Есть у Есенина полемическое утверждение:

Миру нужно песенное слово

Петь по-свойски, даже как лягушка

Дело, конечно же, не в лягушке, а в собственном, незаемном голосе. Если говорить о нашем авторе, то “поет” Аркадий Суров вполне по-свойски, уже сейчас его ни с кем не спутаешь.

Мама родила меня на Пасху...

На воротах петухи кричали.

Отшептав предутреннюю сказку,

Поднималось солнце за плечами.

А туман стелился и стелился,

День вставал без горя и печали.

И Христос воскрес, и я родился,

И так звонко петухи кричали!

Как лихо, как весело сказано! Да и вообще, надо заметить, многое сочинено у него не совсем серьезно, чуть иронически, без многозначительной складки на лбу. Шуткой умели доносить глубокое и Ахматова, и Рыльский, и Бродский. Не хочу сравнивать литновобранца с названными мастерами (провисающих строк у него еще хватает), но некая моцартианская легкость, притягательная полемическая беспечность явно присутствует в его творчестве.

Я родился на каторжном Урале,

Меня там чуть собаки не сожрали,

Не потому что больно лютовали,

А просто есть хотели...

В стихах Сурова много биографии, личного, такого, что можно поведать только другу. Есть у него еще такое привлекательное свойство - умение посмотреть на себя с улыбкой (это не всем удается). Меня подспудно обрадовало и то, что на небосклоне николаевской литературы он возник совершенно неожиданно: в литобъединениях не мелькал, почти нигде не печатался, редакциям газет не докучал, и даже первая его книжка “Производитель впечатлений” появилась, похоже, сама по себе - без титанических усилий автора.

Принято считать, что подлинный талант поэта раскрывается во второй книге. Что ж, у любителей поэзии есть возможность проверить справедливость этого утверждения.

А нам остается пожелать новому сборнику Аркадия Сурова внимательной и заинтересованной читательской аудитории.

Эмиль ЯНВАРЕВ.

х х х

Я не читал, простите, древних греков,

Я наблюдаю местных человеков,

Мой глаз острей с годами стал, и веко

Все реже с любопытством лезет вверх.

Я вообще читал не то, что надо,

И как-то, у решетки зоосада,

Я осознал, что выхожу из ряда,

Из ряда вон, и раздражаю всех.

Идут дожди, и мой табак сыреет,

ОВИР не признает меня евреем,

И от тоски и скуки я дурею,

И сердце жмет, висит на волоске,

Никто меня вокруг не понимает,

Жена уже два дня не обнимает,

И что ж меня, ты спросишь, занимает,

Да так, я строю замки на песке.

У нас песка достаточно - ведь море ж,

Но, правда, ветер - с ветром не поспоришь,

Он дует триста дней в году (всего лишь!)

И надувает наши паруса.

И я дрейфую, теплое теченье

Привычно вызывает вдохновенье,

Я на корме сижу, грызу печенье,

И древних греков слышу голоса.

х х х

Я полюбила радикала

(Наверно, я его искала),

Была весна, и я сбежала

К чертям от мужа и долгов.

Был радикал суров и бледен,

Ах, Боже мой, конечно, беден,

Пиджак местами молью съеден,

И руки в шрамах от оков.

Мы мчались в Крым! Миндаль цветущий

Палатку засыпал и души,

“Послушай тишину, послушай!”, -

Он бесконечно говорил.

Я слушала, в висках стучало,

Дышало море у причала...

Я удержать его мечтала,

Да, видно, не хватило сил.

Он сгинул, я вернулась к мужу

И дочку родила, и в стужу,

Когда до дна промерзнут лужи,

Я вспоминаю добрый Крым,

Где я любила радикала,

И где палатка протекала,

И где цвели такие каллы

В соседстве с берегом морским!

х х х

Когда я спать ложусь голодным,

Я думаю об Аргентине,

Там тучные стада коровьи

Жуют траву в предгорьях Анд,

(Там много молока и мяса),

И запах солнца и полыни

На их рогах завязан туго,

Как на испанке красный бант.

Когда я спать ложусь голодным,

Я думаю о Сенегале,

Там негры с воплем - “Хали- гали”

Пасут в саванне местный скот,

(Там много молока и мяса),

И приезжают на сафари

Богатые американцы,

Наняв в Алжире самолет.

