Свидерская Маргарита Игоревна : другие произведения.

Радуга над теокалли

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    ////// \\\\\Роман-ЛАУРЕАТ Премии "ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ" . Воспользовавшись внутренними противоречиями, ацтекам удается захватить приграничный майский город-государство Коацаок. В плен попадает жена правителя Коацаока Иш-Чель, дочь одного из могущественных правителей государства майя Кокомо. Чудом, избежавшая участи быть принесенной в жертву жрецами Коацаока, отвергнутая своим мужем, женщина пытается выжить в Теночтитлане - столице государства Анауак. Ацтеки поклоняются кровожадным богам, требующим человеческих жертвоприношений: ни пленный, ни раб, ни свободный гражданин не может быть в безопасности - жреческий жребий может выпасть любому. Иш-Чель становится участницей по спасению древних книг ацтеков - Кодексов, которые решил уничтожить правитель Анауака - Ицкоатль, чтобы заново переписать историю своего народа. Знакомится с главным советником Ицкоатля - Тлакаелелем - мудрым дипломатом и великим ацтекским реформатором, спасает соплеменников от жертвоприношения, прилагает усилия для заключения мира между ацтеками и майя и пытается построить свою жизнь в соответствии с нормами и нравами ацтеков. Своей жизнью и любовью Иш-Чель становиться выше царящего культа смерти страны Анауак.
  Радуга над теокалли
  
  Уходят ли цветы в царство смерти?
  Правда, что мы идём,
  правда, что мы идём!
  Куда мы идём, ай, куда мы идём?
  Там мы мертвы или ещё живём?
  Придёт ли там ещё раз
  существование?
  
  Несауалкойотль
  
  
  Пролог
  Был полдень. Солнечные лучи нестерпимо жгли спины земледельцев, работающих на небольших участках маиса. Золотые початки гордо торчали между пожелтевшими листьями, свернувшимися в острые трубки, и теперь напоминали выцветшие от времени перья на стрелах. Уже давно не было дождей, и обмелевшие реки слепили лысой белизной камней. Люди изредка с надеждой поглядывали в небо, бьющее пронзительной синевой. Наползала ленивая дневная жара, сухая и выматывающая.
  Однако в покоях правителя приграничного города-государства Коацаока царила прохлада. Помещение поражало размерами и красотой убранства. Деревянные ширмы пестрили в углах разноцветными перьевыми вышивками: на центральной, самой большой, кувыркались в голубом хороводе водных струй золотые рыбки, а на боковых панно готовились взлететь, распахнув крылья, бабочки. Низкие плетеные сундуки для мелочей и домашней утвари стояли вдоль стен вперемешку с копьями и боевыми щитами. Полы застилали теплые, с густым ворсом шкуры. Огонь в очаге в это время дня не горел, и тот выделялся темным грязным пятном, одиноким и не вписывающимся в дорогую обстановку.
  Халач-виник Коацаока согласился принять жену - мать наследника, но не ожидал, что обычный разговор перерастёт в спор.
  'Когда же ты прекратишь, Уичаа?!' - правитель мрачно насупил брови, крупный нос выдвинулся вперёд и хищно навис над губами, сложившимися в тонкую линию, выражая явное недовольство хозяина.Ещё немного, и их можно будет сравнить с натянутой тетивой для лука. Времени прошло всего ничего, а он уже устал слушать доводы Уичаа - сколько раз она ему их приводила - так ничего и не изменилось.
   - Твоя недальновидность погубит нас! - жена стояла напротив него. - Нужно немедленно вернуть сына домой, и предложить союз мешикам!
  Халач-виник потянулся за трубкой, которую отложил недавно на камни очага. К счастью, табак ещё не выгорел, и он с наслаждением затянулся. Серый дым медленно потянулся к потолку, образовав прозрачную преграду между супругами.
  - На все воля Ицамны! - ответил, помедлив, Копан, старательно пуская кольца дыма и прячась за ними от гнева жены. Он надеялся, что упоминание о божественном покровителе майя повлияет на женщину, но ошибся.
  Уклончивость лишь больше рассердила Уичаа:
  - Ицамны?! Мешики скоро будут здесь! Они уничтожат нас, если ты ничего не предпримешь!
  Халач-виник вздохнул и ощутил внезапную боль внутри -будто пчела укусила. Копан поморщился, сосредоточившись на ощущениях. Боль схватила сердце острыми когтями оцелота. И тысячи мелких насекомых злобно вонзили в него жала. Слова жены превратились в монотонный гул.
  'Может быть, встать и тогда полегчает?' - осторожно, стремясь не потревожить ноющую грудь, Копан поднялся и прошёл к окну. Вид на долину и людей, мельтешащих там, отвлекли, успокоили правителя, и он опять услышал Уичаа.
  - ... верни сына!
  Халач-виник обернулся к жене. Подол её белоснежной одежды неожиданно привлёк внимание - на нем ярко выделялись красные пятна. Значит, перед тем, как идти к нему и снова спорить, Уичаа была в храме, где говорила с духами и приносила жертву богам.
  Правитель подошёл к супруге вплотную, и тут словно ожил запах сожжённых трав. Одежда и длинные волосы Уичаа пропитались им, незримо заполнившим пространство. Запах проник в Копана, будоража совершенно неведомые ему чувства. Страх, горечь, вперемешку с ожившей болью, вновь сжали сердце верёвочным силком.
  Правитель внимательно посмотрел жене в глаза. Они были расширены и полыхали гневом. В них Копан ощутил силу и мощь потустороннего мира, жар и властный напор. Создавалось впечатление, что невидимое покрывало, некая могущественная сеть жёсткой хваткой окутала его, буквально парализовав. Пропали мысли и чувства. Он оглох, ослеп и потерял способность говорить. Неведомая сила легко втянула халач-виника в омут распахнутых глаз Уичаа и закрутила.
  Копан полетел через голубые, черные, розовые и зелёные вихри, которые змеями переплетались между собой, величественными столбами уходя ввысь и не имея начала и конца. Как живые, шевелились разноцветные стены, создавая коридоры и ниши.
  И тут он увидел страну майя, Коацаок, в руинах и огне, жителей, бегущих от пожара. А над всем этим, в развевающемся плаще, с поднятыми к небу руками, главного жреца Ицамны.
  Потемнело. Халач-виник попал в грозовую тучу. Внезапно она исторгла потоки дождя, и Копан поёжился, ощутив приятную влагу, за которой тут же последовал ледяной холод. Он вздрогнул: частые и внезапные вспышки молний - гнев богов - ослепили, заставив покинуть мир духов.
  Словно пьяный, правитель отшатнулся от жены. Вся его сущность, неприученная к общению с могущественными силами, после Откровения взывала к немедленному покою. Без сомнения - боги через жену приоткрыли тайну будущего, послали предупреждение.
  Уичаа, привыкшая к магии, быстрее мужа пришла в себя. Она полагала, что халач-виник все понял. Однако, как оказалось, её усилия оказались напрасными.
  - Я сегодня принесу жертву нашему великому богу Ицамне. Если она будет принята, то завтра же гонцы уйдут в Майяпан с моим разрешением на брак сына Кинич-Ахава и Иш-Чель, - увиденное правитель отодвинул в глубину памяти, спрятал, чтобы когда-нибудь над ним подумать. Ведь это боги Уичаа показали ему будущее, а не Ицамна приоткрыл завесу тайны.
  - Но, почему?! - в отчаянии Уичаа взмахнула руками, зная - если Копан решил, то только Ицамна мог повлиять на его мнение, а бог всегда благосклонно принимал от правителя жертву.
  В семье халач-виник на упрямство жены смотрел снисходительно, даже когда она, усиленно храня обычаи и ритуалы сапотекского бога дождя и молний Косихо-Питао, прививала их наследнику. Сын, по малолетству, уступал матери, однако, повзрослев, резко пресёк её нежные увещевания и признал, что есть только единый верховный бог-покровитель всех майяских городов и имя ему - Ицамна. Спорить с ним было совершенно бесполезно - такой же упрямый характер, как и у отца.
  Уичаа с трудом скрыла досаду после неудачной попытки приоткрыть мужу тайну будущего и предостеречь его от политической ошибки. Теперь же она лишь утвердилась в своём подозрении - на решение Копана повлияло то, что будущая невестка приходилась ему племянницей. Правитель словно не желал замечать грядущего столкновения с мешиками.
  А ведь духи предупредили!
  Все народы плодородной и цветущей Долины Озёр склонились перед новой силой - воинственными мешиками, и непокорёнными остались только дикие отоми, сапотеки и майя. Куда направятся воины из Теночтитлана? Уичаа не питала сомнений - молодое государство мешиков постепенно расширяло свои границы, и ничто не могло остановить захват новых земель. Верховным божеством мешиков являлся Уицилопочтли - бог войны, и он требовал многочисленных ежедневных жертвоприношений.
  Народ Анауака направится в Коацаок - к вратам земель майя.
  Упорное сопротивление сына, молчаливое попустительство со стороны отца выводило Уичаа из себя. Несколько дней назад Кинич-Ахава известил, что отправляется в Майяпан за невестой и будет там ждать разрешения родителей и свадебных послов, а пока отработает положенный выкуп.
  Однако не это злило Уичаа - сын мог ещё вступить в брак, но был влюблён в невесту и не желал слышать о брачном союзе с мешиками. Пока Копан не объявил официального решения, еще оставалась надежда, но то терпение, с которым он отвечал Уичаа, граничило с безразличием.
  Завеса тайны будущего, приоткрытая сегодня, не сыграла отведённую ей роль. Копан в своей гордыне и желании следовать прежним путём несгибаем. К тому же это её боги, духи лесов и земли показали будущее. А правитель верит только своим жрецам...
  Потеряв терпение и решив положить конец мучительным раздумьям и спорам, халач-виник пошёл к выходу. Там задержался:
  - На все воля Ицамны!
  Миг... и только расписанный яркими красками занавес показал, чуть качнувшись - правитель Коацаока ушёл. Уичаа осталась одна. Она проиграла.
  - Ты погубишь нас! - запоздало выкрикнула женщина вслед, гневно топнув.
  
