разумнуюзащиту, ибо цель противника была еще скрыта
В.Набоков/
Воистину тунгусским метеоритом ворвался в отечественную словесность Дмитрий Галковский. Поваленные и искореженные стволы общепризнанных авторитетов, зловещее свечение литературной и окололитературной атмосферы, ядовитое облако скептицизма, медленно въедающееся в эту атмосферу... Ничего, считают одни, переживем и этот катаклизм, связанный с энергичным выбросом индивидуального сознания, - России к этому не привыкать!
Вполне можно допустить и другое: напряженная российская действительность породила гигантского мутанта из живучей и хорошо приспосабливающейся породы информационных грызунов, всегда активизирующихся в периоды смуты и упадка, когда спрос на "н и ч т о" особенно неутолим.
Экзотические, неуравновешенные, рассыпающиеся и разящие тексты Д. Галковского дают для подобного неприязненного отношения оснований предостаточно. Осложняет корректное восприятие и то обстоятельство, что "Бесконечный тупик" Д.Галковского остается для читающей публики "терра инкогнита": публикуются лишь избранные "тематические подборки" оттуда, что, по-видимому, должно приводить к искаженному восприятию произведения, принципиально по своему замыслу фрагментарного. Тексту навязывается чуждая ему структура - некие "сюжетные линии", в то время, как сам он может быть разбит, как кажется, лишь на блоки. И такого размера ,когда взаимодействие "линий" не исчезает - е щ е присутствует.
И тем не менее на сегодняшний день из "Бесконечного тупика" опубликовано уже достаточно ,хотя бы для предварительной оценки. Возникает устойчивое впечатление, что в "Бесконечном тупике" выразилось нечто общественно значимое, сконцентрировалась ,пусть пока еще в скрытом состоянии , некая сложнейшая проблема. Важная настолько, что сам автор, какую бы мы к нему мерку не прикладывали , становится фигурой как бы и второстепенной, служебной ,важной лишь потому ,что ему выпала удача (интуитивно почувствовал и как смог выразил ) или, если угодно, на него свалилось несчастье (оказался в нужный момент в нужных обстоятельствах) обнаружить становление этой жизненно важной для общества проблемы.
Так или иначе, он выступил в качестве повивальной бабки. Но цель "противника" была для него все-таки скрыта. И рука инстинктивно потянулась - защититься...
В иррациональном переосмысливании разумного и упорядоченного и состоит его защита.
Но почему именно так? И почему вся эта экзотика оказалась шире и глубже прихоти индивидуального сознания? На эти вопросы нам и предстоит прежде всего ответить.
"Никто не понимает, что происходит со мной. Я схожу с ума, а никто не видит, не замечает. И спасти меня нельзя..."[1]
Прочитаны шкафы книг... Прожита не очень длинная, но переполненная тягостными переживаниями жизнь... Две взаимодействующие переполненности - информационная и эмоциональная...Лишь разряд упорядочивающей, всеобъемлющей мысли способен снять возникающее здесь напряжение. Мысль ,обнимающая необъятное. Мысль, одновременно вмещающая и тот интеллектуальный опыт, что осел в укрощенных шкафах, и собственный. очень частный эмоциональный опыт. Ветвящаяся, путающаяся и не желающая обретать законченную форму мысль... В какой-то момент ты понимаешь тщету своих усилий. А точнее, догадываешься, что мысль свою попросту нужно оставить в покое - пусть ветвится и разрастается. Не выстраивать ее , взвешивая ,согласовывая и преодолевая очевидные противоречия ,а ,положась на ассоциации . лишь чуть направлять ее вешками сцепленных друг с другом примечаний. И их густая крона обеспечит иллюзию замкнутости, законченности.
Именно так, как мне кажется, и возникает этот уникальный текст. И вместе с ним и новый жанр: БТ-жанр - жанр "дневника читателя"...
Однако жаждущая, но лишенная способности объять необъятное мысль и связанное с ней спонтанное формирование текста - далеко не единственный источник БТ-жанра. Наткнувшееся на свою ограниченность и уязвленное ею, мышление почти неизбежно становится агрессивным: "Тут надо нести какую-то несвязную ахинею, состоящую наполовину из истерических выкриков, а наполовину - из пространных цитат. Да так это делать, чтобы эта ахинея вворачивалась в мозг и задним числом выстраивалась в нечто очень и очень серьезное"[2].
Второй, сознательно-намеренный источник обозначен самим Д.Галковским с предельной откровенностью. Здесь видна какая-то высшая : целостная ,нерасчлененная ,до-эстетическая , до-нравственная ,до-разумная - м л а д е н ч е с к а я - непроизвольность поведения. Здесь отброшены не только в с е условности, но и сама идея условностей. Свобода первого мгновения бытия. Свобода нулевого социального опыта. Абсолютная очищенность, абсолютный вакуум : индивидуум, замуровавший себя в собственную единичность и брезгливо - манипуляторами - перебирающий мерзкую, оставшуюся за непроницаемой оболочкой реальность...
Несвязанная ахинея.., истерические выкрики.., пространные цитаты - все это действительно вворачивается и задним числом выстраивается Д.Галковским в его приплясываниях, примычаниях около В.Соловьева. И предельно - бесстыдно - обнажена цель: хотите - дискредитация В.Соловьева, мало - дискредитация всей русской культуры, и этого мало - дискредитация всего разумного. И никакого цинизма - у ж е никакого. Ибо цинизм - это реакция все-таки живая, заинтересованная. Здесь же, скорей, "у ц е н и з м": грубо-насмешливое уценивание реальности, тобой же умерщвленной в тот миг, когда ты с чувством абсолютного удовлетворения захлопнул наконец свой "спасительный" скафандр...
Осознанная , или по крайней мере почувствованная , ограниченность собственного мышления и ,как следствие , агрессивность...Предчувствие необходимости защиты и инстинктивная защита - агрессией .нападением...С тайной надеждой, впрочем, что напуганный обыватель, отмеряющий прочитанное не шкафами, а полками или даже томами, бросится защищать о т Галковского его невинные жертвы. И простодушно попадется на главный "крючок" "Бесконечного тупика": своей эмоциональностью, праведным неистовством освятит, благословит, придаст легитимность тому потоку хаоса, что хлещет из него.
Нужно сказать, что Дмитрий Евгеньевич довольно-таки искусно прячет первый и основной источник. Уровень мастерства камуфляжа соответствует здесь уровню бесцеремонности, с которой выставляется напоказ агрессия. Но все-таки... проговаривается. Вот и в сюжете гражданской и интеллектуальной "казни" В.Соловьева можно обнаружить такую оговорку: о себе - "неспособен к серьезному систематическому мышлению" [2] ; о В.Соловьеве - "удивительная... способность к упорядоченному мышлению" [2].
Как видим, Д.Галковский допускает факт ущербности своего мышления. И вполне возможно, что его нынешнее интеллектуальное состояние носит временный характер: он вышвырнут в это состояние гигантской информационной волной (шкафы спешно проглоченных книг), ее стихийным взмахом прежде всего, и замурован в своем единичном пространстве. Но чтобы выбраться из этого состояния, необходимо понять устройство той "защелки", что в нем удерживает... Дмитрий же Евгеньевич, возможно, даже не подозревает, что он заперт...
1. "З а щ е л к а"
Продравшись сквозь тесноту книжных шкафов. Д.Галковский обнаружил перед собой обширную, уже опосредованную мышлением, закодированную в достаточно общих понятиях реальность - скопление жаждущих согласования идей, концепций, систем, вожделенно поскрипывающих на стыках : искрящихся мыслью. Уникальная природная способность удерживать в памяти все это строптивое хозяйство создавала иллюзию (несомненно наркотическую по своей природе: отравление чужой мыслью) собственной интеллектуальной всесильности: я - читаю; следовательно, я - владею информацией; следовательно, я - мыслю; это моя собственная, на стыках резвящаяся мысль скрепляет , структуирует гигантские , беспечно брошенные человечеством информационные блоки .
Позиция рационалистическая - вне всякого сомнения. Правда, с особенностью: собственное мышление выступает здесь не как упорядочивающее, а только как фиксирующее. И такой рационализм - с усеченной способностью к упорядочению, подчиняющий понимание знанию - неизбежно опрокидывается в свою противоположность - в эмпиризм : в комбинирование, в манипулирование. Разве что объектами манипуляций становятся не ощущения, а понятия, информационные блоки.
Сформировавшийся в мышлении Д.Галковского гносеологический кентавр - рационализм, сцепленный с эмпиризмом, - является, конечно же, образованием случайным и крайне неустойчивым, способным возникнуть разве что в сверхконцентрированном информационном " бульоне". И эта аномалия в мышлении собственно и представляет собой самую общую характеристику той "защелки", которая запирает Галковского.
Однако с механизмом ее есть смысл разобраться все-таки более детально. И здесь нам придется обратиться к разработкам немецкой классической философии, предпринявшей особо энергичную попытку преодолеть дихотомию эмпиризм - рационализм в познании. Конкретно мы обратимся к к идеям И.Фихте, к созданной им модели с т а н о в я щ е г о с я , развивающегося индивидуального мышления, когда само деятельное Я, поставленное лоб в лоб перед неохватной реальностью, определяет не только форму знания, но и его содержание. Более того - саму реальность (реальность- для- себя, естественно). Это, как мне кажется, и есть ситуация Д. Галковского.
У Фихте рассудочные понятия и созерцаемое многообразие, то есть рациональный и эмпирический материал, соединяются не инертно, не предопределенно, а через преодоление. Дух "колеблется между обеими возможностями" и "именно в таком состоянии и только в нем одном удерживает их обе одновременно... - превращает их в такие противоположности, которые могут быть одновременно схвачены мыслью и закреплены"[3]. Такое п р е в р а щ е н и е собственно и является качественным п е р е х о д о м от созерцательного удерживания к активному, сулящему творческий импульс схватыванию.
Продуктивное воображение у Фихте не пассивный посредник, подводящий созерцание под априорные формы, а состояние бессознательной д е я т е л ь н о с т и - ритмическая взаимосмена конечного и бесконечного состояний Я. Я ,устремленное в бесконечность и возвращающееся к себе , ограничивающее себя этой рефлексией - рождение ощущения... Новое деятельное устремление Я , наткнувшегося на появившееся "другое", выход за пределы ограничения и новое возвращение к себе , новая рефлексия... Теперь Я ощущает не только себя ,но и то ,что лежит за ограничением , ощущает его как не-Я ...Ощущение возникает для Я - рождается созерцание...
... Взмах деятельности - отмашка рефлексии; свободное, устремленное в бесконечность взмывание не сознающего себя Я - принудительное возвращение к конечному, способному к сознанию состоянию... При этом стремление к рефлексии все время углубляется, самосовершенствуется - амплитуда взмаха все время возрастает, все более раскачивая познавательные способности Я: при каждом очередном взмахе, в каждом преодолении нового ограничения познающее Я достигает качественно нового уровня : рефлексия о начально бесконечной деятельности дает о щ у щ е н и е ; рефлексия об ощущении - с о з е р ц а н и е ; рефлексия о созерцании - в о с п р о и з в о д я щ е е в о о б р а ж е н и е (формирование образов); рефлексия о воображении - р а с с у д о к (переход образов в фиксированные понятия); рефлексия о рассудке - способность к с у ж д е н и ю (отвлеченному анализу соотнесенных друг с другом понятий); рефлексия о способности к суждению - р а з у м .
Итак, перед нами ряд бессознательных свободных устремлений Я, ограниченных рядом рефлексий , в которых Я ценой своей свободы осознает свою деятельность. Но это и ряд все более освобождающегося мышления: Я все более абстрагируется - сначала от конкретного содержания в образах, затем от образов в понятиях, затем от понятий и, наконец, от всякого содержания вообще. И здесь оно достигает желанного состояния "чистой субъективности" - способности определяться через самое себя: бесконечное в своей бессознательной деятельности Я становится бесконечным, неограниченным и в мышлении...
С позиций фихтеевской модели индивидуального мышления в случае Д.Галковского мы имеем дело, ви- димо, с непроизвольным "срывом" развивающегося мышления, с его внезапным "отвердением" на стадии формирования рассудка. Этому явлению, с одной стороны, можно дать вполне объективное объяснение, связанное со спецификой этой стадии. По Фихте, рассудок - "это способность, в которой изменчивое приобретает устойчивость, в которой оно как бы... останавливается"; он есть "покоящаяся, бездеятельная способность духа, есть простое хранилище созданного способностью воображения..."[ 3] Эта закрепляющая, "дубильная", если угодно, способность рассудка сама по себе провоцирует "отвердение" мышления, делая его и вовсе неизбежным в следствие, скажем, информационного шока, в условиях пересыщенности сознания фиксированными понятиями. В подобных условиях попытка выйти за пределы такого жесткого ограничения, как рассудок, отрефлектировать его и тем самым возвыситься до способности к суждению (к сопоставлению приобретших подвижность понятий) может даже для выдающегося по задаткам интеллекта на какое-то время стать действительно неразрешимой задачей.
Можно, конечно, дать и чисто субъективное толкование упомянутому "отвердению", связав его с индивидуальными - и только! - возможностями интеллекта. Ведь очевидно , что каждый взмах "фихтеевского маятника" требует все большего усилия продуктивного воображения. И как при приближении к пределу скорости света возрастает инерция тела, так и здесь, видимо, можно говорить о возрастании инерции мышления-две последние рефлексии требуют исключительных усилий...
