Первой заметила отклонения в поведении Журавлюхи и Дьявола кто? Догадайтесь с одного раза! Конечно, Катька. Ей до всего дело. Причем наблюдение её было, как всегда, логичным до безумия, точнее - соответствующим её безумной цыганской логике.
- Ирка с Серегой снюхалась. Этот, после того как в двух водах, как Иван-дурак, побывал - окончательно сбрендил. А уж она-то его поливает-склоняет... Я столько матюгов от нее обо всех окрест за год не слышала, сколько о нем одном за час.
Прежде всего я попросил разъяснений, что означает в данном случае слово "снюхались".
- Как собачки нюхаются, прежде чем одна на другую запрыгивает.
- А причем тут 'матом поливает'?
- Ирка - девка замудрённая... Конспиратор!
- Ты, Катька, детективов пересмотрела в клубе! Она и слова такого не знает.
- Слова не знает, а дело разумеет. Но от меня не скроется. Я её насквозь вижу - похотливую кошку. Дрына не поминает, а этого ой-охаживает...
- Она-то похотливая, не смеши... Да и причем тут она! Даже если у нее что-то там к Сереге зашевелилось, то у него по ней только кулаки могут сохнуть!
- Она ему знак подаст, а тогда ни один мужик устоять не сможет. Ты бы устоял супротив нее?
- Устоял бы. Потому что знаю - сзади такая чума, как ты, на защите стоит.
- Врёшь, небось. Как это ты тогда вместо Дьявола в баню не заглянул? Или вместе.
- В следующий раз ничего тебе рассказывать не буду.
- Ладно-ладно. Я сама к вам с Костькой в баню заглядывала. Что раскраснелся? Смотреть там было нечего! И еще...
Катька взяла паузу. Риторические приемы были ей не чужды.
- ...ты думаешь, она ему просто так - показалась?
Едва ли Ирка успела подать Сереге какой-нибудь дополнительный "знак". Он неделю валялся дома и мазался то аптечными мазями, то бабкиными снадобьями. Зажило, как на собаке. Первое место, куда он поковылял после того, как вылез из дому, были Никифоровы. Что он надумал, пока лежал, сам или мать ему назудела - не знаю. Ирку звать не стал, а заговорил с перебиравшим в этот день крыльцо Яковом. Мы с Катькой валялись на сеновале и слушали. Пусть сами разбираются - наше дело маленькое!
- Эй, Яков!
- Чего тебе?
Младший Цыган не слишком приветлив и Серега, кажется, не слишком рад, что пришел сюда.
- Ты это... Ну... В смысле... Пьяные ведь были...
- Ладно... Хрен с ним...
О! Женевские переговоры! Это, видимо, он извинялся и его извинения были приняты.
- Ты это... Если она... Ты скажи, что я, мол...
- Скажу, чего там...
- Только ты не сразу, а вообще...
- Ну, конечно...
Серега вытащил папироску, чем ещё на минуту замедлил содержательнейшую беседу.
- И это... При случае... Отец-то ваш небось шибко сердит...
- Не-е-е. Все ж ничем и кончилось.
- И слава Богу.
- Конечно, слава Богу! - на этих словах Яков сменил скорость разговора, переключился на вторую, - А то потом тебя зарезать надо было. Потом с места сниматься. А здесь у вас хорошо. Народ хороший.
Черт его разберет, чумазого. Он что шутит? Нет, вроде Серега его серьезно воспринимает:
- А у нас ничего - можно и так спустить. Некоторые в согласие входят. Женятся потом. У меня сестры нет. Не знаю, как бы себя повел.
- Зато у меня их - как грязи. Захочешь - не углядишь.
- Ну, за Катькой и глядеть не нужно. У неё надсмотрщик похлещё тебя будет.
- Какой от него прок... Я тебя убью - сяду, если поймают. Ты меня убьешь - тоже небось сядешь. А медведя убьют - никто и слова не скажет. Вот и вся охрана... Мертвый, кого он защитит? Только эта дура не понимает.
На дворе наступила тишина. Парни куда-то пошли. Мы с Катькой грызли увядшие стебли конского щавеля, затесавшиеся в сено, и удивлялись. Мирно беседующие Яков и Серега Дьявол были необычнее ... снега летом! Не бывает, не бывает, а потом как выпадет. И один вред от него. Потому что, какая сможет быть польза от какого-нибудь Сереги Дьявола. Разве только если ... свяжется с какой-нибудь Иркой Никифоровой.
Вдруг снаружи из-под стрехи в сарай сунулся Яков (пролез по голым бревнам три метра стены, как кошка - не услышишь):
- Глянь, Серега, вот она, Катька-то - легка на помине.
В соседней дыре почти одновременно показалась голова Сереги (и этот умеет скрадом - охотник):
- А это кто ещё? Сашка-Кащей? Да, охранничек на самом деле неважнецкий. Неравная замена Мишке.
Катька бросила в Серегу здоровый пук сена: "Охрана девкам только от таких дураков, как ты, Дьявол, нужна. Но я с ними сама, без чужой помощи справлюсь".
Серега подмигнул Якову, мол, гляди, сколько гонору у твоей младшей, но Яков не поддержал его веселья. Они - опять почти одновременно - спрыгнули вниз и там Яков, оправляя рубаху, как бы между делом, заметил Сереге:
- А что - она справится... И я, и отец её нашим цыганским премудростям подучиваем. Нам в разных передрягах бывать приходится... Ирка, кстати, знает ... Так что неизвестно...
Я оглядел сзади тощую Катьку в голоплечем сарафане и сильно усомнился в её способности противостоять даже не Сереге, а хоть моему брату-увальню. Со мной она, может, и справилась бы.
- Кем ты, Катька, хочешь быть? Когда вырастешь, конечно...
