Человек сидел в каменной нише: пустой взгляд, прямая спина, руки - на коленях, затылок - к стене. Возле его ног валялись высыпавшиеся из ниши камни - беспорядочной, безучастной ко всему могильной грудой, сквозь которую тут и там пробивалась трава. Камни, оставшиеся на своем месте в стене, не были столь безразличны к окружающему - они сразу же попытались просочиться в человека стылым холодом, но холод остановился на полпути, а потом и вовсе бежал прочь, испуганный полубезумным ритмом сердца и обжигающей горячечной кровью. Стена сама начала согреваться, и в щелях между камнями беспокойно зашевелился снулый лишайник - он больше всего на свете боялся засохнуть.
Перед человеком стояли другие - люди. Может быть, и не совсем люди, потому что ни лиц, ни рук, ни ног не было видно под серо-каменного цвета плащами, скроенными заедино - от головы до пят. Только из прорезей на высоких треугольных колпаках посверкивало что-то. Если это были всё-таки люди, то блестели, наверное, глаза.
- Ты решил? - прозвучало изнутри плаща, стоявшего ближе всего к человеку. Прозвучало так, будто под широкими полами, волочащимися по земле, скрывалась не твердь, а пустота - пропасть без дна, из которой не возвращается даже эхо.
- Да! - сипло ответил человек из каменной ниши. В горле его пересохло, и он закашлялся. Некто в плаще переждал кашель молча - ожидая продолжения.
- Что ты ждешь? - уже звонким фальцетом закричал человек, - Хочешь, чтобы я рассказал тебе, почему я решился?
- Зачем? Я знаю и так. Я хотел увидеть, понимаешь ли ты сам - почему...
- Я не хочу - знать или понимать. Я хочу - чтобы ее не стало.
- Ты прав. Знать - не нужно. Когда она прекратит свое существование - все твои знания и всё твоё понимание станут тоже не нужны. (Пауза). Хорошо. (Звенящая пауза). Расслабься, закрой глаза - и пока не смотри. (До боли звенящая пауза). Пока - не смотри...
Некто повернулся и неторопливо пошел к своим. Стало видно, что никакой пропасти под ним не было - только трава в месте, где он стоял, странно пожухла - как обожжённая.
"Видно, кровь и сердце у этого, в плаще, жгут всё вокруг куда сильнее, чем человеческие. А вдруг этот решит сам усесться в нишу!?", - подумал лишайник на стене, и его передернуло от страха. А человеку, наоборот, почему-то пришло в голову, что едва ли у его собеседника есть кровь и сердце - как нет их у груды камней возле его ног. Тяжелый расплавленный свинец в венах и раскаленный булыжник в стальной грудной клетке.
В боковой прорези удаляющегося плаща на миг появилась указующая ... нет, не рука, но черная лайковая перчатка:
- Возьмите их у него! Ты и ты!
Мгновенно повинуясь приказу, два других серых плаща бросились по обе стороны ниши, человека вмиг выхватили оттуда и с силой швырнули лицом вниз на камни.
Откуда-то вдруг пахнуло ветром. Легким и прозрачным - неожиданным в каменном мешке. Закачались одинокие метелки высокой травы; лишайник высунулся из убежища, подставил ветру свои мохнатые отростки.
Человек несколько минут пролежал неподвижно, потом заворочался; то ли простонал, то ли выругался - и начал медленно подниматься, группируясь, как для броска вперед. Камни и трава, обнажившиеся под ним - там, где лежало его лицо - оказались окрашенными в темно-красный, на глазах тускнеющий цвет. Удивительно, как этот цвет становился похож на выжжено-бурое пятно рядом! Все эти метаморфозы окончательно убедили лишайник в неминуемости беды, и он опять съежился до зеленых прожилок в щелях. Человек уже начал движение расправляющейся пружины, но был приостановлен неожиданным смехом:
- Не стоит нервничать! Это входит в нашу цирковую программу! - весело прогорланил один из палачей-исполнителей, - Парад-алле! А вот и главная героиня с ее труппой! Встречайте!
