Сутугин Анатолий Николаевич : другие произведения.

Кижи-Хем

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   Наша жизнь есть то, что мы
   думаем о ней. Марк Аврелий
  
   Дороги в прошлое такие же бесконечные, как и в будущее.
   Введение.
   Любовь к природе каждый из нас проявляет по-разному. Один ждёт, не дождётся субботы, чтобы в рассветной темноте, стараясь не разбудить домашних, собрать рыболовные снасти и доспехи, да рвануть куда-нибудь, километров эдак за сто к известной, как кажется, только одному ему речушке.
   Другой с вечера изучает с приятелями единомышленниками маршрут воскресного туристического похода и нарочно убирает звук мурлыкающего приёмника, когда начинают передавать сводку погоды на завтра.
   Третий отправляется просто побродить на природе без цели, без маршрута, без охоты, с одним лишь желанием привести в порядок расшалившиеся за неделю нервишки. Четвёртый сидит неотрывно у телевизора и, открыв рот, смотрит "Клуб путешественников" с неизменным ведущим Сенкевичем.
   Впрочем, что за нужда перечислять все формы нашей общей привязанности к Матушке-природе. Ведь, как и в произведениях искусства, в природе мы ищем самих себя, и, поскольку каждый человек неповторим, неповторимы и те душевные линии, которые тянут нас к ней словно магнит.
   Замечено только одно общее: мы чаще хотим остаться с природой наедине, чтобы каждый уголок леса, каждая излучина реки и уютная полянка становились бы для нас заповедными.
   Человек постоянно чувствует стыдливую, первозданную связь с природой и высокую от неё отдалённость. Внешне он остался почти неизменным, но внутренне сильно изменился, замороченный современными ритмами, алгоритмами, вавилонским смешением культур, языков, наук, интеграцией, дифференциацией, всеобщей вовлечённостью и причастностью к тайне тайн.
   Он несёт в себе такие чудовищные несоответствия, такие противоречия, такую смесь высокого и низкого, естественного и фальшивого, искреннего и ханжеского, канцелярского и творческого, свободы и рабства, такие полярности и непомерности, какие не поместило бы в себе, не вынесло ни одно живое существо на свете, кроме него самого.
   Приглядитесь к себе пристально и беспощадно, к тому, какими бываете на работе и дома.
   Вспомните все разнообразные свои лики и ту поразительную лёгкость, с какой вы привыкли отвлекаться от себя одного ради себя другого.
   Лёгкость, с которой вы научились вновь возвращаться к себе, уже однажды отвергнутому. Найдите среди них образы отвратительные и прекрасные, соедините воедино и попробуйте узнать себя.
   Если вам это удастся, значит не всё потеряно, значит, живая струйка природы ещё не навсегда отзвучала в вашем сердце, значит, вы сможете ещё прочувствовать всю прелесть того первозданного начала, которое замешано в человеке свыше.
   О, братья, человек, бацилла, тигр, гвоздика", -- писал Брюсов.
   И вправду в человеке есть всё микробы, бациллы, шарики белые и красные, гены, хромосомы и бог знает, что ещё. И грипп, и рак, и мудрость, и глупость. Всё в нём есть, а уж, что там выявится, что наружу вылезет, зависит от иммунитета, и, наверное, судьбы. А уж в неё входят и склонности, и условия, и обстоятельства, и даже изменения погоды.
   Ведь вот живут рядом с тобою люди, много людей, и не подозревают, что где-то совсем близко, почти вплотную, другой мир с вековою тайгой, с грозными и ревущими порогами, с неторопливым сибирским или каким-либо ещё говорком, с рокотом лодочных моторов на перекатах-шиверах, с неожиданными попутчиками, с какими-то сумасшедшими, в полнеба закатами, с посвистом утиных крыльев и ещё с чем-то. И от всего этого рождается в душе неистребимое желание, заставляющее её непонятно и неузнаваемо измениться.
   Тогда подступает к самому сердцу нестерпимое, острое желание увидеть такой затерянный, заповедный уголок, и ты отбрасываешь в сторону все домашние дела и торопишься в путь, чтобы увидеть, как встаёт за рекой "твоя" радуга.
   Хорошо конечно, когда красота рядом, как говорится, под рукой. Но, согласитесь, истинное понимание красоты приходит порой вместе с её открытием чего-то нового, ранее тобой не виденного. Вот почему, когда удаётся, мы забираемся в самую глухомань, пробираемся сквозь плотно сросшиеся и сцепившиеся друг с другом кусты, бредём по колено в холодной болотной жиже, проносимся по крутым сливам ревущих порогов, лезем на сыпучие отвесные скалы.
   И всё это только затем, чтобы однажды застыть от удивления над крошечным глубоким бочажком, затерявшимся в сплошной таёжной чащобе, или замереть в восторге от непереносимо алого заката, или остановиться в безмолвном оцепе нении, глядя, как склонилась к воде и, пофыркивая от удовольствия, жадно пьёт кристально чистую жидкость маралуха.
   Конечно, хорошо иметь глаз художника, слух музыканта и ясную голову исследователя, в которой, как в оранжерее, всегда цветут цветы прекрасных идей и замыслов. Но это уж как кому повезёт. Одному только раз в жизни, другому ни разу, третий же, как в субтропиках, снимает понескольку урожаев в год.
   Блок как-то заметил: "Сознание того, что чудесное было рядом с нами, приходит слишком поздно". Необходимо не прозевать этот счастливый момент прозрения, всеведения прекрасного и неповторимого. Потому, что счастье может быть только теперь, сейчас, сегодня, и никогда больше. Оно всегда приходит слишком поздно, когда ужин уже остыл, а сам ты смертельно устал и, не дождавшись его, отправился спать. А наутро, проснувшись, вдруг с завистью слышишь, как твой приятель с восторгом рассказывает о незабываемых счастливых минутах, которые он пережил именно тогда, когда ты оглушительно храпел.
   Зависть -- всесильная царица проституток мира, вожделенная и обольстительная девица. Зависть, жесточайше душу гнетущая, расцветает вокруг волшебным розарием.
   Завидуют страстно, как сумасшедшие, и по всем габаритам: деньгам, модной юбчишке, новой квартире, здоровью, первому пойманному тайменю, даже маломальскому успеху в охоте или сборе грибов.
   Завидуют повально все: и дворник, и актёр, и замминистра, и охотник, и даже твой лучший приятель.
   Завидуют, а зачем?
   Лучше сменить зависть на восторженное, а если хотите, на спокойное наслаждение от успехов и достижений ваших друзей, знакомых, сослуживцев и просто случайных спутников. Это принесёт вам гораздо больше счастья и удовлетворения в познании мира, в его ощущении.
   Есть только одна непобедимая сила в жизни, и эта сила - Радость. Каждый раз, когда вам что-то не удаётся, когда вы хотите победить все препятствия и добиться результатов, побеждайте любя и радуясь. Каждая ваша улыбка ускорит вашу победу и развернёт в вас новые, неведомые ранее силы. Каждая ваша слеза и слова уныния скомкают то, что вы уже достигли в своих способностях, и отодвинут вашу победу далеко от вас.
  
   Всё, что есть в жизни, увы, не повторно.
   Радуйтесь каждой минуте своей,
   Будням и горю, табачному дыму
   Над головами надёжных друзей.
  
   Радуйтесь жизни в квартире, на улице,
   Лесом ли, росной тропой проходя,
   Этот цветок уж потом не распустится,
   Больше не будет такого дождя.
  
   Мною движут любовь и преданность людям, природе, тайге. И ещё неудовлетворённость, родственная чувству несправедливости, вызванному теми записями и набросками, которые я написал в последние годы, так и не достигнув исполнения всех свих замыслов и задумок.
   Бывает так, перечитываешь написанное тобою в муках и, вдруг, обнаруживаешь, что что-то написанное ты уже вроде бы где-то читал или слышал. Становится как-то неловко и обидно, будто тобой совершено что-то этакое постыдное и недозволенное.
   Но, перечитав ещё раз сомнительный отрывок, всё-таки с удовлетворением выясняешь для себя, что хоть и есть в нём что-то то самое похожее, да совсем не то, а виденное, слышанное и пережитое именно тобой на той самой изумрудно-голубоватой, чистейшей таёжной реке под горячим душем солнечных лучей, когда грудь твою и плечи ласкал горный ветерок, словно прохладные и нежные руки любимой девушки. В это время почему-то всегда хочется не писать, а думать о всяких глупостях.
   В рюкзаке памяти укладывается лишь самое незабываемое и неповторимое. На него сверху со временем неизбежно наслаивается и то, чего на самом деле не было, но вполне могло произойти, и ты начинаешь свято верить в придуманное.
   Странная эта вещь прошлое. Кажется, ушло, ну и ладно, "бог с ним". Но ведь прошлое это ты сам, только бывший. Отбрасывая прошлое, мы теряем содержание и самих себя и нашей жизни. Отбросив будущее, мы теряем её смысл.
   Но во время работы я стараюсь не отвлекаться, забыть обо всём и писать как бы для себя или для самого дорогого и близкого человека на свете. Стараюсь дать полную свободу своему внутреннему миру, открыть для него все закрытые до настоящего момента шлюзы души и памяти. И тогда, вдруг, наступает мгновение, когда с удивлением обнаруживаешь, что в сознании значительно больше мыслей, образов, чувств и поэтической силы, чем сам до этого предполагал.
   Вы можете сказать, что всё знаете и понимаете, а на самом деле ничего не знаете и не понимаете. Потому что на языке мудрости Знать -- это значит уметь, а Понимать -- это значит действовать. Тот, кто говорит, что он знает и понимает, а не умеет действовать, в действительности ничего не знает.
   Кажется, Фолкнер назвал писателя самым изощрённым вором: он похищает у окружающих такую ценность, как слова. Да, похищает, но не для себя же только. Похищает, чтобы потом возвратить людям чистый и драгоценный сплав из этих "чужих" слов и собственных мыслей.
   Правда не всегда и не каждый пишущий достигает этого волшебного превращения разрозненных слов в музыку фраз. Но уж когда достигает.....
   И прав был Анатоль Франс, выразив удивительно простую мысль о том, что вся мировая литература после Гомера и Гесиода является в той или иной степени плагиатом. Так что пишите и дерзайте. Пишите даже в том случае, если написанное вами, по-настоящему оценит и полюбит всего лишь кто-то один. Поверьте, один читатель это уже совсем не плохо! Как говорили древние - Но сопиэнти сит. Что означает - Мудрому достаточно.
   Каждый прожитый нами день это глава книги жизни, которую мы прочитываем или в одиночестве, или с участием близких нам людей. И очень бы хотелось, чтобы два десятка глав этого повествования не оказались скучными и неинтересными для читателя.
  
   Надежды скрытые в душе,
   О жизни спрятанной в грядущем,
   Волнуют меньше нас уже,
   И сном лишь кажутся цветущим.
   И крикнуть хочется: Спасибо всем,
   Кто в жизни шёл со мною рядом.
   Я всё отдал земной красе
   Почти молитвенным обрядом.
   И сила выветрилась вся,
   Хоть тратилась не на забавы.
   Её дарил я всем и вся,
   Себе не добывая славы.
   И лишь в краю лесов, озёр
   Свои я забываю годы,
   И, глядя на огонь костра,
   Живу, дышу, как сын природы.
   Душа проносится сквозь годы
   Так по-младенчески чиста...
   Но, не созрев, желтеют всходы
   Тех дел, что делать перестал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава первая.
   Ряша. Завхоз. Джон Кровавая Губа. Автор. Сон Ряши. Выбор маршрута.
  
   Чтобы не было вопросов при чтении нашего повествования, необходимо ввести читателя в курс того, кто же такие наши герои. Какие они -- эти люди, которых я буду называть в дальнейшем Игорь -- он же Ряша, Федя - он же Мечтатель он же Завхоз, Боря - он же Командор, Шура - он же Сашка, Лида - он же Уралочка, Женька - он же Джон Кровавая Губа. Почему в нашем повествовании звучат только прозвища и нигде нет даже упоминания фамилий?
   Всё объясняется просто. Фамилия практически ничего не может рассказать о своём хозяине, она не отражает ни его внешность, ни его характер, ни привычки, ни склонности. Может быть, когда-то в далёкие времена, данная своему первому обладателю, она и несла какую-то объективную информацию, но с годами последняя всё более устаревала и через несколько поколений совсем утрачивала свой смысл.
   Иное дело прозвища. Они даются всегда за какие-то свойства натуры, поступки, черты характера, внешность. Прозвища являются микро характеристиками людей, которым они принадлежат. Правда, познать человека, как личность, можно лишь в непосредственном общении с ним, наблюдая за его поведением, делами, поступками, ведя с ним беседы, оценивая его в общении с другими людьми, поскольку это и есть сама жизнь, а личность вне жизни существовать не может.
   Современная наука скупа на классификации и выделяет всего три или четыре психофизических типа человеческой личности, и каждый из них связывается с определённым темпераментом, а также ростом и полнотой человека.
   Для особенно любознательных вот эти типы -- миниатюрный или грациальный (истероид -- по складу психики), крупный или атлетоид (эпитимик -- по складу психики), худощавый или астеноид (шизотимик), полный или пикник (циклотимик).
   Однако если рассматривать в подробностях все черты указанных типов, то оказывается, что их удобно располагать по четырём полюсам системы координат.
   По одной её грани можно расположить эпитимиков и истероидов, а по другой -- шизотимиков и циклотимиков. Между этими полюсами легко находится место для всевозможных их сочетаний и состояний. Из анализа получившихся зависимостей следует, например, что в природе невозможен атлето-истероидный тип, но его и в самом деле практически не встречается в жизни, как, между прочим, и пикно-астенического.
   А вот пикно-атлетический тип встречается в жизни очень часто, так же, как и астено-грациальный и астено-атлетический типы. Обо всех них будут даны пояснения по мере их появления в нашей повести.
   Но сначала поговорим о персонажах московских. Все они на момент нашего повествования перевалили за половину своих жизней, но внешне всё ещё буксовали в том самом возрасте, который и молодым не назовёшь, и средним тоже не обозначишь.
   Есть в английском языке довольно точное определение этого возраста - Вчерашний парень. Познакомимся же с этими вчерашними парнями поближе.
  
  
   Персонаж первый: Игорь--Ряша.
   Ряша был типичным атлето-эпитимиком, лелеющим под своей рубахой известную бахчевую культуру, которая в течение отпуска, а точнее похода довольно быстро усыхала и резко уменьшалась в размерах, чем немало радовала своего хозяина.
   Главной достопримечательностью Ряшиного лица был нос.
   Как и всё в жизни носы человеческие всегда чём-то различны друг от друга. Есть носы обычные и невыразительные, о которых и сказать то нечего, есть носы скромные, а есть выдающиеся. Есть носы напористые, есть -- важные, есть большие и есть маленькие. Есть носы, на которых можно гнуть рыболовные крючки, есть вздёрнутые, есть носы пуговкой, есть носы горбатые, и есть, наконец, носы носатые. Но, в конечном счёте, все они по-своему красивы, неповторимы, и все совершенно законно располагаются на своём законном месте. Ряшин нос вобрал в себя целую массу достоинств. Он был и выдающимся, и большим, и носом носатым. Именно он создавал всю неоднозначную значимость Ряшиного лица.
   Ряша был физически силён в свои сорок с "небольшим" лет и, являлся, как говорят в народе, мужчиной в самом соку. Был он высок ростом, носил обувь сорок четвёртого разношенного размера, фетровые шляпы тёмного цвета и этим очень гордился.
   Имел Ряша одно весьма неприятное свойство -- сильно зябнуть по ночам, и поэтому в походах всегда спал в кальсонах и свитере, а на голову напяливал шерстяной колпак, а чаще всего в капор своей жены.
   Ряша лихо работал веслом, ружьём, спиннингом, ложкой и языком. Всё это делало его незаменимым в походной жизни.
   Он отлично готовил рыбные и мясные блюда, включая такие трудноисполнимые, как приготовление сырокопчёных окороков и бастурмы, но совершенно безобразно варил супы и каши независимо от их состава.
   Его словесный портрет отлично вписывался в стихотворные строчки Станислава Куняева:
  
   Мужчина был ещё силён,
   Таёжным солнцем освещён.
   Таким горячим в это время.
   Он брал весло или ружьё
   И, в счастье веруя своё,
   Брёл по тайге походкой зверя.
   Чтоб отыскать в тайге тропу,
   Рот освежить, жуя траву,
   Схватить ружьё, глаза прищуря,
   Взметнуть к плечу, ударить влёт.
   И, царственный прервав полёт,
   Вдруг загрустить, свой грех почуя,
   А по утрам он пил росу,
   Горстями поднося ко рту,
   Как ртуть трепещущие капли,
   Рождённые из облаков,
   Питьё зверей или богов,
   Взахлёб, чтоб силы не иссякли.
  
  
   Была у Ряши одна слабость: он очень любил пить парное молоко.
   Однако после этой приятной процедуры у него мгновенно следовала другая -- неприятная: Ряшу тут же посещал диурел.
   Любитель молочка мгновенно менялся в лице и теле, а затем начинал периодически покидать компанию.
   Любил Ряша поесть, выпить в меру и попеть песни. Мера его имела постоянное свойство изменяться от настроения и состояния души, но никогда не была маленькой. Когда он, приняв очередную меру, начинал петь, пододвинувшись к костру и в упоении закатив глаза, для него переставало существовать всё окружающее.
   В эти моменты голос Ряши напоминал сирену большого отслужившего службу списанного парохода. Как ни странно, но мотивы он воспроизводил довольно чисто, особенно когда находился под небольшим градусом.
   Окружающие, слушая его пение, одобрительно говорили.- Хороший у нашего Ряши голос. Громкий! До самой печёнки продирает... Ну, даёт, стервец. Любит продолговатые песни...
   Мне очень нравилось это выражение -- "продолговатые" -- в приложении к песне. Я сразу же представлял себе, как вокруг стоят "продолговатые" горы, на которых растёт "продолговатый" лес, а "продолговатые лучи солнца щекочут его "продолговатую" переносицу.
   От этих видений почему-то хотелось чихнуть, и чтобы кто-нибудь "продолговато" сказал.- Будь здоров "продолговатый" русский человек, Ряша!
  
   Персонаж второй: Федя--Мечтатель.
   Федя был типичным представителем астеников. Высокого роста, с лохматой головой, он очень походил на кисточку художника, высушенную на сильном сквозняке. В солнечную погоду, как шутили друзья, его фигура практически не давала тени.
   Телесной полноте Ряшиной фигуры Федя не без кокетства противопоставил свой импозантный, обтянутый кожей скелет. Создавалось впечатление, что он обладает значительно большим количеством всевозможных костей и косточек, чем обычные представители гомосапиенсов прямоходящих.
   Он действительно состоял почти из одних костей. Даже его лицо было сработано как будто из единой цельной кости, буро-коричневой от плотного загара, блестящей и гладкой, как после полировки ветром, водой и временем.
   Вся структура Фединой фигуры словно служила наглядной моделью человеческого скелета, которая согласно научным исследованиям специалистов антропологов может быть представлена в виде водружённых друг на друга перевёрнутых маятников.
   Система эта по своей сути не то, что неустойчивая, а неустойчивая до крайности. Такая система сама по себе стоять не может.
   Чтобы поддерживать её в равновесии нужна непрерывная, тонкая и согласованная игра множества мышц, управляемых с помощью согласованных друг с другом импульсов-сигналов.
   Самое интересное то, что информацию о положении тела в пространстве эта система получает не от головы или, как раньше считали, вестибулярного аппарата, а от корпуса -- точнее от его поясничного отдела. Поэтому Мечтатель всегда с особой заботой относился именно к своей пояснице.
   - У головы и других забот хватает, а о своём верхожопии пусть ручки заботятся -- говорил он по этому поводу.
   Затем, подумав, он добавлял.-- Одна голова -- хорошо, а когда в ней что-то есть -- ещё лучше. Чем больше извилин у человека, тем более извилист его путь.
   В Москве, в обычной обстановке, Федя имел привычку страдать практически полным отсутствием аппетита, но в тайге, под живительным воздействием чистейшего воздуха, он мгновенно превращался в вечно голодного индивида, которого невозможно было никогда накормить досыта. Наверное, именно поэтому его всегда назначали Завхозом группы.
   -- Всё равно продукт воровать будет. Так уж лучше пусть у самого себя тащит,-- примерно так рассуждали его коллеги по походам.
   Был Федя чаще всего задумчив и молчалив, за что и получил прозвище Мечтатель. Одежду свою он занашивал до неприличия, расставаться с ней никогда добровольно не хотел и, чтобы вынуть его из останков сплошного рванья, чаще всего приходилось применять хитрость и силу.
   Мечтатель был гением в ремёслах. На работе ходил упорный слух о том, что он умудрился слепить себе часы из хлебного мякиша, и они не только ходили, но и отставали за сутки не более, чем на один час. Не берёмся утверждать правду говорили про часы или нет, но он собственноручно собрал из подержанных деталей великолепную коротковолновую рацию, настроил её и даже одолжил для работы экспедиции Шпаро, когда тот шёл к Северному Полюсу. И это, поверьте мне, чистейшая правда.
   Исходя из только что сказанного, Федю смело можно было считать гением, так как гений -- это человек, который из ничего создаёт то, что он хочет.
   Мечтатель был отличным фотографом и киношником, но за последние годы несколько обленился и накопил такое количество не проявленного кино-фотоматериала, что даже подходить к нему боялся, чем немало огорчал друзей и почитателей своего искусства.
   Был Мечтатель заядлым курильщиком. Курил он практически непрерывно.
   По этой причине лодки и катамараны, на которых находился Федя, издалека всегда были похожи на пароходы с неисправными паровыми котлами.
   Он отлично владел спиннингом, хотя особенно уловистым по непонятным для окружающих причинам не был.
   По случаю он любил побаловаться и ружьишком, особенно собственной малопулькой--автоматом. Стрелял Мечтатель из неё почти без промаха. Однако, поскольку это ружьецо пуляло лишь на малые расстояния, практически ощутимой пользы коллективу стрелок не приносил.
   Если Мечтателю приходилось кашеварить, то больше всего он любил готовить тушенку, засовывая её в любые блюда, будь то супы, каши или кисели.
   У костра Мечтатель мог сидеть часами. В такие моменты он не замечал вокруг себя ничего и никого.
   Лишь изредка с его уст срывались скупые и загадочные фразы вроде -- кайф, кайф, кайф... или, гумуз гумузу рознь...
  
   Персонаж третий: Женька (Джон Кровавая Губа).
   Среднего роста, худощавый, слегка сутулый, он с первого взгляда обращал на внимание посторонних своей молчаливостью. Много говорить он не хотел и больше любил слушать других.
   Ещё он любил одиночество, и предпочитал шляться по тайге не в компании, а один. Причём исчезал он из лагеря всегда незаметно и так же незаметно вновь в нём появлялся.
   По нашему определению Джон был чем-то средним между эпитимиком и циклотимиком, как говорят, фифти-фифти.
   Джоном Кровавая Губа его прозвали за удивительную способность организма проявляться в каждом походе в виде обветренных до крови губ.
   Особенными успехами ни в охоте, ни в рыбалке Джон не отличался. Охотно выполнял все общественные поручения, но никакой инициативы при этом проявлять не старался.
   Когда ему делали замечания или начинали ругать за какие-либо проступки, предпочитал в дискуссию не вступать и стоически отмалчивался. Иногда Джон делал на маршрутах какие-то пометки в потрёпанном блокноте, но что он там писал оставалось тайной для окружающих.
   Если ему особенно надоедали с вопросами о содержании напи санного, Джон чётко отвечал.- Пишу домашнее задание о том, как я провёл лето.
  -- Ты лучше книгу напиши,- советовали ему друзья.
  -- Зачем?- удивлялся Женька.
  -- А читать нечего,- отвечали ему.
   В еде Джон был неприхотлив, но ел много и с удовольствием. Когда его спрашивали, каков он в походе, мгновенно отвечал, не чуть не смущаясь.- Застенчив...
  
   Персонаж четвёртый: Автор (Антон, то есть -- Я).
   Антон был среднего роста, коренастый, в меру полноватый недокормленный циклотимик, русоголовый, с типичным русским лицом.
   В свои сорок пять лет он, по мнению окружающих, выглядел значительно моложе. Свой возраст Антон оценивал не иначе, как переходный.
   -- Переходный возраст,-- пояснял он.-- Это такой возраст, когда на сверстниц уже смотреть не хочется, а девушки помоложе отчего-то не спешат зазывать к себе.
   К сорока годам Антон знал о себе всё.
   Он знал, что любит солёные помидоры. Он знал, что не любит шмыгающих по жизни людей, шмыгающие мысли, шмыгающие разговоры, то есть, другими словами, безответственную болтовню, которую очень часто выдают за важное, чуть ли не за государственное дело.
   В молодости Антон много и регулярно занимался спортом: играл в волейбол в силу первого разряда, любил горные и равнинные лыжи, отлично бегал на средние и длинные дистанции и, проведя девять летних и зимних сезонов в горах, получил звание кандидата в мастера спорта по альпинизму.
   Горы были его страстью, но трагический случай, оставивший постоянный след в виде контрактуры правой ладони, вынудил его прекратить занятия альпинизмом. После этого Антон несколько лет жестоко страдал, особенно по весне, когда его начинала мучить горная болезнь.
   Затем он вполне резонно решил, что лучше найти для себя какое-нибудь другое увлечение взамен альпинизма, чем напрасно мечтать о том, что уже никогда не сможет повториться.
   Решил и начал регулярно выезжать в каждый свой отпуск в тайгу, где с удовольствием отдался водному туризму, охоте и рыбалке.
  
  
   Месяц, проведённый среди вековых лесов, горных вершин и хрустально чистых рек, давал ему великолепную зарядку энергией и здоровьем на долгий рабочий год, наливал всё тело молодой бодростью и силой, удалял из организма все излишки мыслей, шлаков и жира.
   Здесь в тайге он нашёл то, чего даже не искал, и от того нагрянувшее счастье было ещё более ошеломляющим. Он полюбил тайгу всем своим организмом. Даже слово "Турик" его теперь ничуть не смущало. Ведь говорится, что любовь всегда права.
   И только осторожный и невезучий дурак лезет к ней с ложкой, как с портновским метром.
   Какие бы странные сочетания любовь не принимала, она не может унизить и оскорбить человека.
   Однако, в последнее время Антон всё чаще был недоволен собой и считал, что с его внешним видом происходит что-то странное, так как одни всё чаще называли его гражданином, явно намекая на намечающуюся пожиловатость, а другие -- молодым человеком, что являлось признаком неосновательной молодости.
   Антон почему-то считал, что основательная пожиловатость должна огорчать, а неосновательная моложавость является постыдной. Правда, вволю пофилософствовав, он говорил себе.- Ты ещё не стар, если в душе не появились морщины, и суставы ума не скрипят.
   В детстве Антона почему-то прозвали Толянычем, и он так привык к этому прозвищу, что всегда отзывался на него, как на собственное имя.
   По природе свой Антон - Толяныч был довольно смешлив. В годы соей юности он смеялся почти без видимых причин. С годами это свойство куда-то пропало. Смех, спасительный, как антибиотик, возникал в нём всё реже, всё осторожнее. И, может быть, из всех своих жизненных потерь он сильнее всего ощущал именно смеховую атрофию, неспособность к безудержному, всепоглощающему веселью.
   Когда наступает такая атрофия, считал Антон, начинается пора, когда кажется, что в человеке перегорает бесценная часть его сознания, повисая в организме безжизненной тряпкой, как сожжённые электрические провода.
   Он всё чаще вспоминал, как смеялся в молодости со своими милыми друзьями, как буквально утопал в чудовищном смехе, погружаясь в него по макушку, чуть не погибал в нём, а когда всплывал из пучины всхлипов, то был обессилен и скрючен, но счастлив до изумления.
   Шмели смеха просверливали в нём в те времена сквозные дырки, через которые в душу проникал упоительный ветер свободы, который гулял и распахивал, как форточки, каждую клетку организма.
   Всякий день в те времена гудел вокруг Антона праздничными колоколами, не давая передышки, обещая всё новые и новые удачи, и откровения. С годами колокола эти звучали всё глуше и глуше. Теперь постаревшие, как и сам Антон, друзья тоже смеялись всё реже и все реже называли его Толянычем, да и встречаться они стали тоже реже, от случая к случаю.
   Встречаясь, за разговорами всё больше бодрились и пыжились, пытаясь доказать друг другу, что ничего не произошло и не случилось, что все они так же молоды, удачливы, сильны, красивы, и что мир прекрасен и переливчат буйными акварельными красками единственно только для их радости.
   Именно с тех лет сумел Антон сохранить чувство юмора.
   Он и сам с удовольствием шутил, и организовывал различные хохмы и хохмочки, и любил с удовольствием послушать шутки и остроты других.
   Согласно друидскому гороскопу был Антон вязом и обладал следующими чертами характера: был спокойным, владеющим собой, безмятежным, сдержанным, невозмутимым, требовательным к себе и окружающим, не терпел чужих ошибок и заблуждений. В работе пользовался авторитетом, вниманием и уважением. Вызывал доверие окружающих. Был благороден, отзывчив, но иногда слегка деспотичен.....
   По мнению его друзей, многое из этого гороскопа действительно присутствовало в характере Антона.
   В студенческие годы, да и позже Антон увлекался стихами, читал, писал их сам. Кое-что у него получалось. В последние годы он увлёкся прозой, и с удовольствием изводил бумагу под записи дневников о жизни, друзьях, природе.
   Иногда он пописывал и белые стишки, вроде тех, которые накропал во время одного из перелётов:
   Уже прошла вдоль кресел стюардесса, на миг бедром касаясь пассажиров. На миг, и всё же... Чёрт возьми! Она -- поистине душа Аэрофлота! Опять идёт... Коснулась мимолётом... Блаженство, сказка! Да, нет. Скорее самолётно это. "Прошу всех срочно застегнуть ремни". Пропало вмиг очарованье сказки. Зажглись табло неяркие огни. Пол задрожал, возникли перегрузки. Слегка испуганно смотрели пассажиры туда, где убегала лента полосы. И вот отрыв. И голубое небо. Земля в летящих облаках явилась ждущим жадно взглядам. Уже привстали все, зашевелились. Все, кроме одного... Он спал бедняга, и челюстью во сне пронзительно скрипел. Что не бывает в жизни! На то и человек. Подобный нам. Прямоходящий, голова, два уха, две дырочки в носу... А как скрипит... Но, слава богу, вой турбин сильнее звуков пасти, ну ротика, ну рта... Ну, как ещё сказать?
   Жизнь на земле везде рычаньем начиналась. Так пусть себе скрипит. Проснётся -- перестанет... Как быстролётно время. Два-три часа, беседа, лёгкий завтрак, дрёма... И вот уже шасси целуются с бетоном. Посадка. Аэродром, умывшийся грозою. Всё позади. И нет касаний стюардессы, и скрипа тоже нет. Окончен перелёт.
   Любил Антон и охоту, и рыбалку, и "грибную ловлю", но никогда не делал из них смысла жизни. Ему больше нравился сам процесс этих занятий, а не результат. Хотя он с удовольствием и принимал дары природы в виде пойманых рыбин, подстреленной птицы и полной корзинки грибов.
   Как и многие, он прошёл через любовь к фотографированию и через съёмки любительских кинофильмов.
   И если фотографию он практически давно забросил, то фильмы продолжал снимать и с удовольствием демонстрировал полученное длинными зимними и осенними вечерами на дружеских сборищах.
   Теперь, когда вы познакомились с нашими первыми персонажами, настало время рассказать и о том, с чего собственно началась эта история, а именно о сне, который увидел Ряша.
   Ему и раньше, как только на двор приходила весна, даже самая ранняя, когда с сосулек начинали срываться первые капли капели, выбивая на подоконниках частую и весёлую дробь, когда сами сосульки начинали падать и разбиваться о неоттаявшую землю с тонким хрустальным звоном, а снег начинал сереть и уплотняться, словно его кто-то прижимал к разогревающейся под весёлым солнцем земле, начинали сниться сны.
   Он видел мерцающие под солнцем голубые извивы речушек, что текут неторопливо и плавно среди шелестящих на ветру кустов, подмывая ослепительно белые песчаные обрывы, над которыми поднимаются словно трубы янтарных обвалов корабельные сосны и бархатные кедры, слушал будто наяву шорох осыпающихся с круч камешков и песка, ощущал в руках холодное и сильное тело бьющейся рыбы, и рукоятку весла, которое поёт и стонет, борясь с крутой, плотной волной и мощным течением, видел далёкие закаты, когда засыпающее небо пытается бороться со сном отходящего дня, наливаясь медью.
   От этих видений в сердце всё сильнее и сильнее росло беспокойство и нарастало желание дальних дорог и нахоженных ранее троп.
   Но такого сна, какой он увидел сегодня, ему ещё никогда не снилось.
  
   СОН РЯШИ.
   Уличная духота проникала во все помещения. Я сижу за своим рабочим столом разморенный и потерянный. В душе разлад, в животе предобеденные колики вперемешку с голодом.
   Болванизм крепчает с каждой минутой.
   Все в отделе ползают словно слепни по коровьей заднице. Мозги, разжиженные жарой, болтаются в голове совершенно свободно и независимо от других деталей моего тела.
   Одни мухи не унывают и водят в разряженном воздухе шумные хороводы, которые лишь иногда распадаются от их натыкания на стёкла и перегородки...
   Внезапно мой взгляд приобрёл вполне осмысленное выражение. В отдел вплыло сказочное видение в виде длинноногой секретарши-машинистки директора Люси, едва прикрытой современным модным одеянием -- нечто средним между греческим хитоном и современной марлевой занавеской, под которым больше ничего-ничегошеньки не было, что позволяло ей демонстрировать, а окружающим оценивать и любоваться всей прелестью крутой и молодой женской плоти.
   В моём вкусе, вопреки моде, больше девушки рубенсовского сложения. Общение с ними всегда интересно, жутковато и одновременно даже опасно. Оно чем-то напоминает охоту на загадочного и хищного зверя. Такие свидания всегда могут закончиться серьёзным членовредительством для охотника, потому что каждое неловкое движение или страстное объятие "миниатюрной" пассии напоминает мощное давление гидравлического пресса.
   Всё это так, но сегодня я не могу устоять перед обворожительными прелестями божественной Люси. Глядя на неё, мне хочется именно сейчас думать о любви, страсти, крутых и упругих женских бёдрах и...
   - Люсенька, ты просто безумно обворожительна и, как всегда, верна напутствию- "Омниа меа мекум порто!"
   - Чего, чего?
   - Это Люсенька по латыни, а по-нашинскому: "Всё моё ношу с собой!"
   - Кончай трепаться, Ряшенька. Ты в такие моменты становишься похожим на хампельмана, -- в свою очередь умничает Люсенька.
   - А это чего такое?
   - На хампельмана, игрушечного человечка на верёвочке.
  
  
  
   - Люська! Ты гений. Отличное словечко! Надо запомнить. Слушай, а ты бы на всякий случай позаботилась о своих драгоценных сокровищах и застраховалась. Вдруг какой-нибудь нахалюга ненароком какую деталь подпортит. Я вот в Монте-Карло слышал, что там самая знаменитая исполнительница танца живота на миллион зелёненьких застраховалась.
   - Обойдусь и без страховки. Сохраню свой пупок для любимого и так. У нас не Монте-Карло. А ты лучше кончай травить и беги быстрёхонько к директору.
   - Зачем, не знаешь?
   - Придёшь, он тебе всё сам объяснит.
   - Ладно, иду. Бегают в такую жару одни негры, а я уж как-нибудь потихонечку.
   Люся грациозно закрутила винтом на сто восемьдесят градусов свою прелестную попочку и исчезла, а я словно настоящий хампельман резво последовал за ней.
   Над головой директора, как и у всякого святого, витал нимб забот.
   - Как у вас, Ряша Петрович, со здоровьем?-- вежливо осведомился директор.
   - Спасибо, ещё жив,-- ещё более вежливо отреагировал я.
   - Это хорошо, а то лето нынче просто ужасное. Жара. Духота. Говорят, солнечная радиация усилилась. Полысеем все к чёртовой матери!
   - Ничего, прорвёмся Ван Ваныч. Лысины есть у всех, только у некоторых они, говорят, спрятаны под волосами. А от радиации хорошо холодное пиво помогает, особенно, ежели оно свежее.
   - Пиво - это конечно приятно и вкусно! Только доставать его теперь не так-то просто,- говорит, мечтательно облизываясь, директор и переходит к делу.
   - В общем так. Тур Хейердал новую экспедицию готовит. Маршрут - Дакар остров Святого Патрика - Малаховка - Жмеринка - Рио де Жанейро. Нам повезло: пришла разнарядка на одного человека. Им, оказывается, до зарезу необходим специалист по электронным часам, ловле меч-рыбы на кораблик и сплаву на плотах. Мы тут посоветовались кое с кем и решили послать вас.
   Вы ещё сравнительно молоды, сильны, я бы даже сказал, в чём-то даже красивы и обаятельны, пьете в приличную меру, имеете вкус к любой еде, готовите и, вообще, без особых претензий. А чувство меры это главное. Этому чувству люди учатся всю жизнь и обычно всё равно уходят из неё, так ничему и не научившись. Человек и умирает то чаще всего не от болезней и не от старости. Он умирает оттого, что в чём-то не выдержал, хватил через край или просто от скуки.
   Но вы человек волевой и, надеюсь, справитесь со всеми трудностями и соблазнами. Так что сегодня же созвонитесь с Юрием Сенкевичем.
   Вот его телефон. Вечером он должен быть дома, так как на телевидении временно прекратили передачу "Клуб кинопутешественников", а больше ему заняться совершенно нечем. Оговорите с ним все условия и подробности. Сейчас же быстренько в бухгалтерию -- там вас ждут суточные и командировочные сразу за четыре месяца и материальная помощь на подарок тёще. Надеюсь, хватит и на сувениры. Желаю здравствовать. Да, чуть не забыл. С вас по приезде кокосовый орех и вяленый осьминог. Надеюсь, не затруднит?-- застенчиво закончил столь длительный для него в разговоре с сотрудниками монолог директор, вытер носовым платком покрасневшее от пота лицо, и нимб над его головой засиял ещё ярче и отчётливее.
   - Что вы, Ван Ваныч, ни в кои разы не забуду. Привезу самые свеженькие.
   Весело насвистывая я покинул кабинет.
   Люся что-то отстукивала длинными наманикюренными пальчиками на своей "Олимпии". При этом все её прелестные округлости в такт ударам обворожительно подрагивали, что мгновенно вызвало в моём мужском организме неведомое доселе желание выразить себя в чём-то героическом и сиюминутном.
   Я подошёл к ней сзади и нежно провёл пальцем по ложбинке на спине.
   - Люсенька! Прелесть моя! За прекрасное сообщение с меня американка.
   - Ловлю на слове, Ряша. В нужный момент припомню,- мгновенно отреагировала Люся, отвлекаясь от клавиатуры и обнажая между алых пухлых губок-конфеток великолепный перламутр зубов.
   - Везёт директорам,- ещё не очнувшись от нахлынувшего возбуждения подумал я.
   До самой бухгалтерии у меня не пропадали сомнения в реальности случившегося, но когда кассир выдал мне причитающуюся сумму и робко попросил ещё один кокосовый орех и осьминога, все сомнения рассеялись, как туман.
   В отделе царила настоящая суматоха. Остроты, поцелуи, смех, отдельные завистливые взгляды. Всё это волновало душу и вызывало уважение к самому себе. Дальше всё было как будто во сне.
   Визы, адаптивное скоростное обучение английскому и французскому языкам, тренировки каратэ и в подводном плавании, собеседования о смысле жизни с женой и рядом других ответственных за меня лиц.
   Наконец всё осталось позади. Подо мной мягко пружинило кресло "Боинга 747" авиакомпании "ЭР Африк". Рядом в лёгком подпитии Юра Сенкевич переговаривал о чём-то с Бородой-Туром.
   Сразу же после взлёта были кока-кола, коньяк, виски со льдом и без оного, солёные орешки, дежурный ананас на закуску, разные мелочи вроде омаров, кальмаров, лангустов и улиток в собственном соку. Снова коньяк...
   Прохлада кондейшена, тихая стереомузыка по шести каналам из мягкого поролона наушников.
   Мягкость тапочек, выдаваемых вам сразу же после взлёта для услады уставших в дороге ног... Блеск и нищета куртизанок и туристов!
   На чистом английском языке мне в ухо что-то нашептывала шикарная стюра-муллатка, чем-то похожая на нашу секретаршу Люсю, но ещё более шикарная.
   Стюра была просто неотразима: в полроста ноги, в пол лица агатовые глазищи, в полуразмах крыльев нашего Боинга ресницы, а остальное... Я буквально плавился от жара излучаемого Стюрой, особенно когда, она, нежно поглаживая бархатной ладошкой по моей мужественной и небритой щеке, ворковала.- Бай-бай беби....
   - Дую-ду,- отвечал я ей на грязном эсперанто.
   Сказка перелёта быстро закончилась. Нас ожидали лазурная гладь океана и африканское солнце в зените. И вот мы уже скользим под прозрачным оранжево-голубым нейлоновым парусом-спинакером то ли на полу пироге, то ли полу яхте, то ли полукатамаране Тура, сделанном из неизвестного мне материала, но очень похожего на солёную соломку к пиву. Я стою на корме за рулевого, на мачте повис Сенкевич за вперёдсмотрящего.
   - Курс зюйд-вест или близко к этому,- властно командует Тур.
   - О-кей, сэр,- отвечаю я и лихо закручиваю влево штурвал своей фортуны. К ногам внезапно шлёпается летучий ленок. Я нанизываю его на линь, слегка просаливаю и вывешиваю сушиться на бом-брам-лисель-шкот правой стеньги. После вахты будет с чем выпить баночку-другую консервированного пивка.
   Снова берусь за штурвал, весело напевая старинную песенку морских пиратов в ритме самбы из кинофильма "Остров сокровищ" со слегка переделанными лично мной словами: "Квартальный отчёт, на сундук мертвеца, ой-хо-хо и канистра рекли"...
   Шлёпая сандалиями, подходит слегка подпитой Сенкевич и тихонечко просит.- Закурить дай... Дома "Приму" забыл, а от этих "Мальборо" одна изжога.
   Даю ему сигарету "Дымок", и он удовлетворённо затягивается ароматным дымом Отечества.
   Затем блаженно улыбается и, щурясь на ярчайшее африканское ярило, говорит.-- Слушай, Ряша, совет старого морского волкодава и гурмана. Не советую пить рекли канистрами.
   Лучше возьми пивную кружку, положи в неё кусочек сахара, ломтик кинтры, дольку атта, щепотку импэ, крошку асиры и горошину ссуо. Всё это перемешай и налей в кружку рекли.
   Именно ссуо доводит рекли до необходимой кондиции и консистенции. Если же нет хотя бы одного из этих компонентов, то лучше пить не рекли, а обыкновенное "Жигулёвское".
   В это время откуда-то с севера прилетел тайфун "Стелла" или "Нилла".
   Всё кругом начинает трещать, крошиться, лопаться, ломаться.
   Под напором бешеной стихии наша пирога полуяхта-полукатамаран начинает быстро крениться и тонуть.
   Я пытаюсь ухватиться за что-нибудь выдающееся или выступающее, но ничего кроме подпитого Сенкевича рядом не оказывается.
   Ничего не получается. Всё летит кверху тормашками. Птицей взмывает над бортом Сенкевич и уносится ураганом куда-то в ревущую бездну.
   Наконец, мне под руки попадается что-то продолговатое, липкое и мягкое. Хватаюсь за это что-то -- раздавленный ленок! Снова неудача!
   Следующий мощнейший порыв ветра срывает меня с палубы и уносит вдогонку за исчезнувшим Сенкевичем в темноту, в никуда, где нет ни люсенькиных прелестей, ни рекли с ссуо, ни коньяка, ни сигарет "Дымок"..... ничего!
   Ряша очнулся ото сна и лежал, не открывая глаз. Он никак не мог придти в себя от этого необычного, странного, захватывающе фантастического и так жутко закончившегося сна.
   - Всё, пора завязывать с этой работой. Так и к Ганнушкину загреметь не долго. Жарища и дела ещё не до такого доведут,-- думал Ряша, засовывая голову под холодную струю воды в ванной.
   Вода приятно холодила и освежала.
   -- Хорошо-то как, господи. А ведь что такое вода -- всего-то лёд, на который вышел срок гарантии. Пора, пора собирать снаряжение и выбираться на маршрут. Даккар! Малаховка! Надо же такому привидеться. Нет, быстрее в тайгу, в пампасы, к чёрту лысому на куличики -- только прочь, прочь от этой цивилизации.
  
   Выбор маршрута.
   Ни Антону, ни Мечтателю не было удивительным то, что Ряша умудрялся видеть такие загадочные и непонятные сны.
   Они и сами редкую ночь проводили без каких-либо сновидений. Под их впечатлением Антон даже записал в свой блокнот такие строчки:
  
   Как мир велик!
   Всегда есть где-то лето,
   И солнце где-то есть всегда,
   И ты приснил себя туда,
   Где солнце, лето и звезда.
  
   Ряша уже давно знал, что для многих окружающих, в том числе и родственников, он и его компания являются людьми странными и загадочными, которые по какой-то непонятной для всех причине призревают обычные, общепринятые радости и развлечения, отказываются от прелестей южного моря, гостиниц и кафе, ресторанов и танцверанд, острых приключений и ощущений в компании жаждущих отдыхающих женщин, и, построив своими руками какие-то непонятные балонные плоты, улетают на таёжные глухие реки, чтобы гнать и гнать вниз по течению сквозь ревущие пороги и звенящие шиверы, ночевать у костров, фотографировать, если повезёт, медведей и изюбрей, делать весёлые и грустные кино фильмы о своих приключениях, а потом демонстрировать их своим вздрагивающим от страха и зависти близким и знакомым и при этом посмеиваться над своими неудачами.
   Над тем, например, как их плот перевернулся, и все они чуть не по гибли в волнах бурной и непокорной реки. Их знакомым совершенно непонятно, почему эти чудики могут насмешливыми голо сами рассказывать о своём товарище, который на экране перед всеми прыгает голышом около прозрачного, непонятного сооружения, гордо именуемого баней, или после неудачного купания в ледяной воде, выжимающего до нитки промокшую одежду и улыбающегося заклеенным лейкопластырем лицом, выражение которого больше похоже на гримасу боли, чем на улыбку.
   Особенно им непонятно то, что среди этих странных людей есть и особи женского пола, которые, оказывается, тоже ничего не боятся, и так же, как и мужики, гоняют на автомобилях, несутся на лыжах с гор, сплавляются на байдарках и катамаранах, носят затасканные до глубоких дыр джинсы и спортивные костюмы, заправленные в резиновые сапоги, моются в той же таёжной бане-па латке, не обращая внимания на присутствие мужчин, комаров и прочего разного гнуса, лихо бабахают из ружей и машут спиннингами, ходят по страшной глухомани и бурелому в одиночку, будто всё им в этой жизни нипочем-- ни медведь, ни волк, ни бродяга-бич, будто это и не тайга вовсе, а какой-нибудь городской бульвар под полуденным солнышком.
   Ох, сколько таких вот непонятливых людей-скептиков знал и встречал Ряша, но ничего кроме глубокого сожаления к ним и их невежеству не испытывал.
   Он верил в своих друзей, обычных интеллигентных и респектабельных людей, которые одиннадцать месяцев в году усердно трудятся в институтах, учреждениях, цехах заводов, а на один единственный оставшийся месяц, к которому они готовятся целый год, превращаются в неудержимых и страстных таёжных скитальцев, охотников, рыболовов и, по большому счёту, авантюристов.
   Чем жарче грело солнце, а дни становились длиннее, этих людей всё неудержимее тянуло из объятий душного города в глубинку, в тайгу, на свободу.
   Даже, загулявший в прошлые годы где-то на югах, Джон-Кровавая Губа всё чаще выходил на связь и гнусно нудил в трубку.- Ребята, собраться бы надо, насчёт маршрута потолковать. А? По срокам начала отпуска договориться. А?
   -- Ты что же в этом году в тайгу намылился? А как же море, песочек, обворожительные скучающие мамаши-одиночки? -- ехидно спрашивал его Антон.
   -- Ну их! Не хочу море, не желаю мамаш! Желаю в тайгу. Рыбки свежей хочу, Леночка, хариуса.
   Телефоны почти перегревались от непрерывных и жарких переговоров.
   -- На Север едем! Виви, Тембенчи, Ямбукан, Тутончана! Гигантские таймени, линялые гуси, олешки и лосятина...
   -- Ну, нет! Хватит с нас северных прелестей... Хочется где потеплее и природа чтобы побогаче....
   -- Кедры хочу, кедры! И чтобы глухари с рябчиками....
   Ряшу всегда влекла к себе Тува. Стоило кому-нибудь заговорить о ней и о Саянах, как у него в памяти мгновенно возникало голубое бездонное небо над Кызылом. Старый, теперь уже не существующий аэропорт. Звучные и звонкие, словно журчание горных родников, названия жилых поселений: Сарыг Сеп, Кызыл Мажалык, Кунгуртук, Гутара ... А названия рек похожие на сказку: Каа-Хем, Бий-Хем, Серлиг-Хем, Казыр, Хамсара...
   Ему ясно виделись цветные полотнища палаток за низенькой штакетной оградой аэродрома, чудились новые знакомства, слышались песни под гитару и удивительные истории походников, таинственно звучащие в вязкой черноте ночи под треск весёлого костра.
   Антон тоже любил Саяны всей душой. Саяны! Он, как наяву видел светлую, звонкоголосую, не испорченную цивилизацией вольную реку с жёлтой прибрежной отмелью, белыми пенистыми бурунами воздушно-водяной пены вокруг выступающих из воды камней, грозные отвесные скалы на далёком изгибе реки и заблудившийся в самом себе дремучий таёжный лес, и замысловато бесформенные облака с запутавшейся в них скользкой серебряной рыбкой-самолётом.
   В такие минуты им овладевало странное и непреодолимое желание: запеть во весь голос. Да, да! Именно запеть, грянуть высоко, ликующе, как это бывало в далёкой уже юности во время летних альпинистских сборов. Запеть так, чтобы все окружающие вздрогнули и замерли, не зная куда деться от этой песни.
   Он пел бы о весне, лете, зелёной высокой траве с её шорохами и запахами, об окаменевшем экстазе далёкого горного хребта, о до рогах, по которым давно соскучились его сапоги и кеды, о стремительных полётах уток и гусей над гладью засыпающих озёр...
   Он с трудом подавлял в себе это жгучее желание, понимая, что такой поступок выглядел бы со стороны совершенно дико, и кроме отрицательной реакции у окружающих ничего не вызвал бы. Но именно в такие минуты он начинал понимать состояние кочевников, бредущих или едущих по беспредельной степи с непрерывной и тягучей песней обо всём и ни о чём.
  
  
   Антон всеми силами старался подавить в себе желание петь и только чаще хватался за трубку телефона, чтобы ещё и ещё услышать голоса единомышленников-друзей, так же, как и он с нетерпением поглядывающих на календарь и подсчитывающих количество оставшихся до очередного отпуска дней. Чем меньше их оставалось, тем медлен нее тянулось время.
   Город слишком грубо рвёт те хрупкие нити, которые тянуться от человека к природе.
   Город создаёт свои, только одному ему характерные, связи -- случайные, узловатые, как старые канаты, за которые человек при выкает цепляться, называя их любовью к лесным опушкам и полевым тропинкам, птичьему крику по утрам и грязноватому закату, если доведётся увидеть его из-за пыльного окна автобуса.
   Время ускорялось только во время сна, когда засыпаешь ещё сегодня, а просыпаешься уже завтра. И это завтра становится новым сегодня. А между этим вчерашним и завтрашним сегодня можно было оказаться и в прошлом, и в настоящем, и в будущем.
   -- Давайте снова в Туву махнём, старики! Там всё есть, даже медведи.
   -- А что!? Тува -- вариант. Давайте снова на Кижи-Хем, только в самые верховья, чтобы первый каньон пройти.
   -- Что за Кижи-Хем? Почему не знаю? -- спрашивал Женька.
   -- Сачковать меньше надо. Кижи-Хем, правый приток Хамсары. От самого Удинского хребта журчит. По протяженности вполне приличный - километров сто пятьдесят-сто семьдесят.
   И по удалённости от Алыджера напрямки через горы всего то каких-то километров сто. Речушка очень даже подходящая.
   Забраться на неё можно либо вертолётом, либо пёхом через перевалы. Первое не всем доступно, второе не все выдержат. Мы на ней в прошлом году были, да не весь прошли-- низко забросились.
   -- Надо подумать. Посоветоваться. Вон Командор на Мую зовёт.
   - Чего там думать. На Кижи-Хеме последняя группа, не считая нас, по проверенным данным десять лет назад была. Там и дичи навалом, и зверя, и рыбы, не говоря уж о ягодах. Да ещё водопадов целых два! Красота!
   Спорить по поводу вариантов никому не хотелось. В душе все уже согласились -- Кижи-Хем, так Кижи-Хем. Лишь бы тайга погуще, да людей поменьше.
   Решение было принято, суетливые сборы, включающие в себя расчёт снаряжения, продуктов, поиски и закупка недостающего, упаковка, заказ билетов на самолёт и прочие предпоходные заботы были благополучно завершены.
  
   Уж отпуском заныли кости.
   Пора бежать за перевал,
   В тайгу, к природе дикой в гости,
   Туда, где раньше не бывал.
   В края, где ливни голубы,!
   Где в реки скал сорвались глыбы,
   Ловить, солить и вялить рыбу,
   Жевать орехи и грибы.
  
  
  
   Пить из смородины компот,
   И все спасенья от забот
   Готовить каждый вечер "ХЕ",
   Искать в дымящейся ухе.
   Ничего не хотим заграничного,
   Вот река и повсюду тайга.
   Пьем со вкусом мы водку Столичную.
   Звёзды в небе -- одни жемчуга
   Облака в даль уносятся быстро,
   Солнце-тень, солнце-тень, солнце- тень.
   Коль полна ещё спиртом канистра,
   Хороша вода из речки,
   Значит будет удачливым день!
   Да и каша хороша!
   А луна! Не надо свечки!
   И поет от восторга душа!
  
   Глава вторая.
   Перелёт. Челябинцы- Командор, Уралочка, Шура и Вова. Тоскливое ожидание. Стихотворные "шедевры". Встреча с Кижи-Хемом.
  
   Я, Ряша, Женька и Федя, встретились в Домодедовском аэропорту. Был час ночи второго августа одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Самолёт вылетал из Москвы в шесть часов утра, но был задержан с вылетом на 6 часов. Поэтому всю ночь мы промучились в аэровокзале. Людей вокруг было полным полно. Они сидели и лежали всюду -- даже на полу. А один из наиболее ловких пассажиров пристроился очень оригинально -- на прилавке киоска сувениров.
   Разрешение на вылет дали только в одиннадцать часов, в самую жару -- температура воздуха в тени была не менее тридцати пяти градусов, а влажность - всего двадцать пять процентов.
   Безбожно потеем и материмся про себя.- В такую погоду счастливые трусов не одевают.
   Хорошо ещё, что самолёт -- не поезд: и быстро и никаких тебе приключений. В салоне сидим все на разных рядах, так как уступили свои места семье с детьми.
   По этому поводу Ряша рассказывает нам анекдот.
   - Летит однажды чукча в самолёте на первом ряду. Сидящий рядом сосед просит его.- Будь другом, уступи своё место моей жене. Вон она в восьмом ряду сидит.
   - Не-аа, не уступлю,-- говорит чукча.-- Мне и тута харашо сидеть.
   Тогда пассажир обращается к проходящей мимо стюардессе.-- Уважаемая, не поможете мне уговорить этого гражданина поменяться местами с моей женой? Она в восьмом ряду сидит.
   - Да ради бога, какие проблемы,-- отвечает стюардесса, наклоняется к чукче и что-то шепчет ему на ухо.
   Тот мгновенно подхватывает свои вещички и резво бежит на восьмой ряд.
   - Что же такое вы ему сказали, что он так быстро изменил своё мнение,- интересуется пассажир.
   - Да ничего особенного. Просто сказала ему, что в Магадане первые пять рядов нашего самолёта приземляться не будут.
   В самолёте во время полёта воздух всегда очень сухой, и в организмах пассажиров может наступить дегридатация, то есть обезвоживание. Поэтому им всегда дают пить воду.
   Через полчаса после взлёта попоили и нас газированной водичкой, а ещё через пару часов накормили традиционной аэрофлотовской курицей.
   Авиационный пассажир терпеть не умеет и сразу же после завтрака - ужина тут же толпой попёр в туалет. Ровно через четыре часа пятнадцать минут мы приземляемся в Красноярске. Промежуточная остановка.
   Из жары попадаем в настоящий холод. На улице всего тринадцать градусов.
   Бедные женщины, летевшие из раскаленной Москвы практически голенькими, если не считать одеянием мини-бикини, кое-как прикрытые лёгонькими платьишками из модной в этом сезоне марлёвки.Здесь они повытаскивали из сумок всё, чем можно было прикрыть быстро холодеющие тела.
   Однако это мало помогает, и они стайкой устремляются в здание аэропорта, где хоть как-то можно уберечься от шалостей природы.
   Ряша тоже напяливает на себя великолепную брезентовую, колом стоящую, пожарную робу, которую он, по видимости, где-то по случаю спёр. Федя, мелко постукивая зубами по отвисшим губам, принимается усердно натягивать на дырчатую тенниску свою старую, прошедшую таёжные буреломы и чащобы, штормовку.
   Мне становится смешно, хотя я мёрзну не менее чем и они.
   -- Слушай, Федя, ты сейчас выглядишь так, как я себя чувствую.
   После этой шутки-экспромта тоже вытягиваю из сумки с продуктами свою старую ветровку. Теперь снова жить можно.
   Женька терпеливо сносит холодрыгу и ничего не надевает поверх тениски.
   Также, как и все остальные пассажиры, устремляемся к аэровокзалу.
   Для сугрева выпиваем по стаканчику напитка, который в привокзальном кафе "Пилот" носит гордое и совершенно не заслуженное название "кофе с молоком", поскольку он более похож на пропитанную тиной и грязью воду.
   Это пойло мгновенно вызывает соответствующие позывы в наших желудках и мочевых пузырях, и мы мгновенно смываемся в местный туалет, который не взывает абсолютно никаких положительных эмоций, так как представляет собой окроплённую бесчисленными посетителями кирпичную стену неопределённой окраски, но к счастью спасает от ужасающих последствий, связанных с принятием вовнутрь "кофе".
   Через час объявляют посадку, и мы вновь с облегчением забираемся в чрево ставшего нам родным "ТУ-154" , чтобы уже через пятьдесят минут приземлиться в Кызыле.
   В Кызыл прилетели в восемь вечера, поэтому никого из начальства в аэропорту мы не застали.
   Тува встретила нас сплошной облачностью над горами, а именно туда нам и предстоит добираться на вертолёте.
   В аэропорту наблюдали очень любопытную картинку: в семействе цыган четырёхлетний малыш, совершенно голый -- даже без штанов -- стоит рядом с мамашей и смолит беломорину. Курит по настоящему и с удовольствием.
   Челябинцы прилетели раньше и стояли табором рядом с аэропортом. Решили их на эту ночь с места не трогать, поэтому в аэропортовскую гостиницу устроились только мы четверо.
   Сегодня был день рождения Максима, и Федя после его празднования остался ночевать вместе с ребятами, в палатке. Вместо него мы с собой в гостиницу взяли Лиду.
   Теперь, когда вся команда собралась вместе, пора познакомить читателя и с остальными персонажами повествования -- четвёркой из Челябинска.
  
  
   Боря-Командор.
   Командор, предводитель всего челябинского коллектива, был выше среднего роста, плотный, с чёрными прямыми волосами, из-под которых вполне явственно пробивалась на свет отчётливо намечающаяся плешка.
   Это обстоятельство не доставляло ему никакой радости, и он усердно пытался скрыть от окружающих намечающееся поредение шевелюры.
   Если окружающие всё-таки замечали этот недостаток, Борис гордо говорил.- Если мужчине не хватает блеска -- он лысеет.
   В походах Командор никогда не брился и отращивал весьма неприглядную на вид кудрявую щетину неопределённого цвета, которая лишь при очень богатом воображении могла быть названа бородой.
   Но если в силу какой-то необходимости ему всё-таки приходилось браться за бритву, то он сбривал на себе буквально всё, оставляя только уши.
   Старый бродяга-турист, Командор бы фантастически азартен. Охотничьи успехи в охоте и рыбалке других воспринимались им очень болезненно, почти как оскорбление. Был он очень запаслив и бережлив во всех видах походного снаряжения, особенно если это касалось рыболовных снастей и охотничьих припасов.
   Спиннингом Командор владел безукоризненно. Мог кидать блесну с обеих рук и из любого Сделав заброс, он горделиво спрашивал свидетеля этого.- Нет, ты скажи я виртуоз или как? Или, может быть, просто на грядке вырос?
   Ружьём он владел несколько хуже, чем спиннингом, но стрелял часто, охотно и, что самое главное, был удачлив и добычлив.
   Командор испытывал настоящее отвращение к процессу приготовления пищи. По его мнению, лучше быть потребителем любого блюда, чем его создателем. Готовить он никогда не любил и не умел. Особенно бесталанным он проявлял себя при изготовлении различных каш, вместо которых он всегда умудрялся сотворить что-то совершенно непотребное на вид
   Лучше всего кулинарные "способности" Командора охарактеризовал Ряша.-- Знаешь, Боря! Твоими харчами не насыщаться, а харакири делать нужно. Как в старой хохме, когда один самурай, не располагая мечом достаточной остроты, отправился в нашу диетическую - - Ну и что с ним было? -- поинтересовался Командор.
   - Да ничего особенного, похоронили...
   - Что поделаешь! Антагонизм души и брюха онтологичен. Таков категорический императив леса,- смеялся Командор, невозмутимо вываливая в кусты всю порцию только что приготовленной каши.
   Несмотря на многолетний опыт бродяжничества, Командор оставался до невероятия чувствителен к комарам, гнусу и прочим " пернатым". Правда, нужно от дать ему должное, этот недостаток своего организма он переносил стоически.
   Была у Командора и ещё одна слабость-- он очень любил поболеть на природе какой-нибудь оригинальной болезнью. В последнее время он отдавал свои предпочтения "люмбаге", или, по образному выражению Мечтателя, вечерне-ночному спинозадничному Это давало ему почти монопольное право на получение перед сном массажа и растираний ласковыми руками врача группы Лидочки-Уралочки.
  
   Лидочка -- Уралочка.
   Чехов классифицировал всю разновидность рода человеческого просто: мужчин он делил на толстых и тонких, а прекрасный пол -- на кукарямб и дудылок.
   Здесь пояснений требует только классификация дам, так как мужики перед нами, как на ладони. Различие в этой классификации состоит прежде всего в темпераменте.
   Кукарямбы представляют собой смешливый южный тип, свойственный, скорее всего порочным латинянам, а дудылки являют собой ингерманландский характер нордический, твёрдый. Кукарямбы - это женщины преимущественно среднего роста, или чуть ниже оного.
   Они прекрасно знают, что на свете нет ничего важнее любви, а, сколько будет длиться эта любовь -- неважно. Радость жизни для них превыше всего.
   Дудылки же, напротив, стройны и высоки. Они неприкосновенны и трудно доступны для простого обывателя. В любви дудылки капризны и непостоянны. Обычно отдаются воображаемому любовнику, которого так никогда и не дождутся.
   Идеал дудылок культивировал Пушкин. С великим поэтом перекликался и Саша Чёрный.-
  
   Это было в провинции, в страшной глуши.
   Я имел для души Дантистку
   С телом белее извёстки и мела,
   А для тела -- Модистку
   С удивительно нежной душой.
  
   Кукарямб боготворили Игорь Северянин, называвший их по-своему -- демимодентками,и Мандельштам, который величал их соломинками.
   Классический пример отечественной кукарямбы -- Алла Пугачёва, а дудылки -- Анна Ахматова.
   Остаётся лишь задаться вопросом. Почему мужчины спят с одними, а женятся на других? Почему донжуанам в эротических фантазиях являются дудылки, а просыпаются они с... Догадайтесь с кем?
   Однако, довольно отвлечений.
   Следуя всем приведённым выше научным признакам и определениям, один из перечисленных выше типов был и в составе наших Уралочка была типичной кукарямбой. Она, по всей видимости, никогда бы не смогла победить на конкурсе красоты ни в Монте-Карло, ни в Рио де Жанейро, но отлично смотрелась на фоне зелени тайги в зеркалах кристально чистых горных озёр и рек. Здесь, в тайге, Уралочка была своеобразным украшением группы, её организующим и сдерживающим культурным началом.
  
  
   Классический греческий профиль, тонкие, приятных очертаний губы, чуточку широковатый ротик, блестящие глаза в сочетании с узким овальным лицом, обрамлённым вьющимися каштановыми волосами -- всё это создавало весьма миловидную головку, уютно устроившуюся на аккуратной, плотно сбитой фигурке, которая всеми своими формами говорила об отличном здоровье, выносливости и силе своей хозяйки.
   В общем, как говорится, у неё все было на месте: и портрет лица, и фигура тела.
   Неугомонный Ряша с помощью матерчатого сантиметра каждый летний сезон при первой же встрече с челябинцами придирчиво измерял и анализировал основные Лидочкины параметры. Правда, кроме объёма своей талии Лидочка не позволяла ему измерять любые другие детали, стойко и уверенно пресекая все попытки настойчивого исследователя.
   - Отстань, сексуалист несчастный, -- гнала она прочь любителя измерений.
   Это не мешало Ряше уверенно заявлять во всеуслышанье.- Данная личность есть наблюдаемая функция, показывающая, как индивид или данная биологическая система преобразует параметры ситуации выбора в ожидаемую удельную ценность. То, что мы наблюдаем -- неповторимо. Талия-- семьдесят шесть сантиметров. Бёдра, как у Венеры - сто двадцать шесть. Грудь...
   О размерах оной он сообщить присутствующим не успевал, так как получал по затылку осязаемо-ощутимую дружескую затрещину прелестной ручкой объекта его исследований.
   После такого действа Ряша на мгновение замолкал, а затем, потирая затылок, глубокомысленно изрекал, что-то вроде.- Даже Сократ в те далёкие времена понимал, что познать самого себя, а тем более ближнего, задача не тривиальная. Поэтому мы можем позволить себе не решать её до конца и жить, не очень себя понимая. Помните, как говорится в классике еврейской поэзии о прекрасной представительнице рода человеческого: "Как прекрасны твои ноги в сандалиях, прекрасная дева! Изгиб твоих бёдер, как обруч, что сделал кудесник! Твой пупок-это круглая чашка, полная шербета, Твой живот-это круглая чаша с каёмкою красных лилий, Твои груди, как два оленёнка, двойня газели"...
   Дальше развивать свою мысль декламатору не удавалось, так как приходилось резво удирать от разгневанной прекрасной девы куда-нибудь в гущу кустов.
   Когда мы спрашивали Уралочку, почему она до настоящего времени не замужем, она, не задумываясь, отвечала.- Потому, что от собак бывают блохи, от мужчин бывают дети. А мне ещё в походы погулять хочется.
   Уралочка была, как будто специально, создана для походной жизни. Она была вынослива, трудолюбива до бесконечности, терпелива до крайности и умела поддерживать беседу, в то же время не была болтушкой. В своём родном Челябинске она в любое время года бегала, ездила на велосипеде и до глубокой осени купалась. Ловля рыбы и стрельба из ружья были для неё так же естественны и даже более любимы, как и сбор ягод и грибов. Она охотно готовила и терпеливо мыла посуду.
   Спиннингом Уралочка владела не хуже любого из её друзей-мужчин, а по рыбацкому азарту уступала разве что только одному Командору. Веслом она владела не менее уверенно, чем иголкой и ниткой.
  
   Правда, иногда её немного обижало то, что коллектив во время сплава почти не замечал того обстоятельства, что она всё-таки женщина, и от неё требовали выполнение много трудных обязанностей гребца так же, как и от мужиков.
   По вечерам, когда Уралочка, спасаясь от настойчивых "пернатых", одевала широкополую шляпу, к которой была прикреплена противомоскитная сетка, она становилась особенно загадочной и чем-то похожей на Блоковскую незнакомку.
   Антон, наблюдая за этими удивительными превращениями, даже сочинил шутливый стишок, используя канву Блоковского стихотворения.
  
   Комар пищит и, как прикованный,
   Летит на чёрную вуаль.
   За нею ужин обетованный
   И очарованная даль.
   Но в эту даль закрыты доступы,
   И комара гнетёт печаль.
   Костёр горит и дыма лоскуты
   Несутся к небу, к звёздам, в даль.
   Жаль комара -- ведь кушать хочется,
   Нет сил взлететь и улететь.
   И он пищит, настырно просится
   Познать экстаз, чтоб умереть.
  
  
   Шура.
   Шура был невысоким, коренастым, блондинистым крепышом с коротенькими ножками и мощным торсом. В походах на маршруте он часто отращивал усы, после чего становился чем-то отдалённо похож на легендарного героя гражданской войны, за что и получил от друзей прозвище -- Василий Иванович.
   Когда его в шутку спрашивали, почему он вырос таким маленьким, но крепким, Василий Иванович совершенно невозмутимо отвечал.- Потому, что меня в детстве собачка напугала... Кроме того личность нельзя измерять на сантиметры. Вон Ряша, какой вымахал... А толку то, что... Недаром говорят - велика Федора, да дура, мал золотник, да... Мы тоже не ботфортом комсоме хлебаем, тоже образование кой-какое получили.
   Однако тут его обычно перебивали и не давали продолжать философствовать. Был он любителем в удовольствие покурить чужие сигареты и выпить некоторую весьма растяжимую дозу горячительного. В последнем случае он всегда мечтательно и тягуче произносил.-- Харашооооо пааашла по переферии...
   Затем Шура облизывался и резво тянулся за закуской. При этом его глаза начинали блестеть, а сам он светиться каким-то неведомым нам светом. Где-то он вычитал латинское изречение-- Алим инсер виендо иксе консумор (светя другим, сгораю сам), которое и стало его любимым выражением.
   Шура в походе работал практически без перерывов спиннингом, но к сожалению, в ловле особенно удачливым не был и, в добавок, очень часто сооружал из своей снасти такие ветвистые "бороды", что их часами приходилось распутывать всем коллективом. Это почему-то обижало Василия Ивановича и приводило в плохое расположение духа.
   Тело Шуры было необычайно восприимчиво к солнечным лучам, и за короткое время пребывания в тайге его кожа приобретала сине-чёрный оттенок, словно рождён он был не в суровом уральском климате, а где-то в песчаных пустынях Африки.
   О себе Шура рассуждал с удовольствием.- О себе я могу сказать твёрдо. Я никогда не буду высоким -- мне это и не нужно. Никогда не буду ни красивым, ни толстым. Меня никогда не полюбит Софи Лорен. И в свои молодые годы я никогда не буду жить в Париже. Я даже никогда не буду женщиной, хотя я очень любопытен и хотел бы узнать, что они чувствуют в постели... Я такой. Я даже шоколад сам себе в постель могу подать, если очень захочется. Жаль, конечно, придётся вставать, одеваться, готовить, а потом снова раздеваться... Не каждый на это пойдёт, а я могу...
   С моими способностями, о которых я уже сказал, и с моими данными, о которых я ещё скажу, я мог бы женить на себе весь балет Большого Театра и Берёзки, но я не тороплюсь. Я ещё погоняю с холостятским ветерком на своих Жигулях....
   Шура два года назад приобрёл где-то по случаю машину и потом долго осваивал искусство крутых поворотов, умудрившись при этом наломать кучу дров из ограды своего дачного участка, где он соорудил подобие гаража. При этом он основательно помял крылья и бока своему Жигулёнку. Но азарт есть азарт, и Шура вновь и вновь смело кидался осваивать всякое новое дело, которое чем-то сумело затронуть пылкие струны его души. Неудачи Шуру не пугали. В таких случаях он становился ещё более активным, настырным и опасным для окружающих.
   Ряша частенько говорил ему.-- Шура, у вас богатая интуиция необразованного человека. Светлые проблемы тёмной головы. Не спешите обгонять время, иначе оно вас накажет....
   В ответ Шура лениво огрызался.- Может, ты меня не любишь? Я не могу терпеть людей, которые меня не любят!
   Особенно хорош был Шура, когда он надевал свою знаменитую зелёную жилетку, из какого-то неизвестного науке и друзьям материала.
   Шура гордо обзывал его твидом. При взгляде на него в этом живописном одеянии невольно вспоминались времена Мамина-Сибиряка, когда на необозримых просторах тайги у костров грелись старатели-золотоискатели.
   Казалось, что наш Шура вот-вот достанет из глубоких карманов мешочек с золотым песком и самородками и хриплым, простуженным голосом крикнет Завхозу.- Наливай по полной! Сегодня я гуляю!
   Но ничего другого, кроме речного песочка нашим путешественникам в тайге нигде не встречалось, поэтому сходство Шуры с удачливыми бродягами на том и заканчивалось.
   Был, правда один раз, когда заорал он дурным голосом.- Мужики, смотрите. Вот она, золотая жила,- и показал на обрывистый скальный берег.
   Но его тут же охладил язвительный голос Ряши, понимавшего, кроме всего прочего, и в камнях-минералах.- Кошачье это золото. Блестит похоже, а по сути обыкновенный минерал халькопирит. Было время, таскал его народ скупщикам килограммами, за что и прозвали его ещё - авантюрин.
  