  ***
  Далеко на востоке майя построили грозный город Майяпан, а династия Кокомо сделала его самым богатым и могущественным. Правящее семейство было воинственным и жадным. Они вынуждали вождей Ушмаля и Ицмаля считаться со своим желанием главенствовать на полуострове. Им платили дань по первому требованию - только бы не видеть у стен городов и селений военные отряды из Майяпана.
  По этой земле благоденствия шёл караван. Давно уже позади остались развалины непокорного города Чичен-Ицы - бывшей столицы гордых тольтеков. Заросли высокой травой её полуразрушенные за три столетия теокалли, посвящённые древним богам, и только ветер закручивал и весело гонял веретена пыли по широким и прямым проспектам. Чичен-Ица был вечным напоминанием всем майя о несокрушимом могуществе рода Кокомо, захватившем его и предавшем огню.
  Смертный ужас испытывали жители, едва вдали различали приближающихся воинов - воинов Майяпана - вестников недовольства и требования беспрекословного повиновения. Так было и с нашим караваном. Только когда он подходил к селению достаточно близко, майя перебарывали дрожь и вспоминали, что год назад через их селение также следовал караван, спешащий на ежегодный праздник, посвящённый богине Радуги и Луны - Иш-Чель. Путники двигались к острову Косумель, где располагался главный храм, его посещала дочь правителя Майяпана, названная в её честь. И не было другой женщины из знатной семьи майя, которая бы столь соответствовала этому имени. Как внезапно возникшая радуга вызывает у землепашца умиление и восторг неповторимостью и совершенством, так и дочь правителя Майяпана одним присутствием могла сосредоточить на себе внимание окружающих. У неё была не только светлая кожа, но и огненные волосы. Явилось ли это результатом многочисленных кровных браков в роду Кокомо, игрой природы или даром богов, неведомо, но все майя верили, что живая Иш-Чель - сама богиня радуги. И она сошла на землю, чтобы в эти тяжёлые годы войн и усобиц дарить смертным простую радость.
  Жители выходили к обочине мощённой камнями дороги поприветствовать Иш-Чель, которую четверо воинов несли в открытых носилках. Майя с восторгом лицезрели живой образ богини, убеждаясь, что она по-прежнему очень красива, изящна и у неё всё те же огненные волосы. С каждым годом наряд девушки становился пышнее - он явно демонстрировал богатство и дерзкую мощь семьи Кокомо. Здесь было и многоцветье птичьих перьев, и ожерелья из самых редких камней, и необыкновенно тонкая ткань одежд самой Иш-Чель и её приближенных.
  Большую часть свиты составляли грозные телохранители в белоснежных набедренных повязках, не скрывающих сильные мускулы; остальное сопровождение гордо носило шкуры ягуаров.
  Замыкала караван группа воинов, сопровождающих ещё одни носилки, всегда занавешенные тканью. В них несли самую красивую рабыню - жертву богине Иш-Чель. Она была так же, как и дочь правителя, богато одета, а на шее, запястьях, в ушах сияли драгоценности из сокровищницы госпожи, предназначенные храму. Будущей жертве давали дурманящий напиток, после которого она смотрела затуманенными глазами, словно уже видела весёлую беззаботную жизнь в чертогах богини и с радостью исполняла возложенную на неё миссию.
  Внимательно рассмотрев кортеж Иш-Чель, жители возвращались к насущным заботам, в очередной раз убедившись, что в их мире власть и сила рода Кокомо незыблемы.
  Караван, обогнув селение, приблизился к берегу - месту постоянных остановок паломников, следующих на остров Косумель, виднеющийся в море. Стоянка была уже обжитой: выложенные камнями площадки под навесами, большие ямы и кучи хвороста для костров, на берегу деревянные мостки с привязанными длинными лодками.Толпа галдящих гребцов наперебой предлагалапереправить путников за пять зерен чоколатля.
  Многочисленная свита Иш-Чель готовилась к ночлегу - удобно располагало госпожу, чтобы она хорошо отдохнула. Только раз в году в центральном храме богини Луны и Радуги отмечался грандиозный праздник. Люди приплывали в надежде получить исцеление от недугов. Мудрые жрецы знали толк в лечении травами и спасли многих безнадёжных. Они помогали даже женщинам, желающим, но не могущим подарить мужьям наследников.
  Попасть на остров одновременно с земным воплощением богини считалось особой удачей, поэтому к каравану Иш-Чель до конца дня присоединилось множество паломников. Одни люди устраивались на ночлег, другие пытались договориться с лодочниками, потряхивая кожаными мешочками, где хранились драгоценные камни или зерна чоколатля для оплаты переправы. Более опытные просились в каноэ к счастливцам, которые уже обеспечили себе место среди первых отплывающих. А самые мудрые, что прибыли утром, спокойно готовились ко сну. Поэтому стоянка представляла собой пёструю, гомонящую, перемещающуюся массу людей. Было уже за полночь, когда лагерь успокоился, доверив сон охранникам из свиты дочери Кокомо.
  Утром люди пробудились от совершенно нехарактерного шума - это было не потрескивание разгорающихся костров или шорох шкур, вновь собираемых в тюки до следующего ночлега. Это был совершенно невообразимый шум: крики женщин, топот ног, ругательства мужчин. Ко всему примешивался витающий в воздухе ужас - девушка, которую приготовили в жертву богине, исчезла. Весть разнеслась мгновенно. Воины, охранявшие рабыню, лежали мёртвыми. Следов убийц не было, как и никто не слышал шума ночью.
  Когда Иш-Чель поинтересовалась, в чем дело, на стоянку опустилась тишина. Испуганного жреца, сопровождающего кортеж, вытолкнули из толпы приближенных. Голос у него дрожал сильнее, чем он сам - служитель лихорадочно пытался найти подходящие слова для толкования совершенно необъяснимому явлению. Но вот, наконец, нашёлся и тонко пропищал, пытаясь совладать с собой и одновременно стараясь не потерять мысль, не дрожать и не делать пауз:
  - Моя несравненная госпожа... Возможно, Иш-Чель решила принять жертву раньше, на рассвете... Может быть, чтобы ты не совершала морского путешествия...
  - Но... праздник вечером! Это знамение? - лицо земной Иш-Чель оставалось невозмутимым.
  Только лёгкая тревога заплескалась в светлых глазах, подведённых синей краской. Она не понимала происходящего и внимательно смотрела на жреца, который не знал, что ещё сказать.
  От группы приближенных отделился воин, уверенным шагом подошёл к госпоже, слегка поклонился, испросив, тем самым, разрешение говорить, и, приложив руку к груди, насмешливо произнёс:
  - Относительно знамения нашему служителю нужно будет подумать. Девушка исчезла, моя госпожа...
  Услышанное было настолько неожиданным, что Иш-Чель не удалось скрыть удивление и растерянность. И она решила рассердиться:
  - Кажется, происходящее тебя только забавляет, Кинич-Ахава! А ведь жертва должна быть принесена!
  - Если я не ошибся, то в этот раз богиня получила не одну девушку, а восемь лучших воинов твоего отца, моя госпожа!..
  - Нет, нет... - забеспокоился пришедший в себя перепуганный жрец, взмахнув руками. - Они не могут считаться принесёнными в жертву, ведь... кровь не пролилась на жертвенный камень, да и час для ритуала другой.
  Кинич-Ахава поморщился - его раздражала трусость служителя.
  - Тебе мало восьмерых молодых мужчин?
  - Но эта земля не освящена и не то время... - испуганно пролепетал жрец. Теперь он думал только о том, как обезопасить себя от гнева халач-виника Кокомо. Пропажа рабыни - это пустяковое дело в городе, где никто не будет проверять, ту или иную женщину принесли в жертву. А здесь ничего не скрыть, да ещё необходимо объяснить, растолковать правильно. Но, как?..
  - Послушай, это мы и сами знаем. Что делать? - властный голос Кинич-Ахава пробился сквозь страх жреца.
  - Моя несравненная госпожа, нам нужно срочно найти другую жертву... То, что бывшая исчезла, - плохой знак и... но богиня милостива к тебе, и мы...
  - Так займись этим! - перебил служителя Кинич-Ахава.
  Жрец с поклонами, скрывая радость избавления от пытки объяснения, шустро скрылся в толпе.
  - Мне нужно поговорить с братом!
  Прислуга разошлась, тихо перешёптываясь. Иш-Чель пригласила Кинич-Ахава присесть рядом с ней на шкуры. Он разместился достаточно близко, чтобы говорить, не повышая голоса, копье продолжал держать одной рукой, изящно на него опираясь. С детских лет ему внушали - воин не расстаётся с оружием даже во сне.
  - Ты испугалась? - участливо спросил сестру Кинич-Ахава.
  Большие глаза Иш-Чель наполнились слезами, она кивнула - мысли, в смятении, метались:
   - Это плохой знак. Я хотела просить богиню дать нам счастье, а теперь...
  Грусть в ее голосе заставила Кинич-Ахава найти слова, которые смогли бы её ободрить. Он нежно погладил руку двоюродной сестры. Посмотрев по сторонам, улыбнулся:
  - Своё счастье мы будем создавать сами. Боги всегда были к нам милостивы. Совершим свадебный обряд, и ты станешь моей женой, в Коацаоке родятся наши дети.
  - Но гонцов от твоего отца все ещё нет... - Иш-Чель задумчиво взглянула на жениха, и через секунду её светлые глаза подёрнулись пеленой - она уже погрузилась в себя, не слыша и не видя ничего вокруг.
  Иш-Чель вошла в мир духов, куда начала убегать ещё в детстве. Волшебная страна приветствовала её игрой золотых бликов, переливами нежными красок. Появлялось лёгкое дуновение, оно создавало ощущение полёта. Яркие всполохи становились разноцветными. Они мягко и плавно превращались то в ступеньки, то в дорожки, или вдруг возникало каноэ, украшенное дивными цветами, чьи лепестки дарили бархатную нежность. Иш-Чель скользила между миллиардами воздушных разноцветных радуг, раздвигала их руками, ощущала ласковое тепло, отчего становилось легко и спокойно.
  Именно тут она всегда получала ответы, находила покой и душевное равновесие. Но сейчас её мир изменился - пропала золотая гамма, исчезло лёгкое дуновение. Лиловый цвет, пусть не такой тёмный, как у грозовых туч на закате, но поглотил радужные цвета. Ощущение тревоги, предчувствие беды коснулось Иш-Чель, напугав и расстроив.
  Растерянность взяла своё, девушка заметалась, пытаясь услышать внутри тихий шёпот предостережений, но ничего не было... Только краски, словно ощутив тревогу, сгустились, не давая ей вырваться к далёкому светлому пятну вдали... И тут же раздался голос, не принадлежащий её миру. Звук его был слишком реален и груб, яростно вторгаясь, он мешал понять, что не так, что ускользает от неё... и разрушил незримые стены.
  - Это очень серьёзный шаг - у моей семьи нет больше наследников. Трудный выбор для моего отца, а он должен печься о благополучии государства, - услышала Иш-Чель слова брата.
   - Я боюсь быть нежеланной в твоей семье. Ты говорил - мать хочет другого союза - произнесла Иш-Чель, словно внимательно слушала Кинич-Ахава.
  - Так вот, что тебе не нравится! Ты начинаешь ревновать?! - Кинич-Ахава довольно улыбнулся.
  - Да! И не скрываю! С детских лет мы знаем друг друга, всегда вместе...
  - Я - будущий правитель, я - воин. Будут походы!..
  - Новые и новые рабыни, потом наложницы и жены, а как же наша любовь?
  - Иш-Чель, наш брак, по счастливой случайности, озарён этим чувством, но я вынужден думать о стране и, если союз выгоден, то я его заключу, и сделаю это столько раз, сколько будет нужно!
  - Значит, я - чистая случайность?! И ты будешь брать других жён?! - лицо Иш-Чель от негодования раскраснелось, большие глаза наполнились слезами. До сих пор она наивно полагала, что любовь Кинич-Ахава даёт ей право надеяться на безоблачное счастье, которое исключает присутствие соперницы, но выходило наоборот.
  Иш-Чель готова была расплакаться. Да, побег рабыни не был случаен. Похоже, богиня Радуги считала их брак ошибкой, поэтому и не захотела неугодной жертвы. Выложив всё начистоту, Иш-Чель вскочила. Она хотела приказатьвозвращаться домой в Майяпан, но Кинич-Ахава, потрясённый - впервые он увидел невесту такой, резко дёрнул её за руку и повернул к себе:
  - Ты ведёшь себя, как маленькая девочка! Пропала рабыня, подумаешь, какое происшествие! Скорее всего, у неё был любовник, который и выкрал её. А ты пытаешься со мною поссориться!
  - Я не пытаюсь! Я уже поссорилась!
  - Не думал я, что у тебя такой скверный нрав, очевидно, приближение нашей свадьбы сильно нервирует!
  - Мой характер тебя не касается, Кинич-Ахава, я не желаю выходить за тебя замуж, так что ты с ним больше не столкнёшься! И вообще, уважаемый брат, отправляйся в свой дорогой Коацаок! Отпусти меня! - Иш-Чель пыталась вырвать руку, оставаясь на месте. Она сообразила - уйти должен он - ведь прогоняли его.
  Кинич-Ахава просто не мог поверить: это ли Иш-Чель?
  - Ты что, на солнце перегрелась?! Ну, точно - удар! - Кинич-Ахава протянул руку и коснулся её высокого лба, но Иш-Чель резко убрала голову в сторону и покачнулась. Он поддержал и тут же воспользовался ситуацией, крикнув служанкам: - Эй, женщины! Госпоже плохо, уложите её на носилки!
  - Это мои люди. Я сама отдам им приказание! - прошипела змеёй Иш-Чель.
  Ее слова оказались последней каплей, истощившей терпение Кинич-Ахава. До сих пор жених пытался обратить в шутку неудачную беседу о будущем супружестве. Воистину, майя слишком много разрешают своим женщинам! Однако ситуацию необходимо срочно брать под контроль.
  - Послушай, Иш-Чель, я - мужчина, и буду отдавать приказы! - он больно сжал запястья её рук. На красивом лице девушки появилось не выражение боли, а твёрдая решимость противоречить. Он, скрывая испуг, подумал в смятении - что же ему ещё ждать от новой, совершенно незнакомой ему, Иш-Чель. Ждать не пришлось, гнев невесты прорвался наружу.
  - Стража! Мы возвращаемся домой! И смотрите, чтобы Кинич-Ахава и близко не подходил к моим носилкам!..
  - Женщины, я сказал - вашей госпоже плохо и её нужно уложить в носилки!
  К несчастью Иш-Чель, приближенные боялись её меньше, чем Кинич-Ахава. Он, в качестве выкупа за невесту, служил роду Кокомо и занимал положение начальника охраны у дочери правителя. Это было удобно для молодых людей, которые могли перед свадьбой проводить много времени вместе и лучше узнать друг друга. Теперь это удобство сыграло с Иш-Чель злую шутку - естественно, слуги бросились выполнять указание начальника стражи.
  Прислужницы осторожно подхватили и уложили госпожу в носилки.
  Сегодняшнее происшествие показало, как мало Кинич-Ахава знал избранницу. Но тут ему вспомнился кроткий тон, её уступчивость, деликатность... Похоже, у невесты действительно плохое самочувствие, и она расстроена пропажей рабыни.
  Отсутствие жениха устраивало Иш-Чель, и она решила сосредоточить внимание на предстоящем празднике. Но мысли о нем не давали покоя и продолжали мелькать в голове. Девушка поняла, что в их отношениях появилась трещина из-за её наивного желания стать единственной женой. А ведь она выросла в семье, где было четырнадцать братьев от трёх жён. Женщины никогда не ладили между собой. Братья все споры решали дракой до крови. Такая же враждебность жила и в отношениях её отца с младшими братьями. В их роду, в их семье каждый стремился к власти. Они были Кокомо - семейством, постоянно враждующим, готовым проливать реки крови. Так жили все, но Иш-Чель мечталось совсем о другом. Невестой она могла позволить любой каприз - в семье её баловали, а вот женой, похоже, слова не дадут сказать. Девушка решила успокоиться, а потом снова посетить свой мир, где надеялась получить ответ...
  
