Уснуть Ильину так и не удалось. Едва он упрятал голову под шинель, как затрещал директорский аппарат. Иван никогда не звонил вдогонку. Значит, что- то стряслось. И разговор он начал странно, скорей просил, чем приказывал.
-Вот что...Возьми полуторку и захвати с собой мою сестру. Кроме тебя, поручить некому, да сейчас ни у кого и не получится. А с твоим мандатом, может, и пропустят.
- А что она так затянула - рискнул поинтересоваться Ильин.
- Да не говори... Я ее сразу же после Смоленска просил: "Зинаида, не дури, уезжай, пока бежать не пришлось". Так ей хоть кол на голове теши. Старшая. Да к тому же трех ослов перестоит, коли в раж войдет. "Моя прабабка от самого Наполеона не побежала, а я от этого мазурика драпать что ли должна..." - так вот и поговорили. Дом, видите ли, у нее свой. И если бы бомба около этого дома ночью не плюхнулась, разговаривать с ней было бы бесполезно...А сегодня, здрасте, сразу же после тебя звонит- Ванька, помоги...
Ильин легко представил Ивана в женском варианте и подумал, что бомба была, наверное, на полтонны, не меньше...
- А дом- то где?
-Район - хуже не придумаешь на сегодняшний день, развилка Волоколамского и Ленинградского, поселок Сокол, может слыхал...Того и гляди гансики на мотоциклах появятся.
- Знаю я это место, но там, наверняка кто- нибудь уже окопался.
-Да так оно, конечно ... Но больно не хочется куда- то звонить без совсем уж крайней нужды. Да и потом, ты должен прорваться. При тех подписях и печатях, что у тебя, не каждый генерал рискнет тормозить. Возьми двух автоматчиков в кузов для солидности. Она на улице Верещагина живет, третий дом.
-Хорошо, я попытаюсь,- медленно проговорил Ильин и повесил трубку.
Некоторое время он сидел, тяжело глядя в стену. Только сейчас, когда обрушилось на него это поручение, напомнившее почему- то о мирной жизни, забытой настолько, что ее как будто и не было никогда, он вдруг почувствовал усталость, что накопилась за прошедшую неделю. Сегодня ночью они доделали, кажется, все, и теперь оставалось дождаться темноты, собрать рассредоточенные по территории завода трехтонки и полуторки в одну колонну и двинуться в сторону Владимировки. Директорское поручение было совершенно лишним да к тому же небезопасным. В городе введено осадное положение, и уже поползли слухи о свирепых патрулях и бессудных расстрелах на месте. Полученный вчера в ГКО мандат, удостоверяющий, что он, Ильин, является начальником одной из эвакуационных колонн завода, превращал его, конечно, во всесильного человека. Но это только за пределами Москвы. Здесь же, в условиях осады, рядом с линией фронта могли не только прицепиться, но и взять под стражу. Риск был только в этом, но риск смертельный. Потому что ровно в 18 часов его колонна должна начать движение, чтобы вписаться в окно, выделенное ей на забитой под завязку Владимировке. Если он промедлит, то станет причиной пробки, которую уже не растащить и которую точно не пропустят на утро немецкие самолеты. Ему, конечно, никак нельзя покидать завод. И приказать ему в общем- то никто уже не имеет права. Иван это отлично понимает ...И позвонить ему есть куда - привезут сестричку мгновенно и в самом лучшем виде. Но не хочет. И прав, наверное, -такие звонки всегда требуется держать про запас...
Ильин поднялся, влез в шинель и пошел будить своего шофера. Он решил не мудрить с автоматчиками, и ехать не через город, а вдоль окружной железной дороги. Так он потратит лишний час, но зато выскочит пустырями к Ходынке, а там и Сокол рядом. Громову, шоферу, решил рассказать все, как есть, без утайки - куда и почему едут. Пусть сам соображает, как лучше, минуя патрули, просочиться в Москве с юго- востока на северо-запад.
- Мосты,- только и сказал, выслушав его, Громов - ты же знаешь, как река в городе петляет, от нас до Сокола ее по прямой четыре, считай, раза пересечь надо. Можно, конечно, и не пересекать, а на Таганку и дальше по переулкам вдоль Садового выбраться в район Масловки, пересечь шоссе, через Бега к окружной и далее уже к развилке. Никто не мешает перебраться через реку прямо здесь и обогнуть с юга. Но опять где- то придется лезть на мост ... Риск есть и там и там. И никто не скажет, где он меньше. Хотя, наверное, лучше с севера. Защищают с запада и юга, драпают на восток, так что север должен быть попустыннее.