Когда я спать ложусь голодным,

Я думаю - ну сколько можно,

Так издеваться над поэтом,

Который гол и невесом?

Вот только подкрадешься к мясу,

Протянешь руку осторожно -

И тут же понимаешь ясно,

Что это сон! Что это сон!

х х х

Думаешь, я понимаю, зачем живу?

Думаешь, мне понятно, что меня гложет?

Я никому не служу, не курю траву,

Я свободен (вроде), и это всего дороже.

Да, я пишу стихи, и это мое,

Складываю их в долгий - предолгий ящик.

Дождь идет за окном - на кухне сохнет белье,

И я плачу или смеюсь над судьбою своей лядащей.

С Т А Р А Я Д А Ч А

Мне снятся братья и сестры.

Как тополи у дороги,

Мы все удалися в деда -

Здоровы и высоки.

Он был у нас великаном,

И шумной толпой галдящей

Нас летом к нему свозили

На берег теплой реки.

Орали лягушки в плавнях

Над дачною благодатью,

Стонали сады соседей,

Горел по ночам костер,

А дед ловил неводом рыбу,

И бабушка штопала сети,

И было нас ровно десять -

Пять братьев и пять сестер.

Увы, заросла бурьяном

Над тихою речкой дача,

И нас, по-прежнему, десять,

Лишь деда с бабушкой нет.

О нас в камышах прибрежных

Плывут судаки, судача,

И звезды с летнего неба

Роняют печальный свет.

х х х

Что может Вам от скуки предложить

Простой поэт, стихосложенец резвый?

Наверное, не стоит быть Вам трезвой,

(Не в смысле, чтобы с Бахусом дружить),

А стоит жить. Ну, заплетите косы.

Ну, заведите рыбок. Ну, семью...

Сдаюсь, мадам. На умные вопросы

Я сам, увы, ответа не даю.

П Е Т У Ш О К

Солнце садится за реку,

Поздно кричать “кукареку”,

Виснет под глазом мешок.

В печени камушков груды,

Вроде б - суставы, сосуды,

Но не молчит петушок.

Он по утрам меня будит,

Побалагурить любит,

Он у меня не в долгу.

Только проснусь - семафорит,

Часом такое отколет,

Что и сказать не могу.

х х х

ПосвящаетсяМ.Р.

Ах, мадам! Ах, женщина! Воплощенное “тру-ля-ля”!

Когда Вы со мною, я жалею, что кобеля

Бог мне не дал тела. А Вы бы были собакой.

Я бы мчался за Вами полями, стуча хвостом,

И догнал бы Вас к вечеру где-нибудь под мостом,

И пылал бы закат, и пахла бы степь резедой и мятой.

Нынче август, его финал, а верней излет,

Время вряд ли когда-нибудь двинется наоборот,

Общий дождливый фон саднит, навевает скуку.

Я пью свой вечерний бальзам и смотрю в окно,

Ах, мадам, за окном, как всегда, темно,

Лишь по вечерним степям кобель догоняет суку...

Черный ветер осенний дует в карман пальто,

Поздно, поздно у Бога прощенья просить за то,

Что так быстро прошло, сквозь пальцы с песком убежало лето.

Волны пену швыряют на берег. Зима близка.

Для полноты картины недостает одного мазка -

Белого - через всю башку. И, увы, - неизбежно это...

Д Е П Р Е С С И В Н О Е

Мой друг, зачем куда-то ехать,

Кого-то звать, за чем-то гнаться?

Мы можем просто любоваться

На остывающий закат.

И ждать, когда наступит осень,

Дожди промоют пыльный город,

И будет падать снежный порох

На гололед и листопад.

Мой друг, мы дожили до лета,

Погасла в пальцах сигарета,

Бог дал, пока что у буфета

На рюмку не пришлось просить.

Седого неба коромысло

Над нашим городом повисло,

И ни желанья нет, ни смысла

Кого бы ни было любить.

И З О С Е Н Н Е Г О

Старуха курит самокрутку

По бедности иль по привычке,

Как голубую незабудку,

Я подаю старухе спичку.

Она сурова и печальна,

Она мудра и молчалива,

Не говорю я слов случайных,

Стою и улыбаюсь криво.

Старуха самокрутку курит -

Морщины, зубы, жизни нету...

