возможно только при опоре на что-то простое, давным - давно узаконенное людской практикой и, конечно же, коллективное по своей природе. Только через свой частный вклад в охрану истины бытия - в стремлении к такой опоре этот вклад, видимо, и находит свое выражение.
Но можно ли в принципе создать и затем поддерживать благоприятную для самовоспитания общественную среду, которая хотя бы в какой то степени сочеталась с представлением об о с т о р о ж н о с т и? То есть, с одной стороны, л о к а л и з о в а л а бы все выходки взбалмошных муз, с другой - не лишала бы их желания резвиться в свое удовольствие.
В качестве положительного ответа на данный вопрос (причем , ответа в самом общем виде )можно предложить одну публикацию "Русского журнала" - "Цензура, следовательно, элита"(http://www.russ.ru/politics/20020811-rem.html). Ответ целиком заложен уже в заголовке статьи -если подправить несколько его смысл: ЭЛИТА, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ЦЕНЗУРА.
Необходимость цензуры вычислена М. Ремизовым на кончике пера . Вот ход рассуждений. Поскольку, если уж заходит речь о регламентации в этике и эстетике, каждое произведения надо ограничивать отдельно, то регламентация практически невозможна как процедура чисто бюрократическая. А это является запросом на вмешательство в регламентацию элиты - эстетической аристократии . Подчеркивается, что запрос этот сугубо социально-структурный: " наш народ хочет цензуры. Он ощущает в себе приливы той полудремотной нравственной субстанции, которая изнутри него противостоит свиной всеядности масс и которой не достает для полноценного самораскрытия лишь соответствующей инстанции". Формой " объективизации ...национальной системы нравов" может быть только государство, но представлять целое вполне может и господствующее в нем меньшинство. Речь здесь идет естественно об эстетическом и этическом господстве, и именно отсюда следует возможность специфической - аристократической- цензуры. ..
Мысль, вынесенная М. Ремизовым в заголовок, высказана вроде бы совершенно определенно: "Пока народ жив, он хочет той или иной цензуры. Цензуры, следовательно, элиты...Глубокая и здоровая потребность общества в символических репрессиях формирует запрос на некую аристократию как субъект и полномочный символический гарант этих репрессий.". Но с другой стороны, указана и точка, в которой инверсия смысла этой мысли становится просто необходимой: "Быть компетентным интерпретатором национальной нравственности, стиля, национального чувства границ возможного ... может только человек элиты. В вопросе "что допустимо?" он не может свериться с эталоном, но сам им является." То есть элита - следовательно, цензура.
Различие между прямым и обратным смыслом , конечно же, не носит
принципиальный характер, и, если разобраться, то оба смысла по-своему важны. В прямом смысле акцент на то, что если цензура есть или востребована, то она должна осуществляться не бюрократией, а элитой . Обратный смысл представляется более значительным: элита сама востребует цензуру. То есть осуществление именно этико-эстетической цензуры - определяющий признак элиты. Если она такой цензуры в обществе не осуществляет, она - не элита... М. Ремизов об этом прямо не говорит, но осторожно подводит к такой мысли. Хотя бы вот здесь: "само слово "цензура" вызывает наибольшую идиосинкразию именно у той богемной чандалы, которая гнездится на пустующем пьедестале "авторитета", т.е. паразитирует на отсутствии этически и эстетически компетентной власти".Или вот здесь: " Определяющей модальностью "интеллигентной" речи является глубоко эшелонированная безответственность. Несмотря на проскакивающие там и тут полугротескные репризы о распирающем "чувстве колоссальной ответственности"..." И уж совершенно точно здесь: " Место эстета, обретающего свою миссию в эпатирующей профанов феноменологии дерьма, без сомнения, - "у параши"".
Может сложиться впечатление, что в этих рассуждениях мысль М. Ремизова упрощена -что он вовсе не предлагает противопоставить насилие одной системы ценностей и норм насилию другой . Но, нет, М. Ремизов понят все-таки здесь вполне адекватно: "Одна из тем русской государственной реконструкции - объективация нравственности через цензуру и, шире, через налаживание механизма символических репрессий. То, что публично отправляемый ритуал символических репрессий необходим, что нравственность без него невозможна, что без него ничто в обществе не имеет смысла, - пережевыванием этих очевидностей я не буду здесь утомлять читателя".