- Железная логика, - Ильин даже улыбнулся,- тебе бы в генштабе сидеть, а не за баранкой....Ты только еще одну реку забыл, которая сегодня на восток из Москвы течет...
- Почему ж забыл, - Громов в ответ тоже улыбнулся.- Мы ее пересекать не будем, мы поднырнем под нее, а где я приблизительно знаю. Ну, а уж если не получится, придется тебе доставать свой мандат. Около Масловки без него все равно не обойтись.
Нельзя сказать, чтобы Ильин нервничал. За последнее время он трижды уже ездил в Нижний, побывал в разных переделках и ему не раз приходилось и рисковать, и брать ответственность на себя. Он ухитрился попасть под страшный немецкий налет на горьковский автозавод, зарево от которого, рассказывали, было видно аж в восьмидесяти километрах, под Арзамасом, и отделался тогда легкой контузией. Нет, он уже определенно привык к полувоенной обстановке и был совершенно спокоен, но неторопливая, совершенно обыденная, мирная речь Громова на него все равно подействовала благодатно, прибавила уверенности, что ли. Ильин сам не понимал - чего прибавила, он только подумал, сколько же всего таится в наших простых с виду мужиках. Такого вот подучи малость какой- нибудь тактики и смело можно давать роту. И будет воевать. И нос утрет немцу. И солдат сбережет...
До Таганки они добрались быстро. И пока без приключений. Около Крестьянской заставы, правда, их полуторку проводил долгим взглядом какой- то патруль. Но Громов даже бровью не повел и газ не сбросил. А когда проскочили, осторожно ( но боковым зрением Ильин это заметил ) скосил глаза в его сторону, немного помолчал и сказал: "Если еще попадется патруль или пост, ты сразу пятерню правую клади на ветровое стекло и растопыривай пальцы".
- А это еще зачем?
- Так по Москве НКВД ездит.
- А тебе это откуда известно?
- Известно, возил. И подписку даже давал... Так что...- он опять скосил глаза на Ильина - ... Действует вообще- то безотказно, особенно на милицейских- в струнку вытягиваются, честь отдают.... Только держи руку небрежно. У них лишь вчерашние курсанты ладонь в стекло вжимают, а тот, что, к примеру, с тремя кубарями, он едва касается стекла ...
- Ильин не успел ничего сказать в ответ, поскольку они уже подъезжали к Краснохолмскому мосту и, действительно, ныряли под людским потоком на восток -не доезжая Таганки, Громов резко свернул на набережную. Он явно тянулся к Яузе, чтобы уже по ее набережной проскочить под главным из тех потоков, что исходила Москва на шоссе Энтузиастов, на Владимировку. Через несколько минут они уже мчались по левому берегу Яузы, еще раз пересекли Садовое, оставили далеко слева Курский вокзал и, взлетев на мост через Яузу, оказались на улице Радио. Только здесь Громов позволил себе немного расслабиться, сбросил газ и закурил:
- Теперь до Масловки, пожалуй, доберемся без потерь... Будем уходить вправо, к Сокольникам, места там пустынные...
Вздохнул и Ильин. Уж здесь- то, около Бауманского он никак не ожидал сегодня оказаться. Сколько же лет он здесь не был?.. После окончания Училища почти все время жил в Москве, последние четыре года машина была при нем, но так получалось, что пути его всегда проходили мимо этого приземистого, в желтые тона окрашенного здания. С того, считай, памятного дня в августе 34- го... А ведь в тот день тоже на Сокол ехали...
Его разыскал в середине августа Суровцев, сообщил, что Славка и Алешка еще в Москве, но днями едут, и надо бы на прощание тряхнуть стариной; благо есть повод: будущая теща его приглашает к себе на дачу, совсем рядом с Москвой и против институтских друзей на смотринах не возражает. Вот тогда 18 августа 1934 года их четверка и встретилась на Бауманской.