- Кем буду, тем буду, от моих желаний ничего не зависит. Это у вас русских - каждый чего-то хочет.
- А цыгане ничего не хотят!? Живут себе, по жизни катятся, как перекати-поле!?
- Почти, да не так. (Пауза.) Кем хочу быть... (Еще пауза.) Кем хочу - тем не могу, а кем могу - тем не хочу. Что же теперь - утопиться?
- Ты же можешь уехать ... выучиться, например.
- Опять учиться! На кого меня выучат? На русского? Цыганских университетов ни в одной стране нет.
- Извини за поучение, но наука или профессия национальности не имеет.
- Как это не имеет! Представь себе главным в стране - цыгана. Или в конторе - цыгана. Или милиционера - цыгана. Не выходит? И про ученых цыган я не слышала. И другие, вот евреи, например - у них тоже все занятия от национальности. Если ты зубы лечишь - точно у еврея. Мы знаем - мы им золото продаем.
- Можно паспорт потерять, а в новом другую национальность сделать. Иногда достаточно просто не говорить, что цыганка. Мало ли черноглазых, черноволосых.
- А душа... Что же мне из-за какой-то поганой профессии или науки нужно перестать цыганкой быть?
- Бери пример с евреев - они с радостью Ивановыми записываются.
- Вот их и гони в свою науку. Хотя по мне, их скорее не туда, а оттуда гнать надо. Перебор с ними там получается.
- Жалко мне тебя. У тебя такой ум острый, а пропадёт ни за грош.
- У нас женщине острого ума напоказ вообще не полагается. У нас умный должен быть мужчина. Как он сказал, так и будет.
- Не поверю... Про кого угодно поверю, а про тебя не поверю.
- Жаль. Если не смогу такой быть, значит не жить мне с цыганами вовсе. А я без своих жить не смогу. Плохая у меня судьба тогда получится. Передо мной сейчас одна наука стоит - научиться мужчину слушаться. Гордыню в себе смирить. Это посложнее твоих математик будет.
- Получается - всюду клин. Останешься - на горло себе наступишь. Уйдешь - тоже на горло.
- Не одно и тоже. Останусь - цыганкой буду. Уйду - буду никем. А никто ничем стать не может...
Они прятались от людей. Любовь вообще не любит чужих глаз, а такая неожиданная, как их, тем более. Ирка сторонилась пересудов привычно, а новообращённый Серега чувствовал подспудный стыд как перед былыми единоверцами, так и перед новой богиней.
Катька сразу возненавидела происходящее, но изливала свою желчь только передо мной:
- Как можно было влюбиться в такого козла? Нет, от любви человек становится на идиота похожим, все мозги теряет. Я раньше не верила... Эй, ученый, как там объясняют про любовь, за что да почему человек любит?
- Откуда я знаю. Я про это книжек не читал.
- Сразу в книжки. А сам-то, без чужого ума, что думаешь? Или предмет для тебя незнакомый?
- Думаю... Сложно это... Наверное, любят не за что-то, а просто так, без причины.
- Без причины любили бы всех подряд, а не выбирали бы одного - подурливее. Да... Видно учененьким любовь не по зубам!
Когда Катька начинает говорить на скользкие, по моему мнению, темы меня автоматически заносит в наукообразие.
- Понимаешь, есть такая вещь - анализ называется. Это когда берут что-нибудь, разрезают на куски, делят на части и по одной эти части исследуют. Часть маленькая и её понять просто.
- Очень интересно твоим анализом, например, меня исследовать! Пока разберешься, вместо живого человека тухлятина останется. И вообще - причем здесь любовь?
- Подожди, не перебивай! Поэтому придумали ещё другой метод - называется синтез. Когда берут кусочки и соединяют вместе, пока не получится, то, что хотят. Тогда и видно, из чего это целое состояло.
- К любви это тоже не подходит. Пока в нее впадать да детей рожать только мужик да баба умели, причем без всякой науки. Из других кусков - только педерасия получается.
- За тем, чтобы человека в пробирке растить, дело не станет. А вот мысль или чувство, любовь эту дурацкую, в отдельности от человека и представить невозможно. Люди разные - любови разные. Поэтому, наверное, и не могут ответить.
- Не могут, не могут! Сумасшествие это и всё... Болезнь. Божья напасть. Сумасшедшим никто не удивляется - даже лечить пробуют. С ума некоторые сходят так, некоторые этак, некоторые совсем не сходят. А любовью заболевают все.
- Некоторые, как Ирка - в тяжелой форме, да?
- Главное, что таких, как она, хрен вылечишь!
Эх, что я, салага, понимал тогда в любви. Что я в ней понимаю сейчас... Разве помудрел и уже так самоуверенно о ней не рассуждаю.
...Я тоже изумлялся, но не Ирке. Из этого бездонного тихого омута, откуда, как я теперь понимал, могло выплыть наружу лохнесское чудище, появилась на свет всего лишь любовь. Я изумлялся другому. Как явление банной Афродиты и крещение кипятком могло обратить в такую яростную веру Серегу Дьявола? Потом, перемывая в памяти факты, я понял, что внутри Сереги, скрываемая забубенностью, всегда жила какая-то нетронутая ... целина души. Хотя какая там целомудренность и Дьявол... Не сходится... Или для него женская нагота всегда являлась в темноте, а не так нагло, уверено, ослепляюще освещенная в упор? И Ирку он не мог представить во всей красе? Её вечные длинные платья, и не купалась она со всеми никогда... А то, что она была красива телом так же, как и лицом, я уверен. Эх, почему я не уселся тогда за другим бугорком, откуда видна была бы распахнутая дверь!