   Вова -- Максим.
   Осталось рассказать тебе, уважаемый читатель, лишь об одном, последнем члене коллектива. Им был Вова, чаще почему-то называемый своими друзьями, Максимом. Он был самым молодым в группе.
   Максим был высок, широк в плечах, широколиц, и немногословен. Наружность у него была располагающая. Лицо крупной лепки, из тех которые нравятся неглупым женщинам.
   Облик его более всего подчёркивали пухлые губы и щёки с ярким девичьим румянцем. Особенно красочно он выглядел после фигурной стрижки "под горшок", которой в совершенстве владела Уралочка. После стрижки он напяливал на себя красную, заношенную футболку, спортивные шаровары, потрепанные кеды и начинал ловить кайф.
   В жизни часто встречаются люди, составленные только из вечного недовольства окружающими, но не собою, не иссякающей желчи, пессимистических прогнозов, застарелых обид и слезливых жалоб-- всего того, что неизбежно порождается личной неу-дачливостью, мнительностью и досадой.
   Максим был прямой противоположностью. Был он трудолюбив с детства и любую работу любил делать сам, без всякого принуждения со стороны и с большой охотой. В мирской жизни занимался программированием для станков с программным управлением, но и руками мог делать всё или почти всё. Любил он, как и остальные, и рыбалку, и охоту. Но охоту любил, пожалуй, всё-таки больше.
   Большой любитель побегать по тайге, он не мог ни одной минуты сидеть на месте и только наши катамараны успевали причалить к берегу, как Максим, закинув за плечи ружьё, убегал на несколько часов в тайгу, в горы, чтобы вернувшись бросить к ногам добытую В свои постоянные странствия Максим почти всегда уходил в брезентовых брюках, заправляя их в короткие резиновые сапоги, из которых заранее была вырвана байковая подкладка, так как они от постоянной сырости практически не просыхали. Их хозяин мог смело лезть в воду в любой момент-- было ли там по колено или глубже.
   Максим прекрасно грёб и управлял любым плавсредством, так как был чемпионом Западной Сибири по водному слалому, впрочем, так же, как Командор и Уралочка.
   В рыбалке Максим был очень удачлив, чем приводил в завистливое уныние Командора и в тихое бешенство Шуру. Он был всегда сказочно богат на всяческое рыболовное снаряжение, которое постоянно хранил в брезентухе - полевой сумке времён Отечественной войны. В ней всегда можно было найти массу блёсен, крючков, громадных тройников, резиновых мышей, проволоки, грузил, лески и прочей всячины.
   В каждый поход привозил он с собой мамины домашние заготовки в виде сушеных, солёных трав и овощных приправ. Любые кухонные поручения выполнял если не с охотой, то и без видимого неудовольствия.
   На ехидные подшучивания Ряши и Командора не обижался, анекдоты и другой походный трёп слушал с удовольствием.
   Все правила походной жизни он соблюдал безукоснительно, заявляя.- Со своими уставами в чужой ватерклозет не ходят.
   В общем, Максим был надёжен и полезен во всех обстоятельствах и случаях нелёгкой походной жизни.
   Теперь, когда мы выяснили кто есть кто, можно вновь вернуться к описанию нашего путешествия.
   В киоске аэровокзала я купил тувинскую поделку, называлась она тундровичок и представляла собой морду непонятного существа, сделанную из оленьего меха.
   У местных аборигенов выясняем, что улететь завтра на маршрут нам, по всей видимости, не удастся -- погоды нет уже дня три.
   Груза у нас набралось будь здоров. Только у одних челябинцев его двести шестьдесят пять килограммов. А это ещё не всё!
   Нам предстоит здесь, в Кызыле закупить ещё килограммов пятьдесят продуктов. Это не считая соли, которая нужна не только для еды, но и для засолки.
   Закупками занимаемся на следующий день. В дополнение ко всему покупаем ещё двадцать бутылок водки, которую сливаем из них в канистру, привезённую Командором.
   Кызыл не Рио де Жанейро, не разбежишься. Несколько магазинов, среди которых один книжный, масса двухэтажных министерских зданий, центр Азии в виде каменной стеллы, да грязный рынок. Вот и все достопримечательности. На рынке кроме килограмма кедровых орешков ничего путного добыть не удалось. Не было даже чеснока, так нужного нам в тайге.
   Отметились у центра Азии и поехали обратно в аэропорт. По дороге так объелись орехов, что наши языки стали похожи на разлохмаченные ошмётки, которые вовсю саднили и зудели.
   На ужин выпиваем пару бутылок минусинской "белой" за встречу. Заедаем консервированным перцем и венгерскими колбасками.
   Ряша, Шура и Вова загуляли и начали требовать налить из канистры, вполне резонно, по их мнению, заявляя.- Душа требует, значит надо!
   Федя героически отстаивает от них неприкосновенность канистры, но, в конце концов, неугомонной троице удаётся отлить из неё стакан горячительного, который и они мгновенно распивают на троих.
   Это очень обидело Федю и Командора -- они тоже, как оказалось, очень даже хотели. Оба поклялись жестоко отомстить жадным алкоголикам при первом удобном случае. Устав от ужина, сражения за канистру и длительной трепотни все, наконец, улеглись спать.
   Над Тувой опускалась ночь, вдалеке в Кызыле бесчинствовали собаки, а тувинцы тихо размножались.
   Вот уже два дня мы валяемся в гостиничном номере и не можем никак вылететь на маршрут.
   В гостинице полно мух. Их много и на улице. Особенно они полюбили квасную цистерну, около которой их просто полчища.
   Резко похолодало. Всё небо до краёв заполнено стаями плотных серых облаков. Изредка начинает накрапывать дождь. Горы на горизонте едва просматриваются сквозь густую плотную пелену.
   Командира отряда осаждают озверевшие от ожидания пассажиры, но тот им помочь ничем не может, и от этого тоже звереет.
   От нечего делать, периодически играем в "Кинга" на интерес. Интерес идёт в общую кассу.
   Федя больше интересуется не картами, а мухами, которых он с увлечением гоняет с одной стены на другую.
   Лида читает.
   Ряша становится всё более и более задумчивым, сидит глубокомысленно уставившись в стенку.
   Завхоз тут же замечает это и выдаёт.-- Перед вами, друзья мои, великолепный пример Правила великого - Если некто, кем вы беспредельно восхищаетесь и кого уважаете, погружён в особенно глубокие раздумья, наиболее вероятно, что это раздумья об обеде. Пора пожрать.
   Обедать ходим в аэропортовскую столовую и буфет. В первый наш заход Ряша, прочитав меню, глубокомысленно произнёс.-- Слова употреблены без учёта их семантики в контексте, немотивированно выбран лексический эквивалент, нарушены границы лексической сочетаемости, контаминация фразеологизмов. На каком языке это написано? И что бы это значило?
   -- Не юродствуй, лучше скажи, что кушать изволишь?
   -- Чего, чего? Не знаю чего. Первого здесь никогда не бывает, а на второе обязательно что-нибудь мясное с рисом и обязательно противное. Вот, так называемый, бифштекс жрать буду.
   -- Эх! Сейчас бы борщеца из свеженького картофеля!
   -- Ага, а ещё моркофеля и свеклофеля.
   -- Когда жрать захочется, так подошвами чувствовать голод бу дешь. Может тебе пармезанчика предложить?
   -- Обойдусь как-нибудь. Давай лучше сметаны по стаканчику...
   Стакан кислой и жидкой сметаны не смог добавить нашим организмам каких-либо положительных эмоций, и мы вернулись в гостиницу недовольные.
   Непрерывная игра в карты начала серьёзно надоедать, и в коллективе становится всё скучнее, поэтому для разнообразия объявляем конкурс на лучший стихотворный экспромт на тему -- ожидание. Все с усердием мусолят шариковые ручки и вытруживают стихотворные шедевры.
  
   Шедевр Феди.
  
   Чем бы мне себя занять?
   Не колотить же целый день мух.
   Может по степи на ушах пробежать
   И с шумом перевести дух.
   Или письмо написать любимой "Матрёне"?
   Что в горах тучи, как медведи, ходють...
   А с самолётами полный швах ...
   И она мне кратко ответит.-
   Так тебе и надо, дурак...
  
   Шедевр Командора.
  
   Кызыльский порт, он, впрочем, не велик:
   Кафе "Пилот", зал ожиданья, да искусственный родник.
   Есть Яки. Аны, Ми-восьмые и "Крокодилы Гены",
   Пилоты, стюры и обслуга вся, да местные аборигены...
   Но скажем без подвоха:
   Повсюду можно жить, но если ты не выпивоха.
   Куда ни посмотри, куда не бросишь взор -
   Волнует удивительный простор.
   Деревьев мало тут, но нет прогорклой вони,
   И все четыре стороны видать, как на ладони.
   Нет транспортного грохота и суеты,
   Но пусть не говорят, что жаден я,
   Вокруг лишь степи, да далёкие хребты.
   Уверен, что помогут мне друзья
   Степную красоту во все карманы скласть,
   Что б дома на досуге любоваться всласть!
   Шедевр Шуры.
  
   Ой, скука-скукота.
   Лишь сусликов свистки,
   Кругом одни пески, пески, пески....
   Взлетают и садятся самолёты,
   Мы бродим по порту, как будто обормоты.
   Слетает пыль с носков заношенных ботинок,
   А Боря нам талдычит про тувинок:
   Вот сердцеед, вот хахаль, вот Емеля,
   Услышала б тебя сейчас жена!
   Как хвалишь то, чего и нет на самом деле.
   Вон с вислым задом! Так мила она.
   У той прекрасен бюст, торчащий из-под мышки
   Висит, как огурец, отросшийся в излишке.
   И пятки грязные, ну что мои походные штанцы!
   Вот заливает. Вот рассказывает сказки,
   Видать соскучился родной по женской ласке.
   Мы пред тобой лишь жалкие птенцы.
   По нам -- хоть сотню их давай
   В потёмках, ни одной не надо!
   А вон лицо: кругло и с желтизной,
   По жирности сравнимо со сковородкой,
   Глаза узки, ресницы так коротки,
   И главное не манят глубиной...
   Ну, словом, ни черта не видно,
   А ножки коротки и так кривы,
   Как будто с детства просидел на круглой бочке,
   Прижав к её бокам прилипшие носочки.
   Фигура, в общем, как зевок, проста:
   Две пятки, жопа, пузо, голова,
   Нет бёдер, нету также талии,
   И две торчащие, как фигушки, регалии....
   Ну парочка хорошеньких на тысячу, быть может, есть,
   И нас хоть семь, но мы не можем счесть.
   Нет лучше русской расфигуристой бабёнки,
   Там знай одно -- рассчитывай силёнки!
  
   Шедевр Ряши.
  
   Надоело смотреть на небо,
   И считать отары туч,
   Надоело за угол бегать,
   И вымаливать солнца луч.
   Надоело валяться на койке,
   И чаи без конца гонять.
   Надоело таскаться к буфетной стойке,
   И до одури в карты играть.
  
  
  
   Надоело, ох как надоело, слушать,
   Как Лида о вонючей воде зудит,
   Надоело и слышать, и видеть,
   Что за окнами дождь моросит.
  
   Шедевр Автора.
  
   Все горы скрыты мглой, а над Кызылом солнце.
   Затих аэропорт, придавленный жарой.
   Неделю мы сидим -- фортуна кажет донце.
   По горло сыты мы " прекрасною" Тувой.
   Где есть Аэрофлот -- кончается порядок.
   Сей старый афоризм успел я осознать.
   Здесь всё, включая план, сплетение загадок,
   Которые никто не в силах разгадать.
   По небу взад-вперёд летают самолёты,
   Куда их путь лежит никак не угадать,
   Снуют туда-сюда с портфелями пилоты
   Им тоже всё равно -- часы бы налетать.
   Затихло всё вокруг -- суббота, воскресенье...
   Начальство здесь всегда свой отдых бережёт,
   А нам сидеть и ждать, и мучиться в сомненьях:
   Вдруг в понедельник так же крупно " повезёт" ...
   В буфете третий день дежурные бифштексы,
   Весьма противный чай, знакомый с давних пор,
   В нас развились уже условные рефлексы
   К шестнадцати часам бежать на перекур.
   Как в нынешнем веку всё быстро дорожает,
   Видать парад планет придумали не зря:
   В Кызыле лука нет и пиво пропадает,
   А день прожить -- дерут аж два рубля.
   Вот только мух вокруг, по-прежнему, избыток,
   Газетами их бьём без устали весь день.
   Но их ведь не проймёшь, летающих бандиток,
   И душу от всего охватывает лень.
   Устали мы всерьёз от Кингов и от Вистов
   Один глядит в талмуд, другой с присвистом спит,
   А надо всей Тувой -- страной шофёров и министров,
   Смесь облаков и туч, как занавес висит.
  
   Шедевр Уралочки.
  
   Мы каждый день с волненьем смотрим в небо
   И ждём там разрывы в облаках.
   На завтрак чай с одним кусочком хлеба,
   А на обед -- надежды общей страх.
   Но нам природа вредная упорно кажет фигу,
   То дождичком кропит, то гонит тучи в дар,
   И так вот каждый день, не видно даже сдвига,
   И ездим мы в Кызыл за луком на базар.
   Но лука тоже нет -- торговля оскудела...
   Один чеснок, да горки помидор...
   Завхоз наш скис, глядя на это дело.
   Раз нет продукта -- есть его позор.
   На лётном поле мокнут вертолёты,
   Им тоже в горы хочется летать,
   Но в воздухе лишь только самолёты,
   Которых облакам не удержать.
   Играем в преферанс и травим анекдоты,
   Промежду делом отгоняем мух,
   А в голове всё прежние заботы,
   Просветов никаких, фортуны голос глух.
  
   Вова творить решительно отказался и лежит на койке, демонстративно задрав ноги на спинку.
   После предъявления творений на обсуждение, коллектив единодушно решил премий не присуждать, занести все шедевры в скрижали истории и устроить по этому поводу очередной промежуточный сабантуй.
   Ожидание не позволяет нам даже выехать лишний раз в город, где можно сходить в кино.
   Вова и Борис притащили откуда-то в номер целый мешок каменной соли. В нём не менее пятидесяти килограммов веса. Добытчики очень горды собой и заявляют, что там, откуда они его упёрли есть ещё, если надо. Преимущества самолёта перед поездом уже с лихвой скомпенсированы временем сидения в аэропорту, а ожиданию вылета не видно и конца.
   Только на восьмое августа нас наконец-то вписали в полётный план. Настроение резко подскочило вверх. И хотя вечером седьмого над Кызылом начала собираться гроза, все резво собирают и упаковывают шмотки. К ночи небо прояснилось, пару раз сверкнуло, слабо прогремел далёкий гром, и всё благополучно завершилось.
   Ночью прошёл сильный дождь, прибил пыль на лётном поле и благополучно завершился к утру. Свежо и солнечно. Погода в районе Удинского хребта вроде бы не плохая.
   Командир авиаотряда невесело шутит.-- Сквер открылся, Запад закрылся. Снова план трещит, пассажир -- пищит. А тувинцы народ особенный, работать не больно охочи, зато жаловаться...
   Все ещё дружно валялись в кроватях, когда я сообщил им радостную весть о вылете. Собрались ровно за полчаса, считая и время погрузки вещей в вертолёт. Борис даже забыл одеть на себя носки-- летит в кроссовках на босу ногу.
   В девять часов тридцать минут утра по-местному времени вылетаем наконец-то на Кижи-Хем.
   Вертолёт резво набирает высоту и летит вдоль Бий Хема в его верховья.
   Невысокие каменистые сопки-холмы серо-зелёного цвета с песчано-жёлтыми лентами дорог между ними. Никакой растительности, только голая степь.
   На одном из холмов громадными буквами из белого камня выложено "Ленин". Бий Хем сине-фиолетовыми петлями вьётся по широкой долине. На реке много островов, заросших густым лесом.
   Летим, как в слоёном пироге -- под нами жёлтый слой -- земля, над нами сплошная белесая завеса -- облака.
   Кое-где видны небольшие стада коров. Местные коровы низенькие, приземистые, сплошь покрытые густой шерстью. Шерстью у них покрыто даже вымя. Они отлично переносят и жару, и холод. Сами круглогодично добывают себе пропитание. Европейские породы скота здесь практически не приживаются.
   Погода стоит странная: откуда-то сбоку сквозь плотную серую дымку пробиваются слабые солнечные лучи. Гор почти не видно за туманным маревом. Летим на высоте полутора тысяч метров. Температура в вертолёте плюс пятнадцать градусов -- довольно прохладно, особенно если учесть наличие многочисленных сквозняков.
   В ушах гремит и грохочет от работающих турбин и вращения лопастей.
   Чем дальше от Кизыла, тем выше становятся горы. Появляются первые леса на их склонах. В некоторых местах видны каменистые склоны-осыпи розоватого оттенка. Облачность становится разрывистой, и кучевые облака смотрятся, словно хлопья мыльной пены на мохнатом зелёном покрывале лесов.
   Затем облачность снова становится более густой. Через двадцать минут мы уже летим в сплошной мыльной пене. Иногда эта пена под нами снова разрывается и тогда становится видна серо-зелёная поверхность земли, изломанная и разорванная складками горных сбросов.
   Горы становятся всё более выраженными: провалы между ними -- всё глубже, появляются острые гребни и пикообразные вершинки. Через час пролетаем над Ырбаном. Сразу за ним вертолёт резко поворачивает налево и устремляется через тайгу напрямую в верховья Кижи-Хема.
   Федя зевает и нервно вздрагивает: наверное, не выспался и хочет жрать.
   Ряша тоже ощущает мощные позывы голода и делает Лиде весьма прозрачные намёки по этому поводу, гримасничая своим великолепным фейсом.
   Шесть суток ожидания вылета остались позади, как будто их и не было вовсе.
   Настроение в нас подпрыгнуло, как давление в барометре. Все оживились, шутят, придумывают, как бы сделать друг другу какую-нибудь гадость.
   Когда это надоедает, приникают к иллюминаторам и смотрят на проплывающую под нами Туву.
  
   Закончилась неделя, закончилась совсем.
   Мы всё-таки прорвались, летим на Кижи-Хем.
   Остался сзади Ырбан, Бий Хема берега,
   Озёрами смеётся зелёная тайга.
   Сквозь облаков разрывы нам солнышко блестит,
   И вертолёт наш лихо на Кижи-Хем летит.
   К тебе вернуться снова сдержали мы обет,
   Вершинами кивает нам Удинский хребет.
   Шумит, звенит призывно прозрачная вода,
   И дружно нас встречают мошка и овода.
   Берёзка ветви тянет, пологи берега,
   Плывут под нами тихо подушки -- облака.
  
   Когда наш вертолёт стал заходить на посадку вдоль Кижи-Хема, охотничьи сердца ребят забились на высоких частотах в ожидании чего-то радостного.
   Сначала в тайгу прямо из воды рванулся в тайгу крупный лось, а затем, один за другим, резво пустились наутёк два марала. Взлетали с воды и стайки серых гусей.
   Долина была похожа на вытянутую овальную каплю, которая упала с неба и, постепенно растекаясь, плотно заполнила все выемки удивительно живописной естественной оправы, созданной природой в виде отдельно стоящих скалисто-осыпных горных вершин, соединённых между собой лесистыми перемычками.
   С Севера долину замыкала могу чая трапециевидная гора, склоны которой спадали вниз крутыми скальными обрывами светло-коричневого цвета.
   Обрывы достигали самой кромки светло-зелёной лиственничной тайги, обвивавшей подножие горы, словно мягким ворсистым пледом.
   По гребню горы кое-где ещё сохранились узенькие полоски-язычки ослепительно белых снежников, которым каким-то чудом удалось уберечься от испепеляющей солнечной жары нынешнего лета.
   Слева и справа долина упиралась в сплошь заросшие густым лесом вытянутые сопки-горушки, за которыми так же возвышались неприступными каменными бастионами остроконечные башни вершин.
   С Юга долину замыкали невысокие лесистые холмы, между которыми пробила своё русло звонкоголосая, кристально чистая река Кижи-Хем.
   Основание долины, особенно с её краёв, составляло редколесье с подлеском из карликовой берёзы, росшей между густо набросанными каменными глыбами самой различной величины и формы. Ширина всей долины не более четырёхсот метров.
   Сама долина сплошь заросла карликовой берёзкой, и только по краям её начинался редкий, невысокий лес. На склоне одного из холмов бил из под земли небольшой радоновый источник.
   Ближе к центру, где зелёно-голубым изумрудом сверкала извилистая лента реки, тянулись каменисто-песчаные косы, на которых в живописном порядке расположились под действием ветра и весенних снеговых потоков стволы вырванных с корнями лиственниц.
   Именно на одну из таких кос лихо скользнул с голубых небес вертолёт МИ-8, доста вивший из глубин цивилиза ции путешественников-люби телей.
   Он погнал своими винтами частые упругие волны на поверхности воды, поднял в воздух целые тучи песка, мелких камешком, сучьев и двух испуганных его появлением ворон, робко коснулся своими упругими колёсами-дутиками земли, будто пробуя её на прочность и надёжность, для верности ещё раз подпрыгнул вверх и, наконец, твёрдо и капитально устроился на облюбованном им и пилотами месте.
   -- Приехали. Как заказывали, Кижи-Хем, -- высунулся из кабины в салон пилот.-- Сейчас винты немного скоростишку сбросят и можете начинать свою таёжную житуху. Завидую я вам, мужики. Целых двадцать дней один на один с природой будете. Никаких вам волнений, никаких служебных заданий. Один кислород. Красота!
   -- Это уж точно, -- отозвался Ряша, одетый в толстую брезентовую робу.-- Сами об этом целый год мечтали. И не зря, видать, сюда за пять тысяч вёрст забрались.
  
   -- Не зря, не зря... Видели, когда мы вверх по долине летели, сколько внизу всякого зверья шастало? Как в зоопарке...
   -- Да видели двух маралов, через болотину в тайгу поскакали...
   - Не только маралы. Лось ещё был, стая гусей была. Утки...
   - Вам из кабины виднее, всё пространство просматриваете, а у нас, что через иллюминатор углядишь, то и твоё.
   -- Ничего, вы теперь своё возьмёте. Почти месяц этой красотой наслаждаться будете, а может даже кой чего и ручонками пощупать удастся. А нам лишь с верхотуры остаётся поглядывать, да облизываться.
   -- Оставайтесь с нами, и вы пощупаете.
   -- Мы бы с охотой, да начальство не велит.
   Не переставая переговариваться с экипажем, пассажиры вертолёта быстро и сноровисто освобождали его вместительный салон от своего багажа. На землю сбрасывались рюкзаки, какие-то продолговатые брезентовые упаковки, большой металлический ящик. Через две-три минуты в вертолёте не осталось ни одной вещи, зато рядом на земле громоздилась здоровенная груда вещей.
   Долина была действительно хороша, поэтому даже много повидавшие в этих краях вертолётчики, спустившись на землю, несколько минут стояли, разинув рты, лихорадочно заглатывали в себя удивительно вкусный воздух и очарованно молчали. О пассажирах и говорить было нечего -- они буквально млели от восторга. Их даже слегка знобило от избытка чувств.
   Воздух тайги окружил прилетевших людей неповторимым ароматом и свежестью, заполнял их лёгкие, расправляя опавшие в газовой атмосфере города бронхи, насыщал кровь кислородом и постепенно становился их миром.
   С каждым новым глотком крепчайшего таёжного воздуха из них выбрасывалась наружу скука казённых кабинетов, затхлых бумаг, замечаний вечно брюзжащего начальства, тоска заунывных совещаний, споров и бородатых анекдотов в перерывах, мелочных домашних хлопот и многое другое неизбежное там, в доме, в городе.
   -- Посмотрите, мужики, неба--то, неба--то сколько вокруг! Прорва! Вроде бы и нет его, так его много,-- обессилено простонал я.
   Тайга источала неповторимые волнующие, чувственные ароматы, манила к себе чем-то сказочным и таинственным.
   За Удинским хребтом, совсем рядом лежала страна--загадка Тофалария. По-разному называют её в этих местах. Одни -- краем возле самого неба, другие -- сказочной страной, Сибирской Швейцарией. Не оценивая различий в определениях, нужно признать, что это особенная страна -- страна в которой сохранилась особая этническая группа, страна особенная своим географическим расположением, труднодоступностью, своеобразием экономики и культуры её жителей.
   Тофалары или, как их называли раньше, карагассы -- небольшая тюрко-язычная народность, живущая в Восточных Саянах по берегам рек Уда, Гутара и Нерха. Территория, занимаемая ими, громадна -- двадцать с лишним тысяч квадратных километров, а численность в настоящее время составляет не более пятисот человек.
   В одной из легенд так рассказывается о происхождении этой маленькой народности:
  
  
   Это было давным-давно, когда в тайге ещё не было людей, а жили только медведи. Медведи были разные: чёрные, бурые и серые, самые большие и сердитые. Шли однажды два серых медведя-брата, и встречают они в тайге женщину.
   Понравилась она им, и стали медведи-братья спорить, кому она должна принадлежать. Тогда женщина и сказала.- Я буду женой того из вас, кто окажется сильнее. Поборитесь.
   Стали медведи бороться. Долго-долго они боролись, всю тайгу лапами исковыряли, и, наконец, старший брат одолел младшего. Убив соперника, он взял женщину в жёны и стал с ней жить. От них и пошёл народ, который стал называться -- карагассами.
  
   Действительно, у тофаларов существовал раньше культ медведя. Медведь у них имел шесть имён: первое -- "Иресанг". Дедушка медведь. Разумный зверь, сильный и мохнатый, в самом деле напоминающий далёкого предка. Второе - "Ашкиняк".
   Зверь-мужчина, труженик. Хороший охот ник и рыболов. Третье -- "Чорханых" -- Зверь в тёплой шубе. Четвёртое -- "Кусугтар". Собиратель кедровых шишек. Пятое - "Шайденга".
   Зверь-вездеход, ловко маскирующий свои следы. Шестое -- "Кайхерар" -- Зимой в берлоге жирный, полный сала.
   Ещё раз осмотревшись вокруг, Ряша вдруг заявил.-- Бойцы! У меня есть жуткое подозрение, что нас здесь не ждали. Чувствую я себя здесь божьей птичкою. Вы, господа, чувствуете, как от меня пахнет? Не козлом вонючим, а иодистым ветерком и нежными таёжными жарками.
   Шура, хлопнул себя по колену и завопил.-- Это же восторг какой-то, мужики! Так бы лёг на землицу и заквакал!
   Компания его тут же дружно поддержала.-- И замяукал... И захрюкал... И замычал...
   Иногда хочется произрасти в чём-то или перейти во что-то и посмотреть, а что же получится. Об этом почему-то всегда думается среди чистых деревьев, под бездонным небом, под звуки звенящей воды.
   По всей видимости, находиться в этом очаровании пилотам было уже сверх всяких сил.
   -- Пока. Желаем вам здравствовать,-- Прости лись пилоты.
   Захлопнулся люк, взревел двигатель, бешено закрутились винты, вновь подняв тучи песка, сучьев и прочей дряни, вертолёт на мгновение завис в метре над землёй, а затем резво рванулся вверх к небу. Быстро набрав нужную высоту, вертолёт понёсся вниз по долине реки, ловко перескочил через лесистый барьер, и через минуту только быстро удаляющаяся на горизонте точка напоминала путешественникам о людях и цивилизации.
   Увидев, что мы наконец-то остались одни, Ряша подпрыгнул молодым козлом и заорал на всю тайгу.-- Всё, братцы! Окончилась добираловка. Да здравствует свободное движение материи без светофоров, милиционеров и прочей общественности!
   Затем он уселся на песок и погрузился в прострацию. На всём его большом теле сейчас жил только нос, который мелко подрагивал, втягивая в себя живительные потоки Саянского воздуха-нектара.
  
  
   Пока хозяин носа находился в прострации, а сам нос усиленно работал на всасывание в среде живительного природного газа, остальные путешественники вышли из состояния очарованного оцепенения и начали заниматься дела ми насущными.
   Мечтатель полез куда-то в глубины своего объёмистого рюкзака, долго там ковырялся и, наконец, извлёк оттуда пачку сигарет.
   Медленно распечатал её, аккуратно извлёк сигаретку, сунул в рот, закурил и начал медленно удивляться тому, как много на свете обыкновенных удовольствий, доступных всякому и ради которых можно жить хоть сто, хоть двести, хоть тысячу лет...
   Уралочка, одетая в темно-синий спортивный костюм с бело-красными лампасинами на штанах, скромно присев в сторонке на поваленную листвянку, меняла кеды на резиновые сапожки, в которых было удобнее перемещаться в окружении массы маленьких и мелких ручейков-проточек и луж.
   В тайге, в горах независимо от человека правит всегда один и тот же полновластный хозяин -- движение. Это движение вечное, неослабевающее, стремительное и дерзкое. Такое движение имеет чёткое определение -- это река.
   Именно она держит в настороженном молчании сгорбленные от веков горные хребты. Горы иногда пытаются бунтовать, заваливают её русло целыми скалами и, сгрудившись вокруг, смотрят, как она гневная мечется в этих ловушках и копит силы, поднимаясь даже вверх по каменным откосам.
   И вдруг, казалось уже пойманная в ловушку, ломает грудью каменную стену и несётся свирепо, бешено, как зверь, которого никогда не было на земле, но которого легко вообразить где-то вне её. Бунт подавлен. Горы вновь подставляют солнцу и ветрам свои израненные, истерзанные водой бока.
   А река течёт, то сонно воркуя, то разъярённо грохоча в поминутном движении, в повседневной полемике со всей природой. Она правит властно, жестоко и разделяет горы друг от друга навеки. Вот так и образуются такие неправдоподобно красивые долины, которые бережно охраняются укрощёнными рекой горами, а сама укротительница, гордая своей властью и силой, до самого дна светится прозрачным водяным изумрудом и затихает, чтобы где-то внизу вновь выразить свою всепобеждающую силу в рёве порогов и бурных шивер.
   Занятые своими делами, путешественники не заметили, как вдруг потемнело небо, потянуло с гор холодом, и над долиной понеслись тёмно-серые дождевые тучи. Откуда-то с Севера пронёсся шквалистый, резкий, как удар бича, порыв ветра.
   Он лихо подцепил из сваленных в кучу вещей чехол от спиннинга, бумажный пакетик с блёснами, брошенную небрежно непочатую пачку сигарет и лихо забросил их на самую середину реки.
   Кижи-Хем вежливо принял нежданный подарок и бережно унёс его подальше от хозяев вниз по течению. Тем самым временем ветер деловито принялся за остальные вещи, выдёргивая из кучи полиэтиленовую плёнку, куртку, какие-то свёртки...
   -- Полундра, -- заорал Шура,-- Шмотки спасайте. Сейчас всё в речку утащит!
   Его волнение оказалось не напрасным, так как и сигареты, и чехол, и пакетик с блёснами, похищенные ветром, оказались именно его.
   Команда дружно бросилась на кучу для борьбы с ветром.
  
   В это время к нахальному ветру присоединился ещё и дождь, холодный и крупный. Очарование первых впечатлений быстро сменилось реальной действительностью.
   Пора было начинать жить полнокровной походной жизнью, которая даёт на расслабление лишь минуты, а всё остальное время заставляет быть собранным и готовым к любым неожиданностям. Недаром кто-то из современных поэтов написал такие строчки.
  
   В тайгу, собравшись отпускной порой,
   Спеша к манящей вдалеке реке,
   Не уезжай из дома налегке.
   Тащи еду с палаткой в рюкзаке,
   Шагай с ружьём ты под одной полой,
   И с надувною лодкой под другой,
   И спиннингом в незанятой руке.
  
   Сказано, правда, несколько наивно, но всё-таки доля истины в этом совете всё же есть. Шура, оставшийся без строго учтённой и запланированной пачки сигарет, убивался и ныл.
   -- Ну, неожиданность. Как кирпич с вишнёвой ветки! Что же я сегодня курить буду? Все мои запасы у Командора, а у него пока время не придёт, ничего не выпросишь!
   Увидев, что Ряша аппетитно курит, пуская из ноздрей голу боватый табачный дым, Шура резво кинулся к нему.-- Ряш, а, Ряш, дай сигаретку. Мои в речку унесло... Больно курить хочется....
   -- Лучше иметь, чем не иметь. Раз больно, обойдешься и без сигарет. Здоровее будешь! -- философствовал Ряша, аппетитно затягиваясь дымком.-- Если дам, чем расплачиваться будешь?
   -- Пока нечем. В кредит дай. Вон люди целую жизнь в кредит живут и ничего.
   -- Простатит мозга у вас, уважаемый. У меня кредит давно закрыт, ибо все склады в Москве остались. Если хочешь, дам целую пачку, только завтра отдашь две!
   -- Да бог с ней, с сигаретой. Непонятны только мотивы твоего хамского поступка. Кажется, ещё Платон недоумевал, почему люди, отлично зная, что хорошо, почти всегда делают то, что плохо, -- осудил Ряшу Шура.
   -- Потому, что так проще. Ибо, делать людям добро опасно -- зацелуют до синяков, -- смеялся я. -- И вообще давить на него надо было сильнее.
   -- Ладно, болтайте себе, всё равно не дам, -- заявил Ряша.
   -- Ну ладно, Морда! Переживём! Лучше сам затягиваться не торопись, глядишь помрёшь попозже, -- оскорбился Шура.
   -- Слово не воробей -- много не нагадит. Мордоглазие и косо-мордие теперь в моде, -- отозвался тут же на оскорбление Ряша.
   Шура тихо фыркнул и тут же пошёл клянчить сигарету у Меч тателя.-- Федь, а, Федь! Дай закурить.
   Правда, после отказа со стороны Ряши он был нерешителен, как перед первым поцелуем, когда час размышляют над тем, куда девать нос в решительный момент.
   Мечтатель всё ещё был под впечатлением от таёжного вели колепия и благосклонно выделил страдальцу целых две сигаретины.-- На, травись, не жалко....
   Из ноздрей у него слабо струился сигаретный дым. Не иначе он сделал последнюю затяжку только за мгновение до своего благо родного поступка.
   Когда Шура высмолил сигарету, они долго обсуждали, какая "Прима" лучше -- дукатская из Москвы, или Челябинская. В конце концов сошлись на том, что и та и другая-- дерьмо, но курить можно.
   Вылив на землю и путешественников запланированную порцию воды, тёмная туча скрылась за склонами гор.
   Вещи, вовремя накрытые полиэтиленовым пологом, почти не намокли. Чтобы гарантировать себя от дальнейших неожиданностей приятели или, как называл их Ряша, странники принялись за установку палаток.
   Командор со своей командой быстренько возвели свой вели колепный польский походный шатёр, а москвичи выволокли из рюкзака что-то серо-зелёное, низкое и невзрачное и стали растягивать его на деревянных кольях, чем мгновенно вызвали очередную порцию ехидных насмешек со стороны злопамятного Шуры.
   -- Вот это берлога! Почём матерьяльчик брали? Не жмёт в под мышках? Ничего, зато теплее будет, а спать и друг на друге можно, особенно ежели щекотки не боитесь...
   Я, Ряша и Мечтатель даже не пытались отбивать атаки ехид ствующего Шуры и бодро ставили свою походную берлогу.
   -- Всё. Есть первая стоянка. Начинаем жить настоящей походной жизнью. Не авантюристы мы, не флибустьеры, а поколение ложных скромников. Зато теперь у нас впереди всего три опасности осталось, -- заявил Ряша.
   -- Это какие же? -- заинтересовался Мечтатель.
   -- Первая-- водопады, вторая-- ты, как Завхоз, и третья-- Командор...
   Завхоз во все времена был явлением загадочным и непредска зуемым, как землетрясение или цунами: неизвестно, что, где и когда выкинет....
   -- Шути, шути. Вот откажусь исполнять обязанности, самим придётся с продуктами возиться.
   -- Слушайте, мужики. А ведь нас семеро и одна женщина. Как считаете? На свойства нашего похода это не повлияет?-- по интересовался Шура.
   -- Конечно повлияет. Влияние значения ещё сильнее будет. Ибо, женщина всегда сила, а тем более такая, как наша Лидочка.
   Что ж, в таком случае сегодня вечером придётся принять вовнутрь во славу числа семь плюс одна и за наши успехи в таёжном пятиборье, в которое входят сидсёрфинг-многочасовое и молчаливое махание веслом, буканьерство-- охота на всё, что летает, ползает, бегает и плавает, кастинг -- непрерывное бросание блесны на дальность и уловистость, приготовление экзотических блюд из имеющихся под рукой продуктов и фигурный трёп на утомляемость,-- мгновенно среагировал Ряша.
   Пока весь коллектив возится со шмотками и занимается осмотром местных достопримечательностей Ряша, Максим и Шура решили быстренько смотаться вверх по реке и выяснить, что же скрывается от наших взоров там.
   После трёхчасовой пробежки вверх по Кижи-Хему они вернулись в лагерь довольные и уставшие: притащили с собой трёх рябчиков-малолеток.
   Ряша видел ещё совёнка, который долго и недоуменно рас-сматривал непонятное существо в серо-зелёной пожарной брезентухе и сапогах.
   Мы с Федей идём знакомиться с радоновым источником. На склонах полно бурундуков.
  
   Они заливисто свистят при виде людей и шустро взлетают вверх по стволам и ветвям листвянок и кедров. Потом, повернувшись вниз головой и распушив хвост, они внимательно и любопытно рассматривают нас, стараясь угадать намерения пришельцев.
   Радоновый источник на склоне небольшой. Температура воды в нём не более двадцати пяти градусов. Под источником срублена миниатюрная избушка-коробок, внутри которой сделано некоторое подобие земляной ванны, обшитой досками.
   В доске проделано отверстие для стока набирающейся в ванну воды, которое было заткнуто деревянной пробкой.
   Мечтатель быстренько сбросил с себя одеженку и залез в ванну. Он ворочался в ней, как медведь, во время купания, и довольно урчал. Эти действия привели к тому, что плохо вставленная затычка вывалилась из отверстия, и уровень целебной радоновой воды быстро пошел на убыль. Через пару минут в пустой ванне неуклюже ворочалось тощее существо по имени Мечтатель, никак не могущее сообразить о причине выливания воды.
   Глядя на эту картину, я хохотал от души. Насмеявшись показал бедалаге на валяющуюся на земле пробку, которую тот мгновенно вернул на нужное место.
   Ванна вновь быстро наполнилась до краёв тёплой целебной водицей.
   После Феди ванну принял и я.
   Вокруг источника на ветвях кедров и лиственниц развешена масса разноцветных лоскутков самых разных размеров, которые приносят с собой местные жители, попадая на источник. Что это означает, мы пока не знаем, но совершенно очевидно, что это какой-то культовый обычай.
   Случай, что забрасывает человека в глухомань тайги, дарит ему совершеннейшую свободу.
   Но свобода эта коренным образом отличается от той неощутимой и никому незаметной свободы, которую он обретает в первый раз попадая в большой незнакомый город. Там он столь же нереален, как не включённый в сеть телефон, получающий свой конкретный номер, а стало быть, и возможность существования лишь включением в сообщество себе подобных.
   Исчезни такой незнакомец в мгновение ока из магазина, автобуса, из оживлённой уличной толпы никто не собьётся с шага, не вскрикнет, не отметит его исчезновения ни в тот момент, ни потом, поскольку, не узнанный, не получивший имени, опознавательного знака, он оказывается не более реален, чем возникший и расплывшийся полуденный мираж...
   В тайге, на природе происходит всё наоборот.
   Никогда, никем не виданный и неизвестный никому человек может оставить после себя такие следы, которые, как кровоточащая рана, будут на многие годы видны на живом теле земли: срубленные и сломанные деревья, замусоренные кострища, выгоревшие дотла участки леса -- всё это следы человека, обретающего печальную полную свободу и не умеющего разумно и без вреда окружающему ей воспользоваться.
   Место, на котором мы поставили наши палатки, ранее было уже кем-то обжито: стояли остов чума и ещё какого-то непонятного навеса, гордо красовался посреди маленькой полянки, заросшей молодой карликовой берёзкой, крепко сколоченный стол, чернели два больших кострища.
   До воды от стоянки было совсем рядом, не более пяти-шести метров, но самого Кижи-Хема, как ни странно, отсюда не было видно.
  
   Ширина его в этом месте была около десяти метров, а глубина всего сантиметров двадцать-тридцать. Дно реки было выло жено из мелких серых камней-окатышей. От этого вода казалась ещё прозрачнее и неощутимее.
   Какое счастье, что у нас в стране ещё существует немало таких прекрасных, с чистейшей водой рек, как Кижи-Хем.
   Рек, которых ещё не коснулась беспощадная рука цивилизации. Мы богачи, миллионеры, счастливцы.
   Часам к десяти вечера над нами и тайгой вновь повисла чёрная взлохмаченная туча, особенно зловещая на фоне засыпающего неба, и начала медленно, но уверенно выливать запасы крупного и холодного дождя.
   Быстренько натянув на себя непромокаемые аксессуары, то бишь плащи и куртки, мы уселись за стол и приступили к ужину, совершенно не обращая внимания на истекающую водяной желчью тучу.
   Суп из трёх рябчиков в смеси с гороховым концентратом оказался весьма съедобным и приятным на вкус.
   Выпили за удачное приземление и за то, чтобы впереди было поменьше осложнений и побольше удовольствий.
   -- Предлагаю тост. Выпьем за ветер странствий, проветривающий наши запудренные обыденностью мозги! Нельзя жить только в спичечных коробках городских квартир. Приклеенность к одному месту убивает. Узость ежедневных мыслей, привычек поступков превращает нас из живых людей в манекены.
   -- Выпьем за то, чтобы свежесть таёжного простора и запахи походных костров не выветрились из нас до самой смерти.
   Особенно хорошо сегодня воспринимался крепко заваренный, с дымком костра, чай. Все дружно хлюпали и пошвыркивали.
   -- Шура, не желаете съесть мой круасан?-- вопрошал Ряша.
   -- Что ещё за круасан такой?
   -- Да вот он -- булочка французская. Очень аппетитно...
   -- Это где же у нас на столе круассаны завалялись?
   -- Да вот они, на самом видном месте,-- ткнул грязным пальцем Ряша в громадные чёрные сухари, привезённые с собой челябинцами.
   Через час дождь закончился, и мы смогли совершенно спокойно посидеть у жаркого костерка, наслаждаясь в свой первый вечер таёжными ароматами и амброзией.
   На небе появились звёзды, которые иногда пропадали за шмыгающими в темноте словно летучие мыши облаками-призраками. Накормленные и разморенные теплом мы балдели. Скорее даже не балдели, а предавались состоянию, которое в Мексике называют сиеста, в Италии -- фарниенто (фар -- делать, ниенте -- ни чего), а в Турции -- кейф. Кейф -- наслаждение, испытываемое турком, когда он сидит, поджав ноги, на ковре под навесом кофейни и курит трубку.
   На небе полыхала огненная россыпь звёзд. Под деревьями скользили двойные шатучие тени, словно парящие в темноте.
   В черноте неба сквозь звёздную кашу летел, мерцая тёплым блеском, спутник, тянул за собой заранее вычисленную космическую орбиту.
   Вился над собеседниками густой табачный дым.
   Комары, натыкались на него, шарахались в сторону и сердито, недовольно пищали.
  
  
  
   О чём бы мы не разговаривали -- таёжных походах, охоте, рыбалке, планах на ближайшее и дальнее будущее, методах научного мышления и работе, о том, что нам довелось увидеть и пережить,-- оказывалось, что мы говорили о людях и времени. Почему-то больше всего именно о времени.
   Время способно было опьянять, как вино. Оно имело вкус, запах и формы.
   Прошлое жило в настоящем, как бы пронизывая его, обволакивая и окружая, как аромат спелых, далеко упрятанных яблок, который живёт в старом, осеннем доме.
   Прошлое не просто наполняет нас, оно даёт смысл и содержание нашей настоящей жизни.
   Не будущее -- именно прошлое, потому, что только из него и вырастает будущее.
   Разве можем мы угадать, какой пустяк, выпадающий из нашей сегодняшней жизни, окажется важен для будущего.
   Только здесь я стал понимать, что и в ясные часы тихих вечер них закатов, и под шум бескрайнего ветра в полдень, и хмурыми без звёздными ночами во всякий миг-- неслышно реют над живущим миром тени былого, и для того, чтобы им опуститься с высоты, надо так мало и так много: чтобы кто-то единственный на земле о них вспомнил.
   Пошли неиссякаемые истории-воспоминания о прошлых маршрутах и событиях.
   Ряша всё время пытался захватить инициативу и во всех рассказываемых эпизодах и историях выступал, как основное действующее лицо.
   Федя с удовольствием поведал обществу о том, как мы с ним сегодня ходили к радоновому источнику и даже успели в нём помыться.
   Мне было хорошо и приятно слушать эти тары-бары...
   Каждого из сидящих у костра я прекрасно знал, каждый был мне по-особенному дорог, понятен и близок, каждого из них я любил, но по давней, учреждённой не мной, привычке скрывал это и никогда, пока они были рядом, не признался бы в этом.
   На их лицах светились мягкие улыбки много поработавших бывших интеллигентов. Слушая весь этот увлекательный трёп, я вдруг вспомнил, что где-то недавно услышал, что для душевного равновесия, для согласия с самим собой надо человеку как можно чаще смотреть на звёзды. Повернулся на спину и уставился в небо.
   Я смотрел на звёзды до тех пор, пока мне не почудилось будто тёмная и глухая земля под ногами начинает плыть и вращаться.
   Запрокинувшись, я продолжал смотреть вверх, и смотрел до тех пор, пока звёздная искрящаяся картина перестала казаться плоской, и в этой затягиваю щей куда-то в бесконечность, сосущей сердце бездонной выси я теперь различал глубину каждой звезды в отдельности -- какие ближе были, а какие -- дальше....
   Глядел и думал.- Может быть потому и мало нам глядеть только перед собою или слегка вверх, может поэтому и тянет нас, задирая голову, устремлять свой взор обязательно в зенит, что только так мы проникаем во что-то наиболее тайное и там, вверху, и -- в себе?
   И раз, и другой я уловил, что звёзды еле-еле заметно подмигивали, всё небо одинаково пульсировало. Пульс этот словно был всеобщим и совпадал с тугими толчками, которые я ощущал и в самом себе.
  
   Словами мне не передать
   Всю прелесть летней ночи.
   Её лишь можно увидать,
   Запомнить лишь воочию.
   Пищат в обиде комары,
   Сдуваемые дымом.
   И словно счастья жду жары,
   Как мы своих любимых.
   Молчат уставшие друзья,
   В костре трещат поленья.
   В такую ночь заснуть нельзя,
   Нельзя вспугнуть мгновенья.
  
   Наступило такое состояние, как будто чутко прислушиваясь я наконец влился в этот древний, дававший жизнь всему, что вокруг, единый ритм, который вращал звёзды и гнал в человеке кровь, который хранил вечный порядок в небесах и давал краткий миг благостного удовлетворения человеческой душе под ними....
  
   Чтоб не пугала бездна ночи,
   Так нужен малый огонёк,
   Догадка, светлячок, намёк
   На то, что в мире одиночеств
   Есть связь, и нужно плыть туда,
   Где есть душа, где есть дыханье,
   И нам мигает мирозданье:
   То огонёк, а то звезда!
  
   Всему есть конец. Даже врать до бесконечности, к сожалению, нельзя. Все расходятся по палаткам и устраиваются спать. После пережитых эмоций сегодняшнего дня, мои сопалаточники не на шутку разошлись: вовсю храпели.
   Каждый человек проявляет во сне свою индивидуальность, свой характер и даже храпит по-своему: один храпит легкомысленно, ближе к лёгкому жанру, другой -- нежно, третий -- важно и сердито, четвёртый -- мягко и задушевно, пятый -- легкомысленно и вызывающе.
   Особенно усердствовал Завхоз. Федя храпел по-хулигански. Тут уже совсем не пахло нежностью и задушевностью.
   Правда, для начала он выдавал нечто вроде увертюры, где основным инструментом выступал кларнет-пистон, однако затем в ход резво пускались тромбоны, фаготы, скрип несмазанного колеса и скрежет зубов гиппопотама. В результате создавалась абсолютно немыслимая и непереносимая для нормального слуха какофония.
   Наутро Командор интересовался у меня.-- А как храпит наш Фёдор? На вдохе, или на выдохе?
   Да чёрт его знает! По-моему и так, и так. Но больше всё-таки на выдохе.
   Жаль! Против храпа на вдохе хороший приёмчик есть. Берёшь два листочка попифакса и приклеиваешь их резиновым клеем к ноздрям храпящего. Только он в себя воздух потянет, они "блям-блям" и захлопывают ему храповые отверстия. Как клапан в насосе работают. Надёжно.
  
  
   Глава третья.
   Первый день на Кижи-Хеме. Жуки-усачи, муравьи и Ряша. Постройка катамаранов. Первый хариус.
  
   С утра облачно, но довольно тепло. Периодически начинает идти дождь, некрупный, но очень холодный. Правда, перерывы между его очередными порциями довольно значительные и это несколько сглаживает впечатление от такой погоды.
   Шура ушёл втихаря на другой берег речки заготавливать листвянки для постройки катамаранов. Нарубив целую кучу стволов, он начал орать дурным голосом на всю округу, приглашая нас помочь ему тащить заготовки в лагерь. Но всем было лень это делать, и мы, прикинувшись глухими, никак не реагировали на его вопли.
   Только Ряша не смог не отозваться на этот призыв.-- Даём тебе, Шура, для этой важной и нужной работы полный "леттр де каше", но не более...
   -- Какой ещё такой "литр да кашу"?
   -- Не литр да кашу, а "Леттр де каше", что по русски означает "карт-бланш", то есть письменный приказ французского короля о заключении в Бастилию, в котором вместо фамилии ставился прочерк. Этот прочерк, получивший "леттр де каше", мог заполнить самостоятельно по своему усмотрению.
   -- Вот я и заполняю на твою фамилию! Иди сюда, помогай.
   - Бог поможет. Знаешь первый закон Хартли? Не знаешь? Тогда
   слушай и запоминай -- нетрудно свести лошадь к воде. Но если вы заставите её плавать на спине -- вот это значит, что вы чего-то добились!
   -- Я всегда полагал, что чувство меры у тебя имеется, но не знал, что так далеко,-- сказал Завхоз Ряше.
   -- Не боись, мера на месте, только не далеко, а глубоко, зато юмор близко,-- ответил ему Ряша.
   В это время Шура связал дровины верёвкой и с кряхтением старого паровоза поволок их в одиночку через густые заросли берёзки к протоке. С трудом переправившись через протоку, он явился в лагерь и начал воспитывать нас специфическими выра жениями.
   В ответ мы лениво огрызались.- Значит плохо кричал, если мы ничего не слышали... Захотел бы доорался... Сам дурак...
   После завтрака все дружно начали бриться, и только Командор упорно отращивал свою, довольно паршивую на вид, бороду.
   -- Слушай, Боря, ты бы всё-таки побрился. Смотри скоро не толь ко нас, мы то уже привыкли, всех зверей вокруг распугаешь. Не лицо стало, а задница какая-то. От такого зрелища все глухари в округе поразлетятся.
   - Там, где царит целомудрие, красоте делать нечего, ибо польза не имеет ничего общего с роскошными плодами красоты, если речь идёт о телесной красоте. Так учил Тертуллиан, а он, говорят, был мужик далеко не глупый. Не буду бриться, буду целомудренным.
   -- Твой Тертуллиан не прав, вон Климент Александрийский нао борот по этому поводу писал.- Не насилуй красоты, человек! Будь царём, а не тираном своей красоты! Глянь на Вову-- он прекрасен, ибо красота есть благородный цвет здоровья.
   Ряша бродил по лагерю и приставал ко всем с одним и тем же вопросом.- Кто взял шерсть на мушки, которую вчера Женька из тайги притащил?
   Имеется в виду кусок старой, облезлой оленьей шкуры, которую тот нашёл во время вчерашней охоты. Никто не хотел признаваться в умыкании драгоценности, и это злило Ряшу всё больше и больше: рушились радужные планы рыболова на ближайшую рыбалку.
   Завхоз прилежно упаковывает в привезенный с собой презерватив наручные часы и охотно разъясняет Женьке всю его пользу в походной жизни.
   -- Презерватив-- вещь многосторонняя для того, кто в ней толк понимает. Можно в ней от сырости и спички сохранить, и часики, и даже сухарик ржаной. Можно водички про запас с собой взять, если его в мешочек полотняный поместить, чтобы не прокололся. Можно песочку посыпать и по темечку кого-нибудь грохнуть, летальный исход гарантирован.
   -- Ага, а можно надуть и шарики запускать,-- встрял в разговор Шура.
   -- Кочаг чемо, бичо! (груз.-- Молодец, мой мальчик!). Умеешь правильно мыслить, -- похвалил его Завхоз.
   -- Цис рисхава, эшмакма дасцквелос (груз. - гром небесный, чёрт побери). Смотрите, да он грузинский знает! -- удивлённо завопил около своей палатки Командор.-- Не зря! Не зря мы тебя на продукты назначили.
   Вокруг летала и суетилась масса жучков-усачей. Они с громким гудением беспорядочно летают от одного местного предмета к другому.
   Такие жуки дровосеки или усачи живут повсюду. В настоящее время их описано более тысяча пятьсот видов. Основным отличительным признаком усача являются стройные вытянутые, характерные только для этого семейства, усики, длина которых часто превышает длину самого насекомого.
   Усики жуков могут закидываться на спину, но никогда усачи не поджимают их под себя. Основания усиков охвачены глазами, которые по этой причине имеют более или менее почковидную форму. Это жуки довольно крупных размеров.
   Обычно их длина превышает пятнадцать -- двадцать миллиметров. В уссурийском крае есть реликтовые усачи, длина которых достигает десяти сантиметров. Есть ещё усачи тетронии, обитающие в местах произрастания елей, сосен и пихт. Может быть, именно тетронии облюбовали эти места.
   Когда мы брали жуков в руки, они издавали резкие скрипящие звуки.
   Ряша ловил жуков, внимательно рассматривал, а затем сажал себе на спину со словами.-- Лети, лети, творение природы.
   -- Дубина ты стоеросовая! Они тебе на спину яйца откладывать собираются, уж больно она на навозную кучу похожа!
   -- Сам ты дубина! Если отложат, будем яичницу готовить-- всё не лишний продукт.
   -- Смотри, не только яйцами, ещё и грибами обрастёшь. И не на день-два, а на долгие годы.
   -- Сам не зарасти!
   -- Да, нет, я серьёзно. Уже давно известно о сложнейших связях личинок усачей с грибами. Раз они на тебя садятся, значит, по тебе уже грибницы давно пошли. Личинки усачей без грибов никак не могут. И самое интересное то, что они могут развиваться несколько лет.
   Известны случаи, когда в подсохшей и малопитательной древесине личинки жили в течение сорока-сорока пяти лет и в конце концов превращались в карликовых жуков.
   -- Ну, ему такие сроки не грозят. На этой спине от грязи и перегноя любых витаминов для развития другой жизни хватает.
   Кроме жуков, на берегу очень много муравьёв. Муравьи сосредоточенно исследуют окрестности, собирают какие-то палочки, дохлых насекомых и всё это тащат к себе домой.
   Шура всё пыхтит, так как никак не может отойти от перегрузок при транспортировке леса.
   Мы продолжаем подшучивать над ним.-- Мог бы нарубить и по-больше! И потолще, и подлиннее... Всё силы экономишь!
   -- Ну, вы даёте! Я вам, что лось? Или Шура?
   -- Ты Шура -- лось! Если хочешь, можешь быть хоть козлом, но за дание общества должен выполнять качественно и до конца.
   -- До твоего, что ли?
   -- Нет, до своего.
   Вспомнив вдруг о прошедшей ночи, Ряша начинает жаловаться всем подряд на то, что во время сна у него жутко мёрзла голова.
   Я говорю ему, что холодно совсем не было, так как проспал всю ночь без шапочки.
   -- Ничего себе проспал без шапочки... Сам весь в мешок залез.
   -- И не весь, макушка всё равно наружу торчала. Я только лицо закрывал для уюту.
   -- Тоже мне, личико он закрывал... Морду от общества прятал...
   -- Ну, если тебе так приятнее, морду...
   -- Вот-вот морду... А морда где растёт? Не на голове?
   Приходится согласиться с ним, что морда действительно растёт на голове. И раз она мёрзла-- значит мёрзла и вся голова.
   Вечером Ряша поймал первого хариуса в этом сезоне. Рыба красива собой и великолепна по размерам. Весит граммов девятьсот.
   Шура с удивлением и удовольствием её разглядывает. Чувствуется, что в нём уже вовсю бушует рыбачья страсть и зависть.
   Ряша ревнует его к своему трофею.-- Положь на место, не лапай за талию... Всю красоту своими грязными ручонками помнёшь...
   Шура обиделся и побежал проверять свои донки, которые он усердно зарядил со вчерашнего вечера на кузнечика.
   Сразу же после постановки на донку кто-то сел, скорее всего, хариус, так как здесь в верховьях существование другой рыбы весьма проблематично, но когда Шура подтянул рыбку к себе поближе, она игриво всплеснула хвостом и сошла с крючка. Шура мгновенно заскучал и ушёл спать.
   А вот сегодня кузнечик не работает и донки стоят пустые.
   Ряша не преминул ехидно заметить по этому поводу.-- Чтобы рыбка на донку лучше брала, приманку подсолнечным маслом мазать надо. Для донной рыбы запахи превыше всего. Её внешний вид той гадости, что ты на крючок цепляешь, совсем даже не волнует.
   -- Врёшь ты всё.
   -- И вовсе не вру. Знаток рыбной ловли Сабанеев писал, что в старину карпов, например, приманивали творогом, угрей -- запахом снеди, состоящей из равных частей богородской травы, мёда и шкварок. А в состав пахучей приманки для окуней входит мазь из камфары, гусиного жира и жира, вытопленного из се рой утки. Совсем недавно в Японии синтезировали мариенозол, который словно магнитом притягивает к себе тунцов и лососей.
   -- А из чего он делается, мариенозол этот? Давай сами такой соорудим и тайменей приманивать будем. Они тоже лососёвые.
   -- Дудки. Япошки хитрые, они состав мариенозола в секрете держат.
   -- Ладно, тогда я приманку диким чесноком и Бориными портянками мазать буду.
   -- Да от такой мазилки вся рыба наоборот разбежится. Учиться надо, Шура! Учиться!
   -- Нет уж, дудки! Чем больше мы учимся, тем больше знаем. Чем больше знаем, тем больше мы забываем. Чем больше мы забываем, тем меньше знаем. Чем меньше мы знаем, тем меньше мы забываем. Чем меньше мы забываем, тем больше знаем. Так зачем же мне учиться?
   -- Да, блин, ты у нас ещё и философ!
   -- А ты как думал?
   Целый день команда занималась весьма "интеллектуальным" тру дом: ошкуривала от коры листвянки, затем делала из них мерные заготовки, из которых потом вязались с помощью бельевой верёвки специфические рамы -- основа жёст кости и прочности катамаранов. Для прочности вязки верёвку предварительно намачивали в воде.
   После этого все дружно приступили к накачиванию баллонов. Во время этой "интеллектуальной"
   операции над тайгой слышалось специфическое хлюпанье и похрюкивание.
   Чтобы наполнить одну кишку, баллон нужно было сделать не менее тысячи качков. Занятие весьма нудное и трудоёмкое. Через каждые сто качков качалы сменяли друг друга и облегчённо отдуваясь отдыхали.
   К вечеру оба катамарана были готовы к началу сплава.
   Ужин сооружал сам Завхоз и умудрился так пересолить суп, или кашу, которую он готовил, что большинство команды не смогло её осилить и ринулось дружно вываливать содержимое мисок в речку. Сгладить впечатление от этой отравы помог только крепчайший чай с печеньем и сыром.
   -- Я бы предпочёл кофе,-- сказал Ряша.-- Но пусть будет чай.
   Сразу же после ужина он мгновенно скрылся в дальних кустиках и через несколько минут появляется у костра, довольно отдуваясь. Однако через час он начал держаться за бок и жаловаться на резкие опоясывающие боли.
   В отличие от прошедшего дня вечер сегодня был просто великолепен. Всё небо усыпано многочисленными яркими звёздами. Тонкие ниточки облаков расположились вдоль самого горизонта и светились чистейшим серебром.
   По небу то и дело шмыгали многочисленные спутники, которых в нашей средней полосе практически не увидишь. Мы насчитали более десятка таких блуждающих звездочек, летящих в самых разных направлениях, и тут же начли рассуждать о причине такого разнообразия путей-дорог.
   Шура категорически утверждает, что, как минимум, половина из них американские.-- Вон особенно тот, который летит и подмигивает... Фотографирует, гад, просторы Родины могучей нашей....
   Всё сильнее холодало. Стал виден выдыхаемый воздух.
   К ночи тайга становится молчаливой. Темнота как бы прида вливает всё звучащее. Жизнь вокруг не замирает, а делается тише.
   Шучу.-- Не будем об околеванце думать... Лучше разожжем костер поярче, будет дым погуще.
   Челябинцы нырнули в свои мешки уже в половину одиннадцатого, москвичи, за исключением Ряши, который из-за боли в животе ушел спать ещё раньше, были более терпеливы и сидели до половины двенадцатого.
   Они сидели у костра и бросали в него кору от ошкуренных листвянок, из которых были сооружены катамараны.
   Кора горела очень красиво: пламя светится ярко оранжевым огнём и разбавляется великолепным, густым белым дымом.
   Оба катамарана-жабы чернели среди карликовой берёзки, похожие на загадочные космические аппараты.
  
   Тайга предо мной. Хмелей! Пьяней! Ликуй!
   И вольная река в молчании замирает,
   А свежий ветерок, как будто поцелуй,
   По коже губ пленительно порхает.
   И каждый вечер видишь над собой
   Вселенной скатерть, к которой неумело
   Брошь прикололи -- восхитительной звездой,
   Дрожащей, яркой и такой несмелой.
   Тайга и горы. Сильнее крепких вин
   Пьянит такая ночь.. Как будто бы спросонок,
   Сидишь и смотришь на огонь один,
   А в сердце радости резвящийся мышонок.
  
   Весь мир пьянящий запахом объят,
   И хочется дремать блаженно и лениво,
   А тот же ветерок приносит аромат
   Багульника и трав, сам в даль спеша игриво.
   В плену Саян зелёно -- голубых
   Прекрасна ночь, как женщины объятья.
   В глуби души чувств непрерывный взрыв.
   Друзья же спят, обнявшись словно братья.
   Приятно помолчать, не думать ни о чём,
   Пусть эта ночь одна владеет мною.
   Ведь утром вновь идти рискованным путём,
   Проложенным сквозь мир таёжною тропою.
   Влюблён в тайгу. Здесь ей одной живёшь.
   И здесь стихи не кажутся смешными.
   Пусть спят друзья, а ты рассвета ждёшь,
   И дым костра -- узорами витыми.
  
   Ночью, ворочаясь с бока на бок, Ряша ни на минуту не мог уснуть. Болезнь взялась за него вовсю. Его сворачивало болью в крутую спираль: то немного расслабляло её витки, то вновь закру чивало. К горлу подступала противная тошнота, низ живота сводило резкими судорогами.
   Тело покрылось противным липким потом. Закрывая глаза и пытаясь забыться, он видел перед собой обрывки всевозможных картин, однако, не мог разобрать каких именно.
   Картины проносились перед ним, словно летящие стайкой стрекозы: мелькали оранжевые, голубовато-зелёные, искрящиеся пятна... Бес порядочные, они налезали друг на друга, исчезали, на их месте возникали другие, и всё было не оформленное, расплывчатое...
   Его полусонное, как бы автономное, сжатое в тугой комок, сознание не охватывало смысла странных видений.
   Сколько мог он напрягал свою волю, чтобы остановить вертящийся, горящий разнообразными красками клубок, но эти жалкие попытки не приводили ни к чему определённому.
   Ряша был уже не в силах заставить активно работать сознание, оно словно не принадлежало ему. Он стонал, иногда вскидывал руки ко лбу, покрытому липкой влагой, какая всегда выступает в минуты болезненной слабости.
   Через каждые четверть часа боль наваливалась особенно сильно, тогда он со стонами и чертыханиями выползал из палатки на воздух.
   Ночь была довольно холодной, и это спасало от нашествия комаров.
   Когда боль немного утихала, Ряша смотрел на часы. Стрелки ползли по циферблату с ужасающей его медлительностью, казалось, что холод не
   Ряша даже не мог понять, то ли это стучит механизм часов, толи его собственный, учащённый пульс. Ночной воздух, освежённый сыростью, мало помогал ему.
   Голова болела, в висках стучал пульс. Однако его ни на минуту не покидала уверенность в том, что вот-вот должна придти настоящая усталость, которая переборет боль, заглушит в ослабшем теле все её многочисленные оттенки, и ему наконец удастся погрузиться в сон, освежающий и всё восстанавливающий.
   За спиной в палатке надрывался в заливистом храпе Мечтатель, тихо посапывал Женька. Антона слышно не было. Ряша знал, что тот может и не спать, а лежать молча, с закрытыми глазами, переживать за него, не показывая вида, что всё чувствует, слышит и понимает.
   Было уже почти три часа ночи, когда боль начала утихать и Ряша, с трудом пристроив своё большое и сейчас такое беспомощное тело под низким пологом палатки, заполз в спальник и забылся.
   Я действительно не спал. Да и как можно было уснуть, когда с правого бока выдавал немыслимые рулады Мечтатель, а слева -- мучился болями Ряша.
   То, что он мучился, было абсолютно ясно. Болезнь всегда есть болезнь.
   Даже когда рядом с тобой родные, врачи и аптека и тогда болеть неприятно и даже страшновато, но болеть в тайге, за сотни километров от самой плохонькой поликлиники и квалифицированной врачебной помощи -- совсем плохо. Особенно когда не знаешь, чем вызвана болезнь и как её лечить.
   То, что творилось с Ряшей, было совершенно непонятно и поэтому особенно страшно. Вдруг, аппендицит или обострение какой-нибудь язвы? Тогда надо срочно искать способы доставки заболевшего в больницу, к людям, а это была задача практически невыполнимая в сложившейся ситуации. Хорошо, если это простое отравление. Тогда можно обойтись и своими силами и средствами -- лекарств на этот случай предостаточно.
   На ум почему-то всё время приходили строчки стихов и монотонно буравили мозговые извилины:
  
   Несовершенен человек.
   Недуги, что двадцатый век
   Ему приносит год от года,
   Пришли взамен животных сил,
   Которые ему вручил
   Творец заката и восхода.
  
   От непрерывных попыток отключиться от окружающего и уснуть у меня заломило в затылке. Вот опять страдалец Ряша выполз из па латки и застонал на всю тайгу. Только бы не аппендицит. Тогда труба дело.
   Я и сам имел свойство заболевать в самом начале походов. Особенно часто болезнь прихватывала меня ещё в поезде или во время тягостных ожиданий-сидений перед вылетом в тайгу на маршрут. В этих случаях я напяливал на себя всю имеющуюся тёплую одежду: рубашки, свитер, куртку, шерстяные носки, глотал через каждые три-четыре часа ударную дозу антибиотиков и аспирина, запивал всё это большим количеством кипятка, залезал с головой в спальник и активно потел. Потел так, что порой казалось, что я лежу не на вагонной полке или в спальнике в палатке, а плаваю в горячей ванне. Обычно после такого лечения через день-другой я выздоравливал, вставал на ноги слабым, но вполне счастливым и готовым к предстоящему походу. Окончательный процесс выздоровления мгновенно завершался, как только я попадал в тайгу и вдыхал её живительный, чистейший воздух. В тайге я чувствовал себя всегда великолепно, как микроб в питательном бульоне.
   В голову продолжал лезть какой-то бред вроде - Придворный врач императора Феодосия Марцелл из Бордо рекомендовал в том случае, если вас беспокоят прыщики, подстеречь падающую звезду и в миг её падения стереть с лица прыщи тряпкой или тем, что попадётся под руку. При этом нельзя прикасаться к ним голой рукой, так как они могут перейти на неё.
   Ну, ладно, с прыщами всё ясно, а вот что делать с Ряшей? Тут, пожалуй, падающие звёзды, которых в Туве тьма-тьмущая, не помогут. Зря он сегодня выпендривался: сначала полез в ледяную воду, а за ужином принял стопарь. Вот пижонство боком и вылезло.
   И вправду боком -- всё за бок держится... Не даром говорят, что блажен тот, кто не допил до дна. Хоть бы уснул. Сон это всегда здоровье. Не даром учёные обнаружили способность ко сну уже на уровне одноклеточных.
   За стенками палатки стояла звонкая тишина, тайга дышала глубоко и едва слышно, как спокойно спящий человек, поэтому каждое Ряшино стенание отдавалось в голове у меня особенно гулко и отчётливо.
   Лишь под самое утро я смог забыться рваным неспокойным сном.
  
  
   Глава четвёртая.
   День второй. Отплытие. Хариус пошел. Автор катапультируется с катамарана. Осмотр кань она. Первые уха и "Хе".
  