Теща оказалась вдовой известного художника и жила одна в двухэтажном особняке дачного поселка "Сокол", появившегося уже после революции на окраине села Всехсвятское, в двух шагах от московской окружной железной дорогой. Особняк произвел на Ильина неприятное впечатление - ему еще никогда не приходилось бывать в таких роскошных хоромах. Однажды, правда, мать брала его, семилетнего, с собой, когда ходила наниматься на работу. Они прошли тогда два километра до соседнего села, где жил хозяин местного спиртзавода. Ильин помнил его громадный дом, ковры в прихожей, картины на стенах... Здесь и картин было больше и ковры краше. Но там был буржуй, его в революцию скинули, а спирт подели между жителями округи - по три ведра на каждого едока . А эта, как смогла скопить такое, недоумевал Ильин, расхаживая по комнатам и сдерживая раздражение.... Одно, правда, успокаивало. Хозяйка вела себя очень непринужденно, она как будто не замечала окружающей ее роскоши, называла их мальчиками и почти сразу же усадила за стол ... Они хорошо выпили; а когда теща достала из сумочки длинную папироску и закурила, все четверо тут же вытянули из карманов свои пачки и окончательно почувствовали себя дома, как будто и не покидали своей 62- ой комнаты в общаге. Ильин тогда тоже успокоился. Но не надолго, поскольку спустя некоторое время обнаружил, что в этом особняке даже туалет теплый, а в ванной из стены нагло торчат два крана - "хол" и "гор". Этого он стерпеть уже не мог: захватил своей лапищей "хол" и вывернул его носиком вверх. Та же участь постигла и "гор".
Своей революционной непримиримостью Ильин, возможно, и сорвал бы женитьбу своего друга, но минут через двадцать после расправы над кранами в ситуацию вмешались высшие силы - с неба на поселок Сокол посыпались обломки самого крупного в мире самолета "Максим Горький". Приблизительно в то время, когда Ильин гнул краны с ходынского поля и поднялся истребитель, погубивший "Максима". Тот благополучно завершал свой показательный полет с полусотней пассажиров на борту, когда истребитель вдруг начал выкидывать коленца - крутить бочки вокруг летящего гиганта и резанул его по хвосту. Обломки самолета, человеческие тела и выложили на земле зловещую полосу от поселка Сокол и дальше через бывшее братское кладбище на Всехсвятском в направлении Ходынского поля. Дом, где друзья находились, не пострадал, хотя некоторым дачам досталась, а одного прохожего, говорили, даже убило насмерть. Все выскочили, конечно, на улицу, но быстро появились военные, и было приказано разойтись по домам. Тогда- то хозяйка дома и обнаружила вздернутые носики кранов. И почему- то, скорей всего от нервного перенапряжения, рассмеялась ...
- Ты заснул что ли, Василич... Масловка, готовься, - прервал его воспоминания Громов. Ильин огляделся( до перекрестка с Ленинградским шоссе и вправду было всего ничего) прищурился и небрежно опустил свою правую руку на ветровое стекло. Громов мгновенно среагировал на его жест и прибавил газу. И они пулей, мимо вытянувшихся по швам двух фигур вылетели на Беговую.
- Солидно ты, однако, глядишься со стороны, ишь как их взмело,- прокомментировал Громов.- Но за Ваганьковским мостом мы все- таки свернем влево. Уж больно широка эта улица, да и ведет в Серебряный Бор... Это не Рублевка, конечно, но тоже должна быть под хорошим присмотром. Так что будем жаться к Москва- реке, к Шелипихе, а потом резко вправо, сечем Хорошевку, и мы в тылу Центрального аэродрома...А там и Всехсвятское рядом.
Ильин в этих местах Москвы никогда не был и мгновенно потерял ориентацию. Громов же тем временем лихо крутил по переулкам и, в конце концов резко повернул вправо.
- А вот и Таракановка, впадает в Москва- реку прямо напротив Шелепихи. Всехсвятское, и Сокол, считай, на ее берегах...
-Ты что жил здесь что ли.
-Жить не жил, а бывать приходилось. Во Всехсвятском тетка моя жила, и меня на каникулы каждое лето сюда отправляли. Мы с двоюродным братом тут все окрестности облазили. А Таракановку всю прошли -от истока до устья ....
