Аннотация: Они оттолкнули руку помощи, протянутую им...
Он шел. Шел тяжело, но дышал неслышно, и даже вороны замирали, чтобы послушать его. Он говорил, но говорил так тихо, что слова тут же были подхвачены ветром и скомканы в нелепое бормотание. Было утро.
Иногда силы кончались, и тогда он позволял себе короткий отдых. Садился на пыльную дорогу, прямо туда, где год или два назад степные орлы склевали труп какого-то бедолаги, не вернувшегося домой. Кости его потом похоронила старушка-странница. Теперь старушка умерла, и некому хоронить. Если он не дойдет до города, то сгинет здесь и насытит чрево жадной птицы. Она и сейчас летает где-то поблизости, ощущая запах живой крови. Но город, должно быть, уже близко...
Он устал. Язвы его кровоточили и зудели, тело все превратилась в скопище нервных окончаний, когда каждое движение причиняет боль. Он пал духом, но не до конца. Надежда жила в нем торжествующей песней, и он продолжал идти, вытерев пот со лба.
В деревне, куда он зашел, поднялся ужасающий шум. Люди, испуганные, скрывались в домах, некоторые же пробовали закидывать его камнями. Все что-то кричали. Все пытались защититься.
- Сгинь, зараза! Нет у нас лекарства, слышишь?!
Он слышал, но не говорил, потому что был утомлен. Ему бы стакан молока, и можно было бы дальше продолжать путь, но никто не предложил ему и воды. Свирепые и испуганные лица окружали его, отшатываясь, как от змеи, когда он проходил мимо. Мужчины, те, что покрепче и посмелее, гнали его до самого леса, где хорошая дорога кончалась. Они были злыми и кричали ему вслед:
- Ну гляди, если кто-нибудь из деревни заболеет из-за тебя, мы воткнем твою паршивую голову на шест!
Он слушал их, крепче сжимая в руках узелок. Он шел.
Город показался неожиданно, когда его, казалось, покинули все силы. Он увидел его одним глазом, потому что на втором была большая гнойная язва. Он улыбнулся верхушкам домов и продолжил путь. Его там ждали.
Да, ждали. Они кричали намного громче тех, деревенских. Их было больше, и жестокость их чувствовалась сильнее. Они закидывали его камнями, боясь прикоснуться и заразиться, а может быть, им просто становилось противно от вида воспаленных язв. Он тихо скулил, сжимая узелок, направляясь к главной площади, и казалось, нет конца этому устрашающему потоку людей.
Его не пустили внутрь, его отшвырнули от входа и бросили наземь стражники у ворот. Он пробовал что-то лепетать, показывая на узелок, но на него замахали руками. Отчаяние захватило его. С этим отчаянием он, закричав, уцепился за ногу одного и пробовал тащить его на себя. Тот испуганно завырывался, закричал второму:
- Убей же его, убей! Разве ты не видишь, его зараза перейдет ко мне!
Толпились люди, привлекаемые криком. Солнце стояло в зените, и от этого раны от язв болели сильнее. Узелок, кажется, выпал из рук и лежал на пыльной дороге. Никто не вступился, никто не проронил ни слова.
Нож второго стражника вошел глубоко и точно в цель. Он охнул и замер с округлившимися от ужаса глазами. Он не сделал главного, не передал им то, что могло бы их спасти...
В узелке было лекарство, которое могло излечить тех, чья болезнь была еще на ранних стадиях. Никто не узнал об этом, и узелок остался лежать на пыльной дороге.
Через месяц полетела весть о том, что весь город вымер от страшной инфекции, не пощадив ни стариков, ни детей...