Суржиков Роман : другие произведения.

Стрела, монета, искра

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 4.93*82  Ваша оценка:


Соавтор идеи и сюжета,

а также автор стихов и песен -

Юлия Барановская

  
  
  
  
  
   Монета
  
   21 марта 1774 года от Сошествия Праматерей
   Смолден, герцогство Альмера
  
   Смолден -- так зовется городок. На самом востоке герцогства Альмера, среди рыжих глинистых холмов, у худосочной речушки Змейки. Вместо крепостной стены город окружен земляным валом с частоколом по верху -- скорее для порядка, чем ради защиты. Надвратная башня срублена из бревен -- добротная, широкая, приземистая, похожа на хряка, сидящего на заднице. Ворота распахнуты настежь, двое копейщиков точат лясы в теньке, миролюбиво поглядывают на путников. В Смолдене рады приезжим, особенно -- в базарные дни.
   От привратной площади начинается мостовая. Звякая подковами и погромыхивая ободами, она ведет вглубь городка, постепенно взбирается на центральный холм. Глинобитные и деревянные домики стоят неплотно, хватает места для двориков и переулков. Сохнет на веревках белье, шествуют вдоль обочины гуси; здесь на приступке у входа сидит серьезный чумазый мальчишка, там -- рыжий кот. Люди стекаются в центр, к Рыночной площади, по дороге сбиваясь в кучки, шумно переговариваясь. Ближе к собору и выше по холму дома становятся каменными, вырастают до двух этажей. Над входом одного покачивается медный кувшин, подальше -- жестяной крендель, напротив -- башмак. Из погребка, заманчиво раскрывшего дубовую дверь, несет кислым духом мерзкого здешнего вина.
   Собор в Смолдене огромен, могуч и уродлив. Хармон давно заметил: чем меньше город, тем больше собор. Города, что не могут похвастаться древностью и богатством, не жалеют денег на храм -- единственный свой предмет гордости. По мнению Хармона, довольно бездумная трата: заезжих дворян не удивишь этим, а святым Праматерям, почившим семнадцать веков назад, наверняка плевать на размер храма. Южный фасад собора стоял в лесах, и недостроенная башня сучковато торчала в небо, зато северная возвышалась над Рыночной площадью величественною громадой. В тени ее помещался целый квартал. Медный диск со Священной Спиралью над порталом был размером с ветряную мельницу, певучие трубы, опоясавшие верхушку башни, сияли под солнцем, как алмазы. Они выводили песнь воскресного утра, и казалось, что над Смолденом могуче и торжественно воет ветер.
   Рыночная площадь была полна люда. Вдоль краев площади развернулись лотки и телеги торговцев, стягивая к себе половину толпы, другая половина теснилась в центре, окружив помост и шатер лицедеев. Именно здесь, на Рыночной площади городка Смолдена, Хармон Паула Роджер пришел к решению нанять нового стражника.
   Толпа гоготала, посвистывала, выкрикивала. Хармон любил толпу: среди людей ему делалось тепло и весело, а еще - хорошо думалось. Придя поздно, он терся в задних рядах и думал про Доксета -- старого солдата, что вот уже пятнадцать лет служил Хармону охранником. Вчера, едва они расположились на постоялом дворе, Доксет подошел к Хармону и пропел с елеем в голосе:
   - Хозяин, время-то подошло... Служу тебе, служу, хозяин... вот и заслужил что-то, а?
   Хармон дал ему пару серебряных агаток, и это было ошибкой. Пара агаток -- почти богатство, по меркам Доксета. Одну монету старый служака спрятал в сапог, а вот вторую, вторую-то... Это же целая агатка, и при том - вторая, считай - лишняя! Словом, сегодня поутру Доксета нашли спящим на дороге у входа в гостиницу -- преодолеть три ступени подъема он так и не смог. Снайп, Вихренок, гостиничный слуга, сам Хармон поочередно пытались разбудить охранника. Хармон преуспел больше других: когда он вылил на голову Доксету ведро воды, тот перевернулся на спину, потер ладонью глаз, приоткрыл его, проблеял: "Хозяииин..." - и уснул вновь.
   И вот теперь Снайп с Вихренком остались стеречь Луизу и товар, который она продавала с телеги у постоялого двора, а Хармон бродил по Рыночной площади один. Пустота за левым плечом, где полагалось бы быть охраннику, веяла неприятным холодком, кошель серебра на боку чувствовался особенно уязвимым.
   "Доксет израсходовался, - думал Хармон. - Был, да заржавел. Толку от него -- что от треногой клячи. А одного Снайпа для охраны мало, нужен еще. Вихорь с Вихренком -- крестьяне, чего с них взять. Бычки неповоротливые, из оружия владеют только оглоблей. Не такой мне нужен."
   А нужен был Хармону человек такого сорта, с каким не стыдно войти в замок, в светлицу барона. Нужен был воин -- всамделишний, не сгнивший, как Доксет, и не дезертир, как Снайп. Воин в кольчуге, с добрым полуторным мечом на ремне, а то и с луком за плечами. Статный, широкий в плечах, чтобы толпы, вот как эта, сами собой чудесным образом перед ним расступались. Сам Хармон был широк... но безоружен, наделен округлым брюшком, а ростом не выше плеча желаемого воина, так что толпа и не думала расступаться перед ним, и приходилось работать локтями вовсю, дабы пробиться в первые ряды. А зрелище того стоило, судя по возбужденным, радостным или досадливым воплям. Хармон придерживал кошель левой рукой, правым плечом вперед протискивался сквозь людскую массу и думал: "Лучше всего подошел бы рыцарь". Тут же он сам себя и одернул: "Рыцарь? Тебе в охранники? А не размечтался ли, дружище? Может, тебе еще кайра из Первой Зимы подавай? Или благородного барона?" И тут же поспорил с собой: "Ну, а что? Всякие бывают рыцари. Есть и бедные, есть и нищие. Положим, была у рыцаря деревня, да мором выкосило. Или, был у рыцаря сеньор -- да помер, не оставив потомства. И что же теперь? Пойдет он в стражу наниматься -- куда еще!" На это Хармон Паула мог бы себе многое возразить, но зрелище, что открылось в просвете меж людских спин, на время отвлекло от размышлений.
   На помосте шли потешные бои.
   Скоморохи, устроители зрелища, зазывали людей из толпы:
   - Найдутся ли смельчаки в Смолдене?! Кто рискнет выйти на помост и бросить вызов самой судьбе? Кто повергнет противника прямо в самую глубину пучины и заработает своим искусством кружку-другую золотых... медяков?
   Скоморохов было трое: невысокий шустряк в пестром шутовском камзоле с бубенцами, улыбчивая рыжая девица в платье и белом передничке, а еще нарочито напыщенный тип в высоченной шапке из древесной коры. Шапка изображала сторожевую башню - видимо, в подражание герцогскому гербу Альмеры. Она съезжала то на глаза, то на затылок скомороху, и тот поправлял ее, бурча под нос заковыристые проклятия. Пестрый же бегал вдоль края помоста, надрывая горло:
   - Неужто сей город погряз в мирной жизни? Неужто забыли воины вкус меча и запах жеребца?!
   Недостатка в желающих сразиться не было - добрая дюжина человек теснилась у входа на помост. Скоморохи зубоскалили и тянули паузу, чтобы подогреть страсти, а заодно присматривали пары бойцов позабавнее. Наконец, они вывели на помост мальца лет одиннадцати и толстяка с прорехой на рубахе, в которую проглядывало брюхо.
   - Выбирайте себе оружие по руке, славные воины!
   Выбор оружия оказался под стать затее: кривое копье с апельсином вместо острия, палица из связки соломы, мешок кукурузных огрызков, деревянный меч в патоке... Имелась и броня: пара подушек, связанных веревками, винный бочонок с прорезями для рук, шлем из деревянной миски, шлем из тыквы. Малец выбрал крупную редьку на веревке, привязанной к концу палки на манер кистеня, и, недолго думая, пошел в атаку. Толстяк едва успел схватить бочонок и отразить удар, однако остался безоружен. Малец теснил его, скакал по помосту, безумно вращая редькой и залихватски посвистывая.
   - Какое коварство!.. - орал скоморох. - Бесеныша обуяла жажда крови! Он не дает вооружиться доброму рыцарю бочонка и кружки! Доспехи рыцаря уже трещат под ударами!
   Толстяк, наконец, прорвался сквозь град ударов и схватил со стойки апельсиновое копье. Он победоносно взревел и взмахнул оружием, надеясь попасть сорванцу по голове, но не тут-то было. Мальчишка присел на корточки, по-лягушачьи прыгнул в сторону и избежал копья, затем - снова. Когда толстяк замахнулся в третий раз, малец был уже возле его ног и стукнул редькой по голени.
   - Оооо!.. - вскричал пестрый скоморох. - Как больно! Бедный рыцарь пал на одно колено!
   Толстяк не упал, да и боли, видимо, никакой не чувствовал. Но замешкался, не зная, как быть, и тут мелкий изловчился подпрыгнуть и попасть ему прямо по затылку.
   - Победааа! Победа мелкого бесеныша! От страшного удара в голову рыцарь бочонка потерял глаз! Он полетел вон туда, за корсет доброй госпожи! Госпожа, будьте милосердны, верните глаз славному воину!
   Зрители хохотали, улюлюкали и бросали на помост медяки. Рыжая девица весьма ловко собрала их в передник, мужчина с башней на голове вручил половину улова мальцу, а рыжая к тому же наградила победителя поцелуем в щеку.
   - Ну, кто следующим рискнет испытать удачу?! Помните: победители трех боев сойдутся меж собою в судьбоносном решающем поединке!
   Хармон Паула увлекся зрелищем. Новые и новые бойцы вопили и кидались друг на друга, скоморохи паясничали, зрители шутили и смеялись, поддерживали бойцов кровожадными выкриками. На помосте оказывались разные люди, в том числе и крепкие, сноровистые, явно не чуждые настоящего оружия. Однако зрители охотней приветствовали и щедрей награждали тех, кто выглядел странно и смешно, а держался пусть не умело, зато дерзко. Любимцами толпы стали малец-бесеныш; огромный кузнец, весь заросший черными волосами, будто шерстью, и ревевший как зверь; косоглазый паренек, что дрался в шлеме-тыкве, а после победы сорвал его с головы и жадно отгрыз кусок. Однажды на помост взобралась даже женщина - крупная грудастая матрона.
   - Разве поле брани - место для женщины? - воскликнул пестрый скоморох.
   Размашистым движением матрона откинула за спину косу и взглянула на него, сурово сведя брови:
   - Знаешь ли ты, несчастный, кто я? Пред тобою - правительница Северных Лесов, Медвежья леди! Я разорву любого, кто выйдет против меня!
   На помост протиснулся кузнец:
   - Ну, тогда я - твой медведь! Харррр!
   Женщина вооружилась соломенной палицей, а кузнец - мешком, и они сошлись под азартные вопли толпы. "Медвежья леди" держалась достойно и несколько раз смачно угостила кузнеца дубиной по бокам и по заднице, а он подыгрывал ей, завывая и даже жалобно всхрюкивая. Но затем он не рассчитал удар мешком, и женщина полетела кубарем, чуть было не скатившись с помоста. Кузнец помог ей подняться и разделил с нею выигрыш.
   Хармон смеялся вместе со всеми, пару раз швырял на помост медяки, однако наметанным глазом присматривался к бойцам. Конюхи, кузнецы, пьяницы и дети мало интересовали его. Он высматривал тех, кто походил на настоящих воинов. Пусть оружие было шутовским, но стойка бойца, манера двигаться быстро выдавали навык. К тому же, эти люди не страдали избытком гордости, раз уж они вышли на потешные бои. Неплохое качество - отсутствие гордости. Ценное качество воина, по мнению Хармона Паулы Роджера.
   Вскоре он присмотрел того, кого искал. Парень был молод, но статен. Он выходил на бой с обнаженным торсом, и мышцы бугрились по груди и спине. У него были длинные каштановые волосы, темные усики и бородка. Черты лица правильные, даже сказать - красивые. Принарядить его - глядишь, сойдет и за благородного. Парень трижды взбирался на помост, и всякий раз выбирал деревянный меч, липкий от патоки. Почуяв его сноровку, скоморохи ставили против него людей покрепче, но парень побеждал почти без труда. Он хорошо владел мечом - по крайней мере, хорошо по меркам Рыночной площади Смолдена. Его противники уходили, почесывая ушибы, все в темных пятнах патоки, а победитель вскидывал "клинок" в салюте. Денег ему бросали немного: зрителям не нравилось, что парень слишком серьезен. Зато рыжая девица целовала его с явным удовольствием.
   В решающем поединке Кровавый Красавчик (так окрестили его скоморохи) сошелся со Зверем-кузнецом. Кузнец взял копье с апельсином в правую руку и булаву из свиного окорока - в левую, Красавчик вновь вооружился липким мечом. Затем скоморохи завязали обоим глаза. Башнеголовый заявил:
   - Истинный герой одолеет противника и вслепую, ибо руку его направляет...
   - Нюх?.. - предположил пестрый.
   - Болван! Его руку направляют боги!
   Бой начался. Кузнец ринулся в атаку, размахивая копьем. Он надеялся нащупать противника длинным оружием, а затем огреть окороком. Красавчик держал меч наготове и пару раз умудрился парировать удар копья, но не развивал успех, а только кружил по помосту. Он явно робел и не знал, как вслепую подступиться к противнику. Окрыленный успехом, кузнец ревел все громче, орудовал копьем все яростней и, в конце концов, сбил шапку с башнеголового. Кора разлетелась на кусочки, скоморох взревел:
   - Будь проклят черенок лопаты, вырывшей гнилую яму для твоего паскудного зерна, никчемное древо!
   Кузнец повернулся на голос, а Красавчик атаковал. Меч свистнул у самой груди кузнеца, и тот, ощутив движение воздуха, взмахнул одновременно копьем и окороком. Но Красавчик отбил копье, уклонился от окорока и треснул деревяшкой по руке кузнеца.
   - Северный Зверь лишился лапы! Его грозная булава упала наземь! Истекая кровью, он все же...
   Кузнец и вправду выронил окорок, но правой рукой перебросил копье назад, перехватил поближе к острию и, когда Красавчик замахнулся для нового удара, сделал мощный выпад. Апельсин пришелся прямо в голую грудь парня и брызнул соком во все стороны. Красавчик отлетел и шлепнулся на задницу. Толпа взорвалась хохотом. Скоморохи сняли с бойцов повязки и присудили победу кузнецу. Монеты щедрыми брызгами посыпались на помост.
   Когда парень сходил по ступеням, Хармон перехватил его взгляд. Злость, досада, обида. Обиды - больше всего. Как раз то, что надо.
   Хармон пробился к нему и взял за плечо.
   - Как тебя звать?
   - Тебе-то что?.. - буркнул Красавчик.
   - Есть работенка для парня с мечом. У тебя ведь имеется меч?
   - Имеется.
   - Гостиница "Желтая гусыня", время вечерней песни. Захочешь - приходи.
   С тем Хармон Паула и оставил его.
  
   Вторую половину дня Хармон провел у лотков местных торговцев. Разглядывал товар, находил изъяны, нещадно сбивал цену, заговаривал зубы купцу, уходил к соседям, возвращался. "Так до чего мы договорились, добрый хозяин? Восемь монет за кувшин? Десять?.. Отчего же мне так хорошо запомнилось -- восемь?" Он приобретал стекло и бронзу, посуду и мелкую утварь -- то, что в Альмере испокон водилось в избытке. Он выбирал предметы поизящней и покрасивее, редкие, необычные, чем-то притягивающие взгляд. Примечал их сразу, с первого взгляда на лоток, но для виду начинал осмотр совсем с других товаров, даже торговался за них. Затем невзначай переключался на то, что изначально его интересовало: "А это что за штука? Зеркальце? Взять, что ль, и его -- жену порадовать... да мелковато, в этакое ее мордашка-то и не уместится..." Хармон прекрасно знал, что зеркала большего размера всегда выходят плохого качества -- изламывают, раздувают или сжимают отражения. В этом же, крохотном, все виделось ясным и четким, как дно горного ручья. "Нееет, хозяин, ты не говори мне -- хороший товар, ты скажи -- дешевый. Жена меня что спросит, как домой вернусь? Сколько монет привез, вот что она спросит!"
   По правде, сейчас товар не очень-то интересовал Хармона. Он делал свое дело как следует, но предвкушал изюминку нынешнего дня -- покупку человека. Хороший торговец покупает людей и продает себя -- сегодня эта фраза имела прямой смысл.
   Хармон Паула Роджер вернулся в гостиницу незадолго до вечерней песни. Оставил улов, взял у Луизы дневную выручку и расположился в гостиничной харчевне. К его удовольствию, за одним из столов обретались двое в куртках городской стражи, недавно сменившиеся с дежурства, если судить по вальяжным позам и туповатым сытым ухмылкам. Хармон подсел к ним, угостил обоих элем и повел неторопливую беседу.
   Стражники любили благодарных слушателей. А кто же не любит?
   - В Альмере? Как дела-то?.. Да как всегда: люди трудятся в поте лица, знать богатеет, - рассказывал первый стражник, розовощекий и мордатый. - Все своим порядком идет - у нас в Альмере всегда так, по порядку.
   - Ну уж не всегда, - вставил второй. - В соборе вот маляр пол-стены расписал, а потом деньги взял, работу бросил да и сбежал. Ищи теперь пташку в небе.
   - Да что ты! - поразился Хармон.
   - Это еще что, - перехватил нить первый стражник, - на южной-то башне строитель с лесов упал! С самого верху. Прямо внутрь собора!
   - Наружу, - поправил второй.
   - Внутрь. Если бы наружу упал, полгорода бы сбежалось, и все бы знали.
   - А если внутрь, то вышел бы дурной знак, и собор бы закрыли.
   Мало помалу переключились на дела имперские. Восток Альмеры прилегал к Землям Короны -- они начинались через пару миль за рекой. На этом основании стражники считали себя знатоками имперской жизни.
   - А слыхали вы, что наш владыка Адриан нынешним летом намерен жениться?
   - Слыхал, - ляпнул Хармон, и стражник тут же помрачнел. Зато второй вклинился:
   - Но это еще, знаешь ли, не наверно. Летом, как будут игры, Адриан станет выбирать себе невесту. Но ведь еще не точно, что выберет. А ну, как не выберет?
   - Как это не выберет? Ты думай, что говоришь! Он же владыка! Решил выбрать - значит, выберет.
   - И кого же он выберет, может ты и это знаешь, умник?
   - Кого-кого... Мало ли, кого выбрать можно. Девиц там в столице - их же видимо-невидимо, притом - все благородные. Вот, хоть бы, Бекку Наездницу...
   - Лошадницу из Литленда? - стражник едко заржал, довольно-таки по-лошадиному. - Скажи еще, медвежью жену с севера!
   К слову о медведице, Хармон рассказал про потешные бои. Стражники загоготали. Как раз тогда в харчевню вошел Красавчик. Сейчас он еще больше соответствовал прозвищу: поблескивали металлические бляшки, которыми был усилен нагрудник из вываренной кожи, меч и кинжал вложены в расшитые узором ножны, на голове был стальной полушлем, на лице -- надменная ухмылочка. С плеч спадал зеленый плащ и несколько портил собою картину, поскольку зеленым он был, пожалуй, с год назад, а с тех пор выгорел, вылинял и сделался серо-салатовым с желтизной.
   Хармон махнул ему, мол, сядь вон там и подожди. Городские стражники обратили внимание на Красавчика:
   - Это еще что за птица? Хармон, знаешь его?
   - Он пришел наниматься ко мне в охрану, - невинно сообщил Хармон, и тут же получил с дюжину советов.
   - Не бери его, - посоветовал краснолицый стражник. - Видишь -- щеголь какой, и морду воротит, будто благородный. Станет тебе привередничать: еду получше, вино послаще, постель потеплее, да оплату побольше, и все равно недоволен. Знаем таких -- над нами, было, такого командиром поставили, баронского бастардика.
   - Бери, - посоветовал другой. - Шлем и бляшки на броне, видишь, хорошо начищены -- значит, не ленив. Высокий, здоровый, а сила многое решает. Мечом владеет, меч -- хорошая штука. Меч -- он против всего работает: и против топора, и против копья, и шпагу им можно побить при сноровке, и булаву.
   - Дело твое, Хармон, - проскрипел первый. - Но если решишь брать, то обязательно вели сперва двадцать ведер воды принести, потом -- яму вырыть, потом -- телегу распрячь. Вот коли сделает все это, не пикнув, - значит, можно брать. А станет нос воротить -- значит, щенок благородный, с таким хлопот не оберешься.
   - И меч его проверь, - посоветовал второй. - Спроси, где кован -- в замке или в деревне, спроси, закалка двойная или тройная. А то, меч плохой будет -- сломается в первой драке, а новый по монетке-то ударит.
   Дальше стражники перечислили недостатки экипировки Красавчика, потом перекинулись на его коня, которого не видали, но легко вообразили, и принялись обсуждать плоды воображения. Парень в линялом плаще сидел за своим столом в другом конце зала, цедил какое-то пойло и хмуро поглядывал на них, все больше теряя терпение. Наконец, стражники сошлись на мнении, что хороший конь для воина -- это кобыла, не крупная и не мелкая, а холкой этак под шею всаднику, поджарая, с развитой грудью и непременно гнедая. Хармон распрощался с ними и пересел за стол Красавчика.
   Первым делом он окинул взглядом наручи парня. На плаще Хармон не заметил никакого герба, на наручах его тоже не было. Затем посмотрел в лицо Красавчику, прочел на нем нетерпение и раздражительность, однако и не подумал просить прощения.
   - Меня зовут Хармон Паула Роджер, - сказал торговец и умолк.
   - Я -- Джоакин Ив Ханна, - ответил воин.
   "Ханна? Имя бабки, а не имя отца? Даже так! Чадо благородных?.." Но выяснять это сразу Хармон не стал, а с полной серьезностью произнес:
   - Ты хорошо дрался сегодня.
   - Да ну... - отмахнулся Джоакин.
   - Потешный бой, шутовское оружие... Понятно, что все это -- насмешка над воинским делом. Но ведь умение-то и с деревянным мечом заметно.
   Хармон с наслаждением поглядел, как на лице Джоакина отразилась несуразная смесь смущения, самодовольства и стыда.
   - Ну, да... - выдавил Джоакин и порозовел.
   - Я приметил тебя утром и подумал: а этот парень знает толк в сражениях. В нынешнее-то время, да еще в Альмере, нечасто такого встретишь.
   "Сражением" утреннюю возню на помосте назвать было сложно, скорей уж мордобой или потасовка. Но Хармон не сомневался, что именно слово "сражение" придется парню по сердцу. И верно, тот зарделся пуще прежнего.
   - И ты, как я понял, путешествуешь. Скитаешься по миру, ищешь приключений -- верно?
   - Это как ты понял? - переспросил Джоакин.
   Вообще-то, Хармон понял это по видавшему виды плащу воина -- не одну сотню миль надо проехать, чтобы привести плащ к подобной плачевной старости. Однако вслух сказал:
   - Альмера -- земля мещан, ремесленников, а у тебя лицо воина. Ты прибыл из краев посуровей, чем здешний. Может, с Запада?
   Хармон не сомневался, что Джоакин родом из Южного Пути -- это слышалось по выговору. Любопытно было, соврет ли он на сей счет.
   - Я с Печального Холма, что в Южном Пути, - честно ответил Джоакин.
   - И ты -- сын дворянина?
   - Сын рыцаря, - уточнил Джоакин.
   - Но сам -- не рыцарь?
   Джоакин помотал головой.
   - И отчего же так вышло? Сын рыцаря, хорошо владеющий мечом, не служит своему сюзерену, не становится защитником родной земли, а пускается в странствия?
   Парень хмуро вздохнул.
   - Наша деревня -- однощитная. Мой отец -- рыцарь. Он передал свой щит первому сыну - моему старшему брату. Второй сын -- средний брат -- служит старшему оруженосцем. Я -- младший брат.
   Хармон невольно усмехнулся и тут же исправился, добавил в усмешку печали и сочувствия. Чего-то подобного он и ожидал. Извечная беда мелкой знати: крохотные феоды, отпущенные ей, способны содержать одного тяжелого всадника, в лучшем случае -- двоих. Лишним сыновьям остается скудный выбор: торговать мечом или ходить за плугом.
   - Кому ты уже служил?
   - Барону Бройфилду на севере Альмеры.
   - Почему ушел от него?
   - Мы... разошлись в вопросах чести.
   "Барон тебя выгнал, - решил Хармон. - Еще и не заплатил. Интересно знать, почему?.."
   - А кроме Бройфилда?
   - Прежде я был в войске графа Рантигара, мы бились за Мельничные земли.
   Хармон присвистнул. Вот этого он не ожидал!
   - То есть, ты побывал на большой войне?
   Джоакин кивнул со сдержанной важностью. Да уж. Насколько знал Хармон по рассказам, прошлогодняя Война за Мельницы была суровой резней. Графу Рантигару достало ловкости и полководческого таланта, чтобы склепать из разномастных западных рыцарей, ополченцев и наемников довольно крепкое войско в двенадцать тысяч мечей. С ним он перешел Гулкий брод и вторгся на спорные Мельничьи земли. Бароны-Мельники не сразу сумели объединиться, и Рантигар захватил один за другим четыре замка, а затем выиграл трудную битву в полях, развеяв баронские отряды. Однако, Мельники оборонялись отчаянно и упорно, огрызались из-за крепостных стен, налетали с полей легкой конницей. Войско Рантигара наступало, но таяло. В конце концов, дело решило вмешательство...
   - Насколько я помню, - сказал Хармон, - вы потерпели поражение.
   - Против нас выставили кайров. Первая Зима прислала Мельникам свой батальон, - холодно пояснил Джоакин. - Мы тоже просили помощи Первой Зимы, как и Мельники. Но герцог помог им, а не нам.
   И правильно сделал, по мнению Хармона. Если отбросить вычурные дворянские словечки, то, чем занимался Рантигар, называлось бы резней и грабежом. Однако, участие в этой бойне делало честь Джоакину как воину, в особенности -- тот факт, что он вышел из нее целым.
   - Ну, что же, приятель, расскажу-ка я теперь о себе.
   И рассказал.
   Хармон Паула Роджер - торговец. Без малого двадцать лет он колесит по востоку Империи, покупает то, что есть в избытке, везет и продает там, где этого не хватает. Шелк, бархат, сушеные фрукты -- в Альмеру, стеклянную и бронзовую утварь -- в Южный Путь, серебро и копченые колбасы -- в Земли Короны. Ему принадлежат девять лошадей, два фургона и открытая телега. Служат Хармону шесть человек. Нередко он торгует на городских площадях, откинув задний борт фургона. Если предложат хорошую цену, сбывает весь товар скопом кому-то из местных торговцев. Но главный доход приносят Хармону благородные. При этих словах Джоакин оживился, и Хармон подмигнул ему. Да-да, благородные. Только не те дворяне, что разъезжают по городам блистающими процессиями с гербами на попонах; не те, что пляшут на столичных балах и похваляются на играх и турнирах; не те, что собирают войска и рубятся друг с другом за ценные земли. Нет, иные. Есть в Империи немало дворян, сторонящихся шумной светской жизни. Кто стар, кто устал, кто нелюдим, а кто слишком умен для всей этой кутерьмы. Они живут в своих замках и поместьях, редко выезжая даже в ближайший город. Вот к ним-то и наведывается в гости Хармон Паула Роджер и предлагает товар -- купленный за много миль, отлично подобранный под вкус хозяина и хозяйки.
   - И много у тебя... ммм... покупателей?
   - Пара дюжин зажиточных рыцарей, несколько баронов в Альмере, несколько -- в Южном Пути.
   - Тебя принимают в их замках?
   - И за их столом, - У Джоакина загорелись глаза, Хармон не сдержался: - И в постелях их жен.
   Парня перекосило. От возмущения или от зависти -- этого Хармон не разобрал. Торговец сжалился над ним:
   - Учись понимать шутки -- пригодится в жизни.
   Джоакин сдержанно улыбнулся и только теперь спросил:
   - Сколько ты платишь?
   Важная штука -- вопрос о цене. Задать его в нужный момент -- немалое мастерство. Кто мнит себя ловким дельцом, поспешит с вопросом, и этим лишь выдаст свое нетерпение и заинтересованность. А неопытный простофиля, напротив, затянет дело и заговорит о цене лишь тогда, когда крючок с наживкой уже глубоко войдет в его глотку. Джоакин затянул с вопросом.
   Хармон назвал сумму. Она была много выше той, что получает старина Доксет, и чуть побольше той, которую имеет Снайп. Однако, вдвое меньше денег, что платят наемному мечу в походе, и, может статься, даже меньше жалованья смолденского городского стражника. Очень даже может статься.
   Джоакин скривился, как от кислого вина.
   - Ну, приятель, мы же не на войне, - примирительным тоном сказал Хармон. - Ты будешь спать в фургоне или в гостиницах, есть будешь вдосыта, а Луиза, к слову сказать, недурно стряпает. Жизнь твоя не окажется в опасности, в шкуре не появится новых дырок, кроме тех, которые предусмотрели боги. А наибольшие подвиги, что от тебя ожидаются, - поколотить нахального бродягу или отсечь пару пальцев карманнику.
   - Но ты -- торговец...
   "Ах, вот оно что! Для тебя, стало быть, слишком мало чести -- служить мне. На это намекаешь?"
   - А ты -- наемник, - ровно произнес Хармон, исподлобья глядя в глаза Джоакину. - Притом, нищий наемник.
   Джоакин вскинулся.
   - Я не наемник!..
   - Ну, а кто? - так же ровно отрезал Хармон. - Ты не рыцарь, не оруженосец, не ополченец, у тебя нет сеньора, и ты продаешь свой меч за деньги. Продаешь даже скоморохам. Как же тебя назвать, приятель?
   Джоакин смешался и отвел взгляд. Хармон встал.
   - Значит, вот как сделаем. Я пойду спать. Завтра с утра мы трогаемся в путь. Хочешь служить мне -- приходи. Не хочешь -- уедем без тебя. Да, и вот что. До утра научись говорить мне: "вы". А слово "хозяин" мне нравится еще больше.
  
   Хармон Паула Роджер не сомневался, что молодой воин придет утром к постоялому двору. И он пришел, а верней, приехал. Под ним была поджарая гнедая кобыла.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   22 марта 1774 г. от Сошествия
   Первая Зима, герцогство Ориджин
  
   Карета скрипнула рессорами, сойдя с верхней точки перевала, - словно вздохнула с облегчением. Эрвин очнулся от дремоты и глянул в окно. Дорога плавно уходила вниз, змеясь по склону, и справа возносились к облакам хмурые утесы, а слева... Долина на миг ослепила Эрвина. Она была изумрудным пятном, манящей оттепелью среди скал, весенним цветком, пробившимся сквозь снег. Домики крестьян под соломенными крышами -- аккуратные, крохотные при взгляде с птичьего полета -- казались золотистыми кусочками свежего хлеба. Между ними то там, то тут рассыпана сахарная пудра. Невозможно рассмотреть крупицы с расстояния в добрый десяток миль, но Эрвин знал, что это -- отары овец. А у восточного края долины лежал подлинный алмаз -- голубое озеро. Город прирастал к нему, втискивался в уютный просвет меж водой и скалами, а герцогский замок врезался в озеро, черным клыком засел в его синеве. Если по правде, то нужно признать: родная долина весьма красива. Блистательна той особой красотою, какой бывают наделены лишь женщины и песни, крайне редко -- строения и места.
   - Ничто прекрасное не должно пахнуть нищетой, - сказал Эрвин и подмигнул городу, лежащему внизу. - Можешь не поверить, но терпеть осталось недолго. Я принес тебе спасение.
   Карета начала спуск, набирая ход.
   Чертовски странно - возвращаться домой с чувством предвкушения. Эрвин хорошо знал, чем встретит его родная земля. Древний город, полный солдат и нищих; фамильный замок, напряженный и хмурый, как воин на часах; отцовские вассалы с каменными масками вместо лиц; сам отец, обладающий дивной способностью вложить угрозу в любое слово или движение, даже в молчание. И сестра - редкий проблеск света. Через неделю Иона выйдет замуж. Ее супругом станет граф Виттор Шейланд - правитель судоходной реки Торрей и узкой полоски прибрежной земли. Отец Виттора был банкиром, дед - купцом. Ни славой, ни могуществом, ни древностью рода он - не чета Ионе. До такой степени не ровня, что свадебные торжества будут выглядеть дурной комедией. И, несмотря на все это, Эрвин чувствовал предвкушение.
   Я сделаю кое-что. Я принесу перемену. Таков будет мой свадебный подарок, дорогая Иона! Десять поколений великих предков -- славных военачальников и доблестных рыцарей -- не смогли побороть единственного противника: бедность. А я смогу! Забавно, правда? Я - не рыцарь, не полководец, я -- белая ворона. Однако тем, кто вернет славу Первой Зиме, буду именно я. Ты оценишь иронию, любимая сестричка.
   Окончив спуск, карета прошла несколько миль петляющей пыльной дорогой и вкатилась в город. Он почти не изменился: те же аккуратные узкие дома в три окна, сжатые в плотную линию; остроконечные башни храмов и хмурые приземистые казармы; торговые ряды, крытые красной черепицей; арочный акведук, протянувшийся с гор, и очереди у водяных труб; гранитные всадники на площади Славы и чумной монумент на площади Милосердия... Эрвин придирчиво разглядывал улицы Первой Зимы, высматривая признаки бедности - и, к своему удовольствию, находил их в достатке. Поврежденные мостовые, истерзанные щелями; обвалившаяся штукатурка на фасадах; толпы попрошаек на папертях, унылая тишина у торговых рядов. Прекрасно!
   А вот и собор Светлой Агаты -- величавая громада, увенчанная сотней шпилей и охраняемая полчищами химер. Их -- этих каменных чудовищ всевозможных размеров и мастей -- здесь имеется триста тридцать шесть (если считать и двух презабавнейших крылатых поросят, притаившихся под водостоками южной башни). Но странно: западный придел собора стоял в лесах, а вдоль его фундамента пролегала глубокая траншея, в которой возились люди с лопатами. Что происходит? Треснул фундамент, проседает стена? Храм требует срочного ремонта? То, что нужно! Милость богов - не иначе! Отец ревностно относится к собору Агаты. Он может смотреть сквозь пальцы на обнищание горожан, но для ремонта храма станет искать средства любой ценой. А значит, он будет сговорчивее!
   - Благодарю тебя, святая Праматерь! - Эрвин с улыбкой поклонился скульптуре Светлой Агаты над фасадом собора. - Трещина в фундаменте - отличная задумка! Я всегда знал, что могу на тебя положиться.
   Приметив кареты с гербами Дома Ориджин, строители принялись выкрикивать приветствия. Горожане на площади вторили им:
   - Милорд Эрвин!
   - С возвращением, милорд!
   - Слава Ориджинам! Слава Ориджинам!
   Мать бросила бы им пригоршню серебра. Иона помахала бы тонкой рукой и улыбнулась с таким трогательным румянцем, что впору всплакнуть от умиления. Отец... отцу было бы плевать, кричат ли ему что-то. Эрвин София Джессика рода Агаты, наследный герцог Ориджин так и не научился отвечать на приветствия черни - в них ему неизменно слышалась насмешка. Он задернул шторку на окне кареты.
   Экипаж пересек мост и остановился за первой, низкой стеной замка, во внешнем дворе. Эрвин раскрыл дверь и нетвердыми с долгой дороги ногами ступил на родную землю. На родной булыжник, если быть точным, - тщательно вымытый, но все же отдающий конским навозом, забившимся в щели.
   Как назло, двор был полон людей, и появление лорда не осталось незамеченным. Его мигом окружили, осыпали приветствиями. Слуги схватили кладь, поволокли; кто-то желал Эрвину здравия, кто-то кланялся, кто-то салютовал; служанки поодаль откровенно таращились, перешептываясь; верховые кайры в красно-черном, эскортировавшие его, замерли над толпой. Конные статуи отцовского могущества. И - мой инструмент. Мой прекрасный, решающий довод! Эрвин махнул рукой всаднику:
   - Кайр, я желаю увидеть отца, и поскорее. Доложите обо мне!
   - Слушаюсь, милорд.
   Воин исчез. Кто-то сунул в руку Эрвину кубок орджа -- горького пойла, разящего шишками. Он влил в себя весь кубок одним залпом, надеясь быстрей отделаться, скривился, с трудом выдохнул.
   - Слава молодому герцогу!
   - Долгих лет семье Ориджин! Долгих лет Первой Зиме!
   Эрвин стоял среди толпы, как болван, хрипя обожженной глоткой. И что же, мне торчать здесь, с челядью, пока отец не соизволит принять? Почему никто из семьи меня не встречает?!
   Едва он успел подумать об этом, как увидел Иону. Сестра... Хрупкая фигурка из белого фарфора, очень подвижные, тревожные губы, темные-темные глаза, чуть рассеянные, словно подернутые дымкой... И пестрые перья попугаев, вплетенные в смоляные волосы, и кружево снежной шали - ореол радужных искр вокруг лица.
   - Я счастлив видеть вас, леди Иона София, - Эрвин поцеловал ей руку с лукавой улыбкой. Глаза сестры шаловливо сверкнули.
   - И я несказанно рада вам, лорд Эрвин София, - она церемонно поклонилась ему. - Встаньте же и будьте моим добрым гостем. Разделите со мной радость, вино и хлеб.
   И потянула его за руку вглубь двора, ко входу в теплицу. Лишь только дверь закрылась за ними, Иона обняла его. Эрвин ощутил, что она дрожит.
   - Тебе холодно?
   - Мне всегда холодно... Почти, - шепнула она и провела ладонями по его щекам. Пальцы были горячими.
   - Как я справляюсь? - спросила Иона, разомкнув объятия. - Я о приветствии. Неплохо выходит, правда? Мне предстоит встретить пять сотен гостей... или тысячу... а может, весь Север. Иногда кажется, что я буду первую неделю заниматься лишь приветствиями, а вторую - лишь прощаниями.
   - Ты прекрасна, - сказал Эрвин, покачав головой, - но приветствие... ммм...
   Отступил на шаг, задрал подбородок, глядя чуть в сторону, протянул руку.
   - Милорд... я рада... будьте моим гостем. Говори через силу, будто нехотя. Понимаешь? Поменьше душевности, совсем мало. А то еще решат, что ты и вправду им рада.
   Тревожные губы сестры искривились наподобие улыбки, верхняя чуть поджалась, едва-едва обнажив зубы.
   - Милорд, будьте моим гостем и разделите мой хлеб. Свою душевность оставлю при себе, если вам угодно.
   - Да, много лучше, - согласился Эрвин. - Ты - Принцесса Севера. Все эти гости недостойны тебя - ни по отдельности, ни вместе взятые.
   - И жених?
   - Он - в первую очередь. Жених - предводитель тех, кто тебя недостоин. В его руках знамя.
   Иона улыбнулась:
   - Не могу понять, ты маскируешь ревность заботой или высокомерием? В любом случае, у тебя скверно выходит, ты это знаешь?
   - Ммм...
   Когда не находишься с ответом, задай встречный вопрос.
   - Как твое здоровье?
   Иона сорвала цветок азалии, понюхала, помахала перед носом у брата.
   - Это - неважный вопрос.
   - Тогда такой: что нового в Первой Зиме?
   - И это не имеет значения.
   - Кто будет среди гостей?
   - Нет, нет, ужас! Спроси о том, что действительно хочешь узнать!
   - И что же я хочу узнать?
   - Ты хочешь спросить, счастлива ли я невестой. И боишься в одночасье и того, что я несчастна, и того, что слишком счастлива. Твое сердце замирает от волнения при мысли, что муж мой окажется бесчувственным камнем, и в Шейланде я выплачу все глаза от тоски по тебе и матери, а дальше провалюсь в нескончаемую череду беременностей и истеку кровью, выдавив на свет очередное графское чадо. Но потом ты воображаешь, что я без памяти влюблена в графа Виттора и забуду вас, едва ступив на корабль. Ты представляешь, как после двух или трех лет моего молчания ты приедешь в Шейланд под скверным политическим предлогом, и я выйду к тебе в фамильных цветах мужа, без малейшего намека на перья в волосах, и протяну руку, глядя вот так, чуть в сторону: милорд... войдите, будьте нашим гостем. Да, именно -- нашим. И тогда ты...
   Эрвин схватил ее за плечи и, как следует, встряхнул.
   - Да будь ты проклята, сестрица! Ответь уже, наконец!
   Оба рассмеялись, утихли, и на губах Ионы осталась мягкая улыбка.
   - Отвечу. Я счастлива. Счастлива, что уеду отсюда. Никогда не была в Шейланде и не знаю, что там, как там. Знаю одно: там будет иначе. Возможно, не будет холодно. Наверное, не будет скал и лугов, а будет лес и большая река с кораблями. Может статься, будут дожди и грязь, может, мои платья будут всегда серыми и мокрыми, как дворовый пес. Но может, там мне и не захочется вплетать перья. Возможно, вокруг будут люди с живыми лицами, возможно, они станут смеяться или плакать, или кричать от гнева и топать ногами от обиды... но не выхватывать мечи и рубить обидчика на куски, при этом ни на миг не меняясь в лице. Там все будет иначе, Эрвин, и да, я счастлива.
   - Но?..
   - А есть но?
   - Есть. Ты говоришь все это ради "но", которое пойдет следом.
   - Но, - Иона поймала его взгляд, взяла за руку. - Я не уверена, что люблю графа. Я счастлива, но едва ли люблю его. Он -- забавное создание, к которому я смогу привыкнуть.
   Эрвин взял у нее цветок и приложил к губам сестры.
   - Все изменится, очень скоро. И самое удивительное: все изменится к лучшему!
   Иона округлила глаза:
   - Ведь ты говоришь не о свадьбе?
   - О, нет! Я о тех переменах, что привез с собой. Дайте мне поговорить с отцом - и я переверну мир.
   - Что ты хочешь сделать?
   - Хочу найти нашего с тобою родителя и убедить его сказать одно-единственное слово: да!
   - Так мало?..
   - Все остальное уже сделано, сестрица! Нужен только последний шаг.
Он вышел из теплицы, увлекая Иону за собой.
   Замок был полон гомона и движения. Завтра прибудут первые гости, а сегодня столица Ориджинов наряжалась, чистила перья, готовила угощения и забавы. Крестьянские телеги одна за другой вкатывались на подворье, и слуги окружали их, бойко расхватывали груз, волокли в погреба сыры, колбасы, солонину, мешки муки; катили бочонки вина и орджа; уносили в залы огромные связки разнотравья. Служанки, звонко перекрикиваясь, развешивали по балконам башен, галереям крепостных стен ленты и цветы. Мальчишки вели в конюшню нескольких жеребцов, а те артачились и всхрапывали, возбужденные людской кутерьмой. Городские купцы толпились у ворот кладовой, спорили о чем-то с кладовщиками; носильщики сгружали с телег короба с товаром, складывали угловатой кучей на краю подворья. В небо взметнулась пробная шутиха и гулко бахнула, каменные стены отбросили эхо.
   Завидев Эрвина, большинство кланялись или салютовали, с улыбкой приветствовали:
   - Слава Первой Зиме! Здоровья молодым лорду и леди!
   - Они действительно так рады мне, - спросил Эрвин скептически, - или сказывается веянье грядущего праздника?
   - Даже не сомневайся, рады. Не отнекивайся, - улыбнулась Иона.
   Пожалуй, в этом была доля правды. Замковая челядь и низкородные горожане любили герцогских детей сильнее, чем самого герцога с его вассалами. Они видели в молодых Ориджинах больше человечности. Хотя, по меркам Первой Зимы, это могло бы сойти за оскорбление.
   У дверей малой трапезной, как и у входов в башни, стояла пара часовых. Черные плащи, черные шлемы и алые камзолы поверх кольчуг, на груди каждого - фамильная летучая мышь Ориджинов со стрелою в когтях. Часовые молчали; с приближением Эрвина, они положили ладони на рукояти мечей - в знак бдительности. Когда-то Эрвин спросил отца, зачем в замке столько стражи, если уже полвека герцоги не знали вассальных мятежей. "Это нужно не для нас, а для самих воинов, - ответил отец. - Необходимо умение, чтобы нести вахту".
   - Я ищу лорда Десмонда, - обратился Эрвин к воинам. - Не здесь ли он, случайно?
   - Не знаем о его светлости, милорд. Здесь, в трапезной, ваша матушка, милорд.
   Вот незадача! Эрвин жаждал увидеть отца. Полгода расчетов, хитроумных переговоров, иносказательных бесед, обещаний, угроз - всего того, из чего плетется ткань политики. Затем - месяц дороги в размышлениях и ожидании нынешней встречи. Один-единственный разговор с отцом, одно-единственное "да" должно увенчать все старания! И Эрвину не терпелось его услышать.
   Однако, если сейчас уйти, мать будет оскорблена, что сын не захотел повидаться с нею. Что ж... Эрвин раскрыл дверь малой трапезной.
   Герцогиня София Джессика Августа являла собою суть и смысл светской жизни Первой Зимы. Не будь ее, замок жил бы лишь турнирами и воинскими посвящениями. Она же привносила в Первую Зиму душу.
   Леди София поощряла музыку и живопись, устраивала певческие состязания, открывала театры. По-детски радовалась каждому найденному ею таланту, столь же бурно разочаровывалась. Неизменно приходила к выводу, что люди пусты, поверхностны, грубы и недостойны ее стараний, однако не оставляла своей деятельности. Заботясь о душах горожан, она изматывала епископа и святых отцов требованиями прочесть проповедь на ту или иную тему, вступала в теологические споры, обвиняла в безразличии и глупости. Затем, добившись желаемого, жертвовала церкви огромные суммы и следила, чтобы деньги были истрачены исключительно на фрески и скульптуры.
   Не меньше пятисот золотых эфесов в год герцогиня раздавала полудюжине госпиталей, ею же учрежденных. При этом она почитала медицину грязным, омерзительным ремеслом, брезговала появляться в палатах и никогда не интересовалась, на что расходуются ее пятьсот эфесов. Эрвин подозревал, что добрая половина этой суммы оседает в карманах госпитальных управителей.
   - Мой милый Эрвин!.. - всплеснув ладонями, герцогиня вышла навстречу сыну и стремительно поцеловала в обе щеки. - Как ты добрался? Дорога развлекла тебя или утомила?
   Не дав ему времени ответить, мать сама же продолжила:
   - Южный Путь так мучительно безвкусен, так пуст... Люди мельтешат на станциях, кричат, торгуют, желают чего-то. Я истощаюсь, находясь среди них. Хочется ночевать в поле, а в городах вовсе не открывать дверей экипажа. Лишь горы приносят успокоение...
   Эрвин попытался заверить леди Софию, что доехал хорошо, сохранив душевное и телесное здоровье. Герцогиня положила ладонь сыну на плечо, давая понять, что слышит его, а сама обернулась в сторону слуг на приставных лестницах, развертывающих по стене яркое полотнище.
   - Нет же, нет! О, боги! Что вы делаете? Это "Сошествие Праматери Янмэй", в нем столько празднества! Ему следует висеть вон там, против южных окон, и оно заискрится. Сюда поместите нечто помягче, что-нибудь тенистое...
   - "Агата в гроте косули"? - предложила Иона.
   - Да, да, словно с губ сняла!
   Эрвин огляделся. Три гобелена уже нашли свое место на стенах, еще несколько полотнищ слуги с величайшей осторожностью переносили по залу. Люстры свисали с потолочных стропил так, чтобы выгодно освещать те или иные фрагменты полотен. В воздухе висела щиплющая мелодия, навевающая не то мечтательность, не то зеленую тоску.
   - Миледи, гобелены?.. - удивился Эрвин.
   - Да, дорогой! Ты тоже чувствуешь, как они хороши здесь? В замковой часовне для них было слишком мрачно.
   - Но это же малая трапезная, она - для слуг!
   - Только не во время свадьбы, мой милый. Челядь разместится во дворе, под открытым небом. Здесь будет музыкальный салон, - и громче, слугам: - Свечи выше - те, что возле Праотцов! Праотцы пасмурны, как им и подобает, а пятно света на лицах все испортит.
   Музыкальный салон?.. Эрвин поднял брови. В замке Первой Зимы - этом угрюмом бастионе? Что ж, возможно, и неплохая идея. Это развлечет первородных гостей и смягчит суровость замка, а графиня Сибил Нортвуд позеленеет от зависти, что само по себе забавно. Но вот мастерство музыкантов оставляло желать лучшего. Клавесин, арфа и свирели мучительно старались попасть в унисон, но никак не справлялись с трудной задачей. Одна из свирелей уносилась галопом вперед, словно конница авангарда, клавесин рысил следом, арфа погружалась в отрешенное самосозерцание. Именно она и придавала оттенок тоски. Судя по одежде, свирели были из группы бродячих артистов, а клавесинист и арфистка - горожане Первой Зимы.
   - Крестьянское ополчение идет в бой, - прокомментировал Эрвин. - Чудеса выучки и дисциплины.
   - Не рань мое сердце еще глубже, жестокий отпрыск, - вздохнула герцогиня. - Они довольно неплохи каждый в отдельности, хотя вместе еще не сыгрались. Но я поработаю с ними вечером, ночью и завтра также.
   Масштаб подготовки неприятно поразил Эрвина. Эта свадьба - жест отчаяния! Праздновать ее так бурно - все равно, что выставлять на показ собственный позор!
   Да, возможно, Иона радуется отъезду из Первой Зимы - сам Эрвин тоже радовался, отправляясь в столицу. Да, может быть, со временем, сестра полюбит мужа. Но то и другое не имеет значения. Виттор Шейланд не высокороден и чертовски богат. Любой, у кого имеется в голове хоть унция мозгов, сделает из этого очевидные выводы. Великий Дом Ориджин проиграл очередную схватку с нищетой и выплачивает дань победителю.
   Эрвину захотелось крикнуть во весь голос: "Остановитесь! Снимите проклятые гобелены, прекратите репетицию! Отмените этот праздник унижения!" Но - рано. Требуется отцовское "да", а до тех пор Эрвин не в силах повлиять на что-либо.
   - Мама, расскажи мне, - учтиво спросил молодой лорд. - Как ты живешь? Что на душе?
   Взгляд леди Софии уплыл к небу.
   - Весна ли, свадьба ли... Я ощущаю проблеск теплого света, словно иду навстречу восходящему солнцу. Хочется, неймется передать это - тебе, Ионе, отцу, всему миру. Света может быть так много, его на всех хватило бы! Я жажду, чтобы все его почувствовали, и не могу найти способ. Все так тщетно...
   Эрвин украдкой переглянулся с сестрой.
   Два года назад нечто сместилось в душе герцогини. Рихард Ориджин - краса и гордость северного рыцарства, старший сын леди Софии - отплыл каравеллой из Беломорья, направляясь на юго-запад, в Закатный Берег. Экспедиция не была военной, молодой лорд Рихард по поручению отца должен был провести несложные переговоры с западниками, потому взял всего один корабль эскорта. Обе каравеллы исчезли без следа - не пришли в Закатный Берег и не вернулись в северные воды.
   С тех пор герцогиня София Джессика вела с богами непрерывный мысленный, лишь ей одной понятный диалог. Она словно верила, что существует какой-то, хоть сколько-нибудь значимый ответ...
   Леди София продолжала с упоением в голосе:
   - Святые отцы ничего не знают, я давно убедилась в этом. Их слова - эхо других слов, а те были эхом третьих, а те - четвертых... Цепочка призраков. Во всем этом слишком мало жизни. Лишь творения богов - Священные Предметы - даруют подлинный свет. Эрвин, дорогой, ты непременно должен отправиться со мною в святилище. Я хочу научить тебя смотреть на Предметы моими глазами - в них столько радости!
   - Да, миледи, - покорно кивнул Эрвин.
   - Я составлю вам компанию, - подбодрила брата Иона, тронув за локоть.
   - А верно ли говорят, - обратилась к Эрвину мать, - что император Адриан также близко заинтересовался Священными Предметами? Правда ли, что он изучает божественные творения, в надежде раскрыть их тайны, научиться говорить с ними?
   - Да, миледи. Владыка Адриан поручил такую задачу магистрам Университета Фаунтерры.
   - Как мудро! Предметы - это высшая истина, воплощенный свет! Они способны озарить и преобразить любую, даже самую ничтожную душу...
   Невпопад резкая трель испортила концовку речи, и герцогиня воскликнула в сердцах:
   - Прекратите, бездари! Утихните! Я займусь вами позже!
   Эрвин пришел к выводу, что уделил матери достаточно времени, и дань вежливости отдана сполна. Спросил:
   - Как отец? Занят ли он? Где могу его найти?
   - Отец... - леди София Джессика скатилась с небес на землю. - Десмонд. Он неизменен. Есть люди, стоящие выше перемен. Однако он приготовил для тебя кое-что.
   - Для меня?
   - Да, мой милый. У Десмонда припасена одна задумка, и тебе отводится в ней важная роль. Надеюсь, тебе придется по душе. Я была бы счастлива оказаться на твоем месте.
   Весьма странно! Отец никогда не отводил ему важной роли в чем-либо.
   - И какова его задумка? - спросил Эрвин, но не успел получить ответ. Черно-алая фигура воздвиглась за его спиной.
   - Милорд, отец желает видеть вас.
   Эрвин повернулся к человеку. Если вдуматься, это забавно до дрожи: толщина каменной маски на лице - столь же верный показатель родовитости, как и количество имен. Данный утес зовется Артур Эльза Мей рода Глории, посвященный кайр, барон Хайрок и кастелян замка Первой Зимы. Левая рука герцога.
   - Да, кайр, я иду.
   Едва они покинули малую трапезную, Артур хмуро сообщил:
   - Вам следовало поприветствовать отца прежде, чем мать и сестру.
   - Тьма, я и пытался это сделать с момента своего прибытия! Ваши люди потратили целый час, чтобы доложить обо мне!
   Дальше шли молча, гулко выбивали шаги по галереям, по винтовым каменным ступеням. У дверей отцовской комнаты двое красно-черных воинов разом положили руки на эфесы мечей. Двое кайров здесь? Парадный караул? Никак, к моему приезду, - сообразил Эрвин, и тут же на ум пришло памятное с детства: шестое правило общения с отцом - никогда не улыбайся, даже стоя за его дверью. Он вошел в комнату.
   Герцог Десмонд Ориджин стоял спиной к сыну, у бойницы, упершись руками в стену. На нем была простая серая рубаха без ворота, но даже в ней он казался неуязвимым, словно закованным в броню. Тяжелая седая голова сидела на короткой шее. Фигура бога-быка, которому поклоняются кочевники на Западе...
   Отец обернулся, и Эрвин склонил голову.
   - Желаю здравия, милорд.
   Герцог кивнул кастеляну:
   - Можешь идти, Артур.
   Тот ушел, хлопнула дверь.
   - Эрвин... подойди.
   Он подошел, герцог пожал ему руку.
   - С возвращением, сын. Как сложилась дорога?
   Эрвин сдержал бровь, поползшую было вверх. Сколь странная вежливость родителя!
   - Дорога была легкой, милорд. Я старался добраться поскорее.
   - Вот и хорошо. Садись.
   Эрвин сел, герцог протянул ему кубок. Проклятая традиция - пить за встречу. Мерзкий, мерзкий ордж. На этот раз Эрвин почти не скривился.
   Герцог осведомился о делах в столице, о Палате Представителей, о здоровье императора. Эрвин заверил, что столица процветает, Палата являет неизменную мудрость, а владыка Адриан - здоров и полон сил. Эрвин добавил, что счастлив служить империи столь же преданно, как и родной Первой Зиме.
   - Это похвально, - кивнул герцог. - Рад слышать.
   - Как обстоят дела на Севере, милорд? Каковы новости?
   Эрвин прекрасно знал, что все новости сводятся к тем или иным затратам и новым тысячам эфесов, взятым взаймы. Разумеется, отец не станет говорить об этом - великий лорд презирает беседы о деньгах. Но он подумает о деньгах - как раз это и нужно Эрвину.
   - Все своим чередом, - ответил отец.
   - Я видел леса у собора Светлой Агаты. Случилось нечто? Храм требует ремонта?
   - Отнюдь. Я принял решение расширить усыпальницу, в связи с этим идет строительство подземной часовни и реконструкция западного придела. Как ты знаешь, необходимость назрела давно.
   Эрвин постарался скрыть удивление. Усыпальница Ориджинов под фундаментом храма Светлой Агаты - это, по сути, подземный собор размером в половину своего надземного собрата. Усыпальница имеет свой алтарь, трансепты, нефы, капеллы. Она огромна, как сказочная пещера, и освещается искровыми лампами - свечные огоньки бесполезны в таком пространстве. Усыпальница уходит вглубь земли на сотню футов, ее своды опираются на колоссальные гранитные колонны и держат на себе фундамент собора Агаты. Склепы, которых в усыпальнице почти полсотни, врыты еще глубже в землю, к ним ведут крутые каменные лестницы. Как никак, великие предки должны покоиться поближе к Подземному Царству.
   Усыпальница переполнена, и уже давно его светлость Десмонд Ориджин высказывал мысль о необходимости достроить второй зал. Останавливала чудовищная стоимость сооружения. Первую усыпальницу строили общими усилиями несколько поколений Ориджинов. Неужели отец сумел найти такие средства?!
   - Милорд, позвольте спросить, во что обойдется строительство?
   - Точная сумма расходов еще не определена, - тон отца сделался раздраженным, - первые затраты составят около тридцати тысяч эфесов.
   Эрвин присвистнул.
   - Милорд, откуда... - внезапно он понял, откуда взялись средства. - Иона?..
   - Это в столице тебя обучили такой манере ставить вопросы? Ты не в столице. Говори четко и ясно.
   Четкость и ясность - порою это весьма на пользу. Можно сформулировать вопрос так, что он станет красноречивей утверждения.
   - Милорд, вы смогли позволить себе строительство благодаря выкупу, который заплатил за леди Иону банкир Шейланд?
   Разумеется, Эрвин выделил интонацией титул сестры и профессию жениха. Герцог процедил:
   - Не думаю, что это касается тебя. Выкуп уплачен, и я распорядился им, как счел нужным.
   Давить на отца - опасное дело. Однако сейчас на стороне сына могущественный союзник - нищета. Необходимо, чтобы отец задумался о ней - ощутил глубину пропасти, вязкость дна под ногами. Тогда он одобрит план Эрвина.
   - Каково ваше отношение к этому браку, милорд?
   - Я позволил брак. Кажется, этим мое отношение выражено ясно.
   - Граф Шейланд происходит из рода девятой Праматери. Его дед был купцом, отец - банкиром, он и сам не оставил банковское дело. Считаете ли вы, милорд, что он достоин называться нашим родичем?
   - Ты оспариваешь мое решение?
   - Нет, милорд. Я хочу вас понять.
   Отец угрюмо качнул головой.
   - В том и беда. Ты пытаешься понять вещи, которые лорду должны быть очевидны.
   О, я понимаю много больше, чем вы думаете! В частности, милорд, мне ясно, что вы - в тупике. И даже продажа единственной дочки отсрочит крах на год, возможно, на два, но не больше. Как мудро и дальновидно, что вы вложили львиную долю выкупа в строительство огромной могилы и не погасили хотя бы часть наших бесчисленных долгов!
   - Я убеждаюсь, - продолжил герцог, - что мое решение отозвать тебя из столицы было совершенно правильным.
   А вот это уже нечто новенькое!..
   - Отозвать из столицы?..
   - Какое из этих слов тебе неясно?
   - Я полагал, что прибыл на свадьбу сестры, милорд.
   - Не только. Ты нужен мне здесь, на Севере. Я хочу, чтобы ты начал постигать науку, которую не преподают в Университете.
   Нужен на Севере? Нет, милорд, я нужен в столице! И отправлюсь туда, как только вы дадите согласие.
   - Милорд, о какой науке идет речь?
   Вместо ответа его светлость подозвал Эрвина к бойнице, указал в проем:
   - Что ты видишь там?
   Эрвин видел изумрудную долину с овечками и крохотными крестьянскими домиками. Что хотел услышать отец - догадаться было трудно.
   - Долину Первой Зимы, милорд. Сердце герцогства Ориджин.
   - И как, если уж говорить твоим языком, бьется это сердце? Ровно? Мощно?
   Молодой лорд округлил глаза. Отец сам начинает ту тему, к которой Эрвин пытался подступиться? Что за удачный день!
   - Мы беднеем, отец. Мы почти нищи, - с выверенным холодком в голосе отчеканил Эрвин. - Два столетия назад батальоны наших кайров держали в страхе весь Север и Запад, в Первую Зиму текла золотая река податей и даров. Столетие назад мы лишились значительной части наложных земель - Корона передала их новым фаворитам, боясь нашего усиления. Но войны шли одна за другой, наши услуги требовались Короне, и она щедро вознаграждала нас. Последние же полвека... Мир и стабильность в империи - наша погибель. Красно-черные батальоны - по-прежнему грозная сила, но герцогству едва хватает денег, чтобы содержать ее. Что я вижу за окном, милорд? Соломенные домики с несчастными крестьянами, из которых мы выжимаем последние соки, чтобы прокормить и вооружить двадцать пять тысяч многоопытных убийц.
   Эрвин перевел дух. Герцог медленно кивнул и сел.
   - Хорошо, что ты понимаешь это. Признаться, я думал порою, что судьба родной земли и вовсе не волнует тебя. Я рад своей ошибке.
   - Да, отец.
   - Раз ты осознаешь наше положение, спрошу: не думал ли ты о том, как исправить дело?
   Думал?! Ха! Ха-ха! Я посвятил последний год тому, чтобы сконструировать свой план, вдохнуть в него жизнь, заручиться поддержкой нужных людей, привести механизм в движение!
   - Милорд, я весьма часто думал об этом. Более того, всю дорогу до Первой Зимы я жил надеждой посвятить вас в свои мысли.
   - С большим удовольствием выслушаю, - благодушно наклонил голову герцог. - Приятно, что ты начинаешь размышлять, как лорд.
   Эрвин прочистил горло. Он множество раз продумывал эту речь. По правде, он даже ее репетировал.
   - Милорд, как вы знаете, владыка Адриан готовит большие изменения в жизни империи Полари. Традиционно, лишь Земли Короны платят Династии постоянный налог. Все Великие Дома - правители графств и герцогств - обязаны Короне военной службой и другими вассальными повинностями, но не податью. Налог платят только те правители земель, кто желает откупиться от военной службы, а таких немного.
   Герцог кивнул.
   - Но аппетиты императора растут, - продолжал Эрвин. - Владыка Адриан тянет сеть рельсовых дорог. Он многократно заявлял: его мечта - соединить рельсами всю империю, так, чтобы пересечь ее из края в край можно было бы меньше, чем за месяц. Это чудовищная задача, грандиозный труд. Чтобы устроить это, потребуется в разы больше золота, чем Корона имеет сейчас. Существует лишь один мыслимый способ получить столько денег: обложить податью Великие Дома. Отменить вассальную службу для всех земель и заменить ее налогом.
   - Правильно, - вновь кивнул герцог. - Наши представители в Палате докладывают, что именно таково и есть намерение императора. Но к чему ты ведешь?
   - Великие Дома противятся налогу. Отмена воинской службы - удар по чести, а подать - удар по кошельку. Мало кто хочет лишиться одновременно и меча, и монеты. Особенно теперь, в спокойное время, когда военная служба столь мало обременительна. Начинается конфликт. Он достигнет вершины в сентябре: состоится заседание Палаты Представителей. Император выставит на голосование закон о налоге. Он не сможет ввести в действие реформы без поддержки хотя бы половины Палаты. Сейчас же на стороне императора лишь два Великих Дома из тринадцати.
   Отец согласно кивнул. Все шло на диво легко, Эрвин несся к цели, как стрела, выпущенная умелой рукой. Задним фоном мелькнула мысль: нет ли подвоха в подобной легкости?.. Однако в плане Эрвина не могло быть изъянов: все слишком тщательно рассчитано и выверено, все учтено!
  -- Владыка Адриан планирует исправить положение и привлечь на свою сторону недостающие голоса при помощи весьма эффективного инструмента: собственного брака. Император заявил, что этим летом заключит помолвку. Имеются три претендентки на корону правительницы, за спиною каждой стоят коалиции из нескольких Великих Домов. Выбрав одну из невест, владыка Адриан получит в Палате поддержку соответствующей коалиции. Однако, каждая претендентка имеет свои весомые недостатки, которые я опишу отдельно, если потребуется. Выбрав любую из них, император понесет определенный политический урон и окажется в уязвимом положении. Если говорить грубо, среди трех вариантов брака нет идеального. Владыке было бы выгоднее отложить помолвку, либо выбрать невесту не из числа трех претенденток, которых сватают ему Великие Дома. Но тогда он не получит нужной поддержки в Палате, и его рельсовые реформы будут провалены. Как видим, император находится в затруднительном положении, если не сказать - тупиковом.
   Эрвин выдержал драматическую паузу, придавая значимости своим следующим словам:
   - Я нашел способ, как помочь владыке решить это затруднение.
   Лишь несколько раз в жизни он видел своего отца удивленным - и сейчас был один из тех случаев. Герцог склонил голову, придвинулся, навис над столом с выражением величайшей заинтересованности.
   - И что же это за способ?
   - Милорд, мне удалось собрать свою собственную коалицию. В нее входят четыре Великих Дома и еще одна значимая сила. Моя коалиция готова поддержать императорские реформы независимо от его брака. Тем самым он получает надежную опору в Палате и свободу в выборе невесты.
   - Твоя коалиция?.. - переспросил герцог.
   - Да, милорд.
   - И кто же в нее входит, позволь узнать?
   Эрвин перечислил - звонко отчеканил четыре имени. Три великих лорда-землеправителя и его преподобие архиепископ Фаунтерры. Договор с каждым из них был его гордостью, подлинным произведением искусства дипломатии!
   - Конечно, я также рассчитывал на вашу поддержку, милорд, - добавил Эрвин, глядя в глаза отцу.
   - Ты рассчитывал на мою поддержку? - зрачки герцога сузились.
   - Простите, милорд, я выразился дерзко. Я имел в виду следующее. Моя коалиция ожидает вашего согласия, чтобы начать действовать. Вам стоит лишь сказать "да" и позволить мне говорить от вашего имени.
   - Что же произойдет, если я дам согласие?
   - Мы поддержим императора на осеннем голосовании, и его реформы будут приведены в жизнь. Взамен он даст нам...
   - Он даст нам взамен? - переспросил герцог и почему-то нахмурился. Эрвин не придал этому значения.
   - Да, милорд. Император возьмет на содержание треть нашего войска, тем самым понизив наши расходы на сто пятьдесят тысяч эфесов в год. Кроме того, половина наших долгов Короне будет прощена. Но и это еще не все. Мы получим также...
   Эрвин глубоко вдохнул и назвал главный приз. Нечто, о чем герцоги Ориджин мечтали на протяжении нескольких поколений. То, что решило бы все вопросы с деньгами.
   Это должно было стать решающим аргументом, которому отец не смог бы противиться. Однако густые брови герцога сдвинулись к переносице. Конечно - слишком много чисел упомянуто в монологе! Отец на дух не переносит бесед о деньгах. Нужно перевести на его язык.
   - С бедностью будет покончено, - сказал Эрвин. - Великий Дом Ориджин станет в один ряд с богатствами Альмеры, Надежды и Королевства Шиммери. Первая Зима засияет новыми зданиями и искровыми огнями. Подземная усыпальница покажется мелочью - с такими деньгами мы легко выстроим новый собор. Милорд, мы можем даже отказаться от унизительного брака Ионы! Вы подберете ей достойного, высокородного кавалера рода Светлой Агаты! Прошу вас, дайте согласие - и мы не будем больше знать потребности в деньгах.
   Эрвин умолк, ожидая ответа.
   Тогда лорд Десмонд склонил набок свою бычью голову и медленно, размеренно произнес:
   - Дай-ка уточню, правильно ли тебя понял. Ты предлагаешь, если я верно истолковал твои слова, продать императору то, что и так принадлежит ему, да еще и выжать оплату побольше?
   - Что?.. Отец, я не...
   Герцог опустил ладонь на стол, Эрвин вздрогнул от стука и замолк.
   - Милорд. Зови меня - милорд. Наша верность, наши мечи, наша поддержка уже принадлежит императору по закону крови - нашей крови и его. Я не поверил ушам, когда ты сказал, что намерен продать владыке мечи нашего войска!
   - Милорд, но владыка благосклонно отнесся к моему предложению!
   А вот этого говорить не стоило. Надо было почувствовать пропасть впереди и свернуть, но Эрвин слишком увлекся своим будущим триумфом.
   - Отнесся благосклонно?.. - прорычал герцог. - Ты хочешь сказать, что уже изложил свой вздорный, омерзительный план самому императору?!
   - Милорд, я говорил с ним лишь на уровне намеков, только прощупывал...
   - Но ты дал понять, что продашь нашу поддержку за деньги! И не только нашу, а заодно и еще четверых подобных тебе интриганов! Как ты это назвал? - герцог с отвращением выплюнул последние слова: - Твоя коалиция?!
   - Простите, милорд, боюсь, что вы неправильно...
   Лорд Десмонд грохнул кулаком по столу.
   - Ты, вассал, потребовал со своего сюзерена платы за верность! Владыка Адриан родился нашим сюзереном, а мы - его вассалами, о чем ты, вероятно, позабыл. На случай такой вот забывчивости каждый мужчина Великого Дома приносит императору личную клятву верности, достигнув совершеннолетия. Ты также принес ее и обязан помнить.
   Эрвин опустил взгляд.
   - Повтори клятву! - рявкнул герцог.
   - Я буду честен перед своим господином и верен ему... Я буду служить его щитом и мечом, пока моя смерть или воля господина не освободит меня...
   С усилием Эрвин выдавил присягу - слово за словом. Отец встал и прошествовал к бойнице. Он слушал сына, стоя к нему спиной, и не повернулся, когда Эрвин окончил. Герцог тихо выговорил, роняя слова в бойницу, так, что сын еле расслышал их:
   - Мятеж карается, согласно Юлианову закону, сожжением, либо смертью от щелока, либо четвертованием. Дворянам дается право выбора. Призыв к мятежу - тридцать длинных плетей для простолюдина и лишение титула для первородного. Хоть это, надеюсь, ты крепко запомнишь.
   Эрвин был оглушен и раздавлен. Он не мог ни понять, ни поверить. Как вышло так, что он, выпускник Имперского Университета, обожающий столичную жизнь и дворцовые балы, он, один из редких дворян, кто понимает странные шутки владыки, он, Эрвин, всей душою ненавидящий Первую Зиму с ее чопорной чванливой жестокостью, с ее плохо прикрытой нищетой... Тьма ледяная, кто же мог решить, что он, Эрвин, строит заговор ПРОТИВ столицы и В ПОЛЬЗУ Первой Зимы?! В чьей больной голове созрела такая мысль?
   Глупый вопрос. Сия голова, укрытая снежной сединой, обернулась к нему, поиграла желваками, сжала в линию узкие бескровные губы. Пожалуй, на ядовитую змею или гнилую тушу свиньи герцог и то смотрел бы с меньшей гадливостью. Эрвину страстно захотелось схватиться на ноги и заорать во весь голос: "Отец, очнись! Я не мятежник и не шантажист! Все, чего я хотел, - немного помощи от государя, чьей семье мы честно служили веками! А еще я хотел быть лордом-представителем в Палате и жить в столице, подальше от тебя... от вас, милорд".
   Он сумел сдержаться. Четвертое правило общения с отцом: никогда и ни в чем не оправдывайся. Оправдания - для собак и черни.
   - Милорд, вы вольны лишить меня титула или высечь плетьми, раз уж так повернулось. Но будьте милостивы, расскажите, что вы думаете предпринять для процветания родной земли?
- Не паясничай, - устало рыкнул его светлость, хотя Эрвин и не думал паясничать, он был слишком ошарашен.
   - Рихард... - начал фразу Десмонд Ориджин и остановился.
   Собственно, к чему продолжать? Одним именем брата уже все сказано! Рихард Ориджин был достойным наследником: обожал мечи и схватки, имел медвежье здоровье, был отчаянным воином и не по годам искусным полководцем, не ведал страха, не помышлял о дворцовых интригах. Рихард вообще мало о чем помышлял, кроме военного дела - ничто иное его не интересовало. Кроме того, Рихард во всем соглашался с отцом: не потому, что боялся его, а потому, что мыслили они одинаково, в общем направлении, словно два парусника, движимые одним ветром... Но Рихард погиб, к великому сожалению, и вам, отец, придется иметь дело со мной.
   Оба помолчали, переводя дух.
   - Что ж, сочту твой план юношеским слабоумием и постараюсь выбросить его из памяти, - заговорил, наконец, Десмонд Герда Ленор, великий лорд Ориджин. - Ты начинал речь с желания послужить Первой Зиме и Короне. Вернемся к той позиции. Она выгодна для нас, поскольку тебе вскоре представится возможность послужить и мне, и владыке Адриану одновременно. Я размышлял о возможностях улучшить наше положение. Некоторыми из своих соображений я поделился с императором и испросил его дозволения на действия. Он одобрил мою идею и дал разрешение выполнить задуманное.
   Далее ровно и неторопливо его светлость изложил сыну план. Слова звучали отчетливо и твердо, не оставляя сомнений. "Смотри строю в лицо, говори низко, из солнечного сплетения, делай паузы между словами - и тебя будет слышать даже двадцатая шеренга", - вспомнилось Эрвину. Однако смысл все равно ускользал, и он решился переспросить:
   - Милорд, вы хотите отправить меня в эксплораду?
   - Да, сын, - кивнул герцог.
   Полтысячелетия назад, когда держава была мала, а подлунный мир - велик, императоры позволяли лордам отправляться в походы за границы государства и присоединять к империи новые земли. Половина вновь обретенных территорий становилась ленным владением лорда, остальное доставалась Короне. Такие походы звались эксплорадами. Но то было пятьсот лет назад!
   - Милорд, я не могу понять. Неизведанных земель теперь не существует! Весь континент Поларис уже под властью Короны!
   - Поларис - да.
   У Эрвина глаза полезли на лоб.
   - Так вы говорите о Запределье?..
   - Верно.
   Боги! Запределье - громадный, дикий, дремучий и холодный материк. Узкий перешеек, покрытый Кристальными горами, соединяет Поларис с Запредельем. По ту сторону перешейка нет людских поселений, не существует даже карт тех мест! В незапамятную эпоху, еще до Сошествия Праматерей, кочевые племена бродили по Запределью. Но даже они собрались с духом, перешли Кристальные горы и осели здесь, в Поларисе, - до того скверной была жизнь по ту сторону гор!
   А теперь отец хочет получить под свою власть кусок Запределья? Но зачем?! В этом нет смысла!
   - Вы пересечете горы и доберетесь до Спота - единственного поселка на перешейке, - продолжал излагать отец. - Там вы получите дополнительные припасы, их подвезут кораблем. После этого вы углубитесь в Запределье. Потребуется перейти Мягкие Поля и Лес Теней, находящийся за ними. Имеются сведения, что в глубине Леса Теней, на расстоянии около трехсот миль от Кристальных Гор, протекает большая река. Это единственная река в известной части Запределья, и она не имеет названия. Легенды зовут ее просто Рекой. Твоя задача - найти на Реке место, подходящее для строительства искровой плотины.
   - Искровой плотины, милорд?! В Запределье?!
   - Я сказал предостаточно.
   Боже, но это же чушь! Постройка искровой плотины - колоссальная, нечеловеческая задача даже в обжитых землях внутри империи Полари! За целый век построено всего девять плотин! А в Запределье, в сотнях миль от ближайшего поселения... Придется протянуть туда дорогу, потом возвести целый город для строителей и мастеровых, лишь затем браться за саму плотину. Тьма, да мы с трудом наскребли денег на подземную гробницу! Что уж говорить о сотнях миль рельсов и новом городе среди дремучей чащи! И даже если владыка Адриан согласится помогать нам средствами, людьми, знаниями в этом деле (что само по себе сомнительно), то будет ли столь же милостив его наследник? А если нет - что тогда мы получим? Город в холодной глуши с тысячами несчастных нищих людей. Более - ничего.
   - Милорд, мне позволено будет возразить?
   - Нет.
   - Могу ли я хотя бы высказать свои соображения?
   - Ты получишь право высказаться завтра. Но знай заведомо, что это не изменит моего решения. Сегодня время встречи истекает, я жду еще одного посетителя.
   Эрвин вздрогнул, когда осознал еще один аспект отцовской задумки.
   - Поход до Реки и обратно займет около четырех месяцев. Я вернусь в столицу лишь в октябре! Помолвка императора и заседание Палаты будут уже позади!
   - Ты вовсе не вернешься в столицу. По возвращении из эксплорады ты останешься в Первой Зиме. Летом я сам отправлюсь в Фаунтерру и принесу императору извинения за твои действия.
   - Милорд, - взмолился Эрвин, - это лето - поворотный момент в истории! Возможность, которая не повторится! Я осознал свою ошибку, я покаюсь перед владыкой и докажу ему нашу верность. Я не посмею больше ступить ни шагу без вашего согласия. Но умоляю, позвольте мне провести лето в Фаунтерре!
   Его светлость отрезал:
   - Я твой отец и сюзерен. К счастью, мне нет нужды убеждать тебя. Ты просто выполнишь мою волю.
   Да, милорд. Да, милорд. Разожми зубы, пошевели языком и выдави наружу эти слова: да, милорд. Пока ты еще носишь титул, а твоя спина - кожу.
   - Да, милорд, - процедил Эрвин.
   - Хорошо. Вы отправитесь в поход, как только закончатся свадебные торжества. Теперь ступай.
   Когда Эрвин отворил дверь, снаружи, вместе с караульными, стоял еще человек - очевидно, тот самый посетитель, которого ожидал отец. Герцог увидел его в проем и сказал:
   - Познакомься, сын. Это один из твоих будущих спутников.
   - Я к вашим услугам, милорд, - гость отвесил поклон. - Луис Мария из Отмели, имперский механик второй гильдии.
   Эрвин скороговоркой отрекомендовался и поспешил удалиться, но перед тем механик успел взглянуть ему в лицо - бескровное, уродливое от гнева и досады.
   Позже Эрвин не раз думал: сколь многое Луис Мария слышал сквозь дверь? Она тяжела и прочна, но говорили внутри на повышенных тонах, а каменные стены отлично отражают звук.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Искра
  
   21-22 марта 1774 г.
   Предлесье, графство Шейланд -
   Клык Медведя, графство Нортвуд
  
  
   Сир Клайв Мария Белла, лорд Стагфорт, погиб так быстро, что не успел ни понять, ни ощутить ничего. Он лишь услышал шорох воздуха, и в следующий миг болт пробил его голову. Когда тело рыцаря, вылетев из седла, коснулось земли, его душа уже очутилась на Звезде.
   Большая часть отряда разделила участь Клайва, однако его дочь... Кто-то стеганул ее кобылу и та понеслась галопом. Мира, припав к холке, слышала стук копыт, жаркое лошадиное дыхание, и много тише, вторым планом - людские крики, звон железа позади. Скоро эти звуки угасли. Мира придержала лошадь, пустила рысью и тогда решилась оглянуться. Двое всадников нагнали ее: Гурон - один из воинов отца, и Лиша - служанка девушки.
   - Нельзя останавливаться, миледи. За нами может быть погоня, - предупредил Гурон.
   Она и не собиралась останавливаться. Гурон то и дело поглядывал на нее - видно, боялся, что Мира отстанет или расплачется. Ей не хотелось плакать. Она даже не знала, чувствует ли что-то, только все звуки стали глухими, будто слышны сквозь подушку. И лес вокруг - он посерел, как в сумерки.
   Через какое-то время Гурон уверился, что погони нет, и сбавил ход. Мира последовала примеру. Усталости она не чувствовала.
   Воин со служанкой совещались о том, как быть теперь. "Почему они не спрашивают меня?" - безразлично подумала Мира. Ей было все равно, куда ехать, и спутники как-то знали, что ей все равно. Гурон сказал: возвращаться в Стагфорт опасно - можно вновь попасть в засаду. Лиша согласилась. Гурон сказал: нужно повернуть к лорду Виттору Шейланду, он - сюзерен покойного сира Клайва, значит, и их сюзерен. Лиша сказала: это дурость. До замка Шейландов три дня пути, а то и больше. Надо двигаться прежним путем, и уже к вечеру они будут в безопасности. Гурон согласился.
   Когда-то давно, нынешним утром, они направлялись в Нортвуд, в Клык Медведя, по приглашению Нортвудской графини Сибил. "В замке графини варят кофе", - подумала Мира. Еще подумала: "Там есть ручной медведь". То и другое не имело смысла. Но иных мыслей не было, лишь выцветший серый туман в голове. Мира скакала, сжимая коленями горячие бока кобылы.
   После полудня они пересекли реку и въехали в графство Нортвуд. Отряд конной стражи встретил их, Гурон пересказал капитану все случившееся. Тот выделил нескольких всадников для эскорта. Вокруг - лес, огромный северный лес. Тусклый и глухой.
   Лиша поехала рядом с хозяйкой, заговорила. Речь звучала, как мурчание кошки. "Она хочет меня утешить?.." - предположила Мира. Так странно.
   - Не беспокойся, - сказала Мира. - Не волнуйся обо мне.
   Лиша говорила и дальше, даже тронула ее за локоть. Мира не знала, что отвечать, и не знала, зачем. Она переждала, и позже Лиша умолкла.
   На закате отряд выехал к замку. Клык Медведя всегда возникает неожиданно: дорога петляет в дремучей чаще, за сто ярдов лес уже непрогляден, как вдруг, внезапно, деревья исчезают и открывается город. Склон холма и берег реки покрыт лабиринтом бурых бревенчатых домов, вода пестрит лодками и причалами. Возвышенность занимает замок: огромный, тяжелый и угловатый. Клык Медведя - столица северных лесов.
   Позже они ждали в светлице, солнце умирало, все кругом было черным или розовым. Слуга зажигал свечи, от них становилось темнее. "Графиня скоро выйдет к вам, миледи... Не прикажете ли вина или кофе?.." Мира смотрела на свечи. Почему они горят так тускло? Девушка зажала пальцами один фитилек, и он погас. Другой, третий. Отец говорил: "Люби тех, кто тебе дорог. Люби каждую минуту, не теряй времени. Когда-нибудь человек уйдет, и это случится внезапно". Внезапно. Мира погасила последнюю свечу. Боль в пальцах была столь же тускла, как тлеющий фитилек. Это случится внезапно...
   В светлицу, выпятив грудь, вошел дворецкий и проорал:
   - Сибил Дорина Дениза рода Сьюзен, графиня Нортвуд.
   Тут же отступил в сторону, и миледи появилась в комнате.
   Графиня Сибил - видное существо. Когда рядом она, сложно смотреть на кого-либо другого. Она высока и статна, у нее пшеничные волосы и широкие плечи, на ней изумрудное платье с золотыми узорами, отороченное белым медвежьим пухом.
   - Мия, бедное дитя! - воскликнула графиня. - Это немыслимо, что за ужас! Я не поверила своим ушам.
   - Ваша милость... - с поклоном выговорила Мира.
   Сибил схватила ее за руку, усадила в кресло, сама уселась рядом, не выпуская девичьей ладони. Несколько раз щелкнула пальцами в воздухе, и слуги разбежались - точно знали, что от них требуется.
   - Ну же, дорогая, как ты чувствуешь? Не держи горе в себе!
   Мира тоже поняла, что от нее требуется.
   - Я так благодарна вам за сочувствие, миледи, - сказала она. - На нас напали из засады в Предлесье, около границы Нортвуда. Моего отца убили, а также почти всех, кто был с нами.
   - Чудовищно! - воскликнула графиня и порывисто притянула Миру к себе. Вероятно, девушке предлагалось поплакать на плече, отороченном медвежьим пухом. Мира притронулась к плечу графини кончиком носа, немного выждала, осторожно отстранилась.
   - Миледи, нам не следовало показываться вам в таком плачевном виде. Мы решились продолжить путь в Клык Медведя лишь потому, что обратная дорога чересчур опасна. Если вы будете столь добры и дадите отряд всадников, чтобы сопроводить нас назад, в Стагфорт...
  -- Нет, нет, нет! - графиня энергично замотала головой. - Какая чушь! Я сама разберусь во всем! Мои люди обыщут Предлесье и изловят этих головорезов. Ты же, дитя, побудешь здесь, в безопасности. Я позабочусь о тебе.
   Мира -- не дитя, зимою ей исполнилось семнадцать. Сюзереном ее отца был граф Виттор Шейланд. Теперь он, выходит, ее сюзерен. Однако, нимало не смущаясь этим, Сибил Нортвуд принимала живое участие в жизни девушки, оказывала покровительство. Возможно, из-за древних корней Мириной родословной -- графиня падка на громкие имена. А может быть, дело в матери Миры, умершей много лет назад, и в дочке графини -- ровеснице Миры...
   - Мой сюзерен -- граф Виттор, - отметила девушка. - Ему следует узнать о том, что случилось.
   Сибил пренебрежительно взмахнула ладонью.
   - Он узнает, и непременно! Я пошлю гонца. Однако, девочка моя, ты ошибаешься, если думаешь, что Виттору будет до этого дело. Твой сюзерен женится. Наверное, он уже отбыл в Первую Зиму. Его ждут три недели беспробудного пьянства и малахольная принцесса в придачу.
   Ах, да. Мира слыхала об этом. Все, что касалось свадеб, не очень-то интересовало ее и не задерживалось в памяти.
   Слуга принес пару деревянных кубков, наполнил их пряной пахучей жидкостью. Графиня протянула один Мире:
  -- Ханти -- лучшее лекарство для души. Выпей, дитя.
   Не дожидаясь, Сибил выпила настойку одним залпом, довольно фыркнула, покраснела. Мира сделала несколько глотков. Горло обожгло, туман в голове стал еще гуще. Свой кубок графиня ткнула слуге, и тот вновь наполнил его.
   - Теперь расскажи мне, как выглядели те, кто напал на вас?
   Мира не знала этого. Она подозвала Гурона, воин рассказал:
   - Их было не меньше дюжины, ваша милость. Они не носили никаких гербов, но одеты были похоже, не вразнобой. И вооружены одинаково -- арбалеты и секиры.
   - Стало быть, на лесных разбойников не смахивают?
   - Нет, ваша милость. Оружие хорошее, и бились ловко. Все наши полегли в одну минуту.
   - Отчего же тогда ты жив? - не без презрения спросила Сибил.
   Гурон потупился и не нашелся с ответом.
   - Может, и к лучшему. Ты сопроводил девочку. Одной ей было бы нелегко, - графиня отправила его взмахом ладони.
   Не похожи на разбойников, - думала Мира. Это должно что-то означать, должно иметь смысл. Но было сложно понять -- слишком туманно в голове, и слишком мало сил.
   - За твоего отца - доброго рыцаря и благородного человека, - Сибил подняла кубок. - Радость и покой его душе.
   Потом они очутились за столом, полным угощений. Было много мяса и рыбы, и мало хлеба. Ягодные соусы, какие-то травы, соленья. Все острое или пряное, как всегда в Нортвуде. Мира с трудом впихнула в себя пару кусков. Ее мутило от ханти, от запахов, от тусклого тумана. Графиня говорила с нею, и девушка старалась отвечать, хотя и с трудом понимала собственную речь.
   Наконец, эта пытка окончилась - Миру проводили в покои. Служанке позволили провести ночь в комнате хозяйки, на случай, если что понадобится. Мне ничего не понадобится, - подумала Мира, - я лягу, закрою глаза и тут же исчезну. Она забылась, едва сомкнув веки.
  
   Далеко за полночь девушка проснулась. Царила темень, лишь в небе за окном сияла Звезда и мерцали несколько огней на башнях. Но пелена пропала, огоньки виделись ясно, даже слепили. И все другое виделось ясно. Отец ушел следом за матерью. Теперь нет никого, я одна в темноте. Те, кто близок, уходят внезапно. Остается пустота. Я и есть пустота. Я -- холодная тьма.
   Мира ощутила слезы в глазах. Она плакала много часов или дней под тихое посапывание служанки. Спустя месяцы наступил рассвет, и Мира уснула, истратив на горе все свои силы.
  
   * * *
   В замке Нортвудов живет ученый медведь. Его имя - Маверик. Если бы Мира умела заводить друзей, с ним первым она свела бы дружбу.
   Маверик - могучий огромный хищник, далеко за тысячу фунтов весом. Его когти длинней Мириного указательного пальца, голова - лобастая, широкая, как бочка, с добродушными круглыми глазками и влажным блестящим носом. Шерсть его меняет цвет каждый сезон, и сейчас, по весне, она сделалась роскошно изумрудной, искристой, словно шелк.
   Маверик до неприличия умен. Если сказать ему: "Маверик, станцуй!", - он окинет тебя внимательным взглядом и, найдя в твоей руке рыбку или сахарную булку, примется кружиться на задних лапах, притопывая, покачивая влево-вправо тяжелой башкой и иногда неуклюже приседая. Когда ты засмеешься и не удержишься от возгласа: "Ай, какой молодец!", - Маверик повернется к тебе, раскроет пасть и красноречиво укажет в нее лапой. Тогда ты увидишь чудовищные дюймовые клыки и нежный розовой язычок.
   Также медведь умеет кланяться на три стороны, колотить себя в грудь, тереть лапами глаза, будто плачет (последнее зверь непременно устроит, если спеть ему рыцарскую балладу). Он может даже притворяться мертвым, упав на спину! А еще, Маверик различает людей в лицо. Если входит Джонас - смотритель зверинца,- медведь садится на увесистую задницу и раскрывает пасть. При графе Нортвуде он чешет подмышки или покусывает брюхо, а при графине Сибил - становится во весь рост и поднимает правую лапу с таким торжественным видом, будто воин императорской гвардии на почетном карауле. Маверик обожает графиню, это знают все в замке. Говорят, леди Сибил может войти к медведю в клетку и обнять его, потянуть за ухо или положить ладонь зверю на язык. Правда, Маверик должен быть при этом весьма сытым, а графиня - не такой уж трезвой, но все же.
   Когда в зверинец входит Мира, изумрудный медведь улыбается. И сегодня улыбнулся, даже лизнул собственный нос. Девушка проснулась, когда солнце было очень высоко. Лиша подевалась куда-то, и Мира порадовалась уединению. Оделась, умыла лицо водой из кувшина, и отправилась на прогулку по замку. Хорошо зная это строение, она выбирала наиболее безлюдные залы и коридоры. Люди утомительны, Мира давно обнаружила это. Люди часто задают вопросы, и, что куда хуже, испытывают чувства. Их лица выражают что-то, их голоса меняют тональность. Они говорят слова - значащие излишне много, или, напротив, ничего не значащие. Мира выросла в крохотном форте на северной окраине Империи, и мир людей представлялся ей хаотичным, беспорядочным, непредсказуемым. Маверик - иное дело. Он весьма немногословен, чаще всего говорит лишь: "Аррроооо!" или "Уууурррр". В каждую из этих двух фраз он вкладывает разные смыслы, но Мире всегда удается понять, что имеется в виду.
   Замок Клык Медведя огромен и пахнет сосной. В нем высокие тенистые залы, необъятные жерла каминов, перекрестья мечей и алебард на стенах, массивные кресла и несокрушимые столы. Шкуры здесь повсюду - на полах, на стенах, скамьях и креслах, на гигантских кроватях, вроде той, в какой спала сегодня Мира. Залы утыканы охотничьими трофеями. Есть вепри и волки, и лоси, и бронебоки, и даже черепа клыканов. Но не медведи, никогда. Медведь - символ мощи Нортвуда, ни один охотник в этой земле не решится его убить... конечно, если хищник не атакует первым.
   Миновав череду залов и переходов, Мира очутилась в зверинце, и Маверик улыбнулся ей. Она уселась перед прутьями решетки и сказала:
   - Здравствуй, мой хороший. Как тебе живется? Я надеюсь, ты доволен и сыт.
   Маверик подтвердил:
   - Уууурррр.
   Девушка призналась:
   - Немного завидую тебе. А еще, я скучала.
   Маверик улыбнулся и лизнул нос.
   - Можно, я поглажу тебя по голове? - спросила Мира, хотя и не знала, хватит ли ей смелости на это.
   Маверик как-то неопределенно глядел на нее, и Мира поняла, что он не в восторге от предложения.
   - Что ж, тогда, потанцуй для меня. Ну, станцуй.
   У нее не было лакомства, но Маверик поразмыслил немного, поднялся на задние лапы и закружился, приплясывая. Просто для того, чтобы порадовать Миру. Ему было несложно.
   - Ай, молодец!
   - Леди Минерва, - позвали ее.
   Мира увидела рыжеволосую девушку в сером шерстяном платье. Глория - дочка графини Сибил. Как и мать, Глория была весьма хороша собою. Ее красота складывалась из пышущего здоровьем тела, полных энергии движений, выразительных черт - больших зеленых глаз, золотисто-рыжих локонов, пухлых губ. Несколько портили лишь веснушки на щеках, придающие налет какой-то сельской простоты.
   Глория приходилась ровесницей Мире, даже смахивала телосложением, и, по всей теории, девушки должны были сдружиться. Однако, дочь графини слишком рано почувствовала власть в своих детских ручках и сделалась грубовато капризна. Пять лет назад, когда девочки виделись в прошлый раз, любимым развлечением Глории было изводить слуг какими-нибудь идиотскими поручениями, вроде - связать за хвосты трех котов и бросить на обеденный стол среди гостей. Немало удовольствия доставляло ей сделать пакость - разбить что-нибудь, испачкать, сломать - а после смотреть, как графиня наказывает кого-то из горничных. Леди Сибил готова была обвинить кого угодно, только не любимую дочь.
   Впрочем, графиня сумела трезво оценить ангельский характер дочери и приняла меры. Глория была отдана на воспитание в девичий пансион при монастыре Елены-у-Озера, где провела три года. Это закрытое заведение, практикующее суровую дисциплину, пользовалось славой лучшей школы невест в империи Полари. В отличии от других пансионов, что обучали девушек лишь светским манерам, благородным искусствам, умению вести беседы и смирению, Елена-у-Озера давала ученицам нечто большое: мастерство правителя. Считалось, что выпускницы пансиона Елены способны стать надежной поддержкой своим мужьям не только в домашних и светских делах, но и в политике, дипломатии, управлении землями. Покойная императрица Маргарет обучалась там, как и герцогиня Фарвей-Надежда, и леди Иона Ориджин - дочь великого лорда Десмонда.
   Похоже, пансион сделал свое дело. Глория вежливо поклонилась, произнесла без капли былой заносчивости:
   - Леди Минерва, я от всей души соболезную вам.
   - Благодарю, вы очень добры.
   - Матушка ищет вас. Время завтрака, леди Минерва. Не разделите ли с нами трапезу?
   Мира была приятно удивлена. Даже то, что дочь графини пришла за нею сама, а не послала слугу - уже красивый жест.
   - С удовольствием, леди Глория.
  
   - Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй, леди Стагфорт, - провозгласил лакей, раскрыв перед Мирой двери трапезной, и девушка удивилась звуку собственного полного имени. Минерва Джемма -- нечто слишком помпезное и золоченное, никто не зовет ее так.
   Их ожидали за столом леди Сибил и ее муж. Граф Элиас Нортвуд носил снежно-седые волосы до плеч, перехваченные, по северной традиции, серебряным обручем. Этим исчерпывалось благородство его внешности. В остальных чертах, граф выглядел тощим, желчным, брюзгливым стариком, каковым и являлся. Он был на четыре десятилетия старше жены. Изо всех жизненных явлений Элиаса интересовали только корабли: речные и морские; ладьи, каравеллы и галеоны; их оснащение и ходовые качества. Любыми другими делами, не связанными с судоходством, заведовала леди Сибил, и граф не вникал в них без крайней надобности.
   Глория была единственным ребенком Элиаса и Сибил. В год их свадьбы графу исполнилось шестьдесят, в таком возрасте даже один ребенок - уже божья милость. От первого брака граф имел троих сыновей, но все они были сейчас в разъездах.
   - Как тебе спалось, дитя мое? - спросила Сибил.
   "Дитя" - это я, а не Глория, - поняла Мира, поймав взгляд графини.
   - Благодарю, миледи. Я спала хорошо и чувствую себя бодрой.
   Сибил предложила ей место напротив себя. Мира села и попросила:
   - Я бы выпила кофе, если позволите.
   - Так и знала, что ты это скажешь, - графиня улыбнулась. Перед Мирой оказалась чашка пахучего горького напитка, диковинного здесь, на севере. Девушка с наслаждением сделала несколько глотков. Есть две вещи на свете, которые чудесно проясняют мысли: уединение и кофе.
   - Миледи, я думала о том, что случилось, - сказала Мира.
   - И что же?
   - Моего отца убили, миледи. В книгах пишут: нужно судить о намерениях по результатам. Я полагаю, засаду устроили именно для того, чтобы убить отца. Это был не грабеж и не случайная стычка. Кто-то послал головорезов для преднамеренного убийства.
   - Разве у доброго сира Клайва были враги?
   - В здешних краях -- нет. Но еще до моего рождения отец жил в столице, и его коснулась одна скверная история -- дворцовый заговор. У него могли остаться враги с тех времен.
   - Умное дитя.
   Сибил сказала это не столько Мире, сколько мужу, и выразительно поглядела на него. Элиасу, похоже, было все равно. Он отрезал кусочки от сырной косички, клал за правую щеку и сосредоточенно жевал немногочисленными зубами. Взгляд его блуждал где-то.
   - Сперва и мы подумали так же, - сообщила графиня. - Но потом кое-что всплыло. Найди себя в этой книге, милая.
   Сибил протянула Мире тяжелый том в кожаном переплете. Золотое перо, скрестившееся с мечом, было вытиснено на обложке, ниже вилась надпись: "Истоки, течение и ветви блистательного рода Янмэй". Родословная правящей династии? Шутка, что ли? Мира застенчиво улыбнулась. Да, ее имя можно найти где-то на последних страницах книги -- она знала это с детства. Ниточка кровного родства тянется от нее через одну, другу, третью семью, опутывает несколько ветвей, ползет по стволу и приводит к самому владыке Адриану - его величеству императору Полари. Мира приходится ему троюродной племянницей или кем-то вроде. Однако...
   - Миледи, простите, но это ложный путь. Между мною и престолом стоит дюжина людей, много более достойных и знатных, чем я. И даже, будь это не так, владыка Адриан полон сил. Он родит сыновей, и станет уж вовсе неважно, как сплетаются веточки древа. Мне до наследницы престола -- столько же, как медведю Маверику до Шиммерийской принцессы.
   - Твои родители так учили тебя в детстве, и поступали правильно. Если бы ты подумала, что имеешь хоть один шанс унаследовать корону, то размечталась бы попусту. Но прошло немало лет, кое-что поменялось.
   Графиня раскрыла книгу и принялась водить карандашом по страницам, вычеркивая одно имя за другим. Десяток вельмож угодили на плаху или лишились титулов после Шутовского заговора. Эти погибли на охоте - карандашные крестики поверх имен. Тот лишился головы в междоусобице -- новый крестик. Этот ушел в монахи и отрекся от прав наследования. Нескольких забрал мор (чирк, чирк -- ложатся скрещенные линии), кто-то пережил трясучку и утратил разум (чирк). А в этой семье четверо детей умерли еще в младенчестве -- боги прокляли. Крест, крест... Кто же остается?
   Сибил Нортвуд обвела кругами три имени.
   - После всего, моя милая, ты -- четвертая в очереди престолонаследия. А если не брать в учет Менсона, который уж семнадцать лет как сделался придворным шутом и посмешищем для всего двора, то ты -- третья.
   Мира пожала плечами: третья -- так третья.
   - Это ничего не меняет, миледи. Император собирается жениться, и вскоре у него появится прямой наследник.
   - Вот именно -- собирается.
   Сибил со значением посмотрела на Миру. Девушка не понимала, куда клонит графиня, и призналась в этом.
   - Наивное дитя! - воскликнула Сибил.
   - Заговор. Новый паскудный заговор, - проворчал граф.
   - Вы имеете в виду... - начала Мира и запнулась. Догадка показалась ей слишком несуразной.
   - Это тебя хотели убить, а не отца! - заявила Глория и тут же исправилась: - Вас, леди Минерва.
   - Да, дитя мое. Не бедный сир Клайв быль целью, а ты. Тебя намеревались убить, чтобы расчистить путь другому претенденту на престол.
   Какой в этом смысл, если император жив и здоров? Абсурд...
   И вдруг Мира поняла.
   - Так вы полагаете, случится еще убийство?
   - И не одно! - кровожадно заявила Глория.
   - Я полагаю, владыке очень интересно будет про все это узнать, - сказала Сибил. - История больно уж смахивает на начало заговора, и мишенью вполне может оказаться сам Адриан. Нам нужно ехать в столицу.
   - Нам?..
   - А ты думала вернуться в родной замок? И кто же там защитит тебя -- конюх да горничная? В Стагфорте осталась жалкая горстка людей, и один из них служит не тебе, это уж ясно.
   Наверное, так и есть. Мира думала об этом: не случайно же убийцы так хорошо знали, где и когда устраивать засаду.
   Но ехать в столицу империи... Фаунтерра -- гигантский муравейник, суетливый и тщеславный, переполненный словами и чувствами... заговорами. Мира никогда не бывала там. Какое выбрать из двух зол: броситься в этот людской водоворот или вернуться в опустевший и холодный родной дом? Что более терпимо -- оказаться одинокой в глуши или одинокой среди толпы? Как вернее сойдешь с ума -- от людского шума или тоски?
   - Вижу, милая, ты довольна, - зорко подметила графиня. - Какая девушка не мечтает о блестящей столичной жизни, о приемах и балах, об аудиенции у самого владыки! Мы завтра же отправимся в дорогу, и через половину луны ты увидишь Фаунтерру - лучший город на свете!
   В глубине души Мира порадовалась тому, что графиня решила за нее.
   - И вы едете в столицу, миледи? И Глория?
   - Свадьба, - буркнул граф Элиас. - Нас ждут в Первой Зиме.
   - Ах, конечно! Ориджины наконец-то пристроили замуж свою малахольную принцессу - великий повод для празднества! Дорогой Элиас, избавь меня от этого. Поезжай с детьми в Первую Зиму, передай мои извинения, поздравления и все остальное, что подобает. В столице меня ждет встреча с персоной поважнее, чем стая красно-черных зазнаек.
   Ревнивая зависть графини Сибил к семье Ориджин -- не тайна. Их род более древний и знатный, история герцогства полна легендарных фигур и громких побед, а долина Первой Зимы -- и вовсе святыня, место сошествия Праматерей на землю. Нортвуд же обширен и довольно могуч, но в глазах всей Империи это -- дремучий лес с медведями и бородатыми мужланами. Пожалуй, графиня только рада поводу избавиться от свадебного приглашения. На сей раз Мира вполне понимала ее чувства: нет ничего утомительней, чем лицемерить в угоду вежливости.
   - Езжайте, - согласился граф. Добавил, глядя в потолок: - Только не слишком обольщайтесь на счет благодарности владыки. Династия не любит чувствовать себя обязанной. Я-то знаю эту породу. Тебя, Сибил, император не осыплет почестями и не поведет за ручку на первый танец. Просто, когда полетят головы, твоя не окажется в их числе -- вот такая будет благодарность. А тебя... - он неопределенно махнул рукой в сторону Минервы, - тебя Адриан и вовсе не заметит.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   Поздний март - ранний апрель 1774 года от Сошествия
   Северо-восток герцогства Альмера
  
   Лучшая забава - люди. Хармон Паула Роджер всегда любил меткие поговорки.
   Из года в год он колесил одним и тем же кругом: восточная Альмера, Земля Короны, Южный Путь, Веселые острова, Земля Короны, восточная Альмера. Одинаково пыльные дороги летом, одинаково грязные - весной; городки и села, замки - они рознились на первый взгляд, но по сути - все одно. Хармон умел читать, но не любил, да и жалел денег на книги. Хармон любил выпить, но сдерживался в дороге. Рыжие тяжеловесы шли медленно, волоча грузные фургоны торговца, мили вползали под колеса одна за другой, без конца. Иной бы завыл от скуки на его месте, сменил ремесло. Хармон же находил развлечение в своей свите.
   К примеру, его забавляло смотреть, как бранится с женой Вихорь - темноволосый патлатый крестьянин, служивший Хармону конюхом и грузчиком. Вихорь вечно ворчал на Луизу - себе под нос, но так, чтобы жена слышала:
   - Лепешку дай... Снова черствая, зубы обломаю. Сушишь ты их, что ли. По голове бы дать такой лепешкой... Куда пошла? В реку купаться? Ты что, мелкая? Бабеха старая - и туда же, купается! Скоро кожу с себя смоешь... Лучше воды принеси, штаны мне постирай. От грязищи уже что твои ходули - не гнутся. Пошли Сару за молоком на хутор. Денег нет? У хозяина попроси. Чего я должен. Ты женщина, вот и проси.
   Луиза отвечала редко, зато громко и смачно:
   - Господин нашелся! Раскомандовался! Закрой коробочку, господин! Хотела бы господина, не за тебя бы пошла!
   Потом перебиралась на полдня в другую телегу и выкрикивала оттуда что-нибудь обидное, если изобретала. Могла при случае запустить в мужа яблоком или кружкой.
   Вихренок при этом пытался помирить родителей и попадал под горячую руку, а хитрая Сара - десятилетняя дочка конюха - поддакивала одному из родителей против второго и часто получала угощение.
   Забавлял Хармона и старый пьянчуга Доксет - больше возница, нежели охранник. Он обожал травить байки о своем славном военном прошлом. Точные обстоятельства того времени он помнил туманно, однако нимало не смущался, а выдумывал подробности прямо по ходу рассказа. Например, Доксет не раз рассказывал, как бился против болотников на берегу могучего Сидара. Вот только первоначально он сражался топором и зарубил пятерых мечников в кольчугах, а в прошлом году сообщил, что дрался копьем и заколол оруженосца, а рыцаря спешил; теперешней же весной выяснилось, что Доксет сам чуть не утонул на переправе, когда кто-то из благородных всадил ему в плечо арбалетный болт, и, выбравшись на берег, он вырвал болт из плеча и увидал, что оперение сделано из чистого серебра.
   Частым слушателем Доксета бывал Вихренок. По первой паренек удивлялся расхождениям в рассказах, а затем привык, уразумел, что на войне ведь всякое бывает, на то и война. С тех пор Вихренок частенько донимал Доксета вопросами, вроде:
   - А случалось тебе драться верхом? А булавой? А если конь тебя копытом по шлему ударит, что будет? А герцога или графа видал вблизи? А доспехи у них какие? А стрелу можно в полете поймать?
   И старый солдат, недолго думая, отвечал, что стрелу поймать можно, но надо левой рукой и поближе к оперенью; что графа от герцога отличить легко: у графа серебряный герб на плече, а у герцога - золотой на груди; что в битве при Лоувилле наемничий жеребец так угостил Доксета копытом по лбу, что шлем вмялся и не снимался с головы, но ничего, башка не треснула, только звезды увидал и неделю есть не мог, лишь воду пил.
   Снайп - тот был развлечением иного рода. Извечно смурной, он ничего не говорил о себе, хотя Хармон и без того давно знал, что Снайп - дезертир, и в родных землях его ожидает кол или виселица. Снайп мог молчать целыми днями, а глядел порою так хмуро, что встречные крестьяне принимали его за разбойника и шарахались с дороги. Однако временами что-нибудь, какое-то незначительное событие вдруг навеивало ему мечтательность. Снайп тихо вздыхал и скреб ногтями щетину на щеках, а вечером выпивал пару кружек вместе с Доксетом и говорил: "М-да, жизнь...". Так случалось, например, когда Снайп глядел на перебранки Вихря с Луизой. Дезертир не прочь был бы и сам побраниться с женой, чтобы та поорала всласть и запустила в него чем-то, а он дал бы ей оплеуху, а после завалил на пол и задрал подол... Так, по крайней мере, представлял себе ход Снайповых мечтаний Хармон Паула Роджер.
   Однако, со дня отбытия из Смолдена, все прежние забавы померкли и отошли назад против того любопытнейшего зрелища, какое являл собой новый наемник.
   Самим своим приходом Джоакин внес немалое оживление в жизнь Хармоновой свиты. Он отрекомендовался следующим образом:
   - Джоакин Ив Ханна. Я - новый щит вашего хозяина.
   После чего пожал руки мужчинам, потрепал по головам детей и с хозяйским видом прошелся вдоль обоза, разглядывая, что где, как устроено, хорошо ли уложено. Хармон даже заподозрил было, что вот-вот получит пару ценных советов и важных замечаний, однако после осмотра Джоакин лишь одобрительно покивал. Остальная свита скучилась поближе к хозяину и принялась весьма вопросительно молчать.
   - Я нанял третьего охранника, - сообщил Хармон. - Жена любит мужа, а монета - меч.
   Вихренок восторженно хрюкнул, Луиза улыбнулась. Конюх проворчал:
   - А стряпать-то тебе, жена, побольше придется. Может, хоть теперь расстараешься.
   Снайп бросил: "Ну..." - не так, чтобы с ревностью, а быстрее, с сомнением. Доксет же растерялся и не сказал ничего, но первым подкрался к новенькому и стал кружить около него, пристрастно разглядывая. Следом пошли на сближение и остальные.
  
   Едва обоз тронулся, Джоакин определил себе место: чуть впереди головного фургона, которым правили поочередно Хармон и Снайп, немного слева. Это была гибкая и удачная позиция. В безлюдных местах Джоакин мог придержать кобылу, поравняться с фургоном и поделиться с хозяином той или иной своей ценной мыслью.
   - Что за дорога такая? Не дорога, а одни ямы. Здешнему лорду надо бы о ней побеспокоиться, а то позор же, - говорил Джоакин не так, будто жалуется, а этак по-отечески журил неведомого лорда. - Лошадка-то моя ничего, плавно идет, а в фургоне у вас, поди, весь зад отбить можно.
   Или говорил:
   - Тучи сгущаются, может дождь пойти. Но мне-то ничего, к дождю не привыкать. Я считаю, надо всякую погоду любить.
   Или так:
   - Я вот не понимаю таких земель, как Альмера. Я люблю: если север, так чтоб снег, если юг, так чтоб жарища, равнина -- значит, равнина, горы -- значит, горы. А тут и не холодно, и не жарко, и на скалу не влезешь, и по степи не поскачешь. Холмы вот эти -- что это такое?
   Зато, въезжая в очередную придорожную деревню, молодой воин выдвигался ярдов на десять вперед и шествовал во главе обоза, как знаменосец в авангарде войска. Как и всякий человек с мечом, он вызывал у крестьян сперва опасение, а затем любопытство. Когда Джоакина спрашивали, он отвечал гордо и немногословно:
   - Мы -- люди Хармона Паулы.
   В обеденный привал Джоакин не выявил ни малейшего беспокойства, а просто сел около торговца и безмятежно ждал, пока ему выделят причитающуюся долю харчей. Ломоть сыра и кусок ветчины, которые отрезала ему Луиза, оказались больше, чем у Вихря и Снайпа.
   Для ночлега Хармон предложил парню место в головном фургоне, в задней его половине -- вместе со Снайпом и грузом посуды. Тот отказался:
   - Я люблю, когда небо над головой. Люблю чтобы свободу чувствовать, а то спать на досках, среди мешков -- я этого не понимаю.
   Он расстелил под ясенем жупан, подложил под голову седло, укрылся плащом и вскоре уснул крепким сном. Если судить по басовитому похрапыванию, которое издавал Джоакин, ни страхи, ни угрызения совести не тревожили его.
  
   Человек торгует тем, что имеет. Купцы -- товаром, молодки -- красотой, дворяне -- родовитостью, рыцари -- отвагой. Джоакин Ив Ханна торговал важностью, и делал это ловко. Хармон Паула отдавал ему должное, как один мастер отдает должное искусству другого.
   Остальные не замечали этого мастерства. Вихренок смотрел на меч и шлем Джоакина, Луиза -- на крепкие руки и широкую грудь, Доксет видел молодое гладкое лицо, не испорченное морщинами, и норовил назвать Джоакина "сынок"... Хармон же видел опытного торговца важностью с целым арсеналом трюков и приемов. Джоакин мог бы, пожалуй, даже взять мальчишку в подмастерья и передавать ему свое мастерство.
   Джоакин мог бы начать науку: говори обо всем так, будто именно ты решаешь, что хорошо, а что -- плохо. Дорога крива; лес жидковат; граница графства идет через холмы, а лучше бы по реке; мост деревянный -- ну и правильно, зачем камень тратить.
   Давай советы, и побольше, - поучал бы Джоакин. Но немногословно, чтобы не подумали, что оно тебе в радость. Оброни пару фраз, проходя мимо, ведь без тебя не справятся. Как уложить бочки в телеге, где обосноваться на привал, как удобнее держать поводья, надо ли коней ночью стеречь -- кому и знать, как не тебе?
   Не суетись, - показывал бы он собственным примером. Суета - для мелюзги. Делай все неспешно, без тебя не начнут и не закончат. Улыбайся пореже, а если уж не сдержался и хохотнул, то прибавь со значением: "Смешно!.." - ведь это ты не сдуру так гогочешь, а одобряешь удачную шутку.
   Если при тебе рассказали нечто неприятное, ты не сочувствуй и не вздыхай, будто баба. Выложил вот Вихорь, как видал тем летом городок, целиком сгоревший от пожара, одни кучи золы вместо домов, - а ты ему на это: "Бывает". Ты-то знаешь, что бывает в жизни и не такое.
   Про себя говори немного. Иные жалуются на жизнь, всякие страсти рассказывают - это глупо. Рассказывай про себя лишь то, что придется к месту, и вверни при этом выгодный финтик. Увидел ты, например, у Доксета копье - вот и скажи: "Бился как-то и я копьем, да против кольчужного рыцаря с секирой. Я-то его поймал и проколол в конце, но попотеть пришлось. Меч - он надежнее будет". И по эфесу при этом похлопай.
   И главное, - наставлял бы Джоакин напоследок. Если что взаправду умеешь, то носи это умение с неброским достоинством, как знаменем им не размахивай, но и сверкнуть при подходящем случае не стесняйся.
  
   Следующим от Смолдена утром Хармон Паула проснулся от ритмичного лязгающего стука и, откинув завесу, увидел Джоакина с мечом в руке, обнаженного по пояс. Заложив за спину левую руку, красавчик наскакивал на ясень, рубил его то слева, то справа, и тут же ловко отшагивал вбок, уклоняясь от контратаки. Мышцы его играли, на груди поблескивали капли пота. Чередуя выпады с уходами или блоками, Джоакин двигался вокруг дерева. Сучки и щепки разлетались в стороны. Луиза, Сара и Вихренок во все глаза пялились на него, даже Снайп уважительно покачивал головой. Вот парень крутанулся вокруг себя, перехватил меч двумя руками, занес над головой и, обернувшись, снес толстую ветку. Хах! Хряк...
   - Ого!.. - выдохнул Вихренок. Сара хлопнула в ладоши.
   "И вот я знаю все, чего можно ждать от парня", - подумал Хармон отчасти с удовольствием, но больше - с досадой. Прочитывать людей с той легкостью, с какой ученые мужи читают книги, давно уже было для Хармона не искусством или предметом гордости, а простой привычкой. Книги, подобные Джоакиновой, Хармон не раз брал с полок, раскрывал, пролистывал, изучал... покупал их и продавал, бывало по одной, бывало и на вес. В них не было для него загадки, и где-то, краешком души он об этом жалел.
   Хармон не знал, что очень вскоре парень удивит его, и даже - дважды.
  
   За неделю пути они добрались до северо-восточной оконечности Альмеры и, огибая Шестимильный лес, вышли к замку. Он был скромен - состоял всего лишь из двух квадратных башен, соединенных галереей. Однако башни выглядели крепкими, на верхушках бойко трепыхались флаги, а подворье, обнесенное частоколом, полнилось деловитым движением, как бывает у расторопных и толковых хозяев. Владел замком, а с ним и двумя соседними деревнями сир Логан Катрина - пожилой рыцарь, один из всегдашних покупателей Хармона.
   Обоз въехал на подворье, слуга доложил рыцарю о гостях, и вскоре Хармона со свитой ждал сытный обед и радушный прием. За длинным столом, накрытым под навесом, разместились прибывшие, сир Логан с женой, четверо дюжих, как на подбор, старших сыновей рыцаря и пятеро детишек помладше. Сир Логан говорил с Хармоном на равных - обнял и порядком помял при встрече, усадил по правую руку, щедро подливал торговцу эля, громогласно смеялся над шутками Хармона, шутил и сам. Замок, деревни, рыцарское звание сир Логан получил не так давно - заслужил долгим ратным трудом в гвардии герцога Айдена Альмера. А до того был он наемным мечом, как Джоакин, а до того - копейщиком-ополченцем, а еще прежде - подмастерьем гончара в городишке Дороти Плейс, давно уже не существующем. Словом, сир Логан был человеком простой крови и не чурался этого. "Благородство? Да что оно такое?.. - говорил рыцарь. - Кто была твоя мать и кто была твоя бабка - так оно важно? По мне, важно то, кто есть ты сам и что ты можешь". Он обводил гордым взглядом своих сыновей - с тем смыслом, что они - ого-го, и останутся ого-го, когда сам сир Логан помрет. Хармон соглашался и поднимал кубок за здравие. Рыцарь был бесхитростен, но все же нравился торговцу.
   Поговорили о новостях. О предстоящем лете, о грядущем урожае. Урожай обещал быть обильным. Хармон знал верную примету: если весной его фургон застряет в грязище по самые ступицы, значит, лето будет богатым. Сир Логан посмеялся.
   О властях поговорили, помянули герцога Айдена, выпили за его здравие. Герцог с красавицей дочерью теперь в столице. Летом, при Солнечных Играх, владыка Адриан выберет себе невесту, и герцог питает в этой связи понятные надежды. Потому ни он, ни молодая герцогиня до конца Игр не вернутся в Альмеру.
   - Большому человеку место в столице, - со значением изрек рыцарь, но при слове "столица" скривился едва заметно. Высокородная чванливая суета, извечно окружающая имперский двор, была ему противна. Рыцарь был вполне доволен своей жизнью на краю леса, среди трудолюбивых крестьян.
   Заговорили о подати, которою, по слухам, владыка намерен обложить феодалов. Сир Логан не боялся подати:
   - Чего бояться-то? Земля есть, лес есть, руки есть. Надо будет - заработаем. И владыке будет, и себе останется.
   Хармону стало любопытно, на что Корона употребит бешеные горы золота, собранные податью.
   - Ясно, на что, - пожал плечами сир Логан, - железки тянуть будет. Владыка любит железки. Какой прок в этих железках, чем добрая лошадь хуже?.. Не знаю. Да оно и не нашего ума дело, верно говорю?
   Хармон согласился - владыке виднее. Выпили за здравие императора...
   Сытые и хмельные, завели речь о торговле. Зная нрав сира Логана, Хармон держался прямолинейно и открыто. Сразу, не финтя, назвал цену. Без дерзости - всего втрое против той, за которую купил. Сир Логан тут же, без торга заплатил. Лишь затем стал смотреть товар - не для проверки, а из любви к порядку. Пять кувшинов перечного меда из Литленда, три штуки хлопчатой ткани, медная ступка для соли, несколько гребней дочерям... Хорошая сделка.
   А утром, когда довольный собою, рыцарем, монетой, жизнью Хармон выезжал из двора сира Логана - вот тут-то Джоакин его удивил.
   Торговец приметил, как охранник оглядывается на замок, с чем-то этаким на губах, вроде усмешки. Завидует, - решил Хармон и вполне доброжелательно спросил:
   - Ну как, увидел свое будущее, а? Придет время - и ты себе такой замок заслужишь, детишек нарожаешь. Попотеть придется, но видишь - можно.
   Джоакин как-то странно глянул на торговца.
   - Это не замок. Кусок крепостной стены с двумя торчалками - вот что это. Где мост, где ров, где внутренний двор?..
   - У тебя-то будет все иначе? - теперь уже с насмешкой спросил Хармон. - Ты себе выстроишь по всем правилам.
   И в ответ Джоакин на полном серьезе выложил Хармону план своего будущего замка - с бастионами и башнями, с барбаканом, подземными складами и водяным насосом, с мостами, рвами, подъездными дорогами.
   - И местечко для замка уже присмотрел?
   - Мой будет стоять на морском побережье, на скале. Я понимаю, когда со стены видишь волны, они пенятся, и ветер свистит. А в нижнем городе якорная стоянка будет.
   Хармон помял подбородок и важно покивал с лукавинкой в глазах.
   - А на гербе своем что изобразишь? Это важная штука, это обязательно надо наперед выдумать.
   - Меч, пронзающий сердце, - преспокойно ответил Джоакин.
   Он так и не понял, что хозяин над ним насмехался.
  