  ***
  Праздник на Косумели начался с облачения рабыни в белоснежные тончайшие одежды. Новую девушку удалось купить у зажиточного крестьянина. Прислужницы Иш-Чель украшали ее ожерельями, серьгами, браслетами. Не забывали о своей работе жрецы - они поили жертву дурманящим настоем. Едва рабыня была готова - затянули унылую песню. Ритуальные дудки подхватили жалобный мотив, бередящий душу. Все двинулись к храму, стоящему на высоком холме, вокруг которого змейкой вилась мощёная дорожка.
  Иш-Чель, продолжая чувствовать недовольство, шла в процессии за носилками с жертвой, спокойно воспринимая визг свирелей и грохот барабанов. Жрецы суетились в толпе, поднося дурманящий напиток в маленьких, всего на глоток, глиняных плошках. Одурманенные и разгорячённые отваром, паломники начали петь громче и громче, простирая руки к небу, где всходила полная Луна. Вскоре основная масса народа уже выкрикивала бессвязные слова: кто молитвы, кто личные просьбы. Небо стало бездонно-чёрным, и тогда к звёздам взметнулось пламя факелов. Причудливые тени искажали лица верующих, превращая их в уродливые маски с перекошенными от крика ртами. В этих горящих безумным фанатичным огнём глазах отражался большой костёр на вершине жертвенного теокалли.
  Перед Иш-Чель возник один из жрецов с напитком. Первым её побуждением было оттолкнуть протянутую руку с глиняной плошкой, но желание расслабиться и полностью раствориться в празднике пересилило. Она поняла, что в этот раз без волшебного зелья жрецов не сможет войти в транс и услышать слова богини. Одним жадным глотком плошка была осушена. Девушка сразу же ощутила, как прозрачная жидкость охлаждающей влагой проникает в каждую напряжённую клеточку тела, действуя поначалу успокаивающе, а затем пробуждая бурную жажду к веселью. Иш-Чель знала, что ещё несколько мгновений и плохое настроение уйдёт, а вместо него обрушится пьянящая волна восторга и радости предвкушения от скорой встречи с богиней-покровительницей.
  Все окружающее примет таинственные очертания, резкие тени смягчатся в волшебном серебристом свете Луны. Громкая музыка в ушах обретёт гармонию и нежность, слившись в чудесный мощный гимн в исполнении сотен голосов, обращённых к ней - добрейшей богине-исцелительнице.
  Непроизвольно Иш-Чель начала двигаться в такт мелодии, кружась в давно известном ритме. Прикрыв глаза, она ступила на высокую лестницу теокалли. Душа уже рвалась вверх, к вершине храма, а её обладательница с восторгом и упоением начала дикий ритуальный танец.
  Недалеко от себя Иш-Чель увидела будущую жертву. Та тоже пыталась двигаться, но это, скорее, напоминало агонию тела, у которого руки и ноги не слушались замутнённого напитком рассудка. Казалось, что рабыня сошла с ума, настолько изломанно-резкими были жесты.
  Шаг за шагом процессия поднималась к площадке на теокалли, а Луна постепенно подходила к назначенной точке, заливая все вокруг магическим струящимся светом. Вот и вершина. Паломники остановились.
  Рабыню, обессиленную и ослабевшую, подхватили и уложили на большой камень. Храмовые прислужники ловко и быстро привязали верёвками руки и ноги девушки к выступам жертвенника. Из храма вышел главный жрец, следом за ним - его помощники.
  Все подняли лица к Луне. Женщины затянули очередную песнь. Иш-Чель подали большую золотую чашу. Теперь предстояло подойти к жертве, и не только наблюдать, но и принимать активное участие в ритуале. Чаша была тяжёлой, Иш-Чель пришлось напрячься, чтобы уверенно держать её двумя руками. Медленно дочь Кокомо приблизилась к центральной группе. Жрецы замерли, с волнением следя за движением божества в ночном небе, высчитывая мгновения.
  Случайно посмотрев на жертву, Иш-Чель встретилась с её безразличным взглядом. Рабыня не шевелилась, только тонкие пальцы привязанных рук едва подрагивали, пытаясь нащупать верёвки. Главный жрец поднял руки к Луне, на миг хор и грохот барабанов смолк - ритуал подходил к завершению.
  Внезапно взгляд жертвы прояснился, и она прошептала:
  - Полюби вместо меня...
  Обсидиановый нож в ловких руках быстро рассек грудь. Из неостывшего тела вырвали сердце. Капли крови обагрили жертвенный камень, паломники впали в экстаз, всех вновь оглушили свирели и барабаны...
  Иш-Чель собрала кровь жертвы в чашу, подошла к краю теокалли и, подняв приношение на вытянутых руках, обратилась к Луне:
  - Моя богиня! Прими жертву! Будь благосклонна и щедра к нам! Подари мне великую любовь... Сделай так, чтобы я была единственной у моего мужчины!..
  'Ты получишь это...' - прозвучал знакомый и любимый голос.
  Приняв у Иш-Чель чашу с кровью, жрицы удалились внутрь храма.
  А Луна удовлетворенно заливала округу серебристым покоем.
  
  
  Часть I. Страна Майя. Приграничье
  
  Коацаок поразил свадебный караван угрюмостью и тишиной. Не было народа в ярких праздничных одеждах. Никто не выкрикивал приветствий новобрачным. Было ясно - что-то произошло. Это чувствовалось даже в воздухе, жарким покрывалом душившим город.
  - Мешики прислали послов... - услышали Кинич-Ахава и Иш-Чель от Копана, который встретил молодую пару во внутреннем дворике.
  Халач-виник был настолько встревожен происходящим, что забыл произнести приветственную речь. Угроза словно придавила крепкие плечи, и Копан тщетно пытался найти выход, достойный его особы.
  Уичаа тоже не скрывала страха, и жизнерадостность невестки вызвала раздражение. От свекрови Иш-Чель достался недовольный взгляд. Она сообщила молодым, что народ Анауака собирается покорить их город, а Коацаок уже потерял драгоценное время. Послы прибыли несколько дней назад с требованием 'договора о дружбе', которым мешики, фактически, навязывали свою волю - обычная тактика захвата территории. Теперь Коацаоку предстояло повторить судьбу многочисленных подчинившихся городов.
  - Через пятнадцать дней мешики явятся за выкупом, - закончила Уичаа.
  - Много ли они хотят, моя госпожа? - Иш-Чель попыталась придать голосу и тону глубокое почтение. Её не смутил злой взгляд свекрови, полученный в ответ.
  - Ровно столько, чтобы сделать рабами. Весь урожай этого года, драгоценности, золото... Боюсь, даже если заплатим выкуп, мешики все равно превратят нас в тлаймати! - Уичаа с трудом подавляла негодование, поглядывая на слабовольного супруга.
  - Неизвестно что они сделают с нашей семьёй... - подал голос Копан.
  - Нужно готовиться к войне и встретить их с оружием! - Кинич-Ахава с первой минуты решил, что никому не позволит быть хозяином в Коацаоке.
  Это его земля, его город!
  Уичаа с гордостью и одновременно с грустью взглянула на сына - её видения начали сбываться: наследник не допустит унизительного примирения с мешиками.
  Копан молчал, а Кинич-Ахава не понимал отца, его пассивного безразличия к происходящему.
  - Мы не будем сидеть и просто ждать!
  - Мы можем уплатить выкуп, Кинич-Ахава? В городе много богатых людей, сомневаюсь, что при мешиках жить им будет лучше. Они просто обязаны внести свою долю - Коацаок и их город, не стоит прятать драгоценности, - тихо предложила Иш-Чель.
  Кинич-Ахава с благодарностью кивнул головой. Он принял поддержку жены.
  - Богатые люди будут богатыми и при мешиках, если им удастся сохранить своё добро. А чем сильнее сопротивление жителей, тем страшнее будет борьба за Коацаок и ужаснее воины, которые войдут в него... - высказался Копан.В его груди опять проснулись пчелы и безжалостно укололи сердце. Незаметно правитель коснулся больного места и потёр его, пытаясь угомонить насекомых. С прибытием сына силы духа не прибавилось, даже, наоборот, халач-виник окончательно растерялся. В глубине души правитель не хотел войны. Он бы приложил все силы, чтобы откупиться, но нежелал расстаться с богатством семьи. Это противоречие и подтачивало его изнутри. Ко всему, неотступно преследовали предсказания, увиденные с помощью Уичаа. Он упрямо оттолкнул их, поверив своим жрецам, и, вот теперь надвигается крах - разве можно противиться воле всесильных духов? Сопротивление бесполезно - ведь тайные силы показали ему, что Коацаок будет погребён, но как же спасти имущество, власть, жизнь, наконец?!
  - Мы должны действовать! Зачем рассуждать, какими будут ацтеки, когда войдут в город? Мы сделаем все, чтобы этого не допустить! - Кинич-Ахава не понимал отца.
  В чём же дело, почему халач-виник ничего не предпринимает? Ведь он всегда был хорошим воином и мудрым правителем. Что это за разочарованный человек, который даже не пытается скрыть панику? И - что делать?
  Попытаться, прикрываясь именем халач-виника, подготовить город к обороне, взять власть в свои руки... однако не будет ли это изменой? А если от этого зависит будущее жителей? Если правителя поразила какая-то неведомая болезнь, посланная духами, может ли он, его сын и наследник, бездействовать? Но тогда на него ложится ответственность за жизни граждан.
  Кинич-Ахава решил отбросить сомнения.
  - Если мы не откупимся... - попыталась вставить Уичаа, но сын, находясь во власти осенившей его идеи, перебилмать.
  - Мы должны выиграть время - это поможет нам отстоять город. Дадим мешикам выкуп, поторгуемся, попытаемся уменьшить его, а там подойдут братья Кокомо. Связанные узами родства, они обязаны прийти на помощь!
  - Ты забываешь, что на все воля богов, сын мой, они должны подтвердить твоё предложение. А мы бессильны перед их решением... - развёл руками Копан.
  Кинич-Ахава посмотрел на отца и увидел лишь смирение и страх. Страх в глазах правителя?! Больше у наследника не было сомнений. Да, именно на нём лежит вся ответственность за государство!
  - Я готов испросить волю богов, выступить перед советом старейших и убедить их! Но я не собираюсь сидеть и ждать мешиков! Я буду готовить город к войне!
  Кинич-Ахава резко повернулся спиной к родителям и кивком головы приказал Иш-Чель идти за ним. Он понял, что отец не будет предпринимать никаких действий, а мать настроена враждебно к невестке и также не может ничего предложить.
  'Отец болен, его рассудок помутился, мой долг - взять правление на себя и защитить город! А моя мать? Что случилось с нею? Неужели ненависть затмила разум?'
  Кинич-Ахава быстрым шагом преодолел анфиладу комнат и оказался в своих покоях. Супруги молчали, пока слуги помогали им принять омовение после дороги.
  Иш-Чель все время с интересом оглядывала комнату, где теперь предстояло жить. Стены комнаты украшали шкуры животных. Висели маски богов и богинь, кое-где поблёскивали ножи и стояли копья. Комната была очень мужской, строгой, без излишеств. Единственным предметом с изящными линиями оказалась жаровня для обогрева в холодные ночи.
  Когда супруги, наконец, остались одни, Иш-Чель решила прервать задумчивость мужа:
  - Если Ицамна скажет, что Коацаок должен подчиниться мешикам, подчинишься?
  - Ицамна скажет то, что угодно верховному жрецу, а он принимает приношения от семьи халач-виника...
  - Муж мой, ты прав в желании обратиться за помощью к моим братьям и отцу - они пришлют нам воинов. Мы будем готовить выкуп, оттягивать время...
  - Такое предложение может не понравиться многим горожанам.
  - Но, Кинич-Ахава, ведь твой отец - халач-виник Коацаока, а ты - его сын. Мы все из рода Кокомо! Очень жаль, что дядя в таком состоянии, иначе ему самому пришла бы в голову такая мысль! Если ты не хочешь говорить об этом с народом, то позволь мне? Никого не удивит, что дочь Кокомо желает обратиться к родным за помощью.
  - Я не могу тебе запретить выступить, но послание должны одобрить и поддержать знатные граждане и жрецы.
  - Завтра я обращусь к народу. Не думаю, что моё предложение вызовет недовольство.
  - Делай, как считаешь нужным. Я не против твоей помощи... Хочу поговорить с матерью. Она должна мне объяснить, что случилось с отцом! - Кинич-Ахава подошёл к висевшему на стене мешочку и достал из него разноцветные нити для узелкового письма. Он устроился на ложе и поманил жену к себе, взял в руки основу и протянул её Иш-Чель. Та присела и сосредоточенно принялась составлять послание, сплетая и завязывая узелки.
  - Я хочу попросить тебя обратиться к богине. Может быть, она сможет приоткрыть тайну? Что, в конце концов, тут происходит? - улыбнулся жене Кинич-Ахава.Какие-то смутные сомнения ещё остались у него, и, зная возможности Иш-Чель, доверяя ей, он лишь хотел их рассеять.
  - Я пыталась, но после пропажи жертвенной девушки, у меня ничего не получается... Странно: я всегда могла в любое время уйти туда... и вот теперь не могу этого сделать... не пускает... Возможно, я утратила дар, став твоей женой...
  - А что ты тогда увидела?
  - Мой мир изменился, от него ничего не осталось, исчез покой... и цвета, они перестали сиять! Я даже боюсь, что, когда снова туда попаду, не увижу той красоты! - в светлых глазах Иш-Чель заблестели слезы, Кинич-Ахава обнял её и приободрил:
  - Твой мир предупредил тебя, что над нашим будущим нависла угроза, видишь, мне нужно готовиться к войне. Но когда все закончится, снова будут сиять краски!..
  Молодожёны не заметили, что за ними наблюдают из потайного окошка, которое представляло собой маску бога - покровителя семейного очага.
  