   Саянская погода начала вновь проявлять свой строптивый характер. Если вечер блистал великолепием звёзд, то ночь уже сопливилась противным дождём.
   Этот же дождь разбудил нас и утром. По небу шастают взлохма ченные серые тучи и щедро поливают взьерошеную землю влагой.
   Выползаем на свет божий из спальников помятыми, но выспавшимися. Снаружи весьма свежеповато.
   В Туве природа щедрая. Дождь так в палец толщиной, снег так в три метра высотой... И так во всём...
   В такую погоду не хочется не только начинать сплав, или идти дежурить к костру, но и просто вылезать наружу.
   Однако, к полудню появились первые разрывы в облаках. Сами облака постепенно высветились. Стало проглядывать жаркое солнце.
   За завтраком Ряша практически ничего не ест.
   -- Что не ешь? Боишься, что снова прихватит?
   -- Честно говоря, да!
   -- Ничего, ощущение здоровья всегда приходит через болезни,-- выдал очередной афоризм Завхоз.
   После еды упрямый Ряша, несмотря на дождь и недомогание, отправился на рыбалку и сумел поймать ещё одного великолепного красавца -- хариуса. Вернее даже -- хайрюзиху. Когда её вспороли, то мы нашли приличную порцию золотисто-жёлтой икры, а в желудке остатки нашего супа-каши. Очевидно, вчерашнее блюдо оказалось рыбам более по вкусу, чем нам.
   Сегодня разыграли очерёдность дежурств: Первыми будут дежурить Боря с Шурой, вторыми -- я и Завхоз, третьими -- Вова и Лида, и, наконец, Ряша и Женька. Последний бурно отказывался от дежурства на пару с Ряшей, но поскольку больше никаких пар не было, ему пришлось смириться со своей нелёгкой участью.
   Первый катамаран с челябинцами отправился в путь в 13 часов 30 минут по местному времени. Мы отплыли в 14 часов -- почти через полчаса после них. За это время мы успели ещё раз сбегать к источнику и принять радоновые ванны.
   Погода -- облачность с разрывами. Ветра почти нет. В разрывах появляется солнце. На солнце 25-27 градусов тепла, да и в тени не менее 20 градусов.
   Жить можно.
   Ряша щеголяет в моём запасном ярко жёлтом пластиковом спасике импортного производства, так как его собственный совсем не держит воздух и требует обследования и ремонта. Смотрится он в нём, как слон в панаме.
   Завхоз тоже жалуется на некачественный спасик. Небрежность в домашней подготовке инвентаря мгновенно дала о себе знать.
   Первые километры сплава по Кижи-Хему запоминаются по его извиванию между невысоких обрывистых берегов, заросших до самой воды берёзкой и редким лиственничным лесом.
   Лиственницы высокие, с толстыми ярко-коричневыми стволами. Течение хорошее, много выступающих из воды камней. Идут сплошные мели, и приходится частенько слезать в воду, чтобы облегчить наши катамараны.
   Женька никак не может освоиться со своими задачами на судне.
   На таких "жабах" он ещё не сплавлялся и поэтому никак не может приноровиться к системе управления. Сидит на своей сидушке нахохлившись, и со стороны кажется, что он дремлет.
   Ряша гордо заявляет.-- Я к этому дерьму уже привык и реаги ровать на него каждый раз не собираюсь.
   На первой же остановке пробуем завести кораблик, но безре зультатно.
   Плот челябинцев догнали довольно быстро, около впадения в Кижи-Хем бурного, полноводного ручейка. Те там дружно смыкали спиннингами, но тоже ничего не поймали.
   Ниже по течению, за крутым поворотом индивидуалист Шура бойко орудовал нахлыстом. Тихонечко подплываем к нему и, не доходя двух-трёх метров, дружно рявкаем в четыре глотки. Шура, не оборачиваясь, выпрыгнул словно мячик из воды и ошалело огляделся. Затем, увидев нас, устало и обессилено уселся на берег. Весь запал увлекательнейшего занятия -- ловли нахлыстом -- у него мгновенно пропал.
   Глядя на это, Завхоз заявил.-- Плохие это шуточки. Будь на месте Шуры медведь -- рванул бы через кусты, оставив нам на память душистую дорожку. Однако, силён Шура... С характером... Хорошо звуковой удар держит...
   На пережор остановились на каменистой пологой косе. Рядом резво проносился бурный и глубокий перекат. Пока дежурные готовили чай и делили дольками сыр, которого у нас в этом году на редкость мало из-за отсутствия такового в московских магазинах, Ряша и Вова работая двумя корабликами поймали сразу пять штук крупных хайрюзов с розовыми хвостами.
  
   Кораблик, кораблик-- фартовая снасть,
   Не дашь ты от голода люду пропасть.
   В тебе нет ни мачт, ни лихих парусов,
   Но ловишь успешно ты нам хайрюзов.
   Твои две дощечки нужней и ценней,
   Чем семеро крепких, здоровых парней.
  
   -- Никто не хочет умирать, но жрать нам всё-таки нужно,-- фи лософски заявил Ряша, выволакивая на камни пятого хариуса.
   Завхоз с утра побрился и ходит около костра и дежурных, сияя на солнце побуревшей от загара мордой лица.
   -- Ты, что брился по русской традиции, когда на смерть шли бритыми и мытыми? Небось и бельишко на чистое поменял? Не рано ли?
   -- Нет, у меня свои традиции. Бельё я буду после каньона менять, а побрился я ради соблюдения личной гигиены и презен табельного вида. Должен же я соблюдать вид соответствующий моему официальному лицу, каким является Завхоз.
   Пережёр прошел быстро, молчаливо и несытно. Только Командор, допивая последние капли чая из кружки, грустно заявил.-- Садись за стол голодный, а выходи несытый!
   Сразу же после отплытия у нас в экипаже начались проис шествия. Метрах в ста ниже нашей кратковременной остановки, Кижи-Хем делал резкий изгиб и на нём почти над всей рекой, благо ширина её в этом месте не превышала и пяти метров, низко над водой свисала огромная ветвистая ель. Пространство между её стволом и поверхностью воды было весьма и весьма ограничено.
   Ряша предложил перетащить наш плот по берегу, но смелый Завхоз решительно настоял на сплаве. Мы лихо подплыли к дереву, и тут я увидел, что в свободное пространство между плотом и стволом дерева моё бедное тело никак не вписывается. Более того, точно посередине моей груди торчит здоровенный, острый сук.
   Скорость течения была высокая, так что продумывать тактику своего поведения в данной ситуации мне было совершенно некогда.
   Непроизвольно выставляю вперёд ногу в сапоге и смаху упираюсь ей в надвигающийся ствол дерева. Этого оказалось достаточным для того, чтобы объединёнными усилиями реки, ели и катамарана меня, как пушинку, выбросило назад через голову в воду. Одновременно с сальто, ломаю кораблик, мирно лежащий сзади на баллоне, и ухожу с головой под воду.
   Хорошо, что в этом месте глубина вполне приличная. Надувной жилет мгновенно, словно поплавок, выкидывает меня на поверхность.
   Судорожно хватаюсь за катамаран и через какие-то секунды мок рый и ничего не соображающий вылезаю на берег.
   В каждом сапоге по десятку литров холодной Кижи-хемской водички. С одежды на траву струится ручеёк. Хорошо, что светит солнце и тепло. Отжимаю и натягиваю на себя мокрую и противную одежду. Впереди раздаётся хохот веселящихся от этого зрелища членов моего экипажа. Мгновенно получаю от них прозвище Антон-Кижихемский.
   Правда, я в долгу не остаюсь, и в ответ обзываю всех подряд своими прозвищами: Ряша-Бахтинский, Федя-Кантегирский, Женя-Удинский.
   Мои друзья не унимаются и продолжают свои шутки.
   -- Умереть можно и не на порогах и водопадах, а просто-напросто упав, например, с горшка,-- надрывается Ряша.
   -- Тоже мне сатирик-самоучка.
   -- Не сатирик, а юморист. И не самоучка, а профессионал. Юмор -- это когда смеются над тем, кто упал. А сатира -- это когда смеются над тем, кто толкнул.
   Сплав продолжается. Через пару -- другую километров мы подплыли к первому Кижи-хемскому каньону.
   Идём втроём осматривать каньон.
   Пологие берега реки сначала плавно переходят в скалистые обрывы, а затем внезапно уходят высоко в небо отвесными, плиточными скалами, высотой 60-70 метров.
   Река сужается до десяти метров, теченье её резко возрастает. В русле, особенно в начале каньона, масса крупных и мелких валунов, между которыми просвечивают узкие пространства чистой воды.
   Сложностей впереди хватает. Радует только то, что вода в этом году средняя и нет мощных стоячих волн. Однако и без этого сплавных задач, которые требуют своего решения, здесь хватает с избытком. Много крутых и узких поворотов струи между валунами, мощные сливы, есть даже некоторое подобие маленьких пенных водопадов.
   В одном месте практически всю реку перегораживает гигантская упавшая лиственница, в другом -- река с рёвом уходит под нависшие скалы берега.
   Длина каньона по карте около шести километров, так что неприятностей и неожиданностей впереди с избытком и надолго.
   Карабкаемся на самую верхотуру скал и вдоль берега, через густо растущую тайгу начинаем изучать каньон по всей его протяженности.
   Вова и Ряша ушли несколько вперёд, и мне приходится идти по таёжной чащобе одному.
   Извечная война травы и ног, неважно человечьих или звериных, а в результате тропа. Тайга здесь самая разная.
   Есть настоящие буреломы с густым, колючим под леском из жимолости и каких-то незнакомых мне кустарников, есть открытые мшистые поляны, прогреваемые солнцем, есть поляны сплошного голубичника. Голубики очень много, вся оспелая и очень вкусная. Она здесь двух сортов: совершенно круглая, как вишня, и вытянутая, как жимолость.
   По ходу питаюсь вкусной ягодой, даже не нагибаясь, срываю её с высоких кустиков, стоящих вдоль едва заметной звериной тропы.
   Под пружинящим слоем сухой листвы и лесного перегноя, из которого поднимались отдельные стебли трав, нога ощущала из вестняковую скалу, напоминавшую о себе каменной глыбой, обросшей прядями мхов, выступавшей внезапно в просвете среди кустов и деревьев, то пористой, изъязвленной поверхностью своей, открытой свежим выворотнем дерева.
   С сухих плотных и узких елей свисали серо-зелёные клочья, словно космы неведомого лесного чудовища.
   Под деревьями царила тишина. Ни шорохов, ни свиста, ни вскрика птицы, будто вымерло всё вокруг или затаилось.
   Солнечные лучи косым редким дождём пронизали плотный сумрак, наполнявший сомкнутые кроны, а внизу вспыхивали, встречая на своём пути ствол, лист или зажигая чашечки цветов, вдруг резко вспухавших на тёмно-зелёном фоне густого мелкого подроста.
   Таёжные тропы! Спасибо вам за то, что помогаете попавшим в тайгу путникам не блудить в чащобах и буреломах, а ведёте их наиболее удобным путём.
   Верьте таёжным тропам. Они никогда вас не подведут. Если теряете внезапно тропу, не отчаивайтесь. Ищите её, и она обязательно найдётся где-нибудь совсем рядом. А если и не рядом, то в сотне-другой шагов впереди или сбоку.
   Идти одному по тайге в глухомани одному и без ружья, с одним ножом, весьма неприятно. Усугубляет это чувство неуютности свежее медвежье дерьмо, то и дело попадающееся на тропе.
   Где-то надрывно кричит кедровка. Её крик всегда не придаёт вашим ощущениям дополнительных приятных оттенков.
   Вокруг беснуется масса "пернатых", которые с восторженным гулом набрасываются на вас, стараясь проникнуть к самым затаённым участкам тела. Тут и комары, и мошка, и мокрец, и мухи. Вся эта банда норовит заскочить в глаза, в уши, в рот, залезть за воротник рубашки.
   По пути я уже проглотил десятка два этой живности, и столько же пришлось извлекать из глаз.
   В уши я их просто не допускал, поскольку путь в ушную раковину длиннее и извилистее.
   Осмотр каньона длился часа три-четыре. Многого увидеть не пришлось, так как каньон настолько глубок и узок, а скалы, складывающие его берега так отвесны, что сколько мы не пытались заглядывать вниз -- течение реки практически не просматривалось.
   А это означало, что сплавляться придётся вслепую, маленькими короткими участочками прямой видимости. Хорошо ещё если окажется, что не будет встречаться выступающих участков скал, которые могут ещё больше затруднить просмотр маршрута сплава.
   Споткнувшись об очередную корягу, Ряша чертыхнулся и, потирая ушибленную ногу, заявил.-- Позавидуешь пням, они умеют за себя постоять.
   Подняв корявый сук, он внимательно его рассмотрел и значительно сказал.-- Природная дубина тонкой ручной работы...
   -- В такой глухомани даже не поймёшь, где юг, а где север,- проворчал недовольно я.
   -- Ничего, поймёшь. Скажите мне, где север, и я скажу вам, где юг.
   Вернулись мы в лагерь молчаливыми и задумчивыми. Думать было о чём. На душе томило смутной надеждой, неясным ожиданием.
   Вечером на ужин впервые в этом сезоне делали "Хе". Кроме него были великолепная уха и гречневая каша.
   К концу ужина все так насытились рыбой, что кашу есть отказались поголовно. Значит, придётся использовать её на завтрак.
   К вечеру Ряше настолько полегчало, что он осмелился даже откушать приличную порцию "Хе".
   Сегодня окончательно выяснилось, что спасики Ряши и Завхоза практически воздух не держат и требуют капитального ремонта. Этим и придётся заниматься им сегодня вечером и завтра с утра.
   Небо вновь совершенно очистилось от облаков и сейчас было сплошь забито звёздным горохом.
   Завхоз объявил конкурс на поиск наиболее мерцающих и ярких спутников. Приз -- пайка горячительного.
   Приз выиграл Командор. Ряша, правда, тоже засёк спутник, но не мерцающий и поэтому смог выклянчить у Завхоза всего полпайки.
   Завхоз ворчал.-- Так я совсем без запасов жидкости останусь. Спутников кругом тьма, да и вас вон сколько...
   -- Сам виноват. Раньше думать надо было, а не трепаться, -- отвечал ему Ряша.
   Когда все ушли в свои палатки готовиться ко сну, Ряша и Завхоз втихаря всё-таки приняли ещё по одной и устроили нам дуэт. Орали они долго, громко и нестройно.
   Внизу им светил угасающий, дремлющий костёр, а сверху удивлённо взирали любопытные звёзды. Тайга сжимала в своих объяти ях тишину, а Ряша и Завхоз всё тянули на два голоса про тёмновишнёвую шаль и как завяли лютики.
  
   Мы в жизни уместны покуда
   Земля обещаний полна,
   Пока ожиданием чуда
   В сердцах ее дышит весна.
   И чувства подают надежды,
   И петлей не держит нас быт,
   Пока нас, как истых гусаров,
   Предчувствием счастья знобит.
   Пока нас оковы погоды
   За горло не держат, душа,
   Пока мы пьянеем свободой
   Взахлёб, без границ, чуть дыша.
   Пока всё в себе переплавив
   И горесть развея, как дым,
   Мы плечи, как крылья, расправив,
   К любимым волнуясь спешим.
  
  
  
  
   Глава пятая.
   Прекрасный восход. Женькины страдания. Прохождение лабиринта. Первая пробоина.
  
   Женька поставил палатку весьма своеобразно -- на бугре, и мы целую ночь не спали, а мучились, пытаясь хотя бы как-то компенсировать неровности почвы под нами. Однако из этого ничего путного не получилось: ноги и головы у нас болтались где-то далеко внизу от вздёрнутого вверх живота.
   Даже сильнейший надув резинового матраца, почти до твёрдости доски, мало чего дал, и мы лишь молились, чтобы побыстрее настало утро. Только изредка нападала какая-то полудрёма с безобразными сновидениями-ужастиками.
   Проснулись, если так можно назвать то состояние, из которого мы вернулись к реальной действительности, ни свет, ни заря.
   Тайга ещё спала, вся в сизой росе, в паутинной зыбкости сумеречного рассвета, ещё ни чем не звучащая и не пахнущая.
   Блеклая зелень источала лишь прохладную свежесть, но с такой щедростью, будто бы это было её единственное, вечное и жизненное свойство.
   В вышине, между крон, смутно белели рваные проёмы, они пока ещё даже не начинали голубеть. Ветра не было.
   Солнечные лучи делают робкие попытки пробиться сквозь плотную занавесь облаков и достигнуть земли. Жрёт мошка и комар, для них такая погода только в радость.
   Внезапно над нами, в вышине, на остроконечной каменного утёса, как будто вспыхнула и засветились верхушка высоченной сосны и нескольких низко рослых лиственниц. Прорвавшись откуда-то из-за гор противоположного берега, первый луч ещё не взошедшего для нас солнца уже коснулся этого каменного выступа и группы деревьев, выросших неведомо как в его расселинах.
   Над холодными синими тенями нашей щели они стояли, как будто в облаках, тихо сияли, радуясь первой робкой ласке утра.
   Все мы молча смотрели на эту вершину, как будто боясь вспугнуть торжественно-тихую радость одинокого камня и кучки деревьев.
   Между тем в вышине что-то опять дрогнуло, затрепетало, и другой утёс, до сих пор утопавший в общей синеве угрюмого фона горы, загорелся, присоединившись к первой группе. Ещё недавно безлично сливавшиеся с отдалёнными склонами, теперь они смело выступили вперёд, а их фон стал как будто ещё отдалённее, мглистее и темнее.
   На противоположной стороне реки тоже произошла перемена.
   Горы всё ещё скрывали за собой взошедшее солнце, но небо над ними совсем посветлело, и очертания хребтов рисовались резко и отчётливо, образуя между двумя вершинами значительную впадину.
   По тёмным ещё склонам, обращённым к нам, сползали струи молочно-белого тумана и как будто искали места потемнее и посерее. А вверху высь уже расцвечивалось золотом, и ряды лиственниц на гребне выступа ли на светлом фоне отчётливыми фиолетовыми силуэтами.
   За ними, казалось, шевелится что-то радостное, неугомонное, живое. В углублении от горы к горе проплыла лёгкая тучка, вся в огне, и исчезла за соседней вершиной. За ней поплыла другая, третья, целая стая. За горами вершилось что-то ликующе-радостное. Казалось, солнце плывёт с той стороны по склонам хребта, чтобы игриво заглянуть сюда, к нам... И вот, наконец, оно появилось.
   Несколько ярко-золотистых лучей беспорядочно брызнули в глубине расселины между двумя горами, пробив рваные отверстия в густой стене леса.
   Огненные искры посыпались фейерверочными пучками вниз, на тёмные пади и ущелья, вырывая из синего холодного сумрака то отдельное дерево, то верхушку сланцевого утёса, то небольшую полянку. Под ними всё задвигалось и засуетилось.
   Группы деревьев, казалось, перебегали с одного места на другое, скалы то выступали вперёд, то отступали вспять и опять тонули во мгле, полянки светились и гасли...
   Полосы тумана змеились внизу всё тревожнее и быстрее. Затем в расселине между горами появилась часть огненного, солнечного круга, и на нашей стороне весь берег радовался и светился, сверкая, искрясь и переливаясь разноцветными слоями сланцевых пород и зеленью деревьев. И вот уже весь окружающий мир потонул в буйной пляске света и теней, неповторимости красок сказочного, как всё вокруг, утра.
   В голову назойливо лезло четверостишие Леонида Завальнюка:
  
   Создаются луны, создаются лоси,
   Создаются беды, создаётся смех,
   Создаются люди и приходят в гости,
   Создаётся что-то важное для всех.
  
   У Командора уже объедены оба уха, и они торчат неровными красными ошмётками сбоку от густой чёрной шевелюры. Вова и Шура спозаранку убежали к месту моего лихого выкидыша в Кижи-Хем, где мы, оказывается, умудрились утопить ножовку, которая нам очень нужна. Завхоз и Ряша ремонтируют, матерясь и переругиваясь друг с другом, спасики.
   Только к шестнадцати часам сумели сделать свои дела и уложить вещи. Совершаем последний контрольный осмотр начального участка сплава.
   Есть несколько узких и кривых проточек между торчащими из воды, как острые ножи, камнями. Водички немного маловато. Ещё бы чуть-чуть побольше глубины, но чего нет, того уж нет.
   Первыми начинают сплав челябинцы.
   Они во всю работают вёслами, так как их махину-катамаран, который имеет шесть метров в длину и два метра в ширину, иначе направить в нужном направлении просто невозможно.
   Пройдя коротенький участок, они около намеченного заранее ориентира пристают к берегу в небольшом закутке-затишьи.
   Начинаем сплав мы. Особенно тщательно готовится к нему Завхоз.
   Волнение и напряжен ное ожидание начала очередного сложного сплава всегда совер шенно преображали обычное сонно-равно душное выражение его физиономии.
   Глаза сразу же загорались внутренним огнём, тело напрягалось и стано вилось упругим, как сжатая пружина.
   Отталкиваемся от берега и отплываем. И тут начинает- ся...
   -- Женька -- влево, Женька -- вправо, Женька -- колись, сильнее колись! Теперь не колись, а табань! Прямо греби, прямо... Сильнее, сильнее. Женькааа...
   От такого обилия команд и сложности маршрута Женька теряет последнюю ориентировку и вместо того, чтобы колоться табанит или бестолково загребает веслом прямо перед собой. Из-за этого его усердия мы не успеваем уйти вправо в тишь и уверенно садимся носом катамарана на здоровенный плоский булыган.
   -- Не вписались в поворот судьбы, -- констатирует Завхоз.
   Ряша вне себя от ярости: орёт недостреленым медведем и машет, как мельница, руками.
   На Женьку его психоз не оказывает никакого впечатления, и он остаётся таким же тихим и молчаливым, как всегда.
   Весь его вид, кажется, говорит.- Сели, так сели. Ничего особенного -- значит надо сниматься.
   -- Ты чего сегодня, как варёный валенок,-- не унимается Ряша.-- Говорят тебе, колись, значит колоться надо, а не махать лопатой попусту...
   -- Я и кололся,-- ответствует ему Женька.
   -- Так дальше колоться будешь, ещё не туда с тобой залетим и не такую "дуру" поймаем...
   Женька оборачивается в его сторону и тихо изрекает.-- Не нужно орать на всю округу. Давайте лучше соблюдать разумный баланс интересов.
   -- Помолчи, философ хренов. Колись, говорю...
   Разговоры, разговорами, но нужно приниматься за дело и снимать катамаран с камня. С берега непрерывно сыплются советы второго нашего экипажа.
   Вертимся на камне, как на столе, но с места стронуться никак не можем.
   -- Женька, ты во всём виноватый, поэтому слезай в воду и тол-кай,-- орёт обиженный Ряша.
   Женька молча слезает с баллона в холоднющую воду и начинает героически толкать тяжеленный катамаран. Никакого эффекта от его усилий не происходит.
   Слезаю в воду и я, упираюсь обеими руками в раму и тоже начинаю толкать застрявший аппарат. Ряша упирается веслом в соседний камень, в меру сил и возможностей помогает процессу и Завхоз.
   Наконец после нескольких попыток сдвигаем катамаран в воду. В последний момент вскакиваем на него сами и пускаемся в дальнейшее плавание.
   Теперь нам предстоит преодолеть лабиринт из нескольких камней.
   Летим вперёд под непрекращающийся поток команд Ряши и советов с берега.
   -- Влево... Ещё левее... Коли -- коли... Теперь прямо... Табань левым... Правым коли... Греби прямо, сильнее, сильнее... Так держать... Телегу поперёк не толкают.
   Со всего маху налетаем на последний камень лабиринта, сваливаемся с него в чистую и спокойную воду и чалимся к берегу. Во время последнего прыжка-пируэта Ряша попытался вывалиться за борт, но каким-то чудом сумел удержаться.
   Следом за нами этот лабиринт преодолевает и катамаран челябинцев.
   Только сейчас мы замечаем, что левый баллон нашего катамарана совсем спустил. Есть первая солидная пробоина на Кижи-Хеме! Прошли совсем ничего каких-то триста-четыреста метров, а уже нужно становиться на ремонт и на ночёвку.
   -- Если бы не этот охламон, Женька, можно было бы пройти значительно лучше и суше,-- говорит пришедший в себя Ряша.
   -- Разницу между возможным и невозможным понять нельзя,-- возразил ему Завхоз.
   Начинает накрапывать дождик. Постепенно он становится всё сильнее и сильнее. Погода совсем не для ремонта, но делать нечего, приходится приспосабливаться и организовывать заделку пробоины, несмотря на непогоду и прочие неудобства.
   Выволакиваем общими усилиями катамаран подальше на берег, подпираем его двумя брёвнами и вывешиваем над землёй. Вытаскиваем из чехла прорезиненную кишку баллона, в ней зияет дырка-прорезь сантиметров девять-десять длиной.
   Кроме того, вдоль всего днища прорезало защитный лавсановый корд. Хорошо ещё, что весь брезентовый защитный чехол цел.
   Наш умелец, мастер ремонта Ряша справляется с этой дыркой за час и, бросив ремкомплект прямо рядом с катамараном, убегает ловить рыбу.
   Дождь льёт и льёт. Он не прекращается ни вечером, ни ночью. Лишь иногда меняет свою интенсивность.
   Дежурим я и Завхоз. Готовим сразу и пережёр и ужин. Коллективу будет предложен суп из старой куропатки, которую подстрелил Вова во время поиска утерянной нами ножовки. Пилу он тоже нашёл.
   Прошу у Завхоза ввиду плохой по годы и первого дня сплава по каньону выделить всем дополнительную порцию конфет и по стопарю, но он лишь огрызается и ни на какие уступки не идёт.
   Видимо в связи с этим, во время приготовления пищи в голову сами собой пришли немудрёные слова:
  
   Завхоз сказал вдруг -- вери велл...
   И строго, строго посмотрел.
   И неуютно стало всем,
   Замолк в испуге Кижи-Хем,
   Затих комар с мошкой вокруг,
   Их тоже охватил испуг.
   Но ветерок с горы подул,
   Завхоз промолвил -- вандер фул...
   И вновь легко нам стало всем,
   Ожил, забулькал Кижи-Хем.
   Ну, а завхоз = таёжный фрукт?
   В уме считал он свой продукт.
  
   Ужинали под непрекращающимся дождём. Лечь спать сразу не удаётся, так как неугомонный Ряша затеял сушку нашей палатки, намокшей при её установке.
   Он нагрел два здоровенных камня в костре, закатил их внутрь палатки и там уложил на противень. Теперь это была уже не просто палатка, а настоящая баня.
   Процесс сушки продолжался около часа. После него палатка суше не стала, зато в ней установилась устойчивая, как в тропиках, влажность и стало жарко.
   Последним в палатку кряхтя заполз мокрый от росы Завхоз, уселся на свой спальник и стал стаскивать с себя сапоги.
   Из глубины спальника донёсся голос недовольного Ряши.-- Слушай, Завхоз. Ты знаешь что такое нозематоз? Не знаешь? Тогда слушай и запоминай. Нозематоз -- заразный понос у пчёл.
   Обостряется он при большой сырости в гнезде и недоброкачественном корме. Так что корми-ка ты нас получше и свои противные сырые сапоги с вонючими носками в палатку больше не затаскивай, а то переболеем все к чёртовой матери.
   Пытаемся уснуть в волнах остывающего влажного воздуха.
   Глава шестая.
   Прохождение каньона. Женька продолжает "пакостить". Федины страсти-мордасти. Сабантуй.
  
   К концу ночи дождь исчерпал все свои запасы и прекратился. Разрывная облачность при весьма приличной для утренних часов температуре воздуха 18-20 градусов тепла.
   До завтрака приводим в рабочее состояние своё судно. Запихиваем кишку в чехол, зашиваем баллон, а затем накачиваем его до нужной упругости.
   На завтрак варим манную кашу. Запиваем её крепким, душистым чайком с сухариками.
   Пора снова в путь. Сначала метров двести нам предстоит прокладывать маршрут среди крупных камней, между которыми видны узкие проходы с бурной и быстрой водой.
   За этим участком река резко поворачивает вправо и предлагает нам два, следующих один за другим небольших, но крутых водопадика. Справа по течению у них в сливах, чуть прикрытых водой, стоят громадные шероховатые валуны. Высота сливов в водопадах около полутора метров.
   Проходим это препятствие довольно удачно -- чуть замочив водой рюкзаки-сидения и собственные штанцы.
   Следующий сплавной километр был сплошным водным слаломом между бесчисленных камней в узком русле Кижи-Хема. Ширина реки не превышала шести-семи метров, а скорость течения было около десяти километров в час.
   Берега каньона станови лись всё круче и круче, а скалы всё отвеснее. Большинство из них представляет собой острые узкие плиты, которые торчат в самых разных направлениях, как острые лезвия ножей.
   Приходится проплывать, отталкиваясь от них вёслами, иначе из дерёшь вдрызг все чехлы на катамаранах.
   Впереди вновь показа лось сложное место: река сузилась ещё сильнее -- до четырёх-пяти метров, а посреди русла в ней возвышалась здоровенная скала, выступающая над водой сантиметров на семьдесят. С обеих сторон от неё струи образовали проходы как раз в ширину наших катамаранов.
   Именно при прохождении этого участка снова сказал своё веское слово наш Женя.
   Два его вялых гребка вместо сильного уверенного закола, и мы точно серединой рамы катамарана уверенно садимся на этот камушек.
   Сильное течение напирает катамарану в его левый баллон, он наклоняется и становится боком под углом в сорок пять градусов.
   Висим на катамаране, как опытные обезьяны. Все попытки сползти с камня ни к каким положительным результатам не приводят -- он прочно висит своим боком на скале. Нас постоянно обдаёт набегающим водяным валом.
   Виновник торжества двумя руками ухватился за жерди рамы и молча висит на них, не реагируя на все доброжелательные пожелания в свой адрес.
   По берегу к нам подбежал Вова и за брошенную ему чалку начал стаскивать катамаран с каменной преграды. Для этого его усилий не хватает. Тогда к Вове присоединнился Командор.
   Под их натиском катамаран медленно и со скрипом начинал по сантиметру сползать с камня в воду. Всё это время Кижи-Хем в удовольствие потчует нас всё новыми водяными ваннами.
   Ребята подтаскивают наш катамаран за чалку к берегу, где мы облегчённо выгрузились на твёрдую землю и начинали вслух оценивать только что пережитые моменты, не забывая осыпать комплиментами "именинника" Женьку.
   -- Ручонками работать надо, да ещё и думать при этом,-- орёт, не отошедший от только что пережитого момента, Ряша.
   Женька никак не реагирует на их вопли и остроты.
   У буддистов есть состояние, которое они называют "Му" (ничто).
   Это состояние легко можно соотнести с новейшими лечебными методами западноевропейской и американской психиатрии. Это состояние, когда человек, как бы выключается из жизни. Именно в нём и пребывает в настоящее время наш Женя.
   -- Думать -- умственный труд, а шевелить мозгами -- физический,-- присоединяется к нему Шура.
   -- У тебя в руках весло, а не дуршлаг. Им грести надо, а не по воздуху размахивать...
   -- Как говорят в народе, не сыграешь на балалайке, коль сковорода в руках.
   -- Лентяй хуже покойника -- больше места занимает. Так говорят латыши.
   -- Женя, вы очень медленно шевелите мозгами. Боитесь, что быстро износятся?
   Жизнь человека -- это проверка его терпения. Есть такое выражение у англичан. Чего-чего, а терпения у Женьки хватает с избытком.
   Всё хорошо, что хорошо кончается. Наш катамаран показал свою надёжность и прочность.
   Впереди, в ста метрах от нас река делает очередной, на этот раз левый, поворот между двух отвесных скал высотой метров в восемьдесят.
   Пытаемся просмотреть маршрут между ними, но даже сверху, со скалы увидеть практически ничего не удаётся. Виден лишь очередной крутой поворот через каких-то пять-десять метров сплава.
   На этих пятидесяти метрах никаких препятствий нет. Дальше-- сплошная неизвестность.
   Обычные люди говорят -- риск. Учёные говорят -- спонтанная эластичность.
   Считают, что чем больше развита в человеке эта самая спонтанная эластичность, тем легче он находит правильное решение любой практической задачи.
   Что ж посмотрим, какая она у нас эта самая спонтанная эластичность.
   Челябинцы на своём катамаране первыми бросаются в эту неизвестность и через несколько секунд скрываются за выступами скал.
   Выжидаем несколько минут и начинаем сплав мы. Входим в поворот, за ним через двадцать метров де лаем ещё один и видим, именно видим, так как осознать действительность уже нет времени: река, собравшись в одну мощную струю, бьёт с разбега под скалы левого берега и проносится дальше через узкую двухметровую щель, которая и является руслом реки.
   С правой стороны от этой щели стоят два громадных валуна. Нос катамарана несёт точно на скалы.
   Поскольку я первый столкнусь со стеной, делаю резкий толчок веслом о камень скалы и отбиваю нос катамарана вправо. Очевидно, мой толчок оказался слишком сильным, и правый баллон катамарана заскакивает на валун.
   Катамаран задирает нос вверх и под мощнейшим напором струи начинает лезть боком вверх по камню. Сзади меня слышится какая-то возня и шум. Оглядываться некогда, так как я пытаюсь всеми силами остановить движение катамарана вверх и заставить его сползти назад в струю.
   Женька, даже не сделав попытки помочь мне, замер с веслом в руке, словно изваяние, и безмолвствовал.
   Наконец мощная струя течения проволакивает нас боком через эту преграду и как пробку выталкивает в тихую бухточку улов. Впереди катамарана вижу плывущее, полупогруженное в воду, весло.
   Кричу Женьке.-- Греби, быстрее греби вперёд. Весло упустим...
   Но тот ведёт себя, как всегда, вяло и инертно.
   На наших глазах весло медленно начинает уходить под воду и тонуть. С большим трудом удаётся извлечь его из воды.
   Это большая удача, так как запасных вёсел у нас нет, а продолжать сплав с тремя вёслами сплошная авантюра.
   Когда мы причалили к берегу, узнаем, что при прохождении этой проклятой щели чуть не выпал за борт наш Завхоз. Когда катамаран резко поднял нос и пополз на скалу, он ушёл весь под воду и даже хотел отцепиться от плота, за который с трудом удерживался только ногой.
   -- Но потом передумал, -- рассказывал он.-- Решил, что уйду в этом случае весь под плот, а что там делать дальше совершенно непонятно.
   -- Не журись, Завхоз! Не бей себя ушами по щекам. Тот, кому суждено умереть от поноса, никогда не утонет.
   Завхоз хмуро смотрит на нас и заявляет.-- Лабиринт -- тот же тупик, только в нём не так скучно. Если бы все наши ожидаемые неприятности оканчивались приятными неожиданностями. Слишком хорошо -- тоже не хорошо.
   Он продолжает разглагольствовать.-- Существует три вида анализа ситуаций и поведения: подготовительный, текущий и окончательный. Каждый из этих анализов имеет свои преимущества, но и свои минусы. Анализ, предшествующий действиям, исключительно важен, так как готовит вас к предстоящему, однако он не может быть точным, поскольку всегда имеешь дело с тем, что ещё не про изошло, и неизвестно, произойдёт ли именно так, как мыслится. Анализ во время действия крайне необходим, чтобы не сделать ошибочного шага, однако он не столь глубок -- из-за нехватки времени он производится практически мгновенно. Анализ после действия, напротив, может быть очень подробным и таким углублённым, на какой только способна собственная голова аналитика, однако он уде не в состоянии ничего предотвратить из того, что уже произошло.
   Зато все они, образуя единство, просто необходимы по-настоящему трезво мыслящему человеку, вступающему в единоборство с могучими силами природы.
   -- Ты лучше штаны отожми, а то задницу простудишь, философ! И никакой анализ тебе не поможет!
   -- Ему придётся другие анализы делать и сдавать на сторону, -- хрюкнул Шура.
   Однако, эта реплика никак не подействовала на Завхоза, он склонился ещё ниже и продолжал рассуждать, оживлённо жестикулируя, пока в своем ораторском пылу и рвении чуть не выколол своим перстом мне глаз.
  
  
   -- Опыт. А что такое, в сущности, опыт? Каждый из нас накапливает свой личный жизненный опыт. Мы опираемся на него, действуем сообразно с ним, поучаем других исходя из собственных умозаключений, гордимся им, как хорошо подогнанной одеждой.
   Мы несём по жизни нелёгкий багаж своего опыта, постоянно пополняем его. А, бывает, и останавливаемся. Считаем, что хватит. И тут мы становимся совершенно нетерпимыми к чужому мнению. Оно кажется нам неверным, потому что противоречит нашему.
   Устав от такой длинной и умной фразы-нравоучения, он наконец умолкает.
   Если смотреть с этого места вверх по каньону, то открывается прекрасный вид на горы.
   На самой далёкой и высокой вершине видны нерастаявшие снежники. Блестящие расплавлен ным серебром предвершинные скалы обрываются круто вниз на зелёные, весёлые травянистые склоны.
   Кругом царствует солнце, а в нашей щели сумрачно и сыро, только пенится и глухо ворчит Кижи-Хем, да подгоняет свою команду Командор.
   Ещё один километр сплава, в ходе которого нам встречается лишь одно неприятное место -- сильный левый прижим в самом узком месте (ширина реки не более пяти метров), где весь поток резко уходит под нависающие скалы.
   В этом месте проводим свой катамаран на расчалках, так как абсолютно уверены в том, что Женька не сможет вовремя вывести нос в нужном направлении и, самое главное, удержать его на струе.
   Челябинцы решают проходить этот прижим чистым сплавом. Их попытка заканчивается тем, что весь катамаран затягивает под скалу, разворачивает носом по струе, а корму почти полностью притапливает.
   Вова мгновенно соскальзывает в воду и на четвереньках жуком бежит в нашу сторону.
   Облегчённая корма подвсплывает и остальным членам экипажа удаётся, хотя и с большим трудом, вывести его на струю. С шумом и свистом он проносится мимо нас.
   Дальше препятствий не встречается, хотя течение и очень сильное. Мы проносимся мимо небольшого левого притока и через полкилометра встаём на ночлег.
   Стоянка великолепная. Высокий берег с ровными площадками, заросшими высокими, стройными лиственницами и елями. Вся земля устлана высоким, хрустящим под ногами, ослепительно белым ягелем.
   Мох настолько красив, что невольно начинаешь сравнивать его с морскими кораллами. Кижи-Хемские кораллы белого и бело-зелёного цвета. Изредка встречаются колонии фиолетового цвета.
   Комара и мошки практически нет -- их сдувает постоянно дующим ветерком.
   Погода выправилась.
   Появились большие участки прозрачного голубого неба, а серая облачность преобразовалась в отдельные белые кучевые облака самых различных форм и размеров. Всё чаще появляется яркое солнце. Дымная, клубящаяся, истощённая тучка плыла по щели каньона, цепляясь сосцами за складки серого каменного плаща.
   На прохождение всего каньона мы затратили ровно шесть часов, причём чисто ходового времени было не более 20-30 минут. Следовательно, скорость реки на этом участке была около двенадцати километров в час.
   Пока ребята разбивают палатки, записываю в дневник несколько стихотворных строк.
  
   Кижи-хемский каньон, нелегко ты достался,
   Мы рвались на тебе и теряли шмотьё.
   Наш любимый Завхоз за бортом оказался,
   Но сумел увисеть -- вот что значит чутьё!
   Бились мы на камнях словно снулые рыбы,
   Не движенье вперёд, а сплошной лабиринт.
   Нам грозили бедой посеревшие глыбы,
   Кижи-Хем нам дарил затянувшийся спринт.
   У Завхоза теперь чуть надорвана попка,
   Есть забота врачу, есть о чём говорить...
   И бежит вдоль реки мхом заросшая тропка,
   По которой зверьё ходит воду попить.
   Кижи-хемский каньон, тебе спиннинг мы дарим,
   В изумрудной воде будет рыб он пугать.
   На вечернем костре чай покрепче заварим,
   О сюрпризах твоих будем вновь вспоминать.
  
   Прожитый день, как прожитая жизнь: начало его уже расплывчато теряется в холодной предвечерней дымке. Вечер был очень холодным. Небо чистое и звёздное.
   Все пернатые попрятались в траву, и мы с удовольствием сидели у жаркого костра, обсуждали прошедший, нелёгкий, но очень впечатляющий день и перемывали косточки Завхоза, который гордо щеголял перед коллективом в равных штанах и светил в ночи белым пятном своей голой задницы. У него болит нога, которой он героически держался за раму катамарана. Удивительного в этом нет, так как усилия в эти мгновения были очень и очень приличные. Его счастье, что не сломал ногу в лодыжке.
   Глядя на хмурого Завхоза, говорю.-- Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать. Первый, самый благородный -- размышление; второй, самый лёгкий-- подражание; третий, самый горький -- опыт. Так учил нас Конфуций.
   Вова вспоминает.-- Как увидел я эту картинку, так чуть шары под шапку не уползли... Еле удержал.
   После обсуждения свежих впечатлений от только что пройденного участка, как-то совсем незаметно перешли к воспоминаниям о прошлых маршрутах и о жизни вообще. Этому способствовал бенефис, который давал Завхоз по поводу своего удивительного и благополучного приключения-эпизода с попыткой выпадения за борт. Сегодня ему присвоено ещё одно прозвище -- Невыпадаемый.
   - Сегодня напьюсь до смерти, -- заявил Ряша.
   - Согласен. Я хочу умереть рядом с тобою,-- мгновенно поддержал инициативу Завхоз.
   - В связи с назначением меня Завхозом с сего числа вступаю в силу. Пора ткнуть пальцем в суть,-- заявил он.-- Вы знаете, как делают пушку? Берётся длинная дырка, обмазывается горячим железом и получается ствол... Предлагаю выпить ещё!
   -- Напиточки принимать охота. С устатку,-- поддерживает это предложение Шура.-- Однако плескани. Похлюпаем.
   Он выпил, прислушиваясь к себе, и, видимо, удовлетворившись тем путём, которым проследовала водка, шумно поставил на землю пустую кружку, почесал задницу и ехидно спросил.-- Завхоз, правда, что для занятия наукой нужно быть умным?
   -- Ерунда. Во-первых, как гласит монгольская пословица, медленно бредущий дурак лучше лежащего умного, а во-вторых, все сей час ужасно умные, так что и упоминать об этом ни к чему. Настоящих дураков мало стало, днём с огнём не сыщешь, если вдруг срочно понадобится.
   - А чего же тогда для науки нужно?-- продолжает интересоваться Шура.
   - Энергия нужна в науке, килокалории, лошадиные силы. Нужна не просто способность нудно работать в час по чайной ложке, а штаны сутками протирать. Необходимо умение сосредоточиться, и терпеть сутками, месяцами...
   -- Ну, тогда понятно... Ты у нас настоящий учёный. Недаром портки на заднице даже сейчас до дыр стёр.
   -- Ну ты, гад,! -- возмущается Завхоз, поняв, что его классически разыграли.
   Завхоз встаёт во весь рост и взорам присутствующих вновь предстаёт великолепная рваная задница.
   Лида возмущённо хрюкает и заявляет.-- Лучше сядь. Сидя, даже самый большой неряха кажется аккуратнее.
   -- Мысль интересная, а главное, свежая, -- ответил Завхоз, надул щёки и продолжил.-- Теперь выдохнем и внимательно подумаем. Как говаривают французы -- ревенон а но мутон, что по-нашински, по-славянски означает-- вернёмся к нашим баранам.
   -- Это точно. Не всегда важно, что говорят, а всегда важно, как говорят.
   -- Может чайку, или кофейку выпьем, -- предлагаю я.
   -- Пить сейчас я ничего кроме водки не могу. Чай и кофе у меня в горле булькают, -- возражает Командор.
   -- Мы тоже не ботфортом комсоме хлебаем, тоже образование кой-какое получили, наливай напитку погуще.
   -- Изыди нечистая сила, останься чистый спирт.
   -- Пьянь, несчастная. Вас только, как горбатых, могила исправит,-- возмущается Лида.
   - Кстати о горбатых. Анекдот про горбатого хотите?
   -- Хотим.
   - Идёт один горбатый мужик вечером с кладбища. Вдруг из ближайших кустов слышит голос.- Мужик, а мужик, ты что горбатый?
   -- Да, горбатый...
   -- Нет, мужик, ты не горбатый! Приходит мужик домой, смотрит в зеркало, а горба-то и нет.
   Обрадовался мужик, звонит скорее своему хромому приятелю.-- Беги скорее на кладбище, там вещий голос обнаружился. От горба меня избавил. Побежал приятель на кладбище. Идёт мимо кустов, а оттуда снова голос.-- Мужик, а мужик, ты что горбатый?
   -- Нет, я не горбатый, я хромой...
   -- Нет, мужик, ошибаешься... Ты не хромой, а горбатый.
   Шура несколько мгновений осмысливает только что услышанное, а затем заливается на всю тайгу.
   -- Гы! гы! гы! Ну, ты и вражина!
   - Ужин отдай врагу, и вы станете друзьями. Угощай и властвуй.
   -- Ну, на что! то хитрое, у нас имеется кое что с винтом. Соображения ума имеются.
   -- Не говори незнакомых слов, Шура. Будь естественнее, ругайся матом,-- лезет со своими советами Командор.
   -- НЕЛЬЗЯ ВЫПИВКУ ПОРТИТЬ МАТЕРШИНОЙ. ВЫПИВКА ВЫШЕ ЭТОГО,-- ззамечаю я.
   Женька, хотя и принимает участие в бенефисе, сидит у костра всё такой же хмурый и молчаливый.
   -- Джон, дорогой! Для того, чтобы нахмуриться человек должен напрячь мышцы. Улыбайтесь, господа. Это проще и приятнее.
   -- Так-так, чаёк похоже готов. Пойду к речке ручонки сполоснуть,-- заявил Завхоз.
   -- Ни в коем случае! Не делай такой глупости,-- остановил его Ряша.-- Ты, что не слышал о новейших медицинских исследованиях в области санитарии и гигиены?
   -- Какие ещё исследования?
   -- Доказано, что частым мытьём рук мы только балуем свой организм и отучаем его бороться с болезнями.
   -- Ничего, пусть побалуется. Ты можешь хоть до конца похода не мыться, а я пойду и сполосну.
   -- И всё равно зря,-- встрял Шура.-- Интеллигентные люди руки не до, а после еды моют.
   Когда он вернулся к костру, Шура обратился мечтательно к нему.-- Сейчас бы пармезанчику на закусон вкусить. Сила...
   -- Бери вон сухарь, пока дают...
   Завхоз выбрал из кучки самый большой и толстый сухарь, захватил щепоткой соль, щедро присыпал подгоревшую сухарную поверхность, сунул его в рот и оглушительно, аппетитно захрумкал.
   Его щепотка напоминала куриную попку, только что одарившую конвейерную ленту птицефабрики ещё одним яйцом, которое украсят чернильным штампом, и оно сразу станет диетическим.
   -- Может споём? -- предлагает Шура.
   -- Ну, нет. Рано ещё. Как сказал один певец.-- Задаром только птички поют. Лей всклень, а там подумаем,-- шумит Командор.-- Трик ор трит, что по-английски означает-- вырази уважение мне, или я устрою тебе неприятность.
   -- Не много пьёте, герои? Завтра плохо не будет?-- беспокоится Лида.
  -- Не боись! Людей губит не водка! Людей губит цирроз,-- отвечает ей Командор.-- Пьющих можно условно разделить на три группы: Хронические пьяницы, их невозможно спасти, это маньяки, конченые люди.
   - Наибольшая часть людей, которые пьют ради компании, не чувствуя особого влечения к алкоголю. И люди, которые наслаждаются питьём, как искусством. Я принадлежу к третьим.
   С удовольствием наблюдаю за этой шутливой перебранкой-беседой чуть-чуть подпивших друзей, всей этой интереснейшей картинкой проходящего бенефиса.
   Думаю про себя.- Пускай расслабляются. Впереди ещё много сложностей и неожиданностей. Надо очень тщательно планировать своё дневное время, а ночь оставлять для случайностей. Это проверенная форма наиболее разумной организации жизни.
   ПАУ! ВАУ, что по-индийски означает "ТОЛКОВИЩЕ, продолжается. Шура вспоминает, как колол свиней и кроликов у своей тёщи, после чего полгода не мог есть ни свинины, ни крольчатины.
   Тают угли в золе, как огарок свечи... Костёр мирно потрескивает, попыхивает душистым дымом, выбрасывает вверх в небо снопики мелких и очень ярких искр.
   Огонь и движущаяся вода -- две стихии, которые никогда не могут наскучить человеку, как хлеб и воздух.
   Они всегда в движении. Не утомляя глаз и слуха, они помогают ему сосредоточенно мыслить, направляя разум к определённой цели.
   Пламя, пляшущее на угольях, ползущее по ветвям и вспыхивающее блестящими красными искорками, успокаивает душу, помогает созерцать окружающий мир. Живой огонь всегда согревает не только тело, но и мысль, делая её лёгкой и вольной.
   Снова считаем пролетающие спутники.
   Их сегодня особенно много, так как небо абсолютно чистое и кажется бездонной чашей-озером, в котором плавают многочис ленные светящиеся организмы.
   В прорехах застывших верхушек деревьев билось и пульсировало далёкое движение звёздных фейерверков, величественное ликование неба, вся эта сверкающая россыпь, голу бое дрожание космических лучей в глубинах жутких провалов галактик.
   Кижи-Хема почти не слышно, хотя он пробегает совсем рядом. Такое впечатление, что он совершенно выдохся в дневной борьбе с нами и тоже отдыхает.
   Запах воды, запах свежести. Он разный у каждой реки, у каждого озера. Запах и цвет воды дополняют друг друга и оставляют нам то необыкновенное чувство, которое уже потом, посредине зимы, вдруг остро и настойчиво напомнит нам именно эту реку, это озеро...
   Когда залезли в палатку, на Ряшу и Завхоза напало неодолимое желание немедленно дать нам очередной вечерний песенный концерт. К ним мгновенно присоединился и вдруг оживший Женька. Ревут в три голоса на всю ночную тайгу.
   Репертуар самый различный: от уголовщины до сугубо лирических текстов.
   Концерт заканчивается только в половину первого ночи. После дневных эмоций и вечернего музыкального шоу засыпаем практически мгновенно.
  
   Пускай трудности все впереди,
   И завалов полно по дороге,
   Отметём же сегодня тревоги,
   И отменим а завтра дожди.
   Нас за пьянство никто не осудит,
   Ведь сегодня и повод какой --
   Если даже хмельной кто-то будет,
   Если выпьем ещё по одной!
   Вспомним вместе, как шли мы и плыли,
   Как нас ветер удачи носил.
   Ты напомнишь, что мы позабыли,
   Мы напомним, что ты позабыл!
  
   Глава седьмая.
   Дождь. Голубика. Охота на рябчиков. Суп из рябчиков. Расслабон хиляет.
  
   Разбудил нас всех Командор своим противным криком. Было всего пятнадцать минут восьмого. Товарищей по своей палат ке он будит ещё более варварским методом: выволакивая каж дого за ноги вместе со спальником наружу.
   Утро прекрасное. Солнце ещё не полностью высунулось из-за скал, но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что день будет жарким. Мгновенно оживает комар и мошка.
   С удовольствием бреюсь и умываюсь ледяной водой реки. Во время бритья любопытная мошка лезет в мыльную пену на лице, вязнет и возится в ней.
   На завтрак предлагают манную кашу, сваренную на дет ском питании для недоношенных, которое закупил вместо сухо го молока Женька. Шучу.
   -- Приедете домой, откажетесь от всякой другой пищи. Будете жён просить только детским питанием вас кормить.
   Заправившись очередной порцию калорий, отплываем. Греет солнышко, но над горами уже вновь начинают собираться в кучу хмурые дождевые облака. Сзади, откуда мы приплыли, уже сплошной пеленой висит над горами унылый серый дождь. Вот и верь в утренние приметы.
   Рыба совсем не ловится. Может, в этом виновата неус тойчивая погода, а может, и повышенный уровень воды в реке. Совсем не встречается птица.
   А ведь именно в этих местах в прошлом году мы пос тоянного гнали впереди перед собой многочисленные утиные выводки. Сейчас на воде не видно ни одной птички. Тоскливо. Постоянно пристаём в наиболее привлекательных с точки зрения рыбной ловли местах, заводи кораблик, утюжим им воды Кижи Хема, но рыба всё равно не ловится.
   К трём часам дня всё небо заволакивает тяжёлыми и низкими тучами. Поднимается сильный ветер. Вдобавок ко всему его порывы направлены точно нам навстречу. Резко похолодало и, наконец, полился на головы крупный и холодный дождь. Не балует нас в этом году Саянская погода. Сначала немного пригреет и тут же охлаждает, студит разомлевшие организмы.
   По берегам реки то и дело видны новые стоянки гео логов. Очевидно, именно этим объясняется отсутствие и зве ря, и птицы.
   Делаем под дождём остановку на пережёр. Кутаемся в плащи и непромокаемые куртки.
   Лида в плаще до пят очень похожа на большой кулёк. Это мгновенно подмечает Шура и нарекает её "Куль номер пять", так как на спасике Лиды, надетом поверх плаща, стоит именно этот номер.
   -- Выносить с плота в случае пожара в первую очередь,-- шутит Шура.-- Но, поскольку, пожара на плоту быть не может никогда, пущай сидит себе до посинения.
   -- Чего это ты нам на жратву какие-то крохи выделяешь,-- возмутился Ряша, увидев что Завхоз вытаскивает из своих запасов только сухари.
   -- Крохи имеют тот же вкус, цвет, состав и запах, что и целый продукт. Надо только собирать их, не жадничать и не стремиться заполучить больше того, что есть. Лучше пользуй то, что предлагают. А то я знавал одного такого философа -- он все свои силы и страсти тратил на болтовню. До того, что у него не оставалось энергии даже для поцелуев с женой.
   К пяти часам вечера останавливаемся на ночлег на месте нашей прежней прошлогодней стоянки, именно там, где Ряшу мучили печёночные колики. Находим на ней в целости и сохранности, забытые в прошлом году, рогульки для кострища. Вокруг масса красной смородины.
   Схватив ружья, спешим проверить таёжное озерцо, где в прошлый раз добыли уток. На этот раз там тишь и гладь. День явно недобычливый. Только Командор умудрился вытащить на кораблик одного хариуса.
   Ветер дует с прежней силой. Облака грозно нависли над головами, грозя в любую минуту вылить на нас очередную порцию холодного дождя.
   Однако, напрасно мы ропщем на Кижи Хем. Он и в этот раз не оставил нас без продукта. Вернулся в лагерь Ряша, хмуро доложил присутствующим, что он тоже пустой, но зато по склонам растет масса голубики. Завхоз мгновенно сориентировался, вручил каждому по кружке и отправил коллектив на сбор ягод для компота.
   Отойдя метров двести от лагеря, мы как будто вступили за границу иного мира: прозрачный березняк и свеже-зелёные редкие лиственницы окружали нас со всех сторон. Под ногами стлался ровный ковёр сухого мха, по которому то там, то здесь в живописном беспорядке, но, подчиняясь своей, непонятной логике, стояли настоящие букеты одноцветной с небом голубики. Ягоды, унизывающие бурые ветви, можно было рвать прямо ртом-- как бы откусывая куски от щедрого голубичного пирога.
   Я остановился у одного из наиболее пышных кустов голу бики и осторожно, чтобы не тряхнуть куст, отчего пере зревшие ягоды голубики могли крупными каплями беззвучно упасть и утонуть в густом мху, набрал две щедрых горсти, высыпал ягоды, как из лотка, в рот. Сок у них был тягучим, сладким. Сразу же захотелось вновь и вновь набивать рот очередными их порциями. И чем больше я ел ягод, тем сильнее становилась жажда.
   Собирая ягоду, я медленно вошёл в густые заросли низкорослой лиственницы и тут же услышал характерный свист рябчиков, а затем из травы вспорхнула на деревья стайка серых птиц.
   Ружья остались на стоянке и рябчики, спокойно устро ившись на ветвях лиственниц, с любопытством усиленно раз глядывали непрошеных пришельцев. Мы насчитали трёх сидящих птиц, остальные упорхнули куда-то вверх по склону и усиленно пересвистывались друг с другом.
   Вова резво развернулся и исчез, через несколько секунд мы услышали треск веток под его ногами.
   Это Вова мчался в лагерь за оружием. Рябчики про должали мирно сидеть на ветвях и глазеть на людей. Они смотрели на нас, а мы -- на них. Один сидел метрах в пят надцати, почти на самой макушке лиственницы. Он усиленно вытягивал шею и старался получше рассмотреть, что делается внизу.
   Ряша заявил.-- Чтобы он не улетел с ним надо разго варивать... Хочешь, птичка, конфетку? Ишь, какой толс тенький пинтадос... Для особенно безграмотных, объясняю-- так испанцы называют рябчиков.
   -- Только бы его ветром не сдуло,-- озабоченно произнёс Завхоз.
   Ветер действительно был такой сильный и порывистый, что стволы лиственниц раскачивались из стороны в сторону. Казалось, что птица не сможет долго удерживаться на шаткой ветке, но рябчик сидел себе и сидел.
   Ветка под бедолагой ходила ходуном, но он терпел и не улетал. Остальные две птицы сидели значительно ниже и ближе к нам. Ветви деревьев хорошо защищали их от ветра, хотя пёрышки на коротких хвостиках и топорщились при каждом порыве.
   Через несколько минут из кустов вынырнул Вова со своей тулкой и моей мелкашкой.
   Первым дали стрельнуть мне. Прицеливаюсь, плавно нажи маю на спуск. Гремит негромкий выстрел, и дальний рябчик камушком падает с верхушки листвянки в мох.
   Второго снял из своего дробовика Вова. Выстрел тулки грохотом покатился по тайге, но третий рябчик, как сидел, так и остался сидеть на свой ветке. Его добыл из моей мелкашки Ряша.
   Рассматриваем свою добычу. Моему рябчику пуля попала точно в сердце, Ряша умудрился попасть в глаз птице, а Вова, как обычно, снёс птичке весь задок.
   Подвешиваем всех трёх птичек на сучок, на видное место, и продолжаем сбор ягоды. Один Командор, схватив мою мелкашку, убегает в тайгу, заявив на бегу, что ягода ему по фигу и лучше он добудет ещё одного рябчика. С ним убегает и Вова.
   Через полчаса завершаем сбор голубики и возвращаемся в лагерь, где у костра хлопочет Женька.
   Командор и Вова вернулись в лагерь злые и пустые. Командора долго гоняла за собой по крутым каменистым склонам старая рябчиха, садилась не на деревья, а только на землю, в кусты и близко к себе не подпускала.
   Завхоз занялся разбором своих продуктовых запасов и тут же выяснил, что сливочное масло в одном из бидонов задохлось и к употреблению в пищу совершенно не пригодно.
   Когда бидон открыли, то в окружающее пространство тай ги пахнуло такой отвратительной вонью, что мы шарахнулись в сторону от этого пахучего источника и стали судорожно зажимать носы.
   Поскольку с продуктами в этом году у нас напряжёнка, было решено вернуть эту дурно пахнущую массу в число съедобных продуктов путём перетапливания. Хлеб у нас тоже весь кончился, и мы полностью перешли на сухари. Вместо сахара теперь используем только песок, который оказался прилично подмоченным во время сплава по каньону.
   На ужин нам наградой послужили великолепный суп из нежных рябчиков и очень вкусный, густой голубичный компот. Пили мы его с громадным удовольствием. Особенно усерд ствовал Ряша.
   -- Пустой мешок падает. Нужно его наполнить, -- сказал он, похлопывая себя по животу.-- Напиточки принимать охота. С устатку...
   Однако, уже через полчаса начались в полной мере сказы ваться целебные свойства этого напитка из таёжного винограда.
   В наших животах забурчало, забулькало, и мы резво разбежались по окружающим кустам.
   Ночью тоже можно было слышать шорохи, шелест пала точных пологов и шуршание кустов от шагов страдающих животами походников.
   -- Расслабон хиляет. И напряжёнки нет,-- шутил Ряша.
   За ужином Шура почему-то вспомнил о том, как они во время областных соревнований по водному слалому наловили целое ведро крупных лягушек и приготовили из них вечернее блюдо путём варения и жарения. Причиной к этому послужила эгоистичная требовательность его очередной подруги по имени Элла. Элла была маленькой кругленькой, как мячик, блондинкой, со вздёрнутым носиком. Блюдо было изготовлено, но пробовать его отказались все, включая и виновницу торжества.
   После этого воспоминания Командор мгновенно вспомнил ещё один аналогичный случай, когда один из его знакомых парней сжевал в сыром виде с перцем и солью очищенную от шкуры здоровенную лягушенцию. Он жевал её очень старательно, закрыв на всякий случай глаза, чтобы не видеть торчащие из собственного рта лягушачьи ноги с остриженными перед употреблением в пищу ноготками. Он только изредка просил зрителей.-- Дайте водички запить... Дайте водички... Но неумолимые зрители в этой просьбе ему отказали, заявив, что уговор был съесть живность без воды всухую. В конце концов, смельчак справился со своей нелёгкой задачей, чем доставил громадное удовольствие всем присутствующим, среди которых были и женщины.
   К вечеру на небе вновь появились разрывы в облаках, и проглянуло солнце.
   Сильно похолодало, да и ветер не умалял своих порывов до поздней ночи.
   Тишина! Над костром тучи комаров совершали свой последний круг. Почти невесомые, они попадали в вихри пламени, и пепел их вместе с дымом костра уносился к вершинам деревьев.
   Я смотрел на комариный хоровод, на чёрные во тьме ночи деревья. Тишина была мягкая, неощутимая, как во сне, но не было уже той тёплой ласковой неги, которая охватывает нас в первую ночь в тайге, кружит голову, подобно дурноватому, терпкому аромату багульника на болоте в пору его цветения.
   Человек не может знать, что для него есть польза. Может быть, для тебя польза каждое утро смотреть на облака, вечером-- на звёзды, а всё остальное так, в нагрузку.
   Вернулся отлучавшийся по какой-то надобности Ряша, сел подле костра, протянув к нему обе руки.
   -- Сколько, чёрт возьми, людей просидело вот так, в такой имен но позе у огня? Хорошо и завораживает. Выбирать бы мне веру-- подался бы в огнепоклонники!
   Вокруг-- в лесу и на реке,-- шуршало, потрескивало, плескало, попискивало и взбулькивало, подавало невнятные голосочки.
   Часам к одиннадцати вечера мы угомонились и разошлись по палаткам под напутствие Ряши.-- Жизнь человеку даётся всего один раз, и проспать её надо умеючи.
  
   Глава восьмая.
   Вонючее масло. Послание нашим последователям. Первый утиный выводок. Перекаты и петли Кижи-Хема. Размышления об осах. Одинокий рябчик.
  
   За тонкими стенками палаток холодры га. Со склон гор в долину медленно, почти незаметно для глаз, сползает плотный белый туман. Небо сплошь покрыто се ребристой кучёвкой.
   На завтрак дежурный-Ряша подаёт гречневую кашу с испорченным маслом. Из мисок идёт густой парок, и несёт сплошной непот-ребностью. На костре стоит злополучный бидон с маслом, которое очень быстро закипает. Вонь вокруг сразу же усиливается.
   Убегаем от костра на берег Кижи Хема, чтобы не наблю дать и не нюхать происходящий процесс превращения сливочной гадости в топ-лёное масло.
   Завхоз советует бросить в масло соли, чтобы она свя зала всю гадость.
   Ряша тут же сыплет в расплав целую горсть крупной соли и из него мгновенно начинает подниматься, выплёскиваться через край на огонь, густая белая и очень вонючая пена. После того, как масло прокипело, Ряша фильтрует его через марлю.
   Процесс повторяется ещё раз, после чего выносится еди нодушное мнение коллектива -- съедобно.
   Допиваем с опаской остатки голубичного компота.
   Женька чистит после еды вёдра речным песком, так как следу-ющая пара дежурных не принимает у него дежурства по причине грязного инвентаря.
   Значительно потеплело. Со всех сторон к месту нашей стоянки начинает слетаться комар и мошка. Появляются круп ные слепни.
   Завхоз сочиняет и пишет на берегу послание туристам-новичкам из Киева, которых должны забросить на два дня поз же нас на то же место выше каньона.
   Ряша перед вылетом на маршрут горячо убеждал их, что верхний каньон сплошное удовольствие: сильное течение, ника ких прижимов, водопадов, лишь отдельные камушки.
   На прибрежном песке Завхоз выводит крупными буквами.- Здоро-веньки булы! Чи бачили вы бульки и щёлки в каньоне? До зувстречи, колы приведётся, у первого водопада.
   Сооружаем на берегу, почти у среза воды, пирамиду из топляка, втыкаем в неё очередную палку и на её конце подвешиваем на шнурке лосиный рог, который мы нашли ещё в прошлом году. Рог совершенно не изменился. В рот хариусу вкладываем листок бумаги, на котором нарисована выдуманная нами схема реки и обозначен первый водопад в шесть метров высоты, который необходимо обносить по тропе через перевал. С левого берега на карте Командор пишет- Злые медведи. Вверху он делает надпись- Строго конфиденциально, посторонним не рассказывать и не показывать".
   Как выяснилось позже, киевлян на маршрут так и не забросили, и встречи с ними так и не произошло.
   Сотворив эту подлючку, отплываем в половину двенадцатого.
   Вокруг сплошное солнце. Редкая облачность. Эмалево-белые, блестящие в лучах солнца облака с розоватыми и голу боватыми отсветами сбились у самого горизонта в жемчужный земной убор.
   Оскудели запасы нашего земного российского жемчуга, который был когда-то самым древним и самым любимым украшением русских тяжелокосых красавиц. А сейчас эту невидаль можно было черпать прямо с неба и низать рефидью, клетками, рясою, сеткой, фонариками словом, всеми извест ными жемчужным рукодельницам способами.
   Крутые, дивной формы облака нехотя отрывались от горизонта, плыли по небу, раскрашенные розоватыми оттенками прелом ленных лучей солнца, и отража лись в спокойных водах реки.
   Кижи Хем начинает плести свои петли, чередуя короткие тишинки с быстрыми, говорливыми перека тами. Глубина реки сантиметров семьдесят и плоты легко и уверенно скользят по изумрудной воде. Изумрудный цвет воды в реке стал особенно глубоким и таинственным.
   По берегам очень много упавшего леса, но к счастью завалов на самой реке нет.
   Женька восседает на своём рюкзаке всё такой же сонный и вялый, как и вчера.
   За одним из очередных изгибов реки вспугиваем первый в этом сезоне утиный выводок. Старая утка улетает вниз по течению, а семь штук молодых утят вовсю улепётывают бегом по воде.
   Убежав за поворот, они прячутся где-то в камнях и коряжках под берегом, а старая утка, возвращаясь к нам, всё время пытается привлечь к себе внимание. Наконец она подпускает катамаран челябинцев к себе на расстояние выстрела. Дважды стреляет Командор и оба раза мажет. Утка низко над вершинами прибрежного леса огибает оба наших плота и улетает вверх по течению к своим утятам.
   Рыба упорно не желает ловиться. Все забросы спиннингов и запуски корабликов дают нулевой результат. На песчаных берегах часто встречаются совсем свежие следы: мы всё время вспугиваем при своём приближении зверьё.
   Пошли длинные, прямые и глубокие перекаты. Изредка на воде видны, расходящиеся круги. Это лениво и вяло хватает с поверхности воды проплывающую мошку хариус.
   Этого не может вытерпеть Ряша, и мы пристаём к берегу. Он заводит свой кораблик и начинает методично прочёсывать метр за метром, перекат за перекатом.
   Наконец, после двадцати минут лова, упорный рыбо лов становится обладате лем двух больших хариу сов.
   В воде рыба кажется совершенно белой, но как только её выволакивают на берег, она тут же приоб ретает великолепную чёрно -синюю окраску. С течением времени яркость окраски её начи нает тускнеть.
   -- Мимикрирует,-- по научному объясняет Ряша.
   Он снова заводит кораблик, но клёва больше нет. Такой темп добычи рыбы не устраивает ни его, ни нас. Ряша сматывает снасть, громоздится на плот, и мы отплываем. Нужно догонять челябинцев, которые за это время успели разменять не один километр сплава.
   Кижи Хем вовсю петляет по неширокой долине, делая невероятные крутые петли-загогули. Иногда мы начинаем плыть практически в обратную сторону. Это место мы называем кижихемский змеевик.
   По берегам реки масса завалов, но к нашей радости на самой реке их нет.
   Около шести часов вечера мы выплыли из кижихемского змеевика и нос к носу столкнулись с медведем.
   Первым увидел его Завхоз. Медведь медленно двигался навстречу по крутому левому берегу и что-то усердно выискивал в низеньких кустиках. Завхоз зловещим шепотом прошипел.-- медвеееддь...
   -- Где?-- переспрашивает Ряша, ничего не видя.
   Я тоже в первое мгновение не разглядел, потому что смотрел гораздо ниже по реке, а зверь находился от нас всего в каких-то десяти метрах.
   -- Да вон он, слева, -- снова прошипел Федя.
   Наконец-то и мы с Ряшей уви дели зверюгу. Над низенькими кустиками берёзки неслышно стоял матёрый медведь. Низко опустив голову, зверь увлечённо разгребал широченными лапами землю. Громадные кривые когти поблескивали синеватым лаком. Он подобрал отвисшей губой корешок, зачавкал, захрустел, переминаясь на своих толстых, коротких лапах и удивлённо начал вертеть головой из стороны в сторону. Зверь был крупный, тёмно-шоколадной масти.
   Медведь тоже заметил нас, остановился и начал удивлённо рассматривать невиданную досель посудину и нас, сидящих на ней.
   Держа на весу передние лапы, он вытянулся во весь свой могучий рост, да так и замер, с любопытством глядя на нас сверху маленькими карими глазками.
   Мы перестали дышать. Сколько раз рисовалось в воображении подобная встреча! Сколько времени к ней готовились все мы уже в этом году. На этот случай у каждого был до мелочей отработан порядок действий и движений: выхватывание уже готового к стрельбе ружья, прицеливание в левую половину лохматой груди, нажатие спускового крючка, мгновенная перезарядка мелкашки и ряшиной пушки...
   Всё это мгновенно было забыто, и сейчас ружья лежали спо-койненько на своих местах.
   Даже Ряша, разинув рот, застыл и не попробовал дотянуться до ижевки. Всё было так, как будто зверь скомандовал нам.- Замри-- и мы беспрекословно и добросовестнейшим образом выполнили это требование.
   Страха никакого не было... Была только чрезвычайная расте-рянность и полное отсутствие необходимых действий.
   Плот плыл, мы безмолвствовали, а медведь так же неслышно, как и появился, повалился через спину на бок и как будто взбрыкнул -- над верхушками берёзок лишь мелькнула его бурая спина.
   Не зашуршал ни один сучок, не зашебаршила листва. Просто мед ведь мгновенно исчез, как будто его и не было совсем, а только промелькнуло в нашем воображении сказочное сновидение.
   Наша коротенькая встреча с мишкой прошла молча и без всяких эксцессов для обеих сторон.
   -- Эх жаль, удрал мишуха! Хоть бы разок удалось стрельнуть, глядишь, и накормил бы коллектив свежатинкой. Вот непруха, так непруха!-- от всей души горевал Ряша.
   -- Мне вот один случай рассказывали. Плыли по Курейке геологи на резинке. Спокойно плыли, без всяких там забот, даже песни пели. Вдруг из тайги медвежище вылазит. Солидный, лохматый. Заметил он лодку, да как бултыхнется с берега в воду и давай загребать к ней. Хрипит, сопит, сопли распускает, а сам всё ближе и ближе к посудине. Быстро подлюга плыл. Догнал он резинку и давай по воде лапами долбить, того и гляди все борта разворотит. Все гаврики с лодки кто куда сыпанули. Один даже с испугу под резинку занырнул. Увидел эту картинку зверюга, взревел не по-людски, развернулся и давай удирать на берег обратно. Плыл даже быстрее, чем к лодке, видать больше геологов их прыжками напугался. Вылез на берег, отряхнулся и галопом обратно в тайгу. Только его и видели.
   -- Чего же он тогда в воду лез?
   -- Чёрт его знает, может, лодку за плывущего оленя принял, а может, ещё чего померещилось...
   -- Вот-вот. И нашему зверюге чего-нибудь померещилось бы, сиганул бы он с кручи в речку и привет нашим родителям. Ему здесь даже плыть не пришлось бы, вся ширина от берега до берега каких-то метров десять!
   -- Не боись! Вёслами бы отбились, а тут, глядишь, и Ряша свою пушку бы настроил.
   Челябинцы, плывшие за нами, ничего этого не видели. И когда мы красочно расписали им этот эпизод, Командор возмущённо обвинил нас, и Ряшу в особенности в том, что мы сознательно лишили коллектив возможности попробовать свежей медвежатины.
   Минут через тридцать после этого события Кижи Хем преподносит нам ещё один сюрприз-- Володя ловит на спиннинг первого в этом сезоне тайменя.
   Таймень великолепен, весит не менее шести килограммов. Он так слабо держался на крючке блесны, что его не вытаскивали на плот, а пристрелили в воде из мелкашки.
   С левого берега за невысокими, лесистыми, продолговатыми грядами светится на солнце серебристая скальная вершина треугольной формы. Проходим ещё несколько поворотов.
   На ночлег становимся в устье левого притока, который двумя бурными рукавами впадает в основное русло Кижи Хема.
   Пока мы готовим место под палатки и костёр, коллектив удивила и порадовала Лида. В месте, где на первый взгляд не могло пахнуть даже хариусами, она лихо вытаскивает на берег ещё одного шестикилограммового тайменя.
   Радости рыбачки не было предела, так как тайменей такой величины до этого она ещё ни разу не ловила.
   Сегодня на ужин будет снова суп по-кижихемски и жареная таймешатина.
   Как говорит наш Завхоз -- начинается чистая обжираловка.
   Ближе к ночи пошёл частый и мелкий дождичек. Но был он очень кратковременным и минут через пятнадцать, немного попугав нас, закончился.
   Ряша заводит в устье притока кораблик и вытаскивает сразу трёх крупных хариусов.
   Мы тут же так оцениваем его успех: Понятно, почему появился таймень и крупный. Стало больше хариуса -- есть что пожрать.
   Хариус крупный и мелкому тайменю его не заглотать. Мелких таймешат здесь нет, так как не понятно кто кого заглотит: хариус тайменя или наоборот.
   Когда Ряше надоело запускать снасть, он поднялся несколько выше по течению, вывел кораблик на самую стрем нину и привязал его за громадный колючий куст шиповника.
   Через пару часов он решил проверить снасть, и тут же выяснил, что в кусте удобно расположились осы, свив там для себя большое гнездо. Попытку Ряши отвязать леску осы встретили таким зловещим гулом, что он тут же ретировался обратно в лагерь.
   Потоптавшись около костра, он рассказал о своей на ходке и поинтересовался, обращаясь к Антону.-- Слушай, писатель-Тимирязев, может это носатые бомбексы сварганили?
   -- Сам ты-- бомбекс! Бомбексы свои гнёзда в земле дела ют, а не на кустах,-- уверенно заявил Завхоз.- Это Ларра анафемская. Ларра анафемская великая охотница до грозы огородов -- медведки. Ошкуривает их за милую душу.
   -- А на медведей они не охотятся? Представляешь, берём с собой в тайгу десяток-другой этих Ларисок анафемских и вперёд, с песнями на медведя. Только обнаруживаем Мишу, выпускаем наших красавиц, а дальше уже их дело. Потом подходим и берём Мишу легко и непринуждённо. Никаких тебе ружей, ни какой опасности и хлопот.
   -- Они скорее тебя самого ошкурят. Ларра анафемская это оса бумажная.
   -- Что значит бумажная?
   - То и значит. Их прозвали "бумажными" за то, что свои гнёзда строят из самой настоящей бумаги, которую они изобрели за миллион лет до того, как наши предки научились не то что писать, а мыслить.
  