Но вернемся к двум нашим баранам. Катька следила за ними. Они уходили по самым глухим тропкам глубоко в лес. Серега - охотник, знает места, куда леший не забредает. Катьке тяжело было от него скрываться. Она возвращалась со слежки чумазая до ушей и долго отмывалась на Реке.
- Идут, идут - слова друг другу не скажут. Как чужие. Или встанут и смотрят на какое-нибудь гнездо на сосне, пока шея не устанет. Потом вдруг ухватятся друг за друга и давай целоваться, кажется, никакого дыхания не хватит.
Катька не жалела сестру. Подробности её наблюдений могли быть опубликованы только в порнографическом романе. Зачем она рассказывала это мне - непонятно. Ясно было только, что передать кому угодно эти подробности я ни за что не решусь. Так что рассказывала она - как в могилу.
- ...И ведь не он у них в этих плясках заводила, а она, моя тихоня! И так, и этак - откуда только умеет! Хочешь покажу?
- Не хочу!
- А я хочу!
- Ну и дура!
Конец аудиенции. Оскорблённый графин покидает графиню.
Гришка Гузеев не похож на Липатовского Аниськина. Тот обаятельный, а с Гришкой лучше не связываться, хотя должность "в их" одинаковая - деревенский детектив. Дела принципиально разные. Литература и реальность... Аккордеоны воровать - для наших краев слишком интеллигентно. Вот морду кому-нибудь набить или в погреб за самогонкой залезть - сколько угодно. Игнат Фролов с Костюковыми из-за межи (точнее, из-за двух столбов в изгороди) целую неделю войной воевал, в которой убитых не было, но раненые каждый вечер обнаруживались. Пока землемер с Города не приехал. Еще мужики над бабами изгалялись, но это обычно без протокола, по-домашнему. К радости феминисток добавлю, что бывало и наоборот - естественно, тоже без протокола. Что еще... Колхозного сена или буряка спереть, с дровами смухлевать - это по отношению к местной общественной собственности. На станции по общенародно-хозяйственным грузовым вагонам пошуровать - только это не в ведении Гришки, такими вещами транспортники занимаются, и Гришка у них только на подхвате, а раз на подхвате, то и помощь от него соответственная. К счастью для наших.
Ах какие он протоколы писал... Фольклор! Губернский диалект бюрократического стиля:
"Вынеся мяса, Фролов И.С. изменил свое решение о цене продавания его Костюковым Ю.И. и стал сильно недоволен его женой Костюковой В.И., которая прибыла впоследствии для участвования в переговорах, в результате чего Фроловым И.С. и Костюковым Ю.И. были нанесены взаимные телесные повреждения. Костюкова В.И., производившая попытку примирения, пострадала от воздействия обоих вышеизложенных."
Гришка Гузеев, как я уже поминал выше по течению повествования, к Никифоровым претензий имел много, но неконкретных. Сажать их было не за что. Было за что, давно б посадил - без них спокойнее. Всех, вплоть до Михаила. Тот бы первым номером пошел - паровозом, как говорится - под исключительную меру.
Из прочих атрибутов казенных служб, помимо Гришки, был в нашей деревне пожарный сарай. Сооружение абсолютное в своей бессмысленности (Гришка - бессмыслен относительно). Сколько в деревне пожаров не случалось, ни один дом спасти не смогли. Сухие они, как порох, и горят за минуты. Полная воды река прямо под окнами не помогает... Стоит в сарае неработоспособная ручная помпа на колесном ходу; сколь ни чинили, а пришли к выводу, что ведрами в цепочку передавать воду всё равно быстрее. Есть багры; есть и сами ведра, для исключения воровства выкрашенные в красный цвет, но все равно постепенно растаскиваемые; есть ещё что-то... Должны быть топоры, но такой полезный предмет без дела держать глупо, и топоры, купленные за казенные деньги, ко всеобщей радости были розданы на "ответственное хранение" по дворам (гордо скажу - инициатива моего деда). Единственная действительно ценная вещь при этом сарае - набат. У нас это не кусок рельса с железной трубой, как в обычных деревнях; нет, благородная Екатериновка имеет свой настоящий набатный колокол, чуть дребезжащий (где-то подтреснул от старости), но достаточно громкий для того, чтобы посреди ночи поднять уморившихся людей с первого до последнего дома.
По кому звучал набат на моей памяти? Два летних пепелища последних лет, одно в деревне, одно на ближнем хуторе - два раза. Еще один раз - когда загорелся торфяной завод в пекло года экстремального солнца. Один раз - под раннее утро собрал колокол всю деревню на горестное зрелище залома рыбы. Спустили в нашу Реку отходы с комбината и поплыли по ней кверху брюхами красавцы лини и окуни, жерехи и щуки, лещи и плотички... Кто пожадничал и на корм свиньям стал её ловить, через три дня и свиней не досчитался. Хорошо не стали ни рыбу, ни свиней-покойниц сами лопать - были бы на счету извергов с комбината и человеческие жертвы. Звучал набат регулярно в весенние наводнения, если вода ночью поднималась особенно быстро и могла застать людей врасплох. Но по дурному делу при мне колокол попользовали всего один раз.
Перед этим ещё одна история. Тогда разбудил нас с Костькой не звон от пожарного сарая, а истошный вопль младенца. Так кричат не некормленые или неперепелёнатые, а от нестерпимой боли, когда бессловесный малыш ещё не может объяснить, где у него болит. Но, судя по громкости крика, визжал не новорожденный несмышленыш, а уже осмысленный горлопан месяцев семи-восьми. Визжал, потом захлебывался визгом и начинал снова. Мы с Костькой не стали завтракать, а ополоснулись из рукомойника и отправились на разведку. Какой тут аппетит, когда человеку так плохо.
На крыльце своего дома сидел Игнат Фролов и держал на руках бедного голого младенца. Возле него уже собрался народ.