"Отвердение" мышления на стадии рассудка, на стадии перехода образов в фиксированные понятия и есть, как мне кажется, та "защелка", которая запирает мышление Д.Галковского. Уровень, с которого он "атакует", кажется, ясен...Для него это ,может быть , единственная возможность отрефлектировать рассудок : пусть на волне хаоса ,но выбраться из того информационного архепелага , в который завлекло его собственное и пока еще недостаточно объезженное рефлексией продуктивное воображение.
Д.Галковский, конечно же, чувствует свою "ограниченность". И потому, скажем, В.Соловьев для него просто разоблачителен. Как мыслитель , оказавшийся с п о с о б н ы м отрефлектировать не только рассудок ,но и ,кажется , свою способность к суждению . Что бы В. Соловьев ни выстроил в открывшихся ему высших сферах отвлеченного мышления [4], он одним лишь фактом своего присутствия в этих сферах лишает внутренней устойчивости любую, даже идеально однородную рассудочную конструкцию. Шумо-информаци-онные же кентавры и прочие промежуточные продукты в спешке отрефлектированного воображения (воображения, так и не ставшего рассудком, так и не освободившегося от образов, так и не возвысившегося до чистых понятий) должны на подобном фоне просто разваливаться на глазах... Отсюда - и агрессивность.
За всем этим ,таким образом , проглядывается неразлучный спутник всех чрезмергно активных разрушителей и ниспровергателей - комплекс неполноценности, который , как это ни парадоксально, имеет тенденцию пухнуть как на дрожжах при любых попытках самоосуществления без самоограничения. Рефлексия, кстати, и является эффективной формой последнего.
2. Общий знаменатель
Составив представление об ограничивающей мышление Д.Галковского "защелке", мы получаем возможность теперь уже более или менее спокойно, без эмоциональных помех рассматривать его тексты. Во всяком случае, теперь мы можем без лишнего напряжения, вычитывая ту или иную инвективу Д.Галковского в тот или иной адрес, наблюдая, как он меняет в устоявшейся оценке плюс на минус или минус на плюс, как он соизмеряет себя с одним из бессмертных или одну из своих идей с бессмертной идеей, концентрировать свое внимание не на содержании инвективы, оценки, идеи, а на вопросе "зачем?" - "зачем он это делает?"
И вот что интересно. Как бы мы ни отвечали на подобный вопрос по каждому конкретному поводу, как бы ни разнились эти ответы между собой, мы в совокупности всех этих ответов все же сумеем выделить некоторый о б щ и й з н а м е н а т е л ь , некую сквозную , руководящую идею : Д.Галковского гонит, нахлестывает необузданное желание р а з у п о р я д о ч и т ь - разрушить, расстроить, разбросать, развеять, разбить...
Оказавшись пленником информационной трясины, будучи не в состоянии объять впитанную в себя информацию и дать на основе нее принципиально новую, соответствующую по уровню источникам, он отвечает исключительно парадоксально , он отвечает исключительно естественно .
Он начинает генерировать негаинформацию , то есть энтропию, то есть беспорядок.
Парадоксальность здесь чисто формальная - она в смене знака ,превращенной в некий мировоззренческий принцип. Ну, а естественность - в существе: чем еще ответить на неподвластную рациональному усилию информацию, отказывающуюся выявить в себе новую ступень порядка и потому неизбежно обрушивающуюся хаосом? Только встречной волной хаоса, волной, равной по мощности обрушивающейся на тебя...
Встречный пал... Так тушат лесные пожары. Поджигают лес там, куда движется огненная лавина, и, встретившись, два столба пламени душат друг друга. Пожар - как защита от пожара. Вздыбленный единичным столб хаоса - как защита от хаоса всеобщего ,коим для этого единичного предстает добытая им информация и не схваченная рациональной структурой...
В этом суть защиты Д.Галковского. И защита эта, скорее всего, инстинктивная, непроизвольная. Так подымают руку, чтобы заслониться от удара. Так Дмитрий Галковский заполняет "дневник читателя" - плетет кружево своих примечаний... Он старательно разрушает те еще до него обнаруженные связи, что тянутся от попавшего в поле его внимания объекта (личности, идеи, концепции). И, все переиначив, перемешав, разупорядочив, погрузив в хаос, он ощущает себя защищенным : покой и умиротворение снисходят на него.
Его защита может показаться делом сугубо индивидуальным, защитой совершенно конкретной личности - философа Дмитрия Евгеньевича Галковского. Но только на первый взгляд, поскольку в этой акции явно угадывается нечто т и п и ч н о е - необходимость, насущность ее не только для него. И выявил эту необходимость Д. Галковский отнюдь не случайно. Поразительный, феноменальный разрыв между экстенсивным и интенсивным в мышлении - между способностью вбирать информацию (она кажется безграничной) и способностью ее упорядочивать... Нужна была именно такая исключительная аномальность, чтобы вызревающее явление обнаружило себя с очевидностью.
Допуская типичность этого явления, мы просто обязаны рассмотреть методику Д.Галковского более детально - по крайней мере охарактеризовать хотя бы некоторые из его приемов разупорядочивания.
Одним из них является о т о ж д е с т в л е н и е е д и н и ч н о г о и о б щ е г о . Это хорошо просматривается, например, в рассуждениях Д.Галковского о русском трезвом уме [5]: "невыносимое начетничество и догматизм", "тупость чудовищная", "утилитарный абстрактный ум", "извилин мало, зато кора толстая" и т.д. и т.п. Если разобраться, это - типичное бормотание, непроизвольный поток слов. Но проведите такой нехитрый эксперимент: замените в этом тексте "русский", скажем, на "немецкий", уберите привязочное слово "жэк", заменив его на нейтральную "контору"... Текст будет звучать столь же грозно и столь же бездоказательно. Инвариантность обличительного текста относительно замены объекта обличения... То есть полное отождествление единичного и общего: исчезновение единичного, специфического в достаточно общей оценке, механическое натягивание общей оценки на специфическое...
Чувствуете холодок разупорядочивания, уничтожения структуры , замену архЕтипа совершенно бессодержательным архИтипом?. .
В этом же фрагменте текста [ 5а] можно обнаружить и еще один прием борьбы с порядком, со структурой - о т с т р а н е н и е , о т т е с н е н и е г л у б и н н ы х с в я з е й а ж у р н о й с е т ь ю п о в е р х н о с т н ы х а с с о ц и а ц и й . Так через "Великого инквизитора" вяжется узелок из Ивана Карамазова и гоголевского Поприщина , который фонетически увязывается с Батюшковым; Лермонтов через дуэль - с чеховским Соленым; тот - с Печориным... Как на салазках катится Д. Галковский с горки информации на горку. Сама легкость, сама раскованность, сама беспечность... И тянет за собой ту самую в общих словах составленную характеристику русского ума...
Способность генерировать ассоциации развита у Д.Галковского в высшей степени. Воображение его, кажется, не знает границ и готово перекинуть мостик между любыми объектами его внимания. Кажется . что вся интеллектуальная сила , отпущенная ему природой , скопившись перед некой запрудой, исходит одним лишь воображением. Да так оно ,собственно , и есть : плохо отрефлектированное воображение ( то есть сакрализация образности , то есть третирование понятий ) - на этом рубеже и полыхает , завораживая ассоциациями, пламя его мысли.
Примеров ассоциативной вольницы, легких, стремительных, впечатляющих и безответственных сближений в текстах Д.Галковского можно найти сколько угодно. На них построено и подавляющее большинство его "обобщений"... Но ведь ассоциации эффективны лишь на уровне описания, то есть, по существу, на микроуровне. Там, действительно, некий образ, некое удачно найденное сближение могут выполнить роль временной - секундной - модели, модели, дающей мгновенное понимание, рабочую гипотезу, но не более. И именно потому так губительно для мышления всякое стремление расширить ассоциативный стиль до всеобщего метода, применять его к явлениям масштабным и сложным. И здесь, конечно, нельзя исключать появления удачных "моделирующих" образов. Но вероятность удачи, похоже, стремительно уменьшается по мере усложнения объекта.
Ну а если подобное расширение осуществляется последовательно, методично, то болезненные издержки просто неизбежны, поскольку ограниченность ассоциативного стиля мышления рано или поздно будет почувствована и опять-таки потребует психологической компенсации. Возможно, что характерный для Д.Галковского напор ниспровергателя, разоблачителя, интеллектуального урядника (идеи, расходись, не толпись), его неистребимое желание непременно "вмазать" каждому из великих или просто заметных и есть подобного рода компенсация - внутренняя реакция на ассоциативные безумства собственной мысли. И когда это, всегда неустойчивое, компенсационное равновесие нарушается, то агрессивный напор становится самодостаточным - превращается в болезнь, в своего рода бешенство языка , гортани, неба , пальцев, бьющих по клавишам или вцепившихся в перо... Здесь уже связи не подавляются камуфляжем ассоциаций - здесь они сокрушаются: хаотический субстракт из информации производится явно, в открытую, с вызовом.
Болезнь эта может проявиться в относительно спокойной форме, как, например, в примечании, где Д.Галковский одним резким сближением перечеркивает итог философско-религиозных исканий Толстого [6]'. Но случаются и буйные проявления, причем не столько по своей форме, сколько по разупорядочивающей нагрузке.
"Вся русская литература - это огромный Толстой.., а то, что произошло после 1917 года, - это увеличенное в миллион раз толстовство, продукт Толстого, умноженного на Пушкина, Гоголя, Достоевского" [7]... В этом поистине космическом продукте индивидуального ассоциативного мышления как в бездне, как в черной дыре исчезают все структуры, все имена - все национальное достояние мысли почти за два столетия...
Но непроизвольное разупорядочивание (как следствие избыточной ассоциативности мышления) не является у Д.Галковского основной формой - мы можем найти и примеры мотивированной, преднамеренной (хотя и скрытой) хаотизации. Это своего рода подготовительная работа к ассоциативному моделированию. Пример подобной операции можно найти в примечании, где Д.Галковский останавливает свой взгляд на Пушкине[8]. "Пушкин - это пошло..." Столь энергичное покушение на опору национальной литературы требует, естественно, обоснований. И "обоснование" это Д.Галковским терпеливо выстраивается...
Для начала приводятся хорошо известные пушкинские слова, в которых он по существу защищает право художника на исповедь и, обращаясь к толпе, заявляет, что художник "и мал и мерзок - не так, как вы, - иначе"... Здесь нет ни оправдания перед толпой, ни заигрывания с ней, ни тем более самоунижения перед ней. Здесь, наоборот, проведена жесткая грань, здесь простая и ясная констатация и н о г о - иного во всем. Но так понятый Пушкин Д.Галковскому неудобен - он не пошл, не легкомыслен, от такого Пушкина ассоциативную связь к шутам и скоморохам не протянешь... И вот делается небольшая подвижка, легкое смещение акцента - запускается незначительная разупорядочиваюшая флуктуация: мол, по Пушкину, исповедь способна унизить гения. Затем приводится легко-мысленное высказывание Пушкина о собственных стихах. Естественно, с целью указать на некий комплекс неполноценности, а отнюдь не на гениальную легкость мышления, ту самую, моцартовскую, которая позволяет автору всегда быть над своим детищем, но не п о д.. [9]. Затем следует цитата из Мережковского: "Два величайших человека России того времени - Пушкин и Серафим Саровский - никогда не встречались..." и ,наконец , хлесткий комментарий Д.Галковского: два величайших и оба юродивых - подготовленное, вылущенное "неуважение" Пушкина к себе взмахом воображения сближено с монашеским отказом от себя Саровского...
Так получен юродствующий - уже юродствующий - Пушкин. И теперь с ним можно не церемониться, а заодно перекинуть обратную и теперь уже достаточно "убедительную" связь к его "пошлости": "Его "Я" вросло в Россию ядоносным анчаром. Все гибнет. Но ведь в этом, в гибели, и смысл. Это-то и нужно. Освобождение от мира, разрушение мира. Опошление мира".
Не правда ли, виртуозная техника... Искомый результат получен, и теперь остается только придать ему монументальность - расширить сработанную ассоциацию на всю российскую литературу. А это уже и подавно чисто техническая задача: Запад - культ гениев и шутов; Россия - отсутствие культа гениев и культ юродивых. "Это своеобразный, но достаточно высокий... уровень свободы, уровень индивидуальности. Лишь исходя из этого феномена понятна удача русской культуры XIX века. В противном случае совершенно не ясно, откуда и на какой основе появился Пушкин, Достоевский. Откуда такое развитие личностного начала за 100 лет, откуда такая неслыханная свобода..."[10]
Спокойный, уверенный тон, четкие формулировки - голос самой истины, добытой в труднейшем "аналитическом" поединке с информацией... Не меньше. А по существу - гигантское по масштабам опрощение: в нескольких строках "охвачена", "упорядочена" вся национальная культура. И варварски искажена...
Но даже этот сюжет, который никак нельзя отнести к бессознательным выбросам хаоса и в котором проглядывает рациональное намерение, остается все-таки сюжетом со скрытой хаотизацией. Но Д.Галковский не отказывается и от хаотизации преднамеренной и явной. Таковой она предстает, например, в сюжете о "Смерти Ивана Ильича" Толстого [11]. Д.Галковский здесь, видимо, очень остро чувствует достигнутый Толстым уровень обобщения, понимания (ведь и смерть отца героя "Бесконечного тупика" охватывается толстовским текстом). Подобный уровень понимания, измеренности человеческого бытия - это, конечно, невыносимо, особенно, когда перед тобой колышется, урчит непокорная, неподдающаяся пониманию и в принципе неизмеряемая реальность... И "разрушительный" удар по Толстому наносится резко, без каких-либо реверансов.