  ***
  Подслушивающий понял: самое важное услышал, ничего интересного больше не предвидится, и скромно удалился. Факел в руке осветил молодого мужчину, скромное ожерелье и раскрашенное сажей лицо выдало его принадлежность к служителям бога Чаку. Слуга осторожно выскользнул из неприметного коридора и быстрыми шагами, а затем почти бегом направился в храм бога Дождя - сообщить господину важную информацию. Служитель Чаку с интересом выслушал его и так же быстро поспешил известить жреца верховного бога Ицамны.
  
  ***
  После безрадостной встречи с молодожёнами Уичаа ушла в свои комнаты, надеясь, что Копан последует за нею, но тот, сказавшись усталым, ушёл к себе. Это немного огорчило женщину, но, взвесив всё, она решила, что такое положение дел, скорее, устраивает, ибо целую ночь сможет провести, как ей угодно.
  Уичаа позволила служанкам себя переодеть и подготовить ко сну, приказав принести утреннюю одежду. Выпроводив всех, некоторое время женщина задумчиво посидела у жаровни, наблюдая, как весело пляшет огонь. Снова и снова она анализировала всю известную информацию. Выводы были неутешительными. Войны нужно избежать. Мелькнула мысль опять обратиться к богам за советом... Нет, нельзя богов так часто беспокоить. Уичаа понимала - она не находит подходящих слов и доказательств, чтобы Кинич-Ахава прислушался к её доводам. И все же была горда сыном: не боится ответственности и вырос настоящим воином. Вот только рядом с ним находилась не его мать, которая воспитала такого мужчину, дала ему жизнь, а... женщина, жена, вызывающая у неё неприятие, граничащее с ненавистью.
  Почему?
  Уичаа не могла, вернее, не хотела даже самой себе дать правдивый ответ. Это была ревность матери к невестке за отнятое внимание, за положение, которое Иш-Чель получила, оттеснив свекровь на задний план. Теперь, если сын брал власть в свои руки, не Уичаа становилась рядом с ним, а её невестка, и именно ей будут отданы почести, когда город выстоит перед нашествием мешиков. А это не устраивало женщину, которая не могла просто так смириться и уступить. Ведь сыну реально помогает именно мать! Ох, как много она готова отдать, чтобы устранить Иш-Чель! Может быть, стоит подумать над этим и воспользоваться каким-нибудь ядом? Но слишком мало времени!
  Огонь действовал успокаивающе. Время тянулось долго, в жаровне остались только тлеющие угольки.
  Уичаа протянула к ним руки, ощутила ласковое тепло и прошептала:
  - Отец-Огонь, благодарю тебя за день, жизнь и силу!
  Над жаровней поднялось серебристое облако, оно засияло и начало было менять форму, но вдруг послышался шорох. Он словно испугал духа огня, и тот растаял.
  Женщина поднялась, и одновременно открылась потайная дверь в её покои. Из темноты возник гость с зажжённым факелом, осветившим узкий проход. Уичаа, ни слова не говоря, шагнула за ним в потайной ход, ведущий к верховному служителю бога Ицамны, её верному другу и помощнику. Именно он всегда оглашал народу волю, которую хотелось услышать Уичаа.
  