А ветер листьями колдует,

И осень их несет по свету.

ОКТЯБРЬСКИЙ КУЯЛЬНИК

“... пройдет не все “

К. Б. М.

А над лиманом тишина,

В песок уходит бабье лето.

Вода не движется, она

Здесь не находит парапета,

В который бить. И воздух чист,

Над санаториями звезды,

И просит первый желтый лист

У осени отсрочки слезно,

И осень медлит, хоть туман

На берег по утрам валится...

И все мираж... И все обман...

И нет причины торопиться...

х х х

Еще немного и воскреснет

Из первых заморозков осень,

Еще немного и о песне

Никто меня уж не попросит.

Я ни на что не обижаюсь,

Я всем подругам шлю поклоны,

Я тихо лето провожаю,

И мне листвою машут клены.

Еще немного, и удача

Быть перестанет столь желанной,

Еще немного и заплачет

Дождь, как над страшной телеграммой.

И небо слезы голубые

Уронит на мои морщины,

И будут ждать весны другие,

А мне останутся лишь зимы.

С В Е Р Ч О К

Дождь шумит,

Шелестит неопавшей листвою,

Мы с тобою,

И осень, и вечер настал, и очаг

Полыхает.

И ты на плечо на мое головою

Прилегла,

И я чувствую тяжесть плеча.

Над огнем

Закипает нехитрый наш ужин,

Я простужен,

Я озяб, и болит селезенка, но я не совсем одинок.

Собачонка

Мне доверчиво смотрит в глаза, я ей нужен.

Ты уснула,

Мерцает огонь,

И царапает печку сверчок.

х х х

Так ли все это важно -

То, что вокруг происходит.

Снова кораблик бумажный

За горизонт уходит.

Снова шумит море

Где-то совсем рядом.

Солнце поля вскоре

Воспламенит взглядом.

Будет трава серой,

В кране вода теплой.

Ветры-африканеры

Будут греметь в стекла.

Л Е Т О

Коты и дети в переулках

Погружены в тяжелый зной.

Красноречивый, как фурункул,

Надулся солнца мячик злой.

А я по улицам шатаюсь,

Пью квас, загадочно молчу,

Прохожим странно улыбаюсь

И среди них тебя ищу.

х х х

Я тебя не убью, потому что меня ты любила,

Целовала в глаза и на завтрак варила яйцо,

И к утру забывала обиды, и боль уводила,

И на хлеб не дала обменять золотое кольцо.

Я тебя не убью, потому что ты ждешь меня ночью,

И в окне на втором этаже твой фонарик горит,

Потому что люблю твою стать и болтливость сорочью,

И скучаю в разлуке с тобою, и сердце болит.

х х х

Незабудка, прости, я не смог уберечь от печали

Ни себя, ни тебя - и судьба не дала нам детей.

Всем по полной налей, чтоб не плакали и не кричали,

И сама с ними выпей, и снова по полной налей,

И краюхой накрой. И прошу, вспоминай меня часто,

И друзей приглашай, дни рожденья мои отмечай.

Я так славно смеялся, я так веселился горласто,

И успел прошептать: “Незабудка, прости и прощай”

Ш О Ф Е Р С К О Е

На ночном перегоне Бобруйск - Конотоп

На усталое сердце навалится тьма,

И глаза мне закроет седеющий поп,

И посыплется снег, и настанет зима.

И суровую землю уставши долбить,

Плюнет в руки могильщик и мать помянет.

И я больше не буду ни петь, ни любить,

Лишь весной надо мною трава прорастет.

х х х

Тараканы проели дыру в голове, как в полу,

ЛСД белым снегом лежит на старушке Европе,

Что до Азии, там от прапрадедов курят шалу,

И следы от уколов видны на любом остолопе.

Мак цветет в Иссык-Кульских степях и Афганских горах,

Тихий ветер над Чуйской долиной в траве заблудился,

Черный всадник летит над землей с папиросой в зубах,

Я бы тоже за ним полетел, кабы раньше не спился.

х х х

Поселиться в теплой стране, у чистого родника,

Выращивать огурцы и крестьянам давать советы,

Любоваться водою, льющейся из земли, пока

Не придет пора узнать о вечности все секреты.