Независимо от того, как понимается символическое насилие (как насилие с помощью символов или насилие над символами), цензура является формой такого насилия. Символическим насилием оказывается и в с я к о е новое течение в искусстве - насилие со стороны социума и должно оберегать от слишком уж агрессивных форм индивидуального символического насилия, не лишая в то же время новые формы возможности возникать и развиваться.
Теперь попытаемся глянуть на ту же проблему с противоположной стороны - глазами не философа, а госчиновника.
Когда работник, нанятый обществом , чтобы выявлять, оптимизировать и реализовывать его коллективные потребности , заявляет , что " Специфических этических норм, которые регулировали бы свободу слова, нет и не может быть"( http://www.russ.ru/politics/20020801-volin.html ),то это, как минимум, свидетельствует о том, что он уже достиг уровня своей некомпетентности, так как рассматривать подобный подход к проблеме позволителен лишь лицу частному. Но меня как и других разрешивших (через голосование на выборах ) нанять этого чиновника на общественные работы, совсем не интересуют его частные соображения. Более того, мне хотелось бы быть уверенными, что нанятый на общественное служение человек все-таки понимает, что никаких абсолютных свобод, то есть свобод вообще , не существует, а всякая индивидуальная свобода по существу своему коллектива. Именно поэтому всякая попытка отдельного индивидуума реализовать свое естественное право на свободу абсолютно, то есть неограниченно, произвольно и не принимая во внимание интересы других, является отрицанием принадлежности к обществу, а значит попыткой разрушения его. В пределах же ненарушенных общественных связей любая свобода будет относительной, частичной, управляемой - она попросту не может быть другой.
Формально госчиновник, конечно же, здесь прав -этические нормы невозможно обратить в юридические законы. Но он явно увлекается, выстраивая между теми и другими принципиально непреодолимое препятствие. Юридические законы можно рассматривать в качестве части этических норм - той части, которую общество нашло возможным и целесообразным формализовать на данном этапе своего существования . То есть этические нормы питают юридические законы и действуют через них, превращаясь из индивидуальных внутренних запретов (ими частное лицо защищает других от своего личного произвола ) в безусловные внешние нормы, которыми уже общество ограждает своих членов от произвола частных лиц. Этические нормы - это сгустки многотысячелетнего опыта человеческого сосуществования. Но это такой глубокий уровень обобщения, отстранения от конкретного, что использовать их можно исключительно индивидуально -как частное внутренне ограничение.
Непризнание в сего этого является источником, наверное, большинства недоразумений, связанных с проблематикой морали, в частности представление морали в качестве "набора консервативных норм", а литературы (искусства) в качестве средства), фиксирующего через язык " неосознанные еще сдвиги в нормах морали"( такую мысль высказал, например, в РЖ-дискуссии о литдеятельности В. Сорокина участник под псевдонимом г.N). Это представление , на первый взгляд, кажется вполне разумным. Но этика, мораль вовсе не консервативны -это типичная аберрация сознания. Этика - всего лишь и н е р ц и о н н а. И является таковой именно потому, что лежит в о с н о в е межчеловеческих отношений - за нравственные правила человечество заплатило самой большой кровью , в них сконцентрирован опыт, настолько адекватный реальности, что для его использования не требуется юридического оформления. Это своего рода зерна практически а б с о л ю т н о й истины, это -фундаментальное основание социальных отношений. А чем некоторая оформленная в словах истина ближе к сути, тем трудней ее опровергнуть -отсюда и эффект инерционности.... И они настолько фундаментальны, что жить непосредственно по ним невозможно, да и никто не живет. Но каждый в большей или меньшей степени с этими нормами свою жизнь соизмеряет - как с эталоном.
Что же касается художника , то он, видимо, ничего нового в этику внести не может в принципе. Да, с помощью созданных им образов, с помощью найденных и вскрытых им языковых кладовых он примеривается к сути, смыслу вещей и явлений. И хотя воздействие художника на истину сводится лишь к влиянию на ее оформление, возникает иллюзия, что оно носит определяющий характер. За видимостью влияния художника на мораль также всего лишь его попытка переформулировать известные правила на новом жизненном материале. Тот же Набоков "Лолитой" ничего нового в мораль не внес - он лишь подтвердил хорошо известное. Со временем как раз это и проясняется.