Человек разогнулся-таки в полный рост, размазал тыльной стороной ладони кровь по лицу - и снова чуть наклонился вперед, но уже не угрожающе, а изумленно.
Перед ним, окруженные фигурами в плащах, стояли три девушки. Одна чуть впереди, две за ее плечами. Три пары девичьих глаз впились в человека, но он смотрел только на первую из них. Зрачки человека сузились так, что превратились в точки; теперь их просто не хватило бы, чтобы увидеть что-нибудь - кроме той, что так привлекла его внимание.
Сложно сказать, сколько продолжалась эта дуэль взглядов, но все это время старший из плащей раздавал бесшумные команды, оставив от своей и так приглушённой манеры речи лишь паузы. Слова заменили жесты; точнее, движения десяти черных лайковых змеёнышей, в такт которым плащи сосредоточенно перестраивались в новый порядок: полукругом, в охват группы в центре, с равными интервалами друг от друга. Угрожающий бесшумный танец...
Наконец пошевелился и человек - передернулся тоже почти по-змеиному и потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение:
- Кто это? - скороговоркой спросил он, не отводя взгляд от девушки.
- Она, - ответил некто, не прерывая глухонемые целеуказания. Но даже слово "она", произнесенное вслух, тоже прозвучало, как жест. Пожатие невидимыми под плащом плечами.
- Но она не похожа на... - человек запнулся, продолжая пожирать лицо той, что стояла перед ним.
...Да - удивительные черты были у нее. Еще удивительнее - сколько черт у нее было! Они менялись, перетекая одно в другое - непрерывно, не останавливаясь ни на миг. Глаза: то карие, то зеленые, то голубые, снова карие и вдруг васильковые... Губы: будто кто-то непрерывно подводил их разнообразнейшими оттенками розового-карминового-алого... Подбородок: то волевой и четкий, то вдруг чуть скошенный назад, потом маленький и треугольный, а вдруг - дрожащий то ли от боли, то ли от смеха.... Когда одну щеку ее внезапно прорезала горькая гримаса, другая - все ещё чему-то улыбалась. Казалось, все женские лица мира, все чувства этих женщин - жили в этом лице!...
Как непохожи были на свою подругу девушки, стоявшие чуть позади! Просто девушки. Из тех, что не врезаются в память после случайных встреч. Та, что слева - белобрысая с выступающими худыми скулами и полупрозрачной кожей. Другая - темно-темно-русая, со смуглым румянцем на щеках, с черненьким пушком над чуть приподнятой верхней губой. Только и общего было у них, что одеты все трое были в длинные белые балахоны, которые тоже могли сойти за плащи. Только без капюшонов: их лица были открыты солнцу, ветру и неясной опасности, которая наполняла воздух вокруг.
Но что до всего этого было человеку с разбитыми губами и налитыми кровью белками глаз! Он смотрел в единственную точку - глаза-в-глаза передней девушке. Только и хватило его, что пробормотать ту же мысль, что была уже сказана:
- У этой тысяча лиц - и ни одно не похоже на... Нет! Это - не она!
Кто-то из серого оцепления - кажется, один из тех двоих, что вытаскивали человека из ниши - засмеялся опять:
- Вряд ли тебе понравилось, если бы она была похожа. Если бы понравилось - мы не нужны. Ты мог всё сделать сам.
- Помолчи, - остановил неугомонного весельчака тот, кто давал команды. Капюшон старшего повернулся прорезями к человеку, одна из черных змей указала на переднюю девушку и наконец прозвучало объяснение:
- Эта - не может и не должна быть похожа на ту! Та - человек, эта - нет. Ту - из плоти и крови - ты мог бы убить сам. Эту убить сложнее. Она приходит и уходит, повинуясь не нашим и не вашим законам - и тем более желаниям. Но мы с тобой всё-таки убьем ее! Для этого мы здесь!
- Убить... Вот для чего - мы здесь... Убить... Для чего я здесь... Убить... - неожиданным эхом откликнулась та, что стояла впереди. Обращалась она не к плащам, а к человеку - и только к нему. Мелодичный голос её растёкся по его мозгу - горечью желчи. Человеку захотелось заслониться - не от звука, но от смысла. От сути одного повторявшегося слова. Почти инстинктивно он заткнул уши руками и вскрикнул (почему-то не о девушке, а о её спутницах):
- Почему она - не одна? Кто - эти?