Не менее яркие примеры активной и явной хаотизации являет публицистика Д.Галковского. Ссылка на нее здесь вполне оправдана, поскольку его публицистические работы вполне можно рассматривать в качестве развернутых примечаний к "Бесконечному тупику" - привязочные фразы и для "Письма к Шемякину", и для "Андерграунда", и для статей о совюстиции и совфилософии найти не представляет особого труда.
Для меня, например, совершенно очевидно, что цель "Письма" отнюдь не шестидесятники, а - Высоцкий. Эта громадная нерегулярность в современной российской литературе , эта творческая личность, обладавшая, несмотря на всю видимую хаотичность, расхристанность своего частного существования, колоссальным созидательным потенциалом, конечно же, не могла не стать объектом самого пристального внимания, самой тщательно продуманной атаки со стороны принципиального "разрушителя"...
Ст. Куняев. кажется, и до сих пор не вполне пришел в себя от последствий прямой атаки на Высоцкого. Наверняка осведомленный о куняевских хождениях по мукам, Дмитрий Евгеньевич в отношении собственно Высоцкого, можно сказать, лоялен - он наносит концентрированный удар по тем, кому Высоцкий помогал выстоять, - по шестидесятникам. Это поколение, а вместе с ним Высоцкий, отрицается, затаптывается, "закрывается" Д.Галковским потому, что имело "наглость" и "глупость" исповедовать идеализм. Можно "простить" подобные увлечения эпохам устойчивым, стабильным, но устойчивость, стабильность, душевное равновесие, упорядоченность в эпохи явного распада и крушений - это недопустимо, это есть самый мощный аргумент против идеологии беспорядка...
Идеологии , которая, пожалуй, ни в одном сюжете "Бесконечного тупика" не воплотилась с такой определенностью, как в статье "Андерграунд". Бес энтропии - скрытый бес "Бесконечного тупика" - здесь проявлен и максимально укрупнен. И сделано это с помощью довольно-таки изящного и в то же время дерзкого сближения (опять ассоциация!) глобального российского революционного катаклизма и простенькой модели социальной инверсии: социальный и интеллектуальный "низ" перемещается в верхнее положение и соответственно наоборот - андерграунд захватывает власть над обществом и царит во всех сферах...
Глобальная разрушающая, разупорядочивающая инверсия... Так выглядит этот катаклизм в интерпретации Д.Галковского. Так навязывается общественному сознанию идеология беспорядка...
3. П с е в д о м о р ф о з а
"Все разрозненные факты моей жизни волшебно сливаются в единое целое из-за способности к ассоциации, к соотнесениям любого вида и сорта... Я выдумываю реальность (ибо факты сами по себе никак не связаны и соотносятся только через меня, через мое воображение). Но реально-то реальность выдумывает меня..."[12] Удивительно, но, увы, эта самооценка оставлена Д.Галковским без должного внимания. Почему же он не почувствовал здесь опасность? Почему этого философа и по призванию и по образованию с такой легкостью вытаскивают на поверхность (уносят от глубины) воздушные шарики ассоциаций? И это при свойстве, которое он не без гордости отмечает у себя: "Моя мысль может обернуться любым зверем, моментально просчитать и обнюхать все боковые ходы и часами развивать некоторую идею, с которой я еще глубже, в самой глубине, совсем не согласен. И это без каких-либо эмоций..."[13]
Истоки, несомненно, в его детстве - детские "университеты" героя "Бесконечного тупика", его отношения с отцом Д.Галковский выписал с исключительной откровенностью. И это позволяет составить представление еще об одном источнике "защелки", обрекшей Д.Галковского на пребывание в чарующем и мучительном плену ассоциаций...
Ребенок с исключительной чувствительностью, с неправдоподобно истонченной кожей оказывается в поле жесточайшей агрессии со стороны ближайшего окружения (отец, сверстники). Все детство его методично б и л и п о д у ш е ... И на защиту, на приспособление, на н е с л о м уходили, возможно, все или почти все силы...
В детских переживаниях героя "Бесконечного тупика" можно найти истоки и многих конкретных ассоциативных сближений. Собственное шутовство, юродствование (так он приспосабливается к агрессии); "опустошающее унижение"; "талант отца унижать" - эти глубокие раны детства, возможно, и подвели к тем ассоциативным связям, с помощью которых Д.Галковский пустился моделировать всю русскую культуру.
Это все из области, так сказать, остаточных эффектов..Но существовал, видимо, и эффект иного - некомпенсационного характера... Ну, чем прикажете ребенку защищаться от агрессии, которую он и не воспринимает еще в таком качестве? Конечно же, защита его будет носить исключительно эмоциональный характер. И эмоциональная измотанность, опустошенность станет расплатой за выживание в такой ситуации. При определенном же уровне агрессивности среды и повышенной чувствительности ребенка можно ожидать почти катастрофический результат: свертывание в точку - до абсолютного "без эмоций"... И все это при наличии далеко не средних рационалистических задатков...
Казалось бы, нет худа без добра - мы наблюдаем здесь становление идеальной мыслительной машины, работающей без шумов, без потерь энергии. Но если такая машина является бредом на уровне неживого (второе начало термодинамики: невозможность вечного двигателя второго рода), то, наверное, еще большим бредом она является для системы живой...
Высокопроизводительное, упорядочивающее мышление (высшие точки подъема фихтеевского маятника ) невозможно без рассеяния, без потерь в форме эмоций - это, судя по всему, закон. Действие этого закона, видимо, и сказывается в случае Д.Галковского : продуктивность мышления застревает на уровне ассоциативного дрейфа в информационной жиже, так как раннее, избыточное расходование эмоциональных запасов ,видимо , ограничивает развитие способности к генерированию порядка - оборачивается интеллектуальной "защелкой".
Пленник ассоциаций... Положение для мыслителя по своим задаткам - не из блестящих... Мы сталкиваемся здесь, видимо, с удивительной метаморфозой, а точнее, п с е в д о м о р ф о з о й : становление сугубо художественного ума на основе, располагающей к развитию нетривиального рационалистического интеллекта. "Защелка" приостановила рационалистическое углубление, задержала на уровне недостаточно отреф-лектированных образов. Но она же сыграла и роль "запруды" - способствовала интенсификации образного , ассоциативного мышления . Израсходованная на выживание первичная, внерациональная эмоциональность компенсируется эмоциональностью высокоинтеллектуальной - в бурном, всепоглощающем ассоциативном мышлении. Мыслитель по задаткам рождает художника.
Но художественный ум обычно продуктивен ,когда ставит перед собой ограниченную рациональную задачу. Именно в таком случае сильно проявленная способность к ассоциациям может привести к громадным результатам , к глубокому проникновению. Поскольку именно ассоциативные "волны" при внимательном всматривании в частности способны проникать сквозь собственное частное - огибать его - к сути и приводить к обобщениям экстракласса. Тогда как обращенные на все и вся они дают мерклый рассеянный свет : ни рациональной глубины , ни художественного проникновения - одни только рассосредоточенные яркие вспышки частных попаданий...
Ему хочется объяснить, но он способен только описать... И объясняющее намерение оборачивается неконструктивным вторжением: "Я оказался способен к очень едкому и агрессивному проникновению в чужой мир... Я стремился к незаметному ломанию и корежению чужого "Я"[14]...
"Защелкнутость" Д.Галковского на уровне образного мышления является источником интенсификации и рефлексии определенного типа - чисто художественной рефлексии. В "Бесконечном тупике" мы сталкиваемся c самооценками, поражающими своей беспощадностью: "...что такое моя жизнь? - это нудное - годами - сидение в четырех стенах, даже не сидение, а лежание Обломовым на диване и чтение сотен и тысяч книг. День за днем, день за днем... Почему я читаю, для чего - я совсем не знаю... Совершенно нелепое, абсурдное существование. И "Бесконечный тупик" - это не что иное, как попытка сопоставления всех углов моего "я", попытка осмысления моего неправильного существования"[15].
Мощнейшая способность к самооценке на уровне ощущений... И деградация этой способности на уровне понятий... Очевидная рефлексионная перекошенность - флюс ощущений в рефлексии...
И как твердеет, мужает его голос на оставленном без присмотра рефлексии уровне собственно рационального мышления! Каким безапелляционным, авторитарным оно становится...
4. В.В.Розанов и Д.Е.Галковский
Два российских литератора - В.Розанов и В.Набоков - в текстах Д.Галковского занимают место особое - пиетет в отношении к ним не только не скрывается, но и постоянно подчеркивается. Причем задачи, которые Д.Галковский решает в рамках идеологии беспорядка, обращаясь к этим двум фигурам, совершенно противоположны. Если Василий Васильевич для Д.Галковского является своего рода первооткрывателем идеологии беспорядка, мэтром, опорой, основоположником, то Владимир Владимирович вводится в контекст построений Д.Галковского с явной нагрузкой их структуриализации, упорядочения...
В.Розанов представляется Д.Галковскому фигурой едва ли не изоморфной ему самому, родственной, согенетичной, тогда как в действительности подобие их весьма и весьма проблематично. В.В.Розанов и Д.Галковский л и ш ь с о п р и к а с а ю т с я ... Это и необходимо будет показать, а значит, извлечь В.Розанова из тесных объятий Д.Галковского. Да и не только Д.Галковского - оригинальность мышления В.Розанова в утилитарных целях эксплуатируется нещадно.
Нет слов , Д.Галковский очень остро почувствовал аромат неустойчивости, беспорядочности, если угодно, исходящий от розановского мышления. И в свойственной для себя манере - относиться с особым доверием к запахам , веяниям , сопровождающим идеи и явления - решительно провел параллель между сутью своего мышления и этим качеством мышления Розанова. Всячески подчеркивая, что Розанов "вывернул свою бытовую жизнь в официальную философскую область" [16]. С явной симпатией отмечая, что он "бродил в разные стороны, рыскал, но никогда не заблуждался", "выскакивал из тумана линейного мышления"[17].
Последним словам не откажешь в меткости, хотя в них и проступает мотив укорачивания, подрезания В.Розанова под себя.
Но вот чего Д.Галковский не допускает, так это интерпретаций Розанова - он, пусть прагматично, лишь насыщается духом нелинейного мышления Розанова. А ведь В. Розанова буквально душит опутавшая его интеллектуальное наследство сеть интерпретаций. Благо, Василий Васильевич Розанов - птица вольная и в клетке интерпретаций не поет...
В определенном смысле В.В.Розанова нельзя понимать буквально - он человек н е р а в н о в е с н о г о м ы ш л е н и я . Такое же мышление - сплошь черновик, принципиальный черновик. В.Розанов прежде всего тем и шокирует, что не "прячет" свои "черновики", недорабатывает их принципиально. Он позволяет себе не считаться с только что им самим высказанной мыслью - рациональное мышление, как бы отказывающееся от обладания истиной...
Возможно, вопрос "что есть истина, какова она?" его и вовсе не интересует. И уникальность розановского мышления заключается в том, что оно устойчиво н е в м о м е н т "постижения" истины, а в с о с т о я н и и движения к ней , то есть не в отдельных фиксированных положениях, а постоянно.
Структурность, устойчивость постигающего истину мышления... Перманентно мыслящее мышление... Неравновесное мышление... Попытайтесь описать, то есть упорядоченно охарактеризовать, контур пламени свечи, бьющегося на сквозняке. Не удастся. Но и в наличии некой внутренней и достаточно устойчивой структуры у пламени трудно усомниться... Типичная неустойчивая, неравновесная структура... Таково и мышление В.В.Розанова - мимолетное, неуловимое, поддерживаемое реактором рефлексии, раскачиваемое сквознячком информации. Живое, не устающее жить и меняться мышление...
И вам либо надо абсолютно попасть в ритм его рефлексии, в ритм восприятия им информации, что принципиально недостижимо (это, надеюсь, понятно, - психика человека единична и неповторима); либо начать обмерять такое мышление общепризнанными эталонами. Но в последнем случае неудача вашего замысла будет столь сокрушительной, что ничего, кроме недоуменного и раздражительного : "Розанов мечется", "Розанов рыщет", "Розанов аморален", "Розанов принципиально беспринципен" - ничего, кроме этих и подобных им оценок, в которых господствует единственное ощущение - Розанов вновь не укладывается в эталоны,- изобрести не удастся.
Остается, правда, еще одно "либо": признать право такого типа мышления на существование. И оценить, каковы его преимущества, продуктивность, перспектива... И тогда можно будет почувствовать, что вся эта розановская неопределенность, расслабленность является средством очень глубокого проникновения в суть вещей и явлений. И тогда можно будет понять, что на В.Розанова не стоит ни ссылаться, ни использовать его оценки в качестве аргументов, что ему не надо подражать. А вот заражаться и насыщаться уникальной гибкостью, вольностью и чистотой его мысли - стоит.
Д.Галковский , вне всякого сомнения , некоторую нерегулярность в мышлении В. Розанова почувствовал. Но не отрефлексировал ее .не освоил , а скользнул по касательной... Или можно сказать так. Д.Галковский не почувствовал в колеблющемся мышлении В.Розанова мощного реактора рефлексии, а следовательно, упорядочивающей компоненты его мышления. Д.Галковского привлекло само колебание - эта завораживающая подвижность на информационном сквознячке. И он вполне "линейно" употребил эту особенность формы в качестве средства сохранить собственную устойчивость в условиях информационного циклона.