  
   - Самое интересное это то, что процесс производства бумаги у ос, если его можно так назвать, в принципе не отличается от того, который и теперь применяется на бумажных фабриках. На осиной бумаге можно даже писать мягким карандашом.
   Плохое же качество их бумаги объясняется лишь тем, что осы используют для её изготовления более мягкую, гнилую древесину и древесную кору. На венской выставке 1873 года один из бумажных королей-фабрикантов над своими стендами повесил осиное гнездо, как символ того, что если бы люди начали учиться у ос, то они давно начали бы делать бумагу.
   -- Вот и наковыряй себе этих осиных гнёзд, будешь на них свои вирши писать. Никаких расходов на блокноты, сплошная экономия. И оригинально, помимо всего прочего.
   -- Мне и блокнот подходит. А обижать этих трудяг просто не по-человечески.
   Заинтересованные Ряшиным рассказом, все дружно отправились смотреть его находку.
   На цветах зонтичных и сложноцветных рядом с осами и шмелями сидели очень похожие на них мухи из семейства журчалок.
   Хотя эти мухи совершенно безобидны, птицы не рискуют их трогать, принимая за вооружённых жалами перепончатокрылых. В семействе журчалок более четырёх с половиной тысяч видов.
   Оригинален полёт этих мух. Наряду с обычными перелётами журчалки могут по долгу висеть в воздухе, непрерывно работая крыльями, но, не двигаясь с места. Очень похожи на ос журчалки рода теиностома, а на слепней -- журчалки из рода сирфов.
   Необычайно разнообразен образ жизни личинок журчалок, в противоположность взрослым мухам, которые расстаются с нектароносными цветами только для того, чтобы отложить яйца. Самки одних видов летят для этого к грязным, зловонным ручейкам, другие устремляются под полог леса, разыскивая деревья с вытекающим из ран бодрящим соком, третьи разыскивают колонии тлей или гнёзда шмелей, четвёртые хлопочут около муравейников.
   Уходя обратно в лагерь, оживлённо обсуждаем увиденную только что картинку.
   Ряша тем временем начал обхаживать и уговаривать Шуру освободить его снасть и выполнить эту, как он выразился, пустяковую операцию за приличное вознаграждение. В качестве платы была предложена порция граммулек.
   Против такого дефицита Шура устоять не мог и быстренько смотался отнимать кораблик у ос. Как это ему удалось, он так никому и не рассказал, но через полчаса явился в лагерь с корабликом и молча вручил его хозяину.
   Справедливости ради нужно сказать, что Ряша оказался жмотом и выделить Шуре, честно заработанные им граммульки, отказался.
   Сегодня производим первый засол-заготовку рыбы. В одном из пойманных хариусов мы с удивлением обнаруживаем свежую землеройку. Где он сумел её заглотать - нам никогда не узнать, но то, что хариусы едят мышей, мы теперь убедились воочию.
   Вова с Женькой убегают с ружьями вверх по ручью и пропадают в тайге более трёх часов. Вернувшись с охоты, они притащили одного рябчика, добытого Вовой. Застрелил он его на болоте в полукилометре от нашей стоянки.
   В часе ходьбы вверх по ручью начинается великолепный каньон, с очень узким проходом и обрывистыми скалами-берегами высотой до шестидесяти метров.
   По дну каньона и несётся ручей, который при впадении в Кижи Хем совершенно не напоминает самого себя там, вверху.
   Поскольку дежурит Борис, весь ужин оказывается благополучно испорчен, и обжираловки, как предсказал Завхоз, не происходит. В суп наш дежурный переложил заправки из пакета, и тот приобрёл абсолютно непотребный вкус, а тайменя он адски пересолил.
   За этот поступок сегодня ему было присвоено звание Соляного Кижихемского Паскудника.
   Спасают нас потрошки, которые готовит Ряша. Их съедают быстро и с удовольствием. Поскольку этого оказывается недостаточно для наполнения голодных желудков, я быстренько приготавливаю порцию риса по-китайски, которая и позволяет всем пережить кулинарные эксперименты Командора.
   -- Вот добыли бы вы сегодня медведя, не пришлось бы с голоду пропадать,- жалуется Шура.
   Музыка ручья, костра, ветра совсем не мешает думать так, как тебе хочется, не навязывает своё настроение. Хочешь-- и ты услышишь радостную песню первой любви, а если у тебя в голове тяжёлые мысли, ручей нашепчет тебе много-много злых сомнений, мрачных предположений. Правда, такие мысли в тайге приходят очень и очень редко. В одном только ручей и листва стесняют свободу, не дают просто сидеть у костра, тупо уставившись в огонь, и не думать...
   -- Знаешь, Шура, какие ситуации возможны при встрече с мед ведем? Нет? Слушай и учись пока я жив,-- вещал Ряша,-- Первая. Ты медведя видишь, а он тебя нет. Если медведь идёт на тебя, ты садишься за куст и ждёшь. Если нервы у тебя слабые или пропускаешь его, или стреляешь издалека и мажешь. Если нервы у тебя сильные, попускаешь близко и пытаешься убить. Если ты идёшь на медведя, то перед тем как двигаться к нему сними с себя всё лишнее -- так легче догонять, или убегать. Подкравшись близко к медведю, снова взвесь свои силы -- хорошо ли ты стреляешь и бегаешь? Если хорошо, не торопись -- всё равно медведь твой. Наточи нож, разожги костер, предупреди ребят, чтобы не варили кашу -- на сегодня будет медвежатина. Если плохо - как следует, надышись. Не торопись -- всё равно ты медведев. Вторая. Ты медведя видишь, он тебя -- тоже. Если нервы у медведя слабее, то он убегает. Ничего не поделаешь. Тебе его не догнать. Если нерв слабее у тебя, то тоже ничего не поделаешь -- ужин придётся готовить уже медведю. Убегать бесполезно, он быстрее бегает. Третья. Медведь тебя видит, а ты его -- нет. Случай абсолютно нежелательный. Бди. Четвёртая. Ты видишь медведя во сне. Не пытайся потом это выдавать за действительность. Пятая. Медведь видит тебя во сне. Миша, не фантазируй. Соси лапу! И, наконец, ценное дополнение. После охоты преувеличивать больше чем в шесть раз не рекомендуется -- побьют!
  
   -- Да отстань ты, умник. Видел я вас вместе с медведем в гробу.
   Я, слушая их трёп, думал: есть вокруг нас и медведи, но вероятность встречи с ними здесь на стоянке, наверно, не больше вероятности прямого падения метеорита. Ну, может и побольше, но лагерь-то мы разбили не на медвежьей тропе.
   Пусть, если появится, подойдёт. Я ему лицо набью... И темнота, вокруг, и всё, что она скрывает, разве всё это мне чужое? Здесь, в тайге мы все свои.
   Темнеет, каждый куст вдалеке превращается в медведя или какое-нибудь другое неизвестное чудовище. Стоит только податься вперёд, чтобы присмотреться, и он тотчас делает бросок.
   Замрешь, и он остановится. Затаился. Осторожный... Старый, наверное, опытный... Эй, матёрый, я же знаю, что ты не медведь. Ты -- куст, хватит ломать комедию!
   Электрические сумерки города разве вы подарите усталому человеку такую густую, мягкую, убаюкивающую тьму?
   К ночи снова сильно холодает. Безоблачное, голубое небо наполнилось вновь блестящими золотинками звёзд и шмыгающими одиночками-спутниками.
   Через всё небо струился Млечный путь, где крупные звёзды, переливавшиеся цветными огнями, были пересыпаны алмазной звёздной пылью. Земля отдавала теплом, нежными таинственными запахами. Удивительно легко и приятно дышалось.
   В прибрежных зарослях на другом берегу кто-то осто рожно и неторопливо шлёпал и шуршал травой, замирал, очевидно, прислушиваясь, а затем опять шлёпал и шуршал, двигался дальше по каким-то своим делам, снова останавливался и смачно чавкал, начинал что-то есть.
   Кто это? Как его зовут? А бог его знает. Живёт тут в тайге сам по себе, никому не мешает, что-то, наверное, по своему думает о жизни, о чём-то заботится, кого-то боится, кого-то и сам пугает, сытым бывает и голодным, весёлым и злым, как и положено всякому живому существу. А какое из себя это скрытное, сумеречное существо, во что одето и как выглядит -- этого никто из нас не узнает, потому как охотников тут кроме нас никого нет.
   Летние ночи в Туве чёрные-чёрные, а звёзды такие большие и необыкновенно яркие, что начинает казаться, будто небо густо утыкано мигающими электрическими лампочками. А в конце июля, в августе на бархатном покрывале ночного неба особенно много падающих голубых звёзд. Астрономы говорят, что это метеориты созвездия Персея -- персеиды сеют. По старому преданию, куда голубая звезда спустится, там белый гриб и вырастет.
   Отполыхавшая в костре древесина светилась глубоким кудрявым сиянием. Ласковые, игривые всплески-последыши острых синеватых галстуков огня весели ли сердце. Было тепло и радостно.
  
   Я засыпал, а может мне казалось, что сплю.
   Я уплывал куда-то в детство.
   Тайга, склонясь, моих волос касалась,
   И спрашивала тихо: Где ты? Где ты?
   Я в мыслях плыл к далёкому истоку,
   В них погружаясь медленно и верно...
   Туман стекал в прибрежную осоку,
   И с берега смывала звёзды пена.
  
  
   Глава девятая.
   Воскресенье. Командор готовит завтрак. Черный хариус. Первый ленок. Первая баня. Пиво Завхоза. Рассуждения о розовом белье.
  
   Над нами не небо, а сплошная голубень. Жаркое, дремотное утро. Солн це безжалостно слизывало и проглатывало последние остатки росы. Бешеное солнце. Ни одного облачка до самого гори зонта. Таким встретило наше пробуждение утро воскресного дня.
   Природа даёт нам великолепный шанс на незабываемый отдых. Спасибо тебе, природа, за такой подарок.
   На завтрак Командор снова готовит ужасающую по вкусу и виду манную кашу, в которую он вбухал наверное не менее полкилограмма соли.
   Командор пытается убедить упирающийся коллектив в том, что это лишь оттенки, и каша вполне съедобна. Он с препротивной улыбкой произносит.
   - Банкет здесь будете кушать или с собой завернуть?
   - Нужно быть большим гурманом, чтобы различать оттенки дерьма.- заявляет Лида, вываливая содержимое своей миски в кусты.
   -- Послушай, ты раньше урологом не работал?
   -- Нет. А почему ты меня об этом спрашиваешь?
   -- Странно... Только урологи всё через жопу делают.
   -- Фи, как некультурно. Я прошу сохранять тайну, и, пожалуйста, без претензий к другим,-- пытается упираться Командор.
   -- Вы, Командор, готовите так плохо, что если бы вы были поваром в ресторане, даже красивые официантки не смогли бы возбудить у посетителей никакого аппетита.
   -- Бойтесь бездарных, дары приносящих,-- подытоживает их пикировку Ряша.- Держи хвост пистолетом, а морду -- огурцом! Чтобы быть пусть не всегда ясным, но всегда бодрым.
   При этих его словах Командор вновь ободрился и зая вил.-- Кто не хочет нюхать масло, пусть идёт на берег и цветочки нюхает.
   Я возражаю ему.-- Не думайте, что все цветы, раз они цветы, непременно должны хорошо пахнуть. У нас в стране, в чернозёмной полосе, особенно по берегам рек, встречается скромное и внешне ничем не примечательное растение Кирзакон обыкновенный. Трубчатые цветки этой лианы издают запах тухлого мяса!
   Для сущего сходства с мясом отгиб венчика у этого цветка приобрёл грязно-красный цвет. Этим цветок привлекает к себе мух -- опылителей.
   Ко мне присоединяется Завхоз.-- Цветки Аройника, рас тущего в сырых местах в Крыму, так же привлекают к себе своих опылителей запахом падали. Растений с подобными "извращениями" в природе хватает. Но мало у кого внешность и аромат находятся в таком разительном противоречии, как у Раффлезии Арнольди-- паразитического растения, встречающе гося, к счастью, только на Суматре.
   Оно огромно, красиво и одновременно заставляет людей мгновенно зажимать носы из-за отвратительнейшего запаха тухлого мяса, источаемого вокруг ради привлечения каких-то мух.
   Цветок Раффлезии, наверное, самый большой на свете. Его правильный пятилепестковый венчик достигает одного метра в диаметре и трёх метров в окружности! Весит эта громадина от трёх до пяти килограммов.
   Лепестки венчика мясо-красного цвета с беловатыми бородавками, напоминающими белые крапинки на шляпках мухоморов. У цветка нет ни листьев, ни стебля, ни корня, и лежит он, распластавшись, прямо на земле. Вырастает цветок на корнях лианы Циссуса, она сродни нашей виноградной лозе.
   После таких рассказов ни я, ни Лида, ни Ряша, ни Вова, есть это варварское варево не смогли. Володя потихонечку вывалил содержимое своего ковшика, посудины из которой он традиционно питается в походах, в реку, а мы прилюдно вернули полные миски варева его автору со словами бурного протеста и надеждой на то, что содержимое мисок дежурный будет отмывать как можно дольше.
   Завхоз, соавтор этого отвратительного блюда, делавший контрольные пробы во время варки, мужественно запихивает себе вовнутрь эту отраву и даже пытается доесть остатки порции Командора, который также не смог полностью осилить своё кулинарное произведение.
   Что сделал со своей порцией Шура, нам выяснить не удалось, но свою миску дежурным он вернул пустой и чистой.
   Один Женька мужественно поглотил содержимое своей миски и молча смотрел на тайгу.
   Матерясь про себя, доедаем вчерашнего пересоленного тайменя. После сегодняшней манной каши он кажется совер шенно пресным.
   Единственным блюдом, которое неизменно удаётся нашему кижихемскому паскуднику, является чай, в меру крепкий, душистый и великолепного темно-коричневого оттенка.
  
   Когда-то на китайской земле жил старый буддийский монах по имени Даррма, или Тамо. Случилось так, что однажды во сне он увидел самого Будду. Он так обрадовался, что решил день и ночь молиться, не смыкая глаз. После нескольких дней и ночей непрерывных молитв монах крепко уснул. Проснувшись, он очень на себя разгневался и, чтобы больше подобное никогда не повторилось, отрезал себе веки и бросил их на землю. На месте брошенных век вырос чайный куст, листья которого дают чудесный напиток, отгоняющий сон.
   Легенда утверждает, что ценные свойства чая были открыты в Китае в 2737 году до нашей эры. Императору Чен Нуну в саду около дворца кипятили воду, когда ветер случайно подбросил в неё несколько листочков чайного куста, выросшего из век Даримы. Таким образом, и родился исключительно популярный сейчас в мире напиток.
  
   Завхоз, чтобы смягчить ожесточившиеся души команды, велел Лиде выдать каждому по три конфеты. Мы заартачились и потребовали по четыре. Завхоз под мощным давлением был вынужден пойти на уступки и согласился с нашими требованиями.
   И тут, осознав, наконец, всю тяжесть и гадость своих проступков, Командор проникновенно произносит трудно выговариваемую для него фразу.-- Ну, простите же меня, товарищи, в последний раз! Гад буду...
   Всю отвратительность этого завтрака скрашивает только окружающее нас великолепие запахов и красок тайги, реки и неба.
  
  
  
   Над нами море голубых небес,
   В нём тает солнца слиток золотой.
   Стоит в безмолвии, затихший лес,
   Что здесь зовут Саянскою тайгой.
   Шумит кристально чистая вода,
   Сливаясь с гор в искрящийся поток,
   Как далеко отсюда города
   С их духотой асфальтовых дорог.
   В такие дни добреет и мошка.
   Ей лень летать под солнечным огнём,
   И улетает прочь вчерашняя тоска,
   Когда плывём мы под сплошным дождём.
   Слепит глаза бурлящий перекат,
   Застыл таймень за камнем в глубине.
   Сегодня все дела идут у нас на лад,
   Звучит приёмник в чуткой тишине.
  
   Помыв кое-как посуду, Командор начинает сдавать дежурство следующей паре -- Лиде и Вове.
   Он считает: вёдер четыре, сумка от ведер одна, эма лированных мисок шесть, аллюменевых ложек четыре, дере вянных две, нержавеющих две, ложка-черпушка -- одна, мешок с тряпками и Лидиными колготками для мытья посуды -- один....
   Наблюдая за его манипуляциями, Лида замечает.-- Кастрюли грязные, помыты плохо, миски ещё грязнее....
   Шура рычит на Лиду.-- Кыш на место! Ты дохтор, а не кто ещё. Иди считай таблетки... окромя наружных болезней ничего другого не понимаешь..
   Командор советует.-- Слышь, Шура, чтоб не лезла, давай макнём её...
   Они вдвоём с Шурой хватают упирающуюся Лиду за руки и за ноги, тащат к реке и макают задом в холодную воду.
   На голубых, шерстяных штанах Лиды сразу же проступает большое мокрое пятно. Опустив подмоченную даму на берег, хулиганы резво бросаются бежать.
   Лида не пытается их догнать и только очень тихо, и очень зловеще произносит.-- Ну, вы, клещи, у меня этот случай ещё попомните...
   -- Можешь меня, если хочешь, даже отравить, или утопить,-- отзывается из кустов Командор.
   Шура лишь предупредительно помалкивает.
   Завхоз, умудрившийся вчера после ужина где-то затерять крышку от своего любимого котелка, сегодня, несмотря на все ухищрения Вовы, всё-таки отыскал её и теперь заботливо и любовно примеривает к котелку. Счастье так и играет в его глазах и в седой щетине небритой бороды.
   За последние три дня он совсем опустился -- не бреется, не переодевается, но регулярно чистит зубы. Но сегодня, похоже, что он расстанется со своей небритостью и не ухоженностью, так как решено немедленно строить и принимать баню.
   Моя догадка оказывается правильной, и через некоторое время Завхоз с ожесточением берётся за бритву. В результате он сбрил на себе буквально всё, оставил только уши.
   -- Вы что там ошизели, коллега? Сходите в баню, вам предстоят серьёзные процедуры, -- ржёт на всю округу Ряша.
   Дров кругом полно, место для строительства бани было отличным, погода великолепная, желания помыться хоть отбавляй.
   Начать её сооружение мы единогласно договорились ровно в пол день. А сейчас после завтрака у всех свободное время.
   Солнце сегодня действительно было великолепное.
   В ярком слепящем свете тайга и горы отливали густой глубокой синевой. Неподвижно стояли одиночные лёгкие облака в голубом прозрачном до жути небе. Над склонами струилось воз душное марево, остро пахло смолой.
   Хотелось остановиться и долго-долго смотреть на весь этот немыслимо просторный мир, впитывая в себя все его краски и запахи.
   Промежду делом загораем, делаем обмеры фигур, а точнее талий. Тучки небесные страннички не мешают солнечным лучам прогревать и землю и нас до красна.
   У Завхоза талия, как и у Лиды -- семьдесят девять сантиметров, у меня и Ряши- тоже одинаковые -- по девяносто шесть сантиметров.
   Замеряя габаритные размеры у Шуры, Ряша ехидничает.-- Как живёте, Шура?
   -- Как арбуз на бахче.
   -- Это как же так?
   -- Очень просто -- живот растёт, а корешок всё усыхает.
   Талия у Шуры оказалась индивидуальная и одних размеров с бёдрами восемьдесят четыре сантиметра. Замер последних почему-то очень волнует Ряшу. Он всё время пытается измерить бёдра у упирающейся Лиды. Та отказывается.
   Тогда Ряша заявляет, что может определить их размеры и на глаз. Он тут же категорически заявляет.-- Твои бёдра имеют габарит сто двадцать восемь сантиметров. И это- прекрасно!
   Командор и Вова обмерять себя не дают, заявляют, что талий у них вообще нет.
   -- Это уж точно, -- ехидничает Ряша, -- голова, два уха и сразу жопа с ногами.
   Щеголяем по берегу по пояс голые, а я и Ряша рискуем раздеться до плавок. Только Женька уверенно и упорно кутается в штормовку и брезентовые штанцы. Хорошо ещё, что всё-таки снял с головы свой танкистский шлем, в котором он ходит с утра и до ночи.
   Под влиянием массы положительных эмоций, под весёлое журчание Кижи Хема рождается таёжный сонет.
   Мои друзья! Мои бродяги!
   Вам песни петь всегда готов,
   За то, что вы полны отваги,
   Уют презрели городов.
   За то, что не растите пузо
   На пыльных пляжах у морей,
   А согнуты походным грузом,
   Идёте в край лесных зверей.
   Пою я вам, пока поётся,
   Пока нас ноги вдаль несут,
   Нам это в старости зачтётся.
   Пусть комары, мошка нас жрут,
   И будет сложен наш маршрут.
   Без этого нам не живётся.
   Похоже, что погода начинает устанавливаться: Ряша поймал на кораблик сразу трёх хариусов. Видя это, Шура начал лихорадочно строить кораблик и для себя, используя для этого дощечки из лиственницы и куски пенопласта. Через час это чудо судостроения было готово к спуску на воду. Кораблик получился громоздким, очень тяжёлым и с очень малой плавучестью, несмотря на большую подъемную силу пенопластовых вставок. Закончив строительство "судна", Шура принялся за вязку мушек. Мухи у него получаются ужасающе страшными и неправдоподобными.
   -- Это не мухи, а какие-то гадостные твари,-- брезгливо морщился Ряша, а Лида даже боялась брать их в руки.
   -- Ничего вы не понимаете. Чем муха страшнее, тем она уловистее.-- уверяет нас Шура.
   После пережёра Ряша, Шура и Женька уходят вниз по реке с двумя корабликами. Через час с небольшим они возвращаются и приносят двух хариусов, один из которых необычайно велик и красив.
   Таких рыбок мы здесь ещё не ловили. Весь чёрный, почти вороной, с громадным верхним плавником изумрудного цвета, по краям которого идёт широкая розовая прозрачная полоса. На самом плавнике солнцем так же просвечивают розовые пятна, а сам он отливает синевой. Весит хариус более килограмма.
   Все береговые косы истоптаны зверями. Следы и ку чи экскрементов попадаются на каждом шагу.
   -- Скильки ещё гамна на свити,-- с удовлетворением кон статировал Шура, рассматривая берег весь испещрённый звери ными экскрементами.
   -- Не гамна, а фекала.. Я говорю это, как urbi et orbi, то есть, как специалист, как знаток,-- поправляет его Ко мандор.
   Мне понравилось, как он произнёс вместо грубого "гов но" или "навоз", интеллигентно-значительное "фекал". Безу словно, тонкий человек.
   -- Тоже мне интеллигент,-- фыркает Шура,-- Моя бабуля говорила- ему бог за ум лба добавил. Блондин с залысинами.
   -- Не тайга, а сортир какой-то,-- ворчит Лида.
   Медвежьи и маральи следы чередуются с кабарожьими, лосиными, заячьими и ещё, чёрт знает, какими.
   Чувствуется, что зверя в округе масса, а вот что бы попасться нам на глаза -- фигушки.
   Чистим и засаливаем сегодняшний улов.
   - А что если сделать хариусные балычки и тёшу от дельно,-- спрашивает, как бы самого себя Ряша.
   - И тут же сам себе отвечает.-- Нужно подумать. Только балык делается под гнётом, значит нужно где-то доски доставать.
   - Доски ерунда,-- говорю я.-- Достанем. Зато какая экономия в весе. Одно мясо домой привезём.
   -- Рыба не мясо,-- поправляет меня Ряша.
   К пережёру Вова соорудил из валяющихся на берегу коряг и досок настоящий стол. Доски он обнаружил метрах в ста от нашей стоянки в лесу. Там оказался старый лагерь геологов. За столом особенно приятно и аппетитно пился крепкий чаёк с конфетами и финским сыром.
   После еды с удовольствием слушаем по магнитофону песни Высоцского.
   Начали сооружение бани. Натаскали груду камней-голышей, вокруг неё раз вели громадный костёр. Теперь ему нужно гореть часа четыре-пять.
   Жизнь многообразна. И то, что мы порой принимаем за чудеса, на самом деле обычные явления природы. Вот, например, огромный костёр, полыхающий на самом срезе воды, на берегу реки. В местах, где и человека-то встретить -- нарочно не придумаешь. Другой бы подумал -- чудо, а я знал точно -- баня топится.
   Женская фигурка причудливо и грациозно извивалась казалось бы в самом огне костра. Кто-нибудь сказал бы - ведьма, шаманка. Я же твёрдо знал-- Уралочка следит за процессом топки.
   К семи часам вечера баня была готова. На этот раз она получилась на редкость просторной, можно мыться сразу троим, а при очень большом желании даже четверым. Здесь, в тайге это была не баня, а термы Каракаллы (комплекс третьего века, занимавший общую площадь в двенадцать гектаров и рассчитанный на одновременное пребывание в нём до тысячи пятисот человек).
  
   Парок таёжной бани,
   Пьянишь ты, как вино,
   К тебе полны мечтаний
   Стремились мы давно.
   Прилежно камни грели
   По несколько часов,
   Потом от них потели,
   Когда был пар готов.
   Светло всегда под плёнкой,
   И видно на просвет.
   Тут сделал три захода
   И сбросил пару лет.
   Насквозь прогреешь душу,
   И вон -- бегом к реке.
   Потом спешишь на сушу
   Опять стонать в тепле.
   Парок таёжной бани
   Пьянишь ты, как вино,
   Взахлёб тебя глотаем,
   И мало всё равно!
  
  
   Первая баня в этом сезоне была великолепна. Мылись долго и с удовольствием. Охлаждать себя после крепчайшего пара было одно удовольствие -- вода совсем рядом, дно мелкие камушки, глубоко...
   Перед принятием банных ванн по берегу туда и сюда сновал раздраженный Ряша.
   -- Кто моё мыло спёр?-- грозно вопрошал он.
   -- Никому оно и задаром не нужно, а я не брал,-- почему-то первым откликнулся Шура.
   -- Добром верните, а то накажу, как в Мохеве...
   -- В какой такой Мохеве?
   -- Есть такой городишка в штате Аризона в США, там ежели кто сопрёт мыло, того запирают в бане и заставляют мыться этим мылом до тех пор, пока он всё его не измылит...
   -- Я с превеликим удовольствием так помылюсь, грязи-то невпроворот,-- тут же снова первым согласился Шура.
   -- А знаете, что в Кентукки женщины могут появляться на людях в купальниках только в том случае, если они вооружены прутом?
   -- Или спиннингом, -- тут же отреагировал Командор.
   -- Вопросик на засыпку, мужики. Как вы думаете, почему в миру так много женского бельишка розового цвета: -- лифчиков, трусиков, рубашоночек и прочего? Не знаете? А надо бы знать! Недавно американские учёные экспериментальным путём установили, что определённые оттенки розового цвета действуют успокаивающе на нервную систему и даже расслабляют мышцы. Действие розового цвета, по их мнению, заключается в следующем-- по сигналу, поступающему их эпимтоламуса, надпочечники замедляют выделения секрета, что приводит к замедлению работы сердечной мышцы. Вот почему розовое бельишко может избавить десятки раздраженных мужей и любовников от нервных стрессов, но.... лишь на короткий срок. Те же эксперименты доказали, что если воздействие розового цвета превышает пятнадцать ми нут, то в эндокринной системе происходит вновь нарушение равновесия. Так, что прекрасному слабому полу не нужно испытывать судьбу и длительное время дефилировать перед очами своих благоверных в неглиже розового цвета.
   -- Правильно, долой трусики и бюстгальтеры! Да здравствует голая натура!- завопил на всю тайгу Шура и выразительно посмотрел на Лиду.
   -- Уймись, умник.
   -- Он не умник, он циник,-- уточнил Завхоз.
   Первыми отправляются на отмывку своих грехов и грязи Ряша, Шура и Вова.
   В своём знаменитом банном трактате Антонио Нуненс Риберо Санчес писал, что баня хороша тогда, когда "всё в точной пропорции и в парной никакого противного духа".
   Едва забравшись под полиэтиленовый полог, Ряша издаёт могучий рёв возмущения.
   -- Гады! Это кто же такую пакость сотворил? Здесь же дышать совершенно нечем! Я уж не говорю о мытье!
   Оказывается, на каменку были набросаны ветки листвянки. От мощного жара камней они мгновенно просохли и задымились. Автором этой хохмочки вновь оказался Командор, который, невинно смотря на коллектив глупыми глазами, заявлял.- Это Шура попросил вам веточек посвежее подбросить для запаху.
   -- Я же просил тебя около... а не на....
   -- Я и так их рядом, а даже не около... Это же ещё дальше.
   -- Ну, клещ! погоди. Пойдёшь в следующий раз первым мыться, мы тебе устроим!
   -- А я не пойду первым...
   Первая троица после начальных злоключений мылась около двух часов.
   За это время они не менее десятка раз вылезали наружу и охлаждали свои распаренные туловища ледяной водой Кижи Хема, выпили целое ведро чая и вдоволь наговорились о вредноностности Бориса.
   Завхоз отзывает знаками меня в сторону от палаток и на ухо сообщает самый большой секрет. -- он привёз с собой четыре пол-литровых банки чешского пива, и сейчас советуется со мной как бы получше разыграть ребят.
   -- Может выдать его за мочу? Если подать во вскрытом виде - очень даже похоже. Вдруг, кто и откажется? Они-то ведь не знают, что оно настоящее...
   -- Ну да, наших спецов пожалуй надуешь. Правда, других вариантов всё равно нет, давай попробуем.
   Однако уже первый эксперимент над Ряшей и Вовой показывает, что все наши надежды повеселиться разлетаются в прах. После посещения бани они готовы пить всё, включая и мочу. Отказа не последовало и от других членов команды пиво было выпито столь молниеносно, что можно было подумать, его и не было вовсе. На песке сиротливо лежали лишь четыре пустых жестяных банки.
   Следующими посетили баню я, Борис и Завхоз. Женька, неизвестно по какой причине, забастовал, мыться отказался и молча сидел в палатке.
   Лида категорически отказалась составить нам компанию и ушла в баню в гордом одиночестве. Уходя она заявила.-- Прошу не подсматривать.
   Известно, что в одиночку в жаре долго не высидишь, и её банное время по продолжительности весьма отличалось от первых двух троиц. Вышла она из бани распаренная и умиротворенная.
   -- Лидочка, конфетку сосальную хочешь? -- пристаёт Ряша.
   -- Не-а. Я из всех конфет признаю только грильяж в шоколаде,-- Лида посмотрела на него с сожалением- тебе, мол, этого не понять!
   -- Какая изысканность, утончённость! Потеря вкуса к жизни, упадок Римской империи... А наслаждение от запаха сухих, ломких портянок тебе не знакомо?
   -- Сухих -- нет. А вот мокрых и вонючих, сколько угодно... Только причём здесь портянки?
   -- Изнеженные патриции и грубые плебеи, аристократы и санкюлоты. Расколот мир и нет в нём покоя. Кругом борьба, ни островка, ни оазиса. Победа будет за нами, -- продолжал упражняться в словоблудии Ряша.
   Солнце продолжает нагревать землю и всё окружающее. Спешу принимать столь долгожданные солнечные ванны и хожу по берегу босиком, в одних плавках. Кругом на кустах развешаны многочисленные шмотки, часть из них просто разбросана по берегу -- сушатся.
   Под вечер неугомонный Шура, снедаемый рыболовными страстями и завидками к успехам уловистого Ряши, вооружившись до зубов снастями -- корабликом, удочкой и, как шутит Командор, Женькой, снова уходит искать рыбацкого счастья. К ужину он приносит нам ещё одного крупного хариуса и возвращает уставшего и голодного Женьку. К этому времени возвращается с верху и Ряша, ушедший на рыбалку минут на сорок позже Шуры. Он добыл двух хариусов.
   Всего за этот день нам удалось выловить в Кижи Хеме двенадцать велико лепных рыбин. Пять из них мы решили пустить в жарёху, а семь -- в засол.
   Дежурный Завхоз, морщась от дыма и постоянно пригорающего подсолнечного масла, то и дело обтирая от пота сморщенный в напряжении лоб, жарит рыбу на углях в сковородке.
   Его сегодняшняя добровольная напарница-- Лида успела на печь для нас целую гору аппетитных и вкусных лепешек из блинной муки.
   Всё это означает, что сегодня нам предлагается новое вечернее меню суп московский из пакетиков, жареная рыба и лепёшки с чаем.
   Ещё до ужина из отрубленных хайрюзиных голов я приготавливаю мини уху в Федином котелке. Это кушанье улетает в желудки голодных походников за считанные секунды и только сильнее усиливает чувство наступающего голода.
   Суп московский дежурные как всегда умудрились пересолить, хотя использовали при его приготовлении минимум соли. Подвёл Завхоз, который расщедрился и дал для заправки не два, а три пакета супа.
   Командор ехидничает.-- Зря вы на меня орали, что я вам кашу пересолил. Просто здесь место такое заколдованное. Суп здесь солонее, а компот преснее. Зато блины у Лиды удались на славу и пользовались громадным спросом.
   -- Первый блин, как и первый поцелуй, всегда волнителен,-- произносит Ряша, засовывая в рот мучное лакомство.
   Присоединяюсь к его похвалам.-- Как говорил Цицерон.-- Омниа прекляра -- Всё прекрасное редко.
   Ещё не совсем стемнело, и наконец очнувшийся от "летаргического сна", Женька решил ещё раз запустить кораблик. Делает он это рядом со стоянкой, прямо в русле впадающего в Кижи Хем ручья-притока. Не успевает он вывести кораблик на струю, как слышится сильный всплеск, и кораблик на наших глазах начинает тонуть. Бросаемся со всех ног на берег. Первым к Женьке подскакивает длинноногий Ряша и выхватывает у него мотовило с лесой. Умелой рукой он точно и быстро подводит тону щий кораблик к берегу и рывком вытаскивает его на камни. На одном из крючков снасти бьёт ся великолепный двухкило граммовый ленок.
   Ура!! Есть первый ленок на Кижи Хеме.
   Общим голосованием решаем записать его на счёт Женьки, который за пустил кораблик, и Шуры, который является его владельцем.
   Ряша протестовать, считая что раз он вывел ленка на берег -- значит он тоже соавтор. Но его никто не под держивает.
   Банный вечер и добыча первого ленка требует "обмывки". Завхоз ворча, но с видимой охотой отмеряет из канистры требуемую дозу алкоголя на ужин. Обжигающий вкус спирта плохо вязался с ласковостью таёжного вечера. Установлено вполне надёжно, что спирт и водка гораздо вреднее для организма -- и в смысле прямого разрушительно действия, и из-за лёгкости к ним привыкания, чем разного рода многокомпонентные спиртовые настойки.
   Живой организм человека вообще, по-видимому, не любит слишком примитивных воздействий, одним веществом.
   Ему гораздо более по душе сложные и, разумеется, хорошо подобранные гармоничные сочетания. Ведь и ухо человека предпочитает сложные аккорды, да и глаз не любит простых, примитивных цветов.
   Попробуйте отдельно слушать все компоненты, входящие в такое великолепное экзотическое кушанье, как наше "ХЕ" - ледяную кислоту, перец, соль, сырую рыбу, чеснок, хмелли-сунелли кроме резко отрицательных эмоций вы ничего иного не испытаете, а подобранная смесь всего этого -- только за ушами трещит, от миски не оттащишь!
   На душе и без спирта было радостно, легко, будто окружающий воздух стал совершенно невесом, таким же невесомым казалось и собственное тело. Сегодня чай пился даже лучше спирта. Чай казался удивительно вкусным и крепким, а окружившие их вечер и ночь -- молодыми.
   -- Вова, что это ты сегодня такой молчаливый?-- пристаёт Ряша к Вове.
   -- Не сегодня, а всегда. У меня характер такой, не люблю болтать и сотрясать воздух по пустякам. А тебе что не нравится?
  
  
  
   -- Да нет. Молчи, если хочется. Лучше уж такой как ты, чем болтун. Болтливый через какое-то время либо замолкает, либо начинает досаждать тем, что повторяет одно и то же. Зато, имея дело с таким противным характером, как твой, ничем не рискуешь, потому что стать ещё более противным ты вряд ли сумеешь.
   -- Всё шутишь! Ну, шути, шути... Говорить -- только беседу портить. Прав был старик Кант, когда утверждал, что величайшее чувственное наслаждение, которое не содержит в себе никакой примеси отвращения -- это в здоровом состоянии отдых после работы.
   Поздно вечером становиться снова очень холодно. Это является ещё одним веским подтверждением тому, что погода действительно устанавливается.
  
   Я вижу горы, ночь и свет луны,
   Костёр, и дым прозрачными клубами.
   И, как в сказаньях древней старины,
   Саяны звёзд касаются лесистыми хребтами.
   Костёр, горя, дыханием своим
   Холодные созвездья согревает.
   Усталость дня, текучая как дым,
   Охватывая душу, наплывает.
   А горы молчаливы и ясны
   Глядят свои серебряные сны.
   И кедры, кедры там на склонах их...
   Роса вокруг, как слёзы на щеках моих.
   И лишь туман, как песня голубой,
   Качается, висит передо мной.
   Но лишь засветлеет и тут с высоты
   Все звёзды падут на траву и цветы.
   Стемнеет им снова придётся взлетать
   И звездами стать, чтоб сиять и блистать.
   Я лежу под листвянкой густой у костра,
   Отдыхает душа, в сердце зреет строка.
   И по звёздным путям вдаль плывут и плывут облака,
   И, упавши с небес, ночь, как вздох, коротка.
  
  
   Глава десятая.
   Шура читает по-тувински. Таймени и ленки. Белый Нефрит Командора. Шурины кеды растут на дереве. Ряша и Антон философствуют.
  
   Просыпаемся рано. Утро прекрасное. На небе ни одного облачка, ярчай шее обжигающее солнце. Саяны снова дарят нам изумительное по своей красоте бездонно-голубое небо и залитые золотом солнца горы.
   Особенно прекрасным было самое начало зарождающегося дня, когда темнота ночи постепенно озарялась светом упорно пробивающего себе дорогу наступающего дня.
   Огненное солнце с маху упало в воду, и вся поверхность переката мгновенно покрылась ослепительно яркими, алыми гребешками -- морщинками.
   Река вспыхнула румянцем от этой смелой шутки небесного светила и как будто замерла в оцепенении. Но солнце снова медленно всплыло на поверхность, подплыло к берегу, выползло на пологий берег и стало карабкаться вверх по склону к вершинам сопок, зажигая на своем пути проявившуюся из мрака уходящей ночи зелень леса. Солнце достигло вершин и собравшись силами совершило смелый прыжок на голубое полотно неба. Наступило сказочное утро нового, несущего нам радость жизни и неожиданность новых встреч дня.
   Шура радует коллектив неожиданно открывшимися у него способностями: читает Лиде книгу на чистейшем тувинском языке. Книгу мы случайно нашли на берегу около старого кострища. Хриплый голос Шуры очень подходит для чтения литературы на местном языке. Шура весь покраснел от натуги, выговаривая трудно произносимые незнакомые слова, стараясь читать с выражением и большим чувством. Звучало это приблизительно так.
   -- Шожгал крей кадыырын хылырадыршалый-ла берди. Хундус сараат кырынга оорга дескилен турдар кижи бологат. Богузун канчан баады бо...
   Он тут же делал для нас вольный перевод прочитанного.-- Кончай свои дела. Кижи Хем подождёт. Иди сюда ко мне, и мы уйдём вдаль в тайгу заниматься любовью. Ей богу кончай! Я уже не могу больше терпеть....
   За эти признания Лида награждает автора-переводчика увесистым тычком половником по спине и у него сразу же отпадает всякое желание заниматься переводами с тувинского и любовью тоже.
   Завтракаем вчерашними лепёшками-блинами и пшённой кашей. Пшено промыли не очень хорошо, и в каше то и дело попадаются какие-то камешки и шелушинки.
   К каше Завхоз выдаёт по порции возвращённого к жизни топлёного масла.
   Московская половина коллектива, за исключением самого Завхоза, от него отказывается, так как из бидона снова несёт совершенно непотребными ароматами.
   Чистейший воздух тайги мгновенно разбавляется тлетворным запахом цивилизации.
   Лида никак не может одолеть свою порцию каши.
   Вова требует.-- Не позорь "кишку"-- так он называет баллон катамарана, на котором закреплено законное место Лиды. -- Доедай...
   Лида давится, кхекает, но продолжает поглощать остатки каши, стараясь не позорить "кишку".
   Командор подвешивает на воткнутой в берег палке голову ленка. Это очередной знак идущим за нами киевлянам, что рыба в реке есть. Ленка мы вчера благополучно засолили.
   Ряша делает со всех слайды. То и дело слышится его голос.-- Шура, поверни ко мне свой фейс в полфас. Я буду делать тебя в контражуре.
   -- Лучше сделай меня в пастельных тонах, -- просит Шура.
   -- Обойдёшься без пастели и в контражуре...
   -- Ну сделай, как прошу. Ты мне друг или кто?
   -- Друг, но в разумных пределах.
   Солнце становится всё горячее и буквально прожигает наши тела насквозь. Запасаемся бешеным ультрафиолетом на весь последующий год.
   Собираем по берегу разбросанные везде вещи, подкачиваем ката мараны, грузимся и отплываем.
   Утром был забавный случай. За поворотом реки раздался резкий свист. Что это? Неужели киевляне сумели догнать нас так скоро?
   Командор оглушительно свистит в ответ. Из-за поворота снова раздаётся громкий свист. Командор опять вторит ему. Ему снова отвечают...
   -- Догнали всё-таки, клещи. Теперь прощай свободная жизнь,-- сокрушается Шура.
   -- Не боись, Шура! Не люди это...
   -- А кто же ещё?
   -- Хищник это свистит... Птица.
   - Надо же... Так здорово людям подражать насобачилась.
   -- А может и не она людям подражает, а люди ей?
   -- Всё одно. Не влияет значения. Главное -- не киевля не...
   В пять часов вечера мы подошли к левому притоку Кижи Хема Ашкосоку. Рыба сегодня снова ловилась плохо, только челябинцы поймали шесть хариусов. Мы же не поймали ни одного, и это выводит из себя самолюбивого Ряшу. Солнце жарит и жарит. Воздух раскалён добела.
   На небе ни облачка. Замерли в оцепенении комар и мошка, только неугомонные и бесстрашные слепни делают на нас неожиданные налёты.
   Во время пережёра Женька обнаружил в лесу трёх глухарей. Вернее одного глухаря и двух копалух. Хватают ружья и убегают с Командором на добычу реликтовых птиц. Однако птички оказались более проворными и догадливыми, чем наши охотники, и благополучно своевременно скрылись где-то на склонах.
   Не доходя километра полтора до очередного левого притока Ашкосока, мы снова наткнулись на охотничью избушку. Построена она метрах в двадцати от воды на левом берегу Кижи Хема. Изба очень хорошая.
   Даже единственное стеклянное окошко в ней оказалось целым. Рядом с избой построена баня. Валяются разбросанные ящики, эмалированный таз. На деревьях натянута антенна.
   На Ашкосоке делаем остановку на ночлег. Даже не уста новив палаток, уходим вверх по притоку к водопаду. Командор успел сделать это ещё раньше и убежал к водопаду раньше всех. На берегу в одиночестве остаётся лишь Женька, которого, как он потом будет утверждать, забыли пригласить.
   В пешем переходе нет ничего страшнее карликовой, каменной берёзки. Длинные, как лианы, её коричневые глянцевые плети с короткими острыми отростками, покрытыми мелкими зелёными листочками, разбросаны по курумникам мотками колючей проволоки. Упругая, гибкая, берёзка хватает намертво. Выры ваться силой бес полезно. Попался-- остановись, распутайся, внимательно осмотрись, найди, куда можно поставить ногу. Спешка абсолютно противопоказана.
   Рванулся, дал волю злости, и началась цепная реакция! Камни между берёзкой сплошь заросли скользким мхом. Мхи самой разнообразной окраски: белые, зелёные, фиолетовые, бурые, розоватые. Часто попадается голубика.
   Наконец продираемся сквозь это колючее заграждение и попадаем в сухое болото, уткнувшееся в склон ближайшей горы. Когда мы пересекли болото, то к нашей радости обнаружили вполне приличную звериную тропу, уходящую круто вверх по склону в нужном нам направлении.
   Вдоль тропы росли невысокие кустики голубики, сплошь покрытые крупной созревшей ягодой. Решили на обратном пути набрать ягод для компота.
   Тара для этого есть-- моя жокейская шапочка. Тем более что мы уже собирали в неё красную смородину и она уже приобрела своеобразный оттенок. Кроме голубики вокруг много кустиков жимолости.
   Синяя жимолость является чемпионом среди водосборов Саянской тайги. На её пористых сизых листьях всегда скапливаются крупные чётки дождевой воды.
   Спрятавшись от солнечных лучей в густые шерстинки, они терпеливо подкарауливают случайных путников, чтобы мгновенно осыпать их с ног до головы весёлым, радужным фонтаном.
   От этих красивых, искристых фонтанчиков через минуту-другую становишься промокшим до нитки. Вот и сейчас повсюду жирными чернильными кляксами свисали продолговатые капли-ягодины жимолости.
   Они казались тёмно-фиолетовыми фонариками между овальными ворсистыми листьями, которые попарно, друг против дружки, топорщились на ломких, суховатых ветках. Неожиданно стали попадаться кустики рододендрона.
   -- Шура смотри, вот он-- рододендрон золотистый...
   -- Ну, и что в нём золотистого? Стебли какие-то грязно-бурые, старые листья тёмно-коричневые, где оно, золото-то?
   -- Ошибаешься, Шура. Имя у него законное. Знаешь почему? Ты вот возьми, разотри несколько листочков и сразу же почуешь, как на тебя пахнёт слабым и очень тонким чайным ароматом. Таким аппетитным, что невольно подумаешь: вот бы сейчас стаканчик горяченького, золотистого, запашистого чайку!
   Шура не поверил. Нагнулся к вырванным растениям и захватил в горсть несколько плотных, толстых листьев, сорвал их, помял в ладонях, потом понюхал... От ладоней действительно пахнуло сухим чаем. Выбросил растёртые листья в траву и нехотя разрешил.
   -- Раз пахнет, пущай золотистым называется. Для меня всё одно, что рододендрон, что кашкара. Была бы польза.
   Минут через двадцать с трудом поднимаясь по крутому склону горы мы услышали мощное гудение падающей воды, отдалённо напоминающее шум от движения тяжело нагруженного железнодорожного состава. Внизу под нами гремел водопад Ашкосока. Мы умудрились пройти мимо него и оказались выше и сбоку.
   Спустившись по салам вниз метров на восемьдесят мы наконец увидели сам водопад. Зрелище было незабываемое.
   Солнце вошло в зенит, прорвав обложную пелену. Его вездесущие щупальца-лучи вцепились в косматую гриву водопада и, держась за неё, соскользнули вместе с потоком к подножию скал.
   Прежде не освещённая солнцем на фоне тёмной скалы водяная лавина казалась мрачной, матово-серой. Пронизанная солнечными блёстками вода вдруг заиграла яркими цветами радуги на фоне изумрудного поддона. Тысячи разноцветных искрящихся фонариков зажглись одновременно, мерцая, кувыркаясь, перепрыгивая с места на место.
   Теперь весь водопад был освещён солнцем, и в его падающих струях весело играла радуга.
   Из расщелины, промытой веками на самой вершине скалы, словно из гигантского лотка вырывался могучий поток, который падал вниз почти не разливаясь по отвесному неровному склону.
   Река падала с двадцатиметровой высоты в узкую щель между отвесными скалами. Водопад был образован двумя ступенями. Первая ступень метра три высотой завершалась небольшим горизонтальным уловом, который обрывался дальше вниз зигзагообразным вертикальным руслом. Скалы были светло-коричневого цвета.
   Внизу под водопадом кипела белая пена, и в воздух поднимались тончайшие круже ва, сотканные из множества водных брызг и воздушных пу зырьков. Дальше река, сплошь забитая огромными валунами, делала пологий зигзаг, про бивалась между скал неболь шими пенистыми сливами и уносилась за поворот. Около воды на гранитных валунах лежали вырванные с корнем и отшлифованные водой деревья.
   Вода играла всеми ощу тимыми для человеческого глаза красками, повторяя нео бычные оттенки скального по крова, при солнечном свете сверкая ослепительной раду гой, отражённой в струях, брызгах и каплях. Чем ниже опускался поток, тем больше он бурлил, разбрызгивая по сторонам пышные клочья ослепительно белой пены. И как только пена оседала на каменных выступах, она теряла первоначальный молочный цвет и казалась шалью, связанной из мельчайших ярких воздушных шариков. К подножию скал вода падала почти отвесно, многочисленными тяжёлыми струями, висящими как кисти огромной тюлевой шторы.
   Кисти шевелились, переплетались между собой, раз двигались, неожиданно открывая наблюдателю блестящую по верхность скального монолита. А уже в самом низу, падая в реку, поток скалил каменные зубы, рокотал громоподобным смехом, плевался бешеной слюной.
   По скользким замшелым камням стремительно стекали тысячи звонкоголосых струй, сливаясь у подножия скаля в один мощный поток. Они, как струны многоголосого оркестра, издавали оглушительный однотонный звук, и звук это, повторяемый беспрерывным эхом, включивший в себя удары водяного молота по каменной наковальне и шипение беснующихся брызг, господствовал над всей окрестностью.
   Вдоволь налюбовавшись открывающимся сверху зрелищем, мы спустились вниз к самой воде, где около нижнего улова бродил Командор со спиннингом. Широко улыбаясь -- настал миг его удачи и торжества-- он хвастливо продемонстрировал нам двух пойманных им тайменей.
   -- Дай разочек бросить, -- жалостливо проскулил Вова.
   -- Обойдёшься, клещ! Самому хочется, -- заявил счастливчик и побежал от нас по камням в сторону, непрерывно смыкая спиннингом.
   Фотографируемся, любуемся редким зрелищем падающей массы воды. Командор не прекращает забросы спиннингом. Вдруг он кричит нам, что у него взял таймень, но сошёл. После этого он в течение получаса безрезультатно пытался предлагать тайменю различные блёсны и даже пойманного здесь же под водопадом хариуса. Больше таймень ловиться упорно не желал.
   Насладившись от души великолепием водопада и окружающей природы, мы вернулись обратно в лагерь, и только азартный Командор продолжал своё безуспешное занятие.
   По дороге набрали голубики на компот. Несмотря на то, что ломились напрямик через тайгу, вышли точно к месту нашей стоянки. Там никого не было.
   На невысоком плоском камне лежали четыре порции конфет и колбасы, на сковородке сиротливо скукожились четыре горки утренней пшенной каши, в ведре скучал остывший чай.
   Посоветовавшись, решаем, что такое холодное пойло мы пить не будем и завариваем новый чай на смородиновом листе. Смородиновый запах и привкус придали приготовленному напитку особый аромат.
  
  
   Командор возвращается в лагерь где-то через час после нас и приносит-таки с собой таймешонка килограмма на два с половиной и ленка, чем ввергает Шуру, Вову и особенно Ряшу в шок. В глазах счастливца так и светится радость и гордость -- как-никак, а первого тайменя на Ашкосоке поймал именно он.
   Завистники, схватив спиннинги, разбегаются по сторонам. Через минуту был слышен только свист блёсен, который постепенно замолкал по мере удаления рыболовов от лагеря. Не успел Командор как следует насладиться своей победой и триумфом, как из-за поворота выбежал Шура и с громкими воплями помчался к лагерю. С собой он тащил тайменя весом килограммов на десять.
   Командор сразу же сник и загрустил. Помучившись своим поражением минут пять, он схватил спиннинг и убежал снова пытать рыбацкое счастье на Ашкосоке. Не выдержал и Завхоз-- он тоже взялся за спиннинг.
   Женька, как настоящий пустынник, взял снасти, перебрёл реку в брод и стал ловить рыбку в полном одиночестве далеко внизу по течению. Итак, сегодня снова пошли таймени. Хариусов мы поймали тоже немало, аж целых семнадцать штук.
   У Командора набухли груди и округлились бёдра. Вся его крепкая фигура сейчас была до краёв наполнена каменным здоровьем. Он звенел, если до него дотрагивались рукой.
   Кроме рыбы Командор притащил от водопада ещё и здоровенный булыган молочного цвета. Утверждает, что это белый нефрит.
   - Такой есть только в Забайкалье и здесь, в Саянах, утверждал доморощенный геолог.-- За рубежом по восемьдесят долларов за килограмм идёт. А в моём целых два.
   -- Отломи рубля на три,-- прошу я его.
   -- На рубли не отламывается, только за валюту.
   Вернувшийся Ряша профессионально осмотрел притащенную Командором ценность и авторитетно заявил.-- Дерьмо собачье! Никакой это не нефрит. Таких здесь по всему берегу навалом набросано. На бери и выбрось.
   Командор сопротивляется.-- Не ври, мне геологи говорили-- точно нефрит. Смотри, ножом не колется и цвет, как у свиного сала.
   -- Вот-вот. На Котуе ты собакиты собирал, а здесь на Кижи Хеме-- свиониты...
   -- Не верь, не верь! На Бамбуйке геологи точно такие же иска ли... И вообще, хватит мне зубы заговаривать! Я есть хочу.
   -- Прежде чем за стол садиться, руки помой! Они от твоего свионита побурели.
   -- Ладно. Пойду помою... Кстати, ты знаешь, что такое вода? Нет? Водой называется жидкость, которая не имеет цвета и которая чернеет, когда мы моем руки.
   -- Ага, а ветер -- это воздух, который торопится.
   -- Не жизнь, а топтогон. Сплошной, перманентный марце фаль, сиречь конфликт.
   Уходя на рыбалку, Шура бесхозяйственно разбросал на каме нистой косе шмотки, в числе которых были и кеды -- его единственная кроме сапог обувка. Накануне он лишился из-за своей неряшливости шерстяных носок и портянок, которые оставил на память последующим путешественникам на одном из пережёров, развесив для просушки на кустики. Из-за этого бедному Шурику пришлось рвать на портянки почти ненадёванную куртку-рубашку от трикотажного тренировочного костюма.
   Сейчас, глядя на сиротливо брошенные хозяином кеды, у нас мгновенно зародилась весьма паскудная идея наказать "рачительного" хозяина за расхлябанность и разгильдяйство. Мы взяли найденное на берегу лиственничное удилище длиной около семи метров и с помощью его приспособили оставленные Шурой кеды на сучки толстенной лиственницы, стоящей рядом с кострищем.
   Занимался этой операцией, причём с громадным усердием, Ряша. Для того, чтобы поднять обувку как можно выше над землёй он использовал не только преимущества своего роста и удилища, но и полутораметровый пень, с трудом притащенный им откуда-то из кустов.
   Взгромоздясь на это шаткое сооружение он вывесил кеды на высоте более десяти метров.
   Мы с Завхозом поддерживали его во время проведения этой операции с двух сторон, чтобы он не сверзился с неустойчивого постамента. Кеды тихонько раскачивались под действием прибрежного ветерка и выглядели на своём новом месте весьма экзотично. Несведущему человеку было трудно сразу сообразить, каким образом они могли очутиться на столь необычном месте.
   Мне сразу вспомнился случай из студенческой жизни. Были у меня два знакомых хохмача -- Боб Чеянов и Боб Бабаянов. Учились они в МФТИ. Друзья часто придумывали хохмы-головоломки, которые подолгу не могли разгадать окружающие.
   Один раз, чтобы испытать на сообразительность одного не в меру заносчивого сокурсника они подняли снизу по верёвке на высоту восьмого этажа в своем общежитии здоровенное кресло и привязали его снаружи форточки той же самой верёвкой. Потом позвали к себе умника и предложили втащить кресло снаружи в комнату.
   Кресло не проходило не только в форточку, но и в раскрытое окно. Бедолага мучился и потел около часа, но потом сдался. Общество долго потешалось над этим случаем и передавало его, красочно расписывая детали по другим общагам.
   Когда Шура вернулся с рыбалки, он снял сапоги и долго-долго рыскал по берегу в поисках кед. В конце концов он всё-таки обнаружил их на новом месте и стал с удивлением созерцать необычную, загадочную картину.
   -- Чтой-то кеды нынче низко по деревьям рассаживаются, не иначе, как к дождю, -- острит Командор, глядя на обалдевшего от увиденного Шурика.
   Наконец Шура пришёл в себя и зловеще прошипел.-- По скольку я не знаю, кто сотворил эту подлючку, то имею право подозревать всех остававшихся в лагере. А следовательно, я теперь буду долго и жестоко мстить каждому...
   Завхоз советует ему попытаться раскачать высочайшую лист вянку, а Ряша попытаться сбить обувку выстрелом из карабина.
   -- Ничего я делать не буду, и снимать кеды тоже не буду. Буду вам жестоко мстить, -- сопротивлялся их советам Шура.
   С этим словами он улёгся на землю точно под теми сучьями, на которых висела его обувка, и стал смотреть на неё печальным взглядом мученика. После первой нашей бани он выглядит очень живописно: пепельно-серые волосы, лохмами торчащие в стороны, чёрная щетина бороды с проблеском отдельных седых волос и бронзово-коричневая задубевшая под ветром кожа лица. Синие спортивные штаны с белыми лампасами, заправлены в коротенькие резиновые сапожки. На берегу под деревом лежал настоящий бродяга из рассказов Джека Лондона.
   -- Ты что застыл, как гормон в электрическом поле,-- напустился на Шуру Завхоз.
   - Почему это, как гормон,-- обиделся тот.
   - Потому. Разъясняю для непонятливых. Электрическое поле регулирует передвижение в растениях их гормонов роста.
   - Выяснено, что ток всего в пятнадцать-двадцать микроампер, идущий по проводам вдоль стебля, полностью блокирует передвижение гормона ИУК из верхушки побега, где он синтезируется, в остальные части растения.
   -- ИУК? Это, что ещё за тварь такая? Или такой?
   -- Шура, вы человек энциклопедического невежества. Это гормон индолилусной кислоты.
   -- Начитался. Затяжелел от знаний... Изыди наукоёмкий... Мы тоже не ботфортом комсоме хлебаем. Тоже образование кое-какое получили. Каждая сосиська из себя колбасу строит.
   Вечером, когда мы вспарывали рыбу для засолки, оказалось, что Шура поймал не тайменя, а таймениху, в которой было около восьмисот граммов великолепной оранжевой икры. Она была тут же приготовлена к употреблению. Получилась целая миска редкого кушанья. Это настоящее богатство по настоящим временам.
   На ужин был жаренный таймень, малосольный хариус, красная икра, и, конечно же, весомая граммулька для души. Чем не ресторанное меню?!
   Все набросились на предлагаемые лакомства и не отрывались от них, пока не наполнили свои животы до состояния барабана. У особенно прожорливых отчётливо бурчало в кишках.
   -- Кишка в атаку на пищу прёт,-- заявил Шура.
   В это время Ряша потихонечку достал из чехла свой двенадцатикалиберный бофлинт, отошёл в сторону метров на пятнадцать и, прицелившись, спустил курок. Грянул выстрел. Шура словно резвый козлик сиганул со своего места в сторону, но не успел и сверху на него вместе с толстыми сучьями рухнули вниз и оба кеда. Вернувшись на место, Шура долго изучал вернувшуюся к нему обувку, нашёл пару отверстий от дробин и угрожающе попёр на Ряшу.
   -- Теперь ты на меня всю жизнь работать будешь! Век тебе со мной не расплатиться! Модельную обувь попортил- ни вида, ни качества.
   -- Обойдёшься! Не граф какой и в такой походишь!
   Так закончилась эта маленькая забавная история. Шуру тут же отправили чистить и солить только что пойманного им хариуса, а заодно и остальную рыбу. После чистки рыбы обиженный Шура взял кораблик и удалился в устье притока переживать в одиночестве свой позор. До вечера он поймал ещё пяток хариусов. Рыба по нашим оценкам была второго сорта -- не те размеры. И мы пустили ее на уху вместе с таймешиными головами.
   Удобные, разношенные, как домашние туфли, не беспокоящие мысли бродили у меня в голове и настойчиво просились наружу.
   -- Почему-то в вечернее время в окружающем нас мире преобладают оттенки густой зелени, ты, не находишь? - спрашиваю я Ряшу.
   Тот лениво потянулся и заявил.-- Я не кошка, в темноте никаких красок не различаю...
   -- Грубый вы нынче, Ряша.
   -- Вы, тоже не подарочек. А моя грубость, сами знаете, от сердечной душевности... Но вам этого не понять!
  
   - Ладно, будем взаимно вежливы. Приглашаю вас, как Кристиан Донати, удалиться в сей прекрасный уголок и предаться приятной беседе, а пока мы будем услаждать взоры приятным видом деревьев и реки, дух наш одновременно прио бретет пользу от слуха и удовольствие от зрения.
   Ибо, как говорилось в древнем писании, пусть человек, стремящийся к зрелищным удовольствиям, созерцает восход и заход солнца, смотрит на диск луны, то возрастающей, то убывающей, на сонмы звёзд, сверкающих в небе. Пусть созерцает он смену времён года и лицо земли, увенчанное горами, реками, морями, населёнными пунктами, рыбами, животными, птицами и людьми.
   Поднимаю кверху глаза, чтобы убедиться в том, что в глубине небесной бездны вселенной никуда не убежало созвездие Пса и что Большая Медведица по-прежнему заботится о Малой. И что так же сияет Полярная Звезда, скромная умница, помогающая всем путешественникам на свете не сбиться с пути.
   Наконец и Ряша проникается окружающей нас красотой, настраивается на мою философскую волну и задумчиво произносит.
   -- Прощай, уходящее сияние дня, здравствуй, медленно темнеющее небо. Приезжать сюда, в тайгу, ей богу, стоит лишь тем, кто умеет видеть и слышать. В тайге-- сознание, память, мысли все обостряется. В тайге я один. Я ощущаю в себе центростремительную силу, идущую от моей макушки к моему пупку.
   -- Не к пупку, а к желудку.
   -- Может и к желудку, какая разница... Здесь думают о жизни и делают дело, иногда маленькое и скромное, но важное, потому что в воспоминаниях, которые потом пишутся, в бесконечных рассказах, которые здесь так охотно рассказываются, в разговорах, которые здесь не умолкают, всегда сквозит высокая мысль о чистоте и бесконечности природы и её проявлений.
   Это был необыкновенный вечер, который, увы, нигде не запечатлен, никем не зафиксирован, не записан.
   Вокруг бушевала во всём своём многообразии прекрасная таёжная ночь, и звезды на небе, образовав бесконечный светящийся хоровод, беззвучно танцевали сиртаки.
  
  
   Как хорошо у костерка прилечь
   В тот час, когда взойдёт луна,
   И слушать горной речки речь,
   Что бьет волной по камню дна.
   Эта речь. Чем ты раньше была?
   Над ущельями дымкой туманной?
   Светом дальней и яркой звезды?
   Глухариною песней гортанной?
   Cтоном свежего ветра в горах?
   Иль в долине ночной тишиною?
   А теперь, наконец, как во снах,
   Она разом наполнилась мною.
   Я вновь вернулся в юные года,
   Готов я плыть в мечте за океаны.
   Мне вновь доступна чувства высота,
   Что в клочья рвёт холодные туманы.
  
  
   Глава одиннадцатая.
   Мирис. Женька идёт к водопаду. Ряша и Вова купаются. Заяц. Лида ловит первого ленка. Сонет клозетной бумаге. Снова немного философии.
  
   Саяны -- есть Саяны! Вчера бушевало солнце, и всё сгорало от жары, а сегодня снова холодно, очень холодно. Всё вокруг покрыто инеем. На небе, как и вчера, ни единого облачка.
   Из палаток доносится переругивание Командора и Ряши.
   - Погодку бы сегодня получше, да таймешат с ленками побольше, -- мечтательно потянулся Командор.
   -- Запросики у вас, Боренька! А из белья ничего не нужно?
   -- Спасибо. Возьму мукой, если Завхоз всю не разворовал.
   -- Слушай, шёл бы ты к этим... ну те, которые с хвос тиками...
   Ряша пробует начать ловить рыбу, но клёва нет. У нас даже появляется теория, объясняющая причину такого чере дования полос рыболовных удач и неудач: холодно-- мошка прячется по кустам и над рекой не летает. Хариус не дурак -- он это понимает и спокойненько себе спит в камнях на дне. А раз спит хариус, то спит и таймень, который питается хариусом. Рыба спит -- клёва нет.
   -- Время, проведённое на рыбалке и на охоте, в срок жиз ни не засчитывается. Раз рыба спит, надо спать и нам, -- заявляет Ряша и снова залезает в палатку.
   Один пустынный человек, схимник и одиночка-Женька уходит в шесть часов утра к водопаду. Накануне Ряша дал ему настолько "чёткое" описание маршрута к водопаду, что наш Женя забурился глубоко в тайгу и прошёл мимо него далеко вверх по притоку.
   Он ушёл в сторону от притока и махнул через невысокие горушки-складки склона километров на шесть-семь, хотя до водопада было всего пятнадцать минут тихого хода. Изрядно устав и не найдя желанного водопада, он пошёл назад вдоль склона и увидел водопад далеко внизу под собой.
   Спускаться к нему было далеко и лень, так что наш путешественник вернулся в лагерь так и не полюбовавшись этой достопримечательностью. Всего он путешествовал по буеракам на склонах около пяти часов. Пришёл в лагерь к одиннадцати часам, голодный и злой. Мы уже начали волноваться столь долгим его отсутствием и строить разные предположения о причинах его. Решили отправить на поиски Женьки Командора.
   Тот, взяв с собой ружьё, уходит в тайгу. Однако оба ходока, как и следовало ожидать, где-то разминулись, и Командор вернулся в лагерь на полчаса позже Женьки, когда тот вовсю уписывал за обе щёки остывшую порцию своего завтрака.
   Злой от пустой пробежки по горушкам и бурелому, Командор шумит на Женьку.-- Уйми жвало, едок? Не один кормишься! Ишь всю кашу в один мах пробузовал! Мог бы и о других вспомнить!
   И тут, на удивление всем, Женька выдаёт.-- Если бы не склероз, я бы постоянно думал о других.
   Но это событие состоялось позже, а пока мы вернёмся в это незабываемое утро.
   Наконец появился ослепительно белый, раскалённый диск солнца, и поток серебряной лавы хлынул с гор в долину, затопляя все её выемки, и обрушился на мгновенно за тихшую в предчувствии чего-то необыкновенного реку.
   Вода в ней мгновенно заки пела и ударила в глаза таки ми ярчайшими отблесками, что я невольно зажмурился. Ему и раньше приходилось наблю дать такие великолепно-ска зочные картины, но каждый раз он снова и снова замирал в невольном восторге от уви денного.
   Солнечный расплав, рас правившись с тайгой и рекой, перелился на небо и стал медленно разогревать его. Нежная голубизна неба пос тепенно переходила в золо тистый, необычный, встреча ющийся только в древних цер ковных иконах, раскрас, сек рет которого унесли с собой великие художники-умельцы. Небо стало до жути тёплым и осязаемым.
   Наступал день, залитый солнцем и голубым небом. Солнце всё больше походило на молодого древнего бога, нагого и розового в необъятных, морских разливах тёплого ласкового неба.
   Нежный, невероятный запах окружал их. Запах мёда и спелой травы -- неповторимый, колдовской, таёжный запах, чуть разбавленный близостью чистейшей воды горной реки...
   -- Нет, это даже не запах,-- думал я.-- Запах-- слишком грубое, неточное слово. Тут уместнее аромат-- мирис... Коротень
   Для городских ландшафтов, где асфальт, камень, табак-- там действительно можно говорить о запахе. Запах-- это когда воняет. Но вода, трава, мёд это только мирис... И больше ничего. Хубава мирис,-- повторил я про себя задумчиво, смакуя это выражение.
   Почему-то сразу вспомнился Золотой Берег, где я впервые услышал это милое выражение.
   Жара уверенно выжимала из воздуха последнюю влагу. В душном тяжёлом мареве дрожали далёкие голубоватые размытые вершины Удинского хребта.
  
   Уж проснулась тайга. Стали светлыми дали.
   Первый солнечный луч заскользил по воде.
   Загудела мошка. Мы прекрасно поспали,
   Как, пожалуй, не спится нигде.
   У костра, как всегда, суетится дежурный,
   Пахнет утренний чай горьковатым дымком,
   И шумит перекат -- весь блестящий и бурный,
   По которому вниз скоро мы поплывём.
   Сон согнала тайга. Птицы всюду запели.
   Бурундук на пеньке залихватски свистит.
   Снова в путь нам пора через тиши и мели.
   Солнце катит свой диск в потеплевший зенит.
   Завершает свой бег уходящее лето,
   И листвянок листва отдаёт желтизной.
   Стая диких гусей, как прощальным приветом,
   Нам махнула крылом над бегущей волной.
  