Некто в плаще подошел к человеку вплотную и легонько потянул вниз одну из его поднятых рук. Другая опустилась сама. Он почти заслонил человека от всего окружающего - особенно от тех, о ком спрашивали... Спокойное равнодушие, исходившее от фигуры в плаще, со стороны можно было принять за ласковое сочувствие:
- Вот и хорошо. Не волнуйся и ничего не бойся. Мы с тобой.
Некто продолжал держать человека за руку. Черные блестящие пальцы жестко обвили худое запястье человека, а кончики их заплясали вверх-вниз - как при игре на фортепиано. Плечи и скулы человека постепенно перестали подергиваться, и размеренное объяснение продолжилось:
- Как известно, любовь нельзя убить, пока живы вера и надежда. Сначала ты должен перестать "верить в любовь" - да и как можно верить этой вечной обманщице рода человеческого! Потом перестать "надеяться на любовь" - помилуй, только глупец может надеяться на ее благосклонность! Зато после этого мы сможем заняться самой главной твоей бедою - самой "любовью".
Успокоившиеся руки человека были выпущены на свободу, а в голосе объясняющего появилась едва уловимая торжественность:
- Вера-Надежда-Любовь! Теперь ты знаешь их имена - и скоро избавишься от мук, которые приносят они! Они - и их мирские сестры!
Единственный из плащей, который подавал голос до этого, не смог сдержаться и в этот раз:
- А я люблю называть их нежно: Надя, Верочка и Любаша. А можно: Надька, Верка и Любка...
И опять весело засмеялся.
Старший не смеялся; в голосе его звучало терпеливое ожидание:
- И теперь снова вопрос к тебе, - обратился он к человеку, - Ты готов?
Человек наконец отвернулся от девушки. Не только отвернулся, но отошел чуть поодаль - к стене... Постоял, убираясь лбом в опять набравшиеся холода камни... Голова его втянулась в плечи... Со стороны могло показаться, будто он весь втянулся внутрь себя, как испуганная черепаха. Он и на самом деле медленно опустился в каменную нишу и уже оттуда прошептал так, что его мог бы услышать только съежившийся лишайник:
- Я готов...
И тут же, без всякой паузы, хрипло прокричал в полный голос: "Убейте ее!"
Ничего не изменилось. Не прозвучал гром, не сверкнула молния, не выскочили ниоткуда легионы рыцарей - защитников веры. Не заставила палачей задуматься - надежда на лучшее. А любовь... Что может любовь? Или - может?
Некто снова махнул тонкой черной рукой - и снова двое палачей стали возиться возле ниши. Один пошарил вокруг и начал достать из густых метельчатых куп травы ржавые металлические конструкции - какие-то прутья, ежи, скобы, крючья... Другой прилаживал их к кольцам и отверстиям, обнаружившимся в щелях вокруг ниши. Бедный лишайник! Он оказался прав в своих предчувствиях несчастья! Его тело, разорванное в клочья, улетело умирать на землю.
Спустя пару минут человек сидел в своей нише - как в надежной клетке.
- Извини, - хихикал веселый плащ, придвигая прорези в капюшоне к просветам в прутьях, - Некоторые начинают мешать. Если бы помогать - я бы не возражал! Но чаще - мешать! Вы, люди, не можете удержать в себе решимость больше, чем на пять минут! Берите пример с нас - мы всегда верны своему выбору...
Старший резко прервал весельчака:
- Кто там лопочет о вере?! Чему это ты верен?! Кстати, о Вере. Как ты понимаешь, - старший снова обратился к человеку, - с нее мы и начнем. Как с самой неприятной лично для нас. Есть вопрос и к тебе. Какой способ ты порекомендуешь - для нее?
Человек за прутьями молчал. Он не понял вопроса, а пояснения спрашивать не хотел. Он вообще ничего уже не хотел, кроме как сохранить свою решимость.
