Аленушка. Имя.... Как первый снег. Как белые и пушистые ресницы Снежной королевы из детской сказки. Странно, ему всегда нравилась Снежная королева. Он ее ощущал. Мягкой и пушистой. Нежной и прохладной, чуть сладковатой.
Аленушка. Его Аленушка.
К слову, она совсем не походила на это легкое, мягкое пушистое имя - Алёнушка Базарное "Ленка" ей подходило гораздо больше. Или, в крайнем случае - когда она прилично одевалась, красилась и становилась на шпильки - "Елена". Но он предпочитал звать ее именно Аленушкой. И никак иначе.
Порою он и сам не понимал, что побуждало его приезжать в ее город, звонить, умолять о встрече - мысленно умолять, находить ее дом среди тысяч таких же - железобетонных, однотипных многоэтажек, выцеплять взглядом тот самый светящийся квадратик окна, и вышагивать под ним часами.
Иногда он ловил ее силуэт за зеленой шторой - или ему казалось, что это именно ее силуэт - и сердце его почему-то екало и проваливалось в пустоту. Ему приходилось ловить свое сердце и держать его трепещущее тепло ладонями. Пока сердце не успокаивалось и не входило в прежний ритм. И он снова принимался вышагивать. А иногда набирал ее номер телефона и долго, иногда минуты две, слушал длинные гудки. А потом она брала трубку - и он ощущал мгновенный укол легкого разочарования. Голос у нее был резковат, с визгливыми нотками - обычный такой, "ленкин" голос. И говорила она этим своим обычным голосом обычное "алло!". Даже не так - "Але!". Хотя чего он ожидал, собственно говоря? Иногда, впрочем, трубку брал ее муж - краснолицый, огромный, с волосатыми кулаками и внушительным пузцом - он иногда наблюдал, как муж вышагивал за пивОм. А случилось однажды видеть и счастливое семейство: Ленка - сильно пьяненькая - суетливо, дурацки прихихикивающая, путаясь в длинной шубке, то висла на локте мужа, то принималась усиленно строить глазки его друзьям - один был такой же тупой амбал, поросший шерстью, обвешанный золотыми цепями, другой - неожиданно тонкий, с нервным "художественным".лицом, впрочем испитым и заплывшим разноцветным синяком. Жены их тоже были как на подбор - обе "пергидрольные" блондинки - единственное, нет, пожалуй, двойное, различие которых было в росте и комплекции - блондинка (он про себя называл их болонками) волосатого была тощая и длинная, и костистая, на голову выше мужа, блондинка нервного - наоборот, приземистая, круглая как мячик. Болонкам не слишком нравились Ленкины глазки. Болонки попеременно играли сторожевых собак - но так, не слишком, вполсилы играли. Вроде: "Во-о-овик" - это подавала басом костистая, или - "Борюсик! Мне ножку натерло!" - это фальцетила пышечка. Правда, ни на Борюсика, ни на Вовика сии эскапады дражайших половин не производили впечатления - Ленка в этой компании считалась, видимо, секс-бомбой и звездою. Поэтому и Вовик, и Борюсик покорно велись на заклание Ленкиным глазкам. А дражайшим половинам - лениво, опять же, вполсилы хамили, и отмахивались от них.
Ленка тогда взвизгнула и подвернула ногу на длинной шпильке. И повалилась кулем с драгоценностями в сугроб. Грязный, в желтых пятнах собачьей мочи и черных подпалинах - дорожной пыли. Он - сугроб - был очень живописен в блестках вялого фонаря. И Ленка - его Аленушка - органично смотрелась в этом сугробе. Стильно даже. Он все-таки был эстет. И понимал всю отталкивающую прелесть картины, развернутой у него перед глазами - Ленка, распахнутая ее шуба, неожиданно бледные ноги в тонких колготках, задравшееся очень короткое платье и треугольник трусиков между тонкими и длинными - даже красивыми, пожалуй, ногами. И - пятна собачьей мочи. И грязи. И - "не разбирая, что грешно, что свято" - все заливает неверный и призрачный свет фонаря. И - эти блестки - чистого снега между желтым и черным. Между призывно разверстыми Ленкиными ногами. В малиновых сапогах на огромной шпильке. Со стразами.
Ленку, конечно, вытащили из сугроба. Повлекли ее, пьяно визжащую, к машине.
Он сел тогда в свою "ауди". И поехал за развеселой компанией. Компания выгрузилась у ресторана.
Сколько тогда прошло - час, два, вечность? Он наблюдал за светящейся вывеской ресторана, которая то сливалась в бессмысленное и кричащее название, то распадалась на отдельные звездочки - вроде звезд на американском флаге. И это было, пожалуй, даже красиво. Вот именно этот момент распада.
Он засмотрелся и чуть не пропустил другой момент - как распахнулась дверь под сверкающим чудом и выпустила тоненькую согбенную фигурку. Неверно передвигающуюся на высоких каблуках. Она почти скатилась со скользких ступеней. Не удержала равновесие, упала. Тихую улочку потряс заливистый мат. Который, впрочем, тут же захлебнулся и перешел в рыдания. Горькие такие, пьяные бабские рыдания. А потом Ленка, кое-как поднявшись, поковыляла за угол. И тут-то на углу, в неверном и ярком свете луны - ехидный оскал, провалы черепа и неожиданно пронзительный и оттого еще более ужасающий взгляд из-под насупленных безволосых бровей - Ленку стало мучительно и безудержно рвать. Он не вышел из сверкающего "ауди". Он ей даже не сочувствовал. Он просто смотрел. Как заливает рвота рыхлый снег и носки щегольских малиновых сапог - впрочем, в неверном свете луны сапоги были почти черными. И лишь иногда отсвечавали неким дьявольским красноватым - нет, не отблеском. А чем-то более правдоподобным - и оттого более жутким. Он не находил слова.
А потом Ленка - наплакавшись и проблевавшись - и, очевидно, утомившись, прилегла в пушистый сугроб - на сей раз неиспорченный. Действительно чистый. И пушистый - оказывается, в этом порочном городе еще такие сохранились.. Он остановил "ауди" и вышел из расслабляющего тепла салона. Звезды пылали над городом, как в последний раз. Луна ухмылялась беззубо и ехидно. Он наклонился над женщиной, вольготно распластавшейся в сугробе. Ее лицо с уже покрывшимися инеем ресницами было в лунном свете голубоватым. И неимоверно прекрасным. Даже возмутительно прекрасным .
... Он не помнил, сколько любовался изумительными, заостренными морозом, голубоватыми чертами ее. Единственной женщины.
Вспомнил, только когда понял, что окоченел и сам. И даже покрылся изморозью Как это мраморное, голубоватое лицо. Лицо его Аленушки.
Вспомнил, пошевелил пальцами рук. Ног. Поднял глаза. Луна уже потеряла свой устрашающий оскал. Бледные утренние сумерки понемногу окутывали город, Город пробуждался. Дышал. Он перевел взгляд на лицо женщины, лежащей в сугробе. Оно уже не было голубоватым и светящимся. Оно было просто серым. Мертвым.
Он пожал плечами.
И пошел к машине.
Где-то далеко от него захлопали двери, заорал похмельный бас:
- Ленка, сука! У, паскуда, сбежала.
Он сел в "ауди". Включил зажигание - пусть машина слегка прогреется. И вперил невидящий взгляд в рассветную муть за ветровым стеклом. Голубоватое, нежное личико. Пушистые волосы. Пушистый снег. Пушистые ресницы - белые. Как у Снежной королевы из детской сказки.