   Часам к десяти солнце полностью справилось с ночными завоеваниями ночного холода и теперь вновь вовсю бесчинствует надо всем живущим и растущим.
   Правда, сегодня появился несильный, свежий ветерок, и он изо всех сил пытается охладить раскалённые под солнцем тела и пред меты.
   Покидаем гостеприимный Ашкосок и продолжаем сплав.
   Если посмотреть вниз по реке, то открывается незабываемое по красоте зрелище-- по водной поверхности сплавляется вниз сплошной поток расплавленного, слепящего глаза серебра.
   Этот расплав неоднороден. Он состоит из мельчайших струй, завихрений, чешуек, которые образуют сплошной сере бряный панцирь-скатерть, уносимую вниз быстрым течением реки.
   Наши катамараны всё время пытаются догнать этот несущийся впереди расплав, но, несмотря на все наши усилия, никак не могут этого сделать. Расплав несётся впереди и не даёт себя настигнуть. Все предметы, попадающиеся на его пути, он мгновенно вбирает в себя, и они также начинают сверкать серебром.
   Поток уверенно обгонял наши суда, слепя глаза и, мешая осматривать маршрут впереди. А солнце снова и снова продолжало сливать в воду очередные расплав ленные слитки своих лучей, и они сливаясь с водным серебром, мгновенно тону ли в нём.
   Между этими серебряными плитами и нитями на воде в некоторых местах бежали тёмные, матовые пятна и ленты. От этого вся поверхность реки казалась ковром сказочной работы, где серебряные и золотые нити чередовались с изумрудными чёрными нитями. Когда начинал дуть ветер, расплав мгновенно разрывался на мельчайшие серебряные шарики, которые вприпрыжку катились по воде.
   Всё вокруг замерло, подчиняясь власти солнца. Только неугомонные кулички-пискунки носились вдоль берега низко над водой и оглашали тишину разом левшей от жары тайги своим тонким пронзительным писком.
   На песчаных отмелях берега стали попадаться гусиные следы и их помёт, но самих гусей нигде видно не было.
   Наконец поймали на кораблик сразу пять крупных хариусов. Командор и его команда тоже добыли трёх хариусов и одного ленка.
   Завхоз сидит на своём рюкзаке молчаливый и задумчивый. Когда он впадает в задумчиво-мечтательную меланхолию, то становится похожим на карамору беззащитного длинноногого комара, который лениво бродит осенью по оконным стёклам и не очень сердится, когда ему в силу привычки или просто так, от нечего делать, отрывают ноги.
   На Ряшу напала, как он говорит, водная болезнь-- он беспрестанно пьёт воду, а затем обильно мочится.
   Делает он это, не сходя с плота. Где-то к четырём часам дня на изумительно голубом небе появились первые ослепительно белые, воздушные облака, похожие на только что раскрывшиеся коробочки хлопчатника.
   Сплавляемся без остановок, продолжая непрерывно махать спиннингами. У Завхоза кто-то брал блесну, но вытащить рыбину он так и не смог, она сошла далеко от плота.
   Хотя уже и довольно поздно, устраиваем пережёр. Сегодня он просто царский -- финский сервелат, красная, вернее янтарно-жёлтая икра тайменя, остатки жареных рыбьих потрошков, печенье, конфеты, сухари, крепчайший чай.
   Похоже, Завхоз совершенно разомлел от жары и полностью потерял контроль над продуктом.
   Кусочки колбасы, которые нарезал на пережёр Ряша, были удивительно миниатюрны. Однако наши друзья, как люди науки знали, что малый размер всегда можно компенсировать их большим числом. Они тихонько и настойчиво подзадоривали его.
   -- Режь, режь, режь. Ещё много осталось...
   Не обращая на них никакого внимания, Ряша продолжал своё занятие, философствуя при этом.- Личность есть наблюдаемая функция, показывающая, как индивид или система преобразует параметры ситуации выбора в ожидаемую удельную ценность.
   Даже Сократ в те далёкие времена понимал, что познать самого себя задача нетривиальная, как теперь говорят. Поэ тому мы можем позволить себе не решать её и жить, не очень себя понимая.
   Все блаженствуют от обильной и вкусной пищи. Подобревший и сытый Завхоз посмотрел на Командора и милостиво спросил.-- Добавки ещё хочешь?
   -- Ну, вообще-то... Не то чтобы.... А в общем.... Прошу не отказать в желаниях....
   -- Ладно, не умничай, давай свою посудину. Последнее отдаю. Вот только чем ты за мою доброту расплачиваться будешь?
   -- За натуральные продукты лучше всего расплачиваться натурой.
   -- Нужна мне твоя вонючая натура...
   Неожиданно запросил добавки Шура.
   -- Ну, ты и обжора. Ни слуха, ни зрения. Невозможного просишь. Видишь, что уже всё подмели...
   -- Если у человека плохой слух, то у него хорошее зрение. Если плохое зрение, то хорошее обоняние. Если плохое обоняние, то хороший аппетит. В каждом человеке есть что-то хорошее. А разницу между возможным и невозможным понять нельзя.
   Сразу после еды Ряша и Вова бегут купаться. Вода всегда была Вовиной стихией, и он постоянно садился в лужку него протекают сапоги. Поэтому Вова решает купаться прямо в них. Искупавшись, он снимает сапоги, выливает из них воду и снова напяливает на босу ногу.
   Бурчит себе под нос.-- Сапоги мои того-- пропускают Аш-Два-О. Будем снова их клеить, чтобы по тайге бродить. В жизни всё имеет срок. У сапог он знать истёк.
   Ряша, лёжа после купания на тёплом песочке, фило софствует.-- Нет, чело века создал всё-таки не труд, а отдых. Вот лежу я сейчас и мечтаю. Собрать бы все горы, что стоят на земле, в одну гору, сложить бы все камни в один камень, слить бы все озёра, моря и океаны в одно море, а потом закатить бы этот камень на эту гору, да пустить его в эту речку! Вот бы булькнуло!
   Пестрокрапчатый куличёк прыгал по гладким и скользким валунам и тонко, жалостливо всхлипывал.-- Тили-ти-ти... Тили-ти-ти. Как будто уговаривал.-- Отпустите... От-пус-ти-те...
   -- Гуляй, гуляй, недомерок... Тебя и так никто не трогает,-- грубовато шумнул на него Ряша.
   -- Ты чего это пузом кверху развалился и на небо пялишься?-- кричит Ряше Командор.
   -- Так мне предначертано свыше! Ибо природа, заставив все другие существа пригибаться к земле, чтобы принимать пищу, одного человека, то бишь меня, подняла и побудила его смот реть в небо... Так сказал не кто-нибудь, а сам Марк Туллий Цицерон. А лёжа на спине на небо взирать ещё удобнее и приятнее... Философы древности утверждали, что смотреть на небо более достойное занятие для человека, чем пялиться на редкие и прекрасные предметы, разнообразные цвета, блеск золота и драгоценных камней...
   -- Гляди, гляди, да только не забывай, чему нас Лактанций учил.
   -- Рот, нос и половые органы необходимо использовать не для наслаждений, а по их прямому назначению.
   Я лежу на песочке записываю в блокнот свежие впечатления и крапаю немудрёные стишки.
  
   Что ищем мы в глуши таёжной?
   Небес бездонных глубину?
   Реки свободную волну,
   Иль встречу с зверем осторожным?
   Быть может таинство закатов
   На фоне диких синих гор?
   С самим собой извечный спор
   Под шум звенящих перекатов?
  
   Солнце катилось по небесной дороге над тайгой и рекой, небо накрыло лес хрустальным колпаком, и тишина рождалась в прозрачной пустоте словно что-то материальное.
   Тайга тоже тонет в небе. Тайга тоже смотрит в реку. Река бежит куда-то вдаль. И во мне снова просыпается сказка детства. Сердце билось в такт бегу карандаша легко и быстро.
  
   У Завхоза чёрный день :
   У него сошёл таймень,
   А быть может и ленок,
   Всё рано не доволок...
   Ходит, хмурится Завхоз,
   Был он полон страстных грёз-
   Чудо рыбу заблеснить,
   С нею гордо походить,
   Привезти в соли в Москву,
   Чтобы было что к пивку.
   Солнце по небу плывёт,
   Рыба больше не клюёт.
   У Завхоза чёрный день:
   У него сошёл таймень.
  
   Глядя на меня Ряша задумчиво произносит.-- Стать что ли и мне писателем, да нет-- не смогу... Задница устаёт... Лучше напьюсь сегодня до смерти... А ты води, води дланью по скри жалям. Твори историю наших странствий.
   -- Прекрасная мысль. Я хочу умереть с тобой вместе,-- тут же отреагировал Завхоз.
   Женька ходил в прибрежных кустиках и что-то там выис кивал. Вдруг он засуетился, и до нас донеслось.
   -- Ряш, а Ряш! Смотри, какая ямка интересная.
   Ряша нехотя поднялся с тёплого песка и направился к нему.
   -- Никакая это не ямка, а, кровь из носу, натуральный барсучий сортир. Смотри она вся дерьмом наполнена, и похоже свежим,-- тут же отозвался он, не побрезговав обследовать содержимое ямки-сортира органолептическим способом, то бишь поковыряв дерьмо пальцем и обнюхав оный.
   -- Ну, так уж и барсучий сортир. Может это суслик или сурок какой нагадил, -- засомневался Женька.
   -- Неаа... Точно, барсук. Он-- зверь дюже чистоплотный, в норе ни малейшей грязинки не допустит. Выкапывает такие ямки и гадит аккуратненько только туда. Когда наполнит, то старательно её зарывает. А эта, видишь, ещё не полная. От норы такие ямки располагаются не очень близко, но и не очень далеко. Может нору по искать?
   -- Да ну его. Чего мы с ним делать будем?
   -- Чего, чего. У барсука жир целебный. Да и мясцо никштяк!
   -- Брось ты эту затею. Некогда. Был бы глухарь или куропатка какая. А с барсуком возни больно много.
   -- Ладно, уговорил. Поехали дальше.
   Вчера от перегрева у меня болела голова. Вечером даже пришлось часок полежать в палатке и засосать таблетку.
   Поскольку и сегодня принимаю мощнейшие солнечные ванны, раздеваясь при каждой остановки до плавок, решаю под страховаться и беру взаймы у Вовы синюю жокейскую шапочку-кепочку. Щеголяю в этом завлекательном головном уборе.
   Сегодня у меня произошла очередная походная потеря: у кино камеры где-то отскочил и потерялся лимб с показа телями чувствительности киноплёнки. Теперь придётся при перезарядке выставлять чувствительность наобум, по памяти.
   Челябинцы сразу же после пережёра уплыли вперёд, а мы продолжаем оставаться на берегу, где несчастный, разморенный Завхоз продолжает жаловаться нам на судьбу злодейку, а затем, схватив спиннинг, возвращается вверх по течению в то место, где у него что-то сорвалось.
   Там он начинает непрерывно махать своим, вернее взятым у меня, спиннингом. Это ни к каким положительным результатам не приводит.
   Пытается помочь ему и Ряша, но, махнув пару раз своей снастью, он сворачивает её, быстренько спешит в ближайшие кустики и там надолго затихает.
   Рядом на берегу спиннингует и Женька, делая через каждый заброс, то зацеп, то ветвистую "бородку". Рыба упорно отсиживается где-то в глубине реки и брать блесну не хочет.
   Загружаемся на свой плот и продолжаем сплав. Не успели мы отплыть, как на самом срезе воды и берега увидели мирно сидящего зайца, который с любопытством смотрел на наше приближение.
   Ряша мгновенно схватил свою двустволку и у нас над головами прогремел оглушительный дуплет. Дробь бороздит воду и песок совсем рядом с косым, но его не задевает.
   Заяц делает кульбит и стрелой мчится в кусты. Ряша прыгнул в воду и кинулся вслед за ним. Через минуту мы слышали только треск веток под его сапогами. Гремит глухой выстрел.
   Ряша возвращается потный и злой заяц больше ему так и не показался, вернее показал приличную дулю.
   Вместо зайца охотник бросает на плот кулика-пискуна, который подвернулся ему под руку. Экспромтом родился стишок.
  
   Сел косой на берегу.
   Вон он. Вот он -- не гребу...
   Хватай Ряша карабин,
   Суй в него пяток дробин,
   Целься лучше, по ушам!
   Над тайгой -- трам, тарарам...
   Бьёт в кусты поверх картечь,
   Заяц наш успел утечь.
   Плот причалил к бережку,
   Ряша убежал в тайгу.
   Время медленно течёт,
   Выстрел где-то рядом бьёт.
   Ряша притащил нам птицу,
   Есть нам чем теперь кормиться.
  
   Сегодня открыла счёт своим рыболовным трофеям и Лида. Она поймала на спиннинг отличного трёхкилограммового ленка.
   Когда Ряша увидел, что обладателем очередного ленка стал не он, то завопил на всю тайгу.-Счастье чаще всего ведёт себя, как ветреница-- улыбается одному, а отдаётся-- другому!
   Лида тут же ответила ему.-- Вы, Ряша, мучительно остроумный человек,-- после чего направилась в кустики.
   -- Куда это вы, уважаемая, направляетесь, за какой такой надобностью? -- хитро прищурившись, вопрошает Ряша.
   -- Кто куда, а я в сберкассу, -- буркнула Уралочка, давая этим понять, что не всегда прилично спрашивать, куда и по какой причине направляется человек в определённые моменты своей многообразной жизни.
   Когда она возвращается на берег, Ряша всё ещё не ото шедший от зависти к уловистой рыбачке продолжает приставать к ней.
   -- Сударыня! Любвеобильное сердце моё, терзаясь и стеная, взывает к вам с ангельской мольбою. Предпочтите меня всем светским мужчинам или возьмите из груди сердце сие и скушайте его, как жидкое яйцо! Мрачный вихрь сотрясает своды моего черепа, и кровь пылает, как жидкая смола! Мне наскучило любить лошадей и прочих животных, и я ищу любви у более квалифицированного существа-- женщины.
   -- Здесь лошадей и животных нет, одни козлы! И вообще кончай бредятину пороть, сразу видно, что у тебя от мозгов только мрачный вихрь и остался...
   -- И не бредятина это вовсе. Так сам Андрей Платонов писал, а он прозаик известный.
   -- Он-то может и прозаик, а ты просто фига с ушами,-- парировала Уралочка.
  -- Ох, и не правы, вы сударыня, не правы. Вот покеда вы отсутствовали, я целый сонет клозетной бумаге сочинил:
  
   Прощай вся жизнь, смешная и шальная.
   Комфорт и все удобства полюбя,
   Я тихо никну, с горя умирая,
   Из-за того, что нету здесь тебя.
  
   Как можешь ты, просителей губя,
   Исчезнуть так! Ведь я умру сгорая,
   Лишился я блаженств земного рая.
   Из-за того, что нету здесь тебя.
  
   Изменница! Клозетная бумага!
   Будь ты мужчиной-- вот перчатка, шпага.
   Я не простил бы подлость никогда!
   А возвратишься -- отомщу сурово.
   Спущу в сортир, не ожидай иного.
   Пусть смоет грех не шпага, так вода!
  
   -- В глупости человек сохраняется, как шуба в наф талине,-- выслушав эти вирши, констатирует Лида.-- Не можешь приличные стихи по-русски писать, учи французский, может на нём лучше получится.
   -- Не суди меня так строго, красавица ты наша. Ты не Лида, не Уралочка... Ты Донна Соль! Гордость и краса кижихемская.
   Вспоминаю, что в тридцатых годах 19 столетия в С-Петер бурге блистала красавица, которую кто-то прозвал по имени главной героини драмы В.Гюго "Эрнани"-- Дойна Соль. Ей даже были посвящены следующие стихи:
  
   Вы-- Донна Соль, подчас и Донна Перец!
   Но всё нам сладостно и лакомо от вас,
   И каждый мыслями и чувствами из нас
   Ваш верноподданный и ваш единоверец.
   Но всех счастливей будет тот,
   Кто к сердцу вашему надёжный путь проложит,
   И радостно сказать вам может:
   "О, Донна-- Сахар! Донна Мёд!"
  
   А насчёт французского, так это совсем не проще. В старые времена французский на Руси многие лучше русского знали, хотя жить во Франции и не жили. Как говорил один порядочный старичок. В Париже порядочному человеку жить нельзя, потому что в нём нет ни кваса, ни калачей.
   -- Язык-то многие знали, да стихи вот на нём писать не умели. Андрей Шувалов, блестящий царедворец двора Екатерины, приятель Вольтера и Лаграна, сам часто писал французские стихи, которые приписывались лучшим французским современным писателям и были непереводимы на русский язык стихами. Можно лишь приблизительным способом передать смысл одного из его стихотворений: Эта непобедимая любовь, которую ношу в груди, о которой не говорю, но о которой всё вам свидетельствует, есть чувство чистое, пламень небесный. Питаю её в себе, но, увы! Напрасно. Не хочу быть апостолом обольщения. Я был бы благополучен, встречая вашу взаимность. Проживу весь век несчастным, если вы меня не полюбите; Умру со скорби, если полюбите другого.
  -- Вот и я только амфигури сочинять могу. Знаешь, что такое амфигури? Амфигури это куплеты, положенные на всем известный напев; куплеты эти составляются из стихов, не имеющих связи между собою, но отмеченных шутливостью и часто неожиданными рифмами. Например, всем известное четверостишье-- С дуба падают листья ясеня, не фига себе, не фига себе... Так, что Лидочка не сердись. Единственной настоящей ценностью нашего бытия являются вовсе не золото и деньги, а, как совершенно справедливо утверждал Сент-Экзюпери, роскошь человеческого общения.
   Да, не прост, совсем не прост наш Ряша. Многое читал, многое помнит.
   Слушая их шутливую перебранку, мне, почему-то ни к селу, ни к городу, вспоминается где-то слышанный анекдот: Один пастор венчал однажды двух молодых весьма невзрачной и непримечательной наружности.
   По совершении обряда он сказал им напутственную речь, в которой было и следующее.-- Любите друг друга, дети мои, любите крепко и постоянно, потому что если не будет в вас взаимной любви, то кой чёрт может вас полюбить.
   У Завхоза кто-то сошёл во второй раз.
   Челябинцы сегодня поймали двух ленков, таймешонка и четырёх хариусов, а мы всего лишь-- пять хариусов.
   Наша коптильня, привезённая челябинцами, наполнилась за эти два дня рыбой уже на одну треть.
   Ближе к вечеру Командор стрелял по пролетающему над рекой гусю, но...
   Он плюнул в воду, засунул ружьё под обвязку и произнёс.- Не будем уточнять. Как говорил один мудрец - недолёт или перелёт, какая разница-- всё равно мимо.
   На ночёвку останавливаемся на острове. Уже около восьми часов вечера. Вечер очень тёплый. Нужно ждать перемены погоды.
   Ощущение бескрайной тайги и хребтов, тянущихся на сотни кило метров, холодных и глубоких озёр, спрятавшихся где-то в чаще леса, где в такую ночь, конечно, не может быть и нет кроме нас ни единой человеческой души, а только звёзды отражаются в воде, как отражались сто и тысячу лет назад -- это ощущение накладывало на сидящих у костра свой особенный отпечаток и заставляло ещё более остро чувствовать величие и прелесть окружающей природы.
   Жара спала. Небо начинает заволакивать облаками. Где-то далеко за горами беспрерывно полыхают мощные зарницы. Там вовсю бушует гроза.
   Это очень далеко от нас и громовых раскатов здесь совершенно не слышно. Грозы проходили, не задевая нас, и заваливались за гребни гор.
   Очень хотелось спать. Даже не спать, а дрыхнуть взасос.
  
   Не унывай! Заройся в свой мешок поглубже,
   Дыши в рубаху, отгоняя дрожь.
   Над всей тайгою труженицы тучи
   Давно уж бродят, высевая дождь.
   Лежи и слушай. Безответный, зряшный.
   И будь в тайге ты, как в жилом углу.
   В палатке есть тепло травы вчерашней,
   Примешанное к нашему теплу.
   Дремли себе под лёгонькою крышей,
   Пускай звенят потоки по камням.
   Не до тебя растрёпанным и рыжим
   Пичужкум, рыбам, травам и зверям.
   Не мало дум пока лежишь ты теплишь,
   Но для тайги судьба твоя проста,
   Как та листвянка, что на мшистом пепле,
   Как птица с неуютного гнезда.
   Ты думай, что домой приехал. Весь паришься...
   И все к тебе... Ну как,-- хочется узнать.
   Мечтаешь здесь, что там не наговоришься,
   Домой вернулся-- нечего сказать.
  
  
  
   Глава двенадцатая.
   Лиду терроризируют. Федин ленок. Ряша добывает утку. Второй порог Кижи-Хема. Битвы с комарами.
  
   Тепло. Облачно, но в разрывы небесной занавеси то и дело проглядывает ласковое солнышко. Резвятся "пернатые". В палатке челябинцев терро ризируют Лиду.
   Слышится голос Шуры, часто перебиваемый встревающим в процесс Командором.
   - Заберите отсюда этого врача. Житья от неё совсем не стало. То ей холодно, то жарко, то душно, то воняет от вас. Вчера ложусь, а она-- убери фонарик, сделай ночь! Да, и о здо ровье нашем совсем заботиться перестала. Даже таблеток не предлагает. Раньше хоть люмбаги растирала, а теперь сов- сем обленилась. Заберите её отсюда. Продаём вместе со шмот ками. Даже рубль в придачу даём.
   - Если тебе в жизни всё надоело, не надоедай этим другим. В слишком тёплых микроклиматах портятся характеры.
   - Умная больно стала. Лучше бы посуду помыла.
   - Сам помоешь. А то ишь мужик нашёлся. Придумали себе автомобили, чтобы мыть их вместо посуды. Мал, да фекал.
   Люди делятся на слушающих, не слушающих и подслуши вающих. В данное время я невольно подслушивающий. В нашей палатке этого диалога кроме меня больше подслушивать некому, так как Женька хлопочет у костра с завтраком, а Ряша и Фе дя соревнуются друг с другом в художественном храпе. Прос нулись они только после настойчивых тычков в бок, когда еда была приготовлена, и все собрались у костра.
   Выходим поздно, почти в два часа дня. Хотя ничем поря дочным мы до этого времени не занимались.
   По сравнению с утром значительно похолодало. Облач ность стала ещё плотнее.
   Позади нас, в верховьях реки, в горах идёт дождь. Идём самосплавом, благо река в этом месте позволяет расслабиться, и ловим рыбу.
   Сегодня первому повезло Феде, он сумел всё-таки взять своего ленка.
   Справа от меня усердно спиннингует Женька, делая почти при каждом броске великолепные бороды. Однако и он в один из редких удачных своих забросов выволакивает на плот большущего хариуса.
   У хариуса были красивые грустные глаза и сильное блестящее сине-зелёное тело, которое постепенно, под влиянием света, всё более темнело и гасло.
   Идут в основном длинные песчаные отмели.
   Река заметно расширилась. По берегам видны целые дороги, протоптанные зверьём, но никто из представителей животного мира предусмотрительно на берегу не показывается. Челябинцы, правда, видели в кустах на берегу матёрую волчицу, которая мгновенно спряталась при их приближении. Кроме волчицы им посчастливилось увидеть и трёх небольших темноко-ричневых зверьков с голыми, длинными и тонкими хвостами, которые спрыгнули с крутого берега в воду и нырнули. Больше их так и не видели.
   Иногда сквозь прозрачную голубовато-зелёную воду можно увидеть гуляющих по отмелям ленков одиночек. Челябинцы быстро приспосабливаются к этой ситуации и используют её для точных забросов блёсен прямо под нос рыбе.
   Кто-нибудь из них, чаще всего это был Вова, постоянно внимательно смотрит вперёд и высматривает гуляющих ленков, указывает на это место остальным членам команды, и те мгновенно забрасывают туда свои блёсны. Именно таким способом они уже добыли двух ленков и тайменя.
   Внезапно снизу навстречу катамаранам вылетает утка. Со свистом проносится над первым катамараном и устремляется к нам. Ряша успевает схватить свой карабин и навскид стреляет. Удачно. Утка падает в воду почти рядом с плотом.
   Сплавляемся уже более трёх часов, но никак не можем достигнуть ожидаемого порога. Командор убеждён, что в нашей карте просто-напросто отсутствует целый кусок маршрута.
   Пережёр делаем очень поздно-- около шести вечера. Останавливаемся на правом берегу Кижи Хема в устье весёлого, бурного ручья. Ряша тут же заводит свой кораблик. Хариус начинает брать мгновенно и очень резво. Правда, попадаются некрупные экземпляры граммов на четыреста-пятьсот. Часто рыба срывается. Кораблик приносит нам пять хариусов. Ловят так же Вова и Шура. Причём Шура ловит на "балду"-- поплавок с привязанным к нему длинным поводком. Шура ловит одного хариуса, к нему ещё одного добавляет Вова.
   Поскольку уже поздно, Завхоз даёт на пережёр одни сухари и чай.
   -- Господа, туристы! Приглашаю Вас на "файв-о-клок".
   - На что?
   -- На обычный английский послеобеденный чай: немного обычной речной воды и немного сухариков.
   Глядя, как мы хрумкаем сухари, он то и дело предлагает.-- Ещё чайку не плескануть?
   -- Нет, благодарю, больше чаю не хочется. Сыт,-- со вздохом ответил я, чувствуя какое-то странное томление.
   -- Сырку бы, или колбаски,-- гнусит Ряша.
   -- Нету, и не будет,-- твёрдо стоит на своём Завхоз.
   -- Знаю я, как у тебя нет. У нас тот, кто чего охраняет, тот это и имеет. Ладно, налей хоть чаю. Да и не хочешь, а на до. И не надо, да хочешь.
   -- Вы, нахал бессовестный, Ряша. Никакой от вас справед ливости.
   -- Справедливость временна, а совесть вечна!
   Обломки сухарей плавали внутри меня в чайном море и вызывали чувство тоски. На таких харчах не разгуляешься! Быстренько сменишь рыхлость дачника на походную поджарость.
   К порогу мы подходим около девяти часов вечера. Воды в этом году в реке оказывается всё-таки не больше, а меньше. Половина каменных глыб и плит, которые в прошлом году находились в воде и создавали мощные препятствия для несущегося вниз потока, в результате чего возникали высокие, крутые валы, мощные пенистые водовороты и сливы, теперь находились на берегу.
   Идём осматривать порог и оценивать все происшедшие с ним за год изменения. До одной трети своей протяжённости он сейчас представляет бурную каменистую шиверу, которую нужно проходить по среднему течению реки.
   Эта часть никаких особых трудностей для наших плотов не представляет. Затем струя уходит влево к берегу, а остальная часть реки плотно забита могучими валунами, между которыми остаются очень узенькие и мелкие проходы-щели. Затем следует мощный, крутой слив, посредине которого под водой расплывчато просматривается не то каменный зуб, не то затонувшая коряга.
   В этом месте необходимо быть очень осторожным и не попасть баллоном или рамой катамарана на эту штуковину, так как в обоих случаях могут быть серьёзные неприятности. Дальше идёт порожистый бурный участок, где нужно просто очень хорошо поработать вёслами, стараясь всё время придерживаться левого берега реки.
   После этого начинается, пожалуй, самый сложный и неприятный участок порога. Я назвал его для себя "домино-пятёрка". В русле реки, сплошь забитой различной величины камнями, отчётливо просматриваются пять громадных валунов, высоко выступающих из вод и расположенных в виде пятёрки домино.
   Для прохождения пятёрки нужно попасть точно в створ между первыми двумя камнями, обогнуть центральный камень фигуры справа и снова резко уйти влево между двумя более низкими камнями, так как справа торчат мощеные булыганы, с которых вода падает отвесно вниз пенистыми сливами, больше похожими на небольшие водопады.
   За камнями образуют ся глубокие, пенистые ямы.
   Этот участок очень неприятный, тем более, что течение в этом месте очень сильное.
   Далее шли два длинных, мощных и чистых от камней слива и начиналась воронкообразная, тихая заводь-улов, над которой круто вверх вздымаются известняковый скалы левого берега.
   После заводи река вновь ускоряется и образует бурную, узкую шиверу, под завязку забитую камнями. Ею и заканчивается каскад этого порога.
   Глядя на объективную реальность, данную нам в ощущениях, Ряша заметно погрустнел.
   Видимо вспомнил прохождение верхнего каньона. По Ря- шиному виду просматривается явное желание не сплавляться через это самое "домино", а спокойненько провести катамаран на расчалках вдоль берега Командор наоборот весь полон азартного желания просклизнуть по этому лабиринту.
   Шура и Вова никак своих чувств не проявляют, молча смотрят в кипящую воду реки и думают о чём-то своём. Лида спокойно восседает на своём рюкзаке на левой кишке катамарана. Женька, как всегда хмуро медитирует. Завхоз делает на память снимки каскада. Я пытаюсь описать его в блокноте.
   Бесчинствует мошка и комар. Появился и гнус. Тепло. Небо затянуто плот ной занавесью облаков. На западе над горами полоска свободного, чистого неба, края которого обрамлены, окрашенными в фиолетово-розовый цвет, облаками.
   Сами облака имеют густой тёмно-синий окрас. Зрелище весьма зловещее. Особенно если учесть время, сейчас десять часов вечера, и тайга резво погружается во тьму.
   -- Не иначе там какая-то катаклизма, - заявляет Шура.
   -- Не боись! У доктора против любой катаклизмы таблетки есть. Проглотишь, и никакой клизмы не нужно будет.
   Сплавляться решаем завтра, а сейчас разбиваем лагерь на месте чьей-то стоянки. Обнаруживаем на ней оставленные кем-то охотничьи припасы: конское седло, ящик с продуктами и рюкзак.
   Продукты совсем свежие -- значит, их приготовили к пред стоящему охотничьему сезону. Тут же валяется и забытая нами в прошлом году аэрозольная баночка "тайги" -- средства против пернатых. Аэрозоль прекрасно сохранился и мы с удовольствием "душимся" едкой комариной отравой.
   Разделываем под засол рыбу.
  
   Сегодня у нас три ленка, один таймень и восемнадцать хариусов. Половину из них определяем под жаркое, так как для засола они несколько мелковаты. На ужин планируется также суп-уха из утки, рыбьих голов и потрошков.
   На востоке, как и вчера, почти беспрерывно сверкают зарницы, а у нас здесь тихо и спокойно. Загадки Саянской погоды разгадывать трудно и даже почти бесполезно, поэтому лишь наблюдаем за предложенной нам природой картиной внешнего мира и дышим опьяняющим воздухом тайги и реки.
  
   Закат сиял улыбкой алой,
   Тайга тонула в сизой мгле.
   В порыве грусти день усталый
   Прижал свой лоб к речной воде.
   И вечер медленно расправил
   Над миром мягкое крыло,
   И будто кто-то скалы плавил,
   И время медленней текло.
   Река линялыми шелками
   Качала наш уставший плот.
   Туман навис над лоном вод,
   И звёзды сыпались над нами.
   Мы дни на дни похода нижем,
   Даль не светла и не мутна.
   Конец маршрута ближе, ближе.
   Конец пленительного сна.
  
   Лежу в спальнике и с интересом наблюдаю за Ряшей. Палатка едва освещена слабым светом фонарика.
   Застегнув изнутри полог на все петли, Ряша сидел на спальнике, и с увлечением предавался своему любимому занятию - перед сном азартно гонял комаров. Он хлопал в ладоши, настигая тех, что летали, а сидящих на стенках чуть придавливал к материи и раскатывал, со злорадством ощущая, как сминаются мягкие комариные тельца и продолговатыми катышками падают вниз.
   Обуревавшие сейчас Ряшу чувства являли собой нечто сред нее между противным ощущением камешка в кедах и неудачными попытками вспомнить улетучившимся сном.
   Слышны были его ехидные восклицания.- А вот я сейчас тебя по морде, по хоботу, пссиса несчастная... Ага, получил. Ща мы тебе ножки поотломаем... Куда, куда летишь, ёк-комарёк!
   Постепенно палаточное пространство очищалось от летающей гнусности, но последний комар казался неуловимым. Он вился в дальнем углу, и, когда Ряша привстал и потянулся к нему рукой, увильнул, сделался невидимым и торжествующе заныл где-то около ряшиного уха.
   -- Ну, подожди, паразит, ты от меня всё равно не уйдёшь!-- пообещал Ряша и стал раздеваться.
   Он стащил с себя брюки и ковбойку, сунул их в изголовье, надел комплект тёплого нижнего белья, свитер, шерстяные носки, на голову водрузил вязаный капор, влез ногами в спальник, вытянулся и вздохнул.
   -- Вот и всё, вот и порядочек,-- подумал он.-- Теперь можно и отдыхать.
   Всё-таки здорово придумали люди -- отдыхать лёжа.
   И марлевый палаточный полог -- тоже удачное изобретение.
   Ишь, как облепили полог с той стороны. Вообще-то можно поучиться у комаров настойчивости и бесстрашию. Жутко было бы представить, какие они были бы, если их наделить человеческим разумом.
   Ряша закрыл глаза и увидел: плотно сомкнутыми рядами двигалось неисчислимое множество странных существ -- колче- ногих, носатых, покрытых густой короткой шерстью, с радужными щитками крыльев за спиной, с тонкими подтянутыми животами. У них были круглые выпуклые глаза, полные холодной решимости и равнодушной жестокости. Они приближались неотвратимые, как конец, и крылья их позванивали: дзнн, дзнн, дзннн...
   Ряша вздрогнул и приоткрыл один глаз.
   Свет фонарика в палатке позволил рассмотреть, что ему на грудь, прямо напротив его подбородка, садился комар.
   Открыв второй глаз, Ряша внимательно следил, как комар потыкался хобот ком в шерсть свитера, пытаясь проткнуть вязание и достигнуть вкусного ряшиного тела.
   Комар присел на изломанных паутинках ног, дрогнул крыльями, приподнял острое брюшко и снова сунул хоботок в шерсть.
   Никакого результата. Жало изгибается дугой, пытаясь про биться через плотную ткань нижнего белья, и никак не может достигнуть кожи. Побегал, понюхал, попробовал ещё раз. Кажется, есть! Жало входит легко, как нож в масло.
   Но не тут-то было! Спазматические движения тела-насоса, недоуменная пауза... Ещё несколько всасываний, и опять вхолостую - придётся попробовать на большей глубине.
   Жало впивается так глубоко, что комар приподнимает четы ре задних ноги, делая стойку на носу. И снова неудача.
   Комар всовывает хоботок почти до плеч, все ноги вытянуты по швам. Вся его поза -- порыв, стремление вглубь.
   В это время Ряша пошевелился и осторожно высвободил руку из спальника.
   Комар, почуяв опасность, потянул хоботок, упираясь, что есть силы, всеми шестью ногами. Он тянул, дёргал, забегал влево и вправо вокруг собственного носа, паниковал. Но Ряша уже подвёл к комару два пальца и ухватил его за крыло. Комар испуганно заверещал.
   -- Попался, гад. Сейчас я тебя казнить буду,-- злорадно про говорил Ряша и смял комара.
   В это время снаружи в палатку стал ломиться Завхоз.
   -- Отворите, я тоже спать хочу,-- потребовал он.
   -- Спи снаружи,-- ответил Ряша,-- Я только-только всю не-чисть извёл, а ты ее снова сюда напустишь.
   -- Не боись, уже темно и они все спать по кустикам разлетелись.
   Ряша, ворча, сел и начал расчехлять палатку. Через мину ту в палатке уже ворочался Завхоз, устраивая себе ночное лежбище.
   -- Ты чего толкаешься, небось, не в трамвае,-- проворчал Ряша.
   -- Да меня только что комар в нос укусил,-- живо отозвался из темноты палатки Завхоз.
   -- Всё равно нечего пихаться. Я их до тебя всех перебил, а если и остался один, то подумаешь комар! Дурную кровь у тебя отсосёт и улетит.
   -- Да если у него всю дурную кровь отсосать, то он умрёт от кровопотери,-- хихикнул из спальника Женька.
   Завхоз, что-то неразборчиво проворчал и продолжил возню, сопровождаемую сопением. Я понял, что лишился сна до его пол ной и окончательной победы над крылатым врагом.
   В борьбе с атакующим его комаром Завхоз применял самую разную тактику.
   Сначала он попробовал взять его на живца, отважно выставив из спальника левое плечо, и. размяв правую руку, готовился прибить мучителя. Однако кровосос, не реагируя на посадочные знаки, затеял свои маневры где-то около мозжечка.
   Тогда в стратегических целях Завхоз попробовал пожер твовать своей коленкой, посадочным маяком заблестевшей в темноте. Но своенравный комар куснул стратега в лоб.
   Завхоз устроил засаду на груди. Не помогло. И когда, наконец, взбешенный Завхоз организовал свой укреплённый район вокруг уха, комар, выйдя из разнузданного пике, зарулил ему в нос.
   -- Замурую паразита!-- потянулся к носу Завхоз, но от ощущения внезапной удачи чихнул.
   Оглушенный этим физиологическим цунами, комар на мгно вение затих, но затем, гордый всем пережитым, с остервенением камикадзе впился в оставшееся бесхозным плечо.
   Завхоз, пытавшийся одновременно двумя руками чесать в трёх местах, отбить последнюю атаку не смог.
   -- И долго этот гад будет меня дегустировать?!-- рванулся из спасительного спальника Завхоз и нашарил в темноте баллончик с "Тайгой". Он радостно улыбнулся, слушая, как мощное шипение ядовитой струи поглощает мерзкий писк.
   Мы мгновенно попытались скрыться от едкого средства в своих спальниках.
   -- Лучше бы ты у Уралочки лак для волос попросил,-- заорал из глубины спальника Ряша.
   -- А на хрена мне лак,-- откликнулся Завхоз.
   -- Им можно комара забальзамировать,-- пояснил Ряша.
   -- Нет, я лучше возьму кровопийцу живьём и выдрессирую, чтобы он тебя закусал. Но не сильно. До утречка, но непре рывного чёса... А то завтрак не сможешь приготовить.
   Когда Завхоз примостился в спальнике, тщетно вызывая ко мара на честный поединок, нудный писк стал как бы стерео фоническим.
   -- Размножаются,-- обомлел Завхоз.-- Скоро здесь целая экспедиция будет! А вдруг они все спиданутые!
   Были бы они спиданутыми, Минздрав бы предупредил,-- завопил Ряша, мгновенно выпростал из спальника обе руки и про извёл ими какое-то непонятное, но очень эффективное действие.
   Писк в палатке мгновенно прекратился, и мы вздохнули с облегчением.
   -- Надо не только хотеть, но ещё и уметь, -- гордо заявил Ряша, скрываясь в глубинах своего спальника. Через несколько минут в палатке слышалось только мирное сопение четырёх носов.
   Закончился ещё один походный день. То, что могло слу-читься-- случилось. То, что могли поймать -- поймали. Обычный день.
   Уже начали похрапывать мои соседи. Где-то в тайге ночная птица пугала кого-то своими глухими криками-всхлипываниями. Комарьё мягко билось о полотно палатки, как мелкий моросящий дождичек.
  
  
   Глава тринадцатая.
   Прохождение второго порога. Камень нашего "преткновения". Сплав спиной вперёд. Челябинцы "ловят" свой камень. Командор поёт соло. Рассуждения о пользе и вреде пития.
  
   Заканчивается очередная неделя августа. Мы в тайге уже одиннадцатые сутки, а кажется, что прилетели сюда только вчера. Однако бег времени неумолим.
   Утро солнечное, хотя всё небо подёрнуто облачной белой скатертью-паутинкой, которая так тонка и ажурна, что почти беспрепятственно пропускает сквозь себя горячие лучи небесного светила.
   Ряша перед завтраком завёл и оставил болтаться в струе кораблик, на который к нашему удовольствию и попадается очередной ленок. Он не смог спокойно проплыть мимо аппе титного "мыша", которого подвесил на эту плавучую снасть Ряша.
   Увидев это, Командор схватил свой спиннинг прицепил "мышь" к поводку, подтянул на метр от конца спиннинга, макнул -- опробовал как идёт.
   - Ну, ловись, рыбка большая и маленькая.
   Заброс был сде-лан мастерски. "Мышь" без всплеска привод нилась почти у противоположного берега. Прижав рукоять спин нинга к левому боку, правой рукой Борис медленно крутил ка-тушку.
   Так же медленно пересекала течение "мышь", два длинных уса веером расходились по воде. Вот она достигла стержня, качнулась, зарылась в мелкие волны. Точь-в-точь живой зверёк борется с течением. Вот она снова показалась. Вошла в затишок за большим камнем. Миновала его.
   Борис придерживал катушку пальцем и тянул "мышь" одним только движением удилища. Снова мелкие волны.
   И тут из воды метнулось что-то красноватое, сильно всплеснуло, скрылось, и тотчас тревожно и пронзительно заверещал тормоз катушки.
   Борис, перехватив спиннинг в обе руки, начал останавливать большими пальцами вращение катушки и пятился. Удилище гнулось дугой, леска, позванивая, ходила из стороны в сторону, резала воду.
   -- Есть,-- утвердительно заявил Командор,-- теперь никуда не денется. Сдерживая могучие рывки, он с видимым усилием щелчок за щелчком наматывал на катушку лесу и всё пятился. Взбурлило у самого берега. Мы увидели тупую морду, толстое упругое тело.
   - Держите, сейчас уйдёт,-- в испуге пискнула Лида.
   - Без паники. Сейчас я его миленького выведу,-- успокоил её Командор.
   Рыбина с разинутой пастью и торчащей из неё блесной уже на половину виднелась из воды. Командор одним последним дви жением выбросил её на берег и тут же ухватил рукой за жабры. Вытащил нож и его рукоятью врезал тайменю промеж глаз.
   -- Вот так, родной ты мой. Теперь никуда не денешься,-- бурчал он себе под нос.
   Пойманный таймень весил килограммов семь.
   -- Борь, дай мне бросить,-- просит его Лида.
   -- На. Только поаккуратнее. Камней много.
   Лида размахнулась и сделала заброс. Она сделала чересчур сильный замах, катушка раскрутилась и обросла "бородой" прежде, чем "мышь" коснулась воды.
   -- Кто же так забрасывает,-- заорал Командор.- Теперь будешь до ночи распутывать. Ведь умеешь же бросать. Торопиться не нужно было.
   Лида положила спиннинг на камни и начала выбирать леску руками.
   "Мышь" толчками приближалась к берегу, перелетая с волны на волну. Внезапно леса натянулась.
   Лида подёргала-- безуспешно. "Зацеп",-- подумала она и, намотав, лесу на ладонь, дёрнула посильнее. Пошло, но как-то странно тяжело. "Ветка какая-нибудь прицепилась",-- решила она, но в этот момент сильнейший рывок едва не стащил её в воду.
   Лёска безжизненно повисла. Чувствуя неладное, Лида быс тро стала выбирать её. На конце лески ничего не было -- ни "мыши", ни тройника.
   -- Борь, а, Борь, у меня таймень "Мышь" оторвал,-- тихонь ко позвала хозяина спиннинга Лида.
   -- Три вещи нельзя доверять чужим рукам: фотоаппарат, же ну и спиннинг,- заявил Завхоз, глядя, как взбешенный Командор вертит в руках спиннинг без блесны, но с громадной курчавой "бородой".
   -- Рыбачка, елки зелёны! Такого "мыша" загубила,-- орал Ко мандор.
   -- Не ори. Я тебе своего отдам,-- отвечала ему, пришедшая в себя после потрясения, Лида.
   -- Не нужен мне твой паскудный "Мышь". Мне мой, родной, нужен.
   - Так нету ж у меня....
   - Ладно, прощаю. Лучше плохо, чем никогда.
   В половину первого дня мы начали прохождение порога. Для начала ещё раз переправились на левый берег и вновь осмотрели весь участок предстоящего сплава.
   -- Ну, что ж, давайте думать мужики: благо голов не одна и глаз хватает,-- обратился к нам Командор.
   -- Ага, одна голова -- хорошо, а когда в ней что-то есть -- лучше,-- вторит ему Ряша.-- Бывают, правда, случаи, когда одно го ума мало, а двух -- ещё меньше.
   -- Здесь всё не так просто, но и просто не так,-- встрял Шура.
   -- И то -- хорошо, и сё-- не лучше. Вот тебе и то, да сё,-- заявляет Завхоз.-- Перекрёсток опасности разумнее миновать на стопах осторожности. Надо бы штанцы непромокаемые одеть.
   -- Счастливые трусов не одевают. Прочь экивоки и обиняки, -- хихикнул Шура.
   -- Значится, так. Идём сначала прямо по центру, а затем влево по струе.
   -- Нет, здесь сплавляться нельзя. Накроет стояком и хана.
   -- А мы немного правее заберём, там ханы поменьше будет.
   -- Да не здесь смотри! Смотри дальше.
   -- Чем дальше смотришь, тем меньше видишь.
   Сегодня, с нового места просмотра варианты прохождения порога смотрятся несколько по другому. В конце концов решено сплавляться в три приёма. Сначала преодолеть два длинных шиверных прогона с простыми сливами и причалить на левом берегу в уютную тихую бухточку. Затем пройти ещё один прогон, который завершается мощным сливом, в средине которого под водой действительно торчат громадные скальные зубья. После этого будет проходиться самая трудная часть порога -- "домино-пятёрка".
   Первыми начинают сплав челябинцы. Они лихо проскакивают шиверы, но в конце немного не рассчитывают и входят в основную струю на сливе.
  
   Из-за этого их проносит мимо бухточки и приходится вовсю лохматить вёслами, чтобы выгрести против течения в нужное для приставания место. Мы проходим этот участок много удачнее и лихо заруливаем в тишь бухточки-улова. Правда, и на этот раз Ряше показалось, что уже в самом конце сплава корма катамарана не вышла точно на основную струю, и плот затягивает ниже намеченного места причала. Поэтому он на всю округу дурным голосом заорал.-- Антон, гре би... Твою мать... Впереееддд...
   Это был глас вопиющего в пустыне, так как всё было закон чено гораздо раньше, чем до меня дошёл весь смысл его воплей.
   Второй участок плот челябинцев преодолевает без всяких приключений. Словно на санках по бугристой горке они спус тились по пенистым валам через устрашающие зубья вниз и спокойно причалили за большим камнем-плитой.
   Третью ступень они хотят проходить, как и договорились вчера, с крутым заходом слева направо между центральным камнем "домино".
   Мы же хотим попробовать идти другим путём: причалить не к левому, а к правому берегу где-нибудь между многочисленными камнями, а затем уже определить наиболее удачный вариант сплава или провести катамаран чалками. Начинаем сплавляться. Довольно удачно проходим крутой слив с зубьями и начинаем выгребать вправо. Именно тут нас и подстерегала очередная неудача.
   Чем больше спокойствия у одних, тем больше волнений у других -- Женька грёб, как всегда, вяло и неуверенно, и мы не успеваем зайти за камни на мель.
   Катамаран подхватила мощная струя, и кормой вперёд понес ла в узкий проход между двумя валунами. Плот на полной ско рости влетает в дыру и прочно садится левым баллоном на ка мень.
   Нос его мгновенно начинает задираться вверх, а корма под напором струи глубоко уходит под воду.
   Федя на своем сидении погружается в воду по грудь. Сидим на камне прочно и уверенно. Что мобильно, то и стабильно: как только я попробовал сойти со своего места и перейти на корму, нас начало стаскивать с камня. Сидим на своих местах и решаем, что делать дальше.
   Развернуться носом вперёд мы здесь не сможем. Зачалиться тоже нельзя, так как до обеих берегов далеко, кругом глу-бокая, кипящая вода. Остаётся лишь одно -- столкнуть катамаран с камня кормой вперёд.
   Делаем героические попытки. Сантиметр за сантиметром плот медленно начинает сползать с камня.
   В этом нам помогает и мощная струя Серлиг Хема. Наконец он весь оказывается в воде и так же кормой вперёд стрелой несётся в очередной узкий слив порога.
   Каким-то чудом проскакиваем между камнями и с маху вле таем в ещё более узкую дыру. Всё это мы проделываем сидя спинами вперёд, практически не видя куда плывём.
   Ряша пыта ется вертеть головой, как лётчик истребитель во время атаки на него сзади, но толку от этого никакого.
   Счёт идёт на секунды и их доли. Нас уже несёт кормой на очередной громадный камень, который всё-таки помогает нам и разворачивает плот носом вперёд.
   Около этого валуна нас со страшной силой шаркает левым баллоном о шершавую поверхность скалы и в нем прямо на глазах сбоку образуется длинная рваная щель-пробоина.
   Я едва успеваю выдернуть свою левую ногу. Ещё мгновение и её бы сломало о камень. У нас остаётся ещё несколько мгновений для разворота перед самым последним и самым мощным сливом.
   Лихорадочно работаем вёслами, но всё-таки не успеваем до конца развернуться и влетаем в слив боком. Внизу подо мной летит куда-то в пенную воду спиной вниз Женька.
   Кричу ему.-- Держись руками за раму. Не греби. Держись-- вылетишь!
   Женька успевает ухватиться за жердину рамы и удержи вается на плоту. Меня обдаёт с ног до головы ледяным, пенистым валом. Кругом пена, вода.
   Катамаран плюхается с полутораметровой высоты в улов. Сразу становится непривычно тихо. Все на своих местах.
   Подрабатываем вёслами и медленно подплываем под крутые скалы левого берега. Всё закончилось благополучно, хотя могло бы быть намного хуже. Плот не подвёл.
   Пока мы кувыркались по камням, совершая немыслимые куль биты, а затем демонстрировали водное родео спинами вперёд, челябинцы от души наслаждались этим зрелищем и усиленно работали всеми видами кино-фото аппаратуры, стараясь не упустить ни одного мгновения из этой захватывающей живой картины и запечатлеть её для потомков.
   Зачалившись в тихой заводи под скалами, мы несколько ми-нут молча сидели, переживая каждый по своему все перипетии только что пройденного маршрута. Затем начинаем сливать из сапог воду -- там её под завязку. Осматриваем катамаран.
   Разорван только чехол баллона, а сам он к счастью цел. Повезло.
   Вытаскиваем плот носом на берег, а сами лезем вверх на скалу, откуда открывается превосходный вид на реку, как вверх, так и вниз по течению.
   Готовятся к прохождению этого участка и челябинцы. У нас уже всё позади, а им предстоит пережить два десятка секунд острых переживаний и полного напряжения.
   Вот они отталкиваются от берега, проходят первый десяток метров и начинают разворачиваться, чтобы попасть в узкий проход между камнями. Но тут не слаженность в действиях преподносит и им сюрприз. Катамаран тоже не успевает развер нуться точно носом по струе и со всего маха влетает на здо-ровенный плоский камень.
   Нам хорошо видно со своего места, как ребята суетятся на плоту. Вот Шура выскакивает с плота на камень, чтобы попы таться столкнуть его в воду, поскальзывается и падает спиной в воду. Успевает ухватиться за чалку и по ней снова заби рается на камень. На корме машет веслом и руками Командор.
   Лида пытается не вмешиваться в эту толкотню и спокойно восседает на своём рюкзаке. Через несколько минут заме шательство в команде челябинцев проходит. С кормы на нос, а затем и на камень перебирается Вова, шурует веслом, как ло-мом. Затем хватается двумя руками за переднюю жердь рамы плота и делает такой рывок, что катамаран пушинкой слетает с камня, а вместе с ним в воду летит и автор.
   Однако он мгновенно подтягивается на руках и оказывается на плоту. Сказывается отличная физическая подготовка и богатый опыт водного слаломиста.
   После этой неудачи следует уверенный водный слалом между глыбами по мощным струям ревущего Кижи Хема.
   В брызгах и пене катамаран челябинцев сваливается с последнего слива порога и зачаливается рядом с нашим плотом.
   -- Вот и всё, а ты боялась,-- неизвестно к кому обращаясь, говорит Командор.-- Теперь всё знаем. Нет больше на Кмжи Хеме привлекательных мест.
   -- Точно, больше на него не пойдём,-- присоединяется к не-му Ряша.-- Тем более, что ни медведей, ни другого зверья нигде не видно. Да и рыбы маловато стало.
   -- Сами её, рыбу, и повыбили. А теперь какие-то претензии к реке высказываете, -- ворчит Завхоз.
   Через полчаса один за одним катамараны уносятся вниз по длинной бурной полукилометровой шивере, в которой также торчат камни, бьётся пена, и встают крутые водяные валы. Но после пройденного только что порога она кажется совсем простенькой и сплав по ней доставляет нам сплошное удовольствие.
   Откуда-то из-за склона горы внезапно налетает тёмная, злобная тучка и начинает поливать нас крупным, частым и очень холодным дождём. Нам, подмоченным снизу и сверху струями реки, такой дождик особенных неприятностей не причиняет, и мы переносим его совершенно равнодушно.
   Проскочив два или три поворота, останавливаемся на стоянку. Тучка, сообразив, что тратит свои водные запасы впустую, вновь шмыгает за склон горы, и на небе появляется весёлое солнце, которое греет нас своими ласковыми лучами до самого ужина.
   Сушим насквозь промокшие вещи, готовим ужин. Сегодня на ужин будет великолепное "ХЕ" из ленка, суп из утки и гречневая каша.
   По поводу благополучного завершения сложного участка сплава Завхоз достаёт свои запасы спиртного. Свои манипуляции с канистрой он сопровождает байками.
   -- Мужики, слышали потрясающую новость?
   -- Какую?
   -- В Японии появились таблетки, с помощью которых можно ограничивать себя с выпивкой...
   -- Это как же?
   -- Очень даже просто. Спрашиваешь себя-- сколько мне сего-дня надо? Если сто пятьдесят-- глотаешь одну таблетку, если триста-- две... А потом, если, предположим, принял не триста, а более, например триста пятьдесят,-- отдаёшь добровольно обратно всё, что перебрал...
   -- У нас перебора не бывает, мы свою пропорцию знаем... А если нужно лишнее отдать, то и без таблеток быстренько спро ворим...
   -- И вообще, блажь это! На сколько эта импортная шту ковина рассчитана, на сто пятьдесят? Ладно! Значит для наше го Бори, чтобы захорошеть и не пить зря лишнего, надо скушать их пригоршню, ну хотя бы штук семь-восемь. Так ведь, Боря?
   -- Ну у у... Если....
   -- Никаких если, значит и восьми мало. Так и прогореть можно, зарплат на эту невидаль не хватит.
   -- Это для Бориса. У нашего Завхоза наверняка такие таб-летки есть. Только он их от коллектива прячет, а сам втихаря пользует.
   -- А ты откуда знаешь,-- вскинулся Завхоз.-- Помните, вчера он раком через стол ползал? А перед этим ничего, си дел, помалкивал. Значит, принял перед этим делом таблеточку, которая ему точно дозу и отмерила. Не дала самому перебрать и нас нормы лишила.
   -- Кстати, а кто знает, как водка на Руси появилась? Не знаете? Так слушайте. В конце девятнадцатого века в При-балтике и Малороссии начали гнать спирт из картофеля. Получалось не вино, а напиток, который русские метко обозвали "брандахлыст" (от немецкого "бранд вейн" -- бодрящее вино). Брандахлыст делал человека -- агрессивным и злым, в то время, как хлебная водка -- весёлым и добродушным. Кстати, слово водка произошло от польского "вудка".
   Спирт быстро делает своё дело, и уже через полчаса над затихшей тайгой гремят удалые песни, которые исполняют хором Ряша, Командор, Шура и присоединившийся к ним Завхоз. Командор соло исполняет любимую песню:
  
   Осколок проклятый желёза
   Пузырь мочевой мне натёр,
   Полез под кровать за протезом,
   А там писаришка штабной.
   Я рвал ему белые груди,
   Срывал я на ём ордена.
   Ой, Клавка, ой милая Клавка
   Налей поскорее вина...
  
   Закончив этот шедевр народного творчества, он тут же за тянул другую песню.
  
   Ты роди мне сына Ваню,
   Изгрустился я по сыну...
   Буду с ним ходить я в баню,
   Будет он тереть мне спину...
  
   -- Боря, вам не кажется, что вы пьёте сегодня слишком много?
   -- Возможно, вы и правы, но пью я сегодня с большим отвра щением!
   -- Нет, правда, мужики, довольно пития. Мне влияние алко голя представляется адекватным влиянию игры на рояле, но с помощью ботинка. Звуки "музыки" есть, но они не радуют, а лишь раздражают.
   Женька, выпив положенную ему порцию, тихо, как мышь, шмыгнул в палатку и затих там до утра.
   Вова с Лидой тоже отправились смотреть во сне сегодняшние приключения. Шура ушёл куда-то в темноту ловить рыбу. Лишь неугомонная троица продолжала будоражить заснувшую тайгу своим звериным рёвом.
   Через час исчез в палатке и Командор. Только Ряша с Завхозом продолжали гулять и музицировать. Завхоз вдруг обна ружил, что у него чем-то поранена рука. От этого ему ста новится очень жалко самого себя.
   -- Лида,-- стонет с привыванием Завхоз.-- Помоги, сейчас ру ка отвалится, ой, как мне больноооо... Ой, как мне плохоооо.. Лида!
   Потом, видимо забыв про раны и про то, как ему плохо и больно, он снова начинает петь и пытается изо всех сил упасть в костёр.
   Стараюсь помешать ему совершить этот поступок и усаживаю на землю около огня.
   Видно не даром древний грек Анахарсис вещал: "Первый бокал обыкновенно пьют за здоровье, второй -- ради удо-вольствия, третий -- ради наглости, последний -- ради безумия".
   Да и на матушке Руси говаривали: "Первую пить -- здраву быть, вторую пить -- ум веселить, утроишь -- ум устроишь, четвёрту пить -- невкусну быть, пятую пить -- пьяну быть, чара шестая -- мысль будет иная, седьмую пить -- безумну быть, к осьмой приплести -- рук не отвести, за девятую приняться -- с места не подняться, а выпить чарок с десять -- так поневоле взбесит".
   Завхоз молча смотрит на меня и огонь, а потом вопит в темноту.-- Ряша, давай кофе пить!
   - Давай,-- тут же соглашается неведомо откуда вынырнувший из темноты Ряша.-- Я даже с очень громадным удовольствием...
   Они кипятят кофе в котелке.
   Приходит с рыбалки пустой Шура, и троица кайфует на природе ещё часа два. Правда Завхоз иногда пытается заснуть, не сходя с места. В один из таких моментов проревел дурным голосом Ряша.-- Не разбужу я песней удалою роскошный сон кра савицы моей,-- и хлопнул кемарящего Завхоза по заду.
   Тот хрюкнул, вздрогнул и очнулся от забытья.-- Ты, что сдурел? Так и заикой оставить можно...
   -- Не пыли, друг мой! Спокуха! Тоскливый сон прервать единым звуком, упиться вдруг неведомым, родным, дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим,-- снова проревел Ряша.
   -- Тоже мне поэт фигов...
   -- Не поэт, а просто Фет.
   Небо всё в звёздах. Тепло, но комар и мошка уже ушли спать по кустам и жизнь только радует. И раз, и другой я уловил, что звёзды еле-еле заметно подмигивали, всё небо одинаково пульсировало. Пульс этот словно был всеобщим и совпадал с тугими толчками, которые я ощущал и в самом себе.
   Наступило такое состояние, как будто чутко прислушиваясь, я, наконец, влился в этот древний, дававший жизнь всему, что вокруг, единый ритм, который вращал звёзды и гнал в человеке кровь, который хранил вечный порядок в небесах и давал крат кий миг благостного удовлетворения человеческой душе под ними...
  
   А ночь безбрежна, будто наша память,
   А память заштормила, как назло....
   Что говорить -- весёлыми ветрами
   Нас в дальние просторы унесло...
  
   Ощущение бескрайной тайги и хребтов, тянущихся на сотни километров, холодных и глубоких озёр, спрятавшихся где-то в чаще леса, где в такую ночь, конечно, не может быть и нет кроме нас ни единой человеческой души, а только звёзды отражаются в воде, как отражались сто и тысячу лет назад.
   Это ощущение накладывало на сидящих у костра свой особенный отпечаток и заставляло ещё более остро чувствовать величие и прелесть окружающей природы.
   Вообще всё в тайге -- каждый замшелый пень и каждый рыжий муравей-разбойник, который тащит, как похищенную прелестную принцессу, маленькую мошку с прозрачными зелёными крылышками, -- всё это может мгновенно обернуться сказкой.
   "Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран, и мир опять предстанет странным, закутанным в ночной туман", -- писал Блок.
  
  
   Усталостью земля объята,
   Деревья клонятся ко сну,
   И ночь на краешек заката
   Плывёт, как рыба на блесну.
   В сгущающемся синем мраке
   Слились могучие леса.
   Созвездий огненные знаки
   Развесили на небеса.
   Ни шелеста вокруг, ни ветра.
   Недвижны иглы на сосне.
   Лишь вздрагивает чуть заметно
   Любовь, растущая во мне.
   Я всё ищу и не найду ответа.
   Как полно дышит грудь! Как на душе светло!
   Молчи, молчи, душа! Надолго ль счастье это?
   Быть может не живу, а сплю волшебным сном?
   Если б знать, что пьянею на веки
   От тайги, и могучей любви,
   Я бы спал себе ночью спокойно,
   И не ждал ничего от судьбы.
  
  
   Глава четырнадцатая.
   Пробуждение после бенефиса. Таёжные птицы. Философия реки. Уловистый Ряша. Словарь для особенно "умных".
  
   Солнечное тихое утро. Лагерь спит. Только Шура, поднявшись пораньше по требованию организма, успевает развести погасший костёр и даже вскипятить чай в немытом суповом ведре. От чая пахнет дымом, уткой и ещё чем-то непотребным, к чаю никакого отношения не имеющим. Ходит по палаткам и предлагает всем это варево.
   Встаёт и тихо уходит на рыбалку выспавшийся Женька.
   Вылезаю наружу и я. Мою посуду, ставлю на костёр воду для настоящего чая, разогреваю оставшуюся от ужина гречневую кашу.
   Выползает из палатки Ряша. Глаза у него сходятся в одну точку к переносице и, как он сам определяет, угол зрения резко сужается.
   За ним на свет божий появляется помятый и весь какой-то изжеванный Завхоз. Забыв, что он сегодня дежурный, хриплым голосом вопит.- Дежурные, жрать давайте!
   -- Кончай вопить, как итальянец!
   -- Почему это, как итальянец, а не француз,-- обиделся Зав хоз.
   -- Потому что, только итальянцы никогда не были способны что-либо предвидеть. Они спохватываются и начинают вопить, когда уже ничего нельзя исправить. Платон был продан в рабство за обжорство, а Гераклит умер по причине своего невежества в медицине. Тебе, Завхозик, в полной мере свойс твенны обе эти "добродетели".
   -- Ладно болтать, ежовая задница ...
   -- Не задница, а попочка....
   Представив вид ежовой попочки на каменистом бережке, Завхоз фыркнул, как конь перед водопоем, и оглушительно заржал.
   Пёстрая бабочка вспорхнула с нагретых солнцем камней, замахала крылышками, удерживаясь в тёплом воздухе на одном месте, а затем, словно приняв какое-то важное для себя решение, полетела в глубину леса.
   Командор сидит около палатки и ему совсем даже не хорошо. Глазки у него стали совсем маленькими, борода взлох мачена, редкая шевелюра торчит дыбом. Голова не ворочается.
   В отличие от него Шура бегает по берегу бодрячком, хотя и ему совсем не сладко.
   Командор, Шура и Ряша тут же, не дождавшись завтрака, начинают лечиться: изготавливают и принимают строго опре делённую смесь -- тридцать граммов спирта на тридцать граммов воды. Причём повторяют приём дважды, закусывая оставшимся с вечера "ХЕ". Уже через несколько минут им становится легче.
   Они оживают буквально на глазах.
   -- Заметно хорошеет,-- заявляет Ряша.-- Эпикур видел высшее благо в удовольствиях духа, а Аристипп-- в удовольствиях тела. Я голосую за Аристиппа, хотя немножко и за Эпикура...
   Командор, поев немного разогретой каши, залезает обратно в палатку и вновь засыпает. Остальные медленно и бесцельно бродят по берегу.
   Сразу же за нашим лагерем начинается крутой открытый склон. На его хребтине растут на редкость симпатичные лист вянки и ёлки. Склон сухой: трава и цветочки. В низеньком кус тарнике вовсю разговорились птицы. Тишина.
   Птицы в тайге, как и всё остальное живущее и растущее, солидны, серьёзны и всеми своими повадками, как небо и земля, отличаются от своих легко мысленных собратьев и сестёр, живущих в средней полосе России.
   Даже поют и разговаривают они более кратко и односложно, не то, что сорванец и Дон Жуан-перепел, который каждый вечер, бродя по окрестностям, делает недвусмысленные предложения своим дамам. -- Спать пора! Спать пора! Дескать дело уже к ночи, пора и в постель. Самочки перепела в ответ на это фривольное предложение отвечают " тырханьем". В нём звучит живой трепетный вздох, нежный свист, треск....
   На эти желанные звуки перепел ещё более азартно откликается своим прямым призывом.-- Спать пора! Спать пора! А потом шепотом, но с жуткой страстностью.-- Аз-зза! Аз-зза! Аз-зза!. Как будто все перепела на свете влюблены в одну прелестную обольстительницу с зажигательным цыганским именем -- Аза.
   Течёт река... Вода и берег. Борьба и содружество. То ласково, ровно, золотом песка, мелкой, отполированной веками галькой зелёным травяным ков ром спускается берег к воде, и она осторожно, бережно набегает на него. А то береговая кромка -- крутой обрыв, сама неприступность, ощетинившаяся зубцами известняков и песчаников, стволами упавших деревьев.
   А внизу -- кипение воды, вечное стремление подмыть берег, найти в нём слабое, самое незащищённое место, и иногда это особенно хорошо бывает слышно в ночи -- падает в воду, тяжело ухнув, глыба земли или нерасчётливо близко подступившее к обрыву дерево.
   Посидите однажды часок-другой возле звонкого речного переката и прислушайтесь.
  
   Чего только не почудится, не услышится, какие слова не угадаете вы -- весёлые, смешные, стар чески мудрые. Многое, многое расскажет говорливая, звон коголосая струя: и пошепчет она вам потаенно, напомнит о чём-то давно забытом, но дорогом, и всплакнёт по-детски светло, и то заветное -- во услышится, что зрело вашей душе, и любимый голос позовёт вас, полный тихой и нежной ласки.
   Река -- это голубая трепетная нить, протянувшаяся к нам из прошлого и уходящая в будущее...
   Проболтавшись по берегу, Ряша и Шура отправляются ловить рыбу.
   Около стоянки им не везёт -- поймали каждый по два хари уса. Этого им кажется мало, так как наша коптильня заполнена рыбой всего лишь наполовину. Необходимо повысить интен сивность заготовок, так как сплавляться, включая и отрезок Хамсары, где рыбы ещё меньше, осталось всего ничего.
   Поэтому после завтрака, который сегодня закончился аж в половину первого дня, Ряша, Женька и Шура вновь отправляются на заготовку рыбы. Женька и Шура уходят по течению вниз, а Ря ша в одиночестве уходит вверх по реке.
   Через час вернулся Женька, пустой и молчаливый. Ждём двух других рыболовов. Уже три часа дня, а их всё нет. Нужно продолжать сплав. Челябинцы это и делают. Побросав вещи на катамаран и не дожидаясь Шуры, они отчаливают.
   -- Заберём его по дороге,-- заявляет Командор.-- а не най дётся, так не велика потеря...
   Мы, зная строптивый нрав Ряши и учитывая, что он ушёл вверх, не торопимся, спокойно собираем и пакуем вещи, изредка поглядывая на реку -- не идёт ли наш добытчик. Через полчаса он появляется около плота.
   -- Как у вас здесь?
   -- У нас хорошо, а у вас?
   -- У нас тоже красиво!-- заявил Ряша и протянул нам авоську, набитую великолепными, крупными хариусами. Их там не меньше двадцати-тридцати штук.
   Пересчитываем этот великолепный улов, какого в этом сезо не у нас ещё ни разу не было. Хариусов оказывается ровно двадцать семь штук! Сразу же прощаем Ряше его опоздание.
   По-прежнему жарко греет августовское солнышко. Иногда над рекой начинает дуть порывистый, прохладный ветерок, сдувая с берега пернатых. В такие моменты становится особенно приятно. Постепенно небо начинает заполняться облаками.
   Во время сплава Федя и Вова, не размениваясь на мелочи, ловят по великолепному ленку. Ещё несколько хариусов ловят Женька и Шура. Подсчитав вечером сегодняшний улов выясняем, что всего сегодня поймано тридцать пять хариусов.
   Никаких сложностей во время сплава сегод ня не было. Кижи Хем быстро и спокойно нёс наши катамараны вниз. По берегам молчаливо стояли лиственницы, ели и редкие кедры. Часто встречаются це лые плантации бадана. Бурые ползучие корни бадана похожи на коль чатый хвост ондатры.
   От них широкими розетками пластались овальные, вытянутые листья. Толстые жирно-мясистые, поблескивающие тёмным изум рудным лоском, они были все пронизаны ветвистыми прожилками.
   Из таких вот корешков здесь делают знаменитый "саянский настой-зелье", которым охотники-промысловики всегда пытаются "оклематься", чтобы "утихомирить ноженьки болючие".
   Сибиряки иногда зовут бадан "монгольским чаем", а в давние времена, по рассказам старожителей, баданом будто бы дубили звериные шкуры, а так же добывали из него густую зелёную краску для шерсти.
   Кроме всего прочего смесь сухой тополиной коры и вяле ных листьев бадана может даже заменить махорку. Причём такое курево будто бы "бодает" похлеще любого самосада.
   На стоянку встали около восьми часов вечера. На ужин готовим жареную рыбу и уху-комби -- из рыбьих голов и мясных кубиков. Варево получается своеобразное, но по-своему аппетитное и вполне съедобное.
   Две стихии -- вода и огонь -- с непонятной завораживающей силой извечно влекут человека к себе. Долго-долго можем мы смотреть на костёр, на пляшущие языки пламени, на раскалённые угли, при малейшем дуновении воздуха вспыхивающие огнём. Что в это время вспоминается, что грезится?
   Потрескивают сучья и поленья, выбрасывая искры. Человек думает, отрешившись от волнений, от забот и ему хорошо. Может быть, в эту минуту сны детства возвращаются к человеку, каждодневно окруженному всевозможными машинами, светящимися экранами телевизоров, грохочущими и гудящими станками, прыгающими стрелками приборов.
   А где-то там, на поляне детства, горит его маленький кос тёр, он сидит рядом с отцом, и необъятный мир ещё только под крадывается к нему.
   У костра сидим втроём-- я, Ряша и Завхоз. Берусь за блок нот и карандаш, но в голове гудит пустота, писать не хочется.
   Всё, что карандаш нацарапал на листочках блокнота в течение этого дня, казалось напыщеным и жалким, как искус ственные цветы из розовой бумаги.
   Я молча оторвал и разорвал в клочья несколько исписанных листков. Очень хотелось вечера, когда изгнанные с утра краски -- чёрная и золотая -- ночь и огонь -- вернуться на землю.
   Здесь духи гномов, фей и великанов
   Беспечно бродят в девственном лесу.
   И эльфы из цветов, как будто из стаканов,
   Как вина сладкие, ночную пьют росу.
   Увидишь это -- в счастье верить можно.
   Ведь только в этот безмятежный час
   Кругом всё истинно, не ложно,
   И так бывает, право же, не раз.
   Кружатся мысли в искромётном танце,
   Так хочется любить, мечтать, страдать,
   Что побежал бы юным оборванцем
   Коней пасти или снопы вязать.
   А солнце тонет в розоватой пене,
   Кругом всё тише, глубже и темней,
   И под кустами кружевные тени
   Ложатся спать, как в горнице своей.
  
   И вечер пришёл... Он тихо протащился по распадкам и горушкам, зажигая над тайгой скупые огни звёзд. Затем вспых нул могучим закатом на моей руке, и пустота в душе постепенно сменилась спокойной радостью усталого человека.
   Даже от сигаретного дыма, которым усердно окуривали меня Ряша и Завхоз, вдруг почему-то запахло мёдом, столетьями скитаний.
   Я глубоко вдохнул в себя этот воздух, насыщенный кроме запаха табака до предела озоном, и сказал: Пахнет жизнью!
   Ряша и Федя играют в слова-- составляют новый толковый словарь для особо умных. Начинает Ряша и изрекает.-- Автолиз - это мойщик автомашин.
   Федя вторит ему.-- Амбар -- столовая, работающая вечером, как ресторан.
   Ряша продолжает.- Банкрот -- стакан, для хранения встав ных челюстей.
   И пошло и пошло работать воображение: Бродни-- бродя ги... Бюретка-- сотрудница... Вализа-- безответственный чело век... Валуй-- лесоруб... Валидол- дорожный рабочий... Жужелица-- ворчливая жена...
   -- Не надоело, -- спрашиваю я их.
   Завхоз тут же отвечает.-- Надо много учиться, чтобы знать хоть немного.
   -- Ладно, вот ты, умный, знаешь, как делают пушку? Не знаешь? Берётся длинная дырка, обмазывается горячим железом и получается ствол.
   Из палатки челябинцев раздаётся какой-то шум, возня и крики. Это неугомонный Командор, сходив по малой нужде, решил снова напугать только что уснувшего Шуру.
   Не залезая в палатку, он оглушительно рявкает по-медвежьи и тут же хватает через тонкую ткань палатки лежащего с края Шуру.
   Тот спросонья ничего не может понять, ойкает и, как ош паренный, выскакивает из своего спальника прямо на спящего Вову. Тот в свою очередь орёт дурным голосом.- Чего, кому надо?
   За компанию тоненько взвизгивает Лида, но, быстро соо-бразив в чём дело, заливается смехом.-- Шура ты знаешь, что сейчас похож на скворца, испуганного до поноса.
   После этого события все обитатели палатки долго не могут утихомириться, и оживлённо обсуждают это происшествие.
   Звёздная ночь проходила над землёй, роняя холодные искры метеоров, в тихом шорохе ветвей, в сонном шуме падающих струй воды через отливающие тусклым серебром глыбы камней.
   Я никак не мог понять, почему именно ночью, когда над миром нависает звенящая, осязаемая даже кожей, тишина, шум грозно ревущих днём порогов и перекатов словно по мановению волшебной палочки затихает и становится едва слышен. Но стоит только подняться в небо меднолицему солнцу, как вновь начинает грохотать весь неугомонный механизм реки.
   "Всё тайна. Всё загадка. Звёздное небо над головой и категорический императив внутри нас" - это Кант.
   К часу ночи всё небо, как по мановению волшебной палочки, мгновенно заполняется тучами и начинает идти дождь.
  