- Понятно. Выберем сами. Но смотреть - придется. Это обязательная часть договора! И представления! Антре!
Пальцы описали в воздухе какую-то странную винтовую траекторию и, прочитав этот последний приказ, взвизгнул от восторга и, задыхаясь от душившей его радости, завопил уже для всех веселый плащ:
- Через повешение!!!
Кольцо стражи завертелось смерчем: не прошло и трех минут, как под торчащей из стены длинной балкой, такой же ржавой, как прутья и кронштейны клетки, закачалась толстая веревка с петлей на конце, а под ней возникло какое-то неустойчивое возвышение из полусгнивших бревен и брусков, собранных откуда попало с нечеловеческой быстротой...
..........
Человек откинулся назад. Посидел с минуту, то поворачиваясь влево-вправо, то перекатываясь вперед-назад. Кресло было удобным. Вращающимся и на роликах. Перед человеком в кресле была не беспорядочная каменная груда и не корявый эшафот, а четкая сетка клавиатуры. И ставший темным экран выключенного монитора - окно, за которым погашен свет... И было другое закрывшееся окно в другой мир - внутри него самого...
...........
Человек четвертый раз пытался дописать эту притчу. Он возвращался к ней с регулярностью женских месячных - обреченный толи на зачатие, толи на бесплодие. Он знал сюжет наизусть: от первой буквы заглавного абзаца до последней реплики последнего оставшегося в живых героя. Знал, но каждый раз, возвращаясь к своему измученно-вымученному тексту, начинал его с начала. Менял местами слова - и восстанавливал старый порядок; находил более точные метафоры - и отказывался от них; расставлял акценты - и убирал их... Он перемещался по уже написанному, как по наезженной колее: вперед-назад, опять вперед, ещё вперед, но с каждым словом всё медленнее и медленнее... И, наконец, застывал, застревал, увязал, останавливался совсем - всегда на одном и том же месте сюжета, который он хотел, но не мог записать...
Человек смотрел в черный экран выключенного компьютера закрытыми глазами и видел все недописанное. Быстро-быстро - как в калейдоскопе.
...Вера с мгновенно распухшим синим лицом; толстая веревка - вверх из-под густых черных волос; тонкие мраморно-белые ступни, высунувшие из-под платья-балахона... Надежда, рванувшаяся прочь в последней попытке спасения - и пущенная вдогонку летучая смерть, что всегда быстрее... Любовь, связанная и сброшенная заживо в неглубокую, наскоро вырытую яму-могилу... Камни и комья, которые летят в нее... Лицо в глубине ниши - оскаленное безумной радостью... Эта же радость - эхом в возгласах серых плащей, плящущих на каменной могиле... И вдруг - зашевелившие камни под ними! Нечто, отдаленно напоминающее девушку со вселенски-женским лицом - восстающее из глубин небытия. Такие же вселенско-невместимые, но теперь ненависть и злоба, исходящие от нее. Ярость и сила! Разрываемые в клочья серые плащи - и пустота внутри них. Пустота - и серое тряпье на траве и камнях. Она возле ниши... Метаморфозы... Ненависть-любовь-ненависть-любовь-не... Вырванные прутья и крючья. Мертвый человек на траве. Метаморфозы... Ненависть-любовь-ненависть-лю... Девушка в драных лохмотьях с окровавленными руками, положившая мертвую голову себе на колени... Опустошенное лицо этой девушки - из которого ушло всё... Просто лицо... Одно из лиц... Не любящее и не ненавидящее... Не более живое, чем мертвое лицо на ее коленях... Просто лицо... Одно из лиц... Ее лицо...
...
Человек в кресле резко встал из-за компьютера. Как из каменной ниши - назад в жизнь. Здесь нечего делать: сегодня притча снова останется недописанной. "Убить любовь" сегодня не суждено. Человек криво ухмыльнулся и сказал сам себе голосом веселого серого плаща: "Нельзя терять надежду! Нужно верить! В следующий раз я справлюсь с этой чортовой любовью. Доброй охоты!" И ушел - куда-то в глубину большой квартиры.
...
