|
|
||
Мне было восемь, я упал с луны.
Приют мне дали дикие слоны.
Я до сих пор об этом вижу сны,
Как мы толпою бродим по саванне.
У них я научился не болеть,
А срок пришел - так сразу умереть.
Льву - царствовать, ослу - ревмя реветь,
Слону и человеку - быть в нирване:
Не суетиться, думать о большом,
Щипать траву и воду пить неспешно,
Гулять, купаться ночью нагишом.
И сильным быть.
И добрым быть конечно.
***
Пустая жизнь, несвежие газеты
Меня расстраивают. Я бреду по свету,
И за щекой моей конфеты нету,
И денег нету, даже на вино.
А раньше было все не так тоскливо,
Мы были живы, поспевали сливы,
Река у ног текла неторопливо,
Да было это все давным-давно.
Давным-давно все это было с нами,
Лишь мостовая та же под ногами,
И в парке львы склонились головами.
Фотографы. Художники. Скамьи.
Я помню запах колбасы и сыра.
Я, помню, думал обойти полмира.
Теперь мне сыро, холодно и сыро.
И у меня отдельная квартира.
И поседели волосы мои.
***
Я живу на берегу реки,
Надо мною птицы пролетают,
Ветры дуют, и туманы тают,
Я скучаю и пишу стихи.
Я читаю их своей реке -
Доброй, величавой и красивой,
А когда умру, то стану сливой
Или просто следом на песке.
Или просто ветерком с реки,
Налетевшим на мои Лески.
***
Старые дворики. Хрущевки. Пятиэтажки.
Все, кто с тобою рос, все эти Юрчики, Ленки, Наташки,
Спрятались, окружили себя детьми, долгами и животом.
Бог, управляющий всем: весной, человечьей жизнью и разным прочим скотом,
Оставляет тебя в одиночестве, схоронившись под одеяло,
Карусель не кружится да, впрочем, и раньше она стояла,
И синица, зажатая в заскорузлом твоем кулаке,
Дышит едва, хрипит, и журавль улетел к реке
И за нею скрылся, и щука плеснула, забрызгав твою щетину.
Это значит - ты прожил больную половину
жизни. А во дворах жарят рыбу, варят картошку,
Женятся, нянчат детей, гурьбою снимают с дерева кошку.
Кошка мяучит жалобно. Собаки метят кусты.
И новые дети, едва дождавшиеся темноты,
Играют в старые игры, и слово "люблю" звучит не так уж и стерто.
Пароходный гудок горланит в районе порта,
Напоминая о вечном странствии, и легко
Можешь себе представить, что ты уже далеко.
Но ты все еще здесь. Во дворах. И твой дом увит виноградом.
Радио хвалит погоду, и ставя зеркало рядом,
Пытаешься разглядеть в пожелтелых своих глазах
Шестнадцатилетнюю юность. Но зря стараешься, дело - швах.
Деревья машут листвой, и ветер в окно стучится.
И журавль улетел. И зажата в руке синица.
Только я и девочка Лю.
Аист нам до сих пор не принес детей,
И я девочку Лю люблю.
Под зеленой листвой и под желтой листвой,
И под влажным небом весны
Она спит на плече моем головой,
Я ее охраняю сны.
Она так мне смеется ночью и днем,
Она плачет мне иногда,
Мы всегда с ней вместе, всегда вдвоем,
Я - огонь, а она - вода.
Я не знаю, что будет, коварен черт,
Об одном лишь судьбу молю -
Пусть волною все смывает за борт,
Пусть мои корабли не вернуться в порт,
Но оставь мне девочку Лю.
***
В степь за пролисками ходила
В желто-белом пальтишке в клетку,
Карасей на ставке удила,
Кур пасла тополиной веткой,
Колотила по фортепьяно
В музыкальной районной школе,
Пела песни, вставала рано,
Кукурузу полола в поле.
На учителя поступила
Жарким летом, уехав в область.
Широко дорога стелилась,
Беззаботно писалась повесть,
Намечалось и то и это,
Мир лежал, не тронут слезами...
Только вышла вдруг за поэта,
С колдовскими, как ночь, глазами.
***
Нужно просто поверить, словно открыть тетрадь,
И наплевать, какая сегодня стоит погода.
То ли туман с дождём, а то ли мороз и снег,
Это не важно, важнее - твоя решимость.
А бывший ты, вчерашний, недостаточный человек,
Медленно растворится, уйдёт, как после бани вшивость.