   Глава пятнадцатая.
   Последний порог Кижи-Хема. Снов Выбор меню и приготовление завтрака. День сплошных неудач. Встреча с кабаном. Снова бенефис.
  
   Дождь продолжает периодически идти на протяжении всей ночи. По пологу палатки то с шумом бьют крупные капли, то тихо шуршат мелкие.
   Под эту дождевую музыку часто просыпаюсь и прислушиваюсь. Самое неприятное для меня выяснилось только утром, когда я вылез из палатки.
   Оказалось, что я забыл убрать под тент сапоги, и в них спокойно затекла дождевая водичка. Такой же участи подвер- глись и мои носки, вывешенные для сушки на рогульки около костра.
   Приходится сушить их во время приготовления завтрака, щеголяя в кедах на босу ногу.
   Утро без дождя, хотя небо всё в сплошных облаках. Толь ко изредка среди них появляются небольшие голубые просветы, которые вновь быстро затягиваются очередными порциями облач ности.
   Сегодня дежурят Ряша и Женька. Ряша переругивается с Зав хозом по поводу выбора утреннего меню.
   -- Слушай, Завхоз! Может стоит побаловать нас, любимых, горячей гречневой кашкой с тушоночкой? Тушоночка, заправ ленная в горячее ведёрко, будет очень даже способствовать повышению её вкусовых и питательных качеств....
   -- Обойдёшься. Может, ты ещё скияков захочешь?
   -- Если расскажешь, кто они такие, может и захочу.
   -- Скияки это не кто, а жареное мясо из шестимесячных бычков, которых перед убоем два месяца поят пивом и массируют им бока. Можно представить, какое у них мясо!
   -- Класс. Одни уважают урюк в рассоле, другие любят с горчицей варенье. Но это всё не имеет роли. И, кроме того, не влияет значения. Давай, и скияки, и тушенку.
   После недолгой перебранки Ряше удаётся уговорить Завхоза на выдачу гречки на завтрак. Пока Женька возится с завтраком, Ряша уходит на берег со спиннингом и возвращается оттуда через полчаса с двумя приличными ленками.
   Лениво бросает их на травку и хвастается, высунувшемуся из палатки Завхозу.- Я ещё парочку майг заблеснил!
   -- Чего, чего ты там заблеснил?
   -- Не чего, а кого... Майгу -- говорю... По-эвенкийски так ленка кличут.
   В уловистости ему не откажешь. Присоединяется к Женьке, который никак не может справиться с костром, так как дрова за ночь изрядно намокли.
   Ряше процесс поддержания огня даётся много удачнее, хотя и он тратит на это не мало своих физических и моральных усилий.
   Уже минут через десять Ряша совсем очумел от дыма и готовки. Сейчас он был похож на кота, напившегося валерьянки, объясняется только афоризмами...
   -- Как дела, старина?
   -- Как? Всё кипит, только ничего не варится!
   -- Долгое ожидание завтрака сожрало моё терпение, ибо терпение-- вата, а ожидание-- огонь, как учил нас Абиб-и-Сабар...
   -- Не гундось! Всё уже готово. Па-а-прашу к столу... Вам предлагаются на трапезу омары, паштет из голубей, холодная телятина, оленьи языки, баранина с каперсами, английский ростбиф, фаршированные трюфелями яйца цесарок, свиная грудинка с шампиньонами, лососина с зелёным горошком, нежнейшая жареная утка с картофелем и яблоками, молоденькие огурчики-корнюшончики, зернистая икра, балык осетра, бедро шахини.....
   -- Кончай травить... Что ты там на самом деле за бурду соорудил?
   -- Это ты сооружаешь, а я готовлю, и только изысканные блюда.
   -- Не хвались. Как говорят на Востоке, если сделал доброе дело-- брось его в воду.
   -- Сам ты, как говорят на том же востоке, бьешь языком пустословия в барабан красноречия. На вот жри,-- с этими словами Ряша поставил перед нами целое ведро подгоревшей гречневой каши, из которого несло переваренной тушенкой.
   Недалеко от нашей палатки на ветку листвянки уселась тёмно-коричневая птица, густо осыпанная белыми жемчужными крапинками. Она была крупнее скворца, но несколько меньше галки, остроносая и головастая. Увидев нас, пеструха надрывно закряхтела, заскрипела, словно рассохшаяся дверь " крээк-крэ эк-крээк."
   -- Вот нахалка, ничего не боится,-- возмутился Командор. --Ничего я сей час вмажу...
   -- Кому это ты там грозишь,-- заинтересовался Завхоз.
   -- Кукаре, вот кому...
   -- Сам ты кукара. Мог бы и по-русски ответить, что кед-ровка прилетела. Я сейчас тоже возьму малопульку и стрельну.
   Убить зверя, поймать птицу, обмануть рыбу -- человеку го раздо проще, чем удержаться от того, чтобы не стрелять, не ловить, не пугать.
   Сегодняшний день можно было смело назвать днём непре рывных неудач. Сначала у экипажа челябинцев сошло сразу один за другим три ленка. Причём хватали блесну они в одном и том же месте и практически одновременно. Улова лишились Командор, Вова и Лида.
   Затем неудача поджидала нас. Мы сплавлялись первыми, и ушли далеко вперёд.
   После одного из крутых поворотов впереди открылся бурный, но мелкий перекат. В этом месте в Кижи Хем впадал его очередной левый приток. На правом берегу, как раз напротив устья притока в густых кустах мелькнуло что-то крупное и чёрное.
   -- Медведь, -- прошипел тихо Ряша: -- вон там впереди, справа... В кустах... Медведь!
   -- Где? Ничего не вижу,-- так же тихо зашипел Завхоз.
   -- Только что зашёл обратно в кусты. Смотри впереди мет-рах в двухстах от нас...
   Действительно, впереди в кустах шевелилось что-то живое и тёмное. Смотрим на него во все глаза...
   На прибрежную косу медленно вышел из кустов не медведь, а здоровенный кабан. Он постоял, повертел клыкастой голо-вищей, медленно сошёл с берега в воду и стал осторожно пере-бредать на левый берег. Потом для него стало глубоко, и ка-бан, оглушительно пофыркивая, поплыл.
   -- Гребите, гребите сильнее, мужики. Сейчас мы его при-хватим. Во жаркое будет! -- шипел со своего места Ряша.
   Мы усиленно налегли на вёсла, и катамаран резво понёсся вперёд к желанной добыче, но кабан оказался резвее и нас, и течения и, когда до него оставалось метров сто, он уже выходил на берег, стряхивая с себя водяные брызги.
   Хватаю свою мелкашку, как могу прицеливаюсь. Выстрел. Промах. Пуля прошла чуть-чуть выше и ударила в воду за каба ном. Перезаряжаю винтовку.
   В это время кабан ошалело замер на месте и стал вертеть головой по сторонам, пытаясь рассмотреть откуда же прилетела эта свистящая штуковина.
   Целюсь снова, стреляю. Куда попала пуля не видно, но ка-бан делает молниеносный скачок вперёд и летит во всю прыть по каменистому берегу в кусты.
   -- Всё, ушла свинка пастись,-- с сожалением произносит Завхоз.-- Не промазал бы, можно было бы "кэ кхо" сотворить. Может и охота пошла бы лучше.
   -- Что сотворить?
   -- "Кэ кхо", что по-лаосски означает-- нейтрализовать судь бу. Для этого доброму духу нужно сделать приношение в виде свиньи или хотя бы курицы.
   -- Ага, или лося, или хотя бы гуся...
   Опять меня подвели американские патроны. Никак не могу к ним привыкнуть. У них настолько велика начальная скорость, что обычный прицел не подходит. Сейчас я стрелял на прицеле пятьдесят метров и всё равно завысил. Нужно стрелять на нулевом.
   Сплавляемся дальше, обмениваясь впечатлениями о только что произошедшем происшествии.
   Ряша констатирует.-- Нам не елось, не пилось, не лови-лось, не спалось... Только на душе всё томило смутной на-деждой, неясным ожиданием.
   Его желание, как ни странно, сбывается, так как через час ушедшие вперёд челябинцы отличились: подстрелили молодого аппетитного гусёнка.
   Один Женька никак не реагирует на окружающий его мир.
   -- Слушай, Женька, ты что сегодня совсем оглох? Зовём тебя, зовём, а ты никак не реагируешь и не откликаешься...
   -- В этом мире, где кроме природных шумов приходится слышать преимущественно глупости и пошлости, глухота скорее привилегия, чем недостаток. Вот я этой самой привилегией и пользуюсь, дорогие мои,-- философски изрёк в ответ наш молчун.
   Через несколько быстрых коротких перегонов-перекатов хватают ленки у Женьки и у Завхоза. У последнего ленок сразу же сходит с блесны, а Женька подводит своего к самому плоту и пытается рывком затащить к себе на колени.
   Ленок прогибается крутой дугой, делает свечку и сры-вается с крючка в воду.
   Через несколько минут у Завхоза сходит с блесны ещё один ленок.
   -- Непруха, так непруха,-- сокрушается он.
   Погода сегодня очень переменчива. То набегают на нас мрачные облака, то в них появляются голубые разрывы чистого неба и в них пытается выглянуть солнце. Постоянным остаётся только очень сильный и порывистый, встречный ветер. Иногда он так силён, что даже на мощном течении реки, когда мы перестаём работать вёслами, плот практически останавливается.
   Меня с самого начала сегодняшнего сплава скрутила "люм-бага". Каждое движение отдаёт в пояснице острой болью. Даже когда я иду по земле боль отдаёт аж до самого затылка.
   Сегодня я не самый полноценный член экипажа, а скорее пассажир.
   К шестнадцати часам подходим к последнему серьёзному препятствию на Кижи Хеме-- водопаду. Прежде чем достичь этого препятствия необходимо преодолеть предводопадный порог.
   Проходить порог можно только вдоль левого берега, и мы направляем свои катамараны к нему. Проходим первую часть порога.
   Ряша дважды пытается катапультироваться со своего си-дения. Происходит это в те моменты, когда катамаран обдаёт всей мощью стоячий вал.
   В конце концов, мы лихо преодолели это препятствие и зарулили к песчано-галечному пляжу. На память об этом эпизоде у нас остаются намокшие зады и вещи.
   На нашем плоту вместо Завхоза задним правым загребным был на этот раз опытный Вова, а Мечтатель благополучно переехал на левый берег на плоту челябинцев. Эта замена произошла в тот момент, когда Вова собирал на правом берегу какую-то низенькую травку с мелкими фиолетовыми цветочками.
   Эта травка, как он категорически настаивает, очень помо-гает от кашля и других дурных болезней. Вова набрал этой паху чей зелени целый полиэтиленовый пакет и собирается везти её домой.
   Располагаемся лагерем на высоком крутогоре в окружении высоких сосен и молодых кудрявых берёзок. Площадка очень ровная и удобная. Едва успели поставить палатки, как начался сильный дождь.
   На ужин готовим супец из молодого гуся, рожки с тушонкой. Весь процесс готовки проходит под сильнейшими дождевыми струями.
   По поводу первого гуся в этом сезоне и достижения водо пада Завхоз объявляет сегодня очередной бенефис. Все сильно промокли и остыли, поэтому от его предложения никто не отказывается. Решаем принять в нём участи даже я и Лида. Правда, в конце - концов, по неизвестной причине забастовал Вова и отказался от приёма горячительного.
   О том, как проходил этот бенефис-сабантуй писать шер-шавым языком плаката трудно и даже почти невозможно.
   Готовились к бенефису тщательно.
   -- Ну-ка, ну-ка, а что там ещё имеет быть?-- говорил Командор, с умилением, доверием и восторгом заглядывая в кипя щее ведро.-- Чем это запахло в моих владениях? Фуй-фуй!
   Ознакомившись с содержимым, он тут же в дополнение к двум первым блюдам решил порадовать коллектив фирменным "Хе" из ленка.
   Занимаясь его приготовлением, он разглагольствовал.-- Среда, в которой человек живёт, не только формирует обычаи и характер, но и диктует, чем и как питаться. Полярники выше всего ценят пемикан-- сырое мясо, пропитанное клюквенным и брусничным соком.
   -- У нас пимикана нет, нам его и не надо. Люди с давних пор молились богу, но чудеса всегда творили только собственными руками. Вот и сотворим это чудо.
   Будем есть "Хе" и погрязать в грехе. А быть в таком грехе -- это счастье. Счастье потому и счастье, что не осознаётся. Но это уже спорная мысль. Пожиратели консервированного мяса, глотатели портвейнов, покупатели устрашающих чёрных сатиновых трусов и чёрных галстуков-самовязов! Вы слишком слабы, чтобы вырваться из ежедневного болота жизни. Завхоз, похоже, готово, иди попробуй.
   -- У него обоняние сбито,-- заявляет Ряша.
   -- Зато обаяние есть!-- возражает Завхоз и черпает целую ложку пахучего блюда. -- Пожалуй, всё в норме, есть можно. Начинать можно только одним способом -- начать!
   К нашему удовольствию дождь начал затихать, а затем и совсем прекратился. Расстилаем скатерть, расставляем на нём посуду, подтаскиваем поближе вёдра с супом и приступаем к празднеству.
   -- Употребить не желаете. Могу сегодня плеснуть по чет-верть кружечки. Прошу. Халява плиз. Алкоголь будем пьянс твовать за процветание души.
   Завхоз достаёт свои запасы спирта и начинает его разли вать. Меряет порции он маленькой меркой.
   -- Не жалей, всклень наливай, по самый краешек,-- требует Шура.
   -- Буду пить в точной пропорции соответствующей водочному разливу,-- заявляет Командор.-- Дежурные, холодной воды для запивки притащили?
   Найдя ведро и воду, он начинает колдовать над своей круж кой.
   Наблюдая его манипуляции, почему-то вспоминаю слышанный где-то стишок.
  
   Великий химик Менделеев
   Умом пытливым обладал
   И, много славных дел содеяв,
   Толчок прогрессу мощный дал.
   Неоднократно год за годом
   Он потрясал научный мир
   И был любим простым народом,
   А также женщин был кумир.
   Раз с аспиранткой молодою,
   К открытью века на пути,
   Соединял он спирт с водою,
   Пытаясь оптимум найти.
   Сей ключевой вопрос науки
   Стоял ребром уж много лет,
   Но не давался людям в руки
   Простой на первый взгляд ответ.
   Однако тут особый случай.
   Свой Менделеев ум напряг
   И, озарён догадкой жгучей,
   Непроизвольно вскрикнул-- "Ах!"
   И, кинув в штоф лимонных корок,
   Он записал скорей в тетрадь.
   "Процентов спирта нужно -- сорок!!!
   Не пятьдесят, не двадцать пять...
   Запомни сей закон великий
   Всяк сущий на земле язык..
   И швед, и финн, и ныне дикой
   Тунгус, и друг степей калмык!.."
   Соединил он спирт с водою
   В соотношении нужном том
   И с аспиранткою младою
   Забылся богатырским сном...
   Первопроходцам русским слава!
   И мёртвый кто, и кто живой!
   Крепи, великая держава,
   Потенциал научный свой!
   У ферм, у домен, у дисплеев,
   В морях, в горах, среди равнин
   Везде ты с нами, Менделеев,
   России гениальный сын.
  
   Спирт оказался на редкость свежим и доброкачественным. Первый тост под "Хе" прошёл для нас почти незаметно. Только Шура, перед тем как выпить, произнёс патетически.
   -- Изыди нечистая сила, останься чистый спирт.
   Второй тост под первого гуська прошёл ещё лучше. Всё началось после третьего. Мы постепенно веселели и входили в тот особый режим или, если угодно, состояние души, которое называют опьянением, а в народе просто-напросто "балдежом".
   Народ загудел и зашевелился. Один просил конфету, другой добавить супцу, третий налить ещё по одной. Забастовал Командор и не стал принимать под рожки с тушенкой. Остальные лихо приняли по четвёртой.
   Командор обиделся, схватил свой спиннинг и устремился вниз по крутому склону к воде "мышарить".
   Ряша, которому немного нездоровится, усердно лечится не только таблетками, но и граммульками. Совместное воздействие на организм двух видов лекарств оказывается эффективным, и он оживает прямо на глазах.
   Ряша резво зашевелил всеми своими конечностями, стал хо дить зигзагами, ломая окружающие кусты и сучья.
   Ряша двигался, выписывая ногами классическую конхоиду (конхоида -- кривая линия, выражающая уравнение четвёртой степени. Похожа по форме на раковину). Изредка он терял чувство равновесия и с глухим грохотом падал на мягкие таёжные мхи. Когда он производил эти манипуляции на самом краю обрыва, бдительная Лида мгновенно бросалась на помощь и под белы рученьки приволакивала беглеца обратно к столу и кос тру.
   -- Дайте мне точку опоры, а что перевернуть-- я найду!-- просил Ряша.-- Толкайте меня уже, толкайте...
   -- Садись лучше. Отстаивать свою точку зрения не обяза тельно стоя.
   -- Не сердись, радость моя. Не ошибается только тот, кто ещё не родился. Во всей планете нет розы столь розовой, как ваш розовый ротик. Вы испускаете такое благоухание, что даже ангелы падают в обморок.
   -- Не хами, Ряша. Сейчас получишь.
   -- Что поделаешь, никогда не знаешь, где она, эта самая судьба, хвостом ударит. Мальчики и девочки, мужики и старики! Отнесёмся бережно к окружающей нас природе! К её разно образным формам и проявлениям. Всё в ней увязано и укручено, -- призывно завопил Ряша и чуть-чуть прикоснулся к Уралочке ниже спины.
   Он тут же продолжил.-- Ты знаешь, что такое волны? Это когда женщина лежит, а ты проводишь по ней рукой...
   -- Щассс... Я тебе волну устрою,-- накинулась на него Ура лочка.-- брысь, клещ!..
   У костра на перевёрнутом вверх дном ведре сидел и выко маривал Шура. Он загадочно улыбался, мычал, взбрыкивал нож ками, а затем падал с ведра носом вниз на землю. Его тут же водружали обратно на неустойчивый пьедестал, но там ему почему-то не нравилось, и Шура снова пытался что-то найти на земле.
   Иногда он пытался издать какие-то длиннющие, непонятные нам слова и фразы.
   -- Шура, ты знаешь, что самое длинное слово состоит из 184 букв. Слово это греческое и встречается в одном из произведений Аристотеля,- спрашивает его Завхоз.
   -- А мне и не нужно его знать, я матюгнуться букв на двес ти могу.
   При этом он снова пытался упасть с ведра. Тогда Завхоз назидательно учил его.-- Сядь на кукаречки, удобнее будет.
   Шура бессмысленно таращился на него и продолжал выко маривать. Это упражнение можно было бы назвать процедурой общения физиономии с собственным сапогом.
   Быстро темнело. Отблески костра отражались на кустах и наших лицах.
   -- Пещерным людям и в голову не приходило, что полумрак станет когда-нибудь самым модным освещением,-- заметила Лида.
   Затем Ряша и Шура объединились и, взявшись за плечи, уда лились за кусты.
   -- Даже у коров бывает чувство коллективизма,-- впервые за этот вечер подал голос Вова и тут же добавил.-- Единственное, что люди охотно делают, это глупости.
   Через минуту в темноте за кустами завопили две пещерные пасти. Это Шура и Ряша выводили дуэтом.
   -- Поезд длинный смешной чудак непрерывно твердит вопрос, что-то, что-то не так, не так, что-то не удалось...
   -- Ансамбль песни и пляски "Плавленые сырки",- заметила Лида.-- Не портьте тишины природы.
   Она стояла у костра, затаив дыхание, боясь спугнуть это дивное, обострённо-восторженное состояние души. Если бы можно было обнять пространство вокруг и эту тишину, она бы обязательно обняла её, как живое, понятливое существо. Она даже задышала нетерпеливо от этого назойливого, устойчивого желания, но, разумеется, впустую....
   Тишина не желала материализоваться и не сдвинулась с места. Наоборот, она вдруг вновь взорвалась каким-то хриплым, нестерпимо режущим уши рёвом. Это Ряша и Шура завели свою очередную громоподобную и продолговатую песню.
   -- Редкие люди,-- улыбнулась Уралочка.-- Пьянь да рвань.
   Обернулась и крикнула в темноту.-- Уймитесь. Дуйте спать, опилки! Пока с обрыва не свалились.
   -- Не нужно усложнять. Человек устроен, как ухо. Он не воспринимает звуков, в которых колебаний меньше чем шест надцать в секунду и больше чем двадцать тысяч,-- успокаивает её Завхоз.
   Наши артисты ощущали себя сейчас облаками, плывущими над Азией, горами, тайгой. Если бы они не пели, то остальным было бы много приятнее. Но они пели, упиваясь своими хриплыми, громогласными голосами.
   -- Вечно вы мешаете приличным людям кайф ловить,-- ворочал Завхоз.
   Однако певцы не обращали на это ворчание никакого внима ния. Они ему просто не внимали. Волны праны протекали через их тела, и они уже не ощущали себя облаком, поскольку не ощущает же себя облаком само облако.
   Постепенно пары в них охлаждались, и они превращались из облаков в тучи, которые, в конце концов, должны были излиться на грешную землю. И в результате всей-то радости было зре лище кусочка ландшафта с покачивающимися силуэтами, что отдалённо напоминало Ряшу и Шуру.
   -- Их хор хлебал фиаско, -- грустно заключил Завхоз.
   Быть может спустя долгое время, если они вспомнят этот вечер, все разговоры вокруг костра покажутся им скучными, глупыми и никчёмными, а собственное поведение нелепым и даже позорным.
  
   Но сейчас все звуки вокруг, все речи, все вздохи и междометия казались исполненными далёкого и глубокого смысла, да и сами себе они сейчас очень нравились, казались подтянутыми, остроумными, накрученными, готовыми к любым неожиданностям, более того, ждущими, вызывающими эти неожиданности на себя.
   Это было, пожалуй, лучшее состояние, которое в послед ние годы появлялось у них всё реже и реже, а ведь именно вслед на ним, за этим состоянием, начиналось самое чудесное -- открывались какие-то неведомые шторки, и начинался "жанр".
   -- Завхозик, дорогой ты наш человечек, можно тебя на мину точку в наш огород на "фулуфуй",-- елейным тоном, как это им казалось, проворковали из кустов два друга.
   Завхоз, постанывая, полез через " стол " и исчез за кус-тами. Мгновение спустя мы услышали шепот-разговор.
   -- Щас из леса приходили...
   -- Кто приходил? Пан? Сатиры? Кто тут может ночью посе редь глухомани бродить? Нет тут никого, одни запахи какие-то одуряющие...
   -- Трещало что-то... Может Миша?
   -- А пахнет и здесь чесночком. Мы у тебя в запасах пару головок надыбали и реквизировали. Давай по одной употребим?-- послышался голос Ряши.
   -- А я ничего такого не чувствую... Мне весь нюх на тере бафер отшибло,- послышался голос Шуры.
   -- Для эрекции души все закуски хороши.
   -- А для эрекции тела?
   -- Пей водочку смело.
   -- Ежели вам ещё налить, так и не то отшибёт... Лучше давайте ещё споём.
   -- Как сказал один певец.-- Задаром только птички поют. Понял шутку юмора? Не жмись, Завхозушко. Налей... У тебя в заначке есть. Не успеем всё до конца похода употребить.
   -- Командор, ты в заднице у слона когда-нибудь был?
   -- Нет, а что?
   -- Тогда ты меня не поймёшь.
   Троица вернулась к столу.
   -- Как говаривают французы-- ревенон а но мутон, что по-нашински, по-славянски означает -- вернёмся к нашим баранам,-- заявил Завхоз, налил по пятой, выпил, крякнул и произнёс.-- Ну-ну! Всё будет хорошо, если не будет плохо...
   После очередной порции спиртного все вновь ожесточённо накинулись на еду.
   Внезапно наше внимание привлёк тихий шорох. Через обеден ный стол-скатерть между мисок, кружек и ложек грациозно изогнувшись полз на четвереньках Завхоз. Его лицо было сурово и непроницаемо, отблески костра играли на его одежде. На наши слова.
   -- Федя, ты, куда это по еде направился?-- он ничего не ответил и, выбрав наименьшую по протяжённости кривую своего необычного марш рута, переполз стол и скрылся в палатке. Больше мы его этим вечером уже не видели.
   За Завхозом в палатку укатился Шура. Из кустов внезапно появился взлохмаченный Командор. Он держался рукой за свой правый глаз и жалобно, слезливо вскрикивал.
   -- Ну вот, так я и знал, что сегодня занозу в глазик заса жу. Помогите, братцы. Заноза у меня в глазике, заноза... Ни чего не вижу.
   -- Возьми глаза в зубы, тогда сразу увидишь! Тебе что -- зубы жмут или два глаза роскошь? Забыл дорогу?-- интересуется Ряша.
   -- Что-то забывчатым становлюсь! Не иначе, в головке весь кортикотропин кончился... (гормон, отвечающий за память).
   После обследования бедолаги выяснилось, что никакой занозы у него в глазу не наблюдается, а просто он сильно наколол его о сучёк, когда продирался к нам через чащобу.
   Успокаиваем его.-- Ладно, бедолага, иди поешь да выпей. Дурные ноги ведут к беде, а язык -- к еде.
   -- Ради приятной компании можно и нос расквасить. Однако плескани. Похлюпаем,-- согласился бедолага и, словно девушка, капризно сделал губки.
   -- Сколько на ваших столичных натикало?-- спросил ни к кому не обращаясь Ряша. Посмотрел на циферблат и сам себе глубокомысленно ответил.-- Рано ещё. Всего-то без шести минут половина второго.
   -- Всё равно, баиньки надо.
   Ушли спать Командор, Лида и Вова. У костра остался толь ко я.
   Человечки, дорогие мои человечки, мельчайшие пылинки в космосе; как суетливые муравьи, расползаясь по земле, вы всё ещё играете в странные свои игры, и, балансируя на краю гибели, распеваете песни, вопрошаете, одним словом, дос таточно забавны вы, если хорошо присмотреться.
   Ну, а что же вы, мои человечки, неуклюжие, подоз рительные, замученные, страдающие, вечно созерцающие звёзды, любопытные, задающие бесчисленное множество вопросов, увлекающиеся ритуальными танцами, беспокойные, болтливые, рассказывающие свои сны, говорящие о странных кошмарах, в которые вмешиваются боги, неутомимые изобретатели различных сделанных наспех безделушек из дерева, глины, камня, бронзы, шерсти, кожи, безделушек с абсурдными рисуночками, символизирующими сны и явь, возгласы и слова,-- так писал Умберто Константини в своём трактате "О богах, человечках и полицейских".
  
   Над тайгой звездился небосклон,
   Вызвездяя млечную пустистость.
   Я сумел прервать здоровый сон
   И мочиться вышел на кустистость.
   Мир был нежен, как отбойный молоток.
   Звезденели звёзды в вышине,
   Освещая тёмную гористость.
   А вдоль речки бледно под луной
   Боронила тропка каменистость.
   Я рывком в мешок свой сиганул,
   Почесал умнистую плешистость
   И стихи такие звезданул,
   Что настала лунная затмистость.
  
   Тайга отдыхала от прожитого дня. Сквозь мутную пелену неба тускло светила луна. Почти затихли уснувшие порог и водопад. Засыпало всё вокруг.
   Ночью зелень черна. Такие мирные, буднично знакомые де ревья, которые мы днём просто-напросто не замечаем, мрачно колыхались теперь на фоне чуть светлого неба и, как бы мстя за дневное равнодушие к ним, пугали своими мрачными расплывчатыми очертаниями.
   Ночью все дороги темны -- везде тайна. Само небо кажется близким и вместе с тем недостижимым, прекрасным.
  
  
   Глава шестнадцатая.
   Снова немного философии. Поползень. Муравьи. Подготовка бани. Хариуса - "как грязи". Баня. Ряша опять пристаёт к Лиде. Ряша и Шура беседуют. Женьке снится лошадь.
  
   Я открыл глаза. В палатке был приятный полумрак. Рядом мирно похрапывают Завхоз и Ряша. Смотрю на часы -- половина двенадцатого. Через тонкую материю полога слышно, что кто-то возится у костра с посудой.
   Выглядываю наружу. Этим кем-то оказывается Лида. Она уже успела не только убрать стол, вымыть посуду, но и приготовила целое ведро душистого крепкого чая.
   Ночь была дождливой, ветреной и очень холодной. Но зато рассвет был, как фейерверк.
   Проснувшееся солнце живо разогнало туман, высветлило тайгу и небо, и даже редкие тучки вели себя так, как будто никакого отношения не имели к промчавшейся ночью непогоде.
   Скалы, подёрнутые дымкой, светлая хвоя лиственниц, тём ная -- елей, шум бегущей реки -- всё это было знакомо, желаемо, понятно, но воздух-- необъятный, от неба до тайги, и тайга-- тоже необъятная, подёрнутая ощущением непроходимых чащоб, были слишком огромны, чтобы люди могли сразу откликнуться на их красоту.
   Весёлое солнце просушивало землю, кусты и деревья от вче рашнего дождя.
   Солнце светило так молодо, так открыто, и мир был таким понятным, если не сказать -- домашним, что хотелось петь. Во второй палатке ни движения -- все спят. Лида, посмеиваясь, рассказывает мне, что Шура умудрился заснуть, стянув с себя только одну штанину. Кроме того, он каким-то образом прожёг себе громадную дыру в штормовке.
   Проснулся Завхоз, долго шелестел шмотками, а затем вылез наружу и поведал нам, что вчера он во время долгого и трудного пути через стол в палатку посеял свою любимую зажигалку. Предлагает нам приз, если мы поможем вернуть её хозяину. Но затем ему, очевидно, становится жалко расходов на такие мелочи, как поиски зажигалки на весьма ограниченном пространстве, и он отменяет приз. Он долго шарит по земле, в кустах и шмотках и, в конце концов, находит столь дорогую для себя вещь.
   Командор вылезает из палатки отёкший и нахохленный. Сей час он очень похож на известного персонажа из кинофильма "Потомок Чингиз-хана".
   Вылезает на божий свет и Ряша. Сразу же начинает утверждать, что во вчерашнее состояние его ввёл не спирт, а демидрол, которым он накушался по предписанию врача накану не. Пристаёт к Шуре.
   -- Что это у вас сегодня вид такой подавленный? Постал когольный синдром? Депрессия? Давление давно измеряли?
   Солнце появляется периодически, давая всему живому под ним отдохнуть от своего жара. Здесь, около порога особенно заметны первые следы надвигающейся на тайгу осени.
  
   Среди ярко-зеленой хвои сосен, кедров, елей и лиственниц жёлтым золотом светится на солнце листва берёз, которые первыми начинают готовиться к смене времён года. Желтеют и кусты очень похожие на городскую кустарниковую акацию. Среди камней на берегу доцветают последние кустики колокольчиков и фиолетовыми пупырчатыми шариками торчат на своих зелёных стебельках соцветия дикого лука.
   Я сидел на камешке, на берегу, смотрел на огонь, на во ду, тайгу, небо, суетящихся ребят и размышлял.-- Странно, почему всё в нашем мире зациклено на деталях.
   Почему нас чаще всего поражают не галактики, не чёрные дыры, не рождение новых звёзд, а совсем другие, очень простые и прозаические вещи запах цветка, капля росы на листке берёзы, наконец, вкус кушанья, которое тебе впервые пришлось попробовать.
   Поползень, серый, похожий издали на лохматый кусок коры, побежал вниз головой по стволу ближайшего дерева, то и дело выбивая своим крепким клювом дробную чечётку.
   Пополозень обыкновенный. Окраска спины пепельно-серая с голубоватым оттенком, брюшка -- белая с примесью рыжеватых тонов, по бокам головы, под глазами и на лбу небольшие белые полоски. От клюва через глаз по бокам головы до шеи проходит чёрная полоса. Длина тела сто тридцать -- сто шестьдесят миллиметров. После вылета из гнезда и до конца лета семейные стайки поползней, состоящие обычно из пяти-шести молодых и двух старых птиц, кочуют по всему лесу в поисках пищи. Обычно корм собирается из трещин и щелей на стволах деревьев и на их крупных сучьях. Но иногда поползень долбит кору, извлекая из-под неё личинок насекомых. Именно этот довольно редкий случай довелось сейчас наблюдать и нам.
   Солнце светило по полуденному ярко. Косые лучи легко про бивали редкую листву, вонзались в мох, в таёжное мелкотравье и сушили росу. Ссорились плисочки на каменистой отмели. Только глубокая синева неба да бледноватый серп всё ещё не скрывшейся луны над дальними горами выдавали, что час ещё ранний. От воды веяло свежестью.
   Опустив в воду ноги, я смотрел, как течение перебирало на дне мелкую гальку. Прямо к сапогу подошёл малёк-хайрюсишка, повернулся против струи и замер, чуть поводя плавниками. Я шевельнул носком, рыбка метнулась серебристой молнией и исчезла.
   Набрав в ладони воды, я прополоскал рот, умылся, потёр друг о друга мгновенно застывшие руки и снова начал наблюдать за речной жизнью.
   Подошёл Командор, молча уселся на соседний камень и так же молча начал созерцать окружающий мир.
   Около меня по песку и мелким камешкам туда и сюда сновали рыжие и чёрные муравьи.
   Раньше я считал самым сильным животным на земле слона, но потом узнал, что при весе три-четыре тонны он может поднять не более четырехсот килограммов. Тяжелоатлет может поднять штангу в два-два с половиной раза тяжелее своего собственного веса. А муравей может поднять груз в пятьдесят два раза больше, чем весит сам. Если бы человек был таким сильным, как муравей, то он поднимал бы вес в три тысячи килограммов.
   -- Борь, а Борь, чем, ты думаешь питаются муравьи? Не догадаешься! Экскрементами тлей или, так называемой, падью.
  
   За эти "сласти" муравьи ревностно охраняют тлей от вреди телей, переносят их на наиболее сочные молодые побеги, укрывают самок тлей на всю зиму в своих муравейниках.
   Интересно также, что в муравейниках полным полно, так называемых, мир мекофилов, что в переводе с латыни означает -- любящие муравьёв. Эти насекомые чаще всего питаются различными отбросами, остающимися у муравьёв, или гниющими строительными материалами. Но многие из них живут и совсем за счёт самих муравьёв, являясь их "нахлебниками", или "симфилами". Для сожительства с хозяевами у симфилов выработались специальные приспособления. На их теле имеются специальные железы, выделяющие вещества, которые муравьи с удовольствием слизывают.
   -- Намажь себя мёдом, да погуще, и я тебя с удовольствием полижу...
   -- Перебьёшься! Слушай дальше. Наибольшее число муравьёв относится к подсемейству мирмицин, а в наших лесах -- роду мирмиков. Это рыжие муравьи средних размеров. Они довольно больно жалят. Охотятся мирмики на малоподвижных насекомых в подстилке и посещают колонии тлей. Другой вид муравьёв, встречающиеся у нас в стране, это мелкие чёрные муравьи из рода тапинома.
   Рядом с гнёздами крупных муравьёв часто поселяются мура вьи-воры-- один из самых мелких видов наших муравьёв. Они жёлтого цвета, длиной не более двух миллиметров, с крошечными глазками всего из нескольких фасеток. Проникая в камеры муравейника муравьёв-хозяев, муравьи-воры таскают их яички и маленьких личинок. Ещё хорошо, что у нас здесь нет муравьев-бродяг, которые являются бедствием для Нового Света. Такие муравьи наводят ужас даже на жителей тропических селений Америки, привычных ко всякой гадости.
   Когда через селение проходит колонна бродячих муравьёв, жители срочно покидают свои жилища и скрываются подальше от этих тварей. Потому что, когда колонна бродяг покидает деревню, там не остаётся ни клопов, ни тараканов, ни крыс.
   -- Вот бы нам этих бродяг в наши дома и квартиры на пару часиков за пустить, враз бы со всеми таракашками-букарашками совладали и без всякой там химии.
   После завтрака Лида, Ряша и Женька уходят в глубь леса, где на освещённых солнцем сухих пригорках начинает созревать темно-красная брусника. Вова уходит ловить рыбу и вскоре возвращается, принеся с собой двенадцать штук небольших хайрюзков, которых он поймал на удочку.
   -- Шура, лентяй, -- зовёт Вова. -- Бери "балду" и идём со мной. Я место нашёл, где этих хариусов, как грязи. Не успе ваешь забрасывать, как они на крючок сами садятся.
   Шура не заставляет себя ждать, мгновенно хватает свои снасти и мчится за Вовой куда-то вверх по реке за поворот.
   Мы с Ряшей растапливаем вокруг сложенных в груду камней громадный костёр, который будет гореть не переставая часов пять.
   В этом году мы делаем баню по новой, более совершенной технологии. Во-первых, чехол для неё сшит и скроен уже зара нее, ещё до отъезда из Москвы. Теперь он только одевается на деревянный каркас, который собирается на месте строго по размерам чехла.
   Во-вторых, камни помещаются не внутри бани, а остаются снаружи и всё время нагреваются благодаря постоянно горящему костру. В баню же затаскиваются два-три камня, вынутые с помощью весла из горящего костра.
   От такого приёма воздух в бане становится намного чище и приятнее, кроме того, это позволяет устлать песочный пол в ней ветвями лиственницы.
   Минут через двадцать, растопив как следует костёр, я присоединяюсь к Шуре и Вове. Рыбаки удобно устроились на большой каменной плите, уступом выдающейся в реку. Сбоку около самой плиты река несётся вниз пенной и бурной струёй, отсекающей от берега маленькую, глубокую и тихую бухточку. По краю этой струи в бухточке буквально кишит хариус.
   Сразу же после первого заброса, когда мушка сошла со струи в тишинку, на неё набросилась целая толпа резвых рыбок, размером в двадцать-двадцать пять сантиметров. Ребята уже успели натаскать с полведра рыбы. Начинаю вносить свой вклад в дело заготовки рыбы и я. На моей "балде" подвязаны сразу три мухи, и иногда приходится вытаскивать из воды по две-три рыбины.
   Много сходов и пустых поклёвок, так как крючки на поводках одинарные и мелкие. Однако ведро наполняется бук-вально на глазах.
   Шурина ловля на "балду" с одним крючком более удачливая, так как ему попадаются хариусы гораздо крупнее тех, что идут на удочку. Через несколько минут ведро наполняется до верха и Вова уносит его в лагерь.
   Через полчаса он возвращается, с ним приходят Командор и Завхоз. Рыбалка продолжается с ещё большим азартом. Рыбы в реке становится всё меньше, а на берегу всё больше. Второе ведро наполняется так же быстро, как и первое. Решаем большую часть пойманной рыбы пустить в засол.
   -- Мелкий хариус к пиву ещё вкуснее, чем крупный,-- авто ритетно заявляет Командор.
   Когда мы завершили лов и приступили к сортировке рыбы, то выяснилось, что сегодня мы поймали двести двенадцать хариусов. За один этот день коптильня наполнилась доверху, и вопрос с засолкой рыбы был окончательно решён.
   Часам к пяти баня была готова, и мы готовились насладиться свежим парком. Каменка разогрелась на славу, но среди всей прелести банных наслаждений нас поджидали маленькие гадости. Снова строители поленились смести пепел от костра и песок, поэтому, когда мы плескали воду на каменку вместе с паром в воздух поднималась и туча пыли. Однако вскоре вода смыла все неприятные наслоения, и пар стал просто отличным.
   Паримся, споласкиваем пот в холодных водах, пьем чаёк прямо на берегу лагуны и снова паримся. Словом, баня на этот раз удалась как никогда.
   Ряша шутит.-- Водой называется жидкость, которая не имеет цвета и которая чернеет, когда мы моем руки. Сейчас мы бе ленькие и чистенькие, хоть в ручки бери.
   -- Правильно. Иного голыми руками не возьмёшь только пото му, что противно.
   С удовольствием смываю с себя сползающую лохмотьями шкуру и становлюсь словно бы заново рождённым. Нет вместе со шкурой загара, но загар - дело наживное. Денёк на солнце, и он будет снова как новенький.
   Моются сегодня все с громадным удовольствием и подолгу. Процесс мытья продолжается до самого ужина.
   Распаренный Ряша пристает к Лиде, которая ворочает около костра вёдра.
   -- Лидочка, не дуйся! Убери сердитки со лба, и пойдём ещё разок попаримся. Я так тебя люблю, что хоть утопись!
   -- Отстань от меня или разлюби лучше! Совсем поглупел от жары.
   -- Поглупеть от любви к женщине может только умный мужчи на. Ну, пойдём, попаримся.
   -- Нет.
   -- Если женщина говорит "нет", это уже говорит о том, что она не прочь поговорить. Лидочка, мужчины для женщин-- знамя или тряпка?
   -- Уймись, злодей. Лучше бы помог женщине тяжести таскать.
   -- Настоящему джентльмену всегда больно смотреть, как да ма тащит тяжести, но он превозмогает боль. А я джентльмен. Лидочка, линии твоей фигуры вводят меня в такой же трепет, что и уроки геометрии,-- не унимался Ряша.- Ваших глаз чудеса над печалью опущенных рук...
   -- Ну, всё, достал ты меня. Сейчас я тебя убивать буду.
   - Я согласный. Только учти, что женщина может победить мужчину лишь в ближнем бою. Я тебя разлюблю и забуду, когда в пятницу будет среда, когда вырастут розы повсюду, голубые, как яйца дрозда, когда мышь прокричит "ку-ка-реку", когда дом постоит на трубе, когда съест колбаса человека.
   - И когда я женюсь на тебе... Нет, правда, Лидочка, пойдём ещё разочек попаримся. Классно будет. А я тебе ещё досто примечательность покажу.
   Уралочка заглянула под запотевшую полиэтиленовую плёнку бани и полюбопытствовала.
   -- Ну, и где же твоя достопримечательность?
   -- А вот эвона, -- Ряша показал на пучок пихтовых веток, которые играли роль банного веника. -- В самый раз помахаться в Саянской сауне. Вы, барышня, такого ещё, наверное, не ведывали и не видывали. Впечатления, оно же по-иностранному "импресьон", доложу я вам, ждёт незабываемое.
   Уралочка убрала голову назад, и из-за плёнки послышался ее насмешливый голос.
   -- У меня, мон колонель-Ряша, стойкое убеждение, что там, в вашей экзотической постройке, квази-баньке, на мою доброде тель покушаться будут...
   -- Да за кого вы меня, мадмуазель, принимаете!-- оскор бился от души Ряша.-- Этого у меня в голове и в помине не бы ло. А если даже и было, то главное, маменька ваша об этом нипочём не узнает.
   -- А это не страшно?-- трагическим шепотом отозвалась снаружи Уралочка.
   - Вовсе даже нисколечко,-- успокоил её Ряша.-- Совсем даже наоборот, потом сама отсюдова выходить не захотите...
   - Да ну! А барышни мне дома в пансионе такие ужасы рассказывали. Эти туристы, говорят, хуже гусар...
   -- Плюньте на них, вертихвосток,-- советовал из-за плёнки Ряша.-- Врут они всё.
   -- Тогда ладно. Можно попробовать. Только смотрите, мон колонель, если что...
   После бани, отмытые от походной грязи и чистые душой, щеголяем в свежем белье, но все, как один, небритые. Побриться не успели. Командор и Женька вообще заявили, что будут отращивать бороды до конца похода.
   Отмытый Шура, в "ни разу ненадёванной" рубахе, схватил свой спиннинг и пошёл проветриться к водопаду. Там он залез на выступающую из воды здоровенную скальную глыбу и стал дожидаться своей золотой рыбки.
   Сначала он гонял по пене и в слива резинового "мыша". На эту наживку никто из местных подводных обитателей не реагировал.
   Тогда Шура "зарядил" спиннинг белым "Норичем" и со второ го же заброса выволок на скалу приличного пятнистого ленка.
   Всю свою последнюю рыбу Шура цеплял блесной, как правило, за глаза. Этот ленок то же не стал исключением -- ему Шура вырвал левый глаз.
   -- Будет завтра пирог с рыбкой,-- плотоядно улыбаясь зао рал он, и выбросил ленка далеко на берег.
   К вечеру небо практически очистилось от остатков обла ков. Понемногу холодает.
   Это позволяет надеяться, приличный денёк. Это очень кста ти, так как завтра последняя днёвка на Кижи-Хеме.
   Сегодня Завхоз держит коллектив весь день на голодном пайке, заявляя, что поскольку мы завтракали поздно, то можем и потерпеть до ужина. Терпеть мы, конечно, терпим, но жрать хочется зверски.
   -- Федя, береги человека -- это часть природы,-- стонал Ряша.-- дай пожрать хоть чего-нибудь. У меня сейчас делирий случится, то бишь бред со зрительными галлюцинациями.
   -- Платон был продан в рабство за обжорство, а Гераклит умер по причине своего невежества в медицине. Тебе свойственны обе эти "добродетели".
   После долгого нытья всех без исключения он выделил нам по сантиметру копчёной колбасы и по одной конфетке. После потребления этого продукта голод стал ещё ощутимее. Не в силах справиться с этим, мы потихоньку воруем у Завхоза сухари.
   Вечером Вова и Ряша долго и основательно ставят сеть. Для этого они выбрали одну из наиболее глубоких бухточек ниже водопада. Вокруг бухточки, где устанавливалась сеть, одни гладкие, отвесные скалы. Лишь внизу, у самой воды, в них были выбиты ветром и дождём небольшие, узенькие полочки-выступы.
   Вот по этим полочкам и карабкался отважный Вова, пытаясь где-нибудь закрепить один конец сетевой верёвки. Второй её конец держал Ряша.
   Он всё время давал отважному скалолазу "ценные" советы и указания, когда тот словно муха ползал вдоль вертикальной скальной стенки. В конце концов, они всё-таки умудрились закрепить концы верёвки, и стали расправлять сеть. До нас доносились лишь отдельные фразы переругивающихся рыбаков.
   -- Заводи, заводи лучше...
   -- Да не получается...
   -- А ты голову ниже опускай, тогда и руками дальше дотя нешься.
   -- Куда ещё ниже... Итак уже подбородок в воде полощется.
   -- Не боись. Вода не дерьмо, не прилепляется.
   Установив орудие лова, они с облегчением вернулись в ла герь, все уже решили ложиться спать, Шуре в голову пришла идея пожарить собранные Вовой грибы. Для приличия он помусолил их около костра, а затем, даже не промыв, вывалил на сковородку, залил подсолнечным маслом и водрузил на огонь. К нему мгновенно присоединился Ряша, который не в состоянии пропустить мимо себя ни одного хотя бы даже теоретически съедобного блюда.
   -- Как говорили древние-- Карпе в нем!-- заявил Ряша, при саживаясь у огня.
   -- Вынь карпа, что ли?
   -- Почти правильно перевёл - Лови момент.
   Прежде чем приняться за процесс жарки они выклянчили у Завхоза по одной пайке спиртного и сейчас находились в сос тоянии лёгкого подпития.
   Парочка по моим наблюдениям "лечится" граммульками еже-дневно уже на протяжении целой недели, утверждая, что если хочется и принимают часто, но понемногу, то это только на пользу, а если хочется и принимаешь редко, но помногу, то это лишь вредная встряска организма.
   -- Вино-- сила, вода-- ревматизм,-- утверждал Ряша.
   Они сидели у костра, тихонечко переругивались, делились друг другом экзотическими кулинарными рецептами, подкладывали в огонь ветки и изредка снимали пробу с жарящихся грибов.
   -- Дерьмо, но кушать можно,-- ворчал Шура.
   -- Ты прав, друзья познаются в еде. Шура, вопрос спросить можно?
   -- Давай спрашивай.
   -- Ты в заднице у слона был?
   -- Нет.
   -- Тогда ты меня не поймёшь! Вот ты в детстве кем хотел быть?
   -- Я? Грузином.
   -- Да не может быть!?
   -- Да, нет, точно...Грузином. Мне тогда казалось, что они такие мужественные и носят усы.
   -- Ну, грузином, так грузином, а вот когда ты жениться собираешься? Пора бы, а то уже скоро мохом обрастёшь в холостяках...
   -- Ответ готов, но он пока под большим вопросом.
   -- Ладно, говори, не выпендривайся.
   -- Не боись, не обрасту. Сейчас я мечтаю. Мечтаю о девушке в дублёнке, джинсах, чтобы была непременно высокой, не обязательно тонкой, но обязательно всегда улыбающейся и беззаботной. Я бы хотел, чтобы она ничего не требовала, ни на что не обижалась, в общем, воспринимала меня таким, какой я есть. Я бы от неё тоже ничего не требовал, а принимал её такой, как она есть. Она, конечно, должна быть студенткой или аспиранткой, лучше гуманитарного вуза, потому что там учатся в основном одни девчонки, должна быть умной в меру, но не умнее меня, и уж, чего она совсем не должна -- это заглядываться на других мужчин. В её глазах я должен выглядеть настоящим мужиком: сильным, умным, независимым, весь в джинсах и кожаной куртке. А ещё она должна уметь всё готовить -- от "Хе" до пирожного "Наполеон", хорошо стрелять, мало есть и спать, петь песни красивым голосом. Когда я найду такую девушку, я тут же незамедлительно женюсь, если она сама подойдёт ко мне, обаятельно улыбнётся и скажет милым голоском. -- Вот и я, Шура, та -- которую ты ждал и искал. Так, что всё будет нормалёк. Мне всегда в жизни везёт.
   -- Ты прав. Кому повезло в жизни, тому может повезти и в других местах.
   -- Жизнь прекрасна! Только это мало кто знает.
   -- Шура, как ты думаешь, что ближе -- Луна или Африка.
   -- Ну, ты даёшь, Ряша! Конечно- Луна.
   -- Почему?
   -- Да потому, что Луну мы видим, а Африку -- нет.
   Тайга спала, небо сверкало миллиардами звёзд, а Ряша, Шура и присоединившийся к ним в Вова наслаждались поеданием пережаренных подосиновиков.
   В конце концов, отмытые до скрипа, наговорённые до отупе ния, и удовлетворённые жизнью до изнеможения все отправились спать.
   Я проснулся от того, что услышал как кто-то у костра тихонечко гремел ведром. Мне показалось, что все мои соседи по палатке на месте. На всякий случай коротко и громко рявкаю по-звериному, чтобы вспугнуть суетящегося у нашего костра незваного гостя.
   Снаружи, от вёдер мне ответил голос Ряши.- Кто там орёт, на ночь глядя?
  
   Вскакивает испуганный Завхоз и тоже спросонья спрашивает.- Кто орал?
   Заворочался в спальнике Женька и тихо промямлил.-- Это не я орал, правда...
   Я притворился спящим и прислушался к перебранке...
   -- Ну, так кто же всё-таки орал? Вот так вот-- уууууууу... Может у Командоров орали?
   -- Да нет, там, похоже, все спят...
   -- Ряша, ты там снаружи, погляди, может, кто чужой рядом бродит?
   Ребята еще долго обсуждали кто же всё-таки орал, но так ничего и не поняли. Под их голоса я заснул. Вновь я проснулся я оттого, что рядом со мной вскочил ошалевший Женька и заорал дурным голосом.
   -- Ребята, рядом с нами в палатке спит лошадь!
   -- Не ори, ты. Это Федя нахрапывает.
   -- Да? Значит около нас кто-то ходит. Слышишь, шумит кустами. Нюхает...
   -- Да спи ты, охламон.
  
   Глава семнадцатая.
   Тяжелые сны Мечтателя. Дебаты о водопаде. Развлечения с муравьями. "Банный" синдром Ряши. Преодоление водопада. Вялый сплав. Схватка с глухарём. Прощай, Кижи-Хем! Здравствуй, Хамсара! Комары.
  
   От переедания Ряша всю ночь ворочался с боку на бок и то и дело выползал из палатки по каким-то своим делам. Завхозу тоже было не по себе, так как ему снились страшные сны, от которых он вздрагивал, стонал и постоянно просыпался.
   Сначала ему пригрезилась громадная медвежья морда с круглыми оттопыренными ушами и маленькими плотоядными глазками, заглянувшая в палатку и тихим голосом спросившая.-- Ты ещё жив бродяга?
   Не успел он придти в себя от первого видения, как на не го начало наплывать следующее. Он увидел себя в каком-то большом, незнакомом городе, сидящим на кедровой ветке под карнизом шестнадцатиэтажной башни. Ветка скрипела, качалась и пыталась обломиться под Завхозом, а он изо всех сил старался дотянуться рукой до маленького окошечка, чтобы хоть как-то избежать неминуемой погибели.
   В это время внизу лавиной мчались автомобили, куда-то спешили люди, смеялась до слёз подвыпившая компания. Может, это была даже наша развесёлая команда. Никому не было никакого дела до попавшего в беду Завхоза. Он все-таки почти дотянулся до спасительного окошка, но тут ветка обломилась и... Он проснулся.
   Третьим видением была прекрасная длинноногая и пышногрудая блондинка, которая гналась за убегающим Завхозом, дробно стучала каблучками по асфальту и медовым голосом плаксиво уговаривала. -- Женись, милый, на мне. Женись, не пожалеешь!
   Когда же Завхоз мужественно отказался от столь заманчивого предложения, блондинка надбавила ходу и голосом Командора заорала ему на ухо.- Ага, не хочешь? Ну ничего, всё равно заставлю. До женитьбы я очень даже охочая. И лихо свистнула в два пальца.
   После последнего видения Завхоза затрясло, и он долго не мог забыться.
   Сон всё не приходил и не приходил. Снаружи, около обе денного "стола" кто-то нудно бренчал посудой, ходил, вздыхал и снова металлически звенел -- дзинь, дзинь...
   Только-только на него сошёл долгожданный сон, как голосок Лиды произнёс.-- Ребята, пора. Вставайте. Еда уже почти готова. Вставайте говорю, засони. Пора.
   Завхоз глянул на часы. Было восемь часов утра. Завхозу стало страшно обидно за себя и очень захотелось прямо сейчас заплакать скупыми мужскими слезами. Но слёз не было, а Лидин голосок настойчиво повторял.-- Пора вставать, пора...
   Уже второй день среди нас идут дебаты -- можно ли сплав ляться через водопад или нет. Командор утверждает, что можно и даже очень просто. Нужно только точно зайти с правого берега наискосок в основной слив, и косой вал, валящий с громадного камня, сам отобьёт нос катамарана в нужном направлении.
   Завхоз утверждает, что совершить бросок через водопад можно только при очень точном заходе в слив. И то при этом есть большая вероятность переворота.
   Кроме того, утверждает он, катамаран обязательно прито пит под сливом в улове водопада, и тогда волной может очень даже смыть кого-нибудь из экипажа. Например, Шуру или Лиду.
   Ряша заявляет, что сплавиться, конечно, можно, но не нужно, так как времена необоснованного риска для него уже давно ушли в прошлое и нужно думать только о светлом будущем, стоя на твёрдой земле, а не сидя даже на такой удобной посудине, как катамаран.
   Шура молчит и дымит своей "Астрой". Видно, что ему совер шенно не хочется быть притопленным и особенно смытым волной. Однако идти против мнения начальства он не решается.
   Вова, как всегда, готов броситься в любые авантюры-- сплавы, смывы и затопления.
   Лида в этих бурных обсуждениях предпочитает не участ вовать.
   Споры о том -- плыть или не плыть, быть смытым или не смы тым-- ведутся и около костра, и за обеденным столом, и на нату ре рядом с гремящим водопадом.
   Моё мнение твёрдое-- рисковать просто так, ради того, что бы промочить насквозь свои шмотки и задницы, не стоит. Время спортивных подвигов и авантюр для нас прошло. Отдых должен быть отдыхом. Кроме того, у меня люмбаго.
   Когда все мы в очередной раз направились на обзор водо пада, в лагере прогремел выстрел из мелкашки. Это Командор стреляет по кедровке, которая из любопытства подлетела слишком близко к палаткам.
   Кричу ему.-- Эй, ты, маньяк ружья и спиннинга! Всё никак не удовлетворишь своих порочных желаний. Зачем стрелял? Не попал, а только птахе всю нервную систему испортил.
   Командор вяло оправдывается.-- У кедровок очень даже мясо вкусное, а гусяки у нас всё равно нет. Приходится думать о благе коллектива и заготавливать продукт любым способом.
   Мой матрац окончательно прохудился и утерял свои первоначальные свойства.
   Через час лежания на нём он полностью выпускает весь воздух обратно, и я лежу спиной практически на твёрдой земле и камнях. Вытаскиваю матрац наружу, тащу на берег и погружаю в воду.
   Дыра обнаруживается под потерявшей от времени эластич ность, заплатой. Беру резиновый клей и приступаю к ремонту.
   От нечего делать публика развлекается на берегу с муравь ями. Каждый вырыл себе по колодцу в песке, запустил туда по несколько муравьёв и с увлечением наблюдал, как эти бедные насекомые пытались оттуда выбраться наружу.
   Когда какому-нибудь счастливцу удавалось добраться до верха, его безжалостно спихивали обратно на дно. Маленькие ко ричневые муравьи оказались более шустрыми и ловкими, чем их громадные чёрные собратья по виду. Они то и дело лихо взби рались по крутым песчаным стенкам.
   Коллектив веселился таким способом часа два, пока дежур ный Шура дурным голосом не заорал сверху, от костра, что жрать уже давно готово и если мы тут же не явимся на приём пищи, то он всё сваренное, кроме своей порции, разумеется, вывалит на землю.
   Приготовил он жиденькую пшённую кашу и кофе. На эту нему дрёную операцию ему потребовались как раз те два часа, когда остальные с пользой для своего умственного развития мучили муравьёв.
   У Ряши начался настоящий жор, и он даже это жидкое варе во, названное по ошибке кашей, поглощает с аппетитом.
   -- Настоящий обжора всегда немного недоедает,-- ворчал Зав хоз, наваливая добавки каши в миску Ряши.
   -- В условиях сезона отпусков, когда психика относительно спокойная, со мной как раз и происходит этот чреватый случай, и было бы очень глупо не использовать такую целесообразность возможности, -- слабо оправдывался Ряша.
   -- Будем считать, что это так, хотя это так и есть.
   Похоже, что Ряша окончательно свихнулся на бане. Снова ворочает булыжники и разводит костёр. На все доводы о том, что так часто в баню порядочные люди не ходят и вообще это вредно для организма, он упорно твердил, не прерывая своих упражнений.
   -- Не ходят потому, что как некуда или времени не хва тает. А насчёт вредности, так это никому точно не известно. Нужно ещё доказать, что вреднее - ходить часто в баню или не мыться неделями. Мне, например, баня очень даже полезна. Раз потею, значит всё в пропорции и полном порядке.
   -- Ну, ну. Знаешь, был такой случай. Больной потел, по тел и помер. Тебе это ничего не напоминает?
   -- Это был другой больной.
   -- Ну, смотри, как знаешь. Тебе потеть...
   Если бы баней заболел один Ряша, было бы ничего. Но в его банную авантюру активно втянулась и Лида, а это уже нездо ровый симптомчик. Похоже, ей начинает нравиться совместное парение. Нужно поскорее отчаливать от этой "банной" пристани.
   Солнце к середине дня вошло в свой привычный ритм и уси ленно нагревает землю.
   Песок под его лучами так раскалился, что на него невоз можно ступать голыми ногами, а тем более ложиться.
   Я принимаю солнечные ванны и героически раскидываю на раскалённом ложе свои детали и буквально растекаюсь по нему.
   Когда закрываешь глаза, то кажется, что ты находишься не в тайге, а на берегу моря, мирно шумящего прибоем. Блаженство невероятное. Как следует прогревшись, бегу в реку смывать с себя жар и песок.
   Сегодня Завхоз окончательно забастовал и отказался выделять на пережёр какие-либо продукты. В конце концов, удалось уговорить его выдать нам чай и сухари. Доедаем остатки Шуриной пшённой каши.
   Вдруг вдоль реки пролетел великолепный серый гусь. Невысоко прошёл.
   Видны были не только прижатые к животу его лапы, но даже глаза -- круглые, вытаращенные, словно застывшие в диком изумлении. Он не торопясь, обогнул нашу стоянку и что-то невнятно пробормотал, улетая.
   Шура запоздало выкрикнул.-- Смотрите, гусяка пролетел. Здоровенный!
   -- Да! Снова супец мимо пролетел. Да ещё какой наваристый!
   -- Ничего, будете сегодня пироги с рыбой есть. Тоже неплохо.
   -- Хочу ещё и с картошкой, и с грибами...
   -- Обойдёшься и без грибов. Вон вы вчера какие хорошие грибочки загубили.
   -- Так ничего ж не видно было. Темно.
   -- Нужно вовремя все дела делать, а не когда захочется.
   -- Я-- человек слова. А дело-- не мой профиль.
   Вернулся с рыбалки Командор. Молча снял ружьё, прислонил к стволу листвянки спиннинг и уселся пить чай. Вопросов ему никто не задавал. И так было видно, что его трёхчасовое путешествие вниз по реке закончилось впустую.
   К часу дня катамараны были полностью готовы к взятию пос леднего препятствия на Кижи Хеме.
   Первыми порог проходят челябинцы. Они точно заходят в косой мощный слив. Струя мгновенно подхватывает плот и стрелой несёт его уже на первых метрах сплава. Он вылетает на гребень вала на вершине водопада и тут же плашмя сваливается с четырёхметровой высоты в водопадный улов.
   Сначала под воду уходит нос плота, а затем почти пол ностью притапливается его корма. Вова оказывается почти по грудь затоплен пенной водой.
   Плот сносит кормой назад под самый водопадный слив и Командора окатывает мощной струёй воды. На носу всё более спокойно. У Лиды оказывается подмоченным только зад, а Шура выбирается из этого эпизода практически сухим.
   По нашему мнению водопад они всё-таки прошли почти клас сически.
   Поскольку я и Женька не участвуем в этом аттракционе, то сплавлять через водопад наш катамаран Ряше и Завхозу помогают Вова и Командор. На этот раз не обходится без курьёзов.
   При входе в слив сплавщики не успевают довернуть нос пло та, и у него начинает заносить вбок корму. Струя очень сильная, а время сплава длится всего две-три секунды.
   Ребятам не удаётся выставить плот точно по струе, и он несётся к водопаду боком. Вова, сидящий справа спереди, не может удержаться на своём сидении и летит вверх тормашками назад на ящик со шмотками, а через него и на Командора. Ряша с головой скрывается под водой.
   Плот правым боком и кормой весь погружается в пенную ки пень. Меньше всего в этой ситуации страдает Завхоз, который оказывается выше всех на задранном носу плота. До воды едва достают его ноги.
   Позже он рассказывал.- Когда плот поставило боком, и он стал валиться со слива градусов под шестьдесят, я всё ещё пытался вывести корму. Потом почувствовал только хлюпанье от удара баллонами по воде и шипение пены. Мне даже показалось, что на плоту остался только я один, а остальных смыло. Кругом бушевала белая, пузырящаяся пена. Ряши нигде не видно. Вова кувыркается тоже где-то под водой. От Командора над водой осталась только взлохмаченная шевелюра. Правда, длилось это всего мгновение. Снова вижу всех ребят на плоту, только в странных раскоряченных позах. Нас начало крутить и сносить кормой обратно под слив водопада. Масса брызг, воды и тиши на...
   Нам со скал берега вся картина сплава видна, как на ладо ни. Она настолько кратковременна, что мы даже не успеваем испугаться за ребят.
   Поход к водопаду, боковой прыжок плота вниз, затопление и откат плота под струи слива...
   Однако ребята мощными гребками выбивают катамаран из-под слива и начинают перемещаться по улову под отвесные скалы левого берега. Несколько секунд они борются с мощным течением, которое прижимает их к скале, а затем плот медленно начинает перемещаться и причаливает в тихой бухточке рядом с первым.
   Ребята вылезают к нам на скалу, и начинается оживлённый обмен мнениями и свежими впечатлениями от только что произошедшего события. Кто виноват в том, что плот поставило боком? Кто перегрёб? Кто не догреб?
   -- Безумства слишком большая роскошь, чтобы творить их всю жизнь, -- думал я, глядя на беснующийся поток.-- Но почему же они так к себе притягивают?
   И тут же ответил на свой вопрос.-- Потому, что без бе-зумств жизнь такая скучная и не интересная.
   Ряша отчитывает Шуру за то, что сделал мало кадров этого героического события.
   Загружаемся на катамараны и без приключений проходим последнюю бурную километровую шиверу. После прохождения водопада этот сплав просто отдых и развлечение.
   Хотя в шивере встречается много надводных и подводных камней, метровые валы и сливы.
   Ряша, довольный тем, что всё благополучно завершилось, радостно напевает себе под нос.-- Помню я девчоночкой была...
   Сразу же после прохождения шиверы пристаём к берегу, раз водим костёр и сушимся. Все за исключением меня, Женьки и Шуры мокрые, так что сушить есть чего. Мы с Женькой делаем чай. Завхоз расщедрился и выдаёт к нему сразу по четыре конфеты.
   Весь берег разукрашен развешанными на ветвях деревьев шмотками. Дождь, как по заказу, окончился. Дует резвый и прох ладный ветерок.
   Одежда сохнет быстро. На месте нашей остановки попа дается крупная костяника, и мы с удовольствием ей лакомимся.
   Проскочив последние порожки, наши плоты вплывают в зону сплошных мелей и перекатов, которые тянуться на протяжении нескольких километров. По берегам расположились невысокие пригорки, терраски, заросшие редкими деревьями и высокой густой травой.
  
  
   У одного из болотистых ручейков Ряша воспылал желанием половить на кораблик, на что Завхоз вполне резонно философски заметил.- Ты что думаешь, река - это кастрюля, в которую рыбу набросали. Хариус он тоже определённых условий требует, а не живёт где попало.
   Как всегда, он оказался прав, что хариус определённых "условиев" требует, и Ряше пришлось сворачивать своё орудие лова без какого-либо намёка на поклёвку.
   Один раз впереди вспорхнула стайка уток, которые, про-летев метров сто, уселись на каменистом берегу и, вытягивая шеи, следили за нашим приближением.
   Ряша долго возился с ружьём, заменяя в нём пули на дробь, а потом безрезультатно пялил глаза, и никак не мог увидеть, где сидит дичь, хотя мы с Федей всеми силами пытались помочь ему. Он заметил уток лишь тогда, когда они с воплями поднялись в воздух и понеслись вниз по реке. Ряша на всякий случай бабахнул им в след и заявил, что в следующий раз будет стрелять лишь в том случае, если утки рассядутся по веткам.
   Мы недовольно резюмируем.-- Да, брат, ты оказывается не только глухой, а вдобавок ещё и слепой.
   Кижи-Хем широко разлился по своей долине и спешил к Хамсаре, дробя своё русло то на два, а то и на три рукава. Через каждую сотню метров следовали одна за другой мели. Иногда берега реки из пологих переходили в крутые обрывы и каменистые осыпи.
   День выдался солнечный, и плыть было приятно. Немного раздражали промоченные ноги.
   Дальнейший сплав проходит в обсуждениях минувших событий при непрерывной ловле рыбы на "балду".
   Вчера вечером мы соорудили ещё четыре таких снасти, и теперь все члены экипажей стараются в совершенстве овладеть этим способом лова рыбы.
   Один Завхоз остаётся верен спиннингу, и тот его не под водит. Один из забросов приносит ему последнего ленка на Кижи Хеме. "Балда" тоже работает не в холостую, и к концу дня общими усилиями мы поймали пятьдесят одного хариуса.
   Река в этих местах сильно обмелела, течение стало медленнее.
   Километрах в семи от устья Кижи Хема на правом берегу мы увидели стоянку комплексной геологической экспедиции, которой в прошлом году не было.
   Причаливаем к берегу и перебрасываемся парой слов с хозяевами стоянки. Сейчас в лагере народа мало -- все на маршрутах. В лагере только завхоз и несколько студентов-практикантов, которые тоже через пару дней собираются уезжать в Ырбан. У студентов закончилась практика, впереди учебный год.
   Мы сплавляемся первыми и далеко обогнали катамаран челябинцев. Их за нами совершенно не видно.
   В двух километрах ниже на левом берегу, напротив громад ной крутой каменистой осыпи, встречаем палатку и трёх рабочих из этой же партии. Они только что закончили ловить рыбу сетями. Заметив наши попытки ловли на "балду", они весело смеются и орут нам.
   -- Зря стараетесь! Вы здесь своими прутиками сейчас ничего не добудете. Мы здесь только что в восемь рядов прошлись, выгребли всю живность под завязку...
  
  
   Когда до впадения Кижи-Хема в Хамсару оставалось около четырёх километров, правый берег превратился в крутую каменную осыпь, спадающую прямо в воду. По осыпи в самых разных направлениях были разбросаны вырванные с корнем лиственницы и кое-где росли редкие кустики, непонятно каким образом умудрившиеся зацепиться за сыпучую почву своими корнями.
   Внезапно Завхоз тихим трагическим голосом прошипел.-- Ря ша, смотри, кто это там по склону бродит?
   Мы с интересом начали рассматривать, кто же это бродит по склону, и увидели громадного чёрного красавца глухаря, который с трудом, срываясь на камнях и песке, пытался взобраться наверх, на откос, вместо того, чтобы развернуться вниз и взлететь в сторону реки.
   Ряша на этот раз почти мгновенно выхватил из каких-то верёвочек и завязочек свой самопал и ахнул по глухарю. Глухарь подпрыгнул, на мгновение замер, а затем, хлопая громадными крыльями, попытался удрать теперь уже вдоль склона осыпи, маскируясь мелкими кустиками и валежником.
   Выстрелил из мелкашки и я, но неудачно. Тогда Ряша сига нул с плота на берег и кинулся, спотыкаясь и сползая по песку и камням вдогонку за убегающим глухарём. Тот, увидев что его преследуют, надбавил ходу, а затем вдруг кувырнулся через голову и покатился вниз к воде.
   Ряша с грохотом затопал за ним следом, осыпая вниз це лые песчаные лавины. Догнал он глухаря на самом срезе берега, когда тот пытался сигануть в реку. Первой деталью птицы, которая попалась Ряше под руку, был глухариный хвост. За него и ухватился наш охотник.
   Глухарь ухнул по-своему, резко рванулся и оставил в руках у очумелого от такой наглости Ряши всё своё хвостовое оперение.
   Тогда Ряша умудрился ухватить его за ноги. Глухарю это не понравилось, и он попытался, взмахивая мощными крыльями, приподнять Ряшу в воздух, а затем начал загибать шею, чтобы клюнуть обидчика своим громадным, изогнутым клювом цвета морёной слоновой кости.
   Ряша сначала обалдел от этой наглости, а затем хрястнул глухаря кулаком по шее. Глухарь застонал то ли от боли, то ли от обиды и резко усилил свои попытки освободиться. Однако бороться с могучим Ряшей ему оказалось не под силу.
   Ряша сломил сопротивление гордой птицы и, спотыкаясь, чертыхаясь и весь в отдышке, возвратился обратно на плот, потащив с собой всё ещё полного сил, жизни и стремления к свободе глухаря. Оказалось, что выстрелом глухаря лишь сильно оглушило, дробь лишь скользнула по прочнейшему оперению, и он на некоторое время потерял возможность чёткой ориентации и координации своих движений. Пришлось добивать этот трофей выстрелом в упор из мелкашки.
   С интересом рассматриваем нашу добычу. Глухарь был потря сающе красив.
   Чёрно-синяя голова с ярко красными изогнутыми над-бровными дугами, чёрными блестящими глазами и устрашающе изогнутым клювом. Далее шло пепельно-серое ожерелье из мелких узорных пёрышек, а затем воротник, который в солнечных лучах отливал изумрудными тонами.
   На груди-- сверкающе-сизая "кольчуга". На пепельных плечах -- ярко-белые пятна-погоны. По тёмно-коричневым, почти чёрным, громадным крыльям-опахалам густо рассеяны пильчатые штрихи с трудно передаваемыми сочетаниями чёрных, тёмно-коричневых и пепельно-серых пластин.
  