Спустя пару часов дверь в квартиру открылась - ключом снаружи. Женщина лет тридцати пяти с моложавым, но усталым лицом быстро сбросила плащ на пуф возле вешалки и прошла в холл. Из чуть приоткрытой двери в спальню горел свет. Женщина уверенно потянулась к фигурному набалдашнику дверной ручки - и вдруг отдернула ее, будто латунная голова льва могла ее укусить. В дверной щели был виден человек, лежавший на неразобранной кровати лицом вниз, и кусок тумбочки рядом. На тумбочке стояла полупустая бутылка коньяка, рюмка и блюдечко с лимоном...
Дверь осталась неоткрытой.
На кухне женщина попила чаю - а ей явно были знакомы места, где прятались сахар и чашки - передохнув, включила телевизор и стала ловко готовить что-то мясное и вкусное. Потихоньку фильм кончился, кастрюля перекочевала с плиты на подставку на подоконнике, руки и стол были помыты, и женщина, мимо гостиной и мимо спальни, перешла в кабинет - к компьютеру. Все это время она вела себя очень по-хозяйски, но было в ее поведении что-то неуловимое, не позволявшее точно сказать - кто она здесь... Вот и сейчас: загудел вентилятор, мигнул экран, гаркнул приветственный аккорд системы - и снова в лице женщины промелькнули одновременно уверенность собственницы и смущение гостьи. Она вздохнула и открыла последний рабочий документ.
- Ах, вот оно что... - вслух сказала она. Лицо ее, освещенное синеватым мерцанием монитора, постарело ещё лет на пять...
Женщина прекрасно знала этот рассказ-притчу: точнее, ту его часть, что восьмой месяц вымучивалась, вычитывалась, переправлялась, переплавлялась... Другая часть - концовка, которая никак не могла выплеснуться наружу, сейчас представилась ей нерожденным ребенком... Чужим ребенком, который уже в чреве знал окончания страшных сказок.
Чью любовь хотел и который раз не мог убить автор? Женщина не решалась спросить его об этом прямо, хотя иногда ей казалось, что она имеет на это право. Все-таки они были вместе уже не один год! Она давно научилась находить в свеженаписанных рассказах отблески действительности, которые пробивались сквозь буйство фантазии. Вот и в этой притче чувствовался привкус правды - горько-металлический, как у больного печеночника.
Да, это могли убивать ее любовь или любовь к ней! Но женщина верила и надеялась на лучшее для себя... Человек был влюбчив и непостоянен, но их любовь, как ей казалось, перевалила через опасные перевалы и теперь имела право тихо бродить по тропинкам, затерянным в светлых дубравах или в прохладных пойменных лугах... От ненасытной жажды они уже пришли к нежности и умению молчать. Конечно же! Иного и не может быть! Все очень просто: не желая терять ее саму, он хочет расстаться с кем-то из своих мимолетных девчонок, и - по своей идиотской привычке отрубать хвосты чувств по частям - тянет и тянет с решительным "прощай".
Но если вера обманывает ее, надежда лжет, и любовь давно предала ее?!
Женщина вздохнула и стала сама перечитывать незаконченную историю. Тоже в четвертый раз и тоже замедляясь к концу - с волнением ожидая, продвинулся ли сюжет хоть на строчку... Удивительно, но на сей раз она почувствовала этот недоношенный плод, как свой собственный - он будто шевельнулся внутри нее. Женщина прислушалась к незнакомым ощущениям...
У нее не было детей. Она надеялась на тот шанс, что выпал ей сейчас, но время шло, а ее человек заботился только о своих переживаниях, стараясь выжать из себя последние капли ощущений и быстрее перенести их на бумагу.
Как мало это литературное дитя было похоже на плод страсти... Скорее разума... Может быть, поэтому оно никак не могло родиться - ведь писать о любви можно только с любовью? Подумав так, женщина протянула пальцы к клавиатуре. Неуверенно и недоверчиво. Первая клавиша "Л" не исчезла под ее правым указательным пальцем, не обожгла, не ударила током. Женщина набрала первое слово. Слово это было - Любовь. И продолжила - уже не опасаясь начать, а боясь остановиться...