***
Ты - дочь поэта и колдуньи,
В тебе не так уж много крови,
Все больше зелья золотого,
Все больше шепота и слез.
Шали себе, пока шалится,
Но срок придет, дорогой лунной
Ты отплывешь, и свет широкий
Тебе сплетет венок из роз.
Из красных, в цвет любви и мести,
Из белых, как снега холодных,
Из черных, а еще наверно
Из клевера и камыша.
Я - твой отец, я знаю песни,
А мать твоя сварила травы,
Какой попробовать отравы,
Решать тебе, моя душа.
***
Детство уходит, его за край не поймаешь.
Твой аттестат написан, пора в дорогу.
Ты еще здесь, ты еще друзей обнимаешь,
Но отплываешь уже от старой пристани понемногу.
Так и должно быть. Разрублен конец причальный,
Чайки кричат, и ветер попутный дует.
Что остается? Память, вечер прощальный,
На пирсе играет оркестр, и закат колдует.
Вроде бы все? Но нет! Еще остается
Звонок на последний урок и звонок с урока,
И дневниковая запись: "На истории вслух смеется.
Родителям принять меры не позже такого-то срока"
Меры приняты, наконец, и последний табель заполнен,
Выпускные экзамены рассыпались за спиною.
Детство пройдено, как этап, впереди лишь волны,
Волны нового моря, с шириною своею и глубиною.
И чужие пристани в холодных северных водах,
И шторма, и туманы, и хриплый крик попугая.
И горячие южные звезды. И одиночество. И свобода.
Но это уже другая история. Совсем другая.
***
Мой маленький город, ты спишь, и тебя засыпают
Последние белые хлопья ущербной зимы.
Ты песню мурлычешь, и дети твои засыпают,
Такие, как мы, горожане. Такие, как мы.
Нас, в общем, не много, друг другу мы братья и сестры,
Сплелись в глубине корни наших семейных дерев.
Повторные браки и улицы, и перекрестки
Связали нас всех, не разрубишь, связали нас всех.
Сечет нас пурга, и нас палит каленое лето,
И жизнь, как вода, утекает не знамо куда.
Мы ищем судьбу в номерах проездного билета
И шепчем: "Да были бы живы, а все - ерунда!"
Мне дед говорил: "Даром схватишь, так втрое заплатишь.
А деньги нужны - у друзей собери по рублю.
Кончается все, только память - ее не истратишь.
Ты город люби. И людей " Я его и люблю.
***
Бог живет на втором этаже, предпоследний подъезд, со двора.
Впрочем, если считать и подвал, то на третьем, но кто так считает?
За открытым окном его пух тополиный летает.
Начинается лето. Жара. И тоска. И жара.
Вечный мяч неизменные дети гоняют, и сохнет белье -
Бесконечные простыни, майки, носки и рубашки.
В палисаднике хилом соседка сажает ромашки,
Общий пес дворовой равнодушно глядит на нее.
Бог устал, он давно уже стар, его чуб в серебре.
Его голос охрип, а в глазах - чернота и пространство.
И когда он уйдет в окончательное постоянство,
Ничего не изменится в этом унылом дворе.
***
С приветом, Дьявол, здравствуй дорогой!
Опять судьба нас сталкивает лбами.
А ты не изменился - все с рогами,
С кудлатой шерстью да с хвостом трубой,
Вот только похудел. Дела-дела...
Неужто даже в наших палестинах
На этих, ко всему привычных, спинах
Ты своего не удержал седла?
Лягаются и не хотят служить?
Ну, это - просто, погоди тужить.
Садись поближе, наделю советом.
Ты, казачок, по адресу пришел.
Да не трясись, все будет хорошо.
На все твои вопросы дам ответы.
***
Признаюсь, я выполз из грязи.
Это точно - родился в яме.
На словах-то я мечу в князи,
Но болото обратно тянет.
Мне не вырвать корней оттуда,
Лишь ветвями могу стремиться.
Присмотрись, я ж злая паскуда,
Хоть на ощупь - белая птица.
Я свои рассыпаю перья -
Пух летит, черный пепел кроет.
Никогда не рискуй мне верить,
А любить, уж точно, не стоит.
***
Чью-то душу, жизнь чужую - раз! - беру легко и просто,
Растяну, поглажу в пальцах и заставлю быть своей.
Разве я виновен, мама, что я выше неба ростом?!