- Откуда он его взял, - изумился ещё на бегу Костька, - И чего мучает?
Я недоумевал не меньше, поскольку в отличие от близорукого Костьки разглядел, что в руках у Фрола были клещи. Еще больше мы изумились спустя несколько секунд, когда несчастный ребеночек выкрутился-таки из рук Фрола и ... почесал вдоль по улице на всех четырех. Это было не дитя, а молочный поросенок. Разболелся у него зуб, и стал он от еды отказываться, вот и решил Фрол выступить в роли поросячьего стоматолога. Не слишком удачно. Дальше события развивались ещё более стремительно. Из проулка вывернула Катька верхом на неизменном Михаиле, и толпа, с улюлюканьем гнавшаяся за беглым поросей, притормозила. Миша, ошарашенный такой встречей, не просто притормозил, а встал как вкопанный, так что Катька слетела через его голову кубарем. Поросенок увильнул от катящейся Катьки и собирался обогнуть Мишу, но не тут-то было. Тот хоть и грузен с виду, но реакция у него получше, чем у боксера. Один взмах лапой, и бедный покойный поросенок уже катился вслед за Катериной. Зачем Михаил поступил так - у него не спросишь... Ведь побаловаться свининкой ему все равно бы не удалось, намордник-то с него никто не снимал.
Теперь завизжал Фрол. Громче поросенка. Жмот он был страшный. Свиней держал больше всех в деревне, а ведь бобылем жил: какая баба его характер выдержит, а если выдержит - он её в полгода работой заездит. Катька тоже орала в ответ, но что ты тут поделаешь. Вообще, у нас в деревне было принято, если задрала твоя собака курицу - эта курица твоя, а ты на замену вместе с хозяином съезди и по его выбору на рынке купи, ежели, конечно, твои собственные ему не приглянутся. Но Фрол встал в позу - или деньги, или он в милицию жалобу на Никифоровых пишет. И не Гришке, а напрямую в Город! Мол, общественная опасность по улицам без присмотра бегает. Коста без звука выдал затребованную сумму. Судя по довольному лицу Фрола - с запасом выше продажной цены погибшего горлопана. Наиболее пострадавшей стороной (не считая бедного поросенка) оказался не Фрол, а Катька, которую отец, судя по косвенным признакам, в очередной раз нещадно выдрал. Неожиданные деньги Фрол прокутил. Не пропил, поскольку вместо водки гнал самогон, а именно прокутил. Загул закончился выбитым зубом (сосед и перманентный собутыльник Юрка Костюков постарался). Удивительно, но виновными в стоматологическом ущербе Фрол посчитал не только Костюка, но и самое первое звено в цепочке событий - Михаила. Валька Костюкова утверждала, что на утро похмельный Игнат обещал выбить все зубы не только её мужу, но и "цыганской зверюге". Интересно было бы посмотреть на последнее...
...В тот вечер Фрол снова гулял. Не с Костюковыми - Игнат неудачно попытался претворить угрозу в жизнь, чем окончательно расстроил добрососедские отношения. Он удачно продал живьем двух свиней, что всегда было более выгодным, чем продавать мясо. Он их в этом случае закармливал соленым и накачивал водой перед тем, как вместе с покупателем везти на ферму взвешивать - то есть брал часть денег за фу-фу. Для большего свинячьего аппетита Фрол какую-то травку в баланду подмешивал. Катька, знавшая о подобных хитростях способах побольше нас, к Фролу относилась насмешливо:
- Разве так покупателя надувают. Зассытся она у него когда-нибудь по дороге до продажи или продрищется - её задаром не возьмут. Решат, что у нее болезнь какая!
- А как правильно надо?
- Вам, русским, правильно - значит честно. Это наш крест, цыганский - людям головы дурить. А как - тебе знать не положено.
Слава Богу, на продажу свиней Никифоровы не держали. Своих ртов хватало, чтобы смолотить, что вырастили в хлеву и огороде. Даже летом они никогда не делали тушёнку - просто не успевало мяско испортиться.
Гулял Фрол шумно. Выставил в окно колонку от магнитофона и на всю улицу завел модного Высоцкого. Время от времени он высовывался в соседнее окно и, стараясь перекричать свою чудо-технику, начинал лаяться с прохожими. Часам к десяти высовываться стал пореже: к нему на огонек, точнее на шумок, заглянула Манюня с соседнего хутора - баба незамужняя, жившая одиноко, охочая до дармовщинки и по запросу готовая расплатиться за нее натурой.
В окнах Фрола никогда не было занавесок и вся внутренность горницы, если был вечер и в ней горел свет, была видна насквозь. Гулял он всегда именно в горнице. Юрок, которому после того, как его неизменный дружок Серега попал под очарование "проклятой черножопой", разгуляться было не с кем, притащился на вопли проигрывателя, желая если не поучаствовать в застолье, то хоть поцапаться с Фролом. Все-таки развлечение!
Юрка влез на приступку дома, согнав оттуда двух мальцов, и всунул голову внутрь открытого окна:
- Фрол! Чего людей перебудил!
- Тебя, молокососа, не спросил, - с готовностью откликнулся тот.
Раскрасневшаяся от самогонки Манюня помахала Юрку рукой и повернулась к Фролу:
- Зови молоденького к нам - веселее будет!
- От этого козла один смрад, впустишь сам не рад будешь! - Фрол выдержал паузу и только тогда сменил гнев на милость, - Ладно. Заваливай.
- Сам весь хлевом пропах! - пробурчал Юрок, влезая в окно.
- Что двери у меня для красоты вырублены? - возмутился Фрол, но Юрок уже тащил от печки к столу табуретку.
