Не помню какое было время года. По моему ранняя осень. Хотя вполне возможно, что позднее лето, я выбрался с косяком анаши и бутылкой крепкой настойки "Орион" на берег небольшой речушки, в месте облюбованном когда-то финно-уграми. Вечер обещал быть спокойным и мирным. Я натянул плеер и улегся на песок.
Странная отрешённость накатывала на меня, косяк тлел, голова наполнялась шумом, музыка, а тогда я увлекся Томом Йорком, не приносила никакой радости и через некоторое время я стянул с себя наушники и бросил рядом. Я продолжал лежать и смотреть на небо, наслаждаясь вечерней северной тишиной. Редко на фоне золото-синих закатных облачков надо мной пролетали странно пищащие чайки. Их грустные птичьи голоса за несколько минут снова навели на меня неприятный морок тоски. Тоски которую я ощущал уже не первый год. Сейчас многие психоаналитики старающиеся вырвать из вас лишние шестьсот долларов назовут это депрессией, а для меня это ощущения навсегда останется тоской.
Тоска. Это слово преследует меня всю жизнь, не знаю почему. Иногда я чувствовал тоску на школьном уроке, когда мелкая черноволосая биологичка с вывернутыми артритом пальцами тыкала указкой в схему препарированного человека, а за окном падали первые крупные хлопья снега новой зимы. Иногда в Питере, когда сидел с бутылкой дешевого пойла на набережной перед молчаливыми древними сфинксами, и думал не холодно ли им в этом неприятном городе после нескольких тысяч лет проведенных в жарком Египте. Иногда в Москве, когда на съемках у меня было ощущение, что все идет не так, и я зря занимаю чужое место в этом прекрасном бушующем мире. А иногда сразу после пробуждения, когда первое что попадалось мне на глаза был белый неровный потолок моей небольшой квартиры или грязное маленькое окно похожее на сломанный телевизор который ежесекундно транслирует изображение грязно-серой соседней хрущевки в разное время года.
Именно эта тоска нагнала меня тем теплым вечером на берегу северной речки, и начала жестко прессовать со всех сторон, я в очередной раз задумался о тотальном одиночестве человека, о своей полной неспособности сделать что-либо полезное для кого либо. После нескольких десятков минут душевных метаний я нашел единственную возможность убрать лишние мысли из головы. Поднявшись с земли я быстро и не очень аккуратно скинув с себя всю одежду, разбежался и нырнул в коричневатую от торфа воду.
Знакомая мышечная работа и прохладная речная вода действительно помогли быстро переменить настроение, через несколько минут я голый и мокрый, с одной только мыслью о том что хорошо бы соорудить небольшой костерок и скорее высохнуть выбрался на берег. Тучи сгущались и вечер медленно переходил в ночь. Я собрал в округе все более менее подходящие щепки и веточки и соорудив из них подобие маленького индейского вигвама быстро разжег костер несколькими счетами за коммунальные услуги которые нашлись в заднем кармане моих джинсов.
Через несколько минут, когда на улице окончательно стемнело а я согрелся и высох, в дело вступил "Орион", несколько глотков семидесяти градусного пойла привели меня в отличное расположение духа, я опять натянул наушники и уже уселся а не лег у костра скрестив по буддийски ноги. Не уверен имеют ли под собой почву утверждения о том, что человек может вечно смотреть на текущую воду, огонь и работу другого человека, но два из этих составляющих у меня сложились и я был чрезвычайно доволен происходящим.
Не знаю сколько времени я просидел в столь умиротворенном состоянии помню только как резко дернулся и наверное даже вскрикнул, когда на мое голое плечо сзади опустилась чья-то рука. Я никак не ожидал увидеть кого-либо на этом месте даже днем, а уж ночные визитеры просто повергли меня в шок. Два неопрятных типчика неопределенного возраста с синими от наколок пальцами стояли напротив меня, я резко сорвал с ушей плеер и первым заговорил:
--
Здорово, мужики.
--
Мужики, все в поле братан, а мы пацаны и пацанами умрем, - ответил тот, что стоял справа, лысоватый упырь в адидасовских тренах, и ватнике на когда-то бывшей белой майке.
--
Пригласишь на огонек, браточек, - просипел второй.
--
Присаживайтесь, - ответил я. В моей голове проносилась одна единственная мысль, ни в коем случае нельзя тормозить и задумываться в разговоре с этими персонажами, а лучше всего скорее добраться до своей шмотки, натянуть ботинки, рубаху и ветровку и скорее валить в город, пока все не закончилось плачевно.
--
А че ты один, без бабы, без корешей, бухаешь на реке, ночью, ты может бухарь братан? - медленно произнес первый садясь на корточки перед костром.
--
Да ладно, Гена, хулле ты пристал к пацану, сидит один и пусть сидит, его дело, мало ли че у него на душе, - с улыбкой просипел второй, - Нальешь нам братан? В глотке пересохло.