-Так,- оглядываясь по сторонам, оборвал свой рассказ Громов.- Хорошевку мы пересекли...Лесной массив справа - это граница аэродрома. Там, впереди на краю леска стояла раньше, а, может, и сейчас стоит, конюшня армейская- нас тетка гоняла туда за навозом для своих огурцов. Смотри, смотри вправо, вон то строение и есть конюшня, стоит родимая... А нам влево, затем направо, и прямо по курсу у нас еще одна речка - Ходынка...
Тут раздался несильный хлопок, и машина резко сбавила скорость.
Громов выскочил из кабины-левое заднее колесо было спущено, надо было ставить запаску. От помощи Громов решительно отказался:
- Нет, нет, тут и одному нечего делать, только мешать будем друг другу. Я тебе пока лучше о местах этих расскажу- ведь надо же было поймать гвоздь именно здесь. Мы с братом это место стрелкой называли. Впереди Ходынка, она из- за шоссе течет и сюда сворачивает недалеко от той самой конюшни. Под улочкой, где мы стоим, река в трубе и дальше почти сразу же, как видишь, впадает в Таракановку. По переулку, что уходит влево до поселка Сокол метров пятьсот - выскакиваем прямо на улицу Левитана. Слева от этого переулка видишь крепкий забор и вроде как сад за ним. Это место очень знаменитое- сиреневый сад Колесникова. В мае отсюда знаешь какой вид открывается - он только махровую разводит. Все, что на том берегу Таракановки справа - бывшее братское кладбище, хоронили там с 15- го года всех, даже немцев. Была часовня. Я еще захватил кладбище, его начали срывать году в 26- м. Все, включая часовню, - под нуль. Осталась лишь одна гранитная глыба. То ли слишком велика была, то ли фамилия спасла эту могилу- Шлихтер, погиб в 16- м под Барановичами, его отец после революции большим партийным начальником был в Москве. Да еще стена западная осталась, местами просматривается, как видишь. А сразу за стеной вдоль нее идет Песчаная улица, на ней тетка моя и жила. Улица эта кладбище огибает и справа от той церкви с чуть наклонившейся колокольней выходит на Ленинградское. Церковь "Всех святых" зовется, ее еще при Алексей Михайловиче строить начали. А до нее чуть ли не с 14- го века здесь стоял монастырь. Намоленные в общем места. Бабка моя родом отсюда, и молельницей была страсть какой отчаянной - по два раза на день в церковь бегала. От церкви той, может, и померла. В 39- м, когда ее закрыли, через две недели и померла. Соседи говорили тосковала очень.
Громов немного помолчал, вздохнул, ткнул ногой колесо и, обтирая ветошью руки, добавил, указывая в сторону церкви.
-Около каланчи пожарной, рядом рыжеватое здание - это Песчаные бани, из-за них Таракановка и не замерзала зимой. Перелезем мы, бывало, с братом через кладбищенскую стену и сюда в Таракановский овраг. Прыжки через речку и на островки было любимым занятием зимой. В воду проваливались по пояс, а морозы такие, что портки бывало каменели, пока добежишь до теткиного дома. А то лазили по этим кручам - как альпинисты, с веревками... Ну что, я готов, сворачиваем, и короткой дорогой-к поселку?..
Как ни странно, но Ильин с удовольствием слушал рассказ Громова. Вспомнил Сережу - реку своего детства. Мать, молельницу тоже не из последних, ее брата, псаломщика, около которого он всегда крутился во время службы ... А когда подрос и обнаружил большие успехи в учебе( любые тексты запоминал с лета и на старо- славянском читал так же бегло, как по-русски ) дядька иногда во время вечерней разрешал ему читать кафизмы. Батюшка у них был строгий, службу вел по монастырскому уставу, и псалмов приходилось читать несколько десятков. И хорошо это у Веньки получалось, люди даже специально ходили послушать его звонкий голосок. Как же все это было далеко от двух этих грязных речушек на окраине осажденной, на глазах пустеющей Москвы ...
Но деваться было некуда, и надо было возвращаться сюда - в конец октября 1941 года, к устью впадающей в Таракановку Ходынки.