Да, мышление В.Розанова подвижно. Да, оно разрушает - колеблется пламя свечи, обволакивает, прожигает, уничтожает, создает какие-то мгновенные, тут же исчезающие структурки... Но, в конце концов, почти всегда, почти всюду - осязаемый результат: проникновение вглубь, выхватывание какой-нибудь поразительной, проясняющей, упорядочивающей связи... Этого практически нет у Д.Галковского. У него и блестящая исходная посылка превращается порой в чисто шумовой эффект[18]. В.Розанов же, напротив, порыскав, поблуждав, "разогрев себя", непременно выхватит нечто из им же созданного беспорядка. И это нечто с лихвой компенсирует локальное разулорядочивание... Здесь между ними - пропасть. Здесь они антиподы.
Приведем простой, но достаточно показательный пример. В "Мимолетном 1915 года" [19] у В.Розанова есть, можно сказать, фантастическое рассуждение о Лермонтове: прожил бы он еще год - сделал бы невозможным появление Гоголя в русской литературе; и дальше о влиянии "выключения" Гоголя - "конституция бы удалась, на Герцена бы никто не обратил внимание" и т.д... Текст этот, между прочим, абсолютно изоморфен тексту "Бесконечного тупика", и, если бы Д.Галковский оприходовал его под очередным примечанием, "плагиата" вполне могли бы и не заметить... В.Розанова же этот ассоциативный вихрь в конце концов выносит на мысль очень короткую ,но вносящую оригинальный связующий элемент во всю ,считай , российскую литературу Х1 Х века : "В сущности, все, и Тургенев, и Гончаров, даже Пушкин - писали "немецкого человека" или "вообще человека", а русского ("с походочкой" и мерзавца, но и ангела) - написал впервые Достоевский".
К сожалению, я могу лишь упомянуть о выдающемся, можно сказать, примере углубления В.Розановым достаточно примитивного ассоциативного сближения, не им к тому же сделанного. Желающих отсылаю к его небольшой статье "Возле "русской идеи"[20] , перетягивающей по уровню понимания этой проблемы всю гору бумаги .израсходаванной на данную тему к сегодняшнему дню . Мне же необходимо проиллюстрировать декларированные выше особенности мышления В.В.Розанова. И сделать это лучше на его "сквозной" теме. Которую он сам назвал в подзаголовке своей книги "Люди лунного света" - метафизика христианства. Вот основные узлы розановской логической цепи из этой работы[21]:
- ""бессеменное зачатие", как начало Евангелия";
- бессеменное зачатие как "Ђ 0 пола";
- ситуация "около 0 пола", то есть "движение вперед и назад и точка покоя", - как непременное "в каждом организме и в каждый момент его жизни мужеженское"...;
- "самоотрицание пола" - как отвердение, замораживание в ситуации "около 0" естественного течения пола и христианский аскетизм - как "неодолимое "не могу", которое составителями "житий" было принято за "не хочу"";
- евангельская любовь - как "особая, бесполая любовь, небесно-спокойная, всем помогающая... и от всех вместе с тем далекая, ни с кем определенно не сливающаяся (брак)...", как "внеполое и обоюдополое чувство, духовно-физическое, но страшно тонко-физическое";
- "небесная природа" Христа; "Д в е природы" в Нем... и "п о л н о т а в Нем человечности", закругленная, завершенная, чего и н е м о ж е т б ы т ь т о л ь к о в о д н о м м у ж с к о м и л и т о л ь к о в о д н о м ж е н с к о м ".
Эти слова и есть главный рациональный, упорядочивающий результат, добытый В.Розановым. Это и есть то внезапное проникновение в глубину, которое оправдывает все его безжалостно-критическое и несомненно разрушительное осмысливание одной из величайших упорядочивающих структур , созданных цивилизацией - христианства.
"Исчезновение" пола - какое, казалось бы, кощунственное упрощение, какая непозволительная, варварская интерпретация - груды развалин на месте величайшей упорядочивающей структуры... Причем это не мелкие уколы какого-нибудь ошалевшего, упившегося рационализмом атеиста. Это - методичное, умное проникновение - подкрадывание к некой загадочной и таинственной основе глубоко верующего в Христа человека... Обнажение, разъятие основы оборачивается раскрытием, выделением истока тотальности христианского человеколюбия, всеохватывающей христианской любви.
Но мы не смогли бы назвать мышление В.В.Розанова неравновесным, и оно не было бы таковым, если бы он торжествующе замер в верхней достигнутой им точке и не подверг бы свое достижение сокрушающей рефлексии. Если бы на "принцип бессеменности", на христианскую "неодолимую уверенность: - От бессеменности спасение!..." не обрушил бы свою экстраполяцию: "Вот Церковь. Вот Христианство. Вот христианские народы. В середине всего этого лежит - И н о ч е с т в о! Как кристалл внутри церкви: и этот твердый кристалл нерастворим в Христианской цивилизации, и медленно ведет христианские народы... и ведет само христианство... - к разодранию, разрушению и оставлению на земле "немногих избранных": - Ц а р с т в а б е с с е м е н н ы х с в я т ы х".
Этой жестокой экстраполяцией В.Розанов свел, таким образом, к одному источнику и силу, всеобщность влияния христианства и ограниченность, конечность христианской доктрины..
В "Темном лике"[22], где последняя тема становится основной, В.Розанов еще более усиливает разрушительную направленность своих исследований христианства. Главный источник ограниченности христианства он видит в его неадекватности, противоположности миру: "Христова - келья, а мир - не Христов". Более того, "душа человеческая есть по природе язычница" - она до Иисуса естественно "и развернулась в язычество". Христианство стало лишь "в ы з д о р о в л е н и е м ; но не здоровьем...". Оно вытравливает жизнь из жизни не только потому, что "определенным образом и неоспоримо учит, что вся жизнь есть грех", но и потому, что "ставит минус" на "поименной, индивидуальной" собственности. Оно есть "религия "охов", "ахов", стенаний умирания" - "религия мировой осени". В этом оно прежде всего противоположно язычеству - религии "молодости, невинности, энергизма" - "религии мировой весны"...
Протворечие "христианство - мир", как мы видим, обострено у В.Розанова до предела. И потому совершенно ошеломляющее впечатление производит то, как он разрешает это противоречие: "Во Христе прогорок мир, и именно от Его сладости... Когда необыкновенная Его красота ... просияла, озарила мир - ... человек потерял вкус к окружающему миру... Мир стал т о н у т ь около Иисуса... Одна из великих загадок мира заключается в том, что страдание идеальнее, эстетичнее счастья - грустнее, величественнее... Всеобщее погребение мира в Христе не есть ли самое эстетическое явление, высший пункт мировой красоты?.. Вообще вся история, быт, песни, литература, семья суть задержки, теперь уже слабые - со времени Христа слабые - задержки мирового испепеления всех вещей во Христе-смерти"...
Раскрыта ограниченность христианства, но вывод сделан не о его гибели, а о гибели мира - ограниченность христианства распространена на мир... Разве это не усиление? Не упорядочивание?..
Но тихий, эстетически совершенный апокалипсис человечества, о котором В.Розанов говорит в финале "Темного лика", для него самого обернулся иллюзией - ему суждено было наблюдать нечто иное: апокалипсис русской революции. И он вернется к теме кризисности христианства в "Апокалипсисе нашего времени"[23].
Он будет говорить о "бессилии христианства устроить жизнь человеческую - дать "земную жизнь"...", о том, что новозаветный "Апокалипсис" как бы еще тогда почувствовал это бессилие - он "требует, зовет и велит новую религию". Рассуждая о причине непризнания евреями Иисуса, В.Розанов вновь подойдет к мысли о том, что определяющим источником кризисности христианства являются его претензии на абсолютную истину. В "Темном лике" он "в изречении Иисуса: "Никто не может прийти к Отцу токмо как через Сына"..." увидел монополизацию христианством пути к Богу. В непризнании же евреями Иисуса высмотрел форму отказа от такой монополизации - отказ от Христовой "власти над целым миром" ("...оттого, что взять ее - г р е х... А, может быть, мы - и приняли э т о т г р е х ...").
В.Розанов не развивает далее эту мысль. Возможно потому, что чувствует: именно здесь легче всего сверзиться в не-теизм... А ведь, если разобраться, то именно эта начальная ориентация на подчинение всего мира и потребовала последовательного отречения от мирского: мир должен быть скомпрометирован, а затем покорен - потому покорен. Новый завет потому и стал заветом незамкнутого - всеединого для Европы - существования, что "подавил" интерес к миру. Христианство, таким образом, сняло ограниченность отдельных миров - вместило ее в себя в качестве собственной ограниченности. Это - как расплата за покушение на всеобщность, на абсолютность.
Но осторожность - отнюдь не розановская черта. Разоблачая противостояние христианства мирскому, В.Розанов постоянно и, видимо, безотчетно опускается до побивания идеального мирским. Он как бы на противоположном конце воспроизводит "просчет" христианства. Вместе с водой они выплескивают и ребенка: христианство - мирское, В.Розанов - идеальное. Если в филиппиках Ветхому завету, переполняющих розановский "Апокалипсис..." и есть истинно глубокая мысль, то это его заключение, что христианство "до бесконечности обезобразило и охаотило мир". Конечно, да. Но мир д р е в н и й ... Без христианства, без христианского идеализма цивилизация, возможно, и остановилась бы, осталась в древнем мире, как остался бы там Ветхий завет, без завета Нового... Да, "Христос... невыносимо отяготил человеческую жизнь..." Но этим он вывел бытие из равновесия, не дал ему застыть - "минерализоваться"... То есть дал импульс к развитию...
Как мы видим, отношения В.Розанова с истиной чрезвычайно сложны. Столь же непросто и восприятие этих отношений. Особенно на фоне вот таких его самоопрощений: "Если ...я в большинстве ... писал искренне, то это не по любви к правде, которой у меня не только не было, но "и представить себе не мог", а по небрежности... Я просто "клал на бумагу, что есть": что и образует всю мою правдивость. Она натуральна, но она не нравственная"[24].
Натуральная, самопроизвольная правдивость. И принципиально субъективная. И она с легкостью могла бы воспроизводиться любым подражателем, если бы это небрежное правдоизлияние не было бы у В.Розанова операцией духовной - самопознанием. В этот акт и перекачена его любовь к правде, его н р а в с т в е н н а я любовь к правде. Он мог этого в полной мере не осознавать, но это так.
Его натуральность, самопроизвольность, субъективность не сводится к механическому насыщению своих оценок сугубо своим или к искусному подмешиванию своего частного, но в таком количестве, когда оно уже выступает не в виде "приправы", а становится определяющим (такая субъективизация характерна для Д.Гал-ковского - именно в этом он считает себя последователем В.Розанова). И основа этого "писательского целомудрия: не смотреться в зеркало"[25] - удерживать субъективное на уровне "приправы" - самим В.Розановым обозначена предельно четко: " "Рукописность" души, врожденная и неодолимая, отнюдь не своевольная и не приобретенная и дала мне тон "Уединенного"[25]. То есть естественная, природная единичность, без усилия, без утверждения, без неуверенности, что "я есть индивидуальность"; то есть ощущение себя в качестве полного и самодостаточного "я", когда оно не допускает сомнения в своей полноте и самодостаточности, а значит, свободно идеально - и от себя самого в том числе... Такое "я" вовне направлено легко и беспечно, оно идеально экстравертно - интровертность здесь является излишней: из-за полноты "я". Поэтому и не случайно, что В.Розанов "...всегда мог поставить ... другого выше себя. И это всегда было легко, даже счастливо"[24].
У Д.Галковского в этом отношении в с е не по-розановски : своеволие, другой - всегда ниже, в контактах со "вне" - он "собран и напряжен" и далеко не беспечен. И иной, ох, какой иной, тон у его "Бесконечного"...
Да, Василий Васильевич Розанов колеблется, вибрирует, входя в контакт с заинтересовавшей его проблемой. Но, читая его, постепенно начинаешь понимать, что, собственно, так и нужно... Что по существу это единственный надежный путь познания - удерживать себя в неуютном, ужасно некомфортабельном состоянии н е п о н и м а н и я - состоянии, совершенно чуждом, между прочим, для Д.Галковского. И, если уж говорить о гениальности В.Розанова [26], то иметь в виду нужно именно это его умение держать свое мышление в неравновесном, метастабильном состоянии непонимания. В состоянии открытости... "Истинный признак ума ... состоит не столько в умении связывать отдельные явления, сколько в понимании невозможности связать..."[27] - так В.Розанов сам сформулировал эту идею открытости мышления, подчеркивая, что "стремление к истинному" "пробуждается ... сомнением"... Так закладывается особая форма рационализма - розановского рационализма, в основе которого лежит готовое в любой момент изменить форму, вечно сомневающееся понимание.
И вся эта открытость и связанная с ней неустойчивость розановского мышления традиционным рационализмом легко воспринимается как порок; более того - как яркое проявление чисто национальной склонности к раздвоенности, как колебание между двумя крайностями, имеющее своим истоком трусливое уклонение разлагающегося человеческого рассудка от своего центра [28].
Возможно, что национальный колорит в мышлении В.Розанова и явился определяющим. Но порок ли это? Не заблуждаются ли здесь хладнокровные европейские у-каминные сидельцы?.. А может быть, все-таки уникальное свойство, признак не утраченной пока что способности к развитию - качество еще не окаменевшего восточного фланга европейской цивилизации?.. Простенькая модель психологического маятника, конечно же, удобнее этого представления о принципиальной раcщепленности мышления . сталкивающегося со сложныим объектом и - просачивающегося к пониманию...