  
   Ниже переливчатой кольчуги, на смолисто-бархатной мантии волнисто про тянуты поперечные серебряные шнуры-дуги. Высокая, стройная, голенастая птица. Пятки толстые, внушительные, почти как у страуса. На пальцах -- мягкие подушечки из бугристой чешуйчатой кожи. А хвост не уступит любому королевскому вееру из павлиньих перьев. Роскошный хвост! Густо-чёрный, с тонки ми мраморно-белыми разводами-блёстками. Широченный хвост. Птица была крупная -- на взгляд не менее восьми килограммов.
   Пока Ряша боролся с гигантом глухарём на другом берегу Кижи-Хема, Командор ломился через кусты и коряги вслед за удирающей копалухой размерами, по его словам, не менее здоровенной индейки. Он рыскал по чащобе и бурелому не менее десяти минут, но так и не обнаружил беглянку.
   Потом мы посчитали этот побег даже за счастье, так как потрошить и готовить двух таких громадных птиц нам было бы не легко.
   Уже восемь часов вечера, а мы всё ещё никак не можем достичь устья Кижи Хема. Поворот следует за поворотом, а Хамсары всё нет и нет.
   Челябинцы где-то далеко сзади нас. От них ни слуху, ни духу. Рабочие из партии советовали нам встать на ночлег в охотничьей избе, которая была пост роена ими в этом году.
   -- Ночуйте. Изба большая. Нас там пятнадцать человек поме щается. Печка есть. Нары... Ищите её так-- первая осыпь, вто рая осыпь, а за ней смотрите...
   В двадцать часов пятнадцать минут мы распрощались с гос теприимным Кижи-Хемом и втекли вместе с ним в Хамсару.
   Прощай, Кижи-Хем-- медвежья речка с твоими водопадами и изумрудно чистой водой, с твоими тайменями и ленками, груст ными хариусами, крикливыми гусями и утками.
   Влившись в Хамсару, изо всех глаз смотрим первую и вторую осыпи, но их не видно. Мы прошли по Хамсаре километра два. Быстро темнеет. Проходим ещё один поворот реки. Уже за десять вечера. Почти совсем темно. На небе появился узкий серп нарождающейся луны.
   -- Ну её, эту избу! Давайте останавливаться. Тем более, что командориков-бориков нет и неизвестно, когда они поя вятся. Не успеем до их прихода лагерь разбить, шуму на всю Хамсару будет...
   На ночёвку мы остановились по правому берегу Хамсары на высоком обрыве, который вверху завершался абсолютно ровной площадкой. На ней был уже сооружён стол и скамейки из стволов молодых берёзок. Здесь же мы увидели построенную коптильню, которой похоже никто ещё не пользовался. Весь вечер и половину ночи мы варили реликтовую птицу, которая никак не хотела приобретать съедобные свойства. Мясо глухаря на пробу было больше похоже на резиновое голенище сапога, чем на живую ткань. Доваривать глухаря пришлось даже утром.
   Чтобы не остаться голодными на ночь нам пришлось срочно готовить рис "по-китайски" и чай. Это была вся еда, которая составила на этот раз наш ужин.
   Лунная августовская ночь украшала небо такими крупными звёздами, что свет полной луны не уменьшал их блеска. В тайге мелькали чёткие тени от деревьев и голубые полотнища мрака между их стволами. В безветрии бархатной ночи недвижимы были листва и хвоя.
   Мы молча любовались красотами таёжной ночи и звёздами. Всю эту благо дать портили только комары и мошка. "Пернатых" было много, они нудно гудели и пытались садиться на все незащищённые одеждой места. Спасала от них только "Тайга".
   Командор долго отмахивался от назойливых насекомых и внезапно выдал.- До недавнего времени считалось, что самки комаров ничем другим кроме крови, не питаются.
   Однако, совсем недавно какие-то особенно настойчивые и упорные исследователи поймали на рассвете самок обычного комара Аэдес с поличным -- с пыльцой орхидеи на голове. Пришлось заняться слабым комариным полом более внимательно, после чего выяснилось, что в зобиках самок, пойманных после безветренной ночи, оказался нектар. Так было доказано, что не только самцы комаров питаются соком растений, но и их партнёрши. Следовательно, комарики, мошка и мокрец являются активными опылителями растений. Как это ни парадоксально, но, чем гуще и нестерпимее становятся полчища гнуса, состоящего, если вам известно, из кровососущих самок различных видов комаров, тем больше возрастает его полезная роль для растений. Ведь на Севере, где практически нет пчёл, комары становятся единственными опылителями. Замечено, что на Кольском полуострове самки комаров Аэдес длительное время питаются на цветах рябины, черёмухи и брусники.
   -- Подумаешь комары!-- фыркнул Шура.-- Вон в Австралии кен гуру и те работают опылителями. Они являются основными в опылении низкорослого кустарника дрианды. В качестве основ ного инструмента для этой цели у них служит нос. Засовывая морду в чашечку то одного, то другого соцветия в поисках утоляющего жажду нектарного сока растения, кенгуру пачкает пыльцой свой нос и производит перекрестное опыление. Сейчас, когда в Австралии стало мало кенгуру, реже стала встречаться и дрианда.
   -- Оставьте вы в покое марингамов и москитов,-- набро сился на них Завхоз.-- Дайте природой понаслаждаться.
   -- Кого, кого оставить?
   -- Комаров! Москитами комаров называют испанцы, а марин ганами-французы. Они напоминают европейских дневных комаров. Комары второй разновидности размером не более песчинки. Летают они совершенно бесшумно, но ещё противнее москитов, потому что жалят даже сквозь одежду. Третья разновидность комаров не меньше горчичного зерна и отличается красным цветом. Они не жалят, а отгрызают на том месте, где садятся, кусочек кожи. Испанцы называют этих комаров калародами, а французы -- рогадос.
   -- Слушай, ты, кенгуру-опылитель, ты лучше свою задницу комарам не подставляй, а то они её быстренько опылят.
   Объяснив публике, кто такие москиты и марингамы, Завхоз встал и молча ушёл от костра на берег.
   Он стоял под луной в центре прозрачной голубоватой полу сферы, уже участвуя во всём, что происходило и творилось вокруг него, по-своему влияя на мир, на его великую гармонию. И как бесконечно не был он мал по сравнению с этой гармонией, с этим Вечным Покоем, но от него малого, зависела и эта гармония и этот покой.
   Он мог разрушить их и мог сохранить для других в этом первозданном и таком нужном для всего живого виде.
   Ему казалось, что некогда в иные времена, не кто-то иной, а именно он, а вернее тот, что до сих пор живёт в нём, впервые ступал по этой вот первооснове, по этим вот мхам, и было всё это удивительным и прекрасным, повторяемым бесконечно и также бесконечно неповторимым.
  
  
   Эта неповторимость мира в кажущемся бесконечном повторении была ему сегодня особенно понятна, как никогда, и он стоял не двигаясь, желая познать как можно больше наедине с вечностью. Нужно стремиться, чтобы жизнь была простой, как свет дня и темень ночи.
   - В этом весь смысл,-- думал Завхоз.-- Я вот живу здесь простой красивой жизнью. Солнце-- мой календарь, земля-- кор милица, небо-- моё дыхание, воздух-- моя вода...
   Кажется, все звёзды ярки. И чем больше звезда, тем ярче она должна быть. Ан нет! Самой большой светимостью обладает недоступная простому глазу звёздочка восьмой величины в созвездии Золотой рыбы, обозначаемая латинской буквой S. Эта звёздочка входит в состав соседней с нами звёздной системы -- Малого Магелланового Облака, расстояние которого от нас оценивается примерно в двенадцать тысяч раз больше, чем расстояние до Сириуса. Эта звёздочка бриллиант сияет в четыреста тысяч раз ярче чем Солнце.
   В конце концов Завхоз устал от всей этой могучей философии, облегчился, сбегав в ближайшие кустики, ещё раз глянул на сияющую луну, волчье солнышко, и пошёл спать.
  
   Глава восемнадцатая.
   Крапивник. Утки. Ловля тайменей и Женькины страдания. Чёрная смородина. Пифагор и природные явления. Навоз и грибы. Ряша и Шура - эксцентрики.
  
   Я открыл глаза и посмотрел на часы. Пять утра. Вокруг ещё стояла темнота, но в ней был разлит неуловимый серый оттенок, предвещающий скорый рассвет. Небо на востоке приобрело другой цвет. Брала своё предрассветная прохлада.
   Я вылез из палатки и невольно поёжился. Ещё неделя-другая и будет не на шутку прохладно ночами.
   Звёзды помаленьку исчезали с небосвода, таяли, раство рялись без следа в глубинах вселенной. Меж деревьями плыл мо лочно-сизый туман, отовсюду доносился тихий, непрекращающийся шорох, напоминающий шум дождя -- это влага оседала на листьях и на хвое.
   Небо на востоке уде порозовело, украшенное снизу тон чайшей золотой каёмкой. Вокруг всё быстрее светлело, серая предрассветная мгла неумолимо таяла, и в тайге всё громче непуганно гомонили ранние птицы. Особенно настойчиво чвирикала одна. "Вити -- вить! Вити -- вить!" Как заводная механическая игрушка.
   Быстро устанавливалось солнечное и ветреное утро. По небу бабочками порхают небольшие белые облачка. От этого небо походит на ситец причудливой ручной раскраски. Рисунок на этом воздушном покрывале постоянно изменяется.
   Ветер дует холодный и прерывистый. Иногда на нас нале тают настоящие кратковременные шквалы. Самое неприятное в том, что он, как и всегда, дует навстречу нашему движению.
   Музыка тайги, срываемая ветром, держала тишину в синеве неподвижного воздуха, как в раме.
   Утро началось с завтрака, в котором основным блюдом был вареный глухарь и исключительно крепкий и густой бульон настой. Каждому из нас досталась громадная порция мяса и костей. После семичасовой варки глухарь оказался вполне съедобным и пережевываемым. Сухарей, к сожалению, на завтрак и пережёр Завхоз нам уже не даёт.
   -- Воды-- хоть залейся, леса-- хоть убейся, а хлеба-- хоть плачь!-- заявляет он в ответ на все наши просьбы дать хоть по сухарику.
   В пяти метрах от нашего стола наблюдаем интересную лесную картинку: поползень, серый, похожий издали на лохматый кусок коры, побежал вниз головой по стволу ближайшего дерева, то и дело, выбивая своим крепким клювом дробную чечётку. За ним вслед заспешил второй.
   Недалеко от этой парочки, на высоком пеньке уютно устроился крапивник.
   Крапивник-- очень маленькая, плотного телосложения птич ка. Вес её не более десяти грамм. Почти вертикально вздёр нутый вверх крохотный хвостик. Коричнево-бурая окраска мяг кого и рыхлого оперения. Очень ловко, беспрестанно шмыгает меж ветвями кустарников, в валежнике или перебегает по земле между травянистых растений.
   Песня у крапивника очень громкая и мелодичная, состоит из нескольких звучных, следующих одна за одной, но непохожих друг на друга трелей. Поёт её птичка, обычно стоя на пеньке, на кучке хвороста, а, окончив песню, тот час покидает это возвышение и прячется в заросли.
   Завхоз начинает обгонять нашего сновиденца Ряшу по коли честву увиденных ночных галлюцинаций. Сегодня ему пригре зилась шикарная городская квартира, в которой было полно воды и плавали диковинные, невиданные им ранее рыбы. Он бродил по колено в этой воде и пытался поймать рыбу руками. Но, хотя рыбы была масса, поймать даже одну ему так и не удалось.
   Не успели мы позавтракать, как где-то вдали послышался звук моторов, и минут через пять мимо нашей стоянки вверх по реке проследовали две моторки.
   Прощай Кижи-Хем с твоим безлюдьем, мы снова быстрыми шагами движемся обратно в цивилизацию с её шумом, гамом и многолюдием.
   За деревьями надсадно кричит и клекочет невидимый коршун. Отдельные его крики напоминают призывы о помощи, а другие -- звуки точила, когда на нём точат ножи.
   После вчерашней поздней остановки на ночлег отплываем поздно-- ровно в час дня. На первом катамаране тут же ловят на спиннинг ленка. Правда такого малюсенького, что он больше напоминает баночную селёдку, чем гордую таёжную рыбу.
   По берегам в лесу на разные голоса поют птицы. Гнуса и мошки, которых на стоянке была масса, на реке практически нет и это особенно приятно. Ещё на Кижи-Хеме нам удалось наблюдать любопытное явление. Внезапно послышался глухой, переливистый звук лодочного мотора, который то затихал, то усиливался. Мы долго осматривались и прислушивались, но никакой лодки обнаружить не сумели. Оказалось, что этот звук издавала мошка, собравшаяся вместе в громадный, постоянно меняющий свои размеры столб, висящий над самой поверхностью воды.
   Хамсара - не Кижи-Хем, река мощная, спокойная и широкая. Вода в ней довольно мутная и дно просматривается с большим трудом. Глубина реки большая.
   Берега её при впадении Кижи-Хема невысокие и пологие. Но затем километрах в трёх ниже по течению они становятся всё круче, а правый берег переходит в один сплошной песчаный обрыв с пологим верхним срезом, на котором раскинулась сплошная буреломная тайга. Здесь много кедра, лиственницы, берёзы, сосен и елей. Изредка встречается осина. По самому берегу растёт лозняк.
   Иногда мимо нас пролетают стаи уток, направляющиеся куда-то в верховья Хамсары. На высокой сухой лиственнице орёл соорудил громадное гнездо, которое видно с реки на километр.
   Все усердно машут спиннингами, благо грести не приходится, так как река сама несёт наши катамараны куда надо. Ряша сотворил громадную "бороду" и вместо любования природой и рыбалки занимается её устранением. В конце концов, он справился с запутавшейся лесой и удовлетворённо заявил, демонстрируя нам готовый для дальнейшего употребления спиннинг.
   -- Я всегда верил во второй закон Вышковского. Всё можно наладить, если вертеть в руках достаточно долго.
   -- Какая тишина, какая благодать Богом даренная,-- мечтательно произносит Завхоз, отрыгивая глухарём.
   -- Да уж... А какой живительный и чистый воздух, сплошные фитонциды,- поддерживает его Ряша и затягивается вонючим сига ретным дымом.
   -- Если после каждой выкуренной сигареты, которые сужают сосуды, принять определённую дозу коньяка, который их расширяет, то это стабилизирует вашу сосудистую систему,-- продолжает он свои рассуждения в ответ на мою просьбу не портить здоровье себе и другим. -- Если я не за себя, то кто же за меня? И если не теперь, то когда? Так учил нас Гегель.
   -- Глядя на тебя, невольно вспомнишь про парадокс Триш мена. Трубка даёт умному человеку время подумать, а дураку -- подержать что-то во рту. Тебя ни какие фитонциды не спасут. Загнёшься понемножку.
   Фитонциды, эфирные масла, смолы -- всем этим щедро напоён воздух тайги.
   Каждая порода деревьев выделяет свой набор летучих ве ществ. Наиболее универсален он у черёмух. Подмечено, что в пору цветения черемухи, растущие вокруг деревья как бы омолаживаются -- так оздоровляюще действуют ее фитонциды.
   Летучие соединения кедра оказываются естественным регу лятором численности лесных обитателей, сокращая число заболеваний среди них.
   Веточка пихты, внесённая в комнату, в десять раз сокра щает количество микробов в воздухе. Причём в первую очередь погибают возбудители коклюша и дифтерии. Фитонциды дуба особенно эффективны против возбудителей дизентерии и брюшного тифа.
   А листья берёзы и тополя или осины выделяют вещества, губительные для стафилококков. Они полностью уничтожаются за три часа. Особенно целителен воздух хвойных лесов. Сосна, ель, можжевельник делают его практически стерильным. Потому-то так целителен воздух тайги, где имеется в наличии практически весь набор из перечисленных выше деревьев.
   Сегодняшний день совершенно правомерно можно назвать днём Женькиных разочарований и неудач. К концу похода он, похоже, начинает отходить от своего летаргического сна. Сегодня он ловит рыбу азартно, как и все.
   Он увлечённо машет спиннингом, и на его блесну, то и дело, садится рыба. Правда, стать её обладателем он так и не смог. У него сошло два тайменя и ленок. Первого тайменя он уже приподнял над водой, чтобы затащить к себе на плот, но тот мотнул головой и сорвался в воду. Второго тайменя, с килограмм весом, он затащил таки на плот, выдернул у него из пасти блесну.
   Я схватил тайменя за глаза и держал, дожидаясь пока Ря ша передаст мне кукан, на который мы подвешиваем всю пойманную во время сплава рыбу. В другой руке у меня был спиннинг. Ряша, поскольку эта добыча была не его, долго возился, отвязывая кукан от рамы плота, рука с рыбиной у меня постепенно уставала.
   В это время таймешонку тоже надоело висеть на моей руке, и он резко дёргается, изгибаясь всем своим упругим и скользким телом.
   Не могу его удержать, он вырывается и с шумом шлёпается в воду под плот.
   Несколько секунд мы видим на поверхности воды его спину с оранжевым плавником, а потом он взмахивает такого же цвета хвостом и навсегда скрывается из наших глаз.
   Третьего Женькиного тайменя упускает Ряша. Когда Женька после первых двух неудач выволакивает на плот ещё одного килограммового таймешонка, Ряша начинает философствовать.-- Самое главное при ловле на спиннинг чувствовать себя уве-ренно, быть морально готовым к победе над рыбой, быть сильнее её, заранее быть победителем. Тогда успех тебе практически обеспечен. Если ты не справился с рыбой, упустил её -- значит ты ещё не до конца осознал весь процесс, значит ты ещё не достаточно морально готов к победе.
   С этими словами Ряша схватил тайменя в руки, и... На на ших глазах рыбина проскальзывает ему между колен и спо койненько летит под плот в воду.
   Женька аж стонет от обиды и возмущения. Он сегодня наде лал тьму-тьмущую ветвистых "бород", потерял две блесны и оторвал почти половину лесы на катушке, а результата так и не добился. Сейчас на его спиннинге осталось всего метров десять лесы, но он мужественно продолжает процесс ловли.
   По узкой извилистой протоке Хамсары мы подплываем к месту очередной остановки, где решаем устроить пережёр. И тут на Женькину блесну снова садится рыба. На этот раз это крупный ленок.
   Женька вцепился в вытащенного ленка двумя руками и выта щил из пасти блесну. Я раскрываю ему горловину сетки для рыбы, и Женька начинает судорожно запихивать в неё ленка, но фортуна есть фортуна. Пихает он его в сетку хвостом вперёд.
   Ленок изо всех сил сопротивляется, изгибаясь дугой то в одну, то в другую сторону. В конце концов он пружинисто разги бается, вырывается из дрожащих рук неудачливого рыболова и падает в воду. В этот момент у Женьки был такой уморительный вид, что мы от хохота чуть не попадали сами, как и ленок, в воду.
   - Это надо же... Я уже думал, что всё.. Ведь совсем в авоське был,- Чуть не плача, едва слышно стонет Женька.
   Через какую-то минуту Федя на свой спиннинг-авторучку будто бы в насмешку над Женькой выволакивает и благополучно укладывает в авоську великолепного ленка в полтора килограмма весом.
   -- Надо не только хотеть, но ещё и уметь,-- назидательно заявляет он.
   Женька скисает окончательно до конца дня.
   Неутомимые челябинцы продолжают непрерывно смыкать спин нингами. Благодаря этому им удаётся поймать таймешонка на килограмм и двух ленков размерами с мелкого хариуса.
   Таймешонок от возмущения за то, что его лишили родной водной среды, укусил Вову за палец. Ленков решено отпустить обратно на свободу из-за их малолетства, а таймешонка за наглость -- отправить в коптильню.
   Лида вытаскивает из Хамсары ещё одного ленка, но когда она пытается освободить его от блесны, ленок машет хвостом и прыгает с катамарана.
   Высоко над зелёными верхушками по голубому небу плывут белые облака.
   Иногда они плывут медленно и даже будто стоят на одном месте, а иногда двигаются быстро, словно кораблики летят, развернув наполненные ветром паруса.
   Деревья провожают их своими протяжными песнями. У каждо го дерева своя песня. Ветер то усиливается, то затихает, и деревья поют то громче, то тише. В сильный ветер деревья как будто от возмущения размахивают ветвями и выпрямляют свои верхушки, наполняя тревожным шумом весь лес.
   Выглянуло из-за облаков солнышко, и сразу всё вокруг за светилось и засверкало.
   На небольшом острове, к которому мы причалили на нес колько минут по разным нуждам, я нашёл немного ягод чёрной смородины, но таких спелых, крупных и вкусных, что во рту надолго сохранялось их великолепное послевкусие.
   Кругом много кустов шиповника.
   Отплываем от острова и продолжаем свой путь. Сплавляемся по течению, практически не работая вёслами. Тишина вокруг потрясающая. Её нарушают только всплески от блёсен. Идёт интенсивная ловля рыбы.
   На полдник, ленч или, если угодно, пережёр, мы оста новились у подножия высокой скальной стены, сложенной в основном из белого известняка.
   Груда известняковых глыб возвышалась и на берегу.
   Какое-то разрушенное сооружение, напоминающее по виду вход в небольшую шахту, было засыпано такими же глыбами и брёвнами. У подножия скалы росли великолепные кусты чёрной смородины.
   На сбор и поедание этой крупной и спелой ягоды сразу же бросилась вся команда.
   Большинство ягоды уже перезрело, стоило только неосто рожно тряхнуть ветку, как с неё дождём сыпались на землю крупные, как виноград, смородины. Вкусом они очень напоминали некоторые сорта винограда, но из-за специфического запаха её было невозможно спутать ни с какой другой ягодой.
   Здесь же попадались и кусты красной смородины, но на неё никто даже не смотрел.
   Насытились мы очень быстро.
   Во рту было приторно сладко от съеденной ягоды. Теперь даже самые крупные смородины, величиной с виноградину или вишню, не вызывали у нас никакого желания сорвать и съесть их.
   Завхоз потребовал набрать ягод на сладкий пирог. Все с радостью согласились, и через тридцать минут у нас было полведра отборных ягод.
   Когда мы отплывали от острова, кроме ягод насытившись колбасой, конфетами и чаем, природа разыграла перед нами ещё одну не виданную ни кем из нас ранее сценку. Низко над водой летал куличок-пискунок, а за ним с берега внимательно наблюдал сидящий на ветке кедра сокол.
  
   Выбрав удобный момент, сокол кинулся на куличка, но промахнулся. Тогда он снова взгромоздился на ветку и стал опять ждать удобного момента. Вот он снова кинулся на куличка и прижал его к воде. Казалось бы всё -- птице некуда больше деваться, и она станет добычей ловкого хищника. Но не тут то было. Куличёк проворно нырнул, и сокол, вспенивший воду крыльями, остался ни с чем.
   Почти сразу же после отплытия счастье вновь улыбнулось Лиде, и она стала обладателем малюсенького ленка.
   -- Кончайте из реки детишек вытаскивать,-- возмутился Завхоз.
   Слева по берегу на склонах высокого, продолговатого холма стволами-спичками торчала горелая лиственничная тайга. От этого холм был похож на спину свернувшегося клубком ежа, ощетинившегося всеми своими иглами.
   Глядя на результат работы злого огня, мне почему-то вспомнилась легенда о происхождении первого пожара на земле - рождение огня.
   Торум-- высший дух трением дерева об дерево вынянчил пламя. И над стынувшей землёй зажёг огонь. На высоком небо своде среди холодных звёзд он заискрился живым светлячком, из лучая трепетное, не звёздное, тепло. Искру огненную он положил в серебряную люльку в золотом мешочке, и поручил дочери своей растить пламя. Но дочь его, легкомысленная, как все богини, качая зыбку на краю тучи, уронила из неё искру. Красненьким клубочком она скатилась с неба и, упав на землю, пустилась в дикий пляс, превращаясь в пламя. Побежав по пихтачу, спалила его дотла. Прикоснувшись к прядям пепельного лишайника, вмиг превратила его в огонь. И бор еловый заполыхал, корчась в жгучем огне. Всё на своём пути сжигал разбушевавшийся пожар. Гнёзда птиц горели, норы зверей покрывались золой. Гибли деревья, звери, птицы. Рыба задыхалась от дыма, который плыл по поймам рек.
   Даже реки загорались. И всё это оттого, что легкомыс ленная юная богиня отвлеклась от порученного ей Торумом дела.
   В этих местах на Хамсаре много -- тровов. Река распадается на несколько проток, кружит вокруг оторванных от основного берега клочков суши и снова соединяется в одно широкое и спокойное русло.
   Когда река мелеет, то интересно наблюдать за проска кивающими под катамаранами камнями. Они самых разных размеров, форм и окрасок. Красноватые, бурые, белые, зелено ватые, жёлтые, пёстро-крапчатые, однотонные и полосатые.
   Переливаясь и блестя в струях бегущей по верх их воды, они создают удивительно занимательную меняющуюся картинку-калейдоскоп.
   Наблюдая за этим увлекательным зрелищем, говорю Ряше.-- Ты знаешь, что по мнению Пифагора и его последователей всё в этом мире поддаётся математико-геометрическому описанию. Огонь составляется из двадцати четырёх прямоугольных треугольников и заключается в четырёх равных сторонах. Каждая полная сторона состоит из шести треугольников, так что он уподобляется пирамиде. Воздух состоит из сорока восьми прямоугольных треугольников и заключается в восьми равных сторонах. Он подобен октаэдру, который содержит восемь равносторонних треугольников, из которых каждый разделяется на шесть прямых углов, так что всего образуется сорок восемь углов. Вода состоит из ста двадцати треугольников, и сравнивают её с икосаэдром, содержащим сто двадцать равных и равносторонних треугольников. Земля состоит из сорока восьми треугольников и имеет вид куба.
   -- Слушай, кончай свою математику. Из-за неё голова треугольной становится, -- ворчит Ряша.
   -- Зато понятно, почему на воде нас так трясёт и кидает, вон в ней сколько всяких углов, -- поддерживает меня Завхоз.
   Под правым берегом в небольшой тихой заводи паслась четвёрка уток.
   Сверхзоркий Завхоз всё-таки высмотрел их на фоне невы сокого крутого берега и сообщил об этом Ряше. Хотя до уток было около ста метров, тот встал в полный рост на плоту и жахнул по ничего не подозревающим птичкам двумя выстрелами.
   Утки заорали на всю тайгу и кинулись в рассыпную. Одна из них направилась в сторону второго катамарана.
   В бой тут же вступил Командор. Первый выстрел у него не получился, зато после второго летящая утка как будто нат кнулась на невидимую преграду, клюнула носом и камнем упала в воду. Браконьерский выстрел Командора скосил её наповал.
   Нам с Завхозом показалось, что ещё одна утка после выс трелов Ряши ведёт себя как-то неестественно: далеко не улетела, села на воду и нелепо размахивает крыльями, сносимая рекой.
   Мы тут же высадили Ряшу вместе с его мортирой на берег, и он резво загремел сапогами, скрываясь в прибрежных зарослях.
   Но, как только наш охотник исчез из виду, сидящая утка резво вспорхнула с воды и унеслась куда-то вверх по Хам Саре. Обиженный Ряша вернулся на плот и молча водрузился на своё место.
   -- Смотрите, что это там вверху по реке плывёт?
   -- Точно плывёт... Только не что, а кто. Похоже, турики на двух байдарах сплавляются.
   -- Вот догонят, тогда узнаем -- кто, зачем и откуда.
   Однако узнать, кто и зачем нам так и не удалось. Мы плыли уже более получаса, а нас никто не догонял.
   -- Испугались и на ночёвку встали,-- предположил Завхоз.
   -- Конечно, послушаешь вашу канонаду, так любому страшно сделается. Не сплав, а какие-то боевые действия.
   -- Всё может быть. Особенно если они на нашу последнюю стоянку заглядывали и нашли там все обглоданные кости и кишки. Тогда уж точно перепугались.
   На горизонте стали уверенно собираться синевато-чёрные зловещие тучи.
   Подул всё усиливающийся холодный ветер. Солнце скрылось за облаками и больше не грело реку и нас. За горами уже давно шёл сильный дождь. Доберётся ли он и до нас - должно было показать время.
   Наши катамараны пронесло мимо сидящих на берегу рыбаков -- отца и двух ребятишек. Ловят хариуса.
   Спрашиваем их.-- Далеко ли до Ырбана?
   Они отвечают, что ещё не менее ста тридцати километров. Это значит, что нам ещё пахать и пахать. По словам рыбаков "Заря" ходит в Кызыл ежедневно.
   Насколько точны эти сведения можно будет выяснить только в самом Ырбане.
   -- Как ловится?
   -- Неплохо. Вот с ведро наловили.
   По нашим наблюдениям хариус некондиционный, мелкий. Как говорит Командор "всего-то с карандаш". Он, похоже, вошёл во вкус стрельбы "в лёт".
   Садит из своего ружья по всему пролетающему мимо. Сходу сшиб ещё одну кряковую.
   Ничего, сегодня как раз его дежурство. Так что будет над чем потрудиться -- и пощипать и попотрошить.
   На ночёвку становимся в восемь вечера на правом берегу Хамсары. Берег не очень высокий, но обрывистый. Сверху ровная площадка. Она вся заросла березняком и отдельными, в обхват руками, лиственницами. Подлесок редкий и низкий. Под деревьями масса подберёзовиков, волнушек и куч лошадиного навоза. Создаётся такое впечатление, что в этом месте скрывалась от преследования целая кавалерийская дивизия.
   Бродим среди навозных куч и собираем грибы. Набрали ведра два. Дождь пока так ещё до нас и не добрался, но мы и не особенно этого желаем.
   Разбиваем лагерь, разжигаем уютный, жаркий костёр, начинаем готовить ужин.
   К ночи распогоживается ещё больше. Сквозь жиденькую облачность начинает таинственно проглядывать неяркая луна. Вокруг тихо и спокойно.
   Командор соорудил суп из двух уток и наварил два ведра компота из смородины. Как всегда наш "повар-экспериментатор" предпочитает действовать на контрастах. В одном из вёдер компот был приторно сладким, а в другом до безобразия кисло-острым.
   -- Не ворчите, ешьте, что дают и будьте оптимистами.
   -- Почему это оптимистами?
   -- Потому, что оптимист почувствует вкус мёда и в бочке с дёгтем.
   -- Глубокое вам мерси, Командор.
   По решению коллектива сегодня за ужином отмечаем условно-досрочный день рождения Завхоза. В честь этого события он выдаёт нам сыр, печенье, спирт и заначенный свежайший лимон, который он возил с собой с самого начала похода.
   После ужина разогретый граммульками Шура демонстрирует присутствующим своё искусство эквилибра и эксцентрики. Он берёт длинную гибкую лозину, зажигает её конец на костре и начинает быстро вращать.
   Гибкий конец описывал в темноте замысловатые огненные фигуры. При этом сам Шура сидел на земле по-турецки и выделывал телом что-то кабалистически интригующее и, как он выразился, интимное.
   Выступление нашего самодеятельного артиста всем понра вилось. Ряша настолько воспылал желанием овладеть этим ма стерством, что выхватил из костра здоровенную головешку и завертел её над головой, а сам зашёлся в шаманском танце под названием "экстаз".
   Вокруг зрителей и самого исполнителя сыпался огненный дождь искр. Ряша лихо подвывал и наяривал сапожищами по сучьям. Угли светлячками разлетались вокруг танцора на многие метры. Было красиво и очень страшно, особенно за себя.
   Наконец, устав выписывать кренделя и вопить, Ряша раз махнулся и, ухнув в последний раз по совиному, зашвырнул го ловню в реку. Раздалось шипение, и огненная феерия благо получно закончилась для окружающей природы и коллектива.
   Тайга вокруг нас жила своей ночной жизнью, привычной для себя и так необычной для нас. Изредка в темноте кричала какая-то ночная птица.
  
  
  
   Внизу, под берегом журчала вода, навевая на окружающее пространство покой и мечтательность.
  
   Сполохом чувственным вдруг обожгло.
   В царстве таёжном, где сумрак таится,
   Вскрикнула глухо сонная птица,
   Быть может о ветку ударив крылом...
  
  
  
   Глава девятнадцатая.
  
   Испорченный завтрак. Охота на уток. Дождевые ванны. Беседы на плаву. Лошади Пржевальского. Бенефис Завхоза. Ночные гости.
  
   Разбудил нас разбойничий свист. Это неугомонный Командор, вставший в семь часов, будил остальных. Как и всегда завтрак у него готов не был, а свистел он просто так для "куражу".
   Сегодняшнее утреннее меню состояло из вчерашней греч невой каши, остатков смородинового компота и блюда, которое автор гордо называл диетической манной кашой-суфле. Последнее было очень противного солёно-сладкого вкуса, пакостно на вид и обладало весьма сомнительными съедобными свойствами.
   -- Свистел на три борща, а приготовил такую бурду,- воз мутился Ряша.
   -- Кашка что надо! Так сама в желудок и просклизывает.
   -- Не будь ты основным загребным на своём катамаране, я бы тебя отстрелил,-- продолжал возмущаться Ряша,-- сколько тебя не учи, так видно толку и не получится. Похоже, с детства влюблённый ходишь. Только и норовишь кому-нибудь насолить или пищу испортить.
   -- Ладно, не пыли... Кому компотику налить?
   -- Сам пей. Он кишки насквозь прожигает. Ты в него случай но ледяной кислоты не капнул?
   -- Ничего потерпите. Сегодня моё последнее дежурство в этом сезоне. Отдохнёте от моих фирменных блюд. Ещё жалеть будете.
   После завтрака мы обнаружили, что собранные вчера грибы сиротливой бело-серой кучей валяются за палатками.
   -- Ты что же, клещ, грибы не мог приготовить? Грибной супец и вкуснее, и сытнее твоей размазни.
   -- Они все червивые.
   -- Сам ты червивый, сачок несчастный! Вместо того, чтобы орать по утрам, хотя бы почистил их.
   -- Некогда было. Варкой завтрака занимался. Меню обду мывал.
   Увещевать Командора было делом бесполезным и небла годатным, поэтому мы, махнув рукой, принялись перебирать грибы сами. Половина их за ночь действительно зачервивела, но другая часть была вполне съедобна. Перебрав и промыв грибы, мы сложили их в мешок и передали этот полуфабрикат очередным дежурным.
   К десяти часам из-за перьев облаков выглянуло весёлое солнышко и мгновенно окрасило окрестные леса и горы ласковыми золотистыми красками.
   Последний месяц лета щедро дарил нам свой живительный воздух, тепло и красоты.
   На берёзах, которые раньше других деревьев начинают улавливать слабое дыхание осени, уже появились первые желто ватые листочки.
   Грузимся на катамараны и продолжаем свой путь к Ырбану. Сегодня что-то вовсю распелись птицы. Они зали ваются в прибрежных кустах на разные голоса.
   В этих местах то тут, то там сбегают в Хамсару с крутых её берегов быстрые звонкоголосые ручейки, и у впадения их в реку скапливаются стайки весёлых, суетливых молодых хайрюзков.
   Если посмотреть назад, то реку замыкают невысокие горные гряды, тёмно зелёными силуэтами прорисовывающиеся на гори зонте.
   Нас догоняет второй катамаран, задержавшийся на стоянке.
   -- У кого лопата девятый номер? -- слышится голос Шуры.
   -- У нас лопат нет. Только ломы и топоры.
   -- Серьёзно спрашиваю. Кто мою лопату на стоянке поменял? Да вон она родимая у Завхозика. Отдавайте по добру.
   Смотрю на Федю. У него на весле действительно нарисована краской красная цифра девять.
   -- Гуляй, дорогой. Не отдам я тебе эту лопату. Я к ней уже, как к родной, привык, -- говорит Завхоз.
   Шура продолжает сердиться и настаивать.-- Отдавай, гово рю. Мне твоё весло противно, и грести им неудобно.
   -- Тем лучше. Заяви об этом Командору и сачкуй поти хоньку.
   -- У него посачкуешь. Враз за борт выкинет.
   -- Братцы, дайте компотика попить,-- просит Вова.
   Сегодня мы везём на своём плоту целое ведро недопитого утром кислого смородинового компота.
   -- Ну, уж дудки! Мы вези, а вы пить будете,-- сопро тивляется Завхоз.
   Потом он всё-таки сжаливается над жаждущим Вовой и кри чит.
   -- Давай подворачивай. Налью, так и быть, кружечку.
   Состыковываем на какое-то время оба катамарана и плывём единым плотом.
   Ряша включает магнитофон, и над рекой поплыли японские мелодии. Все разомлели от солнца, воздуха, впечатлений и не хотят даже грести.
   Снизу на нас вылетает стая уток, штук шесть-семь, но, увидев перед собой невиданное до сих пор сооружение, спус кающееся на них по реке, и, услышав незнакомые тягучие мело дии, она с криками делает резкий поворот-рывок в сторону и уносится куда-то вниз по течению за поворот реки.
   Но вот на одном из очередных поворотов на воде под самым берегом показалась маленькая тёмная точка. Первым заметил её я. Хватаю мелкашку и начинаю внимательно следить за ней. Точка постепенно превращается в утку. Она то спокойно плывёт, то ныряет под воду и долго не появляется на поверхности.
   Стрелять нельзя -- далеко. Терпеливо жду. Когда рассто яние становится вполне приемлемым для прицельного выстрела, вскидываю мелкашку, но утка снова ныряет и больше уже не показывается.
   Внимательно осматриваю водное пространство впереди. Утка пропала. Тогда с досады, просто так, стреляю в одну из прибрежных коряг, и из-под неё тут же срывается прятавшаяся беглянка.
   Теперь стреляет Ряша. Мимо.
   Утка несётся от нас по нап равлению ко второму катамарану.
   Гремят выстрелы Командора, и бедная птичка кувыркается через голову в воду, а затем переворачивается кверху лапками. Однако через минуту она вновь оживает и неожиданно ныряет.
   -- Ни дня без дичи,-- орёт Ряша и вновь бухает по утке, которая выныривает метрах в сорока от нас.
   Вроде бы он попадает, так как птица затихает. Подплываем к берегу, и охотник ломится через кусты и коряги к своей добыче. Подбежав к утке, он выясняет, что она оказалась на редкость живучей. Утка продолжает лихо сопротивляться охотнику лапами, крыльями и даже клювом. Но победить громадного Ряшу ей не удаётся. Кое-как совладав, с добычей он победно возвращается на плот.
   Не успеваем мы проплыть и километра, как на нас вновь вылетает тройка крупных кряковых уток. Их появление мы заметили издалека, поэтому Ряша успевает как следует подготовиться к стрельбе.
   Когда утки оказываются в наиболее удобной для него пози ции, он вскидывает ружьё, нажимает на курки и ...
   В воздухе звучит непонятное и в чём-то даже непри личное-- псс... сс... ккрр... бззз... Из обеих стволов его ружья звучит рулада совсем непохожая на грохочущие выстрелы. Ряша ошалело оглядывается на нас, потом с испугом и удивлением начинает рассматривать свою "пукалку".
   Наконец он произносит.- Вот это, братцы, да... Такого ещё в моей охотничьей практике не было никогда.
   Загадочное явление объяснилось до нелепого просто. Он за рядил ружьё старыми патронами, ранее сильно промоченными и плохо просушенными около костра.
   Река то быстро несёт нас вперёд, то резко тормозит, разливаясь в широченные, километровой протяжённости плёса. Тогда приходится браться за вёсла и усиленно ими помахивать.
   Ряше всё это "по фигу", и он спокойненько восседает на носу плота, занимая своей громоздкой фигурой почти половину катамарана. Покуривает и в удовольствие машет спиннингом, время от времени делая кудрявые, многопетельные бороды, распутывает их тихонько, поругиваясь под нос, а в перерывах между этими занятиями тихонько журчит под себя в воду, справляя свои малые, но частые нужды и потребности.
   Для этих нужд он умело использует свободное пространство между баллонами, наловчившись так, что даже не удосуживается вставать со своего сидения.
   Сказывается частое потребление смородинового компота, который мы везём с собой в ведре, стоящем рядом с ним.
   Оказывается, что смородиновый отвар является великолепным мочегонным.
   Хамсара крутит неимоверно крутые и замысловатые повороты. В одном месте она закрутила нас градусов на четыреста.
   Вот уже около часа мы наворачиваем на вёсла зигзаги около крутой скальной гряды с плоской верхушкой, заросшей лесом. Высота гряды метров триста. Она местами обрывается к воде рядами полок-террас, которые разделяются друг от друга светло-коричневыми языками осыпей. Полки так ровно расположены по склону гряды, что создаётся впечатление об их искусственном происхождении, не обошедшемся без участия человека.
   Погода долго копила запасы своей неприязни к посторонним и наконец-то вылила их в виде крупного ледяного дождя, сопровождавшегося резким и сильным встречным ветром.
   На плёсах этот ветер почти полностью тормозит наше продвижение вперёд. Приходится с громадным трудом преодолевать его сопротивление с помощью ожесточённой работы вёслами.
   Всё небо представляет собой сплошную серую завесу, из ко торой льёт и льёт холодный душ. Срочно напяливаем на себя плащи, куртки и всё, что есть непромокаемого.
   Через пять часов непрерывного хода и мук, под несмолкаемый шум дождя и ветра, мы останавливаемся на пережёр на левом берегу Хамсары, на крутом невысоком склоне под сенью громадных, густых елей, куда дождь почти не проникает.
   С трудом разжигаем большой костёр рядом со старым кострищем, оставленным кем-то до нас, и начинаем сушиться. Огонь костра, горячий чаёк, колбаса, конфеты и приятная беседа сглаживают невзгоды, обрушившиеся на нас сегодня. Делимся друг с другом впечатлениями.
   -- Только мы отплыли от вас после последней утки, как вторая, только громадная, шасть от нас вдоль берега. Да так шустро...
   -- Видели мы её, но она куда-то в коряги залезла...
   -- А видели, как выдрёныш по берегу шмыгал?
   -- Видели. Чёрный, юркий такой. Он вначале под водой мимо нас проплыл.
   -- Мы ещё белку и бурундука видели.
   -- Точно. Белка с шишкой на колодине сидела. Увидела нас, хвост трубой и вверх по стволу шмыг...
   -- А у вас Ряша только рулевым и вперёдсмотрящим заде лался?
   -- А что со стороны заметно?
   -- Конечно.
   -- Точно. Мы у него негры, а он босс. Ему резких движений делать нельзя, тем более, что у него сегодня организм ком потом сильно ослаблен.
   - У нашей Лиды -- тоже ослаблен. Ничего, гребёт себе потихоньку.
   -- Братцы, видели здесь наверху продольная пила у дерева стоит,-- сообщает нам вернувшийся только что к костру Шура, справлявший свои дела где-то за кустами вверху по склону.
   -- Нет, не видели. Далеко?
   -- Да нет, метров десять. Вон спиленная лиственница, а за ней ель.
   -- Давайте возьмём с собой.
   -- Ты что, обалдел. В тайге чужое с собой не берут. Вон лучше бери себе ботинки, почти новые, один раз надёванные. Покрой модный и даже со шнурками,-- предложил Ряша и показал на полусгнившие штиблеты коричневого цвета, брошенные кем-то за ненадобностью давным-давно в старое кострище.
   -- Сам себе забери.
   -- Шура, я во время твоего променажа стих сочинил. Хо чешь, прочту?
   -- Давай читай.
   -- На фоне этих белых скал твою я задницу снимал. Когда ж я плёнку проявил, от удивления глаза закрыл! Тот зад, которым ты снимался, мне мило-мило улыбался!
   -- Ну, ты, пошляк! Женщин бы постеснялся.
   -- Я бы постеснялся. Так их нет.
   Лидочка куда-то тихонечко смылась. Дождь постепенно стихал и, наконец, совсем окончился. С вершин близ лежащих горушек по склонам поползли обрывки не то облаков, не то тумана. От воды начали подниматься испарения. Из-за сплошной пелены проглянуло солнце и сразу всё вокруг ожило.
   За приятной беседой и чаем мы провели около полутора часов. Повив чайку и поев венгерских колбасок с сухарями, мы засунули в карманы по четыре, выделенных нам Завхозом, конфетины, припрятали по паре неучтённых сухариков и уже собирались отплывать, когда сверху из-за поворота на нашу стоянку налетела очередная утиная стайка из четырёх птичек. Они спокойно снизились и за тем опустились на воду метрах в двухстах от нас, у противоположного берега.
   На этот раз не вытерпел наш именинник. Вытащил свою пукалку-автомат и, прицелившись через оптику в невидимую простым глазом цель, выпустил целую очередь.
   Утки тут же взлетели и, обругав на своем языке возмутителя их спокойствия, улетели куда-то вниз по реке.
   Садимся на плоты и отгребаем. Катамаран челябинцев первым огибает излучину реки, и оттуда сразу же послышались оглушительные залпы.
   Из-за поворота вылетели напуганные утки и напоролись на наш плот. Ахнул дуплетом из своей пушки Ряша. Мимо. Через минуту сверху над нами пролетает ещё одна стая.
   Стреляет из мелкашки Федя. Снова мимо. Утки, совсем оду рев, стремглав несутся в сторону челябинцев. Раздаются два выстрела подряд, и на воде слышится всплеск -- одна из уток всё-таки попала под дробь. Есть вторая птичка на праздничный ужин!
   День разошёлся, и солнце греет совсем по-летнему. Раз деваюсь до пояса и всеми порами тела начинаю принимать последние в этом сезоне солнечные ванны.
   Охота завершилась, но теперь над головой то и дело слы шен свист забрасываемых блёсен. Это Ряша и Женька продолжают непрерывную охоту на рыбу.
   Сегодня Хамсара предлагает нам непрерывно следующие одна за другой плавные петли-повороты, состоящие из длиннющих километровых плёсов, в которых почти нет течения. Приходится непрерывно работать вёслами, иначе катамараны практически не двигаются с места.
   Всё сильнее греет солнце, оживилась и отогревшаяся мошка -- грызёт разгорячённые, потные тела.
   -- Москиты проклятые, совсем зажрали,-- жалуется Завхоз.
   Вова нашёл для себя ещё одно занятие-забаву. Он ловит с катамарана хариуса на мушку удочкой. Делает это он весьма успешно, так как уже успел вытащить за каких-то пять минут пять штук крупных серебристых рыбок.
   Минут через сорок после отплытия зашумел Командор -- по его уверениям у него только что сошёл громадный тайменюга. Никто этого не видел и приходится верить автору заявления на слово. После такой заявки все воспылали желанием выловить если не тайменя, то хотя бы одну из знаменитых хамсаринских щук, о которых мы столько слышали, читали в отчётах и даже видели на фотографиях.
   Однако ни одной щуки нам так и не удалось не то что поймать, но даже и увидеть в живую. Щуки или вымерли с досады на наше неумение их ловить, или наглухо обиделись и затаились.
   Стаи уток снова начинают встречаться чуть ли не за каждым поворотом реки. Близко к себе они нас не подпускают. Пару раз я пытался достать до них из мелкашки, но маленькие пульки лишь выбивали фонтанчики рядом с плавающими птицами.
   Глядя на это, Ряша философски произносит.-- Пущай растут себе. Маленькие ещё. Таких нам не очень-то и хотелось.
   В Хамсаре масса коряг на дне, которые стали сущим бедствием для наших спиннинг-уэйторов. Они то и дело засаживали в них блёсны.
   По этому поводу больше всего радовался наш Завхоз, заявляя.-- Не торопись. Поводи её, поводи ... Теперь тяни, теперь не уйдёт!
   Когда же очередной неудачник не мог отцепить блесну и отрывал её, Завхоз огорчённо провозглашал.-- Ну вот, не послушался. Не поводил. Вот она и сошла.
   Впереди нас снова образовалась полоса сплошного дождя, в которую мы медленно и верно вплывали.
   Ряша, то ли от страха снова вы мокнуть до нитки, то ли от продолжающегося воздействия компота, продолжает периоди чески разбавлять чистые воды Хамсары своими излияниями.
   Всё чаще на реке начинают встречаться острова. На одном из них мы увидели небольшой табун пасущихся лошадей.
   - Вот они-- лошадки Пржевальского. Это они нам весь берег заговняли. Ишь совсем дикие, людей не видели. Ничего не боятся. А говорили, что все вымерли...
   Лошади, действительно, увидев, что мы приближаемся к ним, сначала с любопытством взирали на катамараны, а затем по тихоньку затрусили под сень деревьев и кустов. Всего их было пять: три взрослых лошади и двое жеребят.
   -- Ничего себе, пять штук столько дерьма произвести смог ли,-- возмутился Ряша.
   -- Пять штук этого сделать не могут,-- возразил Завхоз.
   -- Так их тут не пять, а целая тьма. Вон ещё на берегу за кустами две стоят.
   -- Помните знаменитое фото? Две лошади сняты голова к хвосту друг другу и в контражуре. Видна лишь одна голова и шесть ног.
   -- Это почему же всего шесть ног? А где ещё две?
   - Так заснято, дурачок.
   -- Их той продольной пилой, что ты умыкнуть хотел, отпи лили.
   -- Мужики, а правда ведь, лошадь как будто специально при думана для перевозки вьюков,-- заговорил Командор,-- Надо на что-то положить седло-- к вашим услугам спина. На животе очень удобно застёгивать подпруги. Засела лошадь в болото, надо вытащить её из трясины-- крепкий хвост сразу же напомнит, что он будто бы именно для такого случая. Трос, которым вытаскивают машины из кювета. А голова! Она на удивление ладно пригнана к уздечке. Да и всё остальное в лошади служит той же цели -- обеспечить удобство вьючной транспортировки. Ни одной мелочи не упущено. Даже круп не забыт, чтобы позади вьюков оставалось ещё место на случай переезда через реки.
   -- Смотри, какой специалист по вьючно-лошадиному транс порту,-- фыркнула Лида.
   -- А ты не смейся. Лишняя в лошадином организме, пожалуй, только пищеварительная система. Вдобавок она -- единственная, которая никогда не устаёт и не любит долго отдыхать. Даже во время самого тяжёлого похода лошадь то и дело норовит щипнуть травку у тропы и пьёт почти в каждом ручье. Больше всего хлопот людям доставляет именно эта лишняя система.
   -- У тебя эта система тоже лишняя. Ты ведь тоже норовишь пожрать при любом удобном случае, да вдобавок при этом не травку щиплешь, а пытаешься у Завхоза сухарик или конфетку умыкнуть.
   -- Лошадки тоже подворовывать любят. Помните на Ципе, нам на одной из стоянок табунок местных лошадок встретился? Стоя ли мы там сутки. Так для этой кавалерии на нашей кухне не существовало никаких тайн. Как только мы укладывались в палатку спать, около костра раздавался грохот. Был там такой коняга-- Тарапул. Он у костра переворачивал вёдра, миски, пытался рвать зубами рюкзаки и мешки и съедал всё, что находил-- лепёшки, кашу, муку, соль. Он даже один из мешков с продуктами утащил зубами метров за двадцать и пытался сожрать. Хорошо вовремя заметили и отобрали.
   -- Бросьте вы злопыхать,-- встрял в разговор Шура,-- лошади -- животные самые умные. Они свободно разговаривают по-своему и неплохо понимают друг друга. Мы вот с вами знаем по лошадиному всего два слова -- "тпру" и "но". А вот лошадки знают наш язык гораздо лучше. К ним только поласковее обратись, и они всё поймут.
   -- Они то всё поймут. Это ты, наш ласковый, способен пони мать речь только солёную и крепкую, как штормовой ветер, выразительную, как кукиш, многоэтажную, как небоскрёб, такую, от которой цивилизованный европейский коняга упал бы тут же в обморок,-- заявил Ряша.
   Лошади, спрятавшись за деревьями, так нам больше и не показались. Мы медленно продолжаем следовать за дождём, стараясь не вплывать в его зону.
   Последний как будто догадался о наших хитроумных замыслах, резко притормозил, и мы вновь вплыли под его холодные и противные струи.
   Течение реки резко замедлилось. Идут одни сплошные плёса.
   Мимо проплывали, не особенно торопясь, исполненные дикой прелести берега -- сопки с плавными, как у музыкальных инструментов, очертаниями, поросшие темно-зеленой кудрявой шубой тайги, громадные сосны и кедры, не знавшие человека жёлтые песчаные пляжи, уходящие в воду каменные осыпи.
   -- Когда же она, зараза, снова течь начнёт? Этак мы себе все фигуры попортим. Только и знаем, что вёслами мантулить. Будут у нас от этого тоненькие ножки и задницы раскорякой.
   -- Зато ручищи во какие накачаем.
   Хамсара, в конце концов, сжалилась над нашим каторжным трудом, резко сузила своё русло и усилила течение.
   С левого берега появились высокие скальные обрывы, спадавшие в воду косыми складками, следующими одна за другой.
   -- Вот тут-то таймень обязательно сидит,-- уверенно заявил Ряша и замахал спиннингом.
   -- Под скалу, под скалу забрасывай. Он там от дождичка прячется.
   -- Ему и здесь не сыро,-- ответствовал рыболов, забрасывая блесну прямо на середину реки, где она почему-то сразу же засела в камнях.
   -- Поводи, поводи. Не торопись,-- вновь завёл свою песенку Завхоз.
   Ряша чертыхнулся и опять оборвал блесну.
   В семнадцать часов сорок пять минут проскочили большой левый приток Хамсары Кадыр-Ос. После него река разделилась на два узких рукава.
   В самом устье Кадыр-Оса Лида издала радостно-испуганное.- Ой-ой-ой.
   У неё на блесне сидел великолепный, громадный таймень килограммов на восемь-девять. Лида схватилась за катушку спиннинга обеими руками и потянула рыбину к себе.
   Таймень смотрел на неё своими громадными выпуклыми глаза ми, широко разевая зубастую пасть, то ли пытаясь выплюнуть блесну, то ли выражая на своём рыбьем языке протест упорно тянущей его на катамаран Лиде, но вылезать на воздух категорически не желал.
   Лида тянула за лесу изо всех сил, но таймень был силь нее. Тогда она позвала на помощь Вову.
   Вова пришёл и не один, а с мелкашкой. Щёлкнул негромкий выстрел. Таймень изогнулся крутой дугой и метнулся под плот. Резко натянулась, тенькнула и оборвалась леса.
   Могучая рыбина ушла в глубину с глубокой обидой и раной на хребте, а Лида осталась без него и блесны, с одними слеза ми отчаяния на глазах.
   Через несколько минут последовала сильная поклёвка у Командора, но тому рыба даже не показалась из воды и сошла в глубине. Теперь уже переживали и Лида, и Командор.
   Шура ехидно подначивал неудачливым рыболовам. Ему сего дня повезло, и он поймал на спиннинг двух приличных ленков. Один Вова лихо смыкал удочкой и таскал на борт хариусов. К вечеру он поймал восемь штук.
   У нас с Завхозом после длительного созерцания исполнения Ряшей своих нужд и потребностей также начало резко нарастать аналогичное желание.
   -- Пофонтанируем?
   -- Да нет, не удастся. Второй катамаран рядом.
   -- Давайте тогда вон к той косе за поворотом пристанем и быстренько...
   -- Давайте.
   Мы усердно заработали вёслами. Через минуту мы уже весело журчали на берегу.
   -- Эх, хорошо-то как, братцы!-- заулыбался Завхоз,-- щас мы ещё сухарик с конфеткой заглотнем, и наступит полное блаженство. Хорошо вам плыть на одном плоту с Завхозом!
   Он съел сухарик, и блаженство действительно наступило. Даже дождь не решился больше портить такие незабываемые минуты и тут же прекратился.
   -- Слушай, Федя, это что же за сухари такие мелкие и раз ные по размеру?
   -- Челябинцы привезли.
   -- Где они только такую мешанину насобирали. Небось, целый год со столов недоеденный хлеб откладывали, а потом его сюда вместо кондиционных сухарей привезли.
   -- Хорошо хоть такой есть. Вон Шура сплошной пережженный сухарь привез. Пришлось весь повыкидывать.
   -- Зря! Надо было отложить эти сухарики в отдельный мешок и не давать ему других, пока все свои собственные не потребит.
   По берегам реки впервые стала встречаться настоящая российская рябина.
   Ягоды на невысоких деревцах были уже оранжево-красные и выглядели на фоне светло-зелёной листвы очень эффектно. Стала встречаться и черёмуха, но ягод на деревьях было почти не видно.
   Дождь периодически выливается на нас из набегающих туч. Когда он кончается, становится заметно теплее. В такие моменты хочется побыстрее стащить с себя плащ и воспринимать это живительное тепло освобождённым от плёнки телом. Но прежде чем совершить эту операцию приходится внимательно просчитывать длительность выделяемого нам природой сухого промежутка времени.
   Чтобы скрасить выпавшие на нас сегодня невзгоды сплав ляемся под почти непрекращающиеся мелодии джаза, выдаваемые нам кассетником. Это хоть как-то красит серость и мокроту дня.
   Всё время плывём первыми. Второй катамаран очень сильно отстал, и его часто даже совсем не видно с нашего плота.
  
   Когда он всё-таки появляется в поле нашего зрения, то видно как на нём часто-часто мелькают забрасываемые в воду блёсны. Идёт непрекращающаяся охота на неуловимых хамсаринских щук.
   К семи часам вечера Хамсара решила, что с неё довольно небесных возлияний и потребовала у небесной канцелярии передышки на просыхание.
   Снова выглянуло солнышко. И сразу же впереди появилась стая из семи уток. Через минуту над рекой и тайгой уже гремела канонада. Перепуганные, но целёхонькие утки сначала удирали по воде, а затем с гамом взлетели в воздух. Но один из членов этой стаи решил не лететь, а начал резво удирать вверх по течению реки вдоль самого берега. Когда он скрылся за поворотом, там тоже загремели "орудия главного калибра" второго плота. Его экипаж оказался более удачливым и добыл-таки на ужин нашего резвого беглеца.
   На нашем катамаране сегодня был не рыбный день. Мы не выловили ни одной рыбки, но зато потеряли три блесны. Перед самой остановкой на ночлег навстречу нам от берега из-за поворота резво вырулила моторка.
   На ней вверх по реке поднимался целый коллектив -- двое мужчин, женщина, ребёнок и две собаки. Одну из них звали "Тайга", а вторую -- "Стрелка".
   Клички мы их узнали только потому, что хозяева долго звали своих псов, которые до посадки в лодку пропадали где-то в тайге. У одного из мужиков удаётся выяснить, что до Ырбана остаётся всего шестьдесят километров. Верить этим сведениям особенно нельзя, но наш Завхоз заметно повеселел.
   Греет солнышко, дует еле-еле заметный прохладный ветерок, в кустах на берегу вовсю чирикают птички, носятся над водой утиные стаи.
   Молча сижу на своём рюкзаке и вбираю полной грудью ароматный речной воздух.
   Нарушает покой только Ряша, который начал упражняться в стрельбе по нырковым уткам, плавающим под самым берегом. Палит без перерыва раз десять. Безрезультатно. Не успевает он прицелиться, как очередная утка резво скрывается под водой и лишь через минуту всплывает далеко от места своего ныряния. Пару раз стреляю из своей мелкашки и я, но то, что не удаётся сделать с помощью двенадцатого калибра, совершенно нереально сделать одной маленькой пулькой.
   Патроны у Ряши улетучились, а утиные стаи спокойно уплыли вверх по Хамсаре.
   Командор наловчился и застрелил ещё одну крупную утку, а Ряша пустой, хотя и извёл почти весь запас своих патронов.
   Завхоз упустил очередного ленка, не успев вывести его на плот.
   Последние перед стоянкой полчаса сплава с левого берега изумительно пахнет черёмухой. Плывём как будто в черёмуховом саду.
   Медленно сплавляемся и ищем место для ночлега. Уже девятый час, а место найти никак не удаётся. Оба берега абсолютно непригодны для лагеря. То идут сплошные обрывы, заваленные корягами, тог нет дров для костра, то отсутствуют ровные площадки под палатки. В конце концов, место для стоянки всё-таки находится, и в половину девятого мы встаём на ночлег.
   Пока ставятся палатки, Ряша пытается ловить хариуса на кораблик. Рыба резвилась, прыгала на мушки, но не брала их по настоящему. Попалось всего три маленьких хайрюзёнка. Раздосадованный Ряша свернул снасть и вернулся в лагерь.
   Как будто в насмешку над ним как раз напротив нашей стоянки, посредине переката начал играть свои охотничьи игры таймень.
   Он высоко выпрыгивал из воды, то извиваясь в лучах заходящего солнца, то свечкой взмывая вверх, падал в воду, поднимая фонтаны брызг и снова взмывал в воздух. Зрелище было редкостным и потому особенно запоминающимся.
   Подплыл к стоянке и второй катамаран.
   Таймень не смог удержаться от того, чтобы продемонстрировать и перед Лидой своей могучей силы и красоты. Он сделал великолепную стойку на хвосте, взметнувшись из глубины вертикальной свечой, на мгновение застыл в воздухе, горя своими оранжевыми плавниками, и затем исчез под водой.
   К ночи мошка звереет всё сильнее. Начинаем готовиться к праздничному банкету. Вниманию его участников предлагается утиный суп с вермишелью, картофельное пюре из пакетиков, жареные лепёшки со смородиной, свежайшее "Хе" из ленка, чай и конфеты. В меню естественно входит и спиртное из заветной канистры. Завхозу на память преподносится стихотворное послание от нашего экипажа, которое я сочинял весь этот день, и памятный адрес на обрывке листа из тетради, тоже в стихах, от экипажа челябинцев. Оба эти документа торжественно вручаются под звуки туша, исполняемого на губах.
  
   Мальчонку звали просто-- Федя. Владел он ложкой, как веслом,
   В тайге он жрал сильней медведя, но толку мало было в том.
   Мальчонка был длинён и худ, он весил ровно пару пуд.
   Одет в изорванных штанах, но, как завхозы, при часах.
   Нам мальчик тот тотчас поведал, что не из сказки он прибыл
   В НИИчаспроме чем-то ведал, в часах пружинки подводил.
   По вечерам с ключом работал, и загрязнял собой эфир.
   На языке морзянки ботал, сам в это время слушал мир.
   Едва читать он научился, как стал по-чёрному курить,
   К вину и водке пристрастился. Короче начал справно жить.
   За эти славные манеры в завхозы выбрали его.
   Не воровал, вошёл к нам в веру-- в тайге пропали б без него.
   В походе очень был удобен -- он не ворчал, не погонял.
   В палатке просто бесподобен -- он в самом краешке лежал.
   Поскольку мёрзли сильно уши, до носа шапку надвигал.
   Во сне храпел сильнее хрюши, хоть сам от этого страдал.
   Такого славного Завхоза нигде конечно в мире нет!
   Такие вымерзли в морозы, как мамонты в расцвете лет.
   Сегодня чудо вдруг свершилось, а может аист нам принёс,
   Иль просто с облаков свалилось -- родился заново Завхоз.
   Едва родившись к авторучке он сразу кинулся писать.
   Шурша мешками, как в толкучке, продукты начал он считать.
   Закончив счёт, он к той же ручке катушку прикрутил в момент,
   И получилась чудо штучка-- к блесне прекрасный инструмент.
   На эту палочку играя, он кучу наловил ленков,
   Невольно зависть вызывая у всех маститых рыбаков.
   Пусть нас простят за эту шутку. Ему заздравную поём,
   На ужин сварим в супе утку, и чаю крепкого нальём.
  
   После первых тостов во здравие нашего Завхоза, прозвучал праздничный салют сразу из семи стволов. После этого публика веселилась самостоятельно, кто как мог.
  
   Закусывая очередной стопарь жгучим "ХЕ", Ряша ворчал.- Все "Хе", да "Хе", сейчас бы поэльи отведать. Вот это закусон.
   -- Какой ещё тебе поэльи недостаёт?
   -- Поэлья это раки, омары, креветки, мясо, рис. Воды берётся больше в два раза чем риса. Это испанское блюдо, напоминающее плов. История его такова. У моряка дома не оказалось никаких припасов, что бы принять друзей. Тогда он собрал всё, что оставалось от старого улова и остатки риса. Приготовил незамысловатое блюдо, которое оказалось весьма пикантным и недурным на вкус. Иногда в поэлье используют мясо цыпленка и специальный оранжевого цвета рис. И вообще, как утверждают испанцы, в поэлью можно бросить чего угодно.
   -- У нас русских такое блюдо принято называть суп кандей.-- встрял Завхоз.
   -- Пей больше и чаще, и никакой тебе поэльи не захочется.-- заявил Шура.
   -- Я бы сейчас лучше патанки поел. Знаешь, что такое па-танка? Патанка это перетёртая, раздробленная, так что каждая косточка и рёбрышко превращаются в труху, только что выловленная щука,-- вступил в разговор Командор.
   Ряша незаметно ушёл в кусты, а затем подкрался к сидя щему под громадным вывернутым из земли корневищем пихты Шуре и снова насмерть напугал его, схватив своими ручищами сверху через коренья его голову в крепкий захват и при этом рявкнув на всю ночную тайгу.
   Шура подпрыгнул резвым козликом и ухватился за стоящее рядом весло, как за последнее спасительное оружие. Из-за корневища вылез довольный собой Ряша, а Шура долго материл его всеми известными ему выражениями и хватался за сердце.
   -- Ничего, не суетись, Шура. Ради приятной компании можно и нос расквасить.
   -- Ну, ты и клещ! Самое длинное слово знаешь?
   -- Знаю. Оно из 184 букв состоит. Слово это греческое и встречается в одном из произведений Аристотеля.
   - А ты его знаешь? Вслух сказать можешь? Нет? А я матюгнуться букв на двести могу. Тем более после твоей подлючки.
   Напившись и наевшись, в палатку ушли Командор, Вова и Лида.
   Дождавшись, когда они задремали, Шура и Ряша полезли к ним в палатку и стали громко требовать от Командора дать им закурить. Перебудив всю троицу, они не успокоились. Ряша предлагает срубить на спор стоящую рядом с палатками громадную листвянку, чтобы та упала в точно рассчитанное место.
   Начинаем рубить её втроём -- я, Ряша и Шура. Повозившись в темноте с топорами минуты две, мы бросаем это бесперспективное занятие и решаем, что более целесообразно и интересно ещё раз устроить салют. Ряша мгновенно вытаскивает из палатки свой мушкет и стреляет дуплетом вверх.
   Тихонько дзенькнула перебитая дробовым зарядом антенна радиоприёмника, которую вечером так усердно натягивал на ветви Завхоз. Одновременно с ней падает на землю и срезанная выстрелом растяжка от нашей палатки.
   Вся не спящая публика была просто в восторге, а лежащие в спальниках красочно высказывали нам своё отношение к этому событию. Немного угомонившись, мы сели вокруг костра и стали варить вечерний, а вернее ночной, кофе.
   Надо очень тщательно планировать своё дневное время, а ночь оставлять для случайностей. Это проверенная форма наиболее разумной организации жизни.
   У костра всегда одолевают воспоминания. Жар высушит и слёзы горя, и слёзы радости, а ветерок осыплет свежим пеплом прожитые вами годы.
   Лимонная долька луны освещала небо, множество крупных звёзд повсюду поблескивали, мерцали, шевелились, точно мокрая листва.
   Я особенно люблю этот желтый серпик месяца. При рождении он бывает каким-то особенно трогательно-нежным, хрупким и висит на небе, как неведомо откуда сорвавшаяся серьга.
   На реке затарахтел мотор, и к берегу около нашей стоянки причалила моторка. Лучи наших фонариков, пронизав густую тьму ночи, высветили две тёмные фигуры, которые медленно карабкались по крутому склону к нашему костру, так как стоянка в этот раз была разбита на высоком крутогоре, заросшем велико лепными вековыми лиственницами и пихтами.
   Местная пресса и телевидение утверждали, что в Туве уже давно вырубили последние лиственницы с метровым диаметром ствола у комля. Враки. Не знает местная пресса родного края. Вокруг нас возвышались и прекрасно себя чувствовали именно такие деревья-реликты.
   Ствол одной из лиственниц мы смог ли обхватить только втроём. Её диаметр был значительно больше одного метра.
   Мои размышления прервали подошедшие к костру два молодых крепких парня.
   Оба оказались жителями Ырбана. Один, высокий, кудрявый и симпатичный, работал мотористом на катере-водомёте. Другой, невысокого роста, коренастый, с типичным украинским говорком, как оказалось родом из Полтавы, был рабочим лесозаготовительного пункта.
   Оба выезжали порыбачить на приток Хамсары Кадырос в свои отгулы и сейчас возвращались домой. Воз вращались домой поздно, поэтому решили переночевать на берегу несколько выше нас по течению. Однако сделать это им не позволил медведь.
   -- Шалит, проклятый. Топает по самому берегу, а у нас с собой даже дробовика нет, чтобы его пугнуть. Вот и решили к вам причалить. Не прогоните?
   - А, что вы сначала вниз проскочили, а не сразу к нашему берегу?
   -- Да сомневались мы... Стоит ли? Вас отсюда километров за пятнадцать слышно было. Выстрелы, крики... Ну, а потом, когда мы музыку услышали и пение-то поняли, что тут не бичи какие-нибудь... Вот и завернули. Давайте знакомиться -- Петр, Иван.
   -- Поймали чего?
   -- Да нет. Неудачно съездили. Хариус что-то не берёт. Да и ленки с таймешатами куда-то все разбежались. Да и что за один день наловить можно? Вот если бы на недельку в верховья сплавать, а то уже завтра утром снова на работу. Сами-то откуда будете?
   -- Половина из Москвы, половина -- из Челябинска.
   -- Это как же вы все вместе умудрились собраться?
   -- Созваниваемся, переписываемся и в отпуск.
   -- Сейчас откуда спускаетесь? От устья Кижи Хема?
   -- Нет. С самых его верховий, от верхних радонов. Слыхали? Или, может, бывали там?
  
   -- Нет, только слышали. Нам в такую даль забираться надобности нет. До водопада на лодке поднимались. Вы как его проходили? Обносили, небось, свои саночки?
   -- Зачем обносить. Спрыгнули вниз по струйке. И быстрее, и приятнее. Только замокли чуток.
   -- Рисковые... Хотя на таких штуках можно и прыгать. Свежатинки какой попробовали? Тут ведь всякая есть -- и Миша, и маралы, и лоси, и козы. Кабанов в последнее время развелось тьма-тьмущая.
   -- Нет, в этот раз не повезло. Волка видели, да кабанчика одного. Волк сразу в кусты дёру дал, а кабанчика сами упустили... Жаль, хороший кабанчик был.
  -- Волка надо было обязательно бить. Волк сто рублей стоит, волчица-- сто пятьдесят, а волчата-- по двадцатнику идут. Так что, если увидите ещё, не теряйтесь-- бейте.
  -- И кабана зря упустили. Я прошлой зимой, в декабре завалил. Вдвоём едва шкуру подняли, здоров секач был.
   -- Не боялся, что он на тебя кинется?
   -- Какое не боялся! Всю жизнь его глазёнки помнить буду. Я ведь не за ним шел, а за быком. Хорошо ещё, что не мелкашку, а винтяру с собой взял. Он на меня первый кинулся. Я -- за корягу. Он пролетел мимо, повернулся и обратно на меня. Тут я его метров с двадцати боевым и вдарил. Он сразу и лёг. Удачно попал. Подошёл к нему поближе, а он дёргается. Тогда напарник на всякий случай его в ухо из мелкашки ещё раз успокоил. Когда освежевали, посмотрел -- пуля аж погнулась вся.
   -- А зачем из мелкаша? Разве из него таких зверюг бьют?
   -- Бьют. Тувинцы. Они из мелкаша стреляют и кабанов, и изюбря, и медведей. Прямо в ухо...
   -- А самим на медведя приходилось ходить?
   -- Приходилось. Я в прошлый сезон отличную шкуру одному харьковчанину продал. Когда этого Мишу разделывали, едва вчетвером подняли. Очень здоров был. Тувинец, который мне потом его шкуру выделывал, говорил, что давненько здесь таких крупных не встречал. Меньше медведя стало, да и измельчал он.
   -- Да, уходя на охоту, держи хвост пистолетом, а морду -- огурцом! Чтобы быть пусть не всегда ясным, но всегда бодрым.
   Слушая парня, я вспоминал прочитанную где-то статистику о медведях. По подсчётам отечественных учёных охотоведов численность медведей в Сибири распределяется сейчас следующим образом: -- в Красноярском крае -- 13715 голов, в Туве -- 1009, в Иркутской области -- 7074, в Бурятии -- 1510, в Читинской области -- 1756, в Якутии -- 13163. Всего в Советском союзе насчитывается 104943 медведя. Цифра весьма солидная. Хотя здесь, в Туве их всего один процент от общего числа.
   Глядя на этого таёжного жителя, мною вдруг овладело чувство жгучей зависти. Очень странной, самого меня удивившей зависти к тем, кто жил вдали от великих тревог нашего века, от дум постоянно угнетающих деловых людей, прежде времени их старящих, от душевной смуты, от изнурения повседневного...
   С угрюмой отчужденностью глядел на нас лес, а беско нечные просверки искр, мгновенное и беззвучное их умирание, похожи были на волшебное действо, свершавшееся под покровом ночи, тайно от людского глаза.
  