Разве мне хотелось, мама, отличаться от людей?!
Ведьмоватая татарка, помнишь, что мне нагадала
Там, далеко, на уральськом, на железном руднике?
Жгла перо, считала звезды, камни на восток бросала.
Я ее горячий шепот до сих пор держу в руке:
"Мне твои глаза сказали, ты не с нами будешь, мальчик.
Человеческие пальцы не расчешут твой вихор.
С кем ты будешь, я не знаю, знаю - ты большой обманщик
Ты уже сейчас играешь - гасишь взглядом мой костер".
А костер шипел и кашлял, искры задирая в небо.
По татаркиному слову все и вышло. С той поры
Я среди людей тоскую, не ищу вина и хлеба,
Зажигаю чьи-то души. И гашу их. Как костры.
***
Я за все свои жизни немало прикончил людей,
И в бесчисленных войнах, и просто в пылу грабежа,
Мы сжигали поля, мы конями топтали детей,
И я помню, как сладкое мясо я хавал с ножа.
Я на брюхе прополз через грязь и безумства любви,
От высокого чувства до диких пещерных утех.
Сколько раз мне цветы у дороги шептали: "Сорви!"
И душа моя в ранах, и мне не заштопать прорех.
Я прошел все дороги, и я переплыл все моря,
Я в карманах рубинами звякал и ел лебеду.
И горячий песок, и края, где морозна заря,
Помнят дикий мой хохот и крик моего какаду.
Я вскарабкался вверх, но давно безнадежно один.
Нет ни бога, ни истины, ни красоты, ни добра.
По седеющим травам пустынных прохладных равнин
Я бреду, и во мне чернота, словно след от костра.
Вам, во тьме ковыряющим землю, в попытке найти
Хоть немного еды, чтоб набить свой заплечный мешок,
Вам, идущим к шаману, чтоб он обозначил пути,
Вам, бросающим птиц в закопченный кухонный горшок,
Вам, так сильно боящимся смерти и ждущим ее,
Жрущим водку с молитвой, в попытках наткнуться на свет,
По утрам посылаю святое свое воронье -
От высокого духа холодный, унылый привет.
***
"...бесчисленных миров неповторимость..."
А. Куринной
Бесчисленных миров неповторимость.
Невнятность. Подсознание. Процессы.
Чужих небес угрюмая незримость.
И одержимость: жертвы, духи, бесы.
И тишина. И голоса за краем,
Зовущие, и шепчущие что-то.
И путь, который мы не выбираем -
Тяжелая и грязная работа.
И слабый свет, мелькнувший в отдаленьи.
И дождь. И тряпка мокнет на заборе.
И ты. И время. Только ты и время.
И седина тяжелая в проборе.
***
Сильному - сила! А слабым - канава и смерть!
Если захочешь, ты мир этот будешь иметь!
А надоест тебе этот, так схватишь другой -
Лучший!
Как это сделать? Да запросто - лишь захотеть!
Волком завыть! Зарычать, как осенний медведь!
Сметь! А не виснуть-болтаться на ветках сухой
Грушей!
Все эти люди унылые, весь этот сброд,
Хлещущий водку и пашущий свой огород -
В чем их вопрос и каков их дурацкий ответ?!
Кто они?!
Помни, тебе выбирать: или с ними в толпе,
Иль в одиночку, выкручивать руки судьбе.
Сильному - сила! А слабым - канава и смерть!
Помни!
***
ТРИ ЯЙЦА
В урочище с названьем "Три яйца"
Однажды пировал веселый кролик,
Резвился и не чувствовал конца,
Но тут пришел охотник-алкоголик
И выстрелил. И кролика сварил.
И съел. И Бога поблагодарил.
В урочище с названьем "Три яйца"
Повырастала дикая малина,
Но черт принес медведя-подлеца,
Он съел малины ровно половину,
А остальную смял и затоптал.
Никто малины больше не едал.
В урочище с названьем "Три яйца""
Остановился путник на ночевку,
Зажег костер, чтоб отогнать с лица
Докучных комаров, но тут неловко
Споткнулся и ударился виском.
И труп его позанесло песком.
В урочище с названьем "Три яйца"
Все справедливо, и всему есть место.
Пасется кролик, и у озерца
Цветет малина, путник повсеместно
Болтается, медведь в кустах шуршит.
И кто-то древний, палкою железной
В кострище жизни угли ворошит.