Отдав дань уникальности мышления В.Розанова, мы не должны позволить себе обольщаться этим типом мышления - мы не должны забывать о его коварности... Если использовать синергетическую терминологию, то можно сказать следующее. В.В.Розанов обладал неким феноменальным чутьем с поразительной точностью выбирать "неспокойные" области в освоенном им информационном пространстве для разрушительных, разупорядочивающих импровизаций своего мышления. Такого типа области обычно находятся около так называемых аттракторов , и В.Розанов обычно "сваливается" в такой аттрактор - проникает в суть , углубляет понимание . Но чутье иногда подводит его - импровизации порой начинаются и на относительно "ровном" месте. И тогда В.Розанов не уходит дальше пусть смелых, но бесплодных или малопродуктивных ассоциаций..
Здесь он сближается с Д .Галковским. Точнее, Д.Галковский подражает именно этому В.Розанову - Розанову, резвящемуся вдали от атттракторов.
Случаются у В.Розанова и более неприятные ситуации, когда его сносит в ловушки, западни, в ложные аттракторы , в своего рода когнитивные выгребные ямы. Оказавшись в подобной ситуации, В.В.Розанов вмиг утрачивает свойства углубленного и сосредоточенного мыслителя. В нем просыпается какой-то молекулярный, биохимический по природе своей консерватизм. И ужасно неблагородный. Как будто в нем внезапно, из восьмого или девятого там колена, выныривает на поверхность какой-нибудь конюх или еще что-либо в этом роде. Таков он, например, на заключительных страницах второго короба "Опавших листьев".
5. В.В.Набоков и Д.Е.Галковский
На протяжении большей части текста "Бесконечного тупика" Д.Галковский-разупорядочивающий Галковский - достаточно искусно скрывает свою потребность в устойчивости, в порядке. Ее, конечно, можно почувствовать в тех строках, которые он посвящает В.Набокову, но только потом - "на лестнице", когда эта потребность обнаружит себя явно. А именно - во включенных в текст "рецензиях" на "Бесконечный тупик". Первые четыре из них - отчетливо пародийны, в трех же последних предприняты, как кажется, серьезные попытки отрефлектировать свой собственный текст, а значит - укрепить произведенную автором хаотическую массу скрепами совершенно определенных идей.
Пятая по счету рецензия - это попытка упорядочить свой текст исключительно на литературной основе, то есть структурируется непосредственно сам текст. Уже в версии строения "Бесконечного тупика" (существует лишь третья часть - примечания, демонстрируется, как из нее получить первую и вторую), не без кокетства оброненной в этой рецензии, видна отчетливая попытка именно упорядочить текст, оправдать "пустое мышление", найти в тексте некий стержень - либо магический, либо символический. Но главное то, что Д.Галковский объявляет свой текст "совершенно разрушенным", все размышления в нем - "ироническими стилизациями", затем характеризует его как "типичную меннипову сатиру"[29] и с небольшими комментариями и иллюстрациями старательно выписывает двенадцать бахтинских признаков меннипеи. Перед вами всего лишь образец древнейшего литературного жанра, к которому и Достоевский ("Дневник писателя") питал слабость. И здесь нечто вроде этого - "дневник читателя", скажем...
Одновременно здесь же с помощью М.Бахтина готовится почва для следующей попытки - упорядочения уже на философском уровне: в меннипее все оправдывается философской целью: "создать и с к л ю ч и т е л ь н ы е с и т у а ц и и для провоцирования и испытания философской идеи..."{30}.
Шестая "рецензия"[31] и есть изложение этой идеи, ее , как выражается Д.Галковский, "внешнего слоя".
Та тягучая, гомогенная, разупорядоченная масса, что накоплена в "Бесконечном тупике" после обработки информации на смысло-молке, этот плод "неслыханного, фантасмагорического рационализма" есть не что иное, как мета-пародия, "то есть принципиально полифоническое произведение, где какой-либо окончательный выбор той или иной точки зрения предвосхищен и заранее спародирован в этом же тексте...". Но в этом качестве она является всего лишь "л и т е р а т у р н о й т е н ь ю философской концепции автора", суть которой в осуществлении "центральной со времен Соловьева задачи - задачи создания философии всеединства и синтеза отвлеченных начал". Такой синтез-де и осуществлен в "Бесконечном тупике", " но не статический, а динамический" - через "предусматриваемость окружающих мнений", через "агрессивную их включенность в собственные построения"...
В принципе, если не акцентировать особенно внимание на пародировании В.Соловьева, это, и при всем очевидном ерничестве, все-таки какая-никакая, но попытка отретушировать в "Бесконечном тупике" некую структуру, придающую его желеобразной массе определенную устойчивость. И нельзя не согласиться, что попытка вполне удачная...
Однако в этой же "рецензии" есть любопытный кусок, связанный с именем П.Флоренского и содержащий фантастически прекрасную выписку из его главного труда. И нельзя не заметить в этом куске "томление" Д.Галковского по иной устойчивости - не фантасмагорически иррациональной (метапародия), а вполне рационалистической и даже традиционной.
Мысль П -Флоренского сводится к следующему: "...И с т и н а е с т ь с у ж д е н и е с а м о п р о т и в о- р е ч и в о е. Безусловность истины с формальной стороны в том и выражается, что она заранее подразумевает свое отрицание... Истина потому и есть истина, что не боится никаких оспариваний; а не боится потому, что сама говорит против себя более, чем может сказать какое угодно отрицание... Другими словами, истина есть антиномия и не может не быть таковою. Впрочем, она и не должна быть иною, ибо загодя можно утверждать, что познание истины требует духовной жизни и, следовательно, есть подвиг. А подвиг рассудка есть вера, т.е. само-отрешение. Акт само-отрешения рассудка и есть высказывание антиномии"[32].
Комментируя эту мысль, Д.Галковский, по сути, и раскрывает драму своего мышления. Он понимает, что для верующего П.Флоренского "рассыпанность его мышления" "не является чем-то мучительным".( Какая прекрасная, хотя и опосредованная, характеристика собственного мышления - р а с с ы п а н н о с т ь : недостаточная структурированность, ограниченная рациональность, неотрефлексированность - все здесь!) Другое дело, автор "Бесконечного тупика", атеист: "Он вполне сознает релятивность мира, но не видит его единства... Даже хуже. На уровне интеллекта он вполне сознает существование Верховного объединяющего начала, но на уровне душевного порыва этого начала ... нет. Бог - есть, связи с Богом (религии) - нет". Поэтому "в центр разлетающейся вселенной" он "неизбежно ставит свое "я".
Ситуация, действительно, драматическая - своего рода гносеологический коллапс: рациональное признание высшего начала и невозможность "познать" его тем единственным способом, которым оно и может быть познано - иррационально...
Отсюда, на мой взгляд, и тянется ниточка к В.Набокову, которую Д.Галковский прядет из своей интерпретации этого писателя. Нет сомнения - идея метапародии бесконечно любезна его сердцу. Но велико и подсознательное стремление укрепить эту одноцентровую модель - придать некую традиционную устойчивость этому сонму химер единичного мышления с резко ограниченным к тому же уровнем рациональности... Потому и оглядывается он на второй центр - на Верховное объединяющее начало. Потому и ищет, как сделать это пооригинальнее, по-изысканнее.
"Набоков - гениальный философ. И его философское произведение (одно-единственное) посвящено великой теме - доказательству бытия Божия" [33]... С полной нагрузкой используя свой дар генерировать ассоциации и отталкиваясь от набоковских рассуждений в "Даре" о мимикрии, Д.Галковский так конкретизирует эту тему: "...Художник и Бог. Творческая тварь и творец. Художник - это убогий муравей Бога, его творчество - это пародия на творение, а его создания - это модели Божественного мироздания, так же не соприкасающиеся с миром Бога, как мир муравья не соприкасается с нашим миром. При сходстве в мимикрии, в пародийном изгибе. Отсюда смысл тяжкого пути познания по Набокову - в раскрытии мимикричности мира, его пародийности и злорадства"[33]. И наконец, дает следующую общую характеристику набоковской прозы: "Символическая структура романов Набокова совершенно не воспроизводима на уровне сознания. Читатель сбивается с толка идеальностью возникающих образов. На первый взгляд, пространство романов наивно натуралистично, и лишь постепенно для изощренного глаза ... проступает сатанинская ухмылка пустоты, невидимого, абсолютно невидимого режиссера, водящего читателя за нос". [33]
Все, что сказано в последней цитате о В.Набокове-авторе, при ближайшем рассмотрении предстает как хорошо оформленная банальность - подобное в принципе можно сказать о многих. Дело, видимо, все-таки не в способности В. Набокова брать под контроль внимание, мышление, чувства читателя - здесь он, как многие. А всего лишь в необычности набоковских приемов. Но говорить о приемах художественной выразительности Д.Галковскому не очень выгодно. Поскольку в таком случае разница между В.Набоковым и Д.Галковским, с одной стороны, и всеми остальными, берущимися за перо,- с другой, становится разницей в форме. Д.Галковскому же необходима разница отнюдь не формальная. И он подает В.Набокова так, что их начинает объединять некое о с о б о е свойство...
С другой стороны, Д.Галковский здесь очень близко подходит к характеристике действительно особого свойства В.Набокова как художника, которое заключается в том, что он обнаруживает в своем творчестве достаточно яркую тенденцию к подавлению психологической обусловленности поведения своих героев, к предпочтению бессознательного. "Сатанинская ухмылка пустоты"- это и есть в восприятии Д.Галковского образ бессознательного у В.Набокова: все, что не мысль, не рациональное - все это и объединяется Д.Галковским в пугающую и прельщающую его ухмылку.
Если быть более точным, то говорить следует о подавлении индивидуализированной психологичности и, соответственно, об усилении роли г р у п п о в о г о бессознательного. И совершенно ясно, что подобное подавление-усиление будет восприниматься как специфический источник хаоса, связанного на этот раз с осознанием утраты индивидуального, с осознанием господства некоего усредненного психологического состояния.
В.Набокова, видимо, очень интересовала проблема воздействия на поведение человека не коллективного, а именно некоего группового бессознательного. То есть не действие архетипического, а гнет стереотипического - возникающего, сегрегирующегоcя и бесконтрольно обнаруживающего себя в индивидуальности. По существу, и это нетрудно показать, о безотчетном действии подобных сил, о наказании за "роскошь" позволить им безотчетно действовать написана "Лолита". Но если в "Долите" одежды рациональной психологии сброшены Набоковым лишь на время - на время преступления, то в "Камере-обскуре" они отброшены полностью...
Если, скажем, принять все эти рассуждения, то "Камера" легко воспринимается и "на уровне сознания". И столь же легко увидеть в ее интерпретации Д.Галковским (а эта интерпретация, на мой взгляд, - решающее звено во всей процедуре выстраивания Д.Галковским В.Набокова под себя), конечно, очень своеобразное, изысканное, но подверствование набоковского романа под вполне определенную априорную идею.
Сюжет "Камеры" - всепоглощающая, роковая страсть - можно решить, в деталях расписав взаимодействие мужской и женской психологии. Можно наряду с рациональной психологией развить, усилить мотивы подсознательные, инстинктивные. С усилением роли темных, не проясненных сознанием мотивов неизбежно должна усилиться и роль в сюжете проблемы добра и зла... Но можно допустить и еще один вариант, который, собственно, и реализован В.Набоковым в полной мере. Для этого достаточно всю рациональную психологию отбросить полностью и передать управление сюжетом хаосу, чистому злу. Причем не какому-то метафизическому, а очень конкретному, формирующемуся из беспорядочности человеческих отношений, из признания их принципиальной неупорядоченности, из каких-то групповых искривлений восприятия окружающего мира, находящих выпуклое выражение в аномальном поведении отдельной индивидуальности, которая становится носителем зла...
Так появляется в "Камере" специальный набоковский чертик - мистер Горн, которому и дается право поиграть с предрасположенным к страстному чувству Кречмаром: сначала руками коснувшейся Горна Магды, затем на уровне интриги и .наконец, чисто механически - как куклой. Из обычного, естественного в первом и втором варианте любовного треугольника В.Набоков делает нечто страшное, сверхаморальное. Ну, конечно же, - "холодный эстетизм" и ничего более... Однако перед нами в с е г о л и ш ь последовательно о-беспорядоченная обычная житейская ситуация...А что будет, если вот так, без всяких затей с высокими интересами и вечными чувствами, без изводящих рефлексий, а по-простому, на основе одной лишь тяги к наслаждению (страстью, устроенным бытом, созерцанием смешных, окарикатуренных ситуаций, да мало ли еще чем)?.. Тогда-то из обычного любовного треугольника и может выделиться одна сторона. И непременно станет чем-то вроде Горна... И будет, п о с м е и в а я с ь (а в английском переводе роман так и назывался "Смех в темноте"), разыгрывать и наблюдать им разыгрываемое кино...
Здесь нельзя не отметить, что набоковскую "Камеру", не сказав о ней ни слова, блестяще объяснил в своей работе "Психология и поэтическое творчество" К. Юнг. Рассуждая о романах, "чуждых психологическим претензиям", и называя этот тип романов в отличие от обычных психологических визионерским. Юнг отмечает, что в них "...материал, т.е. переживание, подвергающееся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным; он наделен чуждой нам сущностью, потаенным естеством и происходит он как бы из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества, то ли светлых, то ли темных, - некое первопереживание, перед лицом которого человеческой природе грозит полнейшее бессилие и беспомощность... С одной стороны, ... он ничего не оставляет от человеческих ценностей и стройных форм - какой-то жуткий клубок извечного хаоса ... с другой же стороны, перед нами откровения, высоты и глубины которого человек не может даже представить себе..."[34]. В визионерском переживании, по Юнгу, отражается "один из образов коллективного бессознательного". Видимо, и набоковские переживания, давшие "Камеру", можно отнести к классу визионерских...