   Тот, кто бывал в тайге, знает, как тянет она своим зелёным бескрайним простором выговориться с незнакомым собе седником, которого вам навстречу внезапно выталкивает из своих глубин тайга, но потом снова, так же внезапно, втя гивает в себя обратно, как будто его и не было вовсе.
   В разговор вмешивается Завхоз и задаёт необычный вопрос.
   -- А у вас в магазинах зимние шапки продаются?
   -- А зачем они вам летом-то? Чай у себя в столицах купить сумеете.
   -- В том-то и дело, что не сумеем. Куда-то подевались все, не продают.
   -- Тогда сами рысь или волка убейте, вот вам и шапка отличная.
   -- Их ещё встретить надо. У летних мех не стойкий, да и выделывать некому.
   -- Это, как выделать. А то долго носиться будет.
   -- Ладно, ребятки, хватит байки заговаривать. Давайте с нами кофейку попейте, а перед этим за здоровье нашего Фёдора примите, что ещё осталось. У него сегодня день рождения нечаянно образовался -- вот мы и шумим.
   -- Это который же?
   -- Да вот он -- длинный, тонкий и красивый. В шапочке сидит.
   -- Раз день рождения, давайте, примем. Будьте здоровы сначала годик, за тем снова годик и так дальше по порядку лет до ста. Чтобы все наши ожидаемые неприятности оканчивались приятными неожиданностями.
   -- Осторожно, это спирт чистый. Вот "ХЕ" берите, на закусон в самый раз годится.
   -- Какое ещё такое "ХЕ"?
   -- Рыбка-ленок в уксусе, с лучком, чесночком, перчиком и прочими специями.
   -- Варёная, что ли?
   -- Нет, мужики. Никакая она не варёная. Самая свежая сырая. Это она так в кислоте сварилась.
   -- Ни разу не пробовали. Сами что ли такую еду придумали?
   -- Если бы сами, очень бы умными были. Северные люди выдумали. Эвенки, якуты.
   -- Бывал я и в Туруханске, и в Дудинке, и в Норильске, но про такую диковину не слыхивал. А, правда, вкусно! Вот ведь живешь, живёшь, а всё что-нибудь новенькое узнаешь. Под такой закусон канистру прибрать можно.
   -- Мы и прибрали. Не знаете, "Заря" от Ырбана каждый день на Кызыл ходит?
   -- Сейчас вообще не ходит. Совсем на причал встала -- вода в реке очень низкая. Вы вообще-то давно в наши места захаживаете? Ещё где бывали? Или только на Хамсаре?
   -- Да нет. Мы уже давно ваши края обхаживаем. Были и на Серлиг-Хеме, и на Белине, и на Бий Хеме...
   -- А на Чалаше не были?
   -- Нет, не пришлось...
   -- Вот бы где ваши сооружения попробовать. Там очень сложные места есть. И пороги, и заломы. Есть где вёсельными железками пошерудить.
   -- А как там насчёт зверья, рыбы, птички? Таймень там есть?
   -- Там всё есть. Гуси, утки, лебеди. Тайменя только успевай на блёсны таскать. Он там в пойменных озёрах сидит, голодный всегда. Есть даже проточные озёра, через которые сама река и протекает. В этих озёрах щуки громадные водятся. Есть такие, что лебедей целиком заглатывают.
   Я, правда, сам, как они лебедей глотают не видел, а вот как утку заглонули самолично наблюдал. Голову одной такой крокодилины на избушке прибили, подрастянули -- хорошо смотрится. Не рыба, а настоящий крокодил. Так, что время будет, обязательно сходите, советуем.
   Разговор тянулся и тянулся, даже в зубах появилось стой кое ощущение тяжести, а языки ворочались медленно и с трудом.
   Наконец, высокий Петр поднялся от костра и обратился к своему напарнику.-- Ну, что, Ваня, пора и честь знать, пойдём до нашей лодки, соснём часок-другой до рассвета. Поздненько уже.
   Было уже четыре часа утра, или ночи... Однако темнота ещё нисколько не просветлела и плотно закутывала тайгу, реку и нас в свой плотный непроницаемый плащ. Чистое небо свети лось звёздной иллюминацией. Напротив нашего лагеря, на другом берегу Хамсары, который начинался от воды лесистым пригорком, быстро переходящим в лесистый склон, печально и призывно кричала какая-то ночная птица.
   Наши гости, хрустя сухими сучьями, спускались вниз к во де, куда-то в непроглядную темноту. Через несколько минут недалеко от воды, метрах в ста от нашего костра, засветился ещё один маленький костерок. Из темноты раздавались тихие голоса, какие-то шорохи. Аборигены устраивались на ночлег.
   -- Скромные ребята, не захотели нас беспокоить,-- заметил Завхоз.
   Мы тоже нехотя полезли в палатку и стали укладываться на отдых. Нужно было успеть выспаться.
   До конца похода оставалось всего шестьдесят километров работы вёслами.
   В тайге пощёлкивало и хрустело, и звуки эти, тихие и неожиданные в глубоком безмолвии, рождали ещё более неожиданные звуки и мысли.
   Из небесных пропастей в лицо дышало вечным холодом, ритуальной тайной непостижимости. Такой же непостижимости, как бесконечность, как гогул.
   Гогул-- это десять в сотой степени, непостижимая грома дина.
   Например, по подсчётам физиков, количество элементарных частиц во всей нашей вселенной не больше десяти в восемьдесят восьмой степени, что намного меньше гугола.
   Числа выше гугола английский кибернетик У.Эшби относил к разряду комбинаторных.
   Одним из примеров комбинаторного числа является число вариантов в шахматной партии -- оно равно десять в ста сороковой степени.
   Вторым примером комбинаторных чисел является число нейронных связей в мозгу человека, так называемые нейронные сети.
   Трудно даже вообразить, какие числовые циклопы комбинаций возникают в сети десяти миллиардов нейронов нашего мозга.
   Ты слышишь панику бегущих на зов облаков?
   Ты видишь, как хохочет от щекотки тайга, когда по ней валяется ветер?
   Тогда гордись: именно тебе, единственному из всех, природа открыла своё текущее, ускользающее лицо.
  
   Приглушенно листва во сне лопочет.
   Уснув, прильнула к берегам вода.
   И чутко спят в просторах ночи
   Отроги гор и облаков стада.
  
  
   В долинах и свежо, и сыро.
   Мир опелёнат синей тишиной,
   И вся земля -- основа мира
   Невидимо сливается со мной.
   День пролетел, лишь осталась усталость
   В голове, и в ногах, и в груди.
   Позади лишь былое осталось,
   Настоящее всё впереди!
  
  
  
   Глава двадцатая.
   Излишки продуктов. Тары-бары-растабары. Ряша вновь "потёк". Крохали. Зацепы и обрывы. Ливень. Две радуги. Ужин из дичи.
  
   К концу похода наш Завхоз умудрился сэкономить массу продуктов. У него в наличии оказались мука обычная и блинная, около полутора килограммов сахарного песка, три десятка супов, тридцать килограмм соли, но что самое главное -- это две стограммовых пачки великолепного индийского чая, мешочек конфет, четыре банки тушонки и целых шесть пачек печенья.
   -- Ну, ты и жук! Приедешь домой, увольняйся со старой работы и быстренько нанимайся в кладовщики. Безбедно жить будешь,-- восторженно восклицает Ряша.
   -- Нанимайся, нанимайся... Я вам сколько раз говорил, жрите лучше, а вы теперь рыжих ищите.
   -- Не прикидывайся казанской сиротой. Перед тобой хоть на коленках ползай -- корочки сухой не выпросишь. А сейчас вон целый мешок сухарей обратно везём.
   -- У вас в Москве, говорят, новый клуб открылся,-- встрял в их перебранку Командор.
   -- Какой ещё такой клуб?
   -- Клуб Находчивых Завхозов. Туда принимают Завхозов сумевших в трёх походах сэкономить не менее половины всех взятых с собой продуктов и как можно сильнее уморить с голоду группу. Вот наш Федя себе проходной балл в этот клуб и зарабатывает.
   -- Так это ещё доказать нужно. Продукт-то можно в городе в любом магазине докупить. Ему, что группа справку об экономии и голодухе выдаёт?
   -- Точно. Свидетельство не менее пятидесяти процентов членов группы с их личными подписями, заверенное в ближайшем поселковом совете, справка от врача о весе каждого индивида на момент возвращения и личные фотографии размером не менее двадцать четыре на тридцать шесть, наглядно показывающие всё паскудство, сотворённое претендентом.
   -- Куда же такие здоровые? Можно и поменьше.
   -- Нет, на маленьких исхудалость и дистрофичность сразу не просматриваются.
   -- Вам бы только побазарить, да человека очернить. Я сам вместо того, чтобы хоть сколько-нибудь поправиться, вон как исхудал.
   -- Ну, это твоё личное дело. Да и собственная исхудалость в твоём клубе в зачёт идёт. И не ной. Жёр у тебя был? Был. Продукт в достатке был? Был. Значит КПД у тебя хуже, чем у паровоза.
   -- Недаром их все уже на утиль сдали и переплавили.
   -- Ребята, глядите. Он, оказывается, ещё и сыр сэкономил!
   -- Да сожрёте вы свой сыр. Я его на прощальный бенефис специально оставил.
   -- У тебя на бенефис и целая канистра спиртяги сохра нилась. Скажи кому, не поверят! Чтобы в тайге месяц пробыть и спирт сэкономить!
   -- Ну, вы не правы. И так каждый вечер вместе с чаем потребляли. Я, что виноват, если вы мало пили?
   Эту перебранку, более шутливую, чем серьёзную, прервала необходимость начать сборы в дальнейший путь. Конец нашего похода был уже совсем близок.
   День как будто собирался быть неплохим. Но в Саянах о погоде никогда нельзя сказать с уверенностью заранее. Сейчас может вовсю сиять солнце, а через полчаса налетит гроза или полить сильнейший дождь.
   Когда мы собрали палатку, то выяснилось следующее -- наш Завхоз сегодня спал на самом центре большущего муравейника и основательно разрушил его своими ёрзаниями. Возмущённые муравьи собрались на днище палатки для митинга в знак протеста против его агрессии. Однако преду смотрительный Завхоз заранее скрылся. Поэтому отвечать за все его безобразия пришлось Ряше, который долго и без успешно пытался стряхивать прущие на него полчища муравьёв.
   В конце концов, он решил, что дело это бесполезное и бесперспективное и стал сворачивать палатку вместе с мура вьями, ехидно приговаривая.-- Сегодня они нашему Завхозику устроят засаду в спальном мешочке. Придётся ему поёрзать.
   -- А если мурашики мешки спутают и к тебе прилезут?
   -- Не боись! Они твари сообразительные. Знают, кто к ним хорошо, а кто плохо относится. Видишь, они меня не кусают, а только ходют по мне.
   -- Ну, ну... Блажен, кто верует.
   Отплаваем в половину одиннадцатого. Над тайгой разно сится.-- Ножи? Топоры? Кино-фото?
   Это Командор, как всегда громогласно, проверяет всё ли взято с собой.
   -- Лопаты? Вилки? Плавки? Головы и задницы?-- пере проверяет его Ряша.
   Всё у всех оказывается на месте. Отталкиваемся от бере га. Река подхватывает плоты и несёт их вниз к Ырбану. Включаем магнитофон.
   Федя тут же берётся за спиннинг со словами.-- Уж больно здорово блесна под музыку играет.
   Ряша следует его совету и тоже начинает ловить рыбку. В отличие от Завхоза он ловит не на блесны, а гоняет резинового "мышарика".
   Сразу же после отплытия, за поворотом нашему взгляду во всей своей красе открывается громадная скала, состоящая из пород различных цветов и оттенков.
   Внизу под скалой идёт терраса, срывающаяся к воде песчаным обрывом ослепительно белого цвета. На террасе в несколько рядов растут лиственницы и ели.
   Выше её начинается крутой травянистый склон, переходящий в скальные сбросы розоватых, фиолетово-синих и серо-коричневых тонов. На скалах в разных местах беспорядочно разбросаны тёмно-зелёные пятна-островки кустарника.
   Гребень скалы острый, рваный, уходит некрутой дугой к срезу голубого неба, а затем плавно переходит в гребёнку густого лиственничного леса. Белыми изогнутыми полосками на скалах просматриваются стволы одиночных берёзок.
   -- Вот где они живут,-- задумчиво произносит Ряша.
   -- Кто?
   -- Летучие мыши. Они вчера вечером буквально атаковали Командора, когда он блеснил. Даже на лесу и блесну бросались.
   -- Подумаешь, какая-то одна мышка летала.
   -- В том-то и дело, что не одна, а десятки. Первый раз такое видел. Даже немного не по себе стало. Сплошное царство летучих мышей. Правда, когда луна взошла, даже красивым и таинственным всё показалось. Упыри кругом летают, блестят в лунном свете, и Командор со спиннингом. Того и гляди вытянет из реки водяного, а тот ему -- а вот и я! Здрасте!
   Сзади, за изгибом реки слышатся выстрелы. Стреляют, очевидно, со второго катамарана, который сегодня вновь идёт далеко сзади. Погода снова мгновенно сменилась. Скрылось солнышко, а из-за очередного гребня надвинулась на нас синяя грозовая туча. Подул резкий встречный ветер, и сразу же наше движение вперёд значительно замедлилось.
   Берёмся за вёсла, но наш рулевой Ряша не особенно удачно манипулирует своим веслом, и скорость движения практически не увеличивается.
   Шумим ему в два голоса.-- Эй, на гребле! Сто кружек ком пота тебе в глотку. Держи по фарватеру, лови ветер!
   Ряша и так слабоватый на ухо, когда это ему выгодно, из-за ветра ничего не слышит и постоянно переспрашивает нас.-- Чего это вы там шумите?
   -- Гребло, говорим, держи увереннее, да греби энергичнее. Иначе переведём в кочегары, тогда никакой природы не увидишь.
   -- Кочегары, это как? Те, которые у вас шлаки из орга низмов выводить должны? Тогда дудки! Мы этого в школе не проходили. Сами старайтесь.
   За разговорами и борьбой с ветром мы даже не заметили, как нас догнал второй плот.
   -- Чего стреляли-то?-- интересуется Ряша.
   -- На уток охотились.
   -А что, они разве были?
   -- У нас-то были, а вот ты надел шляпу и думаешь, что интеллигент.
   -- Опять выражаться изволите?
   -- Вова, ты снова хариусов ловишь?
   -- Ловлю. Вот одного уже поймал. Да ещё пара сошла.
   -- Ряша, а ты, что это сегодня слабо надут? Смотри, из спасика выпадешь. Мы подбирать не станем. Надуйся, а то утопнешь.
   -- И то, правда. Поддуемся маленько,-- заявил Ряша и стал ожесточенно вдувать воздух в клапан жилета, натужно кашляя и давясь соплями.
   -- Совсем ты, бедолага, сегодня скис. Всё здоровье в тайге оставил. Даже баня тебе не помогает. Приедешь домой-- помрёшь наверное?
   -- Вылечусь. Вот Завхоз разрешит всю канистру высосать. Высосу и поправлюсь.
   Ветер дует то сильнее, то совершенно стихает. В такие моменты река снова мощно подхватывает наши катамараны и быстро катит их вниз к Бий-Хему и Ырбану.
   Ряша вновь начинает постоянно протекать.
   -- Вроде и компот только вчера пил, а всё время хочется, -- жалуется он и просит.-- поверните меня спиной к соседям, я пожурчу немного.
   Советуем ему записать весь его техпроцесс на бумажку, как советы будущим туристам-водникам.
   Он спрашивает.-- Это зачем ещё?
   -- Для обмена опытом. Вообще, ты даже можешь написать за метку или статью в "Ветер странствий" на тему "Техника справления естественных потребностей во время водных походов на надувных катамаранах в смешанных группах". Возьмут с удовольствием и поместят под рубрикой "Новое в технике слива".
   Пока мы базарим, а Ряша журчит, на нас совершают налёт утки. Ряша, не завершив процесса, вскакивает, хватает ружьё и открывает по ним беглую стрельбу. К нему присоединяется на соседнем катамаране Командор. Перед одним из очередных выстрелов ряшино ружьё вновь издаёт неприличный пукающий звук.
   -- Выбрось ты это барахло. Плохое ружьё. Или продай в Ырбане бичам по дешевке, а себе новое купи.
   -- Фигушки! Ружьё хорошее. Никому не отдам. Это у меня нулёвка в патронах и порох подмочен. Командор пакость сотво рил.
   -- Да брось ты -- продай. Завтра мы баньку сделаем. А ещё Суворов советовал.-- После бани продай ружьё, а выпей! Полководец знал, что советовал.
   -- И без продажи обойдусь. Завхоз всё равно не знает, куда ему спирт девать.
   -- Найду, куда деть. В тебя же лить, всё равно никакой пользы-- один убыток.
   -- Ну вот, и утку не убил и штаны напрасно замочил. А всё Командор виноват. Клещ поганый!
   Птицы по берегам сегодня щебечут почему-то не так рьяно, как вчера.
   Только кулички-пискуны, пролетая низко над водой, издают своё привычное: "фь юии...фьюиии..."
   Ряша, отложив ружьё, снова берётся за спиннинг. При очередном забросе его блесна цепляется за камни. Леса натя гивается, как струна. Течение пытается тащить плот вперёд, но крючки крепко держатся за какую-то преграду под водой. Традиционное Завхозовское.-- Поводи её, поводи-- не помогает.
   Ряша краснеет от натуги, удерживая вырывающийся из рук спининг. Леса крепкая, миллиметровая и не рвётся. За время его борьбы с блесной и камнями наш катамаран стаскивает почти на середину реки. В конце концов, упорный Ряша побеждает. Блесна сходит с зацепа и возвращается рекой её хозяину.
   -- Вот и новый метод выхода из заводи на течение найден. Ты забрасываешь блесну, цепляешься ей за что-нибудь, и мы быстренько выплываем куда нужно,-- с удов летворением замечает Завхоз.
   -- Дудки! Обойдётесь и без забросов. У вас вёсла есть.
   -- Нечего жилиться. У тебя леса вон, как канат. Ничего с ней не сделается. Это у нас на катушках ниточки намотаны.
   Однако, ему так и не удалось уговорить упрямого Ряшу поработать на коллектив.
   Часы показывали ровно полдень, когда внезапно начался сильнейший ливень. Мы едва успели накинуть на себя плащи.
   Вся река вспухла от ударов крупных капель и покрылась кружевной белой пеной. Хамсара, как будто сжавшись под ударами струй дождя, резко сузила русло и понесла. Скорость течения сейчас достигала шести-семи километров в час. Начался сплошной перекат. Это позволяет нам не грести, а спрятавшись с головой под плащами пережидать непогоду, полагаясь на одно течение.
   Дождь длился ровно час, и всё это время Хамсара мчалась вниз на всех парах. Как только дождь закончился, и на короткое время из-за туч выглянуло солнце, Завхоз взялся за спиннинг и тут же поймал полукилограммового ленка.
   Он выволок его на плот и стал стаскивать с крючка, приговаривая.-- Ну что же ты, дура чёк, рвёшься. Ведь я хочу тебя освободить от железки.
   -- И засолить,-- добавил я.
   Мы покидали лазурные края и сплавлялись прямиком в прорву, в черноту с синевой, к надвигающемуся грозовому фронту.
   - Весело нам сейчас будет, весело,-- думал я, огляды ваясь назад.
   Над покинутыми только что краями ещё светилась голу бизна, но и она становилась всё ниже и уже. То ли мы стре мительно неслись вперёд в черноту, то ли грозовой фронт надвигался на нас с не меньшей стремительностью.
   Потемневшая, грустно пришибленная природа по берегам реки замерла в ожидании неминуемого наказания. Тонкие деревца уже начинали раскаянно раскачиваться, уже упрямо тянуло с юга холодным и мокрым. Всё вымерло. Округа опустошенно трепетала перед неминуемой экзекуцией.
   Со всех сторон хлынул вдруг немыслимой силы дождь. Казалось, что лупит отовсюду.
   Гигантский, на полвселенной куб режущих капель и в цент ре этого куба беспомощные ослеплённые жучки -- катамараны.
   Так продолжалось минут пятнадцать -- двадцать. Дождь всё не затихал и с усердием выливался на землю, реку и всё живое, однако чувствовалось, что туча уже начинает уходить: совсем рядом с катамаранами возникли одна над другой две радуги, чётко разделённые тёмной александровской полосой.
   Они были повёрнуты друг к другу красными полосами, к которым прилегали ленты ос тальных цветов спектра в соот ветствующем порядке: оранже вая, жёлтая, голубая, синяя и фиолетовая..
   Фиолетовые части радуг выделялись на фоне тёмного дож девого неба особенно отчёт ливо. Всю эту красоту "нарисо вали" перед нами лучи неви димого солнца, которые, падая на поверхность капель, просачивались внутрь их, отражались на внутренней поверхности и, испытав ещё одно преломление при выходе из капель, складывались в изумительную картину радуги-дуги, повисшей над Саянами.
   С изменением интенсивности дождя менялись яркость и вид радуг. По мере его стихания они всё больше и больше бледнели и, когда ливень сменился мелким моросящим дождичком, над тайгой можно было увидеть только едва заметный белесый полукруг.
   Каждый человек видит лишь свою радугу, так как даже два рядом стоящих человека видят радуги, образованные различными капельками дождя.
   Когда-то радуга была символом недостижимости счастья. Считалось, что для того чтобы стать счастливым до конца жизни, человеку нужно было хотя бы однажды пройти под радугой босиком...
   Однако сколько ни старались люди догнать небесную красавицу, всё было напрасно -- радуга не давалась и отступала при приближении к ней. Счастье оказалось неуловимым.
   Затихшая после осатанения стихия была задумчива и крива.
   -- Мужики, знаете, почему тёмную полосу между двумя радугами назвали александровской,-- спросил я.
   -- Может и знали, да забыли,-- туманно вымолвил Ряша.
   -- Ладно, отвечаю. Назвали её в честь древнегреческого философа Александра, жившего всего-то каких-то восемнадцать веков назад и впервые обратившего внимание на двойную раду гу. Обозначилась - значит скоро дождик кончится...
   -- А с чего это ты так решил?
   -- Потому что радуга возникает только на удаляющейся туче. Можете не сомневаться, факт этот научно доказал ещё уважаемый Декарт. Ещё сказано в библейской легенде, что раду га впервые явилась самому Ною, как знак окончания всемирного потопа.
   -- А знаете, под каким углом видна нам эта прелестница?
   -- Почему именно прелестница?
  -- Потому что. Слово радуга произошло от древне славянского корня "Радъ", что означает "весёлый".
   А угол, под которым видна радуга, впервые измерил фран цисканский монах Роджер Бэкон в 1266 году, и равен он ровно сорока двум градусам.
   -- Жаль, что не сорока, как "Московская". Запоминать легче было бы,- глубокомысленно заметил Шура.
   Солнце светило всего несколько минут, а затем снова на нас надвинулась ещё более мощная и зловещая грозовая туча.
   Мы пристали к правому берегу, который полого уходил в воду замшелыми гранитными плитами. Сразу же за плитами начинался крутой травяной склон, усеянный ромашками. Только мы вылезли на берег, и Ряша с Федей взялись за спиннинги, как сразу же хлынул ливень.
   Это был даже не ливень, а сплошные отвесные потоки воды, льющиеся с небес. В отличие от тропических дождей это был ледяной ливень. Все плиты мгновенно намокли и стали удивительно скользкими.
   Ряша попробовал рвануть бегом к катамарану и тут же растянулся во весь рост. С трудом поднялся и, держась за зад, стал медленно-медленно передвигаться в сторону плота.
   Завхоз, видя, чем может закончиться подобный эксперимент, замер, словно столбик под падающими потоками дождя и затаился.
   Вода лилась с неба ещё минут тридцать. Подплыли нахох лившиеся и замотанные с ног до головы в прорезиненную ткань челябинцы и молча пристали рядом с нами.
   Сидим, молчим и пережидаем катаклизм.
   Один неугомонный Вова полез куда-то вверх по склону, то и дело, соскальзывая вниз по мокрой траве и камням. Сидеть без движения было скучно и противно.
   -- Ну что, может быть, поплывём дальше помаленьку? Дождя всего метров на четыреста осталось, -- предложил Командор.
   -- Нет, давайте ещё чуток подождём. Вода сверху и вода снизу, да ещё в равных пропорциях-- это уже слишком,-- возра зил Шура.
   -- Переждём. Если я сейчас сойду с места, то упаду и утону,-- поддержал его Завхоз.
   -- И мне здесь больше нравится,-- забурчал Ряша.
   Одна Лида молча сидела на своем месте и только посвер кивала глазками из-под низко надвинутого на лоб капюшона непромокаемой куртки.
   Дождь постепенно, неохотно утрачивая свою силу и мощь, затихал.
   Вернулся Вова. Мы уселись на мокрые рюкзаки и оттол кнулись от берега.
   Минут через пятнадцать прямо на нас из-за береговых камней выскочила целая кавалькада лихих крохалей. Они, шумно молотя крыльями по воде и надсадно вопя на всю реку, понеслись прямо на наш плот.
   Ряша охнул и схватился за ружьё. Как назло в одном из стволов перекосило патрон, и он никак не мог закрыть пат ронник.
   Схватив нож, он обрезал патрон по срезу патронника и ахнул по уже проскочившим мимо нас крохалям из одного ствола.
   Один из крохалей перевернулся кверху брюхом и начал медленно сплывать по течению к нам. Остальные, ещё более досадно вопя, кинулись навстречу второму катамарану. Оттуда прогремел выстрел, за ним другой.
   Ещё один крохаль остановил свой бег и забился в воде. Внимательно наблюдаем, что будут делать остальные птицы. Часть из них всё ещё бежала вверх по Хамсаре, а несколько забились под коряги берега.
   -- Всё, закончились. Больше их и пушкой на открытую воду не выгонишь,-- с сожалением констатировал Ряша.
   Однако он оказался не прав. Внезапно метрах в тридцати от плота показался плывущий вниз по течению ещё один крохаль.
   -- Подранок от первого выстрела,-- заявил Ряша, наводя на плывущую птичку своё "орудие".
   -- Дай я, дай я,-- застонал в азарте Завхоз и "пукнул" из своей мелкашки.
   Мимо. Тут же ахнул выстрел Ряши. Крохаль продолжал плыть.
   Не стерпел и выстрелил из мелкашки я.
   Пуля скользнула где-то около крохалиного хвоста. Ряша за это время успел перезарядить ружьё и снова ахнул по птице. На этот раз его выстрел был точным, и крохаль, сверкая белым брюшком, стал удаляться от нас, уносимый течением.
   Быстро пристаём к берегу, и Ряша бежит за первым своим трофеем, который прибило к берегу. Пока он возвращается на плот, второго крохаля отнесло от нас метров на двести.
   -- Хватай своё гребло и греби, как следует. Мы его на вёслах всё равно догоним,-- требует Завхоз.
   Гонка за птицей продолжалась минут пятнадцать. В конце концов, потные и запыхавшиеся мы догнали птицу и вытащили её на борт.
   -- Имеем трёх птичек на семерых. Поровну не делится. Что будем делать, - озабоченно размышлял Завхоз.
   -- Очень просто шестерым даем по половине птички, а седьмому-- три шеи,- предлагаю я.
   -- Три шеи-- это мало,-- возражает Ряша.
   -- Тогда добавим к ним ещё три гузки. Будет в самый раз.
   -- Нет, я не согласен. Я гузками брезгую,-- сопротивляется Ряша.-- Давайте седьмому три шеи и шесть ног.
   -- Обойдешься. Умник нашёлся.
   Ровно в три часа, когда над Хамсарой появилось солнце, мы встали на пережёр на каменистой косе у впадения в основное русло одной из её боковых проточек.
   Дров на берегу не было, и нам пришлось ломать для костра засохший ивняк, который никак не хотел гореть. На берегу росло много спелого шиповника и деревце черёмухи, на котором чернели спелые сочные ягоды. Подошёл второй катамаран, и оттуда сразу же посыпались упрёки.
   -- Ты что же делаешь, охотник несчастный. Чуть нам заряд в катамаран не засадил. Дробь прошла всего метрах в трёх.
   -- Спокойненько.
   -- Так и было задумано. Я видел, что осыпь мимо пройдёт.
   -- Ничего себе мимо. Даже ветерок от неё дунул.
   -- Не попал и ладно. А если попал, покажи куда.
   Живительное тепло солнца и костра, а так же крепкий и горячий чай быстро согрели наши промокшие тела и резко улучшили настроение. Можно было плыть дальше.
   В результате сегодняшней рыбалки Федя засадил в камни все свои блёсны и остался с пустой лесой. Перед отплытием он выпросил у Лиды ещё одну блесну, нацепил её на спиннинг, сделал первый заброс и вытащил таймешонка величиной с хариуса.
   -- С хариуса, но с большого,-- уточняет радостный рыбо лов, показывая нам улов.
   Все завидуют удачнику светлой завистью. Особенно Лида, которая никак не может забыть своего вчерашнего красавца тайменя. Воодушевлённый подвигами Завхоза, выволок на плот точно такого же таймешонка и Ряша.
   -- Истребители ценной рыбы, вот вы кто, а не рыбаки. Кон чайте потомство выводить,-- увещеваю их я.-- Уймитесь. Итак, уже все блёсны порастеряли, а всё хулиганите. Рыбные пираты, флибустьеры спиннинга, вот вы кто.
   -- Ничего этой молодёжи не сделается, мы понемножку ло вим, а не помногу,-- сопротивляется Ряша и продолжает смыкать спиннингом.
   Как и вчера сегодня во второй своей половине день раз гулялся. По небу поползли красивые, многослойные кучевые облака самых причудливых форм и размеров. Потеплело.
   Рыболовы всё ещё не прекращали своих рыбных утех, лихо махали спиннингами, делали бороды, распутывали их, вновь бросали, засаживали в камни блёсны и с надеждой ожидали- сойдут они с зацепа или их оборвёт силою течения, если всё кончалось благополучно, то в воздухе вновь начинали сверкать металлические рыбки.
   По берегам уже пошла сплошная цивилизация. На левом берегу встретили настоящий палаточный городок. Стояли два трактора. За столом обедала группа мужиков, которых мы даже не успели как следует рассмотреть.
   Хамсара быстренько пронесла наши плоты мимо. Правда, мы успели прокричать им несколько вопросов.
   -- Сколько отсюда до Ырбана?
   -- Да вы не в ту сторону плывёте. Вам обратно нужно.
   -- Спасибо. Нам всё равно куда плыть, лишь бы река несла.
   -- Бичарня. Лес, наверное, заготавливают. Так и не отве тили, сколько до посёлка,-- досадовал Завхоз.
   -- Так с ними не так разговаривать нужно было.
   -- А как?
  -- А так. Ах ты, падла кудлатая. Как следует с белыми людьми базар вести не можешь.
   Щас я тебя сфотографирую. И тут же за карабин схватиться. Они бы сразу всё рассказали,-- учит его Ряша.-- Когда же с ними по-людски говоришь, то им это не интересно.
   Каждая река по-своему своеобразна. У Хамсары очень интересные берега.
   Вот и сейчас мы плыли около обрывистого крутого берега, нижнюю часть которого составляли гранитные плиты, как будто специально отполированные.
   Они образовали вдоль реки настоящую гранитную набережную. Выше её берег переходил в глинистый обрыв, который завершался глинистыми башнями и бастионами. Сверху обрыва начиналось совершенно ровное плато, заросшее берёзами и елями, а за ним высоко в небо уходил некрутой, но очень длинный травянистый склон, на котором в живописном беспорядке были разбросаны островки кустарника. И, на конец, в завершении всего на фоне голубого неба по самому срезу склона вновь просматривались зелёные кроны деревьев.
   Немного ниже этого красочного места спиннингуэйтор-Ряша вытащил симпатичного ленка килограмма на два. Сегодня это уже пятая рыбка нашего экипажа.
   Как оказалось, она была не последней. Через пару кило метров всё тот же Ряша вытащил, очевидно, последнего в этом сезоне ленка.
   Поскольку трёх крохалей, имеющихся у нас, как показалось Завхозу, на ужин было явно недостаточно, он потребовал добыть во что бы то ни стало ещё одну птичку. Тогда каждому члену команды достанется по половине утки, а ещё одна половинка будет для затравки призовой.
   Коллектив не возражал, и это поручение начальства было выполнено буквально в течение часа. На второй катамаран из-под берега выскочил очередной разиня-крохаль, который тут же стал жертвой охотничьих страстей Командора.
   Вот уже на протяжении целого часа нас пытается догнать громадная чёрная туча, которая оставляет после себя буквально пропитанную водой, набухшую землю. Струи воды, срывающиеся с небес хорошо видны с наших плотов. Гребём изо всех сил, пытаясь удрать от опасного преследователя.
   К семи часам мы подплыли к паромной переправе. Через Хамсару был протянут металлический трос, вдоль которого перемещался небольшой паром. Он только что переправил на левый берег чей-то "Газик" и сейчас невысокий, по жилой тувинец-паромщик отдыхал, посасывая коротенькую незажжёную трубочку.
   -- Здравствуй, отец. Далеко ли отсюда до Ырбана?
   -- Чего?
   -- Далеко ли до Ырбана?
   -- Да рядом совсем, километров двенадцать.
   -- А "Заря", когда на Кызыл ходит?
   -- Через день. Но по каким дням не помню.
   Эти сведения сильно озадачили нас. Если "Заря" дейст вительно ходит через день, то при неблагоприятном раскладе мы можем потерять четыре дня.
   От Ырбана, по нашим подсчётам, до Кызыла плыть не менее десяти часов. Следовательно, "Заря" может придти в него позже пяти часов вечера, то есть уже после отлёта самолёта на Москву.
   -- Всё, ребята, хватит сачковать, пора начинать лопатить. Постараемся сегодня добраться до Ырбана, а там уже будет точно известен весь расклад по времени. Если "Заря" уходит завтра, то придётся ночку не поспать,-- требует от нас Завхоз.
   -- А мы в Челябинск не торопимся. Можем плыть себе поти хоньку,-- отвечает ему Шура.
   -- Мне тоже в Москве делать особенно нечего.-- Поддер живает его Ряша.
  -- Ладно вам, хватит над человеком измываться,-- вступает в разговор Лида.
   Мы взялись за вёсла и понеслись вниз по реке. И в это время нахальная туча всё-таки догнала нас. Холодные струи дождя хлестнули по воде, по берегам, по тайге и по нам.
   Впереди над Бий Хемом светило яркое солнце, а над нами бесновалась чернота, создавая сплошную водяную ванну от воды до неба.
   На фоне сине-чёрной тучи в солнечных лучах уже во второй раз за этот день внезапно заиграли спектром сразу две радуги. Одна из них начиналась буквально в полуметре от нашего катамарана и ярчайшей широкой дугой уносилась высоко вверх. Вторая была бледная и едва заметная. Но на её фоне первая радуга выглядела просто великолепно. Такое зрелище нам раньше никогда не удавалось видеть, и мы, забыв про бушующий ливень, разинув рты, с восторгом наблюдали за прекрасным природным явлением.
   -- Вот это да, мужики. Запечатлеть бы на слайд, да фото аппарат далеко,- восторженно вымолвил Ряша.
   Несмотря на то, что мы быстро двигались вперёд радуги намертво прилепились к нашим катамаранам и неразрывно следо вали вместе с нами. Так и сплавлялись мы вперёд, сопро вождаемые ливнем и радугами.
   За одним из поворотов мы увидели моторку, которую безуспешно пытался завести низенький кудлатый мужичонка.
   -- Давайте подплывём поближе и ещё раз спросим насчёт "Зари". Командор, вам ближе. Узнайте о корабле поподробнее,-- просит Завхоз.
   В это время мотор у мужичонки всё-таки зачихал, запыхтел синеватым вонючим дымком, который сбиваемый струями воды низко стлался над водой, и завелся. Мужичонка схватил весло и стал отпихивать лодку от берега.
   Мы, видя что источник информации вот-вот ускользнёт от нас, дружно заорали.-- Эй, на лодке! Подожди секундочку!
   -- Чего надо? Не слышу,-- как ни странно, басом прокричал мужичонка, всё ещё продолжая отпихивать лодку.
   Тогда Шура спрыгнул в воду и, шлёпая сапогами по воде и камням, помчался к лодочнику. Через пару минут он вернулся и заявил.-- Всё узнал. Мужик говорит, что "Заря" ходит ежедневно. Уходит в десять часов утра. Так что спешить нам некуда. Давайте вставать на ночлег и бене фисить, как обещали.
   Через полкилометра мы подыскали приличную стоянку, рас положенную метрах в ста от воды, за деревьями.
   Стоянка оказалась сухой и совершенно не просматриваемой с берега и с воды. Это нас устраивало, учитывая тот факт, что по реке уже могли плавать туда-сюда посторонние.
   Затаскиваем катамараны подальше от воды на песчано-галечный берег и перетаскиваем шмотки на стоянку.
   Дождь, как будто видя, что его потуги ни к чему не при вели и нам всё нипочём, внезапно прекратился. Туча унеслась к Бий Хему искать себе очередные жертвы.
   Разводим костёр и начинаем готовить ужин, который се годня будет состоять из крохалиного супа. Сегодня моё дежурство. Поэтому щиплю уток и тихонько про себя матерюсь.
   Занятие это никогда и ни у кого не вызывало особых положительных эмоций и восторгов. У крохалей, в отличие от других уток, масса пуха и мелкого пера. Через пару минут я уже стою по колено в пуху.
   Пух налип на сапоги, на одежду, на руки. Лезет в рот и в нос.
   Кричу, что если мне не помогут, то брошу это занятие к чёртовой матери, и буду варить крохалей неощипанными.
   Угроза возымела воздействие, и мне на помощь приходят Командор, Шура и Лида.
   Мои соэкипажники делают вид, что ничего не слышат и усердно ковыряются в своих шмотках. Мы с Лидой щиплем крохалей, а Командор и Шура смолят птиц на сухом горючем.
   Когда они закончили эту операцию, я начал потрошить крохалей. В желудках птиц оказывается полно рыбьих, очень острых и мелких костей, о которые я исколол себе все пальцы.
   Птица варится больше часа, и ужинать мы начали уже в темноте. На второе я приготовил рис, которого требовали все члены команды.
   Решаем есть жирный и густой бульон, заправленный мака ронами, отдельно, а крохалей подавать вместе с рисом.
   Командор на закуску приготовил из пойманных ленков ужа сающе острое "Хе", засыпав туда массу перца, аджики и ещё каких-то специй.
   Сегодняшний бенефис посвящаем будущему дню рождения Шуры, так как иначе его нам всем вместе отметить не удастся.
   Выпиваем за будущего именинника по пятьдесят грамм, а за тем наша известная троица, Завхоз, как распорядитель продуктовых кредитов, Ряша и Шура, начинают прощальную часть бенефиса уже самостоятельно, по отдельной программе. Сначала они принимают два раза по пятьдесят, потом ещё по двадцать пять.
   После этого Завхоз, а с ним и оба других гуляки, затягивают на всю тайгу бравурную песню "Помню, я молоденькой была..." Проорав минут десять и устав, они замолкают и начинают соображать, чего им ещё не хватает.
   Шура требует ещё по граммульке, Ряша-- музыки, а Завхоз усаживается на валёжину и замирает, молча уставившись на огонь.
   Ряша и Шура неугомонно снуют между палатками, столом и костром, бубнят себе под нос и чего-то сосредоточенно разыскивают.
   -- Где мои сапоги? Кто украл мои сапоги?-- нудит Шура.
   -- Зачем тебе сапоги ночью?-- удивляется Лида.
   -- Хочу. Мои сапоги.
   -- Ты сам их унёс и куда-то спрятал.
   -- Ничего я их не прятал. Я их даже в лицо не помню, так давно я их не видел.
   -- Тут давеча две стельки висели. Небось, в костёр забросили? Знаю я вас. Только бы товарищу насолить.
   -- Нужны нам твои, Шура, стельки. Тем более, что они тридцать девятого размера. Их в руки-то взять противно.
   -- Завхоз, давай ещё граммов по двадцать пять употребим. Под "Хе" очень даже отлично пойдут.
   -- Лидочка-лапочка, если я не туда буду потом идти, ты меня тогда куда надо направь. Ладно? А я тебе за это ручку поцелую.
   -- Отстань от женщины, пьянь несчастная.
   -- Попрошу не вмешиваться в наши личные отношения. Шура, глянь я ещё на закусь лимончик нашёл. Правда, он уже один раз использованный.
   -- Это как?
   -- В нём одни корочки и дырка посередине.
   -- Завхоз, ты спишь или бодрствуешь?
   - Отстаньте. Не мешайте музыку слушать. Ведь последняя.
   Глаза Завхоза были полуприкрыты, и весь он длинный и не складный замер в какой-то загадочной позе. На нём была накинута брезентовая штормовка, в расстегнутый ворот пёстрой кремовой ковбойки виднелись полосы недавно им лично постиранной тельняшки.
   Непокорный чуб, образовавшийся у него уже здесь, в тай ге, выбивался из под шерстяной, грязно-зелёного цвета шапочки. Лицо успело зарасти чёрной щетиной. Через эту черноту кое-где серебрились седые волоски.
   Загорелое лицо напоминало морёную табуретку. Сейчас это был не тот московский, знакомый нам Федя, а загадочная таёжная личность, которая, когда к ней особенно приставали, при открывала один глаз и произносила короткое, но впечатляющее. -- Гы, гы, гы...
   Посидев у костра минут тридцать, личность буркнула что-то вроде.-- С меня на сегодня будет. Можете продолжать самостоятельно предаваться разврату, а я спать иду.
   После чего личность медленно заползла в палатку и затихла. Оставшаяся пара гуляк ещё долго предавалась разврату и куролесила.
   Мы все уже уютно устроились в спальниках, а Ряша и Шура всё ещё бродили около костра, орали, трещали сучьями, а потом снова завели Высоцкого, который к концу похода всем уже изрядно надоел.
   Утихомирились гуляки далеко за полночь. Ряша, устра иваясь в своём спальнике, кряхтел, кашлял, чего-то ворчал под нос, чем надолго лишил меня сна.
  
  
  
   Глава двадцать первая.
   Делёж рыбы. Мытьё-бритьё. Завхоз ре монтирует штаны. У Ряши и Лиды снова баня. Бий-Хем. Последний бросок к Ырбану.
  
   Утро сегодня какое-то необычно тихое и спокойное. Нет солнца, но нет и дождя. Нет голубого неба, но нет и угрожающей тёмной облачности. Было уже десять часов утра, а все походники продолжали валяться в палатках, переживая вчерашний бенефис.
   С большим нежеланием вылезаю наружу и иду мыть посуду. На отмели около моих сапог суетится большая стайка с детства знакомых мне по рекам средней полосы пескарей. Увидеть их здесь в Саянах настолько неожиданно, что долго наблюдаю за рыбками.
   Пескарики толкаются, дерутся друг с другом из-за попа дающих в воду рисинок, пугливо шарахаются прочь, когда я шевелю сапогами, и вновь собираются в кучу. Вода в Хамсаре стала очень тёплой. Мыть посуду даже приятно. Не верится, что протекающая мимо река горная, Саянская.
   Подходят Командор с Вовой, чтобы совершить утреннее омовение. Они с удовольствием, пофыркивая, полощутся в воде.
   -Эй! Вы там, в туалете, быстрее вашими умывальниками шевелите!-- слышится от костра голос Завхоза.
   После завтрака начали делить заготовленную рыбу. У нас её оказывается довольно много. Каждому достаётся порция кило граммов по пятнадцать.
   Завхоз говорит, что один килограмм рыбы обошёлся нам здесь в две блесны. Действительно за этот поход мы лишились пятидесяти четырёх блёсен.
   Командор оторвал восемнадцать штук, Шура-- двенадцать, Лида-- десять, Вова, Завхоз и я-- по четыре и только хитро мудрый Ряша потерял всего две.
   Упаковывая свою рыбу, Лида всё продолжает тосковать по упущенному тайменю. Мы пытаемся её утешить, говоря, что основное это не поймать такую редкую рыбу, а увидеть и подержать на крючке.
   -- Все великие путешественники считали за счастье пооб щаться с природой, посмотреть своими глазами на её чудеса и диковинки, а не обязательно потрогать их руками и тем более лишить жизни и сожрать, -- наставительно заявляет Завхоз, выкладывая солёных тайменей, ленков и хариусов на брезент.
   -- Но он был такой большой и красивый,-- нудит Лида.
   -- Вот и рассказывай всем об этом. Можешь даже добавить-- и такой вкусный. А хочешь живой красоты, смотри на Ряшу. Он тоже такой большой и красивый.
   -- И вовсе он не такой. Он противный и приставучий.
   Нагрели воды на костре. Все моют головы и бреются. Поливает Лида. Один Командор упорно не желает расставаться с об росшим лицом и собирается приехать домой в жиденькой, противной рыжевато-псивой бородке.
   -- Меня сын просил бороду не сбривать. Просьбы детей надо выполнять!
   К обеду погода разошлась. Голубое небо и солнце. Но в час дня откуда-то сверху из этой голубизны и бездонности внезапно полился частый и холодный дождь. Кажется, и литься-то ему неоткуда, а он шёл и шёл. Сидим в палатках.
   Шура от нечего делать подстригает свои чапаевские усы громадными ножницами из ремнабора. После него этими же ножницами начинает подравнивать волосистость на подбородке Командор.
   Лида занимается своими руками, отпаривая их в миске с горячей водой. А дождик всё сыплет и сыплет. Где-то уже громыхает гром.
   -- Чудеса, да и только. Кругом голубень,-- удивляется Лида.
   -- И мокрень,-- ворчит Шура.
   -- Лида, ты в этом полотенце на голове чем-то похожа на Лолиту Торрес или Долорес Ибарури. Вот только на кого больше никак сообразить не могу,- снова начинает свои приставания Ряша.
   -- Не на Лолиту, а на Имму Сумак,-- встревает Шура.
   -- Лида, можешь, как Имма, порычать по-звериному?
   -- Отстаньте от меня. Не могу,-- сопротивляется Лида.
   -- Я же говорил, что на Доллорес Ибаррури, а ты на Имму, на Имму.
   -- Лидочка, за что любят женщины военных? За форму, наверное?- не унимался Ряша.
  -- Ряша, ты -- человек, разодранный любопытством. Женщины любят мужчин за лохматую грудь.
   Завхоз занят очень ответственной операцией. Он зашивает на своих штанах, так называемое "технологическое отверстие", которое он упорно носил на себе весь поход.
   Отверстие, а попросту дыра, постепенно всё увеличивалось в размерах, что особенно радовало его хозяина.
   -- Смотрите, оно растёт,-- говорил и показывал отверстие нам,-- теперь я просыхать ещё лучше буду.
   Нам эта дыра тоже нравилась, так как располагалась она точно между двух половинок Фединой задницы. Подобное отверстие было и на командоровых портках.
   Оно располагалось на том же уровне, что и у Завхоза, но с диаметрально противоположной стороны. Через него всегда виднелось что-то белое, напоминающее заячий хвостик.
   -- Только почему хвостик не с той стороны,- частенько удивлялся Ряша.
   -- Так надо,-- заявлял хозяин-Командор.
   -- А я что ... Я ничего... Надо, так надо,-- соглашался Ряша.
   Наш банный маньяк Ряша решил на прощание ещё раз побаловаться баней и построил из булыжников прямо среди тайги каменку. Теперь он усиленно нагревает её, разведя громадный кострище.
   -- Смотри, пожар не устрой,-- ворчит Завхоз.
   -- Не устрою. А баню всё равно сооружу. Парку хочется.
   С небольшими перерывами дождь продолжает выливаться на наши головы. Из палатки видно, как над горами голубеет небо, а у нас над головой синеет туча и всё сыплет и сыплет крупными, частыми каплями.
   Вова наладил под полиэтиленовым пологом некое подобие коптильни. Развёл несколько небольших дымных костёрчиков и развесил на верёвочке свою рыбу.
   Через два часа она обветрилась и даже приобрела некоторый товарный вид. Его примеру последовали Федя и Шура. Они продолжают коптить рыбу даже под дождём. Дым выдувает из-под полога, прибивает к земле и несёт к нам в палатки.
   От него начинают слезиться глаза и щипать носы. Орём на коптильщиков, чтобы не мешали отдыхать, но те упорно про должают свои занятия. Шура разделся до пояса и бегает вокруг костров, подкладывая в них всё новые ветки, гнилушки и ещё что-то вонючее и дымящее.
   Ряша не обращает ни на кого никакого внимания. Он серьёзно занят своими банными делами: топит, строит, обтягивает, руководит примкнувшей к нему Лидой, которая в этом походе тоже стала настоящей фанаткой парильщицей.
   Вот и сейчас они готовят себе парилку. Мы же, выбрив физиономии и вымыв головы, считаем свой туалет законченным и лишь наблюдаем за их вознёй.
   Уже четыре часа дня, а поклонники банных процедур ещё и не начали основной технологический процесс, хотя по всем расчётам нам нужно часов в шесть отплывать в последний маршрут к Ырбану, поскольку завтра девятнадцатое и нужно любым способом прибыть в Кызыл.
   Завхоз заявляет коллективу, что у него осталось ещё около двух литров спирта.
   -- И чего мне с ним теперь делать,-- спрашивает он,-- Да вайте освобождайте посуду, делить будем.
   -- Ещё чего. Жмотничал всю дорогу, а теперь делить. Домой возьмёшь. Приедешь, накушаешься и сразу вспомнишь, каким жлобом в тайге был. Вот и будет хорошо.
   -- Ну да! Этого ещё не хватало. И не жлоб я, а экономный. Ошибся...
   -- Ошибаться-- это человечно,-- сказал петух, спрыгивая с утки.- В подобном случае-- да. В других-- нет!
   -- Тогда сегодня с Ряшей и Шурой на троих употребите, если осилите.
   Ряша и Лида наконец, соорудили баню и подготовили все условия для парения.
   Ряша разделся до плавок, а Лида облачилась в купаль ник, после чего парочка под мерный шум дождя удалилась от коллектива совершать таинство очищения организмов от вред ных примесей и шлаков путём потовыделения.
   Шура не обращает внимания на дождь и постоянно дежурит около коптильни.
   -- Федя, он, наверное, твою рыбу со своей тусует,-- шу тит Командор.
   -- Да нет, он боится, что его ленки по кустам разле тятся.
   К пяти часам вечера туча с дождём потихоньку шмыгнула куда-то за склон холмов, облака вслед за ней разбежались по краям неба, и над Хамсарой, и над нами во всю свою мощь засияло солнце. Оживлённо зашумели и засуетились "пернатые", а вслед за ними задвигались мы. Спешим просушить в живительных солнечных лучах всё что можно, а это практически все шмотки.
   К этому времени у палаток появились и любители пара, красные и возбуждённые, словно раки, когда их начинают шпа рить кипятком. Быстренько пьём чай и начинаем готовиться к отплытию.
   С последней нашей стоянки на Хамсаре мы вышли в половину седьмого. На этот раз челябинский катамаран отплывает первым. Сегодня мы впервые нарушаем технику безопасности и плывём по пояс голые, без спас жилетов, наслаждаясь живительными лучами вечернего солнца.
   Хамсара быстро несла нас вперёд и ровно в семь часов она вместе с нашими плотами влилась в Бий Хем. Играет магнитофон, поэтому вливание происходит под ритмы какой-то зарубежной песни, слова которой в вольном переводе Завхоза звучали приблизительно так- Ваня тоже хочет....
   Бий Хем несёт ещё сильнее, чем Хамсара. Ровно за час мы доплываем до Ырбана. Самого посёлка с реки не видно. Он находится за деревьями и складками берега. С воды видны лишь несколько непонятных построек, гаражи и три или четыре катера-водомёта.
   Пристанью для "Зари" оказалась маленькая будочка, кото рую можно было скорее принять за беседку для гуляющих, чем за такое солидное учреждение, как пристань. Причалили метров на двести ниже её. Там уже уютно устроились две группы туристов: одна из Новосибирска-- студенты, а другая- из Москвы.
   Как выяснилось на следующий день, это были мои бывшие сослуживцы по Конторе. Руководил группой мой сосед по дому -- Женя Наганов, который когда-то первым прошёл по Серлиг-Хему.
   Они сплавлялись с верховьев Хамсары. Жалуются, что погода у них всё время была препротивнейшая. Почти каждый день шли дожди.
   Ребята почти не загорели. Рыба практически не ловилась. Дичи тоже было очень мало. Мы только удивляемся их рассказам, так как у нас на Кижи-Хеме погода была великолепная.
   -- Мы по две шкуры с себя спустили,-- хвастается Командор.
   -- Значит, повезло, но не нам,-- спокойно воспринимает это заявление единственный в группе москвичей ленинградец. Он невысокого роста, весь в седой бороде.
   По манере его поведения чувствуется, что это весёлый и общительный человек. Мой знакомый тоже в бороде и усах. Своим видом он очень напоминает лондоновских покорителей Аляски.
   Быстро разгружаем вещи, ставим палатки и разбираем катамараны. Развязать мокрые верёвки на раме невозможно, поэтому обрезаем их ножами. Отсоединяем рамы от баллонов и ставим их рядом в виде шалаша-решётки.
   На берегу сиротливо лежат баллоны, похожие на бал листические ракеты ближнего действия.
   Стравливаем из них воздух, разъединяем чехлы и камеры. Сушиться уже поздно, так как над рекой и берегом начинает опускаться густой туман.
   Шура готовит прощальный ужин, состоящий из пакетного борща и макарон с тушонкой. Наливаем по последней за удачное завершение похода. Тихонько играет магнитофон.
   Выпиваем ещё по одной и быстренько укладываемся спать. Завтра нужно встать пораньше, не позднее шести часов, успеть упаковать шмотки и бежать на берег, чтобы выяснять всё насчёт "Зари" и наших перспектив по плаванью на ней.
   - Будить буду я,-- категорически заявляет Командор,--лёгкий завтрак и бег трусцой на пристань. Щадить не буду ни кого. Кто проспал, остаётся в Ырбане на зимовку.
  
  
   Глава двадцать вторая.
   "Заря" нам "улыбнулась". Аэропорт. РД в Кызыл. Знакомство с Ырбаном. Ценные покупки. Шапка Завхоза. Ходики. Прощайте, Саяны.
  
   Уже половина седьмого утра, а никаких побудок со стороны Командора не наблюдается. Он мирно посапывает в своей палат ке, как и остальные члены его экипажа.
   Приходится будить засонь нам. Ребята не выспались, хмуро ходят между сваленными в груду шмотками, сырыми от тумана и пропитавшей их воды чехлами от баллонов, переругиваются и ворчат.
   Шура нехотя начинает готовить завтрак в виде рисовой каши с тушонкой, которую, несмотря на съедобный вкус и весьма привлекательный вид, есть в такую рань совершенно не хочется.
   В конце концов, все вещи оказываются собранными и рассованными по рюкзакам и мешкам. Начинаем перетаскивать их на пристань. Там уже полным полно народу, жаждущему отплыть в Кызыл. Весьма сомнительно, что вся эта толпа, да ещё с грудой громоздких вещей, сможет уместится на две "Зари". Тем более, что суда будут частично загружены пассажирами из Тоора-Хема.
   Наши предчувствия сбываются. Первая "Заря" забирает всего шесть человек местных, которым надо на следующий день выходить на работу в Кызыле, а вторая лихо рулит мимо нашей пристани, даже не замедляя хода.
   -- Вот вам "Заря" и улыбнулась,-- со вздохом заявляет Завхоз.
   -- Прощай, прощай моя "Заря", тебя прождали мы зазря,-- вторит ему Ряша.
   -- Речной флот нас обслуживать отказался, теперь одна надежда на воздушный,-- говорит Командор и с надеждой взирает на меня.
   - Ладно вам. Пошли искать аэропорт,-- говорю я ему.
   Оставив Лиду охранять вещи, мы направились на поиски аэропорта, а заодно и на знакомство с Ырбаном.
   До аэропорта было около двадцати минут хода. Таким звучным названием было обозвано обычное поле, похожее на большой коровий выгон, обнесённое забором в три жерди.
   Хозяйка аэропорта жила тут же в небольшом домике. Стучим в дверь. Она появляется на крыльце с недовольным видом и вопрошает.-- Чего надо?
   -- Нужно срочно с Кызылом связаться по рации.
   -- Это ещё зачем?
   -- Затем, что хотим борт заказать.
   -- А вы кто такие, что борты заказывать можете?
   -- Мы из Москвы. Нашей РД ждут, чтобы самолёт сюда прис лать.
   -- Шутите? А кому РД?
   -- Командиру отряда. Вот моё удостоверение,-- говорю я и показываю корочки Министерства гражданской авиации.
   -- А, так вы начальство. Так бы и говорили. Пошли, сейчас соединюсь.
   Мы зашли в помещение, где стояла рация, и женщина-на чальник стала истошным голосом вызывать на связь Кызыл.
   -- Мажара, Мажара... Вы меня слышите? Мажара, ответьте Апофеозу. Буду передавать РД для командира...
   Оторвавшись от микрофона, она обращается ко мне.-- Пишите текст и кто передал.
   Пишу на листочке коротенькое сообщение.
   -- Прибыл Кызыл тчк Высылайте срочно два борта тчк Со мной группа сотрудников КГБ тчк У них билеты Москву завтра тчк Есть группа студентов Новосибирска тчк Подпись тчк
   Женщина, внятно произнося каждое слово РД, начинает пере давать текст. Закончив, она спрашивает в микрофон.-- Мажара, Мажара... Как поняли? Хорошо... Срочно передайте РД командиру. Принято? Отбой.
   Потом она обращается к нам.-- Всё передала. Слышимость хорошая. До часа дня погоды не дают. Закрыты горы. Так что раньше двух-трёх часов на борт можете не рассчитывать.
   Закончив с официальными делами в аэропорту, мы отпра вились в Ырбан знакомится с его обитателями, магазинами и другими достопримечательностями, если таковые имеются.
   Хотим также заодно и попробовать достать какой-нибудь транспорт для перевозки нашего многочисленного багажа. На первом же магазине, который нам встретился практически сразу, красовалась вывеска "продукты" и номер девятнадцать.
   -- Ничего себе посёлок-- пять домов, девятнадцать мага зинов,-- искренне удивился Завхоз.
   -- Советские люди должны жить хорошо, а значит магазинов должно быть много,-- глубокомысленно отвечает ему Ряша.
   -- Товаров было бы много, а остальное неважно,-- уточняет Шура.
   Заходим в магазин, знакомимся с содержимым на его прилавках и приобретаем килограмм медовых пряников и буханку хлеба, которого мы не пробовали уже дней пятнадцать.
   Идём дальше мимо невзрачных одноэтажных домишек. Метров через сто находится ещё один магазин. На нём вывеска "Промтовары" и номер восемнадцать. Заглянуть внутрь нам не удаётся, так как идёт приёмка товаров.
   Ещё через сотню метров подходим к номеру семнадцатому. Это-- книжный. С любопытством осматриваем книжный ассортимент. Среди него -- "Жерминаль" Золя, "Евгений Онегин", "Нашествие" Леонида Леонова, "Слово Арата" Салчака Тока, ещё какие-то книжицы на тувинском языке.
   Нас сразу же привлекает "Жерминаль". Берём сразу нес колько книжек. Я приобретаю на память книжку Салчака Токи. Магазин номер шестнадцать торгует посудой и хозяйственными товарами.
   Там же можно приобрести детские коляски и мотоциклы.
  
   Решаем подарить Завхозу и Шуре, именинникам этого месяца, по фужеру.
   Шуре выбираем узенький за сорок пять копеек, а Завхозу-- толстый, пузатый с восьмигранным донышком за девяносто пять копеек. Кроме фужера приобретаем для Завхоза ещё ковшик, чтобы он больше не таскал в походы свой зачуханный котелок.
   Фужером Завхоз остаётся очень доволен, а насчёт ковшика проявляет весьма сдержанные эмоции. Когда же он узнаёт истинные цели, ради которых совершена эта покупка, то выплёскивает на нас целый поток возмущения.
   -- Ах, вы клещи. Вишь, подарочек мне придумали. Дулю вам! Котелок свой я всё равно не брошу. Он мне дорог, как память. Я к нему привык и он ко мне тоже. А этот ковшик мне противен и к тому же мал.
   Шура тоже выражает неудовольствие.-- Конечно если для начальства, то можно и за девяносто пять копеек, а как для нас простых смертных, то всего за каких-то сорок пять. Дискриминация и посягательства на мои права.
   -- Бери, пока дарят за сорок пять, а то и его отберём,-- советует Командор.
   В магазине за номером пятнадцать, который снова был продуктовым, мы по купаем бутылку "Старки" лисичанского разлива, чтобы именинники могли обмыть свои подарки.
   После посещения магазина номер пятнадцать я, Шура и Ряша решаем, что с нас достаточно знакомства с торговыми точками Ырбана и возвращаемся на берег, где в ожидании нас томится Лида.
   По дороге договариваемся с каким-то шоферюгой о пере возке багажа. Он рулит на старом разваливающемся автобусе.
   За перевоз шмоток он берёт стакан спирта. Такое коли чество горячительного у нас ещё есть, и мы соглашаемся.
   Командор, Вова и Завхоз продолжили знакомство с торго выми точками Ырбана. Мы уже успеваем перевезти шмотки в аэропорт и напоить шофера, а их всё нет.
   Только через полтора часа появляются наши экскурсанты. Когда они появились на зелёном поле аэродрома, мы просто лопаемся от зависти-- на нашем Завхозе красуется потрясающая шапка-ушанка из овчины под ламу цвета светлой охры и с замшевым верхом. Вова и Командор щеголяют в ушанках "кролик под котик", а последний несёт в руках ещё одно чудо шапочного искусства -- детскую коричневую шапку с двумя помпонами.
   Шапка Завхоза тут же становится предметом рассматривания, обсуждения и всеобщей зависти даже у членов других групп, которые тоже успели перебраться в аэропорт, потеряв надежду на "Зарю". Одна из девушек, из московской группы, долго и настойчиво уговаривает гордого Федю продать ей шапку за любую цену или вознаграждение, так как она очень подходит к её дублёнке, дожидающейся свою хозяйку дома.
   Завхоз держится стойко и непреклонно, монотонно твердя одно и тоже.
   -- Не продаётся, не продаётся, не продаётся... В крайнем случае, могу поменять на вашу дублёнку... Не продаётся....
   Разочарованная девица с сожалением в последний раз смотрит на чужую вещь, которая так и не перешла в её владение, а потом дрогнувшим голосом умоляюще просит.
   -- Дай хоть примерить...
   -- Это можно,-- великодушно соглашается Завхоз, снисхо дительно глядя на тоскующую девицу, снимает шапку с головы и протягивает её сразу же заулыбавшейся счастливице.
   Кроме шапки он умудрился разглядеть среди товаров и ку пить редчайшую вещь-- ходики, с картинкой Шишкина "Медведи в лесу". Правда, медведей на ней было почему-то не три, а четыре.
   -- Это потому, что, когда Шишкин свой шедевр творил, один за деревом прятался,-- объясняет нам счастливый обладатель шапки и часов.
   Часы действительно уникальные, особенно по части цены. Они стоят всего шестьдесят копеек.
   -- Ничего себе, да в них металла рубля на два, -- искренне удивляется Ряша.
   -- А точность хода какая,-- хвастается Завхоз,-- отстают не более трёх минут в сутки. Завод на целых двадцать шесть часов. Только сердобский завод такие и делает.
   -- И только Ырбан такие отдаёт задаром,-- завидует Шура.
   -- Командор, Вова, а вы чего себе такие не купили? Могли бы и для меня взять,-- возмущается Лида.
   -- Ладно, не пыли. Сейчас сбегаем и купим,-- оправдывается Командор.
   За шапками и ходиками в посёлок бросается наперегонки вся публика, которая скопилась на аэродроме. Однако, скоро выяснилось, что ходики в наличии ещё были, а вот уникальная шапка была всего одна.
   Раздосадованные жаждущие стали раскупать все имеющиеся в наличии шапки. Шапочный бум нарастал. Местное население, видя, что приезжие сметают с полок предназначенные для них товары, толпами повалило в магазин и тоже начало покупать шапки.
   Через пол часа на прилавке сиротливо ютилась всего одна невзрачная серая копченка. Так благодаря нашему Завхозу магазин выполнил годовой план по продаже головных уборов. Ходики приобретают для себя Командор и Лида.
   -- Повешу у себя на кухне и буду балдеть, вспоминая Ыр бан,-- заявляет Командор.-- Там эта картинка будет классно смотреться.
   В магазине продаются и дефицитные для столицы тело греки, сшитые по последней моде -- в талию. Но поскольку поход для нас уже завершился, а до следующего нужно было прожить целый год, покупать их никто не стал.
   Ребята из московской группы купили две, тоже последние, шляпы с тувинским орнаментом на тулье.
   Шляпы меня не взволновали, а вот "ламою" шапку я бы для себя тоже охотно приобрёл.
   Пока нет самолёта и так жарит солнце, решаем просушить баллоны и чехлы от катамаранов, палатки, упаковки с рыбой и кое-какие другие шмотки, а так же обмыть наши покупки.
   "Старка" оказалась на редкость вкусной и вызвала бурю положительных эмоций у всего коллектива. Каждый выпивал свою порцию из сверкающих на солнце фужеров, звонко чокался с напарником и закусывал скумбрией в томатном соусе, которая была куплена вместе с водкой.
   Солнце сияло в небе во всю свою ослепительную улыбку и дарило нам такие горячие лучи, что принимать их одетыми становилось почти невыносимым. Раздеваемся до пояса и последний раз в этом сезоне принимаем ультрафиолет под небом гостеприимной Тувы.
   Через какие-то полчаса все разложенные вещи становятся абсолютно сухими.
   Уже три часа дня, а самолётов всё нет и нет.
   -- Мажара, Мажара... Я Апофеоз. Когда будут борты? И бу дут ли вообще?- взывает к Кызылу вспотевшая начальница аэро порта.
   -- Апофеоз, я Мажара... Задерживаем вылет до шестнадцати из-за отсутствия бортов,-- отвечает Мажара.
   Мы томимся в ожидании. Наконец начальница сообщает, что один борт вылетает в семнадцать часов, а о другом пока ещё ничего не известно.
   -- Давайте ваши вещи на весы...
   -- Сейчас перетаскаем... Взвешивание показывает, что у нас в наличии триста шестьдесят килограммов груза, и это несмотря на то, что мы умудрились укрыть от взвешивания четыре упаковки с рыбой, по пятнадцать килограммов каждая.
   После взвешивания начальница категорически заявляет.-- На первый борт вас посадить не могу, так как у меня имеется ещё четыреста килограммов почты. Вместе с вами и грузом тонна двести. Максимальная загрузка борта -- тонна. Так, что пусть летит вторя группа -- их меньше и груза почти нет.
   Возражать бесполезно и мы соглашаемся. Сидим, молчим и не знаем, что делать, так как оставаться здесь на неопре делённое время опасно и не хочется. В это время Мажара хрип лым голосом рации сквозь писки и трески эфира сообщает Апо феозу, что идёт борт на Тоджу и на обратном пути он зайдёт в Ырбан.
   Начальница переключается на Тоджу и начинает своё моно тонное.-- Фужор, Фужор, Я Апофеоз... Как слышите? К вам идёт борт. Будет ли у вас на обратном пути загрузка или я могу оформлять на себя рейс полностью?
   Фужор отвечает, что у него загрузки нет. Мы сразу же облегчённо вздыхаем, а начальница, шурша бумагами, начинает оформлять нам билеты. Пока она заполняет бланки, Мажара ещё раз сообщает Апофеозу о том, что борт на Тоджу вышел раньше, чем на Ырбан, а это значит, что мы всё-таки улетим первыми.
   В восемнадцать тридцать из-за склона горы показывается маленькая серебристая точка.
   Она мелькнула на тёмно-зелёном фоне тайги и быстро трансформировалась сначала в легкокрылую стрекозку, а затем и в современный бипланчик, который юрко шмыгнул вниз с высоты, коснулся колёсами земли и, подскакивая на неровностях лётного поля, быстренько подрулил к самому "зданию" аэропорта.
   -- Вася, здорово,-- приветствует показавшегося из люка пи лота начальница.
   -- Привет, Привет... А я и не знал, что к вам попаду. Меня уже в воздухе информировали,-- отозвался Вася.
   - Ничего, зато теперь знаешь. Семь пассажиров и триста шестьдесят килограммов груза. Как не тяжело будет?
   -- Нормально. Давай загружай побыстрее и полечу. Синоп тики снова закрыть горы обещают.
   Мы шустро носимся от вещей к самолёту и обратно. Нам помогает грузиться и мужская тройка москвичей. Через пять минут погрузка была закончена, и мы разместились в салоне "АН-2".
   -- Не прощаемся. До встречи в Кызыле,-- кричим помогавшим нам ребятам.
   Они приветливо машут нам на прощание руками и остаются дожидаться свой борт. Студентов тоже обещают вывезти ещё сегодня на попутно "МИ-8", который ушёл с грузом в какую-то партию.
   В восемнадцать сорок пять мы уже находимся в воздухе. Мерно гудит мотор. Наш самолётик потряхивает на воздушных ухабах. Внизу проплывает тувинская тайга, холмы, горы, Бий-Хем и его притоки. Шура и Вова мирно дремлют на рюкзаках. Пробует пристроиться на них и Лида, но ей что-то не нравится.
   Она садится на боковое сидение и начинает смотреть в иллюминатор на землю, по которой лёгкими тёмными тенями проецируются кучевые облака. Через час по лёта мы должны прибыть в Кызыл.
   Около восьми часов вечера мы приземляемся в кызыльском аэропорту. На взлётной полосе ревя моторами приготовился к взлёту "ТУ-154" на Москву.
   Умница командир задержал вылет до нашего приземления. Встречает меня у борта, здоровается и говорит.-- Быстренько летим в кассу за билетами, а ребята пусть грузят вещи на "Кар" и на самолёт. Рассусоливать некогда. Итак вылет на двадцать минут задержал.
   Я сажусь в его машину, и мы мчимся в аэровокзал.
   Пять минут на оформление билетов, пять минут на посадку в самолёт, прощание с гостеприимным хозяином авиаотряда и челябинцами, которые остаются на груде шмоток ожидать рейса на Свердловск, и мы уже снова в воздухе.
   Самолёт берёт курс на Москву. Через шесть часов полета мы приземляемся в Домодедове.
   Это просто сказка -- ещё сегодня утром мы были в тайге и сегодня же стоим на московской земле.
   Прогресс наглядно демонстрирует свои возможности и достижения. Закончился ещё один летний отпуск, проведённый на природе.
  
   Ой ребята, вы ребята!
   Расскажу сегодня всем,
   Как течёт в Туве, в Саянах
   Чудо-речка Кижи Хем.
   Как её там обнимает мощно скалами каньон,
   И тайга к ней подступает, и зверьё со всех сторон.
   Есть там мощные пороги, в них таятся валуны,
   И таймени -- недотроги бьют хвостом из глубины.
   Там ленки по пляжам ходят, и на блёсны не глядят.
   Нос они от мух воротят, непонятно, что хотят.
   На притоке Ашкосоке есть могучий водопад,
   Где в искрящемся потоке блики радужно блестят.
   А вода! Такой водички не найдёшь в другой реке.
   На ветвях щебечут птички, следы мишек: -- на песке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"