Гулять втроем действительно веселее, чем вдвоем. Хоть Фрол и жмот, но это он трезвый - жмот, а пьяному ему в определенный момент все свое хозяйство - побоку. У него несколько стадий опьянения, сильно отличающихся отношением к собственности и к ближнему. Игнат уже два раза лазил в погреб за мутными бутылями и к приходу Юрка укатал Манюню до состояния полуневменяемости.
Закуска на столе была знатная. Душистое сало, свойской тушеной свининки полная сковорода, холодная вареная картошка, лучок зеленый и репчатый, свежий хлеб со станционной пекарни, соленый огурчик и огурчик свежий, ароматный чеснок, копченый лещ, вяленое свиное ухо - пусть парижские гурманы захлебнутся слюной! Фрол с каждой выпитой рюмкой добрел и грозился для дорогих гостей зарезать немедленно молодую свинью и попотчевать их свежатинкой. Но это только хозяин добрел, а Юрок, которому с Фролом было сытно, но скучно, наевшись-напившись начал искать повод загрызться. Повеселиться то есть. Но Фрол все ехидные Юрковы замечания до поры пропускал мимо ушей и только подливал и подливал ему в рюмку:
- Пей, Юрка, и не говори, что Гнат Семеныч - жадный человек. Хочешь, я тебе свою лучшую свинью просто так подарю. Прямо сейчас выведу и подарю.
Он уже начал вставать, но законы земного притяжения оказались сильнее его ослабшей воли и вернули его в сидячее положение:
- Ладно, завтра заходи.
- Как же! Зайду! Завтра ты за эту свинью удавишься.
- Ну, тогда сегодня заберешь. Вот сейчас ещё по рюмочке выпьем и пойдем. Маня! Э-э-э, она совсем нехороша. А я хотел и ей свинью подарить...
- Она сама - свинья! Нализалась. Давай её на лавку положим.
Они попытались перетащить Манюню к печке, уронили пару раз, и, наконец, взгромоздили в лежачее положение. Та, шумно вздохнув, повернулась на бок и снова обрушилась на пол. В этот раз удар был силен и на время отрезвил её:
- Вы чего меня вдвоем ворочаете? Я только с одним пойду. С кем?
Юрок залыбился:
- Ну, это удовольствие не для меня. Что Фрол, займешься ею или за свиньей пойдем?
Фрол подергал себя за ус, сравнивая две возможности:
- Нет, с ней я ещё успею разобраться, а про свиней ты правильно сказал. Надо им воды подлить. Не только нам, а и им пить надо. Им водичку, нам самогоночку.
Манюня, выслушав своего гостеприимного ухажера, поскучнела:
- Совсем ты Фрол от свиней разум потерял. Вот и спи с ними. А я домой пошла.
- Не обижайся, Маня. Свинья - существо нежное. Её тоже любить надо.
Юрка вступился за Фрола:
- Куда ты сейчас пойдешь, Манюня. На дворе темнеет уже. Оставайся здесь. Что дома-то делать? Тебе там кормить-поить некого.
Манюня потянулась.
- Ладно, уговорили. Вы тут вроде спорили? Я не спала - все слышала, только, о чем не поняла.
- Вот, Фрол пообещал мне свинью свою лучшую зарезать! - Юрок тут же свернул на стезю, сулившую хорошую заваруху.
- Правда!? - выпучилась Манюня, - За сколько же?
- Бесплатно. В подарок, - продолжал ехидничать Юрка. На его лице расплывалось удовольствие.
Фрол медленно закипал. Молча.
- Конечно! Фрол - человек хороший. Бессребреник. Только жадный чуть-чуть. Бывают же жадные бессребреники.
Фрол наконец взвился.
- Вы думаете, что мне и подарок человеку сделать невмочь? Я, может, всю жизнь такого человека ждал, чтобы ему не жалко было что-нибудь за просто так отдать. Только тебе, Юрка, я ничего не дам. Ты зубоскалишь много. Вот Манюне подарю. Вот сейчас и подарю. Пойдем, Маня, в хлев. А этот пускай здесь сидит и сам над собой насмехается.
Манюня расслабленно обняла Фрола за талию:
- Вот и хорошо. Вот и пойдем. А то не делом мы здесь занимаемся. У тебя там и сеновальчик есть...
Но Дрына с надуманной дорожки - хрен свернешь. Не обращая внимания на большие глаза, которые делала ему Маня, он потащился за ними.
...Возникает естественный вопрос, откуда я всё это в подробностях знаю. Элементарно, Ватсон, как говаривал Шерлок Холмс в его русской ипостаси. Соседский Колька со своим дружком сидели на скамейке под домом Фрола, слушая его громогласную музыку и её текстовое сопровождение. А когда музыка кончилась, и они двинули прочь, в наступившей тишине Колька разобрал визг и глухие крики с заднего двора Игната...
...Под утро нас разбудил набат. Пока дед торопливо натягивал штаны, неверующая бабка успела пару раз перекреститься и попыталась приостановить нас, рвущихся в бой вслед за дедом: "Только вас там не хватало!". Но дед, берущий в минуты опасности командование в свои руки, нас поддержал: "Пойдут со мной! Если что - я их назад хворостиной направлю. Не поспорят! А так - может, пригодятся". Сам он в это время метался, застегивая рубаху, от окна к окну - высматривал, с какой стороны зарево. Зарева не было. Нужно было бежать к пожарному сараю. Там всё прояснится.
Мы живём на другом конце деревни и, когда добрались до места, толпа уже собралась. Это вам не в городе, где можно раскачиваться полчаса. Здесь за полчаса полдеревни слизнет огнем - не успеешь опомниться. Возле умолкнувшего набата стоял Фрол и, держась за язык колокола, что-то орал. Слова (и то не все) я начал разбирать только, когда остановился:
- Убили ведь, христопродавцы! До смерти убили! Убили! Лежит там голубушка! Откуда такое на нашу голову свалилось!