-Ты не торопись,- прервал, наконец, Ильин молчание. - Нам теперь прятаться, пожалуй, нет смысла. Во- первых, на обратном пути придется, если остановят, объяснять, как мы сюда просочились и почему прячемся. Ехать мы будем от фронта, и внимание к нам будет совсем другое. Потом, если сейчас не пустят в поселок, можно звонить директору- теперь, когда почти прорвались, он никого беспокоить не станет, а одним рыком своими да матюгами решит любую проблему. Так что нам лучше легализоваться, только желательно на шоссе выехать не у церкви, а раньше. Это можно?...
Громов ничего не ответил, но было видно, что с доводами Ильина согласился. Он включил мотор, пересек Ходынку, сразу же повернул направо, мимо бараков выехал на какую-то улицу, прямо к четырехэтажному дому буквой "Г" и возобновил свой рассказ. Он определенно не мог остановиться, и Ильин узнал, что едут они по улице Чапаева, которая раньше называлась Гимназическим переулком, знаменитым тем, что на нем было целых три каменных дома: тот, что буквой "Г", военная гостиница и еще один -с окнами в три этажа, бывшая гимназия, а ныне какое- то военное училище.
-Ты уж не сердись, что я стрекочу, не умолкая -оглядывался по сторонам Громов -Я просто давно здесь не был, считай, с бабкиных похорон, и расчувствовался почти до соплей. Я даже не подозревал, что эти места мне так дороги... О, и пивнушка цела. Она старорежимная, еще при Романовых здесь был небольшой трактирчик - прямо на пересечении шоссе и Гимназического. Под заводик ставили, что на месте нынешнего "Изолятора" стоял...
Они повернули на шоссе, справа виднелась проходная "Изолятора", в метрах в ста от него здание станции " Сокол", раскрашенной в буро- зеленные защитные цвета. Около метро шоссе перегораживал шлагбаум. Ильин выскочил из кабины практически на ходу, решительным шагом направился к стоящему поодаль офицеру и сразу же протянул ему свои документы. Он заметил, как у лейтенанта дернулось плечо, когда он начал рассматривать подписи на его мандате. Но это была единственная реакция, потому что офицер спокойно все дочитал, дорассматривал и явно не спешил поднимать шлагбаум.
- Вам с таким мандатам вроде бы в другую сторону нужно двигаться,- проговорил, наконец, лейтенант и смерил Ильина долгим взглядом. Ильину очень не хотелось терять сейчас время. Та легкость, с которой они пересекли Москву, кружила голову, и мысль сделать еще один заезд уже не раз возвращалась к нему .... А значит, надо беречь время и не раздражать, по возможности, этого служаку. Ильин подвигал желваками, но ответил тихо, почти добродушно:
- У меня поручение от директора завода. В поселке Сокол, надо забрать кое- какие продукты. В колонне у меня около сотни машин, людей кормить надо.
-И что, кроме начальника колонны, съездить некому было? - Лейтенант явно входил во вкус допроса и деваться теперь было некуда... Ильин ответил в той же спокойной манере, но уже жестко и глядя лейтенанту не в глаза, а в переносицу:
- Тебе, надеюсь не надо объяснять, что сейчас без документа такого уровня по Москве и пятисот метров не проедешь... Мне очень некогда, лейтенант и некому, кроме директора завода и тех лиц, что подписали мой мандат, я объяснять свои действия не обязан. Через два часа я должен быть на заводе. И раз уж ты просмотрели мои документы потрудись передать по команде наш номер, чтобы нас не дергали понапрасну не в меру любопытные ...
Ильин не успел договорить, лейтенант мгновенно понял, что переусердствовал, протянул ему документы и козырнул:
- Да, конечно, я сделаю звонок в городскую комендатуру.
Сестра директора, совершенно непохожая на своего свирепого братца- добродушна, улыбчива, приветлива- была полностью готова: два небольших чемодана уже стояли в прихожей. Она оставляла большой и богатый дом, но в поведении ее не было ни сожаления, ни беспокойства.
-И вы не боитесь все это оставлять,- спросил Ильин.
Она ответила очень сдержанно, обыденно. Как будто ей предстояло отойти на полчаса куда-нибудь в магазин:
-Если немца отгонят, дома никто не тронет. Они здесь почти все пустые, есть сторожа. А не отгонят - кому все это нужно тогда. Москву ведь так просто не оставят - сожгут как в 812-м.
Садиться в кабину директорская сестра отказалась наотрез
Около метро машину и не пытались остановить. Громов даже спрашивать не стал, сворачивать или нет на Чапаева, и погнал свою полуторку прямо по шоссе. Поинтересовался лишь, куда поворачивать на Садовом -направо или налево.