И оставить после себя книгу и мех вина,

Помянуть чтоб добром могли обо мне крестьяне,

И заглядывать изредка, взошли ль мои семена

И в сердцах крестьян, и у хижины на поляне.

Н А К А Н У Н Е З И М Ы

Звезды уходят корнями в болотную жижу,

Все мы умрем, поздней осенью, от пневмонии.

Если я больше, удача, тебя не увижу,

Значит, прощай, пусть тебя соблазняют другие.

Значит, прощай, забирай свои “охи” и “ахи”,

Я от потери такой не погибну, не думай.

Перемолчу. И оставь мне сомненья и страхи,

Вечер, туман и осенний проселок угрюмый.

П О Д С Л У Ш А Н Ы Й Р А З Г О В О Р

- Ты кто такой!? - А ты, брат, кто такой!?

- Я - знамо кто! Я с севера приехал!

Я из блатных, ты не шути со мной,

Я живо тебе сделаю прореху

В боку! - Да ладно, брат, да что ты, брат,

Я сам, брат, понимаешь ли, в законе,

Да и к тому же, много лет назад

Мы ехали с тобой в одном вагоне,

В столыпинском. - Да ладно, не звони.

В натуре? Что же ты молчал, братуха!?

Вот это да! Ну, на, пивка глотни,

А я тебе чуть не заехал в ухо.

Ты не в обиду? Ну, давай курнем,

Забей косяк, а то я, брат, без пальцев...

Пивная при вокзале, за столом

Два дедушки - пьяны, как сто китайцев.

х х х

Я родился на каторжном Урале,

Меня там чуть собаки не сожрали,

Не потому, что больно лютовали,

А просто есть хотели. Я болел

Ангинами - компрессы, запах водки,

Вот я в пилотке улыбаюсь с фотки,

А вот кричу, ругаюсь что есть глотки,

С тех пор я только в крике преуспел.

Мне пять, мои родители расстались,

И мы с Уралом тихо распрощались,

Я что-то пел, когда мы разъезжались.

Как маленький пушистый хомячок

Стучало сердце, я совсем не плакал,

Я с мамой уезжал, прощался с папой,

И мне вослед махала елка лапой -

Куда ж ты едешь, мальчик-дурачок.

Я память режу, как пирог слоеный,

Там, в глубине ее, стучат вагоны,

Составу вслед всегда горит зеленый,

Возврата нет, дружок, счастливый путь.

Не отмотать обратно километры,

Как не вернуть года, дожди и ветры,

Но детства образ, ласковый и светлый,

Мне не дает ни плакать, ни уснуть.

Е В Р Е Й С К А Я М О Л И Т В А

Я трогаю рукою свиток Торы,

Я погружаюсь глубоко, и споры

Об избранности, о пути, который

Нам свыше дан, не в первый слышу раз.

Мы сорок лет скитались по пустыне,

Сухие лепестки седой полыни

Нам шелестели, небо было синим,

И клялся Бог, что не оставит нас.

И не было скитаньям нашим края,

Мы снова были далеки от рая,

Чужую землю кровью поливая

И засыпая белизной костей.

Пожары полыхали до рассвета,

Звезда желтела на груди у деда,

И бабушка моя в Варшавском гетто

Под черной юбкой прятала детей.

Ушла война, а вслед за ней - бабуля,

Ее не стало вечером, в июле,

А кто-то снова отливает пули,

Опять народ наш в чем-то виноват.

О, мой Господь, не покидай евреев,

Нас без тебя никто не пожалеет,

Темнеет небо, и закат алеет,

Зажги свечу, сестра, пришел шабат.

х х х

Что может быть прекраснее, чем детство?

Что может быть ужаснее его?

Когда богат, и раннее наследство,

Или напротив - нету ничего.

Когда ты спишь на кухне, под рогожей,

Ты пасынок, подкидыш, не родной.

Или когда ты пудинг ешь творожный,

И челядь ждет приказов за спиной.

Мы все равно теряем это время,

Впервые пьем и учимся курить,

Но в детстве в душу брошенное семя -

Его не спрятать, не заговорить -

Оно взойдет, оно листву расправит,

Оно уколет розовым шипом.

И счастье ложкой горечи отравит.

И боль присыплет белым сахарком.

Б Р А Т Ь Я

Есть ли что важнее, чем семья?

Ничего. Я это точно знаю.