- Кого убили, Фрол, скажи толком? Кто убил? - орали ему в ответ мужики.
Наконец появился Гришка Гузеев. Власть всегда появляется к шапошному разбору. Он протиснулся к Фролу и схватив его за плечо потребовал: "Давай без воплей! Что случилось?".
Но пьяного Фрола своротить с колеи трудно. Одной рукой размазывая по роже неподдельные слезы, а другой время от времени взбадривая толпу ударом колокола, он продолжал:
- Убили! Никифоровское отродье! Рожи каторжные! Всех под суд отдать!
Преступники вроде идентифицированы. Теперь нужно с жертвой разобраться. Судя по фингалу на правом глазу Фрола, он в событиях тоже участие принимал. Только на чьей стороне? Уж точно не на Никифоровской!
- Игнат! Очухайся, м...к! Кого они убили?
Фрол некоторое время недоуменно пучил глаза, не веря, что кто-то ещё не понял сути его горя:
- Свинью мою! Лучшую свинью мою! Племенную! На съедение отдали медведю своему. А может, он её и убил?! Наверное, он и убил! Все они, Никифоровы - убивцы!
- Так... - медленно начал Гришка, - Значит, из-за своей поганой свиньи ты всех ни свет, ни заря на ноги поднял...
Договорить Гришка не успел. Более скорый на действия Васька-конюх оттолкнул Гришку и восстановил симметрию на физиономии Фрола, подбив ему левый глаз. Фрол на земле впал в отчаяние:
- Гришка! Ты куда смотришь! Меня же обобрали, убили и меня же по морде! А ты, Васька...
- Молчи, сукин сын, - рявкнул Гришка. Он уже огляделся вокруг и увидел ещё с пяток желающих продолжить дело, начатое Васькой.
- Пошли за мной. Покажешь, что к чему. А вы, мужики, расходитесь. Я с ним сам разберусь.
Гришке быть безмолвным свидетелем самосуда над потерпевшим не к лицу. Нужно этого паразита-потерпевшего срочно эвакуировать. Иначе и правда убийство может случиться: разбудить всю деревню - из-за свиньи! Гришка профессионально отметил в руках у некоторых потенциальное орудие преступления - псевдо-казенные топоры с потертыми красными ручками.
Фрол под конвоем участкового уполномоченного прошествовал в сторону Никифоровской избы. Набат до нее не донесся, что ли? Никого из Никифоровых в толпе видно не было. Народ, ругаясь почем зря (пока не на Никифоровых, а на Фрола, конечно), стал расходиться. Но кому было идти к дому в ту же сторону, кому любопытно стало, и часть толпы отправилась вслед за Гришкой с Фролом - на место свиноубийства.
Шум и гвалт хоть поутихли за время движения, но даже выйдя на постоянный уровень были достаточны, чтобы при приближении к избе Никифоровых выгнать хозяев из дома. Первой на крыльцо (ну, конечно!) выскочила Катька. Не заорала с ходу, как обычно, а лишь зыркнула глазами и тут же спряталась назад. На смену ей вышел Коста. За плечом его, полностью перекрывая вход с крыльца в сени, встал Яков. Не знаю, как они воспринимали происходящее, но ничего хорошего в тот момент их лица не выражали. Все были одеты - значит, не спали. В углах окон показались перепуганные лица младших, мелькнули тетка Зема и Ирка, послышалась тёткина ругань и все исчезли.
Оживший при виде своих врагов Фрол снова завел свою песню:
- Вот они! Фараоново отродье! Всех к ногтю прибрать!
Участковый с ухмылкой смотрел на Никифоровых. Опять от них неприятности.
- Что скажете, гражданин Никифоров?
- О чем, начальник? - естественный вопрос в ответ. Коста говорил ещё медленнее, чем обычно.
- Говори, Фролов, какие у тебя претензии к семье Никифоровых! Только без воплей!
Фрол собрался, выдохнул пару раз, как перед прыжком через канаву. Я уже ожидал нового приступа криков, но он заговорил неожиданно спокойно, даже логично:
- Свинья моя ночью вырвалась из хлева. Я её проведать зашел. Лучшая свинья! Племенная! Я за ней. Она от меня. Я за ней. Она быстрей. Я отстал. Походил-поискал. Тут слышу: их медведь орёт. Я сюда. А она лежит, голубушка, убитая. Убитая, а как живая, миленькая. Или они убили и медведю на съедение бросили, или медведь сам её задавил. И не подойти ведь мне к ней! И меня за моей красавицей отправят! Или они отправят, ворюги, либо зверь ихний!
- Ну ты уж не заговаривайся, - недоверчиво сказал кто-то сзади из толпы, - Целую свинью чужую зарезать и тут же её медведю скормить.
Конечно, из-за такого случая поднимать на уши всю округу - западло! И, конечно, сами Никифоровы свинью не трогали - медведь сам управился! Но происшествие деревенским начинало нравиться все меньше и меньше. Свинья - это не курица или поросёнок, которых и собака придушить может сдуру! Сегодня этот зверюга - племенную матку, завтра - бычка годовалового, послезавтра тебя самого. Хоть и привыкли к нему, но всё же зверь - он и есть зверь.
Коста и Яков молчали. Напряжение на их лицах чуть спало - свинья не тот повод, чтобы выгнать их из деревни тут же. По всему было видно, что в их жизни бывали пробуждения, заканчивавшиеся во сто крат хуже.
- Ну, пойдем смотреть, - угрюмо махнул рукой в сторону амбара Гузеев. Хозяева двинулись вперед. Также, как стояли - уступом, Коста - оглядываясь. Мимо тенью шмыгнула Катька.