   Шестимильный лес тянулся узкой лентой по сырой низине. Длиною он достигал добрых тридцать миль, а в ширину в самом широком месте имел всего шесть, чем и заслужил название. Однако известно, что пересечь Шестимильный поперек -- плохая затея. Ручьи заболочивают низину и превращают землю в топкую кашу. Одна из двух дорог, идущих сквозь лес, весною вовсе непроходима, по второй еще так-сяк можно проехать, если груз не тяжел и несколько дней не было дождя. На вторую дорогу и свернул Хармон Паула со своим обозом.
   - Шестимильный впоперек? - переспросил Снайп, сидя на козлах.
   - А что такого? Неделю дождя не было, думаю, проедем. Иначе-то крюк на целый день, - безмятежно ответил Хармон, забрался в свою занавешенную половину фургона и разлегся на топчане из овчины.
   Снайп хмыкнул, но поворотил в лес.
   Пару миль дорога радовала: колеса катились плавно, чаща веяла свежей прохладцей, щебетали птицы. Пару раз поперек дороги попадались высохшие упавшие стволы, но Джоакин со Снайпом легко оттаскивали их и освобождали путь. Раз повстречали кабаньи следы, и Джоакин поделился несколькими мыслями об охоте -- с самим собою, надо полагать, поскольку Снайп молчал, а остальные едва ли его и слышали.
   Но вот дорога пошла вниз и начала понемногу раскисать. Пересекли первый ручей, спугнули зайца на водопое. Под копытами зачавкала грязь, впрочем, лошади справлялись и шли ровно.
   Показался новый ручей, через него перекидывался бревенчатый мосток -- старый на вид, подгнивший кое-где, но, вроде, прочный. Тяжеловесы ступили на него, осторожно упираясь копытами в скользкую опору.
   - А это что там, хижина что ль?.. - спросил Джоакин, вглядываясь в просвет меж деревьев.
   - Ага, добрый путник, она самая, - ответил некто хриплый, выступив из кустов на дорогу.
   Хармон, слегка отодвинув завесу, выглянул в щель. За первым человеком на дороге показались еще двое. Косматые, коренастые, эти двое были наряжены в куртки из вываренной кожи с нашитыми бляшками и неспешно приближались, поигрывая боевыми секирами. Один взял под уздцы упряжных лошадей, другой подошел к Джоакину. Третий -- хриплый -- загородил собой съезд с мостка. Он опирался на древко цепа, на себе имел кольчугу и стальной полушлем. Это был старик -- седой и морщинистый, но жилистый и весьма еще далекий от дряхлости.
   - Вы в нашем ленном владении, добрые путники, - сообщил хриплый. - За проезд через мосток путевой сбор полагается.
   - Что-то я не вижу гербов на ваших... хм... доспехах, - заметил Джоакин. - Лорд, владеющий лесом, хоть знает, что вы ему так усердно служите?
   Косматый секироносец гыгыкнул и остановился футах в трех от груди Джоакиновой кобылы. Весьма удачная позиция чтобы с одного замаха подсечь кобыле ногу, и при этом не попасть под меч всадника. Парень положил ладонь на эфес. Сзади раздался посвист. Оглянувшись на звук, Джоакин увидал лучника -- тот сидел верхом на ветви, взведя тетиву, и лукаво подмигивал всаднику. Наконечник стрелы глядел Джоакину в затылок.
   - Мы -- сами себе лорды, добрые путники, - заявил старик. - Я -- лорд Седой, перед вами братья-лорды Бурый и Оглобля, а тот, что на ветке, - милорд Ловкач. Пожалуйте оплату, добрые путники, и идите своей дорогой.
   - Сколько? - хмуро буркнул Снайп.
   - За лошадь -- по две агатки, за людей -- по три, за красавчика с мечом - глория будет в самый раз. Итого сколько же вышло? - старик беззубо ухмыльнулся. - Не силен в сложении...
   - Примерно с елену набежало, - подытожил лучник. - А может, полторы - что-то я со счету сбился.
   - Ишь... - бросил Снайп.
   Тогда Джоакин спрыгнул с лошади. Бойко свистнула стрела, но прошла мимо -- парень метнулся слишком быстро. Вот он уже на ногах, а вот - заносит обнаженный меч. Косматый шагнул к нему и рубанул. Джоакин отбил, лязгнула сталь. Секира ушла вниз-вбок, и пока косматый вновь заносил ее, Джоакин ударил с короткого замаха и рассек противнику предплечье. Секира брякнулась на бревна, брызнула кровь, косматый завизжал, как свинья. Красавчик шагнул к нему, но вместо того, чтобы добить, обхватил противника и крутанул вокруг себя -- ни дать ни взять пляска на деревенской свадьбе. Вовремя: лучник, нацелившись было, увел выстрел в бок, чтобы не попасть в товарища, и стрела, назначенная Джоакину, лишь оцарапала руку. Отбросив раненого, Джоакин выхватил кинжал из ножен и метнул. Лучник хрипнул, с хрустом обвалился наземь.
   Все это случилось так скоро, что остальные едва успели прийти в движение. Снайп взял топор и спрыгнул с козел, старик, перехватив цеп, бросился к Джоакину. Разбойник, что прежде держал лошадей, надвинулся на Снайпа и обрушил на него секиру. Дезертир парировал, ударил в ответ. Оружие сшибалось снова и снова. Бой на топорах сравнительно нетороплив, так что Хармон имел времени в достатке. Он взвел арбалет, тщательно прицелился и пробил разбойнику правое плечо. Тот выронил оружие, и следующим ударом Снайп прорубил ему бок ниже ребер.
   Хриплый тем временем теснил Джоакина. Проворно орудуя цепом, он не давал парню приблизиться для мечевой атаки. Чугунный шипастый шар на цепи угрожающе посвистывал, выписывал дуги в опасной близости от Джоакиновой груди.
   - Эй, седой лорд, - прикрикнул Хармон, наводя арбалет. - Ты бы бросил эту грюкалку, а то, не ровен час, покалечишься...
   Старик оглянулся и оценил шансы. Снайп подступил к нему.
   - Хармон?.. - крикнул седой. - Никак Хармон торговец! Сказал бы сразу, что это ты -- чего прячешься-то?!
   - Да я, видишь, задремал в фургоне, - миролюбиво признался Хармон. - Проснулся -- а тут такая катавасия... Но ты это, цеп все-таки полож. Иначе не выйдет у нас взаимного понимания.
   Бежать было некуда -- седой стоял на мостке, зажатый Джоакином с фронта и Снайпом с тылу. Он нехотя бросил оружие.
   - Хармон, ну ты сам-то... - проворчал старик. - Зачем ты с нами так, будто мы разбойники какие...
   - Нет, что ты! - округлил глаза торговец. - И в мыслях такого не имел! Какие же вы разбойники? Честные лесные лорды, работники цепа и топора. Но вот мой наемник новенький -- он в здешних местах впервой, не признал вас сразу... Ты уж не серчай.
   Из арьергарда подтянулся, наконец, Доксет. Он толкал перед собой острием копья молоденького перепуганного паренька, рядом важно шествовал Вихренок,
   - Хозяин, там в кустах еще один был, мы вот его изловили, видишь!
   - Молодцы, - похвалил Хармон. - Отберите у него все железки, что найдете, и отпустите на все четыре. На кой он нам.
   Хриплый старик оживился:
   - Хармон, так может, это... и я тож пойду?
   - О раненых товарищах не желаешь побеспокоиться?
   Секироносец с дырой в боку уже не дергался, остальные двое сопели и постанывали. Было заметно, что старику плевать на них, и сохранение собственной шкуры видится ему единственно важной задачей. Однако он просипел:
   - А то как же. Возьму их, значит, под ручки, и пойдем себе.
   - Конечно, - кивнул Хармон. - Возьмешь и пойдешь, отчего же нет. Раненым уход нужен, старикам -- покой. Тридцать агаток.
   - Чего?!..
   - Агаток. Это круглые такие серебряшки с женским личиком. Тридцать. Это трижды столько, сколько у тебя пальцев.
   - Хармон... Хармон!.. - заныл седой. - Хармон, слышь... Это же добрая елена! Откуда у меня столько? Помилосердствуй!
   - Помнится, год назад наше с тобою знакомство стало мне в дюжину агаток.
   - Так дюжина же! Не тридцать! - возопил старик.
   - Так и год прошел. А деньги к деньгам липнут, как снег к снегу. И вот я думаю, что ты на мою дюжину серебряков еще полторы успел налепить. Я бы точно успел, останься та дюжина в моем кошеле.
   - Они... э... они... там, в хижине.
   - А то как же! Конечно, в хижине, - участливо кивнул Хармон. - Сам сходишь?
   - Да, да! Мигом обернусь!
   Хармон зажмурился.
   - Раз, два... - раскрыл глаза. - Вот и прошел миг. Считай, обернулся. Красавчик, возьми у лесного лорда оплату.
   - Э, э, стой!
   Джоакин упер острие меча в кадык хриплому и выдавил капельку крови. Старик сунул руку за спину, снял с пояса висевший сзади мешочек, затем еще один. Снайп оглядел его и убедился, что изъято все. Хармон развязал мешочки и пересчитал. Двадцать четыре агатки -- три полновесных серебряных глории. И еще горсть-другая медных звездочек.
   - Я рад, что ты поступил осмотрительно, седой лорд. Это было весьма разумное вложение денег. Теперь забирай своих недорезанных приятелей -- и прочь с дороги.
   Прежде, чем двинуться дальше, Снайп подобрал топоры и лук, а Джоакин выдернул из бедра лучника свой кинжал.
   С полмили молодой наемник угрюмо молчал. Затем поравнялся с Хармоном и спросил:
   - Это ты... вы мне, выходит, испытание устроили? Вы же знали, что у мостка эта шваль обретается?
   - Ну, не так, чтобы знал, но надеялся, - ответил торговец, - Год времени прошел, могло случиться, что сир Логан или кто-нибудь еще удосужился их изловить. Однако дорога, как видишь, грязная, здешние люди ее не любят, а уж рыцарский отряд точно ею не поедет, так что...
   - Ну, Хармон! Вы поступили... - Джоакин замялся.
   - Если у тебя там на языке вертится "подло" или "низко", или еще экое словцо, то ты его лучше придержи. Подло было бы взять с хозяина плату за охрану, а потом не суметь справиться с горсткой лесных голодранцев. Вот это было бы низко. А я поступил всего лишь неожиданно... но и прибыльно для тебя.
   Хармон махнул рукой, подзывая, Джоакин нехотя подъехал поближе. Торговец протянул ему полдюжины агаток.
   - Бери. Ты заслужил их. Отличная работа.
   Джоакин взял монеты и глухо переспросил:
   - Правда?
   - Чистая. Я даже не ждал от тебя такой прыти. Ты больно уж похваляешься. Многие похваляются, но ты много ловчее, чем бывают хвастуны.
   Слова звучали искренне - Хармон приятно удивился Джоакиновому мастерству. Но это была лишь половина удивления. Вторую вызвал кинжал.
   После схватки Джоакин наспех обтер его травой от крови, а на ближайшем привале принялся основательно чистить. Увидев оружие, Хармон присел рядом, попросил поглядеть. Отличная, изящная работа: узкое сверкающее лезвие, витиеватая посеребренная гарда, но главное -- два полукруглых выреза в основании рукояти, этак под черничную ягоду размером.
   - Где ты взял его? - спросил Хармон.
   - Боевой трофей.
   - Ты же понимаешь, приятель, что это за штука?
   Джоакин кивнул. Но Хармон все же уточнил:
   - Это искровый кинжал. Одним касанием лезвия можно уложить тяжелого латника.
   - В нем нет очей, - печально буркнул Джоакин.
   - Верно, - согласился Хармон, поглаживая пальцем пустые выемки. - С очами он стоил бы дороже, чем вся твоя экипировка вкупе с лошаденкой. Но и без них ты мог бы выручить за него несколько елен, а то и целый золотой эфес. Хочешь, помогу продать?
   - Нет, - покачал головой Джоакин.
   Хармон повертел кинжал еще, разглядел вензель на навершии рукояти.
   - Это парадное оружие, не боевое, - сказал Хармон. - Для сражения он слишком короток и изящен. Такой штуке место в дворцовой зале, на боку у какого-нибудь лощеного графенка.
   - И что?
   - Ты не мог взять его трофеем в бою. Мог украсть -- но вряд ли, если я хорошо рассмотрел тебя. А мог добыть в поединке -- это более похоже. В любом случае, за то или другое легко можешь вляпаться на позорный столб с плетьми. А если попадешься на глаза тому, кто украшает грудь таким же вензелем, - Хармон показал навершие кинжала, - то, глядишь, и пеньковым ожерельем на шею разживешься.
   - Не продам, - хмуро покачал головой Джоакин и отобрал кинжал.
   По мнению Хармона Паулы, это было глупое решение. Таскать на поясе обвинение против самого себя, вместо того, чтобы носить золотой в кармане -- явная дурость. Однако, когда Хармон вернулся в фургон, глаза его поблескивали. Загадка. Хорошо, когда в человеке -- загадка! Для него самого, может, и не особо, но вот наблюдать его со стороны, пытаться разгадать -- отличная, редкая забава!
   Хорошо бы девицу ему, - подумал Хармон о парне. Такие, как он, особо забавны, когда влюблены... или когда в них самих влюбляются. Хармон Паула не ожидал, как скоро он окажется прав, и даже дважды.
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   Апрель 1774 года от Сошествия
   Кристальные горы (герцогство Ориджин)
  
   - ...по этой самой тропе! Наши Праотцы - сотня здоровых мужиков, все как на подбор суровые, крепкие, бородатые; им все ни по чем, как дикому вепрю. А среди них - шестнадцать нежных цветочков, розовых таких жемчужинок - святые Праматери. Они ступают по тропе своими тонкими ножками, со всех сторон окруженные надежной мужской защитой. Янмэй Милосердная, и Светлая Агата, и Мириам Темноокая, и...
   Ты всех шестнадцать Праматерей перечислишь, или кого забудешь? Или устанешь, наконец? - подумал с надеждой Эрвин. Говоривший, однако, не знал усталости. Он звался бароном Филиппом Лоуфертом и являлся имперским наблюдателем при экспедиционном отряде. Для всякого похода за известные границы Империи необходимо включать в число участников человека, напрямую служащего Короне, - закон Константина, издан в 13 веке... Филиппу Лоуферту было изрядно за сорок, он носил козлиную бородку и считал себя гением красноречия.
   - ...женщина - это жемчужинка, и ей подобает лежать на мягком ложе в безопасном укрытии раковины, в объятиях железного панциря. Вот каков должен быть мужчина - несокрушимый, жесткий, а внутри его - нежная душа, раскрывающаяся только...
   Одежда Филиппа пестрела золочеными вензелями повсюду, куда только можно было их влепить. С этакой слащавой улыбочкой он изрекал банальные пошлости непрерывным, неудержимым потоком.
   - ...только тогда женщина будет счастлива с вами, если вы сможете ограничить ее непробиваемой стеной и заслонить от жестокого мира. Вот так, молодой человек.
   Ах, да. Еще он упорно называл Эрвина Софию Джессику, наследного герцога древней земли Ориджин, "молодым человеком".
   - Я чрезвычайно благодарен вам за науку, барон. Вы раскрыли мне глаза, - сообщил Эрвин. Филипп не уловил сарказма.
   - Да, молодой человек, быть мужчиной - это искусство. Когда я впервые оказался в этих горах...
   Скалы - эти взметнувшиеся к небу величавые громады - выглядят хрупкими. Много веков назад неведомая сила ударила в них и расколола, раскрошила, как стекло. Сквозь горный хребет, прорезая его, легло ущелье - зияющая рана, заваленная обломками породы. Мельчайшие были размером с мизинец, крупнейшие - размером со сторожевую башню, поваленную и замершую на дне ущелья в нелепом угловатом равновесии. Среди обломков находила себе путь река, шипела и журчала, вспенивалась, порою подхватывала несколько камней и волокла их, сбивая в нестройные груды. И тут же река принималась злиться, становилась на дыбы, преодолевая собою же созданные заторы. От потока восходили склоны ущелья - сперва плавно, затем круче, а затем превращались в отвесные темные стены, испещренные прожилками блестящих пород. Вдоль подножья скал, в сотне ярдов над рекой, лепилась к склону тропа, по ней, неторопливо извиваясь, ползла цепочка путешественников.
   Отряд состоял из сорока человек. Его ядро составляли одиннадцать кайров - северных рыцарей, прошедших Посвящение. Каждого кайра сопровождали двое греев - пеших воинов, состоящих в услужении у рыцарей. Воины делились на две группы - ведущую и замыкающую, защищая отряд с фронта и тыла.
   В авангарде ехал также механик Луис Мария. То и дело механик останавливал коня, чтобы зарисовать некую деталь рельефа, и весь отряд принужден был останавливаться вместе с ним. Герцог Десмонд Ориджин питал наивные надежды на то, что через Кристальные горы можно проложить рельсовую дорогу. Он отдельно оговорил это, когда давал распоряжения Эрвину и Луису. Следуя приказу, механик старательно наносил на карту маршрут и помечал преграды, которые придется устранить при строительстве.
   В безопасной середке отряда ехали Эрвин с имперским наблюдателем. В спину им дышали вьючные ослы, ведомые греями. Животные издавали весьма характерный запах, отлично ощутимый благодаря ветру, что дул в спину. Процессия двигалась со скоростью самого медленного ослика, то есть -- еле ползла.
   Ширины тропы хватало лишь на одного всадника, Филипп Лоуферт ехал на корпус позади Эрвина и без устали разглагольствовал. Его слова смешивались с колоритным благоуханием вьючных ослов.
   - Когда я впервые оказался в Кристальных горах, со мною была девушка по имени Вильгельмина. У нее были золотые кудри и глаза -- как спелые оливки, и фигура... Да, на фигуру стоило посмотреть. Мы поднялись с нею на скалу, вот туда, на самую верхушку, встали на краю. На ветру ее волосы растрепались, прямо как грива у льва. Я обнял ее сзади, повернул лицом к ветру и спрашиваю: "Чувствуешь?"
   Тьма, до чего же болят ноги! Шестые сутки пути, часов по десять в седле каждый день. Эрвин всерьез подозревал, что его бедра стерлись уже до костей, и удивлялся, как еще не тянется за ним по земле кровавый след. Спина каменела от постоянного напряжения, Эрвин позабыл о том, что когда-то обладал чудесной способностью наклоняться без боли. Вчера он попробовал пойти пешком, и, как назло, весь день тропа шла то вверх, то вниз, переваливая через многочисленные уступы. К вечеру Эрвин взмок от пота и хватал воздух ртом, как загнанная лошадь. Одежда отвратительно прилипала к телу, ступни горели, кожа покрылась пунцовыми пятнами. Он поражался нечеловеческой выносливости пехотинцев, умудрявшихся тащить на себе амуницию. Сам-то Эрвин шел налегке, предоставив свой немалый багаж заботам одного из осликов. Он оставил при себе только меч и получил от него тринадцать ударов по щиколотке, шесть -- по колену, и вдобавок две весьма ловких подсечки (Эрвин вел счет). Сегодня Эрвин не стал повторять вчерашний подвиг и поехал верхом. Бедра, стертые о конские бока, -- все же меньшее из зол.
   - ...и я спрашиваю Вильгельмину: "Чувствуешь?" А она мне: "Что чувствую?" Я прижимаю ее к себе покрепче и говорю: "Священную силу". И она в ответ: "Это просто ветер дует", а я говорю: "Нет, это сила любви. Разве ты не знала? Святые Праматери сошли в мир из этих самых скал и принесли с собою любовь! С тех пор Кристальные горы наполнены силой любви!"
   Отец говорил: благородный человек должен воспитывать в себе терпение ко всему -- к боли, морозу и жаре, к усталости и голоду. А как на счет терпения к скабрезностям? Как бы вам понравилось такое, милорд: шесть дней пути бок о бок с... вот с этим?
   - А знаете, молодой человек, как называют вон те две округлых вершины?
   Где уж мне знать! Я всего лишь родился и вырос в этих горах.
   - Это Перси Святой Катрины, - провозгласил Филипп. - А вон та узкая темная пещера -- слыхали ее прозвище?
   Эрвина ужаснулся при мысли о том, что, возможно, сейчас услышит, и поспешил перехватить инициативу:
   - Пещера зовется гротом Косули. В ней Светлая Агата расположилась для ночлега, изнемогая от голода, как вдруг увидела худую белоснежную косулю. Воин, что был с Агатой, схватил копье, желая убить животное, но Праматерь удержала его руку со словами: "Отпусти ее. Она слаба и одинока, будь милосерден". Косуля убежала вглубь грота, Праматерь из любопытства пошла за нею. Пещера пронизывала всю скалу, и вскоре Светлая Агата добралась до выхода на западный склон горы, и оттуда увидела цветущую плодородную долину.
   Эрвин говорил подольше, стараясь оттянуть продолжение Филиппова словоблудия, но вот неизбежный момент наступил.
   - Да-да, именно это я и рассказал Вильгельмине, когда мы вошли в грот Косули.
   Отряд в очередной раз остановился, Филипп Лоуферт подъехал поближе к Эрвину, самодовольно улыбаясь.
   - Тогда Вильгельмина спрашивает меня: "А почему Праматерь Агату называют Светлой?" А я и отвечаю: "Из-за цвета волос, они были у Агаты, словно жидкое серебро. А тебя, милая, менестрели назовут в своих песнях Вильгельминой Златокудрой". Я сказал это и зарылся лицом в ее волосы, а она так и замерла. Женщины обожают, когда ласкаешь их волосы. Запомните это, молодой человек.
   С меня хватит. В конце концов, я - глава эксплорады, мое место -- впереди! Эрвин отпустил поводья и двинулся по тропе к авангарду.
   - Почему снова встали?! В чем заминка?
   Греи сторонились и прижимались к скале, пропуская лорда. Но, видимо, не особо расторопно, а может быть, Эрвин ехал слишком быстро. Один из воинов не успел отскочить, и герцогский жеребец сшиб его с ног. Невезучий пехотинец слетел с тропы и покатился по склону. Десятью ярдами ниже он угодил ногой в щель меж камней, послышался хруст. Греи учатся терпеть боль молча, но этот не справился и заорал во все горло.
   Первым порывом Эрвина было спрыгнуть с коня, сбежать вниз и попытаться помочь несчастному. Он замешкался, примериваясь, как бы спуститься безопасно и самому не скатиться в ущелье. Тем временем Теобарт - капитан кайров - выкрикнул приказ, и несколько воинов побежали к раненому. Когда Эрвин добрался до места, они вытаскивали покалеченную ногу из расщелины, а раненый кусал себя за руку, пытаясь сдержать крик. Подошел Фильден - лекарь отряда. Бесцеремонно ощупал ногу, срезал штанину. Кость была переломана в двух местах, иззубренный обломок разорвал кожу и торчал наружу, лилась кровь. Эрвина замутило, он отвернулся, уставился на реку. Раненый то затихал на время, то вновь захлебывался воплем, а лекарь отрывисто приказывал что-то. Эрвин не смотрел на них, но и не уходил. Наконец, крики прекратились. Нога воина была перемотана тряпицей и обжата двумя деревянными брусками, связанными меж собой. Лекарь вытирал ладони от крови.
   - Раненного зовут Бак, - доложил капитан. - Он грей кайра Джемиса.
   Эрвин пока так и не выучил имена всех своих подчиненных, но Джемиса он запомнил: этот кайр взял с собою пса.
   Джемис встал над раненным, оглядел его сверху вниз. Серая овчарка появилась рядом с хозяином, деловито обнюхала кровавую повязку на ноге грея, лизнула. Бак смотрел на кайра виновато и испуганно.
   - Скотина, - процедил Джемис. - Неуклюжая тварь.
   - Простите, господин, - выдавил Бак.
   - Ты должен был уступить дорогу лорду.
   - Да, господин. Моя вина.
   - И что мне теперь делать с тобой?
   Овчарка почуяла настроение хозяина и ощерилась. Раненный грей сжался, обхватив себя руками. Эрвину следовало бы сейчас вернуться на тропу и предоставить кайру Джемису наказать грея любым угодным способом. Эрвин - наследный лорд; Бак - низкородный мальчишка лет четырнадцати, крестьянский сын, судя по широкому веснушчатому лицу. Не может быть сомнений в том, кто из них виновник происшествия.
   Позже Эрвин не раз спрашивал себя - отчего же он поступил иначе? Зачем-то взял и сказал:
   - Джемис, ваш грей ни в чем не виноват. Это я был неосторожен на тропе.
   Кайр обернулся к лорду. Злость на его лице дополнилась недоумением, растерянностью. Джемис лишился слуги в самом начале долгого похода, и это создаст ему массу неудобств. До последнего момента он хотя бы знал, на ком сможет выместить досаду. Теперь вину взял на себя лорд, тем самым лишив кайра возможности выплеснуть раздражение и наказать виновника.
   - Милорд, не защищайте его, - проворчал Джемис. - Он - тупая скотина, я сожалею, что взял его в обучение.
   Кайр пнул раненного.
   - Прекратите, - приказал Эрвин. - С вами двое греев, верно? Второй будет служить вам в походе, когда Бак вернется в Первую Зиму.
   - Милорд, никуда он не вернется! - отрезал Джемис. - Я не позволю ему прохлаждаться!
   - Вы с ума сошли?! - удивился Эрвин. - Как он сможет идти?
   - Фильден, сколько времени нужно, чтобы срослись кости? - Джемис повернулся к лекарю.
   - Месяц.
   - Месяц этот дурак проведет верхом на осле. А потом отработает с лихвой! Я его научу ловкости.
   Эрвин нахмурился, происходящее начало его сильно беспокоить. По северным законам кайр - полновластный хозяин грея. Лорду не следует вмешиваться в их взаимоотношения. Однако суть в том, что Эрвин отдал прямой приказ, а Джемис ослушался. Неподчинение нельзя спускать ни при каких обстоятельствах - уж этот урок Эрвин хорошо усвоил от отца.
   - Кайр, вы меня, похоже, не услышали, - процедил молодой лорд. - Я сказал, что раненный вернется в Первую Зиму.
   - Милорд, - возмутился Джемис, - но это же мой грей!
   - Мне плевать, чей он! - бросил Эрвин с нарастающим раздражением. - Будь он хоть слугой архиепископа, он все равно вернется в Первую Зиму, поскольку я так решил.
   Джемис упрямо склонил голову, взвешивая на языке слова. Капитан Теобарт внимательно прислушивался к диалогу, но не спешил вмешиваться. Лекарь и несколько греев также были рядом. Внезапно Эрвин осознал, чем дело обернулось для него: испытанием. Если кайру хватит наглости ослушаться лорда, весь отряд узнает об этом, и Эрвин будет опозорен. Придется наказать Джемиса... но тогда выйдет, что и раненный, и его хозяин пострадали из-за эрвиновой неуклюжести. Грей - простолюдин, плевать на него. Но наказать рыцаря за свою собственную промашку - это не к лицу лорду.
   Эрвин не знал, что делать в таких ситуациях. Он буравил Джемиса взглядом и ждал, и всей душой надеялся, что тот подчинится.
   - Милорд, - вымолвил кайр, - у Бака нога сломана, он сам не доберется до Первой Зимы. Прикажете ему умереть по дороге? Или мне следует отдать второго грея ему в няньки?
   Вопрос попахивал откровенной издевкой. Кровь бросилась в лицо Эрвину, он против воли сжал кулаки. Серая овчарка Джемиса подняла морду и пристально смотрела на Эрвина.
   - Кайр, я дам своего грея в сопровождение раненому, - ледяным тоном вымолвил лорд. - У вас имеются еще вопросы?
   Вот тут капитан Теобарт сделал худшее, что только мог выдумать. Он сказал Джемису:
   - Выполняйте приказ, кайр.
   - Слушаюсь, капитан, - с ухмылкой кивнул Джемис и потрепал по холке собаку.
  
   * * *
   На самом деле, к походной жизни можно привыкнуть.
   Можно смириться с солнцем, которое принимается светить особенно яростно именно тогда, когда ты движешься в гору, и выжимает из твоей спины ручьи пота. Можно привыкнуть и к холоду, который воцаряется на теневом склоне, едва только солнце спрячется за вершинами. К зябкой сырости, что ночью заползает в шатер, выпадает росой на одежду и одеяла и заставляет тебя дрожать, как мокрый щенок. С пищей свыкнуться сложнее: она жестка, как подметка, и настолько солена, что скулы сводит; а в качестве разнообразия на вечернем привале можно отведать смердящего варева из котла. Можно, в конечном итоге, привыкнуть и к вечной грязи под ногтями, и к слою пыли на волосах, и к необходимости совершить пробежку в сотню ярдов, если желаешь в уединении справить нужду. Приходится смириться и с вонью, которая неизменно сопровождает отряд: смрад конского навоза, ослиной мочи, человеческого пота, грязной одежды... Искусство путешественника состоит в том, чтобы ничего не замечать. Умелый путник подобен волу или корове: он впадает в состояние блаженного тупого безразличия. Бредет и ест, ест и бредет, не заботясь ни о чем...
   Эрвин тщетно старался привести себя в нужное состояние духа. Боли в ногах и спине, мозоли на самых неожиданных частях тела, жар и холод, собачий рацион - он тешил себя надеждой, что когда-нибудь (не завтра, конечно, но спустя время) сможет как-нибудь смириться со всем этим. Что давалось ему сложнее всего - это мыслительный голод. День за днем проходили без единой интересной беседы, без новостей, без открытий, не давая уму даже скудной пищи. Пустая голова ныла куда мучительней пустого желудка, требовала подпитки. Величавые картины природы сменялись слишком медленно, разговоры были редки и пусты. Мысли Эрвина, не находя достойного предмета, вновь и вновь обращались к безрадостным темам: отцовской несправедливости, позорному замужеству сестры, упущенной политической возможности. Эрвин с утра до ночи был угрюм, как ворон, и вовсе не боли в ногах служили главной тому причиной. Все, что он оставил в Первой Зиме, было из рук вон плохо. Любое воспоминание тут же нагоняло тоску, тот же результат давали и рассуждения о будущем. Осенью, когда отряд вернется, император уже заключит помолвку; более расторопные из Великих Домов получат призы: владения, льготы, доходы, привилегии... Ориджины же так и останутся прозябать в своих славных и нищих северных просторах. Прекрасная Иона станет хозяйкой огрызка земли, по причуде истории именуемого графством. Она выносит в себе купеческого сыночка, который - по еще одной странной причуде! - получит родовое имя Светлой Агаты. Деньги, полученные в качестве выкупа за невесту, будут потрачены с великой пользой: под мостовой Соборной Площади выстроится огромная могила с полусотней комфортных склепов, один из которых - о счастье! - предназначен будет ему, Эрвину Софии Джессике, наследному герцогу Ориджин...
  
   Впрочем, сегодня к гармоничному букету жизнерадостных мыслей добавилась еще одна - новая, свеженькая. Стычка с кайром Джемисом не шла из головы. Скверный это был случай, если задуматься. Такого происходить не должно.
   Джемис позволил себе пререкание с лордом, да еще и в присутствии свидетелей. Возможно, справедливость была на его стороне. Возможно, не Эрвину следовало решать, как поступить с раненным слугой Джемиса. Но суть не в том, кто прав, а кто виноват. Суть в том, что Джемис зарвался, а Эрвин спустил. Прозевал тот короткий решающий момент, когда нужно было показать твердость, жестоко пресечь спор и наложить наказание. А затем вмешался капитан Теобарт и окончательно испортил положение лорда. Он подтвердил приказ Эрвина, а строптивый кайр подчинился. Фактически выполнил то, что требовалось, но показал при этом, что повинуется лишь капитану, но не герцогскому сынку. На вечернем привале весь отряд узнает про этот инцидент. Даже если смолчит сам Джемис, то уж точно разболтают греи, помогавшие лекарю.
   И вот возникает вопрос: чем окончится поход, если сорок вооруженных мужчин возомнят, что могут не подчиняться своему лорду?
   - Теобарт, - позвал Эрвин. Капитан обернулся:
   - Милорд?
   О чем я, собственно, хотел спросить? Вы сознавали, капитан, какую дурость делаете, когда окунули меня носом в грязь? Не планируете ли вы, случаем, поднять мятеж?.. Теобарт терпеливо ожидал вопроса. Морщинистое суровое лицо, седая борода, обритый наголо череп. Глаза холодные, но ясные, без тени хитринки.
   Капитан Теобарт знаком Эрвину с детства. Шестой сын небогатого кайра, в пятнадцать лет Теобарт уже и сам получил красно-черный плащ, а в двадцать сделался оруженосцем самого герцога Ориджина, Эрвинова отца. Они бились бок о бок на нескольких войнах. Говорят, Теобарт дважды спасал великого лорда от смерти. Говорят, один из долгов герцог вернул. Теобарт - не горячая голова. В Первой Зиме у него осталась жена и трое дочурок. Он надеется дожить до старости, получить от герцога кусок земли в награду за верную службу и оставить дочкам хорошее наследство.
   Вне сомнений, герцог Ориджин приставил его к Эрвину в качестве няньки. Опытной такой, рассудительной, бритоголовой няньки, весьма скорой в обращении с мечом. По всей видимости, Теобарт действовал из одних лишь благих побуждений. Решил, что Эрвин не справится с Джемисом, вступился на стороне лорда. Добрый рыцарь, по идее, именно так и должен поступать...
   - Где мы остановимся на ночлег? - наконец, спросил Эрвин.
   - До заката еще около часа, милорд. Мы успеем подняться на уступ под южным склоном Орла, - Теобарт указал рукой, - там будет достаточно места для лагеря.
   Эрвин огляделся. Тропа спустилась ближе к реке, и отряд как раз вышел на просторную поляну с несколькими приземистыми деревцами. Поляну, мурлыча, пересекал ручеек, вливался в речку.
   - Капитан, заночуем тут, - скомандовал Эрвин.
   - Милорд, из-за близости к воде здесь будет очень сыро. На уступе место более подходящее.
   - Остановимся здесь, - повторил Эрвин.
   - Да, милорд.
   Капитан отдал приказ, отряд остановился, всадники спешились.
   - Теобарт, - добавил Эрвин, - я хочу, чтобы этой ночью первую вахту нес кайр Джемис.
   Капитан ответил очень спокойно - не возразил, а проинформировал:
   - Ночная вахта - дело греев, а не кайров, милорд. Рыцарям редко дают подобные поручения.
   - Я это знаю.
   - Слушаюсь, милорд.
   Эрвину остро захотелось отдать какое-нибудь абсурдное распоряжение: поставить шатры среди реки, пустить на мясо осла, отправить четверку кайров собирать эдельвейсы. Он всегда презирал лордов, что проверяют свою власть при помощи дурацких приказов, а вот сейчас на удивление хорошо понимал их чувства.
   - Теобарт, велите разжечь для меня отдельный костер.
   Обычно, останавливаясь на привал, разводили два огня: для греев и для кайров. Эрвин, имперский наблюдатель и механик присоединялись к рыцарям. Даже для двух костров топливо находилось с трудом: жесткие скрюченные деревца едва годились на дрова, валежника было мало, как и сухой травы. Третий костер означал лишний час поисков топлива в окрестностях лагеря и не давал никакой практической пользы.
   - Слушаюсь, милорд, - кивнул капитан.
   При всем богатстве фантазии, Эрвин не смог бы назвать это своим управленческим успехом. Но все же, на душе стало спокойнее.
   Он подозвал Томми - своего оставшегося слугу - и велел распаковать багаж. Эрвин взял с собою несколько вещиц, надеясь, что они скрасят быт путешественника. По походным меркам, они оказались настолько причудливыми, что до нынешнего дня Эрвин стеснялся выставлять их напоказ. Слуга распаковал складной стол с тремя стульями; бочонок шиммерийского вина, голову сыра, копченый окорок, горшок оливок, несколько яблок и жестянку шоколадных конфет. На столе появилась даже масляная лампа, в которой заплясал уютный желтый огонек.
   Для светского ужина не хватало лишь гостей. Эрвин пригласил барона Филиппа и механика Луиса, оба с большим удовольствием согласились. Филипп даже раздобыл из собственного багажа жбан крепкой пряной настойки, по его словам - литлендской. Конечно, имперский наблюдатель слащав и глуп, а механик - низкородный мещанин, но все же, это образованные люди, выходцы из Земель Короны.
   Костер возле лордского стола был зажжен первым. Греи еще складывали поленья для двух других очагов, когда Эрвин с гостями приступили к трапезе.
   - Приятно смотреть на огонь, - приговаривал Филипп, отрезая себе шмат мяса. - Пламя пробуждает в человеке его сокрытое нутро. В каждом из нас, молодые люди, дремлет звериная сила. Особенно она могуча в женщинах. Какая бы кроткая ни была девица, но стоит разбудить в ней спящую силу - и вы увидите пред собою пантеру.
   Он рассказал о нескольких кротких девицах, которых знавал. Поведал и о том, какое особое наслаждение - предаваться любви на снегу у горящего костра. Эрвин не вслушивался в слова, но само звучание голоса доставляло ему удовольствие, поскольку Филипп говорил с восточным акцентом: подтягивал "у", припадал на "ш", смягчал "а" настолько, что они превращались почти в "э". Так говорят в Фаунтерре, в особняках столичной знати; с таким вот акцентом мурлычут надменные первородные леди и франтовитые судари с искровыми рапирами на боках.
   Механик Луис Мария чувствовал себя неловко по первой, но вино и сытость сделали свое дело, постепенно он разговорился. До сей поры Эрвин не давал себе труда присматриваться и прислушиваться к нему. Он питал к Луису ощутимую антипатию и предпочитал держать его на расстоянии. Не то, чтобы Луис чем-то не угодил лорду. Все дело в диспозиции, как сказал бы герцог Ориджин. В той диспозиции, которую занимал Луис по одну сторону двери в то время, как по другую сторону этой самой двери старый герцог смешивал с грязью молодого герцога.
   Однако сейчас, под вкус шиммерийского вина, Луис показался Эрвину весьма забавным человечком. Механику едва ли исполнилось двадцать пять. У него были волнистые волосы цвета соломы, наивные зеленые глаза и веснушки на щеках. Он стеснялся и становился комично рассеян: совал в рот нож вместо вилки, пытался хлебнуть из опустевшего кубка, невпопад всхохатывал и постоянно просил прощения за что-нибудь.
   Как выяснилось очень вскоре, Луис Мария был влюблен. Где-то в Землях Короны его ждала девица, которую механик называл не иначе, как "моя леди". Он не ставил за цель похвастаться, а, кажется, просто не мог не говорить о своей даме сердца. Со слов Луиса выходило, что "его леди" - нежное большеглазое тщедушное создание, сродни горной лани. И только слепой мог бы не заметить, что "его леди" - прекраснейшая из женщин на свете!
   - Молодой человек, давеча вы были среди гостей на свадьбе в Первой Зиме, - с некоторой насмешкой заметил Филипп. - И, конечно, видели сестру лорда Эрвина - леди Иону. Что же тогда вы скажете о женской красоте?
   - Милорд, вы меня простите, - смешался Луис и покраснел до кончиков ушей, - я ничего плохого... Вы не подумайте, милорд, я в высочайшем... в глубочайшем восторге и в полном почтении к леди Ионе! Но если бы вы видели мою леди, милорд, то вы бы поняли! Она...
   Луис растерялся, пытаясь подобрать слова.
   - ...моя леди, она - как тончайшее белое кружево, как лебяжий пух! К ней даже боишься прикоснуться! Мне все кажется, что мои руки слишком грубы, чтобы коснуться ее кожи, а мои слова слишком... слишком неуклюжи для ее слуха. Боюсь даже дохнуть в ее сторону. Вот, кажется, вдруг подую - а она погаснет, словно огонек свечи! Такая она, милорд!
   - Это скверно, молодой человек, что боитесь прикоснуться, - со знанием дела вставил Филипп. - Девицы любят, когда к ним прикасаются, и чем грубее - тем лучше. Схватите ее покрепче, молодой человек, и она тут же растает.
   - Нет, нет, что вы! - в ужасе вскричал Луис. - Я ни в коем случае, у меня исключительно чистые помыслы! Как только вернусь из эксплорады, тут же попрошу руки моей леди. Только бы боги были милосердны и уговорили ее согласиться! Если хотите знать, мне и деньги-то нужны, чтобы составить достойный выкуп за невесту. Потому я и в путешествие нанялся!
   - Ради выкупа-то? - Филипп хохотнул. - Что за чушь! Вы бы лучше на эти деньги купили ей парфюм или брошь жемчужную - тогда-то девица падет в ваши объятия. А сватовство - это потом успеется. Свататься будете, когда сударыня уже иссохнется, изойдется от тоски по вам. Тогда она своего папеньку уговорит и безо всякого выкупа за вас пойдет. Уж будьте уверены, молодой человек!
   - Вы говорите ужасные вещи, сударь! Поверьте, что я питаю к моей леди самые чистые и высокие чувства, и никогда себе не позволю...
   - Чтобы вы знали, молодой человек: высокие чувства - это признак мужского бессилия.
   Эрвин слушал, не вмешиваясь в их перепалку. Механик со своей щенячьей влюбленностью оказался прекрасным развлечением, вполне способным развеять походную скуку. Ирония заключалась уже в самом его присутствии здесь: как только угораздило это двуногое чудо оказаться в походе с четырьмя десятками головорезов?..
   Начинало темнеть. Неаппетитные запахи из солдатских котлов и оживленные голоса греев говорили о том, что остальные члены отряда наконец тоже приступили к трапезе. Эрвин высмотрел кайра Джемиса: тот прохаживался вдоль восточного края лагеря, серая овчарка лежала невдалеке, переводя голодные глаза с котла на хозяина - и обратно к котлу. Прелесть первой вахты состоит в том, что часовые вынуждены дежурить с пустым желудком и глотать слюни от запахов чужой еды. Лишь после полуночи, сменившись с вахты, можно будет перекусить холодными объедками.
   Кайр Джемис поймал взгляд Эрвина и положил руку на эфес. Традиционный жест бдительности часового смотрелся в данной ситуации весьма двусмысленно. Потом Джемис перевел взгляд на Луиса и качнул головой - коротко, но красноречиво. Он, низкородный южный сопляк, жрет лакомства с вашего стола, милорд, пока я - славный рыцарь и ваш соотечественник! - захлебываюсь слюной. Эрвин подмигнул Джемису: то-то же, делай выводы.
   Когда он вновь прислушался к разговору, тема уже переменилась, разногласия между Луисом и Филиппом были забыты.
   - Моя леди, сударь, она без ума от столичной жизни, - рассказывал механик барону. - Бедняжка всего единожды была в Фаунтерре, и то лишь месяц, но с тех пор все время вспоминает! Она будет так рада, если я смогу рассказать ей что-то о столице. Ведь вы жили в Фаунтерре, сударь? Знакомы ли с владыкой? Каков он? Как проходят приемы?
   - Наш владыка Адриан - великий человек, - со значением изрек Филипп. - Раз в столетие посылают боги на Землю такого правителя. То, что нам кажется незыблемым и вечным, для Адриана - не преграда. Если на его пути окажется море, он скажет: "Копайте здесь и здесь", - и будут копать, пока море не стечет и не исчезнет. Все в нашем мире подвластно желанию императора. Воля владыки - самое твердое, что есть на свете. Все остальное вынуждено подстроиться под нее, как молоко принимает форму кувшина, в который налито.
   - А дворцовые приемы? Правда ли они столь великолепны, как рассказывают?
   - Молодой человек, я не видел ничего великолепней и блистательней, чем двор владыки Адриана!
   Эрвин повел бровью. Он не встречал Филиппа ни на одном из множества балов, устраиваемых Короной, да и сам барон Лоуферт не очень-то напоминал персону из высшего общества. Механик, однако, принимал повествование Филиппа за чистую монету.
   - Расскажите, прошу вас, во всех подробностях. Я постараюсь запомнить для моей леди все-все мельчайшие детали!
   Филипп рассказал, обращая особое внимание на женскую сторону вопроса. Какие девицы бывают на балах, во что наряжаются, как себя ведут, и - в особенности - как они падки на зрелое очарование уверенного в себе мужчины.
   - Вы понимаете, сударь, что я не могу раскрывать подлинных имен. Тою зимой при маскараде встретил я одну хорошенькую юную леди в маске иволги - назову ее, скажем, Мариеттой. И вот, я закружил ее в танце, а Мариетта щебечет из-под своего клювика: "Сир, у вас такие крепкие руки! Вы, наверное, привычны к оружию потяжелее, чем рапира". А я говорю: "Сударыня, мое главное оружие - не железный клинок"...
   Эрвин отправлял в рот оливки, маленькими глотками смаковал терпкое вино. Кайры издали поглядывали в его сторону, жуя овсянку. В отблесках огней сложно было понять их выражения, да Эрвину и было все равно. Ну, если приложить немного усилий, то будет все равно. Поглядывают - и пусть себе.
   - А кто из дам красивее всех при дворе? - спросил механик.
   - Молодой человек, этот вопрос сразу выдает в вас человека, далекого от столицы. Красивейшая леди двора и всей столицы, и всего Востока империи - это, конечно, Аланис Альмера, дочь герцога Айдена.
   - О, я слышал это имя! Расскажите, будьте добры! Моя леди так интересуется светской жизнью, так любит послушать о придворных!
   Филипп с удовольствием потер руки, наслаждаясь ролью рассказчика.
   - Леди Аланис - это бриллиант, который боги своими руками создали, отшлифовали и спустили на Землю, чтобы люди поняли, какова есть истинная красота. Когда вы увидите ее, то не сможете отвести взгляд, будете взирать на нее, онемев от восторга. Леди Аланис блистает на спортивных играх - зрители рыдают от восхищения, когда она выходит на арену, ступая своими длинными божественными ножками! А, кроме того, леди Аланис приходится любимой дочерью и наследницей первому советнику владыки - герцогу Айдену Альмера.
   Досада царапнула горло Эрвину. Леди Аланис Альмера являлась одной из фигур его плана - его прекрасной, беспроигрышной стратегии, которой не суждено было реализоваться. Эрвин не испытывал ни малейшей симпатии к самой Аланис, но то, чего он мог бы добиться, используя ее - ооо!.. Приз мог превзойти самые буйные фантазии!
   - Вы умолчали о главном касательно данной персоны, - сказал Эрвин. - Когда мы вернемся в Первую Зиму, леди Аланис Альмера уже будет императрицей.
   Луис Мария округлил глаза и подался к лорду в живейшем любопытстве. Филипп обиженно проворчал:
   - Отчего вы так уверены, молодой человек? Леди Аланис наделена множеством чудесных достоинств, но и две другие претендентки - весьма замечательные девушки!
   Эрвин снисходительно улыбнулся.
   - Сударь, вы действительно полагаете, что брак императора хоть как-то связан с личными качествами его невесты?
   - По-вашему, владыка Адриан - слепой? Думаете, он не сумеет отличить красивую женщину от заурядной? Вы меня поражаете, молодой человек!
   Эрвин лишь покачал головой. Он отлично знал, чем продиктован императорский брак, когда и как, на каких условиях будет заключен. Эрвин изучал этот вопрос с той тщательностью, с какой штурман изучает карты, готовясь вести судно в плавание. Но сыпать этими знаниями за кружкой вина, чтобы утереть нос одному глупцу и впечатлить другого?..
   - Пожалуй, вы правы, сударь, - сказал Эрвин, и Филипп с важным видом кивнул.
   - Так вот, Луис, я говорил о леди Аланис Альмера... - продолжил имперский наблюдатель.
   И вдруг его голос пропал, прекратил достигать слуха Эрвина. Следом пропал и сам Филипп, и механик с ним вместе, и солдатские костры, и кайр Джемис с овчаркой, и горы... Одна беседа, случившаяся полгода назад, возникла в памяти и поглотила внимание Эрвина. То было ранней осенью во дворце Пера и Меча, в банкетном зале, где гремела музыка. С того разговора все начиналось.
  
  
   2 сентября 1773г., Фаунтерра, престольная резиденция
  
   - Ваша светлость, я рад передать вам слова почтения, сказанные моим отцом. Герцог Десмонд Ориджин желает вам долгих лет здравия и благополучия.
   Собеседник Эрвина имеет весьма узнаваемую внешность: ястребиный нос, седые бакенбарды, угловатые скулы, выдающаяся нижняя челюсть. Аристократ высочайшей пробы, с малых лет привычный к огромной власти. Айден Альмера рода Праматери Агаты - властитель пятидесяти городов, шести судоходных рек и двадцати миллионов акров земель в самом центре Полариса.
   - Благодарю, милорд. Прошу вас передать отцу мои ответные пожелания благоденствия. Пусть слава и богатство Дома Ориджин множится от года к году, к нашей общей радости.
   Герцог Айден Альмера - сверстник Эрвинова отца, Десмонда Ориджина. Положение в обществе и дальнее родство сближает их, придавая их отношениям подобие дружеских. Люди одного поколения, великие лорды, правители двух сильнейших земель империи, отпрыски рода Светлой Агаты - четвертой по счету среди Праматерей, но красивейшей из них.
   Айден Альмера всячески старается подчеркнуть тесноту уз, связывающих его с Домом Ориджин: при каждом празднике шлет богатые дары герцогу Десмонду, в разговорах с ним по возможности использует местоимение "мы", не устает упоминать, как велик и славен род Агаты, и сколь важно его отпрыскам держаться вместе и оказывать друг другу поддержку. Недаром есть поговорка: "Лишь северянин умеет любит Север, лишь Агата может понять Агату". Айден Альмера родился на тысячу миль южнее Ориджина, но он не пожалел времени, чтобы посетить Первую Зиму и выказать свою глубочайшую заинтересованность в делах Севера. Наконец, герцог Альмера поощряет дружбу своей дочери, Аланис, с Ионой Ориджин. "Мои принцессы", - говорит он, видя девушек, и на миг даже оттаивает в теплой улыбке.
   Герцог Десмонд Ориджин принимает за чистую монету все эти знаки симпатии и уважения - и совершает ошибку. За видимой общностью великих лордов скрываются существенные различия. Десмонд - воин до мозга костей, человек чести, презирающий любую хитрость, кроме тактической. Айден - расчетливый политик, вознесшийся на костях чужого неудачного заговора. Десмонд беднеет года от года, влезает в чудовищные долги, чтобы поддержать видимость блеска. Айден получает доход с двух искровых плотин и нескольких сотен ремесленных цехов, его прибылям могла бы позавидовать и Корона. Десмонд правит северной окраиной державы и посещает столицу раз в несколько лет; Айден - первый советник императора. Герцог Ориджин выдал дочь за купеческого внука; герцог Альмера прочит свою наследницу замуж за государя.
   Именно в этом, последнем обстоятельстве и состоит подлинная причина дружелюбия Айдена. Аланис Альмера - первая красавица государства, но для брака с императором ей необходим также политический вес. Слово великого герцога Ориджин в поддержку Аланис существенно повышает ее шансы на корону императрицы...
   - Я также хочу выразить свое восхищение вашей дочери, неотразимой леди Аланис, - говорит Эрвин.
   - Ничто не мешает вам сказать это ей самой, не так ли, милорд?
   Похвалы в адрес дочки приятны Айдену, она - такой же предмет его гордости, как и древность рода, и могущество управляемой им земли. Однако герцог старается скрывать это.
   - Верно, ваша светлость, я буду счастлив возможности побеседовать с нею. Впрочем, судьбу дочери лучше обсуждать с отцом, чем с нею самой, не так ли?
   Музыка звенит, переливается трелями. Чтобы слышать друг друга, собеседникам приходится почти соприкасаться головами. Но это дает уверенность в том, что предмет разговора останется между ними.
   - Ваш отец, милорд, имеет соображения относительно будущей судьбы моей дочери?
   - Мой отец заверяет, что примет самое деятельное участие в судьбе вашей дочери, как и было согласовано. Герцог Десмонд Ориджин сделает все, от него зависящее, чтобы брак леди Аланис устроился наилучшим образом ко всеобщему счастью.
   Летом, при визите в столицу, герцог Десмонд обещал Айдену долгожданную поддержку. Так что сказанные Эрвином слова не содержат ничего нового - это лишь подтверждение уже действующего договора между Ориджином и Альмерой. Но, придав голосу вкрадчивый оттенок, Эрвин дает понять, что имеет в виду нечто большее. Лорд Айден приподнимает бровь.
   - Ваш отец - человек чести. Вряд ли его слово, данное мне, нуждается в повторном подтверждении. Уверен, он послал вас ко мне не за этим.
   Он вовсе меня не посылал, - думает Эрвин. Он даже не счел нужным сообщить мне условия вашего договора.
   - Ваша светлость, отец предполагает, что если брак вашей дочери устроится, как запланировано, то леди Аланис, как и подобает жене, станет поддерживать своего мужа во всех его начинаниях.
   - Разумеется.
   - И, вероятно, владычица Аланис станет преданной сторонницей императорских реформ, рельсового строительства, - Эрвин делает паузу и добавляет с ударением: - всеобщего налога с земель...
   Герцог Айден хмурится.
   - Милорд, вы сбиваете меня с толку. Разумеется, став императрицей, Аланис поддержит реформы! Как и я, и ваш отец, и герцогство Надежда. В этом и состоит суть нашего соглашения. Вы намерены утомлять меня пересказом уже действующих договоренностей?
   Вовсе нет. Я пытаюсь выяснить детали этих соглашений, ведь отец держит меня в неведении. Сейчас я узнал, что в нашу коалицию входит также Надежда. Но это не главное. В действительности меня волнует то, какую цену вы обещали отцу за его поддержку.
   - Ваша светлость, последнее, чего мне хотелось бы - это утомлять вас пустыми разговорами. Но та часть закона о реформах, которая посвящена всеобщему налогу, беспокоит моего отца. И беспокоит чем дальше, тем больше. Ваша светлость должны понимать, что окраинное расположение Ориджина ставит его в незавидные финансовые условия, и нововведенный налог жесточайшим образом усугубит дело.
   Вспышка гнева искажает благородные черты лица Айдена.
   - Милорд, это было ясно оговорено! Когда Аланис наденет корону, я добьюсь для Ориджина освобождения от налогов на все время ее правления! Ваш отец изволит ставить под сомнение мое слово?!
   Ага, мы добрались до сути! Вы обещали отцу освобождение от налога в обмен на его слово в поддержку Аланис. Точнее - в обмен на его отказ поддержать любую другую императрицу. Аланис проживет еще никак не меньше пятидесяти лет и избавление от подати на все это время кажется щедрым даром... но лишь на первый взгляд. Налог будет введен будущей осенью, сейчас мы не платим его - и все равно едва сводим концы с концами. По сути, первый советник императора обещает нам всего лишь сохранение нынешнего положения дел! Иными словами, мы будем год от года беднеть, как беднеем сейчас... а Айден Альмера тем временем усадит дочь на престол. Наши выгоды от сделки не соизмеримы, и я намерен это исправить.
   - Ни в коем случае, ваша светлость. Ваше слово нерушимо, это знает каждый. Но мой отец сомневается в том, что свобода от подати на годы правления леди Аланис спасет казну герцогства Ориджин.
   - Было бы абсурдно обещать больший срок, и ваш отец это прекрасно понимает!
   - Я имею в виду не больший срок без налогов, а некоторые... дополнительные привилегии.
   Проверка. Если Айден обещал Десмонду что-то еще, сейчас он об этом скажет.
   - Ни о каких больше привилегиях речь не шла, милорд, - сухо отрезал Айден Альмера.
   Бедный, бедный герцог Десмонд! Лучший полководец империи Полари, и при этом худший политик. Как же отец умудрился согласиться на подобный договор?! Когда император женится на Аланис, власть герцога Альмера станет практически неограниченной. Айден Альмера - первый советник государя, его дочь - императрица, его брат, архиепископ Галлард, - глава Церкви Праотцов. Имея в руках такие инструменты, Айден легко подомнет под себя весь двор. С того момента мы не увидим от Короны никаких милостей и поблажек - мы просто станем не нужны!
   Решающий момент - сейчас. Наша сила нужна государю, чтобы провести в жизнь реформы, а первому советнику - чтобы выдать дочь за императора. Если мы хотим спасти свое положение, это нужно делать сегодня!
   - Вы правы, ваша светлость, - говорит Эрвин, - о других привилегиях прежде речь не шла. Однако сейчас...
   - Ваш отец намерен изменить условия договора? Я не ослышался?!
   Отец - нет. Но с вами говорит не мой отец, а я.
   - Великого Дома Ориджин достигли слухи, что герцогству Надежда вы обещали более щедрую благодарность.
   Это выстрел наугад. На самом деле, Эрвин ничего подобного не слышал, да и о самом участии Надежды в тайной коалиции узнал только что. Но Надеждой правит Генри Фарвей - старый хитрец и политический соперник Айдена Альмера. Чтобы купить его лояльность, Айдену наверняка пришлось раскошелиться. Иное дело - простодушный отец Эрвина...
   Выстрел попадает в цель: морщины на переносице герцога Альмера становятся глубже.
   - Милорд, ваш отец должен понять. Надежда давно добивается у Короны права на постройку искровой плотины, я не могу вечно сдерживать их. Рано или поздно они все равно получили бы желаемое. Я обещал им лишь сократить срок ожидания.
   Искровая плотина! Эрвину стоило большого труда скрыть негодование. Айден обещал Надежде искровую плотину! Это значит - всплеск жизни: мастерские с искровыми станками, мощные плавильные печи, рельсовые дороги, освещенные города! А родной Ориджин за ту же самую услугу получит... ничего? Право и дальше прозябать в нищете?!
   - И тем не менее - искровая плотина, ваша светлость!
   - Милорд Эрвин, мне совершенно не нравится ваш тон. Надежда располагает рекой, удобной для постройки плотины. Горные реки Ориджина мало соответствуют такой цели. Вы намерены обвинить в этом меня?
   - Нет, ваша светлость... - Эрвин медлит, глядя в лицо лорду Айдену. Возникает ощущение, что Айден темнит, умалчивает о чем-то. Возможно, Надежде обещано нечто большее, чем лен на плотину.
   - Что-нибудь еще, лорд Эрвин?
   - Да, ваша светлость. Великий Дом Ориджин осознает сложности возведения плотины на северных реках. Поэтому мы не ведем речь о ней, но все же вынуждены напомнить: одна лишь свобода от подати не исправит того положения, которое мы очень хотели бы изменить.
   - И чего же вы хотите?
   Пора выбрать: дальше темнить, пытаясь выведать еще подробности, или сказать напрямую. Лорд Айден умен, вряд ли удастся вытянуть больше, чем уже удалось. Музыка продолжает греметь, Эрвин наклоняется к уху правителя Альмеры и произносит:
   - Мы хотели бы...
   Он сообщает, чего хочет.
   Герцог Айден просит повторить, и Эрвин повторяет.
   - Ваш отец лишился рассудка! - выдыхает Айден в ответ.
   Отец? Нет, отец понятия не имеет об этом разговоре. Приз, который я назвал, - лично мой приз. Мой план спасения, мой способ вытащить из пропасти свое семейство.
   - Мне следует дословно передать ваш ответ герцогу Десмонду Ориджину? -чеканит слова Эрвин. - Сообщить ему, что, по вашему мнению, он лишился рассудка?
   - Сообщите ему, милорд, - цедит сквозь зубы Айден, - что он дал мне слово. Он обещал мне свою поддержку, а я обещал ему свободу от налогов на время правления Аланис - и ничего более. Если герцог Десмонд Ориджин желает взять назад свое слово, то пусть скажет мне об этом лично.
   - Ваша светлость, - Эрвин кланяется, - жаль, что вы не пошли нам навстречу.
   Он держит долгую, долгую паузу, давая Айдену время распробовать угрозу на вкус. Пусть ощутит, каково это - иметь во врагах двадцать пять тысяч лучших мечей империи. Пусть поразмыслит, взвесит, чего стоит его коалиция без непобедимого Ориджина. Пусть выносит на языке, и, глубоко вдохнув, процедит сквозь зубы три слова: "Постойте, лорд Эрвин".
   Айден молчит, не сводя с Эрвина ястребиных глаз.
   Ну же! Давай, скажи! "Постойте, лорд Эрвин, продолжим нашу беседу..."
   Айден молчит.
   И вдруг с неожиданным азартом Эрвин думает: а нет - так даже лучше! Давай, молчи дальше! Промолчи, и я найду способ обойтись без тебя. Я сам возьму свой приз, и тогда это будет лично моя заслуга. Не твоя, герцог Айден Альмера, и не отцовская. Я дам Северу то, что не смог дать великий Десмонд Ориджин!
   Айден молчит.
   - Ваша светлость, - говорит Эрвин, - мой отец никогда не отказывался от своих слов. Я уверен, данная ситуация не станет исключением. Простите, что потревожил вас.
   Откланявшись, он отворачивается и тогда позволяет улыбке появиться на устах.
  
   - Милорд... милорд!
   - А?..
   Эрвин удивленно осмотрелся. Оказалось, он сидел за складным столиком с пустой чашей в руке, за пределами колечка света от масляной лампы царила непроглядная темень, ночной холод пробирался под одежду. Луис Мария протягивал к нему руку, но не решался потеребить.
   - Милорд, простите, я подумал, что вы уснули. Костер почти угас, прикажете ли послать еще за дровами?
   - За дровами?.. Нет, с чего бы. Ночь уже. Идите спать!
   - Да, милорд. Благодарю за приглашение к ужину!
   - Прекрасная вышла беседа, господа, - сказал Эрвин, не слышавший и половины разговора. И отправился в свой шатер с чувством приятно проведенного времени. Как ни странно, вполне терпимый вышел вечер.
  
   На рассвете он проснулся от холода и острой рези в горле. "А вот и простуда", - без тени удивления отметил Эрвин и пошевелился, проверяя остальные болячки. Все на месте: спина деревянная, бедра ноют, шумит голова. Да здравствует новый день походной жизни.
   Эрвин София Джессика влил в себя несколько глотков орджа, собрался с духом и принялся одеваться, дрожа от озноба.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Искра
  
   24 марта - 7 мая 1774г.
   Графство Нортвуд -
   герцогство Южный Путь -
   Земли Короны
  
   Рассвет, мгла, закат. Рассвет, мгла, закат. Рассвет, мгла...
   В один из этих сумеречных дней Мира похоронила отца.
   После похорон она осталась в Стагфорте на ночь и еще на одну. Кто-то говорил ей, что родные стены помогают пережить горе. Это оказалось ложью. Родные стены пахли невозвратным счастьем, каждый камень напоминал об отце. Среди них Мире хотелось выть от одиночества.
   Рассвет, мгла, закат.
   Девушку ожидало долгое путешествие в столицу, на котором так настаивала графиня Нортвуд. Мира не противилась. Оставаться в родном доме стало невыносимо. Она собрала вещи, их оказалось немного: одежда и обувь, три любимых книги, мешочек серебряных монет, отцовская шкатулка с бумагами. Там хранились грамоты о пожаловании рыцарства и чина, запись о браке, старые письма. Зачем Мира взяла их -- она не знала в точности. Возможно, она увидит императора. Возможно, владыка захочет узнать, каким человеком был его верный подданный сир Клайв.
   Рассвет, мгла.
   В Клыке Медведя она попрощалась с Мавериком, осторожно тронув за лапу. Цепочка экипажей и всадников выкатилась из замковых ворот и двинулась от столицы Нортвуда на юг по Торговому тракту. За окнами потянулись бесконечные леса. Сумрак и сырость; папоротник, мох и хвоя; ряды исполинских сосен -- залог морского могущества Севера. Однажды налетел ливень со шквальным ветром. Процессия остановилась, всадники спешились, кутаясь в плащи. Небо было черно, сосны скрипели, раскачиваясь. Одуревший от страха заяц метался среди деревьев. Капли гремели по крыше кареты, вода заливала стекла, казалось, экипаж идет ко дну.
   Мгла, закат, мгла, рассвет...
   Дорога раскисла от дождя, пришлось простоять целый день прежде, чем удалось сдвинуть с места кареты. Кто-то охотился, кто-то что-то жарил на огромном костре, после графиня подсовывала Мире жирные кусочки мяса:
   - Ну же, поешь вкусного! Ты бледна, как скелет.
   Девушку мутило. Все вокруг было чужим, далеким. На свете не осталось ничего близкого и родного.
   Закат... слезы, мгла... рассвет.
   Лес порою сменялся крохотными полями, выгрызенными среди чащи, и поселениями -- этими исконно нортвудскими деревнями, похожими на форты. Их окружали рвы и высокие частоколы; встречные люди были неизменно коренасты и хмуры. Затем лес возвращался, вновь подступал к самому тракту и стискивал его. Ложился сумрак.
   Рассвет... закат. Слезы... Рассвет... закат.
   Днями Мира пыталась читать. Она надеялась, любимые истории хоть немного облегчат одиночество и тоску. Но книги оказались пусты и глупы. В них не говорилось о том единственном, что сейчас было важно. А все прочее не имело смысла.
   Ночами силилась уснуть: свернувшись клубком на сиденье кареты, или в комнатушке постоялого двора, или в холодных гостевых покоях какого-нибудь нортвудского лорда. Навестив по пути очередного своего вассала, графиня со свитой останавливалась на ночлег. Леди Сибил не спала в такие ночи: лорды устраивали бурные пиры, вскрывали бочонки ханти, шумели, хохотали, горланили песни, порою дрались. Мира также не спала -- зябко ежилась среди одеял, сжималась в комок от тоски под гулкие отзвуки пиршества. Впрочем, такие ночи были немного лучше остальных: кроме горя, девушка чувствовала и желание -- попасть, наконец, в те места, где графиню никто не знает.
   Рассвет... мгла...
   Она пробовала молиться. Мира молила святую Праматерь Янмэй даровать радость и покой душе отца. Но просить для себя самой девушка не смела, и молитва не приносила успокоения, боль не слабела. Наверное, где-то, на Звезде или в Подземном Царстве, отец теперь счастлив... Мира мучительно хотела, чтобы он был не в счастливом где-то, а здесь, в тоскливом и туманном здесь. Она ничего не могла поделать с этим желанием.
   Закат... тьма... рассвет...
   Однажды они наткнулись на сгоревшую деревню. Крыши и внутренности домов выгорели, но стены, срубленные из толстых бревен, лишь обуглились, превратились в черные глухие остовы, над которыми еще курился дым. Графиня велела воинам осмотреть селение, затем они свернули с дороги и, спустя полдня, приехали к хмурому замку над озером с кувшинками и лебедями. Леди Сибил долго и гневно говорила со здешним бароном, а Мира силилась разглядеть лицо лорда сквозь мглу, но видела лишь бороду...
   Как-то, в одной из гостиниц, Миру обокрали. Грязный мужчина с оспинами на лице неуклюже столкнулся с девушкой, тут же принялся кланяться до земли и просить прощения. Воины графини оттащили его от Миры и обыскали, за пазухой мужчины обнаружился мешочек серебряных монет с вышитой на нем чайкой Стагфорта. По приказу леди Сибил проходимцу всыпали двадцать плетей, а после отрезали уши, чтобы честный люд мог издали распознать вора. Он обливался кровью и визжал надрывно, будто свинья. Вопли прорвали пелену, окутывавшую Миру. Девушка думала: хотела бы она, чтобы вот так визжал под ножом убийца отца? Она не нашла ответа.
   Закат... рассвет... мгла...
  
   Леса поредели, поля сделались просторнее, появились стада. Селения больше не щетинились частоколами, среди деревянных срубов попадались редкие каменные строения: церковь, жилище старейшины. Торговый тракт вывел к двум речкам, что звались Близняшками. На узком лоскуте земли между ними стояла пограничная крепость. Мост через Верхнюю Близняшку они пересекли свободно, а на Нижней Близняшке оплатили немалую мостовую пошлину.
  -- Итак, мы в герцогстве Южный Путь, - сказала графиня, когда карета сошла на ровную землю. - Не герцогство, а удавка на шее северян!
   Единственный торговый маршрут, ведущий из Земель Короны в северные Нортвуд и Ориджин, пролегал через Южный Путь. Здешние купцы и феодалы получали от дорожных наценок огромные прибыли -- куда больше, чем имели с продажи зерна, меди и мрамора, производимых в самом Южном Пути. За последнее столетие они нажили сказочные богатства. Герцоги Ориджина и Нортвудские графы не раз ходили войной на "кровопийц" - и всякий раз вынуждены были убраться восвояси, когда Корона вступалась за торгашей. Южный Путь платил императору немалую подать.
   Торговые войны были для Миры чем-то весьма далеким. В Предлесье, где она выросла, торговли почти не существовало. Меж крестьян был в ходу прямой обмен товарами, как и в древности. Из денег ходили медные звездочки и служили, в основном, для сдачи при неравном обмене. Серебряные агатки, а тем более -- глории и елены, являли собою диковинку.
   Земля Южного Пути, развернувшаяся за окнами кареты, выглядела странно для глаз северянки. Все было слишком: поля чересчур широки, коровы и собаки -- жирны, крестьянские избы велики, хотя и неопрятны. Даже небо слишком чисто! На севере, в соседстве с холодным морем, небо всегда подернуто туманной дымкой, а здесь -- сияет лазурью. Перемена принесла Мире облегчение: ничто больше не напоминало родные места, и мысли, цепляясь за необычное, реже скатывались в пропасть печали. На третьей неделе пути к девушке вернулась способность читать книги.
  
   Один за другим они проехали несколько городов, приросших к Торговому тракту. Улицы были полны лавок, трактиров, гостиниц и на первый взгляд казались гостеприимными. Однако люди -- они глядели на северян прямо и нагло, без боязни, и еще... с предвкушением добычи, пожалуй. За еду и кров требовали втридорога, причем с таким видом, будто делали одолжение. Гордость не позволяла графине торговаться, и она поручила все переговоры одному из своих рыцарей. Впрочем, это не слишком улучшило положение. Местные купцы прекрасно видели графские гербы на дверцах карет -- изумрудных медведей с поднятой правой лапой, - и безошибочно чуяли добычу, как терьер чует лисьи норы.
   Зато сама дорога стала лучше: шире, глаже. Кареты меньше тряслись на ухабах, не увязали колесами в глубоких колеях. Как выяснилось, в топких и ненадежных местах дорога укреплялась множеством дубовых сваек, вбитых в грунт. Книга почти не плясала в руках. Под яркими лучами солнца, рвущимися в окно, Мира глотала страницу за страницей, забываясь, растворяясь в чтении.
   Рассвет... книга... закат...
   Один из городов стоял прямо на Торговом тракте, преграждал его своими воротами. На въезде с северян потребовали безумных денег -- три глории. Когда люди графини стали возмущаться, служка, собиравший плату, отпустил шутку на счет нищего Севера. Нортвудцы взбесились, в два счета разоружили городских стражников и принялись избивать шутника. Леди Сибил наблюдала за действом несколько минут, затем велела прекратить, чтобы избежать долгих выяснений со здешним лордом. Перед тем, как двинуться дальше, швырнула в ближайшую лужу три серебряных глории.
  
   Рассвет... день... закат. Рассвет, день...
   Спустя месяц после смерти отца, Мира и леди Сибил со свитой прибыли в Лабелин -- крупнейший город Южного Пути.
  
   * * *
   Два больших города, виденных девушкой прежде: Уэймар - столица Шейланда, и Клык Медведя - столица Нортвуда, - были вжаты в кольца крепостных стен, крепко сбиты, плотно застроены домиками, напоминая пчелиные соты. Лабелин в Южном Пути оказался совершенно иным. Он растекся на добрую квадратную милю и не знал фортификаций. Дома располагались вальяжно, отделенные друг от друга переулками, и были огромны. Многие имели по три этажа, некоторые - даже по четыре. Парадные входы украшали мраморные колонны, на фронтонах белели вычурные барельефы, окна сверкали гигантскими стеклами в половину человеческого роста. У резных дубовых дверей домов маячили ливрейные лакеи - будто стоящие на страже. Величина и роскошь зданий казалась Мире уродливой.
   Огромны были и экипажи, колесившие по улицам: в иной помещалось восемь человек, причем сидя вразвалку. Улочкой северного города, вроде Клыка Медведя, такой экипаж просто не проехал бы, но здесь хватало места даже для двух встречных карет! Некоторые улицы Лабелина были столь широки, что Мира побоялась бы перейти их.
   Здешние люди были до странности похожи друг на друга: мужчины пузаты и бородаты, женщины носили косы ниже пояса. Наряды у большинства - крикливо алые или зеленые, нередко с золотой вышивкой. На севере дворяне носили свои фамильные цвета, а чернь одевалась большей частью в белый либо коричневый - ведь яркая одежда намного дороже. Но здесь, в Южном Пути, даже извозчики сверкали красными ливреями!
   Любимым занятием лабелинцев являлась еда. Каждый четвертый дом оказывался таверной. По вечерам, едва начинались сумерки, слуги вытаскивали столы прямо на улицы, и за ними до глубокой ночи пировали бородатые люди в ярких кафтанах. У дверей таверн сияли масляные лампы, на столах - свечи; всевозможные запахи еды - пряные, соленые, острые, сладкие - разливались по улицам; разносились громкие голоса, вспышки смеха. Сновали трактирные слуги, нося по улицам то бочонок вина, то связки соленой рыбы, то копченого поросенка прямо на вертеле... Миру пугало и раздражало все это. Она не любила ни резкие запахи, ни громкие голоса, ни сытых людей - те казались ей самодовольными и глупыми.
   Графиня решила остановиться в гостинице "Звезда Империи" на Соборной площади. Целиком выстроенная из белого камня, гостиница занимала целый квартал. Родной замок Миры - Стагфорт - вместе со стенами и рвами уступал по площади этой гостинице. Центральная часть "Звезды Империи" представляла собою гигантский трапезный зал с полукруглым сводом, опиравшимся на колонны - словно главный неф собора. Несколько сотен человек могли бы разом пообедать здесь... Мире делалось дурно от мысли о множестве одновременно жующих челюстей. Расходящиеся от зала в стороны крылья гостиницы заполнялись покоями: второй этаж - роскошные комнаты для знати; на первом под ними - помещения для слуг. Размеры Мириной спальни позволяли въехать в нее верхом на лошади... да и на кровати скакун легко уместился бы. Трудно придумать нечто более неуютное, чем громадная спальня с бордовыми стенами, испещренными золотым орнаментом... Впрочем, Мира все равно почти не спала ночами.
  
   На второй день графиня Сибил отослала назад в Нортвуд большую часть своих слуг и стражников, сопровождавших в дороге, оставив при себе только двоих лучших воинов. Мира удивилась этому, графиня пояснила:
   - И здесь, и в дороге до Фаунтерры нам не понадобятся собственные слуги, дорогая. Смотри.
   Она дернула золотистый шнур, свисавший со стены у кровати, и спустя минуту гостиничный лакей появился в комнате:
   - Чего изволите, госпожа?
   Вскоре Мира убедилась, что прислуга "Звезды Империи" готова выполнить любое ее пожелание и прихоть. Воды? Вина? Кофе? Апельсинов и шоколада? Все возникало по мановению руки.
   - Можно ли попросить еды сюда, в покои? Очень не хочется спускаться в трапезный зал...
   - Да, госпожа. Что пожелаете отведать? Не изволите ли каплуна в сметанном соусе, или пирогов с семгой?..
   - Есть ли прачка в гостинице?
   - Конечно, госпожа. Ваша одежда будет выстирана и выглажена к утру! Не изволите ли пригласить в покои швею и заказать новых платьев?
   - Извините, если мой вопрос прозвучит странно... имеются ли у вас книги?..
   - Да, госпожа! В библиотеке "Звезды Империи" хранятся сотни томов. Желаете с нею ознакомиться?..
   Мира испытала благоговейный ужас. На севере лишь высшая знать, вроде Нортвудов, Шейландов и Ориджинов могла позволить себе большие библиотеки!
   А снаружи, за стенами "Звезды Империи", царила кичливая суматоха. Грохотали телеги, носились кареты, орали торговцы. Купеческие лотки разворачивались повсюду: на улицах, площадях, чуть ли не на ступенях собора. Весь город напоминал огромную ярмарку. Люди будто соревновались в том, кто займет больше места и произведет больше шума. Вскоре девушка утратила всякое желание покидать стены гостиницы.
   Она пила кофе, ела шоколадные конфеты -- это диковинное сладкое лакомство в эмалированных жестянках Если хотелось свежего воздуха, выходила на балкон. И почти все свое время Мира проводила за чтением. Она чередовала, под настроение, познавательные "Города и земли империи Полари", глубокую и вдумчивую "Философию Праотцов", лукаво жизнерадостные "Славные приключения сира Лайона в Шиммери". Мира следила за тем, что голова не оставалась свободной, мысли все время были чем-то заняты. Стоило ей дать сознанию отдых -- мысли тут же возвращались к погибшему отцу, душу заполняли тоска и одиночество.
   Графиня Нортвуд смотрела на Миру с уважением и хвалила:
  -- Как приятно видеть молодую девушку, столь старательно стремящуюся к знаниям!
   В отличии от Миры, Сибил рано вставала с постели, делала гимнастические упражнения, выезжала на конную прогулку за город. Графиня твердо следовала завету Праматерей: "Развивай свое тело и наполняй его силами. Красота и здоровье неразделимы". Дома, на Севере, она совершала также ежедневную пробежку в четыре-пять миль, но здесь приходилось ограничиваться верховым выездом. Вернувшись, Сибил умывалась и требовала подавать завтрак. За чаем листала книгу - не больше нескольких страниц за раз, поскольку читала графиня медленно. Затем она наряжалась и до ночи исчезала из гостиницы: навещала разных людей, улаживала торговые дела.
   Деятельность графини неожиданно коснулась и Миры. На второй день пребывания в Лабелине в покои девушки заявились две портнихи. Женщины сняли с девушки все мыслимые мерки, затем долго и почтительно внимали пожеланиям графини. Сибил намеревалась заказать для Миры целый гардероб.
   - Дитя мое, мы направляемся в столицу, ко двору владыки. Твоя одежда совершенно не годится, потребуется нечто более подобающее.
   Следом за портнихами, в покоях Миры побывали башмачник и шляпница, и ювелир. Девушка начала тревожиться.
  -- Миледи, я вряд ли смогу позволить себе такие траты. Небогатой девушке приличествует выглядеть скромно -- разве это правило не действует в столице?
  -- О, не заботься о тратах. Я возьму на свой счет все расходы.
   Мира пробовала еще возражать, но графиня лишь отмахнулась. Она была щедра и упряма, и если уж собралась кого-нибудь облагодетельствовать, то противостоять ей было сложно.
   Мира была погружена в себя, да и слишком мало разбиралась в моде, чтобы участвовать в заказах. Она доверилась вкусу графини. Однако день на пятый началось нечто совсем уж странное. В гостиницу явился цирюльник и разложил перед Сибил пару десятков локонов, окрашенных в разные оттенки. Графиня выбрала блекло-рыжий, похожий на волосы ее дочери, и велела цирюльнику завтра придти с краской.
  -- Зачем это, миледи? В столице модно перекрашивать волосы?..
  -- Нет, дорогая. Если поймут, что твои волосы крашены, то непременно решат, что их родной цвет -- мышиный. Поэтому нужна краска наилучшего качества и самый опытный цирюльник.
  -- Но зачем их вообще красить?
  -- Как это -- зачем? - удивилась графиня. - Такой цвет волос у Глории!
  -- У вашей дочери, миледи?.. И что же?..
  -- А то, что если некий человек, видевший мою дочь, захочет описать ее, он скажет: "Девушка лет шестнадцати, ростом пять футов четыре дюйма, стройная, светлокожая, с веснушками на щеках, медными волосами и зелеными глазами". Чтобы ты подходила под описание, мы перекрасим волосы, поставим хной несколько веснушек и поворожим над твоими глазами.
   Мира растерялась.
  -- Простите, миледи, но зачем вы хотите, чтобы я походила на вашу дочь?
  -- Ах, дитя мое, я постоянно забываю о твоей наивности. Мне следовало бы раньше все пояснить. Мы направляемся в столицу, чтобы сообщить владыке Адриану о покушении на тебя -- его пусть далекую, но все же наследницу. Однако, есть ли смысл убивать наследников престола, оставив в живых правящего императора?
  -- Конечно, нет.
  -- Стало быть, некто хочет убить самого императора, а также нескольких его наследников -- с тем, чтобы Корону получил оставшийся в живых претендент.
  -- Вероятно, так и есть, миледи.
  -- И где же, по-твоему, находится этот преступник, если не в Фаунтерре, при дворе владыки Адриана? И что он предпримет, если вдруг повстречает тебя -- ту самую девушку, которую он уже пытался отправить на Звезду?
   Об этом Мира не думала. Горе затмевало чувство опасности. Лишь после слов графини Мира осознала: действительно, нет никаких причин, чтобы преступники отказались от задуманного! Хотя первое покушение провалилось, убийцы могут попытаться довести дело до конца.
  -- Разве никто в Фаунтерре не знает Глорию? Если я назовусь ее именем, обман не раскроется?
  -- В столице бывают торговцы с Севера, которые могли видеть мою дочь, но они не вхожи во дворец Пера и Меча. При дворе владыки никто не знает Глорию в лицо: столичная знать редко посещает Нортвуд.
   В последних словах ясно слышалась досада.
  -- Миледи, но присвоить чужое имя -- преступление, в особенности, если это имя благородного человека.
  -- Обещаю тебе, мы раскроем подмену сразу же, как только будет пойман преступник! Человек неповинен в обмане в том случае, если он сам развеял заблуждение прежде, чем оно нанесло кому-либо вред.
   Как правительнице графства, леди Сибил нередко доводилось вершить правосудия. Можно было полагаться на ее знание законов. Мира склонялась к тому, что дерзкая задумка графини действительно имеет смысл.
  -- А как быть с цветом глаз? Мои - серые, у Глории -- зеленые.
   Вместо ответа графиня велела:
   - Запрокинь голову, широко раскрой глаза.
   Из небольшого пузырька графиня уронила по паре капель в каждый глаз девушки.
   - Теперь смотри.
   Она поднесла к лицу Миры зеркальце, и брови девушки взметнулись от удивления. Радужки глаз из дымчато-серых сделались зелеными!
  -- Это смесь соков мариники и шиммерийского локонта, - пояснила леди Сибил. - Будь у Глории карие глаза, пришлось бы сложнее - нет средства, придающего этот цвет. Но для зеленых и голубых глаз травники давно изобрели снадобья -- барышни любят такие цвета. Раз в два дня мы будем повторять это действие - и твои глаза останутся зелеными.
  
   Следующим вечером цирюльник расправился с Мириной косой. Волосы девушки укоротились на фут и теперь едва доставали до плеч. Оказалось, что они немного вьются. Мира не помнила этого: сколько знала себя, она носила длинные волосы. И снова это чувство невозвратной потери: как многое изменилось, без тени надежды на то, что станет как прежде.
   - Вот, совсем другое дело! - радостно воскликнула графиня. - Теперь ты похожа на первородную! Только девицы из черни носят длиннющие косы. Им недосуг ухаживать за прической, как следует... Полюбуйся, какая красотка!
   Мира глянула в зеркало. Рыжая зеленоглазая девица с россыпью веснушек на округлых щечках. Кто я теперь? От Минервы из Стагфорта, от папиной Крошки Мии, от Миры почти не осталось следа. Теперь меня зовут Глория. Глория Сибил Дорина рода Праматери Сьюзен. Дочь графини Сибил, энергичной правительницы Нортвуда. Внучка Дорины, баронессы из Лисьего Дола, что некогда выдала восемнадцатилетнюю дочь за шестидесятилетнего графа, тем самым разменяв ее молодость на титул...
   Не то, чтобы Мира теперь точь-в-точь походила на Глорию: ее скулы очерчивались резче, а глаза были посажены шире, чем у дочки графини. Однако, тот, кто видел Глорию лишь несколько раз, не сможет распознать подмену. Иными словами, все, кто мог бы узнать ее в новом обличье, остались на Севере, за сотни миль отсюда.
   Итак, теперь меня нет. Может быть, это к лучшему? Может ли горевать тот, кого не существует? Мира невесело усмехнулась этой мысли, на ее щеках проступили крохотные ямочки.
   - Улыбайся пореже, дорогая, - тут же приказала графиня. - От улыбки появляются ямочки на щеках. Так бывает у девиц рода Янмэй, к которым Глория не принадлежит. Лучше будет, если постараешься вовсе не улыбаться.
   О, это легкая задача, - подумала Мира.
  
   * * *
   Проведя в Лабелине неделю, леди Сибил, Мира и двое рыцарей графини двинулись в дальнейший путь. До Фаунтерры, столицы империи Полари, оставалось еще триста миль.
   Эта часть дороги... В книгах подобное путешествие назвали бы чудесным или диковинным, или сказочным, но Мира знала, что все эти описания слишком слабы. Сложно назвать словами то, что непохоже ни на сказку, ни на чудо!
   Конечно, девушка знала заранее, что такое рельсовый поезд. Она даже решила для себя: я не буду пялиться на него и раскрывать рот, как последняя деревенщина. Но она уставилась и раскрыла рот.
   Северяне прошли сквозь мраморное, похожее на храм, здание станции и вышли на перрон. Вдоль него с юга на север тянулись блестящие струны рельс, а на рельсах стоял поезд. Во главе его было запряжено бронзовое чудовище. Дракон, монстр среди монстров! Размерами искровый тягач не уступал крепостной башне, положенной на бок! Он стоял на восемнадцати колесах, каждое из них было выше Миры. Лобастая морда тягача пялилась на дорогу двумя громадными круглыми стеклами-глазами. Над головой ветвились металлические рога, задевали кончиками провод, тянущийся от столба к столбу вдоль дороги. Внизу морды тягача, над самыми рельсами, располагался могучий треугольный таран, призванный сметать с дороги любую случайную преграду. Таран был помят и потерт, и его царапины являлись единственными дефектами в облике великолепной машины. За вычетом тарана, все остальное - бока тягача, дверцы, поручни, лесенки на крышу, балкончики по бокам, фонари, глядящие вперед и в стороны, - все сверкало бронзовой желтизной с вкраплениями стекла и красного дерева. Не машина, а слиток золота размером с галеон!
   За тягачом, связанные в единую цепь, следовали вагоны. Они были немного меньше своего вожака, и от того выглядели еще красивее. Стенки вагонов были сделаны из лакированного красного дерева, укрепленного вертикальным бронзовыми ребрами. Вдоль стен шли рядами овальные окна, а под ними располагались золотистые вензеля или медальоны со сценками из Деяний Святых. Как выяснилось, каждый из вагонов посвящался одной из Праматерей и носил ее имя. Вагоны имели по шесть пар больших колес, обшитых диковинным упругим материалом - литлендским каучуком. Рядом с каждым большим колесом располагалось маленькое, оно держалось ниже края рельсы и упиралось в рельсу изнутри - так, чтобы поезд не соскочил с пути. Тросы и трубки тянулись под днищем вагона от оси к оси. Спереди вагона имелась лестничка, а на крыше - веранда с навесом и скамьями. Также на крыше крепились продолговатые медные баки для воды, своей массивностью они уравновешивали легкомыслие веранды. Вагонов в поезде имелось целых семь!
   Весь состав, от головы и до хвоста, уходящего далеко назад, был произведением искусства, смешением мастерства ювелира с гением архитектора.
   Один из нортвудских рыцарей за спиной у Миры непристойно выругался. Второй сказал:
   - Да уж...
   - Прошу на борт, миледи и сиры! - пригласил станционный лакей. - Вагон Софьи Величавой, передняя половина.
  
   Роскошь внутри вагона была под стать его внешнему убранству. Комната, доставшаяся Мире, оказалась едва ли не просторнее привычных ей покоев в Стагфорте, окно было больше и прозрачней, чем дома, а перина - мягче. Имелся также столик с письменными принадлежностями и удобное кресло. Вместо свечей применялся искровый фонарь: нужно лишь дернуть за шнур, и под потолком в стеклянной колбе засияет синеватый огонь - ярче, чем люстра на дюжину свечей. Но более всего Миру поразили уборная и умывальня. Там и там всегда имелась вода, достаточно было повернуть рычаг. И вода оказалась теплой! Никому на Севере не пришло бы в голову жечь дрова, чтобы умыться. Даже в зимнюю стужу северяне топили баню не чаще двух раз в месяц. В остальное время мылись ледяной водой, а то и снегом... или не мылись вовсе, кому как угодно. Но здесь, в поезде, не приходилось беречь дрова. Все делала сила искры: зажигала фонари, согревала воду, вращала колеса. Приводила в движение, разгоняла, тащила огромный состав - тысячи, тысячи пудов дерева и металла.
   Поезд шел с безумной скоростью: как верховая лошадь быстрой рысью. Мира смотрела в окно, на предместья Лабелина, что плавно скользили мимо нее, и прикидывала. Пожалуй, пустив коня галопом, она обогнала бы этот состав. Но животное упадет замертво через пару часов такой гонки, а бронзовый тягач идет, идет, идет, не зная усталости. Лакей сказал, что остановки будут делаться лишь дважды в сутки и не более, чем на час. Пожалуй, поезд проходит за час миль семь-восемь. Это значит, триста миль до столицы Империи Полари он преодолеет за... двое суток?!
   Быть не может! Они потратили почти месяц, чтобы добраться из Клыка Медведя в Лабелин, а это - лишь немногим большее расстояние! Мира настолько не поверила собственным вычислениям, что взяла перо и чернила, пересчитала столбиком, как в детстве. Да все, верно, двое суток! В день после завтрашнего они окажутся в Фаунтерре!
   Боги, неужели в столице вся жизнь идет столь же быстро, как этот поезд?..
  
   Центральный вагон был помещением для обслуги. В нем же располагалась трапезная, где благородные пассажиры обедали и ужинали. Дорожная кухня оказалась довольно легкой, сыры и овощи преобладали над мясом, к радости Миры и неудовольствию графини. Напитки и фрукты подавались прямо в комнаты по первому требованию.
   В качестве развлечений имелись смотровые площадки на крышах, игровой салон и небольшая библиотека в вагоне Елены Прозорливой. В библиотеке Мира обнаружила еще одну диковинку: "Голос Короны" - печатную книгу новостей.
   В Фаунтерре, при Имперском университете существовал печатный цех -- единственный во всей Полари. Корона ревностно хранила секрет станков, способных переписывать книги. То, на что монах-переписчик затрачивал месяцы кропотливого труда, механик печатного цеха мог сделать за день. Такая скорость давала Короне неслыханную возможность: описывать недавние события - новости. Можно было, к примеру, в апреле сочинить очерк о том, что случилось в марте, а в мае отпечатать на станках и разослать книги читателям. Издаваемый регулярно, "Голос Короны" был исключительной книгой, посвященной современным событиям, а не прошлым или вымышленным. Его читателями являлись крупнейшие богачи и вельможи, в число которых отец Миры никак не входил. Сейчас, в поезде, девушка впервые листала это удивительное издание.
   Механический почерк станка был прост и бережливо уборист, без вензелей, росчерков, красных литер. Мира ощутила некоторое разочарование. Книга, переписанная человеком, всегда хранила отблеск его характера, тепло ладоней, запах настроения. Здесь рука переписчика дрогнула, выдавая промелькнувшее волнение; тут он начал страницу со вдохновением и вывел роскошный витиеватый вензель; а вот нажал чуть сильнее, словно споря с автором или, напротив, горячо соглашаясь с ним... "Голос Короны" же был бездушен, набран из полчищ одинаковых холоднокровных букв. Зато в нем обнаружились иллюстрации, манера исполнения которых понравилась девушке. Рисунки состояли из твердых, смелых линий, без полутонов и недомолвок -- это были гравюры, перенесенные на бумагу.
   Первая же иллюстрация изображала поезд -- весьма похожий на тот, в котором ехала Мира. "Заветная мечта владыки" - значилось в заглавии страницы. Шла речь о том, как император Адриан выступил в Палате Представителей. Он заявил, что твердо намерен соединить все большие города империи -- все, включая вольные графства Запада, крайний Север и гористый Юг! - рельсовыми дорогами. "Я мечтаю, - говорил Адриан, - чтобы всю Полари с севера на юг, от Первой Зимы до Львиных Врат, можно было пересечь за две недели. Вообразите себе! Придет конец разрозненности, склокам, усобицам между землями. Империя станет подобна одному большому городу, а слыханное ли дело, чтобы два района одного города враждовали меж собой?! Обмен товарами возрастет многократно, и прибыль от этого положит край голоду. Станет меньше нищеты и бедности: каждый здоровый мужчина, если захочет, сможет найти работу на рельсовых стройках, и для этого не нужно будет владеть ремеслом или мечом. Средства, что ныне каждая земля тратит на оборону, возведение замков, ковку мечей и лат, пойдут на строительство искровых цехов. Рано или поздно, каждый город империи получит искровый свет, тепло, акведуки. Вообразите себе державу, в которой каждый гражданин живет так, как сейчас -- обитатели центра столицы! Следуйте за мною, и я покажу вам эту державу."
   Мира в сомнении покачала головой, прочтя эти слова. Конечно, она не посмела бы назвать императора наивным человеком... но хорошо помнила четыреста миль глухих лесов, скользкой грязи, угрюмых деревень между Клыком Медведя и Лабелином. Мира не представляла себе, сколько пудов золота и десятилетий труда уйдет на то, чтобы связать рельсами хотя бы эти два города. А уж всю империю...
   На следующих страницах Мира нашла портрет своего сюзерена. Граф Виттор Шейланд, правитель Предлесья и Поречья -- узкой и скудной полосы земель, вытянувшейся вдоль судоходной реки Торрей. Мира видела его всего дважды в жизни и с трудом узнала на портрете. Молодой мужчина лет тридцати, вьющиеся каштановые волосы, острый нос и подбородок... Самой примечательной чертой графа Виттора была кожа: неестественно белая, словно перо чайки. Мира перепугалась и завизжала, когда впервые увидала его. Ей тогда было лет семь, мертвенно бледный граф показался малышке ожившим скелетом. Отец был красным от стыда, когда просил за нее прощения у сюзерена, а тот широко улыбнулся в ответ и протянул Мире раскрытые ладони:
   - Вот, крошка, потрогай -- я теплый, не мертвец.
   Она осторожно дотронулась, руки графа оказались горячими и мягкими. Таким он и вспоминался ей теперь: открытым и мягким человеком с улыбкой на лице. Изо всех первородных, кого знала Мира, в нем было меньше всего гордыни. Возможно, причина в том, что Виттор -- граф лишь во втором поколении. Его предки были купцами, весьма преуспели в банковском деле и сумели породниться с Великим Домом Шейланд.
   На соседней странице размещался портрет другого вельможи, и он составлял разительный контраст с улыбчивым Виттором. Все черты человека на гравюре были пропитаны надменностью: неестественно ровная осанка, холодный взгляд в сторону и вдаль, задранный подбородок, орлиный нос, холеная бородка, даже плащ, перекинутый через сгиб руки. На плаще различался герб вельможи -- крепостная башня на фоне заходящего солнца. Этого человека Мира не знала в лицо и нашла в тексте его имя и титул: Айден, герцог Альмера, советник двух императоров. Что может объединять его с Виттором Шейландом, кто поместил на соседние страницы столь непохожих людей?
   "Верные соратники владыки" - так говорил о них автор книги. На памятном заседании Платы, где император Адриан заявил о своих колоссальных планах на будущее, два землеправителя горячо поддержали его. Ими были граф Виттор Шейланд и герцог Айден Альмера.
   Мира слегка нахмурилась, стараясь прочесть между строк недосказанное. Конечно, книга была полна лестных слов о владыке, графе Витторе и герцоге Айдене. Иначе и быть не могло: о высшей знати в книгах пишут либо хорошее, либо ничего. Однако, если вдуматься глубже, выходило, что из тринадцати Великих Домов, управляющих землями империи, далекоидущий план владыки поддержали только два! Ни Южный Путь и Литленд -- ближайшие соседи Короны, ни Надежда -- золотоносное центральное герцогство, ни Ориджин -- верный клинок императоров на протяжении двухсот лет, - никто из них не упоминался в числе "соратников владыки". Выходило, что одиннадцать из тринадцати Великих Домов не пришли в восторг от идеи связать всю империю рельсовыми дорогами. Интересно, почему? Возможно, как и Мира, считают это баснословной и непосильной задачей?.. Надо будет узнать, что думает об этом леди Сибил.
  
   Поезд шел, скользя по рельсам мягкими колесами. За окном возникали и исчезали деревни, города, замки; равнины сменялись холмами, холмы -- озерами. Реки, извиваясь, то придвигались к дороге, то откатывались, то проныривали прямо под рельсами, и поезд пересекал их по невидимым из окна мостам... Картины сменялись так быстро и часто, что Мира не успевала всмотреться и запомнить. Однако само течение просторов за стеклом, ощущение громадного расстояния, пройденного и покоренного, успокаивало ее. Поезд шел, и Мира чувствовала себя живой. Обе ночи в вагоне она крепко проспала.
  
   Утром третьего дня, точно согласуясь с расчетами Миры, поезд въехал в Фаунтерру -- столицу империи Полари, старейший и величайший город подлунного мира.
  
   * * *
   Города, деревни, почтовые станции, гостиницы, леса, поля... Все, увиденное Мирой за прошедший месяц, переполнило ее память, спуталось в пеструю неразборчивую смесь. Девушка обнаружила, что не в силах впитать, воспринять еще один город. Карета везла Миру столичными улицами, она смотрела в окно, безразличный невидящий взгляд скользил по домам, площадям, скульптурам, башням. Город был огромен, и Мире не удавалось разглядеть его лицо. Одно приметилось отчетливо: здесь очень много башен.
   - Зачем их столько, миледи?..
   - У столичной знати, дитя мое, есть традиция: пристраивать башни к своим домам. Над ними поднимают флаги или крепят жестяные гербы, чтобы жилище вельможи было заметно издали. Потому Фаунтерру и зовут Городом Трехсот Башен.
   Особняк, куда привез Миру экипаж, также был украшен вышкой. Дом располагался сразу по двум сторонам улицы: на одной стороне - хозяйственное строение с конюшней и жилищем для слуг, на другой - трехэтажный господский особняк с пристроенной к нему двухсотфутовой башней. Окрашенная в зеленый цвет Нортвудов, она выделялась, к тому же необычной трехгранной формой. Галерея, связывающий жилое строение с хозяйственным, проходила прямо над улицей, как арочный мостик. На крыше особняка, в тени башни, окутывалась ветвями плюща уютная беседка.
   - Мой дом знает каждая собака! - похвалилась графиня. - Когда хотят указать дорогу, говорят: "От дома Сибил иди туда-то..."
   Их ожидали слуги и стражники: два десятка человек выстроились в главной зале поприветствовать хозяйку. Графиня сочла нужным сперва осмотреть дом, затем похвалила слуг за чистоту и порядок, раздала каждому по монетке. Она представила челяди Миру, назвав ее: "моя дорогая дочь Глория". Никто не выказал удивления: очевидно, настоящая Глория не бывала в столице и не попадалась на глаза здешним слугам.
   Мире выделили комнату на втором этаже. Она села на подоконник, устремив взгляд на улицу. Непрерывной струйкой текли люди, прокатывали телеги и экипажи, грохотали всадники. Люди носили непривычные наряды: остроносые башмаки, аккуратные темные сюртуки, рубахи с белоснежными манжетами и воротами. Упряжные кони были огромны и могучи, как быки. Всадники носили на боках тонкие шпаги вместо мечей, никакой брони - даже кожи, никаких гербов на груди или предплечье. Здесь было странно - совсем не так, как на Севере, даже пахло иначе: цветением, влагой, штукатуркой, смолой, но не навозом или помоями.
   Однако в голове у Миры все же не укладывалось: я в столице?.. Какова она - столица?.. Не вижу, не чувствую...
  
   Вечером к леди Сибил пожаловал гость. Пышные усы, округлые щеки и чуть вздернутый нос придавали этому мужчине вид довольного жизнью котяры. Он был представлен Мире:
   - Лорд Кларенс Мадлен Фиона рода Элизабет, управитель императорских конюшен.
   Встретив графиню, Кларенс обнял ее и поцеловал прямо в губы. Мира ожидала, что сейчас он в кратчайшие сроки будет поколочен и выброшен из дому, однако леди Сибил почему-то пригласила нахала к столу. Он уселся возле графини, по-хозяйски приобнял ее за плечи и принялся грубовато любезничать:
   - Львица моя, что же ты пропадала так долго на своем севере? Не верю, что там есть кто-то получше меня! Однако ты похорошела - стала еще молочней и еще вкуснее. Ты выглядишь, как лакомство!
   Леди Сибил щурилась и сладко улыбалась. Мира заметила, что графиня и Кларенс спешат скорее покончить с трапезой. Девушке сделалось неловко. Она перебила аппетит парой ложек салата и сбежала из-за стола, успев, однако, услышать вслед:
   - Какое хмурое дитя... Вовсе на тебя не похожа! Видать, в отца пошла.
   Она разыскала Вандена - одного из двух рыцарей, что сопровождали графиню в дороге и успели кое-как раззнакомиться с Мирой.
   - Скажите, сир, этот лорд Кларенс... он... ну... в каких он отношениях с леди Сибил? Не знаете ли?
   - Всякий знает, миледи. Императорский конюший - альтер графини.
   - Альтер?! - поразилась Мира.
   - Верно, миледи.
   Надо же!
   Священное писание допускает, что дама может находиться в связи с несколькими мужчинами. "Жизнь женщины - слишком большая ценность, чтобы безраздельно вверить ее заботам одного лишь мужчины", - так, кажется, говорила Праматерь Софья. Однако прошло восемнадцать веков! Север давно позабыл о традициях многомужества. Мужская ревность оказалась сильнее духовных заветов, северные лорды привыкли считать женщин своею безраздельной собственностью. Лишь в любовных книжонках о богатой страстями столичной жизни Мире встречалось это словечко - альтер, а также симметричное ему - альтесса. Они казались девушке такой же романической выдумкой, как серенады под окнами и поединки за благосклонность дамы.
   - Ванден, а разве мой... эээ.... - у нее не повернулся язык назвать графа Элиаса Нортвуда своим отцом, - разве его милость не имеет ничего против таких отношений?
   - С чего бы ему быть против, миледи? Его милость давно уж охладел к женщинам, а графиня полна сил... Так оно и ему спокойнее, и ей приятно.
   - Пожалуй...
   Альтер - подумать только!
   И вот тогда Мира с полной ясностью осознала, что прибыла в столицу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   12-13 апреля 1774 года от Сошествия Праметерей
   Излучина, Земли Короны
  
  
  
   Люди стали попадаться им навстречу за день пути до Излучины, и шли тем гуще, чем ближе был город. Излучина, стоящая в изгибе полноводного Ханая, держала единственную паромную переправу на сотню миль. Пересечь Ханай - глубокий до черноты, своенравный, бурлящий водоворотами -- задача не из легких, и не диво, что Излучинская переправа всегда пользовалась спросом. Странно было другое: люди во множестве шли от города, и почти никто - к нему. Хармон Паула стал присматриваться.
   Многие шли своими ногами, кое-кто ехал верхом, совсем уж редкие счастливцы катили на телегах. Все везли поклажу: в телегах громоздились мешки, пешие несли за плечами котомки, у конных к седлам были приторочены порою самые неожиданные предметы: кувшин или сковорода, бронзовый светильник на полдюжины свечей, пара лаковых башмаков. Кто-то вез в телеге гончарный круг, у кого-то гоготали гуси, перегибали шеи через борт. Люди выглядели неопытными путниками: кто уже натер ногу и прихрамывал, кто расселся на отдых прямо в придорожной пыли. По всем признакам, были это горожане, отчего-то покинувшие дома, прихватив с собою все ценное. Хармону это крепко не понравилось.
   Он стал выспрашивать: кто такие? Откуда? Куда? Почему?
   Шли кто куда: иные в Альмеру, иные вниз по Ханаю, к столице; те собирались на север, в Южный Путь и даже в Нортвуд, а эти и вовсе затруднялись сказать, куда идут. Бывали среди них излучинцы, но мало; большинство путников шли из Ниара -- города за рекой, в паре дней пути от Излучины. Почему шли?
   - Как - почему? А ты не слыхал? В Ниаре мор!
   Вот это да. Ну и новость! Тьма бы сожрала такие новости.
   Хармон переспросил -- мол, какой мор? Давно ли? Что делают?
   - Сизый мор. Половина луны, как начался. Что делают?.. А что же с ним сделаешь!
   Тут пришлось уточнить. Просто-таки жизненно необходимо уточнить.
   - А в Излучину мор уже пришел?
   - Да вроде нет... Пока не слыхали.
   - Зачем же тогда уходите?
   - От беды подальше.
   Это верно: держи счастье в кармане, а беду -- за горами. Хармон призадумался и даже привлек к размышлениям Снайпа и Луизу, как самых здравомыслящих из его свиты. Глядя с одной стороны, Излучину стоило бы обойти. Может, в ней пока и нет больных, но рано или поздно кто-нибудь из людского потока принесет на себе сизую смерть, и в тот день хотелось бы очутиться от Излучины как можно дальше. А если смотреть с другого конца, то объехать город не так и просто: придется сделать крюк дней в десять и заплатить втридорога за переправу в Южном Пути. И еще. Путешествуя по стране, Хармон поддерживал связь со своими покупателями -- недаром он обучался грамоте. Имелись четыре гостиницы на излюбленном Хармоном пути, в которых он неизменно останавливался. Иногда в этих гостиницах его ожидали письма: нужно то; разыщи мне, любезный, вот это. За такие, запрошенные письмом товары благородные покупатели платили особенно щедро. Одна из четырех гостиниц, как назло, располагалась в Излучине.
   Лишние дни пути не пугали никого. Но Снайпа убедила переплата в Южном Пути: он не терпел жадную тамошнюю знать и не желал набивать ей карман. А Луизу убедило упоминание о письмах. Женщина не могла написать даже собственное имя, и общение при помощи писем представлялось ей чудесным, едва ли не божественным таинством.
   - Не годится оставлять письмо без ответа, - сказала Луиза. - А в Излучине недолго задержимся, будущим утром уйдем, и мор нас поймать не успеет.
   На том и порешили. Обоз двинулся в тревожную Излучину.
  
   Незадолго до заката они переправились через Ханай. Паромщик от всей души радовался им и болтал всю дорогу. Возможно, его порадовал нежданный заработок, но скорее -- надежда. Вот добрые путники направляются в Излучину - значит, надеются, что мор обойдет город, а тогда, почему бы и ему не понадеяться на это?..
   Город в изгибе реки выглядел пугающе притихшим. Когда лесной дорогой скачет конный отряд, все зверье слышит его издали и исчезает из виду, затихает, сникает -- лес стоит, словно бы пуст и мертв, лишь редкая птица крикнет в чаще. Такою была сейчас Излучина.
   Однако в гостиничной таверне царило какое-то странное, лихорадочное оживление. Во множестве сияли свечи, стучали ножи, гремели кружки, воздух был густым и едким от дикой смеси запахов пищи. Голоса звучали громко, тупо и пьяно. Говорили будто бы все одновременно, то и дело кто-то из гостей разражался хохотом.
   Здесь же, в таверне, Хармон нашел и хозяина гостиницы -- тот делил стол с тремя зажиточными горожанами. У двоих уже заплетались языки, третий ковырял ножом столешницу и, похоже, ничего вокруг себя не замечал. К счастью, сам хозяин оказался еще достаточно трезв, чтобы узнать Хармона.
   - Роджер Паула!.. Давай, садись! У нас вот как раз веселье!
   - Хорошо, когда люди веселятся, - ответил Хармон, но садиться не спешил. - А я уж боялся, что ты сбежал отсюда, как другие.
   - Сбежал?.. Ну, уж нет! Садись, говорю!.. Кто сбежал? Самая торговля в эти дни! Из Ниара народ валом валит, и никто не скупится.
   - Не скупится?
   - А то! Когда ты, того гляди, помрешь со дня на день -- зачем монету беречь? Верно, а? - хозяин хлопнул по плечу одного из собутыльников, тот шатнулся и расплескал эль. - Никто на цену не смотрит, лишь бы весело было! Садись, давай!
   Хармон уверился, что не имеет ни малейшего желания пить с этими людьми. Здесь творилось совсем не то веселье, какое пришлось бы ему по душе. Он спросил на счет комнат.
   - А комнат нет, старик... Битком набито, крысе сдохнуть негде. Ну, тебе-то отыщу уголок, а люди твои пускай в фургонах спят.
   Хармона это устроило. Он бросил хозяину монету и спросил о письмах.
   - Одно, вроде, было. Марта!.. Марта!.. Тьфу ты. Рыжая, как тебя!..
   Не без труда хозяин поймал одну из служанок и отправил в кладовую. Хармон получил конверт, скрепленный сургучом и украшенный парой жирных пятен. Не распечатывая, спрятал его за пазуху и поспешил отойти от стола.
   Джоакин наблюдал сцену, стоя позади хозяина.
   - Ну и вертеп!.. - презрительно бросил парень, когда Хармон повернулся к нему.
   - Лучше с горя смеяться, чем с горя плакать, - отметил торговец, хотя и сам был не в восторге от местечка.
   - Хозяин... - с неким замешательством заговорил Джоакин, - я еще понадоблюсь вам сегодня? Могу ли... по своим делам?
   - Иди, - пожал плечами Хармон. - В сторону переправы два квартала, сверни налево, а у башмачной -- направо. Там глухой переулок, в нем неплохие бордели найдешь.
   Джоакин покраснел и не нашелся с ответом.
   - Только я бы не советовал, - прибавил Хармон. - Если сизый мор доберется до Излучины, куда, по-твоему, он заявится в первую очередь?
   Охранник сконфуженно отступил и направился к выходу. Остановился, поглядел по сторонам -- может, оценил риск и засомневался, или решил сперва выпить для храбрости. Торговец вышел, оставив его в сомнениях. Раздал распоряжения людям, присмотрел, чтобы лошадям и фургонам нашлось надлежащее место, а затем ушел с постоялого двора.
   Хармон Паула Роджер был не из тех, кого волнуют чувства, переживания и прочие душевные материи. "Поступают по велению сердца" обыкновенно те, у кого между ушей манная каша вместо мозгов. Умный человек всегда знает, что он делает и зачем. В том, что делаешь, и в том, что говоришь, должен быть смысл - иначе зачем зря трясти руками и языком молоть, верно?
   Хармон Паула всегда поступал по смыслу. Он-то прекрасно сознавал, что делает и для чего. Он колесил по Империи затем, чтобы выручить побольше за свои товары. Нанимал людей, по-своему ловких, но в чем-то порченых, с ущербом - потому, что такие люди обходятся дешевле и служат беспрекословно. Хармон имел трех женщин - по одной в Альмере, Южном Пути и Короне, - затем, что возить жену с собой было бы утомительно и хлопотно, шлюхи грязны и заразны, а обходиться без женщины месяцами - тоска. Хармон легко разгадывал людей и говорил с ними так, как сами они говорили бы с собою, и ни с кем никогда не спорил, ведь споры - пустые расходы, а дружба - прямая выгода.
   Еще, примерно раз в луну, Хармон Паула наведывался в храм. Иногда, если месяц был прибыльным, мог и пожертвовать агатку. Зачем? Ну... Всяко может случиться. Возишь вот в фургоне под скамьей арбалет с болтами - и не то, чтобы особо стрелять приходилось, но мало ли. Или пузырек серебрянки на дне сундука - говорят, она ожог заживить может. Вроде, и пожара-то ты не видал уже лет десять, ну а вдруг. Или взять сизый мор: может пройти мимо, а вдруг зацепит? Кто знает...
   Стояла зябкая облачная темень, когда Хармон вошел в собор Святой Леоноры. Прошел между скамей, уселся на полпути от портала к алтарю, с которого холодно глядела беломраморная Праматерь. Скамьи были пусты, но сесть к алтарю ближе он отчего-то не решился. Вечерняя песнь уже отзвучала, под сводом храма царила гулкая тишина. Молиться в такой тиши было неловко. Хармон проворчал еле слышно для самого себя:
   - Святая мать... я, вроде, живу, как следует... Не получаю удовольствия от страданий, не беру чужого, тружусь усердно... Надеюсь, ты мною довольна. Дай силы дальше жить и работать - ничего другого не прошу, остальное сделаю сам.
   Он глянул на скульптуру. Мраморная Леонора не изменилась в лице, но Хармон, видать, попривык к ней. Ему подумалось, что теперь Праматерь смотрит теплее.
   Хармон вспомнил о письме и вынул конверт, подсел поближе к масляной лампе на одной из колонн.
   - Кто пишет тебе, друг мой? - раздался сзади мягкий голос, и человек в синем плаще опустился на скамью рядом с торговцем.
   Ооо. Хармон Паула Роджер знался с великим множеством людей - всяких, разномастных: стражников, крестьян, благородных, ремесленников, купцов, игроков, воров. Человек, что сел рядом с ним, отличался ото всех. С любым другим Хармон Паула говорил бы на языке собеседника, а с отцом Давидом выходило совсем иначе.
   Хармон пожал ему руку, а после обнял.
   - Рад встретить тебя, - сказал Давид, - и в особенности рад встрече в священной обители.
   - Да я это... - Хармон отчего-то застеснялся. - Я давно уж в храме не был, и решил вот...
   - Послушать веление сердца? - Давид улыбнулся, морщинки у его глаз образовали лукавые лучики. - Я знаю, ты этих слов не терпишь. Во всем должен быть смысл, а?
   - Ну...
   - Во всем и есть смысл, поверь. Просто мы не всегда его знаем... Как идут твои дела? Какими новостями порадуешь?
   Кому другому Хармон тут же выдал бы слушок того сорта, какой зацепил бы человека, и тот воскликнул бы восторженно: "Да, да, истинная правда! Вот и я о том же!", - и дальше говорил бы он, а Хармон слушал. Но отцу Давиду торговец рассказал сперва про шелковый голод в Литленде, потом - про пьянчугу Доксета и про нового наемника, и о грабителеях в Шестимильном лесу... Хармон долго говорил, не умолкая, а Давид где улыбался, где хмурился, где покачивал головой.
   - Зачем ты отпустил главаря шайки? - спросил святой отец.
   - Ну, а надо было зарезать его?.. Я же не лорд, чтобы судить.
   - Я и не говорил, что ты сделал неверно. Просто любопытно, отчего ты поступил именно так.
   - Знаешь, - по правде сознался Хармон, - бывают такие хороводы, в какие я влезать не хочу. Я взял монету; завтра, может статься, с меня возьмут монету, а после, возможно, снова я. Эта пляска мне знакома. Но вот если сегодня по моему приказу Джоакин перережет чью-то глотку, то завтра... Словом, неспокойно мне будет завтра, понимаешь?
   Давид покивал.
   - А охранник твой новый, говоришь, хорош?
   - Весьма, - Хармон рассказал коротко историю Джоакина, прибавил в конце: - Только больно уж фантазер. Намечтает себе этакого: он, видишь, замок себе будущий запланировал.
   - Бедняга, - печально молвил отче. - Если бы парень жил в грязи и при том о ней же, родимой, и думал - был бы много счастливее.
   Хармон уважительно улыбнулся.
   - Вы, святые проводники, умеете слова наизнанку выворачивать, этого у вас не отнимешь. Нет, смотри, я вот о чем. У тебя есть золотой эфес, и ты хочешь, чтобы через год был не один, а три эфеса. Вот это я понимаю, умное желание. А коли имущества на агатку, а мечтаний - на баронство, то это же мучение. Мимо любого замка проезжаешь, каждую карету видишь - и всякий раз завидуешь. Все равно, что евнуху в бордель зайти... уж прости, отче, что в храме о таком заговорил.
   - Умное желание... - Давид усмехнулся. - Ловко сказано, Хармон, не зря люблю беседы с тобой. Только знаешь, не бывает такого. Человек не выбирает, чего ему желать - умный ли, глупый ли. Желания приходят, как голод или жажда. Весь твой выбор - выполнить желание или нет. Еще можно просто закрыть на него глаза, позабыть о нем.
   - Чем плохой выбор? К чему мечтать о том, чего не сможешь получить?
   - По моим скромным наблюдениям, из людей живее те, которые желают и мечтают. А иные, ничего не желающие, будто бы спят.
   Хармон возразил, распаляясь. Давид развел ладонями и ответил:
   - Я лишь сказал мои рассуждения, а истина одним богам известна. И так может быть, что ты прав, и так может статься, что мы оба.
   Торговец еще возразил, но вскоре понял, что спорит уже с самим собой, и умолк. Отчего выходит так, что, беседуя с отче, Хармон всегда чувствует себя глупым юнцом? А еще занятнее то, что Хармону это как будто бы по душе.
   - Какими судьбами ты в Излучине? - спросил он Давида. - Со мной-то понятно, еду своим путем, дела монеты... А ты как, тоже из Ниара, от сизого мора бежишь?
   - Не от... Навстречу.
   - То есть как - навстречу?
   Отче пояснил. Он остановился на ночлег в доме Излучинского аббата с тем, чтобы утром выехать дальше на восток и, спустя два дня, оказаться в охваченном мором Ниаре.
   Хармон уставился на него.
   - От мора, отче, синие плащи не спасают. Я видал и больных проводников, и мертвых видал, и очень уж не хотел бы тебя увидать среди них.
   - Я и не надеюсь на божью защиту. Мор послан разным людям, с чего мне считать, что я отличаюсь от них.
   - Тогда - зачем?!
   Давид сложил перед грудью ладони и промолчал.
   - А... Думаешь, поможешь им? - с укоризной проворчал Хармон. - Не поможешь, только себя погубишь. Мало, что ли, благородных перемерло? Смолденский барон в позапрошлом году околел. Люди рассказывали: в гробу лежал страшный, синие губы, фиолетовая морда, будто в черничном соку. Было бы средство от мора - знать бы любые деньги за него платила! Только мрут знатные так же шустро, как и чернь. Раз, два, три - прощай родимый!
   Давид промолчал вновь и отвел взгляд, словно слегка виновато. Хармон почувствовал злость.
   - Или, друг мой, ты во всю эту знахарскую чушь веришь: ледовая баня, жаркая баня, крысиные лапки, вдовья паутина?.. Брось, не дури! Я-то хожу по свету, с людьми говорю не меньше твоего. Не слыхал про такое средство, чтобы наверно помогало. Все, что есть, - они как коню костыли.
   Давид хмуро ответил:
   - Ты прав, нет такого средства. В подлунном мире нет.
   У Хармона перехватило дух.
   - Нет в подлунном? Хочешь сказать, имеешь божественное средство?! Святой Предмет? Расскажи, не томи! Где взял? В столичном соборе дали? Владыка Адриан выделил из имперского святилища?
   Давид усмехнулся, улыбка тут же сменилась горечью.
   - Святые Предметы... Друг мой, Предметы молчат. Я не знаю человека, способного заговорить с ними. Полагаю, во всем мире его нет. Может, и имеется где-то божественное снадобье от мора: может, в святилище владыки, или у кого-то из первородных, или в Ниарском храме, прямо на виду у хворых и умирающих. Никакой разницы: никто не сумеет распознать и применить его.
   - Тогда я не понимаю тебя. Ты рискуешь сменять синий плащ на дубовый ящик - и зачем?
   - Во всем имеется смысл, мы просто не всегда его знаем. Людям нужно верить и надеяться нужно. Даже тем, кто на смертном одре, - им тоже нужна надежда. Вот все, что можно дать этим людям.
   Оба надолго замолчали. Любая тема казалась теперь малозначимой, беседа не клеилась. На душе было тоскливо. Хармон подозревал, что видит давнего друга в последний раз, и знал, что ничего не сможет с этим поделать. Давид был гранитно упрям, как и все его сана... нет, упрямее.
   За полночь, возвращаясь в гостиницу, Хармон думал о богах. Им плевать на людей, это все знают. Праматерь Янмэй ясно сказала полтора тысячелетия назад: "Люди служат богам, но не боги - людям. Делайте, что должно, трудитесь усердно, надейтесь на свои силы". Хармон так и делал всю жизнь... но вот сейчас почему-то надеялся, что равнодушные боги все же защитят Давида. Всегда нужна надежда. Хм.
   В гостинице он подозвал нескольких слуг, что убирали столы, падая с ног от усталости.
   - У вас остановилось много людей, тех, кто бежит от мора. Кто-то пришел пеший, у кого-то нет денег оплатить проезд... Может, мальцы есть или девицы - вам виднее... Словом, мы завтра уезжаем в Южный Путь, и в фургонах найдется место человек на шесть. А то и на восемь, если дети.
   Хармон говорил, опустив глаза в пол. Он не смог бы разумно сказать, зачем это делает, оттого чувствовал себя неловко.
  
   Оставленный хозяином в таверне, Джоакин Ив Ханна колебался недолго. После двух недель пути он, наконец, очутился в городе - и для чего? Неужто затем, чтобы провести ночь в фургоне среди вонючего двора, в обществе угрюмого мужлана Снайпа? Ну уж нет, Джоакин рассчитывал на компанию поинтереснее. Так что, влив в глотку кубок горького вина, он покинул таверну и прошел таки упомянутые Хармоном два квартала, свернул налево, а у башмачной - направо.
   Заведения разочаровали парня. Начать хотя бы с того, что мужчин он увидал в разы больше, чем девиц. "Пташки", как их тут называли, были все напропалую заняты, лишь изредка они показывались в общей зале на первом этаже и сразу вновь исчезали наверху, уведя кого-то из посетителей. Мужики ждали, хлебали кислое пойло, выдаваемое здесь за эль, раздраженно зубоскалили. Добрая треть шуток касалась вопроса, что случится раньше: Излучину выкосит сизый мор, или их все-таки обслужат? Джоакин сумел рассмотреть нескольких "пташек". Одна из них годилась ему в матери, другая больно уж смахивала на корову выражением лица и размером известных органов, третья при близком рассмотрении выглядела столь усталой и измученной, что смерть от мора представлялась милосердным исходом для нее. Эта, третья, появившись в зале, оглядела посетителей исподлобья, подошла к Джоакину, вытирая ладони о подол платья, и просипела:
   - Ну, пойдем, красавчик...
   Смотрела она при этом пониже середины Джоакиновой груди, еще и в сторону, чтобы уж точно не встретиться с ним взглядом. Ее сальные волосы сбились набок и спутались, губы до того бескровны, словно их вовсе не было. Джоакин Ив Ханна дрогнул и позорно бежал.
   Пройдясь по ночной свежести и восстановив утраченное было душевное равновесие, он вновь вошел в гостиничную таверну. Здесь было, на самом-то деле, значительно чище, чем показалось ему в первый раз. Он бросил на стойку несколько медяков, наполовину осушил кубок терпкого и крепкого вина, вполне даже сносного, и огляделся в поисках свободного стола или компании, к которой хотелось бы присоседиться.
   Тут он услыхал обрывок чьих-то слов:
   - ...из клетки упорхнула?
   Следом раздался нестройный гогот. Слова были обращены к миловидной девушке с волосами цвета пшеницы, говорил их кто-то из компании мастеровых за длинным столом. Девица сидела одна в темном углу и изо всех сил старалась выглядеть невидимой. Впрочем, недостаточно успешно.
   - Чего порхаешь одна? Ночью голубки не летают, а по гнездам сидят. Айда в мое гнездышко! С руки покормлю!
   Мастеровые заржали громче. Джоакин приблизился, нарочито откинув плащ с эфеса.
   - Если хотите сказать что-то моей даме, сперва скажите мне.
   Пьянчуги мигом отвели глаза и уставились каждый в свою кружку. Джоакин присел рядом с девушкой.
   - Надеюсь, сударыня, вы не возражаете против моего вмешательства?
   Она отнюдь не возражала.
   - Благодарю вас, сир, - тихо сказала девушка, осторожно оглядев его.
   - Джоакин Ив Ханна, к вашим услугам, - приосанился охранник.
   - Меня зовут Полли... Полли Дженет Харви, я из Ниара.
   Ее волосы стекали ниже плеч, глаза были васильковыми, брови - тонкими и светлыми. На ней было коричневое шерстяное платье со шнуровкой на груди и белая блуза. Рукава подкатаны, открыв взгляду хрупкие запястья. Хорошенькая мещанка. Джоакин сделал большой глоток.
   - Позволите ли угостить вас вином?
   Не дожидаясь ответа, он подозвал служанку и сделал заказ. Вскоре перед ними возник штоф вина, горка лепешек, тарелка с сыром и ветчиной. Джоакин быстро захмелел и раскраснелся. Девушка ела и пила с большой скромностью, хотя было видно, что она голодна.
   - Какими судьбами вы тут, сударыня? - глупо спросил Джоакин.
   - Как и все... В Ниаре мор, разве вы не знаете, сир?
   Следовало бы поправить ее, чтобы не награждала его чужим титулом, но Джоакин решил повременить.
   - О, да. Я слыхал это страшное известие. Соболезную вам и другим горожанам Ниара, и... да.
   Он веско насупил брови и покивал.
   - Благодарю, сир. А что привело сюда вас? Ведь вы прибыли сегодня паромом, я видела, как вы ехали впереди обоза.
   - Жизнь воина - странствие, - он помолчал, смакуя собственные слова. - Дела звали меня в Южный Путь, и я разделил дорогу с Хармоном-торговцем. Он и его люди нуждаются в моей защите.
   - Так вы идете в Южный Путь? - девушка как будто оживилась.
   - Туда. Сперва до Сельмора, а дальше на восток, к морю. Вы видели море, сударыня? - Она покачала головой. - Ничего нет прекраснее моря! Это могучая неудержимая стихия, самый сильный человек рядом с морем - все равно, что муравей на спине льва! Станешь на прибрежной скале - и чувствуешь, как сила проходит сквозь тебя.
   - Вы идете в Южный Путь, сир... - повторила девушка.
   - Ну, да. А вы что, знаете там кого-нибудь?
   - Мои двоюродные братья живут там. На севере, в Эльфорте на Мудрой реке... - она замялась, словно собираясь с духом.
   - Знаю такое место, - покивал Джоакин. - Это почти у границы с Ориджином. Начинаются холмы, а дальше - горы...
   Мысль об Ориджине навеяла ему мечтательность. Пройти посвящение в долине Первой Зимы, получить рыцарское званье от самого герцога Ориджина - высочайшая честь, какой может удостоиться молодой воин. Вот с чего стоит начинать военную карьеру!.. Вдруг Джоакин спохватился.
   - Постойте, сударыня, вы, верно, хотите отправиться на север вместе с нами?
   - Я надеялась... Возможно, вас не затруднит, сир, позволить мне разделить дорогу с вами. Я не стану обузой, поверьте. Умею шить и стряпать. Не знаю, кто занимается этим в вашем обозе, но он найдет во мне хорошую помощницу. Еще, я знаю много песен - дюжины три, не меньше. Какие песни вы любите, сир?
   - Я не рыцарь, - признался, наконец, Джоакин.
   - Но вы - добрый воин и благородный человек. Встретить вас - большая удача для меня.
   Она умолкла в ожидании. Джоакин приложился к кубку, затем молвил:
   - Конечно, вы можете поехать с нами. Завтра я скажу об этом Хармону-торговцу.
   - Вы очень добры, сударь! - на радостях выпила и Полли, ее бледные щеки порозовели. - Так какие песни вы предпочитаете?
   Он сказал, что любит песни о героях и былых войнах. Полли назвала с полдюжины песен - о Лесных Кораблях, о рыцарях Медведя и рыцарях Черной Стрелы, о Лошадиной войне, даже напела несколько строк. Джоакин поднял кубок за здравие рыцарей и певцов, Полли сделала пару глотков, облизнула губы. Губки ее были сложены, как это говорят дамочки, бантиком. Премило сложены. Джоакин придвинулся поближе к девушке и обнял ее за плечи. Она напряглась, но не отстранилась. Джоакин окинул победным взглядом людей за соседними столами.
   - Расскажите про себя, сударь, - попросила Полли. - Где вы побывали? Что видали?
   Он рассказал про бескрайние Пастушьи луга, которые пересек осенью; про замок барона Бройфилда и его отличную псарню; про Алеридан - великолепную столицу Альмеры, которую Джоакин видел лишь издали, но и то было зрелище. Тут он припомнил, что слыхал от кого-то, будто девицы любят, когда их смешат. Джоакин выпил еще и рассказал про потешный бой в Смолдене. И правда, Полли слушала с удовольствием, хихикала, краснела, а под конец истории и вовсе рассмеялась.
   - ...тогда я хватил кузнеца деревяшкой прямо по носу, и патока ему по всей бороде разбрызгалась, - окончил свой рассказ Джоакин. - Он завизжал, бросил оружие и двумя руками себе в нос вцепился. Тут я подобрал с земли булаву-окорок, и дал этому мужлану как следует по шее, а потом и по заднице.
   При слове "окорок" Джоакин перекинул ладонь с плеча Полли на ее бедро. Плоть под платьем была упругой и теплой, его бросило в жар. Девушка, однако, отодвинула его руку.
   - Этого не стоит, сударь...
   Как назло, сие неприятное событие было замечено одним из давешних мастеровых. Он вполголоса пересказал приятелям, и все весьма обидно загыгыкали. Джоакин сунулся в кубок - он был уже пуст.
   - Сударыня, не желаете ли еще чего-нибудь?
   Полли ответила, что не желает, и Джоакин заказал ей вина.
   - Мне, сударь, не стоит пить более. И, пожалуй, я отправлюсь спать. Время позднее.
   - Я провожу вас, - заявил Джоакин.
   Полли внимательно поглядела на него. Как это скверно - когда девица глядит на тебя таким вот образом.
   - Сударь, боюсь, вы неверно поняли мои намерения. Простите, если я, того не желая, ввела вас в заблуждение.
   Джоакин ощутил нечто такое, будто всунул в рот половину лимона и сейчас силится его прожевать. Но выпитое вино, поздний час и душная жара таверны придали ему наглости, и он снова положил ладонь на ногу девушке.
   - Зачем эти пустые слова про намерения? Зачем ты противишься тому, что рано или поздно случится?
   - Сударь, вы пьяны, и мне следует уйти.
   Она дернулась, чтобы встать. Тогда в отчаянном порыве Джоакин пошел на приступ. Он обхватил Полли обеими руками (одна легла на спину, а другая - хорошо так пониже спины) и прижался губами к ее рту. Несколько мгновений понадобилось девушке, чтобы отлепиться от него, а затем она вкатила ему оплеуху. Звонкую, хлесткую - половина таверны обернулась к ним. Мастеровые за длинным столом расхохотались всей толпой, и притом так заразительно, что Полли не выдержала и тоже улыбнулась. Этого Джоакин не стерпел.
   - Ну, сударыня, если вам так нравится общество мужланов, с ними и оставайтесь!
   Он вышел - едва не выбежал - из таверны, весь красный от стыда и досады.
   В фургоне Джоакин пнул в бок Снайпа, что разлегся на все свободное пространство, бросил шкуру на пол, улегся, думая о том, как паскудно и несправедливо - засыпать вот так, несолоно хлебавши, на твердых досках, обиженным и отвергнутым. Смакуя свое унижение, он быстро уснул.
  