Д.Галковский бесконечно прав, назвав Горна "специальным писательским чертом". Но в следующей посылке его явно утягивает за собой его же интерпретирующая идея: "Набоков чувствовал горновское в себе, вообще в писателе"... Как же прозрачно здесь - "вообще в писателе" - проступает намерение Д.Галковского с в о е горновское непременно выделить в В.Набокове... Ведь в таких характеристиках В.Набоковым Горна, как "Горн ... постоянно добывал пищу для удовлетворения своего любопытства... Ему нравилось помогать жизни окарикатуриться", "Единственное, быть может, подлинное в нем была бессознательная вера, что все созданное людьми в области искусства и науки, только более или менее остроумный фокус, очаровательное шарлатанство"[35], уж и вполне определенно высказана суть идеи хаотизации , во власти которой и находится Д. Галковский... Галковский, а н е Набоков - последний лишь исследует подобную ситуацию. И поэтом' если они и связаны, то только тем, что Д.Галковкий является предугаданным персонажем В.Набокова. И не более того.
Но Д.Галковскому было просто нео6ходимо спроецировать набоковского персонажа именно на самого В.Набокова. Ибо таким образом он преодолевал тот гносеологический коллапс, о котором шла речь выше. Поскольку на этой проекции держится вся концепция В.Набокова-философа, сконструированная Д.Галковским. Поскольку стержневая идея концепции "художник - муравей Бога" позволяет Д. Галковскому хотя бы таким образом протянуть нить к Верховному объединяющему началу, а значит вмонтировать второй центр в свои одноцентровые философские построения - упрятать их под лессировку "объективности"..
6. Д.Галковский и Одиноков
Пока, и вполне преднамеренно, я не упоминал главного героя "Бесконечного тупика" - Одинокова, естественно в рамках именно этих заметок отождествляя автора и героя. И здесь, конечно же, необходимо объясниться.
Во-первых, я, как и все, знаком с "Бесконечным тупиком" по фрагментам. И поскольку возможность получить целостное впечатление отсутствует, то остается единственное: не принимать написанное Д.Галковским в качестве произведения беллетристического и игнорировать тот литературный персонаж, который время от времени появляется в опубликованных фрагментах, При этом я вовсе не исключаю, что если "Бесконечный тупик" как законченный текст (хотя бы как временно законченный ,как на время приостановленный ) существует ,то он вполне может оказаться и весьма своеобразным художественным текстом .Даже если "тела" "Бесконечного тупика" как такового нет (на что Д.Галковский недвусмысленно намекает в шестой "рецензии"), эффект художественной целостности, уверен, может быть достигнут и в рамках одних только примечаний. Можно не сомневаться, что при своем даре ассоциативного мышления Д.Галковский сумеет их выстроить таким образом, что ассоциативный механизм будет активизирован и в читателе.
Далее. Дмитрий Евгеньевич нашпиговал свой "Бесконечный тупик" капканами и ловушками. И не с целью, я думаю, кого-то одурачить, а потом посмеяться. Таким своеобразным способом он просто о т к р ы в а е т , размыкает свой текст - активизирует его "болевые точки" , приглашает к взаимодействию с текстом. Чтобы получить для своих идей внешнюю опору - укрепить их через потянувшихся к "Бесконечному тупику" читателей ... И тогда вполне может появиться четвертая - з а в е р ш а ю щ а я - часть, где Д.Галковский в очередной порции примечаний откомментирует читательскую реакцию на свой текст и покажет, что мир действительно можно сцентрировать вокруг философии "Бесконечного тупика". Так что, возможно, "игра", затеянная Дмитрием Евгеньевичем, намного серьезней, и он терпеливо ожидает окончания дебюта и перехода в миттельшпиль.
Возможно, что в своих заметках, обойдя, скажем, какие-то ловушки, я "влетел" в более серьезную... Даже если она и не была предусмотрена Д.Галковским. Потому и приходится осторожничать с Одиноковым - как бы и не замечать героя, вытеснять его Д. Галковским.
В конце концов, передо мной фрагменты текста Д.Галковского, подобранные наверняка им самим. И они не могут не свидетельствовать о совокупности идей именно того, кто все это написал и подобрал. А если к тому же чувствуешь, что в этих фрагментах устами Галковского "говорит" некая серьезнейшая проблема современного бытия ... Возможно, это тоже ловушка, тоже "приглашение на казнь"... Но оно из тех, на которые я охотно откликаюсь.
Однако в этой главке на время я все-таки попытаюсь разделить Одинокова и Д.Галковского. Хотя бы для того, чтобы частично отрефлектировать развитый в этих заметках взгляд на "Бесконечный тупик".
"Я, Одиноков, должен выступить в виде квинтэссенции национальной идеи, выразить ее с максимальной интенсивностью и ясностью. Путь этот есть прежде всего путь собственного унижения, покаяния... Поэтому гениальность представлена в виде унижения. Вобрать эту априорную установку внутрь постепенно распадающегося повествования, сделать ее анализ одной из форм распада"[36]
Это, вне всякого сомнения, - манифест разупорядочивающего мышления. Хаотизация здесь системна - она охватывает целых четыре уровня: нация, индивидуальность (распадение национальной идеи, поскольку униженность - единственный из оставшихся образов гениальности), текст, создаваемый ею сам по себе (распадающееся повествование - как необходимое, неизбежное, как форма униженности мысли), специфическая форма распада - анализ в тексте основной его идеи. И все это замкнуто на героя, на литературный персонаж... Текст превращается не только в грандиозную метафору, но и в своеобразный сюжет, где герой взаимодействует не с другими героями, а с текстом - текст как персонаж... Страшная, в общем-то, механика насаждения хаоса!
Однако все это лишь ощущения, и, возможно, о них и не было бы смысла говорить, если бы не седьмая, заключительная авторецензия Д .Галковского на "Бесконечный тупик"[37] ...
Эта представляющая наибольший интерес "рецензия" позволяет предполагать одно из двух. Либо Д.Галковский в каком -то совершенно невероятном движении своей мысли все-таки подымается до очень высокого уровня рефлексии и дает блестящую оценку тому уровню мышления, на котором написан "Бесконечный тупик" : текст как художественное произведение для него самого не состоялся, и эмоциональное потрясение от осознания неудачи позволяет вырваться из "заточения" - откинуть "защелку". Либо последняя "рецензия" является своего рода концентрированным выражением идеологии, реализованной в "Бесконечном тупике", его тезисами - тем, с чего начался замысел. И тогда надо признать, что Дмитрий Евгеньевич вовсе не защищается хаосом от хаоса - это видимость, мираж, аберрация восприятия. Он как раз создает нечто устойчивое из хаоса...
Увы, поскольку полный текст отсутствует, мы пока не в состоянии разрешить эту проблему и ответить на вопрос, защищает или нет Одиноков Д.Галковского от "защиты Галковского". И нам остается одно - проанализировать "тезисы" "Бесконечного тупика".
Художественный замысел Д. Галковского в этой, названной "Некоторые аспекты трансформации современного восточнохристианского сознания", рецензии прочитывается вполне однозначно: создать образ личности, вступившей в поединок с национальным архетипом... И хотя лишь в заголовке, лишь в слове "вос-точнохристианское" упомянут Д.Галковским Иисус из Назарета, параллель между ним и героем "Бесконечного тупика" проведена пусть и осторожно, без кощунственных акцентов, но очень последовательно. И в ней явно заложено желание представить идеологию "Бесконечного тупика" в качестве своего рода новой "религии"... Так выделяются, например, три этапа биографии Одинокова: "нарастание отчужденности по отношению к отцу"; "уход от людей.., молчание"; "обретение новой идентичности и приход к людям в качестве учителя.., пророка". Подчеркивается "склонность к образованию сверхценных идей", "магический дар воздействия на окружающих" (все это как результат "успешного преодоления кризиса идентичности").
Выстроенная параллель по существу и позволяет относить Одинокова к типам, "которые являются наиболее утонченными носителями национальной идеи. Подобные личности склонны к спонтанному порождению национальных мифов, то есть такого сплетения фактов и вымысла, которое для их национального социума звучит как "Истина"". Сверхзадача же, которая возникает перед таким типом в условиях современной России сводится к "... попытке создания уютного мира, такого "изгибания реальности", которое консолидирует и внутренне оправдывает его бытие. Проблема стоит так: необходимо найти е с т е с т в е н н у ю точку зрения на реальный мир. Если мир перевернут, то, очевидно, надо встать на голову"...
Но ведь это же - ясно сформулированная программа "защиты Галковского". Указана цель, охарактеризован основной метод защиты: изгибание реальности , самопереворачивание с целью добиться соответствия перевернутому - разупорядоченному - миру... Другое дело, что сама эта программа в определенном смысле защищена, прикрыта стремлением выразить некую общенациональную идею. То есть защита Д.Галковским - или Одиноковым - с е б я становится в такой комбинации н е о б х о д и м ы м условием выражения этой идеи.
Однако "переворачивание" реальности требует все-таки изменения самого себя. И здесь Одиноков сталкивается с "напряженной и ядоносной самообороной" своего внутреннего мира. Он "с ужасом понимает, что является носителем страшного разрушительного потенциала, целого сонма демонов, не находящих себе приемлемого выхода в реальность и окончательно звереющих от этого..." По существу, здесь приведено описание внутренней реакции героя "Бесконечного тупика" на не понимаемый им и потому не принимаемый внешний мир. Но Д.Галковский усматривает в этой реакции нечто большее - "активацию архетипа". А коль скоро архетип активирован, "Бесконечный тупик" превращается в "мучительный эксперимент, поставленный на себе - эксперимент контакта с собственным архетипом". С целью активного воздействия на него, постановки его "под контроль сознания". И как результат - рождается "одиноковщина", которая "является синтезом всех мифологем, как внутри страны, так и эмигрантских, как черносотенных, так и большевистских, как либеральных, так и тоталитарных. Все они интерпретируются как конкретные формы прорыва в реальность архетипического опыта"...
Может быть, Дмитрию Евгеньевичу Галковскому действительно удалось в образе Одинокова не проcто замкнуть индивидуальное сознание в надежном кожухе и обречь его на самоедство , а выстроить модель о д и н о к о г о р е ф л е к т и р у ю щ е г о с о з н а н и я . То есть сознания с полунепроницаемой защитной оболочкой - все в себя вбирающее, но остающееся в своих внешних реакциях замкнутым. Всасывающее и ничего вовне не выделяющее сознание. Для него самого его работа представляется исключительно творческой, созидательной. Для внешнего же наблюдателя он естественно предстает генератором хаоса...
Это специфическое сознание, находящееся в надежной п о л у и з о л я ц и и , может действительно стать синтезатором, собирателем самого характерного в окружающем мире. Оно неизбежно окажется разупорядочивающим, многократно расщепленным, стоглавым, сторазным. Какой-то калейдоскоп сменяющихся позиций, взглядов, оценок. Это будет очень представительное, экстенсивно емкое сознание - архетипическое начнет мотыльками слетаться к нему...
И в этом сознании с его колоссальной адсорбционной способностью мы действительно найдем все - нам будет понятна и нами будет принята любая оценка Д.Галковского, но не как его собственная, а как реально в мире существующая, выловленная его специфическим героем и в его словах зафиксированная. И нас тогда, может быть, не удивит ни воинствующее хамство, ни похабство антисемитизма, ни признание в нелюбви к своему народу и все прочее, что в текстах Д.Галковского вызывает недоумение, протест, брезгливость...
И, возможно, тогда мы сможет согласиться, что да, Дмитрий Галковский не стремится ничего нам объяснить и сделать нас своими единомышленниками. Его задача и проще и многократно сложней (и это стопроцентно художественная задача) : создать единственную модель ( сложную, многоплановую ), описывающую в о с п р и я т и е современным российским человеком окружающего его мира, мира, явленного для него к данному моменту.
Но зачем нужна такая модель? Зачем эта безумная концентрация всего в одной - е д и н и ч н о й - точке ценой разупорядочивания всего и вся?.. "Кто-то дал мне дар сопоставления несопоставимого, дар насмешки над собой, дар совершать громоздкую мыслительную работу, постоянную и ... бессмысленную. Бессмысленную, ибо я абсолютно бездарен в цели. Зачем, для чего - для меня это безобразное чавканье филологического болота... Что-то порвано сзади моих глаз, и они просто расслаблены, все видят, но ничего не могут "увидеть". Чисто созерцательное отношение к миру,.." [38] Может быть, эти простые, откровенные, написанные в минуту успокоения, освобождения от изнуряющего интереса к себе , слова, и содержат ответ на вопрос "зачем?"... Затем и потому, что иного опять-таки не дано... Но и на уровне того, что дано, все-таки выстраивается нечто законченное : на чем останавливается не достигший уровня философа литератор , к чему приходит ощутивший границу своих возможностей философ с литературным даром - выстраивается всеобъемлющая модель восприятия.