Действительно возле амбара валялась свинья. Чуть поодаль от неё на своем излюбленном месте у стены сидел Мишка. Равнодушный ко всему, кроме надоедливых слепней и оводов. Они кружили вкруг его головы жужащим и жалящим венцом...
- Доигрался ты, Коста, со своим медведем. Сколь веревочку не вить, а пуля в лоб, - веско сказал Гришка, - Ладно, сейчас всем разойтись. Никифоровы, дохлую свинью - доставить Фролову. Или наоборот - живую. Как договоритесь. Но так или этак, к десяти Никифоров и Фролов - ко мне. Буду протокол на медведя оформлять. А сейчас ты, Фролов, со мной до дома пойдешь. Не то опять драку учинишь. Ну, а после протокола...
Гришка плотоядно повёл толстым подбородком в сторону Михаила - но фразу заканчивать не стал.
- Григорий Емельянович, а... - начал было Коста, но Гришка уже повернулся к нему спиной и, ткнув рукой в плечо Фрола, двинулся в обратном направлении. Толпа расступилась. Коста остался стоять один - Яков отошел к свинье и к медведю...
Из толпы прошепелявил чей-то растянутый на гласных голос:
- Медвед-дя-то надо-о-о прямо сейчас пристрелить. А то они его в ле-е-ес отпу-у-устят!
Фрол ухмыльнулся на толпу победителем, ища глазами говорившего:
- Не боись! В этот раз - ему обязательно 'ликвидация врагов народа' выйдет!
Гузеев, находившийся по отношению к Фролу в положении высшей власти, поддакивать или подхмыкивать не стал, но в глазах его снова мелькнула нехорошая усмешка...
Я оглянулся по сторонам, где же Катька? Эта куда делась в самый нужный момент?! Сейчас бы свой язык показала! Защищаться же надо! Уговаривать. У себя в околотке Гришка никого слушать не станет, а здесь ещё есть возможность... Коста тоже хорош... Нет, нужно деда снова из постели вытаскивать, даст Бог, он поможет. Костькины мысли, видимо, двигались в том же направлении, и меня вывел из потока сознания сильный рывок за руку и громкий шепот брата: "Ты со всеми туда - к Фролу! Я - бегом за дедом!". Пробегая мимо потерянно стоящей на крыльце Журавлюхи, я успел сказать ей, чтобы Катьку гнала к нам и потом к Фроловской избе. "Может, наш дед поможет Гузеева уговорить... Чтобы без протокола. Медведя бы спасти...". Снизу из-под крыльца влюбленно и заторможенно хлопал глазами на Ирку заспанный Серега - ещё один защитничек!
Подгонять Катерину не было нужды - она встречала процессию (ту её часть, что продолжала хвостом следовать за властью и зрелищем) перед домом Фролова. Ясно, что востроногая Катька обогнала нас, проскочив по задворкам. По её лицу, к моему изумлению, плавала нетерпеливая улыбка. Отнюдь не покаянная, а наглая и ехидная - до ушей. Орать погромче Фрола она начала, когда мы были метров за пятьдесят. Потом перестала, поняв, что её не слышно и сдерживалась до последнего. Первое её обращение было к Гузееву.
- Ты, милиция, прежде чем документ писать, разобрался бы, что ли... Тебя твои начальники за неправедность, конечно, не ругают... Но у тебя тут мама-папа живут. Им за тебя стыдно будет, что невинных засудишь!
- С тобой ещё препираться, дурой малолетней, - лениво процедил ей товарищ милиционер, - Пошла вон. С отцом твоим - потом разговаривать буду. Но в кабинете, а не посередь деревни. Сама знаешь о чём!
- Раз ты власть - то и надо мной власть. Значит, я тоже слово и дело сказать имею.
- Сопли подотри сначала!
Гришка заметно разозлился.
- Уже подтёрла! Я кино про следователей тоже с клуб смотреть хожу! Я с тобой на твоем языке разговаривать стану! Ты какую улику против моего медведя имеешь? Ты свинью оглядел? Ты следы к преступлению обнаружил? То, что медведя тебе осмотреть духу не хватит, это я понимаю - но хоть свинью дохлую...
- Сейчас вернусь, пристрелю твою зверюгу - и осмотрю, если не заткнешься.
- Ладно-ладно, остынь... Если захочешь взглянуть поближе, я его подержу - не тронет он тебя. Только смотреть-то его не за что.
Она резко повернулась к Фролу.
- Кто тебе глаз подбил?
- Васька-конюх - за то, что в набат бил... - ответили из толпы.
Кто-то другой с интересом поправил:
- Это один. Другой у него уже был отмеченный. Фрол - это ты не с медведем дрался, когда свинью отнимал?
Гришка скривил морду, хрюкнул сдавленным смехом и прищурился на Фрола:
- Ну что ж... Говори, откуда первый фингал. А то Чума не отстанет...
- Ну... Это... Я с мужиком одним...
Катька взвилась:
- Вон стоит мужик твой - с ответным приветом на роже. Юрок, что за людей прячешься? Продемонстрируй свои губищи. Или ты тоже с одним мужиком...
Юрка, до сего момента державшийся в тени - в сторонке, шепеляво и пьяно проговорил из-за спин:
- Мой-йа морда к де-е-лу отношения не имеет. А с тобой, когда медведя пристрелят, я ещё разберу-у-усь!
- Катька, причем тут Ширков? - совсем устало спросил Гузеев и даже назвал Дрына по фамилии. Ему всё больше хотелось спать и всё меньше спорить. Только собравшуюся толпу уже не разогнать. Было преступление - началось представление. Уведешь Фрола - а Катьку всё равно не угомонишь.
- А вот пойдем - я тебе расскажу, кто причём и почему причём, - напирала Катька.
- Куда пойдём?