   Поутру его разбудил ответный тычок в ребра от Снайпа. Надо же: и спал крепко, а припомнил. Джоакин сел, протирая глаза, выбрался из фургона и обнаружил вокруг странное шевеление. От гула в голове, он не сразу сообразил, что происходит. Человек семь чужих оживленно терлись около телег торговца, укладывали свои мешочки и котомки. Среди них был благообразный старичок, пара детишек, несколько девиц... Тут Джоакина перекосило -- точно в рот ему впихнули оставшуюся половину вчерашнего лимона: в задний фургон вместе с Вихрем и Луизой усаживалась белокурая Полли из Ниара.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   Конец апреля 1774г.
   Кристальные горы - поселок Спот
  
  
  
   Неженка. Когда, от кого Эрвин впервые услышал это словечко?
   Уж конечно, не в глаза. В глаза-то он был милордом. Но когда днями ползешь по горной тропе вместе с тремя дюжинами мужчин, а вечерами ютишься с ними же на тесной стоянке вокруг костра, и стоит вокруг прозрачная, хрустальная тишина, - то многое услышишь из того, что тебе и не предназначено.
   Наверное, началось это в первый вечер простуды. Эрвин жался к огню, специально для него разведенному, кутался в оба плаща и овчинную шкуру поверх, стучал зубами от озноба и раз за разом подзывал Томми, чтобы тот вскипятил ему чашу вина. Получив очередную чашу горячего вина с имбирем и перцем и радостно вцепившись в нее, Эрвин отправлял грея взмахом руки, и тот возвращался к солдатскому костру. Томми усаживался на свое место среди воинов раз, пожалуй, в пятый, когда до Эрвина донеслось:
   - Наш неженка совсем расклеился...
   Тут бы подозвать болтуна, поставить навытяжку подальше от костра и переспросить: что-что ты сказал? Да так и оставить стоять на всю ночь, чтобы поразмыслил. Но очень уж скверно было тогда Эрвину, и оттого на все плевать, к тому же, он не смог понять по голосу, кому принадлежали слова. Короче, он спустил воину наглость. А потом было поздно - прозвище прижилось. Солдатня любит прозвища...
   - Неженке огонь нужен, - слышалось ему на дневном привале, когда пара греев раскладывали очаг. Спутники Эрвина днем вполне обходились холодной водой из реки, лепешками и солониной, а костер жгли только вечерами. Но Эрвину не удавалось впихнуть в себя лепешки с ледяной водой - от холодного у него начинался мучительный кашель.
   - Буди неженку, - бросал один из кайров на рассвете, обращаясь к Томми. Эрвин отлично слышал это, поскольку уже не спал. Он вообще довольно мало спал, большей частью коротал ночи за одним из трех увлекательных занятий: кашлял, чихал и дрожал.
   - Неженка что, на двух одеялах спит? - говорил грей, снимая багаж со спины осла, а другой отвечал ему:
   - Верно, и еще двумя укрывается. Так что давай все пять, не ошибешься.
   Под вечер на тенистой тропе Эрвин припадал к лошадиной спине, согнувшись в три погибели и стараясь думать, что в такой позе ему хоть немного теплее. Ветер все равно пробирал до самых костей, но все-таки, кажется, чуть слабее. Чтобы поменьше глаз пялилось на его сгорбленную и дрожащую спину, Эрвин ехал в хвосте отряда. Однако это не помешало ему услышать, как барон Филипп Лоуферт сообщил одному из кайров:
   - Нежная нынче молодежь пошла. Женщины воспитывают их, вот и вырастают одуванчики.
   Кайр промолчал в ответ, но Эрвин не сомневался, что рыцарь полностью согласен с Филиппом.
   Так быть не должно, - думал молодой лорд Ориджин. Нужно пресечь это со всей строгостью. Поймать момент, когда кто-то снова ляпнет "неженку", и всыпать плетей. Но Эрвин рассуждал об этом вяло и не слишком старался претворить угрозу в жизнь. Простуда привела его в состояние безразличия, тупой апатии. Отчасти он даже радовался этому: мучила боль в горле, постоянный кашель и озноб по ночам, но все прочие тяготы дорожной жизни отошли на второй план, сделались малозначимыми и незаметными. Эрвину попросту не хватало сил, чтобы ощущать неприятности так же остро, как прежде. Мерзкая пища, ослиная вонь, несправедливость отца больше не волновали его. Эрвин полз по тропе, невидящим взглядом уставясь перед собой и заботясь лишь о том, чтобы не выпасть из седла. День проходил за днем...
  
   Отряд выбирал наиболее пологий путь, искал самый удобный маршрут для будущих рельсов. Похоже, все участники эксплорады, кроме Эрвина, ничуть не сомневались в успехе рельсовой стройки среди Кристальных гор. По просьбе механика то и дело совершали остановки и терпеливо ждали, пока Луис делал замеры при помощи странной штуковины на треноге и карандашом записывал числа в соответствующем участке карты. Луиса нельзя было упрекнуть в недостатке стараний: он перебегал с места на место со своей треногой, дважды проверяя каждый замер, а когда помечал на карте маршрут, то высовывал кончик языка и давил на карандаш так, что тот издавал душераздирающий скрип. Порою кайры задавали ему вопросы о том, как рельсы преодолеют ту или иную преграду на пути - завал, скалу или пропасть. Луис пояснял, что груженный состав неспособен идти резко в гору - не хватит силы тягача. Он может взять лишь очень небольшой подъем. Существует правило пяти медяков: нужно взять футовую деревянную линейку и один конец ее положить на землю, а второй - на стопочку из пяти медных монеток. Линейка ляжет под легким наклоном к земле. Вот такой наклон пути и способен преодолеть поезд.
   Воины спрашивали: что же делать, если на пути попадается уступ или впадина? В горах того и другого предостаточно! Луис отвечал, что через впадины и ущелья необходимо будет построить мосты, а небольшие ложбины попросту завалить камнями. Крутые скалы потребуется обходить, прокладывая путь по серпантинному маршруту. Порою придется давать крюк в лишний десяток миль только для того, чтобы наклон дороги оставался допустимым. А если же гору обойти невозможно, придется прорезать ее туннелем. Мало кто из воинов когда-либо видел туннели, и Луис пояснил, как они выглядят и как строятся. Есть несколько методов проделать дыру в скале, больше прочих слушателей поразил водный метод. Осенью вглубь породы проделывается ряд продолговатых отверстий, похожих на раны от широкого меча. Отверстия долбят вручную при помощи молотов, всегда под наклоном: одновременно вглубь горы и вперед по ходу маршрута. Перед наступлением холодов в дыры заливают воду. Зимою вода замерзает и разламывает скалу. Порода трескается по линии, соединяющей отверстия. Весной отделенные от скалы глыбы извлекают с помощью рычагов и противовесов. Чтобы всем было понятнее, Луис изобразил схему простейшего рычажного крана. Познания механика поразили воинов, и какое-то время конопатый низкородный Луис Мария пользовался немалым уважением.
   Этому пришел конец, когда Луис потерял коня.
   Проснувшись одним утром, Эрвин увидел, как механик с жалким видом бродит по лагерю, смущенно подкрадывается то к одному, то к другому воину и о чем-то спрашивает. Луис избегал сталкиваться с кайрами и расспрашивал только греев, но и те реагировали на его обращения неизменным смехом. Механик задал свой вопрос и Томми - грею лорда Эрвина. Томми посмеялся сам, а затем решил поделиться забавой с господином:
   - Милорд, представьте: наш Луис потерял коня!
   - Это как - потерял? Конь что же, под камень закатился или сквозь дыру в мешке выпал?!
   - Луис привязал его с вечера, но плохо. Да к тому же не на лужайке, где травы много, а чуть в стороне. Конь отвязался и пошел пастись на лужайку. Потом, видать, покумекал, вспомнил, что в долине Первой Зимы пастбища всяко богаче, чем здесь, да и пустился в обратный путь. Только его и видывали!
   Эрвин хохотнул, но тут же сбился на кашель. Спросил:
   - А что же часовые?
   - Так ведь часовые не помнят, чей это конь! А что не привязан - никого не удивило. Кайры своих коней не привязывает - их кони выучены, как следует. Часовые и подумали, что животное принадлежит одному из рыцарей.
   Луис, глядя со стороны, понял, что лорду уже известно о приключении. Набрался духу, подошел поближе, красный, как томат. Исследуя взглядом камушки под сапогами Эрвина, сказал:
   - Милорд, простите мою оплошность... Я совершил такую глупость, что и сказать стыдно... Милорд, ведь сир Томас поведал вам о том, что случилось, да?
   - Это я - сир Томас? - хохотнул Томми. - Не забудь всем рассказать!
   - Поведал, - кивнул Эрвин. - Вы потеряли верхового жеребца, которого даровал вам мой отец.
   Как любой дворянин, Эрвин разбирался в конях и прекрасно знал, что сбежавший жеребец немолод, труслив, узок в груди и стоит от силы несколько елен. Однако лорд намеренно напустил на себя строгий вид, желая путем эксперимента проверить, достиг ли Луис дна смущения, или способен смутиться еще больше. Оказалось, вполне способен - механик вжал голову в плечи наподобие черепахи и раза четыре облизнул губы прежде, чем выдавить:
   - Умоляю, простите меня, милорд! К сожалению, у меня было очень мало опыта обращения с лошадьми... Будьте так великодушны, смилостивитесь и велите послать людей... Ну, чтобы поймали и вернули его, понимаете?..
   - В горах есть волки, милорд. Они остерегаются приближаться к нам, но рыщут около, - задумчиво произнес Томми и поглядел на запад, куда, по всей видимости, ушел жеребец. - Взгляните, милорд...
   Эрвин присмотрелся. Милях в трех от лагеря над тропою кружили грифы. Выписывали кольца в опасной близости к скалам, то и дело опадали вниз, теряясь из виду, но вскоре снова всплывали и принимались кружить на распластанных крыльях.
   - Внизу пируют волки, милорд, - пояснил Томми. - Грифы пытаются урвать свой кусок, а серые их отпугивают.
   Луис схватился за голову и вскричал:
   - Бедный, бедный мой малыш! Боги, какая страшная гибель ждала тебя по моей вине! Я - глупейший из смертных...
   Его горе было столь искренне, что Эрвин испытал некоторое сочувствие. Томми, напротив, позабавился:
   - Будешь ты теперь, Луис, сам себе служить конем. Потащишь на спине свою треногу. Гляди, как бы и тебя волки не сожрали.
   - Как же?.. - воскликнул Луис, испуганно выпучив глаза. - Как же мне идти пешком? Ведь у меня угломер, линейки, карты, отвесы! И это вдобавок к моим личным вещам. Как же все это донести на себе?
   Томми не удержался от смеха:
   - Бедняга! Угломер тебе тащить тяжело! А не пробовал отшагать сотню миль, неся на себе два щита - свой и господский, - две кольчуги, два копья, топор, охотничий лук, да еще фунтов десять жратвы? Вот тогда бы...
   - Томас, - оборвал его Эрвин, грей умолк. - А с вами, Луис, не знаю, что и делать теперь.
   - А не найдется ли... простите меня, милостивый лорд, но не найдется ли при отряде... еще одной, лишней лошади?
   Томми хохотнул, но воздержался от комментариев. Вообще-то Луис прав: трое из кайров отряда взяли с собою по паре лошадей. Так поступил и сам Эрвин - с ним был вороной Дождь и игреневая красавица Леоканта. Однако те, кто мог позволить себе второго коня, были знатнейшими участниками эксплорады, и лошадей держали подобающих - ценою от сотни золотых. Кто захочет отдать такое сокровище рассеянному недотепе!
   - Поедете верхом на осле, сударь, - решил Эрвин.
   - Не знаю, как и благодарить вас, милорд! - воскликнул Луис, прижав руки к груди.
   Полдня воины забавлялись от души, глядя на то, как конопатый блондин пытается поладить с осликом. Чтобы убедить животное двигаться в нужную сторону, Луис применил все возможные средства, начиная от нежных уговоров и поглаживаний по загривку, заканчивая шантажом, взятками и призывом страшных проклятий на головы всей родни ишака по материнской линии. Серый упрямец никак не мог взять в толк, с чего вдруг на его спину взгромоздилось двуногое беспокойное животное, если прежде там мирно дремали тюки с поклажей. Эта перемена долго не укладывалась в мировосприятие осла. Он испробовал ряд путей выхода из ситуации: стоял на месте, разворачивался поперек тропы, подобно маятнику качался из стороны в сторону, ревел так, что закладывало уши, а в качестве крайнего средства садился на задницу. Суровые воины хохотали, даже Эрвин присоединился к ним, несмотря на кашель. Кайр Джемис сказал ему:
   - Благодарю вас, милорд, за забаву. Прекрасное решение - усадить Луиса на осла. Ему там самое место.
   Эрвин улыбнулся было в ответ, но встретил холодный, без тени усмешки взгляд кайра.
   К обеду Луис сумел найти с осликом общий язык и вполне сносно управлял им без посторонней помощи. Однако с его репутацией было покончено. Механик сделался посмешищем. Никто больше не расспрашивал его о туннелях и мостах. Если кто из воинов и обращался к Луису, то лишь затем, чтобы справиться о настроении и здоровье его племенного скакуна.
  
   Миновало две недели со дня отправки, и эксплорада вошла в ту часть Кристальных гор, которую толком никто не знал. Приходилось ориентироваться по карте. Составленная больше века назад, карта не баловала точностью. Тропы, отмеченные на ней, оказывались завалены и непроходимы; очертания горных склонов иногда настолько отличались от своего изображения, что сложно было понять, в каком месте находишься.
   Луис Мария принялся исправлять карту. Старательность не позволяла ему наносить объекты "на глаз". Прежде, чем нарисовать поверх карты линию, он почитал делом чести спешиться и произвести замеры, проверить стороны света, сосчитать количество шагов до соседнего ориентира, чтобы уточнить масштаб карты. Эрвин полагал, что невозможно двигаться медленнее, чем они шли прежде. Луис убедил его в обратном. Отряд сделал больше десяти остановок и прошел за день три с половиной мили. Эрвин прикинул, что такими темпами они не вернутся в Ориджин даже к будущей весне, и отнял у Луиса карту.
   - Я сам займусь исправлениями карты, - объявил лорд, - а вы делайте замеры, которые нужны для рельсов, и говорите мне числа.
   Эрвин кое-что помнил о картографии из Университета - весьма смутно, надо заметить. Но особенной точности, по его мнению, и не требовалось: сто лет никто не заходил в эту часть гор, и еще сто лет не зайдет. Эрвин изображал скалы, тропы, ущелья, чувствуя себя скорее художником, чем ученым. Он заботился прежде всего о том, чтобы очертания рельефа выглядели красиво, и, надо сказать, вполне преуспевал в этом. Карта, созданная Эрвином, не слишком превосходила точностью прежнюю, зато на нее определенно было приятнее смотреть.
   Увлеченный делом, Эрвин начал понемногу забывать о простуде. Именно так - забывать. Пряные отвары, которыми каждый вечер потчевал его лекарь, не приносили никакого облегчения - от них только клонило в сон. Не больше толку было и от той смердящей дряни, которую Фильден втер в грудь Эрвину. Молодой лорд провел тогда всю ночь без сна: зелье, кажется, пропекло насквозь кожу, ребра и легкие, и подбиралось к позвоночнику; а кашель все равно не унимался. "Дайте срок, милорд. Всякому снадобью нужно время, чтобы подействовать", - утешал лорда Фильден. Снадобье начало действовать, когда Эрвин увлекся картой и перестал обращать внимания на боли. Медицина - странная наука. Умный человек не станет принимать ее всерьез.
  
   Отряд теперь двигался быстрее, с редкими остановками, с каждым днем удаляясь от Первой Зимы на пятнадцать-двадцать миль. Места вокруг становились все более дикими. Пологие склоны зарастали густым ельником, из которого, словно исполинские клыки, торчали гранитные утесы. Снежные вершины остались за спиной и по сторонам, лишь одна маячила впереди над горизонтом, мглистая и неясная из-за расстояния. Могучий пик, царапающий вершиной облака, звался Служанкой - из-за примыкающего к склону плоскогорья, белого, словно передник горничной. Перейдя Подол Служанки, отряд прибудет в Спот - последний поселок на краю Запределья.
   Лесистые склоны изобиловали живностью. Теобарт отправлял верховых кайров на охоту. Им трижды удавалось подстрелить косулю, к большой радости соратников, уставших от бобов и солонины. Встречались следы медведя; пару раз ночью Эрвин слышал волчий вой. Серые хищники боялись приближаться к шумному отряду, а вот лисы повадились пробираться ночью в лагерь и рыться в запасах. Юркие ворюжки прогрызали мешки, утаскивали лепешки и солонину, однажды взяли трофеем даже кусок сыра из личных запасов молодого лорда. Потом за дело принялась овчарка Джемиса. Хозяин оставил ее на ночь у шатра с припасами, а утром псина принесла ему лисью тушку. Овчарка оказалась прекрасно выучена: она не грызла пойманную дичь, а лишь перекусила ей шею, и Джемису досталась целая, не испорченная пушистая шкурка. В качестве награды кайр позволил собаке следующий день ехать с ним вместе в седле. Эрвин не видал такого прежде: овчарка легко запрыгнула на спину лошади и устроилась перед хозяином, поперек конского хребта, подобрав под себя лапы. Собака осознавала свою исключительность: глядела самодовольно и надменно, будто полководец во главе парада. Джемис то и дело поглаживал овчарку, почесывал ей шею.
   - Не знаешь ли, каково имя этого волкодава? - спросил Эрвин у Томми.
   - Пса зовут Стрелец, - ответил грей. - Он у кайра уже шесть лет, кайр Джемис любит его не меньше, чем своего коня.
   - Я заметил.
   Эрвину вспомнился покалеченный мальчишка-грей, которого Джемис пинал ногами.
  
   Когда до Служанки оставалось не больше дневного перехода, отряд зашел в тупик. Старая карта, являвшая собою коллекцию погрешностей и неточностей, содержала один подлинный шедевр: на ней было неправильно изображено русло реки. Согласно карте, река должна была вывести отряд прямо на Подол Служанки. Вместо этого, идя вдоль русла, они уперлись в отвесную скалу. С вершины утеса, ревя, низвергался водопад. Он срывался в пропасть тугой струею, набирал скорость и со всей своей мощью таранил два уступа, выдающихся из отвесной стены. Гранит держался стойко. Сталкиваясь с уступами, водопад крошился, разбивался в белую пургу. Метель кружилась, окутывала подножие скалы туманным искристым маревом. На много ярдов вокруг камни и прилепившиеся к ним деревца блестели от влаги, повсюду зеленел жадный до сырости мох.
   Зрелище было потрясающе красивым, и Эрвин вспомнил сестру. Иона обожает кручи и водопады. Непременно нужно будет рассказать ей об этом месте! Правда, тогда она потребует, чтобы Эрвин привел ее сюда. Странное дело: мысль о том, чтобы когда-нибудь повторить трехнедельное путешествие до Подола Служанки, не показалась Эрвину такой уж пугающей. Неужели он начал привыкать к дорожной жизни? Или солнце сделалось светлее с того момента, как утихла лихорадка?
   - Милорд, - обратился к нему капитан Теобарт, - куда прикажете двигаться?
   Все карты находились в руках молодого лорда, капитан вынужден был обращаться к нему за советом, и это радовало Эрвина.
   - Я полагаю, если забраться вон на ту скалу, то можно рассмотреть дальнейший путь. Кто из отряда лучше всех умеет лазать?
   - Греи кайра Освальда, милорд.
   Капитан отдал приказ, упомянутый кайр вышел вперед, а с ним - трое греев. Они были, как на подбор, плечисты, светловолосы и голубоглазы - по всей видимости, братья. Сам кайр Освальд выглядел на их фоне неказистым, как дубовая коряга: крепким, но кривым.
   - И полчаса не пройдет, как мои молодцы будут на вершине! - похвалился кайр.
   Братья-пехотинцы кивнули: "Да, господин", - и, взяв веревки и крючья, направились к скале. Кайр Джемис смотрел им вслед, поглаживая Стрельца, и словно примеривался. Подозвал своего грея - стараниями Эрвина, единственного оставшегося - и шепнул ему что-то. Грей побежал к утесу.
   - Эй, Освальд, - насмешливо крикнул Джемис, - гляди, как один мой обойдет твоих трех!
   - Не делай глупостей, кайр, - ответил низкорослый Освальд. - Скала крута, твой бедняга расшибется насмерть! Будешь дальше сам коня чистить.
   Джемис лишь ухмыльнулся в ответ. Его грей разулся, примерился к утесу, выбирая путь, ухватился за первый выступ и полез. Белокурые молодцы Освальда только обвязывались веревками.
   - Что за чушь!.. - фыркнул Эрвин и повернулся к Джемису, чтобы отдать приказ.
   - Прошу вас, милорд, - встрял капитан.
   - Что - просите? - вызверился Эрвин. - Лезть на двухсотфутовую кручу без страховки - не дурость, по-вашему?
   - Дурость или нет, но это дело Джемиса и его грея. Вассал моего вассала - не мой вассал. Так было всегда, милорд.
   - Кайр Джемис - мой вассал, и я прикажу ему.
   - Вы можете приказать ему самому забраться на скалу, и он это сделает, милорд. Но он волен распоряжаться своим греем, так же, как конем и псиной.
   Конечно, капитан прав. Просто Эрвин давно не был дома и успел отвыкнуть.
   - Долгие лета Первой Зиме, - проворчал молодой лорд.
   Греи Освальда приступили к подъему. Они двигались уверенно, сноровисто. Вгоняли крючья в трещины породы, нащупывали надежные выступы, закреплялись на них и поочередно поддерживали друг друга. Когда один переносил вес тела с уступа на уступ, двое остальных страховали, надежно вцепившись в камни.
   Грей Джемиса обгонял их на добрые двадцать футов. Ему не приходилось тратить времени на страховку, и он полз без остановок, прилипнув к скале всем телом, будто ящерица. Казалось, он не становился на камни, а вился по ним, как плющ. Перетекал с выступа на выступ так плавно, что невозможно было заметить миг, когда он переносил свой вес.
   - Каков!.. - с восхищением обронил Томми. - Дерзкий и быстрый, под стать господину!
   - Какое имя будет на его могильном камне? - поинтересовался Эрвин.
   - Хэнк Моряк, милорд. Только могила не понадобится. С чего бы ему падать?
   Действительно, с чего бы?.. Хэнк Моряк прощупал рукой очередной камень, тот выкрошился и улетел вниз. От ближайшего надежного уступа грея отделяли футов семь голой стены. Хэнк помедлил, примерился и пополз, вцепившись пальцами в такую крохотную трещину, что с земли она даже не была видна.
   - Кайр Джемис! - не вытерпел Эрвин. - Велите вашему грею вернуться!
   - Зачем, милорд? Он справляется лучше, чем бездельники Освальда. Пока они долезут до вершины, наступит ночь.
   - Если Хэнк покалечится, то вы сами повезете его в Первую Зиму. Я не дам еще одного осла для перевозки раненых. Мы - эксплорада, а не походный госпиталь!
   В голосе Эрвина звучала злость, и Джемис, заметив это, ухмыльнулся:
   - Благодарю за заботу, милорд. Но вы не бойтесь, мой Хэнк прекрасно...
   Со скалы донесся сдавленный не то крик, не то стон. Эрвин вздрогнул, резко обернулся, ожидая увидеть на камнях изувеченное тело. Но звука удара не было. Один из греев Освальда болтался на веревке и пытался уцепиться за ближайший выступ, братья держали его, краснея от напряжения. Хэнк Моряк продолжал ползти, даже не взглянув в их сторону.
   - Вот видите, милорд, - обронил Джемис, - если уж вам угодно волноваться, то волнуйтесь за этих белокурых болванчиков.
   Кайр Освальд скрипнул зубами, но промолчал. Эрвин тоже не нашелся с ответом.
   Грей Джемиса добрался до вершины, обогнав соперников на добрых сорок футов. Он огляделся и крикнул, что видит дорогу. Кайр Освальд с досадой поглядел на своих верхолазов и велел им окончить подъем, хотя смысла в этом уже и не было.
   - Правильно, - сказал Джемис, - дорога уже известна, но на вершине, поди, цветочки растут. Пускай твои греи соберут букетик!
   Кайры хохотнули, Джемис осклабился, довольный собою. Лишь два человека в отряде не улыбнулись, чувствуя себя полными идиотами: кайр Освальд и лорд Ориджин. Ты - наследник герцогства и глава отряда, - напомнил себе Эрвин, - не малое дитя! Заставь замолчать свое больное самолюбие. Дело сделано, дорога известна. Грей Джемиса справился наилучшим образом, все остались живы и целы. Чего тебе еще?!
   Однако остаток дня он был мрачен, и, под стать настроению, вернулся кашель.
  
   К следующему вечеру отряд выбрался на Подол Служанки. Едва ли не всю ширину плоскогорья заполнял ледник - именно он окрашивал Подол в белый цвет. Край ледника был не ровен, причудливо изгибался и оползал языками, издали похожими на оборку передника. Проходимой была лишь самая кромка плоскогорья, ограниченная слева глыбами льда, а справа - глубокой пропастью. На этой полоске камня, испещренной снежными пятнами, отряд вынужден был остановиться на ночлег: до восточного края Подола оставалось еще полмили, когда солнце стремительно закатилось и упала тьма.
   Костров не разжигали - на кромке Подола и не пахло деревьями. Обошлись и без шатров: для них не хватало места, да и слишком велика была опасность, что шатры сдует ветром с гладкого камня. Воины перекусили лепешками с луком и улеглись спать на земле. Эрвин кутался в плащи и шкуры, прижимался спиною к груде мешков с продовольствием и опытным путем искал ответа на вопрос: может ли человек выкашлять собственные легкие? Потом он задремал, воспользовавшись достаточно долгим затишьем меж порывами ветра.
   А позже его разбудил Томми, настойчиво тряся за плечо:
   - Проснитесь, милорд! Тревога!
   Эрвин разлепил глаза и ничего не смог рассмотреть, кроме силуэта своего слуги. Но он услышал звук - глухой, низкий рокот.
   - Лавина, - сказал Томми.
   - Теобарт! - крикнул Эрвин, и капитан тут же отозвался:
   - Здесь, милорд.
   - Капитан, прикажите...
   Эрвин осекся. Куда бежать? Стояла безлунная темень, идти вдоль пропасти в такую ночь - равносильно самоубийству. Утробный рев, наползающий со стороны Служанки, стелился по леднику, дробился, искажался эхом. Невозможно было понять, куда катится лавина. Казалось, она движется прямо на отряд, но с тем же успехом могла пройти и в полумиле позади или впереди. При всем желании сорваться и броситься бежать, правильным решением, похоже, было иное.
   - Остаемся на месте, - сказал лорд.
   Уловив вопрос в его словах, Теобарт подтвердил:
   - Да, милорд. Это лучшее, что мы можем сделать.
   - Есть ли возможность укрыться?
   - Прижмемся к краю ледника. Укроемся за ним, чтобы нас не смело в пропасть.
   Отряд зашевелился, отрывисто перекрикиваясь. Люди разыскивали трещины и углубления в кромке ледника, вжимались в них, надеясь, что снежный вал промчится над головами. Наибольшим укрытием, которое смог впотьмах отыскать Эрвин, была глыба смерзшегося снега меньше ярда высотой. Молодой лорд сгорбился за нею, вскоре к нему присоединился Томми. Перекрывая гул обвала, раздалось истошное ржание. Вторя ему, заревел осел.
   - Что с лошадьми?
   - Крепко привязаны, милорд. Сходят с ума от страха, но если лавина пройдет мимо, то останутся целы.
   Подоспели Филипп и Луис. Скрючились в три погибели, прячась под ненадежной защитой и прислушиваясь к растущему рокоту.
   - Да, господа, - попробовал пошутить Эрвин, - зодчие пожалели камня, когда возводили эту крепостную стену. Только лежачий воин сможет укрыться за ней.
   - И зубцов недостает, - добавил Томми. - Мастеровые, подлецы, весь гранит украли!
   Дрожащим от страха голосом Луис прошептал:
- Ч-что нам д-делать, милорд?
   - Как - что? Ждать, вести светскую беседу.
   - Держите плащ наготове, - посоветовал Томми. - Если вдруг что, укройтесь им с головой и расставьте руки, постарайтесь сохранить под плащом побольше воздуха.
   - В-вдруг ч-что?.. - в ужасе переспросил Луис. Очевидно, он понятия не имел, что такое лавина.
   - У вас над головой окажется несколько ярдов снега, - жизнерадостно пояснил грей. - Выкапываться будете пару часов, не меньше. А дышать-то в это время чем-то нужно!
   - Не волнуйтесь, - добавил Эрвин, - эти трудности предстоят лишь в том случае, если нас не сметет в пропасть.
   Луис принялся молиться громким шепотом.
   Рев обвала нарастал мучительно медленно. Где-то в верхней части ледника, в нескольких милях от отряда, вал из камней, снега и осколков льда пожирал расстояние, набирал силу, расправлял плечи.
   Снова ржал конь. Его крик заставлял вздрогнуть - столько ужаса было в нем. Ослы орали как один, надсаживаясь поверх грохота лавины. Ы-ааа! Ы-ааа!
   - Ну и м-м-место... - сказал Филипп Лоуферт. - К-к-какого черта мы сюда вылезли, п-п-почему не заночевали внизу?..
   Его красноречие куда-то подевалось. Сложно оставаться блестящим оратором, когда зуб не попадает на зуб.
   - Здесь романтичнее, - пояснил Эрвин.
   - Вильгельмина... - буркнул Филипп вполголоса. - Джанет...
   Кажется, в качестве молитвы он принялся перечислять имена своих бывших пассий. Эрвин внезапно развеселился:
   - Вы - мужественный человек, барон! Верны себе даже на краю гибели.
   Филипп не ответил на издевку. Грохот обвала заглушил слова. Рев сделался могучим и низким, заполнил все вокруг - воздух, снег, камни. Скала задрожала, из самой ее утробы донесся протяжный стон.
   - Боги! - выкрикнул Луис. - О, боги!
   Не соображая что делает, он вцепился в плечо лорда. Что-то стукнуло вверху, небольшой камушек перескочил снежную преграду и пролетел над головами людей. Пальцы Луиса судорожно сжались.
   Почему-то Эрвин не чувствовал страха. Было возбуждение - напряженное, звенящее, как тетива на взводе. От возбуждения по телу разливался жар.
   - Сейчас бы орджа, - крикнул Эрвин.
   - Самое время, милорд! - проорал Томми.
   Еще несколько осколков просвистели над макушкой. Рев сделался непереносимым, продавливал уши, заполнял голову.
   - После смерти ведь орджа не выпьешь!
   - Кто зна... лорд!
   - Что?!
   - Я говорю: кто знает, ми...!
   Справа, на западе, тяжело ухнуло - огромная и вязкая масса обрушилась на землю. Скала вздрогнула, дыхнул ветер. Половину неба заволокло снежной паволокой. Глядя на пляшущие белые точки - внезапно, неуместно красивые! - Эрвин не сразу сообразил: рев утих.
   - Мимо прошла!
   Тишина так звенела в ушах, что он не расслышал слов грея и переспросил.
   - Виноват, - ответил Томми. - Мимо прошла, милорд.
   Луис, наконец, отпустил плечо Эрвина.
  
   Наутро они узнали, насколько близко прошла лавина. В сотне шагов на западе возникла снежная стена выше человеческого роста - поперек дороги от ледника до пропасти. Если бы отряд прошел накануне сотней шагов меньше и остановился на ночлег десятью минутами раньше, он был бы накрыт обвалом.
   - Да, господа, в такие минуты и понимаешь, что ничего в мире не происходит случайно, - заявил барон Филипп. Он вполне оправился от ночного потрясения, и ораторские навыки вернулись к нему. - Боги спасли нас, отведя в сторону орудие, нацеленное смертью. Нет сомнений, что нам предстоят великие дела, если владыки Подземного Мира заботятся о продолжении нашего путешествия!
   - Причем тут боги! - ухмыльнулся кайр Джемис. - Эти лишние сто шагов мы прошли за то время, что выиграл для нас мой Хэнк!
   Он глянул искоса на Эрвина. Молодой лорд раздраженно бросил:
   - Отставить болтовню. Снимаемся с места и убираемся отсюда, пока не сошла новая лавина.
   Отряд принялся собираться, а Эрвин подошел к ледяной стене, приложил к ней ладонь и прошептал:
   - Благодарю тебя, Светлая Агата. Я уже начал было думать, что ты на меня в обиде.
  
   * * *
   Следующим днем, спустившись с Подола Служанки, они прибыли в пограничный поселок Спот.
   Миллионы акров лугов и долин западнее Кристальных гор, усыпанные деревнями, городками и замками, издавна были собственностью герцогов Ориджин и назывались их именем. Сами Кристальные горы - скалистые, величавые и холодные, - также относились к владениям Ориджинов. А восточнее гор располагался лишь один-единственный населенный пункт с двумя сотнями жителей - примерно по сотне рыбаков и звероловов. Восточная граница герцогства Ориджин, она же - граница империи Полари, она же - край всей земли, населенной людьми и нанесенной на карты, пролегала по руслу речушки Льдянки, что сбегала со склона Служанки, рассекала предгорье и скатывалась в море. Весною Льдянка наполнялась талой водой и выходила глубиной аж по пояс взрослому мужчине; летом она ссыхалась до ручья, который можно перешагнуть, не замочив ноги. Поселок Спот лежал западней речушки, и принадлежал, таким образом, к владениям Ориджинов. А вот лес, начинающийся кустарниками на восточном берегу Льдянки, и постепенно сгущающийся до тенистой чащи, не принадлежал никому. Феодалам империи не было дела до того, что находилось за краем земли. Поэтому жители Спота могли беспрепятственно охотиться в лесу: сколько угодно, в любое время года, не боясь лесников и егерей. Пушнина, зайчатина, оленина, а еще неплохой улов рыбы были той наградой, ради которой горсть охотников поселилась когда-то в забытой богами земле.
   Спот был странным местом. Все его жители уродились либо рыжими, либо желтоволосыми и курносыми - в напоминанье о том, что все они произошли от нескольких семей. Они строили избы из камней, что скатила с гор Льдянка, скрепляя их известью и глиной, потому дома выходили крепкими, мелкими и кособокими. В них не было окон, лишь узкие щели, затянутые оленьими пузырями и почти не пропускавшие света - слюде или стеклу неоткуда было взяться в этом захолустье. Меха, столь ценимые за горами, в Споте были повсюду: заячьи шапки, лисьи воротники, беличьи и норковые шубы, платья с оторочкой из куницы - на первый взгляд казалось, поселок населяют одни богачи. Однако обычные, досужие вещи, без которых сложно представить себе жизнь, оказывались в Споте огромной редкостью и даже роскошью: хлеб, крупа, молоко, овощи, эль, вино, льняные рубахи и сарафаны, тканое исподнее, железное оружие и инструменты. Лишь раз в месяц приходил сюда парусник из Беломорья или Клыка Медведя, ловкие торговцы привозили несколько бочек муки или вина да десяток-другой дешевых топоров и кинжалов, и взамен набивали трюмы пушниной до отказу.
   Появление Эрвинова отряда вызвало в Споте чрезвычайный переполох. Их приметили за несколько миль; многие сельчане поспешили им навстречу, крича приветствия, пристроились по обе стороны колонны, так что в Спот отряд въезжал в сопровождении нескольких дюжин юнцов. Все, кто был в поселке, высыпали на улицу, беззастенчиво таращились, пытались заговорить с чужаками, а то и дотронуться рукой. Шутка ли: пожаловали разом сорок человек, да все при оружии, да многие верхом на добрых конях! В любой другой деревне Севера вид вооруженного отряда герцогских воинов вызвал бы опаску, но здесь, на отшибе, любопытство и жажда новостей были куда сильнее страха. Одна только внешность всадников даст сельчанам пищу для разговоров на месяцы вперед! А кто был этот? А кто - вон тот? Какие мечи? Какие кони? Герб вышит серебром - да нет, золотом! А седло какое чудное, а плащ - роскошный, а сапоги-то, сапоги!.. А тот воин, вишь, со шрамом на щеке - видать, от шпаги... да нет, от стрелы! А этот - нарядный, весь в узорах - это, никак сам наследник! Быть не может! Да верно я тебе говорю, он самый, ни кто иной!
   Сельчане обступили барона Филиппа Лоуферта в его алом петушином камзоле с золотыми вензелями, обнажили головы, низко поклонились. Кто-то опустился на колени, и остальные последовали его примеру. Филиппа окружило кольцо коленопреклоненных фигур, уткнувшихся лбами в землю. Имперский наблюдатель не выказал никакого удивления и принял такие почести в свой адрес как должное.
   - Здравия вам, люди, - пробасил он с важностью.
   Один из сельчан разогнулся - это был седовласый старичок в замшевом жупане, держащий в руке роскошную беличью шапку. Он обратился к Филиппу с глубоким почтением:
   - Меня зовут Ховард Катрина Вильям, я имею честь занимать место старейшины Спота. От имени всех жителей, я премного приветствую вашу светлость, желаю предолгих лет здравия и процветания вам, вашему славному отцу и милостивой матери, и прекрасной сестре.
   Видимо, старейшина Ховард являлся лучшим оратором к востоку от Кристальных гор. Несколько мужиков даже подняли головы, чтобы лучше расслышать чудесную речь старейшины. Филипп Лоуферт ответил с благосклонной улыбкой:
   - И я, в свою очередь, желаю вам благополучия, охотничьих успехов и богатых наделов... то есть, уловов. Я глубоко польщен вашими словами, старейшина Ховард. Вы словно бы обучались красноречию в университете. Вот только вы немного ошиблись: у меня нет сестры.
   Эрвин не спешил вмешиваться в беседу: он от души развлекался, наблюдая за Филиппом, готовым вот-вот лопнуть по швам от важности, и за старейшиной, чье лицо выразило сильное замешательство, а затем - испуг.
   - Ваша светлость, как же!.. - прошептал Ховард Катрина. - Нет сестры? Что вы такое говорите?!
   - Говорю: нет, - значит, нет. Уж мне-то виднее, сударь.
   - Неужели леди Иона... о, боги! Ваша светлость, я глубочайше соболезную...
   Не найдя, что еще сказать, старичок покраснел и согнулся в поклоне до самой земли. Эрвину стало его жаль.
   - Ваша светлость - это обращение к герцогу. Филипп Дорис Лаура, с которым вы беседуете, носит титул барона. Если вам нужен герцог, то я к вашим услугам. Мое имя - Эрвин София Джессика рода Агаты, наследный лорд Ориджин.
   Поняв свою ошибку, сельчане принялись кланяться Эрвину с двойным усердием, а старейшина изверг фонтан многословных извинений и приветствий. Ориджин взмахом руки прервал все это.
   - Его светлость герцог Десмонд шлет вам дары, - молодой лорд бросил старику мешочек серебра, и Ховард принялся было благодарить, но Эрвин продолжил:
   - Это - малая часть, прочие дары отправлены кораблем, который должен встретить нас здесь, в Споте. Не прибыло ли еще судно?
   Нет, корабль еще не прибыл, и старейшина Ховард сообщил об этом столь виноватым тоном, словно опоздание судна лежало целиком на его, старейшины, совести.
   - Но мы все глубоко надеемся, ваша светлость, что вы соизволите почтить нас радостью и погостите в Споте с вашими людьми, пока корабль не придет! Не побрезгуйте разделить с нами нашу скромную трапезу и наш кров.
   Корабль запаздывает... Эрвин ощутил досаду. Не столько от самого опоздания, сколько от надежды, живущей в душе и оставшейся пока неудовлетворенной. Месяц назад отец отправил его в бессмысленную ссылку, не дав никаких объяснений, еще и унизив напоследок. Все это время Эрвин надеялся - осторожно, весьма сдержанно, но все же ощутимо - что его светлость смягчится. Пусть не отменит поход, но скажет доброе слово, как-нибудь пояснит свое странное решение. "Сын, не считай это наказанием. У меня была причина отправить тебя, и она такова..." Или хотя бы: "Легкого пути, Эрвин. Возвращайся здоровым". Отец мог бы сказать это на свадьбе Ионы или в день отправления эксплорады, но - нет. Корабль, что привезет припасы для продолжения пути, - последняя возможность связаться с отрядом. Эрвин ожидал, что через капитана судна герцог Десмонд передаст письмо. Что ж, подождем еще.
   Он спешился.
   - Старейшина Ховард, мы с радостью примем ваше угощенье.
   Тут же образовался людской водоворот. Из домов на улицу вытаскивали грубо сбитые столы, скамьи и пеньки, выступавшие стульями. Столы шустро заполнялись яствами. Кушанья состояли почти исключительно из вяленой рыбы да соленой оленины и зайчатины. Гарниром служили лишь пучки каких-то горных трав и ягодные соусы. Ну, а чего еще ожидать? Лица сельчан, мелькавшие вокруг, были костлявы, кожа с желтушным оттенком, кое у кого недоставало зубов. Видимо, зимой здесь побывала цинга... Эрвина замутило. Если бы не долг вежливости, он с удовольствием сбежал бы отсюда.
   Меж тем, его спутники восприняли трапезу с большим воодушевлением. Мигом спешились, разгрузили ослов, привязали коней. Коновязь представляла собою великолепно абсурдное зрелище: кусок изгороди перед кособокой избой, к которому привязаны полторы дюжины роскошных, могучих животных, просто таки сказочных созданий - по здешним меркам. У коновязи собралась стайка сельчан, желающих поглазеть. Они шумно переговаривались, восторженно окали; самые смелые тянули к лошадям руки, впрочем, не решаясь дотронуться. Наибольшее восхищение вызывала игреневая Леоканта. Ее льняной хвост, пышный, как девичья коса, свешивался до самой земли; бока блестели, под шкурой играли мускулы. Взволнованная вниманием, Леоканта встряхивала светлой гривой и постукивала копытом. Сельчане приговаривали: "Ну и красавица!"
   - Разогнать их, милорд? - предложил Томми.
   - Пускай себе... - ответил Эрвин. - Леоканте нужно привыкать к людям. Она боится толпы, это скверно.
   Путники заняли места за столами. Греям было позволено сесть рядом с кайрами, как на праздничной трапезе. Сельская знать - старшие из охотников - разделили кушанье с гостями. Женщины и молодежь вертелись вокруг, прислуживая за столами и глазея.
   Провозгласили несколько здравиц. Эрвин поднял кубок во славу святой Агаты, и тут же пожалел об этом: здешняя сивуха была до того отвратительна, что Праматерь могла бы и оскорбиться такой "почести". Филипп и старейшина Ховард устроили состязание на самую длинную речь. Они нагромоздили такую череду слащавых витиеватостей, что Эрвин впал в тоску, а сельчане захлопали в ладоши. Капитан Теобарт сказал лишь:
   - Да пошлют нам боги сил.
   Чаши вновь и вновь наполнялись, воины хмелели, застолье разгоралось. Сельчане, робея все меньше, наседали на гостей. Кто-то тащил сюда, к столу меха, совал их воинам, одетым получше: отличная бурая лиса, всего агатка за шкурку, добрый господин! Кто вкладывал в руки гостям рога и лил в них мутное пойло; кто упрашивал показать меч, ощупывал кольчугу. Девицы - столь же костлявые, малокровные, как и все сельчане - льнули к воинам, шептали что-то; одна уже восседала на коленях барона Лоуферта, другую, стоящую рядом, он обхватывал за талию свободной рукой... От выпивки, сытной пищи и обилия внимания щеки гостей быстро розовели, а взгляды становились тупыми, коровьими. Жители Спота терлись о чужаков, силясь урвать себе кусочек: слово, монетку, касание, объятие за талию...
   Эрвин едва прикасался к еде и ждал того благословенного момента, когда приличия буду соблюдены, и он сможет убраться из-за стола. Во время пиршества люди переживают удивительное превращение, - думал молодой лорд. Каждый садится за стол, будучи личностью, наделенной своим, неповторимым нравом. Но на протяжении трапезы люди странным образом смешиваются, слипаются в единую гогочущую массу, и характер у них тоже становится один общий: крикливый, задиристый, одновременно жестокий и плаксивый. Эрвин не любил даже находиться рядом с этой массой, а тем более - являться ее частью.
   - Ваша светлость, отчего вы не пьете? - спросил старейшина Ховард. - Наше угощение вам не по нраву? Конечно, в замке ваша светлость привыкли к более изысканным...
   - Дело не в этом, - соврал Эрвин. - Нас ждет непростое путешествие, и я хочу иметь трезвую голову, чтобы как следует обдумать дорогу.
   - Позвольте спросить вашу светлость, куда вы направляетесь и какова цель путешествия?
   Эрвин ответил. Старейшина нахмурился.
   - В чем дело, сударь?
   - Видите ли, ваша светлость... Скажите, насколько хороши ваши карты? Имеются ли у вас надежные проводники?
   Эрвин сказал как есть: карты прескверны, и никто из отряда прежде не бывал по эту сторону гор. Но ведь мы идем к Реке, которая тянется с севера на юг на много сотен миль. Мы просто не сможем ее проскочить, верно?
   - Река-то да, - ответил Ховард, - с Рекою нет вопросов, ваша светлость. Но прежде вам придется пересечь Мягкие Поля. Это огромная опасность.
   - В чем она состоит?
   Старейшина глянул на лорда как на слабоумного. Эрвин счел нужным пояснить:
   - Я понятия не имею, что такое Мягкие Поля. Для меня это просто штрихованное пятно на карте.
   - Ваша светлость, Мягкие Поля - это огромное болото, гнилая топь. Кое-где имеются отмели, по которым можно пройти. Поверх топи растет трава-сеточница. Она может спасти: где трава густа, по ней можно пройти или проползти. Но она же может и погубить: из-за травы не видно, где отмель, а где полынья. Только самые смелые и опытные люди могут перейти Мягкое Поле.
   - Насколько велико это болото?
   - В ширину - миль двести, наверное. Никому не удавалось обойти. А в глубину - шесть дней пути при большой удаче.
   - Шесть дней пути по болоту?!
   - Возможно, и больше, ваша светлость. Как повезет. Среди топей встречаются сухие островки, где можно сделать привал. Но иногда приходится ночевать и прямо на болоте.
   Эрвин отметил, что неуклюжая витиеватость исчезла из речи старейшины. Он говорил сухо и точно, как бывалый офицер. Очевидно, Ховарду доводилось пересекать Мягкие Поля, и воспоминания о них были все еще остры.
   - При большой удаче, говорите. А при неудаче? Что может случиться на полях?
   - Отмели можно найти, ваша светлость. Я поясню вашим людям, как это сделать. Однако нет отмелей, что проходят сквозь все болото. Временами придется идти над глубиной - а тут уж нужна удача... и молитва. Кроме того, в топях много живности, порою весьма неприятной.
   Прелестно! Нам предстоит идти по шею в жиже, кормить собой комаров и змей, и радоваться, что грязь достает лишь до шеи, а не до макушки. Любопытно, хорошо ли знал отец, куда меня отправляет?! Может быть, это такой способ сэкономить на подземной усыпальнице? Если я утону в болоте, то мне уж точно не потребуется склеп...
   У Эрвина возникла идея, он спросил:
   - Старейшина, не найдется ли в Споте бывалых следопытов, кто согласится послужить нам проводниками? Под руководством опытного человека будет легче перейти топи, верно?
   - Прекрасная мысль, ваша светлость. Я уверен, многие почтут за честь стать вашим проводником! Вот только... ваша светлость... мы - нищие люди. Звероловы бедны, и у многих есть семьи, малые детишки...
   Эрвин поморщился. Что за привычка у черни - сводить любой разговор к деньгам! Благородный человек не станет торговаться и клянчить лишнюю монету, в особенности - когда дело еще не сделано.
   - Я заплачу по двадцать агат каждому, кто пойдет с нами. Разумеется, нужны лишь те, кто хорошо знает Мягкие Поля.
   Глаза старейшины округлились. Видимо, никто здесь и за год не зарабатывает таких денег.
   - Это очень щедро, ваша светлость! Не сомневайтесь, я...
   Шум на той стороне стола привлек внимание Эрвина. То был тонкий девичий голос:
   - Иди домой, тебе не место здесь!
   Женские голоса давно уже звучали за столом, вплетаясь в грубую мужскую речь. Тут и там сельчанки терлись около воинов. Путники усаживали девиц себе на колени, обнимали и тискали, вызывая игривые смешки. Несколько девушек поглядывали даже на Эрвина - опасливо, через стол, - и перешептывались, хихикая. Голос, что привлек его внимание, выделился из общего хора: он был не веселым, а тревожным и злым.
   Высокая темноволосая девица сидела на коленях Хэнка Моряка - Джемисова грея. Она и Хэнк оглядывались через плечо на крепкого деревенского парня, что стоял позади них. Лицо парня было пунцовым, он хватал девушку за руку.
   - Ты пойдешь со мной, слышишь?!
   - С чего бы? Я свободная женщина, делаю что хочу!
   - Ты - моя невеста! - гневно воскликнул парень и повторил, обращаясь к Хэнку: - Эта девушка - моя невеста! Отпусти ее сейчас же.
   - Ага, конечно, - Хэнк показал парню непристойный жест. - Она никуда не пойдет.
   Эрвин напрягся, наблюдая за сценой. Сейчас деревенщине лучше было бы убраться восвояси, да потише. Но на беду эти люди слишком редко имели дело с герцогскими воинами... а может, и вовсе не имели. Парень был здоров и широк в плечах, он полагал, что и сила, и справедливость на его стороне.
   - Последний раз говорю: идем со мной, - прорычал он и потянул девушку.
   Хэнк отшвырнул его руку и процедил:
   - Убирайся, пока цел, баран.
   Парень расставил ноги и сжал кулаки, глаза налились кровью. Эрвин сказал ему:
   - Эй, ты, слышишь! Уймись!
   Парень не обратил внимания - его взгляд был прикован к Хэнку. А вот кайр Джемис - тот заметил беспокойство лорда. Поглядел в лицо Эрвину, криво ухмыльнулся, обернулся к спорщикам, которые до сего момента вовсе его не занимали.
   Деревенский парень протянул ручищу и сгреб Хэнка за ворот. Тот на миг оторопел от подобной наглости, а кайр Джемис плавно привстал со скамьи.
   - Джемис! Стой! - крикнул Эрвин.
   Он опоздал. Тьма, до чего же быстро! Эрвин сотни раз видел кайров в деле - и все равно поражался этой недоступной глазу быстроте. Вот кайр Джемис только поднимался на ноги - а вот он уже стоит с опущенным мечом, и по клинку стекают капли, а рука парня зияет кровавым обрубком на месте локтя. Звон стали, вышедшей из ножен, со странным запозданием достиг слуха. Потом заорал калека.
   Кайр Джемис вытер клинок о рубаху раненого и сунул в ножны. Деревенская девушка схватилась с места, рыдая. Яростно оттолкнула Джемиса, подскочила к бедолаге, схватила его, силясь удержать.
   - Помогите! Помогите же!
   Парень обмяк и рухнул, увлекая девушку за собой.
   Эрвин встал.
   - Фильден! Немедленно окажите помощь раненому. Теобарт! Поднимайте людей и выводите из поселка. Трапеза окончена. - Он пытался сохранить хладнокровие, но голос подрагивал от злости и досады. - Кайр Джемис! Ко мне.
   Воин приблизился к Эрвину, неспешно обойдя стол. Остальные суетились, поднимаясь; сельчане грудились вокруг калеки, девушка рыдала. Джемис был совершенно спокоен, когда остановился лицом к лицу с Эрвином.
   - К вашим услугам, милорд.
   - Вы издеваетесь надо мною, кайр?!
   - Никак нет, милорд.
   - Я же приказал вам этого не делать!
   - Неужели?.. - Джемис пожал плечами. - Какая досадная ошибка, милорд! А мне показалось, напротив, что вы недовольны дерзостью этого щенка и хотите, чтобы я его проучил.
   Эрвин скрипнул зубами.
   - Я лишил вас одного из греев. Вы проявили неповиновение. Я простил вам и думал, что с того момента мы в расчете. Но нет, вы продолжаете метать шпильки, поступаете мне назло при любом удобном случае! Зачем вы это делаете? Чего добиваетесь?
   Джемис изобразил удивление:
   - Не понимаю, о чем вы, милорд.
   - Да вот об этом! - Эрвин яростно махнул в сторону раненного.
   - Всего лишь деревенский скот, - хмыкнул Джемис. - Я же не знал, что вы так расстроитесь.
   Эрвин бессильно сжал кулаки. Всю злость, сколько бы ее ни было, необходимо скрыть, загнать вглубь. Чем больше эмоций видит Джемис на его лице, тем больше убеждается в его слабости - и тем меньше шансов добиться повиновения.
   - Этот деревенский скот - подданный моего отца, - холодно произнес Эрвин. - Все, кого вы видите вокруг, - подданные моего отца, герцога Десмонда Ориджина. Вам ясно это?
   - Да, милорд, не спорю.
   - Вы повредили собственность моего отца.
   - А вы - мою.
   Эрвин сорвал с пояса кошель серебра и ткнул Джемису.
   - Возьмите. И знайте: если вы еще раз вспомните тот случай на тропе, то горько пожалеете.
   - Да, милорд.
   - А теперь потрудитесь выплатить штраф за свой проступок.
   Джемис взвесил кошель на ладони. Развязал, выгреб пригоршню агаток, сунул в карман. Пояснил:
   - Сельское отребье стоит дешевле грея, милорд. Ведь вы не станете с этим спорить?
   - Не стану.
   Джемис протянул кошель с остатком денег Эрвину:
   - Приношу извинения за то, что повредил подданного вашего отца, милорд.
   - Не мне, - сказал Эрвин, - им.
   И указал на раненого и его невесту, что сидела на земле, вздрагивая от рыданий. Джемис переменился в лице - впервые за время разговора хладнокровие покинуло его, губы искривились от обиды и злобы.
   - Просить прощения - у них? У черни?!
   - Вы меня слышали, кайр, - с улыбкой произнес лорд.
   Мелкая, недостойная месть. В иное время Эрвин устыдился бы, что так радуется унижению Джемиса. Кайр стиснул зубы, вздохнул. Помедлил, колеблясь.
   - Вы чего-то ждете, кайр?
   Джемис не решился перечить. Двинулся вокруг стола, подошел к группе сельчан, те опасливо расступились. Девушка увидела его, заплаканное лицо исказилось от ненависти. Калека попытался сесть, опираясь на оставшуюся руку, упал, затравленно уставился на кайра. Джемис протянул вперед ладонь, бросил: "Приношу извинения", и перевернул развязанный кошель. Струйка серебра вытекла на землю.
   Сельчане не притронулись к деньгам, пока Джемис был рядом. Но едва он ушел, калека сгреб в кулак несколько агаток, а девушка торопливо подобрала раскатившиеся монетки.
  
   * * *
   Вечером в лагере царила тоска. Воины хмуро переговаривались у своих костров, несколько голосов затянули песню, но вскоре умолкли. Разумеется, причиной тому было отнюдь не сочувствие к парню, лишившемуся руки, а значит, и средств к существованию. Воинов расстроило пиршество, что обещало стать веселой забавой, но так внезапно оборвалось. К чему лукавить: даже Эрвина больше задела дерзость кайра Джемиса, чем жестокость его поступка. В итоге Ориджину удалось приструнить кайра, однако на душе остался паскудный осадок. Эрвина преследовало чувство, будто он что-то сделал не так, совершил ошибку. А кроме того, все случившееся было унизительно: для него, для кайра Джемиса, для бедных сельчан.
   Эрвин устроился в стороне от воинов, приказал Томми развести третий костер, потребовал горячего вина. Воинам не дозволялось употреблять спиртное в походе, кроме тех случаев, когда лорд разделит с ними чашу. Однако Эрвин не имел ни малейшего желания продлевать общую попойку. Он в уединении выпил вина, зажег масляную лампу и принялся за чтение.
   Книга звалась: "Первая Лошадиная война. Детальное рассмотрение причин успехов Дариана Скверного с надлежащими выводами о политике" - редкое беспристрастное жизнеописание опаснейшего врага империи Полари за всю ее историю. В 16 веке от Сошествия Дариану удалось поднять западных лошадников на мятеж против Короны. Он стер с лица земли графство Мидлз, смял Литленд, покорил Альмеру и Надежду. Четверть столетия империя, сжавшаяся до размера трех герцогств, трепетала перед Дарианом Скверным и истекала кровью под его ударами. Впрочем, величайший подвиг Дариана, вызывавший глубокое восхищение Эрвина, был не воинским, а политическим. Мятежному аристократу удалось объединить под своими знаменами все пять строптивых западных народов и добиться от них беспрекословного повиновения! Ни до него, ни после, это не удавалось никому другому.
   Эрвин наткнулся в книге на любопытную цитату - высказывание Дариана о природе власти. "Подлинная власть произрастает из любви и страха. Авторитет, щедрость, суровая дисциплина, полководческий опыт - все это даст вам лишь долю власти, но не всю ее полноту. Вселяйте в сердца бойцов любовь и страх - то и другое единовременно. Поражайте их величием души. Наказываете ли вы либо милуете, ведете ли сражение на поле брани или беседу за столом переговоров - делайте все с полным размахом. Будьте жестоки либо милосердны, щедры или кровожадны - но никогда не мелочны и обыденны. Подобно тому, как деяния богов недоступны разуму ученых, так талантливый полководец должен быть выше понимания его солдат - и они пойдут за ним в огонь и воду".
   Строки подтолкнули Эрвина к осознанию. Сегодня в Споте он поступил не так, как поступил бы сильный человек. Его действия - порывистая злость, мелкая мстительность - были к лицу обидчивому ребенку, но не лорду. В чем-то он был прав, но это не имеет значения. Север уважает силу, а не справедливость. Эрвин нахмурился и отложил книгу. Проклятье, отчего же так сложно управлять людьми, которые по закону обязаны тебе подчиняться!
   Захотелось поговорить с кем-нибудь не военного сословия. Таких людей в лагере было двое... нет, один. Филипп Лоуферт запропастился куда-то. Очевидно, он счел, что стоит выше воинской дисциплины, и остался в Споте с какими-нибудь девицами. А вот механик Луис Мария находился здесь: сидел поодаль на земле и в тусклом лунном свете водил карандашом по листу бумаги. Как он только различает что-то!
   - Луис, - позвал его Ориджин, - идите сюда, садитесь за мой стол. Писать при свете лампы будет удобнее.
   - Благодарю вас, милорд, - радостно отозвался Луис и быстро уселся рядом с Эрвином.
   - Чем вы там заняты? - спросил молодой лорд. - Проверяете маршрут?
   Он заглянул в планшет механика и, вместо карты, обнаружил там чистый лист с четырьмя короткими строчками текста. Две из них были зачеркнуты.
   - Пишете стихи?.. - удивился Эрвин.
   - Да, милорд. Для моей леди. Вот, послушайте: "Твои глаза чище неба, А губы - как маковый цвет..." Дальше пока не придумал, только знаю, что в конце пойдет "...в мире нет". Хорошо зарифмуется, правда?
   Эрвин улыбнулся.
   - Я бы оказал вам помощь, но боюсь, что ни одна леди не станет терпеть мой сарказм.
   - Ах, милорд...
   - Только один совет: не называйте ее на "ты". "Ваши глаза", а не "твои".
   - Но мы уже перешли на "ты" с моей леди, милорд!
   - Это в разговоре, а сейчас вы обращаетесь к ней в стихах. Стихи на "ты" - уличная вульгарщина.
   - Правда?..
   Луис пососал кончик карандаша, зачеркнул, исправил. Добавил еще строку, подумал, погрыз карандаш. Отложил его, склонился поближе к Эрвину и тихо сказал:
   - Я так благодарен вам, милорд, что позволили сесть возле вас.
   - Пустое.
   - Мне было так... не по себе, как-то.
   - Еще бы, холодно же! Сели бы у костра - и мигом согрелись.
   - Как раз у костра мне и было не по себе, милорд. Среди этих... - Луис поискал слово, - людей, милорд. После того, что случилось сегодня...
   - А, вот вы о чем. Это Север. Привыкайте.
   - Боюсь, что не смогу привыкнуть к такому, милорд. Вот так, на ровном месте, не говоря ни слова, Джемис взял и... о, боги.
   - Кайр Джемис, - мягко поправил Эрвин. - Будьте осторожны, только лорд имеет право называть воина по имени, пропустив титул.
   - Да, да, конечно, кайр Джемис... Бедный искалеченный юноша! Как он проживет теперь!
   - По правде, этот паренек сегодня получил больше серебра, чем мог бы заработать за несколько лет. Если выживет, то будет доволен, что продал руку за такую хорошую цену.
   Эрвин попытался успокоить Луиса, но, похоже, достиг обратного эффекта.
   - Святые Праотцы! - вздохнул механик. - Разве это не бессердечно!
   - Существуют традиции. Простолюдин не должен поднимать руку на воина. Какие бы чувства его не обуревали, он должен знать свое место, или пострадает.
   - Простолюдин... конечно, - печально вымолвил Луис.
   Его задело, ведь он и сам был выходцем из низов. Пусть не из крестьян, но из мастеровых, что стоят ненамного выше. Поразмыслив, он спросил:
   - Милорд, позавчера, когда мы зашли в тупик у водопада... Тот случай тоже потряс меня. Кайр Джемис с такой легкостью рискнул жизнью своего оруженосца! Ведь Хэнк - воин, а не простой крестьянин!
   - Такое нередко случается. Кайры любят устраивать своим греям всевозможные проверки и испытания. Нырнуть с головой в выгребную яму или простоять на часах два дня без еды и питья - это цветочки. Из более забавного - ночью пройти по стене герцогского замка на одной ноге, перепрыгивая с зубца на зубец. Или пересечь озеро по октябрьскому льду, или отправиться на зимнюю охоту в одном исподнем и не возвращаться без дичи.
   - Но ведь это смертельно опасно!
   - В том и соль.
   - Милорд, разве может рыцарь так запросто рисковать жизнью оруженосца?
   - Грея, а не оруженосца. Не путайте, Луис. Здесь большая разница. Положение греев сильно отличается от положения оруженосца при южном рыцаре. Грей недостоин сражаться плеч-о-плеч со своим господином. Кайры выезжают на поле боя верхом, серые плащи выходят в пешем строю. Оруженосцы южных рыцарей часто развлекаются наравне с хозяевами: охотятся, пьют, ходят в бордели, порою даже участвуют в турнирах. На Севере греи ниже рыцарских развлечений. Вне ратного поля серые плащи обязаны заниматься лишь двумя делами: совершенствовать свое мастерство и служить господину. Служба может принимать любые формы. Всякое дело, которое кайр посчитает слишком грязным, хлопотным, бесчестным, физически утомительным, он поручит своему грею. Любое препирательство с господином окончится жестоким наказанием. Если кайр сочтет, что грей выполнил приказ недостаточно старательно, результат будет тем же. Оруженосец - помощник и соратник рыцаря; грей - пес своего господина.
   Луис переварил услышанное и осторожно спросил:
   - Но все же, неужели жизнь слуги ничего не стоит?
   - Кайр станет беречь грея, что прослужил уже несколько лет и кое-чему обучился. Но свежий новобранец, ничего не умеющий, не представляет особой ценности. Случись что, ему легко найдется замена. Простите, Луис, это звучит жестоко, но так и обстоят дела.
   - Откуда же берутся желающие служить в греях?
   - О, этих желающих - хоть отбавляй. Видите ли, греи не всегда принадлежат к благородному сословию. Крестьянин или ремесленник, если он силен, дьявольски вынослив и упрям, как сто ослов, может надеть серый плащ, отслужить греем положенное число лет, пройти посвящение и сделаться кайром. Это - редкая, сказочная возможность для простолюдина перескочить в высшее сословие. Кайр уступает положением лишь лорду и стоит несравнимо выше мещан, купцов, ремесленников. Лорд, посвятивший кайра, берет его к себе на службу. Традиционное жалованье составляет три-четыре золотых эфеса в месяц - такую сумму крестьянин едва ли может скопить даже за десять лет. Кайр обладает всеми правами дворянина: делит с лордом стол и кров, боевые трофеи; может взять в жены благородную девицу; может вызвать благородного воина на поединок и, в свою очередь, принять вызов. Нередко за особые заслуги в бою сюзерен дарует кайру и ленные владения. Впрочем, даже это - мелочь в сравнении с чувством гордости, осознанием принадлежности к лучшему воинству всех времен и земель! Но, чтобы добраться до вершины, необходимо пройти серый плащ.
   - И многим ли удается стать кайрами, милорд?
   - Не многим, - просто ответил Эрвин.
   Как-то отец показал ему группу юношей, пришедших в замок, чтобы надеть серые плащи.
   - Смотри, - говорил Десмонд Ориджин, - вот стоят пятьдесят щенков. Мы испытаем их на силу и выносливость. Пусть пробегут тридцать миль без остановки, затащат на башню бочку смолы. Сорок не справятся, останутся десять. Мы оденем их в серое. Трое из десяти погибнут или покалечатся в первый же год службы, еще трое - в последующие пару лет. Четверо протянут достаточно долго, чтобы выйти на посвящение. Один пройдет его и сделается кайром. Трое провалят, попытаются повторно, провалят снова и так навсегда останутся в греях. Из них будет состоять наша пехота - лучшая в империи Полари, исключая, разве что императорских искровиков.
   Верховые кайры превосходили южных рыцарей мастерством и храбростью, но уступали толщиной доспехов и выносливостью коней. При равном числе кайры побеждали, но при полуторном перевесе в пользу южной кавалерии исход битвы становился непредсказуем.
   С пехотой ситуация была иная. В большинстве земель попросту не существовало профессиональной пехоты. Пешие отряды сколачивались из крестьян, наспех собранных под знамена при начале войны. Сказать, что греи превосходили их на голову, - не сказать ничего. Стойкая, бесстрашная, высоко маневренная, обученная построениям пехота Ориджинов разметала и обращала в бегство вражеских ополченцев, почти без потерь со своей стороны. Кайры ни за что не признали бы этого, но нередко победы достигались силами презренных серых греев. Пехотная мощь северян происходила, если разобраться, из несбывшихся мечтаний юношей о черно-красном плаще кайра. Разбитые надежды и выросшее из них величие - Эрвину виделось в этом нечто весьма философское.
   Лорд и механик на время погрузились в раздумья.
   Погодя Луис сказал:
   - Мне кажется, милорд, вы - не такой, как ваши соратники.
   - Да?
   - Я имею в виду, в хорошем смысле, милорд. Ну, вы - добрый.
   - Никогда не обвиняйте Ориджина в доброте. Вас могут вызвать на поединок.
   - Но я же видел, милорд. Вы позаботились об этом бедняге из Спота, и о грее, что сломал ногу, и вы переживали, когда Хэнк взбирался на скалу.
   В каждом случае вы видели не доброту, а больное самолюбие, - подумал Эрвин и предпочел увести разговор в сторону.
   - А я видел, как вы рыдали из-за погибшей лошади и как гладите по холке своего осла. Когда кончилась лавина, первым делом вы побежали проверить, в порядке ли ослик. Моя сестра говорит: по-настоящему добр тот, кто добр к животным.
   - О, как же не быть к нему добрым! - Луис широко улыбнулся. - Этот ослик такой милый! Мне сказали, его имя - Силач, но я зову его Серый Мохнатик.
   Эрвин рассмеялся.
   - Вы - самый странный человек к северу от Хайрока.
  
   * * *
   Корабль пришел под вечер следующего дня. Круглобокая шхуна из Беломорья с когтистым нетопырем Ориджинов на флаге стала на якорь в двух сотнях ярдов от берега. Крохотный рыбацкий причал не годился для торгового судна, а залив был опасно мелок. Матросы, люди Эрвина, рыбаки из поселка сновали на лодках к шхуне и обратно, перевозя припасы: мешки крупы, картофеля, лука, бочонки орджа и эля. Эксплорд пересекала горы налегке с небольшими запасами, продовольствие для дальнейшего пути было отправлено кораблем. Его оказалось более чем достаточно - из расчета, пожалуй, месяца на четыре без пополнения припасов. Из бочек и мешков выстроилось на берегу столь внушительное сооружение, что Эрвин всерьез забеспокоился, смогут ли десять несчастных осликов потащить на себе все это. Даже девять - за вычетом Серого Мохнатика, которого Эрвин неосмотрительно отдал Луису. Однако, как выяснилось, герцог предусмотрел это затруднение: следом за продовольствием, шхуна выпустила из трюмов дюжину крепких мулов. Вьючные животные боялись воды и никак не желали сходить с палубы судна в шаткие, ненадежные лодчонки. Матросы и греи проявили чудеса ловкости, спихнув в лодку одного из мулов - самку. Остальные упирались уже не так отчаянно, и на закате были перевезены на берег. Сошла на землю и команда, сельчане встретили моряков радушно и принялись обустраивать новое застолье.
   Эрвин отыскал капитана шхуны.
   - Сударь, не передавал ли с вами письма его светлость герцог Десмонд?
   - Нет, милорд, никаких посланий для вас не имеется.
   Эрвин переспросил и вторично получил тот же ответ.
   - В таком случае, - скрывая надежду, произнес он, - возможно, герцог велел вам передать сообщение на словах?
   - Что вы, милорд! Я его даже не видел. Герцог Десмонд не приезжал в порт, одни лишь его слуги.
   Только теперь Эрвин осознал в полной мере горечь и разочарование. Десмонд Герда Ленор рода Агаты, герцог Ориджин - суровый, безжалостный человек, выкованный из железа. Но, тьма холодная, я же его сын, единственный сын! Я умен, честен, я ничем не посрамил его (если только само мое существование не считать позором). Отчего же отец обращается со мной как... как... пожалуй, как лучник со стрелою! Взвел тетиву - и отправил в полет. Ни бесед, ни лишнего внимания - зачем? Стрела уйдет туда, куда направлена - у нее попросту нет выбора. Если попадет в цель, лучник подберет ее и сунет обратно в колчан. А если промахнется - может, и искать не станет, велика ли важность.
   Капитан глядел на Эрвина, и тот поспешил бросить новый вопрос, чтобы не выдать своего замешательства:
   - Какие из припасов предназначены в подарок жителям Спота?
   - Вон те мешки с мукой, милорд.
   - Всего?..
   Капитан осторожно промолчал. Никто не станет указывать вельможе на его скупость.
   Ориджин оглядел неприлично скромный герцогский дар и гору продовольствия, предназначенного для проклятущей эксплорады.
   - Старейшина Ховард, - крикнул молодой лорд, - подойдите ко мне. Людей своих возьмите - тех, что покрепче.
   Пара дюжин сельчан во главе со старичком выстроились перед Эрвином.
   - Великий Дом Ориджин дарит Споту половину этих припасов. Разделите весь груз, каждый второй мешок и бочку возьмите себе.
   Старейшина опешил:
   - Милорд, я боюсь, что по глухоте своей не вполне расслышал ваши высочайшие...
   - Все верно вы поняли, - Эрвин поднял голос, чтобы слышали другие сельчане, - половина груза с корабля - ваша. Берите!
   Ховард принялся рассыпчато благодарить, запутался в словах, сбился. На его глазах появились слезы, это выглядело столь жалко, что Эрвин отвел взгляд. Спотовские рыбаки уже растаскивали мешки с крупами и овощами, подхватывали на плечи бочонки эля. Они сновали шустро, опасаясь, как бы лордский сынок не передумал - ведь кто знает, что на уме у этих первородных. Мальцы и девушки собирались вокруг, привлеченные суетой, пересказывали друг другу событие, с недоверчивым восторгом поглядывали на Эрвина.
   Капитан Теобарт приблизился к господину.
   - Милорд, я должен предупредить, что вы не достигнете своей цели таким образом. Когда запасы еды окончатся, мы не повернем назад: среди моих людей не менее дюжины хороших охотников. Придется питаться одним мясом да ягодами, но воину не привыкать.
   Эрвин прекрасно владел этим умением: по совершенно бесстрастному лицу прочесть недосказанное. Воину-то не привыкать к скудному питанию, а вот избалованному лорденышу - другое дело.
   - Не понимаю, кайр, вы обвиняете меня в срыве эксплорады?
   - Милорд, я имею четкий приказ от его светлости: двигаться на восток, пока не обнаружим место для искрового цеха. Если пожелаете вернуться, я выделю воинов для вашего сопровождения в Первую Зиму, но остальной отряд пойдет дальше.
   - Тьма вас сожри, кайр! Я всего лишь выказал сострадание к черни!
   - Я восхищен щедростью, которую вы проявили, милорд.
   Снова красноречивая недомолвка: щедростью, которую вы проявили за чужой счет. Вы-то едите за отдельным столом, милорд неженка.
   - За ужином учтите, чтобы в солдатском котле хватило бобовой похлебки на мою долю.
   - Да, милорд.
   Вот теперь читалось неясно: никак, удивление?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   Конец апреля 1774 года от Сошествия Праматерей
   Герцогство Южный Путь
  
   Когда девицей была, горя не знала,
   Вдоволь ела и пила, с братьями играла.
   А уж в ярморочный день - праздник и веселье -
   Батюшка везет на радость сладость с украшеньем.
   Матушка, батюшка, что ж вы берегли так сильно!
   Что ж не рассказали раньше, как непросто быть красивой.
   Ой, не рассказали, как опасно быть красивой.
  
   Полли из Ниара оказалась замечательной певицей.
   Хотя выяснилось это не сразу, а погодя. Сперва-то, конечно, хармоновы новые спутники добротно обсудили сизый мор и все, что с ним связано. Есть у людей такая черточка, торговец не раз удивлялся: если стряслась какая-то беда, то нужно людям непременно о ней поговорить, и как можно подробнее. Как случилось, а с кем, а когда? А чем пользовали? А в чем хоронили? А священник что на похоронах сказал? Как так - не было священника? Что же он, сбежал, подлец? И куда же, любопытно, девался?..
   За два дня пути от Излучины, где Хармон подобрал восьмерых беженцев, наслушался он о сизом море больше, чем знают лекарь с цирюльником вместе. Пришел, значит, мор в Ниар вместе с западниками. Месяц назад прискакала дюжина вольных всадников из Холливела... нет, из Рейса... хотя кто же их разберет? Важно, что глазастые, патлатые, и кони у них поджарые, как охотничьи собаки. Стало быть, точно западники!
   Не говорите, чего не знаете! - возражал на это старик-маляр, тот, что бежал от мора вместе со внучком. Не лошадники напасть принесли, а боги послали. Они всегда людям хворь насылают, если люди не по заветам живут. Трудятся мало, хнычут все время, лордов не уважают, молитвы позабывали - вот боги и послали мор, чтобы людей вразумить.
   Да какие боги? - возмущались сестры Дженни и Пенни. Ты, что ли, богов у нас в Ниаре видел?! А западников все видели! Как эти лошадники прискакали, так все и началось. А первой захворала прачка с Медовой улицы, ее падчерица как раз с лошадниками путалась - это все видели! Так что боги ни при чем, это все западные подлецы! И ведь вот какая подлость: сами-то они ускакали здоровехоньки, как ни в чем ни бывало, а у нас мор пошел косить!.. Видно, лошадники всю хворь с себя в Ниаре стряхнули и чистенькие уехали. Для того и приезжали, стервецы!
   Кого берет мор? Да кого попало! Старого, молодого, красавицу, урода, кухарку, рыцаря, бургомистра - кто ему в лапу попадется, того и утащит. Ему, мору, никакой разницы нет. Беженцы принялись вспоминать покойников и общими усилиями сложили такой список, что хватило бы на приходское кладбище. Особенно всем запомнилась дочка епископа: уж так хороша была собою, и так невинна, и молилась исправно - а все ж померла. Видимо, кому-то из Праматерей в Подземном Царстве служанка понадобилась. Безумный дед с Ремесленной площади тоже удивил. Он был сухорукий и на голову хворый: всегда стоял плотно спиною к стене, отойти боялся - коли отойдет, то за ним его тень погонится. Уж, казалось бы, на что несчастный человек - и так две тяжкие хвори, куда уж третью?.. Но и его мор забрал.
   - Да что уж говорить: даже собака от сизого мора издохла! - заявил Маляр. - Лежала в пруду вся синяя, бедолага.
   - Причем тут мор? - возразила старуха Мэй. - Это собака сапожника, она утонула в пруду. Вся улица знала, что псина плавать не умеет! А что синяя - так она и при жизни была синяя. Порода такая...
   Посовещались, убрали собаку из списка жертв.
   А вот что еще удивительно: прачкина падчерица с Медовой - та, что гуляла с лошадниками, - осталась жива-здорова. Казалось, ей бы первой на Звезду отправиться - но нет. Как вертела хвостом перед мужиками, так и вертит до сих пор. Если, конечно, в Ниаре еще кто из мужиков остался...
   - На что похож этот сизый мор? - спросил Вихорь, слуга и конюх торговца. - Как он себя показывает?
   Беженцы охотно поведали во всех подробностях.
   Сперва человеку становится зябко, вроде как холодок пробирает. Но коли оденешься и сядешь у огня, то ничего. На второй день становишься вроде как уставший: берешься за работу - не идет, поднимаешь ведро воды - пот течет. Это тоже можно пропустить, мало от чего человек уставший. На третий день синеют губы - вот это уже скверный признак. У кого "синий поцелуйчик" на устах, от того лучше держаться подальше, и даже не говорить с ним. Кто его знает, как хворь переносится: а вдруг со словами?.. После губ начинают синеть пальцы и нос, и сизые круги под глазами появляются. А кожа - бледная, что полотно, и человека всего трясет от озноба, будто в лихорадке. Тогда уже, считай, не жилец. И точно: день на пятый-шестой начинает задыхаться, ловить воздух ртом, как рыба, и глаза выпучивать. Похрипит вот так ночку, а на утро глаза помутнеют, зрачки закатятся - и прощай.
   Постоянные разговоры о мертвецах вскоре надоели Хармону, он окрысился:
   - Что вы все тоску нагоняете, а? Какой прок от этих похоронных песен? От этого что же, мор прекратится?! Скажите лучше, как его лечить, коли такие умные!
   Вопрос не поставил беженцев в тупик. У каждого имелся свой надежный метод, испытанный на паре-тройке покойников.
   - Мор надо лечить серебром, - утверждала старуха Мэй. - Истереть агатку в порошок, размешать с вином и в три захода выпить. Серебро - благородный металл, он внутренности чистит. Мне лекарь говорил. Ученый лекарь, знающий - носил птичий клюв и маску.
   - Ерунда это! - ворчал Маляр. - Не агатки тереть, а молиться нужно. Прочесть шестнадцать молитв Праматерям и девяносто шесть - Праотцам. Коли успеешь, то исцелишься. Грамотному оно проще: взял в церкви молитвенник и давай, страницу за страницей... А нашему брату, неграмотному, беда: где же наизусть сто двенадцать молитв заучить? Потому я сбежал из Ниара и внучка прихватил...
   - А я слышала, - говорила Дженни, - надо хворого в ледяную баню посадить. Хворь боится холода, когда человек мерзнет, она уходит.
   - Опять ты все напутала, - вставляла Пенни, - ледяная баня - это от безумия! А от сизого мора, наоборот, жара спасает. Садят хворого в парилку и греют, пока с него семь потов не сойдет. Мор с потом и выходит!
   Даже Кроха высказалась! Она была так мала, что говорила с трудом. Дженни и Пенни присматривали за нею.
   - Пледмет надо! Пледмет!
   - Нет, деточка, - возразил Хармон, - уж Предметы точно не помогут. Мне священник сказал, мудрый человек: Предметы молчат. Праматери умели с ними говорить, а теперь уж никто не умеет.
   - Маловато святости в этих ваших священниках, - хмуро сказал Маляр. - Коли истинно святой человек взял бы Предмет в свои руки, то мигом любую хворь исцелил бы! Но ничего, помяните мое слово: владыка наш Адриан займется этим. Вот уж поистине светлый человек! С ним-то любой Предмет заговорит!
   - Твой любимый владыка - греховник, - фыркнула старуха Мэй. - Со своими этими рельсами невесть во что государство превратит! Сколько лет хорошо жили, как тут явился Адриан - и нате, давай все с ног на голову переворачивать!
   - Владыка займется хворью и непременно исцелит, - стоял на своем Маляр. - А покуда он сам делами занят, то прислал в Ниар своего ы... и... эмиссара.
   - Верно, эмиссара и мы видели! - сказали Дженни и Пенни. - Красивый такой приезжал, в красной карете!
   Немного поспорили о значении слова "эмиссар". Решили, что это титул - выше рыцаря, но ниже барона.
  
   Изо всех беженцев одна лишь Полли не интересовалась сизым мором. Скромно уединилась на задке фургона и коротала время з рукоделием: вышивала цветы на подоле сарафана. Красные, синие и зеленые бутончики переплетались друг с другом в веселом хороводе. Хармон засмотрелся - ловко это у девушки выходило: без лишнего. Всего несколько стежков - и расцвел очередной цветочек. Особенно торговцу понравилось, как Полли заправляла нить в иглу: всегда ровно ту длину, которая потребуется, не больше и не меньше.
   - Ты швея? - спросил Хармон.
   - Нет, сударь, это я так, для себя.
   - А чем же занималась в Ниаре?
   - Всем понемногу, сударь. Готовила, хозяйство вела, в мастерской помогала. Петь любила.
   - Люблю, когда девушки поют! - оживился торговец. - Спой что-нибудь!
   - Неловко сейчас... Там люди про хворь говорят, не хочу их сбивать.
   - А ты что же с ними не говоришь?
   - А толку от этого, сударь? Такие беседы лишь тоску нагоняют, а мне не по нраву тосковать. Помните, святая Янмэй велела: не получай удовольствия от страданий. Горюй тихо, а радуйся - громко.
   Хармон улыбнулся:
   - Это уж точно! Золотые слова. А вот, говоришь, в мастерской помогала - это как? Тебя что же, подмастерьем взяли? Странная штука!
   - Нет, сударь. Муж был резчиком по дереву, а я помогала, когда время находила. Интересно было новому делу научиться.
   - Муж?.. - удивился Хармон. - А что же ты одна, без него? Сбежала, что ль?
   - Он умер, сударь. Две недели, как я вдова.
   Такое не приходило в голову торговцу. Уж больно Полли молода, и очень умело скрывала свое горе. Нужно хорошо присмотреться, чтобы увидеть грустинку в опущенных уголках рта и в морщинках под нижним веком.
   - Соболезную тебе, - сказал Хармон. Каждый беженец потерял кого-нибудь из-за мора и трижды уже об этом рассказал. Но сочувствие у Хармона вызвала только немногословная Полли.
  
   Первый год пришли сваты - дерзко хохотала.
   Не любила ухажера - сватов разогнала.
   Братья хмурились сурово и тут же смеялись.
   Видно, отпустить сестрицу еще не решались.
   Глупая, малая, братов не ценила -
   Хоть жила любимая, сама не любила.
   Ой, собой лишь любовалась, себя лишь любила.
  
   Первые дни Джоакин нарочито избегал Полли. Не заговаривал с нею, не садился рядом, даже старался не смотреть в ее сторону. Это было тем более странно, если учесть миловидную внешность девушки. Снайп заглядывался на нее и смурнел - верный признак, что девица пришлась ему по душе. Вихренок норовил потереться около Полли, а Вихорь, едва заговорил с нею, сразу запутался в словах, и чуткая Луиза мигом отвесила мужу подзатыльник. Но вот Джоакин уделял белокурой милашке никакого внимания, и Хармон заподозрил: что-то у них этакое вышло, обидное для Джоакинова самолюбия. С его-то самолюбием оно и не сложно: в любую часть тела пальцем ткни - в самолюбие попадешь.
   Был второй вечер после Излучины, разговоры о хвори, наконец, пошли на убыль, и Полли предложила спеть.
   - А сподручно ли тебе? - спросил Хармон. - Мы-то с радостью послушаем, но ведь ты в трауре.
   - Мой Джон был хорошим человеком, - ответила Полли. - Работящий был, серьезный... Да только я его почти не знала. До свадьбы виделись только раз: он в мой город на ярмарку приезжал. А после свадьбы занялся делами, чуть свет, уходил в мастерскую. Говорил: нечего сидеть, время дано, чтобы делать дело. Год прожили вместе, и ни разу, кажется, не говорили по душам. Очень жаль, что не успела его узнать... Но жизнь-то продолжается, верно?
   Хармон сказал:
   - Ну, ты сама смотри... Я-то люблю, когда поют, не сомневайся...
   Полли спела.
  
   В третий год, Святая Мать, пришли сразу двое!
   И давай щеголять прямо на подворье.
   Тот, что бондаря сынок, гвозди сгибает,
   А купец отцу взамен кошель предлагает.
   Не по нраву пришлись - даже не взглянула.
   Матушка, улыбку спрятав, лишь слезу смахнула.
   Словно знала наперед и слезу смахнула.
  
   Обыкновенно певец ведет песню туда, куда считает нужным. Коли песня грустная, то выжмет слезу; коли геройская, то меди в голос добавит; а если любовная, то примется томно подвывать, как будто от страсти прямо дышать не может. Оно и правильно: кто слушает песню, должен сразу по голосу чувство понять и настроиться - тогда будет удовольствие.
   Но Полли поступала иначе: не вела песню, а шла за нею следом. Начинала ровно и негромко, даже как будто не пела, а сказку рассказывала. Чувства появлялись в ее голосе под стать словам и сменяли друг друга. Песня делала поворот - и менялся голос певицы: вытягивался мечтательно, смешливо подрагивал, набирал силы в надежде или разочарованно опадал.
   Полли жила чужой жизнью, пока пела.
   И беженцы, и слуги торговца долго не давали ей покоя. Заставили вспомнить дюжины две песен, никак не меньше, и просили еще и еще. Порою кто-то пытался подпевать, но быстро замечал, как грубо и неказисто у него выходит, и замолкал.
   - Теперь-то я знаю, как твой Джон выбрал тебя в невесты с первой встречи, - сказал Хармон. - Видать, услыхал твое пение и не смог оторваться.
   - Так и было, - смущенно ответила Полли. - Мои братья держат таверну. Он там ужинал, а я пела...
   Ее много хвалили, даже угрюмый Снайп выдавил нечто лестное, а Доксет соорудил такую медоточивую речь, что едва сумел доплыть до конца и не затонуть.
   Однако Джоакин сказал Хармону вполголоса:
   - А мне вот не по душе такое пение. Страсти мало, напора. Все какие-то перепады, переливы... Не поймешь, то ли плачет она, то ли смеется.
   - Так ведь это хорошо, - ответил Хармон. - В жизни ведь тоже так: не знаешь, где заплачешь, а где засмеешься.
   - Не люблю такого, - отрезал Джоакин.
   - Чем эта милашка тебе насолила? - полюбопытствовал Хармон. - Не оценила, что ли, твоих многочисленных доблестей? Не учуяла запаха благородных кровей?
   Джоакин скривился.
   - Ничуть не бывало! С чего вы взяли! У меня к ней, если хотите знать, отношение совершенно ровное!
   - Ну, так похвали ее тогда.
   - С чего бы мне ее хвалить, если плохо поет?! Вот уж вы придумали!
  
   Да в один нежданный день посмеялись боги -
   Осадил коня кочевник прямо на пороге.
   О дороге расспросил, пронзил сердце взглядом,
   И, присвистнув, ускакал присмотреть за стадом.
   Дерзкий, пыльный бродяга - уйдет до посева.
   Отчего же вдруг в груди заноза засела?...
   Сладкая, томная, глубоко засела.
  
   Последующими днями Джоакин относился к Полли все так же ровно. И даже не просто ровно, а усиленно ровно - ровнее не бывает.
   Он возобновил свои утренние упражнения с мечом. Дело осложнялось тем, что обоз шел через поля, и найти подходящее для мишени дерево было сложно. Джоакин соорудил чучело из соломы и возил его с собою; поутру устанавливал его среди поля, привязав к воткнутой в землю палке, и принимался плясать вокруг, весьма живописно пронзая чучело клинком. Зрители непременно собирались, но Полли не бывала среди них: она вызвалась помогать Луизе со стряпней. Джоакин не обращал ни малейшего внимания на ее отсутствие... только оглядывался изредка - проверить, не подкралась ли, не смотрит ли тайком?
   Ехал он по-прежнему во главе обоза, чуть впереди Хармона со Снайпом. Его нисколько не волновала Полли, сидевшая на задке фургона. Он даже не смотрел, есть она там или нет. А если говорил что-нибудь важное, то даже повышал голос - показать, что ему нет никакого дела, даже если Полли услышит:
   - Мельницы здесь, скажу я вам, хозяин, какие-то хилые, да и мало их. Вот на Западе, где мы рубились прошлым летом, - там иное дело! На каждом холмике по мельнице! А между ними все золотое от пшеницы. Недаром граф Рантигар, наш полководец, так мне и сказал: "Эти земли - хороший трофей, Джоакин. За них не жалко и сразиться".
   Видно, мельницы-то ему про войну и навеяли, поскольку Джоакин принялся часто вспоминать ее и при удобном случае рассказывать. Доксет за обедом сочинял для Вихренка очередную басню:
   - ...окружили мы, значит, поезд, но что с ним делать? Ладно бы у нас алебарды были - тогда еще ничего. Но копьями-то его не возьмешь!
   Джоакин приосанился, кашлянул и встрял:
   - Это, Доксет, давно было. Встарь, может, и так воевали, как ты говоришь. Но сейчас-то все переменилось! Военная наука не стоит на месте. Со мною вот как было прошлым летом. Подошли мы к броду через реку, а на той стороне враг окопался. Граф Рантигар зовет меня и велит: "Возьми с собою сотню конников - самых отчаянных, каких найдешь. Ночью идите вверх по реке и переплывите, а утром с тыла по врагу ударите. Но смотрите: кроме кожи, никаких лат не надевайте, а то потонете все". Мы так и сделали - переплыли реку, с рассветом ударили в тыл Мельникам и опрокинули их в воду. А когда рубились, я понял для себя: легкие доспехи имеют большое преимущество - в бою лучше быть быстрым соколом, чем неуклюжим медведем! Если хотите знать, с тех пор я и не ношу кольчугу.
   Естественно, Джоакин не обращал ни малейшего внимания на то, слушает ли Полли его рассказ. А когда девушка хотела наполнить его миску, он с непроницаемым лицом ответил:
   - Благодарствую, отчего-то я не голоден. Мирная жизнь не способствует аппетиту.
   Даже вечерами, когда Полли пела у костра, Джоакин находил возможность показать свое ровное отношение к ней. Он, конечно, слушал вместе со всеми, как того требует вежливость, но всем своим хмурым видом показывал, что пение не приносит ему ни малейшего удовольствия, и с тем же успехом - если бы не хорошее воспитание - он мог бы удалиться и слушать сверчков да разглядывать Звезду в небе.
   Нужно отметить: Полли отвечала ему взаимностью. Девушка тоже не обращала внимания на молодого воина... и ей это стоило куда меньших усилий, чем ему.
  
   Истомилась, исхудала, то смеюсь, то плачу.
   Вот, какая ты, любовь! Я думала иначе.
   До чего же легко быть просто любимой...
   И ушла его искать, оставив родину.
   Братья, матушка, отец, нет у вас дочки -
   Побежала в степь к Нему, прямо среди ночи.
   Гонит, гонит, в степь любовь прямо среди ночи.
  
   - Хозяин, вы нам так и не рассказали: что в письме-то было? - спросила Луиза, когда обоз свернул с привычного Торгового тракта на Озерную дорогу. После Излучины прошла неделя.
   - С чего это тебе стало любопытно?
   - Мне и было любопытно. Я думала, сами скажете, а вы все не говорите. Как тут не спросить?
   - Что было в письме?.. Хм... - Хармон сознался: - По правде, я и сам не вполне понял.
   - Как так?
   - Сама посуди, - сказал Хармон и прочел.
   В письме говорилось:
  
   "Хармон Паула, доброго тебе здравия. Мне требуется твоя помощь. Мой сюзерен - его милость граф Виттор Шейланд - желает продать один товар. Граф спросил моего совета: не знаю ли ловкого торговца, способного устроить сделку быстро и без лишнего шума? Я рассказал о тебе, и его милость пожелал с тобою встретиться. Потому будь добр, найди возможность без проволочек прибыть к нам в Уэймар.
   Гарольд Грета Люсия рода Инессы.
   2 марта 1774 от Сошествия, замок Уэймар, графство Шейланд."
  
   - Гарольд Грета - это кастелян Уэймарского замка, мой давний покупатель, - пояснил Хармон. - А граф Виттор - его лорд.
   - Гарольда мы помним, - сказала Луиза. - Но вот что он за товар предлагает?
   - А мне почем знать? Я прочел столько же, сколько ты.
   - Тогда зачем мы туда спешим? Свернули на Озерный тракт - значит, идем сразу в Шейланд. Но товар-то неясный. А вдруг чепуха, от которой прибыли не будет?
   - Глупая ты. Когда граф зовет - надо ехать. Графам, знаешь ли, не отказывают.
   Луиза покачала головой: мол, для торговца главное - монета, а граф, не граф - дело второе. В глубине души Хармон был с нею согласен. Встречал он на своем веку и небогатых феодалов, и вовсе нищих. Один барончик из Надежды пытался некогда ему, Хармону, продать коня:
   - Боевой жеребец, холливел, чистокровка! Он мне полусотни эфесов стоил, а тебе уступлю за два!
   Хармон не был знатоком коней и вряд ли отличил бы холливела от литлендца или фаули, но в одном мог поручиться: прошло лет десять с тех пор, как этот жеребец выезжал на поле боя. Лишь очень смелый человек рискнул бы сесть верхом и пустить его рысью: на левом глазу коня зияло огромное бельмо.
   - Я не торгую лошадьми, милорд, - вежливо отказал Хармон, и барончик возопил:
   - Купи хотя бы седло и шпоры!
   - Неужели они вам не пригодятся, милорд? - спросил Хармон и тут же понял ответ по кислому лицу барона: тот не питал никаких надежд когда-нибудь разжиться деньгами на нового коня.
   В итоге Хармон купил у него шпоры за три елены, а в Альмере перепродал за семь, но удовольствия не получил. Нищий барон чуть не плакал, когда брал монеты из рук торговца, а Хармон никогда не любил такого. Сделка должна быть в радость и покупателю, и продавцу! Иначе это не сделка, а взаимное мучение.
   Однако в случае с графом Виттором Шейландом торговец не ожидал подвоха. Он видел графа пару раз и был наслышан о его деяниях. Продолжая отцовское дело, вельможа создавал банки. Весьма удобное изобретение, особенно для тех, кто много странствует! Кладешь кругленькую сумму в банк и получаешь взамен именной вексель. Проделываешь путь в сотни миль без малейшего риска, а, прибыв на место, идешь в другую банковскую точку и меняешь вексель обратно на деньги. А даже если потерял его - все равно не беда: вернешься в тот банк, где получил расписку, назовешь свое имя и секретное слово - и получишь свои денежки целенькими. За услуги банк берет себе одну монету с каждой сотни. В больших и малых городах по всему Северу и Центру империи имелись банковские точки Шейланда. Они были многочисленны, как почтовые станции на дорогах; покрывали густой сетью четыре герцогства и три графства. И каждая точка - Хармон был уверен - приносила графу Шейланду десятки золотых эфесов в месяц. Так что можно не сомневаться: если этот человек решил продать что-нибудь, то уж точно речь идет не о старой кляче!
   Джоакин, услышав разговор торговца с Луизой, оживился:
   - Мы что же, направляемся в гости к графу?
   - Ну, для тебя-то графья - дело привычное, - поддел его Хармон. - На былой войне ты, помнится, был графу Рантигару все равно, что правая рука.
   Полли улыбнулсь, и Джоакин, что тщательно не смотрел на нее, тут же вспылил:
   - Не вижу поводов для смеха, сударыня! Что было - то было! А если мы и проиграли войну, то не моя в том вина: сама судьба обернулсь против нас.
   - Не смею спорить, сударь. Я понимаю в войне так же мало, как и в мужчинах.
   Глаза Полли смеялись. Джоакин зло всхрюкнул и удалился.
  
   Лишь на утро добралась - подскакал, гарцуя.
   Говорит: "Не забыл красоту такую!"
   Говорит: "Посватаюсь! Приняли бы братья".
   Говорит: "Будь моей!" - и раскрыл объятья.
   Вспыхнула радостно, в глаза поглядела -
   Так в объятиях его лето пролетело.
   Не заметила, как быстро лето пролетело.
  
   Ветер принес с запада тяжелые тучи, пошли дожди. Странная погода в этих землях вокруг Дымной Дали: конец марта всегда теплый, солнечный, зато в конце апреля холод возвращается на время и берет свое - поливает ледяными дождями, а то и сыплет снегом. Дорога, укрепленная булыжниками, не раскисла, и можно было продолжать движение. Но сделалось чертовски зябко, особенно - ночами, и, как назло, сухих дров для костра было не сыскать. Ночью все ютились в двух крытых фургонах, разделив их попросту на мужской и женский. Спали вповалку, освободив площадку от мешков с товаром. Зато было теплее.
   Приближался город Барберри на берегу озера Дымная Даль. В нем Хармон планировал расстаться с беженцами. Оттуда можно податься и дальше на север по Озерной дороге, и на восток проселком, и лодками на юг - в Альмеру. Можно и в самом Барберри осесть: город живой, торговый, там можно найти себе применение, если хоть чему-то обучен. Хармон же планировал отправиться из Барберри кораблем в Уэймар, где ожидала его встреча с графом Виттором.
   Вечером, за пару дней до города, он выселил весь честной народ в другой фургон, оставив при себе лишь Джоакина.
   - Мы с тобою, приятель, попадем в замок графа. Хочу удостовериться, что ты знаешь, как себя вести, и не опозоришь меня.
   Джоакин вскипел и изготовился возмущаться, но Хармон добавил:
   - А не хочешь - останешься в Барберри сторожить обоз, а я с собою Снайпа возьму. Он, конечно, угрюмый тип и не красавчик...
   Джоакин взял себя в руки и согласился на проверку. Почти без помощи со стороны Хармона он вспомнил, что при встрече с графом следует отвесить поясной поклон, а кастеляну и рыцарям достаточно низкого кивка головой; что руку для пожатия протягивать не нужно - это дерзость; что Джоакин, как воин, имеет право звать графа "милорд", но учтивей все-таки говорить "ваша милость"; что место за столом Джоакину укажут, и сесть он должен никак не раньше, чем задница последнего из графских рыцарей коснется скамейки. Если доведется поднимать кубок, то пить нужно просто за здравие его милости и не упражняться в остроумии - а то, неровен час, нагородишь глупостей. Недурно также запомнить, что Шейланд враждует с западниками и дружит с Ориджинами, потому о первых надлежит помалкивать, а вторых, по возможности, хвалить.
   - Еще вот что. Если доведется говорить с молодой женой графа - вряд ли, конечно, но вдруг! Руку взаправду не целуй, а только тронь кончиком носа. Графиню можешь звать "миледи" или "ваша милость", но лучше скажи "ваша светлость". Она герцогского рода, ей будет приятно.
   - Герцогского рода?.. - присвистнул Джоакин. - И кто же она?..
   Тут их прервали: откинулся полог, и в фургон просунулась мокрая голова Вихренка.
   - Хозяин, там такое дело...
   - Где?
   - Во второй повозке.
   - И что там?
   - У нас хворый обнаружился! Малец из Ниара посинел!
   - Тьма холодная, - Хармон сплюнул. Вздохнул, закутался в плащ. - Что же, идем глянем...
   Торговец выбрался из фургона, Джоакин следом. Снаружи лупил холодный дождь. Если положить руку на сердце, то Хармону ни капельки не хотелось глядеть на хворого. Чего хотелось - так это сесть в свою повозку и прямо сейчас дать ходу. Коль среди ниарцев есть один синюшник, то может и второй найтись, а там и третий. А там, глядишь, и сам Хармон-торговец станет ртом воздух глотать да глаза выпучивать. Нет уж, держи монету в кармане, а хворь - за горами!
   Проблема состояла как раз в монете: в том фургоне товара было этак на дюжину эфесов, да плюс сама телега с лошадьми. Жалко! И зачем только он дал слабину в Излучине, взял с собой этих чертовых беженцев?.. Скрепя сердце, Хармон забрался во вторую повозку.
   Внутри горела масляная лампа. Весь честной народ сгрудился в спальной половине фургона, застеленной одеялами. Виновника переполоха торговец разглядел не сразу: малярский внучок забился в тенистую щель между ящиками в дальнем конце повозки. Рядом находился его дед. В проходе стоял Снайп, отгораживая Маляра с Маляренком от остальной компании. Дезертир держал боевой топор, выставив его перед собой - не так, чтобы рубить, но так, чтобы не дать отщепенцам приблизиться к стаду.
   - Проваливайте, ну! Больше повторять не стану! - рычал Снайп, когда Хармон забрался в фургон.
   - Хозяин здесь! Вот его и послушаем, - сказала Луиза.
   - Что тут у вас творится? - спросил Хармон, хотя прекрасно видел, что.
   - Малец принес на себе мор, вот что. У него вся рожа посинела.
   - А ну-ка, дайте поглядеть, - сказал Хармон.
   Народ расступился. Торговец не имел желания приближаться к мальчику, сунул лампу в руку Снайпа:
   - Посвети-ка.
   - Еще чего... - фыркнул охранник и передал лампу Маляру.
   Тот поднес свет к лицу внука. Верно: губы были синими, щеки - белыми. Малец дрожал.
   - И что же с тобой делать?.. - проворчал Хармон.
   - Как - что? - искренне удивилась Луиза. - Выкинуть к чертям!
   - Деда тоже, - добавил Снайп. - Мелкий около него все время. Оба уже хворые.
   - Сжальтесь, - сказал Маляр, но старуха Мэй тут же перебила его:
   - Гоните их, Хармон Паула! Пускай идут назад в Ниар! Подлые отродья, могли бы и сами вылезти, коли хворые! А туда же - сжальтесь!
   - Пощадите... - шепнул внучок, но Снайп погрозил ему топором:
   - Ану цыц! Будешь болтать - пришибу.
   - Да никакие мы не хворые! - вскричал Маляр. - Внучок простудился, вот и мерзнет! А вы его - на улицу, в мороз! И до ближнего города два дня ходу.
   - Не наша забота!
   - Знаем мы такие простуды!..
   - Гоните их, хозяин!
   Хармон призадумался. Ситуация была сложна. Мальца жалко: Хармон, вроде как, помочь хотел, взял деда с внуком в телегу. А теперь выкинуть ночью среди поля, да в холодный ливень - вот уж благодеяние! Но жалость - дело глупое. Где речь о хвори, надо думать головой, а не чувством. Вон, имперские солдаты оцепили Ниар и никого больше не выпускают, и плевать им на жалость.
   В тон его мыслям Доксет проворчал:
   - У нас в войске, если кто синел, то его не выгоняли - нечего мор по округе разносить. Сажали в глухой фургон и держали там, пока помрет или очухается. А могли и поджечь...
   - Звери! - бросил маляр.
   - Это я к тому, хозяин, что выгнать - не так уж и плохо.
   - Он и так дрожит от холода, а под дождем и вовсе околеет!
   - Велика разница - днем раньше, днем позже.
   Доксет прав, думал Хармон: померзнуть под дождиком - не худшая участь для хворого. Случаются с ними штуки и пострашнее. Пожалуй, если выгнать деда с внуком, то найдется чем успокоить совесть. Но есть еще одно рассуждение, которое все усложняет. Эти двое провели неделю в обозе Хармона. Значит, могут быть и другие, в ком поселился мор. Выгнать маляров-то можно, но как быть с остальными? Как узнать, кто здоров, а кто уже ходячий покойник? Эх, потянул меня Темный Идо в эту Излучину!..
   Неожиданно заговорила Полли:
   - Одумайтесь! Вчера малыш был здоров, и утром тоже. Не дрожал, не синел - все путем. А сейчас, внезапно, все скопом навалилось. Разве мор растет так быстро? Он намок и простудился, вот и все!
   - С чего это ты так уверена?
   - Я видела, как умирают от сизого мора. И вы видели, только вам от страха память отшибло!
   - Ишь, какая разумница! Если уверена, то докажи!
   - И докажу.
   Полли обошла Снайпа, встала рядом с малышом, потрепала по волосам:
   - Не бойся, все будет хорошо.
   На сердце у Хармона странным образом потеплело. Полли до того была уверена в своей правде, что и у торговца зародилась надежда. Если Маляренок всего лишь простужен, то это будет чудесным исходом, просто-таки сказочным! Сразу всем волнениям конец! Дождаться бы утра - и все станет ясно.
   Но на других спутников поступок Полли не произвел впечатления.
   - Ну и дура, - сказал Снайп. - Теперь и тебя нужно выгнать.
   - Да! Пусть все втроем убираются!
   - Гоните хворых!
   Вперед вышел Джоакин.
   - Кончайте представление. Никто никуда не пойдет. Все спать.
   - Раскомандовался! - прошипела старуха Мэй. - Дурак молодой, ничего не смыслишь!
   Луиза и Вихорь, и остальные ракрыли рты. Джоакин выхватил меч и со стуком вогнал в дощатый пол перед собой.
   - Я сказал: идите спать.
   Все затихли, даже Снайп опешил, опустил топор.
   - Я вот подумал... - осторожно вмешался Хармон. - Пожалуй, что Джоакин прав. Подождем до утра, а там посмотрим. Если у мальца простуда, так утром все станет понятно.
  
   Стал любимый день ко дню хмурый и тревожный.
   Стал ночами уходить тихо, осторожно.
   Как-то вышла вслед за ним - смотрит на Звезду.
   Повернулся, как не свой, говорит: "Уйду!"
   Говорит: "В той стороне, где Звезда сияет,
   Ждет меня моя любовь, ждет меня другая".
   Говорит: "Всегда ждала там меня другая"...
  
   Дед со внуком и Полли с Джоакином ночевали в фургоне торговца - все остальные побоялись спать с ними под одной крышей.
   Хармон достал бочонок вина. Полли грела напиток над огоньком лампы. Из одной чаши поила мальца, другую пускали по кругу взрослые: ночь выдалась зябкой. Завернутый в одеяла, как кукла, внук маляра перестал дрожать, а за третьей чашей вина согрелся и уснул. Стоило подождать до утра, но уже сейчас стал заметен румянец, проступивший на его щеках.
   - Вот видите!.. - обиженно проворчал Маляр. - Никакого мора! А хотели выгнать...
   Поняв, что опасность миновала, он накрылся плащом и захрапел.
   - Благодарю вас за помощь, добрый воин, - сказала Полли Джоакину.
   - А, пустое... - отмахнулся он, хотя и немного задрал подбородок.
   Помедлил, поразмыслил и выдавил:
   - Вы, сударыня, это... тогда, в Излучине, я, как бы сказать... ну, я повелся недостойно. Простите меня.
   Полли улыбнулась:
   - Я давно уже не держу на вас обиды. Думала, сударь, что это вы затаили зло.
   Джоакин потупился:
   - Затаил зло?.. Ну, нет, не было... что вы...
   - Расскажите что-то любопытное. Хотя бы о Западе, где вы столько воевали.
   Он замялся:
   - Я, сударыня... Ну, словом... Это так глупо было...
   - О чем вы, сударь?
   - Понимаете, я провел на войне всего два месяца и не побывал ни в одном сражении. И с графом ни разу не говорил.
   - Как же так?
   - Я был в Южном Пути, когда узнал, что граф начал войну. Отправился на Запад, чтобы наняться к нему в войско, но пока добрался, несколько сражений уже было дано. А когда я прибыл, то началось худшее. Мельники избегали боев - отступали, изматывали нас постоянными переходами. Они выжигали посевы. Устраивали засады и уничтожали наших фуражиров. Мы мучились от голода и теряли дни, чтобы отклониться далеко в сторону и найти продовольствие. А Мельники тем временем собирали силы. Когда они, наконец, встретили нас среди поля, мы были уставшими и вымотанными, а у них перевес в тысячу всадников. И главное, на их стороне были два батальона кайров из Первой Зимы. Герцог Ориджин прислал Мельникам помощь... Словом, наш граф посмотрел на все это, взвесил шансы и предпочел договориться. Мы день постояли напротив вражеского войска, сложили оружие и сдались. Первородных рыцарей Мельники оставили в плену ради выкупа. А простых воинов... таких, как я... отпустили. Вот как все было, сударыня.
   - Зачем же вы придумывали? Отчего сразу не сказали, как все было?
   - Так ведь позор же...
   Девушка с мягкой улыбкой тронула руку воина.
   - Если вам угодно, перейдем на "ты". Зовите меня Полли.
  
   И умчался поутру, и не обернулся.
   Лишь, когда седлал коня, злобно улыбнулся.
   И сказал: "Будешь знать лихую натуру!"
   И добавил: "Обманул красивую дуру".
   Матушка, батюшка, не тому учили.
   От коварной любви меня не оградили.
   Только боль от красоты, если не тому учили.
  
   Утром, как подобает простуженному, Маляренок добросовестно кашлял, чихал и фонтанировал соплями. Лицо сделалось розовым от лихорадки, ничего похожего на сизый мор.
   Снайп лишь пожал плечами. Старуха Мэй проворчала:
   - Сам виноват, что лазил под дождем. Был бы умный, не простудился бы.
   Луиза примирительно сказала деду и внуку:
   - Вы не серчайте, что мы на вас так напустились... У меня-то самой дети. Согласитесь, мало радости путешествовать, коли мор поселился в обозе.
   - Да я все понимаю... - проворчал Маляр. Маляренок чихнул.
   Луиза добавила, повернувшись к Полли:
   - А ты молодчина, что настояла на своем. Хороша.
   Хармон Паула тоже подошел к Полли.
   - Знаешь, я вот ночью поразмыслил... Смотрю, ты девица работящая. Хорошо стряпаешь, шить умеешь, поешь красиво. Словом, не желаешь ли с нами поездить?
   - Куда? - не поняла Полли.
   - Всюду. Поработаешь у меня пару месяцев, попутешествуешь с нами. А летом поедем назад в Альмеру, и я тебя высажу на севере Короны, если захочешь. К тому времени в Ниаре хворь, глядишь, закончится, а ты деньжат заработаешь.
   Хармон ожидал, что девушка спросит о размере оплаты, но, видимо, немногому она успела научиться у мужа-ремесленника: главный вопрос Полли пропустила.
   - А куда мы поедем? Какие места увидим?
   - Всякие - любопытные, - Хармон понял, как следует говорить с нею. - Рельсы увидим, и море, и большие города! А первым делом отправимся в Уэймар - в графский замок. Ты ведь не бывала еще в графских замках? То-то же! Соглашайся, не пожалеешь.
   Глаза девушки блеснули. Она глянула в сторону Джоакина - тот пронзал мечом многострадальное чучело - и согласилась.
  
   И решила я за ум сама крепко взяться -
   Нужно замуж выходить, сватов не бояться.
   И, чтоб с дочерью моей не сталося худого,
   Выбрала себе в мужья кривого, хромого.
   Матушка, батюшка, мужа выбрала удачно!
   Хорошо, что с умом родили в придачу.
   Хорошо, когда красива, да с умом в придачу!
  
  
  
  
   Искра
  
   9 мая 1774г.
   Фаунтерра
  
  
   На третий день по прибытии в столицу Мира увидела императора.
  
   Север живет по солнцу, Фаунтерра живет по часам. Мира проснулась, когда серебряный воробей, сидящий на корпусе механических часов, звонко зачирикал. Было семь утра.
   После очередной бессонной ночи мысли едва ворочались, все кругом было мутным, как в тумане. Графиня Сибил позволила Мире выпить кофе с марципаном, а затем отдала ее на растерзание служанкам. Девушку омыли в ванной с эфирными маслами, расчесали и уложили волосы, смазали кожу эссенцией фиалки, несколько раз промыли глаза ледяной водой, чтобы убрать красные следы от слез. Затем ее принялись наряжать. Трижды служанки облачали девушку в разные платья, а после, по нервному взмаху руки леди Сибил, вновь раздевали до исподнего. Мира чувствовала себя куклой в руках юной капризницы, впрочем, ей было все равно. Девушка безучастно, будто со стороны, смотрела за тем, что проделывали с нею. Четвертый наряд, наконец, удовлетворил графиню. Он состоял из ажурных лакированных туфелек, атласного бирюзового платья, накидки из белого медвежьего пуха на обнаженных плечах и муфты в тон накидке.
   - Прелестно! - довольно кивнула леди Сибил. - Сама невинность и наивность!
   Мира заставила себя улыбнуться и поблагодарить. Все три эпитета показались девушке несколько унизительными, но графиня, несомненно, вкладывала в них похвалу.
   Сама леди Сибил нарядилась в длинное платье изумрудного бархата с низким лифом, расшитое золотистыми узорами, дополнила его горностаевой муфтой и янтарным кулоном в оправе из красного золота. Со светлыми локонами, ниспадающими на голые плечи, с блестящими карими глазами графиня была воплощением величавой красоты.
   Ближе к одиннадцати был подан экипаж, и дамы отправились в путь.
   Три пары всадников двигались впереди кареты, покрикивая:
   - Дорогу! Дорогу графине Нортвуд!
   Другая шестерка воинов следовала за экипажем, грохоча подковами по булыжнику. Обогнув Верхнее Торжище, миновав монастырь Праотцов и Купеческую Середину, процессия въехала на широкий спуск, ведущий к берегу Ханая. Он шел вдоль оврага, огибая крутую гору с угрюмой Престольной Цитаделью на вершине, потому и спуск звался Цитадельным.
   Леди Сибил была уверена: все, что касается жизни имперского двора, не может не быть интересно молодой девушке. В дороге она говорила много, используя любой повод. Так Мира узнала, что Престольная Цитадель была возведена больше тысячи лет назад, и семь веков служила жилищем правителей государства. При Багряной Смуте мятежники выведали секрет подземного хода, проникли в Цитадель и расправились в ее стенах с императором Алгоном III Печальным и всей его семьей, тем самым уничтожив Темноокую Династию и оборвав род Праматери Мириам. Тогда Цитадель приобрела славу проклятого места, но оставалась наиболее укрепленной и величавой постройкой Фаунтерры, и воцарившаяся после смуты Блистательная Династия сохранила за нею роль престольной резиденции. Правда, все подземные хода были завалены.
   Два века назад в тронном зале Цитадели владыка Эвриан получил известие о начале Первой Лошадиной Войны, а затем -- целую череду сообщений о разгромах имперских войск и падении центральных графств.
   - Клянусь: тот, кто скажет мне, что я потерял еще одну землю, тут же лишится головы! - в ярости вскричал владыка, узнав о страшном поражении в Альмере.
   Не прошло и трех месяцев, как варвары захватили герцогство Надежда. Землеправитель был убит в бою, а два его брата бежали в Фаунтерру и принесли владыке Эвриану горькую новость. Император отдал приказ, и гвардейцы зарубили братьев-герцогов прямо в тронном зале, а с ними их немногочисленную свиту. Это укрепило дурную славу Престольной Цитадели. После нелегкой победы над варварами владычица Юлиана распорядилась перенести резиденцию, и ею стал вновь выстроенный мраморный дворец Пера и Меча на острове посередине Ханая.
   - Именно туда мы и направляемся, моя дорогая, - сообщила леди Сибил, когда карета пересекла Причальную Площадь и вкатилась на мост.
   Он был сложен из белого камня и в ширину имел никак не меньше пятидесяти шагов. Искровые фонари поблескивали стеклом на столбах вдоль моста, поручни имели вид череды скрещенных мечей с витиеватыми гардами и павлиньих перьев, сверкающих бронзой. За поручнями искрился в солнечных лучах Ханай; многочисленные гондолы, ботики, барки сновали по воде, десятки речных шхун покачивались у причалов.
   Дворец Пера и Меча был окружен стеной, но его внутреннее пространство отнюдь не напоминало крепостной двор. За стеною лежала огромная площадь, укрытая цветниками и садами. Миновав ее, карета приблизилась к дворцу. Длинное здание сияло белизной, сотня спиральных колонн украшала его фасад, с крыши взметнулись в небо башни со шпилями. Над дверью центрального входа блестел огромный золоченый имперский герб -- скрещенные перо и меч на фоне щита, увенчанные короной. Карета не направилась к главному порталу, а свернула и покатила аллеей вдоль дворца.
   - Владыка назначил нам аудиенцию в Малой Приемной, - пояснила графиня, - она ближе к южному порталу. Есть три помещения, где император обыкновенно принимает визитеров. Большой Тронный Зал вмещает множество людей. В него допущены все дворяне, начиная от рыцарского звания, также духовенство, градоначальники, а в субботу -- даже простолюдины. Поэтому Тронный Зал -- не для важных бесед, в нем обсуждается лишь то, о чем и так все знают. В Чайную, напротив, допущен лишь самый ближний круг: советники, правящие герцоги, обладатели особых привилегий и один-единственный простолюдин -- бывшая кормилица владыки Леонора. Малая Приемная, куда мы направляемся, -- нечто среднее между Тронным и Чайной. И это как раз то, что нам нужно: мы сможем поговорить почти без посторонних, но в присутствии секретаря, который запишет сказанное.
   Шурша колесами по гравию, экипаж объехал пруд с фонтаном и подкатил к южному входу. Мира распахнула дверь кабины. Воздух веял влажной свежестью и запахом сирени.
   Четверо гвардейцев в алых шлемах и плащах подошли к карете. Воинам графини вход во дворец был закрыт, и имперские гвардейцы, учтиво поклонившись, приняли дам под свою защиту. В портале дворца их встретил еще один провожатый -- тощий мужчина с заостренным носом и маленькими глазками, одетый в клетчатую сине-красную ливрею. В руке он держал посох с бронзовым набалдашником.
   - Я имею честь видеть графиню Сибил Дорину Денизу рода Сьюзен и леди Глорию Сибил Дорину того же рода?
   - Ты знаешь меня в лицо не хуже, чем я тебя, - бросила графиня.
   - Долг требует, графиня, долг требует! - изрек мужчина с важным видом, дерзко глядя в глаза леди Сибил. - Следуйте за мной.
   Он взмахнул посохом, указывая на дверь, и стражники распахнули ее. Клетчатый пошел впереди, задрав нос, дамы последовали за ним.
   - Это третий церемониймейстер дворца -- худший из всех, - сообщила графиня Мире, не слишком заботясь о том, чтобы мужчина ее не слышал. - Сплетник и нахал. При всяком удобном случае старается показать, какая он важная персона. Никогда не упустит возможность безнаказанно унизить человека. Он с Юга, у него длинное имя, которое никто не помнит. Придворные меж собою зовут его клетчатой крысой.
   Вслед за церемониймейстером, они миновали длинный зал с мягкими скамьями вдоль стен и гобеленами в простенках между окон. Все полотнища изображали сцены приема владыкой послов из различных земель. Были здесь бородатые нортвудцы, роскошно одетые купцы Южного Пути, бритые наголо западники, суровые рыцари Ориджинов в красно-черных одеждах, смуглые шиммерийцы в белоснежных тогах. Кто стоял на коленях, кто кланялся; те приносили богатые дары и умоляли владыку о чем-то, эти получали от него награды и почести.
   Из зала послов вышли на мраморную лестницу, освещенную синеватыми искровыми огнями и охраняемую тремя парами копейщиков.
   - Алая гвардия. Охраняет дворцовые сады, входы и лестницы. Вооружена искровыми копьями, набирается из лучших воинов Земли Короны, раз в год проходит смотр пред лицом владыки. Они -- лучшие стражники в империи, если не считать лазурных гвардейцев. Тех мы увидим на втором этаже.
   С верхней площадки дамы вошли в галерею, вдоль которой сверкали доспехами безмолвные часовые -- бронзовые скульптуры рыцарей. Гербы прославленных родов украшали их щиты. В дальнем конце галереи, у резной ореховой двери, несли вахту бойцы из плоти и крови, столь же тихие, как статуи. Над дверью, встроенные в диковинный лиственный орнамент, пощелкивали механические часы. Стрелки указывали 11-40.
   - Ожидайте, - буркнул церемониймейстер и скользнул в неприметную боковую дверцу.
   - Он оповестит владыку о нашем появлении, и Адриан узнает, насколько рано мы пришли, - сказала графиня Нортвуд. - Считается дерзостью прийти строго ко времени либо за пять минут. За десять-пятнадцать минут до срока может прийти важная персона при срочном деле. Кто знает себе цену, но проявляет учтивость, тот придет за полчаса. Кто намерен унижаться и умолять -- за час.
   Мира поняла, что время прибытия во дворец было заранее рассчитано графиней, и весьма точно. Как, впрочем, и любое другое ее действие нынешним утром.
   Оставшиеся до приема двадцать минут леди Сибил употребила на то, чтобы еще раз проинструктировать девушку.
   - Согласно рангу, мы имеем право стоять на расстоянии восьми шагов от престола, в так называемом ближнем кругу. Этот круг отмечен золотистыми узорами на паркете. Ты должна остановиться на шаг позади меня. Первым заговорит император. Мы молчим и удерживаем поклон, пока владыка не обратится к нам. Это понятно, дитя мое?
   - Да, миледи.
   - Далее. На протяжении всей аудиенции ты молчишь, не подаешь ни звуков, ни знаков. Имеешь право заговорить лишь в случае, если владыка задаст тебе вопрос. Отвечая, ты не должна высказывать свои оценки или рассуждения. Упоминаешь только факты. Грубейшим нарушением будет попытка навязать владыке ту или иную точку зрения.
   - Да, миледи.
   - Если Адриан изволит сделать тебе комплимент, ты отвечаешь: "Ваше величество", и кланяешься. Более ничего. Обычные ответы: "Вы так добры" или "Я польщена вашим вниманием" - будут неуместны, поскольку могут трактоваться как твоя оценка красноречия владыки. Кроме того. Наш император склонен к остроумию и порою изрекает шутки. Если такое случится, ты можешь улыбнуться, но ни в коем случае не смеяться.
   - Я поняла, миледи, - вновь кивнула девушка.
   - Ты не имеешь права смотреть владыке прямо в глаза, но и оглядываться по сторонам также не следует. Наиболее уместно направлять взгляд на уровень его груди, если ты стоишь, и на нижнюю ступень престола, если кланяешься. Обращай особое внимание на Эфес -- священный кинжал на поясе владыки. Пальцы Адриана на рукояти кинжала означают большую важность произносимых слов; клинок, выдвинутый из ножен на дюйм, - обвинение либо жесткая форма приказания.
   Это девушка знала из книг, как и то, что священный Эфес полностью покидает ножны лишь в двух случаях: при коронации владыки и по случаю получения человечеством Божественного Дара. Таким образом, острие Эфеса показывается на свет меньше десяти раз в столетие.
   - И еще, - добавила графиня, скрывая ладони в горностаевую муфту, - женщины Дома Нортвуд пользуются правом прятать руки в присутствии императора. Голая ладонь, таким образом, означает отказ от привилегии, стало быть, заискивание перед владыкой. Мы же пришли не просить, а сообщить важное известие и даже предупредить об опасности, потому будет лучше подчеркнуть наш ранг. Все время держи ладони в муфте.
   Мира охотно последовала примеру графини. Она мерзла в своем роскошном платье с открытыми ключицами, локтями и щиколотками. Массивные каменные стены дворца излучали прохладу, а от волнения становилось еще более зябко. Она поправила накидку на плечах, стараясь поплотнее укутаться в пух. Леди Сибил тут же одернула ее:
   - Плечи не прячь. Мерзнешь -- терпи. Будешь кутаться -- покажешься хворой и жалкой.
   Девушке вспомнились слова графа Элиаса Нортвуда: "Владыка Адриан тебя вовсе не заметит". Хорошо бы, чтобы так и вышло. Условности, строжайший этикет, писаные и неписаные правила... Она прекрасно все запомнила и была уверена, что не допустит ошибки, но все же робела. Испытание... Никогда прежде она не проходила испытаний, никогда ее судьба не зависела от воли, от прихоти незнакомого человека. Лучше бы Адриан не заметил ее.
   Раздался тройной стук в дверь изнутри, стражники тут же распахнули ее. В проеме показался церемониймейстер и указал на женщин посохом. Леди Сибил смерила его презрительным взглядом, но этим и ограничилась. Наглец прекрасно выбрал время, чтобы показать свое мнимое превосходство: графиня не станет вступать в перепалку, когда ее ожидает сам владыка. Она степенно приблизилась к двери, Мира следовала за нею, отставая на шаг. Церемониймейстер крутанулся на каблуках перед носом Сибил, стукнул посохом об пол и доложил:
   - Сибил Дорина Дениза рода Сьюзен, графиня Нортвуд. Глория Сибил Дорина рода Сьюзен, леди Нортвуд.
   Юная леди столь старательно не смотрела в глаза владыке, что сперва почти не разглядела его. Правитель Единой Империи представился ей ярким ультрамариново-алым пятном на мраморном возвышении у дальней стены зала. Она смотрела на пол: он был покрыт великолепным лакированным паркетом, инкрустированным темным деревом, перламутром и бронзой. Узоры сплетались в витиеватый причудливый орнамент и образовывали три круга, расходящихся от престола. Ближний к трону орнамент сиял желтизной от обилия бронзы, на середине этого круга леди Сибил склонила голову и замерла в реверансе. Девушка повторила ее жест. На миг повисла тишина.
   Осторожным взглядом исподлобья она обежала людей. По бокам от тронного возвышения стояли четверо воинов в синей пластинчатой броне, уперев в пол древка искровых копий. Лазурная гвардия -- элита императорского войска, лучшие воины, набранные в разных землях государства. Один из них чертами лица походил на северянина. Перед престолом располагался изящный ореховый столик с письменными принадлежностями и несколькими книгами. За столиком, по левую руку от владыки, сидел на крохотной табуреточке секретарь -- тощий молодой человек в строгом темном камзоле. Обязанность вести записи вынуждала его сидеть в присутствии императора, но низкая табуретка делал секретаря почти незаметным и скрадывала нарушение этикета.
   Владыка Адриан -- правитель Фаунтерры, Земель Короны, Единой Империи Полари и всего подлунного мира -- восседал в бархатном коричневом кресле за столом. Он имел телосложение рыцаря -- крепкий, рослый, широкий в плечах. Возвышение и пышное парадное одеяние делали его гигантом. Алый камзол владыки украшали золотистые эмалевые пластины на груди и плечах, похожие на броню, сделанную из оперения сказочной злато-птицы. На темных волосах пламенела диадема с огромным голубым бриллиантом. Лучи искровых люстр, освещавших зал, превращали камень в сияющую звезду. Лицо владыки: резко очерченные скулы, чуть смягченные аккуратной бородкой, прямой нос, тонкие надменные губы, высокий лоб, раскосые глаза под густыми черными бровями... Девушка спохватилась и отвела взгляд как раз в тот момент, когда владыка Адриан заговорил.
   - Леди Сибил, леди Глория, приветствую вас в Фаунтерре. Надеюсь, дорога была легкой и безопасной.
   Его голос оказался мягче, чем можно было ожидать. Женщины выпрямились.
   - Ваше величество, - проворковала графиня, - примите мои пожелания здравия, долголетия и твердости правленья. Мощь Пера и Меча -- опора подлунного мира.
   - Истинная опора - мудрость Праматерей. Перо и Меч лишь оберегают ее, - ответил владыка, и девушка поняла, что обе реплики были частью церемониала.
   - Позвольте побеспокоиться о вашем здоровье и самочувствии, ваше величество, - уверенно вела дальше леди Сибил.
   - Благодарю вас, графиня, - владыка чуть заметно кивнул. - Учтивость столь же присуща вам, как изысканная красота и жизненная сила.
   - Ваше величество.
   Император перевел взгляд на стол и прикоснулся к лежащим бумагам, тем самым давая графине позволение перейти к сути дела. Он сказал:
   - Я был бы рад насладиться светской беседой с вами, однако дела требуют решений. Расскажите, какое дело привело вас в столицу.
   - Мне горько беспокоить ваш слух подобными известиями, однако клятва верности принуждает меня к тому.
   Мастерское вступление. Мира, не искушенная в дворцовой дипломатии, все же оценила подход графини. Леди Сибил упомянула вассальную присягу, принесенную ею императору, тем самым сразу придала известию окраску первостепенной важности: графиня, мол, не вправе принять решение, было бы дерзостью и своеволием с ее стороны решить дело, которое касается самого владыки.
   Затем она изложила суть событий: рассказала о нападении неизвестных на отряд сира Клайва из Стагфорта и гибели рыцаря, отметила, что дочь рыцаря Минерва спаслась волею Богов и находится теперь в безопасности под сенью замка Клык Медведя. Далее графиня указала на то, что чудом выжившая девушка приходится владыке дальней родственницей и стоит четвертой в очереди престолонаследия. При этих словах Адриан взглянул на секретаря, и тот раскрыл перед императором требуемую страницу генеалогического древа, деликатно указал пером на место, занимаемое Минервой из Стагфорта.
   - Отыскать преступников не удалось, они скрылись прежде, чем мои воины прибыли на место. Однако тела погибших не подвергались ограблению, и это ясно указывает, что нападение было устроено с одною лишь целью убийства. Такова суть дела, Ваше величество.
   Графиня умолкла, ожидая слов Адриана. Владыка не торопился с ответом, разглядывал родословную. Шепнул что-то секретарю, тот развернул на столе большой лист пергамента -- видимо, карту северных земель империи. Мира снова скользнула взглядом к его лицу: холеная бородка, насмешливые губы, бровь слегка выгнута в ироничном удивлении, как крыло парящей чайки. Черты человека, привыкшего к собственному превосходству: не только к превосходству ранга, но и к высокомерию тонкого, проницательного ума.
   - Стагфорт -- трехщитный лен на севере Предлесья, - произнес владыка. Графиня не поняла, было ли это вопросом, и не решилась ответить. - А Предлесье принадлежит к земле Шейланд, управляемой из Уэймара. Отчего же после нападения девушка направилась к вам, графиня, а не к своему сюзерену в Уэймар?
   - Дорога до Клыка Медведя была много короче, чем до Уэймара. К тому же, ваше величество, сир Клайв и Минерва не раз посещали Клык Медведя по моему приглашению, так что дорога была хорошо знакома девушке.
   - Это верно, - Адриан поднял взгляд от карты, посмотрел в лицо северной графине. - Но почему с докладом ко мне прибыл не сюзерен Минервы -- граф Виттор Шейланд, - а вы, сударыня? И зачем вы пустились в дальний путь вместо того, чтобы отправить письмо?
   Леди Сибил, несомненно, была готова к такому вопросу.
   - Граф Виттор Шейланд сочетается браком с леди Ионой Софией из Ориджина, и как раз находился в Первой Зиме на свадебных торжествах. Я посчитала правильным оказать услугу соседу вместо того, чтобы тревожить его скверными новостями во время свадьбы. Дома Шейланд и Нортвуд связывают узы доброго соседства и тесной дружбы.
   При этих словах император усмехнулся. Пред лицом владыки любой феодал будет говорить о "добром соседстве и дружбе", даже если накануне брал приступом замок соседа.
   - Что же до письма, - вела дальше леди Сибил, - разве могла я доверить сведения такой важности бумаге и гонцу? Люди столь ненадежны, ваше величество, а бумага, на беду, способна раскрыть свой секрет любому.
   - И что же вы имеете в виду, графиня, говоря о "сведениях такой важности"? В чем состоит, по-вашему, пресловутая важность?
   Леди Сибил слегка оторопела. Она ожидала, что прозрачный намек будет понятен владыке и пояснений не потребуется.
   - Я сочла, ваше величество, что убийство четвертого наследника лишено смысла в случае, если живы первые наследники и... прошу прощения за прямоту, если жив сам правитель. Действия преступников становятся понятны только в случае, если допустить, что нападение на ваше величество также входит в их планы. Я взяла на себя смелость предостеречь вас.
   - О, благодарю вас, сударыня! - воскликнул император, и Мира с содроганием услышала в его словах насмешку. - Я подведу итог сказанному вами. Вы узнали о нападении на мелкого дворянина, чья дочь волею богов приходится мне дальней родней. Сей бедный рыцарь, к слову, сумел в свое время жениться на весьма высокородной даме, что вполне может служить поводом для зависти, ревности и вражды. Далее вы, сударыня, предприняли ряд действий, а именно: лишили девушку отцовского наследства и заточили ее в вашем замке; скрыли случившееся от графа Шейланда, хотя он, по праву сюзерена, и должен был бы первым узнать обо всем; лично прибыли ко двору и принесли мне известие, придав заурядной феодальной усобице окраску тягчайшего преступления против Короны. Полюбопытствую: каков смысл ваших действий?
   Графиня растерянно выдавила:
   - Ваше величество...
   По коже Миры прошел озноб, она с трудом сдержала дрожь. Успокаивало одно: руки владыки лежали на столе, ни одним пальцем не касаясь Эфеса.
   - И еще обстоятельство, - продолжил император. - Вы, графиня, - персона известная при дворе и весьма заметная, но правящим лордом Нортвуда пока еще является ваш муж, не так ли? Вне сомнений, он был посвящен в события, но не прибыл с вами в столицу и даже не прислал мне письма.
   - Граф Элиас отправился на свадьбу... - начала графиня и осеклась, император пристально смотрел ей в глаза.
   - Разве я просил пояснений?
   - Прошу прощения, ваше величество!.. - она глубоко поклонилась.
   - За что, сударыня? За то, что перебили меня в разговоре? Это простительно. Или за то, что раздули пламя в тихом поле и пытаетесь выслужить себе признательность Короны? У вас в руках одна серпушка, но вы вздумали сыграть так, словно имеете в распоряжении искровый батальон. Граф Нортвуд не одобрил вашу затею и отказался участвовать, но и удержать вас не смог. Еще бы: ваша кипучая энергия -- притча во языцех от Фаунтерры до Беломорья! Скажите, какую благодарность вы намеревались от меня получить?
   Белокурая леди Сибил припала к полу в глубоком реверансе, подол платья растекся по паркету изумрудным озером. Трогательный контраст величавой внешности и смиренной позы.
   - Ваше величество, умоляю простить меня. Ни за что я не посмела бы пытаться обмануть вас, и не мыслила себе никакой благодарности, кроме той, чтобы видеть ваше величество в безопасности!
   Владыка Адриан склонил голову вбок, пристально, как и прежде, глядя на графиню. Он молчал.
   - Ваше величество, - выдавила графиня, - я лишь надеялась на ваше благоволение к моей любимой дочери, Глории...
   Император посмотрел на Миру. Единственный раз за всю аудиенцию его взгляд задержался на ней. Затем он повернулся к секретарю и неторопливо заговорил:
   - Корона уведомит графа Виттора, правителя земли Шейланд, о гибели его подданного -- сира Клайва из Стагфорта. - Секретарь стремительно записывал, белое оперение порхало над бумагой. - Корона поручает графу Виттору найти виновников убийства и произвести над ними суд. Кроме того, графу Виттору надлежит обеспечить леди Минерве из Стагфорта вступление в права владения отцовским леном. Сибил Дорина Дениза, графиня Нортвуд...
   Адриан выдержал паузу, чтобы секретарь успел окончить запись. Минута напряженного ожидания, заполненная скрипом пера, попахивала утонченной пыткой.
   - ...графиня Нортвуд проявила лукавство и корыстолюбие, неподобающие первородной леди. Тем не менее, Корона проявит милость и избавит графиню от наказаний. Графине Сибил предписывается немедля освободить и препроводить в Стагфорт леди Минерву, удерживаемую в замке Клык Медведя против воли, а также принести прилюдные извинения сюзерену леди Минервы -- графу Виттору Шейланду.
   Мира с трудом удержала в себе возглас: "Минерва -- это я! Ваше величество ошибается, леди Сибил добра ко мне, и она права! У отца не было врагов, не его хотели убить, а меня!" Но дерзость лишь ухудшит ситуацию, а владыка не станет слушать девушку. Он лишь раз, мельком, взглянул на нее. Она, Мира -- серпушка. Так владыка назвал ее.
   - Таково решение Короны, - окончил император. - Более не задерживаю вас, графиня Сибил, леди Глория.
   - Ваше величество, - графиня поклонилась; поднявшись, сделала шаг назад, развернулась и отправилась к выходу. Мира в точности повторила ее движения.
   При их приближении клетчатый церемониймейстер стукнул посохом в дверь, и стражники, что стояли снаружи, распахнули ее. Еще стук -- и створки закрылись за их спинами.
  