То ли в Херсоне осел, то ли к туркам подался,
Что тебе?! Брось! Позабудь! Съела рыбу, так выплюнь и кости!
Малого росту. Рыбак. Ну, на что он красавице сдался!
Соня, опять я твердила себе, ну опомнись, голубка.
Сколько их было уже? Все скучаешь да мыкаешь горе.
Вон, капитан заходил - китель, перстень, вишневая трубка.
Замуж зовет, как весною воротится с дальнего моря.
Эх, баламут-баламут, и в кого ж ты, подруга, влюбилась?
Только и скарба - тельняшка да клеши, ни ложки, ни кружки.
Утро уж скоро, звезда за маяк закатилась.
Море шумит за окном и на берег швыряет ракушки.
***
В девятибальный шторм бросает, так бросает!
В оборванных снастях запутало луну.
Но тоненькая нить всегда меня спасает -
А вдруг не утону, а вдруг не утону!
Отправлюсь в Лиссабон! А может на Гавайи!
Удачу приманю! Погибель обману!
Я потеряю руль и мачту потеряю,
Но я не утону, но я не утону!
И кончится вода, потом не будет хлеба,
Тельняшку на груди в последний раз рвану.
Увидите - звезда отвалится от неба,
Когда я утону, когда я утону.
Налей-ка мне глоток, хоть из любви к искусству.
Чтоб не кормил я рыб, чтоб не пошел ко дну.
Морской суровый бог ведет меня по курсу!
И хрен я утону! И хрен я утону!
Когда воротимся мы в Портленд,
Нас примет родина в объятья,
Да, видно, в Портленд воротится
Нам не придется никогда.
матросская песня
Мы вышли в южные широты,
Навстречу теплому теченью,
На берегах растут бананы,
И в речках - пресная вода.
А ночью, знаешь, мне приснилось,
Что возвращаемся мы в Портленд,
Так, видно, в Портленд воротится
Нам не придется никогда.
А помнишь, мы ушли из дома,
Едва ль нам было по пятнадцать,
Нам матери собрали торбы
И посадили на суда.
Мы тридцать лет уже реях,
Скажи, куда ж нам возвращаться?!
Кто-кто, а старый добрый Портленд
Нас не увидит никогда.
Ну, все - полундра! Из-за мыса
Фрегат на нас таращит пушки!
Всегда найдется тот, кто хочет
Твою свободу отобрать!
Так кружку рому канониру,
Чтоб бил, как в Портленде учили!
И пусть идет на корм акулам
Тот, кто боится умирать!
Горят и полубак и мачта,
Вокруг погибель и проклятья!
Кому - картечь и злая пуля,
Кому-то - черная вода!
Когда воротимся мы в Портленд,
Нас примет родина в объятья!
Да только в Портленд воротится
Нам не придется никогда!
***
Полосатый несу арбуз.
Попа круглая, как у француза.
И с лица поглядишь - француз!
Пью вино, а никак не пиво.
"Голуаз" и "Житан" курю.
Расположен всегда игриво.
Без причины цветы дарю.
Пусть небрит иногда бываю,
Но зато не бываю хмур.
И три слова французских знаю -
Либерти, тужур и лямур!
Притирания и мази,
Черный корень валерьяны,
Исцеляющие грязи,
Расслабляющие ванны,
Обливания, примочки,
Энергетика, массажи,
Спирт, березовые почки,
Мумие, женьшень и даже
Коготь тигра, зуб дракона,
Ладан, пахнущий смолисто...
И молитва. И икона.
И воды святой канистра.
Вещи живут дольше людей,
Много дольше людей.
И у вещей нету ночей,
Впрочем, нету и дней.
Вещи живут, тихо служа,
Мне и тебе служа.
Разве слышны стоны стены
Или хохот ножа?
Но глубоко под кожурой,
Толстою кожурой,
И у вещей, как у людей,
Бьется сердце порой,
тихо стучит. Лишь антиквар,
Истинный антиквар,
Грязь отдерет, пыль ототрет,
Снимет ржу и нагар.
Вещь зазвучит, вещь запоет,
Вещь заиграет Туш.
Так и с людьми, только трудней
Вычистить плесень душ.
Я взял из хорошей семьи жену,
Она любить меня поклялась,
Но ветер подул и принес весну,
Весною - то цвет, то грязь.
Наш сад взвихрил свои лепестки,
И в них закружилась моя жена.
С тех пор я один, и мои виски
Засыпала седина.