Из всех этих достаточно тривиальных рассуждений следует, однако, один важный вывод: и являясь сугубо индивидуальным средством , этические нормы лежат все же в ОСНОВЕ человеческого существования. И следовательно, не могут оставаться в стороне от процедур управления обществом.
Конечно, можно исходить из того, что эти нормы должны реализовываться самопроизвольно - например, по типу рыночных законов. В сознание людей через воспитание, культуру, религию вбрасываются представления об этических нормах. Одновременно из отдельных частных сознаний (от лиц, скажем, художественно одаренных и способных выгодно подать любую идею, любой принцип ) вбрасываются всякие красиво упакованные мерзости. Поскольку первое более полезно - за ним и победа в честной , свободной конкурентной борьбе. Эта схема мила сердцу любого либерала . И она может оставаться эффективной до тех пор, пока мощность информационных потоков невелика.
Но интенсификация этих потоков такую схему методично дискредитирует, а начиная с некоторого момента от нее остается одна только иллюзия свободного, произвольного выбора: не хочешь читать - не покупай, не хочешь смотреть -жми на другую кнопку и т.д. На самом же деле управление переходит к информационным корпорациям, и они становятся и основными конструкторами норм. Потому что у средств распространения информации обнаружилось фантастическое качество: эффект мгновенного и колоссального усиления л ю б о й мысли, любой идеи. В этом -то и вся сложность. И здесь главный водораздел и источник разногласий : признать или нет , что экспоненциальный рост скорости распространения информации существенным образом влияет на многие привычные представления - вплоть до смены их на противоположные.
К такому итогу общественного развития можно было бы отнестись спокойно - признать его в качестве неизбежного, единственного ;и сопротивляться частным образом - не читать, не включать, и использовать те же технические новоизобретения в качестве средств индивидуального сопротивления, доказывая где-либо на форуме, что автор какого-нибудь "Оранжевого сала" хотя и не лишен литературного дарования, но полностью обделен способностью к рефлексии и во всех ситуациях доволен не только своими намерениями, но и собственными оценками их; и потому является крайне опасным для общества - способен навязывать в качестве нормы любые непотребности.
Это будет, конечно же, сопротивление. Пусть частное, единичное, но зато вполне цивилизованное -не покушающееся на высшее достижение человечества - парадигму либерализма. Однако, вы можете эту парадигму высшим достижением не признавать и считать, например , что опыт либерального существования у человечества не так уж и велик, что оно легкомысленно ухватилось за блага, следующие из этой парадигмы(все свободы и права ),но пока плохо осознает возможные издержки и их последствия; что счастливый конец истории не наступил, и куда более вероятным может оказаться конец апокалиптический . К тому же , скажем, у вас жена, дочь, внучки, престарелые родители, и вы обязаны их защищать не только от сукиного сына, который попытается ворваться в ваш дом через дверь, окно, но и от того, который лезет через экран телевизора, со сцены театра, с книжных развалов. Вот на этой основе и возникает идея уже не частного, а коллективного сопротивления.
На что же здесь можно надеяться?
Цитируемый мною представитель госчиновничества несомненно прав, когда говорит, что "государственные структуры не могут определять морально-этические нормы, по которым должна осуществляться свобода слова и свобода печати.". Он прав и далее: "определять этические нормативы должны только профессионалы - филологи, литературоведы и т.д. - и только в каждом конкретном случае." Но он был бы совсем близок к истине, если бы попытался соединить два эти тезиса и ввести идею управления через экспертные оценки. Скажем. таким вот образом:
Государственные структуры через экспертные оценки профессионалов (филологов, литературоведов, писателей, художников и т. д )могут воздействовать на морально-этические ориентиры, по которым отдельные граждане осуществляют свое право на свободу слова, свободу печати.
Это, действительно, вариант управления - управления деликатного, которое может быть и эффективным и приемлемым даже для ортодоксальных сторонников самого рафинированного либерализма. Это действительно может стать формой цивилизованной цензуры - ЦЕНЗУРЫ, ОСУЩЕСТВЛЯЕМОЙ ЭЛИТОЙ.