   Они молчали, пока шли вдоль Галереи Славы под тяжелыми взглядами бронзовых воинов, пока спускались лазурными ступенями, пересекали посольский зал, сплошь укрытый гобеленами. Женские каблуки клацали по паркету и мрамору, гулко отдавались эхом. Лишь в карете, когда экипаж тронулся с места, графиня дала волю чувствам. Скомкала муфту и швырнула в противоположную стену, сорвала с шеи кулон на золотой цепи, нервным движением разметала волосы.
   - Тьма. Тьма проклятая! Как он может так!.. Кто я -- собачонка, что клянчит у стола хозяев?! Или мошенник, продающий медь вместо золота?! Ничего мне не нужно от его распрекрасного величества! Всю жизнь полагалась лишь на свои силы, ни у кого ничего не просила!
   Графиня перевела дух и вдруг расхохоталась, терзая руками прическу.
   - И вот мой хмурый ворчливый Элиас вновь оказался прав. Он терпеть не может людей, говорит о них одни мерзости -- и всегда попадает в точку! Династия ненавидит быть обязанной -- так он сказал. Ты получишь все, что угодно, но не благодарность. Вот и получила!
   - Миледи, простите! - сказала Мира, хотя чувствовала не вину, а нечто иное. - Я так виновата перед вами. Из-за меня вы попали в немилость...
   Сибил снова хохотнула, прервав девушку на полуслове.
   - Из-за тебя?.. Какая милая наивность! Я делала лишь то, что хотела. И ты делала то, чего хотела я. Моя собственная глупость всему виной, и ничто иное.
   Графиня отвернулась к стеклу, за которым мелькали поручни дворцового моста и искрился водной рябью Ханай. Мира молчала, прислушиваясь к себе. Нечто произошло в душе, что-то изменилось.
   Со дня смерти отца она жила будто в тумане: все ощущения были приглушены, звуки тихи, краски блеклы. Пелена безучастия отгораживала ее от мира. Сейчас эта пелена порвалась.
   "Заурядная феодальная усобица" - так сказал владыка Адриан. Это -- об убийстве отца. Сир Клайв души не чаял в дочери, учил ее читать и ездить верхом, с нею кормил белок и ходил под парусом, и играл в стратемы, и выслушивал ее горькие откровения о первой влюбленности, и рассказывал о матери, усадив дочку себе на колени... Теперь его не стало. Заурядное событие, ничего особенного, по мнению владыки.
   Однако -- странная штука! - еще больше ее задела "серпушка". Мира прекрасно играла в стратемы. На деревянное поле со схематичными изображениями полей, лесов и рек выставлялись в боевом порядке фишки двух цветов -- черного и алого, - и вступали в жестокие сражения. На фишках были высечены значки, обозначавшие их ранги: серпы -- крестьяне, мечи -- наемники, монетки -- купцы, подковы -- рыцари, искры -- первородные дворяне. Мечи представляли собой неплохую боевую силу, подковы были быстры и сметали все преграды, монеты подкупали вражеских бойцов и склоняли к мятежу, искры вдохновляли воинов сражаться храбрее и объединяли их в могучие отряды -- батальоны. Фишки с серпами -- они же серпушки - были слабейшими изо всех. Умелый стратег использовал их лишь как живой заслон, чтобы замедлить наступление противника: вражеские мечи легко сметали серпушек с поля, но затрачивали на это ходы и теряли время. Ни на что другое серпушки не годились.
   Обида и горечь, загоревшиеся в душе Миры, пробудили ее от апатии. Голова стала яснее, мысли замелькали хороводом, злое возбуждение наполнило тело.
   Я жива. Я умна. Я -- искра.
  
   Графиня Сибил тем временем досадовала:
   - Эта клетчатая крыса, церемониймейстер, конечно же, разболтает всему двору о нашем позоре. Представляю, какую потеху из этого сделают: неуклюжая медведица сделалась интриганкой! В былые времена наглецу, кто словами унижал первородного, Нортвуды выбивали зубы и выдирали язык. Право, я устроила бы церемониймейстеру такое удовольствие.
   - Что мы можем сделать, миледи? - спросила Мира неожиданно спокойно.
   - Лучшее, что можно сейчас сделать, деточка, - вернуться в Клык Медведя и как можно дольше не попадаться на глаза владыке и всей столичной своре. Пока вся история не забудется.
   - То есть... проглотить и стерпеть?
   - Иногда приходится.
   Брови Миры поползли вверх. Нортвуд -- земля своенравных, строптивых людей, которые никогда и никому не спускают обиды! А леди Сибил -- правительница этой земли!
   Дед графини однажды вызвал рыцаря на поединок за то, что тот сказал, будто дед слишком стар и немощен. Деду исполнилось тогда семьдесят два года, рыцарь был на полфута выше его и на добрый пуд тяжелее. "Я уложу тебя в три удара, старик", - заявил молодчик и с легкостью выполнил обещание. На третьем выпаде его меч вошел меж ребер седого лорда. Однако, клинок застрял в месиве из кольчужной проволоки, кожи и плоти, и рыцарь на миг остался прикован к противнику. "Пойдем вместе", - сказал старик и вогнал кинжал в подмышечную впадину рыцаря.
   Леди Сибил любила эту историю и охотно рассказывала, но впервые Мира услышала ее от своего отца. Он восхищался непреклонностью нрава -- того самого, что оказывается порою прочнее костей и стали. "Никогда не глотай обиды, - говорил отец. - Можешь простить, если сочтешь нужным. Но стерпеть и затаить в себе -- это нет".
   - Не смотри так! - бросила леди Сибил. - Ты что же, осуждаешь меня?!
   - Нет, миледи... Но я хочу найти убийцу отца.
   - Как благородно! И кто же будет искать? Ты? Я?..
   Глаза графини недобро засверкали. Вся злость, которую она не смогла выплеснуть на Адриана, теперь грозила орушиться на Миру. Тем не менее, девушка продолжила:
   - Простите мою настойчивость, миледи. Но ведь вы, как правительница земли, имеете право наказывать людей за преступления, совершенные в вашей земле. И у вас есть немало верных воинов...
   - Во-первых, любезная законница, я имею право судить лишь чернь и моих собственных вассалов. Благородного человека, принесшего вассальную клятву, по закону может наказать только его собственный сюзерен, либо императорский суд. Во-вторых, преступление совершено не в моей земле -- вы еще не въехали в Нортвуд, когда на вас напали. И в-третьих, сейчас злодеи уж точно не в Нортвуде!
   Мира нахмурилась и продолжала смотреть графине в лицо. На несколько вдохов повисло хрупкое, напряженно молчание.
   Уголки рта леди Сибил дрогнули, словно намекая на улыбку.
   - Однако, - сказала она, - кое-что я могу тебе предложить. Это безрассудно и опрометчиво, но...
   Сердце Миры радостно забилось.
   - Что же, миледи? Что мы можем сделать, чтобы найти убийц?
   - Ждать.
   - Простите?..
   - Мы можем, дорогая моя, остаться в столице, несмотря на гнев владыки и насмешки придворных, и паутину сплетен, которая свяжется вокруг нас. И будем ждать -- это наибольшее, что мы можем.
   Девушка растерялась. Тон графини уж никак не походил на шутливый, в нем ощущалась твердая решимость. Но ждать, сложа руки?.. Какая польза от бездействия?!
   - Миледи, скажите, чего нам следует ждать? Пока граф Шейланд не разыщет преступников по приказу императора?..
   Сибил фыркнула.
   - Разумеется, он их не найдет. Виттор -- умный человек, он даже искать не станет. На Севере уже и след убийц простыл. Если замышляешь захватить престол, ты должен находиться возле престола! Это же просто, как полено! Заговорщик и его подручные -- здесь, в Фаунтерре.
   - Тогда чего нам ждать?
   Графиня хищно оскалилась:
   - Нового убийства, дорогая. Нового убийства.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   Ранний май 1774 года от Сошествия
   Замшевый лес, Мягкие Поля
   (за пределами империи Полари)
  
  
   Проводников было двое.
   Старшего звали Колемон. Ему перевалило за пятьдесят лет. Он носил белую остроконечную бороду, как у злого колдуна Олафа из сказки, которую в детстве любил Эрвин. Больше всего на свете Колемон любил ворчать. Что бы ни происходило: какая бы погода ни стояла, какие места ни проходил бы отряд, какие люди ни оказывались рядом с белобородым охотником - во всем он находил повод для недовольства. Хвойный лес - плохо, ни белок, ни зайцев не встретишь; дубы - плохо, их вепри любят; кустарники - плохо, клещей полно. Стоит теплая погода - плохо, змеи плодятся; льет дождь - тем хуже, в ручьях будет полно грязи...
   Колемон всегда и обо всем говорил так, словно никогда не ошибается, а каждое слово его - великое откровение. Охотник веровал, что его устами глаголит сама Мудрость, и только полный глупец может отказаться внимать ей. Колемон оказывал Эрвину все необходимые знаки почтения: звал лорда "вашей светлостью", скидывал шапку, обращаясь к нему, кланялся, когда желал ясного утра или доброй ночи. Но когда Колемон делился очередной жизненно необходимой крупицей познания - например, о том, как найти под корой деревьев жирных и вкусных личинок, - а Эрвин не проявлял должного интереса, то охотник выражал упрек всем своим видом. Его горький взгляд в сторону лорда словно бы говорил: эх, молод ты, потому занимаешься всякой чушью - политикой там, войной, светской жизнью... Вот поживешь с мое - поймешь, что в мире по-настоящему важно!
   Кроме того, Колемон был суеверен, как старая дева. Не спи ногами к молодому месяцу - на год жизнь укоротишь. Не сбивай мох с деревьев - лес прогневается, проходу не даст. Если наступил ногой в ручей, то наступи и второй ногой, а после прощения попроси - иначе непременно засуха случится. Подобных примет знал он десятки и приходил в ужас, если кто-нибудь из отряда по случайности навлекал на свою голову проклятие.
   - Не себе одному плохо делаешь! - скрипел Колемон. - Все пострадаем из-за твоей дурости. Сейчас же сплюнь через плечо и ущипни себя за ухо, пока беда на наш след не напала!
   Эрвин посмеивался над приметами, но скоро обнаружил, что большая часть его подданных принимают россказни Колемона близко к сердцу. Воины, при всей своей прагматичности, народ суеверный - сложно не стать суеверным, когда твоя жизнь так часто зависит от капризов удачи... Словом, Колемон в считанные дни обучил лесным приметам весь отряд и заставил свято соблюдать их. Наибольшее впечатление произвел слух о жабах. Охотник умудрился убедить кайров в том, что земляные жабы насылают мужское бессилие. С тех пор непременным этапом обустройства лагеря стала тщательная проверка всех кустиков и пучков травы на поляне. Если, отодвинув листья копьем, грей обнаруживал под ними жабу, он принимался свирепо реветь и стучать древком по земле, пока проклятое отродье не удалялась ленивыми прыжками. Нанизать тварь на острие или зарубить ее мечом никто не решался, ведь это осквернило бы оружие. Впрочем, пару раз Эрвин стал свидетелем арбалетной охоты на жаб, а одним вечером увидел, как грей кайра Фредерика распугивает земляных исчадий факелом, привязанным к древку копья.
   При всем при этом, охотник Колемон был человеком знающим. Он провел эксплораду сквозь Замшевый лес с тем мягким искусством, которое выразилось не в умении мастерски преодолевать препятствия, а в том, что препятствий вовсе не встретилось на пути. Замшевый лес, по слухам, полон не только вепрей, но и более опасных зверей - громадных рогатых клыканов, закованных в костяной панцирь. Колемон вел отряд такими тропами, где им не встретились ни вепри, ни клыканы. Однообразный рацион из бобов, лепешек, оленины и лука благодаря стараниям охотника дополнился грибами, лесными корнеплодами и целой дюжиной видов ягод. О недостатке воды также не пришлось заботиться: чуть ли не каждый вечер Колемон находил место для стоянки около родника. Родниковая вода была кристально чистой и, к тому же, не такой холодной, как в горной речке. Эрвин вновь смог позволить себе роскошь умываться вечером и утром.
   Колемон сумел и точно рассчитать время перехода через лес.
   - От Спота до Мягких Полей опытному человеку десять дней ходу. Ну, а если идти, как вы, то две недели и еще один день про запас.
   Под вечер пятнадцатого дня, как и было предсказано, отряд увидел Мягкое Поле - бескрайнее, от горизонта до горизонта, зеленое болото.
  
   Второго проводника звали Кид. Пушок на его верхней губе даже отдаленно еще не напоминал усы.
   - Сколько тебе лет, юнец?.. - спросил Эрвин, нанимая его.
   - А кто ж знает! - бодро воскликнул Кид.
   На взгляд ему было лет четырнадцать. Эрвин хотел прогнать мальца, но старейшина Ховард заявил: Кид - лучший знаток Мягких Полей. Да-да, лучший во всем Споте. Уже четыре лета и четыре осени Кид ходит в Поля - за яйцами. Да-да, милорд, за яйцами бегунца. Это нелетающая птица, она живет на поверхности болота и носится с такой скоростью, что травяная сеть не успевает проминаться под нею. Бегунец гнездится в самых опасных местах топи - над глубиной, у края черной воды. Ни один хищник не доберется до гнездовья - продавит сеть и утонет в жиже. А Кид, этот низкорослый тощий мальчонка, восемь раз ходил за яйцами и возвращался живым, да еще с уловом! Лучше его никого нет, милорд. Никто не заберется в такие дебри болота, куда сможет заползти Кид. Эрвин пожал плечами и взял парнишку.
   Юный охотник оказался дремучим невеждой. Он был не просто неграмотен - он даже едва представлял, что такое книга. Знания Кида о мироустройстве сводились к следующему: где-то есть Человечество, в нем живет много людей (не меньше пятидесяти сотен!), Человечеством правит Герцог, иногда люди Герцога приплывают кораблями в Спот, чтобы купить лисьи шкуры и яйца бегунца. Парнишка понятия не имел, кто такие император и дворяне, как выглядят города и чем занимаются их жители. О том, что люди иногда воюют меж собою и для этой цели собираются в армии, Кид знал из легенд, но зачем нужны войны - это лежало за гранью его понимания. Войны случаются сами по себе - как грозы или снегопады. Коли случилась война, то надо идти воевать, что уж тут поделаешь.
   Из цветистого имени "Эрвин София Джессика рода Светлой Агаты, наследный герцог Ориджин" парнишка сумел запомнить лишь последнее слово, им и называл лорда.
   - Попробуй оленины с малиной, Ориджин! Такая вкуснятина!
   Дважды он получал за это плетей, мужественно вынес наказания, но так и не понял, в чем виноват. Вопреки внешней фамильярности, Кид относился к Эрвину с глубоким уважением: он был уверен, что Герцог Десмонд - величайший человек и господин всего мира, почти что бог, а молодой Ориджин - его сын, и тоже станет править миром, как только отец удалится на Звезду. Эрвин проявил снисходительность и потратил часа три на попытку объяснить Киду смысл и назначение дворянских титулов, а также политическое устройство империи Полари. Кид ухватил самую суть лекции и запомнил две вещи: во-первых, Ориджин с отцом живут в каменном доме, огромном, как скала; во-вторых, если он, Кид, станет звать Ориджина "мой лорд", то больше не получит плетей, и все останутся довольны.
   Юный охотник был до крайности жизнерадостен, просто даже сверх меры. В противоположность Колемону, он находил лучшую сторону во всем.
   - Гляньте, мой лорд, вон змея на дереве, видите? Это вдовушка, она если куснет, то помрешь в тот же день. Зато какая красавица, а! Черная, что смоль!
   Или:
   - Дождик какой холодный - хорошо! Когда мерзнешь, то бодреешь!
   Или:
   - А после второй порки шкура-то быстрее заживает. Выходит, она тренируется! Теперь-то мне и волк не страшен: порвет - а на завтра зарастут все раны.
   Каждый вечер, сидя у костра, Кид обязательно говорил:
   - Хороший был денек, а!
   Юный охотник занимал низшую ступеньку в иерархии отряда и ужинал вместе с греями, потому Эрвин редко слышал от него коронную фразу. И к лучшему, поскольку она до невозможности бесила лорда, казалась ему утонченным издевательством. В тот вечер, когда Эрвин отравился олениной и трясся в лихорадке, мучаясь от спазмов, Кид сказал:
   - Хороший был денек, мой лорд!
   В день, когда рысь изодрала все лицо слуге Филиппа Лоуферта, и выцарапала бы глаза, если бы кайр Освальд не убил ее мечом, Кид тоже сказал свою фразу. И тот день, который Эрвин провел в тоске и черной меланхолии после того, как Луис счел нужным расспросить его о столичной жизни, - этот день тоже был очень хорошим, по мнению Кида.
   - Если ты еще раз скажешь про хороший денек, я велю всунуть тебе кляп в рот, - предупредил его Эрвин не то, чтобы совсем шутливым тоном.
   Но на пятнадцатый день после отправки из Спота, увидав раскинувшуюся впереди, насколько хватало глаз, гибельную топь, молодой лорд Ориджин понял свою ошибку. Предыдущие две недели они проделывали по пятнадцать миль в день, ели вдосыта, спали на сухом, уверенно шагали по твердой земле, без малейшего риска! Тьма, а ведь то и вправду были хорошие деньки!
  
   * * *
   - На топи есть только одно спасение: трава-сеточница. Она может помиловать тебя, а может и сгубить. Но кроме нее надеяться не на что, потому помолитесь нашей спасительнице прежде, чем ступить на Мягкие Поля.
   Колемон говорил с привычной неколебимой уверенностью, и отряд ловил каждое слово. Никто не смел даже шумно вздохнуть.
   - Сеточница растет прямо на поверхности топи. Ничто, кроме нее, этого не умеет. Каждый кустик сеточницы расстилает по воде свои нижние листья, потом испускает усики и цепляется за соседние кустики. Трава словно сама с собою переплетается, сама за себя держится. Это как если расстелить на воде плашмя оленью шкуру - она ведь не потонет, а будет плавать, пока не прогнется от волн. Так и трава покрывает топь, будто одна гигантская шкура. Этот покров зовется сетью. По сети кое-где можно ходить.
   Колемон почесал бороду, поглядел с пригорка на болотный простор. Быстрая тень пронеслась по Мягкому Полю - возможно, тот самый бегунец, что гнездится на топи.
   - Боги сделали сеточницу крепкой, чтобы она могла выдерживать снег. Вся штука в том, что зимою вода в топи не замерзает. Это ведь не чистая вода, а гнилая жижа. От гниения она греется. Коли хотите, приложите руку к сети - услышите тепло. И вот зимою, когда снег, сеточнице нужно суметь удержаться на поверхности, не уйти на дно под тяжестью. Потому ее черенки-усики хоть и высыхают осенью, но сохраняют крепость. А весною трава испускает новые черенки, но старые тоже остаются. Где трава растет уже лет десять, там черенки во много слоев переплелись, и сеть очень прочна - корову удержит.
   Старый охотник зловеще понизил голос:
   - Но только не больно уповайте на это. На глаз не различишь, сколько траве лет. Бывает, вот растет отличная крепкая многолетка, идешь себе по ней, а тут полынья, что всего-то прошлым летом сетью покрылась. По цвету - ровно такая же! Но ступишь на нее - и прощай. Вот так-то, родимые. Есть у сети еще одно опасное свойство. Она прочна, пока цела. Но если появляется разрыв, то около него трава тут же становится ненадежной. На краю полыньи сеть даже зайца не удержит! Подогнется и уронит в воду. Поэтому дело такое: пока идешь по целой траве, то живешь. Если хотя бы одной ногой прорвешь сеть, то, считай, ты этой самой ногой уже стоишь на Звезде. В тот же миг падай на брюхо и ползи. Ни коленями, ни локтями в порванную сеть не упирайся - она не выдержит. Плашмя ползи, как змеюка. Когда на двадцать шагов от дыры уползешь, можешь дух перевести.
   - Это в том случае, если провалишься одной ногой, верно? - спросил Ориджин. - А если всем телом нырнешь - что тогда?
   Колемон как-то странно усмехнулся.
   - А ничего не делать, ваша светлость. Можно воды хлебнуть, чтобы быстрей уйти и поменьше мучаться.
   - Неужели нет спасения?!
   - Ну, ваша светлость... - белобородый охотник пожал плечами, - всякое, конечно, бывает... Если человек богам уж очень приглянется, то могут и из полыньи вытащить. Попытаешься лечь на край травы животом, руками подальше от дыры уцепишься, потянешь себя - авось выползешь... Да только по шансам это - все равно как медведя поленом убить.
   Молчание сделалось мрачным - или Эрвину это только почудилось?.. Колемон поднял узловатый палец и сказал:
   - Главное вот что. Запомните накрепко, родные мои. Если кто провалился - не подходите к нему. Есть веревка - можно тянуть, хотя и это опасно: веревкой можно распороть сеть. Но не подходить. Будь он тебе сват, кум, брат, хоть отец родной. Хоть плакать навзрыд будет, хоть заклинать именами всех Праматерей с Праотцами вкупе - стой в двадцати шагах и смотри, как тонет. Нет сил смотреть - отвернись. Но помни: подойдешь к нему - умрешь. В десяти шагах от дыры сеть уже не выдержит стоячего, а в паре шагов и лежачего не удержит. Приблизишься к полынье - провалишься. Вот так-то.
   Эрвин зябко поежился от этих слов. Механик Луис тихо охнул, Филипп Лоуферт издал смешок, похожий на хрюканье. Воины ничем не выказали беспокойства.
   Юный охотник сказал старшему:
   - Про черную воду еще скажи, а.
   - Да, это малыш верно напомнил. Сеточница не растет на чистой воде - только на болотной жиже. Гниль - она и плотнее, и питательнее. А на чистоводье сеточнице голодно, да и удержаться трудно. Вот она и не живет там. Потому есть в Мягких Полях участки, где видно воду. Бывают большие: сотни шагов в ширину, а то и полмили. Это значит, там очень глубоко, гнилая жижа осела ко дну, а наверху чисто. Такие места зовутся черной водой. Их нужно бояться сильнее, чем смерти. Кто-то подумает: чистая водичка, отчего бы не напиться? А если совсем дурак, то скажет: можно напрямик переплыть, а не обходить два дня. Да, плыть в черной воде можно - она ведь чистая у поверхности. Не затягивает, как жижа. Но беда в том, что ты из нее вылезти не сможешь. Никогда. По краю чистоводья травяная сеть совсем хилая, ни за что ты на нее не выберешься. Полезешь - прорвется. Поплывешь в другое место, полезешь - и там прорвется. В третье, в четвертое, всю заводь оплывешь - нигде не спасешься. Потому такая смерть - самая худшая. В жиже утонешь за минуты, а в черной воде... Сказывают, был такой охотник - Джон Барсук. Он упал в черную воду и плавал трое суток. Лишь на четвертые совсем выбился из сил и ушел.
   Эрвин не нашел слов. А вот капитан Теобарт - тот лишь спросил:
   - Когда выступаем?
  
   Выступили на рассвете. План заключался в том, чтобы к вечеру добраться до сухого островка и там заночевать. Островок виднелся издали: на нем росли деревья. Крохотная рощица среди бескрайнего простора Полей. На взгляд до нее было миль пять - совсем немного, если брать по меркам суши.
   Шли по отмели.
   - Отмель - это не твердая земля под ногами, не надейтесь, - предупредил Колемон. - Где суша выступает над жижей, там растут деревья, и таких мест разве что дюжина наберется на всех Мягких Полях. А на отмели такая же жижа, как всюду, и травяная сеть поверх нее. Разница лишь в том, что на отмели не глубоко, и сеточница достает корнями до твердого дна. Глубина в таком месте может быть по колено, может - по пояс или по грудь, на большее длины корней не хватит. Идти по отмели не проще, чем над глубиной. Одна радость: если провалишься, то не утонешь. А различить отмель можно по цвету. Сеточница любит, когда корни плавают в жиже - это для нее самое лакомство. На отмели же она вкапывается корешками в дно и голодает, потому листья меняют цвет: становятся чуть желтее. Гляньте вон туда - видите?
   Эрвину пришлось долго присматриваться, чтобы разглядеть среди сочно изумрудной травяной сети полосу желтоватого оттенка. Она имела в ширину от силы десять шагов и уходила вглубь болота. Вела примерно в сторону рощицы, но не прямиком, а зигзагом.
   На эту полосу и вступил отряд.
  
   * * *
   Никогда не думай, что ты привык к походной жизни! Не обманывай себя. Невозможно привыкнуть к этому, как нельзя до конца смириться с неизбежностью смерти.
   Не воображай, что сделался бывалым путешественником. Даже если ты научился питаться полусырым мясом и полувареными бобами, если овладел умением не расчесывать до крови укусы москитов, если ты мужественно терпишь хвойные иголки в сапогах, за шиворотом и под исподним, и даже если тебе послан богами талант засыпать мертвецким сном в любом положении и при любой температуре воздуха - не воображай о себе. Сколь велики бы ни были твои успехи, не думай, что научился путешествовать. Мастерство путника - сродни воинскому. Оно приходит с годами изнурительных тренировок, с потом и кровью, с горькими слезами, и многим несчастным суждено погибнуть, так и не достигнув совершенства.
   Так думал Эрвин София Джессика, глядя себе под ноги. При каждом шаге желтовато-зеленый настил из сплетенных листьев и черенков вминался на полфута, под сапогом возникала ямка, проступала вода. Она была масляниста и густа, не текла, а сочилась. К тому же, вода источала гнилостный смрад. Эрвин убирал ногу - и поверхность выравнивалась, ямка исчезала, только трава в том месте оставалась влажной. Идти можно было лишь высоко поднимая ноги, словно по свежему снегу или толстой перине. Сказать, что так двигаться тяжело, - не сказать ничего.
   О езде верхом пришлось позабыть в тот самый час, когда отряд вступил на Мягкие Поля. Конь со всадником слишком тяжел, он неминуемо продавит слой сеточницы и провалится в топь. Эрвин предположил, что болото не примет во внимание герцогский титул и не сделает для него исключения, так что шел пешком наравне с греями. Хотя нет, не наравне: греи отшагали уже миль триста и хорошо натренировали ноги, Эрвин же проделал весь предыдущий путь в седле. Пожалуй, наравне с ним был сейчас один лишь Филипп Лоуферт: имперский наблюдатель вполголоса проклинал все, что попадалось ему на глаза, и цеплялся за плечо своего слуги.
   Эрвин вел Дождя в поводу. Копыта жеребца были обвязаны здоровенными пучками хвороста - чтобы меньше продавливать траву. За пару часов пути они отсыревали и тяжелели, конь волновался из-за странного ощущения, принимался бить копытом, норовил скинуть хворост. Тогда нужно было остановиться и успокоить его, приласкать, уговорить терпеливо идти дальше.
   - Хороший мой, не волнуйся, все хорошо, потерпи всего несколько дней! - приговаривал Эрвин, поглаживая морду жеребца, и думал с обидой: вот интересно, почему меня-то никто не утешает? Можно подумать, мне легче, чем ему!
   В Мягких Полях водилась живность. Странно подумать, что кому-то захочется жить на тонком слое травы, стелящейся поверх гиблой трясины. Однако всяческих тварей здесь обитало предостаточно. Трещала саранча, жужжали оводы, вились над головами москиты. Квакали, надувая щеки, жабы. Они отличались по цвету от лесных и не вызывали суеверного ужаса, но на всякий случай воины старались обходить их стороной. А вот жабы ничуть не боялись северной пехоты - сидели себе, таращились на людей, раздували пузыри. Встречались зайцы. Неведомо зачем забегали из леса вглубь болота, носились по траве зигзагами, замирали, навострив уши. Одного них кайр Джемис подстрелил из лука. Пару секунд проводил несущуюся цель, затем выпустил стрелу. За миг до выстрела заяц нырнул в густую траву и пропал из виду, но кайр точно предсказал его движение. Серый пес кайра помчался туда, размахивая хвостом, и принес в зубах заячью тушку. Это был, на взгляд Эрвина, единственный успех нынешнего дня.
   В Полях, конечно, водились и змеи. Колемон сказал, что ползучие твари - главная опасность в Мягких Полях, не считая самой топи. Их есть два вида. Черные змеи зовутся вдовьими лентами или просто вдовушками. Они живут над глубиной и редко встречаются на отмели - это, вроде как, хорошо. Они блестят, и из-за смоляного цвета шкуры заметны в траве - это тоже хорошо. Плохо то, что укус вдовушки смертелен.
   Зеленых змей называют зайцеедками либо зеленками. Эти как раз обожают отмели - они устраивают засады и атакуют внезапно и молниеносно. Их яд не может убить человека, но вызывает мучительную боль и паралич.
   Для защиты от змей впереди отряда шли двое греев в высоких сапогах, один шевелил траву копьем и распугивал тварей, а другой держал наготове хлыст, чтобы убить змею, если она вдруг решит напасть, а не убраться с дороги. За полдня они спугнули шесть зайцеедок, но одну проглядели. Змея лежала в траве, пока отряд проходил в шаге от нее. Кайр Фредерик задел ее хвост, и зеленка атаковала - впилась под колено, выше голенища. Кайр мигом выхватил меч и разрубил ее надвое. Потом, недолго думая, рассек себе ногу в месте укуса. Кровь, смешанная с ядом, имела жуткий бурый оттенок. Передавив голень по сторонам укуса и позволив грязной крови стечь, воин избавился от яда, но, как оказалось, не полностью. Скоро нога онемела и стала твердой, как бревно.
   - Я смогу идти, - убеждал соратников Фредерик. - Это все равно, что на костыле.
   Однако вскоре он упал и не смог подняться. Его погрузили на носилки, тащить раненого поручили тем двум греям, что прозевали змею.
   - От яда зайцеедки нет снадобья, - сказал белобородый охотник. - Просто терпеть нужно. Помереть не помрешь, но достанется - будь здоров. А делать нечего, терпи.
   Фредерик и терпел. Обливался потом, скрипел зубами, дергался в судорогах. Когда находил в себе силы сказать хоть слово, принимался проклинать невнимательных пехотинцев. В авангарде теперь шли не двое, а четверо: кайр Освальд с тройкой своих белокурых греев.
   Именно Освальд первым увидел врага.
  
   Безопасная отмель была узка, и отряд двигался цепочкой, растянувшись в длину. По обе стороны стелилось роскошное зеленое поле. Многолетняя трава-сеточница переплеталась так плотно, что жижа нигде не проглядывала сквозь изумрудный ковер. Болото казалось изобильным и благодатным лугом. Отпусти коней - будет им невиданный праздник, раздолье!
   Лишь один тревожный знак указывал на то, что места вокруг - гиблые. В них не росло ни одного дерева. Оглянись - увидишь густой лес позади, в паре миль. Посмотри вперед - и вдали заметишь крохотную рощицу. А в стороны на много миль - ни единого деревца. Так не бывает в обычных степях.
   Перевалило за полдень. Кайр Фредерик стонал на носилках, Филипп Лоуферт бурчал под нос, жужжал овод, прицепившийся к Дождю, от головы отряда доносились порою отрывистые щелчки хлыста. Эрвин глядел под ноги. Он был уверен, что все равно не успеет заметить предназначенную ему змею. Но если смотришь вниз, то не видишь, какое отвратительно большое расстояние еще предстоит пройти... И вдруг раздался возглас кайра Освальда:
   - Тревога! Зверь.
   - Какой зверь? - крикнул Теобарт.
   - Большой... - Освальд помедлил. - Быть не может!
   Эрвин пригляделся: темный силуэт двигался им навстречу вдоль отмели. Массивная туша покачивалась из стороны в сторону при каждом шаге. Голова была уродлива и угловата, что-то торчало из нее.
   - Это клыкан! - сказал Кид. - Вот же забрался!
   - В болоте? Откуда он здесь?!
   Это звучало как глупая шутка: клыкан - огромная зверюга, крупнее и тяжелее быка. Что ему делать в топи? Но животное приблизилось еще, и сомнения отпали. Клыкан остановился на середине отмели шагах в трехста от людей. Его широченная грудь, спина и округлые бока были укрыты пластинчатым панцирем, весьма похожим на рыцарский доспех. На голове торчали три рога - два вперед, центральный вверх. Вдоль хребта также щетинились заостренные костяные наросты. Толстые и короткие лапы вдавливались глубоко в траву. Зверь как будто уменьшался в росте с каждой секундой. Он проваливается! - сообразил Эрвин. Ему нельзя стоять на месте!
   Это понимал и сам клыкан. Однако дорогу к суше ему преграждал большой отряд людей и животных. Зверь помедлил еще пару вдохов - и решился. Набычился, опустил голову, тараном выставив рога, и двинулся к людям, набирая скорость.
   - В стороны! - распорядился Теобарт. - Прижмитесь к краям отмели, освободите ему дорогу!
   Люди отступили с пути зверя - осторожно, чтобы не сойти с желтой травы на изумрудную. Эрвин потянул Дождя, и жеребец заартачился. Уперся копытами, фыркнул, встряхнул гривой. Тьма! Только не сейчас!
   Клыкан разгонялся медленно, как тяжелый всадник. Он шел напролом, рассчитывая протаранить группу людей и прорваться к лесу. Зверь прекрасно различал отмель и держался ее середины. Отряд стоял прямо у него на пути.
   - Давай же! Ну! Ну!
   Эрвин тянул жеребца, но тот упирался, всхрапывая и зыркая на клыкана. Дождь - боевой конь, в его крови - скакать навстречу врагу или от него, но не в сторону. Фланговые маневры всегда трудно даются кавалерии.
   Послышался лязг металла, деревянный скрип. Воины выхватывали мечи, поднимали копья, взводили арбалеты. Зверь был на расстоянии прямого выстрела и двигался галопом. Сеть ходила ходуном от его шагов. Он весил под две тысячи фунтов - штурмовой таран, способный выбить самые прочные ворота!
   - Не стреляйте, толку не будет! - кричали следопыты. - Только разозлите зверя. Лучше уйдите с дороги! Мой лорд, в сторону, скорее!
   Внезапно Эрвин понял, что он и вороной Дождь - единственные преграды, оставшиеся на пути клыкана. Остальной отряд уже прижался к краям топи.
   - Проклятый упрямец!
   Эрвин выхватил меч и плашмя стеганул Дождя по крупу. Тот вздрогнул, напрягся - и развернулся навстречу зверю, готовясь пойти в атаку. Бесстрашие коня, столь ценное на поле боя, сейчас обрекало его на смерть. Клыкан увидел Дождя и счел его препятствием. Рогатая башка зверя нацелилась в грудь жеребцу.
   - Защитите лорда!
   Восемь воинов подбежали к Эрвину.
   - Оставьте коня, милорд! Спасайтесь!
   Они выстроились двойной шеренгой между лордом и зверем: передние выставили копья, задние обнажили мечи. Смешная защита! Клинки разве что поцарапают панцирь зверя!
   Сработали арбалеты. Болты прожужжали в воздухе, несколько щелчков обозначили попадания. Клыкан даже не вздрогнул, не сбился с галопа. До него оставалось полсотни ярдов. Было слышно, как он всхрапывает на ходу.
   - Бросьте чертова жеребца! - крикнул капитан и метнулся к Эрвину - очевидно, с намерением вырвать у него поводья.
   Бросить коня на погибель?! Ну, уж нет!
   Эрвин прыгнул в седло и ударил Дождя каблуками. Жеребец радостно сорвался с места - навстречу врагу. Лобовая атака - привычный, понятный ему маневр. Но Эрвин рванул влево, уводя коня с центра отмели. Дождь подчинился, шатнулся в сторону, вклинился меж арбалетчиков, замерших на краю топи. Травяная сеть угрожающе прогнулась под копытами. Эрвин поспешно выпрыгнул из седла, шлепнулся на колени, но сумел удержать поводья. Потеряв всадника, жеребец остановился.
   - Тихо, мой лорд! - шепнул Кид, оказавшийся рядом. - Молчите. Не шумите.
   Клыкан помчался сквозь замерший отряд.
   Сейчас он протаранит Дождя, - успел подумать Эрвин. Но зверь потерял интерес к жеребцу, едва тот убрался с дороги. Клыкан скакал строго по центру отмели. Плечевые пластины панциря мерно шатались взад-вперед. Ноздри отрывисто выбрасывали воздух: фрр! Фрр! Фрр! Травяной ковер плясал под зверем и расходился волнами. Два нижних рога твердо глядели вперед, как рыцарское копье на турнире, и лишь теперь Эрвин понял, что это и не рога вовсе, а жуткие гигантские клыки, торчащие из пасти.
   Зверь пронесся так близко, что Эрвин разглядел и два болта, застрявших в грудном панцире, и бородавку у глаза, и пятна лишайника на брюхе. А хвост у клыкана оказался комично куцым - хлыстик, а не хвост. Эрвин перевел дух, услышал, как выдохнули арбалетчики, опуская оружие.
   И тогда один из ослов в конце колонны глухо заревел, а клыкан мигом повернул и ударил его рогами. Несчастное животное отлетело далеко за край отмели, шлепнулось на сеть, судорожно забилось. Копыта продрали траву, хлынула вода, и спустя вдох ослик погрузился в трясину.
   Отряд смешался. Ослы и мулы в ужасе бросились врассыпную. Греи пытались сдержать их, не дать соскочить с отмели. Мулы ревели, лошади ржали. Клыкан остановился, поводя головой. Он воспринимал громкие звуки как угрозу, и на миг растерялся среди множества шумов. Но вот зверь выбрал направление - ринулся обратно к голове отряда, пробивая дорогу сквозь мешанину людей и ослов. Греи отпрыгивали с его пути и старались вогнать в бок зверю копье или топор. Удары были точны и свирепы, но оружие застревало в панцире. Шея зверя, кажется, была уязвима, но он защищал ее, свирепо мотая головой из стороны в сторону. Под удар попался осел и отлетел с прорехой в шкуре. Еще одного клыкан сшиб грудью.
   - Копейный охват! - приказал капитан. - Остановите зверя!
   Воины ринулись к клыкану, сомкнули строй, полукругом охватив зверя. Рванувшись вперед, он пробил бы шеренгу по центру, но подставил бы шею под удары с флангов. Зверь не решился на это. Он остановился и занял оборону, вертя рогатой мордой и не давая приблизиться. Копейщики делали выпады, но удары выходили скользящими, не причиняли вреда.
   - Тесните к суше!
   Воины принялись колоть зверя в морду и плечи, чтобы вынудить развернуться и отступить. Но клыкан, как и Джодь, не был приучен убегать от опасности. Он не сдавал позиции: тяжело дышал, вертел головой, встряхивал рогами, норовя поддеть пехотинцев. Ни одной серьезной раны на его теле так и не появилось. Маленькие глазенки зверя наливались кровью, фырканье звучало все более гневно. Эрвин и Теобарт, наблюдавшие за боем со стороны, разом поняли: клыкан свирепеет и вот-вот ринется в атаку, несмотря на риск. Тогда его убьют ударом сбоку в шею, но прежде зверь прорвет строй и затопчет кого-то из воинов.
   - Арбалеты?.. - предложил Эрвин. - Если попасть в глаз?
   Капитан Теобарт прищурился, прикинул шанс. Клыкан качал головой, его глазки были мелкими, поросячьими. Прескверная цель. Капитан взял арбалеты у двух стрелков и быстро пошел к зверю.
   - Эээй! Эй ты, громадина! - закричал Теобарт во все горло, перекрывая ослиный рев.
   Зверь обернулся к нему. Капитан обходил сбоку, зверь провожал его пристальным взглядом.
   - Аааррр! Ааааарррр! - страшно взревел Теобарт и дважды выстрелил.
   Один болт вошел в плечо, другой в морду, но не в глаз. Клыкан ринулся на кайра, а тот бросился прочь с отмели.
   - За мной! Ааааарррр!
   Сеть проминалась под Теобартом, из-под ног летели капли. Зверь скакал следом, поле ходило ходуном. Одурев от ярости, клыкан соскочил с отмели и понесся над глубиной. Как назло, трава здесь была плотна и выдержала громадину! Свирепо всхрапывая, зверь настигал капитана.
   Теобарт несся со всех ног, забирая в сторону полыньи, где утонул осел. Клыкан был вдесятеро тяжелее человека, но все же догонял его.
   - Капитан! - крикнул Джемис, когда зверь оказался шаге от добычи.
   Теобарт прыгнул вбок. Клыкан рассек рогами воздух и пронесся по инерции еще несколько шагов. Затем трава треснула под ним, раздался всплеск, и зверь просел в жижу. Еще с минуту он удерживался на поверхности - дергался, силясь выскочить, но неумолимо погружался. Потом голова исчезла под водой.
   Капитан Теобарт вернулся на отмель и велел построиться. Один из кайров сказал ему нечто одобрительное. Теобарт строго приструнил болтуна. Хвалить командира - все равно, что оценивать его действия. Рядовой рыцарь не имеет на это права; раздавать похвалы офицерам - дело лорда.
   - Благодарю за службу, Теобарт, - сказал Эрвин. - Вы поступили доблестно.
   Вместо положенного "рад служить Первой Зиме" капитан тихо ответил:
   - Не рискуйте жизнью, милорд.
   - Это я рисковал? - Эрвин даже опешил от абсурдности такого заявления.
   - Когда вы занимались конем, милорд, зверь мог растоптать вас.
   - Он был еще далеко, я видел, что есть время... - начал Эрвин и спохватился. С чего вдруг я должен оправдываться?! - Постойте, капитан, вы что же, делаете мне замечание?
   - Простите, милорд, но это мой долг. Не только перед вами, но и перед моими людьми. Если бы вы погибли, не мне одному, а и каждому кайру отряда пришлось бы ответить перед вашим отцом. Ради людей, что преданно вам служат, прошу вас: будьте осторожны.
   Эрвин подумал с горечью: интересно, как же сохранить авторитет, если я буду выглядеть не только неженкой, но и трусом? Кто захочет тогда подчиняться мне?
   - Милорд, никто не ставит под сомнение вашу власть, - словно догадался о его мыслях Теобарт.
   Да неужели! Капитан, читающий нотации лорду, - это само по себе говорит о многом. Но слова Теобарта звучали разумно, Эрвин не нашел, что возразить.
   - Я буду осторожен, капитан.
   - Благодарю, милорд.
  
   Сосчитав потери и восстановив порядок, отряд двинулся дальше. В потерях значился лишь утонувший осел. Другой хромал, но кость осталась цела. У третьего на плече зияла рана, лекарь промыл ее и сообщил, что она не представляет опасности. Тронулись в путь с наибольшей скоростью, на какую были способны. Оставалась надежда засветло добраться до островка и переночевать на сухой земле.
   Этот переход дался Эрвину особенно трудно. Пожалуй, он слукавил, когда сказал, что не подвергался риску. Умом Эрвин пытался убедить себя, что ни капли не испугался, а был холоден, как лед. Но его тело прекрасно знало правду. Как это случается после пережитого потрясения, ноги сделались ватными, все мышцы ослабли, стало мучительно тяжело не то что идти, а даже просто удерживаться на ногах. Хотелось упасть и пролежать день-другой.
   Раньше он не задумывался над тем, как человек ходит. А теперь обнаружил с удивлением, что каждый шаг - не одно движение, а целых три: вытащить ногу из вмятины травяной сети, перенести на фут вперед, вдавить в траву. Каждое из этих движений требует сил и времени! Сколько еще осталось до рощицы? Пожалуй, мили две. А миля - это сколько шагов? Три тысячи? Четыре? О, боги!
   Говорят, у каждого человека есть предназначение, каждый нужен для чего-то в подлунном мире. Я понятия не имею, в чем мое предназначение, но это - не ходьба. Может, кто-то и создан, чтобы ходить пешком, или даже ходить пешком по болоту. Может, у кого-то талант к этому делу, возможно, кого-нибудь историки назовут гениальным ходоком, он останется в памяти потомков, сделается героем баллад и легенд... Но это точно буду не я! Нет, господа! Ни за что! Я не создан для ходьбы. Едва мы выберемся на сухую землю, я сяду в седло и больше никогда не слезу с коня. Верхом буду ездить по своему замку, верхом посещать собор и трапезную, читать книги в седле, беседовать с друзьями... Не хотите ли пройтись, милорд Эрвин? С удовольствием пройдусь, сударь, но только сидя! Видите ли, я дал обет никогда не ходить пешком, и лишусь чести, если сделаю хоть один шаг.
   Грязь выступала под каблуками и всасывала подошвы. Вились москиты, щипали за шею так часто, что не было никакого смысла пытаться их отогнать. Тучи темнели, обещая дождь. Рощица стояла у горизонта и вовсе не увеличивалась в размерах. Эрвин делал вид, что ведет жеребца в поводу, а на самом деле цеплялся за сбрую, чтобы не упасть. Единственное, что утешало его, - так это наблюдения за Луисом. Тому, видимо, приходилось еще хуже.
   Еще вчера, на последнем лесном переходе, механик натер себе ноги. Вечером Луис продемонстрировал всем желающим огромные волдыри на пятках (к глубокому удивлению Эрвина, желающие посмотреть нашлись!). Луис попросил у лекаря помощи. Фильден применил жирную желтую мазь, которая, по старой доброй медицинской традиции, не дала никакого эффекта. Когда отряд вступил на травку Мягких Полей, Луис пришел в восторг, скинул сапоги и изъявил желание идти босиком. Колемон запретил ему это.
   - Почему? - спросил Луис.
   - Змеи, - сказал следопыт.
   Луис попробовал спорить: змей, мол, разгоняет авангард. Колемон отозвал его в сторонку и указал: всего шагах в десяти за краем отмели блестела среди травы вдовушка. Она как раз была занята трапезой, втягивала в себя небольшое тельце - не то жабу, не то крольчонка.
   Луис натянул сапоги и покорился судьбе. Теперь он шел с напряженным, болезненным вниманием, будто по углям, и периодически то ахал, то охал. Ах! Ох! Ах! Ох, ох! Ах, ах! Ох, ох, ох! Наверное, в этом была какая-то система...
  
   Когда стемнело, до островка оставалось еще с полмили. Проводники поспорили меж собою. Колемон, сказал, что идти в темноте опасно - можно сбиться с отмели. Кид, возразил, что ночевать на болоте не менее опасно, ведь вдовушки чаще охотятся ночью. Эрвину ничуть не улыбалось спать в грязи, но пройти еще полмили казалось просто немыслимым.
   И тут грянул ливень. Проводники переглянулись, пожали плечами так, словно теперь-то все стало очевидно, и двинулись в путь.
   - Господа, вы, никак, приняли решение? - крикнул им Эрвин.
   - Нельзя оставаться на болоте в дождь, ваша светлость! - ответил Колемон.
   - Это всякий знает, мой лорд, - подтвердил Кид.
   - Почему? Эй, я к вам обращаюсь!
   Ответа он не услышал. Ливень влупил с такой силой, что заглушил бы даже барабанный бой. Эрвин брел по колено в воде... или по пояс, или по шею - сложно понять. Вода была повсюду. Он пытался кутаться в дорожный плащ, но вскоре бросил это безнадежное дело. Вода пробивалась не только под плащ, но даже, кажется, под кожу. Сапоги наполнились ею и превратились в гири на ногах. Эрвин переставлял их с таким усилием, словно вколачивал сваи. Поминутно протирал глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то за водной стеною, но видел только согбенную фигуру механика, бредущего в нескольких шагах. Все прочее терялось за темной пеленой. Эрвин думал: на моем месте Кид нашел бы во всем этом что-то хорошее. Ну, что-нибудь. Да, вокруг темно, как в колодце, и мокро, как в нем же, и чувствую я себя столь же бодро, как утопленник... но... но?.. Но, по крайней мере, теперь не видно, как далеко нам еще идти! Наверное, до островка еще миль сто, и вообще, мы сбились с пути и идем в другую сторону... но мне плевать на это - я все равно ни черта не вижу! Наверное, мы уже сошли с отмели - кто различит во тьме оттенок травы? Может быть, сеть подо мною вот-вот порвется, и я провалюсь в гнилую бездну - но это будет не столь уж страшно, ведь я все равно не почувствую разницы! И так мокрый до нитки, и так едва шевелюсь, полная глотка воды и темно в глазах - так велика ли разница будет, если я утону в трясине?
  
   Однако он почувствовал разницу. Что-то хрустнуло, и левая нога ушла под сеть. Ему следовало рухнуть ничком, но, повинуясь инстинкту, он выставил руки. Они легко пробили траву, и ладони зарылись глубоко в жирную теплую грязь. Грудь уткнулась в сплетение черенков, Эрвин успел подумать: кажется, повезло. Потом сеть треснула, и он с головой ушел в жижу.
  
   Долина. Овцы, как сахарная пудра.
   Первая Зима. Химеры на башнях собора. Светлая Агата.
   Отец. Мятеж карается смертью от щелока. Нет нужды пояснять, ты выполнишь мою волю.
   Гобелены с Праотцами. Клавесин. Мать в черном платье. Света должно быть много.
   Иона. Прекрасная Иона. Все будет по-другому, и я счастлива. Перья попугаев, цветы азалии. Милая моя сестричка!..
   Если кто провалился - не спасай. Стой и смотри, как тонет.
   Нет сил смотреть - отвернись.
  
   Нечто твердое ткнулось ему в макушку. Единственное ясное ощущение среди вязкости и удушья. Там, наверное, верх, значит, низ в другой стороне. Эрвин попытался развернуться вниз ногами. Тело едва ворочалось, вода сочилась в горло сквозь стиснутые зубы. Нечто твердое вновь тронуло голову, схватило за волосы, соскользнуло. Эрвин рванулся, распрямился изо всех сил. Что-то изменилось - лицо ощутило прохладу. Прохлада пульсировала - капли дождя? И звук голоса: глухой, смятый, но прежде вовсе не было. Он рискнул вдохнуть - в легкие вошел воздух.
   Эрвин выдрал из грязи руку и протер глаза. Вокруг была черная полынья с обрывками сеточницы. Над трясиной торчала голова и плечи Кида.
   - Мой лорд, здесь можно стоять! - едва слышно кричал охотник. - Мы еще на отмели. Не бойтесь, мой лорд! Не бойтесь!
   - Я не... - выдавил Эрвин, закашлялся, выхаркнул воду. - Я не боюсь, тьма тебя сожри!
   Наконец, он нащупал ногами дно. Подставил лицо дождю, позволил прохладной чистоте смыть грязь. В висках стучало, перед глазами туманилось.
   - Теперь не вылезем, мой лорд, - крикнул ему на ухо Кид. - Сеть порвана, не сможем на нее взобраться. Хорошо, что до острова немного осталось! По дну дойдем.
   Кид оказался прав. Эрвин несколько раз попытался выбраться на сеть, ухватившись за черенки, но жижа всасывала его, а трава рвалась в клочья. Двое кайров и Томми попробовали помочь ему - закончилось тем, что они сами очутились в болоте. Эрвин велел остальным не приближаться к полынье.
   Жеребец, оказавшийся возле дыры, тоже рухнул в трясину. Конь кричал от ужаса, но Эрвин не слышал - в тот момент его голова была под водой. Когда он сумел вынырнуть, Дождь уже нашел копытами дно и успокоился.
   Пять человек и жеребец двинулись к берегу сквозь жижу, прорывая собою ненадежную сеть. На следующий день Эрвин узнал, что от полыньи до острова было всего пятьдесят ярдов. Ночью им понадобилось больше часа, чтобы проделать это расстояние. Они загребали руками, цеплялись за клочья травы, упирались ногами в зыбкое дно, всем телом падали вперед, продавливая жижу. Лишь так удавалось сдвинуться на несколько дюймов. Потом - постоять, собираясь с духом, напрячься, как тетива, и сделать рывок на новые пару дюймов. Когда берег уже ясно проступил в темноте, Эрвин почувствовал, что теряет сознание. Он вцепился в гриву Дождя. Кайры подхватили его и поволокли. На время он отключился, а пришел в себя от боли в затылке: Кид держал его за волосы, чтобы не дать зарыться носом в воду.
   Спустя время, его вытащили на берег. Эрвин упал под ивой, капли с ветвей стекали ему в лицо. Дождь лупил с прежней силой, медленно смывал грязь с тела.
   Лекарь Фильден возник рядом и принялся расспрашивать. Эрвин велел ему убраться во тьму. Теобарт приказал поставить шатер для лорда. В этом не было смысла - внутри будет столь же мокро, как снаружи. Эрвин уснул бы прямо под дождем, если бы не трясся от озноба. Томми принес орджа, и Эрвин радостно припал к горлышку фляги.
   Рядом присел Кид.
   - Мой лорд, странно, что так вышло. Сеть была прочная, многолетняя. Даже клыкана выдержала! Отчего же вы провалились? Наверное, прямо вам под ногу попался крохотный разрыв. Может, чей-то конь копытом покалечил сеть, а вы додавили.
   - Я всегда слыл счастливчиком. На Севере даже присказка есть: везучий, как Ориджин.
   Кид принял сарказм за чистую монету:
   - Верно, мой лорд, вам очень повезло! Мы сбились к краю отмели. Еще бы десять шагов левее - и до дна уже не достать. А так - видите, целехоньки остались! Боги улыбнулись нам!
   - Хороший денек, да? - сказал Эрвин и истерически расхохотался. - Отличный денек! Самый лучший! Прямо свадьба и коронация вместе!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   8-9 мая 1774 года от Сошествия Праматерей
   Озеро Дымная Даль - Уэймар, графство Шейланд
  
  
   Озеро Дымная Даль растянулось на добрую сотню миль с юго-востока на северо-запад, вдоль границы Южного Пути. О нем говорили: Дымная Даль -- в одночасье дорога и стена. Во время Лошадиных Войн озеро остановило кочевников, не дало им сжечь и разграбить Южный Путь, как они проделали это с Альмерой. Позже, когда воцарился мир, озеро стало служить торговым маршрутом между шестью окружающими его землями, источником процветания прибрежных городов. А Дымной Далью звалось оно потому, что даже в самом узком месте невозможно увидеть ни дальнего берега, ни даже линии, на которой небо сходится с водою: туманная дымка скрывает горизонт. Встарь, когда Север еще не был обжит, люди считали, что там, за озером, лежит земля, покрытая вечным туманом и никогда не видящая солнца. Ее прозвали Шейландом -- землей теней. Говорили, там водятся чудища -- как же в тени и без чудищ? Говорили, есть звери, что превращаются в туман и парят над озером, а если корабль зайдет в этот туман, то невиданные хищники возникнут прямо на палубе и сдерут с людей всю плоть, и судно пойдет дальше, ведомое скелетами...
   Что ж, сейчас Хармон Паула Роджер на борту озерной шхуны направлялся к берегам Шейланда, укрытым таинственной дымкой, и не сказать, чтобы сильно тревожился по этому поводу. Он восседал на баке, похлебывая эль. Снасти негромко поскрипывали, вода плескалась о борта, гортанно покрикивали чайки. Птицы кружили над озерной гладью, порою стремительно опадали и выхватывали из воды рыбешку. После усаживались полакомиться добычей на огромном листе одной из плавучих кувшинок. Вдоль побережья их было множество - кувшинок. Они цвели, усыпая воду мириадами желтых и белых бутонов - словно свечных огоньков. Огромные блестящие листья стелились озерной гладью, чайки важно прохаживались по ним. Люди говорят, что на листьях кувшинок живут озерные феи. Питаются пыльцой желто-белых цветов, запивают водяными брызгами, говорят меж собою на пчелином наречье, а песни поют языком птиц. Правда, увидеть фей может лишь человек, чистый душою... Хармон Паула Роджер не питал иллюзий на свой счет и не напрягал зрение без толку.
   Шхуна шла легко и гладко, даже сказать, скользила. Торговцу, привычному к дорожным ухабам, становилось не по себе от такого хода. Нечто недоброе есть в передвижении, которое происходит так легко. Как в деньгах, что даются без труда, или как в излишне красивых женщинах. Хармон не был особенно суеверен, но жизнь... у нее есть свой норов, свои повадки. Веришь ты в это или нет - ей, жизни, без разницы. Впрочем, задумываться о плохом Хармон не хотел, потому хлебнул эля и сказал своим спутникам:
   - Хорошо идем, а? Сидим, на цветочки глядим, а через день уже и на месте будем!
   Спутников было двое: Джоакин и Полли. Грузить на корабль телеги вкупе с лошадьми и платить за них не было никакого смысла: все одно, назад тем же путем возвращаться. Так что Хармон оставил товар и лошадей в Южном Пути, под присмотром своей свиты, а с собою взял только Джоакина - для охраны, и Полли... зачем? Хм. Словом, взял и Полли.
   Теперь они втроем сидели на баке, глядя на кувшинки, слушая перекличку снастей и чаек, и Хармон говорил:
   - Хорошо идем, а?
   - Это вам не море, - отрезал Джоакин. - Озеро слишком смирное, в нем сила не чувствуется. Мало радости от такого плаванья.
   - А, по-моему, очень красиво! - сказала Полли, но глянула на Джоакина с уважением.
   - Что за краса в покое?! - фыркнул воин. - Когда есть сила и жизнь, и борьба - вот тогда красота!
   - В женщинах, стало быть, тебе тоже сила нужна? - лукаво хмыкнул Хармон. - Ну, чтобы побороться.
   - Конечно! - не заметив насмешки, кивнул Джоакин. - В женщине тоже сила должна быть! Если женщина вялая и покорная - что за интерес? Я люблю, когда девица может норов проявить.
   Тут он взглянул на Полли не без выражения, а она - на него. Не понравилась Хармону эта переглядка. Зачем он взял с собой Полли, а?..
   - К слову, о женщинах, - сказал Хармон. - Вы ведь слыхали, что граф Виттор Шейланд, покупатель наш, недавно женился?
   - Вы говорили, - кивнул Джоакин.
   - О!.. И кто его счастливая избранница? - спросила Полли.
   - Леди Иона Ориджин из Первой Зимы. Северная Принцесса.
   Молодые люди весьма оживились при этих словах.
   - Иона Ориджин? - воскликнул Джоакин. - Дочь герцога?
   - Она самая.
   - Однако, граф - молодец! - покивал головой воин, словно брак высокородных вельмож никак не обошелся бы без его оценки. - Недурную невесту сыскал. И добился своего, завоевал сердце девицы! Хорош.
   Скорее, купил, - подумал Хармон. Виттор Шейланд - банкир и внук купца, никак не ровня Ориджинам, зато весьма богат. Несложно догадаться, как устраиваются подобные браки. Впрочем, эти мысли Хармон оставил при себе.
   - Да, граф умен и ловок с людьми, так многие говорят.
   - А мы увидим невесту?.. - спросила Полли.
   Ты - нет, - подумал Хармон, - служанку не пустят за господский стол. Но и эти мысли он оставил при себе.
   - Может статься.
   - А какие подарки мы ей везем? Нельзя придти в дом без даров для хозяйки!
   - Я не знаю ее вкусов, - пожал плечами Хармон. - Взял то, что все леди любят. Шелковый платок, полфунта шоколада, пару унций литлендских специй.
   Зрачки Полли мечтательно уплыли вверх, подтверждая, что не одни только первородные девицы любят подобные подарки.
   - Пф!.. - скривил губы Джоакин. - Иона - принцесса Севера! Зачем ей эта южная дамская чепуха?!
   - А что бы ты посоветовал?
   - Да хоть арбалет хорошей работы! Иона должна прекрасно стрелять. Она же - леди Ориджин, девица с норовом!
   Хармон отметил мечтательную гримасу на лице воина и постарался пресечь ход его фантазий в зародыше.
   - Дорогой мой, эта девица с норовом - первородная леди. К тому же, замужняя. Понял? Такому, как ты, если станешь пялиться на нее, глаза выдерут и в уши затолкают - ясно выражаюсь? И, что для меня наиболее неприятное, назад я поеду без охраны, ибо какой толк от слепого стражника?
   Джоакин отвел взгляд.
   - Будьте спокойны, я к замужним девицам никогда дела не имею.
   - Незамужних, но знатных, я бы на твоем месте тоже остерегался.
   Воин не ответил. Похоже, он не внял совету.
   Тем временем, к ним подошел капитан шхуны. Он держал в руках прямоугольный кожаный футляр.
   - Хармон Паула, ты ведь торговец, - сказал моряк. - Пожалуй, что читать умеешь?
   - Пожалуй, что еще не разучился.
   - Вот... это... мы, значит, для графа везем одну книжицу, - капитан неловко поднял руку с футляром, то ли протягивая его Хармону, то ли так просто. - Говорят, в ней новости от самого императора. Может ты... это?..
   - Прочесть? - Хармон склонил голову. Читать он не любил, тем паче - вслух. А имперские новости и без того знал. Чтобы все знать, не книги читать надо, а с людьми говорить: оно и быстрее выходит, и надежнее. Однако Полли при вопросе моряка оживилась, ее взгляд зажегся любопытством. Торговец подумал: а что, может, и прочесть? Беды-то не будет от этого, футляр-то не опечатан... И тут встрял Джоакин:
   - Хозяин, позвольте, я прочту! Грамоте хорошо обучен, не жалуюсь!
   - Да, хозяин, позвольте! - воскликнула Полли.
   "Нет уж, я сам!" - чуть не сказал Хармон. Тут же одернул себя: что за глупость? Почему вдруг сам? Чтобы парень перед девчонкой не красовался лишний раз? А и что такого, если красуется?..
   - Давай, читай, - с неохотой кивнул торговец.
   Джоакин вынул из футляра книжицу с вытисненными на обложке литерами: "Голос Короны", - и принялся читать - медленно, сбивчиво, порою путая слова.
   - Тут буквы какие-то странные, - в свое оправдание сказал воин.
   - Они печатные.
   - Какие-какие?..
   - Печатные, темень ты. Позже поясню, - сказал Хармон со странным удовольствием от своего превосходства. Что ж такое?..
   Парень продолжил читать. Капитан слушал, усевшись рядом, позже подошли помощник и боцман. Все, сказанное в книге, Хармон Паула Роджер и так уже знал. Шла речь о том, что владыка Адриан желает построить по всей стране рельсовые дороги - это не тайна ни для кого, кто путешествует и держит уши открытыми. Потом говорилось, что Корона обложит земли податью для строительства дорог, и что это будет очень хорошо для всех, и благодаря этому держава придет к процветанию. Хармон знал, что подать - это все равно подать, какими словами ее не назови, и вряд ли кто-то обрадуется, если у него отберут звонкую монету, даже если во благо державы. И верно, тут же, в новостях говорилось, что лишь двое из правителей земель поддержали решение владыки. Одним из этих двоих был граф Виттор, на странице даже помещался его портрет. Джоакин показал его Полли, и девица сказала:
   - Приятный мужчина.
   А Хармон сказал:
   - Здесь не видно главного: граф бел, как снег.
   - Неужели?
   - Да, лицо - будто полотно.
   - Это от хвори какой?
   - Вроде, нет. Говорят, таким и родился...
   Перевернули страницу, прочли о новом соборе в Фаунтерре. Перевернули еще, послушали про несколько свадеб. Перелистнули...
   Джоакин замялся, разглядывая картинку на странице. Хармон глянул: там был портрет девицы во весь рост, наряженной в бальное платье. Черт лица торговец не рассмотрел с расстояния.
   - Ну, чего ты! - поторопил капитан Джоакина. - Давай дальше!
   - В честь Праз... ника Весны во дворце... Пера и Меча был устроен еже... годный бал, - медленно прочел воин. - Мола... дые лорды и леди из лут... ших домов Империи Полари блистали...
   - Кому это интересно! - перебил капитан. - Эти балы - чепуха! Листай дальше, про войну какую-нибудь найди.
   Джоакин умолк, но задержал взгляд на странице. Хармон отобрал у него книгу.
   - Ты, верно, утомился. Давай-ка дальше я, а то еще заснешь с усталости.
   Моряки засмеялись, и торговцу это пришлось по душе - он и сам улыбнулся. Перевернул страницу с балом, пошел дальше. Про войны не было, зато нашлось про большой шторм, разметавший флотилию Короны в Восточном море, и про рыцарский турнир, и про суд над женоубийцей. Хармона развлекло все это, он читал с интересом. Когда последняя страница была закрыта, отложил книгу и взглянул на девушку:
   - Поди, слушать понравилось? Мы тебя порадовали - теперь ты нас порадуй. Давай-ка, Полли, спой нам. Знаешь что-то про корабли и моря?
   Девушка выполнила просьбу. Она пела просто, не надсаживаясь, не пережимая, и от того казалось, что слова льются прямо из души. Девичий голос парил над палубой, поскрипывали снасти, плескалась вода. Закатное солнце опускалось в извечную дымку над озером. Шхуна шла на север.
  
   * * *
   Когда-то Шейландом звалось все, что на севере от Дымной Дали: здоровенный незаселенный квадрат земли в полторы сотни миль с востока на запад, и полторы сотни - с юга на север, от озера и до самого Моря Льдов. Всю эту территорию попросил себе во владение какой-то рыцарь, неплохо выслужившийся перед императором три столетия назад. Туманная земля, по слухам, полная чудовищ, никому не была нужна, и император с легкой душою отдал ее рыцарю: и вассала наградил, и себе не в убыток. Он даже пожаловал рыцарю титул: граф Шейланд. Герб новоиспеченный граф выбрал себе сам: рог, увитый плющом. Рог - инструмент разведчика тогдашнего императорского войска, а плющ - символ туманной земли: в Шейланде он рос повсеместно, оплетал стволы деревьев, камни крепостных стен, даже борта кораблей, выволоченных на сушу.
   Полтора века графы неплохо правили своей землей: выстроили дюжину городов и замков, раздавали крестьянам щедрые наделы, чтобы те охотней оседали в Шейланде и усерднее трудились. Создали флот, что возил товары через Дымную Даль и вверх по Торрею - крупной реке, связавшей воедино все графство. Главным продуктом графства стала льняная материя: урожаи были богаты, крестьяне - трудолюбивы, станки в ткацких мастерских не останавливались круглый год. Серебро Альмеры и Южного Пути потекло на север через озеро, в обмен на пухлые рулоны материи, выкрашенной в яркие цвета.
   Тогда начавшееся благоденствие Шейланда привлекло к нему внимание соседей: хмурых нортвудцев на востоке, полудиких кочевников на западе. Те и другие принялись теснить Шейланд, год за годом устраивая набеги, отгрызая от графства лоскут за лоскутом, деревню за деревней. Шейланд не имел сил, чтобы успешно обороняться: кочевники были многочисленны и дики, а нортвудцы - закалены суровой лесной жизнью и пиратским промыслом в Море Льдов. Графство таяло, сжималось, стискивалось, и, в конце концов, от него осталась лишь узкая полоса земли, протянувшаяся вдоль реки Торрей. Все те же сто пятьдесят миль с юга на север - от Дымной Дали до Моря Льдов; но всего лишь шестнадцать миль в ширину с востока на запад: восемь по восточному берегу реки и восемь - по западному. Цепь замков, возведенных на берегах Торрея, оказалась неприступна для налетчиков: шейландцы обучились быстро перебрасывать по реке свои небольшие силы и сосредотачивать их, чтобы вовремя дать отпор. Эту полосу речной земли и унаследовал от отца граф Виттор - худой мужчина с каштановыми вьющимися волосами и белым лицом. Тот, что сидел сейчас во главе господского стола на помосте, усадив по правую руку от себя гостя - Хармона Паулу Роджера.
   Торговец чувствовал себя неловко, конфузно - мало ел, не притрагивался к вину, боялся раскрыть рот. И не диво: вот если орел усадит синицу отобедать вместе с собою - как будет чувствовать себя мелкая пичуга? Конечно, граф Виттор Шейланд - слабейший и самый низкородный из землеправителей, но все же - землеправитель! Соратник самого императора, как сказано в "Голосе Короны". Графу Виттору принадлежат восемь городов, тринадцать замков, судоходная река и тысяча квадратных миль плодородной земли, а еще - сеть банков, раскиданных по всему северу империи Полари и приносящих неведомую тьму дохода. Торговцу Хармону Пауле принадлежат девять лошадей, два фургона и открытая телега, а еще - триста пятьдесят эфесов, скопленных за все годы торговли и хранимых в банке, которым как раз и владел граф Виттор Шейланд.
   Граф, надо отдать ему должное, вел себя весьма по-человечески. Не чванился, не задирал нос, крепко пожал Хармону руку при встрече, сам усадил на почетное место, при этом слегка похлопав по плечу. Обед граф устроил в общей зале, где на помосте традиционно располагался господский стол, а внизу - три длинных стола для воинов и вассалов. За ними расселись рыцари и стражники графа, там же нашлось место и Джоакину. Гомон голосов, стук тарелок и кубков, порою грубые смешки, производимые этой братией, несколько смягчали неловкость Хармона, но - не слишком. Там, внизу, среди вояк, он чувствовал бы себя великолепно, но тут...
   - Вы, стало быть, прибыли из Южного Пути? - спрашивал его граф. - Скажите пару слов - как там жизнь идет? Знаете, когда человек приезжает издали - ничего не могу поделать с собою, так и хочется обо всем расспросить.
   - Жизнь как жизнь, ваша светлость, - коряво выдавливал Хармон. - Идет себе. Никто не жалуется, боги милостивы.
   - Как приятно слышать, что хоть в Южном Пути все хорошо в наше неспокойное время! Я, верите, не склонен к зависти. Если у кого-то все ладно - почему бы и не порадоваться? Ведь это такая редкость!
   - Да, милорд, ваша правда.
   - Ну что вы, какая правда! Кто же знает правду? Точно не я. Я лишь сказал, что чувствую, и все.
   Граф Виттор старался говорить доверительно, с улыбкой, и Хармон оценил это. Торговец и сам говорит таким манером, когда хочет расположить к себе нижестоящего. Однако, ему все же было неловко за этим столом, и все тут. Серебряный кубок с вензелями, серебряная тарелка, нож и вилка... Редкостные северные яства: перепела, угри в сметане, блины с икрой... Первородный землеправитель в роскошном камзоле с гербом на груди, говорящий ему, торговцу:
   - А мое послание сильно нарушило ваши планы? Ведь, поди, вам пришлось изменить маршрут, чтобы наведаться сюда.
   - Нет, милорд, что вы, визит к вам нисколько не затруднил меня. Это радость и честь!
   Граф подмигнул:
   - От того вы так радуетесь, что даже вина не пьете?
   Хармон послушно взял кубок:
   - Ваше здоровье, милорд...
   Он ведь и дел с Виттором не имел прежде, лишь видел графа пару раз! Возил товары для Гарольда - графского вассала, кастеляна замка Уэймар. Вот его, Гарольда, торговец знал хорошо, с ним не робел, подход к нему наладил. С вассалом в два счета провернул бы сделку, забрал денежки и уплыл восвояси... зачем же вмешался сам сюзерен? Неужто ему делать больше нечего, кроме как покупать и продавать всякую дребедень?
   - Милорд, я очень рад, что мои скромные услуги вам понадобились, - сказал Хармон, надеясь навести графа на разговор по существу. - Если есть дело, которое я могу для вас уладить, то...
   - О, конечно есть! Вы человек дела, я это вижу. Но хвататься за дело впопыхах - это лучший способ все испортить. Знаете, со мною в юности было: неприятная ссора с Нортвудами вышла, один из моих сквайров испортил девицу из их семейства. Ну, кровь молодая, горячая - вы же понимаете. И вот, Нортвуды прислали посла с требованием: голову виновника и пятьсот эфесов откупного - срочно, следующим днем, иначе войной идут. Я с этой новостью влетел к отцу, а он мне: садись сын, пообедай со мной. А я: как же обедать? Нортвуды же, угроза, посол... А отец: садись, говорю, поешь. Если они тебя так перепугали, что есть не можешь, то как же ты дело будешь решать? Это папа мне сказал. Ну, я сел и поел. А пока челюстями работал, то успокоился, мысли завертелись, и я - верите! - легко придумал, как правильно поступить. Так-то.
   Хармон слегка улыбнулся. По правде, у него с графом находилось все больше общего. Торговец и сам терпеть не мог решать вопросы второпях и на голодный желудок. Ведь тогда думаешь лишь о том, чтобы устроить дело быстро, а не о том, чтобы - выгодно.
   Но затем Хармон посмотрел на жену Виттора, и улыбка сползла с лица. Какой-то даже холодок по спине прошел, торговец спешно отвел взгляд.
   Иона София Джессика, принцесса Севера...
   Каждый человек, подобно товару, из чего-то сделан. Материал несложно распознать, если глаз наметан. Из бронзы получаются драчливые дураки, вроде городских стражников; из камня - упрямцы, сильные, но неловкие; из золоченой парчи - чванливые и пустые лордские отпрыски; из глины - слабаки и трусы; из шерстяной пряжи - юные нежные барышни; из дубовых поленьев - крепкие крестьяне... Джоакин - тот из меди, сам Хармон - из виноградной лозы.
   Но из чего сделана леди Иона, это хрупкое создание с бездонными глазами? Она слишком изящна для фарфора, слишком благородна для слоновой кости, более жива и прозрачна, чем родниковая вода. Хармон ожидал, что леди Иона окажется красива... но теперь не знал, красива ли она: те мерила, которыми он привык оценивать девиц, оказались совершенно непригодны. Она была... нездешней, вот какой. Не в этом мире сработанной, не по нашим меркам. Назвать леди Иону красивой - все равно, что сказать: "Этот ветер весит три фунта".
   ...После знакомства с хозяйкой дома, Хармон вручил подарки. Он чувствовал, насколько они ничтожны, но все же сунул в руки леди Ионе, вымучив какие-то подобающие случаю слова. Принцесса улыбнулась - у нее были очень подвижные губы - и сказала:
   - В ваших дарах так много Юга! Все, что приезжает к нам, по пути пропитывается Севером, и это обидно... Но не ваш платок.
   Она взмахнула пестрым шелковым лоскутом, любуясь, и повязала на левую руку чуть ниже локтя. Вообще-то, это был шейный платок, но торговец не решился ее поправить: на тонкой руке леди Ионы шелк смотрелся сказочно. Шоколадом она угостила графа Виттора, и тот поморщился: "Горький...". Глаза принцессы тут же сверкнули: "О, горький!" - и она сунула в рот сразу две конфеты.
   За столом леди Иона сидела по левую руку от мужа. Она почти не ела, и Хармона это почему-то не удивляло. Принцесса обратилась к торговцу несколько раз. Спросила, бывал ли он в Первой Зиме; затем - откуда он родом и как пахнет его родной дом, и на какой цвет похожа его родная земля; после сказала:
   - Хармон, когда снова будете здесь, прошу вас, привезите южную птицу!
   - Какую именно, ваша светлость?.. - спросил торговец и принялся описывать всех южных птиц, каких знал. Леди Иона прервала его:
   - Нет-нет, выберите вы. Привезите мне птицу с южной душою... я уверена, вы почувствуете.
   Но вскоре она забыла о его существовании. Взгляд Ионы перескользнул на людей в нижней части залы, после - на что-то за окном, и ее улыбка дала понять, что мысли принцессы уже очень далеко от этой трапезы и этого дома.
   Граф Виттор обожал ее - это виделось в каждом его взгляде, брошенном украдкой в сторону жены, в трепетной бережливости, с которою он трогал Иону за локоть, предлагая вино или кушанье. "Тьма всемогущая, сколько же он заплатил за нее?.." - подумал в какой-то миг Хармон и не смог вообразить себе ответ. Наверное, больше, чем стоит иной город со всеми населяющими его барышнями, их мужьями и детьми... Да уж. Если впоследствии кто-то любопытный, вроде отца Давида, спросит Хармона, отчего тому было неловко на обеде у графа, торговец сможет ответить вполне ясно.
   Виттор Шейланд тем временем снова заговорил с гостем:
   - Ваш рыцарь выглядит весьма внушительно. Чувствуется человек умелый и благородный. Не представите ли его мне?
   Как раз в это время Джоакин, отмеченный графским вниманием, втолковывал что-то сидящему возле него воину - судя по жестам, давал урок фехтования одноручным мечом. Хармона передернуло.
   - Мой человек - не рыцарь, и, боюсь, он не достоин знакомства с вашей милостью.
   Граф Виттор улыбнулся:
   - Иными словами, он не так скромен, как вы, и не удержит язык за зубами?
   - Боюсь, что так, милорд.
   - Будьте к нему снисходительны. По мне, болтливые люди не так уж плохи - ты всегда знаешь, чего от них ждать.
   - Ваша правда, - согласился Хармон. В глазах белолицего графа мелькнула этакая лукавинка, и торговец добавил: - Вот только...
   - Что же?
   - Я стараюсь помалкивать, ваша милость, но мне думается, вы все равно прекрасно знаете, чего от меня ждать.
   Граф Виттор пожал плечами:
   - А как еще можно вести дела?
   Он отправил в рот последний кусочек десерта и отодвинул тарелку.
   - Кстати, о делах. Давайте перейдем к ним, пока вы совсем не истомились в ожидании.
   Хармон поднялся из-за стола. Граф также встал и указал на дверь, ведущую вглубь дома. Прежде, чем уйти, осторожно тронул жену за плечо:
   - Душенька, меня ждут заботы. Вернусь к тебе скоро.
   - О... - сказала леди Иона, неопределенно взмахнув рукой. Ломкое запястье, изящные длинные пальцы - куда там фарфору или слоновой кости!
  
   * * *
   Джоакин Ив Ханна пировал в общей зале с воинами графа Шейланда, и его мысли были неспокойны. Глупы те, считал Джоакин, для кого застолье - просто повод напиться. Трапеза с незнакомыми людьми - это, прежде всего, возможность. В особенности, если тебе довелось оказаться за одним столом с рыцарями. Когда люди сыты и хмельны, они становятся охочи до разговоров, даже самые суровые и молчаливые воины. Говори с ними и слушай их. Узнай о том, что творится в их земле, - не идет ли где какая война, не собирает ли войско сюзерен, не требуются ли ему мечи? Послушай истории и сплетни - среди них бывают такие, которые полезно узнать. Запомни громкие имена: если какой-нибудь рыцарь прославился в боях или выиграл турнир, полезно знать его имя и герб. Если кто проявил себя трусом или подлецом, неплохо запомнить и его - мало ли с кем судьба сведет. Наконец, всегда есть возможность рассмотреть амуницию сотрапезников, расспросить о достоинствах того или другого вида оружия, глядишь, и узнать пару новых приемов. Так что, войдя в трапезную залу и увидев за столами три дюжины графских воинов, Джоакин исполнился предвкушения настоящей, мужской беседы, которой так не хватало ему в обозе торговца. Однако вскоре его мысли обратились к иному предмету.
   Предмет звался леди Ионой Софией Джессикой рода Светлой Агаты. Увидев ее, Джоакин быстро понял, что никто другой в этой зале не стоит его мыслей. Милашка Полли, на правах служанки, обедала в кухне вместе с чернью. Пожалуй, это и к лучшему, что здесь ее не было. Да, точно, к лучшему.
   Поверх кубка, мимо щетинистой щеки соседа, над блюдом с коричневым поросенком на вертеле, Джоакин то и дело косил взгляд на господский стол. Высокая, тонкая, волосы - вороново перо, глаза - темны, как смола. Леди Иона Ориджин - даже имя ее наполнено благородством! То есть, конечно, теперь - Иона Шейланд... но в мыслях Джоакина никак не липло к ней это туманно-безликое "Шейланд". Иона Ориджин - так правильно. Произносишь мысленно - и возникают в воображении бесчисленные поколения доблестных воинов Севера: тех, что возвели императора на трон во времена Багряной Смуты, тех, что спасали Империю от кочевников в Лошадиную войну, тех, что два века держали в покорности и страхе весь запад государства. Взгляд поверх кубка - и видишь хрупкую девушку, изящную, как цветок. И знаешь: она - наследница непобедимых северян, вся стальная мощь Ориджинов стоит за ее плечами! Этот контраст никак не давал Джоакину покоя.
   Нет, конечно, чертов торговец прав: не стоит пялиться на нее. Иона - замужняя дама, и граф не потерпит, чтобы на нее пялились. Но ведь, по правде, Джоакин ничего этакого и не хотел... Не хотел? Нет, не хотел, это точно. Он понимал безнадежность своих мыслей об Ионе. С трудом, но втолковал себе все же, вбил в голову: эта красавица - не для тебя, надеяться нечего.
   Ну, а если просто поговорить с нею? Попасть на глаза, отличиться как-то, сделать так, чтобы Иона сама с ним заговорила. Без каких-нибудь дальних планов, ничего такого. Просто услышать ее голос. Просто назвать ей свое имя... А что, если запомнит? Пройдут годы, и на каком-нибудь турнире леди Иона увидит его и узнает, бросит с трибуны цветок...
   А что, - думал Джоакин дальше, - если случится потасовка? Вот сейчас, в трапезной зале. Кто-то ляпнет какую-нибудь пошлость, а он, Джоакин, скажет: "Попридержи язык, когда рядом миледи!" И, конечно, случится поединок. Джоакин покажет себя, а после Иона спросит его имя и скажет: "Вы хорошо сражались, Джоакин Ив Ханна". Это она скажет - дочь герцога Ориджина, выросшая среди кайров, видавшая сотни поединков на своем веку! "Вы хорошо сражались, Джоакин" - это она мне скажет!
   Кто-то из графских воинов заговорил с Джоакином, и он что-то ответил. Воин рассказал какую-то историю, все посмеялись, Джоакин не расслышал ни слова. Другой помянул некоего рыцаря из Поречья, ему перемыли кости, сошлись на мнении, что этот самый рыцарь - скотина, каких мало. Джоакин не запомнил имени. Зашла речь об оружии, кто-то вытащил свой новый меч - похвастаться. Сосед взял поглядеть, встал из-за стола, сделал несколько взмахов, взвесил клинок на пальцах, похвалил баланс. Хозяин меча сказал: еще бы, ведь это - работа такого-то мастера оттуда-то. Джоакин пропустил мимо ушей имя оружейника и название города. Потом зашла речь о драке, что недавно случилась. В ней кому-то оттяпали руку. Рассказчик говорил: безрукий сам виноват, он до крайности скверно парировал рубящие. Спросили: как - скверно? Рассказчик показал. Все согласились: это глупость, нужно - вот так. А еще лучше, вот этак, - сказал кто-то из рыцарей. Я, - сказал он, - в Первой Зиме видел, движение вот так идет, получаешь дополнительное преимущество при контратаке. Ну-ка, покажи, - попросили его. Он показал, затем повторно. Джоакин не рассмотрел.
   Кто-то обратился и к самому Джоакину, спросил: видал ли он какие-нибудь стычки, пока путешествовал с торговцем? Гы-гы, - хохотнул кто-то при слове "торговец". Джоакин не обратил внимания на смешок. Он думал: перья в волосах. В черные, как сама тьма, волосы леди Ионы вплетены яркие перья птиц. Что нужно сделать, чтобы она подарила ему одно из них? Сказала бы: "Возьмите, Джоакин, на память обо мне". Он бы ответил: "Я никогда не забуду вас, Северная Принцесса!" Он бы не сказал положенное "миледи", а именно вот так, с вольностью: "Северная Принцесса". Тогда она улыбнулась бы ему.
   Думая об этом, Джоакин умудрился в то же время пересказать сотрапезникам драку с лесными разбойниками. Он даже показал движение, которым обезоружил противника, однако впечатления на слушателей не произвел. Видимо, из-за мыслей об Ионе не сумел рассказать, как следует...
   И тут граф Шейланд вместе с Хармоном встали из-за господского стола. Граф наклонился к жене и что-то шепнул, положив руку ей на плечо. Пальцы лорда - Джоакин хорошо разглядел - коснулись голой ключицы леди Ионы. Вот же!.. Затем граф и торговец ушли. А леди Иона осталась - она пила, обхватив кубок обеими ладонями, и мечтательно глядела в окно.
   Тогда Джоакин поднялся со скамьи. Он понятия не имел, что намерен делать. Подойти и заговорить с графиней - неслыханная дерзость, вряд ли он может позволить себе такое. Но вот просто пройти перед господским столом, подсунуться под ее взгляд, а там, глядишь, как-то все повернется... Он пошел к помосту, и, действительно, дело повернулось неожиданным образом. Спустя три шага, Джоакин задел ногой меч графского рыцаря - тот самый меч, новехонький, выкованный славным мастером. Клинок грохотнул на пол. Хозяин поднял его и сказал Джоакину грубо, но довольно беззлобно:
   - Смотри, куда ходули ставишь, купеческий стражник.
   Джоакин мог сказать на это: "Простите", - и дело бы кончилось. Или даже ничего не сказать, а просто пойти дальше - и то сошло бы. Но леди Иона повернулась на звук металла о камень и смотрела прямо на Джоакина, и он сказал:
   - А ты за языком следи.
   Рыцарь в недоумении поднял брови:
   - Что же ты хочешь этим сказать? Я тебя вроде и расслышал, но чуть не понял.
   - Это потому, - сказал Джоакин, - что ты не только груб, но и пьян.
   Рыцарь поднялся со скамьи, а с ним вместе и двое его соседей.
   - Ты посмотри, какой нахальный щенок! - сказал рыцарь с неприятным злым задором. - Проучим его, а?
   Джоакин взялся за эфес, чувствуя на себе темноглазый взгляд леди Ионы.
   - Я к вашим услугам, сир.
   Хозяин нового меча уставился на него:
   - Ты, никак, на поединок напрашиваешься? Неужели ты - рыцарь?
   - Нет, сир, - процедил Джоакин.
   - Тогда какого черта ты думаешь, что я стану пачкать клинок о такую шваль, как ты?
   Джоакин опешил:
   - Что-что?..
   - Не дорос ты, вот что. Поединок с рыцарем - это честь, и ты ее не заслужил. С такими, как ты, иначе поступают. Возьмите-ка его, парни.
   Двое графских воинов надвинулись на Джоакина и схватили за руки. Он попробовал отбиваться, пнул одного в бедро, вырвался из хватки второго. Но тут хозяин меча врезал ему кулаком под ребра и вышиб дух. Джоакин согнулся, беспомощно хватая ртом воздух, а трое шейландцев поволокли его вдоль залы. Распахнули дверь, швырнули во двор, на землю, вымощенную булыжниками. Джоакин рванулся, пытаясь подняться и выхватить меч, но рыцарь налетел на него и пнул сапогом в лицо. Подоспели двое остальных. Джоакин скорчился на мостовой, пытаясь защитить руками голову, а трое неторопливо и с удовольствием избивали его. Целили в живот и по ребрам, Джоакин задыхался и стонал, в глазах краснело. От удара в голень он взвыл. Кто-то припечатал его головой о камни, и Джоакин чуть не лишился сознания. Затем, внезапно, все кончилось.
   - Прекратите! - раздался девичий голос. - Прекратите и убирайтесь прочь!
   Воины повиновались и отступили.
   - Прочь! - повторила девушка. Судя по звуку шагов, они подчинились приказу.
   Джоакин убрал руки от лица. Над ним склонилась леди Иона София Джессика.
   - Вам нужна помощь?
   Джоакин потрогал языком зубы - вроде, на месте. Ощупал ребра - болят, но могло быть и хуже. Обида и унижение ранили намного глубже, но разве с этим лекарь поможет?..
   - Не нужна, миледи.
   Он попытался встать, перед глазами покраснело и расплылось. Джоакин вновь оказался на земле, у ног леди Ионы.
   - Как вас зовут?
   Назвать свое имя, лежа в грязи - что может быть хуже?! "Я запомню вас, Джоакин, как избитого страдальца". Однако, деваться некуда.
   - Джоакин Ив Ханна, миледи.
   - Зачем вы устроили это, Джоакин Ив Ханна?
   - Простите, миледи?..
   - Зачем вы начали драку? - леди Иона укоризненно покачала головой. - Вы хотели меня впечатлить? Это скверно, этого не нужно. Такого я навидалась вдоволь в Первой Зиме. Вовсе не забавно и не радостно, когда люди рубят друг друга. Неужели думаете, что забавно?
   - Нет, миледи.
   - Вас могли убить. С тех пор, как покинула Ориджин, я не видела ни одной смерти. Уже целый месяц. Я радуюсь этому. Ваша смерть меня бы очень огорчила.
   - Простите, миледи.
   - Мой добрый брат никогда не обнажал клинка в мою честь, и я так благодарна ему за это!.. Глаза Ионы на миг сделались печальными. Затем она провела ладонями по лицу Джоакина, взяла за подбородок, надавила на скулы. Нечто было в этом от тех движений, при помощи которых конюх осматривает зубы лошади.
   - Ваши челюсти целы, хорошо. Запомните, Джоакин Ив Ханна: никогда не устраивайте поединков ради девушки. Быть причиной смерти - весьма неприятное чувство. Возможно, оно незнакомо вам. Поверьте на слово.
   Затем леди Иона поднялась и ушла. Джоакин думал до этого: ничто не может быть хуже, чем валяться униженным в ногах у прекрасной дамы. Теперь убедился: есть кое-что похуже. Когда девушка равнодушно уходит, оставив тебя лежать на булыжниках.
   Горечь и обида переполнили его. Своей снисходительной укоризной, а пуще того - безразличием, леди Иона подчеркнула бескрайнюю пропасть между собой и Джоакином. Хуже всего, что она проделала это совершенно естественно. Графиня не пыталась казаться выше Джоакина - она была выше его, и знала это так же верно, как собственное имя. С липкой досадой в животе молодой воин понял, что Иона не запомнит его даже как избитого страдальца. Он вылетел из головы принцессы, едва та отвернулась. Он слишком зауряден, чтобы занять в ее мыслях хоть какое-то, самое крохотное место. Джоакин не смог простить Ионе ее превосходства.
   Он поставил за цель не думать о ней, и спустя недолгое время достиг успеха. Он обладал дивной и ценной способностью: быстро выбрасывать из головы любую память о своих унижениях.
   Когда вечером Полли спросила, как же ему понравилась Северная Принцесса, Джоакин ответил:
   - Ее происхождение не позволяет мне сказать о ней плохо.
   Полли улыбнулась - видимо, от этих слов она подумала, что леди Иона уродлива. Вечером и утром, и следующим вечером Полли готовила ему припарки и ласково поглаживала синяки, прежде, чем приложить к ним влажную тряпицу.
  
   * * *
   Граф Виттор Шейланд ввел Хармона Паулу в свой кабинет, усадил в кресло, а сам расположился по другую сторону стола. Некоторое время он внимательно рассматривал гостя - так, словно увидал его впервые. Хармон не отвел взгляда. Белая кожа графа и каштановые вьющиеся волосы были словно маской: эти яркие приметы приковывали к себе внимание и не давали различить остальное. Сейчас торговец всмотрелся в лицо феодала и сумел увидеть больше. Тонкая верхняя губа, слегка поддернутая, склонная к ироничной усмешке; открытые честные глаза, но с лукавыми морщинками в уголках. Граф умен и привык видеть людей насквозь. Привык управлять ими не с холодной надменностью первородного, а с веселым огоньком в глазах, с очаровательной добродушной улыбкой. Хармон и сам умел заглядывать в человеческое нутро, и, если надо, запускать туда руки. Так что же, кто кого?..
   - Скажите, Хармон, - прервал молчание граф, - со слов моего верного Гарольда я понял так, что вы давно в своем деле?
   - Без малого двадцать лет, ваша милость.
   - И путешествуете разными дорогами, бываете во всех концах Полари?
   - Не во всех, милорд. Есть маршрут, к которому я привык. Им и путешествую.
   - Из года в год?
   - Верно.
   Щупает меня, - без труда понял Хармон. Хочет выяснить, из чего я скроен, чем дышу. На такие вопросы отвечать легко: нужно быстро, уверенно, и при этом - не глупо, говорить чуть больше, чем ожидают услышать.
   - И я не ошибусь, если скажу, что выбранный вами маршрут - как раз тот, что приносит наилучшую прибыль?
   - Не ошибетесь, милорд. Но дело не только в прибыли.
   - В чем же еще?
   - Раз в четыре-пять месяцев я проезжаю одни и те же замки, города. В них живут люди, что издавна знают меня, а я знаю их. Знаю, что предложить им, часто они и сами просят, заказы делают.
   - Имена ваших покупателей - не секрет?
   - Нет, ваша милость, - Хармон назвал нескольких баронов и знатных мещан.
   - Эти люди уважают вас?
   - Они так говорят.
   Пустое бахвальство - ни к чему. Уверенность часто скромна.
   - Говорят, что уважают? Есть причины сомневаться в их словах?
   - Полагаю, милорд, больше, чем меня, они уважают постоянство. Раз за разом к ним приезжает один и тот же купец, привозит нужные товары, просит постоянную цену... - Вверни пример из жизни, граф и сам примеры любит. - Вот, допустим, семья излучинского бургомистра в Северной Короне. Там четыре девочки, зимою они мерзнут и пьют много горячего чаю. Я привожу им в октябре шесть фунтов, к марту весь чай выходит, а тут как раз снова Хармон-торговец с пополнением. Позапрошлым октябрем бургомистр решил сэкономить и купил лишь пять фунтов. Я не настаивал: покупатели не любят, когда давишь. Прибыл в марте - девочки чуть мне на шею не бросились, а отец говорит: "Чай, что вы осенью привезли, давно вышел! Отчего же вы нас так подводите, любезный Хармон? Мы уж думали сами отправиться на закупки - да оказалось, понятия не имеем, откуда этот чай приходит! Ведь мы уже семь лет как с вами..." Купил на этот раз с запасом и не торговался.
   Граф начал улыбаться еще на середине истории - заранее угадал, куда придет рассказ. Умен, это точно.
   - Хороший пример, сударь. Да, людям не по душе, когда что-то меняется. Даже если они сами к тому подталкивают - потом все равно вряд ли порадуются переменам.
   - И ваша милость их не любит? Перемены-то, - рискнул спросить Хармон.
   - А я чем лучше? Знаете, ведь я - обычный человек, пусть и граф. Мой прадед был торговцем, как вы, с той лишь разницей, что у вас - телеги, а у него - лодки. Мой отец стал феодалом, и знаете, что он говорил? У лордов много странностей, так он говорил. Мечами любят махать почем зря, нос задирают, обидчивы не в меру, больше слушают себя, чем собеседника. Все это в итоге портит жизнь им самим, но это еще терпимо. А знаешь, сын, что не терпимо?
   Граф Виттор сделал паузу, и Хармон подыграл ему:
   - Что, отец?
   - Лорды не любят считать. Вот это - непростительная странность. Ты, сын, станешь графом в свое время. Полюбишь звук собственного голоса, задерешь нос, отрастишь гордыню - скверно, но с этим жить можно. А вот если разучишься считать - тогда я к тебе со Звезды спущусь и всыплю как следует, чтобы помнил, чей ты сын. Так мне сказал отец.
   В этот раз Хармон улыбнулся с пониманием. Несомненно, граф говорит именно то, что вызовет у меня симпатию. Я теперь должен подумать: "Да это - свой парень, хоть и граф! Тоже денежки любит, как и я; тоже купеческого рода!" Я бы так и подумал, тем более, что говорит он правду, да только одно неясно: зачем? Зачем графу спускаться к торговцу?
   - Я понял мысль вашей милости так, что перемены - они, как правило, к худшему. Но могут быть и к выгоде, если хорошо наперед рассчитаны. Тот, кто умеет считать, может позволить себе перемены, а кто не умеет, тот цепляется за старое.
   - В самую точку, Хармон. Жаль, вы не были знакомы с моим отцом - он обнял бы вас при этих словах.
   Граф умолк, словно ожидая от торговца какого-то ответа.
   - Вы мне льстите, милорд, - сказал Хармон.
   Виттор улыбнулся, но продолжил молчать.
   - Рельсовые дороги, милорд?.. - осторожно спросил торговец.
   Граф улыбнулся шире:
   - Поясните-ка, сударь.
   - Я давеча слышал, что владыка Адриан имеет целью скрепить всю Империю рельсами с юга на север и с запада на восток. Это огромная перемена, верно? Я также слыхал, ваша милость, что вы горячо поддержали затею его величества. И вот, я подумал: стало быть, вы, милорд, хорошо просчитали сию перемену. А скромный Хармон-торговец, возможно, является одной из циферок в этом расчете.
   Виттор Шейланд подмигнул ему:
   - Умно, весьма. Даже попади вы в яблочко с первого выстрела, я сказал бы, что вы промахнулись. Исключительно чтобы дать себе удовольствие послушать еще одно ваше предположение. Но, к счастью, вы промазали. Давайте вторую стрелу, любезный.
   Хармон склонил голову. Вот, значит, как обернулось! Ловок благородный черт! Все-таки выкрутил так, что это он мне делает испытание, а не я - ему. Ну, что же, теперь не отступишь.
   - Леди Иона, - сказал торговец, - чудесное творение богов. Я не силен в поэтических выражениях, скажу просто: такая барышня, как она, может сделать счастливым любого. За обедом я искренне радовался, увидав, как вы счастливы рядом с нею. А ведь брак - это большая перемена в жизни, и вдруг я подумал...
   Зрачки Виттора слегка сузились - буквально на волос. Хармон осекся и сглотнул. Едва не въехал телегой в горшечную лавку!
   - Идите до конца, - велел граф.
   Соскочить на другое? Не выйдет, слишком прозорлив чертяка, заметит подмену.
   - Перемена, ваша милость, - нехотя повел дальше торговец. - Я лишь подумал: может ли быть так, что вы поступили по велению влюбленного сердца... И не до конца рассчитали перемену, вот я о чем. Любовь - ведь она порою толкает...
   - Она порою, это да, - граф улыбнулся, и у Хармона отлегло от сердца. - Полагаете, я совершил некую глупость, и нуждаюсь в помощи, чтобы ее уладить?
   - Надеюсь, что я ошибся, ваша милость.
   - Вы ошиблись, Хармон. Вторая стрела также ушла мимо. Понимаете ли, упомянув перемену, я имел в виду перемену в вашей жизни, а не в моей.
   - В моей жизни, милорд? Какую перемену?
   - Ту, что, возможно, произойдет сегодня. Я хочу предложить вам продать для меня один товар - того сорта, какими вы прежде не торговали.
   Хармон прокрутил в мыслях несколько товаров, с какими он прежде не имел дела, и какие стоили бы подобных предисловий. Титул? Ленное владение? Брачный договор? Пленник? Ни один из вариантов не пришелся ему по нутру. Все это лордские игры - те самые, в которые вступаешь с надеждами на большой куш, а заканчиваешь с петлей на шее.
   - Какой товар, милорд?
   - Хочу предупредить вас, Хармон, - сказал Виттор, задушевно улыбаясь. - Товар весьма необычен и редок, он обладает особенными свойствами. Когда вы ознакомитесь с ним... Знаете, осмотрительно с моей стороны было бы лишить вас права на отказ. Понимаете, о чем я?
   Хармон сглотнул, и снова. В горле пересохло.
   - Да, милорд.
   - Однако, я не хочу давить на вас таким образом. Вы взглянете на товар и сохраните право отказаться от сделки, и сможете, отказавшись, выйти из этой комнаты на своих двоих. Но, любезный Хармон-торговец, я запрещаю вам говорить кому-либо о нашей сделке. Словом лорда я велю вам держать язык за зубами, независимо от вашего решения. Понимаете, что это означает?
   - Хорошо понимаю.
   - Что ж, тогда приступим, - граф Виттор дернул за шнур, висящий на стене. Где-то вдалеке глухо звякнул колокольчик.
   Внезапно Хармон догадался, что за товар ему будет предложен. Инструмент для шантажа, вот что! Граф Виттор хочет надавить на кого-то, вынудить к повиновению. У него есть нечто веское против того человека: неосторожное письмо или печать на поддельной грамоте, или чье-то свидетельство о тяжком преступлении. Эту штуку он и хочет поручить мне. Дело дрянь. Ну и дрянь!
   Раскрылась дверь, секретарь графа внес и поставил на стол дорогую шкатулку, безмолвно покинул комнату. Сняв с пояса крохотный ключик, Виттор Шейланд отпер шкатулку и передвинул ее ближе к Хармону.
   Паскудство, думал торговец. Я открою шкатулку, и внутри будет свиток. Я прочту его, это окажется орудие против кого-нибудь из очень влиятельных людей. Возможно, против Дома Нортвуд, что издавна не мирит с Шейландами. Или против герцога Айдена Альмера - конкурента графа Виттора, второго "соратника императора". А после, спустя не столь уж долгое время, Хармон-торговец будет кормить собою крыс в подземелье родового замка Нортвудов... или Альмер, велика ли разница? Потому граф и не послал с поручением одного из своих рыцарей, а призвал едва знакомого купчину: не жалко в расход пустить!
   Хорошо хоть, граф разрешил мне отказаться. Но не очередная ли это проверка? Не дал ли он мне видимость свободы лишь для того, чтобы посмотреть, какой выбор сделаю? А если мой выбор его не устроит... Тьма, тьма!
   - Открывайте уже! - поторопил его граф. - В ней - не ядовитая змея, уверяю вас!
   С тяжелым сердцем Хармон придвинул шкатулку, положил ладонь на крышку и открыл.
   Внутри был не свиток. Там лежал...
   Торговец Хармон Паула разучился дышать.
   Неужели?!
   О, боги!
   Там лежал...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   11-13 мая 1774 от Сошествия
   Мягкие Поля (около 300 миль от
   северо-восточной границы империи Полари)
  
  
   Отряд северян вынужден был задержаться на островке среди болот.
   Ливень напитал Мягкие Поля, и под травяным настилом образовался слой чистой воды, а она менее плотна, чем болотная жижа. Сеть потеряла часть прочности и не будет достаточно надежна, пока чистая вода не перемешается с грязью. Решено было провести день на островке, и, сказать по правде, Эрвина это ни капли не расстроило. После давешних приключений болело все, а ноги - сильнее, чем все прочие части тела, вместе взятые. Эрвин совершил смелую вылазку к луже на расстояние двадцати шагов от шатра, чтобы кое-как отмыться; за время марш-броска до лужи не на шутку устал и предпочел остаток дня неподвижно пролежать на берегу.
   Глядел на болото - оно выглядело таким умильно безмятежным под своим изумрудным покрывалом. Юркими точками носились бегунцы, кружили на плоских крыльях несколько хищных птиц, да поодаль, на юге играла рябью черная вода в крупной полынье. Более ничто не нарушало спокойствия Мягких Полей. Странным образом гиблая болотная тишь навеивала Эрвину умиротворение.
   Лагерь жил своей жизнью. Часть греев чистили коней, другие искали топливо для костра. Зазвенело оружие, и Эрвин всполошился было, но убедился в том, что это всего лишь тренировка на затупленных мечах. Колемон рассказывал что-то кайрам, слуха Ориджина достигли обрывки:
   - ...видать, загнал его на болото другой клыкан, покрупнее. Клыканы меж собою свирепо бьются...
   Когда охотник умолк, говорить стал барон Филипп. Изложил, по своему обыкновению, скабрезную историю о некой уездной леди, которая на деле оказалась вовсе и не леди, а купчихой, зато уж какой страстной - не вырвешься! Филипп заигрался с нею, как тут уже вечер наступил, и ейный муж домой возвращается. Филипп едва успел схватить одежду да в окно вылезти, как тут купец заходит в спальню к жене. А окно-то на третьем этаже, барону прыгнуть боязко, он и висит под карнизом. И слышит, как купец жену спрашивает: "Отчего это у тебя окно раскрыто?" А она: "Так жарко же!" Он тогда: "А чего голышом сидишь?"
   Купчиха в ответ...
   Эрвин предположил два варианта развития событий, в равной степени банальные. Он обозначил их для себя вариантами А и Б, сделал ставку на А и проиграл - Филипп закончил историю развязкой Б. Кайры одобрительно хохотнули. Имперский наблюдатель все чаще предпочитал общество рыцарей, а не лорда: Эрвин кривил губы от Филипповых рассказов, а воины слушали с любопытством и делились в ответ собственным любовным опытом. Опыт этот зачастую был бесхитростен и груб, к большому удовольствию Филиппа. Вот сейчас, например, кайры Доннел и Освальд принялись рассказывать о том, как знатно они развлеклись в порту Севен-Фит, когда после месячной осады взяли его штурмом.
  
   Механик Луис Мария осторожно приблизился к Эрвину:
   - Не помешаю, милорд, если я тут, около вас посижу?
   Эрвин пожал плечами и разрешил.
   Механик присел на торчащий из земли ивовый корень. Луис выглядел удрученно, на его подбородке краснела свежая ссадина.
   - Это что?
   - Ничего особенного, милорд. По неуклюжести своей споткнулся и упал.
   Ну да, конечно.
   Воинская жизнь была бы кромешной скукой, если бы не милые маленькие развлечения. Солдаты любят весело пошутить над кем-нибудь. Если человек не засмеется, а, скажем, рассвирепеет и полезет в драку - тем забавнее. А если обидится, расстроится - совсем чудесно, надолго будет пища для насмешек. На роль жертвы лучше всего подойдет человек хилый, беззащитный и ранимый. В составе эксплорады таковым являлся Луис Мария.
   В Замшевом лесу, после отбытия из Спота, механик сделался мишенью для череды прелестных шуточек. Сперва кто-то подсыпал колючек под седло Луису, и осел свирепо скинул блондина наземь. На беду, тот не сразу уразумел причину. Провел долгие переговоры с осликом, призвал его быть хорошим мальчиком и вновь попытался сесть верхом. Серый Мохнатик вторично швырнул Луиса на грунт. Отряд покатывался со смеху. Лишь после третьего падения жертва догадалась заглянуть под седло.
   Затем Луис потерял свой листок со стихотворением. Перерыл свои вещи, побродил по лагерю и, в конце концов, нашел листок под деревом - смятый, мокрый и подозрительно желтый. За ужином механик угрюмо молчал, а воины нет-нет да и бросали какую-нибудь строку из стиха - кто что запомнил. Конечно, все наиболее сентиментальные слова греи заменяли пошлостями.
   - Вы бы видели, милорд, - позже рассказывал Эрвину Томми, - у Луиса глазенки стали влажные, что у коровы. И язык проглотил. Пытается сказать, а выходит только мычание. Сглотнет, помычит - и дальше молчит. Ну, точно, корова! Жаль, вы не видели.
   А однажды, укладываясь спать, Луис развернул одеяло и обнаружил внутри нечто такое, от чего с воплем вылетел из шатра. То был дохлый барсук, порядком подгнивший.
   О предыдущих случаях Эрвин знал понаслышке, последнему стал свидетелем сам. Испуганный крик Луиса привлек его внимание, он подошел посмотреть, в чем дело. Эрвин подозвал Теобарта и спросил, считает ли капитан нормальными такие события.
   - Обычное дело, милорд, - ответил кайр. - Воинам скучно, вот они и забавляются.
   - Разве это не нарушение дисциплины?
   - Это простительные шалости, милорд. Люди станут роптать, если не позволять им даже такой ерунды. А тому, над кем шутят, это только идет на пользу: пускай учится хладнокровию.
   Луис никому не жаловался и старался мужественно переносить издевательства. Это было правильно - сохрани он бесстрастность, от него отстали бы. Вот только у него не слишком получалось. Глаза Луиса и вправду были на мокром месте и от обиды начинали влажно блестеть. Это слишком забавляло воинов, чтобы те могли отказать себе в удовольствии. Вскоре Луис стал замкнут, избегал разговоров, и, изнывая от одиночества, то и дело старался оказаться где-нибудь около Эрвина. Молодой лорд виделся ему, наверное, единственным человечным существом в отряде.
   По хорошему, Ориджину стоило бы холодно осадить механика. Луис - простолюдин, ему не место возле герцогского сына. Не Луиса следовало приблизить, а барона Филиппа, капитана Теобарта, знатных кайров - хотя бы, того же Джемиса. Но Эрвин пожалел механика. Луис был так по-детски беззащитен, наивен, трогательно добр. Он любил животных, души не чаял в своей леди... и он точно понравился бы Ионе.
   Сейчас он сел возле лорда, пожевал губу, силясь найти тему для разговора, и завел речь о погоде. Будет ли дождь? Вот Кид говорит, что не будет, но Луис боится, что вечером снова польет, и завтра снова придется сидеть на островке... А сидеть - одно уныние. Идти по болоту - тоже не очень-то, но все-таки...
   Одна идея посетила Эрвина, и он сказал:
   - Луис, не хотите ли вернуться домой?
   - В каком смысле, милорд? - удивился механик.
   - Я имею в виду, прямо сейчас. Хотите отправиться обратно, в Первую Зиму? Я дал бы вам одного из следопытов, вы добрались бы вместе до Спота, а там дождались торговой шхуны.
   - Но, милорд! Как же!.. Ведь дело-то не закончено! Нет, я не могу!..
   Эрвин взмахнул рукой, широким жестом охватил болото.
   - Какое дело, Луис?.. Карта маршрута рельсовой дороги? Очнитесь и посмотрите трезво. Здесь никогда не будет дороги. Кто станет прокладывать рельсы сквозь трясину!
   Луис нахмурился, проговорил тихо и с обидой:
   - Отчего же, милорд... Можно осушить топь... Или набить свай вдоль отмели, поднять рельсы над водой...
   Эрвин молча смотрел на него.
   - Да, наверное, вы правы, милорд... - вздохнул Луис. - Проложить рельсы будет жутко дорого и сложно...
   - И, главное, совершенно бессмысленно. Ведь никто и никогда не захочет жить там, за болотами.
   - Да, милорд...
   - Так что же, вернетесь? Я передал бы с вами пару писем.
   - Но, милорд, а как же искровый цех на Реке? Мое дело - не только рельсовая дорога. Я должен отметить место для плотины!
   - С этим я справлюсь, Луис. Я ничего не смыслю в рельсовых стройках, но кое-что знаю о плотинах.
   В Университете Фаунтерры искровую инженерию преподавали всем студентам дворянского сословия. Как и военное искусство, она считалась благородным знанием, необходимым аристократу.
   - Милорд... - промямлил Луис. Он выглядел опечаленным и как будто искал аргументов, чтобы отказаться. - Но, милорд, а как же...
   - Деньги? Я заплачу, сколько причитается. Я же вижу, что вам не место здесь. Вы сбережете и душевное, и телесное здоровье, если пуститесь в обратный путь.
   - Это так милосердно с вашей стороны...
   Вопреки словам, на лице Луиса проступила грусть.
   - Я не приказываю, а лишь предлагаю, - уточнил Эрвин. - Хотите - можете продолжить путешествие вместе с нами.
   - Да?.. - Луис просиял от радости. - Благодарю вас! Я останусь в отряде, милорд! Понимаете, моя леди... она ни за что не поймет, если я отступлю перед трудностями и сбегу. Я не смогу тогда посмотреть ей в глаза. Моей леди нужен настоящий мужчина - смелый, упорный. Ведь вы понимаете, милорд?
   - Отлично понимаю, - кивнул Эрвин. - Что ж, оставайтесь, коли желаете.
   Луис даже дернулся, чтобы обнять лорда, но в последний миг сдержался.
   - Вы так великодушны! Не знаю, как и благодарить вас!
   Эрвин не смог понять, что же так обрадовало механика: возможность сбежать в любой момент, или перспектива проявить себя героем (по крайней мере, героически рассказать любимой о своих приключениях), или право выбора. Забавно: сам Эрвин был лишен всех этих удовольствий. Отец не оставил ему права выбора, гордость не позволила бы ему сбежать, а что до рассказа о подвигах, то Эрвин не видел в своих приключениях ничего героического. Эксплорада представлялось ему не геройским эпосом, а нелепой трагикомедией.
   Механик как будто прочел мысли Эрвина и спросил:
   - Скажите, милорд, а если бы у вас была возможность вернуться в Первую Зиму, вы бы воспользовались ею?
   Хм. Хороший вопрос. Если бы, скажем, в Споте Эрвин получил от отца письмо с предложением вернуться, то сразу же сел бы на корабль, не раздумывая. Однако теперь он не так был уверен в ответе. Прошло меньше месяца, но что-то поменялось. Это имело какое-то отношение к тем двум моментам вчерашнего дня - когда он спасал Дождя от клыкана, и когда провалился в трясину. Гордился ли он теми событиями? Нет, напротив, стыдился того, что именно его жеребец заартачился в неподходящую минуту, и что именно его нога угодила в крохотный разрыв сети. Тот же Луис ступал перед Эрвином - и прошел над дыркой, а лорд-неженка влез прямо в нее! Так что гордиться нечем. Хотел бы Эрвин повторить эти моменты? Ясно, нет. Кому захочется повторно искупаться в жидком навозе! Но все же, что-то было привлекательное и в случае с Дождем, и в падении в болото. Если так подумать, то было нечто и в тех минутах, когда они ждали лавины на Подоле Служанки. Это нечто не давало Эрвину ответить: "Конечно, я вернулся бы прямо сейчас!"
   Он сказал:
   - Вы, значит, слишком смелы и упорны, чтобы отступать перед трудностями, а меня спрашиваете, не сбежал бы я при случае? Чую подвох.
   - Простите, милорд, я вовсе не это... Я имею в виду, ведь у вас множество дел и в Первой Зиме и в столице. Наверное, там у вас дела поважнее, чем поход через болото, да?
   - Уже нет. Растаяли мои дела, - невесело ухмыльнулся Эрвин.
   - Растаяли?.. Это как, милорд? Сами сделались?
   Прошло полтора месяца. Если сейчас повернуть, потребуется еще полтора на возвращение. Он окажется в Первой Зиме к концу июня, а в Фаунтерре - как раз к летним играм. Все уже будет решено без него. Великие Дома устроят свои коалиции, сильнейшая из них заключит с императором брачный договор. Некая высокородная девица - скорее всего, Аланис Альмера - наденет корону государыни; ее союзники получат дары и привилегии, император - желанную поддержку в Палате. Герцогство Ориджин сохранит свое право на нищету, свое видное место на обочине жизни. Эрвин не сможет ничего исправить - отец не мог найти худшего времени, чтобы выслать его из империи!
   И вдруг его озарила мысль. Да столь яркая, что Эрвин схватился за голову.
   - Луис, вы не представляете, насколько вы правы!
   Да, он отбыл в путешествие, но перед тем заключил ряд договоров. Кто сказал, что они перестанут действовать?!
   Конечно, без его присмотра события в столице обернутся совсем не так, как хотелось бы Эрвину. Но и не так, как рассчитывал герцог Айден, вот в чем фокус! Эрвинова дипломатия необратимо изменила ход событий: ключевые фигуры теперь станут действовать иначе. Он бросил в воду огромный камень, и волны до сих пор бегут по поверхности.
   Интересно, а как теперь все повернется?
   Эрвин сжал виски, прищурился. Прекрасная задача для ума - лучше партии в стратемы. Попробуй-ка, будучи здесь, в Запределье, просчитать на месяцы вперед, как пойдут дела в столице. Предскажи наперед, какие новости ты услышишь в августе, когда вернешься.
   Кто станет императрицей?
   Какие силы окажутся на стороне Адриана, а какие пойдут против него?
   Случится ли мятеж?
   Начнется ли гражданская война?
  
   Луис что-то сказал, Эрвин не услышал.
   - Подождите, прошу вас. Дайте подумать.
   Чтобы расчет вышел точным, нужно вспомнить в подробностях каждое из своих соглашений. Как поведут себя те люди, кого включил Эрвин в свою тайную коалицию? Вот фактор, от которого очень многое зависит.
   Итак. Сперва была беседа с герцогом Айденом Альмера - в начале декабря. Эрвин выяснил условия договора Айдена с герцогом Ориджином, счел их крайне невыгодными и попытался изменить. Герцог Альмера отказался платить больше. Эрвин решил действовать.
   Что было потом?..
  