В заключение этого раздела нельзя не отметить, что на художественный замысел Д.Галковского определяющее влияние оказал К. Юнг. Именно у Юнга взята идея предельной индивидуации сознания (средство самопознания). К идеям Юнга несомненно восходит и намерение героя "Бесконечного тупика" войти в контакт с собственным архетипом: "...путем самопознания, исследования собственной души, человек натыкается на инстинкты с их образным миром, высвечивает те дремлющие в душе силы, которые редко себя обнаруживают, пока не нарушился порядок... Индивид, нашедший доступ к бессознательному, незаметно воздействует на свое окружение... Происходит непроизвольное воздействие на бессознательное других..."[39]
Выходит, что Д. Галковский изобрел только форму. Знаменательно и юнговское " п о к а н е н а р у ш и л - с я порядок". Значит, все-таки з а щ и т а . От ощущения надвинувшегося хаоса начато это бесконечное путешествие к собственному архетипу...
7. "Защита Галковского" и синергетика .
Слова "хаос", "хаотизация" в этих заметках использовались столь интенсивно, что я просто обязан коснуться современных взглядов на проблему хаоса, на его роль в современных подходах к вопросам самоорганизации открытых нелинейных систем (предмет исследования синергетики). К такому типу систем можно отнести и "среду мозга и сознания" [40].
Одной из главных посылок этих подходов является представление о наличии созидающего начала в хаосе: "В моменты неустойчивости ... малые возмущения, флуктуации могут разрастаться в макроструктуры" (41). Среда рассматривается как "носитель форм будущей организации, как поле неоднозначных путей развития". Особые точки, где процесс развития может ветвиться, называют точками бифуркации. С ними связано и представление о "структурах- аттракторах эволюции": "Если система попадает в поле притяжения определенного аттрактора, то она неизбежно эволюционирует к этому относительно устойчивому состоянию..." [41]
Таким образом, синергетика стирает жесткую грань между хаосом и структурой, между порядком и беспорядком. И это отнюдь не пресловутый релятивизм, а осознание н е ж е с т к о с т и границы, ее неопределенности, нестабильности, неравновесности. "Хаос разрушителен и в то же время конструктивен... (сам хаос может быть защитой от хаоса: механизмом вывода на структуры- аттракторы...)"[41] . Нельзя не отметить, что подобный взгляд на хаос в принципе нисколько не оригинален - он восходит к древним грекам, для которых хаос означал "зияющую, разверстую бездну, из которой при вдохе и выдохе возникают ритмические движения или при языковой артикуляции - оформленные звуки и слова. Будучи сам бесформенным и безобразным, он делает возможным форму и образ"[42].
Более того, синергетика рассматривает хаос не только в качестве достаточного, но и н е о б х о д и м о г о фактора саморазвития, самоорганизации сложных систем: рассеяние, то есть зло, то есть "макроскопическое проявление хаоса" - как "фактор выедания лишнего" [41].
Потому и возрастает роль состояния нестабильности, неравновесности системы. "В равновесии молекула "видит" только своих непосредственных соседей и "общается" только с ними. Вдали же от равновесия каждая часть системы "видит" всю систему целиком. Можно сказать, что в равновесии материя слепа, а вне равновесия прозревает. Следовательно, лишь в неравновесной системе могут иметь дело уникальные события и флуктуации, способствующие этим событиям..."[43]
Идеи синергетики, как мне кажется, открывают путь к характеристике отношений информации и беспорядка. Если Д.Галковский, как утверждается в этих заметках, защищается от хаоса внешнего мира ( мира-для-себя,т.е. сложившегося в его представлениях) действительно в силу переинформированности, то нам, необходимо, хотя бы в первом приближении, рассмотреть и возможный "механизм" перехода информации в беспорядок.
В принципе модель такого перехода существует очень давно : знаменитый аристотелев круг, отделяющий знание от незнания. Увеличивающееся знание расширяет границу с незнанием, а значит, увеличивает беспорядок - возрастающая информация с неизбежностью генерирует ощущение беспомощности этой, информации...
К этой модели можно попытаться приложить идеи, развиваемые отечественной школой синергетики .об эволюции самоорганизующихся систем в режиме с обострением [41,44] : малые флуктуации' в среде под воздействием обратных положительных связей разрастаются, среда структурируется; но одновременно идет устремленный в бесконечность рост некоего параметра; система неумолимо приближается к точке обострения, теряет устойчивость и теперь становится жертвой все тех же малых флуктуаций... И развитие системы наук можно рассматривать как типичное развитие в режиме с обострением : положительный характер обратной связи в звене наука - информация, стремительный рост информированности. Если такая система не выйдет на какой-либо реконструирующий ее аттрактор (связанный, например, с активизацией коллективного человеческого разума [45]), то она, приблизившись к точке обострения вплотную, также может быть погублена - опрокинута в хаос мистики, иррациональных схем, бессознательных предчувствий...
Информационный бум XX века, похоже, существенно приблизил нас к такой точке обострения. Остроту складывающейся ситуации - ее прежде всего - и выразил Д.Е.Галковский в своем "Бесконечном, тупике"...
Но эта острота осознается и в традиционных рациональных формах. Можно сказать , что именно особенности разрастания аристотелева круга обсуждает Г.Люббе [46], рассматривая последствия сгущения культурных инноваций - изменение восприятия времени , или эффект "сокращения настоящего". Речь здесь ведется об "укорачивании протяженности временных интервалов, в которых мы можем рассчитывать на определенное постоянство наших жизненных отношений", то есть о "прогрессирующей музеефикации нащей цивилизации". По существу это означает расширение зоны бесструктурности , хаоса в прошлом (в-про-шлом-для-нас) , о стремительном приближении границы этой зоны к живущему поколению... Таким образом, можно сказать: когда-то достаточно уютный аристотелев круг утрачивает свою середину, беспощадно разъедаемую "явным хаосом многочисленных реликтов, с которыми невозможно совладать", - превращается в неудержимо утончающееся кольцо...
И это все при абсолютной неопределенности на фронтальной границе кольца, представляющей, если изъясняться в синергетических терминах, область тотальной неустойчивости, скопище своего рода сверхстранных аттракторов, непредсказуемых совершенно. Это со всей определенностью следует из вывода, к которому пришел М.Мамардашвили [47] : "Самим актом своего свершения вписываясь в понимающую вещи науку, в ее содержательный и логический строй, знание в к а ч е с т в е с о б ы т и я и с в о б о д н о г о и з м е н е н и я в то же время невыводимо и непредсказуемо, то есть к нему нельзя прийти непрерывным продолжением предшествующей упорядоченности состояний понимания (и если можно, то только постфактум, в обратной аналитической актуальности)". То есть знание не только увеличивает область неопределенности, но и имеет совершенно непроницаемую для рационалистических построений кайму принципиального хаоса, бесструктурности , которая не может быть освоена на основании прошлого опыта, а только на опыте настоящем, связанном с беспомощным барахтаньем в этой кайме.
Замершее на истончающемся кольце рационализма человечество... Теряющее надежную опору в прошлом... Не видящее ее в будущем... Есть отчего появиться желанию защитить себя! И чем, кроме того же хаоса, прикажете защищаться?
Так что, по большому счету, Дмитрий Евгеньевич Галковский несомненно прав - от хаоса только хаосом и должно защититься.
Только не нужно обольщаться . Даже имея перед глазами вот такое синергетическое описание интеллектуальной деятельности: "Активное допущение даже "глупых" действий и идей есть механизм выхода за пределы стереотипов мышления. Нельзя отстраняться и от абсурда. Ибо абсурд - это тайная кладовая рационального, его стимул и его потенциальная форма. Умная мысль рождается из глупости, рациональное - из абсурда, порядок - из беспорядка"... "Одна из первоначальных и необходимых ступеней для начала путешествия сознания, для освобождения интуиции - это. достижение состояния "безмолвия ума"... "[41]. Поскольку речь здесь идет лишь о п р о м е ж у т о ч н о м состоянии, о подготовке, дающей возможность сознанию "двигаться свободно", избавиться от "собственной цензуры и табу", "стереть старые следы, структуры предыстории и памяти". Чтобы "случай-ничтожество" мог предстать "в лике случая творца нового"...
Увы, для Д.Галковского подобное состояние оказывается итоговым. Он только стирает. "Безмолвие ума" для него, увы, цель...
8. Д.Галковский и современная отечественная
литература
Несомненно Дмитрий Галковский очень остро почувствовал это : хаос окружающего мира , надвинувшийся на фоне стремительно растущего информационного потока , на фоне трагически запаздывающих попыток человеческой мысли структурировать его, на фоне действий и деятельности человека, так и не укладывающихся ни в какие рациональные схемы, даже если они выстроены на последовательной рационализации иррационального (христианство), на фоне явной неспособности социальных теорий дать хотя бы в общих чертах какую-нибудь схему общественного развития .Но ощутив необходимость лично, индивидуально защититься от этого разрастающегося хаоса, он не оказался оригинальным , когда хаос и выбрал в качестве защиты . Подобный способ защиты уже давно запатентован. Просто прошлые приливы хаоса носили все-таки локальный характер и, соответственно, защита была им адекватна - хаос для этой цели использовался как гомеопатическое средство... XX же век настолько расширил горизонты знания и деятельности, что открывшаяся бездна незнания и непонимания ужаснула. И, как всегда, на помощь пришло искусство...
У К. Юнга есть рассуждение о бессознательном духе времени, о его возможностях "компенсировать установки сознания": "В форме предчувствий он улавливает грядущие перемены. Самым очевидным примером тут может служить современное искусство, которое под видом решения эстетических проблем занято психологическим воспитанием публики: оно размывает и разрушает прежние эстетические воззрения с их понятиями прекрасного по форме и осмысленного по содержанию. Привлекательные художественные образы сменяются холодными абстракциями, которые кладут конец наивно-романтической любви к объекту. На весь мир провозглашается, что пророческий дух искусства переходит от прежней привязанности к объектам к темному хаосу субъективных предпосылок..." [39]
В этих словах достаточно полно обозначена тенденция к защите беспорядком в форме э с т е т и з и р о в а н н о г о хаоса. И если отвлечься от собственно эстетических интенций современного искусства, то ощущение возможности защиты искусством от хаоса можно признать одним из важнейших факторов, стимулировавших модернизацию и постмодернизацию искусства и литературы. И поэтому отнюдь не случайно обсуждение проблематики ПМ-направления в литературе ведется часто в терминах "порядок-беспорядок"[48].
Подобного рода защита не может быть подвергнута осуждению, поскольку она носит объективный характер, а вовсе не является коварной выдумкой какой-либо группы или школы. Но каждая тенденция объективного характера, когда она осознана и стала доступной, практически ощутимой, неизбежно девальвируется в своих индивидуальных применениях. И вот это таит опасность. Поскольку защита ведется х а о с о м , то есть п р о с т е й ш и м в у п о т р е б л е н и и с р е д с т в о м .
Особо опасно это в современной России, где произошла катастрофически стремительная смена массового информационного питания - от капельницы к всеядию. И где вполне закономерно появление особого стиля, который ставит на сознательное смешение, сближение высокоинтеллектуального и явно идиотического. Хотя по существу это - тоже защитная реакция. Там, где она искренна, где она самопроизвольна, где она- не расчет.
Я ни в коей мере не склонен ставить в один ряд с этим явлением творчество Д.Галковского. Более того, я утверждаю, что эффект намеренного одурачивания, который может быть почувствован в отдельных местах "Бесконечного тупика", - это аберрация восприятия и не более того. Я хочу только сказать, что естественная защита хаосом сопровождается опасными издержками, появлением крайних форм, которые претендуют на место в ряду современных форм художественных.
Но они действительно должны быть поставлены н а м е с т о - как все отчетливо вырожденное... Граница все-таки должна быть проведена...
Эта граница, естественно, должна и будет проводиться индивидуально - на помощь какого-либо общего критерия рассчитывать не приходится. Хотя его и можно попытаться назвать... "Критерий" достаточно прост и уже назван в комментарии И.Роднянской к публикации в "Новом мире" романа В.Шарова "До и во время"[49], где она отмечает, что, если, скажем, Д;Галковский с нами играет, то В.Шаров - морочит нас... Я не разделяю оценку И;Роднянской Д.Галковского, но полностью солидарен с ней в отношении В.Шарова...
Конечно же, условность "критерия" очевидна - все, что необычно, не cтандартно, все, что покушается на любой из стереотипов, можно при желании посчитать за попытку заморочить голову (общеизвестны три этапа восприятия новой идеи: какая чушь, в этом что-то есть, кому это не известно (50)). И тем не менее отчетливое ощущение, что автор пытается строить свой текст с нескрываемой и активной установкой, что читатель заведомо примитивней его и потому с жадностью проглотит его изделие, должно настораживать, заставлять вспоминать о границе и задумываться о том, а не влекут ли тебя в бездну искусно отретушированного примитивизма.
Одна из заслуг Дмитрия Галковского перед российской словесностью заключается в том, что в своем "Бесконечном тупике" с его гигантским вихрем хаотизации, сносящим порою текст в область той самой границы - в этом мощном рывке к границе, он поставил вопрос о ее существовании. Он принудил стать осторожным - задуматься о том, что дальше - область вырождения, область наглых заморочек, область откровенного издевательства...
Однако главное достижение Д. Галковского, как мне представляется, в его влиянии на "приграничную" литературу по э т у сторону границы. И чтобы показать, в чем суть такого влияния, я сошлюсь на две фамилии.
М и х а и л Ш и ш к и н . Литератор, несомненно, талантливейший: абсолютный лексический слух, просто феноменальное умение "ставить слово после слова". Его первая публикация, "Урок каллиграфии" - беллетристика исключительно высокого уровня.