- По следам, начальничек. Как вам, милицейским, ходить положено. Откуда свинья выбежала - куда прибежала. Сделаем ещё круг почёта по деревне. Как до нашего дома вернёмся - так и узнаешь, кто про что сегодня будет протоколы подписывать.
Гришка естественно никуда не собирался идти - он собирался с мыслями. 'Надо эту Чуму тоже куда-нибудь запереть... Только её же не поймаешь...' Но Катька не дала ему придумать, как же с ней поступить.
- Не хочешь ты со мной идти, я не тебя - я народ поведу. Прямо сейчас. Я им всё покажу! Мне и этого хватит. А уж потом шельму, если не Бог, так люди помогут отметить. Давай, уводи своего Фрола - и мы пойдем!
Милиционеры тоже люди и терпение их не безгранично. Их тоже можно завести. На хорошее дело и на плохое:
- Ну, Никифорова, если попусту брешешь, своим не просто хуже сделаешь, а...
Но Катька уже рванулась вперёд, почувствовав в словах участкового нужную ей слабину.
- Открывай, Фрол, ворота. Нам сначала туда нужно.
На Фрола было странно смотреть. Запал в нем исчезал с каждой минутой. Я приписал это наступающему похмелью. Гришка вразвалочку вошел за Катькой во двор, за ними потащился посмурневший Фрол, но всех остальных участковый остановил, запирая ворота изнутри:
- Нечего там смотреть. Вещественные следы затопчете!
Милиции не хотелось публичного расследования. От этого настойчиво предостерегали все входящие циркуляры.
Взрослым запрет был неприятен, но с некоторыми усилиями преодолим, а уж мы с мальчишками мгновенно рассыпались в разные стороны, на ходу выбирая лучшую возможность проникнуть или к самому Фролу или на соседский участок или хотя бы на задворки, чтобы продолжить наблюдение.
Впервые в Екатериновке! Шерлок Холмс против инспектора Лестрейда! Катька Никифорова против Гришки Гузеева! Протискиваясь в лаз, выбранный для проникновения в тайны следствия, я поискал глазами деда или Костьку - они запаздывали.
Из соседнего огорода было прекрасно видно, как Катька увлеченно металась по крытому Игнатову двору, тыкая пальцем то в землю, то в Фрола, то в хлев. Слышно было хуже. Спустя несколько минут Гришка быстрым шагом подошел к калитке и официально скомандовал в думающую расходиться толпу:
- Ширков, здесь? Сюда!
Теперь, уже вчетвером, они двинулись к дальнему плетню. Я по соседскому огороду устремился туда же и, подобравшись за кустами смородины почти вплотную, застал очередное разъяснение Катьки:
- Вот здесь в дыре она застряла. Так, с ножом, и застряла. Пока дергалась, вену себе дорезала. Смотри, сколько крови натекло. Земля ещё мокрая... Теперь сюда смотри, Григорьмельяныч. Видишь следы. Такая тележка только у Юрки и есть. Колеса надувные, легкие. Нет, здесь дальше трава - следов не увидишь. Вдоль заборов пойдем - где песочек будет, тут и увидишь, как она пустая от Юрка шла, как ее, груженую, до нас тащили, как потом опять пустую к Юрке возвращали.
Гришка почесал небритый подбородок:
- Юрка, как это вы сподобились вдвоем матёрую хавронью на тележку забросить? В ней же центера три с хорошим гаком было, - и добавил с презрением второму соучастнику, - А ты, Гнат, совсем мастерство пропил - так промахнуться, когда забиваешь! Больше не буду тебя звать свиней резать.
- Врет она... И не три центнера, а четыре... - тускло и безнадежно пробормотал Фрол. Юрка молчал и с ненавистью смотрел то на Катьку, то на слишком рано сдавшегося Фрола. Гришку он в своих красноречивых взглядах игнорировал. Что толку ненавидеть власть. С ней на кулаках не померяешься...
- Зачем мне врать, - продолжала тараторить возбужденная Катька, - Я не то рассказываю, что видела. Я говорю, что сейчас вижу. Только слепой не увидит.
Впрочем, дальнейшее расследование a la Pinkerton не понадобилось. Со стороны Никифоровых приближалась очередная порция зевак. Впереди стремительно двигалась Манюня. К её чести нужно сказать, что баба она была хоть и бестолковая, но не подлая. Ведь резал свинью Фрол при ней. И вырвалась она у него при ней. И удрала с торчащим ножом, проломив один плетень и застряв до смерти в другом - при ней. И дрались Юрка с мгновенно протрезвевшим Фролом на её глазах ("Это ты, сволочь, меня подначил любимицу мою заколоть"), а потом и при её участии ("И ты, сука, получи. Промеж глаз тебе свинины."). Только их дальнейший пьяный план по обвинению ненавистных Никифоровых в убийстве чужой свиньи они задумали и реализовали уже без нее. Маня, обиженная вконец, убежала по задам к себе домой зализывать раны, а потрепанные бойцы обмыли примирение и окончательно сформировали план кампании.
Свинью подтащить к медведю. Обвинить Никифоровых в потраве. Содрать с дураков-цыган за свинью втридорога. И самое главное - умертвить проклятого зверя как опасного для общества.
Под утро, когда её разбудила взбудораженная соседка, Манюня тут же поняла из её рассказа, что стала свидетельницей - важной процессуальной фигурой. В первый раз в жизни не пострадавшей от чьих-то побоев, а чьей-то защитницей от поклёпа. С возможностью лично за те самые побои поквитаться. Эту, в общем-то, положительную роль, каких мало ей по жизни доставалось, она сыграла при полном одобрении публики. Катька с утратой части своего ореола как единственной защитницы правды смирилась беззвучно - ей было вполне достаточно, что Гришка оставит в покое её оклеветанного друга и зверя. Правда - это высшие материи. Медведи - важнее!