   Старому герцога Альмера, почившему перед Шутовским заговором, боги послали двоих сыновей. Младший - Айден - был спесив и надменен, как большинство агатовцев. Но, к тому же, хитер, дальновиден и весьма проницателен. Он с легкостью манипулировал няньками, повелевал отцовскими гвардейцами, а если хотел выпросить чего-нибудь у самого герцога, то и тут не испытывал никаких сложностей.
   Старший сын - Галлард - являл собою твердокаменную смесь из упрямства, самоуверенности и силы воли. Более всего обожал доказывать свою правоту и готов был сражаться за нее с кем угодно, невзирая на последствия. Он будто специально стремился настроить против себя всех обитателей замка Алеридан, и быстро преуспел в этом деле.
   Отец рассудил, что лучшим правителем герцогства станет младший сын, и, чтобы освободить ему путь, отправил Галларда в духовную семинарию. На диво, с этим решением Галлард не стал спорить: ему улыбались высокий сан священника и завидная роль истины в последней инстанции.
   Миновало два десятилетия. Айден унаследовал герцогство, и, в полном согласии с ожиданиями отца, проявил себя блестящим правителем. Снискал славу, раскрыв заговор; сделался советником и правой рукой императора Телуриана; добился для своей земли невиданных торговых льгот и права на постройку второй искровой плотины. Под властью Айдена герцогство Альмера стало богатейшей землей империи. Увенчать славу Айдена должен был брак его дочери с императором.
   Галлард тем временем полз вверх по церковной иерархии. Надеясь найти в брате союзника, Айден приложил титанические усилия и, сочетая подкуп, убеждения, шантаж и открытые угрозы, добился для Галларда мантии архиепископа Фаунтерры - приарха Праотеческой ветви Церкви. Галлард сумел кое-как найти общий язык с императором Телурианом, но вскоре старый владыка почил, и престол занял принц Адриан. На беду, молодой государь оказался реформатором. Рельсовые составы, говорящие провода, новые законы, сотрясающие устои державы, наконец, еретические эксперименты с Предметами - всего этого архиепископ Галлард переварить не смог. Адриан предпринял несколько попыток убедить его, но, поняв тщетность усилий, просто перешагнул священника и двинулся дальше к своим целям. Мало помалу, архиепископ сделался убежденным противником императора. Айден Альмера, не колеблясь, занял сторону владыки Адриана, чем заслужил холодную, с трудом скрываемую ненависть брата.
   Это чувство было первым козырем, который намеревался разыграть Эрвин София Джессика.
   - Ваша светлость, меня беспокоит один вопрос, и я хотел услышать мнение святого отца.
   - Я вам не советчик, молодой лорд. Лишь один человек имеет право требовать моих советов, и он никогда не прислушивается к ним.
   - Я не требую, ваша светлость, и не настаиваю, а смиренно прошу. Вы несравненно более сведущи в данном вопросе, чем кто-либо другой из святых отцов.
   - Что за вопрос?
   Глаза Галларда Альмера располагались в темных впадинах под густыми бровями, рот был сжат и изогнут вниз, на скулах выпирали желваки. Это было лицо человека, живущего в непрерывной суровой борьбе. Он назначил Эрвину встречу не в собственной резиденции и не в особняке Ориджинов, а в соборе Праотцов, у алтаря из черного мрамора - это тоже говорило о многом.
   Переубедить такого человека невозможно, Эрвин не питал на сей счет иллюзий. К счастью, требовалось лишь подтолкнуть приарха в ту сторону, в какую он, по расчетам Эрвина, уже склонялся сам.
   - Я думаю о братской любви, ваша светлость. Мне знакомы два брата из благородной семьи. Вопреки справедливости, их отец передал владение младшему брату, а старшего сделал священником. Младший брат избрал путь, неугодный богам. Он сделался советником могущественного сюзерена, и давал советы, которые благочестивый старший брат назвал бы ересью.
   Галлард Альмера скрипнул зубами.
   - Это насмешка?! Я не потерплю насмешек!
   - Ни в коем случае, ваша светлость! Я имел в виду семью, незнакомую вам. И мне не до насмешек. Старший брат - благородный и мудрый человек - находится в тяжких сомнениях. Я ищу способа помочь ему, но не уверен в своей задумке, и потому решил поделиться мыслями с вами.
   - Нет любви чище, чем любовь брата к брату или сестры к сестре. Нет уз крепче и надежнее, чем связи меж братьями и сестрами. Брат, береги и опекай брата, раздели с ним горе и радость, хлеб и кров, а при надобности отдай за него жизнь. Так сказано в Писании. Это лучший и единственный совет, что можно дать.
   - Ваша светлость, я сказал старшему брату именно это - конечно, более простыми словами. Он ответил, что любит младшего и никогда не причинит ему вреда, и я могу быть спокоен на сей счет. Но сомнения, что гложут старшего, несколько иные.
   - Какие же?
   - Дочь младшего брата, племянница моего друга. Она обещана в жены своему сюзерену - весьма и весьма могущественному лорду. Девушка воспитана отцом и, конечно, впитала его еретические взгляды. Став женой великого лорда, она поддержит его на пути ереси. Но если бы женой лорда сделалась другая девушка, более благочестивая, она могла бы сдержать его в лоне Церкви...
   - Узы брака священны и нерушимы.
   - Ваша светлость, брак еще не заключен, не было даже помолвки. Есть лишь устный договор. И вот старший брат - дядя невесты и мой хороший друг - терзается сомнениями. Родственный долг велит ему благословить невесту, но долг перед богами подсказывает: ты должен расстроить свадьбу.
   Архиепископ прищурился.
   - А разве в силах старшего брата помешать браку племянницы?
   Вот здесь начинается тонкий расчет.
   Власть Церкви не так явно ощутима, как власть Короны и Великих Домов. Но от этого она не становится менее значимой. Сила Церкви - в словах приходского священника, обращенных к черни. Великие лорды вспоминают о своих крестьянах лишь в день сбора налогов, в остальное время их не заботит жизнь простонародья. Императорские собачки - чиновники на государственной службе - следят лишь за тем, чтобы указы владыки исправно претворялись в жизнь. Церковь - единственная сила, что дает себе труд говорить с чернью. Мысли, живущие в головах крестьян, - это мысли, высказанные на проповеди. Правда крестьян - то, что приходской священник назовет правдой. Церковь может убедить простонародье покорно следовать за своим лордом, чья власть "дарована богами, а мудрость унаследована от Праотцов". Но с той же легкостью Церковь может и обратить крестьян против лорда, склонить их пусть не к открытому мятежу, но к молчаливому упрямству. Управлять народом, когда Церковь стоит на твоей стороне, - все равно, что править обученной лошадью. Управлять чернью без помощи Церкви - гнать стадо ослов.
   Приарх Галлард Альмера привык перечить императору. Аббаты Праотеческой ветви вещают с кафедр о вреде реформаторства, о кознях колдунов-ученых, о том, что руками Праотцов и Праматерей восемнадцать веков назад было создано идеальное государство, и всякие изменения - опасная ересь.
   Владыка Адриан, в свою очередь, пытается преодолеть сопротивление Церкви. Его верные собачки проводят парады искровой пехоты, зажигают искровые огни в деревнях, посвящают шумные праздники открытию очередной рельсовой станции, создают школы и факультеты, печатают книги. Всеми силами Корона старается показать народу блага науки и прогресса... и не слишком преуспевает в этом. Все просто: искровых огней и поездов, и печатных книг пока слишком мало, большинство крестьян ни разу в жизни не видели ни того, ни другого, ни третьего. Зато приходской священник есть в каждом селе!
   Согласно расчетам Эрвина, владыка Адриан уже должен был прийти к решению избавиться от приарха - например, обвинив его в предательстве. Император наверняка сделает это, но не сейчас. Непопулярную расправу с церковным лидером он отложит на октябрь - когда решающее заседание Палаты останется позади.
   А теперь - маневр.
   Император до того привык к несгибаемому упрямству приарха, что последнему достаточно пойти на небольшую уступку - и Адриан поверит в его лояльность. Репутация отчаянного упрямца сыграет в пользу Галларда: император не заподозрит такого человека в хитрости. Если убедить Галларда немного смягчить сопротивление, то все останутся в выигрыше. Владыка решит, что Церковь смирилась с реформами; Галлард сохранит сан, а Эрвин София Джессика получит первого сильного союзника.
  
   - Видите ли, ваша светлость, - заговорил Эрвин, - сюзерен моего друга - великий человек. Он терпеть не может действовать по принуждению. Политические причины склоняют его к браку с этой невестой, и отсутствие выбора бесит его. Сюзерен полагает, что все его вассалы на ее стороне. Но секрет в том, что это не так.
   - Неужели?
   - Да, ваша светлость. Несколько вассалов сохранят преданность лорду и в том случае, если он выберет другую невесту.
   Эрвин медленно поднял правую руку наподобие геральдического медведя Нортвуда. Затем выставил вперед обе руки и скрючил пальцы, как сжатые когти животного. Затем провел по груди две линии, изобразив герб Надежды - латника с крестом на груди.
   Эрвин соврал. Он лишь собирался склонить на свою сторону Нортвуд и Надежду. Но был уверен, что их упоминание произведет впечатление. Коалиция из трех Великих Домов (считая и сам Ориджин) - огромная сила. Одиозный приарх никогда еще не чувствовал на своей стороне такую мощь.
   - Если старший брат - напомню вашей светлости, что он имеет духовный сан - также благословит сюзерена на свободный выбор невесты, тот поймет, что пользуется поддержкой, и не пойдет на вынужденный брак.
   - Благословить сюзерена?! Вы говорили, молодой человек, что этот сюзерен - грешник, изгой! Как может священник благословить его?!
   - Священник может уповать на то, что иная невеста - более благочестивая, добропорядочная - исцелит душу лорда и раскроет его слух для слова Праотцов.
   - Мечты, мечты... Вы слишком молоды, лорд Эрвин, потому верите в подобный исход. Женщина не может исцелить душу грешника. Лишь тяжкие страдания способны исправить человека... но ваш лорд стоит так высоко, что никто не посмеет причинить ему страданий.
   - Ваша светлость, я смотрел на дело и с более прагматичной стороны. Положим, невеста не излечит его от ереси. Но коли грешник выберет девушку по любви, а не по требованию политической ситуации, то он, вероятно, будет счастлив с нею. А разве счастливые люди не склонны к лени? Разве счастливый влюбленный станет так же рьяно вершить еретические деяния и принуждать к ним своих вассалов? Скорее, он будет купаться в неге супружеского счастья, воспитывать детей и мирно наслаждаться жизнью. Прав ли я, ваша светлость?
   Галлард Альмера очень медленно кивнул:
   - Доля правды содержится в ваших словах.
   - Есть и еще одно, - вкрадчиво добавил Ориджин. Он оставил решающий аргумент напоследок. - Мне думается, что совет: "женитесь по любви" - приятен всякому мужчине. Сюзерен испытает симпатию к советчику, и впредь будет склонен доверять ему и в других делах, даже не связанных с браком. Мой друг приобретет влияние на сюзерена, если даст такой совет. Не так ли, ваша светлость?
   Все предыдущее было разминкой, вступлением. Галлард Альмера - убежденный ортодокс, ненавидящий перемены. Однако борьба с реформами - все же не главная его забота. Влияние, власть - вот чего на самом деле хочет приарх. Все прочее - вторично. В этом священник весьма похож на брата.
   Галлард Альмера колебался долго, добрую минуту, и, наконец, на полдюйма склонил голову:
   - Может статься, лорд Эрвин.
   - Я хочу дать другу такой совет: благослови сюзерена на брак по велению сердца, выскажи ему свою поддержку, и предоставь богам повернуть дело к лучшему исходу. Хороший ли это совет, ваша светлость?
   - По всей видимости, да. Скажите ему это, молодой лорд.
   - Благодарю, ваша светлость. Вы оказали мне бесценную помощь!
   Эрвин встал со скамьи, поклонился в сторону алтаря, изобразив пальцами священную спираль. Направился к выходу, но архиепископ окликнул его:
   - Я тоже дам вам совет, молодой лорд. Не становитесь на сторону еретика! Не вершите деяния, угодные ему, не разделяйте его взгляды. Сколь высоко ни стоял бы человек, его власть - ничто против власти богов и Праотцов. Запомните это!
   - Ваша светлость, этот человек - мой сюзерен. Я принес вассальную клятву и не смогу отступиться от нее. Но, как и вы, буду уповать, что брак по любви исправит дело.
   - Вы скажете ему, что не стоите на стороне невесты-еретички?
   - Ваша светлость, это мой долг перед Праматерью Агатой.
   Эрвин поклонился и покинул собор.
  
  
   * * *
   Отдохнув день на островке среди Мягких Полей, эксплорада двинулась в дальнейший путь.
   Болото подсохло, и, по мнению обоих проводников, теперь идти было безопасно. Ну, настолько, насколько может быть безопасной ходьба по дюймовому травяному настилу на поверхности трясины.
   Несколько часов отряд двигался отмелью, затем она кончилась. Из желтовато-салатовой трава под ногами сделалась насыщенно зеленой - ее корни больше не доставали до твердого дна. Кид и Колемон выдвинулись на сотню шагов, прощупали сеть, попробовали прочность сплетенных черенков.
   - Можно двигаться, ваша светлость. Сеть крепкая, восьмилетняя. На всякий случай, мы с Кидом пойдем первыми. Если что не так - предупредим.
   Отряд выступил на глубину. Эрвину было знакомо это ощущение: подобное посещало его на Подоле Служанки, когда он прятался за мерзлой глыбой, ожидая лавины. С тою лишь разницей, что в тот раз ожидание смерти длилось минуты, а сейчас растягивалось на многие часы.
   Это безопасно, - пытался убедить себя Эрвин. Впереди с большим отрывом шли проводники, потом пятеро кайров авангарда со своими греями, лишь потом - Эрвин. Но тревога не утихала. В прошлый раз он провалился в трясину, идя в самой середке отряда. Это легко может повториться и сегодня.
   Вступая на глубину, проводники велели всем членам отряда объединиться в связки по шесть человек. Эрвин также был связан веревкой: впереди капитан Теобарт и его грей, позади Томми и кайр Освальд со свитой. Но и это не очень-то успокаивало, ведь сами же проводники велели не слишком полагаться на связку. На беду, натянутая веревка отлично режет траву-сеточницу. Так что если провалившийся человек успел лечь брюхом на сеть, то, взявшись за веревку, он сможет отползти. Однако если всем телом очутился в воде, и веревка перегибается через край сети, то тянуть становится очень опасно: можно прорезать траву, и спасатель окажется в одной полынье с жертвой.
   Эрвин потренировался падать ничком - еще перед тем, как выступить с отмели. В прошлый раз выставленные ладони пробили травяную сеть. Он попытался заглушить инстинкт и падал на живот и грудь, раскинув руки в стороны. Лицо и шея покрылись царапинами: сплетенные черенки сеточницы не так уж мягки, как может показаться. Кажется, он сумел отучить себя подставлять руки... но вспомнит ли это умение в миг, когда под ногами возникнет трясина?..
   Кроме того, он поручил Дождя заботам Томми, а Леоканту - одному из греев Освальда. Позавчера бедный конь уже нырнул в трясину из-за Эрвиновой неуклюжести. Довольно, пусть теперь кто-то более ловкий позаботится о нем. Дождь беспокоился и всхрапывал, Эрвину тоже было не по себе от расставания: как никак, вороной жеребец разделил с ним полтора месяца нелегкого пути...
   И вопреки всем беспокойствам, тревогам, страхам день прошел прекрасно. Лишь один человек ляпнулся ногой в жижу, но вовремя упал и отполз на безопасную дистанцию. Им был не Эрвин, а кто-то из арьергарда. Кайр Фредерик оправился от давешнего змеиного укуса и шагал наравне со всеми. Кайр Джемис решил подстрелить бегунца, кайр Мэтью также поднял лук. Серая ногастая птица промчалась в сотне ярдов по левому флангу, словно ядро из катапульты. Джемис дал огромное упреждение, нацелился в пустое место впереди птицы - и промазал. Мэтью задержал выстрел на миг, поглядел, как прошла стрела Джемиса, внес поправку и спустил тетиву. Бегунец упал, с разгону кувыркнулся по траве.
   - Хитрец! - фыркнул Джемис.
   За добычей отправился грей кайра Мэтью, серая овчарка Джемиса бросилась ему на помощь. Пес первым добежал до места, но оказался не в силах поднять большую птицу. Он волочил ее, упираясь лапами в сеть, мотал головой и порыкивал от досады. Грей закинул птицу на плечо и понес, но Стрелец и тут не выпустил добычу: бежал рядом с человеком, смешно подскакивая и покусывая птицу за ляжки. Всем своим видом пес говорил: глядите, как я стараюсь! Позже Стрелец с чувством выполненного долга вспрыгнул на спину Джемисова коня. Кайр шлепнул пса, тот соскочил на траву и побежал позади с прижатыми к голове ушами.
   Спать расположились на болоте. До следующего островка оставалось еще несколько миль. Проводники отыскали небольшую отмель, на ней отряд и заночевал. Сеть прогибалась под тяжестью тела, и шкура, на которой спал Эрвин, вскоре отсырела. Но молодой лорд, уставший от ходьбы и волнений, спал как мертвец.
   И следующий день прошел спокойно. Задолго до заката они достигли сухого островка с плакучими ивами, формой похожего на запятую. По словам Колемона, это была середина пути через Мягкие Поля.
   Эрвин поужинал нежным мясом бегунца, закусил сыром и оливками из своих запасов. Вышло отличное лакомство, вполне достойное трапезной Первой Зимы. Поблагодарил Светлую Агату за то, что дала сил притерпеться к дорожной жизни, а за крылышко бегунца даже послал ей воздушный поцелуй. Послушал разговоры. Филипп Лоуферт поведал любовную историю, героем которой - надо же! - на сей раз был не сам барон, а его друг.
   Кид заявил, что нынешний денек был на диво хорошим, а следующий будет еще лучше. Он, Кид, приметил недалеко от острова пару гнезд. На рассвете поползет туда и добудет к завтраку дюжину яиц. Вкуснятина - пальчики оближете!
   Колемон поделился очередным суеверием. Оказывается, коли идешь через Мягкое Поле и хочешь живым вернуться обратно, то примерно на середине пути нужно вырвать из собственной макушки пучок волос, бросить их на траву и сказать слова: "Матушка сеточница, благодарствую, что вынесла меня. Возьми мою прядь и прибавь к своей прочности". Только срезать волосы нельзя, необходимо рвануть их голой рукой! Воины, как один, последовали совету. Далеко не все справились с первой попытки. Бритоголовый капитан Теобарт спросил, как же ему поступить, если на макушке нет ни одного волоска. Колемон позволил, в порядке исключения, вырвать прядь из бороды.
   - А ваша светлость что же, не желает вернуться живым? - обратился следопыт к Эрвину.
   Лорд рассмеялся было... но тут вспомнил, что именно он провалился в первый день - на безопасной отмели, где все остальные прошли, как по сухому. А, тьма проклятая. Эрвин сдался, рванул себя за волосы, сказал положенные слова. Колемон покивал и удовлетворенно молвил:
   - Вот так-то...
   Когда стемнело, Эрвин отправился спать. Скинул сапоги за порогом, вошел в шатер и остановился. Что-то было не так.
   Томми отходил в греях у Десмонда Ориджина пятнадцать лет. Он отлично знал службу, изо дня в день ставил шатер и стелил постель для своего господина совершенно одинаково, наилучшим и наибыстрейшим способом. Как-то Эрвин засек по часам: Томми затратил на все двадцать одну минуту. Ничто не менялось от ночевки к ночевке: два одеяла под низ, одно наверх, свернутый плащ в изголовье вместо подушки; ночная рубашка - рядом с одеялом: если случится ночная тревога, то лорду не подобает выскакивать из шатра голым. А сегодня что-то лежало иначе.
   Эрвин пошире откинул полог, пригляделся в лунном свете. Верхнее одеяло лежало не плоскостью, а было подогнуто на треть, образуя карман. Можно было не обратить на это внимания, если бы не отточенная выучка Томми... и если бы не история с дохлым барсуком, которого подкинули в постель Луису. Зловонная мертвечина под одеялом - Эрвина передернуло при мысли о такой находке. Он не притронулся к постели голыми руками. Не помешало бы копье, но копья у него не было. Вынул меч из ножен, кончиком клинка поддел и распрямил одеяло.
   О, нет, это был не барсук. На постели маслянистой лентой извивалась вдовушка - вполне живая, смертельно ядовитая. Эрвин отпрянул, змея подняла плоскую головку и на миг замерла. Он медленно попятился к выходу, держа меч перед собой. Если вдовушка бросится, он не успеет зарубить ее - ни за что ему не сравниться с нею в скорости. Но змея не знала этого. Она провожала глазами клинок и каким-то чутьем понимала, что он опасен. Человек был далеко, а близко - ровный, блестящий, длиннющий коготь, каких вдовушка не видывала прежде. Она не решилась атаковать. Эрвин вышел из шатра и запахнул полог. Рука дрожала, меч плясал в ладони.
   Когда он опомнился, то первым делом натянул сапоги. Затем кликнул Томми:
   - Приведи ко мне кайра Джемиса.
   Грей тревожно покосился на клинок в руке лорда. Убежал.
   Спустя минуту подошел Джемис.
   - Милорд?..
   - Загляните в мой шатер, кайр, и скажите, что вы об этом думаете.
   Джемис глянул на меч Эрвина, вынул из ножен свой. Держа его наготове, рывком откинул полог. Вдовушка, встревоженная лордом, была настороже. Едва лунный свет хлынул в шатер, она ринулась в атаку. Мгновенно скользнула от постели ко входу, вскинула головку для удара. Свистнул меч кайра. Змеиное тело конвульсивно свернулось в кольцо, голова откатилась.
   - Это вдовья лента, милорд, - сказал Джемис. - Колемон говорит, она смертельна.
   - Неужели! А я-то и не знал! - прошипел Эрвин. - Меня занимает вопрос о том, как она попала в мой шатер. Что можете сказать об этом?
   - Да тьма ее разберет, милорд, - буркнул Джемис. - Заползла откуда-то... Как она только вас не ужалила!
   - По чистой случайности, кайр. По чистой случайности.
   - Постойте-ка... - глаза Джемиса налились гневом. - Уж не подозреваете ли вы...
   - Милорд! - рявкнул Эрвин.
   - Милорд, вы думаете, я подкинул ее вам?! Это оскорбление, милорд! Я не...
   - Мне плевать, кайр, потерпите вы или нет. Это вы оскорбляете меня, считая кромешным дураком! Думаете, тварь сама приползла в лагерь и забралась в мою постель?! Да они боятся нас, расползаются за сотню шагов!
   Джемис скрипнул зубами.
   - Может, и не сама. Может, кто ей и помог. По-вашему, я? Как вы смеете, милорд!
   - Вы - единственный в отряде, кому не по душе моя власть.
   - Единственный?.. - Джемис издал смешок.
   - Ах, вот как! Не единственный, значит! Стало быть, и другие кайры не прочь угостить меня вдовушкой?!
   - Нет, нет, что за бред! - выплюнул Джемис. - Кайры - люди чести! Никто из нас...
   - Что происходит? - раздался голос капитана Теобарта.
   Эрвин указал клинком на мертвую змею.
   - Тревога, капитан. Постройте людей.
  
   Отряд выстроился в бледных лучах луны. Все при оружии, все в напряженном недоумении. Многие обнажены по пояс - уже укладывались спать, когда тревога подняла их.
   - Томми, покажи, - приказал Эрвин София Джессика.
   Грей поднял концом копья и пронес вдоль строя черное змеиное тело.
   - Я нашел ее в своем шатре, - отчеканил лорд, - тогда она была жива. Хочу знать, кто из вас положил ее туда.
   Люди молчали. Стояли навытяжку, смотрели прямо перед собой. Холодные взгляды - тревожные и пустые. Обвинение ошарашило их, это было видно даже в тусклом свете.
   - Всем невдомек? Что ж, для начала я бы поговорил с автором дохлого барсука в постели механика.
   Кайр Джемис сделал шаг вперед.
   - Барсук - моя работа. И колючки под седлом на ослиной спине. А мой Хэнк помочился на Луисову писанину, если уж хотите знать!
   Эрвин оскалился.
   - Стало быть, я не ошибся? Вы сами признаетесь!
   - Я признаю, милорд, лишь то, что сделал с Луисом. Этот южный слюнтяй, этот плакса только то и делает, что лижет вам пятки, милорд! А вы позволяете. Всем, в ком есть благородство, противно смотреть на это!
   - Настолько противно, что вы хотели бы видеть своим лордом другого человека? - уточнил Эрвин.
   Джемис дернулся, как от пощечины.
   - То был всего лишь дохлый барсук и южный простолюдин! А вы - сын моего лорда, наследник. Я принес клятву герцогу! Кто я, по-вашему?! Паскудная крыса? Отребье с большой дороги?! Я - сын графа Лиллидея, милорд! Посвящен в кайры самим герцогом во дворе замка Первой Зимы! Как вы можете...
   Капитан Теобарт взмахнул рукой, оборвав его речь. Вдвинулся между Джемисом и Ориджином.
   - Милорд, я поручусь жизнью за любого из кайров отряда. Я не взял бы в поход человека, в ком не был бы уверен, как в самом себе. И ваш отец не позволил бы такому человеку пойти с вами.
   Эрвин пожал плечами.
   - Если не кайр, значит, грей. По закону Первой Зимы, это одно и то же.
   - Позвольте напомнить вам, милорд, что не все люди идут с нами от Первой Зимы. Двоих мы взяли в Споте.
   Лорд нервно хохотнул.
   - Проводники пошли с нами, чтобы убить меня? Не смешите!
   Однако он непроизвольно взглянул в сторону охотников, что стояли в хвосте отряда. И не смог отвести глаз от Кида: парнишку била крупная дрожь. Эрвин подошел к юнцу, глянул в лицо - белое, как снег, уродливое от ужаса.
   - Ты?.. Быть не может! Не верю! Ты?!
   Кид рухнул на колени и зарыдал.
   - Это моя... вдовушка... моя...
   - Ты хотел убить меня?! Но зачем?!
   - Нет... нет, мой лорд... не хотел... змея моя... но не хотел...
   Кид не мог связать двух слов. Колемон пояснил:
   - Ваша светлость, малыш изловил змею вчера на топи и держал в мешке. Она, видимо, выползла.
   - Изловил змею? - поразился Эрвин. - Какого черта она ему понадобилась?
   - У нее хороший яд, ваша светлость. Нацедить яду и смазать наконечники - тремя стрелами можно медведя уложить.
   - Ты поймал змею ради отравы? - Эрвин потеребил плечо парнишки.
   - Да... - всхлипнул тот, - да, мой лорд...
   - Верно, так все и было, - подал голос Филипп Лоуферт. - Я видел, как он ее поймал. Накинул сетку - и готово. Вот и Луис видел.
   Механик подтвердил, затем двое или трое греев припомнили, что также наблюдали змеиную охоту.
   - И как же она выползла из мешка?
   - Мальчонка, видать, скверно завязал, - ответил Колемон. - Вы уж простите, ваша светлость. Он мелкий, глупый. По сети ходить умеет, а узлы вязать, оказывается, не обучился.
   - И что же, змея выбралась из мешка и прямиком подалась в мой шатер? Не странно ли?
   - Ничуть не странно, ваша светлость. Кругом было много людей, все шумели. Вдовушка напугалась, стала искать укромное место. Шатер - самое то, что надо: там тихо и темно, и прохладно. Она, небось, еще и под одеяло заползла, правда?
   Эрвин признал, что так и было.
   - Вот видите, ваша светлость. Змеи любят тишину.
   - А что же Кид сразу не поднял тревогу, как заметил, что она сбежала?
   - Так он заметил за минуту перед тем, как вы нас построили! Хотел сказать вашей светлости, да не успел. Простите его, он же мелкий еще, оттого глупый.
   - Простить... - Эрвин тяжело вздохнул.
   Взял Кида за подбородок, посмотрел в заплаканное лицо.
   - Милорд, северный закон... - начал капитан Теобарт.
   - Я знаю! - оборвал Эрвин и медленно произнес, обращаясь к Киду: - Понимаешь, малыш... По законам герцогства Ориджин, простолюдин, подвергший риску жизнь лорда, должен быть казнен. Независимо от того, случайны были его действия или преднамеренны. Спасся лорд или погиб - также не имеет значения. От этого зависит только способ казни. Понимаешь меня?
   Кид тихо выговорил:
   - Простите, мой лорд... я не хотел.
   Воины окаменели в мертвом молчании. Джемис так и стоял в шаге впереди строя и пристально глядел на лорда. Эрвин понял, чего ждет кайр. По спине пробежала ледяная струйка. Он ждет, что сейчас я достану меч и снесу голову мальчонке. Или прикажу кому-то другому - тогда он лишний раз убедится в моей слабости. Лорд-неженка не сумел разделаться с преступником из черни...
   Эрвин сказал Киду:
   - Встань.
   Тот поднялся, как завороженный. Кулаком вытер слезы, замер.
   - В первый день на болоте я задолжал тебе, - произнес Эрвин София Джессика. Громко, чтобы слышали воины. - Я провалился, а ты вытащил меня.
   Кид молчал. Это было ложью: Эрвин выбрался сам, Кид лишь помог ему сориентироваться. Джемис и ему подобные будут теперь до конца похода судачить о лорде, которого спас деревенский щенок...
   - Не люблю оставаться в долгу. Считай, что теперь мы в расчете. Ступай. Никакого наказания не будет.
   Кид пролепетал слова благодарности и убежал.
   - Ему следует вернуться в Спот, ваша светлость? - уточнил Колемон.
   - Пусть идет с нами до конца Мягких Полей. На болоте вы оба нужны мне.
   - Да, ваша светлость. Я скажу ему.
   Эрвин прошелся вдоль строя. По лицам кайров, как обычно, ничего нельзя было понять. На лицах греев проглядывала радость. Неунывающий парнишка нравился им, пехотинцы были довольны, что лорд его пощадил.
   - На этом считаю дело решенным, - провозгласил Эрвин. - Разойтись. Часовые по местам, все прочие могут спать.
   Капитан Теобарт придвинулся к нему и шепнул:
   - Милорд... вы оскорбили кайра Джемиса подозрением. Вы поступите достойно, если попросите прощения.
   - У Джемиса?!
   - Да, милорд.
   - Ни за что.
   - Воля ваша, милорд.
   Капитан поклонился, его жест выражал не покорность, а немую укоризну.
   - Постойте. Я приношу свои извинения вам, Теобарт, за то, что не поверил вашему поручительству и усомнился в ваших бойцах. Но Джемис виноват сам. Он навлек на себя подозрения своими идиотскими выходками. Он даже не потрудился скрыть неприязнь ко мне! Кого же было заподозрить, как не его?
   - Воля ваша, милорд, - повторил капитан.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Искра
  
   10-20 мая 1774г.
   Фаунтерра
  
  
   Фаунтерра -- древнейший из городов подлунного мира, великая столица империи Полари. Она возникла в виде крохотного поселения в овраге, спускающемся к реке Ханай. Вдоль яра тек ручей, на холмах росли дикие яблони и паслись козы.
   Миновало восемнадцать веков. Селение превратилось в город, захватило прибрежные кручи, овраги, долины, острова посреди реки, земли на восточном берегу. Выросли дома и церкви, каменными лентами легли улицы, вокруг города возникла крепостная стена. Была снесена, выстроилась новая -- втрое большей длины; но и она со временем стала стеснять растущий город, и была разобрана, ее камни стали материалом для жилищ богачей. Вырубались леса вокруг города, застраивались домами луга, укреплялись вбитыми в землю сваями топкие низины. Фаунтерра расширялась, подминая под себя землю.
   В первом поселении жило сто пятьдесят человек, и оно целиком помещалось в яру. Нынешнюю столицу империи едва ли обойдешь за целый день. Ее населяют триста тысяч горожан -- не считая нищих, бродяг, воров, менестрелей и заезжих торгашей.
   Один из этих трехсот тысяч, - думала Мира, - один из них убил моего отца.
   Что я знаю о нем? Строго говоря, лишь одно: этот человек рассчитывает стать императором.
   Что из этого следует?
   Глядя на одну каплю воды, можно узнать о существовании рек и океанов. Что можно узнать о человеке исходя из одного единственного факта: его притязаний на трон?
   Начнем с простого, - думала Мира за чашкой кофе, забравшись с ногами в кресло в беседке позади особняка графини Сибил, листая родословную Блистательной Династии. Преступник может надеяться получить желаемое только в случае, если состоит хотя бы в дальнем родстве с владыкой. Таких, кроме меня, пятеро. Трое передо мною в очереди наследия, двое -- за мною. Очевидно, есть и еще более дальние родственники, но их связь с семьей владыки уже не указана в родословной. Может ли кто-либо хранить в семейном архиве грамоты, записи, подтверждающие его родство с Династией, и с их помощью рассчитывать взойти на престол?
   Нет, не может. Никак не может, - убедилась Мира, изучая тома "Истории Единой Империи" в желтом свете ламп библиотеки магистрата. Первородное дворянство весьма щепетильно в вопросах наследования власти. Права претендента на корону должны быть несомненны и очевидны для всех, лишь тогда могущественные феодалы позволят наследнику взойти на престол. В противном случае знать взбунтуется и свергнет самозванца. Дворяне откажутся присягать человеку, не упомянутому в родословной. Итак, один из пяти.
   Что еще требуется, кроме родства с императором? "Сказ о темных днях Багряной Смуты", "Столкновение Южной и Восточной ветвей рода Янмэй: описание и надлежащие выводы", "Мятеж Дариана Скверного...", "Заговор Ночных Соколов..." - гора книг росла перед нею, а за окном темнело, и служитель библиотеки в который уже раз осторожно покашливал у нее над ухом:
  -- Миледи, я прошу прощения, но открытые часы давно истекли...
   Экипаж с вензелями Нортвуда катил по вечерним улицам, и Мира размышляла, невидящим взглядом уставившись в стекло. Родства, разумеется, недостаточно. Прямой наследник -- сын императора -- мог бы рассчитывать после смерти отца занять престол без боя. Но в отсутствии сына, все иные родственники будут конкурировать между собой. К примеру, дядя государя стоит в очереди прежде кузена, но его первенство не бесспорно. Найдутся вельможи, кто выступит в пользу второго претендента: в силу личных симпатий или родственных уз, или подкупа. Вовсе не обязательно победит в конечном итоге тот, кто стоит выше в очереди престолонаследия. Вывод из этого прост: чтобы наверняка получить корону, необходимо уничтожить всех конкурентов, остаться единственным наследником.
  
   Мира давно не чувствовала себя столь увлеченной. Строгая, арифметическая логика заговора захватывала ее, словно партия в стратемы. Выводы цеплялись один за другой, сплетались в цепочку, заполняли все мысли девушки. Воскресным утром графиня брала ее в собор на молитву, представляла кому-то из встречных, что-то рассказывала, усаживала возле себя на скамье... Мира сетовала, что голос священника так гулко отражается в сводах и мешает сосредоточиться. Она не запоминала ни слова из проповеди, только свои умозаключения.
  
   Остаться единственным наследником -- как этого добиться? Убить императора, а затем всех претендентов на трон. Нет, ошибка! Владыка Адриан полон сил, никто не ожидает его смерти и не готовится к ней. Но едва он будет убит, наследники тут же приобретут значимость и окажутся в центре внимания. Они примутся искать влиятельных друзей, собирать войска. Уничтожение конкурентов станет весьма непростой задачей.
   Следовательно, начинать нужно именно с убийства наследников. Истребить их, по возможности, тихо, и лишь после атаковать самого императора. Графиня Сибил полностью права: последуют новые убийства. Однако спокойно ожидать этого момента Мира не собиралась. У нее есть время и ум -- она сможет вычислить преступника до того, как тот исполнит свой план. Примерно так же, как ей удавалось предугадывать ходы отца во время сражений за игровым столом.
   Прогуливаясь аллеями столичных садов, Мира продолжала размышлять. Графиня Сибил рассказывала ей о давних любовных историях, случившихся здесь, о прекрасных девах и страстных юношах, о клятвах верности и трагических поединках... Мира думала: уничтожить наследников, затем -- самого императора. С наследниками проще, они -- серпушки. Но убить владыку и захватить престол -- чертовски непростая задача. Книги говорят: лишь трижды за восемь веков правления Династии кому-либо удавалось осуществить переворот. Способы были различны, но два правила выполнялись всякий раз: заговорщикам требовался свой человек в окружении владыки, и отряд верных бойцов, чтобы сразу после убийства взять под свой контроль дворец. Наиболее удачным, на взгляд Миры, был так называемый заговор Ночных Соколов. Церемониймейстер, подкупленный заговорщиками, пропустил во дворец Пера и Меча отряд из шестидесяти мятежных рыцарей. Те были одеты в синюю броню, подобно лазурной гвардии, и вызвали неразбериху среди защитников дворца. Пользуясь сумятицей, мятежники добрались до спальни императора и силой принудили его принять яд. Затем было объявлено, что владыка скончался ночью от сердечной напасти, и трон занял его кузен. На протяжении недели никому не позволялось покидать дворец. А когда, спустя неделю, ворота открылись и слухи о заговоре начали расползаться по столице, новый император уже утвердился на престоле, окружив себя приспешниками.
   Стало быть, преступнику нужен свой человек при дворе и сотня надежных бойцов. Преступник... какое-то пустое, безликое слово -- напоминает грязное отребье в плащах с капюшонами, что рыщет городскими трущобами. Нет, тот, кого разыскивает Мира, - совсем иная птица: он носит искровую шпагу на поясе и родовой герб на предплечье, он твердо щелкает каблуками по паркету дворцовых коридоров. Пусть он зовется Лорд С -- подобно смерти. Лорд С вхож ко двору, он знаком со многими, и кто-то из придворных готов ради него на темные дела. Лорду С служат отменные воины, Лорд С водит дружбу со знатными родами империи. Когда он окажется на троне, некоторые из землеправителей тут же присягнут ему -- Лорд С в этом уверен. А кроме того, он -- один из пяти наследников владыки Адриана.
   Итак, кто же эти пятеро?
  
   - Миледи, - обратилась Мира к графине Сибил, - лорд Кларенс, ваш альтер, служит управителем императорских и живет при дворе. Он многое знает о придворных и владыке, верно?
   - О, более чем! Милый Кларенс постоянно балует меня всякими забавными сплетнями.
   - Не будет ли дерзостью с моей стороны расспросить лорда Кларенса подробно о наследниках владыки Адриана?
   - Это еще зачем?
   - Один из них убил моего отца, а теперь готовит покушение на императора. Я хотела...
   - Нет, дитя мое, это совершенно неуместно! - отрезала графиня. - Тебе не следует рыскать по столице и вынюхивать следы убийцы. Ты -- первородная леди, а не гончая псина! К тому же, задавая лишние вопросы, ты можешь выдать себя, а преступник только этого и ждет.
   - Но если мы будем медлить, он вновь нанесет удар...
   - Не будь глупа! Если ты заподозришь невиновного, то выйдет скандал, который добьет остатки нашей репутации. А если заподозришь виновного и он об этом узнает, то попросту прирежет тебя. Так что оставь подозрения и розыски тем людям, кому надлежит заниматься этим.
   Мира не сумела переубедить упрямую леди Сибил и избрала иной подход. Когда лорд Кларенс появился на обеде в особняке графини, девушка обратилась к нему с невинной просьбой:
   - Милорд, меня очень увлекает история Блистательной Династии. Столько великих, легендарных людей принадлежали к ней! Насколько я знаю, в придворном Святилище Пера хранятся жизнеописания всех императоров Династии. Вы подарили бы мне столько радости, милорд, если бы провели меня туда.
   Графиня неодобрительно фыркнула:
   - Корпеть над книгами ясными весенними днями? Что за странная привычка! Лучше отправляйся на прогулку. Ты бледна и худа, как остриженная овечка!
   Однако Кларенс потрепал леди Сибил по плечу и возразил:
   - Ну-ну, не притворяйся строгой гувернанткой. Отчего бы девочке и не приобщиться к знаниям, верно? - он фамильярно подмигнул Мире. - Эрудированная девушка - редкий феномен. Женихи сразу примечают таких.
   - Да, милорд, - Мира кивнула и постаралась покраснеть. Не факт, что получилось.
   - А если по сути, - продолжил Кларенс, поглаживая графиню по затылку, отчего она щурилась, как кошка, - то все первородные имеют право посещать Святилище и знакомиться с рукописями. Сие есть просветительская роль двора, во как. Я провожу тебя, дитя мое. Угодно ли завтра?
   - Конечно, милорд! Не знаю, как благодарить вас!
  
   Святилище Пера занимало длинный приземистый павильон в северной части Дворцового острова. Первый зал -- читальный -- был залит светом. Возле высоких окон стояли кресла со столиками для книг, отделенные друг от друга шелковыми ширмами. Лишь немногие места для чтения были заняты: неброско одетые секретари и законники перелистывали пожелтевшие фолианты, хмуря брови и слюнявя пальцы. Знать, подобно графине Нортвуд, предпочитала беречь цвет лица и не появлялась тут.
   - Здешние служки гордо зовутся архивариусами, - рассказал Кларенс. - Они берегут свой сарай, набитый бумагой, так, словно он и вправду - святилище. Жрецы пергамента приходят в ярость, если кто-то проникает вглубь храма. Мирянам надлежит терпеливо сидеть здесь, в читальне, и ожидать, пока архивариусы вынесут им нужный том. Так-то.
   Он указал на массивные дубовые двери, ведущие в следующий зал, из которых только что вышел служка в коричневой квадратной шапочке, катя перед собой тележку с массивной стопкой томов.
   - Однако для тебя я организую экскурс за алтарь.
   Кларенс перебросился несколькими фразами с главным архивариусом, которого, очевидно, хорошо знал.
   - Прошу! - он широким жестом указал на дубовую дверь.
   Библиотека, по опыту Миры, - это комната, у стен которой стоят шкафы с книгами. В большой библиотеке шкафы стоят в два яруса, и, чтобы добраться до верхнего, служит лесенка на колесиках. Столь богатое собрание книг Мира видела лишь единожды - в Сумерках, столице земли Шейланд. Но здесь...
   Святилище Пера представляло собою небольшой город под крышей. Улицы этого города пересекались под прямыми углами и образовывали идеально ровную сетку. Продольные улицы назывались буквами алфавита: A, B, С... Заглавные литеры были выложены мрамором, каждую подсвечивал искровый огонь. А поперечные переулки носили разнообразные и замысловатые имена, вырезанные на лакированных табличках: "Владения, титулы и привилегии", "Военное дело", "Геральдика и генеалогия", "Градостроение", "Династия Блистательная", "Династия Темноокая", "Замки и фортификация", "История", "Кузнечное ремесло, обработка металлов"... У Миры закружилась голова. Каждое здание города, стоящее на пересечении улиц, было огромным стеллажом в два человеческих роста, опоясанное балконом с аккуратной лестницей. У пола располагались свитки в чехлах, вложенные в глубокие ячейки стеллажа и похожие на арбалетные болты в колчане. Выше - книги: массивные или худощавые, ветхие или блестящие новизной, тисненные серебром или золотом, или подписанные тусклыми, почти выцветшими чернилами, пахнущие кожей, пылью, рисовой бумагой, воском, порой - плесенью... Город рукописей не уступал по населению самой Фаунтерре.
   Здесь царил сумрак, а воздух был сухим и душным. Яркий свет, влажность и сквозняки вредят книгам, - вспомнилось Мире. Редкие лампы тускло освещали коридоры, перед каждым стеллажом также висели фонари, и служки зажигали их, чтобы рассмотреть переплеты томов. Вытаскивали нужный фолиант, бережно протирали бархатной тряпицей, клали на тележку и гасили фонарь, дернув за шнур. Никаких свечей, никакого огня - только искра! Сотни искровых ламп!
   - С какой рукописью изволите ознакомиться, миледи? - спросил сопровождавший их архивариус. Он начинал терять терпение.
   - Будьте добры, я хотела бы начать с жизнеописаний владыки Адриана.
   - Детские годы? Воцарение? Реформы и эдикты?
   - Эээ... - Мира растерялась. "Враги владыки, предатели и убийцы" - вряд ли у них имеется такой том. - Что есть о родственниках владыки?
   - Почившие? Ныне живущие?
   - Ныне живущие, сударь. Все шестеро.
   - Ууу, миледи, непростая задача, - архивариус взглянул на нее, как будто, с уважением. - Имеются основательные тексты о Шуте, более сжатые - о сире Адамаре, кузене владыки. С остальными родичами придется повозиться - малоприметны.
   - Я, в таком случае, начну с Шута и сира Адамара, а вы...
   - Да, да, начните с них, а я займусь прочими. Плайский Старец, Леди-во-Тьме, барон Росбет, и еще молодая леди из Предлесья...
   - Минерва из Стагфорта, - подсказала Мира.
   - Верно, Минерва.
   Архивариус одарил ее еще одним уважительным взглядом. Подошел к одному из стеллажей и взял книгу с полки.
   - "Шутовской заговор: персоны и роли", пера герцога Айдена Альмера. Весьма доскональный труд. Здесь найдете императорского дядю...
   Он пересек пару улиц, поднялся на лесенку.
   - А теперь - кузен владыки. Полистайте вот это, миледи: "Воспоминания гвардейца", и это: "Выдающиеся рыцари Короны и их свершения". Изложено, конечно... - архивариус скорбно покачал головой, - обе книги писали беспросветные рубаки, так что глубину мысли вы можете себе представить. Но, хотя бы, они хорошо знакомы с Адамаром.
   - Благодарю вас, сударь! От души благодарю.
   - Пустое, - отмахнулся архивариус. - С этими двумя нехитрое дело, а вот когда я разыщу остальных - тогда от души будете.
   Она выбралась в читальню, сощурилась от яркого солнечного света, устроилась в одном из кресел. Лорд Кларенс отправился по своим делам, обещав прислать за девушкой экипаж к часу закрытия библиотеки. Мира погрузилась в чтение.
  
   Менсон Луиза Виолетта рода Янмэй - первый наследник престола, младший брат покойного императора, дядя владыки Адриана.
   Два десятилетия назад Менсон был одним из наиболее могущественных людей империи. Как младший брат императора, он управлял морскими портами Земли Короны и получал с них огромную прибыль. В его подчинении находился пятнадцатитысячный корпус морской пехоты и триста боевых кораблей. Кроме того, молодой Менсон был харизматичен, деятелен и весьма недурен собою.
   В возрасте двадцати семи он породнился с Великим Домом Лайтхарт, женившись на дочери герцога. Дом Лайтхарт владел герцогством Надежда -- богатейшей (в те времена) землею, превосходившей доходами даже Альмеру. Влияние Менсона Луизы возросло настолько, что он позволял себе спорить с императором, чуть ли не открыто навязывать ему советы. При покровительстве Менсона, его новоиспеченные родичи из Дома Лайтхарт занимали ключевые дворцовые должности. Автор книги писал о тех временах: "Восходящие солнца Лайтхартов мелькали при дворе чаще, чем императорские Перо и Меч. Впору было усомниться: не ошибся ли я поездом и не прибыл ли в Надежду вместо Фаунтерры?"
   Пришел день, когда Менсон Луиза попробовал диктовать старшему брату свою волю. Владыка Телуриан славился спокойным нравом, дипломатичностью, умением сглаживать острые углы. Император до поры искал компромиссов с братом, но лишь до поры. От имени Короны Менсон Луиза попытался выдать Дому Лайтхарт огромную ссуду в полмиллиона эфесов на строительство в Надежде искрового цеха. Император раскрыл махинацию, отменил ссуду и на год выслал Менсона из Фаунтерры. Владыка рассчитывал, что ссылка умерит амбиции брата. Произошло обратное: спустя год Менсон Луиза вернулся в столицу, одержимый мыслью о перевороте.
   Обстановка была весьма благоприятна для заговора: большинство верных Менсону людей сохранили свои позиции при дворе, а юный принц Адриан еще не достиг совершеннолетия. В случае смерти владыки Телуриана, его брат объявил бы себя регентом и получил власть над империей. Харизма Менсона и богатство Лайтхартов привлекли в круг заговорщиков более двух десятков влиятельных дворян. Капитаны алой гвардии были подкуплены, противники Менсона под тем или иным предлогом отправлены с Дворцового острова. На случай, если столица откажется признать регента-заговорщика, в предместьях стояли три батальона менсоновской морской пехоты. Казалось, ничто уже не сможет спасти императора...
   Феодальная верность -- занятная штука. Какими злодеяниями ни запятнал бы свои руки вассал -- грабежом, убийством, насилием, интригами - он все же продолжает считать себя благородным человеком, пока не преступил клятвы, данной сюзерену. Твердо хранимая верность лорду оказывается порою единственным утешением для совести, и отказаться от нее непросто.
   Одним из заговорщиков был гвардейский капитан Корвис -- уроженец Альмеры, посвященный в рыцари самим герцогом Альмерским. По случайности капитан узнал, что герцог -- его сюзерен -- намерен приехать во дворец Пера и Меча как раз в назначенный день переворота. Герцог Айден Альмера -- автор книги, лежащей на столике перед Мирой, - был верным подданным владыки, и, конечно, заговорщики не пощадили бы его. Капитан решил спасти сюзерена, не раскрывая при этом тайны заговора. Он попытался отговорить герцога от поездки в столицу, измыслив предлог: дескать, император страдает от горловой хвори и не желает принимать визиты. Капитан Корвис был неумелым лжецом, а Айден Альмера хорошо разбирался в людях и еще лучше -- во лжи. Тем же вечером Корвис оказался в подземелье герцогского замка, а следующим днем испустил дух на пыточном столе, но прежде успел проорать -- или простонать -- несколько имен. Герцог Айден Альмера не отказался от поездки в столицу: он отправился туда как можно скорее, в сопровождении сорока своих лучших мечей. За баснословную сумму, аккуратно приведенную в книге, герцог выкупил весь поезд и велел выехать вне расписания. Вечером накануне дня переворота Айден Альмера предстал перед императором.
   Владыка внимательно выслушал его, но счел, что одного лишь слова герцога недостаточно, чтобы отправить на плаху собственного брата. С улыбкой на лице император вышел к ужину, шутил с дворянами, после сыграл с братом партию в стратемы. За завтраком следующего дня владыка Телуриан был все так же весел и безмятежен, ничем не выдав своей осведомленности.
   Исчезновение капитана Корвиса встревожило заговорщиков. Они не знали, куда подевался гвардеец: тот мог переметнуться и сдаться императору, или же чем-то выдал себя и теперь находится в пыточной камере. Логика указывала: если бы Корвис донес о грядущем перевороте, мятежники уже коротали бы дни в каменных мешках. Вероятнее всего, капитан просто смалодушничал и бежал из столицы. Но кто способен на трусость, тот может и донести. Медлить нельзя: необходимо убить императора прежде, чем беглый Корвис выдаст тайну заговора. Решено было действовать.
   В назначенную ночь двадцать пять заговорщиков свободно прошли во дворец Пера и Меча. Стража у моста пропустила их в виду высоких титулов ночных гостей; стража у входа в здание была подкуплена. Лишь на втором этаже дежурили лазурные гвардейцы, преданные владыке. Заговорщики уложили их искровыми ударами и ворвались в покои. Там их ожидали рыцари императора и герцога Альмера с арбалетами и искровыми копьями. Капкан захлопнулся. Двое преступников успели покончить с собой, над остальными состоялся суд, прогремевший на всю империю Полари.
   Жадная до кровавых зрелищ столичная чернь целую неделю пребывала в пьяном восторге. Некоторые заговорщики были сожжены на костре, иные разрублены на части, трое зарыты в землю заживо, четверо лишились кожи. Говорят, первородные встречают смерть молча... В те дни вся Фаунтерра убедилась в том, насколько это мнение ошибочно. Каждый день состоялось по три казни. Остальные приговоренные ждали своей участи в Арсенальной башне на площади Праотцов, в сотне футов от эшафота, и прекрасно слышали все разнообразие звуков, сопровождавших экзекуцию, а порою и чувствовали запах...
   Было уничтожено высшее дворянство Надежды и несколько близких родственников императора. Легче других отделался сам Менсон Луиза -- так, по крайней мере, казалось тогда. Владыка лишил брата всех титулов и сделал его придворным шутом. Чтобы шутки Менсона были особенно забавны, четырежды в сутки его заставляли пить настойку эхиоты -- сильнейшее дурманящее средство, известное лекарям. Поначалу придворные возмущались тем, что участь главы заговора оказалась столь легка. Позже они стали находить удовольствие в наблюдении за шутом. Тот являл собою весьма необычное зрелище: нечасто увидишь человека, способного одновременно смеяться, бессильно рыдать и скрежетать зубами от гнева.
   "Эхиота растворяла силу воли Менсона подобно тому, как кислота плавит металл, - писал Айден Альмера. - Брат императора был человеком весьма сильного характера, потому борьба шла долго и драматично. На протяжении нескольких лет двор имел возможность наблюдать, как Менсон из аристократа превращается в бесхребетного слизняка. Он и сам осознавал метаморфозу, пытался сопротивляться. Мы видели его то с лицом, разбитым в кровь, то с изгрызенными запястьями и ладонями, то наряженным в обрывки камзола с красными следами ногтей поперек груди. На наши вопросы: "Кто издевался над шутом?" - стражники неизменно отвечали: "Он сам себя отделал, как и всегда".
   Спустя четыре года Менсон, наконец, был сломлен, и владыка велел больше не подавать ему эхиоту. Поразительно: Менсон, прежде отчаянно противившийся действию дурманящего зелья, теперь был готов на все, чтобы получить его! Шут целовал ноги стражникам, лил себе на голову кисель или молочную кашу, жрал землю из цветочных горшков, стоя на четвереньках, подобно свинье... Унижался и другими способами, само изложение которых замарало бы страницы данной книги. Если же кто-либо из дворян для потехи приносил с собою пузырек эхиоты и выливал ее на пол перед носом шута, тот падал навзничь и принимался слизывать настойку с паркета. Глядя на это, мы более не считали участь Менсона легкой. Зрелище его падения столь впечатлило всех, что и сам заговор со временем стал именоваться не иначе, как Шутовским".
  
   Мира откинулась на спинку кресла и перевела дух. Книга потрясла ее. Конечно, девушка знала о Шутовском заговоре - отец рассказывал ей о нем. Однако, отец говорил в общих чертах, избегая мрачных подробностей, упомянутых в книге. Герцог Айден, напротив, излагал события красноречиво и детально, будто наслаждаясь величием трагедии, в которой ему довелось сыграть не последнюю роль.
   Мира попыталась трезво обдумать прочитанное - безуспешно. Перед глазами стояли картины расправы над несчастными мятежниками. Девушка сочувствовала им, невзирая на их злодеяние. По спине пробегал озноб при мысли о том, что описанные ужасы творились прямо здесь - в этом городе, в этом дворце...
   Нет, так нельзя! Нужно отвлечься и начать думать спокойно. Иначе никаких шансов найти Лорда С. Мира хрустнула костяшками пальцев, встала, потянулась, прошлась по читальному залу, глядя на расписные шелковые ширмы, на сирени за окнами. Яркий свет понемногу затмевал картины, созданные фантазией.
   Человек в темном камзоле вошел в зал. Мира столкнулась с ним взглядом и несколько секунд смотрела в глаза прежде, чем вспомнила, откуда знает этого человека: он сидел на крохотной табуреточке слева от трона и скрипел пером, записывая слова императора. Секретарь тоже узнал ее, но не смел заговорить первым.
   - Доброго здравия, сударь, - Мира подошла к нему. - Вы ведь знаете мое имя?
   - Да, миледи. Вы - Глория Сибил Дорина, леди Нортвуд.
   - А я не знаю, как вас зовут, и, по-моему, это несправедливо.
   - И... Итан Гледис Норма из Фаунтерры, я т... третий секретарь его величества.
   Он не то, чтобы заикался, но делал крохотную паузу между первым звуком и продолжением фразы.
   - Рада познакомиться, - Мира наклонила голову. Согласно этикету, если дама желает продолжения беседы, она улыбнется при этих словах. Мира улыбнулась.
   - М...иледи, чем я могу быть полезен вам?
   Расскажи мне про убийцу моего отца, вот чем!
   - Побеседуйте со мной. Я совсем недавно в столице, и никого здесь не знаю. Мне так скучно!
   Безопасный ответ. Знатные дамы всегда терзаются скукой. Прекрасное объяснение любым действиям: мне было так скучно!
   - С большим удовольствием, миледи.
   Она пригласила его к своему столику и усадила в соседнее кресло. Итан мельком глянул на книги, Мира поспешила отвлечь его расспросами:
   - Трудна ли служба секретаря?
   - С... лужить владыке - честь для меня, миледи.
   - Каково это - слушать важнейшие разговоры, записывать волю императора и все время молчать, что бы ни происходило?
   - Как иначе, миледи? Такова моя служба.
   Мира усмехнулась.
   - Разве мои ладони в муфте?
   - П... простите, миледи?..
   - Если бы мы встретились в приемной, сударь, я прятала бы руки в муфту, согласно привилегии, и мы говорили бы лишь то, что полагается. Но мы в библиотеке, верно?
   - Да, миледи.
   - Здесь и леди никаких нет, как и лордов. Первородные не сидят над книгами, а гуляют где-то на свежем воздухе.
   - В садах Люмини, миледи.
   - Простите?
   - В садах Люмини завтра начнется цветочный праздник, миледи. В этом году он посвящен северной азалии.
   - Пойдете ли вы туда?
   - Е...сли служба потребует, миледи.
   Лицо Итана - благородные тонкие черты, умные глаза - было бледным и изможденным. Похоже, он и вправду покидал дворец лишь тогда, когда того требовали дела. И он был робок - первый робкий человек, встреченный Мирой в столице. Девушка почувствовала нечто вроде азарта: разговорить Итана, узнать его мысли. Обыкновенно люди сами рассказывали о себе, без спросу и много - куда больше, чем следовало бы. Молчаливый секретарь вызвал у Миры интерес.
   Девушка спросила, нравятся ли ему северные азалии, любит ли Итан весну, бывал ли на Севере и на Юге, в какой земле поселился бы, доведись ему покинуть столицу. Он отвечал: да, миледи. Нравятся, миледи. Никак нет, не довелось побывать. Столица прекрасна, миледи. Я хотел бы жить в ней всегда и служить владыке.
   Мира поинтересовалась его мнением об императоре, но тут же поняла, что это - провальная попытка. Итан, конечно, ответил: владыка Адриан - великий человек.
   Мира спросила: часто ли Итан бывает на балах? По нраву ли ему они? Кого из дам он хотел бы пригласить на танец? Секретарь сказал в ответ:
   - Н... нечасто, миледи. Я пригласил бы на танец вас, если бы вы оказали мне честь своим согласием.
   Крепкий орешек! Заставить Итана высказаться откровенно - все равно, что штурмовать замок горсткой серпов. Мира сделала паузу, выстраивая план наступления. Итан тоже молчал. Видимо, он счел, что высокородной леди угодно вести расспросы, а от него требуются лишь ответы.
   Тут к столику подошел архивариус. На его тележке лежала скромная горка из десятка футляров с документами. Они с Итаном обменялись кивками.
   - Сударыня, как я и опасался, ведомостей об интересующих вас персонах нашлось немного, - он стал перекладывать футляры с тележки на стол. - Здесь о Минерве из Стагфорта: запись о браке родителей, пожалование рыцарского звания отцу, смертная грамота матери. Вот Плайский Старец: брак, рождение детей, смерть жены, смерть сыновей, брак дочери. Вот Леди-Во-Тьме: о ней немного больше. Ее рыцари участвовали в стычках с западниками. Если верить источникам, Леди-Во-Тьме всякий раз защищалась. Трижды побеждала, один раз проиграла и потеряла часть имений.
   Все документы, кроме одного, перекочевали на столик. Архивариус сказал:
   - К сожаленью, сударыня, это все, что есть о пятерых ныне живущих родичах владыки.
   - О шестерых, - поправила Мира, с интересом глядя на оставшийся сверток. - Вы не упомянули барона Росбета из Южного Пути.
   - Вы спрашивали о живых родственниках, - с ударением произнес архивариус, и Мира похолодела. - Барон Росбет к ним более не принадлежит. Он погиб от сизого мора в прошлом месяце. Вот смертная грамота, подписанная его домочадцами.
   Архивариус протянул девушке последний футляр и, поклонившись, удалился. Мира с содроганием развернула бумагу. Убористым почерком баронского писаря было изложено, как Росбет занемог, посинел лицом, велел распахнуть все окна, поскольку мучился от нехватки воздуха, начал пускать пену изо рта и той же ночью скончался. При нем находились мажордом, лекарь, священник и три юных дочки. Подписи этих лиц стояли под документом, кроме имени младшей девочки - в виду ее неграмотности.
   Мира подняла глаза от бумаги, ошарашенная известием. Итан внимательно смотрел на нее.
   - Умер наследник владыки, миледи?
   - Да, следующий после кузена императора.
   ...и я теперь - третья в очереди. Дядя владыки Менсон, кузен Адамар, за ним - я.
   - П...озвольте спросить, миледи, что вы намерены предпринять?
   Третий секретарь владыки. Он сидел на табуреточке слева от престола. Сидящий на табуреточке у подножия трона не может быть несогласен с императором -- такое в принципе невозможно. Даже если владыка совершает явную ошибку.
   Мира подняла руку и стала загибать пальцы.
   - Пять... четыре... три...
   - Простите?..
   - Две... одна секунда до того, как вы скажете мне, чтобы я не совалась в это дело.
   Итан нахмурился, сжал губы, но взгляда не отвел. После паузы он спросил:
   - Миледи, вы знаете, что такое протекция?
   - Тайная стража императора. Коричневая гвардия.
   - З...знаете ли вы, каково ее назначение?
   - Насколько мне известно, задача тайной стражи -- предотвращать заговоры.
   - Верно, миледи. Полтысячи человек служат по всей Фаунтерре, в том числе при дворе и в Палате, среди вельмож и их прислуги, среди священников и купцов -- всюду, куда может проникнуть двуногое существо. Их единственная цель -- вынюхивать возможные интриги против Короны, и, поверьте, они п...прекрасно чуют этот запах.
   Мира приподняла бровь.
   - Восемнадцать лет назад протекция прозевала Шутовской заговор. Его раскрыл герцог Альмера, а не тайная стража.
   Девушка пододвинула книгу к секретарю. Он покачал головой.
   - Во время тех событий протекция еще не существовала. Владыка Телуриан создал ее спустя пару месяцев. Он сильно п...переменился после заговора, от доброго и мягкого владыки не осталось и следа. Ему принадлежат слова: "Заговор подобен чуме. И то, и другое можно остановить лишь одним способом: выстроив стену из смертей".
   Итан сглотнул.
   - В...вы не все знаете, миледи, об этом заговоре. В книге описана, и весьма красноречиво, казнь двадцати пяти заговорщиков. Но сказано ли там, что вдвое больше людей были схвачены на протяжении следующих трех лет? Лишь самые отчаянные из заговорщиков пришли во дворец в ту ночь и попались в капкан. О...остальные разбежались из столицы, едва узнав о провале. П...прятались где могли: в удаленных имениях, на островах, в Шиммерийских горах, среди болот Дарквотера. Но за три года протекция разыскала всех до единого. К...каждый, кого связывала с Шутом пусть хоть тончайшая ниточка, оказался на плахе или в темнице. Кое-кто, возможно, все еще живет в каменном гробу под Престольной Цитаделью ...
   То, что говорил секретарь, неприятно походило на угрозу. Не суй нос куда не нужно, девочка, и будешь цела. Вероятно, Итан рассчитывал испугать Миру, однако вместо страха она почувствовала злость. Лорд Элиас, леди Сибил, император, бледный секретарь -- все как один велели ей оставаться в стороне и угрожали чем-нибудь: гневом Короны, расправой заговорщиков. Это была плохая тактика по отношению к Мире: с детства девушка была привычна к свободе и непривычна -- к страху. Отец мог предупредить ее об опасности, но никогда не пугал, а тем более -- не пытался запереть в клетку.
   - Зачем вы мне это рассказываете, сударь?
   - Ч...чтобы уберечь вас, миледи. Если вы найдете того, кто покушался на Минерву из Стагфорта, он может убить вас. В...вы, конечно, понимаете это. Но я хочу п...предостеречь вас от другой опасности. Если вы подойдете к преступникам слишком близко, то позже, когда заговор будет раскрыт, вам придется доказывать свою непричастность. Д...достаточно будет неосторожного разговора, пары п...приветливых жестов, и вы сами окажетесь под подозрением.
   Мира слегка улыбнулась.
   - Этими словами вы признаете, что верите в заговор. Неужели вы не согласны с императором?
   Секретарь смешался.
   - П...прошу вас, миледи, б...будьте благоразумны...
   "Будьте благоразумны" - какое смутное выражение. Отец или леди Сибил сказали бы прямо: "Не будь дурой". Мира вспыхнула, ответила с вызовом:
   - О, я в высшей степени благоразумна! Сейчас вы в этом убедитесь. Прочтите, будьте добры.
   Девушка протянула Итану смертную грамоту барона Росбета. Тот нехотя взял, пробежал глазами.
   - П...прискорбно... - начал Итан, и Мира взмахом руки прервала его. Неожиданно для самой себя она переняла жест у графини Нортвуд.
   - Вы знаете, как проявляется сизый мор? - спросила девушка. - Это описание похоже на него?
   - Да, миледи... - в воздухе повисло недосказанное.
   - Да, но?
   - Я не слыхал, чтобы сизый мор убивал человека за одну ночь. Сизая смерть - медленная, несчастный может мучиться неделями.
   - Приходит на ум мысль о яде, верно?
   Итан моргнул.
   - Вернемся к моему благоразумию, - сказала Мира. - Теперь, когда вы станете докладывать владыке о ходе нашей встречи, вы будете вынуждены упомянуть содержание этой грамоты. Не правда ли, предусмотрительно с моей стороны?
   - Я...я не стану... Это не в моей обязанности, и в...владыке дела нет до...
   Он явно пошел на попятную и искал пути сгладить неловкость. Однако Мира не унималась, ее гордость была задета.
   - Стало быть, не ему, а первому секретарю или капитану гвардии, или церемониймейстеру... Уж простите, я не сильна в дворцовой иерархии. Кто у вас отвечает за то, чтобы ставить на место опальных дворян?
   - П...простите, миледи, я ничего подобного не д...думал... Я лишь хотел вас защитить...
   - Конечно, сударь, я уверена в этом. А мою подругу Минерву из Стагфорта вы тоже защитите? Ее отца убили в трех шагах от нее!
   - М...миледи Глория... - Итан отвел глаза. - Простите, миледи, но дела ждут меня... Я пришел сюда разыскать один документ по поручению владыки, и должен...
   Мира сжала губы. Ну, конечно.
   - Да, сударь, я понимаю. Не смею вас задерживать.
   Он встал, с поклоном отошел от столика. Остановился. Сделал еще пару шагов, остановился вновь. Девушка смотрела в сутулую спину секретаря. Внезапно она поняла, что, пожалуй, перегнула палку. Вероятно, Итан и вправду желал ей добра, пытался предупредить о подводных камнях, а она осадила и оттолкнула его. Это неправильно. Так ведут себя высокородные спесивцы, вроде Ориджинов, и Мира отнюдь не хотела походить на них. Но не может же она теперь догонять Итана и просить прощения! Вот если бы он сам...
   Итан повернулся и подошел к девушке.
   - М... миледи, не будет ли дерзостью с моей стороны пригласить вас завтра на прогулку в сад Люмини, на праздник северной азалии?
   От удивления Мира промолчала.
   - С...читается хорошим тоном побывать там, многие видные персоны посещают цветочный праздник - это дань уважения Праматери Янмэй, покровительнице цветов. Д...даже кузен владыки, сир Адамар, порою прогуливается в саду Люмини...
   Сердце забилось быстрее, от былой злости не осталось и следа. Кузен императора - второй наследник! Но почему Итан передумал? Он хотел отговорить ее, а теперь намеревается помочь. В чем дело?.. А может быть, он тоже хочет сгладить неловкость, что осталась между ними?
   Раздумия девушки Итан принял за отказ. От смущения его щеки зарумянились, словно в лихорадке.
   - П...простите, если я позволил себе лишнего...
   Мира решилась.
   - Благодарю вас за приглашение. Я с радостью принимаю его!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   10-13 мая 1774 года от Сошествия Праматерей
   Уэймар, графство Шейланд -
   озеро Дымная Даль
  
  
   Торговец Хармон Паула Роджер видел в своей жизни больше Священных Предметов, чем полагается на долю простолюдина. Если говорить точно, их было восемь.
   Три Предмета увидал он в День Сошествия на центральной площади Алеридана, когда герцог Альмера решил порадовать чернь и выставил на всеобщее обозрение часть фамильного достояния. Там была огромная толпа, герцогские гвардейцы немилосердно орудовали дубинками, тщась упорядочить людскую массу. Хармон диву давался, как удалось ему протиснуться в первые ряды и разглядеть святыни всего с каких-нибудь двадцати футов...
   Еще три Священных Предмета предстали ему на алтарях центральных городских соборов в Лабелине, Фарвее, Отмели. В Фарвее люди сказали Хармону, что он опоздал всего на день. Якобы, за день до его приезда Предмет сотворил чудо. Горбатая старуха поднесла к алтарю несчастного ребенка, умирающего от каменной хвори, и тогда Предмет засиял изнутри дивным светом, и старухина спина распрямилась, а внук исцелился и забегал от радости. Сам Хармон не видел ни старуху, ни ребенка, ни других свидетелей чудесного исцеления, но повстречал людей, которые знали все из первых рук. Святыни Отмели и Лабелина были не столь милостивы: они безмолвно взирали на прихожан со своих мраморных постаментов. Но все же они оказывали на толпу какое-то невидимое, непостижимое влияние. Глаза у людей, отходящих от алтаря, сияли, губы расплывались в блаженных улыбках. Нигде больше Хармон не видел в одночасье столько счастливых лиц.
   Седьмой Предмет торговец увидал в пещерном монастыре на краю Кристальных Гор, когда дела монеты привели его в Ориджин. Аббат был добр к нему и позволил помолиться на святыню вместе с братией. Хармон знал, что нельзя просить богов о деньгах. Это мелочно, а боги - существа того же нрава, что дворяне, и презирают мелочность. Но он не сдержался и попросил, чтобы сделка вышла удачной, и заработал в той поездке целых девятнадцать золотых эфесов.
   Восьмую святыню показал Хармону барон Лоувилля. По пьяному делу вельможа решил прихвастнуть перед гостем, потащил его в замковое подземелье, отпер чугунную дверь, увешанную замками, и дрожащими свечными огоньками озарил Священный Предмет - единственный, которым владел. Хармон протрезвел в два счета. Он знавал многих богатых людей - хозяев замков, земель, кораблей, деревень. Однако барон Лоувилля оказался единственным его знакомым, кто обладал Священным Предметом. Вскоре барон скончался от мора. Так нередко бывает: кому боги дают многое, того обделяют годами жизни.
   И вот теперь, в шкатулке графа Виттора Шейланда, преспокойно стоящей на столе, Хармон видел девятую святыню.
   Торговец знал, что вещь в шкатулке - Священный Предмет. Вещь не походила ни на один из виденных им Предметов, но это не имело значения. На что-либо, созданное руками людей подлунного мира - на любую диковинку, чудесную драгоценность - содержимое шкатулки походило еще меньше. Это мог быть лишь Священный Предмет - творение богов Подземного Мира. Ничем иным вещь просто не могла оказаться.
   Хармон облизнул пересохшие губы.
   Граф Виттор, наблюдавший за ним, нарушил тишину:
   - Я полагаю, Хармон, вы сейчас одновременно и верите своим глазам, и не верите им. Я помогу вам: да, сударь, это именно то, что вы думаете. Вы смотрите на Священный Предмет.
   - Он... - по-идиотски спросил Хармон, - он ваш?
   - Он - часть фамильного достояния моей семьи. Этот Предмет прибыл в наш мир в составе семнадцатого Дара Богов. Это было при моем отце, вы должны помнить.
   Да, Хармон помнил. Последний Дар Богов - семнадцатый от начала времен - прибыл в Поларис полтора десятилетия назад. Дары посылают боги Подземного Мира - земная твердь лопается, как переспелый арбуз, и в трещине образуется пещера, заполненная несметными сокровищами. Полтора десятилетия назад это случилось на западном берегу Торрея в графстве Шейланд, вотчине отца Виттора. Из-за этого началась война: западники сочли несправедливым, что Дар возник как раз в узкой полоске земли, управляемой Шейландами. Видимо, боги промахнулись на каких-нибудь пару миль. Наверняка, дар предназначался им, удалым западным всадникам, а не худосочным земледельцам Шейланда. Граф отчаянно отбивался и призвал на помощь Ориджинов. С того и началась дружба между родовитыми семействами, которая теперь завершилась браком Ионы и Виттора... Тот Дар оказался для Шейландов подлинным благословением: прежде никто из высшей знати не принимал всерьез новоиспеченных графов-банкиров. Божественное вмешательство многих расположило к Шейландам, даже самого императора!
   - Помню, ваша милость, - выдавил, наконец, Хармон.
   - Дар содержал сто сорок два Предмета. Моему отцу досталось тридцать девять. Тот, что перед вами, один из них. Не робейте, сударь, возьмите его.
   - Взять?!
   - Выньте из шкатулки, подержите в руках.
   - Ваша милость!..
   Виттор подбодрил его улыбкой.
   - Ну же!.. Как вы будете иметь с ним дело, если боитесь взять в руки?
   Хармон протянул руку и прикоснулся к Предмету. Тот был прохладным и гладким, прозрачным, как стекло, но теплее, и с легкой голубизной оттенка. Казалось, Предмет сделан из слюды, в толще которой тлеет очень тихий, нежный голубой огонь. Торговец с великой осторожностью поднял святыню из шкатулки.
   Это были два иссиня прозрачных кольца: одно побольше, дюймов десяти в поперечнике, а в него вложено меньшее - дюймов восьми. Между кольцами имелся зазор - щель шириною в полдюйма. Внутреннее кольцо никак не было закреплено во внешнем, и Хармон крепко держал его, чтобы не вывалилось.
   - Вы вцепились в него, как пугливая девчонка в папину руку! - пошутил граф Виттор. - Не стискивайте, возьмите двумя пальцами - он легкий.
   Действительно, Предмет весил каких-то пару унций - в разы меньше, чем стекло того же объема. Но взять двумя пальцами? А что, если внутреннее кольцо вывалится?! И, помилуйте, боги, разобьется! Хармона за такое живьем зароют в землю, и он сам сочтет это справедливым!
   - Дайте мне и смотрите, - сказал граф.
   Он отнял у Хармона святыню и взял двумя пальцами за внешний обод. Внутреннее кольцо осталось висеть, отставая от внешнего на полдюйма! Ничем не закрепленное, оно просто плавало в воздухе! Может, невидимые нити?..
   Словно угадав мысли торговца, граф сунул палец в щель между кольцами и провел по кругу. Там не было никаких нитей - кольцо держалось за воздух!
   - А теперь, - сказал Виттор Шейланд, - самое любопытное.
   И щелкнул пальцем по внутреннему кольцу. Оно завертелось с огромной скоростью, сделалось невидимым, размазалось в мерцающую сферу. Внешний обод святыни покоился в графской руке, а внутри него плавал шар голубоватого, трепетного сияния.
   - О, боги... - прошептал Хармон.
   - Боги, - кивнул граф. - Боги создали это чудо, боги одарили им моего отца. Имя этого Предмета - Светлая Сфера. Вы готовы продать его для меня?
   Торговец оторопел. Он и забыл, с чего начиналась беседа. Ведь граф просил продать одну вещь, и Хармон боялся, что этой вещью окажется документ, порочащий кого-то из дворян, а затем он увидел в шкатулке Священный Предмет и... все вылетело из головы.
   - Продать, ваша милость?! Но ведь это - творение богов! Разве чудеса продаются?!
   Граф Шейланд поставил Предмет на стол. Меньшее кольцо продолжало бешено вертеться внутри большего, не замедляя хода.
   - Понимаю ваше недоумение, сударь. Вы правы, Священные Предметы продаются крайне редко. Именно в этом и состоит деликатность нашего с вами положения.
   - Деликатность?..
   - Вы проявляли больше сообразительности то того, как увидели товар, - с легким раздражением сказал Виттор, - хотя вряд ли вас можно винить в этом. Ладно, растолкую. Видите ли, Священные Предметы составляют так называемое достояние первородных семейств. Количеством Предметов, которыми владеет тот или иной род, измеряется благоволение богов к этому роду. Все просто: тем, кто им угоден, боги шлют дары. Тем, кто противен, ясное дело, даров не полагается. Величайшее и святейшее семейство, по праву повелевающее всей Империей Полари, - это, конечно, Блистательная Династия. В их святилище хранится больше трехсот Предметов. За Династией идет Альмера со ста двадцатью Предметами, далее - Шиммери с девяноста одним, далее - Ориджин с восемьюдесятью семью... Понимаете?
   - В глазах богов шиммерийцы достойнее Ориджинов, а альмерцы лучше шиммерийцев, и всех их превосходит Династия. Верно, милорд?
   - Верно. Теперь переходим к главному. По-вашему, Хармон, можно ли купить расположение богов?
   - Конечно, нет, ваша милость! Боги судят людей по деяниям, а не по количеству золота.
   - К сожалению, так и есть, - Виттор бросил быстрый взгляд на Предмет: тот продолжал мерцать в своем бесконечном, неестественном вращении. - И тут мы подходим к сути. Нет греха в том, чтобы продать Предмет. Если даровали его тебе, значит, ты им владеешь. А то, чем владеешь, можешь и продать - такова сущность владения. Но вот купить Священный Предмет - это весьма сомнительное действие. Догадываетесь, в чем дело?
   Хармон поднес руку к Светлой Сфере. Вещь, крутящаяся так быстро, должна была бы создавать ветерок, но ладонь не чувствовала никакого колебания воздуха. Словно внутреннее кольцо не пришло в движение, а вовсе исчезло, заменившись мерцающим облачком!
   - Догадываюсь, ваша милость. Купить святыню - все равно, что пытаться за монету приобрести расположение богов. Ты становишься грешником перед Праматерями и мошенником в глазах людей... если о сделке узнают.
   - Если узнают. Весьма меткое замечание. Я рад, что ясность мысли вернулась к вам.
   - Тайная сделка... - Хармон потер подбородок. - Но, милорд, как же можно сыскать покупателя, держа саму возможность сделки в тайне?
   - Я помогу вам в этом. Могу назвать имена нескольких влиятельных людей, кому уже доводилось совершать подобные покупки. Так уж вышло, что мне они известны. Первый - маркиз Хедвиг из Фаунтерры. Он несколько раз покупал Предметы для нужд Короны.
   - Корона скупает Предметы?! Владыка Адриан?
   - Император не пытается обмануть богов. Он покупает святыни для целей науки: верит, что магистры Университета рано или поздно сумеют найти способ говорить с Предметами и с их помощью творить чудеса. Благая цель, однако, Церковь все равно усматривает в ней долю ереси: дескать, магистры дерзки и самонадеянны, коль думают, что смогут уподобиться Праматерям с Праотцами. Лишь нашим святым Прародителям боги даровали способность говорить с Предметами, а остальные людишки недостойны того... Так что император весьма осторожен в своей исследовательской деятельности. Церковь сильна, и конфликт с нею может пошатнуть даже Корону.
   Наклонив голову, Хармон глянул в окно сквозь мерцающую сферу Предмета. К голубоватому сиянию примешалось желтое - солнечное. Оконная рама, ветви вишни за стеклом прекрасно виделись сквозь Предмет. Граф продолжал:
   - Другой возможный покупатель - герцог Лабелин, правитель Южного Пути. Ему не дают покоя восемьдесят семь Предметов в достоянии ненавистных ему Ориджинов. Сам Лабелин владеет всего шестьюдесятью... или уже шестьюдесятью одним. Так или иначе, он стремится исправить дело. Остерегаясь запятнать свое имя, он поручает такие сделки доверенному лицу - барону Деррилу... Есть и еще несколько человек, чьи имена я назову позже. Теперь же хочу услышать от вас, Хармон: вы согласны?
   Торговец поднял голову и поглядел в лицо графу. Продать Священный Предмет, творение божественных мастеров! Это не просто перемена в жизни, как говорил Шейланд. Это не какой-нибудь новый товар! Это переворот всего, скачок столь умопомрачительный, что граничит со святотатством! Будь Хармон полководцем, он чувствовал бы себя так, словно ему предложили взять штурмом Фаунтерру!
   Однако, сквозь всю оторопь, благоговейный страх, суеверную дрожь Хармон ощущал нечто такое, от чего захватывало дух. Нечто, из-за чего Хармон понял: он не сможет сейчас раскрыть рот и произнести: "Нет, милорд". Его язык просто неспособен выдавить эти слова.
   - Сколько он стоит?
   - Ха! - граф хлопнул в ладоши. - Верный вопрос, и я рад, что вы дозрели до него. Как говорилось, мне известны подробности нескольких подобных сделок. Согласно сведениям, герцог Лабелин в прошлом году приобрел Предмет у некоего западного лорда за тридцать шесть тысяч золотых эфесов. Хедвиг купил для Короны один Предмет за сорок две тысячи, а другой - за пятьдесят одну. Правда, последний - наиболее дорогой - был чудотворным, тому имелись свидетели.
   Хармон ощутил, как нижняя его челюсть отделяется от верхней и отпадает, оставив рот раскрытым. Тридцать шесть тысяч золотых, сорок две тысячи! Боги милостивые! Деревня стоит от пятисот до полутора тысяч эфесов; двухмачтовая шхуна - пару тысяч золотых; хороший, крепкий замок - тысяч десять! Рыцарский батальон вместе с лошадьми, осадными машинами и провиантом на год - и тот обойдется дешевле, чем один-единственный Священный Предмет!
   - Мне, любезный мой Хармон, нужно тридцать тысяч эфесов. На меньшую сумму я не согласен. Сумеете взять больше - честь вам и хвала. Уверен, что сумеете. Моя благодарность вам - одна десятая часть от суммы продажи. Сроку даю два месяца. Не укладываетесь в срок - возвращаете святыню. Что же, принимаете условия?
   Хармон вытер рукавом испарину со лба. Одна десятая часть от тридцати тысяч эфесов! Это больше, чем все, заработанное Хармоном за всю его неспокойную жизнь. Причем, в разы больше.
   - Да, ваша милость, - прохрипел торговец. Откашлялся: - Кх, кх... Принимаю, милорд!
   - Прекрасно. Я знал, что вы - подходящий человек.
   Виттор сунул палец в мерцающую сферу, и она пропала. Ударившись о плоть, внутреннее кольцо остановилось.
   - Простите, ваша милость... Позволите вопрос?
   - Отчего нет, сударь?
   - Этот Предмет... Светлая Сфера... это ведь подлинное чудо! Зачем вы продаете его?
   - Хе-хе... - граф улыбнулся на этот раз как-то неловко, смущенно, и на миг отвел взгляд. - Видите ли, леди Иона... Ваша вторая догадка - она была не так уж мимо цели. Мы кое-что делаем ради любви. Порою, это дорого обходится.
   Хармон кивнул.
   - Простите, что спросил, ваша милость.
   А про себя подумал: теперь я знаю, сколько стоит принцесса Севера. Шейланд заплатил Ориджинам выкуп за невесту, и теперь понятно, что этот выкуп превосходил стоимость Священного Предмета. Графу пришлось взять взаймы тридцать тысяч эфесов, и, чтобы вернуть долг, он продает святыню. Одно неземное творение - за другое. Справедливый обмен. Тьма, до дрожи справедливый!
   Неприятная мысль пришла на ум Хармону, и он спросил, не соизволит ли граф выделить в сопровождение торговцу отряд воинов. Столь дорогая вещь, как ни крути, требует подобающей охраны... Виттор Шейланд усмехнулся:
   - Поверьте, милейший, если распространится слух о вашем товаре, то никакой отряд не защитит вас. Более того, сами охранники станут источником угрозы. Существует лишь одна достаточно надежная защита -- и вы знаете, в чем она состоит.
   - Держать все в тайне.
   - Вы -- разумный человек.
   Граф передал Хармону ключик от шкатулки, затем раскрыл ящик стола, вынул и протянул торговцу свиток. Это была вверительная грамота, заверенная печатью Шейланда. В бумаге говорилось, что граф Виттор Шейланд поручает торговцу Хармону Пауле Роджеру продать товар, принадлежащий графу. Любой, кто попытается присвоить товар, посягнет тем самым на собственность первородного лорда. Священный Предмет именовался в грамоте просто "товаром", нигде не говорилось, о чем именно идет речь.
   Хармон поблагодарил графа и спрятал свиток. Аккуратно уложил Светлую Сферу в шкатулку, запер на ключ. Оговорили еще несколько подробностей, условились, каким способом Хармон передаст графу вырученные деньги. Виттор Шейланд назвал имена еще двух феодалов, которым доводилось покупать Священные Предметы.
   Затем граф попрощался с торговцем: пожал руку Хармону и задержал его ладонь в своей, внимательно, со значением глядя гостю в глаза. Теперь последует угроза, - подумал Хармон. Сейчас он опишет, каким способом разыщет меня и как расправится со мною, надумай я смошенничать. Во всех деталях разрисует.
   Граф выдержал паузу, и слова, что он мог бы произнести, сами собою возникли в голове торговца. Хармон побледнел. Виттор медленно кивнул и сказал:
   - Пускай удача сопутствует вам, Хармон Паула Роджер.
  
   * * *
   Когда Хармон покинул графский особняк, мир повернулся. Не то, чтобы опрокинулся с ног на голову, но перекосился, стал боком. Кажется, все вокруг было прежним: трапезная зала, мощеный двор, хмельные лордские стражники, плечистый Джоакин, милашка Полли. Прежнее место -- он пришел сюда нынче утром, но кажется, что было это давным давно. Те же люди - да только не совсем те же: он, Хармон, знает кое-что, Джоакин и Полли - не знают. Между ними пролегло различие столь явное, что в пору дивиться: отчего эти люди -- такие чужие, не знающие, не понимающие -- отчего они выглядят, как давние Хармоновы знакомцы?
   Кастелян Гарольд попрощался с торговцем, из простоты его слов стало ясно, что он тоже не знает о Предмете. Леди Иона вышла во двор, махнула рукой Хармону, скользнула по нему туманным своим взглядом. Она тоже не знала. Конечно, нет! Граф Виттор не упомянул этой подробности, но Хармон понимал: продать святыню, часть фамильного достояния -- может, и не грех, но позор для феодала. Вот главная причина для Шейланда держать сделку в тайне ото всех, и прежде всего -- от своей обожаемой высокородной жены.
   А я знаю, - думал Хармон Паула Роджер, поднимаясь на борт озерной шхуны. Я знаю секрет могущественного лорда. А позже, когда товар будет продан, к позору Виттора Шейланда прибавится грех покупателя-святотатца. Тайна удвоится в весе.
   Хармону никогда не доводилось хранить секреты. Конечно, вечерком, под штоф-другой вина, люди нередко выбалтывали ему нечто этакое, по их мнению -- сокровенное... Но те секреты, по правде, не стоили и агатки. Они были до смешного одинаковы у всех Хармоновых закадычных приятелей: спонтанно пошлое приключеньице, разбитое сердце какой-нибудь нежной барышни, подлый проступочек по дури или от малодушия. Все -- давно прощенное, позабытое, годное лишь на скабрезный анекдотец. Такие "тайны" и хранить-то бессмысленно, ибо нет охотников их выведать.
   Нынешняя -- совсем иное дело! Она -- как горящий факел в сухом лесу! Выпусти из рук, оброни неосторожно -- и все кругом вспыхнет, а от тебя одни угольки останутся. Три тысячи эфесов, - твердил себе Хармон Паула Роджер, пока шхуна шла ночным озером, пытаясь нагнать отражение Звезды в черной воде. Три тысячи золотых монет! Три чертовых тысячи золотых! Я стану богат. Я, торговец Хармон Паула Роджер, - богач! Найму слуг, куплю карету, выстрою дом. Буду кушать с серебра, спать на перине, умываться в горячей воде. Пить стану только лучшее пойло -- нортвудский ханти или ордж из Первой Зимы; никакого больше альмерского кисляка! Коня хорошего куплю... двух. Трех! Три тысячи, тьма их сожри, золотых эфесов!
   Хармону не спалось. Шкатулка, стоявшая под койкой, насквозь пропекала доску, простыню, тощее одеяло, кожу на спине, вгрызалась в желудок и обжигала изнутри. Проклятый страх. Уймись! Успокойся! Никто не знает! Никто -- слышишь? Повтори! Никто не знает...
   Он повторял, и выходило тускло, не убеждало. Тогда Хармон вновь принимался твердить себе прежнюю молитву: три тысячи эфесов. Три тысячи желтых кругляшков с рисунком кинжальной рукояти. Больше пуда золота. Больше пуда -- тьма!
   Поселюсь на рыночной площади -- всегда хотел. Смогу в окно смотреть, как народ толпится, как торгуют, как скоморохи скачут. А то и сам им заплачу: пускай поближе ко мне помост поставят и потешный бой устроят. Или лучше: пускай приведут девиц погибче, чтобы те плясали. И медведя -- а? Как в песне! "Как-то леди танцевала со своим медведем..." Вот забава выйдет! ...Тьма, что ж так тревожно?..
   С городской знатью перезнакомлюсь - с бургомистром, баронами, епископом, цеховыми старшинами. Стану к ним на обеды ходить, а к себе -- в баню звать, скажем, по воскресеньям. Отменную баньку обустрою, какие только в селах бывают, а мещане таких не умеют. Буду все знать, что в городе творится. Советоваться со мною станут... Купеческий старейшина спросит: "Хармон Паула, брат, поделись секретом: как это ты такие деньжищи бешеные нажил?" А я скажу: "С людьми надо знаться. В душу им заглядывать, вот что. Найдешь подход к людям -- они тебе сами все дадут". ...Живот болит, будь он проклят! Словно кол вбили! Нет, нужно делать что-то.
   Джоакин Ив Ханна спал в каюте Хармона. Охранник давно уже похрапывал, раскинувшись на спине. Торговец поднялся, для проверки ткнул Джоакина пальцем в бок. Тот всхрюкнул, но не проснулся. Крепко спит. Хорошо. Хармон достал из-под койки шкатулку. Она была пугающе легкой, и сердце Хармона скакнуло в пятки. Неужели какой-то подлец уже стащил святыню?!! О, боги! Но вовремя вспомнил, что Светлая Сфера почти невесома. Отпер шкатулку и в темноте нащупал Предмет пальцами: да, он здесь -- два гладких не холодных кольца. Видимо, голубоватый свет Сфера испускала только днем, ночью же она была совершенно незаметна. Вот и прекрасно!
   Наощупь он вынул творение богов из шкатулки, обмотал рубахой в несколько слоев, вышел мягкий округлый сверточек. Хармон сунул его себе за пазуху. Шкатулку задвинул было под койку, но тут же спохватился: нет, так нельзя. Если какой-то ворюга утащит пустую шкатулку, то быстро смекнет: внутри лежало нечто ценное, его перепрятали. Тогда подлец вернется, чтобы отыскать. Торговец развязал кошель с агатками и высыпал половину в шкатулку. Потом вскрыл тайничок на поясе и добавил к агаткам десяток елен. Вот, теперь порядок! Кто бы ни выкрал шкатулку, он порадуется такому улову и больше не вернется. Хармон запер ее, сунул на место -- под койку.
   Три тысячи золотых... торговец зевнул. А если удача улыбнется, то и все четыре. Четыре -- не три. Стоит расстараться! И мне немалая выгода, и граф будет счастлив... Хармон зевнул снова и вскоре уснул. Божественная святыня, завернутая в рубаху, покоилась на его груди.
  
   * * *
   Только на следующее утро Хармон заметил, что с Джоакином стряслось неладное. Когда торговец вышел на палубу, охранник возлежал на досках, обнаженный по пояс, а Полли умасливала какой-то вязкой дрянью его бока. По ребрам Джоакина расплывались несколько ярких фиолетовых пятен, еще один синяк красовался на нижней челюсти. И как я вечером не заметил? - удивился Хармон. Совсем сдурел из-за Предмета, пора за ум браться!
   Он присел возле молодого воина и сказал:
   - Дай-ка угадаю. Только ты не говори, я сам, а то не забавно будет. Коли скажу правильно -- кивай.
   Джоакин хмуро покосился на хозяина.
   - Леди Иона, ага?
   Охранник кивнул.
   - Ты на нее пялился за обедом?
   - Ну, не то, чтобы...
   - А-та-та! - перебил его Хармон. - Молчи, только кивай. Да или нет?
   Джоакин мотнул было головой, но передумал и кивнул утвердительно.
   - А как мы с графом ушли, так ты и выкинул фортель?
   Охранник смотрел на Хармона волком и кивать не спешил. Вступилась Полли:
   - Хозяин, вы несправедливы к Джоакину! Наверное, все иначе было. Кто-то из пьяных мужланов позволил себе нечто неприличное, и наш Джоакин осадил его! Из-за этого и вышла драка, да?
   Она глянула на воина с теплотой, тот слегка покраснел от удовольствия. Хармон ухмыльнулся:
   - Да, милая, именно так все и было. Кто-то из собственных рыцарей Принцессы нахамил ей, но, к счастью, рядом случился странствующий герой Джоакин и вступился за честь дамы. Как бы она без него справилась, бедняжка?
   Торговцу казалось, что шутка вышла вполне остроумная. Однако Полли почему-то нахмурилась и с сочувствием глянула на воина, а тот обиженно скривился.
   - Я не нарочно, - процедил Джоакин.
   - Дорогой мой, это ясное дело, что ты не нарочно! Кабы нарочно, синяками не отбылся бы. Вспомни теперь, о чем я тебя предупреждал по дороге туда, а? То-то. Слушай мудрого Хармона, Хармон жизнь прожил.
   Торговец не отказался бы, чтобы Полли оценила его зрелое превосходство, взглянула с уважением. Но она смотрела лишь на Джоакина и втирала мазь в его бока -- не то врачевала, не то поглаживала мягкими ладошками. Хм.
   Вскоре молодой воин тоже сообразил, кто вышел победителем из словесной перепалки, и бодрость духа вернулась к нему. Не без самодовольства Джоакин заявил:
   - Я поразмыслил о леди Ионе... Пожалуй, что вы были правы, хозяин. Она мало того, что замужняя, так еще и этакая... с особенностями. Есть дама, кто больше стоит моего внимания.
   Полли зарделась и даже замерла на миг, обе ручки остановились на груди молодого человека. И ясно же, что вранье: Хармону ясно, и Джоакину, и самой Полли тоже! Но нет - все равно принимает за чистую монету, радуется, как ребенок леденцу! Какая глупость! Хармону сделалось досадно: с каких это пор дамы хвастливое вранье и молодую дурь предпочитают зрелости, опыту, уму? Разве можно такой глупый выбор сделать?
   И тут пришло ему в голову: а ведь Полли - не из тех женщин, к которым он привык. Хармону-то перевалило за сорок, и дамы, с кем он имел дело, были, конечно, моложе его, но не так, чтобы слишком. Зрелые женщины расчетливы, как и сам Хармон, ценят монету, на вещи смотрят трезво, без романтической придури. С такими он легко находил общий язык. А милашка Полли - она ведь еще девица, даром, что вдова. Еще не разменяла третий десяток. Она молода, а Хармон, сказать по правде, отвык от молодок. М-да. Было время для молодок... и миновало, сплыло незаметно. Где теперь те годы?.. С невеселой думой Хармон ушел, оставив парочку в покое.
   Однако разговор, что меж ними состоялся, позже получил нежданное продолжение. Вышло это под вечер. Заходящее солнце навеивало мечтательность, и Хармон, стоя у фальшборта, развивал свои планы относительно того, как правильней будет истратить три тысячи эфесов. Он прикинул, что неплохо бы открыть винный погреб: дело выгодное, уважаемое и не хлопотное. Нужно лишь взять на примету несколько хороших виноделен, да нанять крепких парней, чтобы за порядком следили. При его-то опыте, за тем и другим дело не станет... Как вдруг Хармон увидел, что недалеко от него расположился Джоакин с листом бумаги в руке. Странный какой-то лист, Хармон не сразу и сообразил: обыкновенно письма и грамоты сворачивают трубкой и опечатывают, а после они остаются изогнутыми, так и не расправляются. Однако, лист в руках Джоакина был ровным, и Хармон понял: страница из книги.
   - Эй, приятель, это что у тебя? Дай-ка взглянуть!
   Охранник дернулся и попытался припрятать листок, но Хармон прикрикнул:
   - А ну-ка, давай! Мало того, что носишь за поясом невесть чей кинжал и в драки встряешь, так еще бумаги секретные? Нет уж, этого я терпеть не стану.
   Джоакин протянул ему лист. Это была страница из давешней книги новостей - "Голоса Короны", той, что читали по дороге в Шейланд. Глава с описанием бала: на ней Джоакин застрял тогда, а капитан велел пропустить и идти дальше. Сбоку на странице помещался портрет девушки.
   Хармон поднес поближе к глазам и пригляделся. Девица была чертовски хороша. Портретик - крохотная перебивка с гравюры, но даже в черно-белом рисунке ясно видно, сколь щедро одарили девушку боги. Пожалуй, рядом с нею даже граф Виттор забыл бы о своей леди-жене! И, что любопытно, торговец знал барышню с рисунка. Не лично, конечно: видал ее портреты, да и саму ее раз увидел издали. Подпись на странице подтверждала, что память не подвела Хармона.
   - Это что же, - заговорил торговец, - ты страницу из книги выдрал?
   - Так ведь там чепуха про бал! Капитан сказал: это не интересно, а вы ему поддакнули.
   - Но книга-то графу предназначалась, а не нам с капитаном!
   - Граф тоже про балы читать не станет. Он человек важный, много дел ведет.
   - Тут, пожалуй, ты прав. Но за каким чертом она тебе понадобилась, страница-то?
   Джоакин понурился и отвел взгляд.
   - Ага, барышня, значит, приглянулась! А леди Иона как же? Она ведь все глаза выплачет, бедненькая, что ты ее позабыл!
   Джоакин искривил губу.
   - Ах, да, - кивнул Хармон, - графиня Шейланд замужняя, да еще и с особенностями. И как я позабыл? Наверное, потому, что здесь на судне есть парень, у которого особенностей-то побольше будет.
   - Какой вред от этого, хозяин? Картинка мне глаз вырвет, если смотреть стану?
   Хармон улыбнулся и вернул страницу Джоакину. Тот сложил ее и сунул за шиворот. Торговец неторопливо заговорил:
   - Помнишь, приятель, когда мы познакомились с тобою, ты дрался с мужичьем на помосте? Люди медяки кидали, ты подбирал.
   - Помню. И что?
   - Дело было в Смолдене, на Рыночной площади. В том городе есть, по-моему, шесть площадей и несколько десятков улиц. Живет в нем тысяч пять человек, у всех имеются медяки.
   - К чему вы ведете?
   - Не перебивай. Приведу, будь спокоен. Городком этим, а также дюжиной деревень и частью реки Змейки владеет Смолденский барон. Рядом с его землями лежат баронства Хогарта и Бонигана, а дальше на север - ленное владение барона Флисса. Над ними всеми стоит граф Эрроубэк - ему принадлежит весь северо-восток Альмеры. Примерно за неделю можно проехать графство Эрроубэк с востока на запад, и тогда попадешь во владения другого альмерского графа - Блэкмора. Спустя неделю пути проедешь и Блэкмор, и, свернув на юг, попадешь в графство Дэйнайт. Три названных графства (каждое по площади больше Шейланда), а также великолепный город Алеридан с прилегающими к нему просторами, составляют герцогство Альмера. Это - богатейшая земля империи. В ней имеются два искровых цеха с плотинами, шесть судоходных рек, около тысячи деревень и не меньше полусотни городов, в каждом из которых - множество жителей с медяками в карманах. Владеет и правит всем этим его светлость герцог Айден Альмера. У него имеется дочь - леди Аланис Альмера, наследная герцогиня и первая красавица всего государства. А ты, парень, подбиравший медяки на площади, носишь за пазухой портрет этой леди. И вот теперь позволь задать тебе вопрос: ты не замечаешь никакого противоречия во всем сказанном?
   - Нет, - просто ответил Джоакин Ив Ханна.
   Хармону не оставалось ничего другого, как молча почесать подбородок.
   - Ладно, - сказал он, погодя. - Мечтай себе. Вреда от этого не будет, хотя и пользы - чуть. Только Полли листок не показывай. Глядишь, еще расстроится из-за твоих дурацких фантазий.
   Джоакин кивнул - мол, сам понимаю. Тут как раз подошла Полли и прервала их разговор.
   Священный Предмет занимал большую часть Хармоновых мыслей, так что лишь пару дней спустя торговец смекнул, какую пользу может извлечь из пустых, казалось бы, мечтаний молодого воина. Здорово выдумал, красиво!
   Но прежде случились еще кое-какие события.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   14-15 мая 1774 от Сошествия
   Мягкие Поля (около 310 миль от
   северо-восточной границы империи Полари)
  
  
  
   Кид выполнил обещание: на рассвете заполз вглубь трясины и раздобыл девять яиц бегунца. По словам охотника, их можно есть и сырыми, но если сварить, то будет невероятная вкуснотища. Развели костер, сварили и попробовали. Вышел самый вкусный завтрак за все время путешествия! Яиц было немного, но каждое размером как три яблока, так что лакомства хватило не только знати, а и греям. Пехотинцы хвалили Кида. Томми выразил общее мнение:
   - Ты, малыш, того... со змеями больше не связывайся. Если бы тебя ночью укоротили на голову, сидеть нам без угощения. Обидно бы вышло.
   А вот среди кайров царило молчаливое напряжение, которое насторожило Эрвина. То есть, само по себе не встревожило бы: кайры - люди не болтливые. Но после ночного приключения - после вдовушки в шатре, бешенства в глазах Джемиса, капитанского требования извиниться - теперь молчание воинов казалось угрожающим.
   Эрвин улучил момент, чтобы поговорить с Томми наедине. Слуги любят перемывать кости господам - это верно во всех землях. Хочешь узнать что-то о вельможе - побеседуй со слугой.
   - Томми... Скажи-ка мне... Ведь ты много разговоров слышишь?
   - Не без этого, милорд.
   - Люди чем-то недовольны?
   - Ну, милорд... Кому понравится неделю идти по болоту! Вот и недовольны... Но яйца всех порадовали.
   - Я не об этом... - Эрвин обнаружил, что выдавить нужный вопрос нелегко. Слова никак не хотели слетать с языка. - Имею в виду... Ну, вот обо мне что говорят?
   Грей замялся.
   - Что же о вас могут говорить, милорд? Ничего такого не могут.
   - Томми, давай-ка пропустим всю вежливую чушь и перейдем прямо к сути.
   - Милорд, я ума не приложу, о чем...
   - Даю слово дворянина, что ты никак не пострадаешь, если скажешь правду.
   - Какую же правду, милорд? Не знаю, что и сказать...
   Эрвин запасся терпением.
   - Говорят, что я - неженка?
   - Нет, что вы...
   - Не смей лгать. Ты служил моему отцу. Знаешь ведь: ничего нет хуже, чем ложь своему господину!
   Томми отвел глаза:
   - Да, милорд.
   - Ну, так что же, я - неженка?
   - Да, милорд.
   - Потому, что полдороги был болен? Потому, что не посвящен в кайры? Потому, что чуть не утонул в болоте?
   - Да, милорд. И еще...
   - Еще?
   Томми набрал воздуху:
   - Вы не любите говорить об оружии и битвах. Вы слишком многое позволяете Луису, а он - из черни. С вами все время случаются какие-то несчастья.
   - Это все?
   - Боюсь, нет, милорд... Вы идете по сети такой походкой, будто получили стрелу в задницу. У вас сутулые плечи, как у монаха. И очень тонкие пальцы, как у девицы. И вы слишком часто моете волосы.
   - Что?! - вскричал Эрвин, краснея от возмущения. - Тонкие пальцы? Сутулые плечи?! Что за бред!
   - Простите, милорд... Я честно пересказал, что о вас говорят. Как вы велели.
   - Да, конечно... - Эрвин попытался успокоиться. - Как у девицы - надо же!..
   - Ну...
   - Томми, но ведь все это говорят обо мне уже давно, правильно? И неженкой прозвали еще до Служанки?
   - Да, милорд, так и есть.
   - А что изменилось сегодня? Я чем-то еще не угодил?
   - Милорд... кайры возмущены, что вы заподозрили их. Говорят: неженке следовало начать допрос со своего дружка, Луиса. Еще говорят: вы завели второго приятеля-простолюдина. Сельский щенок спас жизнь лорду Ориджину - позор. И что вы пожалели Кида, тоже многим не по душе. С Джемисом говорили так, будто он разбойник, а мальчишке даже слова упрека не сказали, хотя он заслуживал топора.
   Да, примерно так Эрвин и думал. Спокойнее не стало.
   - А вы, Томми, тоже считаете, что я был неправ?
   - Я - нет, милорд. Кид - славный парнишка, мне было бы жаль, если б вы его... Хотя так оно, конечно, по справедливости...
   Эрвин обозлился на себя за последний вопрос. Как будто он нуждается в одобрении слуги!..
   - Томми, скажите, кайр Джемис - что он за человек?
   - Отличный боец, милорд.
   - Это ясно. А еще?
   - Ну... задира, драчун. Любит поддеть кого-нибудь, разозлить. Будет цеплять, пока человек не взбесится и не вспылит, а тогда кайр Джемис говорит: изволите сразиться? За ним шесть или семь выигранных поединков. В начале путешествия он что-то не поделил с кайром Освальдом. Кайр Джемис его задевал, как мог - помните, например, гонки по скале?.. Но до драки не дошло, кайр Освальд поостерегся.
   - Странно: Джемис оставил Освальда и принялся за механика? Не его полета птица, кажется. Таких, как Луис, кайр вовсе не должен замечать...
   - На Луиса ему плевать, милорд. Кайр понял, что вы благоволите к южанину, тогда и начал его цеплять.
   - Даже так!..
   Разговор прервал подошедший капитан Теобарт:
   - Время выступать, милорд.
  
   Построившись и объединившись в связки, люди выступили на болото. Но, спустя какую-нибудь сотню шагов, последовала заминка. Трава-сеточница выглядела странно: при удалении от берега она становилась все более сухой. Пожухлые листья росли все реже, меж них проглядывала черная грязь. Кружево сплетенных черенков становилось серо-желтым, как виноградная лоза. Проводники остановились поразмыслить.
   Кид принюхался и сказал:
   - Здесь дурной воздух, потому трава и чахнет.
   - Не чувствую, - ответил Колемон.
   Прошел вперед по сухой сети, приподняв нос, как гончая. Присел, ощупал траву. Прошел еще, повторил те же действия. И еще дальше. Когда вернулся, сообщил:
   - Малыш прав: там, впереди, живет дурной воздух. От него и высохла трава.
   - Это еще что за штука?
   - А кто ж его знает... Он смердит и траву высушивает. Вот все, что про него известно.
   - Стало быть, туда идти нельзя?
   Колемон пожал плечами:
   - Пожалуй, что можно. Он не отравленный, этот воздух, только зловонный. Дышать можно.
   - А трава сухая - это ничего?
   - Я проверил: лоза крепкая, хоть и высохшая. Листьев мало - это не страшно, нога все равно не на листья опирается, а на черенки.
Воины засомневались. Странный воздух, странная сеть...
   Эрвин попытался вспомнить что-нибудь из университетских знаний, подходящее к случаю, но припомнил лишь то, что горячий воздух легче холодного. О зловонных газах память не сохранила никаких сведений.
   - Давайте-ка в обход, - сказал Теобарт.
   Колемон потеребил бороду:
   - В обход можно, сир, только крюк будет - миль восемь, два дня пути. К северу от нас не меньше мили черной воды. Вон она - видите, поблескивает? А к югу сеть хоть и зеленая, но молодая, двухлетка. Кто хочет идти по ней - вольному воля... Но без меня.
   - Лучше потерять два дня, чем утопиться, - проворчал кайр Джемис.
   - Проводники говорят: можно идти прямо, - сказал Эрвин. - Кому охота торчать в трясине лишних два дня?
   - Дурной воздух - не беда, мой лорд! - сказал Кид. - Поверьте, на болоте много таких мест. Я ходил и не раз. Ну, смердит - так что? Немножко потерпеть, а там уже и привыкнешь. Не нужно обход делать!
   - Ну, раз мелкий сказал, то точно идем прямо! - фыркнул Джемис.
   Кид отвернулся, прошел вперед шагов двести и сел. Минут десять сидел он так, дыша дурным воздухом. Потом вернулся и сказал:
   - Не отравный этот воздух, мы же говорили. Видите, мой лорд, ничего страшного!
   - Идем прямо, - приказал лорд Ориджин.
  
   Дурной воздух смердел, как отхожее место. Эрвин дышал сквозь платок, но все равно чувствовал тошноту. Воины постоянно отплевывались, то и дело поминали Темного Идо, такую-то матерь, а также задницы всех видов и размеров. Впрочем, трава под ногами была пусть суха, но крепка, а зловоние оказалось безвредно: никто не начал ни задыхаться, ни даже чихать. Спустя недолгое время они миновали самый центр дурного воздуха... а может, просто попривыкли. Так или иначе, с каждым шагом смрад досаждал все меньше, и Эрвин перестал обращать на него внимание.
   Возникло настроение поговорить. Побеседовать, что ли, с Теобартом или Освальдом, обсудить премудрости мечевого боя против доспешного врага? Разузнать какой-нибудь прием, который мне никогда не понадобится, изобразить интерес к славному военному прошлому кайров? Перебороть скуку и выслушать историю о том, как кто-то кого-то премило порубил на куски? Эрвин слышал сотни подобных рассказов еще в детские годы: от отца, его гвардейцев и вассалов, наконец, от старшего брата. Эта кровожадная похвальба до того набила оскомину, что Эрвин с Ионой, помнится, взяли за правило бросать в Рихарда комочками хлеба, едва тот произносил слова: "Я выхватил меч и ка-ааак...". Ну, что ж, зато сейчас разговоры на подобную тему помогли бы найти общий язык с кайрами, принесли хоть какую-то долю уважения. Потом следует распрямить плечи, всыпать плетей Луису, довести волосы до состояния сальной пакли - глядишь, и прослывешь настоящим мужчиной. Недурно бы еще, конечно, заколоть кого-нибудь. Жаль вот с пальцами ничего не поделаешь - они у всех агатовцев тонкие, как и запястья. Но ничего, можно в перчатках ходить. В латных, для пущего эффекта!
   Эрвин приосанился и стал на дюйм выше. И тут же ощутил раздражение, почти злость. Какого черта я должен вам угождать? Вы - мои вассалы, я - ваш сюзерен! Мне под вас подстраиваться? С какой стати?!
   Он прибавил шагу и поравнялся с механиком, что шел в соседней связке.
   - Луис, а не расскажете ли... - Эрвин не сразу придумал, о чем спросить. Просто очень уж заманчиво было поступить наперекор солдатне, показать Джемису и прочим, что лорду никто не указ. - Не расскажете ли, как познакомились с вашей леди?
   - О, милорд, это была чудесная история! - мигом оживился механик. - Я думал, лишь в сказках такое случается! Дело было так...
   Луис тогда жил в Маренго - втором по величине городе Земель Короны. Там шла рельсовая стройка: прокладывался дополнительный путь, расширялась станция. Впервые Луис участвовал в строительстве как механик, а не подмастерье. От рассвета до ужина он трудился наравне с остальными механиками: приглядывал за одной из рабочих бригад, проверял укладку рельс, проводил замеры, сверялся с чертежами. После ужина Луис взял за правило изучать книги по искровой машинерии. В комнатушке, которую он снимал, было невыносимо душно, и он выходил летними вечерами в парк, располагался на траве у озера и читал, пока не стемнеет. И вот, однажды увидел он девушку, что бежала аллеей. Ведь вы знаете, милорд, что леди Земель Короны немало внимания уделяют спорту! Следят за красотою своих тел, как завещали Праматери.
   Еще бы Эрвину было не знать. Одна из столичных девушек, прелестная синеглазая дочь графини Фейм, некогда сумела даже заразить его, Эрвина, этой напастью - вечерними пробежками. Ужас! Одышка, ручьи пота и ноющие икры - вот все результаты такого времяпровождения. И, что самое обидное, тренировки ничуть не помогли ему справиться с походом через болото! "Неженка идет, словно раненый в задницу..." Да уж.
   Так вот, Луис увидел бегущую девушку. Скользнул по ней рассеянным взглядом, едва отвлекшись от книги. Следующим вечером она вновь пробежала мимо, и теперь он внимательнее разглядел ее, даже проводил глазами. А следующим вечером уже постоянно отвлекался от книги и всматривался в глубину аллеи - не появится ли бегунья?.. Конечно, заговорить с нею он не решался: лишь аристократки могут позволить себе тратить время на спортивные упражнения. Но уже не мыслил себе вечеров без встречи с нею. Дни на стройке проводил в предвкушении, а вечерами лишь делал вид, что читает книгу, а на самом деле сгорал от надежды: вдруг она посмотрит на него? Вдруг подарит ему улыбку?..
   И однажды она глянула на него, и половину ночи он провел без сна, предаваясь мечтам...
   - Ой, вы не подумайте, милорд! Я не думал ничего непотребного. О том только мечтал, чтобы красавица остановилась и немножко постояла возле меня! Ведь она пробегала так быстро - лишь полминутки за вечер я мог полюбоваться ею!
   Назавтра она вновь посмотрела на него, и потом, а следующим вечером - улыбнулась. Столь кроткая и добрая это была улыбка, что Луис тут же понял: девушка стесняется еще больше, чем он сам! Он заметил даже, что, улыбнувшись, она тут же отвернулась и ускорила бег - до того засмущалась...
   Эрвин София не отказал себе в удовольствии оглянуться и найти Джемиса. Тот был мрачен и зол, тщетно старался испепелить взглядом механика.
   ...Следующими днями Луис только о том и думал, как бы найти повод сказать девушке хоть слово. Но ничего ему не приходило на ум - хоть плачь! Она - дворянка, он - простой механик. К тому же, она на пробежке. Не бросаться же за нею вдогонку с криком: "Позвольте отрекомендоваться!"
   А потом четыре дня кряду лил дождь, и леди не выходила бегать. Луис измучился, изгрыз себя волнением. Что, если он больше не увидит ее? Что, если она уедет прочь из Маренго в свое загородное поместье? Ведь у всякой дворянской семьи имеется загородное поместье! А потом окончится строительство, и Луису придется покинуть город, так и не узнав ее имени, даже не перемолвившись словом! А самое ужасное то, что он тогда уже твердо знал: бегунья из парка - его судьба. Никакую другую девушку уже не сможет он полюбить и останется навек безутешным. Солнце больше никогда не озарит небосклон, так не лучше ли бросить мирскую жизнь и сразу удалиться в монастырь?.. Посвятить себя служению Праматерям, обратить к ним страждущий взор своего разбитого сердца...
   На пятый день дождь прекратился, и Луис бросился в парк, едва только на стройке прозвучал последний гудок. Он забыл про ужин и даже не подумал взять с собою книгу. Примчался к озеру, принялся мерить шагами аллею, кусая ногти и терзаясь мучительным ожиданием. Чего только он не передумал! Мысль о том, что вместо прекрасной леди в парке появится ее жених верхом на боевом коне и на полном скаку снесет Луису голову, - эта мысль была, пожалуй, самой безобидной из тех, что успели промелькнуть в его мозгу. А потом в дальнем конце дорожки появилась она!
   Луис был так потрясен, что замер посреди аллеи и стоял прямо на пути у девушки, окаменев, словно горгулья. Бегунья обогнула его... и к самым его ногам уронила кружевной платочек. Она удалилась уже ярдов на двадцать, когда он спохватился и бросился за нею следом:
   - Милая леди, умоляю, постойте! Вы обронили платок!
   Леди остановилась, повернулась, ее щеки были нежно розовыми от смущения.
   - Любезный сударь, я не знаю, как и благодарить вас!.. Вы так добры!..
  
   - ...слышите? Я говорю, остров горит!
   Эрвин обернулся. Томми указывал рукой назад - на рощицу, которую отряд покинул утром.
   - Видать, костер плохо загасили, и он разгорелся. На островке пожар начинается!
   Над рощицей поднимался белый дымный хвост, клонился под ветром вслед отряду.
   - Ой-ой, - шепнул Луис.
   - Да ладно тебе! Велика забота... - флегматично буркнул Томми.
   Все остановились, глядели на дымный шлейф, что становился плотнее и шире.
   - Не вижу опасности, - пожал плечами Эрвин. - Болото ведь не загорится...
   И вдруг похолодел. С непростительным опозданием он вспомнил, что слышал в университете: зловонный газ горюч!
   - Вперед! - крикнул лорд Ориджин. - Самым быстрым маршем вперед! Нужно выйти из дурного воздуха!
   Воины выполнили приказ. На ходу Теобарт спросил:
   - Отчего спешка, милорд?
   - Дурной воздух вспыхнет, если огонь доберется до него!
   - Вот тебе и безопасность... - безадресно, но громко бросил кайр Джемис.
   Разговоры быстро утихли. Люди шагали с наибольшей скоростью, на какую были способны. Комично подбрасывали колени, высоко поднимая ноги; с силой втапливали ступни в сеть. Бездна, что находилась под ними, сейчас никого не волновала. Иное дело - пепельный лисий хвост, тянущийся в небе. Как назло, ветер был силен и дул людям в спину. Пожар быстро набирал силу, сползая с острова в Поле.
   Вот тебе и пробежка, - сказал себе Эрвин, шагая вприпрыжку по травяной перине. Отличное упражнение! Согласно завету Праматери Янмэй: "Тренируй свое тело и наполняй его силами". К сведению всех благочестивых барышень, бег по трясине куда полезнее, чем просто бег. Вернусь в столицу - посоветую владыке Адриану вырыть в Фаунтерре искусственное болото для спортивных упражнений. Ха-ха. Вернусь в столицу - смешная шутка!
   Под ногами громко булькнуло, смрад усилился. Пузырь газа поднялся со дна трясины и лопнул на поверхности. Надо идти быстрее! Еще быстрее!
   Эрвин поминутно оглядывался и увидел, как дым поменял цвет. Из белого сделался желтовато-серым - теперь огонь точно добрался до травы-сеточницы. Поразительно, как может гореть лоза, лежащая на воде! Хотя... под сетью ведь не чистая вода, а маслянистая гнилая жижа. Эрвину ли не знать - он час потратил, чтобы отмыться от этой дряни! Жижа может и сама быть горючей. Тьма. Проклятая тьма! Попадись мне тот, кто не загасил костер! Вот ему я оторву голову без малейших угрызений совести!
   Плюхнул еще один пузырь газа. Эрвин шел так быстро, как мог - чуть ли не бежал. Но капитан Теобарт оглянулся на дым и приказал ускорить шаги. Веревка натянулась, потащила Эрвина вперед. Он едва успевал перебирать ноги, чтобы не упасть.
  
   Пуффффф!
   Упругий мощный хлопок донесся сзади, яркая вспышка на миг заострила тени, горячий воздух дыхнул в затылок.
   Люди обернулись, как по команде. Позади горела сеточница. Полмили болота - до самого островка! - поросли рыжими языками пламени. Над полем трепетало горячее марево.
   Благодарение богам, вспышка не задела отряд. Люди успели уйти из тех мест, где дурной воздух был плотным. Но огонь пылал всего в сотне ярдов позади, и ветер дул в спину! Через несколько минут пожар будет здесь, под их ногами!
   - Натопчите воды! - крикнул Кид и несколько раз подпрыгнул на месте. В ямке под его ногами захлюпала влага.
   Теобарт мгновенно сориентировался:
   - Арьергард - в два крыла! Фредерик, Доннел, Мартин, Хейвис - направо; Гильберт, Мэтью, Гарриет, Джемис, Дирк - налево. Нужна сырая полоса на пути огня семь футов шириной.
   Названные кайры вместе с греями бросились в хвост отряда. Луис засуетился, не зная, куда деваться. Пробегавший Джемис отшвырнул его с дороги:
   - Уберись!
   Теобарт продолжал раздавать приказы:
   - Погонщики - животных вперед. Отведите лошадей и мулов на сотню ярдов. Милорд, - он, вроде как, не мог приказывать Эрвину, но голос звучал отнюдь не просительно, - продолжайте движение. Вам следует оказаться как можно дальше от огня. Освальд, отвечаете за безопасность лорда.
   Теобарт рассек веревку и, освободившись от связки, бросился в арьергард, где воины уже сбились в две плотные группы. Минуя кайра Освальда, капитан ухватил его за плечо и что-то шепнул на ухо. Эрвин понял, что приказ касался его персоны.
   Он сделал несколько шагов от огня, сопровождаемый Освальдом и Луисом. Оглянулся. Воины, построившись двумя "коробочками", начали движение в стороны, поперек ветра. Они шагали вприпрыжку, как дети по лужам. Пятеро скачут впереди, пятеро за ними, след в след, стараясь выдавить на поверхность побольше воды. Забавная смертельно опасная игра. Чересчур сильный прыжок - и сеть прорвется. Товарищи по связке могут вытащить несчастного, а могут и рухнуть вместе с ним. Почему я стою и смотрю, как мои рыцари рискуют жизнью?..
   - Милорд, прошу, - сказал Освальд и мотнул головой вперед.
   Эрвин прошел пару ярдов, вновь оглянулся. Группы бойцов разошлись шагов на тридцать друг от друга, между ними осталась полоса травы, блестящей от влаги. Защита оказалась действенной: первые языки пламени подкатились к сырой полосе, лизнули ее, отпрянули, заплясали по краю. Несколько пучков влажной травы задымились, но не загорелись. Однако за полосой сеть полыхала вовсю. Густой серый дым тянулся по ветру, перетекал на нетронутую огнем сторону поля.
   Отряды расходились все дальше, а пламя подкатилось почти им под ноги. Воины вынуждены были двигаться не по прямой, а по дуге, все больше забирали на запад и отодвигались от горящего поля. Защищаясь от дыма, они закрывали тряпками лица. Сырая полоса подковой огибала Эрвина с Освальдом, оставив вокруг них большое безопасное пятно сети.
   - Милорд, продолжим движение. Капитан велел не оставаться здесь...
   Пузырь болотного газа всплыл прямо под серединой влажной травы и лопнул. Мелькнул голубой сполох. Пятно травы по эту сторону от защиты расцвело пламенем. Пожар перешагнул полосу влаги!
   - Капитан! - заорал Освальд во всю глотку. - Огонь на нашей стороне!
   И тише:
   - Милорд, бегом, вперед! Успеем уйти!
   Эрвин глядел на огонь, набирающий сил среди нетронутой сети. Пока занялась лишь пара ярдов, но воины ушли слишком далеко в стороны. Пока они добегут обратно в центр, пламя уже будет не остановить! А он, Эрвин, стоял в двадцати шагах от очага пожара - ближе, чем кто-либо другой.
   - Освальд, за мной! - крикнул Ориджин, срывая плащ.
   - Милорд, не велено...
   - Вы тронулись умом?! Я ваш лорд, и я приказываю - за мной!
   Эрвин метнулся к огню. Когда веревка натянулась, Освальд не решился удержать его, побежал следом.
   Молодой лорд подлетел к пятну горящей травы. Под густым покрывалом дыма пламя едва было видно. Эрвин размахнулся плащом, попытался сбить огонь, но лишь раздул его. Тогда бросил плащ себе под ноги, прыгнул на нем несколько раз, чтобы ткань промокла. Горящей тряпкой накрыл участок пламени. Несколько языков задохнулись, из-под плаща пыхнули струи дыма. Эрвин перекинул плащ на шаг дальше.
   Кайр Освальд делал то же самое - накрывал огонь мокрой тканью. Приходилось становиться едва не в пламя - к счастью, оно не было слишком жарким. Если бы не риск провалиться, можно было бы просто затоптать огонь ногами. Дым оказался врагом похуже. Он был удушлив, забирался в глотку и драл изнутри, Эрвин заходился мучительным кашлем. По примеру воинов, он попытался дышать сквозь платок, но тут же бросил его. Чтобы орудовать плащом, нужны были обе руки.
   - Милорд, позвольте, я...
   Луис неуклюже налетел на них сзади, Эрвин чуть не ляпнулся в огонь.
   - Дурак! - крикнул Освальд и отбросил механика. Тот подхватился, сорвал куртку, принялся лупить по огню, наступая на него с третьей стороны.
   Эрвин опустил плащ снова и снова, еще несколько футов травы погасли и зачадили дымом. Голова начала кружиться. Краем глаза он увидел воинов из северного отряда: они проделали полдороги к Эрвину, а теперь замешкались, возились в дыму. Сложно было разглядеть, что случилось. Кажется, кто-то лежал на траве.
   - Мы почти справились! - воскликнул Эрвин, с размаху опуская плащ.
   Чтобы добраться до последнего языка пламени, он влез в самую гущу дыма, нагнулся. Глотнул горького воздуха, и этот вдох добил его.
   Все завертелось перед глазами, он упал.
  