...
Любовь не смотрела на эшафот, приготовленный для Веры. Она расслабленно присела на груду камней, будто устала от выслушанного короткого объяснения между человеком в нише и серым плащом... Череда меняющихся выражений на ее лице замедлилась, в нем появилась неуместная умиротворенность, а потом оно и вовсе застыло в единственном облике. Удивительно, но эти черты не принадлежали той, что пожелал убить человек - это было совсем другое, хорошо знакомое ему лицо... Лицо той, что...
Любовь поправила прядь, свесившуюся на правую щеку, и оставила руку на щеке, привыкая наощупь к своей новой ипостаси...
- Люба! Нужно же что-то делать! - взмолилась не выдержавшая напряжения Надежда, - Попробуй уговорить его!
- Кого? - спросила, не оборачиваясь, Вера. Она стояла, окруженная пятью или шестью плащами и единственная из трех девушек внимательно следила за суматохой вокруг. Это была действительно суматоха - радостная, веселая и шутливая, несмотря на то - что именно готовилось.
Главный из плащей не суетился. Он больше не раздавал команды, его черные пальцы спрятались внутрь плаща, а сам он застыл серым неподвижным надгробием. Олицетворение неизбежного завершения всего.
- Подойди, палач! Я не боюсь тебя! - внезапно крикнула Надежда, попытавшись прорваться к этому истукану.
- Не кричи, - вздохнула Любовь. Она по-бабьи неловко поднялась с камней и, наконец, обратилась к главному: "Останови это. У меня есть, что сказать тебе!"
Плащ выбросил вперед руку в останавливающем жесте:
- Всё уже было сказано! Всё было решено! Ничего нельзя изменить!
- А я не и не хочу ничего менять! Ты - хочешь.
- Не я - он. (Плащ указал на съежившуюся фигуру в нише - ни дать не взять ссохшийся лишайник).
Услышав начавшийся разговор, плащи-служки замерли на время. Любовь приблизилась к старшему, отвела выставленную руку в сторону и, оказавшись вплотную, и продолжила очень тихо:
- Перестань. Ты лучше меня знаешь, что его по сути - нет. Есть ты и я. Всё остальное - наше порождение. Где здесь - он? Вот эта бессмысленная оболочка из плоти?
- Пусть. Ты права. Но завтра - в его душе останусь только я! И мои. Тебя и твоих - там не будет. Это будет другой человек. Мой - человек.
- Нет. Так не будет. Если есть свет - есть и тьма. Если нет света - нет и тьмы. Это старая истина - ты забыл ее?
- Нет, не забыл. Просто все истину лгут. Что есть истина? ОН ведь тогда не ответил на это! Не ответил, потому что истин не существует. Скажи мне, лгунья Любовь, откуда возьмется свет - если вокруг будет тьма?
- Из тьмы! В тот самый миг, когда исчезну я - я превращусь во тьму. Но ты - ты станешь светом! Это будет злой, ослепляющий свет, но это будет свет. Он будет жечь и плавить - но это будет свет. Твой свет! Ты осветишь все уголки той души, что вызвала тебя - и в этих уголках от твоего горячего прикосновения взрастут новая вера, новая надежда, новая любовь! Вот он (тут Любовь ткнула через плечо пальцем в веселый плащ) - скорее всего, станет Надеждой! А вон тот (тут ее внимания удостоился напарник веселого плаща) - Верой! А потом...
- Что за чушь ты несешь! - крикнул потерявший свою невозмутимость плащ, - Откуда ты знаешь!?
Любовь не стала повышать голос. Теперь она, как совсем недавно серый плащ, была - сама невозмутимость и убедительность:
- А я уже была - тобой... Это очень просто - знать. Нужно просто уметь помнить. Вот Верочка и Надя - они не помнят. Не потому что не могут, а потому что - не хотят. Это больно. Но я хочу - и помню. И ты помнишь! Только не хочешь в этом признаться. Ведь ты тоже был - Любовью? Ты - БЫЛА ею? Ты - помнишь? И не лги самой себе! Ты просто снова хочешь стать ею! Вот это и есть - истина!