  ***
  Комната была маленькой, располагалась в небольшом хранилище под теокалли, - убежище от шума и забот. Доступ сюда имели только приближённые. Ожидая гостью, жрец спокойно курил трубку, и дым сизым облаком обволакивал его фигуру, скрывая задумчивое выражение больших глаз. Перед ними возникали образы, и он видел всё, о чём думала Уичаа, как хотела решить семейные дела и политические проблемы. Жрец даже догадывался, о чём его снова будут просить и что предложат взамен. Так было всегда и потому успело наскучить.
  Долгие годы он фактически управлял городом, а потому неимоверно устал постоянно нарушать действительную волю Ицамны, которому искренне служил и истово верил. Однако поднявшись к вершине власти, жрец никогда бы не отдал и части её в чужие руки - слишком много это ему давало, да и приятно было ощущать себя самым могущественным человеком в государстве.
  - Подождем еще кое-кого, - прервал он попытавшуюся заговорить посетительницу и предложил сесть с противоположной стороны жаровни.
  Уичаа недовольно вскинула брови, выражая удивление, граничащее с негодованием:
  - Ты позволил ещё кому-то прийти сюда, когда здесь я!
  - Да, моя госпожа, потому что это те, кто тебе нужен, они не заставят себя ждать и не выдадут твоего секрета!
  Уичаа устроилась поудобнее.
  Вскоре в комнату вошёл жрец бога дождя Чаку - высокий мужчина с лицом, на котором поселились спесь и надменность, а также вечное недовольство. Из одежды - обычная набедренная повязка и пёстрый плащ. Никаких внешних отличий, положенных столь знатной особе. Он немного оскорбленно поджал губы, когда увидел женщину на совете, где место только для мужчин, но, получив набитую и раскуренную трубку из рук служителя Ицамны, снисходительно кивнул Уичаа и молча закурил.
  Вторым и последним ночным гостем верховного жреца оказался человек, проскользнувший в дверной проём как-то воровато. Это был племянник правителя Коацаока - Халаке-Ахава. Он ничем не выказал удивления присутствию тётушки и спокойно уселся на циновку - так, словно сиживал здесь каждый день.
  Уичаа заподозрила, что так оно и было.
  - Мы собрались, чтобы решить проблемы, нависшие над нашим городом... - начал разговор жрец Ицамны, заметив, что Уичаа порядком надоело разглядывать собравшуюся компанию в полном молчании, и она, славившаяся крутым нравом, уже готова взорваться и сорвать собрание.
  - С одной стороны, мешики не оставят нас в покое, как бы мы от них не откупались... С другой - мы не можем допустить на наши земли войска Кокомо. Что желает сделать наследник. Мы хорошо знаем, что потом никогда не вытолкаем их обратно в Майяпан... - продолжил жрец Чаку.
  - Золота для откупа мешикам достаточно, возможно, не будет нужды в призыве Кокомо... - задумчиво произнесла Уичаа, откровенно оценивающе оглядывая всех, словно взвешивая содержимое их кошельков. Мужчины усмехнулись - скупость правящего семейства была им известна.
  - Разумеется, госпожа, вы внесёте свою долю, но дело не в том, как откупиться от мешиков, а в том, что ваш сын упорно проводит политику воссоединения с весьма агрессивным семейством! Это никак не может нас, честных граждан, устроить! - выдохнул очередную порцию дыма жрец бога Чаку.
  - Хорошо. Тогда давайте здесь и сейчас выясним: кто и чью линию проводит, ведь за каждым из вас стоят определённые силы! - вскинулась в защиту сына Уичаа.
  Её верный помощник - жрец - невольно поморщился. Он совершенно не ожидал такой прямолинейности. Обычно жене правителя была свойственна небольшая доля дипломатии. И сейчас лучше бы побольше сдержанности и сообразительности, по крайней мере, природной женской хитрости.
  - Госпожа, мы все верные слуги нашего города, не нужно этого забывать и не стоит нас в чем бы то ни было подозревать...
  - Я полагаю, что ты, Халаке-Ахава, мечтаешь занять место моего мужа. Именно по этой причине ты подстрекаешь людей к неповиновению и чернишь любое дело, которое начинает мой сын. Напоминаю, он - законный наследник Коацаока! А вы, уважаемые, - Уичаа повернула голову в сторону жреца бога Чаку, - не можете удовлетвориться той частью власти, которая вам предоставлена! Потому-то вы здесь сошлись и были так удивлены моим присутствием! Вы объединились против моей семьи!
  - Госпожа, не нужно горячиться. Мы заинтересованы в спокойном правлении и порядке в городе.
  - Если так, то хватит препираться! Каждому из вас есть что сказать. Нам нужно устранить любую возможность мирного прихода войск Кокомо. Думаю, тут мы все единодушны? - вмешался жрец Ицамны.
  Собравшиеся дружно кивнули, вновь раскуривая трубки. Возникла небольшая пауза.
  - А нет возможности столкнуть лбами мешиков и правителей Майяпана? - предположил Халаке-Ахава.
  Присутствующие пожали плечами и погрузились в краткое раздумье.
  - Кокомо и их земли слишком далеко. Какое им дело до нашего приграничья?
  - Если ваша невестка обратится к родным за помощью, то они будут обязаны прийти, - опроверг слова Уичаа жрец бога Чаку, показывая, как он недоволен. Его очень раздражало происходящее на этом совете.
  - Вы хотите сказать...
  - Да, госпожа, мой верный человек сообщил мне, что таковы намерения Иш-Чель, а Кинич-Ахава её всячески поддерживает. К сожалению, она уже составила письмо и собирается выступить завтра на площади перед народом, полностью в соответствии с законом. И мы не можем ей помешать!
  - Значит, мы опоздали! - разозлился Халаке-Ахава, его кулаки нервно сжались.
  Уичаа презрительно усмехнулась - мужчина не сдержал эмоций.
  - Это ещё как посмотреть. Можно отправить посланника, но вот дойдёт ли он?
  - А если она будет их слать одного за другим, мы уследим?
  - А нам и не нужно следить. Можно спать спокойно, если устранить саму женщину, - после слов жреца бога Чаку повисла напряжённая тишина. Ничуть не смущаясь, он выдержал паузу и продолжил:
  - Ведь это ваше самое заветное желание, госпожа!
  Уичаа едва успела прикрыться маской сдержанности, но в душе ужаснулась откровению жреца.
  - Да, я не скрываю недовольства браком наследника!
  - Поэтому мы вас и приняли в свой круг...
  - Хорошо, что вы нас поддерживаете...
  - Постойте, но стоит моей невестке умереть, и Кокомо вместе с мешиками будет стоять у наших ворот!
  - А если мы сделаем так, что окажем большую честь семье?
  - Я вас не понимаю, почтенный! - Уичаа нервно облизала губы - становилось жарко. Избавиться от неугодной невестки ей захотелось, как только услышала о возможном браке, и желание это усиливалось с первой минуты их встречи.
  - Звезды говорят, что засуха будет продолжаться недолго, они же скажут нам о воле бога Чаку: нашим полям нужен дождь, а для этого стоит хорошо попросить...
  - Но Иш-Чель - жена Кинич-Ахава! Она принадлежит знатному роду! - Уичаа растерялась.
  - А кто посмеет оспорить волю бога? Да ещё в тяжёлую минуту, когда нужно откупиться от мешиков?
  - Вы предлагаете жребий? - ужаснулась Уичаа. - А если я его вытяну?
  - Госпожа, создадим такую ситуацию, чтобы право его тянуть досталось вашей невестке... А вы нам ещё нужны, следовательно, неприкосновенны...
  - Вы что-то не договариваете... Мой муж - халач-виник, и я должна тянуть первой!.. Хотя... зачем я сомневаюсь - вы ведь уже все продумали?!
  Жрец бога Чаку довольно улыбнулся такой прозорливости и согласно кивнул.
  - Напрасно вы, госпожа, от нас отделяетесь. Вы также принимаете в этом участие. Да, мы все продумали, но вот согласитесь ли вы с нашим предложением? - он задумчиво оглядел присутствующих.
  - Очевидно, оно не столь хорошо для меня, чтобы я сразу согласилась? - вызывающе усмехнулась Уичаа, специально сделав паузу, словно задумываясь, что бы ещё выторговать, и только затем снисходительно поинтересовалась: - Так, в чем же оно состоит, уважаемый?
  - Хм... В том, что с завтрашнего дня не наш халач-виник Копан будет управлять городом, а его сын - Кинич-Ахава...
  Уичаа не ожидала услышать на совете тайную мечту, которая граничила с предательством, и якобы в гневе вскочила со своего места:
  - Измена!
  - Конечно, но вам нужна власть над сыном так же, как и нам. Мешает во всем наш правитель. Его слабоволие и бездействие недопустимы и он болен! Духи зовут халач-виника! Теперь вы думайте и решайте! Сейчас и немедленно!
   - Постойте, чем же он мешает? Какие духи? Копан практически устранился от дел и ни во что не вмешивается!
  - Но важные решения принимает именно он! Тем и мешает. Копан уже заглянул в глаза Духам Смерти, он боится и ждёт их. Устраняя его, мы передаём власть в руки Кинич-Ахава. Из-за нашествия мешиков её не освящаем. Пока. Волею богов. Это для усмирения. Следовательно, вы отходите на второй план, кто может вас в чем-то заподозрить? Никто. Затем мы устраняем Иш-Чель, вот тут вы должны полностью контролировать поведение сына. То есть - не дать ему совершать необдуманные поступки. Потом мы откупаемся от мешиков, Кокомо претензий к нам не предъявляют, а мы заключаем новый брак, угодный всем нам... Вы получаете послушную невестку и правите Коацаоком, мы - договор с сапотеками или даже с мешиками, там будет видно... Что скажете?
  - Я против убийства мужа! Это измена и... - дрожь прошла по телу Уичаа. Устранить Иш-Чель - её мечта, но Копана... И где гарантии, что тайное собрание не посадит на правление городом кого-нибудь другого, убрав так же просто сначала Кинич-Ахава, а затем и её?
  - Полноте, госпожа, власть притягивает вас сильнее, чем брак с нашим халач-виником! Одна вы не останетесь, и не заставляйте меня раскрывать вам ваши же тайны! - снизил голос до шёпота жрец бога Чаку, при этом на его лице засияла весьма ехидная улыбка.
  Уичаа поняла - проныра знает довольно много такого, чем вполне сможет держать её в своих руках. Женщина задумалась. Как увильнуть? Что ему известно? У неё трудное положение - откроется неверность Копану и тогда не избежать казни. Откажись она выполнить решение тайного общества, в живых не оставят - уж очень могущественные противники предлагают союз. И Уичаа отбросила всякие колебания. Возможно, слишком быстро и поспешно, но кто может обвинить человека, спасающего свою жизнь? Власть она действительно любила, и сына любила. Что больше? Об этом не время задумываться! Сейчас Уичаа старалась выторговать жизнь обоим, а потом... В настоящий момент нужно принести в жертву все лишнее и чуждое, только бы сохранить власть в семье - для сына. Копан сброшен со счетов. Она бьется за себя и Кинич-Ахава.
  - Хорошо. Выхода нет. Я согласна с вами. Как вы предполагаете убить моего мужа?
  - Яд, госпожа, - осторожно произнёс жрец бога Чаку.
  - Хорошо, потому что...
  Беседующие не обращали внимания на вход в комнату, настолько были заняты обсуждением. Они не замечали человека, который прятался за дверью почти с самого начала переговоров. При последних словах, сказанных Уичаа, неизвестный застонал и, цепляясь за висевшую там шкуру, чтобы сдержать падение, бессильно рухнул в комнату.
  Заговорщики испугались по-разному: Халаке-Ахава трусовато поджал ноги и попытался сжаться в комок, тщетно накидывая на голову короткий плащ; жрецы же воинственно выхватили припрятанные в складках одежды кремниевые ножи; Уичаа испуганно вскрикнула - она единственная, кто мгновенно узнал подслушивающего.
  Это был Копан.
  Немая сцена продолжалась недолго. Убедившись, что халач-виник не подаёт признаков жизни, все, кроме Халаке-Ахава, подошли к лежавшему правителю и склонились над ним. Копан не шевелился, обе руки были прижаты к груди, и только губы что-то шептали. Жрец Ицамны встал на колени рядом с лежащим и услышал только одно слово:
  - Предатели...
  Простояв так некоторое время, жрец выпрямился. Лицо не изменилось. Оно было равнодушным.
  - Хм... как я понимаю, у нашего халач-виника удар. Что ж, боги за нас, - невольная улыбка расползлась по лицу жреца служителя Чаку. - Вот видите, госпожа, даже яд не понадобился! Люблю поддержку богов!
  Уичаа удручённо смотрела на супруга. Она не знала - радоваться ей или огорчаться. Слишком уж призрачной становилась власть - в любой момент Копан мог прийти в себя! Это значило жить в постоянном страхе разоблачения.
  'Отступать не буду!..' - приняла решение женщина.
  - Нужно прислать рабов, чтобы они перенесли халач-виника в его покои. Он пришёл один, - верховный жрец Ицамны осмотрел выход из комнаты.
  - Скоро рассвет. У нас мало времени, нужно приставить верного человека и, как только халач-виник начнёт говорить - дать яд. Иначе - смерть! Сейчас расходимся, на всё у нас три дня. Каждый знает, что нужно делать... Ты, Халаке-Ахава, подстрекаешь людей к бунту против наследника. Вы, госпожа, изображаете убитую горем жену и следите за состоянием мужа. Вы, уважаемый, готовите народ к необходимому жертвоприношению от всех знатных домов города, - верховный жрец осмотрел присутствующих и снова потянулся к трубке.
  Заговорщики покинули пирамиду бога Ицамны. Служитель Чаку ушёл полностью довольный и даже счастливый. То, над чем он трудился долгие годы, вскоре должно было принести плоды.
  Уичаа вышла, сопровождая носилки с мужем. Их доставили дворцовые рабы. Она не знала, как будет смотреть в глаза сыну, сообщая о внезапной болезни отца.
  Халаке-Ахава выскочил из подземелья едва ли не вприпрыжку. Перепугавшись насмерть, когда обнаружилось их собрание, он практически распрощался с жизнью, но внезапный удар у Копана придал сил. Собственно, предатель и не вспоминал о тех минутах скользкого страха, которые пришлось пережить. С самого детства зависть жила в сердце наравне с мечтой занять место двоюродного брата. В этом сговоре он также не раскрывал истинных целей, решив выполнять поручение - настраивать народ против Кинич-Ахава. А мечты, что ж, они когда-нибудь сбудутся... Халаке-Ахава хотел любыми путями добиться власти в Коацаоке. Взвешивая различные перспективы её получения, он решил заранее договориться с ацтеками, которые смогут захватить город. Волновало только одно - не успеет ли кто-нибудь, такой же разумный, опередить. Над этим стоило поработать основательно. Но возможность творить дела для себя грела душу.
  
  ***
  Кинич-Ахава, узнав о внезапной болезни отца, немедленно последовал к нему в покои. Там он застал мать, которая, сквозь рыдания сообщила, что Копан недвижен. Наследник несколько минут постоял над телом отца, пребывающего в забытьи, подумал и решил - лучшего момента поговорить с матерью не будет.
  - Я хотел спросить, почему ты против войны с мешиками?
  - Потому что они сметут нас, это безумие!
  - Даже если Кокомо помогут войсками?
  Уичаа поморщилась, прекратила рыдать, придала голосу лёгкую грустную ноту и вздохнула:
  - Они не успеют, сын мой, да и мешиков не обманешь.
  - Надеюсь, ты поддержишь меня, пусть мы и расходимся во мнениях? - Кинич-Ахава нервно переступил с ноги на ногу. Уичаа усмехнулась и чётко, с паузами, произнесла:
  - Сын мой, разве мать когда-нибудь мешает ребёнку? Будет противиться только, если неразумное дитя губит себя!
  - Значит, будешь против?! - Кинич-Ахава вскипел. - Но почему?!
  - Почему? Потому что ты идёшь неправильным путём, который погубит и город, и тебя. С мешиками нужно дружить, хитрить, а всякое открытое сопротивление бесполезно! Кинич-Ахава, я - твоя мать, ты - всё, что есть у меня ценного... дороже жизни. Но я - женщина, я смирюсь - твой ум видит дальше, чем мой. Может быть, я что-то упускаю. А потому я подчинюсь и буду тебе помогать, какое бы ты ни принял решение.
  - Но я не сдам город мешикам!
  - Это все? - Уичаа перестала изображать грусть.
  - Почти. Есть ещё один вопрос, он тоже неприятен.
  - Ты о своей жене? Можешь не продолжать - я не приму её в своё сердце!
  - Значит все, как и прежде?
  - Да.
  - А если бы я отступил от своего решения?
  - Нет. К чему снова поднимать этот вопрос?! Уйди, позволь мне ухаживать за твоим отцом! А тебя... ждут дела города...
  Кинич-Ахава огорчил разговор. Раздражение ему удалось погасить - Уичаа всегда выказывала недовольство выбором невестки, так что с этим он уже давно смирился. Обещание же не противиться его воле - защищать город - обрадовало: в соответствии с законом, мать имела власть и могла, при желании, очень сильно осложнить жизнь. Сейчас наследник понял, что тут ему уступили... до выздоровления Копана.
  