Мой младший сын отправился в лес
Проверить силки и хворост собрать,
Но снег пошел, и сын мой исчез,
В снегу пути не сыскать.
И старший сын побежал за ним
И тоже канул в пургу и лес.
Я стал в ту зиму седым, как дым,
Я стал одинок, как перст.
Мой дом на твердой земле стоял,
Но дождь фундамент его размыл.
Я богу молился, но он молчал,
Мой бог меня позабыл.
Мой дом все быстрее ползет к реке,
Бурлит и ревет в берегах река.
Все ближе волна, и я на песке,
И ночь, и ни огонька.
Ты строишь свой дом и растишь детей,
Жену лелеешь и сеешь хлеб.
Ты хочешь всю жизнь прожить без затей,
Вот только - ветер и снег.
Вот только море, туман и дождь
Всегда готовы твой мир сломать.
А кто ты есть и куда идешь -
Того тебе не понять.
Игорю моему
1
Когда вдоволь наковыряешься в словах,
И понимаешь - не так уж широк их круг,
Коркою засыхает на потрескавшихся губах
Старое слово "друг".
2
И мы были мальчишками в нашем пустырном дворе.
Наша школа. И класс. И я жил на втором этаже,
Ну а он на четвертом. И слово его было "ре",
А мое было "до". Да и так ли, не вспомнишь уже.
Мы портфелями дрались, курили (еще втихаря)
По подвалам и стройкам, себя не являя на свет.
Я в тельняшке ходил, и меня все тянуло в моря,
Ну а он в музыкальную школу носил свой кларнет.
Нам обоим порой доставалось от местной шпаны.
Где теперь та шпана? Растворилась, как дым над костром.
Да и наши мальчишечьи лица почти не видны.
Он забросил кларнет. Я не стал боевым моряком.
3
Серое небо сказало: "Ну что ж, тридцать семь -
Возраст, который, пожалуй, и я уважаю"
Жизнь удалась, и по счету уплачено всем,
Есть сигареты и чай, и бутылочка к чаю -
Все уже есть, даже деньги (туда бы их мать!),
Жены, подруги и дети - всего понемногу.
Дерево выросло. И ни к чему вспоминать
Детство свое.
Да и времени нету. Ей-богу.
4
Все равно люблю его, как мать
Сына.
Далеко ли, близко, он во мне
Дышит.
Между нами вытянулась
Пуповина.
Думаю о нем, и он меня
Слышит.
Впрочем, так ли все у нас, узнать
Как мне?
С разговором - просто, да с душой -
Туго.
В общем, как умру, пусть будет на
Камне:
"Пел. Стихи писал. Любил
Друга"
***
Цвет не вечен. Все выгорает.
Время что-то в глазах стирает.
Вдруг услышишь прямо из детства
Долетевший простой мотив -
Вспыхнет все. А слова забыты.
Помнишь только - коленки сбиты,
Первый нож, абрикосы, двойка,
Речка, лодка, прилив, отлив.
На троих одна сигарета,
Проскочить в кино без билета,
Карандаш, линейка, тетрадка,
До звонка пятнадцать минут.
Я живу в том доме, где вырос,
Где носил башмаки на вырост.
Только Суриком и Арканом
Здесь давно меня не зовут.
***
Ты считаешь, что море кончается там, где соленость воды
Постепенно спадает, и рыба глупеет, и крабы
Превращаются в раков. И шторм не приносит беды.
И полощут белье на мостках деревенские бабы.
Ты считаешь, что море кончается, если бездельник-камыш
Захватил берега, и на отмелях хором лягушки
Надрываются в тысячу глоток, покуда ты спишь,
И баркасы смолят, но не чистят бортов от ракушки.
Ты считаешь, что море... Да морю не нужен твой счет.
По фарватеру, вверх по реке, корабли задирая,
На флагштоках оно свежий ветер соленый несет.
И не будет конца ему. И не видать ему края.
***
- Что для тебя означает жизнь?
- Жизнь - это миска с супом.
- С косточкой сладенькой? Чтоб погрызть?
- Грызть? Предпоследним зубом?
Нет уж, пусть будет супчик с крупой,
Хлеб чтоб мягкий и белый,
И чтоб прижаться седой щекой
К женщине загорелой.
***
Что там возраст?! Да просто не слишком удачный предлог,
Чтоб оправдывать щеки в морщинах и боли в суставах.
Утро так же встает. И звонит телефон. И маячит порог.
И собаки сменились на всех пограничных заставах.