   * * *
   Эрвин не терял сознание, но и не бодрствовал - колебался где-то между сном и явью. Временами тошнота усиливалась, и его выворачивало наизнанку. Тогда ненадолго сознание яснело, и он видел перед собою спину Томми, держащего рукояти носилок, на которых лежал Эрвин. Кто был вторым санитаром? Следовало оглянуться и посмотреть, но едва он пытался повернуть голову, как мир тут же начинал крутиться.
   В одно из таких прояснений он услышал, как Фильден говорит о нем:
   - Отравление дымом... Ничего серьезного, человек покрепче уже отдышался бы...
   Позже, очнувшись вновь, он узнал, что один человек все же утонул на влажной полосе - кто-то из греев. Двое других пытались вытащить его при помощи веревки, но лишь промяли сеть и сами едва не погибли.
   Потом Эрвин, кажется, спал. Просыпался, пил воду, сразу же отрыгивал ее. Забылся, очнулся вновь. На этот раз сумел напиться и уснул спокойно, мирно. Приснилась Нексия Фейм - синеглазая дочь графини. Она шепнула: "Беги следом!", Эрвин бросился за нею вдогонку и схватил за руку, но тут гравий под ногами превратился в воду, и они провалились, обнявшись. Вода не была черной. Эрвин не мог разглядеть ее цвет - возможно, рубиновый или лавандовый, или лазурь... Потом во сне явилась Иона: она беззвучно смеялась. Зажимала рот ладонью, глаза сияли весельем. Вокруг были люди, звучал клавесин... "Сестра!" - он хотел позвать ее, но не издал ни звука. Однако воздух замерцал от его слов, Иона обернулась, и лицо ее потемнело от горя. "Нет. Нет! Эрвин, нет!"
  
   - Проснитесь, мой лорд. Дело плохо.
   Он открыл глаза. Стояли сумерки. Кид тряс его за плечо.
   - Лавина?.. Тонем?..
   - Нет, мы над глубиной, но не тонем, - Кид почему-то говорил шепотом.
   - Так в чем дело?
   - Кайры, они затевают что-то... Прошу вас, за мной.
   Эрвин попытался встать, но Кид удержал его:
   - Ползите. Нужно ползти.
   Голос парня звучал так, что Эрвину не захотелось спорить. Он скатился с одеяла, лег на брюхо. В потемках смог разглядеть, что трава-сеточница была зеленой и плотной. Охотник пополз, указывая дорогу. Десяток тюков с провиантом стояли в ряд, образуя подобие стенки. Кид огибал их, прикрываясь от чьих-то взглядов. В руке мальчишки Эрвин разглядел меч - свой собственный. Спросонья лорд соображал туго, но кое-что было кристально ясно: необходимо молчать. От тишины зависит его жизнь.
   Донеслись приглушенные голоса, звучавшие по ту сторону поклажи. Слов было не разобрать.
   Кид указал на два мешка бобов, что стояли неплотно, образуя треугольную щель. Эрвин подобрался к ней, заглянул. За мешками мерцала масляная лампа, создавая неровный круг света. Три человека сидели на траве лицом к Эрвину, но не могли заметить его - щель слишком узка и темна. То были кайры Джемис, Мэтью и Доннел. Джемис говорил, обращаясь к кому-то, невидимому для Эрвина:
   - ...какого черта ты ему позволил? Тебе что же, неясно, с каким человеком мы имеем дело? Или ты не уразумел, чем мы все рискуем?
   - А что мне было делать, умник? - ответил невидимый, Эрвин признал голос кайра Освальда. - Он лорд. Он пожелал тушить пожар. Мне что же, держать его следовало?
   - Хоть и держать - велика беда! Или пригрозить.
   - Пригрозить лорду? Ты в своем уме?
   Джемис наморщил нос.
   - Пора нам всем понять, господа. Неженка - не лорд. Он - ребенок, вот кто.
   У ног кайра лежал его серый пес - Стрелец. Он почуял Эрвина и напрягся - поднял голову, навострил уши. Но, видимо, распознал знакомый запах и вновь опустил морду на лапы.
   Некто сидящий у мешков, спиною к Эрвину, буркнул вполголоса:
   - Ты хватил через край, Джемис.
   - Неужели? Пока дело сводилось к унижениям - я терпел. Неженка посмеялся над традициями Севера - я скушал и это. Но сейчас речь идет о безопасности всего отряда. Кто велел идти прямиком сквозь дурной воздух? И чем это окончилось?
   - Ничего бы не было, если бы дурак Рыжий загасил костер, как следует, - возразил тот же голос. Теперь Эрвин узнал кайра Фредерика.
   - Рыжий утонул и сполна расплатился за свою глупость. Но неженка виноват не меньше! Капитан говорил: в обход. Я сказал: в обход. А неженка послушал мелкого щенка! Ему даже не хватает ума прислушаться к опытным людям!
   - Ты говоришь о лорде, - напомнил Освальд.
   - Я говорю правду, - отрезал Джемис. - А уж нравится она тебе или нет - твоя забота.
   - Сдается мне, - проворчал Фредерик, - неженка задел тебя в Споте, и ты сводишь счеты.
   - Да, он унизил меня. А после унизил всех нас, заподозрив в покушении. Не ты ли скрипел зубами, когда он бросал нам обвинения? Ты ведь стоял в строю рядом со мною!.. Но я стерпел это, и ты стерпел. Сейчас дело обернулось хуже: мы все в опасности.
   - Неженка подверг нас риску только раз.
   Джемис презрительно фыркнул:
   - Он постоянно подвергает риску себя! Он будто заговоренный! Никто другой так не приманивает несчастья, как он!
   - Верно, - вставил Мэтью, - сперва не совладал с конем, потом - ни с того ни с сего провалился и едва не утонул, теперь этот пожар. Он, видно, хочет показать, какой ловкий и прыткий. Пытается зарисоваться, да только никак не выходит.
   - Вот-вот.
   - Ты прав, Джемис: это не лорд, а дитя.
   Эрвин, приникший к щели, едва не сгорал от стыда. Нет, нет, тьма холодная, нет! Я ничего не хотел доказать, я просто... просто... тьма, да что же со мной не так?!
   - Рисковать жизнью или нет - решать ему самому, разве нет?
   - Освальд, ты вправду дурак или притворяешься им? Мы отвечаем за его жизнь! Не он, а мы! Если бы он угорел сегодня, ты хотел бы доложить об этом герцогу Десмонду? Или, может быть, ты, Фредерик? Или ты, Гильберт?
   Джемис обвел взглядом еще пару человек, что находились вне поля зрения Эрвина.
   - Это правда, - хрипло выдавил Фредерик, - наш долг - защищать неженку.
   - И что, по-твоему, делать, если он мешает нам выполнить долг?
   - К чему ты клонишь, Джемис?
   Кайр Джемис пошевелился, поза выразила сильное напряжение.
   - Я не клоню, Освальд. Может быть, ты и любишь к чему-то клонить, а я говорю прямо. Неженке не место во главе эксплорады. Он должен отдать власть.
   Тишина. Тянется молчание. Замер и Эрвин. Что происходит? Бунт? Или мне мерещится спросонья?
   Кид сунул в руку Эрвина клинок. Сражаться? Отличная идея! Мэтью и Доннел спокойны, не удивились словам Джемиса. Стало быть, они с ним заодно. Против Эрвина уже, по меньшей мере, трое кайров. Тьма. Даже одного было бы много!
   - Убить лорда? - после долгой, долгой паузы проговорил Фредерик.
   - И ты - туда же?! Я не собираюсь убивать. Хочу спасти его жизнь, и нашу честь заодно.
   - Тогда с чего бы ему отдавать тебе власть?
   Джемис ухмыльнулся:
   - А мы попросим. Очень-очень вежливо попросим.
   Его пальцы поиграли на рукояти.
   - Запугать неженку?
   - Отчего нет? Ребенок должен слушаться взрослых. А коли не подчиняется, можно пригрозить поркой.
   Кто-то из невидимых издал смешок. Плюс человек на сторону Джемиса.
   Впервые у Эрвина мелькнула мысль: а где капитан Теобарт? Неужели сидит в тенечке и молчит? Не верю! Спит?..
   Фредерик почесал подбородок.
   - Скверное дело, Джемис. Ты, может, и прав. Но мне оно против шерсти.
   Да благословят тебя боги, кайр Фредерик!
   - Мы покажем не только кнут, но и пряник, - с неприятным спокойствием ответил Джемис. - Неженка уступит власть, и двое из нас проводят его в Первую Зиму. Завтра же он пустится в обратный путь и через месяц с небольшим окажется под крылышком у папеньки. Отряд тем временем завершит дело - спокойно и без приключений. Что скажете об этом, господа?
   - Хорошо бы, - подал голос один из тех, кто до сих пор молчал.
   - Спокойнее, это верно, - добавил кто-то.
   - А что, по-твоему, сам неженка на это скажет?
   - Да он спит и видит, чтобы назад вернуться! - фыркнул Мэтью. - Весь извелся в походе, бедняжка!
   Раздались смешки.
   - Кто поведет неженку в Первую Зиму? - спросил Освальд.
   Этот уже за бунтовщиков. На стороне лорда остался лишь один Фредерик.
   - Я, - ответил Джемис. - Кто со мною? Может, ты, Мэтью?
   Тот кивнул.
   - Герцог с вас головы снимет, - отметил Фредерик.
   - Штука в том, что неженка ничего не расскажет. Мы вернем ему оружие перед Первой Зимой. У него будет выбор: поведать папеньке о том, как лишился власти и меча, и что этому предшествовало, либо сказать, будто сам захотел вернуться. Что он выберет, как думаете?
   Скорчившись за мешками, Эрвин пытался размышлять. Выбор - это точно. Но не в будущем, а сейчас.
   Отправиться в Первую Зиму... в обществе презирающего его Джемиса. Месяц в тесном соседстве и без малейшей видимости защиты. Колючки под седлом и дохлые барсуки покажутся сказкой. Джемис, конечно, не убьет его... и Эрвин предстанет перед отцом и должен будет сказать, почему вернулся, оставив отряд. Правду ли скажет, солжет ли - в любом случае это крах. Внезапно Эрвин с полной ясностью понял, зачем отец послал его в поход. Это не эксплорада, не попытка возвести искроцех - нет. Это испытание для него, Эрвина. Отец хотел увидеть, на что способен сын. А сын вернется к отцу и скажет, что сбежал, не дойдя до цели. Или - что был обезоружен и пленен собственными воинами. Так или этак, ему не бывать герцогом. Десмонд Ориджин лишит его права наследования. Отдаст герцогство Ионе - лучше девица в девичьем теле, чем девица в мужском!
   Другой вариант - найти Теобарта. Послать за ним Кида. Подчинятся ли мятежники капитану? А если нет - что тогда? Теобарт и Фредерик против девяти кайров? Ах, да, еще и сам Эрвин - он-то, конечно, исправит баланс сил!
   А если даже Джемис покорится капитану - что это изменит? Со властью Эрвина будет покончено. Всем и каждому станет ясно, кто истинный командир отряда. А бывшему лорду придется подчиняться капитанским приказам. Кто знает, может Теобарт и одобрит план Джемиса - отправит Эрвина домой, чтобы избавиться от головной боли...
   И еще вариант. Пообещать Теобарту и остальным быть паинькой, слушаться старших. Не своевольничать, не ступать ни шагу без присмотра, но дойти с ними до Реки. Тогда Эрвин, вроде как, выполнит отцовский приказ. Вернется целым, все будут довольны. Отец получит покорного сына, на которого, как бы, можно положиться. Джемис и кайры получат порцию бальзама для своего тщеславия... Главное - показать искреннее смирение. И все будет путем, никакой опасности. Главное - смирение...
   - Он, все-таки, сын герцога, - донесся из-за преграды голос Фредерика.
   - Не тот сын, - ответил Джемис. - Будь на месте неженки его брат - все было бы иначе.
   При этих словах Эрвин взял меч и поднялся. Обогнул мешки, вышел в свет лампы.
   Здесь были девятеро кайров. Не хватало капитана и Хейвиса.
   Когда лорд вошел в круг, воины поднялись. Некоторые слишком быстро, Джемис и Мэтью - напротив, медленно, с ленцой.
   - Милорд, я рад, что вы нас посетили, - произнес кайр Джемис с ухмылкой. - Мы кое-что хотели сказать.
   Эрвин отвернулся от него. Вышел в центр круга, стал у лампы, лицом к Освальду, Фредерику и другим, кто сомневался до последнего.
   - Меня зовут Эрвин София Джессика рода Светлой Агаты. Вы все хорошо меня знаете, - размеренно и неторопливо заговорил Ориджин. Медлительность речи давалась тяжело, сердце едва не выскакивало из груди. - Я - неженка. Я боюсь холода и сырости, сплю на двух одеялах, не ем сырого мяса. Я задыхаюсь, если пробегу милю, а после двух миль, наверное, рухну замертво. Я - скверный фехтовальщик, хуже худшего из вас. Я никогда не бывал в сражении, от моей руки не пал ни один враг. Вы зовете меня неженкой, и вы правы.
   Он ждал, что в любой момент его могут перебить грубым выкриком или ударом в лицо. Но его слова никак не вязались с тоном - холодным и ровным. Контраст приковывал внимание. Кайры слушали в гробовом молчании.
   - Вы знаете меня, так же и я знаю вас. Кайр Фредерик, вы были с отцом в Шейланде, защищали от западников Божественный Дар. Именно вы внесли в собор Агаты Священный Предмет, который отдал отцу благодарный граф Шейланд. Вы по праву заслужили эту честь.
   - Кайр Освальд, вы прославились тем, что прошли посвящение дважды. Вышли на испытание и с успехом выдержали его, а затем обронили фразу: "Легкое дельце это испытание! Хоть каждое утро вместо разминки устраивай". Отец услыхал и сказал: "Что ж, грей Освальд, вы получите свой плащ завтрашним утром, после разминки". Вы явились на испытание повторно, и оно было много сложнее первого, но вы снова справились. Вечером вы ужинали за нашим столом, сидя слева от его светлости.
   - Кайр Гильберт, вы ходили в греях у моего отца. Вы полюбили девушку из Первой Зимы - горничную. Двое кайров посмеялись над вами. Получив плащ, вы вызвали на поединок обоих. Потом вы лежали в замковом лазарете с тяжелейшей раной, над вами день и ночь плакала девушка, а Иона водила меня посмотреть и говорила: "Вот как выглядит любовь". Мы с сестрою были и на вашей свадьбе, мне тогда исполнилось девять, Ионе - семь.
   - Кайр Мартин, вы молоды, и ваша слава впереди. Но я знаком с вашим дядей - епископом Беломорья, одним из мудрейших людей герцогства. Он прекрасный игрок в стратемы, как-то он разгромил герцога Десмонда трижды подряд. "Не обучите ли моего сына играть, как вы?" - предложил герцог. Ваш отец согласился и преподал мне эту науку. В моей жизни не было занятий интереснее.
   Эрвин поочередно смотрел в лицо каждому из воинов, к которым обращался. Лишь у Гильберта зрачки на миг скользнули вниз.
   Нет, так не проймешь этих людей! Они уважают лишь силу. Рихард выхватил бы меч и уложил главаря мятежников. Отец перебил бы всех, кроме Фредерика. Но что сделаешь ты, неженка?..
   Эрвин обернулся кругом и упер взгляд в лицо зачинщику.
   - Кайр Джемис. Вы - наследник знатного рода Лиллидей. Ваша семья служит Дому Ориджин одиннадцать поколений, четырежды отпрыски вашего рода сочетались браком с моими предками. Почти два столетия ваш род хранит преданность моему роду. Так окажите мне дань уважения, кайр Джемис: скажите в лицо то, о чем говорили, спрятавшись в потемках.
   Джемис помедлил, но лишь мгновенье. Затем отчеканил, нарочито отбросив титул:
   - Вы попрали законы Севера и оскорбили рыцарей, служащих вам. Вы слабы и неловки, потому подвергаете опасности себя и соратников. Вы неспособны руководить отрядом. Мы требуем, чтобы вы отреклись от командования.
   - А если я не подчинюсь вам, кайр Джемис?
   - Лучше подчинитесь. Всем будет лучше, - ответил воин, щелкнув пальцем по эфесу.
   Стрелец, уловивший настроение хозяина, поджал губу, обнажил клыки.
   Эрвин хотел бы думать, что ни один мускул не дрогнул на его лице, но это было не так.
   - Капитан в разведке с Колемоном, - добавил Джемис. - Когда вернется, все будет решено. Вы сделаете, что нужно, или отправитесь под сеть.
   Запугивает. Он меня запугивает, он так и сказал! Или нет? Как далеко он готов зайти?..
   - Чего вы от меня хотите?
   - Отдайте оружие, признайте себя нашим пленником и вернитесь в Первую Зиму. В дороге вам ничто не будет угрожать. Я и кайр Мэтью пойдем с вами.
   - В качестве кого? Телохранителей? Насмешников? Может быть, палачей?..
   - Даю слово чести, что мы доставим вас домой в целости, и со всем уважением, какое оказывают пленнику вашего ранга. Через месяц вы окажетесь в Первой Зиме, целый и невредимый, и получите назад ваш меч.
   Эрвин криво усмехнулся. Целый и невредимый - и уничтоженный. Джемис отлично знает, что предлагает лорду: унижение. Ради того, чтобы унизить Эрвина, он все и затеял! Безопасность отряда - лишь предлог... Но как далеко готов зайти бунтарь? Остановится ли перед убийством сюзерена... или нет? Что ж, есть лишь один способ проверить.
   Горло все еще саднило от дыма, и Эрвин не мог говорить громко. Ядовито прошипел, надеясь сарказмом перекрыть тревогу:
   - Какое заманчивое предложение! Прямо сложно устоять... Но прежде, кайр Джемис, окажите одну любезность. Скажите, как меня зовут?
   - Что?..
   - Каково мое имя?! Ответьте!
   - Эрвин София Джессика рода Агаты.
   - Это не все. Далее титул.
   - Лорд Ориджин. К чему вы...
   - Разве кто-нибудь из лордов Дома Ориджин когда-либо за все годы, сколько существует Север, становился пленником собственного вассала?! Ответьте мне, кайр!
   Бунтовщик скривил губу в злом оскале, его рука напряглась.
   - Вам придется сделать это, хотите или нет!
   - У вас есть лишь один способ получить мой меч: взять силой.
   Эрвин вынул клинок из ножен. Пес напрягся, готовый к прыжку. Зрачки Джемиса расширились от удивления.
   - Вы что же, вызываете меня на поединок?! У вас нет ни шанса!
   - Я это знаю.
   Эрвин заложил руки за спину, держа в них меч острием вниз. Грудь осталась открыта для атаки.
   - Делайте ваш выбор, кайр. Если намерены убить меня - сейчас самое время.
   Джемис окаменел в напряжении, побелели костяшки пальцев на эфесе. Пес глухо заворчал.
   Эрвин стоял перед кайром, в любую секунду ожидая удара, и боролся с желанием зажмуриться. По телу гуляла дрожь, враг не замечал ее лишь потому, что ладони Эрвина прятались за спиной. Если это случится, то, хотя бы, быстрее и проще, чем тонуть в болоте. Во всем есть светлая сторона.
   Раздался шорох, кто-то пошевелился позади Эрвина. Джемис стрельнул глазами:
   - Назад, не лезь.
   Никто не успел бы вмешаться - Джемису требовался миг, не больше, чтобы зарубить лорда. Однако он не решался. Убийство сюзерена - сильнейший позор, какой только может навлечь на себя дворянин. Джемис не хотел этого, теперь ясно. Он и вправду надеялся запугать... Но отступаться теперь поздно - кайр уже виновен в смуте. Ставки в игре оказались слишком высоки.
   Во рту было сухо, язык сделался теркой, но Эрвин сумел процедить:
   - Прежде, чем выберете, знайте. Я не пощажу вас.
   Клинок Джемиса дернулся из ножен - всего на дюйм, и замер. Доннел и Мэтью, бывшие на его стороне, отступили вбок. Двое кайров шагнули к Эрвину, стали рядом.
   - Джемис, нет, - сказал Фредерик, - этого не будет.
   Бунтовщик стиснул зубы так, что заиграли желваки. Издал хриплый, сдавленный рык.
   Отпустил эфес, сорвал с себя перевязь и вместе с клинком отбросил в сторону.
   Кажется, Эрвин заново научился дышать. Он глотнул воздуха - раз, второй, третий. Лишь потом сказал:
   - Кайр Джемис, наследный граф Лиллидей, вы виновны в попытке поднять мятеж.
   Тот опустился на одно колено и склонил голову.
   - Окажите милость: позаботьтесь о Стрельце.
   Эрвин рассмеялся. Безумное напряжение внезапно разрядилось хохотом, однако со стороны могло показаться, что он смеялся над словами Джемиса. Позже ему говорили: это звучало жутко.
   - Разве я сказал, что казню вас? - выговорил Эрвин, подавляя смех. - Нет, наказание будет иным! Ваш плащ, Джемис.
   - Что?..
   - Именем Великого Дома Ориджин, я лишаю вас титула кайра, а также всех прав и почестей, связанных с ним. Вы больше не можете служить в войске герцога, и вам нет места в экспедиционном отряде. Вам надлежит вернуться в Первую Зиму и сообщить его светлости Десмонду Ориджину причины, по которым я счел нужным лишить вас плаща.
   Джемис сглотнул.
   - Милорд...
   - Впрочем, у вас есть выбор. Даже два: вы можете утонуть по дороге либо отправиться в Лиллидей и прятаться в отцовском замке до конца своих лет. Так или иначе, у вас нет более права зваться воином. Вы вольны выбрать себе смерть, но это не будет смерть от меча.
   Бывший кайр зашатался, стоя на колене.
   - Милорд...
   Ничего более он не сумел сказать.
   Эрвин отошел и обвел взглядом остальных кайров.
   - Освальд и Фредерик, благодарю вас за службу. Проследите за тем, чтобы Джемис покинул лагерь немедленно и без боевого оружия. Позволяю взять нож и охотничий лук. Хэнк Моряк может сопроводить бывшего хозяина либо пойти своей дорогой, однако он тоже должен покинуть отряд. Мэтью и Доннел... - лорд помедлил, - я не имею к вам претензий.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Искра
  
   21-24 мая 1774г.
   Фаунтерра и окрестности
  
  
   Сад Люмини был прекрасен. Он располагался на холмистом западном берегу Ханая. Талантливый мастер устроил сад с таким расчетом, что с верхушки каждого холма открывался великолепный и всякий раз новый вид: то аллея цветущих сиреней, то пестрый узор фонтанов и клумб, то пруд в окружении плакучих ив, или девственный луг, усеянный скромными горными цветами. На возвышенностях стояли беседки из мрамора или резного дерева, в которых можно было отдохнуть и насладиться зрелищем. Множество родников, ручейков, фонтанчиков наполняли воздух уютным журчанием; в некоторых источниках вместо воды текло вино - молодое и легкое, как выяснила Мира, набрав его в ладошку. Кроме аллей и дорожек, сад Люмини изобиловал мостиками и пещерами-туннелями, так, что можно было пройти его сотней разных путей, и почти невозможно было угадать, в каком месте окажешься, свернув за поворот.
   Сад цвел и благоухал. Северная азалия разливалась по холмам, сплетаясь в диковинные орнаменты небесно-голубого, кораллового, малинового, фиолетового цвета. Каждая клумба имела свое настроение: одна казалась тихой и умиротворенной, другая - мечтательной, иная - воинственно страстной, вон та - величавой, как сама Фаунтерра, а эта - распутной... Под стать настроению цветников, на многих аллеях звучала музыка.
   Несмотря на все великолепие, сад Люмини не был многолюден - прогуливались лишь дворяне, купеческие старшины и редкие священники. Мира знала причину этому: в дни цветочного праздника входная цена поднялась до заоблачных высот и составила две елены - шестьдесят четыре агатки. На Севере за такие деньги можно купить дойную корову, да еще месяц безбедно прожить на остаток. Мире не пришлось оплачивать вход: это сделал за нее Итан. Когда леди Сибил швырялась золотом, заказывая девушке роскошные платья, Мира не особенно переживала - графиня была богата и не считала денег. Сейчас же Мире стало неловко, подумалось: каково жалованье дворцового секретаря? Конечно, спросить Итана об этом было бы оскорбительно. Но, судя по его костюмам - строгим, опрятным и лишенным любых излишеств, - секретарь держал на учете каждую монету.
   Итан оказался предупредительным и галантным кавалером - даже излишне предупредительным, на вкус Миры. Он подавал ей руку всякий раз, как ступали на лестницу; старался не утомлять ее ходьбой и выбирать дорожки в обход холмов; часто спрашивал, не устала ли миледи, не озябла ли, не желает ли постоять и послушать музыку, или выпить вина, или еще чего другого. В конце концов, Мира сумела убедить его в том, что если чего-нибудь пожелает, то сама скажет об этом.
   Помня вчерашние сложности в общении, девушка выбрала другую тактику. Она не забрасывала Итана вопросами, а скромно помалкивала, как и подобает молодой леди. Итан быстро понял, что ответственность за ход беседы теперь лежит на нем, и принялся развлекать Миру рассказами. Он поведал несколько любовных историй из тех, что девушка уже слыхала от леди Сибил. На этот раз Мира попыталась разобраться в них и запомнить, но не преуспела. Истории оказались слишком уж похожи одна на другую, влюбленные юноши были неизменно горячи, безрассудны и охочи до поединков, а девицы - красивы, томны и несчастны. Никто из персонажей принципиально не желал пользоваться умом, а поступал лишь "по велению сердца" - иными словами, по-дурацки. Неудивительно, что все заканчивалось трагедиями. Итан показал Мире мостик, с которого бросилась в обрыв пара влюбленных, поляну, где кто-то кого-то заколол насмерть, пруд, в котором утопилась некая девица...
   Опасную тему покушений и заговоров они не затрагивали. Девушка наслаждалась великолепием сада, нежилась в лучах весеннего солнца, радовалась чудесным цветочным ароматам, с удовольствием слушала красивую речь спутника. Она чувствовала себя прекрасно и без мыслей об убийствах.
   Нередко, разминувшись с кем-нибудь из дворян, Итан принимался рассказывать Мире о встреченном человеке.
   - М...маркиза Руэна Жанна Людмила рода Людмилы, из Абервилля. Унылая особа с небольшими владениями. Всегда окружена облаком печали.
   - Александр Кимберли Марта, виконт Блэкстоунский - столичный прощелыга, проматывает отцовское состояние, оч...аровывая наивных девиц. Будьте с ним холодны, миледи.
   - Вот Барон Р...редлейк из Надежды с супругой и альтессой. Редкая манера - выходить в свет с обеими дамами сразу. Очевидно, барон либо слишком занят, либо чересчур хвастлив.
   - А вот...
   - А это...
   Круг знакомств Итана среди столичной аристократии был, казалось, безграничен. Мира слушала его сперва с любопытством, затем с удивлением, в конце - с восхищением.
   - Не могу поверить, что вы знаете всех этих людей!
   - Такова служба, миледи. В ходе приема владыке могут понадобиться сведения о визитере, и долг секретаря - предоставить ему их.
   - Вы знакомы со всеми вельможами Фаунтерры?
   - Почти со всеми, миледи. И к...роме того, с первыми семействами герцогств и графств.
   - И кто из этих людей - ваши друзья?
   - Никто, миледи. Я - чиновник на государственной службе. По мнению феодалов, такие, как я, недостаточно благородны. Наши имения невелики, наши титулы зачастую символичны, мы живем на жалованье, а не на доходы с городов и деревень. Многие из нас не ведут свой род от Праматерей. Первородные поддерживают знакомство с нами, но дружить... Знаете, как зовут нас феодалы? И...императорские собачки.
   Мира хихикнула. Заметила, как помрачнел Итан, и спросила:
   - А как вы называете нас, первородных?
   - Простите, миледи... - секретарь стушевался.
   - Ну же! Мои ладони по-прежнему открыты. Скажите! Даю слово, что не обижусь.
   - И...ндюки.
   Девушка рассмеялась.
   - Метко!
   - Н...но не вы, миледи, - вставил Итан. - Вы так...
   Он запнулся, Мира подняла бровь:
   - Дружелюбна?
   - Я х...хотел сказать, вы добры и снисходительны. Говорите со мною, будто на равных.
   - Если на равных, то это дерзость с моей стороны - ведь вы намного умнее меня.
   Итан покраснел и не нашелся с ответом.
   Мира увидела в отдалении примечательную пару: рослого плечистого мужчину в дорогом камзоле гвардейского покроя и ажурную грациозную девушку, что была на добрый фут ниже своего спутника. Итан проследил взгляд Миры и воскликнул:
   - О, миледи, хорошо, что вы обратили внимание! Эти двое - видные персоны. Сир Адамар Сюзанна Элизабет рода Янмэй - кузен владыки, славный рыцарь. А с ним леди Ребекка Элеонора Агата рода Янмэй - лучшая наездница империи и одна из самых высокородных невест.
   Сир Адамар - второй наследник престола! Мира даже затаила дыхание.
   Барон Росбет убит. Эта фишка снята с доски.
   Шут Менсон отравлен дурманом, унижен, раздавлен. На протяжении восемнадцати лет его подвергали наркотической пытке. Только чудом он смог бы сохранить достаточно рассудка, чтобы задумать новый заговор! Но даже если так, кто из лордов пойдем за ним, кто окажет поддержку изгою?
   Таким образом, кузен владыки - самый вероятный подозреваемый.
   Две книжонки, что Мира проглотила вчерашним вечером в Святилище Пера, изображали сира Адамара доблестным воином и заядлым охотником - и только. Вместо черт характера подробно перечислялись его успехи на различных играх, турнирах и охотах. По мнению авторов, этого было достаточно, чтобы описать мужчину. Но каков нрав Адамара, в чем его слабости, насколько он властолюбив, способен ли на подлость и бесчестие? Таких ответов, столь нужных Мире, книги не давали. Но вот сейчас ответ идет ей навстречу!
   - Вы можете представить меня им? - спросила она Итана.
   - Конечно. Как секретарь владыки, я имею право заговорить с любым дворянином - одна из немногих привилегий моей службы.
   - А не будет ли неловко?.. Они гуляют вдвоем.
   - Н...никакой неловкости, миледи. Леди Ребекка не держит спутника под руку - это знак их открытости.
   Сир Адамар с важным выражением лица втолковывал что-то спутнице, ей редко удавалось вставить хоть пару слов. Когда к ним подошли Мира с Итаном, низкорослая Бекка явно оживилась. Рыцарь, напротив, нахмурился и смерил Итана раздраженным взглядом. Секретарь почтительно назвал цветистые имена и титулы всех троих, Миру -- последней:
   - Леди Глория Сибил Дорина рода Сьюзен, из Нортвуда.
   Услыхав слово "Нортвуд", сир Адамар тут же сменил гнев на милость.
   - Так вы прибыли из Нортвуда? - переспросил он для верности и, не дожидаясь ответа, заявил: - В северных лесах полным-полно крупной дичи, верно?
   - Да, сир, - подтвердила Мира.
   - Волки, вепри, медведи?
   - Сколько угодно.
   - Выйти на медведя -- какое удовольствие! Лишь на севере это возможно, - красивое волевое лицо Адамара приобрело мечтательный вид. - И никаких арбалетов! Только копье и меч. Или топор... С каким оружием нортвудцы ходят на медведя, сударыня?
   - Мы не охотимся на медведей.
   Кузен владыки нахмурился:
   - Как -- не охотитесь?
   - Медведь -- символ Нортвуда и воплощение силы северного народа. Убить его -- навлечь на себя проклятье, сир.
   - Экая незадача... Но, постойте, графиня Сибил нередко носит одежду из медвежьей шкуры -- воротники, накидки всяческие, потом на руках эти... муфты.
   - Это не шкура, сир, а только пух -- подшерсток.
   - Пух? И как же добыть его, не убив предварительно зверя?
   Мира замялась. Странное чувство абсурда: вот перед нею стоит, возможно, убийца отца и опаснейший заговорщик Империи, и расспрашивает ее -- семнадцатилетнюю девушку! - о премудростях охоты, и, хмуря брови, не может понять, как же получить пух живого медведя? А лицо у него -- широкое, открытое, мужественное, без лишних морщин. Голос -- звучный, твердый, как на параде. Он глуп?..
   - Нужно знать звериный говор, сир. Мы, нортвудцы, применяем медвежьи заговоры: произносишь несколько слов -- и хищник стоит, будто вкопанный. Можно остричь его, как овцу.
   Это была полная чушь. По правде, нортвудские крестьяне прибивали к деревьям зубчатые деревяшки наподобие огромных гребней, и медведи во время линьки с удовольствием терлись о зубцы боками, оставляя на гребнях огромные комки пуха. Но сир Адамар принял сказанное за чистую монету.
   - И как же звучит такой заговор, сударыня?
   Мира издала несколько гортанных фыркающих звуков, а под конец протяжно рыкнула. Леди Бекка едва не расхохоталась, вовремя зажала рот рукой. Кузен императора потрясенно уставился на Миру:
   - Подумать только!.. Никогда не слыхивал о таком.
   - Север хранит свои тайны, сир.
   - Да, конечно... - Адамар свел брови в задумчивости. - И все же, это неправильно -- использовать колдовство против зверя. Охотник должен иметь мужество сразиться с хищником в честном поединке. Так я считаю.
   - Нортвудцы испытывают себя на прочность, охотясь на клыканов. Эти звери почти вдвое тяжелее медведей, к тому же укрыты панцирем.
   - Да, я слыхал об этих чудовищах! Они -- будто тяжелые всадники в доспехах. И как же убивают таких зверей?
   Мира пересказала все, что слыхала от отца об охоте на клыканов. Вспомнилось совсем немного, и девушка, нимало не смущаясь, принялась на ходу выдумывать самые невероятные охотничьи приемы. Можно плеснуть клыкану в морду молоком -- он растеряется на мгновение. Можно упасть на землю, зверь потеряет тебя из виду и проскачет прямо над тобой -- тогда будет шанс ткнуть его мечем в голый живот. Можно надеть на копье бронзовый наконечник и намазать его салом: сталь не возьмет панцирь клыкана, но вот бронза, покрытая жиром, пробьет его...
   Сир Адамар внимательно слушал. Некоторые слова вызывали его недоверие, он покачивал головой, но так и не смог понять, что девушка шутит с ним. Леди Ребекка слушала с явным удовольствием, веселые огоньки плясали в ее глазах. Мира не улыбнулась ни разу. Она не могла понять: неужели императорский родич так наивен и доверчив? Если да, то он, конечно, не заговорщик. Выстроить интригу против Короны -- не под силу такому простаку. Но что, если он -- искусный лицедей? Надевает удачно подогнанную маску, и другие ничего, кроме маски, не видят? Что, если образ простодушного вояки и охотника -- насквозь фальшив?
   Заговорщик Корвис, вассал герцога Альмерского, выглядел таким же доблестным рыцарем... но герцог сумел распознать ложь и тем спас свою жизнь и жизнь владыки. Смогу ли я повторить его успех?
   - Сказать по правде, сударыня, - гудел тем временем голос сира Адамара, - все, о чем вы говорите, звучит столь поразительно, что у меня не остается выбора. Закончатся летние игры -- и я обязательно отправлюсь в Нортвуд на охоту! Просто не смогу успокоиться, пока не одолею этого чудовищного северного зверя!
   Сложно, чертовски сложно. Мира глядела ему в лицо -- и не могла прочесть, увидеть хоть что-то под маской. Как мучительно мало опыта! Всю жизнь она избегала людей -- откуда же взяться умению читать по лицам?!
   Несколько капель упало с неба, на котором успели собраться тучи.
   - Миледи, нам стоит укрыться в беседке -- скоро начнется ливень, - всполошился Итан.
   - Неужели мы размокнем под дождиком? - с улыбкой спросила леди Бекка, но Адамар согласно кивнул:
   - Дамы, прошу вас.
   Он указал на беседку, и четверо направились туда. Они были уже под крышей, когда сверкнула первая молния. На несколько мгновений упала тишина, затем грянул гром. Едва грохот утих, Мира сказала, следя за рыцарем:
   - Вот в такую бурю случилась ужасная беда.
   - Какая же?
   - Моя подруга ехала через лес. Ее конь обезумел от грома и понес, девушка не удержалась в седле. Она разбилась насмерть. Это так страшно! Мы были с нею почти как сестры, ее звали Минерва... Минерва из Стагфорта.
   Ну, сейчас! Если ты -- убийца, ты должен удивиться! Этого ты не мог ожидать!
   - Сочувствую, сударыня... - сир Адамар равнодушно пожал плечами. - Опасно ездить верхом в грозу, если ты неопытен. Это известное дело.
   Лицо почти не изменилось. Тебе плевать на смерть незнакомой девушки. Вот только будь ты Лордом С, Минерва из Стагфорта была бы тебе знакома, еще как!
   - Девицы редко бывают хороши в седле, - невозмутимо продолжал сир Адамар. - Конь чует, когда наездник слаб, и показывает норов. Даже самый смирный жеребец....
   Внезапно хлынул ливень, и оглушительный стук капель отсек звуки речи. Императорский родич сказал еще несколько фраз прежде, чем заметил, что никто не слышит его. Тогда он умолк и замер, глядя на струи, сбегающие с крыши беседки. Молнии поминутно озаряли его точеный профиль, устрашающие тени ложились вокруг глаз.
   Из него вышел бы прекрасный Лорд С! Мужественный, сильный, красивый - корона великолепно смотрелась бы на его смоляных волосах, а Вечный Эфес - на широком поясе. Сир Адамар прошел проверку, ничем не выказав удивления... И все же, Мира не могла отделаться от ощущения, что он ее одурачил.
   Ажурная леди Ребекка подошла к Мире и положила руку на плечо:
   - Минерва из Стагфорта погибла? И она была вашей подругой? Это очень-очень печально!
   - Вы знаете ме... - тьма, что за предательский язык! - ...Минерву? Но откуда?
   Собеседница, похоже, не услышала вопроса.
   - Бедная девушка. Она чудом избежала покушения -- и лишь для того, чтобы погибнуть по жестокой случайности! Боги, это действительно ужасно!
   Леди Ребекка Элеонора была едва ли старше Миры. Ее глаза -- большие и черные, под тонкими подвижными бровями, - выражали неподдельную печаль. Мире стало совестно за свою ложь.
   - Простите, я неверно выразилась. Хотела сказать -- чуть не погибла, понимаете? Подруга ужасно расшиблась, но осталась жива.
   - О, слава богам! - печаль леди Ребекки словно рукой сняло, она улыбнулась. - Вы расскажете мне о Минерве?
   - О Мире... Так ее называют близкие.
   - О Мире, - согласилась леди Ребекка. - И о себе.
   - Но зачем? - девушка не смогла сдержать удивления.
   С обезоруживающей прямотой Бекка Элеонора пояснила:
   - Я хочу, чтобы вы были моей находкой.
   - Простите, миледи?..
   - Вы - новость, и ваша подруга из Предлесья - тоже новость. А я люблю рассказывать новости! - леди Ребекка подмигнула и добавила: - И не зовите меня миледи. Бекка. Я - Бекка.
   Миру покоробило, она передернула плечами. Рассказывать о себе первой встречной, чтобы та затем пересказала половине столицы! Перейти на "ты", обниматься при встрече, что еще? В щечку целовать?
   - Миледи, - сказала Мира, - я впервые в Фаунтерре. Не расскажете ли вы мне кое-что о столичной жизни, в которой я, признаться, так несведуща?
   Леди Ребекка понимающе улыбнулась:
   - Север любит холод. Не держите обиды, ведь я из Литленда, во мне южная кровь. О чем вам рассказать? Или, может быть, - о ком?
   Дождь шумит и стучит, обволакивая пеленой. Дальше двух шагов не слышно ни слова... Но все же, спрашивать о сире Адамаре у его спутницы было бы безрассудно. Шут?.. Нет, лучше начать с какой-нибудь светской темы. Иначе, чего доброго, эта бойкая южанка догадается о моих поисках и тут же растрезвонит всему двору!
   - Расскажите о летних играх, что предстоят вскоре.
   Леди Ребекка выставила ладонь под дождь и с удовольствием смотрела, как капли разбиваются о пальцы.
   - Ну, летние игры - чудесная возможность померяться силами, покрасоваться перед публикой, показать себя императору, и все это без риска получить копьем в глаз. Бескровные соревнования - такими их задумала еще владычица Юлиана. Мужчины... ну, вы же знаете мужчин! - она лукаво покосилась в сторону сира Адамара. - Большинство из них мгновенно теряет интерес к делу, если сказано, что обойдется без крови. Так что часть рыцарей пропускает летние игры, отдавая предпочтение турнирам и посвящениям. Иное дело - дамы. В дни женских соревнований на арене оказывается весь цвет Великих Домов, а трибуны, конечно же, заполнены до отказу.
   Мира подняла бровь в удивлении. "Развивай свое тело и наполняй его силами" - один из важнейших заветов, оставленных святыми Праматерями. Он давался Мире с наибольшим трудом. Занятия спортом казались ей странным и пустым делом, а соревнования на глазах у публики - даже унизительными. Нечто вроде лошадиной ярмарки, когда животных гоняют по кругу рысью и галопом, а затем позволяют всем посетителям заглядывать им в зубы.
   - Да-да, не удивляйтесь! - леди Ребекка заметила ее выражение лица. - У мужчин есть битвы и ратные подвиги, к тому же политика, а что остается нам? Если женщина хочет, чтобы о ней заговорили, то игры - одна из редких возможностей.
   Тут Мира отметила рисунок мышц на голой руке собеседницы, покрытой капельками дождя, и вспомнила слова Итана: "Ребекка Элеонора Агата - лучшая наездница Империи".
   - И вы, миледи, также участвуете в играх?
   - Не смотрите на меня такими глазами! - Ребекка усмехнулась. - Можно подумать, на Севере дамы только и занимаются, что вышиванием. Ваша матушка уже трижды выступала в соревнованиях лучниц, хотя и без большого успеха.
   Ах, да! Я же - дочь графини Сибил Нортвуд, той самой, что каждое утро отправляется на пробежку!
   - А каковы ваши успехи, леди Ребекка?
   - О... - девушка скромно отмахнулась. - Мои успехи виной тому, что Бекку Южанку переименовали в Бекку Лошадницу. И это совершенно неважно. На будущих играх случится нечто поинтересней, чем чья-нибудь победа.
   - И что же?
   - Летние игры... - трещиной в небе сверкнула особенно яркая молния, и Бекка в восхищении подалась вперед, под дождь. - Какая красота!
   - Да, красивое зрелище, - без вдохновения кивнула Мира. Ей было зябко, она куталась в собственные руки. Заботливый Итан, заметив это, предложил свой сюртук, и Мира, согласно этикету, твердо отказалась.
   - Так вот, дорогая леди Глория, - продолжила южанка, - летние игры - это великий парад невест. Дамы на арене, милорды на трибуне - что еще нужно? Съезжаются благородные гости из лучших домов Империи, и каждый третий уезжает обратно с молодой невестой. За неделей игр следует неделя застолий и брачных договоров. А нынешним летом добавится изюминка: в числе женихов будет наш владыка Адриан.
   - Да, я слышала об этом. Но почему все так уверены, что император выберет невесту именно на играх, и именно этим летом?
   Бекка глянула на Миру с удивлением.
   - Ваша матушка так скупа на рассказы?.. О, я сочувствую вам! Дорогая Глория, все дело в традиции. Династия построена на традициях: любой владыка делает все, что он делает, точно так, как делали это десятки императоров до него. Тогда он уверен, что тоже доживет до старости и умрет в почете - как и предшественники. Понимаете?
   - Да, конечно.
   - Владыка, желающий обручиться, объявляет о своем выборе в последний день летних игр, при их закрытии. Отличное время: сияет солнце, вокруг тысячи вельмож изо всех концов света, все в радостном азарте. Некий государь когда-то выбрал этот день, чтобы объявить о своей помолвке, и с тех пор все потомки поступали ему под стать. Даже если брак принца был оговорен его родителями еще тогда, когда жених лежал в пеленках, - все равно принц объявит об этом во всеуслышание сам в год своего совершеннолетия, в последний день летних игр.
   - Хм... весьма предсказуемо, - отметила Мира. - А счастливая невеста тоже предопределена традицией, или владыка может выбрать, кого захочет?
   - Ооо! - Бекка схватила Миру за руки, лицо южанки выразило подлинный восторг. - Воистину, вы -- находка, дорогая Глория! Во всей Фаунтерре не найдется другой благородной девицы, не знающей ответа на этот вопрос!
   Мира обиженно поджала губки, и Бекка воскликнула:
   - Нет, нет, я не хотела оскорбить вас! Напротив, я так рада встрече! Поверьте мне и не держите зла. Итак, миледи, прошу вашего внимания, - южанка торжественно подняла руку, - только для вас и только сегодня: правила выбора императрицы Блистательной Династии!
   Мира улыбнулась, неподдельное оживление Бекки заразило ее.
   - Первое, - южанка загнула мизинец, - избранница императора должна быть от семнадцати до двадцати двух лет от роду. Девицы моложе этого промежутка почитаются глупыми и неразвитыми, а дамы старше -- слишком загрубевшими душой и нравом.
   - Второе, миледи, -- ничуть не менее важное. Принцесса должна принадлежать к роду одной из трех святейших Праматерей. Чаще всего императоры выбирают жен рода Янмэй Милосердной, иногда -- рода Софьи Величавой, и лишь изредка счастье улыбается наследницам Светлой Агаты.
   - Далее, любезная леди, - Бекка загнула средний палец, - необходимо учесть родную землю невесты. Западные графства опорочены Лошадиным мятежом, потому у девушек с Запада нет шансов. Дарквотер и Шейланд слишком молоды, Ориджин - слишком силен, так что против императрицы из Ориджина восстанет весь Центр и Восток. Остаются южные земли -- Литленд и Шиммери, центральные -- Надежда с Альмерой, а также ваш родной Нортвуд и его заклятый сосед - Южный Путь.
   - И напоследок, самое забавное. Вот уже три века ни один император не вступал в брак с наследницей Великого Дома. Невеста не должна происходить из могущественной семьи - Корона не желает угрозы со стороны сильных родичей императрицы. Если у них имеется в подчинении достаточно мечей, чтобы захватить дворец, то им может прийти в голову занятная мысль. Ну, вы понимаете, какая именно. Так вот, после заговора Ночных Соколов даже установилось точное число: на службе невесты императора, ее братьев и отца должно стоять не больше шестидесяти рыцарей.
   - Здоровье невесты весьма приветствуется. Красота и ум -- не запрещены, но и не обязательны. Претендентка должна быть родовитой, предсказуемой и безопасной -- вот главное. - Бекка перевела дух и жеманно поклонилась. - Надеюсь, милая леди, вам не наскучил мой рассказ!
   Мира слушала монолог южанки со все возрастающим удивлением, и даже приоткрыла рот под конец. Знатные семейства используют браки в первую очередь как инструмент дипломатии, во вторую - как предмет торга, в третью - как гарантию верности... Мира прекрасно знала это, но была уверена, что уж кто-кто, а владыка всего подлунного мира имеет возможность жениться по любви! Ее поразило и то, сколь странное и уродливое мерило применяет Династия. Родная земля? Имя Праматери? Количество вассалов?.. Неужели все это хоть как-то влияет на семейное счастье и крепость брачных уз?
   Бекка лукаво смотрела в лицо Мире и, несомненно, читала ее наивное удивление. Чтобы не выглядеть в глазах южанки совсем уж неопытным ребенком, Мира пояснила свое удивление другой, не столь наивной причиной:
   - Но постойте. Эти правила, как я заметила, очень строги. Пожалуй, весьма немногие претендентки удовлетворяют им. Чтобы столь родовитая девица была при этом небогатой - редкость. А уж чтобы к семнадцати годам она все еще не была обещана никому в жены - тем более странно! Похоже, владыка оставляет себе очень скудный выбор.
   - В самое яблочко! Выбора у бедного принца на деле нет вовсе. Обыкновенно, еще при рождении подходящей девицы правящий император заключает договор с ее родителями, и девушка с малых лет воспитывается, как будущая государыня. При договоре учитывают расстановку военных сил, интересы Короны в той или иной части мира, поддержку Великих Домов, одобрение или сопротивление Палаты и Церкви - в общем, какую угодно чушь, кроме мнения самого принца.
   - Но в случае с владыкой Адрианом...
   - Но, - Бекка подняла пальчик, - вы схватываете на лету! Но владыке Адриану улыбнулась судьба. Покойный император Телуриан был так потрясен Шутовским заговором, что расторг все договоры, заключенные с феодолами, в том числе и брачный. И теперь наш Адриан имеет выбор из трех девиц, а не из одной, как большинство его предшественников.
   - И эти трое?..
   Бекка отчего-то покраснела. На смуглой коже румянец был едва заметен.
   - Аланис Альмера, дочь и наследница герцога Айдена - надменная красотка двадцати лет. Валери из Южного Пути, дочь маркизы Грейсенд - девятнадцать лет, полна, глупа, набожна.
   - А третья?
   Бекка замялась. Миру вдруг осенило: "Бекка Элеонора Агата рода Янмэй, одна из самых высокородных невест Империи".
   - Вы?..
   Южанка пожала плечами.
   - Вы?.. - переспросила Мира. - Вы - одна из трех претенденток? Возможно, будущая правительница Империи?
   Бекка улыбнулась с легким оттенком грусти.
   - Дамы, однако, дождь давно окончился! Не продолжить ли нам прерванную поневоле прогулку? - пробасил сир Адамар, и Мира только теперь заметила: ливень утих.
   Уставший от молчания и невнимания, рыцарь быстро распрощался с Итаном и Мирой, и увлек леди Бекку за собой. Южанка помахала рукой Мире:
   - Я рада, что пошел дождь!
  
   Когда закрылась дверца экипажа, нанятого Итаном, и лошади застучали копытами, Мира спросила секретаря:
   - Итак, вы помогли мне. Я очень вам признательна, правда. Но, вы простите, мне бывает трудно понимать поступки людей... Зачем вы мне помогли, Итан?
   - Чтобы вы убедились, что сир Адамар невиновен. Он именно таков, каким кажется: п...простодушен, доверчив, грубоват, влюблен в себя. Н...ничего, кроме охоты и рыцарских турниров, его не интересует. Из него весьма скверный з...заговорщик.
   - Да, я поняла это. Но все же, зачем вам нужно было, чтобы я оправдала его?
   - О...стальные наследники престола, миледи, находятся далеко отсюда. Они не приезжали в столицу последний год - я проверял. Плайский Старец - в своей вотчине, Плае. Леди-во-Тьме - в Дарквотере. Ваша подруга Минерва - на Севере.
   - Да, и что же?
   Итан глубоко вздохнул.
   - В...вам не добраться до них, миледи Глория. Ваша матушка едва ли позволит вам отправиться в Плай или Дарквотер.
   - Ага. И мне придется прекратить поиски, верно?
   - Я сожалею, миледи.
   - Нет, не сожалеете. Вы хотели, чтобы я отступилась.
   - М...миледи, я лишь...
   - Знаю, хотите меня уберечь, - Мира скривилась. - Я - дочка графини Нортвуда, Медвежьей Леди. Я выросла на Севере. Полагаете, я нуждаюсь в том, чтобы меня берегли?
   Итан замялся.
   - К тому же, вы не учли одного, сударь. В Фаунтерре остался еще один подозреваемый: Менсон, придворный шут.
   - Как вам сказать... Понимаете, миледи, шут обожает владыку.
   - Это можно сыграть.
   - Настолько - едва ли. Когда Адриан говорит, Менсон смотрит ему в рот; когда сидит, шут норовит усесться на пол у его ног. Когда заходит речь об Адриане, на лице Менсона сияет улыбка, а это - очень р...редкое явление, поверьте. - Итан сделал паузу. - По правде сказать, м...миледи, при дворе все обожают императора.
   "За что?" - чуть не фыркнула Минерва. Заносчивый, напыщенный, золоченый индюк. Индюк из индюков!
   - Я в...вижу, миледи Глория, вам не очень-то верится. Но - уж простите! - вы не жили в столице. "Есть только одна звезда" - так говорят здесь. Вся жизнь Фаунтерры, так или иначе, вращается вокруг владыки Адриана. Весь блеск двора - это отсвет его сияния.
   - Неужели! - не сдержалась Мира. Итан пропустил мимо ушей ее возглас.
   - Я м...много размышлял этой ночью обо всех событиях. Я от всей души сочувствую вашей подруге, потерявшей отца. И в моей голове не укладывается, кто и зачем отравил бедного барона Росбета. Но все же, я не верю, что императора хотят убить. Это а...абсурд какой-то. Это б...будто стоя на мосту, пытаться подрубить одну из его опор.
   Мира промолчала. Она видела, с какой убежденностью говорит Итан, и не сомневалась в его искренности. Однако, подумалось ей, старого владыку Телуриана, наверняка, придворные любили не меньше. Заискивали, пресмыкались, заглядывали в рот... а после пришли в его спальню с обнаженными мечами в руках.
   Кто-то ведет весьма искусную игру. Безумный шут Менсон? Наивный сир Адамар?
   Некто дурачит всех -- императора, тайную стражу, придворных... Каковы шансы, что этот некто не сумеет одурачить семнадцатилетнюю девчонку?
   С чего я взяла, что мне удастся перехитрить его?..
  
   * * *
   После провальной аудиенции у императора графиня Сибил Нортвуд впала в необычную для нее апатию. Она покидала особняк лишь для утренней верховой прогулки, и дважды в неделю посещала церковь, но не один из громадных центральных соборов, а укромную часовню Дня Сошествия на южной окраине города. Графиня никого не навещала и не принимала визитов, проводила дни в беседке на заднем дворе с кувшином легкого вина. Иногда листала книгу -- медленно и с видимой неохотой. Порою звала к себе одну из служанок, расспрашивала о городских сплетнях и раздраженно отсылала взмахом руки. Как-то велела разыскать и привести к ней певца, немного послушала его лирические стенания и выгнала прочь, швырнув пару медяков. Назавтра призвала другого, но и от него отделалась вскоре. "Канарейки", - презрительно фыркнула вслед.
   Иногда ее навещал лорд Кларенс, и они уединялись на верхнем этаже. Следующим утром графиня завтракала в приподнятом состоянии духа, но вскоре вновь проваливалась в мрачное уныние. Во время чая ей приносили пару записок с приглашениями, запечатанных чьими-то сургучными гербами. Леди Сибил отвечала на них отказами, быстро набросав пару строк, затем принималась за письмо в Нортвуд графу Элиасу. Вот уже неделю оно лежало начатым, графиня добавляла к нему строку-другую, хмурилась, отшвыривала перо и велела подать вина. Письмо заклинилось на описании аудиенции. Леди Сибил не терпела недомолвок и иносказаний, считала своим долгом изложить все события ясно и прямо, однако прямое и ясное описание собственного унижения мгновенно выводило ее из себя.
   Альтер графини не раз предлагал ей увеселения: катание на лодках, цветочный праздник, бал у кого-то из столичной знати.
   - Ну же, котенок, соглашайся! Ты превращаешься в монахиню-затворницу, и уж кому-кому, а тебе это никак не идет, - с ласковой насмешкой говорил он и поглаживал ее по плечу.
   Графиня кривила губы:
   - Ни малейшего желания не имею. Обо мне болтают слуги, обо мне говорят господа, обо мне ржут кони. Если хочешь позабавить людей, подними руку, как медведь на гербе Нортвуда, и зарычи погромче -- все засмеются. А как тебе такая шутка -- слыхала от горничной: "На Сенной площади нашли дохлого голубя. Графиня Сибил утверждает: это покушение на императора! Бедная птица -- случайная жертва". Нет уж, я подожду, пока все найдут себе другой предмет для злословья. Кто-то кого-то заколет на поединке, или обрюхатит чью-нибудь девицу, или явится в собор пьяным, как свинья. Что-то такое должно случиться!
   Мира остро сочувствовала графине. Неудержимо деятельная, леди Сибил не привыкла терять зря даже минуту. На Севере ее дни состояли из бесконечной череды дел: приема послов, вассалов, просителей; споров с купцами; пересчета податей; осмотров городских строений; посещений свадеб и похорон; раздачи милостыни. Среди всего этого графине каким-то чудом удавалось выкроить время для пробежек и упражнений в стрельбе из лука -- развивай свое тело и наполняй его силами... Здесь же, в блистательной Фаунтерре, леди Сибил впустую убивала день за днем. На ее месте, Мира посвятила бы время размышлениям и чтению книг, однако графиня почитала первое делом пустым, а второе -- скучным, хотя и благочестивым.
   Девушка искала способа поддержать и подбодрить графиню. На поверку, это оказалось непростой задачей: леди Сибил была слишком горда, чтобы принять от кого-либо сочувствие, а в особенности -- от юной девицы, что годится ей в дочери.
   - Миледи, я могу что-то сделать для вас? - осторожно спрашивала Мира.
   - Благодарю за заботу, дитя мое, - отвечала графиня с тем оттенком вежливости, который почти граничит с презрением.
   После дня библиотечных раскопок Мира хотела было рассказать ей о находках -- о безумном Шуте и мертвом бароне из Южного Пути -- но остереглась. Леди Сибил наверняка не одобрит этих розысков, а уж тем более -- того обстоятельства, что в них по случаю оказался посвящен секретарь императора.
   А после прогулки в саду Люмини Миру переполняли чувства. Был азарт открытий и радость общения с умным собеседником, каким оказался Итан, и удивление от странных рассказов Бекки Южанки, и тревожные сомнения, связанные с императорским кузеном. Девушку распирали изнутри противоречивые впечатления, хотелось... нет, просто необходимо было поделиться всем этим с графиней! Вот только она не находила, с какой стороны подступиться к разговору. Начни Мира с Адамара и своих подозрений -- леди Сибил разгневается, что девушка ослушалась ее. Расскажи о Бекке и будущем браке владыки - графиня непременно вспомнит аудиенцию и станет раздражительна.
   Случай разрешил сомнения. После ужина горничная внесла очередной свиток с печатью, и леди Сибил протянула за ним руку, но служанка осторожно предупредила:
   - Миледи, это письмо передано для леди Глории.
   - Что?..
   Графиня повертела свиток в ладони, явно подумывая, не прочесть ли, но все же отдала Мире. Девушка взяла его с беспокойством, скорее радостным, чем тревожным, но и с оттенком печали. Письмо! Всю жизнь ей некому было писать письма и не от кого ждать их. Большинство знакомых Миры были неграмотны, да и жили с нею в одних стенах. Единственным ее адресатом был отец. В свое время он взялся обучить дочку искусству сложения посланий. Они писали друг другу, находясь в разных помещеньях одного замка. "Милостивый лорд, желаю Вам здравия и благоденствия", - начинала она и улыбалась своей притворной строгости, а заканчивала: "Писано в горнице замка Стагфорт, в час вечернего розового солнца", или так: "Свои строки скрепляю печатью в день такой-то, года такого-то от Сошествия, вскоре после закрытия замковых ворот".
   Итак, письмо. Мира сломала воск и развернула лист.
   "Дорогая леди Глория, - значилось в нем, - я рада нашему знакомству и хочу продолжить его. Буду счастлива, если Вы присоединитесь ко мне для конной прогулки в Егерский лес. Жду Вас завтра у Привратной часовни, при начале утренней песни. С надеждой, Южанка Бекка".
   Мира подняла глаза. Леди Сибил глядела на нее с нетерпеливым любопытством, и Мира дала ей прочесть записку. Брови графини поползли вверх:
   - Ты знакома с Беккой Лошадницей? Но откуда?
   И Мира рассказала о встрече в саду во всех подробностях, исключая лишь проверку, которую она устроила, заявив о собственной смерти. Графиня всласть посмеялась над "медвежьим заговором" и остальными охотничьими баснями Миры.
   - Вот доверчивый дурачок этот Адамар! Не иначе, на каком-то турнире ему хорошо досталось булавой по шлему!
   Однако о Бекке графиня отозвалась без особого восторга:
   - Дитя мое, Лошадница - не то знакомство, в которое стоит вкладываться.
   - Отчего же?
   - Ее манеры кое-кто счел бы вызывающими.
   - Поначалу и я так подумала. Но на самом деле, Бекка - добрая, живая, интересная. Поверьте, миледи! К тому же, она - одна из лучших невест. Возможно, к зиме она станет императрицей!
   Сибил фыркнула.
   - Не очень-то рассчитывай на это.
   - Почему, миледи? - Мира почувствовала обиду за свою новую знакомую. Она не знала двух остальных претенденток, но была уверена, что Бекка во всем лучше их. - Она с Юга, принадлежит к роду Янмэй, она молода, но не слишком - все традиции в ее пользу!
   - Как ты быстро поднаторела в этом... - сказала графиня с одобрительной насмешкой. - Да-да, у Бекки подходящий возраст и высокое происхождение... а еще две старших сестры, что уже не первый год замужем и не произвели на свет ни одного младенца.
   Мира ахнула.
   - Она... Бекка... бесплодна?
   - Может, и нет. А может, и да. Вопрос в том, станет ли Адриан проверять это на своей шкуре?..
   Мира отвела глаза, чувствуя горечь. Отец не раз говорил: "Человек не бывает кругом счастлив. Если чем-то боги наградили щедро, то в чем-то другом будет дыра". С Беккой выходило именно так.
   Сибил заметила уныние Миры и смягчилась:
   - Впрочем, я считаю, дурного не будет, если ты поедешь с нею. Коли она тебе в удовольствие...
   - Да, еще как! - радостно воскликнула Мира.
   - Не перебивай, - мягко отрезала графиня, но улыбнулась. - Я дам тебе мечника в провожатые... пожалуй, Вандена - он лучше других. И велю конюху подобрать кобылу попокладистей. Непременно проедься на ней сегодня, привыкни хоть немного. Завтра может случиться гроза. Опасно ездить в грозу на незнакомом коне.
   - Конечно! Сир Адамар тоже так сказал, - с готовностью согласилась девушка.
  
   * * *
   Под южанкой был рыжий жеребец - молодой, порывистый, беспокойный. Норов ощущался в каждом его упругом движении, даже в горделивой посадке головы. Та легкость, с какою Бекка правила им, казалась непостижимой. Наездница не хлестала его, не вонзала шпоры в бока, не рвала поводья. Ей хватало легкого, порою незаметного движения, чтобы конь ощутил ее волю и покорился. Мира и сама была неплохой наездницей, могла провести в седле день, почти не ощущая усталости. Однако в сравнении с Беккой северянка казалась деревянной куклой. Тьма, да Бекка могла бы вовсе бросить поводья и читать книгу в седле, а жеребца лишь тронуть легонько пятками - и тот привез бы ее, куда нужно!
   Они покинули каменный центр Фаунтерры, миновали предместье, заросшее мастерскими, тавернами и домишками бедняков, по узкому мосту пересекли приток Ханая и уже увидали невдалеке густую зелень Егерского леса, а Мира все не могла отделаться от чувства завистливого восхищения. Бекка держалась совершенно естественно, не красовалась и не стремилась произвести впечатления, от чего впечатление, впрочем, лишь усиливалось. В предместье южанка прибавила ходу, стараясь поскорее выбраться из клубка тесных улочек, а за мостом, когда последние лачуги остались позади, подъехала поближе к Мире и воскликнула:
   - Обожаю этот миг! Город был - и не стало. Стояли вокруг стены, как вдруг раз - и ты на свободе! Речка - граница владений, город не вступает на чужую землю.
   - Вы любите свободу? - спросила Мира.
   - Я выросла в крепости среди Пастушьих Лугов. Если взобраться на верхушку башни и смотреть на юг, запад или север, то не увидишь ничего, кроме зеленого океана. А посмотришь на восток - увидишь дорогу сквозь океан и далеко, у самого края неба, другую крепость, примерно с зернышко гречки размером. Как же мне не любить свободу?..
   - А давно ли вы в Фаунтерре?
   - С тех самых пор, как мужчины перестали называть меня "прелестное дитя". У меня были пухлые щечки и барашливые кудряшки - так-то. - Бекка подняла ладонь к губам, прерывая саму себя. - Но постойте, коварная леди. Уж не собираетесь ли провернуть ваш давешний финт с расспросами? О, это было хитро! Я говорила все время, и ничегошеньки не узнала от вас!
   Мира улыбнулась.
   - И что же вы хотите узнать у меня?
   - Расскажите о своей подруге!
   - О Минерве из Стагфорта?
   - Именно!
   Северянка опешила. Рассказать о Глории Нортвуд, глуповатой дочке графини Сибил, за которую Мира выдавала себя - о, это не вызвало бы сложностей. Но рассказать о Минерве - то есть, о себе самой!.. Если вдуматься, то ведь никогда прежде ей не доводилось рассказывать о себе! Стагфортцы знали ее с младенческих лет, тут и рассказывать нечего, семья Нортвудов и Виттор Шейланд - также; слуги и воины Нортвудов не смели расспрашивать юную леди, а Ориджины и другие заезжие феодалы, которых Мира встречала несколько раз в Клыке Медведя, не интересовались ею. Обыкновенно весь ее рассказ о себе сводился к произнесению имени: Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй, леди Стагфорт. Рад знакомству, миледи. Всего доброго, миледи.
   - Ммм... Минерва... знаете, она - северянка.
   - То есть, холодная, таинственная и благородная до кончиков пальцев? - уточнила Бекка.
   Мира растерялась. Она не казалась себе ни таинственной, ни особенно благородной. Чуточка холода - пожалуй, это есть. Самая малость.
   - Ну... вроде того.
   - Она красива?
   Откуда мне знать, красива ли я? Отец говорил: "Ты - лучшая красавица на свете!" Графиня Сибил говорит: "Прелестное дитя". Кавалеры ничего не говорили, у Миры никогда не было кавалеров.
   - Прелестное дитя, - сказала Мира.
   Бекка хихикнула.
   - А умна?
   - Да, - тут же ответила северянка.
   - Как умна? - уточнила Бекка. - Как тот, кто прочел две дюжины книг, и у него на все готов ответ? Или как тот, кто посмотрит вот так на человека - раз, и увидит насквозь? Или как тот, кто в любой ситуации прежде всех найдется, что делать?
   Ничегошеньки я не умна! Я даже не знаю, как отвечать на твои вопросы!
   - Ммм... как тот, с кем не скучно говорить.
   - Выходит, Минерва похожа на вас?
   А это уже опасный поворот беседы! Особенно если учесть, что двое стражников едут всего в десятке шагов позади и, наверняка, слышат часть разговора.
   - Минерва -- замкнутая девушка. Она не поехала бы в дальнюю прогулку с малознакомой столичной красоткой.
   Бекка хихикнула.
   - А где сейчас наша таинственная северянка? Говорят, ваша матушка держит ее пленницей в Клыке Медведя...
   - Ничего подобного! Леди Сибил позаботилась о ней, предоставила кров и защиту!
   - Что ж, это очень предусмотрительно со стороны вашей матушки. А каковы ее дальнейшие планы на сиротку?
   Мира нахмурилась.
   - Простите?.. Что вы имеете в виду?
   - О, вы так чудесно изображаете наивность! Делайте это почаще, прошу вас!
   Их небольшая процессия въехала в березовую рощу. Странное дело: под сенью деревьев стало светлее, чем в поле. Кроны отсекали часть солнечных лучей, зато остальные казались более яркими, отчетливыми, чуть ли не осязаемыми. Блики покрывали тропу, скользили по фигурам всадников, блестящим бокам лошадей. Мира задышала глубже -- настолько здесь было красиво!
   - Дивные места, правда? - сказала Бекка и тут же, без паузы, продолжила: - Одинокая высокородная сиротка -- прекрасный трофей. Вернись ваша подруга в Стагфорт - и пары месяцев не пройдет, как кто-то из северных баронов захватит замок и женит ее на себе. И не говорите, что вы не понимаете этого.
   - Но... но Стагфорт -- крохотное имение, кто польстится на него?!
   - Причем тут Стагфорт? Кровь Праматери Янмэй, родство с владыкой, пусть и дальнее -- вот настоящий улов!
   - Сюзерен заступится за Минерву... - сказала Мира, без особой уверенности, впрочем.
   - Ее сюзерен -- Виттор Шейланд? Этот хитрый банкир, сын банкира и внук купца? Хм... Дайте-ка подумать.
   Мира передернула плечами, ей сделалось зябко. Все ее мысли в последний месяц вертелись вокруг смерти отца и его неведомых убийц. О том, в какое положение попала она сама, оставшись сиротой, Мира почти не задумывалась.
   - Но если глянуть с другой стороны, - повела дальше Бекка, - то это покушение сослужило Минерве неплохую службу. Гибель отца -- большое горе, но можно разглядеть во всем и светлую сторону.
   - Вот уж интересно, какую... - поморщилась Мира.
   - Вашу подругу никто не знал. Может, на Севере, но не в столице. Безвестная наследница крохотного поместья не могла рассчитывать на хорошую партию. Иное дело -- теперь. Ведь о Минерве все говорят! Кому-то девушка помешала настолько, чтобы решиться на женоубийство. А раз так, то она заслуживает внимания.
   - Неужели?..
   - Уж поверьте! Известность -- большая сила. Кому-то вскоре придет мысль жениться на сиротке и улучшить свою родословную. А если придет одному, то и другому, и третьему. Женихи любят собираться в стада и бороться меж собою. Взять невесту, которая нужна всем, - это как победа в турнире. Словом, скоро Минерве будет из кого выбирать. Конечно, если ваша матушка даст ей такое право.
   - Леди Сибил?.. Причем здесь она?
   - О, как это по-северному: называть матушку "леди Сибил"! - Бекка улыбнулась Мире, словно стараясь смягчить свои слова. - Предположим, вы продаете коня. Конечно, вы можете уступить его тому покупателю, на которого конь глядит дружелюбно. Но скорее, продадите тому, кто дороже заплатит.
   - Девушка -- не конь! - возмутилась Мира.
   - Отчего же? Не вижу большой разницы, - Бекка погладила огненную гриву своего жеребца. - Добрый конь здоров, красив, норовист, как следует выучен и объезжен, происходит из известного рода. Невесты ценятся за те же качества.
   - На Юге -- возможно, - зло отрезала Мира, - но мы, северяне, ценим человека дороже, чем лошадь.
   Некоторое время они помолчали, Мира немного поотстала от Бекки. Тем временем роща сменилась густым лиственным лесом, тенистым и свежим, а местность становилась все более холмистой. Тропа то шла вдоль яра, то взбиралась на возвышенность, чтобы затем вновь уйти вниз. На одном из холмов они встретили отряд егерей. Простому люду запрещалось охотиться в императорском лесу, егеря сурово наказывали браконьеров, если ловили на горячем. Однако Дом Литленд, как и Дом Нортвуд обладал правом охоты в имперских угодьях, и егеря отсалютовали дамам и посторонились с тропы, рассмотрев гербы на попонах.
   Разминувшись с ними, Бекка подъехала поближе к Мире.
   - Я ищу пути к примирению. Помогите мне, миледи!
   - Я повела себя, как обидчивый ребенок, - призналась Мира. - Извините мою вспышку.
   - Прощено и забыто, - подмигнула Бекка.
   - Понимаете, родители Минервы женились по любви. Они обожали друг друга, жили душа в душу. Минерва всегда мечтала... говорила мне, что мечтает встретить однажды такую любовь, какая выпала ее матушке. Потому мне было больно слышать, что ее мечта не сбудется.
   - По любви?.. - Бекка оживилась. - Прошу вас, расскажите!
   Северянка рассказала. Ее отец -- небогатый рыцарь сир Клайв -- служил при дворе девятнадцать лет назад в чине капитана алой гвардии. На балу он познакомился со знатной красавицей Джеммой Алессандрой рода Янмэй. Она была надменна, как подобает птице ее полета, изящна, немногословна, не любила людей и держалась особняком. Сир Клайв был добродушным и открытым, обожал игры и турниры, хотя и не побеждал, искренне радовался праздникам, часто шутил, хохотал над чужими шутками. Леди Джемма была умна, сир Клайв также был неглуп. Они полюбили друг друга.
   Рыцарь ухаживал за дамой так, как поют об этом в старинных балладах, совершал все, что полагается совершать, пел серенады, посвящал поединки... А кроме всего, он беседовал с Джеммой так, что ей не было скучно. Настал день, когда сир Клайв набрался дерзости и попросил руки красавицы, и она ответила согласием. Спустя неделю он схватил легочную хворь и провел два месяца в монастырском госпитале, на полпути между жизнью и смертью. Тем временем в столице грянул Шутовской заговор.
   Он выбрался из госпитальной палаты как раз в те дни, когда Корона расправлялась с заговорщиками, заливая кровью площадь Праотцов. Другие пятеро капитанов алой гвардии были признаны изменниками и казнены. Жизнь сира Клайва спасла хворь -- имперский суд не нашел доказательств его вины. Однако в гвардии и в столице ему больше не было места: подозрение в соучастии, пусть и не доказанное, оставило пятно на его имени. Он решил удалиться в свое маленькое имение на севере Шейланда, и накануне отъезда пришел распрощаться с Джеммой.
   - Миледи, вы согласились отдать руку и сердце славному капитану имперской гвардии. Теперь же обернулось так, что вы помолвлены с презренным и нищим изгнанником. Я окажусь еще и последним подлецом, если не предложу вам расторгнуть помолвку.
   - Что ж, - ответила Джемма, - значит, я проведу жизнь на краю Империи, замужем за презренным изгнанником. Неужели я два месяца молилась о вашем выздоровлении, чтобы теперь вы бросили меня и сбежали?
   Они отправились в Стагфорт вместе и сыграли свадьбу уже на Севере, а год спустя на свет появилась Минерва.
   - О, это настоящая сказка! - воскликнула Бекка, когда северянка окончила рассказ. - Ваша подруга должна быть необычным человеком, если выросла в такой семье. Вы уверены, что все было именно так?
   Мира кивнула - конечно, уверена. Правда, она утаила от Беки концовку этой сказки, далеко не столь счастливую. Когда Мире исполнилось три года, мать умерла от чахотки. Сырой и холодный северный воздух отнял ее жизненную силу. Память девочки сохранила лишь туманный силуэт матери да несколько эпизодов-вспышек. Мира знала мать из рассказов отца и няньки, и замковой челяди.
   К горлу подкатил комок, и девушка поспешила сменить тему. Расплакаться на глазах у самоуверенной южанки - только этого не хватало!
   - Позвольте спросить вас, любезная Бекка, куда мы направляемся? Уж не в Литленд ли?
   - Вы будете рады услышать, - в тон Мире ответила Бекка, - что наше путешествие имеет цель, и эта цель уже близка! Вот только постороннее присутствие несколько стесняет наши действия...
   Бекка оглянулась на двоих мечников, молчаливо едущих за девушками по пятам. Она остановила коня и сказала им:
   - Судари, прошу, оставьте нас ненадолго. Девушкам нужно... хи-хи!.. уединиться.
   Южанка съехала с тропы, Мира - следом, охранники остались позади. Когда они скрылись из виду, Бекка поманила Миру пальчиком и шепнула:
   - А теперь - за мной!
   Она пустила жеребца вскачь, стремительно удаляясь от тропы. Мира замешкалась на миг: остаться без охраны, в лесу, с незнакомкой... А на другой чаше - яркое солнце, обаяние южанки, любопытство. Главное - любопытство! Мира подстегнула кобылу и бросилась нагонять Бекку.
   Грунт был влажен и укрыт мхом, он глотал звук шагов, и казалось, кони летят, а не скачут. Мира пригнулась, вцепившись в поводья. Деревья проносились мимо с пугающей скоростью. Однако она гнала все быстрее, чтобы не отстать от южанки на огненном жеребце. Азарт погони пересиливал страх. Лучшая наездница?.. Я тоже кое-чего стою, вот увидишь!
   Спустя примерно милю на пути оказался глубокий и узкий овраг, через который был перекинут бревенчатый мостик. Бекка промчалась по нему и на той стороне сбавила ход.
   - Хорошо, миледи, - она одобрительно кивнула Мире. - Северяне умеют ездить верхом.
   Мира покраснела от удовольствия.
   - Дальше поедем медленней, - сказала Бекка. - Такие расщелины будут попадаться все чаще. Овраги - изюминка этого леса, в склонах полным-полно лисьих нор.
   Однако она даже не запыхалась, - подумала Мира с досадой.
   - И в...все же... куда мы едем?
   - В третьем овраге, считая от этого, течет Заячий ручей. За ручьем лес становится густым и диким. Именно туда завтра отправится на лисью охоту наш общий знакомый - сир Адамар. Он не делает из этого тайны: охота - веселая забава, чем больше людей - тем веселее. Так он считает.
   - И что же?
   - Вся штука в том, что через третий овраг нет мостика. Имеется одно местечко, где расщелина сужается настолько, что ее можно перескочить конем. Конечно же, наш бравый рыцарь поедет именно туда, вместо того, чтобы спускаться в овраг, а затем карабкаться по склону. Выходит, мы точно знаем, где он завтра проедет.
   - И?..
   - Сир Адамар хотел убить медведя.
   Бекка подмигнула Мире и развязала притороченный к седлу мешок. Извлекла оттуда нечто коричневое и мохнатое, развернула. Взгляду северянки предстала медвежья шкура. Мира начала понимать задумку и улыбнулась.
   - Это еще не все, - сказала Бекка и протянула Мире свиток бумаги.
   Девушка развернула лист. На нем было выведено: "Арррр, уоррр, рррргххх! Харррр-уаррр, арррххх! Хырг-хырг-хырг. Уорррррррр! Если ты все прочел правильно, теперь зверь неподвижен. Бери себе весь его пух".
   - Надеюсь, я верно записала медвежий заговор с ваших слов?
   Мира расхохоталась.
   - Чудесная выдумка! Значит, сир Адамар перепрыгнет расщелину и тут же увидит среди деревьев медведя?
   - Мы накроем шкурой какую-нибудь корягу, - подсказала Бекка. - С расстояния будет очень даже убедительно.
   - Ага. А когда он подъедет поближе и поднимет копье, то заметит прибитую к дереву записку. И в ней будет...
   - Арррр, уорррр, харррр! - прорычала Бекка.
   Девушки прыснули от смеха.
   - Правда, эта шкура... она бурая, - отметила Мира.
   - А это плохо?
   - Не по сезону. Медведь линяет трижды в год. Зимой и ранней весной он белый, словно снег, осенью - бурый, в тон лежалой листвы, но поздней весной и летом - изумрудный, как папоротник, мох на деревьях и плющ. Сейчас май, шкура должна быть зеленой.
   - Сир Адамар никогда не бывал на Севере и не охотился на медведей. Откуда ему знать такие премудрости?
   Мира согласилась, пожав плечами. Они двинулись дальше неторопливой рысью. Новый овраг вскоре преградил путь, девушки пересекли его по настилу из бревен. Лес становился все гуще и тенистей.
   Упоминание кузена императора встревожило Миру. Неясная мысль возникла в сознании, пыталась оформиться. Адамар - наивен и простодушен. Все придворные такого мнения о нем. Он необидчив, над ним можно подшутить - и всем будет весело, в том числе ему самому... Тьма! Будь я грозным заговорщиком, я старалась бы выглядеть именно так!
   - Вы с ним... - Мира запнулась. - Он ваш... альтер?
   Бекка фыркнула.
   - Альтеров заводят лишь замужние дамы. У одиноких девиц бывают любовники... хотя суть та же.
   - Стало быть, Адамар - ваш любовник?
   - Нет, просто приятель. Он любит верховую езду. Он славный!
   Любит верховую езду, - мысленно повторила Мира. Бекка Элеонора Агата - одна из самых родовитых невест. Кроме того, умна и очаровательна. Кроме того, лучшая наездница Империи. Но две ее старших сестры замужем и не беременеют. Возможно, Бекка бесплодна... Почему я думаю об этом?
   Проехали еще один мост, и кроны окончательно сомкнулись над головами. Воцарились сумерки. Тропка сузилась и стала еле заметна, веточки порой задевали волосы, разлапистые кусты папоротника оглаживали конские бока. Пахло сырой древесиной, слегка - гнилью.
   Внезапно мысль кристаллизовалась. Мира вздрогнула.
   Бекка не станет женой Адриана - владыка не захочет рисковать продолжением рода. Но что, если кузен императора более сговорчив и уязвим к очарованию южанки? Что, если Бекка избрала иной путь к короне императрицы? Адриан не пожелал жениться на ней - и строптивая девица решила возвести на престол другого человека, того, кто уже обещал ей руку и сердце!
   Тьма холодная, ведь это объясняет все! Адамар не любовник, а просто приятель? Ну, конечно! Бекка держит его на расстоянии, пока он не выполнит всего, что обещал ей! Адамар простодушен и бесхитростен? Почему бы и нет? Ему не обязательно быть изощренным - ведь хитрый замысел интриги возник не в его голове! Бойкая южанка руководит всем, а рыцарь - лишь орудие! Адамар не бывал на Севере? Настолько подчеркнуто не бывал, что даже принял за чистую монету сказочку про "медвежий заговор"? Чушь! Рыцарь, напротив, слишком старательно скрывает, что знаком с Севером, и переусердствует в этом старании! Еще как бывал! Это он гнался за мной в Предлесье тем страшным днем! Возможно, это именно он лишил жизни отца...
   И сейчас я, одна, без охраны, еду в темном лесу следом за подругой этого человека!
  
   Мира был безоружна. За плечами Бекки висел короткий лук. Охотничье оружие, не воинское. Из такого лука бьют белок, зайцев, фазанов... против юной девицы в тонкой тунике тоже прекрасно сгодится.
   Значит, бежать? Развернуть кобылу - и ходу? Безнадежно! Бекка нагонит в два счета, можно не сомневаться в этом! По крайней мере, нагонит настолько, чтобы выпустить стрелу.
   Но стоп. Ведь она не знает меня в лицо! Думает, что с нею - Глория, дочка Сибил Нортвуд... Эх!.. Бекка-то не знает, но Адамар - он пытался убить меня в Предлесье, смотрел на меня поверх арбалетной дуги! Представляю разговор между ними прошлым вечером! "Как тебе эта северяночка, котик? Такая забавная!" "Да ты знаешь, кто она?! Это сама Минерва из Стагфорта!" "Точно? Ты уверен?" "Еще как уверен! Крашеные волосы не собьют меня с толку! От нее нужно избавиться, и как можно скорее!"
   Вдруг Бекка остановила коня, вынуждая замереть и Миру. Перед ними лежал овраг - тот самый, без мостика. Расщелина в земле футов двадцати шириной.
   - Нам туда, - указала заговорщица и рванулась к расщелине.
   Рыжий жеребец взмахнул хвостом, оттолкнулся, вытянулся в полете - и спустя миг топотнул по земле на той стороне провала.
   - Давайте за мной! - поманила Бекка северянку.
   Чертовски хитро! Мира даже почувствовала восхищение. И лук не понадобится: Бекка просто громко вскрикнет, когда кобыла Миры изготовится к прыжку, животное шарахнется, и девушка полетит в пропасть. А если и нет, то Бекка без труда сбросит ее с седла сразу после прыжка - достаточно удара палкой. И вот, подоспевшие охранники найдут в овраге исковерканное тело северянки, а заговорщица будет горько рыдать. Какая печальная, ужасная случайность! Как жаль, что северяне - скверные наездники!
   - Нет, благодарю вас, я подожду на этой стороне, - покачала головой Мира.
   С сорока футов сложно разобрать выражение лица. Разочарование? Досада? Так или иначе, Бекка не настаивала: она кивнула и двинулась дальше одна. Ловка, очень ловка! План провалился, и заговорщица тут же отказалась от него. Милая, мягкая девушка - безупречный образ! Наверняка, она расправится с Мирой на обратном пути. Скорее всего, где-то в лесу заготовлена еще одна ловушка.
   Когда Бекка исчезнет из виду, я уеду, - решила Мира. Рыжий круп жеребца мелькнул еще раз-другой среди стволов и пропал. Северянка развернула кобылу... и замерла. По тропе, отсекая ей путь к отступлению, двигались всадники. Один, второй... четверо. Темные невысокие кони, плащи из невзрачного серого сукна, луки и копья. Они выглядели браконьерами, любой принял бы их за браконьеров, однако Мира прекрасно понимала, за какой дичью они пришли. Девушка оцепенела от ужаса. Всадники разъехались веером, неторопливо окружая ее.
   Тот, что ехал прямо ей навстречу, остановился в пяти шагах, снял с плеча лук, положил поперек седла. У него была рыжая борода и квадратный подбородок, глаза и лоб терялись в сумраке капюшона.
   - Какой забавный зверек нам попался... - негромко пробасил асассин. - Благородная белочка в самой лесной глуши. Что же нам делать с тобою?..
   Мира словно окаменела, не могла выдавить ни слова. Да это и не имело смысла. Они заколют ее, что бы она ни сказала. Или сорвут с седла и швырнут в расщелину.
   - Взять за тебя выкуп?.. - вел дальше бородач. - Хлопотное дело, да и не верное.
   - Как думаешь, - подал голос стоящий слева, худой и высокий, - на четверых ее хватит?
   Миру прошиб озноб. Им приказано убить ее, но ведь никто не велел убивать сразу!.. Перед тем они могут... о, боги!
   - Тщедушна, - отметил еще один разбойник, заезжая ей за спину, - на четверых вряд ли... под третьим околеет.
   - Значит, четвертым ты будешь! - сказал бородач и загоготал.
   Тощий двинулся к ней, выставив копье. Острием потеребил край туники.
   - А золото у тебя есть, киска? Золотишко, а?
   - Ты стукни ее, - подсказал тот, что за спиной. - Стукни древком хорошенько - монетки и посыплются.
   - Та! - рявкнул главарь. - Не портить! Ну-ка, слезай с коня, девочка.
   "Кончайте уже, бейте скорее!" - захотелось ей выкрикнуть. Она усилием разжала зубы и неожиданно для себя громко сказала:
   - Я - дочь графини Сибил Нортвуд. Моя стража скоро будет здесь! Убирайтесь с моего пути, или вам не поздоро...вится!
   Голос сорвался на последнем слове. Тощий хохотнул.
   - Что-то я не слышу стука копыт. Давай уже, вылезай из седла, дочь графини! Или помочь?
   Он упер острие копья ей в грудь. Только бы он не заметил, как она дрожит. Только не разрыдаться и не начать умолять!
   Мира резко оттолкнула копье и процедила сквозь ком в горле:
   - Если тронете, матушка найдет вас, всех четверых. Вырежет вам печенку и заставит сожрать - у нас, на Севере, так делают с женоубийцами.
   Тощий снова гыгыкнул:
   - Кусачая киска!
   Но бородач... он, вроде бы, отступил на полшага. Рвануться? Проскочить между ними?
   И вдруг раздался посвист, стрела вошла в правое плечо тощего. Он вскрикнул, выронив копье. Другой разбойник схватился за лук, но конь под ним заржал от боли и встал на дыбы, швырнув всадника на землю. Мира оглянулась вовремя, чтобы увидеть, как рыжий жеребец Бекки взметнулся в полет. Бородач вскинул лук, но замешкался, не сумел прицелиться в стремительную огненную искру. Южанка очутилась на этой стороне оврага, пронеслась мимо Миры, хлопнув по заднице ее кобылу. Животное тронулось с места, Мира тут же хлестнула изо всех сил, прибавила ходу. Хилая лошадь бородача шарахнулась в сторону, уступая дорогу. Мира поравнялась с асассином и ударила плетью по лицу. Он выпустил стрелу - совсем рядом, кожей почувствовала, как вздрогнул воздух! Но мимо.
   А спустя вздох она мчалась по тропе следом за южанкой, прижимаясь к самой холке лошади. Спина зудела и горела, предчувствуя миг, когда сталь вонзится в нее. Сердце грохотало громче конских копыт. Но стрел больше не было, и Мира решилась оглянуться. Никого на тропе - густой лес уже скрыл убийц от взгляда. Кажется, я жива...
   - У них скверные, дешевые кони! - крикнула Бекка через плечо. - Клячи, а не скакуны! Ни за что им не догнать нас!
   - Да... - выдавила Мира. Ее лицо пылало, руки дрожали.
   - Как ты?! - южанка оглянулась на нее.
   - Цела.
   - Я тоже! Но перепугалась, как... как тьма его знает, кто! Это браконьеры, они могли и убить нас!
   Это не браконьеры... И ты понятия не имеешь, что значит испугаться.
   Лишь за вторым мостом они решились сбавить ход.
   - Как ты это сделала?.. - спросила Мира.
   - Конь на дыбы? Легко! Стрела пониже задницы.
   - Ты спасла меня, - сказала Мира. - Я северянка, мои слова часто холодны, я не знаю, как сказать иначе. Ты спасла меня.
   - Я?.. - Бекка спрыгнула с коня, и, когда Мира последовала ее примеру, обняла ее. - Это ты меня спасала, тьма его знает, какой ценой! Я же видела: ты отвлекала их, чтобы не заметили меня!
   - Ты спасла меня, - повторила Мира. - А я думала ты... ты...
   Убийца? Заговорщица, изменница? Хитрая ядовитая змея?
   - ...я думала, ты уедешь, - Мира сумела, наконец, окончить фразу.
   - Не-а, - Бекка покачала пальчиком у нее перед носом. - Не знаю, как на Севере, а на Юге так не поступают. И... мне показалось, миледи, или мы перешли на "ты"?
   - Зовите меня Ми... - тьма!.. - зови меня Глорией.
   - Зовите меня Беккой, - церемонно ответила южанка.
  
   Вскоре они встретили своих охранников. Можно было рассказать им о разбойниках, и мечники, возможно, решили бы наказать подонков. Но тогда девушкам пришлось бы либо опять остаться без охраны, либо отправиться с воинами и вновь повстречать негодяев в серых плащах. Ни то, ни другое им не улыбалось, так что девушки умолчали о случившемся и попросили у воинов прощения за свою выходку. Они думали направить по следам злодеев давешних императорских егерей, однако так и не встретили их.
   Обратная дорога прошла почти в полном молчании. Испытание отняло у Миры все силы, она с трудом удерживалась в седле. Удивительно, как тогда, в Предлесье, после нападения ей хватило сил доскакать аж до Клыка Медведя! Наверное, в тот раз горе утраты затмило и страх, и усталость, и все на свете.
   У церкви на Привратной площади, где давно уже не было никаких врат, лишь торчали углом две стены, оставшиеся от сторожевой башни, Мира распрощалась с Беккой - тепло, но немногословно. Оставшись вдвоем с Ванденом, она сказала мечнику:
   - Прошу вас, сир, не рассказывайте матушке о том, что я сбежала от вас. Она придет в ярость, если узнает.
   Воин вздохнул с облегчением.
   - Я не знал, как попросить вас о том же, миледи. Если графиня узнает обо всем, то насадит мою голову на пику.
   - Боюсь, что пик будет две, как и голов на них, - ответила Мира. - Слово леди, что не скажу ничего.
   - Слово воина.
  
   * * *
   Вечером Мире сделалось худо. Бил озноб, болела голова, спина покрывалась испариной. Счастье, что леди Сибил уединилась с Кларенсом и не обращала внимания на девушку.
   В доме были слуги - добрая дюжина, - но Мира не решалась просить их о помощи. Конечно, они донесут графине о недомогании юной леди, но это еще мелочи. Хуже то, что один из них служит Лорду С!
   Миру трясло от жара, она куталась в шали и одеяла, стучала зубами... но, тем не менее, рассуждать могла ясно. Южанка Бекка, к счастью, теперь вне подозрения. Будь она заговорщицей, конечно, не стала бы мешать негодяям прикончить Миру. Тем более, не стала бы спасать!
   Однако, Адамар... наиграно простодушный, не интересующийся ничем, кроме охоты, так наивно верящий всем байкам о Севере... это он вчера узнал Миру в образе Глории, кто же еще? Бекка невиновна, Итан - мягкосердечный слуга императора, невообразимо, чтобы он оказался заговорщиком. А больше ни с кем Мира не общалась. Стало быть, это Адамар отправил за нею своих псов, не теряя ни дня! Но вопрос в другом: как он узнал о прогулке девушек? Бекка готовила ему сюрприз с медвежьей шкурой, она не стала бы рассказывать. Графиня Сибил также не говорила - с чего вдруг? Вывод прост: Адамар подкупил какого-то слугу в доме графини, и так узнал о приглашении южанки! Значит, сейчас, в это самое время, кто-то из слуг бежит по улицам Фаунтерры, входит в дом императорского кузена, шепчет: "Юной леди сейчас нездоровится, она лежит в своей комнате, на втором этаже, первое окно от левого края..."
   Мира заперла ставни, легла в постель. Ее трясло... и не только от холода. Встала вновь, дрожа в ознобе, спустилась по лестнице в оружейную, взяла кинжал, арбалет, несколько болтов. Ванден, который по случаю нес вахту этой ночью, посмотрел на нее с удивлением, но промолчал. У Миры мелькнула мысль, что изо всех домочадцев только Вандену она и может доверять. Есть твердое доказательство его верности: он сопровождал ее в злосчастной прогулке, и она осталась жива! Хотя ему ничего не стоило бы зарезать девушку, будь он слугой Лорда С.
   - Сир... - попросила Мира, - вы могли бы посидеть в зале наверху... рядом с моею комнатой? Мне было бы от этого спокойнее.
   - Да, миледи.
   Ванден выполнил просьбу, однако спокойнее не стало. Мира спрятала под подушку кинжал, скрипя воротком, взвела тяжелый арбалет. Зажгла еще свечей. Один мечник... Утром Адамар послал за нею четверых. Те не справились. В следующем отряде будет шестеро... или десятеро. А у нее - один мечник и один болт в арбалете. Каково это, когда сталь входит в тело? Что чувствуешь, когда тебя режут на куски?..
   Она вынула кинжал, прижала кончик к ладони, надавила так, чтобы выступила капля крови. От укола рука вздрогнула. Мира вжалась спиной в подушку. Один крохотный порез... Они придут с мечами по три фута длиной. Клинки пробьют и тело, и постель, выйдут с той стороны, заливая кровью пол...
   Желая убедиться, что Ванден не задремал, Мира постучала в стену. Воин пришел на зов, она попросила чаю. Чай принес не Ванден, а горничная, и Мира сжимала под одеялом рукоять ножа, пока женщина приближалась и ставила чашку на столик. Когда горничная вышла, девушка взяла чашку, тепло влилось в ее ладони, стало чуть легче. Но пить она не решалась. Барон Росбет - он умер, хватая ртом воздух, выпучивая глаза, синея, как утопленник. Это лучше, чем получить клинок под ребра? Пожалуй, нет. Уж точно, медленнее.
   Когда чай остыл, Мира вылила его под кровать и постучала в стену.
   - Добрый сир, - сказала Вандену, когда тот пришел, - прошу вас, нагрейте мне вина. И будьте добры, сделайте это сами, не просите слуг. Они скажут матушке, что я капризничала ночью...
   Ванден принес вина. Глаза воина краснели от бессонной ночи.
   Мира выпила полный кубок чуть ли не залпом, голова закружилась. Озноб отступил... но вскоре вернулся с новой силой. Что делать завтра? Я не смогу жить вот так, в смертельном страхе, день за днем! Но что делать, где искать защиты? Графиня Сибил... она рассвирепеет и отправит меня на Север, если узнает. Отправиться на Север - наверное, это неплохо. Там будет безопаснее... Будет? Неужели?! Вспомни, что говорила Бекка об одиноких родовитых невестах! Здесь, в столице, за мною охотится один лишь Лорд С. В Стагфорте наберется толпа таких охотников!
   Тогда уговорить графиню усилить охрану? Нанять верных людей?.. Тьфу. В самой этой фразе - уже противоречие! Нанять верных людей! Верные рыцари-вассалы Нортвудов остались на Севере... Они приедут по приказу графини, но пройдут недели, месяцы... Да и не только в этом дело. Я обещала не рассказывать леди Сибил о нападении. Давала слово. Как глупо, как неосмотрительно было дать его! Отказаться от слова? Я - девушка, мне простительно нарушить обещание... Да? Уверена? Все так говорят. Все? А что говорил об этом папа? Папа, папенька, боги, как мне не хватает тебя! Ты бы знал, что делать. Ты бы спас меня, защитил!
   Нет, тьма сожри, не спас бы. Ты был со мной, когда нас атаковали, и ты погиб, не убив ни одного врага.
   Это была столь горькая мысль, что Мира расплакалась. Внезапно страх отступил - горе вновь оказалось сильнее его. Озноб начал утихать.
   - Я не нарушу слова, - сказала себе Мира, упиваясь самоубийственной силой этих слов. Я - первородная, я - потомок Янмэй Милосердной. Я лучше умру, чем нарушу слово. Лучше умру... Я одинока, больна, беспомощна и напугана, есть только одно, за что могу любить себя: я не нарушу слово...
   Она достигла дна отчаяния, и падение прекратилось. Мира закрыла глаза и неожиданно забылась сном.
  
   * * *
   Следующим утром Мира поняла, что существует способ сдержать слово и при этом остаться в живых. Хотя бы попытаться.
   Графиню Сибил всегда сопровождает вооруженная охрана. Если все время держаться к ней поближе, будешь в сравнительной безопасности. Есть также следует только вместе с графиней, одни и те же блюда. Сир Адамар не рискнет отравить правительницу Нортвуда и вызвать огромный скандал лишь для того, чтобы избавиться от девчонки. Ну, скорее всего, не рискнет...
   Когда Мира, одуревшая от бессонницы и переживаний, выбралась к столу, леди Сибил успела уже побывать на пробежке и позавтракать. Служанка, знающая вкусы юной леди, сунула в руку Мире чашку кофе, и девушка бездумно хлебнула напитка. Кофе, как выяснилось, не содержал яда.
   Леди Сибил задала несколько вопросов о вчерашней прогулке. Мира отделалась общими фразами, но не смогла скрыть своей симпатии к Бекке.
   - Она такая... она... - слова "спасла меня от смерти" пришлось задавить в горле, - Бекка - истинно благородная леди!
   Графиня хмыкнула.
   - Ну, что же... Возможно, я ошибалась в ней, - тон леди Сибил, впрочем, не допускал и намека на сомнения. - Дитя мое, говорят, тебе нездоровилось ночью?
   Болтливые твари!
   - Да, миледи, но сейчас уже лучше. Я набираюсь сил.
   - Вот и прекрасно. Я отправляюсь в церковь, не желаешь ли составить мне общество?
   - С удовольствием, миледи.
   Это было очень уместно. Как и ожидала Мира, по дороге в часовню их сопровождала шестерка всадников. Стук копыт и хриплые покрики: "Дорогу графине Нортвуд!" - разогнали страхи.
   В церкви графиня прочла несколько молитв, чуть заметно шевеля губами, опустив колени на бархатную подушечку перед скульптурой Праматери Сьюзен. Затем неторопливо обошла храм, бросила по нескольку агаток в каждую чашу для подаяний: для хворых, для убогих, для служителей церкви. Мира имела время и возможность подумать, но ничего дельного не шло в голову. Зато девушка ощущала покой и наслаждалась им. Она вышла из храма, почти восстановив силы.
   За обедом Мира тщательно следовала правилу и брала в рот лишь те яства, которые вкушала графиня. Леди Сибил любила мясо с кровью, острые приправы, подливы, настоянные на крепком вине. Миру мутило от всего этого, и, чтобы не остаться голодной, она набила желудок лепешками. Вряд ли кто-то сумел бы подмешать яд в лепешку!
   После чая служанка подала письмо, и оно вновь оказалось для Миры. Бекка приглашала кататься на гондоле по Ханаю. "Боюсь быть назойливой, - писала южанка, - но вчерашняя прогулка оставила во мне столько впечатлений. С кем и обсудить их, как не с тобой?" Мира отказала ей. Было бы подлостью навлекать на Бекку угрозу, которая нависла над самой Мирой. Особенно если учесть, что охрана Бекки не так уж велика. Южанка претендует на брак с императором, стало быть, всей ее семье служат не больше полусотни рыцарей.
   Мира осталась дома. Отобедав, графиня занялась чтением. С самого прибытия в Фаунтерру она читала одну и ту же книгу - "Любовные истории Блистательной династии" - и продвинулась лишь страниц на тридцать. Леди Сибил не умела читать быстро, подолгу застревала на каждой странице и вскоре изнемогала от скуки. Глядя, как графиня тщится заставить себя смотреть в книгу, Мира предложила:
   - Не хотите ли, чтобы я почитала вам, миледи?
   Это оказалось прекрасной идеей. Мира читала вслух быстрее, чем леди Сибил глазами. К тому же, девушка вкладывала выражение, эмоции, да еще какие! Вчерашний день оставил в ее душе богатейший запас: был и азарт, и тревога, и надежда, и радость спасения, и страх - очень много страха. В книге заходила речь о молодой девушке - Мира представляла себе Бекку и читала с неподдельной теплотой; дело касалось лошадей - и она вспоминала рыжего жеребца, летящего через пропасть; упоминался браконьер или разбойник - Мира вновь чувствовала острие копья на своей груди. Леди Сибил оживилась, стала слушать с интересом, порою даже тихонько ахала. Солнце клонилось к закату, а у девушки пересохло в горле, но графиня велела зажечь свечи, налила Мире кубок вина и настойчиво попросила читать дальше.
   Мира была рада. День миновал - без приключений, почти без страха. Она дожила до вечера. Пусть так же пройдет и завтрашний день, и послезавтрашний... Рано или поздно Адамар убьет Шута Менсона, или Плайского старца, или Леди-во-тьме: все они - наследники престола, и должны умереть, согласно плану. Случится новое убийство, и император поверит в опасность, и тогда мы сможем вновь прийти к нему за помощью! Янмэй Милосердная, сделай так, чтобы следующей жертвой оказалась не я!
   Однако Мира ошибалась: день еще далеко не окончился. Когда солнце закатилось и в особняке засияли свечи, к ним пожаловал гость.
  
   * * *
   - Миледи, к вам пришел некий сударь, - доложил лакей, - он назвался Марком.
   Графиня встрепенулась.
   - Лордом Марком? Какого рода?
   - Нет, миледи, он не называл себя лордом, и имени рода не назвал. Просто - Марк.
   - Что ж... - леди Сибил встала, провела руками по волосам, откидывая их назад. Что-то от пантеры или тигрицы было в ее движении. - Проводи его. Но перед тем зови мечников. Пусть будут рядом, наготове.
   Лакей вышел, и Мира в тревоге уставилась на графиню:
   - Кто он, этот Марк?
   - Марк, милая моя, - это глава протекции, тайной стражи императора. Ворон Короны. Он прилетает выклевать твои глаза перед тем, как палач отсечет голову.
   Мужчина, вошедший в комнату, был не слишком высок, хотя и крепок. Одет в черный камзол и бриджи, на ногах лакированные туфли, на поясе шпага и кинжал. Забавной франтовской деталью смотрелся белый шейный платок. Лицо его было тонкогубым и скуластым, щеки покрывала щетина. Он выглядел зажиточным горожанином - не знатным, но крепко стоящим на ногах.
   - Здравия вам, леди Сибил, леди Глория, - сказал он, подходя.
   Графиня смотрела ему в глаза.
   - Стало быть, его величество решил унизить меня допросом? Этому не бывать. Адриан хочет спросить меня - пусть сам спросит, и я отвечу. Адриан хочет видеть меня на плахе - пусть прикажет, и я приду на плаху, тьма меня сожри. Но простолюдин не будет допрашивать графиню Нортвуд!
   Мужчина в черном примирительно развел руки в стороны и улыбнулся. Это было обезоруживающе неожиданно.
   - Миледи, миледи!.. Я не имел ничего подобного в мыслях. Я понимаю, в каком положении вы находитесь...
   - Неужели? Просветите меня, сударь!
   - Вы приютили бедную девушку, чудом спасшуюся от гибели. Вы рассмотрели и угадали то, чего не видел никто другой: масштабную интригу против самого владыки. Движимая желанием защитить девушку, императора и других невинных людей, что могут попасть под клинок злодеев, вы проделали долгий путь и прибыли в столицу.
   Говоря это, Марк медленно приближался. Леди Сибил следила за ним с затаенною злобой. Казалось, она изготовилась к прыжку.
   - Вы пришли на прием к императору и откровенно рассказали все. Что же вы получили взамен? Недоверие, унижение, почти открытое обвинение в интриге. Хуже всего то, что слухи об этом мгновенно разлетелись - двор ненасытен в злословье... И вот, вы - благородная графиня Нортвуда - вынуждены жить затворницей в этом доме. Вы избегаете людных мест, балов и приемов. Вы знаете: смешки будут преследовать вас всюду, виться, как оводы. Ваша гордость устроена так, что ее раны гноятся и не заживают чертовски долго. Вы не можете выбрать: вернуться ли в Клык Медведя и тщетно пытаться забыть, отвлечь себя кутерьмой дел? Или остаться здесь, в столице, заглушать мысли вином, - кивок в сторону кубков на столе, - и ждать. Чего ждать?..
   Марк подошел так близко, что между ним и графиней осталось две ладони воздуха - не больше. С такого расстояния можно сделать с человеком что угодно: свернуть шею, всадить под ребра кинжал, поцеловать... Графиня не отступила, продолжала глядеть на Ворона в упор. Что-то изменилось в ее лице.
   - Чего ждать? - повторил Марк. - Возможно, того дня, когда все поймут, что вы были правы, а владыка ошибся? Может быть, нового убийства?.. Я верно говорю, миледи?
   - Я могу приказать, и вас вышвырнут отсюда, - сказала графиня. В ее словах была угроза, но куда меньше, чем могло бы быть. Уж Мира-то знала, на что способна леди Нортвуд.
   - Не сомневаюсь в этом, - ответил Ворон. - Но вы будете чертовски неправы. Так не обращаются с союзниками.
   - Вы - мой союзник? С каких пор?
   - По крайней мере, я принес вам добрую весть.
   Рот графини приоткрылся, она моргнула.
   - Плайский старец, - сказал Марк, буравя ее взглядом. Глаза леди Сибил раскрылись шире.
   - Леди-во-тьме из Дарквотера, - сказал Марк. Графиня смотрела на него, как завороженная.
   - Бедная Минерва из Стагфорта, один раз обманувшая смерть, - отчеканил Марк. Графиня беззвучно ахнула.
   - "Кто же из них?" - думаете вы сейчас. Чью жизнь отобрали злодеи? И что же чувствовать из-за этого? Радость ли, печаль? И если радость, то скрывать ли ее от проклятого Ворона?
   - Так кто же?! - процедила графиня.
   - Сир Адамар, двоюродный брат владыки. Погиб нынешним утром на охоте.
   Мира вздохнула. Один быстрый глубокий вдох, почти бесшумный. Но Марк метнул в ее сторону косой взгляд.
   - Сир Адамар... - повторила леди Сибил и только теперь отступила на шаг. Села у стола, указала Марку: - Садитесь... Хотите вина?
   Мужчина сел рядом с нею, взял кубок. Графиня налила ему, они выпили.
   - Теперь позволите задать вам несколько вопросов, миледи?
   Графиня махнула рукой.
   - Вы были знакомы с сиром Адамаром?...
   ...Мира продолжала стоять, и мысли сыпались на нее градом, как стрелы, выпущенные сотней лучников. Плайский старец, Леди-во-тьме - зачем Марк перечислил других наследников? Конечно! Он проверял графиню, ждал на ее лице удивления, называя имена "не тех" жертв. Точно как я проверяла Адамара в саду Люмини. Теперь Марк знает, что леди Сибил невиновна - как и я знала, что невиновен Адамар! Знала, ведь он прошел проверку, но усомнилась. А ведь был шанс - полшанса, четверть шанса! - спасти наивного охотника. Те подонки в лесу приходили не за мной. Конечно, теперь это ясно! Они готовили засаду Адамару, а на нас с Беккой наткнулись случайно. Потому и мешкали, не решались убить нас - смерть благородных девиц поднимет шум, Адамар отменит охоту, засада сорвется! Они решили просто напугать меня, чтобы я бежала без оглядки и никому не сказала о них - и, будь я проклята, так и вышло! Может быть, расскажи я об этом - Вандену, леди Сибил, егерям, Адамару - всем! - может, удалось бы нарушить их планы! Но нет. Дура. Пугливая дура!
   Тем временем графиня рассказала Марку о том, что сира Адамара знала давно и даже немного симпатизировала ему. Он был простодушен, но добр, и хорош как воин. В прошлом году на летнем балу она отдала ему второй танец. Марк спросил, виделась ли графиня с Адамаром этой весной, и она сказала - нет, с ним, как и почти ни с кем другим она не виделась. Сидела дома, пила вино, зализывала гордость. Вы все верно рассмотрели, чтоб вам неладно. Кто был не в ладах с рыцарем, имелись ли у него враги? Спросите об этом его сквайров - те лучше всех знают подобные вещи. Но ума не приложу, кто мог быть его врагом. Адамар прост, благороден, не надменен, не особенно богат, если брать по меркам Династии. Кто и что мог с ним не поделить?..
   Мира терзалась сомнениями - будто клубок змей сплелся внутри души. Нужно сказать Марку. Но сказать - нарушить слово. Тьма, вчера я готова была умереть за это слово, а теперь, вот так, запросто!.. Но ведь многое поменялось, разве нет? Если я расскажу, то помогу протекции искать заговорщиков. А не скажу - выйдет, что защищаю их! Но с другой стороны, что изменят мои слова? Бедный сир Адамар мертв, его не воротишь. Проклятье. Проклятье!
   - Как он умер? - спросила графиня.
   - Бедняга упал с коня в овраг, миледи, и свернул себе шею.
   И тут Мира вмешалась в разговор:
   - Это было в четвертом овраге, где нет мостика, а на дне течет ручей, верно?
   - Откуда вы это знаете? - Марк пружинисто повернулся к ней.
   Еще не поздно отвертеться! Свернуть, что, мол, опасное место, не всякий конь возьмет преграду в двадцать футов...
   Нет, тьма, уже поздно. Да я и не собиралась сворачивать.
   - Миледи, - обратилась Мира к графине. - Обещайте, что ничего не сделаете Вандену.
   - Вандену?.. Мечнику? А он тут причем?
   - Поклянитесь, миледи, прошу вас!
   - Хорошо, дитя мое, Ванден будет прощен, хоть и не знаю, в чем он виноват. Теперь говори!
   - Я была вчера там, у этого оврага, и видела преступников.
   Девушка рассказала все, как было.
   Леди Сибил все больше округляла глаза от удивления. Марк же смотрел остро, пронзительно. И как я не заметила раньше? У него взгляд... таким взглядом ястреб высматривает мышь за милю!
   - Не запомнили ли вы, юная леди, каких-нибудь примет этих злодеев?
   - Они были в серых плащах, на дешевых конях... С пиками и луками... Лица накрыты капюшонами...
   Это звучало жалко. В любой книге именно такими описывают разбойников - серыми, безликими. Ну же, вспомни хоть одну особенность, хоть что-то странное!
   - Главарь носил рыжую бороду - вот такую, - Мира провела руками вокруг подбородка.
   Марк кивнул. Рыжая борода - почти ничего. На востоке Империи полным-полно рыжих мужиков.
   - А у тощего был выговор, словно у северянина.
   - Интересно. Северянина из какой земли? Ориджин? Нортвуд? Шейланд?
   Мира задумалась. Стагфортцы точно говорили иначе, Нортвудцы - также, Ориджины - кажется, тоже...
   - Я не могу вспомнить, чей выговор он мне напомнил. Просто отчего-то мне показалось, что он с севера... и что он не так уж беден.
   - Вот как... - Марк потер подбородок. - Верно ли я понимаю, миледи, что вы отправились к этому оврагу вместе с Беккой из Литленда, чтобы устроить... эээ... неожиданность сиру Адамару?
   - Да, сударь. Мы хотели подшутить над ним.
   - И шутка эта состояла... напомните-ка, в чем именно?
   А теперь он проверяет меня. Буравит, пронизывает темноглазым взглядом.
   Мира в точности повторила все детали, включая и то, что шкура оказалась бурой, а не зеленой, как следовало бы, и почти дословное содержание записки.
   - Стало быть, ради этой шкуры и записки, юная леди, вы сбежали от стражников и отправились в лесную глушь? Где, по странной случайности, как раз и встретили преступников?
   - Да, сударь.
   - А кто был автором идеи вашей... шутки?
   - Леди Бекка, сударь... - Мира замялась, не вполне уверенная. В самом деле, кто?
   Марк чуть склонил голову -- будто с любопытством или недоверием.
   - Однако, простите меня, юная леди, но звериный заговор, шкура медведя -- это выдумка в духе Севера, а не Юга. Не правда ли?
   Леди Сибил усмехнулась и ответила вместо Миры:
   - Конечно, Север! Это моя дочь выдумала, а не Бекка. Просто она скромничает. Позавчера, когда повстречала сира Адамара в саду Люмини. Расскажи ему, милая.
   Вот этого рассказывать точно не следовало. То, что Мира проделала с сиром Адамаром, очень уж напоминало методы самого Марка, и он, в отличии от леди Сибил, не сможет их не распознать. Но теперь отступать некуда. Девушка рассказала о прогулке в саду, о знакомстве с Беккой и Адамаром, пересказала свои охотничьи байки. Марк смотрел на нее все внимательнее. Внимательно аж до мурашек по спине.
   - Миледи Глория, - спросил он, - сильно ли я ошибусь, если предположу, что вы устроили сиру Адамару некоторого рода проверку? Любой, кто бывал на Севере, понял бы, что вы говорите чепуху. Сир Адамар не уличил вас, значит, не был на Севере, значит, невиновен в покушении на Минерву из Стагфорта. Я правильно восстановил ход вашей мысли?
   Леди Сибил встрепенулась и одарила девушку холодным долгим взглядом. Теперь, с помощью Марка, она поняла истинную цель забавных шуток Миры. Девушка поежилась. Графиня дважды строго велела ей не пускаться в расследование. Столь откровенное неподчинение не пройдет даром.
   - Я не вдумывалась так глубоко, как вы, сударь. Мне просто пришел на ум этот "медвежий заговор", и подумалось, что будет забавно немного подшутить над охотником.
   Было заметно, что ни Марк, ни леди Сибил не поверили ей.
   - Хорошо, миледи. Позвольте мне вернуться к вашему вчерашнему приключению в лесу. Мысль улизнуть от стражников принадлежала леди Бекке?
   - Да, сударь.
   - И вы легко согласились с нею?
   - Да.
   - Почему же?
   - Мне было любопытно.
   - Как проявила себя леди Бекка, когда вы столкнулись с разбойниками?
   - Она спасла мне жизнь.
   Мира повторно пересказала историю спасения, вложив все свое чувство благодарности к южанке. Она постаралась изобразить Бекку в как можно лучшем свете. Марка, впрочем, это не слишком впечатлило.
   - Однако, было такое время, когда леди Бекка находилась по ту сторону оврага, а вы - по эту, и вы обе не могли видеть друг друга?
   - Было, сударь.
   - Долго ли?
   - Почем мне знать, сударь? Как раз в это время меня собирались изнасиловать и убить. Такие мгновения тянутся дольше, чем иные часы.
   С каждым следующим вопросом Марка графиня хмурилась все сильнее, и, наконец, не стерпела.
   - Сударь, никак, вы избавили меня от подозрений, но вознамерились допросить мою дочь?
   - Нет, миледи...
   - Молчите! - оборвала Сибил. - В чем, по-вашему, может быть виновна моя девочка? Она помогла убить сира Адамара, которого позавчера увидала впервые?! Или она замышляет против самого владыки?! Не смейте предполагать такое! Я запрещаю вам.
   - Простите, миледи, - Марк опустил глаза, словно сдаваясь. - Мой язык иногда подводит меня и бывает неоправданно груб.
   - Так следите за ним! В Нортвуде непослушные языки принято выдирать раскаленными клещами. Запомните это!
   - Да, миледи. Простите за беспокойство, я не стану больше досаждать вам.
   - Рада слышать.
   Марк встал и откланялся, леди Сибил едва заметно кивнула ему. Однако перед тем, как выйти, он взял кубок со стола и нахально допил остаток вина. Графиня усмехнулась его дерзости и махнула рукой: мол, я оценила, а теперь - вон. И Марк ушел.
  
   Леди Сибил сдержала обещание и не наказала Вандена, даже не сказала ему ни слова. Однако Мира хлебнула полной ложкой.
   - Ты - непослушная дрянь. Неблагодарная заносчивая мелюзга! - цедила графиня, постепенно поднимаясь до крика. - Как ты смела?! Я ли мало дала тебе, я ли, скажи?! Я защитила тебя, привезла в столицу, ты живешь в моем доме, ешь за моим столом, пьешь мое вино! Все, что требовалось от тебя - просто знать свое место! Но нет, ты лезешь, сунешь свой крысиный носик туда, куда даже я не смею! Леди?! Какая ты леди! Ты и до горничной не достаешь! Иная собачонка получше тебя будет!
   Мира терпела. Она знала, на что шла, когда рассказывала о своих проделках. Чувство облегчения после вчерашних ужасов помогало терпеть и молчать. Но, когда графиня в очередной раз обозвала ее неблагодарной дрянью, девушка не сдержалась и прошипела сквозь зубы:
   - Можно подумать, вы все это устроили ради моей благодарности. Кажется, вы надеялись на благодарность персоны поважнее.
   - Что ты сказала?! - крикнула Сибил. - Повтори, что сказала?!
   Мира нервно ухмыльнулась. Графиня схватила со стола полупустой кувшин и запустила в стену. Сосуд с треском разлетелся, алые пятна расплылись по камням. От резкого движения рукав платья графини порвался, она уставилась на прореху, скрипнула зубами от злости и быстро шагнула к Мире. Ладонь графини взлетела, нацеливаясь для пощечины. Девушка вскрикнула. Леди Сибил остановила руку в дюйме от лица Миры. Перевела дух, отступила назад.
   - Убирайся наверх, отродье. Проведешь неделю в своей комнате, на хлебе и воде.
   Мира сумела овладеть собой.
   - Да, миледи.
   - Нет, стой.
   Графиня отодрала от платья злосчастный рукав, затем второй. Швырнула Мире оба куска материи.
   - Сперва убери здесь! Затем - в комнату.
   - Да, миледи.
  
   Мира уснула голодной и чудовищно уставшей. Однако спала крепко до самого утра. Как хорошо спится, когда уверен, что проснешься живым!
   Ее заключение продлилось до следующего вечера. Перед закатом дверь распахнулась, в комнату вошла графиня, держа в руке гербовый конверт. Девушка разглядела скрещенные перо и меч.
   - Владыка Адриан шлет нам приглашение на летний бал, - произнесла леди Сибил, протягивая конверт Мире. - Нам обеим. Мы с тобой - представители Великого Дома, и не нуждаемся в специальном приглашении для летнего бала. Имеем право посещать любые дворцовые балы, кроме закрытых. Так что приглашение - это жест. Владыка просит у нас прощения... в той мере, в какой может себе позволить.
   Мира проглядела письмо. Леди Сибил добавила, прежде чем уйти:
   - Завтра я позову швею. Подумаем вместе над нарядом для тебя.
   - Да, миледи.
   Мира поняла: графиня также попросила прощения. В той мере, в какой могла себе позволить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Монета
  
   Май 1774 года от Сошествия Праматерей
   Герцогство Южный Путь
  
  
  
   Двое суток на борту шхуны Хармона Паулу терзала тревога - налетала вспышками, как лихорадка, лишала аппетита и сна. Но когда он ступил на берег в Южном Пути, в приозерном городке, где оставил свой обоз, на душе сразу стало спокойнее. Все, кто мог знать тайну Предмета, остались по ту сторону озера, а торговца окружили привычные места и давным-давно знакомые люди. Светлая Сфера, обернутая в рубаху, мирно дремала за пазухой торговца и больше не буравила ему брюхо мрачными предчувствиями.
   Хармон нашел обоз в полном порядке. Снайп с Луизой успели поторговать в отсутствие хозяина, и дезертир передал Хармону выручку. Вихревы дети подскочили с расспросами к Полли - она успела полюбиться им за недолгое время знакомства. Доксет подкрался к Хармону с осторожным вопросом:
   - Хозяин, как оно сложилось-то, заработали монетку?.. - и Хармон тут же понял, что оставленные Доксету четыре агатки тот уже благополучно пропил.
   А Луиза со своей крестьянской обстоятельностью спросила:
   - Почем вышла шерсть? Сколько вы прикупили? А мешки где - еще с корабля не сгрузились?
   "Какая шерсть?" - чуть не брякнул Хармон, как тут вспомнил: а и вправду, шерсть! Каждую весну, бывая в Уэймаре, Хармон закупал пару пудов роскошной ориджинской овчиной шерсти, что доставлялась кораблями по Морю Льдов и Торрею. Она выходила почти вдвое дешевле против той, которую купцы Южного Пути везли сушей. Переправив овчину через озеро и проделав сотню миль на юг в телегах, Хармон продавал ее в Альмере и выручал на этом неизменный десяток елен. Но в этот раз он напрочь позабыл о шерстяной ярмарке!
   Торговец непроизвольно потеребил Священный Предмет, спрятанный под кафтаном, и ответил Луизе:
   - Ярмарка гнилая в этом году - на Севере овечий мор, или что-то такое. Овчины мало, и вся дорогущая.
   - Так может, и следовало прикупить? - прицепилась Луиза. - Коли овцы дохнут, шерсть растет в цене. В Уэймаре подорожала вдвое, а в Альмере, глядишь, и втрое вырастет.
   - Говорю же: мало ее, и гнилая какая-то. Всегда снежная, а теперь - серая, да с желтизной, как рубаха нестиранная. В Альмере такая и даром не нужна. - И, заранее перебив дальнейшие расспросы, торговец добавил: - Но это не беда, я взял кое-что получше шерсти.
   С тем он извлек на свет вверительную грамоту с графской печатью. Люди сунулись поглядеть. Памятуя о том, что Джоакин пусть и скверно, но умеет читать, Хармон лишь махнул бумагой перед его носом, зато Вихрю с Луизой и Снайпом дал изучить ее как следует. Они все равно ни слова не поймут, но рассмотрят печать и сообразят, что дело важное. Так и вышло: все трое уважительно покивали и перевели на хозяина вопросительные взгляды.
   - Граф поручил мне продать кое-какую земельку, - сказал торговец. - В Южном Пути есть несколько охотников до нее, а эта вот бумаженция - грамота на владение. Продадим ее - хорошо заработаем. Дело пахнет десятком-другим золотых.
   - Землей, значит, теперь торгуем... Лордикам помогаем... - проворчал Снайп и посмотрел хмуро, исподлобья.
   Он терпеть не мог лордов-землевладельцев. Один из этой породы несколько лет держал Снайпа в войске, не отпуская домой к жене и малым детям. А позже, когда Снайп сбежал, лорд отнял у его жены две трети надела: без мужа, мол, ты и треть не возделаешь, а коли муж вернется - все равно повесим, так что земля, мол, тебе теперь без надобности.
   - Только один раз, - примирительно молвил Хармон. - Ты же видел, как оно: граф меня личным письмом вызвал, не мог же я отказать! Да и деньги ему нужны на благое дело.
   - Это какое же? - сверкнул глазом Снайп. В благие дела, творимые лордами, он не верил.
   - Жена у него... - начал Хармон и понял, что про невестин выкуп говорить-то как раз не стоит. - Леди Иона желает открыть госпиталь, помогать увечным и хворым. Вот на это денежки и понадобились.
   - Добрая душа, - сказала Луиза, Вихорь кивнул. Джоакин тоже согласился, хотя и покривил губы. Один Снайп недоверчиво покачал головой. Спорить он не стал, но видно было, что чует подвох в словах хозяина. Ну и пусть тебе, - решил Хармон. Не веришь - так не верь. Правда все равно настолько диковинна, что ты ее в жизни не угадаешь!
   Вскоре обоз тронулся в путь.
  