Не з а п р е т , но РЕКОМЕНДАЦИИ людей авторитетных в области культуры и литературы. Рекомендации, организованные с помощью государства в устойчивую и доступную для большинства систему. Такого рода государственная служба , может быть, в конце концов и осуществила бы оптимизацию тех двух крайностей, о которых шла выше речь. И может быть, нашла и выход из совершенно не разрешимого противоречия, в предельно четкой форме выраженного застрельщиком уже упоминавшейся дискуссии о литдеятельности В. Сорокина: "Вполне возможно,...- духовность ВСЕГДА шествует под руку с полицией, но пока полиция ведет духовность в кутузку, я вместе с духовностью ... а ежели они вступают в противоестественный брак ... - тут уж увольте, я лучше к западным дуракам, к Сорокину. Выбор в такой ситуации каждый делает сам...у меня нет и не может быть последовательного отношения к этой проблеме.. все ...находят возможным вырабатывать коллективные конвенции и ограничения, а я не могу найти своих собственных... ( Я) не пытался бы воспрепятствовать распространению даже мемуаров чикатил, даже текста, оскорбительного и невыносимого для меня лично или моей семьи. Автора бы урыл, это да. Но не текст. Потому что если это уже есть - лучше знать, чем не знать..."
Такого рода позицию в принципе нельзя не признать грамотной . К тому же, в ней четко и без словоблудия вскрывается вся сложность проблемы - действительно, ни одна крайность не приемлема, но человек с к л о н я е т ся в своем выборе к той из них (не впадает, а именно склоняется ), в которой он с большей, как полагает, вероятностью сможет удержаться от того, чтобы в крайность все-таки сверзнуться.
Главным звеном приведенного выше суждения несомненно являются слова " здесь все ...находят возможным вырабатывать коллективные конвенции и ограничения, а я не могу найти своих собственных...", которые свидетельствуют, что проблема индивидуального выбора все-таки не имеет последовательно индивидуального разрешения, что в той или иной форме, но коллективные конвенции неизбежны.
Мы все, как известно, всегда обращаем внимание на фирму, на производителя при покупке еды, одежды и не видим в этой подсказке никакого покушения на свою свободу. Даже при "покупке" такого товара, как политическая или бытовая информация, мы всегда предварительно оцениваем ее по тем же направляющим нас подсказкам - по репутации изданий. Так почему же эстетическая информация вдруг оказалась в таком ущербном положении, ...Именно в ущербном, а не привилегированном, поскольку без эталонов, без подсказок по эталонам классики эта информация, попадая в зону тотального влияния случайностей, оказывается в самом бесправном положении...
Ответ на это "почему" если и существует , то запрятан в глубинах коллективной психологии. Да, собственно, так уж ли важен ответ ... Не проще ли все-таки решиться и начать постепенно, не торопясь и с оглядкой выстраивать систему мягкого , рекомендательного общественного контроля за эстетической информацией на основе экспертных оценок эстетической элиты. Ее нужно пытаться создать, эту систему. Толька она открывает путь хоть к какому-то разрешению этого, действительно, тяжкого противоречия между "частным злом во многих проявлениях", и "коллективным и узаконенным злом".
И самое любопытное заключается в том, что у оспаривающих идею общественного влияния на деятельность муз нет особых иллюзий - они готовы признать, что " всюду существует система жесткого ограничения "свободы", что и сам В. Сорокин всего лишь "конформистский продукт определенной системы предпочтений ...и вызревает из московской концептуалистской системы "символического насилия""(это мнение упоминавшегося здесь г.N ) . Одним словом, признается наличие системы групповых предпочтений - зачаточной формы общественной самоорганизации. Значит, остается сделать следующий шаг- к системе предпочтений общественных, но при этом значительно более мягких - рекомендательных. Опасаться, что такой переход непременно обернется насилием, нет оснований. Потому что в условиях свободы повышение статуса в с е г д а будет сопровождаться снижением жесткости. Жестка лишь частность, претендующая на универсальность. Истинно универсальное - благородно и снисходительно: у него нет избыточных претензий, а значит нет и комплексов.
Работа вывешена в "Русском Переплете" (http://www.pereplet.ru/text/surikov22nov03.html)