Что там деньги?! Да просто шуршание грязных бумаг.
В зряшном шелесте их утонуло немало рассветов.
Все равно их снесешь - то ли в церковь, а то ли в кабак.
Ведь с собою их в гроб не положишь, невежливо это.
Жизнь сквозит между пальцев - все будни, все тлен-суета.
От забора до вечера вечную торишь дорогу.
Выйдешь вдруг на развилку и хочешь спросить у мента:
"Мне куда?" А глядишь, то не мент, форма что-то не та,
И притопал ты прямо в объятия к господу богу.
***
Старый заяц говорил своей зайчихе:
"Не сходила б ты, зайчиха, за морковкой?"
А она ему привычно отвечала:
"Обойдешься корешками, дорогой!"
После этого отнюдь не замолчала.
Заяц вспомнил, как худой он был и ловкий,
И гонялся по лужайке за зайчихой,
И она призывно дрыгала ногой.
А морковки было сколько, матерь божья!
И всего, чего душа желала - вдоволь!
И зайчата появлялись ровно в сроки
И росли, и разбегались кто куда.
Где ж ты, молодость моя, лужок далекий?
Облака плывут печальные, как вдовы,
И дожди теперь идут сильней, чем прежде.
Что осталось? Лабуда да лебеда.
Что ж мы вынесли с тобой, моя зайчиха,
С тех морковных гор в пустое это поле.
Наша тропка обрывается за лесом,
А до леса, погляди, рукой подать.
Я хромаю, на твою опершись руку,
Я бреду, я по пути теряю волю.
Снег холодный собирается над нами.
И морковки так хочу! Не передать!
***
Наши задницы волосаты,
Наши челки серы, как порох.
Мы морщинисты и носаты,
Нам за тридцать, скорее сорок.
Мы уже не читаем книги,
Наши дети пропахли пивом,
Наши жиденькие интриги
Вряд ли скроешь чем-то красивым.
Мы еще спешим по привычке,
Говорим: "Вот весна настанет...",
Мы еще зажигаем спички,
Спички гаснут, дым улетает.
Сколько бродит модниц-нарядниц,
Ни одной уже не согреешь!
И растительность с наших задниц,
И не пробуй, ничем не сбреешь!
***
Ах, девушка за окошком
Районной регистратуры!
Тебя угощу горошком -
Конфетами, улыбнись!
Найди мою карточку с номером,
Залей ее всю микстурой,
Особенно - год рождения,
И ты мне изменишь жизнь!
***
И есть у нас море, но нету у нас кораблей.
Наш берег изрезан, и наша вода холодна.
И грязь ядовитая в реки стекает с полей,
И реки гниют. И чужие у нас имена.
И наши источники горше полыни-травы,
И в наших домах поселились болезни и страх,
И женщины наши печальны, и дети мертвы,
И только усталость мы носим в тяжелых руках.
И все же, пойми, это наша с тобою земля.
И в поисках лучшей, увы, не послать корабля.
***
В такую погоду кого-нибудь можно убить,
Убить и зарыть среди палой листвы под дождем,
А можно кого-нибудь долго и вдумчиво бить,
Желательно быть ему женщиной или скотом.
А можно дождаться луны и завыть на нее -
На желтый надкусанный сыр среди марева туч.
И плакать всю ночь. И к утру увидать воронье,
Как черные бусы, на первый надетое луч.
***
...И назвали Израилем эту полоску земли,
Здесь всегда швартовали торговцы свои корабли,
Финикийцы и прочие греки, и их именам
Суждено раздаваться лишь в плеске волны о причалы.
В спину дышит пустыня, шумит кипарис на ветру,
Если долго стоять неподвижно, то слово "умру"
Рассыпается в пальцах и падает пылью к ногам,
Пыль и камни - они от начала.
От начала лежат здесь, от самых Аврамовых ног.
И на этих камнях след оставили море и Б-г.
Январь, январь - сплошной каток,
Спешат девчонки на урок,
А за углом мальчишек полк
Встречает их снежками.
А в снег уронишь пятачок -
Затопчут башмаками.
Январь, январь - метель, мороз,
Все мерзнет - и барбос, и нос,
И дым от крепких папирос
Уже не согревает.
Блестят дороги от колес,
И все январь ругают.
А мы, с приятелем вдвоем,
Идем, свистим себе, поем,
На зимний холод мы плюем
И курим, и смеемся.
