Давно это было. Жил в деревне богатой человек. Когда-то нарекли его звучно Варфоломеем. Но уж давно все забыли об этом, крепко пристало к нему прозвище "Косая сажень" за рост его могучий и богатырские плечи. С родителями-то он жил в достатке. Корову держали, две лошади и мелкую живность как водится. Земли-то в этих местах тучные были, оттого и жили, поди, в этом селе богато и справно.
А вот как один остался Варфоломей, пошло хозяйство его на убыль. И не потому вовсе, что он не справлялся или ленивый был... А началось все с того, что курица его к соседу Науму залетела. Тот и позарился - не отдал. А она-то приметная была - хозяин ее сразу признал. Спросил у соседа, не его ли курица случайно залетела к ним. А тот жаднючий был непомерно, жалко ему стало с добром расставаться. Тот и начал кричать что попадя на незадачливого хозяина. А тут еще Наумова жена Пелагея на шум выскочила. И уж как его только не поносила: и вором, и разбойником и покрепче заворачивала. А то и вовсе разошлась:
- Караул, - вопит, - грабят! Спасите, помогите, люди добрые!
Тут уж и любопытные появляться стали. На него показывают, смеются, а он от стыда такого скорее в дом да на засов заперся. Два дня на люди не смел появляться. Соседи-то довольны, что все так кончилось, Недели не прошло, еще одна хохлатка в их двор перекочевала. Хозяин молчит, боится слово вымолвить. Увидит соседей, здоровается, а те отворачиваются, мол обиду простить не могут. А Пелагея - то всем плачется, как их честных непорочных вероломный детина опорочить хотел и их добро присвоить. Кумушки - то хоть и знали, на что они с Наумом способны, но отмалчивались, связываться не хотели. Видят те, что все им с рук сходит, потихоньку курочек к себе переманили, одна осталась у Варфоломея, старая была, через забор не перелетела.
Видят соседи с другой стороны, что легко поживиться, ночью-то овес у него, что погуще и выкосили. Хватился Варфоломей, догадался конечно: следы-то хорошо видны и овсом присыпаны, убрать не успели. Да опять промолчал, побоялся скандала. Пришлось лошадь в город свести, на ярмарку: хоть бы одну прокормить. Все над ним уже открыто посмеивались, за глаза дурачком прозвали. Лавочник без зазрения совести обсчитывал, а мальчишки улюлюкали, вслед из рогатки в спину стреляли чем попало, а он терпел: дети ведь, что с них спросить. До того дошло, что кому не лень у него во дворе хозяйничают, все что под руку попадается, тащат. Сад был у него хороший, яблок уродилось много, все обтрясли, обломали ветки, смотреть больно.
Собрался он как-то, к ворожейке пошел. Еле в дом протиснулся.
- Помоги, просит, бабушка, совсем злые люди разорили, не знаю, что и делать.
Поглядела на него бабка, голова в потолок упирается, в плечах "косая сажень", покачала головой:
- Обижают тебя, деточка, значит такого слабого. Ну что ж я тебе помогу, так и быть....
Покопалась она в сундуке, достала крохотный клубочек шерсти. Пошептала над ним. Отдает ему и поучает:
- Придешь домой и зачни его разматывать. Как оборвется нитка, бросай все и спеши с обидчиком рассчитаться, знаешь, поди, кто и что у тебя украл, аль по-другому как насмеялся. А коли не воротишь своего, окаменеешь. И так мотай клубочек до конца.
Вернулся Вафоломей домой, принялся мотать, нитка и лопнула сразу. Он на улицу, а сорванцы тут как тут: принялись дразнить и репьями бросать. Хотел он было их приструнить, поймал одного, а тот испугался - заплакал. У него и не поднялась рука с малышом связываться - отпустил "Лучше, - думает, - "с соседом за кур рассчитаюсь". Направился он к его дому. А ворота закрыты, забор высокий, он и остановился. Только чувствует, ноги тяжелеют. Стал лихорадочно раздумывать, что делать, а ноги все тяжелеют, тут уж не до раздумий. Поналег плечом, ворота и рухнули, он к курятнику, еле от земли ноги отрывает. Дверь вышиб: некогда с воротами возиться, и давай кур с насеста выбрасывать во двор.
