Жил на свете мальчик Тарас. Сызмальства любил он две вещи: рисовать на стенах и будить национальное самосознание. Проснётся, бывалоча, среди ночи, выйдет на улицу - и ну давай будить! Отдать ему должное, делал он это умеренно, не то что другие: камней в окна не бросал, кошек за хвост не подвешивал, только кричал "Проснитесь!" да изредка кобзы ломал, за что и прозвали его в народе Кобзарём. А бить - не били. По малолетству.
Так бы и жил себе Тарас со своим самосознанием, не заприметь его надписи на стенах Карл Брюллов, из немцев, и не начни он учить его малярному искусству. Бился Брюллов долго, но добился-таки своего: стал Тарас малярничать - как шить: ровно, гладко, цветисто. Оттого и другое прозвище получил - Шевченко.
А как подрос Татрас, начались у него неприятности, поскольку решил он стать малороссийским писателем. Те, кто тогда за писателей отвечали, писателей не любили, особенно малороссийских, и называли их письменниками. За что письменники, в свою очередь, не любили тех, кто за них отвечал. А те, разумеется, не любили ещё больше. А Тараса особо. Напишет Тарас слово по-малороссийски, а ему бац по сусалам: не смей, мол. Напишет он два слова, а ему бац - четыре раза по сусалам. Он в крик: "Чому ж чотыры разы за два слова?" А ему тут двадцать раз по сусалам: не смей и всё тут! Измордовали всего, но условный рефлекс выработали, и стал он писать по-русски. Как умел: длинно, глупо, скучно. Даже Гоголь смеялся сквозь слёзы и посылал с того света Тарасу душевные письма на том языке. Но не помогало это Тарасу, и умнее писать он так и не научился; обозлился только и плаксив стал, как дитя малое.
Зато зажил он жизнью дивною для него, культурною. С утра ни свет ни заря встаёт и будит своё национальное самосознание. (Поскольку, когда подрос, другие, пробудившись, били его больно по зубам и ложились досыпать, решил Тарас зубы-то поберечь.) Как пробудит своё национальное самосознание - сразу малярничать начинает, а Брюллов, из немцев, стоит над душой, подсказывает. А уж как намалярничается до немогу - тут и писать садится. Пишет, пишет - да всё как раньше выходит: длинно, глупо, скучно. Гоголь уже смеяться устал, да и сам Тарас аж зевает.
А раз так зевнул, что душа его возьми да вылети. Вместе с национальным самосознанием.
Так и не стало на свете Тараса. И остались по нём только кобзы разбитые, картинки разноцветные, надписи на стенах да истуканы каменные в разных городах. Ну, ещё, конечно, самосознание национальное, которое бродит теперь по миру, ни сна ни отдыха не знает и кроет, как Тарас научил, всякого, кто ему заснуть не даёт.