Я столько встретил январей,
Я одеваться стал теплей,
Но сколько гриппом не болей,
И сколько пертусин не пей,
Мы вышли вон из тех дверей
И больше не вернемся.
***
Пурга, она, однако, разная бывает.
Дерсу Узала.
Когда пурга идет по степи,
Пурга заметает след.
И в жизни так - пути не найти.
Идешь, а пути-то - нет.
Тут всякий занят делом своим:
Где-то едят собак,
Кто-то поехал на отдых в Крым,
А кто-то посеял мак.
И каждый в пространство линию длит,
Топчет тропу во тьму.
Каждый "Я должен!", - себе говорит.
Вот это я не пойму.
Не лучше ль лежать на теплой земле
И в небо швырять слова.
И пусть костер мерцает в золе,
И пусть дымится трава.
Лежать и все! А когда снега
Накроют мир с головой,
Позвать пургу, и придет пурга
И тебя уведет с собой.
Вдоль дороги могилы погибших шоферов стоят,
Посылая проклятья в лицо равнодушного неба.
Ветер жарит над степью, и вновь происходит обряд
Принесения в жертву невинного желтого хлеба.
Хлеб не ропщет, и так же молчит за комбайном стерня,
Трасса дышит свободой и горечью - вечным приветом,
И когда меня скосит, в степи возле хлеба сложите меня.
Это будет ответом. Всем вам это будет ответом.
***
Я пишу Вам письмо, Татьяна, со своего островка.
У нас тут, знаете, осень, листву собирают в кучи.
Туман по утрам ложится, холодной стала река,
Наступает месяц ноябрь, дождливый и невезучий.
Я пишу Вам письмо, Татьяна, не зная, дойдет ли оно.
Доверяю его ненадежной бутылочной нашей почте.
Солнце садится, на запад смотрит мое окно,
Ветер дует и мелкими волнами реку корчит.
Я пишу Вам письмо, Татьяна, надеясь, что до весны
Вам его хватит. И в этом моя награда.
Я к Вам посылаю мечты, надежды и сны,
Все оставьте себе, мне ничего не надо.
***
Собирались снега да на юг, да пощупать степные просторы,
Чтобы в Волгу не рухнуть дождем, порешили идти напрямик,
Самых лучших сынов отрядили на нас навалиться Уральские горы,
И заслышав их посвист зловещий, мой город к асфальту приник.
Город жег фонари и дыханием тщился согреть почерневшее небо,
Город жался к земле и старался туманом закутать дома,
Ветер выл, что не будет тепла и что скоро не будет и хлеба,
И отныне во веки веков наступила зима.
И зима наступила, и рухнули белые полчища на абрикосы,
На акации и на сирень, как жестокий неправедный суд.
Но я деньги собрал и отдал их матросам, и мне обещали матросы,
Что из дальних краев очень скоро весну контрабандой они привезут.
1
Mea culpa (Моя вина)
Мы с Данте долго шли земным пределом -
Пустынной степью, лесом порыжелым,
Я выглядеть старался злым и смелым,
Мол, уж чего, а страха я лишен.
Он звал кого-то, что ли Беатриче,
Мы жгли костры, сбивали гнезда птичьи,
Он говорил про стан ее девичий,
А я кивал, мол, сам бывал влюблен.
Порой он бредил: горные обвалы,
Огонь и кровоточащие скалы.
Я, в смысле бреда, человек бывалый,
И понимал - он где-то вдалеке.
Потом он отходил, просил водички,
Закуривал, дрожа, ломая спички.
Такие утомительны привычки -
Мы разошлись. И я свернул к реке.
Мы больше не встречались с ним в то лето,
Он и сейчас, наверно, бродит где-то,
И если от заката до рассвета
Бываю у бессонницы в плену,
Я вспоминаю наши с ним блужданья,
Огонь костра и леса бормотанье,
(Его я бросил, нет мне оправданья!)
И не могу себе простить вину.
2
Письмо Бродскому
Я пишу вам, Бродский, письмо.
Как всегда в империи вечер
Наступает. Капают свечи
На скатёрное полотно.
Снег в степях ноздреват и сер.
Птицы к северу потянулись.
Охраняя беспечность улиц,
На углу застыл офицер.
Зажигают окна дома.
Над мостом застыла тюрьма.
С моря дует холодный ветер.
Умер день. Умерла зима.
Да и вас уже нет на свете.
3
М не скучно, Бес. Мои слова пусты.