Моя мама - сварщица, друзья,

Как в народе говорят - сварная.

И не просто в ЖЭКе где-нибудь -

На судостроительном заводе.

Ей медаль повесили на грудь,

У нее авторитет в народе.

Корабли ее - ее сыны,

Или может дочери, не знаю.

Этих покорителей волны

Я своими братьями считаю.

Вот такая у меня семья -

Братьев где-то океан качает,

А со мною сварщица моя,

Заводчанка - мама дорогая.

х х х

О. Р.

Одинокая девочка, город чужой,

Ни приюта, ни денег, ни сил.

Где ж ты бродишь, уверенный дядя большой,

Чтоб тебя крокодил укусил!

Появляйся скорей, обними и согрей,

По стаканам разлей молоко.

Моя девочка ждет, она верит в людей,

Береги ее, ей не легко.

К О Л Ы Б Е Л Ь Н А Я

Что ж ты, доченька, плачешь, милая?

Ты закрой глаза, все пройдет.

Жизнь унылая, жизнь постылая

Больно бьет под дых, больно бьет.

Вдоволь хлеба нет, все горбушечка,

Все картошечка да вода.

Каши горсточка, пива кружечка,

Все нужда, дружок, все нужда.

То на плечи льет, то в лицо метет,

Ни кола у нас, ни двора.

Так и минет все, так и жизнь пройдет,

Закрывай глаза до утра.

х х х

Джаз в эфире накатывается волной

И жизнь сжигает дотла.

Ты уехала к маме, ты не со мной,

И соседка вчера умерла.

От соседки остался земли клочок -

Палисадник, в подъезде след.

Ты сказала: “Я вернусь, дурачок”.

Ты - вернешься, соседка - нет.

Над ней священник прочел слова -

Молитву за упокой.

Мне страшно, слышишь, ты не права,

Скорей возвращайся домой.

х х х

Здесь воздух не тот, здесь несвежею рыбой несет.

Не то сковородкой от рыбы, не то перемёт

Забыли с утра просушить, и сквозняк приволок

Прогорклой трески сладковатый тяжелый душок.

Туман наползает. Бакланы кричат на мысу.

Безветренно. Стая собак переходит косу.

Я вижу, как ноздри шевелятся у вожака,

Он нюхает воздух. Ему непонятно пока -

Что липкую тяжесть такую несет небесам?

Пейзаж окружающий? Жизнь? Или, может, я сам?

П И С Ь М О

Пишу письмо в тюрьму: “Ну, как у нас?

Так, знаешь, то удачи, то провалы.

То три виста, а то безбожный пас,

То ходишь в рядовых, то в генералах.

У вас все просто - стены, и паук

Сплетает на решетке паутину.

Мы, правда, не имеем этих мук,

Но так же прячем от ударов спину.

А, в общем, все идет - зима, весна.

Ты будь здоров и не гляди понуро.

Наступят, брат, и наши времена,

Смотри там, не задерживайся, Юра”

х х х

Уже комары уснули

В своих уголках укромных,

Уже посерело море,

И стал холодным песок.

Уже красавица-осень

Спустилась на крыльях черных

В наш сад. И седым туманом

Мне выбелила висок.

Когда мы были моложе,

Мы были много дороже

На старом оптовом рынке

Удачи и волшебства.

Нам солнце в лицо светило,

И страсть в нас была, и сила,

И дурь. И не стало дури -

Не стало и колдовства.

И нет. А вечное время,

По темени ветром вея,

Безжалостно и бесстрастно

Стирало юность с лица.

У времени - лес и горы,

У нас - дурные затеи,

А жизнь все длится и длится.

Безвкусная. Без конца.

Ф Е В Р А Л Ь И М А Й

I

Пробираясь зимой по лесу, можно встретить лису и зайца.

Заяц голоден и печален, а лисица - цвета огня.

Если дело будет в Китае, непременно встретишь китайца,

Если в наших лесах окрестных - непременно встретишь меня.

Я искать взволнованно буду чудо-девочку в шарфе красном,

У нее зимой День Рожденья, скоро в школу, уже семь лет.

Где ж ты, девочка? Не за елкой? Я кружу по лесам напрасно.

Если где-то ее ты встретишь, передай от меня привет.