Такой переполох поднялся: куры кудахчут, перья во все стороны. Хозяева на порог, а он из курятника вылазит, грязный, весь в перьях, и петуха своего за хвост держит, тот орет, что есть мочи. Он им размахивает и прямо к крыльцу направляется, глаза от борьбы в курятнике злостью горят. Баба первая испугалась, не своим голосом заорала, мужик креститься стал, а сам задом, да в дверь, слышно, как засов щелкнул.
Переловил Варфоломей своих пеструшек, через забор перебросал. Тут только понял, что ноги отпустило.
- Фу, пронесло на сей раз.
Вернулся к себе, опять за клубок принялся. Недолго нитка моталась, он еще от первого раза не отошел. Опять оборвалась. Тут уж он не раздумывая к другим соседям направился, а на улице переполох: уже распознать успели. Он, чтобы туда не появляться, через забор. Свалился на здоровенного кабана, кабан бежать, Варфоломей на нем задом наперед подпрыгивает. Кабан визжит что есть мочи,корыто опрокинул, обоих мешкой уляпало. Собака на цепи рвется, от злости захлебывается, утки кричат, гуси взлететь пытаются. Сосед с женой выскочили, глаза на лоб выпучили. Туг кабан ухитрился Варфоломея в лужу скинуть. Поднялся он - любой черт позавидовал бы. Хозяйка без чувств шлепнулась. Выломал Варфоломей кол из загородки, хотел кабана загнать, но чувствует, опять ноги тяжелеют. Повернулся к соседу, хотел овес назад потребовать, а тот глаза выпучил, трясется весь и икает жалобно. Жалко его Вафоломею стало, но чувствует, ноги уж по колено онемели. Испугался он, кричит соседу:
- Где овес, что у меня украл?
А тот слова сказать не может, только икает. Чувствует Варфоломей - дело плохо. Выше колен ноги немеют, пришлось запустить колом в того, тот хоть икать перестал.
- Скорей бери вины, пока не поздно, да овес через забор бросай, - кричит Варфоломей.
Тот к стогу, сено руками через забор перебрасывает, труха во все стороны, а сам от Варфоломея оторвать взгляд не может. Тому-то стало легче, он ноги приподнимает, пробует, а соседу кажется, что тот к нему идет, он еще быстрее руками заработал, все перебросал, а остановиться не может, землю как собака рыть стал.
Отошли ноги у Варфоломея, он к себе домой отправился, от смеха сотрясается. Вышел на улицу, а там люди стоят поодаль, побаиваются.
Тут хозяйка очнулась, завопила истошно. При виде хохочущего, бог-весть чем облепленного Варфоломея толпу как ветром сдуло. За заборами визжали бабы, кричали дети и орала перепуганная скотина, скулили собаки, когда Варфоломей, не успев обсохнуть, снова появился на улице. Подойдя к дому рябого Тишки, который вытащил у него из сарая косу и другую мелочишку, он увидел все сложенное перед воротами. Пособирал он все, хотел домой идти, ан нет, ноги тяжелеют. Пришлось ему выломать ворота и пару раз тряхнуть рябого для науки. Ноги отпустило, а от посиневшего Тишки стало припахивать.
Только он сложил в сарай то, что от Тишки принес, в ворота постучали, и появился дрожащий лавочник Пантюха. Он пришел с набитым кошельком. Варфоломей молча вошел в избу и домотал до обрыва клубок. Вышел, лавочник еще трясся. Взял Варфоломей у него свои деньги, выломал хворостину и отхлестал Пантюху, чтобы впредь неповадно было. Тот и звука не издал.
Скоро клубок совсем кончился. Он еще рассчитался с теми, кто ему сад обчистил.
К вечеру снесли к его дому, все что растащили, а те, кого расплата миновала, еще и подарки принесли.
И с тех пор, как идет он по деревне, мужики шапки снимают, бабы кланяются, сорванцы за их юбки держатся. Но он их давно простил: малы еще. А старухе, что его уму разуму научила, он телочку подарил: "Пей, бабушка, молоко да живи сто лет". А на деревне не только его имя вспомнили, но и по отчеству величать стали - Варфоломей Иванович.