И вот этот дар направлен - на разрушение, на разрушение из принципа... Предметом сегодняшних забот М.Шишкина является классическая российская литература - ей в первую очередь предъявлен счет. Но не в критически-публицистическом ключе, как это сегодня модно. Нет, он намерен "взорвать" ее как художник - изнутри. Уже в изящном "Уроке каллиграфии" именно эта цель и поставлена: российской литературе следует, наконец, извлечь урок из ее затянувшегося прекраснодушия - из красивого ее письма. Довольно упражне- , ний в этом удобном ремесле. Жизнь-то идет по другим законам. Вот она какова. Была и есть. Именно была... Ведь шишкинский герой обращается не к кому-то, а к женщинам, носящим имена пушкинской Татьяны, толстовской Анны, Настасьи Филипповны Достоевского...
Роман М.Шишкина "Всех ожидает одна ночь", можно сказать, вызвал целый переполох в критике: стилизация под XIX век... Успех... Нелюбовь к новым литераторам... Да опомнитесь, господа! Какая нелюбовь - это объяснение в любви. Изощренное, иезуитское...
Всех ожидает... ночь... Какое, казалось бы, философское глубокомыслие - печальное, сдержанное, прощающее... Но нет этого у М.Шишкина. А вот то, что в с е х , без разбору и исключений, ночь ожидает ОДНА - это действительно есть. И потому, милостивые государи и государыни, нечего трепыхаться со всякими там смыслами жизни, нравственными обязательствами, принципами и прочей мурой... И более того - нечего было трепыхаться и в золотом девятнадцатом... Все вы там, в этом веке приукрашивали и, даже рассказывая о мерзостях, пытались преподнести урок или попугать наказанием. Да зря. Ибо и вам была ясна истинная картина жизни, да только не хотели вы видеть ее. Для нас же она прояснилась вполне. Настолько, что и вам можем показать те ходы, которые вы в силу своего благодушия, искаженного восприятия мира не пожелали заметить...
Из таких вот, такого рода, рассуждений или соответствующих им смутных душевных движений и рождался замысел этого романа. И нет здесь, конечно, никакой стилизации. Это п е р е п и с ы в а н и е классики - очень искусное п е р е с а ж и в а н и е в нее сегодняшних ощущений.
И с явным укором за прекраснодушие. Хотя совершенно понятно, что в XIX веке тема ,например, предательства - причем внезапного, возникающего как озарение, как спасение - так не могла бы решатся литературой. Ибо та литература, даже в разночинном варианте, не была по духу своему плебейской, кроссовочно-джинсовой. "Все равно вымирать, все равно всем одна ночь" - это ведь довод торжествующего плебея, это довод из XX века.
И за всем этим у М.Шишкина четкая, не тронутая и с поверхности сомнением философия: искусство безнравственно, "потому что оно поднимает жизнь во всем ее ничтожестве до категории эстетического, внушает эстетическое наслаждение"(51). Что касается безнравственности искусства, то мне хочется привести пример прозы, очень современной и без сомнения опровергающей установку М.Шишкина. Владимир Ежов, еще один принц бель-летра. Как чист его слог, какая непринужденность, легкость! Сколько искреннего чувства, сколько умения - естественного, пластичного - передать свое чувство в словах и нисколько не замутить его при этом! И все делается так тонко и мудро, с таким тактом , что звучит этот гимн язычеству - свободному, при почти полностью отброшенных ограничениях существованию - вполне пристойно, несмотря на все непристой- ности и даже возможную склонность автора к цинизму... Сильное и, можно сказать, элемен тарное чувство передано так, что все, кроме него, становится несущественным.
"Манон Леско".., "Ум лисицы" Г.Семенова.., "Без меня - тебе!" В.Ежова[52]... Что тут возвышается? Это чувство?.. Или вместе с ним тот "сор", на котором оно вырастает?.. Что здесь важнее? Облагораживание, идеализация, эстетизация непристойного - можно и так все понять и согласиться с М.Шишкиным? Или же здесь речь о н е и с т р е б и м о с т и и д е а л ь н о г о : и на такой почве, и при таких вот раздрызганных нравах оно все-таки не только прорастает, но и растет, утверждается?..
В.Ежов в своем тексте не дает однозначного ответа. Но он, несомненно, оставляет возмож ность для ответа второго. И это, конечно, не шишкинский "Слепой музыкант", где нет и не чувствуется той, пусть в современном варианте поданной, стыдливости, что характерна для В.Ежова. У Шишкина бесстыдность возведена в принцип, взята как основа миросозерцания. Здесь опрокидываются все условности (а значит, рушится и вся культура, ибо что она, если не система условностей), все стены, перегородки, сбрасываются все одежды, включаются мощные прожекторы и начинается вакханалия созерцания. Только созерцание и ничего больше... Вершина хаотизации...
Для меня М.Шишкин так и остался бы неясным (в смысле истоков подобной концепции, подобной творческой практики). И оставалось бы только - повторять банальности об издержках застоя или намекать на патологию восприятия... Все объяснил "Бесконечный тупик" - это же типичный случай "защиты Галковского" - защиты хаосом от хаоса. И отличие от Д. Галковского в одном - у М.Шишкина все проявлено в миниатюре, локально, частно , полускрыто , необобщенно.
Второе имя В л а д и м и р С о р о к и н ... Опять-таки очевидная литературная одаренность. И опять- таки "защита Галковского". Правда, в особом, если не сказать исключительном, варианте - защита хаосом на ч и с т о подсознательном уровне...
У В.Сорокина как художника мы наблюдаем то, о чем рассуждает К.Юнг (34): оформление жизненных впечатлений в визионерское переживание. Зов подсознательного здесь очевиден, мощен, выпукл. Исключительность же в том, что призма сознания, призванная оформить это переживание, истончена настолько, что эффект преобразования визионерского переживания почти отсутствует - текст превращается в стенограмму урчаний и нашептываний подсознания. Это чистый, незамутненный сознанием (упорядочиванием) хаос, напрямую из подсознания стекающий в текст - в предварительно подготовленные для него резервуары...
Не будь "Бесконечного тупика", здесь тоже можно было бы рассуждать о протестах против стилистики соцарта или о патологии, тем более, что в случае с В.Сорокиным последнее особенно соблазнительно: проза его - это царство садистских сцен. Собственно, все садистское это и есть материализованное в словах подсознательное. Может даже сложиться впечатление, что созерцание ужасов доставляет В.Сорокину неизъяснимое наслаждение, что это - его страсть... Возможно, что с о р о к и н с к а я , прямая, без посредников, связь подсознание - текст является своего рода дефектом (нарушено равновесие сознание- бессознательное). Возможно, это результат упорной тренировки, позволяющей рационально отключать сознание. Но так или иначе, это - один из вариантов защиты по Д.Галковскому.
В принципе (уровень литературного дарования это позволяет) такой характер визионерского переживания открывает для В.Сорокина исключительные перспективы: из-под его пера могла бы появиться какая-нибудь впечатляющая вариация на тему: смотрите, кто е щ е пришел(53 ). Но для написания текста-предостережения о садистском в человеке, кроме интереса к теме, кроме такого типа визионерского переживания, необходима о г р а н и ч е н н о с т ь этого интереса (или сознательное оформление этого переживания). А вот этой отстраненности у В.Сорокина и не чувствуется. Его визионерские переживания, действительно, становятся для него страстью. Он не владеет ими - он избавляется от них - сцеживает напрямую в свои тексты. Пытается от них защититься, спастись, но, по существу, не избавляется, а лишь тренирует свой интерес...
Я не уверен, что со мной согласятся, но основную - и громадную - заслугу Дмитрия Евгеньевича Галковского перед отечественной литературой я вижу в том, что он описал и обобщил я в л е н и е . И сделал это на таком уровне, с таким размахом и убедительностью, что, по существу, оставил б е з д е л а многих своих современников из тех, которые по зернышку будут склевывать проблему защиты хаосом от хаоса, по соломинке таскать ее в свои тексты. Оставаясь - теперь, после "Бесконечного тупика" с необходимостью - со своими локальными тупичками в т о р и ч н ы м и ...
И роль эпигонов уготована даже тем, кто вступит на эту стезю позже, а пока проходит курс изучения различных упорядочивающих структур в школе....
П р и м е ч а н и я
Статья опубликована в "Литературном обозрении" 1995 , 6. Но кажется, не утратила актуальности.
1."Бесконечный тупик"/БТ/, примечание 147// Новый мир. 1992. Љ 9. С. 84.
2 . БТ, примечание 403//Логос. 1991. 1. С. 171.
3 . Этот фрагмент о Фихте - вольная переработка главы о Фихте из книги "История диалектики, немецкая классическая философия". М.: Мысль, 1978. Автору этой главы П.П.Гайденко и в 1978 году удалось уберечь Иоганна Готлиба Фихте от "субъективно-идеалистической" примитивизации.
4. В философской системе В.Соловьева как раз и была предпринята своеобразная, национальной традицией обеспеченная попытка синтезировать эмпиризм и рационализм, введя третий тип знания: знание мистическое - "непосредственное созерцание сущности, отличной от нашей сущности" (ЛосскийН.История русской философии.М., 1991.С. 131).У В.Соловьева истина предстает, как постигнутое. Но не как постоянно постигаемое, когда последовательность сменяющих друг друга отношений-ощущений и отношений-понятий и дают ощущение (понятие) являющейся, становящейся истины. Эмпирическое и рациональное, взятые в срезе, ортогональном оси времени, действительно несовместимы и не пересекаются друг с другом. Но в совокупности последовательных срезов они обнаруживают взаимозависимость и взаимодополнительностьь - взаимодействуют, генерируя истину. Причем не в паре, а в последовательности сцепленных пар....... В.Соловьев, очень разгневав теологов, признал с т а н о в л е н и е человека, восходящего в бесконечном пределе к божеству. А вот становление истины, восхождение человечества к ней признать не счел возможным. Или необходимым. И поэтому, чтобы в одном срезе свести концы с концами своей гносеологии, вынужден был нарушить принцип понятийной минимальности знания - ввел представление о третьем типе познания - мистическом познании. Эмпиризм и рационализм не как два жестко противостоящие, несмешивающиеся начала, а как начало женское и мужское, зачинающие постепенно становящуюся, растущую истинность. В.Соловьев же их именно смешивает. Но опосредованно: вводит третий тип познания, способный "растворить" два начала и таким образом "растворить" их друг в друге.
5 а БТ,.примечания 189,212,221//Там же.С. 121-123.
6 . .БТ, примечание 240 / / Там же. С. 126.
7 . БТ, примечание 264//Там же. С. 128.
8. БТ, примечание 349// Там же. С. 129-131.
9 . Кстати, в очень тяжелых, очень непростых взаимоотношениях самого Д.Галковского со своим собственным текстом видна, постоянно ощущается некая придавленность автора текстом, зависимость от него.
10 . БТ, примечание 366// Наш современник. 1992. 2. С. 131,
11 . БТ, примечание 373// Новый мир. 1992. 9. С. 94.
12 . БТ, примечание 567//Там же. С. 104.
13 . БТ, примечание 546// Там же. С. 103.
14 . БТ, примечание 576//Там же. С. 104.
15 . БТ, примечание 877// Там же. С. 115.
16 . БТ, примечание 485// Континент. 77. С. 280.
17 . БТ, примечание 740//Новый мир. 1992. 11. С. 237.
18 . См., например, примечание 794 к БТ (Там же. С. 245.): блестящая и очень продуктивная мысль о слишком большой связи российского высшего класса с породившей его почвой практически мгновенно сводится Д.Галковским к совершенно безответственной фразе: "недопонимание самой идеи элитарности (речь идет об элитарном характере самого мышления) ... привело Россию к неслыханному позору" "отмены крепостного права" и т.д.
19 . Мимолетное. 1915 год// Начала. 1992. 3. С. 35.
20. Розанов В.В. Мысли о литературе.
21 . Розанов В.В. Люди лунного света// В.В.Розанов. Сочинения в 2т.М" 1990. Т. 2.
22 . Розанов В.В. Темный лик// Розанов В.В. Сочинения в 2т. М., 1990. Т. 1.
23 . Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени//Литературное обозрение/1990. 1.
24 . Розанов В.В. Уединенное// Розанов В.В. Сочинения в 2т. М., 1990. Т. 2
26 . Рефрен статьи Н.Бердяева "Христос и мир"// Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства. В 2т. М., 1994, Т. 2. Точнее - второй рефрен. Первый - розановское "варенье"... Н.Бердяев называет В.Розанова "г е н и а л ь н ы м о б ы в а т е- л ем". Конечно же, В.Розанов дает повод для обвинений в "апологии обыденности и мещанства", в том, что он, мол, недоучитывает роль трансцендентного, попирает идеальное. Но это очень далеко от истины. В.Розанов роль этой стороны христианства оценивает предельно высоко (в том же "Темном лике", в той же статье "Л.Н.Толстой и Русская церковь"). Но он и видит опасность: христианство оказалось религией, нарушившей равновесие, выражаясь используемыми Н.Бердяевым терминами, между трансцендентными и имманентными ощущениями в пользу первых. В.Розанов почувствовал и описал это нарушение. И если он "поет гимны" язычеству и юдаизму, то потому только, чтобы яснее показать т о, ч т о отодвинуло христианство на задний план в своем трансцендентном экстремизме. Христианство отгородилось от мирского, и потому потенциал его идеализма используется очень неэффективно-вот в чем, пожалуй, основной пафос розановских выпадов в адрес христианства.
27 . Цитируется по статье: Бибихин В.В. К метафизике Другого// Начала. 1992. 3. С. 55, 62.
28 . ЛоуренсД.Г. Уединенное В. В. Розанова//Начала. 1992. 3.
29 . БТ. примечание 943, рецензия 5// Новый мир. 1992. 11.