- Ты знаешь, мы, пожалуй, свернем на Беговую,- неожиданно и для себя ответил Ильи. У нас около двух часов в запасе, и я хочу заскочить еще в одно место. Зоологическую улицу знаешь?
-Около зоопарка, что ли?
-Да, вот туда и едем.
Хотя Ильин и сказал это, как скомандовал, никакой уверенности он не чувствовал. Да, мысль заехать на Зоологическую у него была, но еще минуту назад ее и намерением нельзя было назвать. Не спроси Громов, куда поворачивать, Ильин до сих пор решал бы, заезжать за Любкой или нет.
"Она , скорей всего, давно уже в Нижнем", - пытался успокоить себя Ильин...-"А если нет, то на чемоданах сидит ведь не одна, а с двумя детьми ... Иван же тащить в колонну кого- либо из членов семьи запретил категорически- на каждом совещание только и долбит: маневренность потеряете. Ему в колонне не ехать, от косых взглядов не отворачиваться - ради родной сестры он про свой запрет может и забыть.. Но не ради же сестры моей жены... Вон, и у Громова, наверняка, кто- нибудь из родни в Москве остается... Как же во время он задал свой вопрос- я, наверное, так и не решился бы..."
Громов напряженно молчал, и Ильину было понятно, что нужно объясниться. Хотя они и были знакомы уже несколько лет, за последние два часа у них определенно сложились какие- то особые- доверительные- отношения. Ильин хорошо чувствовал эту перемену, но только не знал, как начать разговор....
"Не рассказывать же ему, в конце концов, что женат на дочке попа", - думал он. -"Об этом и на заводе- то знал один лишь Иван, да и то только потому, что вздумал предупредить когда-то Ильина, что к нему проявляет интерес Лубянка..."
-Чтобы прикрыть тебя, я должен знать все, - сказал тогда Иван.- Так что вспоминай, как в детстве исповедывался перед причастием, и рассказывай.
Разговор имел место в не лучшие времена- февраль 37- го...И Ольга должна была вот-вот родить... О семье своей жены Ильин и рассказал, что знал. Как жили до 28- го года в тихой деревеньке Кичанзино под Арзамасом; пятеро детей, приход бедный, держались в основном за счет крестьянского труда. Сельская трудовая интеллигенция, одним словом...Отец играл на скрипке, взрослые дети учились в Арзамасе. И все в одночасье рухнуло, когда, протоирей Константин, будущий тесть Ильина оказался на каторге, на торфяных болотах. ...
- И это, что, все твои грехи?
- Если не считать нескольких булок хлеба, украденных, когда подростком бродяжничал, да двух- трех драк в студенческие времена, то все...
Ильина оставили тогда в покое, даже никуда не вызывали, и по тем временам это означало одно- директор его попросту не отдал. При том покровителе, которого имел тогда Иван, да и сейчас имеет, он мог себе позволить такое - не отдать. Ильин никогда не задавался вопросом, почему Иван так повел себя, поскольку ясно чувствовал, видел, что в этом резком, решительном, отчаянном человеке неизвестно каким образом сохранилось почти детское, домашнее и совершенно не зависящее от чьей-либо воли или каких-то обстоятельств понимание того, что хорошо, а что плохо.
" И я, возможно, повел бы себя также...Ольгу не отдал: в партком за разрешением не бегал. И к отцу отпустил - крестить трехмесячного сына. Ведь через две недели после ее возвращения тестя и взяли второй раз - уже на десять лет и без права переписки..."
Ильин перебирал и перебирал свои воспоминания, но так и не мог найти, с чего начать свои объяснения с Громовым. И в конце концов резанул в лоб:
- Я хочу заехать за сестрой жены, - прервал он свое молчание. - Специально я, конечно бы, не поехал, но раз так все благополучно складывается, то не заехать нельзя. Знаю, что в колонне люди будут коситься, но нельзя не заехать... Эти сестры натерпелись в свое время под завязку. Жили в благополучной семье, учились и вдруг в один день остались без всего - социальное положение вдруг стало не тем. Ничего большего я тебе не скажу, но, может, и так поймешь. Вот, если не свернем сейчас на Беговую и не заедем на Пресню - себе этого не прощу. Сдам, значит, тогда и Любку и жену и двух своих пацанов.