  ***
  Известие о большом празднике, посвящённом Ицамне, облетело Коацаок с быстротой ветра. Одновременно, жителям сообщили о тяжёлой болезни халач-виника. Теперь умы горожан были заняты только тем, в какую сторону ветер из дворца правителя склонит деревья? Люди Халаке-Ахава исправно разносили по всем уголкам весть о желании жрецов обратиться с просьбой о дожде к богу Чаку. Город превратился в встревоженный муравейник, где на каждом перекрёстке громко обсуждалось предстоящее жертвоприношение и болезнь халач-виника, будущие перестановки во дворце и, конечно же, последствия.
  Ссоры между сторонниками Кинич-Ахава и Халаке-Ахава возникали, но до серьёзных столкновений не доходило, потому что заговорщики выжидали удобного момента и только подготавливали благодатную почву, подогревая обещаниями о лучшей жизни с мешиками, нежели под рукой молодого и неопытного халач-виника, ставленника ненавистных Кокомо. Тем не менее, сторонников приглашения войск из Майяпана было достаточно много, и они до хрипоты отстаивали свою правоту.
  Однако болезнь халач-виника приводила обе стороны в замешательство. Смущение вызывало следующее - Копан являлся единокровным братом правителя Майяпана, а вот Кинич-Ахава - только наполовину. Родственные узы ослабевали. Надеждой была Иш-Чель. Впрочем, даже при той полноте политической власти, которой наделялись жены правителей, она не могла решать такие важные проблемы, как военные договоры.
  Споры стихли, когда время приблизилось к полудню и на главном теокалли города, где возвышался храм Ицамне, все было готово к большому жертвоприношению. Об этом известил звук ритуальных барабанов. Толпа смолкла и направилась на центральную площадь к подножию теокалли.
  Кинич-Ахава вышел в сопровождении семьи, занял место халач-виника. Это позволило ему и свите наблюдать и слышать происходящее внизу.
  Ждали верховного жреца Ицамны.
  Он появился, когда хор исполнил торжественную песню.
  Весь его облик соответствовал представлению майя о небесном драконе - в одеянии синего цвета с темными пятнами, символизирующими шкуру ягуара. Сзади висел стилизованный хвост, напоминающий грозное оружие хозяина вод. Лицо скрывала маска - некая помесь голов птицы и крокодила - украшенная многочисленными яркими перьями с преобладанием голубых оттенков. Место глаз занимали огромные камни из бирюзы величиной с кулак взрослого человека. Весило одеяние много, поэтому поступь жреца была тяжёлой и медленной, с трудом ему удавалось сохранить гордую осанку. Присоединившись к поющим, жрец воздел руки к небу, от этого шкура предательски качнулась, но была тут же поправлена младшими помощниками, следовавшими за верховным.
  Служитель Ицамны продолжил пение в одиночестве голосом громким, сильным, немного басистым. Раздался глухой шум, символизирующий звук небесного грома - недовольное ворчание бога. Постепенно, к концу песни, барабаны становились все тише, пока совсем не замолчали - Ицамна услышал. Верховный жрец ловко сбросил шкуру дракона, оставшись в одной белоснежной набедренной повязке и многочисленных ожерельях из перьев и камней, спускающихся почти до колен. Прислужник подал ему нож. Жрец поднял его над головой и затянул новую песню, плавно разворачиваясь к жертвенному камню, куда служители уложили первого мужчину.
  Свите Кинич-Ахава было видно лицо приговорённого, на нем читалось воодушевление и гордость, а глаза горели счастьем. Одним точным ударом жрец вскрыл грудь мужчины и, подняв окровавленное сердце к небу, стал рассматривать его, что-то бормоча себе под нос. Служители уже укладывали на жертвенник следующего. Всего жертв было подготовлено больше двух сотен.
  Верховный внимательно рассматривал внутренности и сердце жертвы, с каждым разом все громче и громче произнося слова молитвы. Вскоре руки жреца устали наносить удары, и тогда расчленением занялся помощник, который, вскрыв грудь, передавал сердце верховному и уступал место для гадания по внутренностям.
  Жертвоприношение длилось уже несколько часов, когда жрец наконец издал торжествующий вопль, который мог означать только то, что бог Ицамна дал ответы на все вопросы, интересующие правителя Коацаока.
  Залитый кровью, верховный снова облачился в шкуру небесного дракона, подошёл к самому краю площадки, стал напротив правящей династии и сообщил волю Ицамны. Из витиеватых выражений, которыми изъяснялся жрец, следовало, что правитель Коацаока Копан поправится нескоро, но позволяет его сыну править городом, что выкуп нужно собирать, а послов в Майяпан можно отправлять.
  Сообщение вызвало небольшую бурю негодования, которая стихла, едва Кинич-Ахава объявил, что желает говорить. Молодой правитель встал, подошёл к лестнице, ведущей вниз, и спустился до её середины. Подождав, пока смолкнут протестующие голоса, обратился к горожанам:
  - Граждане Коацаока, вы слышали волю любимого и почитаемого Ицамны. Он подтвердил наше желание оставаться свободными. Помочь нам может Майяпан. Я обещаю вам, что не допущу захвата власти в городе ни чужеземцами, ни кровными моими братьями. Я призываю Кокомо только для помощи в оказании сопротивления мешикам. Клянусь вам в этом!
  Тишина, которая повисла после этих слов, означала, что жители пытаются продумать все до мелочей. Неожиданно рядом с Кинич-Ахава возникла Иш-Чель. Она тихо спустилась вниз и встала рядом с мужем. Лучи заходящего солнца зажгли её рыжие волосы огненным водопадом. Зрелище было диковинным и захватывающим. Тонкие черты лица и гордая осанка производили должное впечатление. Взглянув на мужа вопрошающе, женщина очаровательно улыбнулась и также обратилась к народу:
  - Граждане, я из семьи Кокомо, но принадлежу Коацаоку. По брачному договору, в случае военной угрозы нашему городу, мой род обязуется помочь. Я живу здесь и, как и вы, хочу быть свободной! Позвольте мне обратиться к моим родным. Ручаюсь, что они уйдут, как только отпадёт необходимость в их присутствии. Прошу вас, не отказывайтесь, Кокомо искусны в военном деле. Я подготовила послание к моей семье и мне нужны воины, готовые его доставить. Если вы позволите...
  Голос Иш-Чель не был сильным, скорее, нежным, но она вложила в него столько искренности, что люди сразу это почувствовали. Народ резко разделился на кучки и стал активно обсуждать её предложение. Правящая чета стояла и ждала решения городского собрания. Выступление Иш-Чель понравилось жителям, многие выражали симпатию жене наследника, открыто переходя на его сторону. Вскоре начали выкрикивать о согласии то там, то тут, пока огромная масса людей во весь голос не прокричала общий вердикт:
  - Согласны...
  - Теперь дело за верными посланниками, - улыбнулась Иш-Чель.
  Толпа граждан шевельнулась и вытолкнула из своих рядов пятерых желающих. Однако жители Коацаока подошли к этому вопросу серьёзно, каждую кандидатуру обсудили и... всех отвергли. Потом на площадку вышли двое крупных мужчин, и чей-то голос произнёс, перекрывая шум:
  - Это достойные люди, пусть несут твоё послание, госпожа. Они храбры, выносливы и проверены. Против них никто не скажет худого слова!
  И, действительно, толпа радостно зашумела, выражая согласие. Иш-Чель вручила узелковое письмо воинам, прислужница подала им мешки с едой, и посланцы под одобрительные возгласы вступили в широкий проход, образованный толпой.
  - Вот вопросы и решены, - Иш-Чель повернула счастливое лицо к мужу.
  Он улыбнулся, но промолчал и поднялся наверх. Быстрым шагом Кинич-Ахава отправился в покои отца, состояние которого не улучшилось, Иш-Чель решила его сопровождать.
  
  ***
  После собрания Уичаа направилась к верховному жрецу Ицамны. Она с трудом сдерживала ярость и боялась, что та могла преждевременно вырваться наружу. Толпа благосклонно приняла невестку!
  И ещё женщине показалось, что жрец её предал. Почти шипя, она ворвалась в хранилище, где менее суток назад сговаривалась с врагами сына. Но комната была пуста. Кипя гневом и будучи не в силах сдерживать негодование, Уичаа схватила с полки и швырнула в угол несколько глиняных горшков, совершенно не заботясь о рассыпавшемся содержимом. А оно разлетелось драгоценными осколками нефрита и бирюзы.
  На шум прибежал немой раб, который всегда провожал её к верховному жрецу. Увидев госпожу, он испуганно нырнул обратно в коридор. Вскоре возник тот, на кого Уичаа собиралась излить гнев. Вид правительницы не смутил жреца, он спокойно сел, затянулся любимой трубкой и только тогда соизволил взглянуть на женщину. Не в первый раз видел её в таком состоянии, поэтому молчал и пускал дымные кольца, демонстративно показывая, кто в настоящее время господин.
  Первой молчания не выдержала Уичаа:
  - Ты не должен был допускать обращения Иш-Чель к гражданам Коацаока!
  - Почему? - спокойно спросил жрец.
  - Это противоречит нашему плану!
  - Нисколько! Твоему - да. К сожалению, эмоции владеют тобой больше, чем разум, Уичаа. Ты никак не можешь их усмирить, а сколько я учил! Боги, духи всего живого подарили тебе великую силу, но ты никогда не станешь настоящим нагуалем! Твой нрав, твоя ярость, которые ты не можешь усмирить, мешают тебе понять происходящее, научиться прощению. Ты никогда не достигнешь истинной мудрости!
  - Нарушаешь планы ты, а отчитываешь меня! Как смеешь?!
  - Что ж, придётся объяснить. Я позволил твоей невестке выступить, чтобы она заняла действительно высокое положение. Это необходимо, дабы Кокомо не могли усомниться - их кровную сестру приняли должным образом! Все просто! Убирайся, ты меня рассердила!..
  Уичаа, получив выговор, ослушалась жреца, присела и стала думать. Гнев постепенно стихал, ей становилось стыдно за свои слова, и за то, что не смогла сохранить лицо. Выражение надменности, которое постоянно на нём присутствовало, исчезло. Вместо него возникла рабская покорность. Маленькими шажками подошла к курившему жрецу и опустилась на пол у его ног. Тщетно она пыталась поймать взгляд, он упрямо смотрел в сторону. Тогда женщина приникла губами к коленям мужчины и стала покрывать их поцелуями, постепенно продвигаясь вверх. Одновременно её тонкие руки проворно скользнули под набедренную повязку. Вскоре голова Уичаа оказалась там, пытаясь возбудить мужчину, и женщина услышала горький упрёк в свой адрес:
  - Ты всегда пытаешься встать выше, Уичаа, но пока не упадёшь вниз, не получишь того, что нужно... Проси!
  - Я не могу без тебя, прости мою глупость. Можешь унижать, но не отталкивай! Я - твоя раба, я всё выдержу, только не отвергай меня! Я буду послушна! Я научусь терпению и пониманию! - после каждой фразы Уичаа не переставала осыпать поцелуями мужчину, который встал и смотрел на неё, презрительно кривя губы. Но блеск в его глазах говорил, что от происходящего он явно получает удовольствие. Вскоре наметилось и возбуждение. Желая доставить наслаждение и насытиться самой, Уичаа сбросила одежду. Обнажив красивое стройное тело, она призывно взглянула снизу вверх, вкладывая в горящий взгляд покорность. Но мужчина её оттолкнул:
  - Сначала ты удовлетворишь меня, и не раз, Уичаа, а уж потом я подумаю, достойна ли ты моего прощения... Если нет, то пойдёшь к мужу, пусть он тебя поласкает так, как могу только я...
  Уичаа взвыла от обиды. Желая добиться своего, она обрушила на мужчину бурю ласк. Он постепенно начал таять, но по-прежнему её изводя. И это было привычной игрой двух любовников, продолжавшейся годами. Уичаа не могла и вспомнить, когда всё началось, но в мире существовал только единственный мужчина, способный удовлетворить ее ненасытность. Холодность мужа лишний раз подталкивала к измене, а презрение жреца сводило с ума и превращало женщину в бестию, усмирить которую могли лишь такие игры, продолжавшиеся зачастую всю ночь. В виде эксперимента любовница пила опьяняющее зелье, отчего окончательно теряла голову, и снова приходила к жрецу за ласками, отбросив гордость, достоинство, желая лишь погасить огонь страсти, пожирающий изнутри.
  Иногда жрец, чтобы побесить возлюбленную и оттянуть момент удовлетворения, приглашал немого раба. Первый раз Уичаа была шокирована и лишь угроза не получить удовольствия, заставила её пойти навстречу желанию любовника. Она любила, любила настолько, что верила сама и убеждала жреца - Кинич-Ахава его сын. Вечный страх, что вдруг кто-то раскроет преступную связь, придавал встречам особенную остроту. Вчера выяснилось, что их тайна больше не тайна, но Уичаа устала бояться. Она хотела устранения Копанаи не считала сына помехой. Недвижимый правитель не пугал, а жрецу бога Чаку достаточно будет нескольких кувшинов с драгоценностями, и он навсегда замолчит, да ещё выдаст имя болтуна.
  
