Ты умрешь в своем уютном и благополучном доме. Ты умрешь, и нанятая родными сиделка не успеет подать тебе лекарство. Так ты и останешься лежать закутанный в теплый клетчатый плед. А на тумбочке рядом с твоей постелью будет бесполезно и беспомощьно остывать стакан парного молока. Бывает ли картина печальнее этой?
В эту секунду где-то далеко, в выжженной солнцем и распрями стране на землю упадет скошенный пулей коротко остриженный солдат. В одном из больших перенаселенных городов от дозы дрянных наркотиков умрет худой длинноволосый юноша. В подворотне от голода и холода испустит дух нищий бродяга, и все что он увидит в последний миг - это отбросы и ноги прохожих на грязной мостовой. В уединенной обители со всепонимающей улыбкой на устах покинет бренный мир седой монах. Кого-то заколет на улице финским ножом обычный грабитель, и, не найдя при нем денег, пнет труп и разочарованно уйдет проч. Кто-то другой окончит свой век на операционном столе, вокруг которого будут стоять усталые и подавленные врачи.
Но ты-то считал себя центром всего?! Ты думал, что мир стоит для тебя, не так ли? Но ты умер, как и все эти люди. Нет, ты вовсе не считал свою жизнь бесконечной, все рано или поздно умирают, но ты как-то не думал что это случится с тобой. Да и времени для таких материй как-то не оставалось...
А в уютном и благополучном доме останется лежать твое коченеющее тело, закутанное в бесполезный клетчатый плед, и на тумбочке рядом с твоей постелью будет жалобно остывать нетронутый стакан парного молока...
1992 год
Искривление пространства
... а что писать? Был бы я писателем, тогда дело другое, а так... Вот и хочется порой сказать лермонтовскими словами: "Нет, я не Байрон, я другой..." Ну, мое-то положение еще плачевнее, потому что я, в придачу ко всему, еще и не Лермонтов. Но суть не в этом.
Иногда у человека бывает ощущение, что все вокруг становится легким, волшебным, словом, каким-то несдешним; что, несомненно, что-то похожее он уже чувствовал когда-то (ни в коем случае нельзя припоминать, где и когда, иначе вы своими умственными потугами разрушите хрупкое чувство). Люди, как правило, склонны списать это странное чувство на весну (лето, осень, зиму), природу (зарплату, погоду) и Бог знает, на что еще. А происходит, на самом деле, обыкновенное явление - искривление пространства. Об этом знает любой ребенок. Да что там ребенок, любой ученый!
Пространство искривляется вместе со всем, что в нем находится, включая стол, холодильник, хлеб, электромагнитные волны, пар из чайника, хлеб, канарейку в клетке, солнечный свет и т. д. Впрочем, многие этого не замечают, так как сами являются частью пространства и искривляются вместе с ним, что не приносит ровным счетом никакого удовольствия. Другое дело - взглянуть на все это из ниоткуда. Преинтересное зрелище, надо признать.
Теоретически это дело совсем не хитрое: надо просто выделить себя из пространства, оставив ему все остальное. Здесь-то и загвоздка! У большинства людей по ту сторону пространства остаются квартира, машина, кой-какая мебель, порою даже импортные подштанники и всякое другое барахло, с которым они ни на секунду не хотят расстаться. Поэтому внепространственное зрение - удел немногих.
И что же это у меня получилось? Рассказ? Едва ли. В рассказе, исходя из самого термина, автор неприменно должен что-нибудь рассказывать. А что нового можно рассказать о том, что знает любой ребенок, ученый, да и вобще любой дурак, если, конечно, он не слишком дорожит своей глупостью...
1993 год
Мистический этюд
В спокойствии есть нечть ужасающее. Оно, как намагниченное небо, ожидающее разряда молнии. Закрывая глаза, тут же теряешь ощущение пространства, кажешься себе то неизмеримым исполином, то мельчайшей пульсирующей точкой, то гладким сигарообразным столбом. Стены и предметы вокруг куда-то проваливаются, и остается лишь вибрирующее пространство с бесконечно меняющимися цветами и оттенками. И вот, щемящая тоска проникает в грудь, и вместо мира привычных картин и образов в свои права вступает иная реальность, возможно, более реальная чем эта...
Неширокая, но глубокая река с темной и прозрачной водой. По берегам исполинский умирающий лес. Все в серых и зеленоватых тонах. Все как бы подернуто вуалью смерти. Стволы могучих деревьев с большими дуплами и отстающей корой лежат кое-где по берегам, а один такой тихо и неспешно плывет вниз по течению. Река распадается на два рукава. Все здесь поникло, все умирает. Сухой кустарник роняет сухие ветви на жухлую траву. Даже гигантские рыбы в черной воде движутся сонно, словно сомнамбулы.
Одна мысль о том, чтобы оказаться тут во плоти хотя бы на одно мгновение вселяет ужас и свинцовую тоску, уходящую корнями куда-то во тьму веков.
Но удивительная вещь - человеческая память. Чем больше я силюсь вспомнить все это, вспомнить все подробности и оттенки этой жуткой картины, а главное уяснить причину страха, тем тщательнее память закрывает свои лазейки, тем поспешнее захлопывает свои слюдяные окошки, в которые и так было видно совсем не многое. Страх постепенно растворяется в породившей его ночи.
Страх - дитя ночи и невежества, свет знания искореняет его. Но как протащить знание через узкие и мутные слюдяные оконца нашей заиндевевшей памяти?