"Конечно, надо заезжать, раз так",- медленно ответил Громов. И помолчав, добавил: "От директорского гнева ты защищен его сестрой, а в колонне... Всем все равно не объяснишь, а те, кто могут чего- то понять, сообразят и без объяснений, что у человека какие- то особые обстоятельства, раз он начинает действовать наотмашь.."
Любка была дома и уезжать никуда не собиралась.
-У меня есть 15 минут. До Горького довезу. Ехать придется в кузове. Возьми всю теплую одежду, одеяла. И всю еду, какая есть в доме.
-А как же дом ? Муж может вырваться, писал...
-Тут, скорей, немцы появятся, чем твой муж. Он один выкрутится как- нибудь в случае чего. А у тебя уже завтра никакой иной возможности уехать не будет. Так что собирайся и побыстрей...
Летом 1951 года Ильин получил двухкомнатную квартиру на Ново- песчаной улице. Он узнал эти места сразу же, хотя многое изменилось. Речка Ходынка исчезла, ее полностью заключили в трубу, русло ее было засыпано. На огромном пустыре, образовавшемся на ее месте, позже разобьют шикарный сквер с каштанами и фонтаном. Громовская стрелка еще существовала и Ходынка, пусть из трубы, но по-прежнему вырывалась в свою Таракановку. А вот у нее самой ничего не изменилось, она все также шустро неслась от Песчаных бань по дну своего глубокого оврага. И то, что напротив бывшего братского кладбища, на ее левом берегу возник большой жилой массив ее, кажется, мало волновало. Она принимала вырвавшуюся из трубы Ходынку и уже вместе с ней, поднырнув под Песчаной улицей, мимо колесниковского сада неслась к окружной железной дороге. Но дни этой речонки уже тогда были сочтены, и Ильин будет свидетелем ее последних всхлипов. Речку заключат в большую трубу, овраг постепенно засыплют, и лишь точно над руслом поставленный кинотеатр "Ленинград" зафиксирует место упокоения речки. А на стрелке возведут девятиэтажный дом с магазином "МЯСО" в первом этаже. Ю. Трифонов в одной своей повести поместит этот дом на место колесниковского сада, и это будет единственным местом в трифоновской прозе, которое Ильин откажется принять категорически.. Он ничего не мог с собой поделать - он почему- то видел в этой вольности неуважение к памяти Громова.
Они тогда благополучно довели колонну до Нижнего, высадили там и Любку, и Иванову сестру. .... Их же колонну никто и нигде не ждал, и потому им предстоял долгий путь. Сначала вниз по Волге, затем на южный Урал и далее к Ишиму. Они разгрузились лишь в конце января, в Петропавловске. Ильину было приказано развернуть на базе привезенного им же оборудования военное производство. Он звал к себе в помощники Громова, с которым за время выпавших на их долю мытарств сблизился бесконечно. Они постоянно вспоминали ту свою сумасшедшую, как им казалось, поездку на Сокол, и каждый из них был уверен, что после начала войны это был самый светлый день его жизни.
Громов приглашения не принял: "Ты знаешь, я не смогу больше мотаться по тылам, ты уж извини меня. Тебе деваться некуда. Без тыла войны не выиграть - это так. Но я точно знаю - теперь не усижу...
Он сгорел в танке ранней весной 45- го под Балатоном.
Ольга с сыновьями добралась до Петропавловска лишь в мае 1942 года. Кожа да кости. Она была уверена, что Ильин погиб при налете на Горьковский автозавод, потому не пишет и денег не шлет Бедствовала в деревне страшно. К ней долго еще подходили на улице незнакомые люди и сочувственно спрашивали: "Вы не из Ленинграда?" ...
Выслушав, как вывозили ее сестру из Москвы, только и сказала: " Ну да, ты всегда на Любку глаза пялил". Потом расплакалась и показала недавнее письмо своей матери... Оказывается, как только немца отогнали, Любка тут же и вместе с детьми вернулась в Москву. И обнаружила на месте своего дома глубокую воронку.
-Так что ты спас жизнь и ей и ее детям- добавила Ольга-она ведь бомбоубежища презирала и никогда туда не спускалась.....