   Городок мало чем был примечателен. Протискиваясь его улочками, Хармон видел все, что обыкновенно увидишь в небольших городках. Очередь у колодца галдит и хихикает, добрая половина ее - дети. Толстая женщина ведет по улице худосочного мужичка, щедро награждая его тумаками. Он, похоже, пьян в стельку: то и дело спотыкается, и жене приходится ловить его за шиворот. Двое подмастерьев спешат куда-то с увесистыми котомками за плечами, но все же находят время задержаться и поглазеть на мрачного старикана, прикованного к позорному столбу. На церковной паперти несколько нищих просят милостыню: у одного сухая рука, у другого - следы пчелиной напасти на лице, его сторонятся. Над переулком полощется на ветру выстиранное белье; две соседки - носатая старуха и веснушчатая молодка - неторопливо бранятся, высунувшись в раскрытые окна. На мосту, у бочки уличного торговца пивом, собралась кучка горожан, кто-то возмущается - видать, пиво жидковато... Словом, обычная жизнь, обычные люди, вот только глядел на все это Хармон другими глазами. Еще совсем недавно ровнял бы себя с этими людьми: он лишь половчее слегка, а так - такой же, ничем не особенный. Но теперь Хармон смотрел на мещан словно бы со стороны и сверху, как будто из окна верхнего этажа собственного дома. А вот, кстати, и дом неплохой: трехэтажный, четыре окна на площадь, второй этаж выдвинут на колоннах, нависая над улицей. Там, под навесом, лотки можно поставить, если вдруг захочется поторговать по старой памяти. Фасад расписан слегка игриво: голая женщина льет воду из кувшина, птички порхают, здесь вот козочка с золотыми рогами. Это хорошо, когда дом выглядит радостно. Не то, что какие-нибудь мрачные гербы с оскаленными волками или когтистыми нетопырями! Интересно, сколько стоит этот дом? Пожалуй, что сотни три...
   Способность считать в уме быстро и незаметно для окружающих - часть мастерства торговца. Люди не любят, когда ты слишком расчетлив. Положим, продаешь ты фунт чаю за тридцать шесть агаток, а богатый покупатель говорит: "Возьму семь фунтов. Почем отдашь? Сколько скинешь от суммы?" Если начнешь хмурить брови, шевелить губами, про себя числа проговаривая, да еще, чего доброго, счеты достанешь - покупатель скривится, подумает: "Ууу, какой скупердяй! Каждую монетку считает. Пойду-ка лучше других торгашей поспрашиваю, у них дешевле выйдет". Совсем иное дело, если мгновенно прикинешь в уме, что прибыль твоя на этой продаже - сотня с гаком агаток, и двадцать из них можно и скинуть, но лучше - не двадцать, а десять. А для ровного счета - восемь, это как раз одна серебряная глория выйдет. И вот, не моргнув глазом, считаешь все это в уме, и тут же, с широким таким взмахом рукой говоришь: "Кому другому - не уступил бы, но вам, добрый господин, - полновесную глорию уступлю!" Тут уж покупатель твой, никуда не денется.
   Хармон сидел на козлах телеги, полуприкрыв глаза, вполуха слушал, как бранятся в очередной раз Луиза с Вихрем, как Джоакин, пристроившись около задка фургона, втолковывает что-то сидящей там Полли, как Снайп ворчит на встречных крестьян - с ними не разминешься на узкой дороге. Казалось, торговец безмятежно дремлет, разморившись от весеннего солнышка... однако, он не дремал, а с легкостью, вызвавшей бы зависть у многих студентов, суммировал, перемножал и делил в уме.
   Хороший дом на центральной площади, где-нибудь, скажем, в Смолдене - три сотни. Для запаса, возьмем четыре сотни: вдруг ремонт потребуется или продавец заартачится. Дальше, кони. Тройка верховых: один пусть будет рыжий красавец-литлендец, чтобы городским толстосумам завидно стало, - это пара сотен. Потом, гнедой жеребец - западник, похуже родословной, но выносливый и смирный; и белая кобыла - ведь женюсь же я со временем, а жене белая лошадь хорошо подойдет. Эти двое станут мне, положим, в сотню эфесов. Потом, два экипажа: крытая карета и тарантас без верха, а к ним шестерка упряжных лошадок - три сотни... нет, три с половиной пускай. Карету ведь захочу знатную, со стеклами, медными украшеньями и фонарями. Сарай для конюшни понадобится - это недорого, хватит дюжины эфесов. Построю баню... нет, лучше - купальню! Как на юге делают: мраморная такая круглая изба, вроде часовенки, посередине - большая лохань с горячей водой, вокруг - лавки, покрытые коврами, чтобы полежать, а по стенам и потолку - резные узоры. Красиво! Ни у кого в городе больше такого не будет. Во что обойдется? Ну, сотни полторы, пожалуй. Может, две...
   Обоз катил среди полей, желтых от гречневого цвета. Луиза назвала Вихря старым ослом, которому в башку четыре ржавых гвоздя вбили, плюнула и ушла в заднюю телегу. Снайп вытащил откуда-то вяленого озерного карасика и принялся грызть. Рыбешка благоухала еще похлеще, чем давно нестиранная рубаха охранника. Джоакин рассказывал Полли про Запад, с мечтательным видом ронял слова: свобода, простор, лихие кочевники, кони, свобода. Девушка ахала и чистила для него яблоко.
   А Хармон Паула Роджер вел дальше свою думу: нужны будут слуги. Повар с поваренком, пара лакеев, пара горничных, пара конюхов, кучер. Да еще охранников человека три. Немаленькая компания вышла! Сюда же докину пропитание для всех, овес и сено лошадям. Обойдется в полдюжины эфесов за месяц. Это значит, восьмисот золотых хватит с лихвой на десять лет вперед. И потом, хотел я винный погреб открыть: значит, прикупить дом с подвалом, запастись вином, людей нанять... сотни в полторы обойдется. Сколько же выходит общим счетом?
   Выходило две тысячи двести золотых эфесов за все про все. Если продать Священный Предмет за четыре тысячи, то останется тысяча восемьсот монет. Плюс те триста пятьдесят, что скоплены на банковском счету. Две тысячи сто пятьдесят золотых - свободных! Просто, на жизнь!
   - Знаешь, - сказала Полли Джоакину... это когда же они на "ты" успели перейти? - знаешь, стыдно сказать, я в седле никогда не сидела! Выросла в городе, его по кругу за час пешком обойдешь. Верховых лошадей в Ниаре только вельможи держали.
   - А что, если я научу тебя? - воин наклонился к ней и подмигнул. - Хочешь?
   - Еще бы!
   - Тогда давай ко мне!
   Он подхватил ее, и Полли очутилась на спине Джоакиновой кобылы, впереди воина. Он отдал девушке вожжи и накрыл ее ладошки своими руками.
   - Удобно сидишь? Чувствуешь лошадь?
   Надо полагать, Полли чувствовала не только лошадь, а и кое-кого поинтереснее - она прижалась спиной к груди Джоакина и порозовела от удовольствия. Парень ударил кобылу пятками и пустил рысью, они вырвались вперед обоза.
   Хармон смотрел им вслед из-под приопущенных век и завершал подсчет. Сколько лет мне еще отмерено на свете? Это вопрос неясный, но, положим, боги милостивы будут, и тридцать весен еще повстречаю. Значит, если распределить остаток денег на эти годы, то выйдет у меня по семьдесят эфесов на год, или по шесть на месяц. И это - не считая доходов от винного погребка! Глядишь, и все десять наберутся! Торговец не сдержал улыбки. Десять золотых в месяц - на прихоти, забавы, нарядные кафтаны, вкусные вина, яркие свечи, на певцов и девочек! Эх, заживу! Тьма, прав был граф Виттор, прав как черт: все теперь по-новому будет. Начинается новая жизнь Хармона Паулы Роджера! Точней, начнется через месяц-другой - сразу, как продам Предмет.
   Джоакин с девушкой ускакали далеко вперед и свернули с дороги в поле. Белокурые волосы Полли растрепались, ветер донес до Хармона девичий смех. Торговец почесал грудь и понял, что в картинке его новой жизни одна деталь еще не прорисована как следует: жениться нужно, вот что.
  
   * * *
   Из четырех возможных покупателей, чьи имена назвал граф Виттор, двоих Хармон решил навестить в первую очередь. Причина проста: эти двое находились ближе других - здесь, в герцогстве Южный Путь. Барон Хьюго Деррил - доверенное лицо герцога - жил в столице Южного Пути, Лабелине. Гобарт-Синталь - успешный купец-корабельщик - обретался в Солтауне, порту на Восточном Море. Хармон Паула Роджер решил начать с Гобарта. Барон Деррил слишком могуществен, к тому же, за ним ходит слава жестокого и мрачного человека. А Гобарт-Синталь - торговец, хоть и богатый, с ним Хармон быстрее найдет общий язык.
   В Солтауне Хармон прежде не бывал, как и все его спутники, так что пришлось выспрашивать дорогу. Крестьяне, что в жизни не ходили дальше трех миль от своего села, в качестве объяснения только махали рукой примерно на восток:
   - Солтаун?.. Кажись, там вот, где-то за холмами, в лесу...
   Зачуяв неладное, Хармон уточнял:
   - Как это - в лесу? Солтаун - морской порт.
   - Ах, порт!.. Ну, тогда, знамо дело, на море! Чего ж ты спрашиваешь?
   Слова "на море" крестьяне произносили так, словно это было ясное и точное описание местоположения города. Ничего, что морской берег тянется вдоль всего восточного края герцогства - миль двести.
   Под вечер они встретили мельника с двумя телегами муки. Тот выглядел знающим путником и уверенно заявил, что ехать надо мимо разваленной церкви налево, пересечь ручей, обогнуть пастбища Хмельного лорда, миновать две деревеньки - Верески и Бычий Рог, а там уже начнется прямой тракт до Солтауна.
   Хармон со своими людьми двинулся налево мимо разваленной церкви и переночевал у ручья. Ручей оказался полноводным и чистым, и вечером Полли зачем-то громко объявила, что идет купаться, а вскоре после того куда-то исчез Джоакин. Утром обоз двинулся дальше, обогнул пастбища, что оказались вовсе и не пастбищами, а вересковыми полями, миновал две крохотные деревеньки, и тут у Хармона закралось неприятное подозрение. Солнце упорно светило в спину, что означало, что двигались они на север, а надо ведь на восток! Остановились, призадумались. Джоакин и Снайп отправились в разные стороны получше разузнать дорогу. Снайп вернулся ни с чем, зато Джоакин повстречал почтового курьера, скачущего с севера, из Клыка Медведя.
   - Солтаун? - устало хохотнул курьер. - Продолжайте той же дорогой, и скоро вам мишки станут попадаться. Вы в Нортвуд едете, а не в Солтаун.
   Северянин знал правильный путь, но, измученный многодневной ездой, был немногословен. Сказал лишь, что следует вернуться к развалинам церкви, а от них двигаться на восток, через земли сира Вомака.
   - Уж не Бен ли это Вомак? - переспросил Джоакин. - Какой у него герб?
   - А я тебе герольд, что ли? - буркнул северянин и ускакал.
   Джоакин, пересказав все Хармону, добавил со скромной важностью:
   - Я знавал одного сира Бена Вомака. Он был в войске графа Рантигара, как и я. Его герб - три желудя и чаша.
   Раньше торговца забавляло смотреть, как молодой воин похваляется при каждом удобном случае, но сейчас отчего-то Хармон скривился. А вот Полли улыбнулась и ахнула:
   - Так ты знаешь здешнего лорда?
   - Ну, не совсем близко... Просто служили в одном войске.
   - Не пригласит ли он нас на обед?
   - Может статься.
   Обоз двинулся обратно, потеряв два дня пути. Ночевать у ручья в этот раз Хармон не захотел. Протянули дальше, уже затемно остановились среди поля. Большая часть свиты уснула сразу после ужина, расположился на ночлег и Хармон, но сон почему-то не приходил. Дело в Предмете? Он потеребил Светлую Сферу, сунул руку внутрь свертка, погладил теплое стекло, что не было стеклом. Нет, с Предметом все хорошо - он на месте, спокойно дремлет в своем гнездышке, свитом из льняной рубахи. И никто во всем Южном Пути понятия не имеет, какой груз везет Хармон-торговец. Теперь Хармон был в этом совершенно уверен: как никак два дня пути по безлюдной дороге - если кто и хотел бы напасть на них, уже напал бы. Так отчего бессонница? Пожалуй, оттого, что Джоакин с Полли все еще не улеглись: сидят вдвоем у костра и шепчутся о чем-то. Тихо так воркуют, ни слова не разобрать... а жаль. Хорошо бы услышать, что он ей плетет. Хотя, на кой черт слушать? И так понятно: излагает в подробностях, какая славная воинская жизнь его ждет. Не ровен час, начнется где-нибудь очередная война, Джоакин тогда наймется в войско к одному из лордов. Там, понятное дело, отличится, ратных подвигов насовершает, рыцарское звание получит. После войны станет жить у лорда в замке, служить в его гвардии. Земельку получит, деревеньку-другую. Потом новая война - в ней Джоакин хорошую добычу возьмет, сможет замок себе выстроить. Ворота гербом украсит - давешним сердцем, из которого меч торчит. Хм. Полли-Полли, бедная мещаночка, ты в этих россказнях главного смысла не замечаешь. А он, смысл, таков: когда ты понесешь дитя от своего распрекрасного Джоакина, то он сядет себе на коня - и ищи ветра в поле. Воину на месте сидеть не полагается, ага. А барышне с ребеночком в походе не место, так что прощай, дорогая. Дадут боги, еще свидимся.
   Завидую я ему, что ли? - спросил себя Хармон и тут же отнекнулся: еще чего! Меня ждут четыре тысячи эфесов! Роскошный дом, купальня, винный погреб, огненный красавец-литлендец. А у молодчика этого впереди - похлебка из солдатского котла, задница, натертая седлом, да шрамы на шкуре. Глупышка Полли... Четыре тысячи...
   Наконец, Хармон уснул.
  
   Утром они направились на восток по верной - на этот раз! - дороге. Джоакин вел в поводу кобылу, на которой восседала Полли. Девушка училась держаться в седле, и, надо отдать ей должное, прекрасно справлялась. Сидела уверенно, без боязни, даже Снайп проворчал:
   - Хороша молодка...
   А Хармон, сидя на козлах, глядел девушке в спину и думал о трех своих женщинах.
   Со всеми тремя знался он давно, уже не первый год и не второй. Когда познакомились, были они еще молоды и - каждая по-своему - хороши.
   Бетани из Южного Пути рано овдовела, осталась одна с тремя спиногрызами. Хармон, что раз в полгода привозил ей дюжину елен, оказался для нее подлинным спасением. Бетани была крепкая крестьянка - простая лицом, но хорошо сложенная. Отлично умела готовить - пальчики оближешь! По случаю приезда Хармона накрывала праздничный стол, потчевала торговца наваристым говяжьим гуляшом, бобовой похлебкой и свежим, прямо из печи, пшеничным хлебом. Да и в постели была вполне себе ничего - с огоньком. Детей от Хармона, правда, не хотела, говорила: "Мне своих трех с головой хватает, куда еще лишний рот девать?". Пила какие-то отвары, чтоб не беременеть - торговец в это не совался. Не хочешь - ну и ладно. Позже дети выросли, давно уже не бросались Хармону на шею, радуясь встрече и подаркам, а поглядывали как-то искоса, с неприятным вопросом в глазах. А Бетани за многие годы работы в полях загрубела и телом, и нравом: широкие плечи, мозолистые ладони, лицо обветренное, хриплый голос... От женщины в ней только грудь и бедра остались, прочее - от мужика.
   Грета из Северной Короны держала таверну у Торгового тракта. Лучшее, что было в ней, - это жизнерадостный нрав. Грета не унывала никогда, что бы ни происходило. И язык у нее был подвешен отлично: болтала бойко, без умолку, а если что рассказывала - так с шутками, насмешечками. Поговорить с нею - одно удовольствие. Да и собой ничего: глаза зеленые, волосы рыжие. Первый муж ушел от нее, а второго не сыскалось. Грета рожала только мертвых - боги прокляли. Двух крохотных мертвецов родила от мужа, двух - от торговца...
   Третья Хармонова альтесса... Всплыло же откуда-то дворянское словечко! Вот ведь!.. Третья Хармонова женщина звалась Марией и жила неподалеку от Смолдена в баронском замке, служила гувернанткой при детях лорда. Если уж говорить о женитьбе, то изо всех троих Мария, пожалуй, была лучшей: неглупа, хорошо воспитана, грамоте обучена, с детьми ласкова, но и строгость может проявить, если нужно. Вот только очень уж ссоры любила: каждый раз, как Хармон приезжал к ней, не обходилось без свары. И причем не так, как у Вихря с Луизой - громко и беззлобно, а иначе: с упреком, с тихим таким ядом в голосе. "И когда же, позволь узнать, снова ждать тебя? Этой зимою? Может, следующей? А ты заметил, дорогой, что я с годами не хорошею? Думаешь, мне другой радости нет, кроме как стареть в ожидании?" И в этот раз так вышло: ровно за день до знакомства с Джоакином Хармон выехал из замка, а Мария глянула ему вслед из окна и хлопнула ставней вместо прощания.
   Сейчас, перебрав всех троих в уме, прокрутив их лица перед глазами, Хармон уверился: ни одна из этих женщин не годится. Может, в жены странствующему торговцу с тремя телегами имущества и сгодилась бы, но не в хозяйки особняка на рыночной площади!.. Новая жизнь, новый дом, новое дело, красивые кони, дорогие экипажи - женщина должна быть под стать. Не дворянка, нет - зачем ему это надменное капризное исчадье? Довольно он налюбовался на жен своих благородных покупателей, чтобы знать, насколько с такими барышнями бывает непросто. Взять ту же Иону Шейланд... Однако, Хармону хотелось помечтать о том, что жена его будет молодой и красивой, с гибким девичьим телом. К тому же, милая, ласковая - такая, с которою душа радуется и сердце отдыхает. Неважно, какого она будет роду, а важно, чтобы с нею тепло было и радостно, и жизнь была - как песня.
   С этими мыслями он глядел в затылок Полли из Ниара, а солнечные лучи искрились в ее белокурых прядях. Глядел - и время текло как-то по-особенному, не как всегда.
  
   После полудня обоз торговца въехал в земли сира Вомака. Они поняли это, когда увидали маячащий на холме за рощей небольшой замок, точнее - укрепленный особняк со знаменем над крышей. Эмблему было не рассмотреть, но Джоакин почему-то уверился:
   - Видать, это он, сир Бен. Заехать, что ли, на огонек?
   Заезжать в гости к лорду без приглашения - скверная мысль, и Хармон собрался сказать об этом охраннику. Почти уже придумал подходящую к случаю остроту, как заметил группу всадников, выехавших из рощи на дорогу. Они направились было в сторону замка, но тут один указал остальным на обоз путников. Вся группа повернула навстречу Хармону.
   Их было семеро. Впереди ехал, видимо, здешний лорд - судя по гербовым наручам на его предплечьях. За ним следовала шестерка сквайров в темно-зеленых камзолах. Вооружены они были луками, копьями и длинными кинжалами, лишь у лорда имелся меч. Видимо, отряд возвращался с охоты, вот только улов их был удручающе мал: по паре заячьих тушек болтались у седел двоих сквайров. Нехорошее предчувствие посетило Хармона.
   Отряд охотников преградил дорогу обозу и остановился.
   - Вы кто такие? - осведомился лорд.
   Джоакин, стоявший впереди, начал было:
- Здравия вам, сир Бенджамин! Я...
   Лорд перебил его:
   - Ты - главный?
   - Нет, сир.
   - Тогда кто главный в этом сборище?
   Хармон поднялся на козлах.
   - Я главный, ваша милость.
   - Слезай с телеги и иди сюда.
   Хармон спрыгнул и подошел к лорду. Теперь он заметил, что на лорде под камзолом надета кольчуга. Зачем кольчуга на охоте?.. Может быть, они шли на вепря? А подстрелили только парочку зайцев - нехорошо это, ох нехорошо.
   - Кто ты таков? - спросил лорд, глядя на Хармона сверху вниз.
   - Я - Хармон Паула Роджер, торговец. А это - мои люди, ваша милость.
   - Засунь свою милость поглубже, я не граф! - рявкнул лорд. - Меня зовут сир Бенджамен Вомак.
   - Очень рад знако...
   - Мне плевать, рад ты или нет.
   Если Джоакин знает этого Вомака, самое время ему вмешаться, - подумал Хармон. Однако, Джоакин молчал. Если он и не соврал о своем знакомстве, то явно не ожидал столь холодного приема. Лорд вел допрос дальше:
   - Куда вы?
   - В Солтаун, что на Восточном море.
   - А откуда?
   - Мы прибыли через Дымную Даль, из Шейланда...
   - Пфф! - фыркнул один из сквайров. Он нес за плечами большой рыцарский щит и, видимо, служил сиру Вомаку оруженосцем. - Никакие они не шейландцы! Угрюмый хмырь на козлах родился в Блэкморе, толстяк - из-под Алеридана, а блондиночка - из Северной Короны. По рожам вижу.
   Сквайр поочередно указал пальцем на Снайпа, Хармона и Полли. Как назло, он довольно точно угадал их родные земли.
   - Врете, значит?
   - Не врем, милорд! Мы не шейландцы, это верно. Были в Шейланде по торговым делам, теперь везем товар в Солтаун.
   - Вы знаете, что находитесь на моей земле?
   - Да, милорд. И мы с радостью оплатим вам дорожную пошлину!
   Хармон не врал. Он и вправду был бы очень рад, если бы дело ограничилось лишь дорожным сбором, пусть даже в двойном размере. Однако, лорд отрезал:
   - Думаешь, мне нужны твои жалкие гроши?!
   А что же вам нужно, милорд? - зачесалось на языке у Хармона. Да только он прекрасно знал ответ. Семеро здоровенных охотников зря пропотели весь день, продираясь сквозь лесную чащу, и теперь с пустыми руками возвращаются домой. Настроение у них - хуже некуда. "Прячься в погреб, когда лорд зол. Не вылезай, пока не подобреет", - так крестьяне говорят.
   - Милорд, мы готовы...
   - У вас там, в Северной Короне, сизый мор, - медленно процедил сир Вомак. - Хворые от вас толпами прут, как саранча. Спасу нет!
   - Милорд, мы не из Северной Короны идем!..
   - А мне почем знать? Давайте, вылезайте из телег.
   Он махнул рукой сквайрам. Трое поняли хозяина без слов и двинулись вдоль обоза, покрикивая:
   - Все, кто есть, вылезайте! Прочь из фургонов!
   Снайп сунул было руку за скамью, где у него лежала секира, но один из сквайров мигом приставил копье к его шее и вынудил спрыгнуть на землю безоружным. Вскоре люди сира Вомака согнали с телег и выстроили в ряд всю Хармонову свиту. Лишь Полли оставалась в седле, но вот оруженосец лорда добрался и до нее:
   - Дамочка, позволь-ка, помогу тебе.
   Он протянул к ней руку, в тот же миг Джоакин схватился за рукоять меча, и два копья уперлись ему в грудь. Молодой воин замер, оруженосец Вомака подхватил Полли и пересадил к себе в седло.
   Лорд неторопливо проехался вдоль строя.
   - Ну что, хворые есть?
   - Какие мы хворые? - спокойно ответила Луиза. - У хворых морды синие и губы пухнут, потому и зовется сизый мор.
   - Знахарка нашлась! - хохотнул оруженосец. - Хозяин, я вот другое слыхал. Говорят, у баб от сизого мора сиськи синеют.
   - Правда?.. - переспросил лорд с ухмылкой.
   - Истинная. А у мужиков - яйца.
   - Придется проверить. Раздевайтесь! Ну же, тряпки долой!
   Хармон обомлел. На груди его, под кафтаном покоился в свертке Священный Предмет!
   Один из охотников тем временем залез в фургон, раздался треск - он сбивал замки с сундуков.
   - Хозяин, тут какие-то пахучие мешки.
   - Это чай, милорд! С Юга, из Шиммери! Прекрасный напиток, позвольте мы угостим вас, - пояснил Хармон, надеясь отвлечь внимание Вомака от затеи с раздеванием.
   - Чай? Ну-ка, бросай сюда.
   Сквайр бросил фунтовый мешочек лорду, тот мгновенно выхватил меч и разрубил мешочек в полете. Чайные лепестки разлетелись облачком.
   - Еще! - потребовал сир Вомак.
   Сквайр бросил второй мешочек и третий, их постигла та же участь. Хармон стиснул зубы. Оруженосец лорда хохотнул:
   - Охота на чай - забавно! Хозяин, позвольте и мне!
   Сир Вомак бросил взгляд на оцепеневших людей Хармона:
   - А вы чего замерли? Велено было раздеться!
   Луиза - кажется, единственная - все еще не утратила хладнокровия.
   - Милорд, ваша правда, мы проезжали Излучину, да только это месяц назад было! Будь среди нас хворый, все бы уже перемерли. А в Шейланд ехали по вызову графа, у хозяина и письмо есть. Покажите им, хозяин!
   - Экая грамотная селянка! - бросил один из сквайров и спешился. Подошел к Луизе: - Давай-ка я лучше тебе раздеться помогу!
   Вихорь ступил вперед и поднял руки, будто намереваясь защитить жену. У Хармона сердце упало: сейчас сквайр проткнет бедолагу насквозь! Однако, Вихорь оказался умнее - он сорвал с себя рубаху и взялся за платье Луизы.
   - Не надо, милорд, мы сами. Давайте, мы сами...
   - А я помогу блондиночке, - сказал оруженосец и потянул тесемки на корсаже Полли. Девушка тихо ахнула.
   Нужно остановить это! Нужно это остановить! - стучало в голове у Хармона, но он не мог ни пошевелиться, ни раскрыть рта. Даже не страх - животный ужас поселился на груди, в свертке из льняной рубахи. Сир Вомак - будь он проклят! - смотрел почему-то не на Луизу и не на Полли. Угрюмым взглядом он буравил Хармона Паулу, целясь в переносицу - всего футом выше свертка на груди.
   - А тебе, толстяк, особое приглашение нужно? Скидывай шмотки! Поглядим, какого ты цвета.
   Деревянные колени Хармона со скрипом согнулись, он сел, принялся стягивать сапоги. Сперва снять обувь, потом штаны. Может, что-то надумаю, пока дело дойдет до кафтана. Но что надумаю? Схватиться и бежать? Куда там! Убежишь от конных! Показать им графскую грамоту? Так ведь это лишний повод головорезам порешить нас всех до единого! Всех в этой роще закопают, даже мелкую Сару - лишь бы граф не узнал, куда подевалась его святыня! Тогда раздеться? Позволить ему увидеть Сферу? Авось не поймет, что за штука... Нет, какое там - не поймет! Я с первого взгляда понял!.. Боги, помилуйте меня. Боги, помилуйте!
   - Ты что там шепчешь? - рыкнул сир Вомак. - Молишься?
   - Это он просит у богов прощения за свое крохотное хозяйство! - вставил оруженосец. Сквайры заржали. Половина одежды Хармоновых людей уже валялась в пыли. Один Джоакин продолжал стоять полностью одетый и даже вооруженный: охотники, что стерегли его, отвлеклись на более интересное зрелище. Молодой воин сделал шаг назад, затем еще, и, оказавшись в нескольких футах от копейных наконечников, громко сказал:
   - Сир Вомак, меня зовут сир Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.
   - Сир Джоакин?.. - уставился на него лорд. - Ты хочешь сказать...
   - Я не закончил! - рявкнул Джоакин с такой силой, что лорд от неожиданности умолк. - Я знаю вас, сир Вомак. Мы с вами вместе бились под знаменами графа Рантигара на Мельничном броде и у Трех Ив. Тогда вы еще были человеком чести.
   Сир Вомак двинул коня к нему:
   - Смеешь оскорблять меня, юнец? Я тебе башку снесу!
   - Как раз это и хотел вам предложить, - с холодной улыбкой произнес воин. - Сир Вомак, я вызываю вас на поединок.
   Внезапно лорд осознал, что веселая забава может обернуться опасностью для его бесценной жизни. Остановил коня, обвел взглядом своих сквайров, указал мечом на Джоакина, оставаясь, однако, в нескольких ярдах от него.
   - А почему бы вместо этого мне не приказать своим людям нанизать тебя на копья?
   - Потому, сир Вомак, что в таком случае ваши люди узнают, что вы, одетый в кольчугу, побоялись сразиться с бездоспешным юнцом.
   Лорд еще раз обежал глазами круг своих людей. Джоакин Ив Ханна никогда не был знатоком человеческой натуры, но сейчас - благословенны будьте, боги! - он верно угадал настроение. Лордские сквайры - азартные молодчики, под стать самому Джоакину, - не имели ни малейшего желания просто быстро умертвить его: это скука. Иное дело - поглядеть на настоящий поединок, увидеть, как их сюзерен проучит наглеца. Вот зрелище получше охоты на вепря!
   Сир Вомак заколебался. Джоакин сказал:
   - Ну же, сир, приступайте! Или вы хотите, чтобы сия история закончилась так же, как Война за Мельницы?
   Лицо лорда перекосилось от злости. Он спрыгнул с коня и протянул руку оруженосцу:
   - Щит!
   Джоакин выхватил клинок из ножен. Схватив щит, сир Вомак шагнул к нему и нанес первый удар. Джоакин парировал, но лорд тут же врезал ему щитом, отбросив назад и едва не сбив с ног. Парень устоял и едва успел поднять меч, как новый рубящий удар обрушился на него. Клинки с лязгом скрестились, Джоакин успел поставить блок, но замер на миг. Сир Вомак повернулся и ударил железным ободом щита прямо в скулу парню. Джоакин отлетел со вскриком, упал. Сквайры разразились смехом. Лорд ринулся к лежащему противнику, занося меч. Джоакин откатился в то мгновение, когда клинок Вомака рубанул дорожную пыль. Схватился на ноги, исхитрился атаковать - безуспешно. Лорд принял его удар на щит и тут же ответным прямым выпадом вспорол рубаху, рассек кожу на боку. Брызнула кровь, вскрикнула Полли. Джоакин стремительно отступил, кровь текла по его лицу и ребрам.
   Хармон сидел в дорожной пыли, босой, в развязанных штанах. Отчаяние как будто вдавило его в грунт, лишая возможности пошевелиться. На что надеялся несчастный юнец?.. Рыцарское звание не дается за красивые глаза! Сир Вомак - опытный боец, к тому же, защищенный кольчугой и дубовым щитом. Джоакин - считай, голый, с одним лишь мечом! Он продержится не больше минуты, потом лорд зарубит его. А после придет черед Хармона-торговца... Встань и беги в рощу! Они не смотрят на тебя, только на поединок... Однако побежать Хармон не мог. Какой там бег - даже подняться на ноги было непосильной задачей! Все, на что ему хватало сил, - это следить за боем. Наверное, так жертва смотрит на топор в руках палача...
   Сир Вомак продолжал теснить Джоакина, осыпая ударами клинка и щита. Сквайры подбадривали сюзерена и насмешливым улюлюканьем встречали каждую новую промашку юнца. Уверенный теперь в своем превосходстве, сир Вомак принялся играть на публику. При каждом выпаде он приговаривал:
   - Как тебе угощение, юнец? У Трех Ив тебя так угощали? А вот такое пробовал?
   Джоакин бился, стиснув зубы. Единственным его преимуществом была скорость: кольчуга частично сковывала движения лорда, Джоакин двигался быстрее. Однако, не настолько быстрее, чтобы зайти противнику за спину, а лобовые атаки оказывались не только безуспешны, но и опасны для самого Джоакина: сир Вомак щитом отбивал его клинок и контратаковал в тот миг, пока парень оставался беззащитен. Дважды Джоакин едва успел отпрыгнуть, в третий раз получил рану на плече.
   - Ой, бедняжка! - крикнул сир Вомак, сквайры заржали.
   Джоакин застонал и пошатнулся. Лорд шагнул на него и замахнулся для рубящего удара. С неожиданной ловкостью Джоакин метнулся в сторону, вражеский клинок рассек воздух. Воин оказался справа от лорда и нацелил меч в его неприкрытый щитом бок. Сир Вомак неуклюже взмахнул мечом наискось - не надеясь задеть противника, только отогнать его и выиграть время. Джоакин не отступил и не парировал - он присел. Клинок свистнул над его головой, а в следующий миг прямо перед носом парня оказалась открытая грудь лорда. Джоакин мог бы сделать выпад и, с божьей помощью, его прямой удар, возможно, пробил бы кольчугу... Но вместо этого молодой воин бросился на врага и прижался к нему, левой рукой вцепился в мечевую кисть лорда. Полуторный клинок Джоакина был бесполезен в такой сцепке, и воин... бросил его! Сквайры лорда загоготали, кто-то даже сострил:
   - Хозяин, девчонка хочет с вами станцевать!
   Лишь оруженосец смекнул, что к чему, и выкрикнул:
   - Кинжал! Берегитесь!
   Было поздно. Джоакин выхватил кинжал - тот самый, без очей - и со всего размаху вогнал в бедро сиру Вомаку. Отличная, дворянская вещица, благородная сталь! Клинок пронизал кольчугу и ногу лорда, тот охнул, упал на одно колено. Джоакин вырвал кинжал и полоснул Вомака по правому запястью. Пальцы разжались, лорд остался безоружен. Воин ступил ему за спину и прижал клинок к горлу.
   - Благодарю за угощение, добрый сир. Мне оно по вкусу. А вам?
   Сквайры стояли, разинув рты. Лишь двое из них подняли копья, а один взялся было за лук, но Джоакин выкрикнул:
   - Стоять! Копья на землю, иначе ваш хозяин простится с жизнью.
   Люди Вомака замешкались. Они не отказались бы услышать приказ хозяина, но кинжал был так крепко придавлен к его глотке, что лорд не смог бы раскрыть рта, не пустив самому себе кровь. Его лицо стремительно белело.
   - Вы, господа, находитесь в непростом положении, - отметил Джоакин. - Сир Вомак истекает кровью, и если в ближайшее время вы не доставите его к лекарю, ему будет уже не помочь.
   Это была правда: из раны на бедра кровь текла пульсирующими толчками, под коленом лорда расползалась лужа.
   - Вам не уйти, - процедил один из сквайров.
   - Сиру Вомаку тоже, - подмигнул ему Джоакин. - А может, и еще кого с собой прихватим.
   Воспользовавшись общим замешательством, Снайп метнулся к фургону и возвратился с секирой в руках. Когда кто-то из охотников услышал шаги и обернулся, дезертир вышиб копье из его рук и замер, занеся оружие для удара.
   - Чего хотите? - спросил оруженосец.
   - Для начала, отпусти девушку.
   Полли оказалась на земле и отбежала к остальным людям Хармона.
   - Теперь, все оружие - в фургон.
   - Что?.. Ты сдурел?
   - У вас есть примерно две минуты.
   Джоакин указал глазами на кровавую лужу у ног сира Вомака - она росла с пугающей быстротой.
   - Делайте... - прохрипел лорд.
   Один за другим, сквайры пошвыряли копья и луки к колесам телеги.
   - Теперь, всем спешиться. Ты, - Джоакин указал на оруженосца, - можешь перевязать своего лорда.
   Оруженосец бросился к сиру Вомаку. Джоакин убрал кинжал от горла, но поднял меч и остался рядом с лордом, держа клинок наготове.
   - Ты, - воин глянул на другого сквайра, - вместе с оруженосцем отвезешь раненого к лекарю. Остальные привязывают своих коней к фургону и бегом на север, в поле, пока не скроются из виду.
   Сквайры переглянулись, потрясенные подобной наглостью. Но теперь воспротивиться было сложно: уже и Доксет, и Вихорь вооружились топорами. Сквайры все еще имели преимущество в числе, но из оружия располагали только кинжалами. Вступив сейчас в схватку, они уж точно не выйдут без потерь. В ожидании подсказки, они посмотрели на лорда. Сир Вомак был белее снега, в его глазах темнел отчаянный, смертный ужас. Оруженосец крикнул приятелям:
   - Тут дела плохи. Не упирайтесь, выполняйте!
   Один за другим, охотники привязали коней к фургонам и неторопливо, нехотя побрели в поле.
   - А ну, пошустрее! - заорал им в спину Снайп. - Или мне взять арбалет?
   Когда оруженосец закончил с перевязкой, четверо пеших были уже далеко. От потери крови сир Вомак лишился чувств. Оруженосец вместе с оставшимся сквайром не без труда подняли его в седло, сквайр сел позади, чтобы держать. Оруженосец поймал под уздцы своего коня. Надо отдать должное: этот человек не тратил времени и сил назлобу, угрозы, обещания мести. Единственное, что его сейчас заботило - спасение жизни сюзерена. Однако, Джоакин задержал его:
   - Ты помог Полли с одеждой. Дай-ка я помогу тебе взобраться на коня.
   И двинул в челюсть рукоятью меча. Оруженосец поднялся, скрипя зубами, сплюнул кровь. Желание вступить в схватку - пусть и с кинжалом против Джоакинова меча - явно читалось на его лице. Однако он сумел сдержаться. Молча вспрыгнул в седло и двинулся в сторону замка. Сквайр, что вез лорда, поехал рядом. Вскоре они скрылись за поворотом дороги.
  
   * * *
   Никто не строил иллюзий на счет склонности сира Вомака прощать обиды. Было ясно: едва он придет в чувства, тут же отправит людей в погоню. Оставалась надежда на то, что лорд еще долго не очухается или, с божьей помощью, и вовсе помрет. Однако, особенно уповать на это не стоило. Сир Вомак - мужчина крепкий, а ранения были кровавыми, но, при должном и быстром уходе, не слишком опасными.
   Обоз повернул назад, в третий раз миновал развалины церкви и самым быстрым ходом, на какой были способны упряжные тяжеловозы, двинулся на север, через знакомый ручей. Эта дорога не вела в Солтаун, давая надежду, что здесь их искать не станут.
   Погода помогла Хармону: начался весенний ливень. Снайпу, Вихрю и Доксету, сидевшим на козлах, приходилось несладко, однако верховым преследователям - и подавно. Мало удовольствия скакать в седле, сквозь плотную водяную завесу, прозябнув до костей и не видя даже на пять ярдов вперед. К тому же, вода превратила дороги в грязное месиво и стерла все следы.
   Ливень налетал порывами еще несколько раз, а когда обессилел и совсем утих, стояла уже глубокая ночь. По всей видимости, погоня отстала и сбилась со следа. Путники расположились на ночлег.
   Конечно, после схватки центром всеобщего внимания стал Джоакин Ив Ханна. Его осыпали восторгами, вслух припоминали и хвалили все его действия, финты, слова. Доксет раздобыл из какого-то неизвестного даже Хармону тайничка бутылку отменного орджа и налил герою полный кубок. Луизу особенно впечатлило то, как уверенно держался Джоакин, командуя сквайрами, а Вихренка и Сару - то, как воин сказал поверженному лорду: "Благодарю за угощение, добрый сир". Похоже, дети были готовы повторять эту фразу без конца. Стоит ли упоминать о том, с какой нежностью Полли обрабатывала раны Джоакина, приговаривая слова благодарности. Один Снайп хмуро спросил:
   - И чего же ты так долго раздумывал? Хотел сперва на Луизины сиськи поглядеть, а потом уж сражаться?
   Важно и неторопливо Джоакин пояснил:
   - Я-то мог и раньше убить подонка, не сомневайся. Но одно меня останавливало: убей я его, потом закололи бы нас всех. С шестеркой копейщиков мы бы не справились. Вот я и думал, как же выкрутиться, пока не смекнул, что нужно этого Вомака не рубить насмерть, а только ранить. А как надумал, так и сделал.
   - Верное решение, - признал Снайп, - молодчик. А зачем назвался рыцарем?
   - Так ведь он иначе нашел бы зацепку, чтобы от поединка улизнуть. Дескать, ему бы честь не позволила биться с низкородным... Хотя, какая там честь!..
   - И это верно.
   Хармон тоже поблагодарил Джоакина за спасение и обещал дать хорошую награду. Но слова вышли скомканными: недавний ужас все еще сидел в голове и путал мысли.
   - А с чего это вы так перепугались, хозяин? - довольно нахально спросил воин. - Давеча в лесу, при встрече с разбойниками, вы так не робели.
   - Так ведь то шваль была, голодранцы, а это - лорд с вассалами... - попробовал отговориться Хармон.
   - Парень прав, хозяин, - влезла Луиза. - Я тоже прежде не видала, чтобы у вас настолько душа ушла в пятки, хотя мы с вами уже шестой год колесим. Вы словно язык проглотили. Отчего молчали? Отчего не показали графское письмо и грамоту? Граф пускай шейландец, а не путевец, но все важный человек. Глядишь, и отстали бы от нас.
   - Видите ли, дорогие мои, - хмуро пояснил торговец, - нельзя нам кому попало показывать грамоту. Она большую ценность имеет, если ее прочтет тот, кому не положено, то захочет себе забрать. И нас порешить может, чтобы мы графу не донесли на него.
   - Ага, - пробурчал Снайп. - Мало того, что мы помогаем лордам проворачивать их делишки, так еще и с опасностью для себя.
   - Торговля - всегда опасность, - отбил Хармон.
   - Но не такая! Когда это мы возили товар, за который могут перебить нас всех, даже детишек?
   Джоакин был слишком счастлив, а Доксет - слишком навеселе, но остальные уставились на Хармона укоризненно и с подозрением.
   - Я же сказал, это не надолго, - примирительно ответил торговец.
   - Сколько еще?
   - Ну, первый покупатель - в Солтауне. Двинемся в объезд, недели за две доедем.
   - А если первый не купит?
   - Тогда второй - в Лабелине, это еще неделя. Третий уже в Короне живет, но до него не должно дойти. Кому-то из первых двух я продам товар. Вы же меня знаете.
   - Знаем... - процедил Снайп. - Сколько?
   - Я же сказал - наибольшее, три недели.
   - Нет, хозяин, денег сколько?
   - Ну, как сторгуемся... Эфесов двадцать, может быть, нам достанутся, а остальное - графу.
   - Двадцать золотых? Хармон-торговец рискует головой за двадцать золотых? Вы за год тридцать делаете!
   Снайп искривил губу, обнажил резцы. Луиза склонила голову набок, внимательно глядя на торговца.
   - Ну...
   - Двадцать, хозяин?
   - Ну... полсотни...
   - Да-аа?..
   - Сто. Если сторгуюсь, как надо, выйдет нам прибыли сто золотых эфесов.
   - Эх, хозяин... - Снайп сплюнул вбок. - Лорды врут, как собаки. Это не новость. Но вы-то купеческого роду!..
   Вмешалась Луиза, будь ей неладно:
   - А сколько нам из этих денег достанется?
   - Вам? С чего бы? Я вам каждый месяц жалованье плачу, оно не зависит...
   - Нас всех чуть не продырявили, вот с чего. Да не забудьте, это я уговорила вас поехать в Излучину и прочесть то письмо, а Джоакин спас вам шкуру и товар.
   Хармон понимал: стоит единожды дать слабину - придется потом всякой прибылью с ними делиться. Но, какая разница? Один черт, эта сделка - последняя.
   - По два золотых каждому.
   Луиза склонила голову, Снайп сказал: "Пф!.."
   - По три. Луизе четыре, Джоакину - пять.
   - И детям?
   - Детям? Что они сделали?
   - Рисковали, как и все.
   - Ладно, детям - по эфесу. - Хармон повысил голос, пресекая дальнейший разговор. - И все, довольно! Надоели вы! Ложимся спать. Будете хорошо служить - может, после сделки еще чего добавлю.
  
   Хармон проснулся утром от звуков, что доносились из задней половины фургона. Звуки были весьма характерного свойства. Они ясно давали понять, что Полли с Джоакином сумели уговорить Снайпа уйти спать в телегу к Доксету, а уютную норку между мешками в фургоне оставили за собой.
   "Ну, и дура! Купилась на хвастовство!" - хотел было подумать Хармон, но подумалось ему другое: "А ты посмотри-ка лучше на себя глазами девушки. Кто ты будешь? Старый трус, скупердяй и обманщик, вот кто". В другое время было бы ему все равно, кто и что о нем думает. Но сейчас, под те самые звуки из-за ширмы, Хармон с досады принялся спорить сам с собою.
   Скупость? Это не скупость, а расчет. Даже граф говорил, что расчет во всем нужен, а граф знает жизнь - иначе как бы он управлял восемью городами?..
   Ложь? Ну, а как тут не соврать? Сказать людям напрямую, что ношу за пазухой сорок тысяч золотых? Ага, конечно! За такой куш сам же Снайп меня прирежет - с него станется!
   Трусость? Так ведь не трус я. Все согласны, что не водилось прежде за мной такого. А в этот раз иначе вышло, потому, что Предмет. Можно даже сказать, что не столько я за себя боялся, сколько за Него. Помереть и потерять святыню - это все равно, как умереть дважды. Даже хуже.
   Хм. Так это что же ты, брат Хармон, хочешь сказать? Что Священный Предмет - творение богов - сделал из тебя труса и лжеца? Может ли быть такое, чтобы святыня портила душу человеку?.. Не знаю. Отец Давид - тот знал бы. Что бы он сказал на это?..
   За полотняной ширмой и стенкой из ящиков с альмерской посудой сладко постанывала Полли из Ниара. Хармон думал с кислой миной на лице: я прекрасно знаю, что сказал бы отец Давид. Мы с ним говорили когда-то о Священных Предметах, и сказал он вот что: "Предмет - как зеркало: отражает то, что есть в душе обладателя. Если ты славен и благороден, святыня отразит и преумножит твою славу и благородство. Так с Праматерями было. А если ты жаден и труслив, в Предмете жадность и трусость отразятся, многократно увеличенные".
   - Нет, - сказал мысленно Хармон, обращаясь не то к себе, не то к святыне, - это не мое отражение, ошибка. Вот увидите: когда получу деньги, заживу иначе. К слугам буду щедр, с женой - честен. А еще, хорошую сумму пожертвую на церковь. Монет сто... нет, даже триста!
   Полли ахнула за перегородкой, Джоакин не то застонал, не то зарычал, девушка ахнула снова.
   - Ага, я буду честным, щедрым, все такое. Праматери будут мной довольны... - завершил свою мысленную речь Хармон-торговец. - Но начну не сейчас, а чуток погодя. Сперва улажу некоторые дела.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   12 декабря 1773г. от Сошествия
   Фарвей, герцогство Надежда
   Резиденция великого лорда
  
  
   - Милорд Эрвин, я... ммм... рад, что вы нашли возможность принять мое приглашение. Будьте добрым гостем, разделите ммм... мою трапезу.
   Эрвин ответил на приветствие, поклонился и сел. Герцог Генри Фарвей, лорд-землеправитель Надежды - худой стареющий мужчина с изрядной проплешиной на темени. Двойной подбородок и брыластые щеки отнюдь не скрашивают его внешность, а дополняет картину мерзкая привычка причмокивать губами перед тем, как начать говорить. Речь лорда Фарвея чем-то похожа на жвачку: каждую фразу он покатает на языке, и лишь затем выцедит сквозь зубы.
   Однако Эрвин не заблуждался: этот тип, напоминающий пьянчугу или ростовщика, на самом деле - весьма осторожный, расчетливый и дальновидный политик, возможно, лучший в своем поколении. И его участие необходимо Эрвину. Герцогства Надежда и Альмера занимают самую середину материка. Пока центр Империи единодушен, он обладает огромным влиянием. В силах Надежды с Альмерой, если им заблагорассудится, расколоть государство на три отдельных куска, и, чтобы вновь собрать его воедино, владыке пришлось бы штурмовать дюжину весьма крепких замков, господствующих над дорогами.
   Но если удастся склонить Фарвея на свою сторону, разрушить его союз с Альмерой - ситуация изменится в корне. Альмера сама по себе - весьма богатая земля, но не ключевая. Без Надежды, герцог Альмера не сможет угрожать венценосному Востоку блокадой и лишится значительной части влияния. Сильный, но отдаленный Ориджин, напротив, приобретет союзника в самом сердце государства - опору для удара в любом направлении.
  
   - Для меня честь быть вашим гостем, лорд Генри.
   - Это... ммм... взаимное удовольствие, лорд Эрвин. Сын Десмонда Ориджина - желанный гость в любом доме, преданном императору.
   Невнятная речь герцога Фарвея изобиловала намеками. "Сын Десмонда Ориджина" - скрытый вопрос: от имени отца действует Эрвин или по собственной воле? "...гость в любом доме, преданном императору" - предупреждение о позиции, которую займет лорд Фарвей.
   - К сожалению, милорд, - с легкой улыбкой сказал Эрвин, - во мне мало сходства с отцом.
   Я не разделяю позицию отца - что вы на это скажете, лорд Генри?
   - Это вызывает у меня не столько... ммм... сожаление, сколько любопытство, - ответил правитель Надежды. - Не желаете ли вина? Я предпочитаю вина Альмеры - они несколько своеобразны на вкус, но вполне ммм... достойны.
   Второе предупреждение: лорд Генри предан императору и состоит в союзе с Альмерой. Что ж, это я знал.
   - С удовольствием отведаю, милорд. Вы известны как тонкий ценитель вин. Направляясь сюда, я, грешным делом, надеялся отведать вина из ваших погребов и обсудить его вкус.
   Прямой речью это звучало бы так: вы, лорд Генри, искушены в политике, потому я и прибыл к вам.
   - Хо-хо, я - ценитель вин? Вы льстите, ммм... милорд. Я лишь держу несколько виноградников, но и не упускаю случая обзавестись пароой бочек вина других земель.
   Еще бы! Конечно, не упускаете!
   Лорд Генри Фарвей получил власть над герцогством восемнадцать лет назад, после Шутовского заговора, уничтожившего Великий Дом Лайтхарт. Генри Фарвей употребил все свои силы на то, чтобы восстановить богатство и влияние герцогства. Тогда, после заговора, Корона помышляла о том, чтобы вовсе упразднить герцогство Надежда как таковое, разделить на куски и раздать преданным вассалам. Теперь Надежда воспрянула, крепко встала на ноги, уступала могуществом Альмере и Ориджину, но превзошла Литленд и Южный Путь. Как это удалось Фарвею? Просто: он никогда не упускал своей выгоды. Не было спорной ситуации, в которой Фарвей не продал бы свою лояльность одной из сторон. И не было договора, от которого он получил бы меньше проку, чем новоявленный союзник.
   Неожиданно лорд Генри добавил:
   - Между прочим, о вас, лорд Эрвин, я также слышал немало.
   - И что же? Любопытно узнать.
   - Говорят, что вы... ммм... никудышний фехтовальщик, ни разу не участвовали в турнирах, и, более того, вы, наверное, первый мужчина дома Ориджин, кто к вашим годам еще не обзавелся рыцарским званием.
   Иными словами, вы меня ни капли не боитесь. Прекрасно, я и не думал запугивать. Эрвин широко улыбнулся:
   - Все - чистая правда, милорд! Каюсь.
   Лорд Генри причмокнул губами в ответ. Вероятно, это означало улыбку.
   - Еще говорят, лорд Эрвин, что вы - лучший игрок в стратемы на всем Севере.
   - О, стратемы - дело нехитрое, - отмахнулся Эрвин. - Просто переставляешь фишки и стараешься собрать их в стаю. У кого стая фишек выйдет больше, тот в итоге и побеждает.
   - Метко сказано. Но ведь это не всегда так уж просто, верно?
   - Да, лорд Генри. Взять хотя бы нынешнюю ситуацию. Владыка Адриан задумал великое и славное дело, но на его стороне удручающе мало фишек.
   Эрвин заметил, как напрягся собеседник.
   - Лорд Эрвин, я всей душою поддерживаю... ммм... реформы, предпринимаемые императором! Верю, что они принесут благо всей державе.
   - Так же, как и брак императора с блистательной леди Аланис Альмера?
   - Ммм... леди Аланис - прекрасный выбор. Сложно вообразить девушку, более достойную короны.
   Иными словами, вы считаете, что я устраиваю вам проверку. О, нет! Все гораздо интереснее.
   - Однако в конечном итоге, выбор невесты - личное дело владыки, не так ли?
   Брови лорда Генри дернулись вверх. Конечно, он удивлен: ведь ему хорошо известно, что Ориджин - союзник Альмеры, как и Надежда. С чего бы Эрвину говорить хоть слово против Аланис?
   - Несомненно, - ответил правитель Надежды, - император... ммм... свободен сделать любой выбор. Но я уверен, что он проявит мудрость и заключит брак с достойнейшей из невест.
   - Я же уверен, - отчетливо проговорил Эрвин, - что долг лордов - поддержать императора независимо от того, какой выбор он совершит. Вы согласны со мною?
   - Ммм... - Фарвей потеребил обвислый подбородок. - Владыка Адриан - почитатель альмерского вина, как и я. С чего бы ему делать какой-то иной выбор?
   - Владыке Адриану альмерское вино насильно льют прямо в глотку, и, сдается мне, он неплохо заплатил бы, чтобы избавиться от радости такого угощения.
   - Вам... ммм... сдается, лорд Эрвин?
   - Я вполне уверен в этом, лорд Генри.
   Герцог Фарвей брезгливо поморщился, словно в его кубке оказалась ослиная моча. Хороший знак. Он пытается показать, как противно ему предложение Эрвина, а значит, намерен торговаться. Хотел бы отказать - просто отказал бы, не тратя сил на игру.
   - И чем же... ммм... готов заплатить владыка за свободу выбора? Ммм... мне любопытно.
   - Лорд Генри, если, к примеру, один верный императору дом располагает двумя искровыми цехами, а другая, соседняя земля, имеет лишь один искроцех, то это - явная несправедливость. Владыка готов устранить ее.
   - Ммм... не ново. Первый советник владыки высказывал такую мысль.
   Конечно, Айден Альмера уже обещал Надежде второй искроцех за поддержку в пользу Аланис! Экий благодетель! Последнее десятилетие герцог Альмера отчаянно манипулирует императором, чтобы тот не позволял Надежде строительство плотины. Благодаря этому Альмера неизменно побеждает соседку в торговой войне. А теперь Айден, наконец, смягчает давление на Адриана, разрешает Надежде обзавестись вторым искроцехом и этим оплачивает лояльность Фарвея.
   Тем не менее, теперь уговорить Генри Фарвея будет сложнее - искроцех уже обещан ему. Хитрый вельможа не изменит условия договора, пока не получит предложение получше.
   Придется ввести в дело второй аргумент.
   - Кроме того, - заговорил Эрвин, - император поощряет браки между его вассалами. Супружество скрепляет мир в государстве, упрочивает связи между землями...
   - Ммм... мудрая политика, - кивнул лорд Генри.
   - И как удачно, - добавил Эрвин, - что ваша внучка, юная инфанта Лаура, принадлежит к роду Агаты.
   Прочие дети и внуки лорда Генри - потомки Праматери Елены, одна лишь Лаура ведет род от Светлой Агаты. Поэтому намек более чем очевиден.
   - Надо полагать, речь идет о браке с потомком Светлой Праматери?
   - Надеюсь, инфанте Лауре придется по душе жизнь на Севере. Поверьте: нет на свете места прекраснее, чем Кристальные горы.
   Лицо лорда Генри выразило скуку. Конечно, герцог Айден предложил ему не только искроцех. Слишком долго Альмера враждовала с Надеждой, одна плотина не сделала бы их друзьями. Чтобы сгладить вражду, нужен был брачный договор. Герцог Айден, несомненно, уже подыскал жениха для внучки лорда Генри. В столичной библиотеке Эрвин изучал рисунки династического древа Альмера, прикидывал варианты. По его расчетам, Айден мог предложить в мужья инфанте Лауре своего младшего сына - милого семилетнего мальчика без малейших надежд на наследство. Чтобы склонить лорда Генри на свою сторону, Эрвину следовало перебить ставку Айдена Альмера.
   - Север предлагает жениха для моей милой внучки? Ммм... любопытно... - заговорил Фарвей без малейшего интереса.
   Эрвин кивнул.
   - Хэммонд, барон Нижней Долины? - скучливо предположил лорд Генри.
   Эрвин покачал головой.
   - Дастин Глория из Айсвинда, троюродный племянник герцога Ориджина?
   Эрвин молча поднял глаза к потолку - бери выше. Во взгляде Фарвея появилось любопытство.
   - Кайр Норберт Сьюзен Элизабет, наследный граф Флеминг?
   Взгляд Эрвина вновь устремился вверх.
   - Будущий сын Северной Принцессы и графа Шейланда?..
   Лорд Генри подался вперед. Эрвин улыбнулся и указал взглядом в потолок.
   - Милорд!.. - выдохнул Фарвей. - Вы предлагаете... ммм... неужели?
   - Я подумывал о женихе, несколько более привлекательном.
   Тон землеправителя переменился:
   - Моя Лаура - прелестная девочка! Золотистые волосы, большие глаза, тонкая кожа... У нее легкий нрав, она часто смеется и шутит, способна вызвать улыбку даже на самом хмуром лице!
   - Охотно верю, лорд Генри.
   - И Лаура... ммм... отнюдь не глупа. Она быстро читает, легко впитывает любую науку. Хотя ей только двенадцать, ее никак не назовешь наивным ребенком.
   - Рад это слышать, лорд Генри.
   - К сожалению... ммм... лорд Эрвин, древние традиции Надежды не позволяют девицам вступать в брак раньше совершеннолетия.
   - Я это знаю. Ничто не помешает отложить брак на четыре года.
   - Хорошо, рад слышать это. Вероятно, вы желаете увидеть Лауру, поговорить с нею?
   - Я знаком с инфантой. Мы виделись на зимнем балу.
   - В любое время, когда пожелаете, вы сможете повидать ее, лорд Эрвин. Лаура прекрасно танцует, поет, у нее чудный голос. Она делает успехи в поэзии, учится рисовать, с девятилетнего возраста упражняется в верховой езде. Однако ее... ммм... образование еще не завершено. Как вы полагаете, какие науки могут пригодиться будущей невесте?
   - Я придерживаюсь того взгляда, лорд Генри, что ум и эрудиция украшают девушку.
   - Несомненно.
   - Знания истории, географии, политики, а при возможности, и точных наук, сделали бы инфанту прекрасной собеседницей и помощницей для будущего супруга.
   - Ваши пожелания будут... ммм... тщательно учтены.
   - Не стоит также отказываться от поэзии и живописи. Моя сестра, леди Иона, пишет стихи, достойные самого искреннего восхищения.
   - Она послужит примером для моей внучки.
   - А если бы девушка умела играть в стратемы, это придало бы ей исключительное очарование.
   - Лаура получит наилучших учителей этой игры.
   Эрвин кивнул и поднял кубок. Они выпили за здоровье инфанты.
   Лорд Генри осторожно уточнил:
   - Верно ли я понял, что мы говорим о... ммм... награде за мое преданное служение императору?
   - Совершенно правильно. От вас требуется поддержать владыку осенью, при голосовании в Палате, независимо от невесты, которую он выберет летом. Как видите, я ожидаю от вас лишь тех действий, к которым призывает вассальный долг.
   - А если владыка Адриан назовет своей избранницей леди Аланис Альмера...
   - ...вы станете пред нею на колено и поклянетесь в верности. Суть в том, что если Адриан назовет другую невесту, то ваши действия буду точно такими же.
   Генри Фарвей поднес к губам кубок.
   - Я хочу напомнить... ммм... лорд Эрвин, что мы с вами пьем альмерское вино. Оно может забродить в желудках, если наши голоса окажутся не на стороне леди Аланис.
   - Наши голоса будут на стороне императора, и едва ли кто-то сможет обвинить нас в этом. А если леди Аланис не сумеет вызвать в сердце государя теплых чувств, наша ли будет в том вина или ее собственная?
   - Вы говорите верно, но альмерское вино бывает весьма... ммм... хмельным. Оно может ударить в голову и толкнуть на безрассудные действия... к примеру, лишить императора поддержки в Палате Представителей до тех пор, пока он не изменит выбора в пользу леди Аланис...
   - Трезвый человек назвал бы такие действия шантажом. Если хмельное вино побуждает вассала шантажировать собственного господина, то лучшее, что может сделать вассал, - это сунуть два пальца в рот и очистить свой желудок. А затем перейти на напитки покрепче, вроде орджа или нортвудского ханти. Они бывают горьки, но никогда не вызывают рвоты.
   Как и в беседе с архиепископом, Эрвин оставил решающий аргумент напоследок. Встать на сторону герцога Альмера, пытающегося давить на владыку, - означает пойти на конфликт с императором и двумя могучими северными землями. Союз с Эрвином обещает лорду Генри не меньше выгод, но таит значительно меньше опасностей.
   Лорд Генри Фарвей потер подбородок.
   - Слухи не врут, милорд. Вы... ммм... хороший игрок в стратемы. Считайте, что получили еще одну фишку.
  
  
  
   Конец мая 1774г. от Сошествия
   Река (около 380 миль от границы империи Полари)
  
  -- Стреляйте, мой лорд! Стреляйте! Уйдет же!..
   Эрвин София очнулся от размышлений. В тридцати шагах от него стоял олень - грациозный красавец со светлыми подпалинами на шее.
   В четвертый уже раз Эрвин ходил на охоту вместе с Кидом и Томми. До сих пор он не встретил ни кабана, ни косули, ни даже зайца. Если бы владыка провел турнир на звание худшего охотника империи, Эрвин без труда завоевал бы первый приз. Он распугивал дичь всеми доступными способами: хрустел ветками, наступал на шишки, говорил редко, но всегда невпопад, а если замечал в чаще какое-то движение и принимался взводить тетиву, то арбалет непременно издавал пронзительный скрип, от которого и мертвец вздрогнул бы. Кид говорил: "Возьмите лучше лук, мой лорд! Он тише и быстрее". Да уж. Эрвин кое-как справлялся с арбалетом и, случалось, даже поражал мишень. Но стрелою из лука он вряд ли попал бы в рельсовый тягач, стоящий на месте! Кид говорил: "От вас пахнет, мой лорд... Чем-то таким странным... мылом, что ли? Дичь издалека запах чует". На вопрос, что же делать с этим, Кид посоветовал измазать одежду оленьим навозом. Эрвин в изысканных выражениях отказался. Кид говорил: "Учитесь ходить тише, мой лорд". Эрвин спрашивал: "Как это - тише?" Охотник пояснял: "Смотрите, куда ногу ставите. Сушняк, валежник, шишки хрустят, когда на них становишься". Отличная мысль, вот только в лесу повсюду или шишки, или валежник, а летать Эрвин пока еще не обучился. В качестве крайней меры Кид предложил вовсе не ходить, а лечь в засаду у ручья: рано или поздно зверье придет на водопой. Они проторчали в кустах несколько часов, и самым крупным зверем, которого подстерег лорд Ориджин, оказалась зеленая гусеница. Томми уснул и принялся громко храпеть, его клокочущий рык ни капли не смутил охотника. Храп, мол, - натуральный звук, он не пугает дичь. Но как только Эрвин пытался пошевелиться чтобы размять затекшее тело, под ним непременно ломалась какая-нибудь веточка, и Кид болезненно морщился. "Вы громко лежите, мой лорд... Все зверье переполошили!"
   Охота - дело сложное, - со вздохом думал Эрвин. - А всякую непростую учебу следует начинать с малого. Вернусь в Первую Зиму - пойду охотиться на овец. Их в долине полным-полно. Переоденусь пастухом, чтобы усыпить их бдительность, возьму для маскировки дудочку, ведь овцы - хитрые бестии, их так просто не проведешь. Подкрадусь поближе, а потом вскину арбалет - хлоп! И вот первый охотничий трофей у меня в руках! Впрочем, попасть в овцу не так уж легко - мелкая, верткая тварь. Выследить бы корову... желательно, привязанную.
   Лежа в засаде и изнемогая от скуки, Эрвин проваливался в воспоминания о столице и своей дипломатической игре, развлекал себя, мысленно переставляя на доске политические фигуры. Дело шло к закату, и он уж не надеялся встретить никого крупнее гусеницы, как вдруг Кид ткнул его в бок:
   - Стреляйте, мой лорд!
   Олень склонился к ручью прямо на виду у людей, как ни в чем не бывало. Или не заметил их, или заметил, но не счел достойными внимания. Может, олень решил, что люди спят - ведь Томми храпел за троих.
   Эрвин приподнялся на локтях, наводя арбалет. Что-то шурхнуло под рукой, олень встрепенулся. Эрвин выстрелил. Болт ушел ниже и правее головы, пробил шею навылет по краю. Олень заревел и ускакал, кровь текла по его загривку. Кид выпустил ему вслед две стрелы, но лишь ранил в ляжку. Вскоре зверь скрылся из виду.
   Эрвин сказал в сердцах:
   - К Темному Идо такую охоту! Лучше бы вовсе не стрелял!
   - Не так уж плохо, мой лорд! Вы ведь попали, даже в шею.
   - В том и беда. Мне жаль этого оленя.
   - Так ведь мы собирались убить его, мой лорд.
   - Да, но мгновенно. А теперь он будет долго умирать от раны.
   - Он не умрет, - ответил Кид. - Рана не смертельна, вы не перебили горло.
   - Она загноится, и зверь умрет от гнилой крови. Я видел, как такое случается с воинами.
   - Не умрет, мой лорд, - повторил Кид.
   Встал, побродил вокруг, разыскивая что-то, затем нагнулся и выдернул пучок травы. В Первой Зиме такой травы Эрвин не видал: мясистые стебли с крохотными пупырышками, продолговатые полусвернутые листья, темные сверху и почти белые снизу.
   - Это змей-трава, мой лорд. Вот, попробуйте.
   Кид несколько раз переломил стебли, сжал пучок, и на сломах выступили росинки сока. Охотник протянул их Эрвину, и тот лизнул сок кончиком языка. Вкус был горько-пекучим, язык обожгло.
   - Гадость какая!
   - Это яд, - бесхитростно заявил Кид. Эрвин быстро сплюнул.
   - Ты умом тронулся?
   - Капля безвредна, мой лорд. Чтобы умереть, нужно больше. Здоровые звери не едят змей-траву, но раненые разыскивают ее и жуют. Не только олени, а даже и волки. Сок змей-травы убивает гниль в крови, и раны заживают быстрее.
   - Ты же говорил, от нее можно умереть?
   - Можно, если съешь лишнее. А если в меру - то выживешь.
   - Откуда олени знают меру?
   - Чуют, мой лорд. Звери порою мудрее людей.
   Эрвин склонен был согласиться. Он знавал мало зверей, зато много людей. Большинство были глупы.
   К закату охотники вернулись в лагерь с пустыми руками. Колемон встретил их угрюмым взглядом, потеребил бороду и сказал:
   - Плохо дело, ваша светлость. Лес не дает дичи. Боги хмурятся. Лучше бы нам вернуться.
  
   * * *
   Восемь дней назад отряд выбрался из Мягких Полей и двинулся на восток сквозь густой лес.
   После предательских топей чаща казалась сказкой. Земля под ногами была тверда. Эрвин вернулся в седло и несколько дней пребывал на вершине блаженства.
   Мятеж, едва не случившийся на болоте, был предан забвению - словно канул в трясину. Теобарту, вернувшемуся с разведки, Эрвин сообщил лишь то, что кайр Джемис попытался поднять бунт и был наказан. Лорд умолчал о том, насколько преуспел Джемис, и сколь многие воины едва не встали на его сторону. Похоже, кайры сочли его поступок достойным. Во всяком случае, Эрвин больше не слышал слова "неженка" и не ловил на себе осуждающих взглядов.
   Приближалась Река - главная цель путешествия. Все чаще среди его спутников заходили разговоры об искре и связанных с нею чудесах.
   Что представляет собою искровая сила, большинство воинов знали по герцогскому замку в Первой Зиме. Праздничными ночами или, скажем, на недавней свадьбе леди Ионы по зубцам стен и верхушкам башен загорались цветные огоньки. Когда замок запирается, готовясь к осаде, - это помнили по оборонным учениям - вспыхивают направленные огни и шарят пятнами света по земле вокруг стен. Кроме того, в центральных башнях имеются насосы, которые закачивают воду из колодцев в водонапорные емкости на верхних этажах. Та странная сила, что зажигает огни и вращает валы насосов, и есть таинственная искра.
   Еще об искре знали то, что она как-то связана с медными проводами, обернутыми вощеной тканью, и с разлапистыми ветряками, торчащими на мачтах. Вращение крыльев ветряной мельницы представлялось воинам делом ясным, понятны были и пятна света в замковом дворе - примерно как от факелов, только белее и не дрожат. Но вот все, что происходило в зазоре между дуновением ветра и появлением света, виделось сплошным колдовством. Природа искровой силы была столь запутана, чудесна и непонятна, что воины даже не пытались думать на эту тему - все равно умом ее не постичь.
   Однако легко было понять, что несколько ветряных мельниц - безделица в сравнении с целой рекой, которая пережата плотиной и крутит сотни водяных колес. Любому ясно: река намного сильнее ветра и искровой силы она даст куда больше. На это и направилось воображение участников похода: как изменится лес и все Запределье, когда здесь выстроят плотину и цех?
   - Весь лес огоньками осветят! Каждое дерево засияет! - заявлял один из греев.
   - Это еще зачем? - возражал другой. - Замок выстроят и осветят, да еще двор. А лес-то зачем?
   - А охотиться при свете знатно будет! Всякая дичь - как на ладони, стреляй себе.
   - Так дичь от огоньков и распугается, дурья твоя башка.
   - Да? Но лес-то все равно осветить можно. Чудо будет! Ни у кого из герцогов такого нет, даже у самого владыки. А у наших-то будет!
   Тут воин опасливо глянул на Эрвина, но тот лишь лукаво подмигнул ему: мол, да, именно в том и состоит великий план дома Ориджин - сделать лес с огоньками.
   - Чушь про огоньки, - говорил кто-то из кайров, настроенных прагматично. - Город выстроят, а в нем будут кузницы, плавильни, гончарный цех и ткацкий тоже, и все это будет работать от искры. Вообразите, сколько прибыли выйдет. Каждый ремесленник будет приносить по софии в месяц - все герцогу в казну.
   - Ремесленный город среди леса? Вот так новость! И где же они стану сырье брать, и куда товар сбывать?
   - Как - куда? Караваны будут ходить из империи, а потом еще и рельсу проложат.
   - Караваны? Среди глуши? Все разбойники за тысячу миль сюда слетятся, на этакую кормушку!
   - Так ведь караванщиков вооружить можно, - ввернул Луис, - искра же будет, можно и искровые копья всем раздать.
   Кайры только фыркнули.
   - Для искровых копий, - пояснил Томми, - не только искра нужна, а еще очи. Это мелкие алые камни, в них хранится искра, пока не поразит врага. А очи стоят дороже, чем меч с кольчугой и шлемом вместе.
   - Ну и что? Прибыли-то много пойдет, из прибыли-то можно...
   Высказался и Филипп Лоуферт:
   - Правильней всего будет при помощи искры водопровод устроить, да еще обогрев воды. Чтобы в каждом доме города теплая вода была.
   - Зачем? - удивился Теобарт. - Положим, зимой можно избу обогреть. Ну, а летом?
   - Тело свое, молодой человек, надлежит держать в чистоте. Омовение надо совершать не реже раза в неделю, так Праматери нам завещали. А холодной водой не отмоешься как следует, только горячая нужна. Барышни в этом деле, в омовении-то, понимают побольше нашего. Был я знаком некогда с одной девицей - волосы, что красная медь. Так вот, не поверите, сударыня эта омывалась в тазу каждое утро. Вот не вру - как солнце взошло, так она и просит воды разогреть. Без этого из дому выйти не могла!..
   Кид терся около механика. Он не понимал и половины того, о чем говорили, и явно жаждал выяснить. Наиболее авторитетным и знающим человеком он почитал герцогского сына, но расспрашивать его напрямую Кид побаивался, так что обратился к Луису:
   - А что такое эта вот искровая сила? Где она берется?
   - Чтобы создавать искру, нужны искровые цеха, - пояснил механик. - Реку загораживают плотиной, при плотине строят искроцех, а от него уже искра идет куда надо по проводам.
   Пожалуй, изо всего сказанного Кид понял лишь слово "плотина", за него и ухватился.
   - Плотину строят? Ну, это да. Течение, значит, перегораживают, и вода поднимается. Мы на Льдянке так летом делаем, когда воды мало. Ну, а дальше? Поднялась вода за плотиной, и что же?
   Луис немало гордился глубиной своего знания, и с удовольствием принялся объяснять. Вода, дескать, поднимается, а потом падает с высоты по множеству параллельных каналов, а в каналах этих стоят колеса, и они крутятся. Колеса вращают валы искромашин, в них-то и возникает сила. Все дело здесь в брусках из магнитного сплава, что закреплены...
   Юный охотник тщетно пытался поспеть за ходом пояснения. Магнитный сплав? Что это за сплав такой и причем тут он? Луис стал пояснять, что такое магниты, как их делают и как закрепляют на дисках искромашин, и как нужно намотать провод... Юноша сник и, похоже, утратил надежду.
   - Послушай, Кид, - вмешался Эрвин, - тебе случалось жить впроголодь?
   Проводник удивленно кивнул. Уж, конечно, случалось.
   - Замечал, что от голода сил становится меньше, словно они уходят из тела?
   - Да, мой лорд, - он так и не научился произносить титул как следует.
   - А когда хорошо поешь, да еще и поспишь, то силы прибывают?
   - Да, мой лорд.
   - Выходит, еда превращается в твои силы. Ты ешь, положим, кашу, и в твоих руках появляется сила, чтобы стрелять из лука, ставить силки, носить добычу, разводить костры - словом, делать разные дела. Верно?
   - Еще бы, верно. Так и есть.
   - Вот искроцех делает то же самое, только его еда - это течение реки. Все эти машины, про которые говорил Луис, делают одну простую штуку: берут силу реки и превращают в другие силы. Например, в тепло для плавильных печей, или в силу колес, чтобы двигать поезд. Понимаешь?
   Кид уставился на лорда. Похоже, он понял пояснение - весь последующий день он выглядел радостным и счастливо улыбался, едва увидев Эрвина.
   - Мой лорд, - спросил он погодя с некоторой тревогой, - но когда загораживают течение, то вода поднимается и может даже переполнить русло.
   - Верно.
   - А когда вы построите плотину, то Река выйдет из берегов. Ведь может же выйти, особенно по весне? Вдруг она весь лес затопит? А до Спота не дойдет?
   Эрвин улыбнулся.
   - Лес огромен. Лишь малая часть его окажется под водой. Затопление не достанет даже до Мягких Полей.
   Затопленная чаща все же взбудоражила всеобщее воображение. Какое-то время порассуждали о том, каково будет деревьям стоять в воде, и будут ли видны кроны, и куда денется зверье, и, раз уж такое дело, то нельзя ли будет заплывать из Северного моря прямо в лес на шхунах. Позже разговор вновь перекинулся на чудеса искровой силы - рельсовые поезда, горячую воду, копья с очами. Так было и вечером на привале, и
   следующий день, и снова...
  
   А потом, спустя неделю после болота, они вышли к Реке, и в душе Эрвина вспыхнуло горькое торжество. Всем бесчисленным мечтам о чудесах искры пришел конец, зато Эрвин был прав с самого начала: здесь не построить плотину. Даже если император решится на безумную щедрость и даст Ориджинам взаймы миллион золотых эфесов - все равно не построить. Это видно с первого же взгляда.
   Река имела в ширину больше четверти мили, была полноводна и черна. Ветки, упавшие в воду, плыли на север со скоростью пехотинца, идущего маршевым шагом. Свой дальний, восточный, берег Река изгрызла и превратила в трехсотфутовую кручу, испещренную норами и торчащими сухими корнями.
   Эрвин с Луисом переглянулись. Механик печально кивнул: мол, соболезную, милорд. Эрвин пожал плечами: я же говорил. Остальные еще не поняли, и Луис пояснил им. В столь сильном течении строить нельзя, необходимо будет вырыть обводное русло и пустить по нему Реку на время сооружения плотины. Строительство такого канала - уже задача на годы. Но еще хуже с самой плотиной. Гранитные глыбы, подогнанные по форме и скрепленные жидким свинцом, - вот единственный материал, способный выдержать мощь подобного течения. Гранита нет в лесах, его можно лишь добыть в Кристальных горах и привезти сюда, через триста миль зарослей, через Мягкие Поля... Выстроить еще одну Фаунтерру проще и дешевле, чем плотину на Реке. Река попросту слишком могуча, чтобы люди смогли взнуздать ее.
  
   Для очистки совести Эрвин отправил воинов на разведку вверх по Реке. Вниз по течению она станет только шире и мощнее, но вот выше, возможно, найдется подходящее место для плотины. Эрвин не очень-то верил в это, однако следовало убедиться.
   Оставшийся отряд коротал время на пологом берегу Реки.
   Кайры травили военные байки, попивали эль, ходили охотиться.
   Греи упражнялись в стрельбе и фехтовании. Сбивали стрелами шишки, колотили друг друга учебными мечами. Наблюдая за ними, Эрвин захотел было и сам принять участие в тренировке, но вовремя понял возможные последствия. Кайры знают, что мечник из него слабый, но не знают - насколько. Его самоубийственная решимость тогда, при конфликте на болоте, произвела впечатление. Однако уважение мигом исчезнет, если на глазах у всех какой-нибудь грей отдубасит Эрвина учебным мечом. Так что воинским упражнениям он предпочел охоту. Несмотря на полное отсутствие улова, каждый вечер Кид заверял Эрвина:
   - Хороший был денек, мой лорд!
   Эрвин склонен был соглашаться: ведь они находились в дальней точке пути. Возвращение домой предстояло уже так скоро!
   А вот Колемон, напротив, был угрюм и с каждым днем, проведенным на Реке, мрачнел все сильнее. Он вел длительные беседы, смысл которых был прост: не стоит здесь оставаться, не к добру это. Река представляла собою край разведанных спотовцами земель. По ту ее сторону, если верить Колемону, лежали места проклятые и гиблые.
   Начать хотя бы с того, что ночами за Рекою что-то мерцает в небе, будто зарево от пожара, а днями стук и клекот доносятся. Никто из воинов отряда, впрочем, не видал зарева и не слышал стука, но это ничуть не смутило Колемона:
   - Все охотники, кто выходил к Реке, видели бесовский огонь. А что сейчас не видать - так это он притаился, заманивает...
   Потом, живут за Рекой ходячие деревья. Их немного, и бродят они по ночам, но все же страшно: ляжешь спать, а дуб на тебя корнем наступит - мокрое место останется.
   Бывают и твари невиданные. Есть за Рекою место, где живность свою суть меняет. К примеру, смотришь - кабан. Бьешь стрелою в сердце - а ему ни по чем. Прыг себе на дерево и ускакал по веткам. А если все же уложишь его, начнешь свежевать - то увидишь: сердце у вепря маленькое, беличье. Не диво, что стрела мимо прошла!
   Живет там и племя людовепрей: у этих тело кабана, а голова - человечья. Они говорить умеют, но не по-нашему - нельзя понять. Перекрикиваются меж собою, коли видят чужака - собираются толпой, окружают и топчут копытами, а как затопчут - жрут. У людовепрей есть особенность: телами они разные, а вот лица у всех одинаковы! Что кабаны, что свиньи, что поросята - все на одно лицо.
   Есть и другое племя - кусачи. Телами люди, а головы волчьи. Глаза у них красным светятся, что факела, лишь когда зверь нажрется - чернеют. Это боги кусачей прокляли за кровожадность, сделали так, чтобы глаза огнем горели. На охоте глаза их выдают, мелкое зверье кусачей издали видит и прячется. Потому их так мало - с голоду дохнут.
   - А Тощий Зверолов перед кончиной рассказывал, что его дятел сглазил, - загробным шепотом вещал Колемон. - Тощий-то за Реку не ходил, не такой он был дурак. Но силки по берегу у водопоя расставил. Проверял их, как вдруг слышит с того берега дятлов стук и стоны нечеловеческие. Даром, что четверть мили - все равно услышал, это его и всполошило. Посмотрел туда, а там дерево высоченное, и под кроной дятел кору долбит, а из-под клюва по стволу кровь течет. Дерево стонет, а дятел все стучит, а кровь потом язычком слизывает. Тощий ни напугаться толком не успел, ни удивиться - откуда у птицы язычок? Как тут дятел его заметил и давай с дерева вниз спускаться. Ох, Тощий и деру дал! Мало ли, что другой берег: этакая тварь что перелететь может, что прямо по воде перебежать! Вот только не спасло Тощего бегство: как вернулся в Спот, так дней через десять и помер от лихорадки. И все заикался перед смертью. Злой глаз был у дятла, вот так-то.
   ...В четыре года я прочел свою первую книгу, - думал Эрвин София Джессика. В шесть знал наизусть историю Сошествия, в семь понял принцип искровой силы, в восемь изучил устройство тягача. К шестнадцати перечитал сотню томов из библиотеки Первой Зимы, в семнадцать поступил в Университет Фаунтерры. В двадцать написал очерк о политике Юлианы Великой; в двадцать один выступал на открытом заседании Палаты Представителей; в двадцать два впервые был приглашен в чайный салон императора. Теперь мне двадцать четыре, и я достиг вершины своего обучения: слушаю лекции о людовепрях и дятлах-кровопийцах!
   - А полтора года тому, - продолжал Колемон, - прибило к нашему берегу мертвое тело. Страшное оно было: глаз не отвести, до того жутко! Плоть бледная, бесцветная, но по всей коже бугрятся грибы и багровым пульсируют. Это они всю кровушку из бедняги высосали. Заснул он, видать, на красной грибнице - вот так-то.
   - Надо полагать, - подытожил рассказы Эрвин, - с того берега Реки никто живым не возвращался?
   - Ни один, ваша светлость, - истово закивал Колемон. - Переплыть Реку - все равно, что живьем в землю зарыться.
   - Откуда же вы знаете обо всем, что там творится?
   Охотник глянул на него снисходительно:
   - А как же не знать-то!
  
   Дни стояли теплые. Раннее лето сияло небесной синевой, поднималось над землею влажной испариной, дышало цветением, искрилось в речных волнах.
   Эрвин полюбил глядеть на Реку: величавой своей мощью она напоминала Ханай. Река дика, Ханай обуздан: скован семью мостами, усеян белыми соцветьями парусов, берега его заросли дворцами и башнями. И все же реки похожи чертами, будто брат и сестра.
   Ханай, столица. Начало июня. Состоялся ежегодный бал во дворце Пера и Меча. Блестящая знать всех земель съехалась в Фаунтерру и останется там до конца летних игр, что будут в августе. Столица проведет два месяца в драматическом ожидании. Грядущая помолвка императора может принести с собою что угодно: гражданскую войну, годы мира и благоденствия, расцвет науки и прогресса, упадок династии или, напротив, усиление Короны, но увядание Великих Домов.
   Чем больше Эрвин думал об этом, тем больше убеждался: будь он на месте императора Адриана, любой ценою отложил бы помолвку на год. В сентябре состоится голосование в Палате Представителей, весьма важное для владыки. Будет решаться судьба законов о реформах. Великие Дома станут требовать брачного договора, шантажировать, угрожать провалом голосования. Но если Адриан пойдет на поводу и заключит помолвку, он станет заложником, фишкой в чужих руках. Три невесты - три коалиции Великих Домов. Выбрать одну из невест - значит, лишиться поддержки двух остальных коалиций. А значит, попасть под полное влияние союзников императрицы, ведь кроме них владыке будет уже не на кого опереться.
   С другой стороны, без помолвки Адриану будет весьма сложно добиться принятия непопулярных законов в Палате. Но старания Эрвина, пусть и не завершенные, дают владыке возможность. Литленд не станет упираться. Герцог Надежды поддержит императора, подкупленный искровым цехом и видами на родство с Ориджинами. Нортвуд и Ориджин - также на стороне Адриана. Даже строптивый архиепископ Галлард, кажется, склонился на сторону императора. Церковь не имеет прямого голоса в Палате, но оказывает немалое влияние на тех, кто имеет.
   Эрвин мог бы поручиться, что император отложит помолвку, если бы не одно недавнее событие. Граф Нортвуд, что приезжал на свадьбу Ионы, привез с собою известие: совершено покушение на Минерву из Стагфорта - троюродную племянницу императора. Эрвин был отдаленно знаком с нею: неглупая девочка, весьма сдержанная, замкнутая в себе. Благородное и нищее существо, лишенное какого бы то ни было влияния. Сама по себе Минерва не решает ничего. Но вот факт покушения на нее - занятная карта, которую можно с выгодой разыграть. Угроза наследнице - угроза Короне. Хорошая возможность добиться преференций у императора, или же получить новый рычаг для давления. Коли запахло цареубийством, престолу срочно нужен прямой наследник. Айден Альмера будет использовать это как аргумент в пользу скорейшего брака императора. Настолько действенный аргумент, что впору, пожалуй, заподозрить в покушении самого Айдена. Странно, правда, что убийцы не довели дело до конца. Герцог Альмера - не из тех, кто останавливается на полдороги. А так, из-за оплошности асассинов, выигрышная карта по имени Минерва попала в руки неожиданному человеку - графине Сибил Дорине Денизе. Пышущая энергией харизматичная правительница Нортвуда... несомненно, она использует выпавший ей шанс. Вопрос лишь в том - как именно? Будет уповать на благодарность императора? Обвинит кого-нибудь в покушении, и так разделается с политическим противником? Попросту продаст высокородную Минерву кому-нибудь в жены?..
   В одном Эрвин был абсолютно уверен. Он предложил весьма выгодные условия союза Генри Фарвею, и довольно неплохое решение - приарху Галларду, но самый драгоценный приз он обещал графине Сибил Нортвуд. Если кто-то из коалиции Эрвина и будет следовать плану до последнего, до самого возвращения Эрвина в столицу, - то это леди Сибил.
  
  
   10 октября 1773 от Сошествия
   Особняк графини Нортвуд, Фаунтерра
  
   - Дорогой Эрвин! Рада твоему посещению, - восклицает леди Сибил Нортвуд и протягивает руку для приветствия.
   С нею все будет просто, - думает Эрвин, целуя костяшки графини. Уж кого-кого, а эту даму он хорошо знает.
   Графство Нортвуд связывают с Первой Зимой сложные отношения. Нортвуд - земля своенравных, свободолюбивых людей. Ею правят потомки вольных стрелков и северных пиратов. Совсем недавно, меньше двух веков назад, нортвудцы склонили колени перед Династией. Тем не менее, загнав гордость в темный угол, они вынуждены вести политику с постоянной оглядкой на своего грозного соседа - Дом Ориджин.
   Каждая встреча с родителями Эрвина - вроде состязания для леди Сибил. Она неутомимо пытается превзойти их: поразить богатством трапез, роскошью нарядов, удивить успехами в политике, торговле, строительстве. Леди Сибил завидует Ориджинам и страстно желает когда-нибудь увидеть на их лицах ответную зависть. Мучительно стараясь встать с ними вровень, графиня Нортвуд тем самым постоянно подчеркивает неравенство. Она никак не может понять: дело не в богатстве, не в имени рода, не в количестве мечей. Дело в вере: Ориджины верят в свое величие, Сибил Нортвуд - нет.
   Что нужно, чтобы договориться с нею? Все просто: обратиться к ее гордости.
   - Леди Сибил, - говорит Эрвин, - я пришел к вам за помощью.
   - О, с удовольствием сделаю, что смогу!
   Графиня усаживает его в кресло рядом с собою. Она одета в простое домашнее платье, чем-то напоминающее халат; ее волосы влажны и пахнут мылом. Это не романтический намек, а небрежность. Эрвин, по мнению леди Сибил, недостаточно важная персона, чтобы специально наряжаться к его приходу. Возрастом графиня годится ему скорее в старшие сестры, чем в матери, однако обращается как с юношей. Леди Сибил помнит его еще мальчиком. Слишком многие на Севере помнят его еще мальчиком, отчасти именно поэтому Эрвину больше по душе Фаунтерра.
   - Дело в женщине, верно? - спрашивает графиня. Она была бы в полном восторге, если бы отпрыск Ориджинов обратился к ней за помощью в любовном вопросе. Одновременно три удовольствия: и новая сплетня, и чувство превосходства, и плевок в сторону старших Ориджинов - Эрвин пришел за советом не к отцу или матери, а к ней!
   - К сожалению, нет, миледи. Все сложнее... и потому ваша помощь будет особенно ценна.
   - Так о чем же речь?
   - Я хотел поговорить о Южном Пути.
   Леди Сибил понимающе кивает, губы досадливо кривятся. Южный Путь - общий враг северян. Ничто так не роднит Нортвудов с Ориджинами, как ненависть к торгашам Южного Пути.
   - Я каждый год веду переговоры с Лабелином об уровне торговых наценок! Не далее, как в прошлом месяце встречалась с ним - все так же безрезультатно. Боров ничего не хочет слышать. Если Северу не по карману его товары - значит, Север беден. Таков его ответ. Север беден! Какое хамство! Каждый год сотни тысяч наших эфесов оседают в его казне, и он еще имеет наглость обзывать нас бедняками!
   Леди Сибил добавляет несколько более крепких выражений. Эрвин кивает и поддакивает - эмоции собеседницы ему на руку. Позволив графине выговориться, он добавляет:
   - Я согласен с каждым вашим словом, миледи. Но боюсь, что дело вскоре обернется еще хуже.
   - Куда уж хуже!
   - Всеобщий налог, миледи. В сентябре Адриан внесет на голосование свои реформы, в том числе - всеобщий налог с земель и доходов. Если закон будет утвержден, Ориджин потеряет около семидесяти тысяч эфесов ежегодно, Нортвуд - около восьмидесяти пяти.
   Леди Сибил сокрушенно качает головой.
   - Я тоже подсчитала. Чудовищные числа. Но что поделать!.. Остается уповать лишь на то, что Великие Дома проявят благоразумие и не поддержат закон.
   - Великие Дома проголосуют за, - твердо заявляет Эрвин. - По крайней мере, половина из них.
   Графиня бросает настороженный взгляд:
   - Почему ты так думаешь?
   - Потому, миледи, что это голосование - отличная кормушка. Корона в уязвимом положении, ей нужна помощь. Среди лордов найдется немало таких, кто решит продать императору свой голос и получить на этом выгоду. В итоге, закон будет принят, а те, кто голосовал против, попросту останутся в дураках.
   - Омерзительно, когда первородные продают свои принципы!
   - Ну, полагаю, они назвали бы это иначе. Сказали бы, что их вассальный долг - поддержать императора в трудную минуту...
   Леди Сибил склоняет голову:
   - Дорогой мой, к чему ты ведешь? Уж не думаешь ли ты...
   - Миледи, я хотел всего лишь посоветоваться. Ваш опыт много больше моего. Как вы полагаете, не стоит ли и нам, правителям Севера, предложить императору свою поддержку? Это было бы весьма полезно владыке, и помогло нам решить некоторые проблемы...
   Графиня - никудышный политик. Ее честолюбие слишком ранимо, а потому поведение - предсказуемо. В данный момент леди Сибил морщится со вполне ожидаемым презрением:
   - Пф! Не могу поверить, что это предлагаешь ты, сын Ориджинов! Неужели сам не видишь, как это бесчестно?
   - Нет-нет, миледи, вы неправильно меня поняли. Я не говорю о том, чтобы продать наши голоса за деньги. Что вы!
   - Тогда о чем же?
   - Я полагаю, если мы поддержим владыку Адриана, то он позволит нам взять то, что причитается нам по праву.
   - Не понимаю тебя...
   Эрвин наклоняется поближе и доверительно шепчет:
   - Южный Путь, миледи. Его торговая монополия существует лишь потому, что все порты на Восточном Море принадлежат ему. Но разве это справедливо? Разве порт Уиндли в предгорье Кристальных Гор не был изначально дарован северянам?
   - То было триста лет назад, - графиня досадливо встряхивает пышной гривой. - Никаких надежд, что Адриан вернет вам владение, утраченное так давно. Твои дед и прадед не раз ходили войной на Южный Путь, чтобы вернуть порт Уиндли, и всякий раз Корона выступала против них.
   - Все правильно, миледи... - Эрвин вкрадчиво добавляет: - Но ведь сейчас время иное. Владыке нужны деньги - мы заплатим налог. Владыке нужны мечи на случай мятежа против реформ - мы дадим ему мечи. Мы будем верными вассалами императора. А с верными вассалами мудрый сюзерен делится трофеями. Как вы считаете, миледи?
   Хищный огонек загорается в зрачках леди Сибил.
   - Мы попросим Адриана остаться в стороне, когда мы захватим порт Уиндли?
   - В самую точку! Владыке это ничего не будет стоить, а нас спасет от торговой удавки на шее! Контролируя Уиндли, имея свой флот на Восточном море, мы получим намного больше, чем потребуется для уплаты налогов. Мы останемся в выигрыше, а от монополии Лабелина не останется и следа.
   - Неплохо придумано! Хорош! Но...
   - Но что, миледи?
   - Герцог Лабелин из Южного Пути с тем же успехом предложит Адриану свой голос. Почему владыка выберет наше предложение, а не его?
   - Потому, что Лабелин потребует платы за свой голос - помолвки Адриана с этой курицей Валери Грейсенд. Вы бы порадовались такой невесте, будь вы мужчиной?
   Графиня вполне доходчиво передает свое отношение гримасой.
   - Именно. А мы не попросим от императора ничего, кроме бездействия. Мы подчеркнем, что нам все равно, какую невесту он выберет. Это должно расположить его к нам. Мы не будем просить ни денег, ни военной помощи - сами возьмем то, что нам нужно. А, кроме того, мы дадим ему целых три голоса.
   - Нортвуд, Ориджин и...?
   - И Южный Путь, разумеется!
   - С чего бы Южный Путь союзничал с нами?! Ты же предлагаешь отнять у них порт Уиндли!
   - С того, что если они не проголосуют, как нужно, то мы возьмем не один только Уиндли, а все восточное побережье, да еще и Лабелин в придачу.
   Леди Сибил складывает губы трубочкой и издает совершенно не графский присвист. В глазах светится азарт. Она даже не пытается скрыть, насколько ей пришелся по душе план Эрвина.
   - Обожаю переговоры с позиции силы! Красиво, дерзко! Признаться, не ожидала такого... от Ориджина.
   - Я - необычный Ориджин, миледи.
   - И что я должна сделать? Дать военную помощь?
   - Это было бы полезно, но не обязательно. Наших войск вполне достаточно, чтобы захватить Уиндли. Прежде всего, нужна ваша поддержка для Адриана. Проголосуйте за реформы в Палате, выскажитесь в пользу любой невесты, кого бы ни выбрал Адриан.
   - А что получу взамен? Уиндли - исконное владение Ориджинов. Ты ведь не подаришь мне его, верно?
   - Весь город - конечно, нет. Но я отдам вам во владение баронский замок, прилегающий к нему район и две из пяти якорных стоянок. Этого будет вполне достаточно, чтобы купцы Нортвуда обосновались в Уиндли и наладили свой товарооборот.
   Леди Сибил хмурится, размышляет. Она готова принять предложение. Ей чертовски нравится дерзость задумки, а поддержка в вопросе императорского брака ничего не стоит графине - ведь она до сих пор не примкнула ни к одной коалиции. Однако последней капли не хватает, чтобы утвердиться в решении. Эрвин добавляет эту каплю. Берет ладонь графини в обе руки и медленно произносит:
   - Я намерен отдать часть порта Уиндли не графству Нортвуд, а лично вам, Сибил Дорине Денизе рода Сьюзен.
   - Вот как!..
   Графиня пристально смотрит ему в лицо. Очень важная оговорка, для Сибил - жизненно важная. Она правит графством от имени мужа, а тот стар. Несколько лет - и граф Элиас Нортвуд отправится на Звезду, владения перейдут к его старшему сыну. Леди Сибил - мачеха молодого графа - лишится власти, могущества, источников дохода... всего. Ее ожидает жизнь бедной родственницы на иждивении у пасынка. А Эрвин предлагает ей контроль над золотой рекой, что потечет в Нортвуд. Помимо денег, это - влияние, бальзам для израненного тщеславия графини.
   - Ты очень добр... Отчего?
   - Я знаю сыновей графа Нортвуда. Когда стану править Ориджином, хочу иметь в союзниках не их, а вас, миледи.
   - Почему?
   Эрвин встречает ее взгляд и молчит. Пускай графиня сама домыслит любой угодный ей ответ.
   - Хорошо. Я на твоей стороне, Эрвин.
   Она сжимает его руку.
  
  
   3 июня 1774 от Сошествия
   Река, Запределье
  
   Разведчики вернулись на шестой день.
   На полсотни миль вверх по течению Река остается столь же широка и могуча. А дальше берег становится непроходим: Мягкие Поля примыкают к Реке вплотную, и сеточница, подмытая проточной водой, в тех местах слишком тонка и ненадежна.
   Таким образом, шансов построить плотину на Реке не осталось.
  
   Известие вызвало у воинов угрюмое замешательство. Очевидно, что теперь следует отправляться в обратный путь. Но тогда приказ герцога Десмонда - найти место для искрового цеха - останется невыполненным. В этом нет вины участников эксплорады, но все же никому из кайров не улыбалось вернуться к сюзерену с пустыми руками.
   Охотники, напротив, обрадовались поводу уйти подальше от тех ужасов, что творятся за Рекой. Улыбнулся и имперский наблюдатель.
   - Ну, что ж, мы выполнили все, что от нас зависело, - рассудительно молвил Филипп. - Мы имели задачей дойти до Реки, и вот она, перед нами. Не наша вина, что Река непригодна для плотины. Не ошибусь, если скажу, что мы можем возвращаться.
   Кайры молчали. Даже Теобарт не нашел, что возразить.
   Позже Эрвин София Джессика не раз вспоминал этот момент. Что же заставило его раскрыть рот? Какие мелкие случайности порою поворачивают колеса истории, какие глупости руководят судьбами людей?
   Не отцовский приказ - ведь формально Эрвин выполнил все, что требовалось. Не надежда на награду или благодарность - он не ожидал такой роскоши.
   Пожалуй, как-то его решение было связано с тем странным, недавно изведанным чувством. Эрвин слишком редко испытывал его, и потому остро помнил каждый миг: на Подоле Служанки в ожидании лавины, и на болоте, когда Дождь рвался навстречу чудовищу, и позже, когда Эрвин стоял пред лицом врага, спрятав меч за спиной. Дальний берег Реки чем-то напоминал это чувство.
   Но решающей каплей был Филипп Лоуферт. Точней, не он сам, а Эрвинова неприязнь к нему - похотливому словоблуду с козлиной бородкой. Не будь неприязни, герцогский сын молча кивнул бы, и отряд повернул назад. Но Эрвину очень уж претило соглашаться с Филиппом, и это перевесило чашу сомнений.
   Лорд Ориджин сказал:
   - Мы построим плоты и найдем место, подходящее для переправы. Мне думается, вон тот островок с ивами вполне подойдем.
   - Для переправы? - удивился Филипп. - Что вы задумали, молодой человек?
   - Милорд, - поправил Эрвин. - Я задумал переправиться за Реку и двинуться дальше вглубь Запределья. Там может обнаружиться приток Реки, или другая речка - поменьше, пригодная для плотины.
   - И до каких пор мы будем идти туда, мо... милорд?
   - Пока я не прикажу иное.
  
  
  
  
  
   Искра
  
   2 июня 1774г.
   Фаунтерра, дворец Пера и Меча
  
  
   Дворец Пера и Меча, престольная резиденция Династии, сверкал миллионом огней. Сияли искровые фонари в аллеях сада, в витых канделябрах по стенам помещений, отражались в мраморе ступеней и лакированном паркете залов. Несмотря на то, что солнце еще не зашло, зажглись под потолком многоярусные хрустальные люстры. Вторя чудесному сиянию дворца, блестели украшения на одежде: бриллиантовые колье и диадемы, изумрудные серьги, жемчужные подвески, рубиновые запонки и пуговицы... Бесконечная череда карет катилась подъездной аллеей. Роскошно наряженные, увешанные драгоценностями, оплетенные паутиной золотых узоров люди вливались в парадные залы. Цвет высшего столичного общества заполнил дворец буйством жизни и красок.
   Мира пребывала в смятении, близком к панике. Люди. Люди! Люди!!! Огромная масса их - напыщенных, галдящих, в пух и прах наряженных, чужих. Движение повсюду: расхаживают, шатаются, шествуют, переминаются, снуют... Подают руки, жеманно обнимаются, восклицают с деланной радостью, окают, льстят, кого-то кому-то представляют, похохатывают... Свет был слишком ярок: глаза слезились, непривычные к такому обилию искры. Звуков чересчур много: церемонно радостная музыка силилась перекрыть гомон голосов, но лишь смешивалась с ним и терзала уши. И слишком много людей. Мире казалось, что ее вот-вот затопчут... или внезапно схватят и заорут на ухо: "Я так рад! Позвольте вам представиться!" Неясно, какой из этих вариантов страшнее. В числе прочих наставлений графини Сибил звучало и такое: "Не липни к стене, как будто смущаешься. Так делают только нищие полукровки". Мира изо всех сил старалась держаться ближе к центру залы, но против воли постепенно сдвигалась на край и вот уже снова обнаруживала себя прижавшейся к бронзовой раме одного из настенных зеркал.
   Она поймала одного из слуг, снующих по залу, и взяла с его подноса бокал белого вина. Отметила: это уже третий. Не заговорила ни с одной живой душой, но пьешь третий бокал вина - хорошее начало, Минерва! Продолжай в том же духе, и скоро будешь спать в укромном уголке за шторой. Мире еще не доводилось напиваться. Вот будет забава, если первый раз случится на императорском балу!
   Парочка прошествовала мимо рука об руку. Мужчина так был увлечен своей дамой, что не видел ничего вокруг и чуть не столкнулся с Мирой. Боги, что за человеческий улей! И, как назло, ни единого знакомого лица! Она знала в Фаунтерре всего-то горстку людей. Итан, Марк и Ванден слишком низкородны для этого бала; сир Адамар погиб, Бекка Южанка отчего-то не появляется. Конечно, есть леди Сибил. Мира прибыла на бал в одном экипаже с графиней и первое время неотрывно следовала за нею - будто вагон за рельсовым тягачом. Леди Сибил пользовалась вниманием, к ней то и дело подходили с приветствиями. Двор чутко отслеживал настроение владыки: стоило Адриану вернуть графине свое расположение, как и придворные тут же воспылали к ней симпатией. Среди тех, кто приветствовал графиню, была и очень важная персона - архиепископ Галлард Альмера, глава Отеческой ветви Церкви. Суровый, бородатый, морщинистый, от шеи до пят укутанный в синий с серебром епископский плащ, Галлард был словно живым воплощением строгости Праотцов. Он заявил, что желает обсудить с графиней кое-какие вопросы касательно церковного сбора на Севере, и леди Сибил сказала Мире:
   - Ступай, дитя мое, развлекайся.
   Хм. Я вся во власти развлечений, буквально веселюсь до упаду, - думала Мира, делая очередной глоток вина. "Знакомься с людьми. Для этого балы и нужны", - говорила графиня. Этикет оставляет для этого широкие возможности. Если из группы беседующих людей ты знаешь хотя бы одного, то можешь подойти к ним, и твой знакомец представит тебя остальным. Если же человек один, не занят беседой, то ты свободно можешь заговорить с ним и отрекомендоваться.
   Однако вход в группы Мире был закрыт, поскольку девушка не знала никого. А охотиться на одиночек, страдающих, как и она, от смущения, представлялось ей неоправданной жестокостью. "Сударь, вы один? Тогда позвольте, я стану рядом с вами, и мы вместе помучимся вопросом, о чем бы поговорить".
   Вот, например, прохаживается среди людей одинокая девушка - по всему, из Южного Пути. Высокая, белокожая, круглое лицо, пышная грудь, широкие бедра - такую в народе назвали бы "пшеничной булочкой". Глаза мечтательно-печальные, слезливые - как у сеттера. Тоже, наверное, не знает куда себя пристроить... Однако нет: один молодой щеголь поздоровался с "булочкой", затем другой, вокруг нее образовалась стайка. Печальное выражение не ушло с лица девушки. Наверное, она ищет кого-то. Отца? Подругу? Любимого?.. Ну, уж точно не знакомства с Минервой из Стагфорта.
   Вот несколько парней, расположившихся около столика с закусками, принялись поглядывать на Миру. Они были стройны, элегантны в своих черных фраках и стоячих белых воротничках... и неприятно веселы. Они улыбались, смотря на Миру, и девушка предпочла отойти от них подальше. Станет ли проще, когда начнутся танцы? Вряд ли. Слащавые хлыщи станут терзать ее приглашениями - перспектива так себе... Особенно если учесть, что в своих танцевальных навыках Мира отнюдь не была уверена. А отклонять все приглашения нельзя: прослывешь испуганной провинциальной мышью. Великолепно! Наслаждайся столичной жизнью!
   Строго говоря, - улыбнулась себе Мира, - скоро в зале появится хотя бы один знакомый мне мужчина: владыка Адриан. Не прием, а театр абсурда! Я буду знать одного-единственного человека изо всей толпы, и это - император. Говорить с ним, конечно же, нельзя, пока он сам ко мне не обратится...
   - Глория! - раздался знакомый голос, и Мира ахнула от радости, увидев подругу.
   Бекка Южанка спешила к ней, лавируя между людьми. На ней было шелковое платье цвета слоновой кости, оттеняющее смуглость кожи; изумрудные серьги и колье - в тон зеленых глаз. Предплечье Бекки перехватывала черная лента - в знак памяти о сире Адамаре. Мира тут же обругала себя, что не обвязала руку такой лентой. Правда, она знала Адамара всего час... но он погиб по ее вине. Точней, он остался бы жив, не будь Мира такой дурой.
   - Ты хмуришься? - удивилась Бекка. - Если я не ко времени, то исчезну сразу после того, как скажу, что ты прекрасно выглядишь!
   Это было правдой. Надо отдать должное чувству вкуса и толщине кошелька графини Сибил: платье, туфли, украшения, даже сеточка для волос великолепно подходили Мире. Она досадливо бросила:
   - Это чушь... В смысле, чушь, что прекрасно. И что хмурюсь. Нет, хмурюсь. Все дело в ленте. Тьма, Бекка, не слушай меня! Я провела час в неловком молчании и, кажется, разучилась говорить.
   Южанка рассмеялась и поцеловала Миру в щеку.
   - Итак, ты в восторге от приема?
   - В полном и неописуемом. Спаси меня! Покажи, какой из прудов в саду достаточно глубок, чтобы утопиться. Или, волею милостивого случая, ты прихватила с собой яд?
   - О, ты не разучилась говорить, а стала еще красноречивее! Молчание пошло на пользу северной леди. Может, оставить тебя еще на часок, и ты заговоришь стихами?
   В глазах Миры сверкнул неподдельный ужас, и Бекка снова засмеялась.
   - Идем же!
   - Куда? В место, где нас не затопчут? Поверь опыту моих долгих исканий: здесь его нет.
   - Все дело в выражении лица. Сделай его таким, будто ты - хозяйка мира, а все вокруг - недостойная плесень.
   - Тут у всех такое выражение.
   - В том и суть! Ты станешь похожа на человека, тебя начнут замечать. Смотрись надменно, и все полезут с тобой знакомиться.
   - Вот уж не уверена, что мечтаю об этом...
   - Дорогая Глория, мне еще ни разу не доводилось говорить эту фразу, но уверена, что это будет приятно. - Бекка глубоко вдохнула и торжественно произнесла: - Подумать только, когда-то и я была такой, как ты!
   - И каково? Ты насладилась превосходством?
   - О, это даже лучше, чем я ждала!
   От былой скуки не осталось и следа, Мира цвела в улыбке. Бекка взяла у слуги пару бокалов вина, сунула один Мире. Взяла ее под руку, повела вдоль зала, рассказывая на ходу:
   - Главное развлечение на светских приемах - глядеть на всех и сплетничать. Любимая игра придворных называется: "А это тот самый...". Сейчас я научу тебя. Видишь даму в красном платье с кринолином?
   - Сложно не заметить.
   - Это та самая маркиза Ллойд, которая недавно грохнулась с лошади прямо на копчик. Теперь она не может сидеть и носит свое жуткое платье, чтобы была отговорка - якобы, не хочет помять кринолин.
   Мира хихикнула, а южанка продолжала:
   - Худой мужчина с черными усиками - тот самый граф Рантигар. Он затеял большую войну на Западе и с оглушительным треском проиграл. Потерял больше тысячи воинов, тьму-тьмущую денег, а финального сражения и вовсе не было: когда войска построились друг против друга, граф понял, что шансов нет, и сдался. Зато теперь слывет главным злодеем Запада, и как видишь, он в центре внимания дамочек. Возможно, ради этого и устроил войну.
   - А вон тот представительный лорд с гербом на груди и седой бородкой?
   - Это тот самый Алексис Серебряный Лис, один из двух военачальников Короны. Он руководит половиной императорской армии, то и дело устраивает всяческие построения, учения, маневры. Еще он прочел все книги, какие только написаны о военном деле, и считает себя лучшим полководцем Империи. Сложно сказать, так ли это: Алексис не командовал войском ни в одной настоящей войне. Кроме того, он все еще не женат, и в глазах некоторых девиц он - лакомый кусочек... хотя и чуток подсохший.
   - А это, - подхватила Мира, указывая на хмурого священника в сине-серебряной мантии, - тот самый архиепископ Галлард, брат герцога Альмера. Он похож на скульптуру Праотца Вильгельма Строгого работы провинциального мастера. Архиепископ позвал мою матушку побеседовать о церковном сборе, но что-то никак не может отлепить взгляд от ее груди.
   - Ты быстро учишься!
   Разные люди подходили с приветствиями к Бекке. Подруга представляла их Мире, принимала любезности, раздавала ответные. Вот к ним навстречу направились щеголи во фраках, которые недавно разглядывали Миру.
   - А это те самые студенты-бездельники, что портят любой бал, - объявила Бекка, ничуть не боясь, что парни услышат ее. - Они являются в надежде пригласить на танец кого-то из первородных дам, поскольку это их единственный шанс потрогать первородную даму. Правда, на весеннем балу вышел конфуз: один из них перестарался с выпивкой и попытался пригласить архиепископа.
   - Это был я, - не без самодовольства заявил один из щеголей. - Виконт Лоуренс из Баунтивилля, к вашим услугам. Миледи Бекка, не представите ли нам вашу спутницу?
   - Я - леди, не любящая, когда на нее глазеют, - ответила Мира, - рода Праматери Язвительной.
   Отделавшись от нахалов, Мира спросила подругу:
   - А вон та сдобная девица из Южного Пути - кто она?
   - Ооо! Это - та самая Валери рода Праматери Софьи, юная маркиза Грейсенд. Я упоминала ее, когда мы говорили в саду.
   - Претендентка на корону? - вспомнила Мира. - Одна из невест императора?
   - Ага. Кроме того, она набожна, как свечка на алтаре, вечно печальна и томна. Валери искренне убеждена, что плаксивые глаза - признак глубокой натуры.
   - Однако, она - твоя конкурентка?
   - Она?.. - Бекка усмехнулась не так уж весело.
   Южанка не успела договорить - ее оборвали фанфары. Гомон утих, зычный голос герольда прогремел:
   - Его императорское величество Адриан Ингрид Элизабет рода Янмэй.
   Пара лакеев распахнула огромные двери, ведущие во внутренние покои, и в зал вступил владыка. Он был великолепен. Лазурная мантия струилась с широких плеч, золотые хризантемы цвели на груди, огромный голубой бриллиант сиял на единственном зубце короны. На поясе покоился в ножнах Вечный Эфес - посланный богами символ многовековой власти Династии, тот самый, что покидает ножны лишь в поворотные моменты истории. Черноглазый взгляд Адриана скользил поверх голов людей, на тонких губах играла легкая надменная улыбка. "А вот и тот самый император, который назвал меня серпушкой", - подумала Мира.
   Двое лазурных гвардейцев, следовавших за владыкой, меркли рядом с ним и делались как будто ниже ростом. А следом за гвардейцами в зал вошли рука об руку седой мужчина и светловолосая девушка.
   - Какая наглость!.. - выдохнула Бекка, увидев этих двоих.
   Герольд продекламировал:
   - Айден Эллис Гвенда рода Агаты, герцог Альмера.
   - Аланис Аделия Абигайль рода Агаты, леди Альмера.
   - Вот тебе моя конкурентка, - процедила Бекка, - во всей красе своего нахальства. Полюбуйся!
   Мира прекрасно понимала, что разозлило подругу. Альмерские вельможи вошли в зал вместе с владыкой - так, словно были членами его семьи. Почему Адриан позволил им?.. Миновав широкий дверной проем, альмерцы вышли в лучи света, и Мира внимательно их рассмотрела.
   Герцог Айден Альмера выглядел именно таким, каким девушка и представляла себе автора книги о Шутовском заговоре. Величавым, с благородным орлиным носом и седыми бакенбардами - под стать цветистым и холодным оборотам речи. Умным, трезвомыслящим, бесстрастным, глаза глядят ясно и цепко, окруженные паутиной морщин, - такой человек и смог бы точно изложить все факты, какими бы страшными они ни были. Самовлюбленным, разодетым в серебро и золото, - под стать его упоминанию о десятках эфесов, потраченных на перевозку войска поездом. Тонкогубым, скуластым - достаточно безжалостным, чтобы замучить насмерть человека, спасшего ему жизнь.
   А вот его дочь... Наслышанная о богатстве Аланис Альмера и ее притязаниях на корону императрицы, Мира ожидала увидеть этакое ходячее ювелирное изделие, сплошь усыпанное жемчугами да алмазами, сверкающее так, что живого человека и не разглядеть под драгоценностями. Однако дочь герцога выглядела совершенно иначе. На ней было вызывающе простое черное платье без узоров и украшений. Короткое и очень узкое, оно обтекало каждую округлость безукоризненной фигуры. При каждом шаге стройные бедра девушки прорисовывались под тканью. Обувь леди Аланис была сплетена из тонких серебряных нитей и почти невидима. Изящные руки оставались открыты от самых плеч, на запястье поблескивал ажурный рубиновый браслет - единственная драгоценность в наряде девушки. Леди Аланис не нуждалась в украшениях, весь ее вид заявлял об этом. Одежда не могла украсить ее, могла лишь скрыть совершенство тела.
   Волосы леди Аланис имели цвет платины, тонкие брови - темны. Карие глаза по диковинной задумке природы смотрели одновременно горделиво и озорно. Точеный подбородок и волевые скулы, присущие роду Агаты, могли сделать ее лицо холодным, если бы не губы. Губки леди Аланис были слегка припухшими, с намеком на капризную чувственность, и придавали ее облику трогательного тепла. Вне сомнений, молодая герцогиня была красивейшей из женщин, которых когда-либо видела Мира.
   - Свечи померкли, люстры потускнели, - досадливо проворчала Бекка Южанка. - Радуйтесь, люди: Звезда взошла на небосклон!
   Мира заметила, что все до единого гости смотрят сейчас в сторону вошедших, и леди Аланис достается едва ли не больше восторженных взглядов, чем самому владыке. Мира ясно ощутила горечь и ревность, терзающие подругу.
   - Бекка, - Мира тронула южанку за плечо, - Бекка!
   - Что?
   - Если император женится на этом капризном отродье, я буду сочувствовать ему всей душою.
   - Благодарю тебя...
   Мира щелкнула пальцами, подзывая слугу, и потребовала вина для себя и южанки. Пятый, - отметила, взяв в руки бокал.
   - Пусть боги помогут владыке сделать правильный выбор, - сказала Мира и выпила.
   Последовав ее примеру, Бекка улыбнулась:
   - Все хорошо, дорогая. Приступ дурной ревности смыт потоком вина и дружеской заботой. Идем!
   - Куда же?
   - Разве ты больше не дочь графини Нортвуд?.. Все выходцы Великих Домов должны засвидетельствовать почтение владыке.
   Тем временем император, прошествовав через зал, уселся в бархатное кресло у стены - недостаточно золоченное, чтобы именоваться троном, зато весьма удобное. Гвардейцы заняли позиции за его спиной, герцог Айден и леди Аланис, соблюдая церемонию, поклонились императору. Поклон герцога вышел сдержанным и гордым, поклон девушки - по-кошачьи грациозным. Казалось, это не дань вежливости, а часть некоего артистического выступления. Затем альмерцы отступили вбок, а другие гости потянулись к императору, кланяясь и произнося цветистые приветствия. Еще два человека вышли из внутренних покоев и заняли места у трона. Одним из них, к радостному удивлению Миры, оказался Итан на своей давешней крохотной табуреточке. Конечно, владыку должен сопровождать секретарь, чтобы при необходимости подсказать имя, титул, заслуги и привилегии того или иного гостя. Мира была рада, что именно Итан удостоился чести помогать императору на балу - несомненно, он этого заслуживает.
   А вот второй человек - тот уселся прямо на пол, привалившись спиной к ножке Адрианова кресла - оказался весьма странной персоной. Его лицо было болезненно худым, прямо костлявым, будто череп, обтянутый кожей. Глаза поблескивали ядовитым огнем и беспрестанно метались, заостренный подбородок казался несуразно длинным из-за узкой бородки. Он был одет в пестрый клетчатый костюм и разлапистый трехконечный колпак, что позвякивал бубенцами. Шут Менсон - вот кто это был! Тот самый человек, что мог стать императором Полари... но боги обделили его удачей и сделали безвольным посмешищем.
   Мира надолго задержала на нем взгляд. Большую часть времени шут занимался тем, что ковырялся в носу или задумчиво посасывал конец собственной бородки. Когда очередной гость подходил на поклон, Менсон пронизывал его взглядом и тут же забывал, продолжая теребить губами волоски бороды. Кое-кто, впрочем, привлекал его внимание, тогда шут беззастенчиво хлопал Адриана по ноге, указывал пальцем на гостя и скрипуче говорил что-то. Мира не могла разобрать слов, но вряд ли они были приятны гостям: тот, на кого указывал шут, вздрагивал и сжимался.
   Безумный шут... Так ли он безумен? Достанет ли ему здравомыслия, чтобы устроить заговор?..
   - Леди Бекка, позвольте поприветствовать, - раздалось сзади, и, обернувшись, Мира столкнулась... с собственным сюзереном!
   Она вздрогнула от неожиданности. Белолицый граф Виттор Шейланд перевел взгляд с Бекки Южанки на Миру, и девушка похолодела от испуга. Сейчас он узнает меня! Почему леди Сибил не сказала, что он будет здесь? Зачем притащила меня на этот проклятый бал?! Сейчас Шейланд раскроет меня прямо на глазах у императора!
   - О, я рад видеть вас видеть в таком чудесном обществе, - дружелюбно произнес граф Виттор, расплываясь в улыбке, - милая леди Глория.
   Леди Глория?.. Так он принял меня за дочку Нортвудов?! Не распознал подмену? А с другой стороны, почему бы и нет?.. Ведь и я видела его лет семь тому назад и узнала сейчас лишь благодаря белой, как снег, коже. Наверняка, и он помнит меня лишь смутно, в общих чертах... А общие черты - черты Глории.
   - Здравия вам, граф Виттор! Я рада встрече, - Мира вежливо склонила голову, граф поцеловал ей руку... точней, лишь дотронулся кончиком носа, как и полагается в высшем свете.
   - Позвольте отрекомендовать вам мою жену. Конечно, вы знакомы с леди Ионой Ориджин, но я рад представить ее как графиню Шейланд.
   Он отвесил поклон в сторону спутницы. Это была изящная темноволосая девушка с туманным взглядом, замечательная своею полуживой красотою. Северная Принцесса. Мира видела ее на давнем-давнем празднике в замке Нортвудов.
   - Радости вам, леди Глория, - проворковала жена графа. - Чем встретила вас столица, подарила ли счастье?
   - Фаунтерра встретила меня со всем своим очарованием, - ответила Мира, легонько тронув локтем подругу. - А вы, миледи, не скучаете ли по Первой Зиме?
   - Ровно так же, как в полдень скучаю по собственной тени, - двусмысленно ответила леди Иона.
   По правде, Мира помнила ее весьма отдаленно, куда четче врезался в память ее спесивый братец. Мужчины, как водится, хлебали ханти и травили охотничьи байки, леди Сибил развлекала Иону и герцогиню Софию Джессику, а молодой Ориджин маялся от скуки, как и Мира. Тем не менее, он счел ниже своего достоинства разговаривать с мелкой пигалицей, предпочел молча разглядывать желтые от старости портреты и что-то еще ужасающе интересное за окном - кажется, ворону на зубце стены. Позже отец Миры выяснил, что Эрвин играет в стратемы, и вызвался сразиться с ним. Отец был прекрасным игроком, девушка ожидала увидеть, как он побьет агатовского отпрыска, однако Ориджин выиграл трижды подряд. Эрвин тогда взглянул на Миру лишь раз - при встрече, - но она была уверена: окажись он сейчас здесь, непременно узнал бы ее. Просто назло.
   Бекка сказала пару любезностей чете Шейландов, они ответили взаимностью. Леди Иона вновь обратилась к Мире:
   - Как поживает ваш прекрасный медведь?
   - Его зовут Маверик. Он полон бодрости и пользуется большим успехом среди дам. - Мира величаво подняла руку, подражая медведю на нортвудовском гербе, и леди Иона хихикнула. - А как здоровье вашего брата?
   - К сожалению, я давно не получала от него вестей. Эрвин сейчас в Запределье с благородной миссией - расширить границы Империи.
   - Это так славно!
   Тем временем очередь подвинулась ближе к трону. Отходя от императора, часть гостей возвращалась в зал, а часть задерживалась около пары альмерцев. Вскоре вокруг леди Аланис собралось неспокойное колечко молодых людей. Хотя бы в этом, надо признать, из нее может выйти хорошая императрица: подданные будут заискивать перед нею старательней, чем перед самим владыкой. Герцог Айден удалился из этого кольца ухажеров и передвинулся поближе к креслу Адриана. Теперь казалось, что он принимает приветствия наравне с императором.
   Шут Менсон указал на герцога пальцем и вскричал:
   - Крадется! Крадется-ааа! Расползлись из альмерского кубла, нигде спасу нет! Владыка, владыка, не пускай змею к трону!
   Император потрепал шута по затылку.
   Подошел с приветствием лорд Лабелин - весьма тучный правитель Южного Пути. Шут сразу переключил внимание на него:
   - Бегемот! Вот бредет человек-бегемот! Закуски, сыры, свиные ребрышки, куриное бедро...
   Лабелин попытался перекричать Менсона:
   - Ваше величество, я говорю, что желаю вам...
   - ...пироги с треской, утка в яблоках, клюквенный соус, - неутомимо трещал шут, - телячьи котлеты, печеная репа, блины, блины, блиныыыы!
   Император движением руки отпустил Лабелина, тот ретировался, красный, как рак. В очереди слышались смешки.
   Наконец, подошел черед Миры с Беккой. Они опустились в реверансе перед владыкой. Шут нацелил узловатый палец в лицо Мире:
   - Ты... тыыы!..
   Она похолодела, ожидая, что сейчас Менсон заявит: "Ты - Минерва. Минерва-аа!" Однако шут вдруг заткнул себе рот кончиком бороды. Пожалуй, он не так уж и плох.
   - Леди Бекка, приветствую вас на празднике лета. Леди Глория, рад, что вы посетили нас впервые. Надеюсь видеть и на будущих балах.
   Ничего вы не надеетесь, - подумала Мира, глядя на кристальную рукоять Вечного Эфеса, - вам плевать.
   - Ваше величество, я счастлива разделить с вами праздник.
   Они отступили в сторону, а владыка уже поздравлял Шейландов со свадьбой. Его голос звучал устало. А ведь это нелегкий труд, - внезапно смекнула Мира, - поприветствовать лично сотню человек, принять от каждого порцию лести, раздать всем по глотку благосклонности.
   Вот и граф Шейланд с Северной принцессой оказались в стороне. Очередь подходила к концу, последней шла Валери Грейсенд из Южного Пути. Она не принадлежала к семье землеправителя, однако очень уж хотела попасть на глаза владыке и перемолвиться с ним словечком. Ее большие глаза из печальных стали востороженно мечтательными. Она сделала реверанс, еще и склонилась вперед всем телом, подставляя весьма заметное декольте под взгляд Адриана.
   - Леди Валери, мои приветствия вам, - сказал владыка, глядя выше ее головы.
   - Я не могу передать, как счастлива... - грудным голосом заворковала Валери и тут же была прервана шутом:
   - Ма-ма-маркиза Грейсенд! Грейсенды теперь - Великий Дом? Хо-хо, почитай их, владыка! Сегодня стала землеправителем, завтра будет Праматерью!
   Леди Валери метнула в шута взгляд, полный ненависти, но тот вскричал в ответ:
   - Ах-ха, пышечка сшила себе платье! Владыка, владыка, посмотри, какое чудесное! Что надо - все видно...
   Император хлопнул его по макушке, и шут умолк.
   - Простите его, леди Валери. Бедняга обделен умом.
   - Конечно, конечно, ваше величество! - громко зашептала девушка. - Я счастлива быть с вами, и ничто не омрачит этого чувства! Пусть же этот день принесет вам радость и беззаботное веселье! Отрешитесь ото всех государственных хлопот, что тяготят вас, и наслаждайтесь праздником, как и я! Умоляю вас! Вы сделаете меня счастливой, если позволите свету радости озарить ваше лицо!
   Владыка Адриан старался удержать благосклонную улыбку, но не вполне справлялся. Леди Аланис наблюдала сцену с явным удовольствием, Бекка Южанка хихикнула.
   - Леди Валери, благодарю вас за теплые слова, - прервал Адриан словоблудие маркизы. - Ступайте, предавайтесь развлечениям.
   Возможно, ударение на слове "ступайте" было слишком заметно. Валери отошла, растерянная, и печально воззрилась на императора.
   Происходящее начинало забавлять Миру. Она редко видела театральные представления, но любила их. А это действо было не хуже.
   - Постой-ка, давай еще немного поглядим, - задержала она Бекку.
   Герцог Айден Альмера подступил ближе к владыке и приглушенно заговорил, Мира услышала лишь слова "бедная девушка". Император нахмурился. Кажется, герцог настойчиво советовал ему что-то. С другого бока, опасливо обойдя Менсона, к трону подобрался лорд Лабелин. Его слова Мира расслышала лучше:
   - Ваше величество, шут совсем распоясался! Нельзя позволять ему подобное, он унижает...
   Герцог Альмера прошил Лабелина холодным взглядом, призывая не лезть в разговор. Тот, однако, не умолкал. Сдобная леди Валери стояла в десятке шагов от трона, глядя на владыку печально и сочувственно. Она всем видом выражала понимание, как тяжело ему приходится, а также готовность утешить любыми дозволенными способами.
   Такая вот была мизансцена: два лорда-землеправителя наперебой шептали в уши владыке, претендентка в невесты оглаживала его томным взглядом, еще с две дюжины гостей крутились около, надеясь на долю государева внимания. И тут рука императора легла на Вечный Эфес. Тот самый, что покидает ножны лишь в исключительные дни: при коронации, начале войны и суде над первородным. Выдвижение клинка из ножен даже на пару дюймов означает, согласно традиции, огромную важность сказанных слов. Пальцы Адриана сжались на рукояти. Оба лорда не видели этого - они пытались испепелить друг друга взглядами. Видела лишь Валери - напряглась и замерла, едва владыка коснулся Эфеса.
   Император смотрел в сторону, мимо девушки... и вдруг, со скучающим видом, выдвинул клинок на треть! И тут же сунул обратно в ножны. Прозрачный кинжал сверкнул - и сразу скрылся. Клац-клац.
   Валери ахнула, с нею и несколько человек из толпы. Герцоги умолкли, поняв, что пропустили нечто. Люди, видевшие кинжал, силились угадать: что же было сказано, что означал обнаженный Эфес? Осязаемое напряжение повисло над залом.
   А Мира с неожиданной ясностью поняла, что это было. Шутка - вот что. Напыщенная, угодливая, льстивая толпа, ловящая каждый жест владыки - разве это не забавно? Он сделал крохотное движение - просто ради шутки. Туда-сюда. Клац-клац. И все оцепенели, будто узрели второе Сошествие Праматерей!
   Тогда Мира... наверное, пять бокалов - это было чересчур... словом, она расхохоталась. Во все горло - громко, звонко, заливисто. Зал провалился в тишину, гости уставились на смеющуюся девушку.
   Бекка сжала ее локоть:
   - Глория... Глория!
   Мира, наконец, утихла и лишь теперь заметила устремленные на нее взгляды. Сотня пар ошарашенных, осуждающих глаз... и одна пара - веселых, искристых. Император Адриан едва заметно улыбнулся Мире - единственной, кто понял его шутку.
   - Верно, леди Глория, - сказал он во всеуслышание, - сколько можно церемоний? Приступим же к веселью! Я объявляю праздник Изобильного Лета открытым! Ваше преподобие, начинайте благодарственную молитву.
   - Что это было? - спросила Бекка, пока архиепископ Галлард Альмера выходил на открытое место перед троном и прочищал горло.
   - Я потом расскажу, ладно?
   - Ты посмеялась над императором, или это только так выглядело?
   - Не над, а с ним вместе. Позже объясню, хорошо?..
   Священник произнес пространное вступительное слово. Смысл сводился к тому, что пришло тысяча семьсот семьдесят четвертое лето от Сошествия Праматерей, и стараниями милостивых богов оно будет не хуже, чем все предыдущие лета, а, следует надеяться, даже лучше. Затем он завел речитативом "Укрепимся трудом и борьбою" - главную молитву Праотеческой ветви. Суровая и длинная, она никак не вязалась с блестящим духом праздника. Гости старались скрыть скуку, а кое-кто и не старался. Айден Альмера кривился от косноязычия брата. Леди Аланис обменивалась ироничными гримасками с леди Ионой; было заметно, что они симпатизируют друг другу. Алексис Серебряный Лис и граф Рантигар терпеливо ждали окончания молитвы, чтобы продолжить прерванный разговор. Шут Менсон ковырялся в носу, герцог Лабелин смотрел на него и чуть ли не дрожал от омерзения, но отвернуться почему-то не мог.
   Мира старалась не усугублять свою выходку и не глядеть на императора. Намеренно отвела взгляд, скользнула по толпе и встретилась глазами с леди Сибил. Графиня была полна ярости, немало нашлось и других гостей, кто все еще осуждающе смотрел на Миру. Девушку это неожиданно позабавило. Если рассмеюсь снова, меня приговорят к сожжению на костре, - пригрозила она себе и развеселилась еще больше. Нет уж, пусть лучше отрубят голову - тогда проверим, может ли отсеченная голова смеяться. Палач поднимет ее за волосы, а голова Минервы-Глории раскроет рот и нагло расхохочется. Тут же раздастся укоризненный хор зрителей во главе с графиней Сибил: "Фу, как неприлично! Леди не подобает вести себя так на собственной казни! За это мы похороним тебя вместе с шутом Менсоном, и ты будешь обречена до скончания времен смотреть, как его призрак ковыряется в носу!"
   Бекка ущипнула Миру:
   - Не знаю, где ты летаешь, дорогая, но сейчас самое время вернуться. Молитва кончается.
   Мира опомнилась как раз во время, чтобы вместе со всеми произнести: "Укрепимся же трудами и борьбою", - и изобразить пальцами в воздухе священную спираль.
   Музыканты, расположившиеся на балюстраде, грянули увертюру. Мелодия звучала торжественно и нетерпеливо - казалось, оркестр утомился от долгого безделья. Освещение переменилось: часть ламп погасла, затенив края зала и оставив на свету середину. Гости сместились ближе к стенам, обнажив мозаичный паркетный пол.
   Начинался бал.
  
