История, которую я вам хочу поведать, произошла со мной в 15 лет. Я был смышливым мальчиком, всем интересовался, даже влазил своим любопытным носом и во взрослые дела. А сами знаете какие это дела у нас, у дворян: охота, веселье с вином и музыкой и... голые женщины, на которых я как всякий дворянский отпрыск начал заглядываться с молоком матери.
Няня у нас братом была излишне добролюбивая, вся какая-то примитивная, и мы хоть её и любили, но относились к ней иногда как к чему-то посредственному, временному, без душевной привязанности. Однажды, в августе, мы с братом подглядели из укромного места как передевалась наша Нина. Словно в театральном представлении, она начала разоблачаться от одежд, и оставшись в одной очень тонкой рубашке, принялась расчёсывать свои прелестные, дышащие здоровьем и женским теплом, русые, до плеч, густые волосы. Красный гребень ходил вверх - вниз, мой младший брат аж прикусил свои розовые губы до крови и облизывал как бычок, кончивший сосать мать. Я заметил даже бугорок на штанах брата, и мне стало стыдно быть с ним рядом, я жаждал быть один, раствориться здесь и сейчас, чтобы всё рассмотреть так, как только хотел бы мне одному, без этого малолетнего слюнтяя.
Но прогнать младшего на три года брата я не мог, а потому выбросил его из своей памяти насколько мог. А Нина тем временем подошла к комоду, на котором стояли различные семейные фотоснимки, отодвинула один из отделов, напрягшись всем телом, и зад её обозначился под рубашкой такой приятной окружностью, что я весь вздрогнул, словно попал в куст крапивы. Няня, покопавшись некоторые мгновения, вытащила на свет божий какой-то очень лёгкий, газовый пеньюар, стала тискать его в своих белоснежных руках, подтягивать, осматривать при свете полученного солнца. Затем она развернулась на цыпочках и дойдя до лавки, положила пеньюар на спинку стула с резными ножками и принялась через верх снимать своё исподнее. Брат не выдержал и убежал в сад, а я, прильнувший и весь вспотевший словно заезженная лошадь, пожирал глазами это полноватое, но такое заманчивое и влекущее нянино тело, открывшееся во всей своей первобытной наготе.
Я ощутил в себе доселе неизвестное томление. Удивившись ему, я потянулся к резинка штанов, запустил туда руку и мой хорошо развитый пенис обедал меня нестерпимым жаром желания. Я приспустил в нетерпении всё лишнее, выпустив на свободу орудие своего мужского естества. И словно поддерживая меня в познание моего тела, Нина согнулась, чтобы подобрать с пола что-то, упавшее от лёгкого ветерка из полураспахнутого окна, и я увидел волосатое, женское Оно. "Лоно", вспыхнуло у меня из памяти учёбы в нашей гимназии. Я весь хотел быть в Этой комнате, у Этого зрелища, чтобы увидеть его ещё более явственнее, по-мужски, как хвастаются грубые и усатые гусары, принявшие изрядно на грудь и не различая, где свой, а где чужой. А я хотел быть Своим для няни, для моей так полюбившейся няни, моей Ниночки, оказавшихся такой заманчивой, такой таинственной. Я чуть не упал от дрожания в ногах и этого было достаточно, чтобы Нина в мгновение оказалась рядом со мной, у двери своей комнаты, где на её тело устроили такие неожиданные смотрины.
- Это чем же вы тут занимаетесь, мальчишка вы негодный, - для большего авторитета Нина чуть огрубила свой нежный и грудной голос. В свои 35 она была добрее всех, кого я встречал дома или в городе. Нагая, вся красная и розовая от нахлынувшего смущения или стыда, Нина втянула меня к себе в комнату, и поставила на колени посреди округлого пространства. Я стоял в таком унизительном положении Бог весть какое время, не в силах поднять глаз от пола. В ушах звенело, а няня ходила кругом вокруг меня, и запах её женского тела заворожил меня и околдовал.
"Баба" - вот что ещё пронзило моё замершее сознание. Мужчины нашего круга, а тем более дворовые произносили это слово тысячу раз на дню. Телесное, прелестное, соблазняющее "Баба". Нина, прости меня, я только хотел посмотреть на тебя такой, какой достоин был увидеть тебя только я, твой умненький и красивенький Сашенька. Разве я тебя Этим обидел, разве я тебя Этим предал? Я всё - всё говорил о себе, ничего и никогда не скрывал.
- Поднимите глаза, в конце-то концов, молодой человек!
Я зачем-то хотел подчиняться Каждому её слову. Нет, в эти минуты я забыл о себе всё что знал, и теперь моё тело жило двумя увлажнёнными глазами, бегавшими по кругу за Нининым телом, вернее очертанием груди, бёдер, ног... И вот Она замерла прямо передо мной, голая, запыхавшаяся, и даже чуть раставившая ноги, отчего её низ живота как облако откровения окружило всего меня. Жар, трепет, истома, вселенская радость...
- Раз вы подглядывать вздумали за мной, тогда начнём выяснять что же за мысли такие появились у такого маленького сорванца, как мой тихоня Сашенька. Итак, извольте рассказать, что же такое произошло с вашим телом, что вы так увлеклись собой, напрочь позабыв каким не хорошим делом занимались у моих дверей.
И я начал рассказывать. Всё что хотел сказать только Ей.