II

Как сказал мой знакомый ежик, в кулаке соломинку стиснув,

Пролетавшей мимо вороне, направляющейся на Юг:

“День Рождения раз бывает, раз в году”. Ворона зависнув,

Помахала ему руками, развернулась, сделала круг,

Села рядом. Шумели птицы над рекой в кустах краснотала.

Ежик зябко ей улыбнулся, на спине поправил мешок.

Сколько глаз хватало, поляна земляникою зацветала,

И ворона тихо сказала: “ С Днем Рожденья тебя, дружок”.

х х х

Ах ты степь моя, покрытая снегом,

Ах, головушка, белесая с краю,

Скоро лето снова встретится с небом,

Скоро солнце на волнах заиграет.

Отпущу я капитанские бачки,

Заведу усы, надену фуражку,

Вслед мне будут улыбаться рыбачки,

И одна окликнет: “Здравствуй, Аркашка”.

Я отвечу ей, лихой и веселый,

Засмотрюсь на загорелые руки,

Будет пахнуть край цветного подола

Морем, рыбьей чешуей и разлукой.

Мой баркас уйдет в открытое море,

Ранним утром, со звездой и туманом,

Я в глазах ее останусь героем,

Настоящим боевым капитаном...

У М О Р Я

Да бросьте, девушка, мы все читали Фрейда,

Я сам вам объясню значенье ваших снов,

Уже давным-давно качается на рейде

Мой белый парусник в лохмотьях парусов.

Я поседел и на висках и под фуражкой,

Да полно, девушка, я знаю цену дням,

Теперь никто уж не зовет меня Аркашкой,

Никто не хочет, да и ну их всех к чертям.

Куда ж вы, девушка, пойдемте к волнолому,

Покормим чаек сдобной булкою с руки.

Ах, боже, вряд ли я вас научу плохому,

И так страдаю слишком

за свои грехи.

А, к черту чаек, оставайтесь до заката,

Закат рванет, зашепчет море, как в бреду,

Я покажу вам край, куда уплыл когда-то

Мой белый парусник, его я ночью жду.

х х х

Моя бабка была рыбачкой, это было давным-давно.

Берега тогда пустовали, и везде швартовались лодки.

В их семье было две шаланды, сеть и паруса полотно.

Дом их стоял у базара. Пахло неводом и селедкой.

Моя бабка ловила рыбу, рыбы было тогда до черта,

По Сенной ходили трамваи, и сирень во дворах цвела.

Буг по-прежнему воды катит мимо моста и мимо порта,

Только рыбы в реке не стало, да и бабушка умерла.

Сон.
Стихи о стихах. Неизбежное

Мне снилась речь, я мял ее губами,

Я из нее вытаскивал слова,

Крутил в руках и делал их стихами,

И весело кружилась голова,

И мир со мной шутил, и я смеялся,

И все кричали: “Ух, ты! Красота!”

Я гениален был. Я улыбался.

А утром не осталось ни черта.

х х х

Я все уже сказал про море

И про туманы, и про зиму.

Я снова вижу - на заборе

Соседский мальчик пишет: “Зина...”

И:”Я тебя...” и убегает,

Пылают щеки, как жаровни...

Он этих слов не понимает.

А я забыл их. И не вспомню.

К И Т А Й С К А Я З И М А

В Китае зима, над равниной проносится ветер,

Над Желтой Рекою повисли тяжелые тучи,

Бумажный фонарик не в силах разжалобить вечер,

И вечер садится, сливаясь со скрипом уключин.

Тибет далеко, на Тибете всё яки да Ламы,

На бритые головы Лам снег холодный ложится,

А яки стоят, как волы, только пар над рогами,

Но за уши брать их нельзя - они будут сердиться.

В Китае зима. Собран рис и разложен в корзины,

Полено горит в очаге для тепла и для света,

И опиум собран, и чай - для чего еще зимы.

И снежные тучи идут с плоскогорий Тибета.

х х х

Мы уедем с тобою когда-то на греческий остров,

Сложим дом из камней, и очаг, и поймаем козу,

Назовем ее Арфа, и жить будем тихо и просто,

Лишь бы крыша не очень у нас протекала в грозу.

А вокруг будет море, оно будет добрым и щедрым,

Я в погожие дни из него буду рыбу ловить,

Так состаримся мы, нас соленые выбелят ветры,

И зимою умрем, и коза нас пойдет хоронить.