--
У меня не во что, пейте так, - сказал я протягивая ему за горлышко бутылку зеленоватого пойла.
--
Ну че, мы не гордые, надеюсь, ты пацан четкий, и после тебя пить не стремно, а даже если и стремно, кто бля потом об этом узнает, - он сделал большой глоток и подавившись заржал, плюясь алкоголем в костер и на своего друга.
Откашлявшись и отплевавшись он еще раз громко глотнул опрокинув бутылку практически перпендикулярно земле над своим ртом и передал ее другу.
Лысоватый за один присест опорожнил длинногорлую тару практически до нуля и протягивая остатки мне, второй рукой достал из кармана мятую пачку папирос. Я взял бутылку, и поставил ее на песок.
--
Хуя, братан, а ты че, не выпьешь с нами, - спросил сиплый.
--
Да нет пацаны, я уже полон под завязку, - сказал я улыбаясь и поглядывая на покрытый коростой рот лысоватого, в голове немедленно промелькнули все рассказы про туберкулез среди заключенных, да и что скрывать, даже инстинкт самосохранения не мог пересилить мою обычную брезгливость.
--
Похоже бычаре, просто стремно выпить с нормальными пацанами, Гена, сейчас ты хуев будешь полон под завязку -- сказал он уже обращаясь ко мне и резко встал на ноги.
Гена двинулся на меня первым припустив веки на желтые белки и замахнулся. Я понял, что вариантов избежать столкновение у меня нет и со всей силы зарядил ему кулаком в рыло, он уклонился. Удар который должен был свалить его попав в челюсть прошел по касательной и только разозлил пьяного урку. Я медленно отходил к реке стараясь не терять из виду обоих. Все происходило как в рапиде. Прошло не больше секунды и оба упыря кинулись на меня. Я автоматом отметил что в руке сиплого что-то блеснуло. А еще через секунду, я уже почувствовал что ощущает человек, в груди у которого оказывается нож. Больно не было, я просто вдруг умопомрачительно ослабел, ноги стали подкашиваться, и я подумал о маме, которая наверное уже легла спать перед новым рабочим днем. Я подумал, что мне к сожалению саданули под сердце даже не финский нож, а какой-то консервный, или может быть дикую заточку сделанную из напильника. В этот момент все расплылось и перетекло в синюю темноту. Последние слова которые я услышал были о том, что меня обязательно нужно кинуть в воду, тогда точно ничего лишнего не пиздону. Это произнес кто-то из двух упырей, в силу определенных обстоятельств я уже не мог понять кто.
Я не знаю когда я открыл глаза. Времени просто не было. Небо светлело, фиолетовые тона мешались с темно синими цветами ночи, но где-то на кронах деревьев уже желтел первый луч солнца. Я чувствовал что часть моего тела находится в воде, но грудь и голова были на суше.
Холодная рука повернула мое лицо справа налево, я увидел абсолютно мокрую голубоглазую девушку с длинными спутанными волосами. Высоким мелодичным голосом она тихо произнесла "Эйваат лиуку", я не знал что это значит, но даже думать об этом мне было сложно, я просто смотрел на нее и от слабости не мог проговорить не слова. Она зачерпнула рукой немного ила и медленно растерла по моей груди. Я открыл было рот чтоб попытаться протестовать но она закрыла его ладонью и со смешком тихо произнесла, "Хилиайнен каунис". Вся моя грудь вдруг начала дико гореть, как будто по ней рассыпали тлеющие угли из костра. В это время, вторая рука девушки легла на мои глаза и через секунду я опять провалился в небытие.
"Не Лёш, а хулле плавать если синий, если блять не уверен что выплывешь, еще и в штанах, ты смотри на него, ебать, еле дышит", - на этих словах мой рот грубо разжали горлышком бутылки и влили внутрь меня не менее стакана водки, я закашлялся, резко перевернулся на живот, и встал на четвереньки потом на колени и с большим трудом на ноги. Через несколько секунд вместо двух зеленых силуэтов я разглядел небритых мужиков лет сорока, невдалеке стояла палатка, а у ног одного сидела голубоглазая лайка.
"Ну вот, ебать тя в рот, пришел в себя болезный" - засмеялся один из мужиков, в руках у него была бутылка местной водки. Второй неодобрительно хмыкнул и протянул мне защитного цвета ветровку. Я смог только кивнуть в благодарность головой, натянул куртку, застегнул молнию до горла и пошатываясь пошел в противоположную от реки сторону. Мужики молча проводили меня удивленными взглядами но не проронили ни слова.
Через два часа я лежал в горячей ванне у себя дома. Я думал о том, что мне срочно надо бросить пить у употреблять любые наркотики. При полной пустоте в голове, я ощутил, что тоска моя куда-то улетучилась, на душе было чертовски легко. Когда вода стала окончательно холодной, я вылез из ванны, вытерся полотенцем и остановился перед зеркалом. В пяти сантиметрах под моим левым соском белел длинный уже заживший шрам, которого у меня никогда не было.