1993 год
Пусть будет чудо
Если на улице дождь, осеннее небо черно и в воздухе наредкость стойкий и навязчивый запах чьих-то духов, - скверно, но еще терпимо. А вот если вдобавок к этому на душе оскомина неприятных и ненужных воспоминаний, это уже ни в какие ворота!
Мы делаем глупость за глупостью, а внутри что-то беззвучно так стонет, монотонно и протяжно от бесполезности и бессилия что-либо изменить. А в ползущих свинцовых облаках - неотвратимость и безразличие. Свет из окон манит уютом, но от этого как-то передергивает, есть в этом что-то сладковатое и липкое, где можно увязнуть, словно муха в сиропе.
И вдруг, словно голос на ухо: Мир не будет таким, как ты хочешь... Что за черт! Почему? Э, да нет, видно и вправду... Несерьезно как-то: огромный Мир и я... ну, в общем, какой есть. И это только здесь. А Там? Вселенная, исчерченная струнами и векторами судеб, воль, напряжений. И я. Я и Вселенная. Вроде названия картины: "Молодой человек в интерьере".
Да, Мир не будет таким, как я хочу. И вот тут дилема: если принять Мир, как войну, то исход этой войны вполне ясен, побежденный, соответственно, я. Но если расслабиться, то все равно, что перестать грести в бурной реке - камнем на дно. Так что отработать подход к Бытию весьма и весьма не просто, не даром умные люди головы ломали.
Но вот, заговаривает во мне что-то иное, впику всему вышеизложенному. И у этого "иного" нет столь веских доводов, столь исчерпывающего анализа. Это что-то вроде беспричинной радости, удивительного стремления, не куда-то или к чему-то, а "просто", вроде порыва ветра в кронах деревьев.
И Мир вокруг тот же, и все доводы правильные, а только важно-то вовсе не то, что Мир не станет таким, как я хочу, а то, что его нельзя оставить, как есть. Сердце в ненго надо вложить. И будет чудо, поверх всяких доводов и любого анализа.
Пусть будет чудо!
1997 год
Неприлично заглядывать в окна.
Люди считают - неприлично заглядывать в окна. Зря. Мне думается, поэтому они и не знают друг друга. Их психологам, вместо того, чтобы изощряться в психоанализе, нужно было бы просто заглядывать в окна.
Только через окна видны люди-миры. Не плоскостные маски, как на улице, в кафе, в магазинах и автобусах. Там все прикидываются кем угодно, только не собой. Но всему есть мера. Ни один мим не в силах искажать свое лицо круглосуточно. И вот, они приходят домой. Снимают пыльные ботинки и узкие мучительно красивые туфли, а заодно и личины. Во всяком случае, часть их. Становятся отчетливо видны лица! Их глаза начинают что-то выражать, их намерения и образ мыслей впервые за день начинают являть себя, если не всему миру, то хотя бы тем сорока метрам полезной площади, относительно которой лиди чувсвуют себя хозяевами. У них интересные лица. Нет, я не беру, конечно, маньяков, у которых вечная эрекция, а рот слюнявый, как у мастифа; не беру, также, убийц у которых кровь под ногтями, а из глаз их неумолимо сквозит могильная пустота. Я рассматриваю людей, скажем, средних, у которых всех этих качеств в меру.
Вам не придет в голову осуждать, презирать или завидовать им. С чего бы? Ведь они там, а вы здесь. Делить будто бы нечего. Их миры, уютные, приторные, скромные или убогие вызывают неподдельный интерес. А это единственная эмоция, достойная настоящего исследователя. И вот, когда вечереет, и ничего не подозревающие и охваченые вечерними заботами люди включают электричество, вы наблюдаете удивительный спектакль жизни. Вы сочувствуете и сопереживаете им всем, как сопереживают в театре талантливому актеру, не зависимо от того хорошего или дурного героя он играет, уж очень интересно и захватывающе! А люди за окнами превосходные актеры, у них налицо полная сценическая вера. Ведь большинство из них не догадывается, что даже без своих грубых и малоподвижных масок они продолжают оставаться исполнителями ролей, отчасти отведенных Природой, отчасти выбранных каждым из них. Смысл их действий, по большей части, ускользает от наблюдателя. Зато присутствыует ощущение, что смысл этот есть, и, не смотря на его незримость, он глубокий и всепроникающий.
Врядли вам повезет отыскать в диалогах и мизансценах многозначительные намеки и метафоры, хотя, как знать... Но зато глубина и искренность игры, а также разнообразие коллизий, по истине, завораживает.
Вот почему шторы и гардины изобретены преступниками. Вот что преграждает людям путь навстречу друг другу. Эти адские изобретения на ряду со ставнями и жалюзи, прямо скажем, ставят дальнейшую эволюцию человечества под вопрос. Посудите сами, если раскрыть сердце навстречу ближнему бесшабашно, по-евангельски под силу не каждому, то отдернуть шторы по плечу любому. И почти каждый, выйдя пройтись перед сном, может заглянуть к ближнему в окна, коль скоро заглядывать ближним в души дано не каждому.
Заглянешь в окно, а там человек. Такой же как и ты. Или чуть-чуть другой, но в чем-то главном схожий. Носитель неизвестной, но, по-видимому, прекрасной идеи. Какой простор для гуманитарной мысли! Какая предпосылка к революции всеобщего сознания! Просто дух захватывает!
Никаких штор и ставень! Никаких закрытых окон! Вот залог великого братства людей.