   По традиции, первый танец принадлежал императору. Музыка на время притихла, остался лишь вкрадчивый голос клавесина. Владыка Адриан поднялся на ноги и двинулся вдоль зала. Кому из девушек достанется честь королевского танца? Вряд ли, это будет Валери. Хорошо бы, чтобы Бекка... но, скорее всего, красавица Аланис. Юная герцогиня почти не сомневалась в этом: с огоньком в глазах ожидала, пока император подойдет к ней. Однако он прошествовал мимо и направился в сторону Бекки с Мирой. Значит, он выбрал южанку - прекрасно! Мира улыбнулась от радости. Именно Бекка заслуживает этого - очаровательная, веселая, умная, преданная Бекка. Кто же еще?
   Мира не сразу осознала происходящее. Она увидела императора, стоящего перед нею и подающего руку. Голубой алмаз пылал на зубце короны, чернели глаза. Мира двинулась в сторону - очевидно, она просто преграждает путь, владыке нужен кто-то за ее спиною.
   - Леди Глория, - произнес правитель Империи, - подарите мне первый танец.
   Я?.. Я?! Почему?!
   Она даже приоткрыла рот, на самом кончике языка поймала это "почему?"
   - Ваше величество...
   Негнущимися ногами Мира сделала шаг вперед и положила ладонь поверх его руки. Они вышли на середину зала - в слепящее сияние люстр, под перекрестье взглядов. Я не смогу. Все смотрят. Я споткнусь и упаду. Почему я?!
   Запели скрипки, музыка взвилась к потолку. Адриан подхватил Миру, и все поплыло, завертелось, растаяло. Пропали люди - от них остался лишь пестрый туман. Был всемогущий мужчина. Так ужасающе близко - она чувствовала его дыхание, глядела мимо его плеча, чтобы случайно не встретиться глазами. Он кружил ее, почти нес на руках. Мира не смогла бы ни споткнуться, ни ошибиться в движении. Она парила в вихре, пол исчез из-под ног. Скрипки надсаживались и опадали, с пьяным азартом вступались свирели.
   - Миледи, - мурлыкнул Адриан, - ведь вы сохраните в секрете мою маленькую шалость?
   Неужели я смогу сейчас говорить?! Однако ее язык бойко пропел:
   - Боитесь, что это войдет в традицию?
   - Конечно! Представьте - император при любом случае хватается за Эфес...
   - И все девицы хохочут, как по команде.
   - Будет чудовищно, да?
   - Непереносимо, как формальные приветствия.
   Она рискнула посмотреть ему в лицо. Глаза Адриана смеялись. Музыка плясала, взметалась волной.
   - Ваша матушка лишена иронии. Вы совсем на нее не похожи.
   Мысли плавились и перемешивались. Я - Минерва из Стагфорта. Я лгала вам, а вы меня оскорбили. Вы надменны и самодовольны. Вас хотят убить. У вас очень сильные руки.
   - Ирония - не от матушки. Я подсмотрела у кого-то, мне понравилось, взяла себе.
   Зал плывет мимо, текут лица, одежды. Люстры то разгораются, то меркнут - или это музыка вспыхивает и гаснет? У Адриана горячая ладонь, крепкие пальцы. Он улыбается - янмэйские ямочки на щеках.
   - Вы красивы, миледи.
   Когда-то она знала правильный ответ...
   - Я всего лишь хорошо упакована.
   - Вы красивы, когда вам весело.
   - Я северянка, ваше величество. Мне не бывает весело.
   Она сбилась с такта, Адриан пропустил полшага и подстроился под нее. Вихрь закружил Миру с новой силой. Скрипки, свирели, мужские руки, золото, искры... Замершее в бешеной пляске время.
   И вдруг все стало стихать. Мира пропустила момент, когда музыка пошла на убыль, обратилась ласковым послесловием. Движения остыли, сделались медленней, замерли... И вот она стояла, прерывисто дыша, глядя мужчине в глаза.
   - Благодарю за танец, миледи. Я рад, что вы здесь.
   Царила тишина, и Мира знала единственно правильный ответ: "Благодарю, ваше величество, это честь для меня". Она прошептала:
   - Будьте осторожны, ваше величество.
   Он усмехнулся - на этот раз невесело.
   - Я - император, миледи.
   Мира прочла недосказанное: "Я не бываю неосторожен".
   Затем он оставил ее.
  
   А позже Ребекка Элеонора из Литленда держала Миру за плечи и восклицала:
   - Вы были прекрасны! Ты себе не представляешь. Великолепный танец!
   Она вяло отнекивалась:
   - Я сбилась... Неуклюжая корова.
   - Тогда ты - лучшая из коров, сотворенных богами!
   Леди Сибил оказалась рядом. Она собиралась что-то сказать, но все не находила слов. Мира моргала, пытаясь привыкнуть к перемене: в зале сделалось как-то тускло.
   Затем вновь зазвучала музыка, кавалеры устремились за добычей. К Бекке подскочил молодой южный лорд, графиню Сибил пригласил Кларенс. Леди Аланис вышла на танец с отцом, леди Иона - с мужем. Возникали новые и новые пары, скоро зал ожил, запестрел движением. К Мире кавалеры подходили один за другим: оба императорских полководца, надеждинский дворянин, лорд из Дарквотера... Она хотела остаться у стены и перевести дух, но вскоре просто устала говорить: "Простите, милорд". Она сдалась западному графу с усиками - его как-то звали... Граф уверенно вел ее и осыпал комплиментами, она отвечала: "Благодарю, вы так добры". Музыка отчего-то была теперь много тише и медленней.
   Владыка пропустил второй танец, а на третий пригласил Аланис Альмера. Дерзкая дворянка выждала паузу, прежде чем согласиться и подать ему руку. Леди Сибил танцевала теперь с герцогом Айденом. Северная Принцесса сбежала от мужа и кружилась с нарядным гвардейским капитаном, а граф Шейланд тоскливо глядел ей вслед.
   Бекка и Мира не могли пожаловаться на нехватку внимания. Мужчины окружали их, едва только девушки оказывались у стены. Бекка танцевала с тою же грацией, с какой держалась в седле. Не диво, что находилось столько желающих составить ей пару. Впрочем, всем пришлось посторониться, когда южанку пригласил сам император. Он галантно отдал ей два танца и сгладил нарочитость того момента, когда предпочел Бекке новоявленную северянку.
   О себе Мира никогда не сказала бы, что любит плясать. Собираясь на бал, она рассчитывала отделаться несколькими танцами. Но теперь ее приглашали снова и снова - и она соглашалась. Вино, азарт, шальное веселье владели ею. Было чертовски приятно находиться в центре внимания, получать комплименты, восторги, завистливые взгляды, снова и снова нырять в пестрый вихрь музыки. Она едва переводила дух, как уже кружилась вновь. Было жарко, она ощущала капельки пота на спине, знала, что щеки пылают... Щеки с янмэйскими ямочками, как у него... Адриан больше не приглашал ее. Мира, конечно, и не ждала этого. Ее партнеры сменялись, будто в калейдоскопе, она даже не давала себе труда запоминать имена. Лорды, офицеры, столичные щеголи, светские львы... Комплименты, шутки, нарочитая похвальба, попытки флирта - потом партнер сменялся, и все начиналось сызнова. Как музыка - она шла кругами, взметаясь и опадая, и вновь набирая силу...
   Первое отделение бала завершали "цепочки" - озорной танец сродни хороводу. Под ним лежал какой-то религиозный смысл - "цепочки" означали, кажется, духовное единение Праотцов с Праматерями... или что-то еще в этом роде, Мира не помнила точно. На деле это была веселая пляска, увлекшая всех, кто был в зале, невзирая на возраст и титулы. Две сотни дам образовали цепочку у одной стены, две сотни мужчин - у противоположной. Под улюлюканье свирелей цепочки двинулись навстречу друг другу, приплясывая и прихлопывая. Вот они встретились, каждый мужчина подхватил даму под руку, дважды покружился с нею и отпустил. Цепочки прошли друг сквозь друга и откатились обратно к стенам. Тут начиналась забавная неразбериха: нужно было дважды поменяться местами с соседкой слева, вновь образовать цепочку и, в нужный такт мелодии, снова двинуться навстречу мужчинам. Цепочки сходились, кружились, расходились, смешивались в пестрой кутерьме, кое-как выстраивались и вновь сходились. Это было до того заразительно весело, что вскоре к танцу присоединились и пожилая чета из Дарквотера, и напыщенный полководец Короны, и полный Лабелин, и стеснительный Итан, и даже шут! Менсон бешено размахивал руками и тряс головой, бубенцы на колпаке неистово звенели. Встретившись с дамой, шут подхватывал ее на руки, кружил, подбрасывал в воздух и лишь затем отпускал. Несчастная Валери визжала, попав ему в лапы; близняшки-инфанты из Шиммери, наоборот, хохотали от восторга и норовили после перетасовки опять оказаться напротив шута.
   Мира смеялась и плясала. Люди перемешивались вокруг нее - будто калейдоскоп лиц и платьев. Вот она между Беккой и уродливой дамой в зеленом, а навстречу скачет седой барон, при каждом шаге шумно вздыхающий: Уф! Уф! Уф! Перетасовка - и Миру кружит огненно-рыжий молодчик с веснушками. Хлоп-хлоп! Перетасовка! Рядом оказывается сам Адриан, но Мира разминается с ним и хватает под руку Виттора Шейланда. Он слегка медлителен, и Мира сама раскручивает его - давай же, быстрее, пусть голова закружится! Хлоп, хлоп, хлоп! Стена, неразбериха - и вот она между Ионой и Аланис. Иона смеется, на бледной коже сияет румянец; Аланис встряхивает платиновой гривой. Хлоп - она между близняшек, а навстречу - виконт, капитан и шут. Близняшки кричат: "Я! Я! Я к нему!", пытаются подвинуть всю цепочку, лишь бы встретиться с Менсоном... и в итоге шут достается Мире. Ноги отрываются от пола, она взлетает - уууууух! Бывший заговорщик опускает ее, хрипло орет в такт музыке: "Ла-ла-ла! Тра-ла-ла-ла!" Хлоп - и рядом леди Сибил... Хлоп - навстречу военачальник Алексис... Хлоп - молодой священник, хлоп - лорденыш во фраке, хлоп...
  
   Но вот "цепочки" окончились, наступил перерыв между танцевальными отделениями. Музыка сделалась тише и медленней, разгоряченные люди переводили дыхание. Большинство гостей потянулись в банкетные залы. Мира не чувствовала голода. Чего действительно хотелось, так это кофе. И еще - дышать.
   Вдоль правого крыла дворца шла анфилада комнат, предназначенных для отдыха. Они были почти безлюдны, а окна распахивались в летний вечер, впуская внутрь свежесть и аромат вишневого цвета. Мира пошла вдоль анфилады, наслаждаясь запахом. Голова кружилась, в ушах шумела недавняя музыка. Несколько минут тишины и покоя - именно то, что было сейчас нужно.
   - Леди Г... лория... - раздался знакомый голос.
   - Итан! Я рада вас видеть!
   - Вы п...позволите?.. - секретарь смущенно опустил глаза.
   - Составить мне компанию? Конечно. Я ищу кофе... Помогите мне напасть на его след.
   - Это т...там, в чайной.
   Итан указал в дальний конец анфилады, они неспешно двинулись вдоль череды распахнутых окон.
   - По нраву ли вам бал, миледи?
   - Бал прекрасен! До этого дня я не знала, что люблю танцы! Так жаль, что вы все пропустили.
   - Я не п...пропустил. Моя служба длится во время формальных приветствий. Затем владыка отпустил меня.
   - Тогда где же вы были? - удивилась Мира. - Вы обещали пригласить меня на танец!
   - Я... - Итан округлил глаза с удивлением и даже испугом. - Как я мог?.. Вы - первая дама бала...
   Она усмехнулась.
   - Какая нелепица! Забудьте об этом и пригласите меня.
   - Конечно, миледи.
   Они миновали музыкальный салон. Тощая девица терзала арфу, несколько молодых сударей и богатый старик слушали струнный плач. Прошли комнату игр. Гвардейский капитан и лорд из Надежды сражались в стратемы, полдюжины мужчин окружили стол, азартно обсуждая каждый ход. Мира завистливо вздохнула, проходя мимо. Она скучала по игре.
   В курительной ошивались щеголи-студенты. Пара-тройка из них ринулись навстречу Мире, но она тут же взяла Итана под руку и скорчила самую надменную гримасу, на какую была способна. Хлыщи отстали.
   Из следующей комнаты доносилось заманчивое журчание воды и пение птиц. Девушка поспешила туда и увидела водопад, сбегающий с каменной горки в бассейн в полу. Кроны деревьев скрещивались над бассейном, пичуги голосили, облюбовав верхние ветви. Деревья были мраморными, птицы - механическими.
   - Мой месяц в Фаунтерре, дорогой Итан, сплошь состоял из нелепиц, - сказала Мира, заглядывая в клюв серебряному соловью. Челюсть птицы монотонно ходила вверх-вниз, никак не согласуясь с мелодией. - Все, что происходит со мною, - либо недоразумение, либо абсурд. Скажите, что во мне не так?
   - Не так?.. В вас все ч...чудесно, миледи! Вы п...прекрасны. Вы... - Итан замялся, подбирая слово. - Вы живая.
   Мира нервно рассмеялась. Я - живая? Половина меня умерла в Предлесье, а вторую половину перекрасили, переодели, завернули в чужую обертку и назвали чужим именем.
   - Итан, ваши слова - очередной абсурд.
   - Если не мне, то поверьте владыке. Он в...выбрал вас на первый танец, а он не ошибается в людях.
   - Это случайность, Итан.
   - В...вы в императорском дворце, миледи. З...здесь никто ничего не делает случайно.
   Он умолк, услышав шаги. В комнату вошла компания сияющих молодых лордов, во главе их была леди Аланис Альмера. Красавица улыбнулась краем рта, заметив Миру. Неторопливо обошла водопад, небрежно погладила механического соловья, провела кончиком пальца по мраморной ветке. Каждый шаг казался выверенным и отточенным - словно Аланис исполняла фигуру очень медленного, вкрадчивого танца. Любое ее движение, похоже, служило лишь одной цели: подчеркнуть красоту девушки. Излом запястья, скольжение длинных тонких пальцев по мрамору, грациозная пластика шагов... Ее обувь из серебряных нитей была едва заметна на ногах, казалось, леди Аланис ступает босиком на цыпочках. В правой руке она держала кофейную чашечку. Полупрозрачный фарфор выглядел грубым на фоне ее пальцев.
   - Леди Глория, я искала вас, - промурлыкала молодая герцогиня, лукаво склонив голову. - Так хотела поздравить с вашим крохотным триумфом, но - о жалость! - он оказался уже в прошлом.
   - Миледи, - учтиво поклонился Итан, леди Аланис не глянула в его сторону.
   - Еще недавно вы танцевали с императором... как вот уже секретничаете в уголочке с безродным секретарем.
   Щеголи из свиты хохотнули, губы Аланис тронула ехидная улыбка.
   - Я полна сочувствия к вам, бедная леди Глория. Надеюсь, вы успели насладиться недолгой славой?
   Она смотрела Мире в глаза. Очевидно, злость или обида на лице жертвы позабавили бы герцогиню. Однако Мира сегодня слишком устала от эмоций, чтобы ощутить еще одну.
   - Впрочем, дорогая Глория, ведь вы не нуждаетесь в моих утешениях. Я заметила, вы успели обзавестись подругой. Милая низкорослая южаночка... она так прелестно улыбается, когда думает, что сказала нечто забавное. И почти не пахнет своими любимыми лошадьми.
   Итан шумно откашлялся, пытаясь прервать насмешки, но леди Аланис вновь не удостоила его внимания.
   - Кстати, о забавном. Что вас тогда так рассмешило? Уж не колпак ли нашего шута? У вас, бесспорно, тонкое чувство юмора.
   Один из лордов снова хохотнул. Мира сказала:
   - Леди Аланис, позвольте задать вопрос. Ваш ответ доставит мне много радости.
   - О, я всегда к вашим услугам, дорогая!
   - Не скажете ли, где вы взяли кофе?
   Леди Аланис опешила. Заморгала, растерянно глядя на чашечку в своей руке.
   - Вы говорите с герцогиней, а не горничной! - грубовато заявил кто-то из свиты, и Мира с большим удовольствием проигнорировала его.
   - Вон туда, - махнула рукой Аланис. Ей почти удалось скрыть злость. - Возможно, кофе избавит вас от хмеля.
   - О, вы так добры, дорогая! Идемте же, Итан.
   Обходя Аланис, Мира тронула ее плечо кончиками пальцев. Герцогиня проводила северянку яростным взглядом.
  
   Кофе оказался ароматней и слаще чем тот, какой варили на Севере. Мира держала чашечку у губ, пахучий дымок поднимался вдоль лица. Она блаженствовала. Неловко устроившись около нее на краю диванчика, Итан говорил:
   - Л...леди Аланис слишком много себе позволяет. Она ведет себя так, будто корона императрицы уже на ее голове.
   - А это действительно решенное дело?
   - Н...надеюсь, что нет, миледи. Если леди Аланис сделается владычицей, основным долгом придворных будет глядеть на нее с восхищением и извергать фонтаны лести по первому щелчку ее агатовских пальцев. Улаживать государственные дела мы б...будем в оставшееся время - например, пока владычица спит.
   - Почему император не отделается от нее? В конце концов, Агата - не Янмэй, это лишь четвертый род. И Альмерам служит огромное войско - насколько я знаю, это нарушение брачных традиций Династии.
   - Все верно, миледи. Но герцог Альмера - первый советник и сильный союзник императора. А владыке сейчас до крайности нужны союзники.
   - Почему же?
   - Император намечает большие реформы, вся жизнь Империи должна перемениться. Вы ведь слышали о всеобщем налоге с доходов, о рельсовых стройках?
   Мира кивнула.
   - П...перемены никому не по душе, миледи, даже если это перемены к лучшему. А герцог Альмера, со всем своим богатством и войском, поддерживает реформы. И он - один из немногих. Император не может позволить себе разрыв с ним.
   - Никто не любит перемен... - задумчиво повторила Мира. - А кому из придворных перемены особенно не по нраву?
   Взгляд Итана стал внимательным и тревожным.
   - М...миледи, вы так и не отказались от прежних мыслей? Все еще считаете, что кто-то собирается убить владыку Адриана?
   - Скажу так... - Мира лизнула ароматную жидкость, посмаковала на языке. - Кое в чем вы были правы, а я ошибалась. Владыка Адриан - хороший...
   "хороший человек" - вышло бы наивно и глупо, хотя именно эти слова просились на уста.
   - ...хороший правитель. Внимательный, умный, справедливый. Едва ли кто-то сравнится с ним.
   - Вот видите, м...миледи!
   - Он - хороший правитель. Поэтому будет тем более жалко, если его убьют.
   Итан не успел ответить. В чайную вбежала Бекка Южанка и всплеснула руками, увидав подругу:
   - Так вот ты где! Глория, идем скорее в музыкальный салон - начинается чудесное представление. Сударь, приглашаю и вас! Это просто нельзя пропустить!
   - Я теряюсь в догадках...
   - Идем же! - Бекка подхватила ее под руку и увлекла за собой. - Валери Грейсенд будет петь!
   - Она хорошо поет? - Мира попыталась вспомнить голос Валери. Кажется, он звучал неплохо: глубокий, грудной.
   - Ооо! - только и ответила Бекка.
   Салон был полон людей. Окруженный группой придворных, восседал в кресле владыка Адриан. Мира поклонилась ему, он ответил легкой улыбкой, и девушке отчего-то стало теплее. Здесь находилась и леди Аланис со своею угодливой свитой. К счастью, она была занята перешептыванием с Северной Принцессой. Граф Виттор Шейланд молча стоял позади жены и ласкал ее взглядом.
   Валери Грейсенд занимала табурет перед клавесином. Она окончила фразу, прерванную появлением Миры:
   - ...сочинила сама, прислушавшись к голосу вдохновения, посланного богами. Я посвящаю ее лучшему, сильнейшему, благороднейшему мужчине на свете. Да будет путь его озарен светом Звезды и Солнца!
   Она пробежала пальцами по клавишам, клавесин исторг дрожащий меланхоличный звук. Голоса утихли. Валери проиграла вступление и, томно откинув голову, запела:
   - Там, где встречается берег с бурной морской волной,
   Я проводила юность наедине с мечтой.
   Глядя, как бьются стихии в свете закатного дня,
   Молила святую Софию благословить меня.
   Нет ничего сильнее
   Искренней детской мольбы -
   Вмиг воплотилась в виденье
   Книга моей судьбы...
   Валери Грейсенд вкладывала в песню душу, пожалуй, с тем же напористым усилием, с каким кузнец лупит молотом раскаленное железо. На каждое второе слово падало истовое придыхание. Ударные рифмы были полны не то мучения, не то страсти. Мира начинала понимать, отчего пение Валери пользуется таким успехом.
   ...Бережно сохраняю писанную судьбой
   Книгу о нашей встрече и о любви святой.
   Тихим пером незримым, легкой изящной рукой
   Вписано: "Будешь любимой, преданной станешь женой"...
   Слова "судьба", "любовь", "жена" доводили певицу до подлинного экстаза. Ее глаза закатывались, грудь бурно вздымалась.
   - Для нее брачная ночь уже наступила, - прокомментировала леди Аланис, и Мира не сдержала улыбку.
   - Я буду ждать, сколько надо! И мне не нужен другой! - надсадно стонала Валери, выжимая из клавесина все соки.
   Песня была полна остроумных рифм, вроде "одной" - "с тобой", искусных метафор: "ты - мой лучик во тьме", метких сравнений: "расцветает, как цветок", тонких намеков: "я воспарю, словно птица, лишь бы парить с тобой". Кроме того, Валери обожала слог "ой" - им заканчивалась половина строк. Слушатели веселились от души. Северная Принцесса едва сдерживала смех, граф Шейланд улыбался во все тридцать два, Бекка зажимала губы ладонью, чтобы не прыснуть от хохота. Мира теребила локоть подруги на самых забавных моментах, даже губы смурного Итана играли улыбкой. Валери не замечала ничего вокруг себя - видимо, она с головой (и со вздымающейся грудью) унеслась в мир мечтаний.
   - Знаю: меня ты узреешь с царственной высоты,
   Сердцем воспримешь ценность истинной красоты,
   Той, что таится в союзе верности и чистоты,
   Робости, скромности, нежности, ласки и доброты.
   На "истинной красоте" леди Аланис забыла о величавой маске и прыснула, как девчонка. Император не сдержал усмешку на долгом перечне достоинств, что приписала себе певица. Валери раскачивалась из стороны в сторону, не в силах сдерживать бурю чувств.
   - Мы прочитаем вместе каждую из страниц:
   Видишь, вот пара влюбленных в виде прекрасных птиц,
   Видишь, вот тут я сгораю в нежных твоих руках,
   Здесь от беды спасаю, и мне не ведом страх,
   Вот наш сыночек играет, вот сделал первый шаг,
   Вот, как цветок расцветает, дочка на наших глазах.
   В "сыночка" и "дочку" певица вложила целый океан печальной нежности. Северная Принцесса притворилась, будто смахнула с лица слезы умиления. Увидев это, Аланис хохотнула, а с нею и Мира, и Бекка, и полдюжины лордов императорской свиты.
   - Только сила искусства может объединить мир, - шепнула Мире южанка.
   Верно: слушатели были восхитительно едины в своем веселье.
   - Пусть она поет перед враждующими армиями, - ответила Мира. - Полководцы обнимутся и заключат мир.
   Бекка зажала рот рукой, а леди Аланис подарила Мире благосклонную улыбку.
   Лишь один человек в салоне не разделял общих чувств - Серебряный Лис. Он слушал, полуприкрыв глаза, и, похоже, действительно восторгался глубиною чувства певицы. Покачивал головой, мечтательно хмурил брови, и, конечно, сам становился предметом насмешек. Леди Аланис не постеснялась угадать его мысли:
   - Ах, вот бы так пели обо мне! Ах, меня бы так любили!..
   Всякому удовольствию рано или поздно приходит конец.
   - ...Книгу любви безбрежной вместе прочтем с тобой! - завершила песню Валери Грейсенд, протянув грассирующее "оооо-ооооу-оой!"
   Слушатели разразились аплодисментами. Один из молодых щеголей попробовал свиснуть, но получил от приятеля немилосердный тычок под ребра и захлопал вместе со всеми.
   - Штука в том, - тихо пояснила Бекка, - чтобы Валери не догадывалась о своей бездарности. Она может оскорбиться и бросить пение, тогда мы все лишимся чудесного развлеченья!
   Молодая маркиза Грейсенд встала и раскланялась на четыре стороны. Владыка Адриан поднялся с кресла:
   - Я лишь выражу общее мнение, леди Валери, если скажу: вы привели нас всех в восторг.
   - Ах!.. - певица, зардевшись, прижала ладони к груди. - Петь для вас - это божественное удовольствие! Я бесконечно счастлива, ваше величество!
  
   ...Потом были новые танцы, фигуры, партнеры.
   Молодой дворянин из Надежды показался Мире очень милым, она пообещала себе запомнить его имя, но не сдержала обещания. Серебряный Лис был умелым танцором, но чего-то ему не хватало - возможно, озорства, свободы. Капитан Лазурной гвардии, напротив, был слишком силен и орудовал партнершей излишне смело.
   - Я в ваших руках будто кукла, - шепнула ему Мира. - И не ищите хвалебного подтекста - его здесь нет.
   Девушка не пропускала ни одного танца. Ноги ныли от усталости, щеки краснели, волосы то и дело выбивались из-под сеточки. Мира все собиралась постоять у стены и отдышаться, но музыка и радостный азарт вновь и вновь увлекали ее на середину зала. Иные кавалеры пробовали ухаживать за нею. Кто-то делал намеки, едва ли пристойные. Кто-то с двусмысленной улыбкой звал прогуляться в ночном саду. Мира отшивала их с надменным холодом на лице, а внутри все смеялось и пело.
   Прогулка в саду показалась ей неплохой идеей - конечно, не в обществе похотливого молодчика. Она поискала глазами Итана, Бекку, не нашла и отправилась одна. Сад истекал сладким запахом цветенья, журчали фонтаны, светила луна. Согласно книгам, именно такая обстановка считается романтической. Мира повстречала немало парочек: кто-то блуждал рука об руку, кто-то ворковал в укромных уголках, кто-то целовался под прикрытием кустов зеленого лабиринта. Услышав сдавленные звуки, северянка не удержалась и подглядела в просвет меж ветвей. Парень ласкал губами шею и плечи девицы, она постанывала и зарывалась ладонями в его черные кудри. Шуршали пышные юбки девушки - парень перебирал их, пытаясь добраться руками до бедер, и никак не справлялся, все сильнее нервничал от нетерпения. "Тебе было бы проще с Аланис в ее полуплатье", - усмехнулась про себя Мира. Вот парень развернул девицу спиною к себе и запустил руку глубоко за корсаж, а второй пробрался-таки под юбку. Девушка сладко охнула. Северянка покинула свой наблюдательный пункт прежде, чем увидела что-нибудь совсем уж. Часть ее настойчиво желала остаться и досмотреть сцену до конца.
   Позже она заметила Бекку. Подруга сидела на краю пруда, болтая в воде босыми стопами, с нею был на диво молодой паренек. Он весьма осторожно трогал Бекку за спину и громким шепотом говорил что-то - не исключено, что читал стихи. Мира не стала нарушать их идиллию.
   А потом ей повстречалась леди Сибил. На одной из освещенных аллей графиня заметила ее издали и позвала.
   - Что с тобой, дитя мое? Ты весь вечер сама не своя! То жмешься к стенам, то пляшешь, как сумасшедшая.
   - Миледи, это же мой первый большой бал... Разве и вы когда-то не были такою же?
   - О, да... - взгляд графини мечтательно затуманился. - Верно, когда-то и я была такою, как ты...
   Полезные слова, - отметила Мира.
   - Знаешь, - сказала леди Сибил, вернувшись из глубин воспоминаний, - был миг, когда я хотела тебя задушить.
   - Да, миледи. Я догадываюсь, о чем вы говорите.
   - А потом я вдруг поняла, что мне есть чему у тебя поучиться. Скажи-ка, умница моя, в какой момент нужно засмеяться, чтобы император отдал тебе первый танец?
   - Это просто, миледи. В момент, когда он пошутил.
   - Что-то я не слышала никаких шуток...
   - Вы далеко стояли, миледи, а я - ближе. Владыка сказал... он сказал... - придумай шутку, Минерва, ну же! - Он сказал: берите пример с шута и веселитесь. Если все будут слишком серьезными, то получатся не танцы, а маневры.
   - Вот уж действительно, особое чувство юмора... Я не поняла бы, что это была шутка.
   - Я тоже не сразу поняла, миледи.
   Леди Сибил поправила ей волосы, одернула платье.
   - Ты выглядишь устало, моя милая. Похоже, тебе пора отправиться домой.
   - Нет, миледи, я полна сил!
   - Я была такою, как ты, и знаю, каково оно. Сначала кажется, что сможешь плясать еще хоть две ночи к ряду, а потом засыпаешь прямо в карете. К тому же, владыка уже простился и покинул бал, приличия не будут нарушены, если ты уедешь.
   - Адриан уже ушел?..
   - Конечно, дитя мое. У государя всегда множество дел, он не может позволить себе веселиться без конца. Уверена, сейчас он не спит, а разбирает какие-нибудь письма и донесения.
   - Что ж...
   - Да-да, попрощайся с кем пожелаешь, и я вызову тебе экипаж. Сама же пока останусь, вернусь позже.
   По какой-то причине Мире вспомнилась парочка любовников за кустами.
   - Да, миледи.
   Она разыскала Бекку. Юный ухажер еще не приступил к действиям более решительным, чем чтение стихов. Мира подлетела к подруге, поцеловала в обе щеки и макушку, строго пригрозила юноше:
   - Не смейте позволять себе пошлости! Леди Ребекка терпеть этого не может. Только попробуйте - и познаете всю силу ее гнева.
   Юноша проглотил язык от смущения, Бекка шикнула на подругу:
   - Ах ты!..
   Мира, смеясь, убежала.
  
   Было далеко за полночь, когда экипаж пересек Дворцовый мост. Пережитые чувства, яркие картины, лица, знакомства - все вспыхивало перед глазами, стоило Мире сомкнуть веки. Она не могла поверить, что уснет этой ночью. Но усталость взяла свое, девушка задремала, не заметив, как воспоминания сменились снами. Раздался щелчок, прозвучал смущенный голос Вандена:
   - Миледи, простите...
   - Что?.. Утро?..
   - Нет, миледи. Мы приехали.
   Она спала в карете.
  
  
   Монета
  
   Конец мая - начало июня 1774 года от Сошествия Праматерей
   Герцогство Южный Путь
  
  
   - Прошлым летом в Алеридане я видел рыцарский турнир, - сказал Хармон Джоакину невзначай, от скуки, когда они объезжали большой мраморный карьер в холмистой части Южного Пути. - Хочешь, расскажу?
   Еще бы Джоакин не хотел! Впрочем, Хармон рассказал бы все равно, а коли охранник не хочет - так пусть не слушает.
   Турнир был устроен с подлинным размахом, как и все затеи герцога Альмерского. О предстоящем действе оповещено было еще зимой, в качестве приза чемпиону назначена громадная сумма в шесть тысяч эфесов, а второму месту, как и победителям среди арбалетчиков и конных лучников - по три тысячи. Ристалищем служила арена Дэймона Великого - одна из крупнейших в Империи. На трибуны легко могло вместиться все население небольшого города, такого, как Смолден, и все равно в дни турнира они были забиты до отказу. Бои шли по северным правилам: если после трех сломанных копий оба противника оставались в седле, то они обязаны были спешиться и продолжить поединок на мечах. Многие зрители - Хармон был в их числе - предпочитали пешие поединки традиционной рыцарской сшибке. Исход конной атаки решался в единственный миг - когда копье бойца разбивалось в щепки о щит или латы противника. Этот миг был до предела драматичен, но столь же краток. Мечевой же поединок длился порою до пяти минут и в полной мере показывал мастерство бойцов, а зрителям давал возможность всласть попереживать.
   В первый день на ристалище вышли менее знатные воины - небогатые и молодые рыцари. Они не баловали красотой доспехов и яркостью попон, однако толпа приветствовала их с восторженным азартом. Лорды рождены для воинских успехов, и их победы воспринимались как должное. Куда больше восторга вызывала у людей доблесть и отвага, проявленные небогатыми воинами. Любимцами публики в этот день стали двое. Одним был сир Карл Красавчик из гвардии герцога Альмера. Он дрался с дерзким задором, на грани безрассудства. Пускаясь в атаку, держал копье поднятым к небу и опускал его, когда конь уже несся во весь опор, перед самым столкновением. Это давало некоторую выгоду - противник не мог предугадать, куда придется удар. Но и риск был велик: при такой тактике легко промахнуться. Однако сир Карл с неизменной точностью нацеливал копье то в плечо, то в шлем, то в грудь противнику. Он спешил четверых рыцарей с первого же удара и лишь раз довел дело до мечей. После каждой победы сир Карл проезжал круг по арене, приветствуя публику. Он снимал шлем, и густые рыжие волосы ниспадали на плечи к зависти и восторгу зрительниц.
   Другим героем стал сир Лорен из Надежды. Плечистый воин среднего роста в сером плаще и промасленной кольчуге, с бурым щитом в руке, он не выглядел приметной фигурой. Но когда сир Лорен вступал в поединок, казалось, будто он выточен из гранитной глыбы. Ни один удар вражеского копья не заставил его даже пошатнуться в седле. В мечевых поединках сир Лорен действовал с неторопливым, уверенным напором. Не прибегал к финтам, ложным выпадам и обходам, а методично теснил противника, вынуждал пятиться, наконец, сбивал с ног и приставлял клинок к смотровой щели шлема, обозначив этим свою победу. Сир Лорен и гвардеец Карл стали победителями первого дня.
  
   Тут Хармон поглядел, слушает ли его Джоакин. Тот слушал, да так увлеченно, что чуть не выронил вожжи. Пришлось напомнить: ты, мол, приятель, слушать слушай, а о деле не забывай. Снайп отпросился подремать в задней телеге, фургоном правишь ты - вот и старайся. Джоакин подстегнул лошадей, а Хармон продолжил рассказ.
  
   Во второй день на арену выехали первородные - это было зрелище! Могучие боевые кони красовались под цветастыми попонами, блистали тяжелые латные доспехи, золоченные шлемы рыцарей изображали то оскаленную тигриную морду, то медведя или кабана, а то и орла, раскрывающего крылья. Предплечья бойцов украшали гравированные наручи со славными родовыми эмблемами, гербы пестрели и на щитах. Собрался цвет Поларийского воинства: из тринадцати Великих Домов одиннадцать прислали на турнир своих рыцарей, не было лишь Шиммерийцев и Ориджинов. Каждый воин выезжал на арену в сопровождении оруженосца, несшего знамя; трубили фанфары, герольды дважды провозглашали имя и титул рыцаря; публика громко обсуждала бойцов, выкрикивала приветствия. Особенно одобрительным шумом встречали обладателей самых ярких доспехов, а также чемпионов прошлых лет.
   В этот день победителем вышел сир Адамар рода Янмэй - кузен владыки Адриана. На его шлеме сверкали три золотых капли - символ Милосердной Праматери, а на щите перекрещивались императорские перо и меч. Сир Адамар казался самим воплощением рыцарства: высокий, статный, с горделиво приподнятым подбородком. Он бил копьем точно в центр вражеского щита - такое попадание считается наиболее почетным на турнире и наименее опасно для бойца. Ни здоровенный барон с Запада, ни опытный литлендский военачальник с седыми бакенбардами, ни капитан Лазурной гвардии - двукратный победитель былых турниров - не устояли перед сиром Адамаром.
   Не уступал ему в доблести Клыкастый Рыцарь - второй сын графа Нортвуда. Свое прозвище молодчик получил благодаря диковинному черному шлему в виде разинутой медвежьей пасти, из которой торчали четыре устрашающих серебряных зуба. Клыкастый Рыцарь, как и сир Адамар, разделался с пятью противниками и стал вторым победителем дня. Толпа предвкушала потрясающее зрелище на третий день, когда кузен владыки сойдется в бою с удалым нортвудцем.
   Однако этому поединку не суждено было случиться. В последний день турнира победителям из числа первородных надлежало сразиться с победителями из незнатных рыцарей, лишь затем состоялся бы финальный бой. Никто не сомневался, что лучше экипированные лорды на прекрасных конях легко разделаются с небогатыми соперниками. Сир Адамар оправдал это ожидание: он выехал против Карла Красавчика и первым же ударом копья опрокинул его. Затем серый сир Лорен из Надежды схватился с Клыкастым Рыцарем. Первые копья сломались, не принеся никому успеха; затем вторые. Графский сын заметно злился: на мечах он был слабее сира Лорена, потому рассчитывал разделаться с противником при помощи удара копья, а для этого оставался последний шанс. Нортвудец свирепо бросился в третью атаку. Нещадно пришпорил жеребца, набрал бешеную скорость и твердо нацелил копье в грудь сира Лорена. Удар был такой силы, что его слышали далеко за пределами арены. Щит сира Лорена разлетелся в щепки, рыцарь шатнулся назад, судорожно вцепился в поводья - и чудом сумел удержаться в седле. Его собственный удар пришелся Клыкастому Рыцарю в плечо. Нортвудец покачнулся, утратил равновесие... и под тяжестью латных доспехов вывалился из седла. Трибуны взорвались восторженными воплями.
   Таким образом, сиру Лорену предстояло сразиться с кузеном владыки за титул чемпиона. Герцог Альмера растянул драматическое ожидание по всем правилам театральной сцены, отдав большую часть дня соревнованиям арбалетчиков и конных лучников. Лишь перед закатом состоялся финальный рыцарский поединок.
   Сир Адамар выехал на арену во всей красе, сверкая доспехами; знаменосец следовал за ним. Кузен императора подъехал к балкону знати и, поклонившись, посвятил бой герцогской дочери. Сир Лорен не сказал ни слова, просто кратчайшим путем выехал на позицию.
   Всадники ринулись в атаку, земля задрожала под копытами боевых коней. Сир Адамар сумел нанести удар первым, сир Лорен из Надежды пошатнулся, и его копье вовсе прошло мимо цели. Во второй сшибке оба сломали копья о щиты друг друга, но удар императорского родича вышел сильнее и точнее, сир Лорен с трудом удержался в седле. Сир Адамар превосходил противника ростом и мастерством, однако и третьей атакой не сумел выбить его. "Стойкий Лорен", - орали трибуны. Согласно правилам, противники спешились и сошлись на мечах.
   Вот теперь они были равны: рост давал сиру Адамару преимущество, однако воин из Надежды брал свое скоростью и ловкостью. Тяжелые доспехи теперь служили Адамару дурную службу: они сковывали движения, а против затупленного турнирного меча хватило бы и кольчужной защиты. На два удара императорского кузена сир Лорен отвечал тремя своими, заходил то слева, то справа, вынуждая противника неуклюже вертеться на месте. При особенно удачной атаке сир Лорен сумел сшибить шлем с Адамара. Тот устоял на ногах, но оказался перед сложным выбором: сдаться либо продолжить бой без шлема, рискуя тяжелым увечьем, а то и смертью. Сир Лорен опустил меч и позволил Адамару поднять шлем. Трибуны одобрительно гудели. Восстановив защиту, кузен владыки ринулся в атаку. Выпад, второй, третий, мощный удар щитом, новая атака, развивающая успех, - и вот сир Лорен оказался на земле. Тут сир Адамар сделал шаг назад и крикнул:
   - Поднимитесь, сир Лорен. Возвращаю вам долг.
   К полнейшему восторгу зрителей бой продолжился. Он длился еще добрых десять минут - настолько противники были достойны друг друга. Наконец, сир Адамар в своих тяжелых латах начал уставать, движения замедлились, сделались менее точны. Одна его неловкость решила исход поединка. Совершая выпад, он выдвинулся слишком далеко, нарушив равновесие. Сир Лорен тут же отшагнул вбок и со всей мощью ударил щитом в плечо Адамару. Кузен владыки упал наземь, и рыцарь Надежды приставил клинок к его забралу.
  
   - Так что же, турнир выиграл низкородный воин?! - возбужденно вскричал Джоакин.
   - Ну, Лорен из Надежды был рыцарем, но не лордом, - сказал Хармон. - А чему удивляться? Нередко бывает так, что у человека низкого происхождения больше мужества и отваги в сердце, чем у избалованных с рождения лордских сынков. Благородство сердца важнее благородства крови - помнишь, как в Песне о Терезе?
   Эта мысль пришлась Джоакину по душе, он со значением кивнул.
   - А что же было дальше? Сир Лорен получил свой приз?
   - Дальше была еще одна занятная сценка, - продолжил рассказ Хармон Паула.
  
   Одержав победу, сир Лорен велел подвести ему коня. Сел в седло, сделал круг почета вдоль трибун и остановился перед балконом знати.
   - Прекрасная леди Аланис, - прогудел его басовитый голос, - я посвящаю свою победу вам.
   Дочь герцога остра на язык - это столь же известно, как и то, что она - первая красавица империи.
   - Добрый рыцарь, - сказала с лукавой усмешкой леди Аланис, - что-то я не слышала от вас подобных слов перед поединком. Вы, видимо, не очень-то верили в свой успех?
   - Миледи, - ответил сир Лорен, не смутившись, - истинный рыцарь служит даме свершенными делами, а не обещаниями.
   Юная леди улыбнулась такому ответу и бросила сиру Лорену цветок. Герцог пригласил чемпиона за свой стол на праздничный ужин.
  
   - Стало быть, вы ее видели?.. - спросил Джоакин Ив Ханна.
   - Кого - ее?.. Аланис Альмера?
   Джоакин кивнул и невзначай тронул карман на груди, где, как знал Хармон, хранилась сложенная вчетверо страница из "Голоса Короны".
   - Конечно, видел! Она была от меня - вон как та береза - ярдах в двадцати.
   - И... какова она?
   - Ты в соборах бывал? - невпопад спросил Хармон.
   - Ясное дело. А при чем тут?..
   - Не в захолустных церковках, которых в каждом селе понатыкано, а в больших, древних храмах, где по праздникам сам епископ службу ведет, где ветровые трубы на башне, витражи, скульптуры из мрамора - в таких бывал?
   - Ну, да.
   - А в каких?
   Джоакин перечислил:
   - В Лабелине, конечно: в базилике Святой Софьи и в соборе Мудрости Праотцов. Потом, в Реклине - в детстве с отцом ездили, там церковь Сошествия. В Первой Зиме - не помню, как собор звался. В монастыре Елены и Глории - в Блэкхилле, что на северо-западе Альмеры. Ну, и в Смолдене, конечно. Там здоровенный собор горожане выстроили, едва на площадь вместился.
   - Вот, - кивнул Хармон, - значит, бывал. А теперь припомни все иконы Праматери Агаты, какие ты видел. Хорошо припомни, поставь перед глазами.
   Джоакин сощурился, закатил зрачки:
   - Ага...
   - Выбери из них самую красивую.
   - Пожалуй, та, что в Первой Зиме... - тут Джоакин смекнул, куда клонит торговец, и широко раскрыл глаза: - Хотите сказать, Аланис красива, как эта икона?
   - Неа, - мотнул головой Хармон, дал парню время скривиться от разочарования и добавил: - Леди Аланис намного краше иконы.
   - Правда?
   - Стану я тебе врать!
   - А... насколько краше?
   - Настолько же роза красивей одуванчика.
   Джоакин мечтательно закатил глаза и облизнул губы. Хармон ухмыльнулся:
   - На эту дамочку, знаешь ли, немалый спрос. Среди тех, кто посвящал ей поединки, были и графские сыновья, и герцогские, и военачальники, и гвардейские капитаны. Все первородные, на каждом золота сверкало больше, чем в петушином хвосте - перьев.
   - Но победил их всех простой рыцарь! - вставил Джоакин.
   - На ристалище-то победил, а вот за герцогским столом ему не позавидуешь. Наверняка, сник бедный сир Лорен среди этой братии. Кошачью шкурку не продашь за песцовую, верно я говорю?
   Джоакин нахмурился и тихо буркнул в ответ:
   - Благородство сердца важнее титулов.
   Хармон не стал спорить.
  
   Позже они тогда пили эль в трактире у Торгового Тракта, очаг пылал огнем, а в закрытые ставни барабанил дождь. Хармон обронил между делом:
   - Хорошо бы к концу июля наведаться в Фаунтерру...
   - Зачем, хозяин? - испуганно спросил Вихорь. Он питал благоговейный ужас перед большими городами, а в имперской столице и вовсе никогда не бывал.
   - Летние игры будут. В последний день игр император хочет объявить, кого он выбрал в невесты. И, понятное дело, кого бы он ни выбрал, в любом случае праздник будет - не горюй! Помолвка владыки не каждый год случается.
   - Да, я тоже слышала об этом! - подхватила Полли. - Говорят, есть три претендентки, одну из них император осчастливит.
   - А что за девицы? Богачки, небось? - полюбопытствовала Луиза. - Хоть чем-то хороши, кроме богатства?
   Хармон перехватил инициативу и ответил сам:
   - Самая кроткая и милая среди них - Валери из Южного Пути, племянница здешнего правителя. Самая родовитая - Бекка из Литленда, она к тому же чемпионка-наездница. А красивейшая и богатейшая - конечно, Аланис Альмера.
   Джоакин встрепенулся и внезапно проявил интерес к разговору:
   - Леди Аланис сватается к императору? Тогда он, наверняка, ее и выберет! Кто может с нею сравниться!..
   Отец Аланис - герцог Айден - первый советник двух императоров, так что, надо полагать, брак Адриана с Аланис - вопрос уже решенный. Однако вслух Хармон сказал другое:
   - Ну, вовсе не точно, что ее.
   - Почему же? Неужели две другие лучше?
   - Не лучше, но владыка сомневается, брать ли в жены девицу, которой служат едва ли не больше мечей, чем ему самому.
   - Войско Альмеры так сильно?
   - Говорят, может поспорить с Ориджином.
   Джоакин мечтательно закатил глаза.
  
   Хармон не забывал и подначивать.
   Раз увидал, как молодой воин мечет кинжал в дерево. С десяти шагов, с пятнадцати, с двадцати - клинок снова и снова бойко вонзался в кору. Сара хлопала в ладоши, Вихренок просил научить, Полли отчаянно предложила подержать яблоко. Хармон же, увидав это действо, ехидно хохотнул:
   - Это в каком же замке тебя научили так над клинком издеваться? Раздобыл дворянскую вещицу, а орудуешь ею как разбойник с большой дороги. Кто же мечет искровый кинжал? Немудрено, что очи вылетели!
   - Он такой и был, без очей, - процедил Джоакин. - Раздобуду деньги - куплю новые.
   - Да я не про очи, - фыркнул Хармон, - а про тебя. Ты, конечно, ловкий воин, но дикий, как варвар. Благородные тебя на смех поднимут, коли среди них окажешься.
   Джоакин пометал еще немного, чтобы не показать, как его задела насмешка, но больше это занятие не повторял.
  
   На одной переправе путникам довелось долго ждать парома. Полли с Луизой хлопотали над стряпней, Джоакин маялся безделием. Хармон отозвал его в сторонку и попросил:
   - Почитай про бал. Мои глаза уже не те, трудно печатные буквы разбирать.
   - Про бал?.. - удивился воин. - Так вам же неинтересно!
   - Это тогда, на судне, неинтересно было. А теперь уж две недели, как из последнего города уехали. Изголодался по новостям. Пусть и про бал, а все равно развлечение.
   Джоакин извлек драгоценную страницу, осторожно развернул и принялся читать.
   Понятное дело, шла речь о том, какой шикарный и богатый прием устроил владыка Адриан, что за расчудесная знать собралась, какие все были красивые и благородные... Вельможи - большие любители похвалиться друг перед другом. Хармона вовсе не интересовала заметка. Цель была в другом: заставить Джоакина лишний раз перечесть лестное описание леди Аланис. Причем вслух, чтобы парень сам себе проговорил все эти витиеватые красивости. Джоакин действительно увлекся: стоило ему добраться до упоминания леди Альмера, как глаза загорелись, голос наполнился вдохновением. Однако, читал он, как и прежде, скверно: спотыкался о слова, в которых имелось больше семи букв, и с трудом, в два-три захода, преодолевал их. Слово "нас... след... ница" в итоге покорилось ему, "перв... воро... вород... родная" составила серьезное препятствие, а эпитет "неприз... непервз... неперевез... проклятье какое-то!.. непревзведенная!" поверг молодого воина в смятение, близкое к панике. Хармон расхохотался.
   - Слышала бы леди Аланис, как изящно ты о ней читаешь!
   - Читайте сами, - обиделся Джоакин, спрятал страницу в карман и ушел.
  
   Полли цвела и благоухала, словно майская сирень. Ее радовало все вокруг. Солнце было нежным, дождь - уютным, луна - мечтательной, Звезда - по-особому прекрасной. Дорога шла гладко, еда выходила - пальчики оближешь. Полли радовалась новым местам, встречным людям на тракте, улыбалась путникам и желала счастливой дороги. В полнейший восторг ее привела кобыла. Хармон отдал Полли до поры одну из трофейных лошадей, отнятых у своры сира Вомака. Прочих он собирался продать в Солтауне, а самую красивую - игреневую, с белыми отметинами на ногах - решил приберечь и позволил девушке ездить на ней. Вскоре, правда, пожалел об этом: Джоакин продолжил свои уроки верховой езды, Полли быстро училась, и вскоре парочка, оседлав коней, уже по полдня пропадала в полях, далеко обогнав остальной обоз. Возвращались они неизменно счастливые, перехихикиваясь, щеки парня розовели, у Полли сияли глаза. Спрашивается, какой толк от охранника, который разгуливает с девицей вместо того, чтобы быть при хозяине? Хармон подумывал устроить Джоакину взбучку, но понял, что Полли сочтет его злым и придирчивым, а этого не хотелось. Девушка и без того почти не обращала внимания на Хармона со дня памятного поединка. Презирает за трусость и ложь?.. Или просто все ее силы уходят на красавчика-воина?.. В любом случае, неприятно и досадно.
   Хармон загонял ревность в темный угол души и твердил себе: ничего, дайте срок. Время мне на руку играет.
  
   Ближе к Солтауну торговец стал замечать, что Джоакин не отказался бы побеседовать с ним. При случае, воин садился около хозяина и бросал взгляды, будто с вопросом. Однако, Джоакин помалкивал, и это было весьма необычно. Остальная свита Хармона постоянно точила лясы. Доксет рассказывал военные небылицы; Вихорь бурчал, недовольный всем вокруг; Луиза отмечала, чем придорожные села отличаются друг от друга: у этих, к примеру, коровы черные, а у тех - пятнистые; тут вот церковь из рыжего кирпича, а там - оштукатуренная известью; колодец вот с "журавлем" - значит, неглубокий... Хармон видел, что все эти глубокомысленные беседы оставляют Джоакина равнодушным. Имелась у парня одна заветная, волнующая тема, которую не мог поддержать ни Доксет, ни Вихорь, ни даже Полли - один лишь хозяин. И Джоакин все чаще терся около него, поглядывал, хотя и остерегался заговорить самому, чтобы не наткнуться на новую насмешку.
   Хармон избегал этой темы несколько дней, дал Джоакину поголодать. А после, на петлистой дороге среди холмов, что вращали крыльями мельниц, Хармон уселся на козлах возле охранника и сказал:
   - Знаешь, они чем-то похожи. Угадывается одна порода: темные глаза, скулы резко прорисованы, а брови чуть изломаны, как от удивления. И запястья очень тонкие.
   Джоакин сразу понял, о ком идет речь, встрепенулся.
   - А кто красивее?
   - Спросишь! Конечно, леди Аланис. Северная Принцесса рядом с нею - свеча против искровой лампы.
   - Правда ли, хозяин, что они - родственницы?
   - Да, хотя очень далекие. Они обе - рода Агаты, это говорит само за себя.
   - Говорит?.. Что говорит?
   - Темень ты! Рвешься в мир благородных, а ни черта про них не знаешь.
   Джоакин умолк и засопел. Чуть погодя, Хармон смилостивился.
   - Ладно, слушай. Первородные меж собою постоянно чем-то меряются: у кого мечи острее, замок крепче, земли просторнее, у кого в тайниках хранится больше Священных Предметов. Но главное, чем они похваляются, - это родовое имя. Наши Святые Праматери упомянуты в Писании в определенном порядке. На алтаре любого собора этот список тоже увидишь. Темноокая Мириам, за ней - Янмэй Милосердная, потом Величавая Софья, Светлая Агата, Елена, Глория, Сьюзен... ну, всех перечислять не стану. Важно то, что их всегда пишут одним и тем же порядком: первая - Мириам, последняя - Ульяна. Дальше еще говорится, что все Праматери в равной степени велики и святы, и ни одной из них боги не отдавали предпочтения... но дворянам начхать на эту приписку. Они решили меж собой: чье родовое имя стоит в Писании выше, тот, значит, и благороднее.
   - Ну, это не тайна, - кивнул Джоакин.
   - Ага. Вельможи никогда не упустят повода похвастаться. Тут у тебя с ними есть нечто общее... Так вот. Понятное дело, большинство семейств стараются улучшить свою кровь и взять невесту родом повыше, чтобы дети унаследовали ее имя. Скажем, потомки Сьюзен всегда не прочь жениться на барышнях рода Глории, еленовцы мечтают о невестах рода Софьи, софиевцы - о пра-правнучках Милосердной Янмэй. Это как разведение племенных скакунов: каждый заводчик старается раздобыть лошадку лучшей крови и получить от нее потомство.
   - А что же род Агаты?
   - Дело в том, что агатовцы в этой гонке не участвуют.
   - Да ну!..
   - Род Агаты стоит особняком. Они не спешат смешивать кровь ни с родом Софьи, ни даже Янмэй. Агатовцы считают, что их порода и без того самая лучшая. Шестьсот лет они правят Ориджином и всегда старались брать невест только своего же рода. Два века назад другая агатовская ветвь получила под власть Альмеру и установила ту же традицию. Потому родовые черты у агатовцев особенно хорошо заметны - как во внешности, так и в норове.
   - И что это за черты? - жадно спросил Джоакин.
   Давным-давно, при жизни своей в Алеридане, Хармону довелось составить мнение о потомках Светлой Агаты. Высокомерные спесивцы, уверенные, что оказали честь миру людей, родившись в нем. Тепла и душевности в них было чуть меньше, чем в ледяной статуе. Хармон-торговец примерно так и сказал Джоакину, только немного другими словами. Это ведь не ложь, верно?
   - Черты рода Агаты - гордость, хладнокровие и красота. Только красота особого свойства, как горные вершины: неприступная, холодная, таинственная. Знаешь, в Ориджине говорят: "Лишь северянин умеет любить Север. Лишь Агата может понять Агату".
   Джоакин Ив Ханна ловил каждое слово. Его взгляд туманился, устремлялся сквозь торговца куда-то вдаль. В неприступную и таинственную даль, надо полагать.
   Из недр фургона выбралась Полли, обняла любимого за шею, шепнула на ухо:
   - Хочешь яблочко? Конечно, прошлогоднее, но сочное и сладкое!
   - Что?.. Чего?.. - Джоакин не без труда вернулся на козлы скрипучей телеги, насквозь пропахшей чаем, пылью и потом. - А, яблоко... Ну, давай.
  
   * * *
  
В Солтауне Хармон продал трех сквайровских коней и выручил за них четырнадцать золотых - больше, чем ожидал. Неплохой улов, но и расходы предстояли немалые.
   Гобарт-Синталь, возможный покупатель Предмета, владел торговым флотом из пятидесяти кораблей. Через его руки проходили тысячи, а то и десятки тысяч эфесов. Чтобы такой человек снизошел до разговора с тобой, вид ты должен иметь подобающий.
   Перво-наперво Хармон разыскал в багаже серебряный браслет члена купеческой гильдии Южного Пути. Он состоял в гильдии, но редко надевал браслет, зная, что торгаши Южного Пути славятся скупостью, и в других землях с ними неохотно ведут дела. Но сейчас выдался подходящий случай надеть эмблему.
   Затем он прошелся богатым портовым рынком. Расспросил побольше о Гобарт-Синтале, убедился, что сейчас корабельщик находится в городе, и занялся покупками. Хармон приобрел алые замшевые сапоги и кожаные штаны с белым узором, какими щеголяла здешняя купеческая знать. Хорошенько поторговался с ювелиром, разжился массивной золотой цепью на шею и серьгой в виде священной спиральки в левое ухо. Дополнил одеяние красным шелковым кафтаном, жилеткой из мягкой кожи теленка, а также поясом с массивной золотой бляхой. Прикупил и кое-что еще.
   После Хармон нанял открытую бричку с бархатными сиденьями, разукрашенную бронзовыми вензелями и сверкающую свежим лаком на боках. Вольготно рассевшись в ней, раскинув руки на всю ширину заднего сиденья, Хармон выглядел преуспевающим купцом: удалым, наглым и богатым. Жаль, по улицам не висят зеркала - он охотно оглядел бы себя со стороны!
   Вернувшись к свите, он вызвал восторженные охи у Луизы, Сары и Доксета, и даже Полли похвалила его наряд.
   - У меня для тебя кое-что есть, - сказал ей Хармон, отозвав девушку в сторону.
   Он протянул Полли замшевый мешочек. Девушка развязала тесемку и нашла внутри стеклянный пузырек.
   - Неужели это?..
   - Ванильный парфюм с юга. Я купил тебе в подарок.
   Полли заколебалась, отнюдь не уверенная в своем праве принять такой дорогой дар. Хармон был готов к этому замешательству:
   - Ты просто открой и понюхай.
   Девушка выдернула пробочку и избавилась ото всех сомнений - столь сладкий, яркий, сочный аромат жил в склянке! Полли изменилась в лице так, словно на миг перенеслась в сказку. Она обняла Хармона одной рукой, второй прижав к груди пузырек. В качестве слов благодарности Полли сказала:
   - Вы так... Вы такой!.. - и убежала.
   Хармон довольно улыбнулся ей вслед и позвал Джоакина.
   - Пойдешь со мной к покупателю, потому хочу, чтобы ты выглядел, как следует. Держи.
   Он развязал мешок и протянул парню роскошный новый плащ - изумрудный с оторочкой из лисьего меха. Джоакин оглядел его и одобрительно кивнул: по его мнению, такой плащ вполне подходил доблестному воину.
   - Это не все.
   Хармон вложил в ладонь Джоакина десять золотых, вместо обещанных давеча пяти.
   - Сейчас отправляйся на рынок и купи себе новые сапоги, а также кольчугу.
   - Кольчугу?.. - не поверил ушам воин.
   - Ага, - ухмыльнулся Хармон, - это броня из переплетенных стальных колечек.
   - Я знаю, что такое кольчуга! - фыркнул Джоакин. - Просто не ожидал... Благодарю, хозяин!
   - Пока еще не благодари. Потом поблагодаришь, сперва дай руку.
   Джоакин протянул руку, и Хармон положил ему на ладонь два кроваво-красных граненых камушка.
   - Это... это очи?!
   - Очи, - кивнул торговец, наслаждаясь произведенным эффектом.
   Воин выхватил кинжал с такой прытью, словно намеревался зарезать хозяина на месте. Вогнал камушки в отведенные им выемки, зажал проволочками. Очи встали прекрасно, как влитые - недаром Хармон аккуратно снял мерку, пока Джоакин забавлялся с Полли в ручье.
   Парень поиграл кинжалом, сделал ложный выпад.
   - Осторожно, очи заряжены, - предупредил торговец.
   - Заряжены?!
   Зарядить камушки - это была целая история. Купчина, с которым Хармон торговался за очи, объявил: "Зарядка - не моя забота. Сам возись". Хармон ответил: "Почем тогда мне знать, что это вообще очи, а не просто розовые камушки?" Купчина возопил: "Да я - купец такой-то, родом оттуда-то! Меня знает все побережье! Я, по-твоему, мошенник какой-нибудь? Ты оскорбил меня, подлец!" Хармон смиренно поклонился: "Прости, дорогой, не хотел тебя обидеть...", и убрал монеты в карман. Купчина пошел на попятную: "Ладно, пожалуй, ты прав, но для зарядки искра нужна, а где я ее возьму?" Подумали, решили. Вместе подались в собор, разыскали ризничего. Вложили ему в руку агатку и спросили, есть ли в храме искра. Ризничий сказал: "Вы, никак, дураки приезжие? Наш собор по праздникам сияет, что Звезда в небе!" Дали ему еще агатку и показали очи. Ризничий, скотина, взял монету и помотал головой: "Это не ко мне. Чтобы зарядить, нужна особенная приспособа, а в соборе только фонари". Отправились за приспособой. Заявились во двор к одному вельможе - их прогнали. Заявились ко второму - у того не нашлось искры. Во дворе третьего вельможи застали оружейника. Задобрили словами, отсыпали серебра и, в конце концов, уговорили.
   Хваленая приспособа была похожа на тиски: два железных цилиндра, в зазор меж которых оружейник вложил око и, покрутив вороток, зажал. "Осторожно, не суньте руки, а то шибанет", - предупредил мастер и рванул рычаг. Приспособа загудела, камушек издал сухой щелчок, будто кнут, и - ей богу! - поменял цвет. Был розовым - стал густо алым. То же самое оружейник проделал со вторым оком, а затем пояснил, как правильно их использовать.
   Хармон пересказал это Джоакину:
   - Под гардой, в основании рукояти, есть два железных лепесточка - по одному на каждое око. Когда касаешься клинком противника, жмешь один лепесток. Око говорит "клац!", и искра из него выходит на клинок, а с клинка - в тело вражины. Все, противник лежит. Второй лепесток - для второго ока. После пора заряжать.
   - Надо вогнать острие в тело или достаточно коснуться?
   - Просто коснись, хоть плашмя приложи. Главное - нажать лепесток.
   - А как потом зарядить?
   - Нужна искра и зарядная приспособа. Так что, хорошо бы тебе поскорей свести дружбу с кем-то из дворян - чтобы искрой угощаться.
   - Снова смеетесь?.. - заподозрил Джоакин.
   - И не думал. Ты теперь экипирован не хуже их, а бьешься - получше многих. С чего бы им тебя сторониться?
   Джоакин поверил. Поблагодарил хозяина, крепко, до хруста, пожал руку и отправился за кольчугой.
  
   * * *
   В новой экипировке Джоакин сиял, как корона на государевом лбу. Наполированный шлем отбрасывал блики, кольчуга переливалась благородным маслянистым блеском, плащ ниспадал с плеч, подчеркивая атлетическое сложение воина. Стоял теплый вечер, и таскать на себе двадцать фунтов железа было не самым приятным развлечением, но вид явно оправдывал усилия.
   Воин еще раз поблагодарил хозяина и подошел к Полли. Взяв ее за руку, сказал:
   - Пойдем, красавица, я покажу тебе море.
   Конечно, девушка и не думала возражать. Они ушли рука об руку и вернулись далеко за полночь.
   А Хармон Паула попрощался со Священным Предметом. Дождался, пока все улягутся спать, заперся в своей комнатке в гостинице, закрыл ставни, зажег все свечи. С легкой дрожью в пальцах развернул материю и положил на стол Светлую Сферу. Долго глядел на два мерцающих кольца, связанных воедино невидимой силой. Дотронулся ладонями, погладил - ласково, словно девичьи волосы. До чего же она гладкая! Безукоризненная, идеальная форма! Капля воды на стекле показалась бы топорной работой в сравнении с этим.
   Хармон поставил Предмет на ребро, набрался смелости и щелкнул по внутреннему кольцу - так, как делал это граф Виттор. Мелькнула мысль, что Сфера может и не завертеться в руках такого недостойного существа, как он. Ведь он низкого рода, не потомок Праматерей... Однако, кольцо пришло в движение, закрутилось, размазалось в шар. Теперь, при свечах, шар мерцал желтовато-оранжевым и был еще прекраснее, чем в свете дня. Казалось, крохотный лоскут пламени заключили в незримую сферу, и он трепещет внутри нее, бьется, стараясь выскочить наружу. Торговец затаил дыхание от восторга.
   Завтра, - подумал он, - я продам это... это... Назвать святыню вещью или товаром, даже про себя, у него не повернулся язык. Сделка должна принести ему четыре тысячи золотом и сделать богатым человеком до конца жизни... но Хармон почему-то чувствовал печаль.
   Захотелось помолиться. Он понятия не имел, как следует молиться Священному Предмету. Что говорить? И говорить ли вообще? Может быть, вместо этого Предмет нужно целовать или держать над огнем?.. Хармон не смог решить. Он вынул серебряный медальончик с изображением Праматери. Святая Елена Прозорливая была покровительницей путников и купцов, именно ей Хармон молился в тех редких случаях, когда чувствовал потребность облегчить душу. Медальон был сработан довольно грубо, святая Праматерь выглядела носатой сварливой теткой. Ее можно было узнать лишь по каноническому символу - фонарю в руке, да по корявой надписи, идущей краем медальона: "СВ ПМ ЕЛЕНА ПРОЗОР".
   - Мать Елена... - начал Хармон и запнулся. Светлая Сфера на столе переливалась огненными сполохами. - Я живу, вроде, как следует... Не посягаю на чужое, не получаю удовольствия через страдание, тружусь усердно. Хочу сказать... благодарю тебя, милостивая мать, что выбрала меня. Дала мне в руки такое чудо - я никогда не забуду твоей доброты! В каждом храме, какой встречу, стану заказывать тебе благодарственные песни. Перечту Писание, буду жить, как надо, как вы завещали. Ты останешься довольна мною.
   Он положил медальон и обеими руками взялся за внешний обод Предмета, позволив мерцающему шару парить меж его ладоней. Кто еще из смертных видывал такое?!
   - Благодарю тебя от всей души, предобрая мать!
   Во внезапном порыве он добавил:
   - И знаешь... я прошу тебя, прости графа Виттора, что он продал святыню. Пожалуй, ему не следовало... но ты же видишь, он только из любви это сделал.
  
   * * *
   Негоциант Гобарт-Синталь разбогател на торговле с южным королевством Шиммери. Его галеоны огибали весь материк Поларис вдоль восточного побережья, с севера на юг, груженные мрамором, серебром и сталью, а возвращались с полными трюмами шелка, чая, пряностей, крокодиловой кожи и страусовых яиц. Он гордился своей тесной и крайне выгодной связью с южанами, и при любой возможности выпячивал ее: носил чалмы, просторные шаровары и шелковые безрукавки, пил кофе и пряный чай, даже имя взял сдвоенное, на шиммерийский манер, присобачив к данному с рождения унылому Гобарту романтически-загадочный довесок.
   Обитал Гобарт-Синталь в плавучем доме. Два скалистых полуострова выдавались далеко в море и защищали от штормов живописную солтаунскую бухту. Лазурное море пестрело кораблями и лодками, входящие в гавань шхуны белели соцветьями парусов. Набережная, опоясавшая бухту, была широка и тениста благодаря череде могучих платанов. Роскошный вид манил сюда богачей: вся городская знать обзаводилась домами, виллами, дворцами вдоль набережной, не жалела денег на изящные колонны, цветущие террасы, причудливые скульптуры на крышах. Но Гобарт-Синталь перещеголял всех - он превратил в дворец один из своих галеонов. Судно было крепко заякорено у набережной, в самом выгодном расположении - так, чтобы центральная улица города упиралась прямо ему в борт. Мачты и все палубные надстройки были удалены, а взамен на корпусе судна вырос трехэтажный особняк из белого дерева, украшенный филигранной резьбой, похожий на ларец для драгоценностей. С борта плавучего дома на берег перекинулся мост, устеленный коврами. У моста денно и нощно несли вахту устрашающие скульптуры южных пещерных исчадий, рядом с ними, скромные, будто оруженосцы, стояли стражники в шиммерийских доспехах: широкополых бронзовых шлемах и броне из виноградной лозы.
   Бричка Хармона остановилась перед мостом в назначенный час. Накануне он передал негоцианту письмо, полное лести и многозначительных намеков, и сумел заинтересовать Гобарт-Синталя. Благословение отцу, научившему Хармона писать витиевато! Торговец назвался стражнику, тот кивнул:
   - Вас ожидают.
   В сопровождении сверкающего Джоакина торговец поднялся на борт. Его встретил слуга-карлик в гигантских алых шароварах и повел через дом. Приемная зала, пусть и стесненная размерами судна, выглядела впечатляюще: стена, выходящая на море, почти сплошь состояла из окон, пол устилался, словно пухом, мягчайшими коврами, журчал фонтан, вдоль стеклянной стены розовели от цвета крохотные деревца, которым Хармон не знал названия. По ветвям важно переступали пестрые птицы с гребешками из перьев, загнутыми клювами и неприлично длинными хвостами. Они взирали на торговца с видом наглого превосходства. Одна птица заметила, что Хармон смотрит на нее, и со знанием дела испражнилась. Торговец мог поклясться: пернатая нахалка сделала это нарочно. "Привезите мне птицу с южной душою", - не без ехидства вспомнил Хармон.
   Карлик велел Джоакину остаться у фонтана, а Хармона провел по лестнице вверх, на террасу, что нависала над залой. Она выполняла роль кабинета корабельщика. В глубине террасы восседал на груде подушек сам Гобарт-Синталь.
   Негоциант оказался невысоким щуплым мужчиной с холеной седой бородкой. Он был облачен в красно-золотой шелковый халат, а на голове восседала роскошная снежная чалма. Быстрым, цепким взглядом Гобарт-Синталь окинул Хармона, словно оценил на глаз, а затем одарил радушной улыбкой:
   - Здравия тебе, Хармон Паула. Садись, раздели со мной угощение.
   У правого плеча корабельщика располагался столик с фарфоровыми чашками, серебряным кофейником и блюдом, полным южных сладостей. Хармон уселся на подушки по другую сторону от столика, не без труда обрел равновесие и сумел сохранить сидячее положение, вопреки стараниям подушек свалить его набок.
   - По вкусу ли тебе шиммерийский кофе? - осведомился Гобарт-Синталь.
   Хармон некогда пробовал этот странный напиток и, по правде, терпеть его не мог - одна горечь во рту от него.
   - С большим удовольствием выпью чашечку, любезный господин.
   Он вовремя вспомнил, что знатные южане предпочитают обращение "господин" привычным "сударям" и "милордам". Гобарт-Синталь улыбнулся. Карлик наполнил чашку Хармона черной пахучей желчью.
   - Расскажи же, как обстоят дела в моей родной земле? Какими известиями порадуешь? - спросил негоциант.
   Разумеется, корабельщик прекрасно знал все здешние новости, но вступительная неспешная беседа - столь же важная часть хорошей сделки, как и спор о цене. Хармон многословно поведал негоцианту о том, какой пригожей выдалась теперешняя весна, как мудро правит герцогством его светлость Лабелин, сколь быстро продвигается рельсовая стройка, дающая надежды, что вскоре и до Солтауна доберутся искровые поезда. Отведав медовых пряников и халвы с изюмом, которая кое-как перебила кофейную горечь, Хармон спросил о делах Юга, сознался при этом, что никогда не бывал в Шиммери, о чем всей душой сожалеет. Гобарт-Синталь заявил, что на всем свете не найдется другой столь прекрасной земли, как южное королевство, и подтвердил это описанием нескольких шиммерийских диковинок: дворца на водопаде, Облачной Бездны, десятимильной Аллеи Магнолий, и, конечно, великолепных Львиных Врат. Хармон ахал, всплескивал ладонями и изъявлял восторг с подобающей случаю старательностью.
   Наконец, Гобарт-Синталь велел карлику в третий раз наполнить чашки и отослал его с террасы, давая понять, что пришло время разговора о деле.
   - Твое письмо, Хармон, вызвало у меня любопытство. Ты не слишком ясно дал понять, о чем ведешь речь. Обычно так пишут те, кому нечего предложить, но тут чутье подсказало мне, что дело может оказаться стоящим. И вот, я решил тебя выслушать.
   - Предположим, - начал Хармон Паула Роджер, сделав глоток кофе, - странствовал по миру один путник. Случилось так, что милостью богов попал ему в руки весьма непростой товар. Товар до того диковинный, редкостный, что не продашь его ни на ярмарке, ни с корабля; до того ценный, что мало кому придется по карману. Очень мало кому. Поразмыслил путник и поступил так. Отправился в богатый портовый город, разыскал среди городских купцов самого видного, знатного и явился к нему на прием. Подумал: покажу товар купцу, он непременно заинтересуется и тут же спросит о цене. Но как сложить цену товару, который продается столь редко? А если назову, сколько хочу, то не в обиде ли останется купец? Не прогонит ли меня за наглость? Так рассудил путник и сказал купцу иное. Ты, купец, ловок и умен, - сказал путник. - Погляди на меня, послушай, что говорю, и угадай, какова цена моему товару, не глядя на него. Назовешь справедливую цену - тут же уступлю тебе от нее десятую часть.
   По едва заметному огоньку в глазах негоцианта Хармон понял, что покупателя заинтриговала загадка.
   - Что сказал бы тогда купец путнику? - спросил Хармон Паула.
   - Пятьдесят эфесов, - заявил Гобарт-Синталь.
   Хармон только улыбнулся.
   - Сотня.
   Хармон промолчал, бросил в рот розовый кубик зефира.
   - Триста эфесов?.. - не то предложил, не то спросил корабельщик.
   Хармон улыбнулся шире, взор его был ясным и невинным - ни дать, ни взять счастливое дитя.
   - Уж не хочет ли этот путник сказать, что цена его товару больше пятисот золотых?
   - Путник долго странствовал. Боги были милостивы к нему...
   Гобарт-Синталь подался вперед, пристально оглядел Хармона с ног до головы, проутюжил взглядом бляху на поясе, золотую цепь, браслет гильдии, уперся в глаза гостя - лукавые, умные, с морщинками от уголков.
   - Тысяча эфесов.
   - Тысяча эфесов... - неторопливо повторил Хармон, сделал глоток из фарфоровой чашки. - Тысяча эфесов - хорошая цена. Село с мельницей и церковью можно было бы продать за эти деньги, или крупное поместье с лесным угодьем... Но разве путник похож на землеторговца?
   - Купец никак не возьмет в толк, - процедил корабельщик, - какую чертовщину продает путник. И по правде, купца это начинает злить.
   - Путник был бы очень расстроен, услышав от купца такие слова, и кланялся бы до самой земли, умоляя купца быть милостивым. Но никак не мог бы путник показать товар, услышав цену всего лишь в одну тысячу.
   - Всего лишь в тысячу?! - Гобарт-Синталь хлопнул ладонью по столу. - Да ты хоть знаешь, что можно купить за тысячу золотых?
   Хармон прижал руку к груди и примирительно склонил голову.
   - Смиренный путник знает многое, не зря же он странствовал столько лет. Знает, к примеру, что за тысячу золотых никак нельзя купить вещь, чья цена состоит из пяти цифр.
   Корабельщик схватился на ноги:
   - Десять тысяч?!
   - Путник не сказал - десять тысяч, - с безмятежным спокойствием произнес Хармон Паула Роджер. - Путник сказал: число из пяти цифр. Среди подобных чисел десять тысяч - наименьшее, и, признаться, путник мог бы счесть это за обиду.
   - Да иди ты во тьму! - рыкнул Гобарт-Синталь. - Убирайся, не морочь мне голову!
   Хармон не двинулся с места.
   - Неужели купцу не интересно было бы узнать, какой товар имелся у путника? Разве купец дал бы путнику уйти, не получив ответа?
   Корабельщик скривился от бешенства, пригвоздил Хармона взглядом, и вдруг... внезапно он догадался, какой - единственный на свете! - товар мог бы оправдать подобную цену и самоуверенную наглость продавца. Гобарт-Синталь недоверчиво склонил голову, почесал бородку. Сел, хлебнул кофе, облизал губы. С расстановкой сказал:
   - Шестнадцать тысяч золотых монет. По тысяче в честь каждой святой Праматери.
   - Путник теперь видит, что купец понял, о каком товаре идет речь. Это наполняет сердце путника радостью! Правда, слегка досадно, что купец думает, будто путник не знает справедливой цены своему товару... - Хармон отправил в рот еще кусочек лакомства. - Кроме того, путнику жаль, что всего шестнадцать Праматерей пришли к нам из Подземного Царства. Сколь прекрасным и благостным стал бы наш мир, если бы каждая Праматерь привела с собой сестру! Или двух...
   - Ты обезумел, - процедил Гобарт-Синталь, указав пальцем в грудь Хармону. - Я не дам тебе столько денег. Слышишь? Этого не будет. Заплачу двадцать пять тысяч золотых эфесов в том случае, если ты сейчас же покажешь товар, и на нем не найдется ни единого вот такусенького изъяна!
   Хармон развел руками:
   - Милейший купец должен понимать, что в подобном товаре по самой его сущности не может быть изъянов.
   - Положим. Но один товар не равен другому!
   - Как горько говорить, что мудрый купец снова заблуждается. Один бесценный товар равен другому - именно бесценность и равняет их. И если человек получает шанс купить бесценную вещь всего лишь за сорок пять тысяч золотых, то ему следует считать это божьей милостью.
   Хармон ожидал новой вспышки гнева, но корабельщик только устало покачал головой.
   - Сам Темный Идо подвесил твой язык... Двадцать пять тысяч - крайняя цена. Это все, что я могу собрать, не продавая судов.
   - Что ж, смиренно прошу прощения за то, что занял ваше время.
   С этими словами Хармон поднялся с подушек.
   - Стой! - рявкнул Гобарт-Синталь. - Я найду, у кого занять еще семь тысяч к послезавтрашнему дню. Я дам тебе тридцать две. Слышишь? Только сейчас же покажи товар! Если он будет так прекрасен, как ты описал, - ты получишь тридцать две проклятущих тысячи эфесов!
   В эту минуту Светлая Сфера покоилась на груди торговца, плотно притянутая платком, однако, сам не зная почему, Хармон ответил:
   - Сожалею, но товар не при мне. Я должен помолиться богам и спросить, считают ли они вашу цену справедливой. Если получу утвердительный ответ, принесу товар на осмотр завтра к полудню.
   - Тридцать две тысячи - хорошая цена, - проскрипел Гобарт-Синталь.
   - Не спорю с этим, добрый господин. Но подобные дела делаются лишь с благословения богов. Мне необходимо помолиться.
   - Передай богам, что я добавлю еще тысячу эфесов.
   - Вы очень щедры. Я непременно сообщу вам, какой знак подали мне боги.
   На том он откланялся. Покидая плавучий дворец негоцианта Гобарт-Синталя, Хармон уже знал, что не вернется.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Стрела
  
   6-7 июня 1774 от Сошествия
   восточнее Реки
   (неисследованная часть мира)
  
  
   Река осталась позади.
   На диво, переправа прошла без единого приключения. Никто не утонул, не развалился под ногами плот, ослы и мулы не особенно упирались, нервная Леоканта не запаниковала и не прыгнула в воду. Даже не вынырнула из речных волн какая-нибудь сказочная тварь, чтобы полакомиться нежным мясом лорда и наслать жуткое проклятие на остальных путешественников. Последнее обстоятельство весьма удивило бы Кида с Колемоном и, возможно, даже изменило бы их взгляды на мир, да только оба проводника распрощались с отрядом еще на западном берегу. Колемон напоследок попытался образумить Эрвина:
   - Ваша светлость, на погибель же идете... Одумайтесь! Если не себя, так хоть мать с отцом пожалейте!
   - Полагаете, на том берегу нас дятлы заклюют? - уточнил Эрвин. - Или людовепри затопчут?
   - Эх, ваша светлость... - горестно покачал головой Колемон. - Придет час, поверите мне, да будет поздно!
   Эрвин кивнул и развел руками в том смысле, что принимает свою судьбу. Коль суждено ему быть заклеванным колдовскими дятлами, то так тому и быть - ведь с волею богов не поспоришь!
   Он сполна расплатился с проводниками. Кид никогда прежде не видал двадцати агаток одной кучей. Взвесил их на ладони, сложил горкой, потом столбиком, потом пересчитал и снова взвесил - как ни крути, а выходило очень много! Глаза у парнишки сверкали. Колемон поблагодарил Эрвина, но проводил печальным взглядом остальные монеты, что остались в кошельке лорда: они ведь тоже сгинут за Рекою вместе с безумцем, а жаль.
   Эрвин отдал проводникам два письма, с тем, чтобы те отправили их кораблем из Спота. Одно предназначалось отцу. "Ваша Светлость, считаю необходимым сообщить Вам ход событий. Мы пересекли Мягкие Поля и добрались до Реки. Потери составили одного человека из числа греев - он погиб в болоте. Кроме того, кайр Джемис был изгнан мною из отряда и лишен плаща. О причинах такого наказания он доложит Вам лично.
   Река не представляется пригодной для строительства плотины по причинам, которые перечислю ниже. Мы обследовали ее на всем доступном протяжении и не нашли подходящего для плотины места. Я принял решение пересечь ее и отправиться далее на восток в поисках других возможных мест для искрового цеха. Рассчитываю углубиться в Запределье на расстояние порядка пятидесяти миль. Судя по плотности и состоянию леса, он обильно орошается водою, следовательно, вскоре нам должна встретиться новая речка." Далее он детально описал Реку и ее инженерные особенности. Что еще? Я жив-здоров? Не утонул в болоте, не отравился несвежей олениной, не был сметен лавиной или заколот бунтовщиками?.. Не обучился ни стрелять, ни драться на мечах, ни охотиться, как Вы, возможно, надеялись? Я по-прежнему сутулюсь, мои волосы пахнут мылом, на моих руках все еще нет ни единого мозоля? Я все так же мало похож на сурового воина, как Леоканта - на медведя?..
   Эрвин окончил письмо: "С глубоким почтением к Вашей Светлости, Эрвин София Джессика рода Агаты. Писано 6 июня 1774 года, недолго пополудни".
   Второе письмо адресовалось сестре в графство Шейланд. Оно заняло четыре листа. "Перечел написанное и понял: я не сказал и половины того, что хотел. Но ведь я знаю тебя. Скажи я всего три слова, ты и тогда легко поняла бы, что у меня на душе. Пусть боги пошлют тебе много поводов для улыбок, милая сестричка. Будь счастлива! Твой Э"
   Листы были свернуты, упакованы в кожаные футляры, тщательно зашиты, а швы залиты воском, чтобы уберечь письма от влаги. Сургуча не нашлось, и послания остались не опечатаны. Эрвин не исключал возможности, что любопытные сельчане в Споте вскроют их и прочтут, однако, никаких тайн письма не содержали.
   С тем он отпустил проводников. Кид, сияющий, как новая агатка, сказал на прощанье:
   - Благодарствую, мой лорд! Да защитят вас боги. Пусть у вас будет много хороших деньков!
   Ориджин понял, что ему будет не хватать молодого охотника. Как ни крути, тот был единственным жизнерадостным человеком в отряде. "Я выпью с ним орджа, когда окажемся снова в Споте, и схожу еще разок поохотиться" - решил Эрвин и пожал руку парнишке.
  
   И вот второй день эксплорада шла на восток от Реки, и все это время молодой лорд был в прекрасном расположении духа. Хорошая погода, добрый конь, сухая земля под ногами, спокойствие среди воинов - Эрвин научился ценить такие вещи.
   Но более всего приводило в восторг сознание: мы идем по земле, где прежде не бывало ни души! Не ступала нога человека - представить только! То есть, коль верить сельчанам, то кое-кто здесь сгинул, но это если верить. А может, и не добирался никто до восточного берега. Может, еще на западном волкам достался, или на переправе утонул. А если и перебрался сюда, то уж точно не вернулся обратно. Словом, есть все основания верить: мы - первые люди на востоке от Реки!
   Филипп Лоуферт много разглагольствовал о том, как девицы любят мужчин, переживших приключения, бывалых путешественников. Впервые за все время похода Эрвин был с ним согласен. И правда, приятно представлять, как он расскажет об эксплораде синеглазой графине Нексии, как ее губки приоткроются от удивления и восторга. Еще бы: первородных в столице сколько угодно, но вот таких, кто побывал в Запределье, да еще и восточнее Реки!.. А Иона и вовсе будет в полном восхищении, заставит брата рассказывать очень подробно, чтобы пережить все самой с его слов. Сестра мечтала о переменах, о новой жизни, ради этого даже согласилась на замужество с правителем Шейланда... А здесь - не какой-то прозаичный Шейланд, здесь - подлинный край мира!
   Немножко омрачало радость лишь то обстоятельство, что, строго говоря, ничего необычного в здешних землях не было. Вчера отряд прошел немного вдоль Реки, затем отыскал удобный яр, разрезающий прибрежную кручу, и двинулся вдоль него. Яр постепенно перетек в рощу, что заполнила низину меж холмами. Роща была обыкновенна: осины, березы, ясени, много грибов, птицы, белки, редкие кабаньи следы. Все это имелось в достатке и на западном берегу. Но не беда. Всегда ведь сохраняется возможность повторить безумные сказки охотников, которых Эрвин наслушался у костра. И это даже ложью не назовешь! Ложь - это когда вассал обещает сюзерену привести на битву сотню всадников, а приводит двух оруженосцев и дюжину крестьян с вилами. А рассказы о дальних краях попросту обязаны быть чудесными, сказочными - на то и дальние края. Будничного рассказа о Запределье слушатель не поймет и не простит!
   - Что вы расскажете о походе вашей леди, Луис?
   - О-о! - с готовностью отозвался механик. - Все-все подробнейшим образом расскажу! А прежде всего - о разных опасностях! Моя леди станет замирать от страха, но тут же и радоваться, как ребенок - ведь наперед будет знать, что все хорошо закончилось. Расскажу про лавину, и про то, как греи на скалу взбирались, и про клыкана, и про пожар на болоте. И про змею... ведь вы позволите, милорд, чтобы я ей рассказал про змею в вашем шатре?
   Эрвин позволил.
   - Только про случай в Споте не расскажу. Помните, милорд, когда кайр Джемис... Моей леди очень уж будет жаль того сельского парня, она непременно расплачется! Ведь она - вы знаете, милорд, нет на свете человека добрей, чем моя леди! Она...
   У Луиса возникла внезапная мысль, и он смущенно замялся.
   - Милорд, я подумал... Не смею навязываться, но вдруг так случится, что вы окажетесь в Маренго, и у вас карета сломается, или еще какая задержка... Заезжайте к нам в гости, милорд! Подарите счастье моей леди - она просто с ума сойдет от восторга!
   Эрвин усмехнулся. Можно представить себе этот визит! Судя по описаниям, Луисова леди - аристократка, но не первородная, а из чиновного дворянства. Дочка служащего - императорской собачки. Для этакого-то семейства принять в гостях герцога - событие погромче, чем свадьба или рождение сына. Легко вообразить и жилище, которое сможет позволить себе Луис: половина мансарды в каком-нибудь доходном доме. Примерно как Эрвинов походный шатер, только потолок пониже...
   Впрочем, идея показалась лорду не такой уж абсурдной. А вдруг, может статься, он действительно окажется в Маренго и найдет свободную минуту... Любопытно будет поглядеть на пресловутую леди.
   - Благодарю за приглашение, Луис.
   - О, милорд! Поверьте, вы сделаете нас счастливыми на целый год! Я непременно расскажу моей леди, какой вы замечательный человек - какой смелый, добрый, умный! Вы такой... Вы - лучший из лордов!
   - А вы многих лордов знаете? - полюбопытствовал Эрвин.
   Луис назвал аббата из его родного города, служивого барона из Маренго, затем - Генри Фарвея, правителя Надежды.
   - Ого! - Эрвин присвистнул. - Так вы знакомы с герцогом Фарвеем?
   - Ну, милорд, не поручусь, что слово "знакомы" самое подходящее... Я, понимаете, тогда стоял в толпе рабочих, а его светлость Фарвей - на помосте, рядом с управителем стройки. Так что я его видел шагов так с сорока...
   - Вы были рабочим?! Вот уж не ожидал!
   - Да я и сам-то от себя не ожидал, но так сложилось... деваться было некуда.
   - И каково вам пришлось на стройке у Фарвея? Сильно досталось?
   - Я, милорд, не хотел бы жаловаться, - сказал Луис, хотя тоном выдал, что пожаловаться очень даже не прочь.
   Греи в хвосте отряда завели песню. Нечто про пехотинца, что вернулся с войны на деревянной ноге и не смог пасти овец, потому жена ушла от него к соседу. Среди гнилых болот эта песенка была бы к месту, но сейчас отряд шел сквозь рощу - резную, лучистую от июньского солнца, полную птичьих голосов. Эрвин вмешался:
   - А повеселее песню знаете?
   Томми предложил:
   - Парни, давайте, что ли, медведицу...
   Он начал, и греи бодро подхватили:
  
   Как-то леди танцевала
   Со своим медведем.
   И пришли на то смотреть
   Ейные соседи.
   Пригласил один сосед
   Графиню на танец.
   Маверик того не снес -
   Тяп его за палец!
   А затем еще бока
   Намял подхалиму
   И, вдобавок, подлец,
   Оцарапал спину.
   Сам зверюга получил
   Вкусную конфету,
   А страдалец поспешил
   К жене за советом.
   Приезжает, говорит:
   "Наведался к Сибил.
   Вся спина теперь зудит,
   Чуть зубы не выбил!"
   А жена его была
   В решениях поспешна
   И неверно поняла
   Муженька сердешного.
   Оглядела пристально,
   Головой качала -
   Каждую царапину
   Зорко замечала:
   На боках отметины
   Безвестной природы,
   На спине - следы когтей
   Звериной породы.
   - Что ж ты делал у нее?!
   Отвечай, скиталец!
   - Да, всего лишь станцевали
   Медленный танец.
   - Я смотрю, дорогой,
   Танец не удался.
   Не к той даме ты, видать,
   В альтеры подался.
   Я тебя научу,
   Как ногами дрыгать!
   И, хрясь, его по шее
   Амбарною книгой.
   А затем и кочергой,
   И ступою из меди.
   В общем, повела себя
   Не совсем, как леди.
  
   Эрвин София Джессика - не большой знаток народного творчества - слышал песню впервые. Он пришел в восторг, когда понял, о ком идет речь. Медведь Маверик из Нортвуда - здоровенный зверюга, жадный до внимания. Обожает свою хозяйку, норовит обнять ее при всяком удобном случае. Он бы, точно, станцевал с нею, если б умел! А хозяйка - это леди Сибил Нортвуд, тщеславная, завистливая, вспыльчивая... вот бы посмотреть на ее лицо, если бы она услышала такую песенку! Никто не умеет злиться так зрелищно, как она!
   Эрвин велел повторить песню и принялся воображать события в лицах. На месте "ейного соседа" он представил упомянутого выше лорда Фарвея. Тот, конечно, не был соседом графини Нортвуд, зато тщедушный и плюгавый Генри Фарвей очень уж забавно смотрелся в лапах мишки. До того забавно, что Эрвин даже стал подпевать:
  
   С той поры наш сосед
   Из дому ни шагу.
   Трет бока, чешет спину,
   Попивает брагу.
   К Сибил больше ни ногой
   Позовут - не едет.
   Пусть она себе танцует
   Со своим медведем!
  
   Заяц выбежал на тропу и даже замер, ошалел от вида толпы орущих всадников. И лошади, и люди были чудом для него - ведь никого подобного не бывало в этих краях! Эрвин запустил в зайца мелким диким яблочком, и ушастый ускакал, а воины продолжали горланить:
   Пусть она себе танцует
   Со своим медведем!
  
   Вот тогда они и нашли мертвеца.
  
   Разведчик, из тех, что ехали впереди отряда, подскакал к Теобарту и тихо заговорил. Его глаза были круглыми, как монеты. Теобарт махнул двоим, и группа ускакала вперед, следом за разведчиком. Эрвин не желал ждать пояснений - терзало любопытство. Он приказал отряду двигаться за капитаном. Впереди разведчик и кайр спешились, отошли в сторону, перебравшись через груду валежника. Томми, слышавший доклад разведчика, вполголоса сказал:
   - Мертвеца нашли, милорд.
   Эрвин пришпорил Дождя. Покойник? Здесь, в безлюдных землях? Неужели Колемон говорил правду о пропавших охотниках? Эрвин также спешился около валежника, полез за Теобартом. Сгнившее бревно под сапогом проломилось, Эрвин застрял ногой среди сучьев, с проклятьями освободился и, наконец, подошел к группе воинов, окруживших нечто.
   Странное дело: греи выглядели напуганными, отодвигались назад так, будто хотели спрятаться за спины друг другу. Филипп Лоуферт протиснулся прочь из кольца, отбежал в сторону и принялся блевать. Эрвин шагнул вперед, расталкивая воинов, и увидел труп.
   Тело находилось под ясенем: мертвец сидел, прислонившись спиной к стволу дерева. Вот только телом назвать его было сложно. На земле сидел скелет, облепленный слоем сухой серой грязи.
   Эрвин шагнул еще ближе, присмотрелся. Грязь на костях - не пыль и не грунт. Это была плоть, высохшая и растрескавшаяся. Кожа посерела, ссохлась и повсеместно порвалась, превратилась в темные струпья. Мясо стало серым зернистым веществом, налипшим на кости, будто штукатурка. То был труп человека, которого выжали, как лимон, а затем высушили.
   Воины были бледны, потрясенно молчали. Они насмотрелись на мертвецов в полях сражений, но никогда не видели, чтобы человек после смерти превращался в... такое.
   - Проклятье... - прошептал кто-то и отшатнулся.
   - Дикая смерть... Дикая смерть.
   Теобарт пытался хранить хладнокровие:
   - Этот человек не сгнил, и звери не растащили кости. Надо полагать, что-то высушило его очень быстро - прежде, чем волки и черви потрудились над ним.
   Эрвин присел, вглядываясь в останки. Они не пугали его: в Университете Фаунтерры он видал и вскрытия в анатомическом театре, и головы уродов, заспиртованные в банках. Этот труп был ничем не хуже, зато любопытней.
   Ниже грудной клетки, между ребрами и тазом лепились несколько серых сгустков - видимо, высохшие внутренности покойника. Если так, то Теобарт прав: ни черви, ни падальщики не касались тела, оно высохло слишком быстро.
   Одежда... за спиной трупа лежала смятая кожаная куртка. Наверное, она была надета на голое тело и спала с плеч, когда плоть усохла. Однако сорочки или блузы не видать. Можно допустить, что в теплый день при дожде человек скинул рубаху, чтобы не промокла, а куртку оставил на голых плечах. Но где, в таком случае, рубаха? Да и прочие вещи покойника - котомка, мешок?
   - Где все его добро? - спросил Эрвин. Воины не шевелились, пришлось прикрикнуть: - Ну же, ищите! Найдите его мешок!
   Греи разбрелись вокруг, а молодой лорд перевел взгляд на ноги трупа. Трава под ними тоже была в серой пыли - возможно, осыпавшейся с тела... Эрвин пригляделся: тьма холодная! А ведь травы-то и нет! Она также обратилась в пыль! И кора на ясене за спиной мертвеца посерела, усохла, кое-где отпала. Вот теперь Эрвину стало жутковато. Возникла мысль, которую он никак не мог выгнать из головы: что, если несчастный высох заживо? Шел себе по лесу, почувствовал боль, присел под деревом, и...
   - Вещей нигде нет, - доложили греи.
   Странно. Не мог же он забраться в такую даль без амуниции и припасов.
   Эрвин осмотрел ноги покойника. На них были кожаные штаны и сапоги.
   - Может, это один из пропавших охотников, о которых говорили спотовцы? - предположил капитан.
   - Он не из Спота. Кид и Колемон носили кожаные мокасины - очень удобная обувь в лесу. А на этом мертвеце сапоги.
   Сапоги покойника показались Эрвину знакомыми. Кажется, такие он уже видал, и даже не раз. Чушь какая-то. Видеть их Эрвин мог только в империи, выходит, мертвец прибыл оттуда. Но любому отряду, чтобы отправиться в Запределье, пришлось бы пройти земли Ориджинов, а Эрвин ничего не слыхал об этом. Впрочем, чего не знает сын, то мог знать отец. Неужели герцог позволил кому-то разведывать Запределье, а затем послал туда же с той же целью своего сына? Но это явная глупость, а герцог Ориджин суров, но не туп.
   Выходит, покойник - абориген, уроженец Запределья. Но это - еще большее диво! В десятках трактатов по истории, прочтенных Эрвином, ни словом не упоминается о жителях Запределья. Испокон веков земля восточней Кристальных гор известна как безлюдная глушь. Лишь кочевники бродили когда-то в этих землях, но покинули их еще до Сошествия Праматерей! Да что и говорить, даже Боги никогда не слали сюда своих Даров - это ли не знак, что Запределье проклято и непригодно для жизни?..
   Очень уж пространные выводы вытекали из сапог мертвеца, и Эрвин невольно нагнулся к ним поближе, чтобы разглядеть. Теобарт одернул его:
   - Осторожнее, милорд, не приближайтесь к телу.
   - Неужели укусит?
   - Он мог умереть от хвори. Вдруг она еще живет на костях?
   - Вы видели, чтобы хворь творила такое с телами?
   - Я не видал ничего, что делало бы такое.
   Это верно. У Эрвина не было даже намека на идею о причине смерти.
   Между ладоней трупа, упавших на бедра, он приметил некую вещицу. Взял палку подлиннее, осторожно сдвинул мертвую руку и выдвинул из-под нее предмет. Тот походил на круглую металлическую коробочку, покрытую серыми струпьями. Похоже, это была последняя вещь, который несчастный держал в руках. Возможно, он сжимал коробочку даже в момент смерти. Вымыть бы ее и рассмотреть получше!.. Но Эрвин не рискнул прикоснуться к ней и не решился приказать кому-либо сделать это.
   - Может быть, он сгорел?.. - предположил кто-то.
   - Обугленная плоть черная, а не серая, - ответил капитан, - да и тело сгоревшего сворачивается в клубок, подтягивает колени к груди. Этот сидит ровно.
   - А может, щелок?
   - Щелок не высушивает, а растворяет. Никому не ведомо, что с ним случилось.
   Эрвин поднялся.
   - Полагаю, это ведомо людям, что были с ним. Мы можем найти их и спросить.
   Наступила тишина. Похоже, он оказался в центре внимания.
   - Как мог очутиться человек в здешней глуши один и без вещей? С неба, что ли, упал? Даже если так, он бы разбился, а этот скелет цел. Я полагаю, он пришел сюда с другими людьми, отчего-то умер, а спутники забрали его вещи и ушли.
   - Почему же его не похоронили, милорд?
   - А кто бы стал его хоронить? Вы все даже притронуться к нему боитесь. И сапоги, как видите, с покойника не сняли, хотя они и хороши.
   - Милорд, почему тогда они взяли его вещи? Если спутники боялись хвори и не тронули сапоги, то не взяли бы и мешок.
   - Думаю, в мешке было нечто ценное. То, что стоило риска.
   - Еда, - предположил кто-то.
   - Золото, - сказал другой.
   Эрвин провел палкой по серым струпьям травы, оставив черту, и заговорил вновь.
   - Он умер не так уж давно. Талый снег в марте точно смыл бы эту дрянь, как и апрельские дожди. Он лежит здесь месяц, не больше. Значит, мы сможем найти следы его спутников и пройти по ним. Верно?
   Кайры согласились.
   - Этим и займемся. Капитан, отправьте людей искать следы. Установив направление, доложите мне.
   Воины отправились выполнять приказ с видимым облегчением, получив повод удалиться от мертвого тела. Имперский наблюдатель подошел к Эрвину, испуганный и злой одновременно.
   - Молодой человек, это что же вы надумали? Вы собираетесь рыскать здесь и искать то, что убило этого типа? А если с нами случится то же самое - такое не пришло вам в голову?
   Эрвин дотронулся двумя пальцами до эфеса и спросил:
   - Барон, вас когда-нибудь били мечом? Повернув плашмя, его можно использовать как стальную дубинку. На теле останутся чудесные фиолетовые пятна, а приятнейшие воспоминания послужат довеском.
   - К чему вы ведете, молодой че...
   - К тому, барон, что если еще раз назовете меня молодым человеком, то не сможете ни ходить, ни сидеть, ни лежать без боли.
   - Вы не посмеете! Я - наблюдатель от Короны! Я сообщу...
   Эрвин выдвинул клинок из ножен на пару дюймов, сталь тихо скрипнула. Филипп глянул по сторонам, вздрогнул и затих. Похоже, он лишь теперь осознал свое положение: вокруг три десятка воинов, верных Ориджинам. Если Эрвин выполнит угрозу, никто и не пошевелится, чтобы защитить барона. Но вот если Филипп рискнет поднять оружие в свою защиту, то мгновенно лишится шпаги, а заодно и руки.
   - Уберитесь с глаз моих, - бросил лорд, и Филипп исчез за спинами людей.
   Вскоре воины нашли следы, ведущие от мертвого тела в двух направлениях. Цепочка, уходящая на северо-запад, привела к заливу Реки и потерялась в воде. Другая цепь следов уводила на юго-восток, вглубь леса. Вполне возможно, там и обнаружится лагерь таинственных людей, один из которых умер под ясенем и превратился в иссушенный костяк.
   По приказу Эрвина отряд двинулся на юго-восток.
  
   * * *
   Они шли сквозь чащу неторопливым шагом, давая разведчикам время выискивать следы.
   - Милорд, вы не боитесь? - тихо спросил Луис, подъехав на своем ослике поближе к Эрвину. - Похоже, мертвец перепугал всех, кроме вас.
   - Знаете, когда раз десять посмотришь, как мастер в анатомичке разделывает труп, будто свиную тушу, вытаскивает органы, раскладывает их по чашам, а затем спиливает макушку и вынимает мозг - на одиннадцатый раз тебе уже попросту лень испытывать страх.
   - Вы изучали медицину?
   - Конечно, нет! Политику, историю и стратегию. Но всем студентам разрешалось посещать анатомический театр, и мне было любопытно.
   Эрвин слукавил. Любопытство лишь отчасти было причиной. Главным образом он изучал трупы именно для того, чтобы избавиться от страха перед смертью. С этой же целью наблюдал и публичные казни на Площади Праотцов в Фаунтерре - повешение грабителей, колесование женоубийц. Он рассуждал так: если знаешь врага очень хорошо, понимаешь его мысли, угадываешь планы, помнишь, какими войсками он располагает, - ты будешь страшиться его меньше, чем врага неведомого.
   - Любопытно? Как это странно, милорд, - любопытствовать о смерти. По мне, век бы ее не видеть!
   - Смерть - обыденная штука, Луис, особенно - на Севере. Если вы не интересуетесь смертью, то на Севере будете мучиться от скуки.
   - Милорд, простите за такой вопрос... Вы чего-нибудь боитесь? Наверное, ничего на свете, правда?
   Чего я боюсь? Эрвин усмехнулся. Да, практически, всего! Старости, червей, нищеты, скрипа карандаша, простуды. Боюсь показаться глупым или смешным, сойти с ума, сделаться калекой, остаться бесславным и безвестным... Смерти, правда, не боюсь, но это - редкое исключение.
   - Благородный человек страшится лишь одного - утратить достоинство, - ответил Эрвин словами отца. - А вы?
   - Простите, милорд?
   - Чего боитесь вы, раз уж о том зашло?
   Разведчики замешкались, обнаружив следы очага. Осмотрели поляну - ничего примечательного на ней не нашлось, кроме кострища по центру. Около золы валялись заячьи кости и высохшие яблочные огрызки. Видимо, спутники мертвеца останавливались здесь на обед. Случилось это до гибели несчастного или после - понять было невозможно.
   Заново найдя следы, отряд двинулся дальше, теперь забирая на восток.
   - Так что же, Луис, поведаете о своем самом большом страхе? - продолжил беседу Эрвин.
   Он ожидал, что механик назовет смерть любимой. Но тот подумал, потер подбородок и сказал:
   - Понимаете, милорд... я-то не смельчак и не герой, я много чего боюсь... Но если так подумать, то страшнее всего - несвобода.
   - Имеете в виду темницу?
   - Нет, милорд. Страшно, когда кто-то тобою распоряжается, может сделать, что захочет. Ты - как будто вещь в чужих руках. Вам-то неведомо такое чувство, милорд...
   Неведомо? Ах, что вы! Не далее, как при последней встрече с отцом, я наслаждался этим чувством!
   - Да, меня боги миловали... Это вам рельсовая стройка у Фарвея так запомнилась?
   - Не только она, милорд. Всякое случалось... Не знаю, будет ли вам интересно...
   Луис помедлил, и, не дождавшись ответа, принялся рассказывать.
   - Я был четвертым ребенком мастера-строителя. Мне удалось обучиться читать и писать в девять лет.
   - Вот как!.. - вежливо удивился Эрвин, хотя и не был впечатлен.
   Да, в девять, - не без гордости подтвердил Луис. Двое старших его братьев служили отцу подмастерьями, сам он был еще слишком мал. Впрочем, Луис не очень-то хотел учиться месить раствор и обтесывать камни - родичи говорили, что из мальчика такого ума получится хороший священник. (На словах о "таком уме" механик скромно понизил голос.) Но вышло иначе. Во время дождей рухнула кровля церкви, над которой работал его отец, и семья оказалась в большом убытке. Отец задолжал ростовщику кругленькую сумму - что-то около пяти золотых эфесов. Когда подошел срок уплаты, отец Луиса пригласил ростовщика на ужин. Скряга начал слепнуть на старости, ему становилось сложно управляться с подсчетами, и мастер-строитель знал об этом. За вином ростовщик завел речь о долге, тогда отец позвал Луиса к столу. "Ну-ка, сынок, сколько выйдет семью двенадцать?" Тот ответил: "Восемьдесят четыре". Отец сказал: "Вот мел, запиши-ка подсчет на столешнице". Луис записал. Тогда строитель сказал ростовщику: "Чтобы вести дела, вам скоро понадобится писарь, и придется ему платить - никто из грамотных работать за жратву не станет. Возьмите мальца к себе и спишите мой долг - обоим будет выгода". Далее принялись торговаться. Писарям платят не меньше двух елен в месяц, но Луис был мал, и ростовщик срезал оплату вполовину. Далее вычел за кров и еду, учел проценты. Получилось, мальчику следует отработать три года. Ударили по рукам, и Луис перешел во владение старикана.
   - Хм... - сказал Эрвин, поскольку механик сделал паузу, ожидая реакции слушателя.
   Луис надеялся, что его обязанности сведутся к счету и письму, но сильно ошибся. Вскоре он скреб полы в доме старика, прислуживал за столом, стирал одежду, выгребал отхожую яму. Он попробовал было возмутиться и получил дюжину розог. А затем еще по дюжине каждую субботу - в целях воспитания. Ростовщик боялся, что, когда он совсем ослепнет, Луис сможет обсчитывать его, и воспитывал в мальце верность. "Кого боишься - того не обманешь". Он велел перемножать и делить двухзначные числа, считал до пяти, и, если Луис не укладывался в это время, бил по лицу. "Чего это ты мешкаешь? Думаешь схитрить?" Чтобы избежать кражи, старик не выпускал мальца со двора весь первый год. В дни, когда ростовщик покидал дом, Луис оказывался заперт в подвале.
   - Да уж, - сказал Эрвин.
   Отряд подошел к ручью. Воспользовавшись случаем, напоили животных, набрали воды в бурдюки и двинулись дальше. Лиственная роща сменилась сосновой, стало светлее, воздух приятно посвежел. Луис продолжал рассказ.
   Так или иначе, он отслужил у ростовщика положенные три года и попросился домой. Понятно, старик не отпустил юношу. Кому захочется платить две елены, когда есть дармовой работник. Какое-то время Луис упрашивал его, умолял, ползал на коленях, ревел... Потом стал ждать удачного момента. Поймал ночь, когда скряга хорошо выпил с вечера и спал крепко. Луис связал ему руки и ноги, привязал к кровати, заткнул рот тряпкой. Потом выгреб все деньги, какие нашел - больше двадцати эфесов, - отнял у старика ключи и сбежал. Его должны были обнаружить не раньше, чем спустя пару дней, так что Луис имел фору. К отцу идти было нельзя - там его стали бы искать первым делом. Он подался на запад, в герцогство Надежда. Думал: с двадцатью золотыми заживу, как Бог! Может быть, и сам сделаюсь ростовщиком. Или обучусь в семинарии и стану священником - денег хватит...
   На дороге между Фарвеем и Сердцем Света его ограбили и избили. Полуживой, голодный и почти голый, он приплелся в город Фарвей. У него все еще оставалась надежда найти работу - как никак, Луис по-прежнему умел писать и считать. Работа действительно нашлась: люди герцога Фарвея строили рельсовую дорогу в Литленд, нужно было много рук, чтобы закончить до зимы. Правда, грамотность тут не была в цене: с утра до ночи вгонять в землю дубовые свайки - вот что требовалось. За это Луис получал миску каши утром, миску похлебки вечером и кружку эля по субботам. Еще, конечно, несколько плетей всякий раз, когда мастеру казалось, что Луис трудился недостаточно усердно. А ему часто так казалось: юноша был хилым и бледным, быстро уставал, и, как ни странно, ежедневные побои не очень-то прибавляли ему сил.
   Луис раздобыл из мешка яблоко, укусил пару раз, помедлил, вспоминая.
   Они не окончили участок до холодов, и герцог не счел нужным расплатиться. Фарвей сам посетил стройку, осмотрел рельсы, обрывающиеся среди поля. Затем три сотни рабочих согнали пред ясны очи вельможи. Герцог пожевал губами и проплямкал что-то управителю, тот повторил во всеуслышание:
   - Кому нужны пол-дороги? Кто захочет купить пол-билета? А нет работы - не будет и оплаты!
   Фарвея сопровождал отряд гвардейцев, и никому не было охоты лезть на рожон. Однако стоял ноябрь, и рабочие оказались в отчаянном положении. Они принялись осторожно возмущаться: как же пережить зиму без денег?
   Управитель ответил: кто хочет ныть - пускай проваливает. А кто не ноет - пусть ступает вон туда, к телегам. Собирается новая бригада, она отправится на стройку в Литленд - там работы ведутся и зимой. Правда, оплата будет вполовину той, которую обещал герцог, но зато найдется пропитание и жилье. Деваться было некуда - рабочие побрели к телегам.
   Зная герцога Фарвея, Эрвин не сомневался: тот не только получил бесплатно кусок рельсового пути, но и сделал Литлендам нечто вроде одолжения: опытная бригада укладчиков - за бесценок. А взамен получил какую-нибудь ценную преференцию, например, место за обеденным столом возле императора, когда тот приедет в Литленд на конную ярмарку... Ловкий ход.
   Луиса и прочих перегнали на новую стройку, будто стадо скота. Телеги, как выяснилось, предназначались для инструментов. Также обнаружилось, что зима в Литленде не столь уж тепла: снега нет, зато через день лупят холодные ливни. Луис работал, ел, спал мокрый до нитки; в конце концов, схватил воспаление и чуть не подох. Конечно, никому не позволяли отлеживаться даже по случаю хвори. Луис прокашлял всю зиму, и к весне начал харкать кровью, но боги смилостивились - прислали теплую погоду. Он пошел на поправку. А летом случилось чудо: один из механиков приметил Луиса и взял в подмастерья.
   - Не стану утомлять вас, милорд, рассказом о моем обучении у него. То был очень знающий человек, милорд, очень опытный! Ох, тяжелая у него была рука. Даст подзатыльник - полдня в голове звенит... Словом, с тех пор, как выпутался я из этой стройки, так решил для себя: больше никогда не поймаюсь! Хочу сам себе быть хозяином и никого не бояться. Человек должен сам управлять своей судьбой, верно, милорд?
   Эрвин отвлекся, глядя по сторонам. Уже несколько раз в лесу попадались пеньки от срубленных деревьев. Отряд приближался к месту чьей-то стоянки - видимо, покинутой, так как пни были старыми и успели иструхляветь.
   - Что вы думаете, милорд? - спросил Луис.
   - Я думаю: что было в коробочке?
   - Простите?..
   - Ну, представьте себе. Человек идет по лесу, когда с ним случается несчастье. Неведомая хворь, ядовитый укус, нападение какой-нибудь диковинной твари - кто знает. Ему делается плохо, он понимает, что скоро испустит дух. Тогда путник садится под ясенем - сам садится, поза трупа довольно естественна - и берет в руки железную коробочку. Не меч для защиты, не нож для кровопускания, не чашу вина или снадобья, чтобы облегчить боль. Так, с коробочкой в руках, его и настигает смерть - столь страшная, что спутники даже не решаются предать тело земле. Я долго размышлял и не смог вообразить: какая вещь, вместимая в коробочку, могла понадобиться человеку в последнюю минуту жизни?
   Луис буркнул:
   - Ну, не знаю, милорд... Возможно, пилюли?
   - Пилюли не хранят в железе, только в стекле или бумаге. Железо ржавеет, а ржавчина может испортить снадобье.
   - Шкатулка могла быть серебряной. Серебро не ржавеет.
   - Могла, - с большим сомнением сказал Эрвин.
   - А может, в ней была какая-нибудь ценность? Умирающий хотел отдать ее другу.
   - Тоже странно. Деньги носят в кошелях, а не в жестянках. Шкатулка неудобна, ее на пояс не повесишь... Да и другое удивительно. Можете себе представить дикаря из лесной глуши, который носит серебряную коробочку с монетами или лекарскими пилюлями?
   - Почему вы думаете, что он дикарь? Разве в Запределье живут дикари, милорд? Никогда не слыхал о таких. Да и сапоги на трупе неплохие, непохожи на работу дикарей.
   - И я не слыхал, чтобы здесь жили люди. Но путешественники из империи неминуемо прошли бы Первую Зиму, и я знал бы об этом.
   - А если оплыли кораблем по Морю Льдов, минуя порты герцогства Ориджин?
   - Тогда наша морская стража перехватила бы их. Корабли не ходят вне видимости берега, вы же знаете. Да и что забыли здесь жители империи? Неужели в одно время с нами нашелся еще один отряд безумцев?.. Не верится. Я склоняюсь к мысли о дикарях.
   Эрвин немного поразмыслил.
   - Сапоги... в конце концов, это всего лишь сапоги. У кого-то из спотовцев могли оказаться такие, а дикари отняли. Или сами сумели сшить добротные сапоги - не такая уж премудрость. Шкатулка меня больше смущает, ей я не нахожу объяснения. Будь среди нас преступник, я непременно приговорил бы его к открыванию этой коробочки.
   Луис промолчал, отшвырнул за спину недоеденное яблоко. Выглядел он подавленно. Все еще напуган мертвецом? Вряд ли, много времени прошло. Скорее, дуется из-за Эрвинова невнимания к его откровениям. Забавный человечек!
   - Если уж вернуться к вашему рассказу, - сказал Эрвин, - то вы, мне думается, заблуждаетесь. Неужели считаете, что на свете бывают свободные люди? Каждый живет в своей клетке: безземельный батрак, ремесленник, воин или купец, даже сам император. Каждый выполняет свой долг изо дня в день: забивает сваи, стрижет овец, рубит головы, усмиряет вассалов, угадывает и душит заговоры, ведет войны, ходит в дурацкие экспедиции... Я не встречал человека, который сам выбирал бы, как ему жить.
   - Но, милорд... - Луис опешил.
   - Что же касается побоев, о которых вы не раз упоминали, - добавил Эрвин, - тут вы правы: дворян не бьют розгами. Колют шпагами, рубят топорами, сдирают кожу, ломают кости пыточными машинами, гноят заживо в темницах - это бывает. А вот плетьми не секут - что верно, то верно.
   Механик не нашелся с ответом.
   Отряд пересек второй ручей и двинулся вверх по склону холма. Срубленных деревьев становилось все больше. Раздался окрик разведчика, и Эрвин поскакал к нему, снедаемый любопытством.
   Воин обнаружил землянку - небольшую и едва заметную, крытую бревнами и заделанную дерном. Сердце молодого лорда радостно забилось: вот и жилище дикарей Запределья! Если и была доля подозрения, что мертвое тело принадлежало охотнику из Спота, то землянка развеяла его. Нужна неделя, если не больше, чтобы вырыть ее и укрыть настилом. Лишь тот, кто готовится к зимовке, станет сооружать землянку. А охотники Спота ни за что не стали бы зимовать за Рекой. С их-то запасом суеверий и страхов, они и дня здесь не вытерпели бы. Стало быть, существуют люди, что живут в Запределье! Имперский Университет понятия об этом не имеет!
   Эрвин спешился и подбежал ко входу в землянку.
   - Милорд, осторожнее! Позвольте, я! - крикнул ему грей.
   Ориджин остановился у входа и бросил:
   - Какой смысл? Здесь давно никто не живет.
   Связанный из прутьев щит, служивший дверью, перекосился в проеме, щели заросли паутиной. Эрвин толкнул его ногой, и заслон упал.
   Внутри землянки было пусто, пахло плесенью и сыростью. Узкий лаз вел в комнатушку с четырьмя лежанками, застеленными пожухлой травой. У дальней стены был грубо сложен из камней очаг, над ним виднелась дыра в потолочном настиле. В углу валялись заплесневелые объедки. Более ничего - ни вещей, ни следов.
   Справившись с брезгливостью, Эрвин присел у лежанок, ощупал их, осмотрел траву. Это были крупные листья папоротника - его немало растет в окружающем лесу. Папоротник пожелтел и подсох, но не сгнил.
   Эрвин подозвал грея:
   - Как думаешь, сколько здесь лежат эти листья?
   - Месяца два, не больше. Еще весною тут ночевали люди.
   - И мне так показалось...
   Месяца два. Весной в землянке еще жили дикари. Но куда ушли? Удастся ли разыскать их? Было бы чудесно найти людей Запределья, поговорить с ними, составить описание, нанести на карту их селения! На язык просилось даже университетское слово "изучить". Граф Лайон, что первым разведал южные земли Шиммери, вошел в историю и сделался легендой. Тьма, да он даже объявил себя Шиммерийским королем!
   Да, затея с плотиной сорвалась - но Эрвин и так заранее знал, что этот план безнадежен. Зато теперь, наконец-то, эксплорада обретет смысл! Открытие неведомого племени оправдывает затраты. Само по себе Запределье немногого стоит, но если в нем живут люди - дело иное. Вероятно, император захочет сделать их своими подданными. Вполне возможно, Ориджинам достанется лен на эти земли, а значит, и право собирать налог. Дикарям это тоже на пользу, они получат хорошее оружие против хищников: топоры, кинжалы, длинные луки - ведь сейчас наверняка не имеют ни прочной стали, ни толковых оружейников. А Ориджины получат много меха. Не один корабль, груженный пушниной, станет ходить из Спота, а десяток! Если же удастся проложить морской путь через устье Реки, то грузы можно будет возить шхунами прямо отсюда. Почему нет? Река выглядит судоходной. Наладится торговля мехами и остановит обнищание герцогства. Ведь Нортвуд неплохо наживается на медвежьем пухе, отчего же мы не можем проделать подобное?!
   Молодой лорд одернул себя. Эрвин София Джессика строит великие планы, сидя в норе на гнилых нарах - хм... Глупо предаваться мечтам, имея в числе находок лишь пустую землянку да странный труп.
   - Ищите, ищите дальше! - приказал он разведчикам, выйдя на свежий воздух.
   Скоро обнаружились еще полдюжины землянок. Они были обследованы - и так же, как первая, не содержали ничего примечательного. Зато само их количество наводило на размышления. Здесь останавливались двадцать-тридцать человек. Если это полная численность племени, то от такой жалкой горстки не будет проку. Но если в землянках жил только отряд охотников, ходивших на зимний лов, то племя может оказаться довольно большим. На это намекала скверная благоустроенность землянок: женщинам, детям, старикам несладко придется в таких жилищах. Лишь крепкие мужчины приноровились бы к подобной зимовке.
   Следов вокруг землянок было немало, и большинство вело на восток, вверх по склону. Вспомнив загадочные сапоги мертвеца, Эрвин велел разведчикам выяснить, какая обувь оставила следы. Однако это оказалось невозможно. Со времени, когда люди покинули стоянку, прошли дожди и смыли следы, оставленные на голом грунте. Вмятины в хвойном настиле кое-где сохранились, но были слишком грубы, чтобы определить обувь.
   Осмотрели пеньки: деревья были срублены железными топорами. Неизвестно, насколько хороши они как оружие, но для повала леса вполне сгодились.
   Больше никаких открытий выжать из этого места не удалось, и отряд двинулся дальше на восток.
   Возбужденный от любопытства и азарта, Эрвин пришпорил Дождя и пустил его быстрой рысью. В лесу, полном пней и валежника, это был опасный ход, но впереди, в просветах меж сосен уже маячило небо - близка вершина холма. А с нее откроется вид далеко вперед и кто знает, что удастся рассмотреть. Вдруг где-то у горизонта замаячат над лесом дымки костров?..
   Другие всадники заразились нетерпением лорда. Вырвавшись вперед, верховой отряд въехал на вершину. Она была пуста и лыса, деревья вырублены подчистую, лишь кустарник окаймлял продолговатую макушку. А по ту сторону холма...
   Эрвин, кайры, Филипп, подоспевший на ослике Луис выстроились в ряд вдоль обрыва, словно рыцари перед атакой, и потрясенно глядели вниз.
  
   За холмом находилась огромная дыра в земле.
   Провал имел шагов триста в поперечнике и уходил вглубь под очень крутым углом, почти отвесно. Он был столь глубок, что дно терялось во влажной туманной дымке. Внутренние стены пещеры не были гладкими - их покрывали трещины, впадины и выступы, гроты. Почти всюду своды чернели, словно обожженные, но кое-где сверкали вкраплениями металлов или блестящих пород.
   Всадники на холме казались блохами в сравнении с исполинским провалом. Сама возвышенность, на которой они стояли, не была холмом: она оказалась частью гигантского земляного вала, окружающего пещеру, словно стенка кратера.
   Ошеломленное молчание длилось долго. Кайр Освальд подобрал с земли камень и швырнул. Несколько вдохов все следили за его полетом, затем булыжник канул в пелену тумана и исчез. Стука они так и не дождались.
   - Это вулкан?.. - неуверенно спросил механик.
   Нет, пещера не походила на вулкан: вокруг не было следов окаменевшей лавы, из недр не поднимался жар.
   - Это... - сказал имперский наблюдатель и запнулся. - Судари, мне кажется, это...
   Он осекся вновь, и тут молодой герцог Ориджин тоже понял, на что смотрит.
   У него перехватило дыхание. Сердце заколотилось, он хватил воздуха ртом, будто рыба. Попытался заговорить, но пересохшее горло издало лишь хрип.
   - Что с вами, милорд?
   Эрвин глотнул воды из бурдюка. Выпустил горловину изо рта, поднял емкость выше, вода полилась на лицо, волосы. Он мотал головой, фыркая по-лошадиному, но продолжал лить. Все, кроме Филиппа, недоуменно глядели на лорда.
   Наконец, он отрезвел и сумел выговорить:
   - Эта пещера, господа, ведет в Подземное Царство. Мы нашли Дар Богов.
  
  
  
  
  
   Дальнейшие главы романа находятся в платном доступе здесь
либо, как запасной вариант, здесь
  
   Объем оставшейся части - ровно такой же, как тот, что Вы уже прочли.

Оценка: 4.93*82  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"