  ***
  В то время, как Уичаа предавалась телесным утехам, наследник с женой навестили отца, но состояние Копана не изменилось.
  В городе Кинич-Ахава получил власть в свои руки, но сейчас ему очень не хватало мудрого совета отца, ведь фактически его поддерживала только треть населения. Многие жители предпочитали либо покинуть город, либо откупиться, но не идти на прямое столкновение с народом Анауака, к которому их призывал и готовил Кинич-Ахава. Очевидно, сказывалась слава мешиков как непобедимых воинов, а у каждого горожанина были дети, кое-какое нажитое добро. Новый халач-виник понимал это, но жить под пятой захватчиков не хотел.
  Он боялся признаться себе в раздиравших его противоречиях. С одной стороны, защищать родной город - безумие - мешики будут слать отряды, пока его не уничтожат, но и стать изгнанником, которому как подачку уступят клочок земли рядом с Майяпаном, не мог. С другой стороны, молодая отвага горячила кровь, а гордость не позволяла уйти без боя, без единой попытки отстоять своё право. Чему ж его тогда учили и готовили столько лет? И может ли воин вот так просто уйти? Ему постоянно повторяли с детских лет:воину должно пасть в бою, но не уступить. Он вырос с этой мыслью... Как же ему не хватало отца, кого-нибудь, кто бы мог с ним поговорить и помочь советом, удержать от ошибок! Но сейчас остался один - к жрецам идти не было смысла - он перестал им верить. А Иш-Чель опять не смогла обратиться к духам, создавалось впечатление, что закрылся вход к богам.
  
  ***
  Сообщение, что послы мешиков прибыли в город, распространилось мгновенно. С должными почестями их сопроводили во дворец халач-виника.
  Кинич-Ахава неторопливо шёл к тайному окошку, хотелось увидеть незваных гостей до переговоров. Неожиданно для себя в потайной комнате наткнулся на жену, которая внимательно рассматривала мешиков. Похоже, этим она занималась уже долго.Почувствовав присутствие мужа, Иш-Чель вздрогнула и виновато улыбнулась. Сделав должный поклон, уступила место, тихо шепнув:
  - Мой господин, это не послы, а воины... Обрати внимание: их руки - они словно ищут на своём боку дубинку! А лица!
  - Ты наблюдательна, но их лица в боевой раскраске будут ещё страшнее, дорогая, - согласился Кинич-Ахава, когда внимательным взглядом окинул группу терпеливо ожидающих послов.
  Мешиков было пятеро. Богато одетые, в ярких плащах, драгоценностях. Фигуры крепкие, с гордой осанкой. Узлы мышц на обнажённых торсах лишний раз подтверждали правоту Иш-Чель. За время наблюдения послы не обмолвились между собою ни словом. Они спокойно сидели, напоминая каменные статуи.
  - Посмотри на их ноги, это даже не пилли. Явно предводители военных отрядов! А значит - в Анауаке уже готовятся к войне. Они здесь, чтобы рассмотреть городские укрепления! - Кинич-Ахава не сдержался и рассерженно стукнул кулаком о стену.
  - Значит, война?
  - Мешики не пойдут на мир, как надеются некоторые. Идём! - халач-виник с женой направились в зал к гостям, где у входа столкнулись с Уичаа.
  - Я считаю, что мне нужно также присутствовать на приёме послов, дорогой сын: ещё одни глаза, ещё одни уши... - ответила она на немой вопрос, заметив, как недовольно сдвинулись брови сына.
  Кинич-Ахава вынужденно кивнул, понимая, что спор бесполезен, а послы уже в зале.
  За спиной мужа Иш-Чель внимательно рассматривала гостей, теперь вблизи. Больше всего её поразило сосредоточенное выражение лиц. На них читалась не хитрость и ловкость, свойственная дипломатам или торговцам. Это были лица с грубой обветренной кожей, а многочисленные шрамы подтверждали подозрения женщины - они не те, за кого себя выдают. Иш-Чель оглянулась и встретилась взглядом с Уичаа, та кивнула, тоже заметив мельчайшие детали в облике послов. Ей было известно правило ношения одежд у мешиков - когда 'твои ноги покроются бесчисленными шрамами от битв, в которых ты участвовал, только тогда ты будешь иметь право прикрыть их от ночной прохлады полами длинного плаща'. На гостях были короткие плащи. Столь явное откровение говорило о решении мешиков захватить город. Чтобы каждое слово было понято правильно, мешики пришли с переводчиком, который не стал медлить и объявил:
  - Вам давалось двадцать дней на раздумье, и мы пришли за ответом. Мы печалимся вместе с вами и желаем, чтобы болезнь от халач-виника отступила. Нам очень жаль, мы, как и вы, надеемся на его скорейшее выздоровление... Но времени было достаточно. Мы ждём вашего решения, - говоривший не повышал голоса, но показывал, что его не провести рассказами о болезни правителя города.Крупные черты лица мешика были резкими и совершенно не смягчались большими глазами, слегка прикрытыми во время разговора тяжёлыми веками, которые не скрывали, а подчёркивали внимательный и острый взгляд. Крупный нос нависал над губами, они могли бы понравиться своей формой женщине. По обычаю нижняя была проколота, и из неё выглядывала золотая голова ягуара. Крепкий, надменно вздёрнутый подбородок, высокие скулы. Длинные волосы завязаны на макушке в пучок и спадают на широкие плечи, прикрывая дорогие ожерелья, жёстко и, как показалось Иш-Чель, хищно поблёскивающие в свете факелов.
  - Мы готовы, - прервал наблюдения Иш-Чель голос мужа.
  - Халач-виник уже собрал, что нам нужно? - немного медленно, тщательно произнося каждое слово, спросил мужчина, которого лучше всех рассмотрела Иш-Чель.
  Голос у него был густой и сильный, в нем слышались властные нотки. Они выдавали в говорившем человека, привыкшего командовать. Он встал. Даже без оружия, с гордо вскинутой головой, настоящее олицетворение военной мощи Анауака
  - Да, мои граждане собрали нужное.
  - Вы доставите все к воротам города, - лёгкий кивок головой, ещё раз дающий понять, кто теперь хозяин положения, и послы направились к выходу в сопровождении охраны Кинич-Ахава.
  Когда затихли шаги незваных гостей, присутствующие оживлённо стали обсуждать происшедшее. Никто не мог понять, почему халач-виник, так настаивающий на войне, вдруг резко изменил мнение.
  - Мы пересчитали золото и зерно, которое принесли граждане, и то, что в нашей сокровищнице. Всего достаточно, мы можем откупиться от мешиков и прожить в мире, пока не прибудут воины Кокомо, - пояснил Кинич-Ахава, когда возбуждение слегка улеглось. - Напоминаю всем, кто ещё не понял - мешики пришли воевать! А нам нужно время!
  - Скажи нам, халач-виник, ты решил оплатить выкуп из своей казны? Похвально! Но сколько в ней осталось? - перекрывая вопросом благодарные фразы, летящие со всех сторон, с улыбкой поднялся Халаке-Ахава.
  Гнетущая тишина и испуганные взгляды присутствующих резко изменили настроение собравшихся.
  - Это я тебя спрашиваю, я - Халаке-Ахава! Так сколько ты оставил в своей казне?! Вопрос интересен всем. Если ты от радости не потерял память, то должен помнить, что урожая в этом году не будет, а кормить неимущих граждан - твоя прямая обязанность. Ты - правитель, ты и корми. Так есть у тебя или у молодой жены, а, может быть, у почтенного Копана, чем расплатиться за продукты? Кстати, а халач-виником тебя разве выбрали? Что-то не припомню...
  - Халаке-Ахава, твои речи - прямая измена! Но я отвечу. У моей семьи есть средства. А моё правление... Как только Копан обретёт силы, я уйду! Не время ссориться!
  - А если он не поправится?
  - Значит, совет старейшин будет решать - кому править в Коацаоке! Но сейчас важно - мешики пришли воевать! - боясь сорваться и выдать свое отношение к брату, Кинич-Ахава пошёл к выходу.
  Уичаа помедлила, однако, обратив внимание, что голоса смолкают при её приближении, поняла - ей ничего не узнать, и гордо удалилась в свои покои.
  Поведение Халаке-Ахава напугало Иш-Чель, она была удивлена, что муж не приказал схватить изменника. Но ещё больше - правда - казна пуста. Женщина прошла в их покои. Кинич-Ахава сидел на циновке, скрестив ноги, и смотрел на огонь. Присев рядом, заглянула ему в глаза.
  Наследник изо всех сил боролся с отчаянием. Его надежды и уверенность покачнулись. Реальной власти не было, но только он готов встать на защиту города и отдать силы, как недавно опустошил казну, которую копили предки. Его семья уже разорена, а нищие не правят государством!
  Что же делать?!
  Ведь только халач-виник помогает обычным горожанам, заботится об их благе. Но он так поступил - отдал казну мешикам!
  Нет, Кинич-Ахава не сомневался в правильности своих действий, а пытался найти выход. Он не знал, что делать, когда уйдут захватчики и придут войска Кокомо, которых тоже обязан кормить. Копан поправится и ужаснётся, узнав, что сделал сын. И никакие доводы его не убедят. Ведь был выход уйти в Майяпан и сохранить богатства семьи... В любом случае, он будет защищать город и своих людей, какую бы цену боги не запросили, выполнит обязательства, и никто не посмеет назвать трусом сына правителя.
  Он так решил.
  - Почему ты не приказал схватить Халаке? Его слова - прямая измена! - отвлекла его от мрачных размышлений Иш-Чель.
  - Я не халач-виник. Я только наследник! У меня нет реальной власти! А брат - член Совета старейшин.
  - Что же будет с нами? Он откуда-то знает о казне... Мы нищие!
  - Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Ложись отдыхать. Завтра тяжёлый день, - отодвинулся от жены Кинич-Ахава.
  Он подсел к жаровне и стал смотреть на огонь, увлёкся и не заметил, как тихо уснула Иш-Чель, а потом и сам погрузился в сон.
  