С последними словами Любовь схватила обе черные руки, которые нервно теребили края капюшона и вдруг резко отбросила назад серую материю, закрывающую лицо.
- Здравствуй, сестра... - сказала она.
Плащ как-то внезапно сморщился и съежился. Над его широкой горловиной торчало на тонкой шее личико девушки, почти девочки, с огромными черными глазами. Но многое, многое старило это юное лицо - и тени под глазами, и морщины в уголках рта, и легкая седина на вороных цыганских кудрях.
- Здравствуй, сестра! - глухо ответила девушка в плаще. Голос ее был низкий и похожий на мужской...
- Так вот значит, какая ты - его прошлая любовь... У него разнообразные вкусы.
- Да. Он неразборчив.
- Он ищет.
- Но не хочет найти.
- А может быть - он нашел?
- Да? Разве тогда он захотел бы... - черноволосая девушка-девочка запнулась.
- Убить меня? - засмеялась Любовь, - Не бойся. Договаривай. Я не виню тебя.
- А ты и не имеешь права винить! Вина, стыд, совесть - вон они! Все в этих проклятых серых плащах. У него ничего не осталось! Кроме вас троих. Да и с вами он хочет расстаться.
- Почему ничего не осталось? Мы все - его. Во что бы мы ни были обряжены. Посмотри!
Они повернулись к своим затихшим товарищам и подругам. Солнце тем временем опустилось к краю высокой крепостной стены и в наступающих тут, внизу, сумерках было не отличить серый плащ от белого платья...
- Да, мы все его, - повторила Любовь, - просто сегодня для него стыд и совесть кажутся злом, убивающим его будущее. Но придет завтра - ты, сестра, наконец, уйдешь из его памяти - и они снова станут добром.
- Но я не хочу уходить! Я не хочу отдавать его - тебе!
- А неужели ты думаешь, что я возьму его - пока он не расстанется с тобой? Пока ТЫ НЕ РАССТАНЕШЬСЯ С НИМ!?
- Я не расстанусь!!!
- После всего, что сегодня произошло? Ты поняла, кого он хотел убить? Тебя? Меня? Нас обеих? Впрочем, это неважно. Сейчас я - Любовь. И в этом моя сила! И я помогу тебе стать мною, не убивая никого! Всё ведь просто: сколько их - столько и нас... Вера! Объясни ей, что именно так и бывает почти всегда! Надежда! Расскажи ей, как хорошее умеет прятаться за спиной плохого, и научи разглядывать его! И оставьте меня ненадолго! Все! Я хочу отдохнуть! Не каждый день тебя хотят убить...
И вдруг - в сказках и притчах всё и всегда происходит именно вдруг - сразу после этих последних слов, вся разномастная толпа во главе с девчонкой-цыганкой, почему-то не споря и не пререкаясь, вдруг действительно начала таять в воздухе. Исчезать, уходя туда, где они принесут кому-то другому новое счастье и новую боль. И Вера с Надеждой уже были рука об руку с новой черноволосой Любовью - чьей-то Любовью.
На площадке остались двое. Люба и человек в нише... Все совсем забыли о "главном" герое! Как глупо... Пока в спорах между его прошлым и его настоящим решалась судьба его собственного будущего - этот "герой" ничего не видел и не слышал. Скорее всего, он лишился чувств; как он сам хотел лишить себя - их.
Он так и спал в своей нише, пока Люба не разобрала его клетку, не подхватила его осторожно и не положила на траву рядом со стеной. Она заботливо подоткнула ему под голову охапку сухого мягкого лишайника и пахучей травы, собранных тут же, потом осторожно разгладила пальцем страдальчески наморщенный лоб и...
...
...погасив лампу возле кровати, положила рядом с ней записку: "Я сделала беф-строганофф. Он в холодильнике - в кастрюльке на нижней полке. Я ушла к Верочке в гости... Может быть, Надюшка заглянет. Только не собирайся к нам - лучше отдыхай. Я знаю: у тебя сегодня был тяжелый день! А я - скоро вернусь. Твоя Любовь"