Мои глаза ни веселы ни пьяны.
Я в людях вижу лишь одни изъяны,
Одни изъяны - схему и понты.
Мне плохо с ними, а без них, увы,
Мне незачем и не в чем отражаться.
Мне, правда, сны еще ночами сняться,
Но в них безлюдно. Водки и жратвы
Мне не сули. От них печет изжога,
От женщин - расслабление в костях.
Дорога? Ну, пожалуй, и дорога,
Но тоже, знаешь, в этих скоростях,
Какие нынче приняты, есть что-то
Ненастоящее - мелькание одно.
Работа? Ну, какая, Бес, работа?!
Еще сказал бы: "Погляди в окно"!
Что за окном? Сплошная чепуха.
Мне скучно, Бес.
Я сам себе труха.
***
Люди бессовестны! Люди противны и злы!
Козы они и козлы! Впрочем, даже козлы
Лучше людей, потому что к природе близки,
Сено жуют и траву, и тугие соски
Козьи используют, чтобы козлят молоком напитать
Каждая козочка в первую очередь - мать,
Папа-козел же всегда на охране семьи,
Папа не дремлет, рога не опустит свои,
И если надо, то жизнь он отдаст за козлят,
Так что напрасно дурное о них говорят.
Людям попроще, а козлика жизнь не легка.
Люди - козлы! И они не дают молока.
***
Когда наступает осень, это вряд ли можно назвать
Чем-то радостным, хотя меня не услышат
Те, кто живут в Израиле, для них октябрь - благодать,
Спадает жара, и теплый северный дождь моросит по крышам.
А у нас холодает. Застывая, болит плечо,
И луна холодная пялится на дорогу.
Ну а что дорога? Может и встретишь кого еще,
Но ничего не найдешь - ни новой судьбы, ни друзей, ни бога.
Когда наступает осень, плотней запахивай свой бушлат,
Дуй в руки и жги листву, благо, ее хватает,
А потечет слеза, так ветер в этом не виноват,
Это щиплет глаза то, что с дымом в небо серое улетает.
То улетает лето. И уже вращаются холодные жернова,
Уже намолотый снег притаился в мешках до срока.
Розы замерзли. И украдены все дрова.
И собака напрасно лает. И птицей печали кричит сорока.
Когда наступает осень, вряд ли стоит об этом петь,
Ты здесь, увы, не при чем со своим заунывным пеньем.
Все равно ведь снегу упасть, ступеням тихо скрипеть.
И гореть в темноте огню. И трещать в тишине поленьям.
***
Новый Год приближается. Пыльный кафтан Дед Мороза
Пообтрепан. И сладким засохла его борода.
Дед пока еще спит, но завклубом Сережа Морозов
Его будит уже. И заправлена в посох звезда,
И разглажены складки, и быть куражу и веселью,
И наполнен подарками детскими красный мешок.
Новый Год на подходе. Ему еще шмыгать капелью.
Ну а Старому - крышка. И здесь под наряженной елью
Он умрет. Под "Ура!"
И под праздничный сладкий пирог.
***
Провинция справляет Рождество.
Стоят в огнях наряженные елки,
Собаки скачут, капает вода.
На кухнях - суета и колдовство,
В кладовках - нападение на полки,
В ходу орехи, водка и еда.
Хитрющий Вовка с нашего двора
Готовится колядовать и втайне
Подсчитывает будущий барыш.
Катается на санках детвора,
Девчонка падает в сугроб (как бы случайно),
И снег прикрыл собою ржавость крыш.
Столы с кутьей, сумбур и баловство,
Колядничают, хоть не очень внятно.
Провинция справляет Рождество.
И пьет за Бога. И ему приятно.
***
Я собираюсь умереть в субботу,
В субботу ведь не ходят на работу,
В субботу повсеместно выходной.
И буду похоронен в понедельник,
А до того, как истинный бездельник,
Я поваляюсь, лежа вниз спиной.
И будет мне дано два дня на сборы,
Я буду тих, не стоит разговоров
Мой дальний и неведомый мой путь.
Я размешаюсь, растворюсь в нирване,
Ну, может, звякну ложечкой в стакане,
Когда решите обо мне всплакнуть,
Да ну, не плачьте! Я ведь жил счастливо.
Закат бесился, зацветали сливы,
И женщины дарили мне духи,
Я вишни ел, и я нырял с причала,
И мать-река волной меня качала,
И я оставил городу стихи!