  ***
  Послов расположили рядом с входом в город, где, по обычаю майя, отводилось место путешественникам и торговцам. Помещение для отдыха предоставил зажиточный горожанин, желавший, на всякий случай, услужить мешикам. Ведь по городу ходят разные слухи, а кто знает, как дело обернётся... Поэтому хозяин был чересчур любезен. Он самостоятельно принёс огромный поднос с тушёным мясом в многочисленных горшочках с приправами; не забыл подать кукурузные лепёшки, в которые завернул фасолевое пюре и кусочки сочной варёной рыбы. В глиняном кувшине с красным орнаментом гостям предложили пульке, и хозяин первым пригубил его, довольно причмокнул, демонстрируя, что оно достойно внимания.
  Только самый старший по возрасту из мешиков нерешительно протянул руки, вопрошающе глянув на своего предводителя, взболтал содержимое и сделал небольшой глоток. Затем, как и хозяин, довольно крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул кувшин, чем сильно того удивил. Никто из собравшихся к спиртному не притронулся, и на немой вопрос хозяина все отрицательно замотали головами. Поняв, что послы соблюдают какой-то свой обычай, он предложил им сок агавы. Гости изобразили на лицах удовольствие и принялись за ужин.
  Мешики ели молча. Хозяин немного потоптался и ушёл. Самый младший незаметно проскользнул к выходу, чтобы проследить, чем тот собирается заняться. Удовлетворив любопытство, вернулся и знаками объяснил, что майя стоит около входа и весь обратился в слух.
  После, опять же, в полном молчании, выкурили по трубке табака, который достали из маленьких кожаных мешочков, висящих у каждого на поясе, и улеглись вокруг очага, разложив пёстрые циновки.
  Поздней ночью, когда все в доме крепко спали, у входа возник едва слышный шорох. Сон мешиков был чутким, но никто не сдвинулся с места и не пошевелился. Вслед за шумом послышались лёгкие шаги босых ног, затем тяжёлая поступь хозяина (мужчина был довольно грузен), тихий шёпот. Говорившие приблизились к гостевой комнате и замерли у входа. Потом покрывало бесшумно отодвинулось, и в помещение проскользнул смуглый раб, на теле которого белела набедренная повязка.
  Вошедший, очевидно, знал, кто ему нужен, потому что немедленно направился в центр комнаты, осторожно переступая через мешиков. Ночной гость присел на корточки и легко коснулся плеча, как ему казалось, спящего. Майя не удивился, встретив совершенно не сонный взгляд того, кого пытался разбудить. Посол открыл глаза раньше, чем чужая рука коснулась его плеча.
  - Мой господин хочет сообщить вам важные сведения... - едва шевеля губами, прошептал посетитель.
  Предводитель осторожно поднялся, с удовлетворением отметив, что и остальные перестали притворяться спящими. Все уселись и внимательно оглядели потревожившего их ночной отдых.
  - Веди, - спокойно, без удивления ответил посол.
  Вождь давно уже привык, что среди граждан городов всегда находятся те, кто непременно постарается откупиться. Зачастую предатели сохраняли жизнь многим воинам, а потому он никогда не брезговал использовать перебежчиков, которые буквально дарили лёгкую победу и экономили время на осаду.
  Мешик, ожидая хозяина раба, даже не сомневался, что ночной гость окажется кем-то из правящей династии Коацаока или представителем обиженной семьи, готовый к сотрудничеству. Это случалось так много раз, что вождь уже перестал удивляться беспредельности человеческой алчности, граничащей порой с детской наивностью. Предавая своих, изменник полностью зависел от завоевателей, которые зачастую и не стремились сдерживать обещаний. Но слишком часто было поздно что-либо менять.
  Ждать посетителя пришлось недолго. Желающий предать свой народ воровато проскользнул в комнату и робко присел на край циновки. Предводитель ацтеков спокойно вынул нож и положил его перед собой, открыто демонстрируя недоверие к посетителю. Долгие годы войн приучили быть осторожным, а на переговорах бывало всякое. Присутствующие выдержали необходимую в таких случаях паузу, а гость собрался с мыслями. Наконец, он решился:
  - Я - племянник халач-виника Копана, зовут Халаке-Ахава. Я старше наследника и член Совета старейшин, а потому имею больше прав на город. Меня поддерживают все уважаемые жители...
  'Итак, обиженный, жадный родственник, который желает власти...', - думал предводитель мешиков, пока Халаке-Ахава пытался объяснить права наследования.
  По тому, как судорожно затягивался дымом гость, он невольно выдавал нетерпение, и вождь понял, что предатель согласен на любые условия.
  Халаке-Ахава перевёл дух и продолжил:
  - Я могу помочь. У нас есть план. Я говорю не только от своего имени, повторюсь, меня направили самые уважаемые жители города.
  - Хорошо, продолжай.
  - Халач-виник собрал выкуп. Это удалось, ибо, благодаря недавней свадьбе, большую часть составляет приданое его жены. Мой род также внесёт вклад, который мы самостоятельно доставим к вам в лагерь. Так, вот... мой человек затеет с кем-нибудь из ваших ссору. Это будет поводом, а ворота города будут открыты. Наши воины без Кинич-Ахава с места не тронутся, а брата я берусь временно устранить.
  - Как? - наконец-то проявил интерес предводитель ацтеков.
  - Уже давно не было дождя, жрецы собираются требовать у народа большой жертвы, - Халаке-Ахава снова жадно затянулся дымом, выдержал паузу, чтобы ацтеки оценили его сообразительность и значимость. - Они выберут жену Кинич-Ахава, и он...
  - В чем женщина провинилась?
  - Ни в чем. Но только так мы сможем отвлечь наследника.
  - Она представляет такое значение для халач-виника? Какая-то женщина? - предводитель с недоумением переглянулся со своими людьми.
  - Да! Перед свадьбой был даже небольшой скандал, столько шума было из-за его женитьбы!..
  - Ты ручаешься, что воины Кинич-Ахава не смогут помешать нам? Нас не интересует, как ты этого добьёшься. Главное - ворота должны быть открыты!
  - Ручаюсь головой!
  - Хорошо. Я - Амантлан - предводитель воинов-ягуаров, хочу знать, что просишь взамен?
  - Когда вы займёте город, мы хотим сохранить свои дома и положение в совете, разумеется, оказывая вам всяческую поддержку.
  Амантлан кивнул. Торг его устраивал, остальные послы мирно попыхивали трубками.
  - Сколько вас?
  - Двадцать три семьи, напоминаю, самые уважаемые граждане Коацаока.
  Снова кивок и молодой мешик протянул предводителю неприметный мешочек, содержимое которого тихо звякнуло. Амантлан развязал пестрый шнурок, опустил большую руку внутрь и достал пригоршню мелких золотых пластинок. Отсчитав положенное количество, любовно взглянул на лицевую сторону, где поблёскивала оскаленная морда ягуара, протянул Халаке-Ахава.
  Тот бережно спрятал пластины, предварительно пересчитав их.
  Амантлан вынул трубку изо рта и положил рядом с собой - что означало конец переговоров.
  Халаке-Ахава, бережно прижимая к груди золотые пластинки, покинул послов. К сожалению, он не ведал, что уносимое богатство не служит защитным знаком при осаде или нападении на город, а наоборот, является сигналом любому ацтекскому воину-ягуару - в этом доме живут богатые люди и есть, чем поживиться.
  Так предводитель Амантлан наказывал предателей в покорённых городах, которые подлежали полному уничтожению.
  
  ***
  Копан из рода Кокомо - правителей могущественного города Майяпана, халач-виник приграничного государства Коацаока умер на рассвете, оставив землю, которой правил долгие годы. Он так и не успел ничего сказать сыну. Возможно, отрезанность от наследника и личная беспомощность и подорвали его силы.
  Первыми о случившемся узнали Кинич-Ахава и Уичаа. Женщине удалось скрыть невольную радость. Она наигранно разрыдалась, упав на пол. Заботливо перенесенная сыном на ложе, в течение дня ужене вставала. Кинич-Ахава растерялся: он хотел бы искренне предатьсягорю, но власть и ответственность за город заставили его скрыть переживания и заняться ежедневными вопросами.
  ВскореУичаа дала волю настоящим слезам, сама не зная: она плачет больше от радости - свободна, или жалости к себе - столько лет провела с человеком, который был ей безразличен. Уичаа не мучилась догадками. Она просто плакала и получала настоящее удовольствие.
  На следующий день прибыли послы, которым сообщили о смерти халач-виника Копана и трауре, ожидающем город, пока не завершат все церемонии.
  Мешики выразили соболезнование, скрыли недовольство, но перенесли дату получения выкупа на первый день после окончания траура.
  Пришедшая в себя и снова надевшая надменную маску, вдова до хрипоты спорила с желанием сына похоронить отца по обычаю семьи Кокомо. Уичаа, как всегда, стремилась соблюсти свою выгоду. Ей совершенно не хотелось, чтобы облик Копана преследовал её, едва она войдёт в молитвенный дом.
  Кинич-Ахава все же настоял на своём. Более того, присутствовал при ритуале, отдавая последние почести отцу. Он свято верил, что теперь сможет в любое время приходить к нему в молитвенный дом и беседовать.
  Халач-виника перенесли в специальное помещение под главным залом в молитвенном доме. Его положили на каменную плиту и отделили голову. В то время, как её бережно опустили в чан с водой, насыщенной травами, и поставили варить, тело обернули в саван, переложили в пёстрые носилки и предали огню на центральной площади в присутствии всего города. Затем собранный пепел Кинич-Ахава поместил в глиняный горшочек, приготовленный для этой церемонии и освящённый в храме Ицамны.
  Резчик уже изготовил деревянную статую, очертаниями полностью соответствующую фигуре Копана, воспроизведя каждый шрам на теле умершего, и разрисовал её, изобразив боевую раскраску воина-майя. Теперь предстояла поистине ювелирная работа, которую выполнял специальный мастер. Он отделил от черепа заднюю часть, залил внутрь священную смолу с травами. Потом занялся расписыванием лица, придав ему черты живого Копана.
  Спустя некоторое время на Кинич-Ахава, не выходившего из мастерской, взглянул пустыми глазницами отец. Посовещавшись с наследником умершего, мастер для пущей убедительности вставил в глазницы отполированные кусочки обсидиана, которые, поблёскивая в свете факелов, оживили маску и придали несколько более привычный вид покойному халач-винику.
  Кинич-Ахава взял в руки раскрашенный череп отца и соединил с деревянной фигурой, в неё был вставлен горшочек с пеплом правителя Коацаока. Водрузив на голову убор из ярких перьев, украсив грудь дорогими ожерельями и браслетами, сын халач-виника преклонил колени перед статуей и попросил всех оставить его наедине с отцом.
  Уичаа с радостью покинула и сына, и Копана, выглядевшего очень уж живым, Копана.
  Кинич-Ахава, когда все вышли, обратился к статуе отца за советом: кому можно доверять, а кого лучше выдворить из города. Временами ему казалось, что он слышит голос Копана, но то были служители, разговаривающие далеко наверху.
  
  ***
  В воздухе чувствовалось напряжение. Каждый житель ломал голову - во сколько ему обойдётся выкуп для мешиков, хватит ли маиса, сможет ли его семья дотянуть до следующего урожая. Эти подсчёты во многих домах были неутешительными и люди ждали, какое решение примут жрецы.
  В надежде майя поднимали головы и, щурясь, пытались рассмотреть в безоблачном небе хоть какую-нибудь маленькую тучку, которая смогла бы подарить долгожданный дождь и спасти посевы. Это ожесточало людей, неумолимо подталкивая к бунту.
  И вдруг город всколыхнуло известие. Бог Чаку требует большой жертвы от знатных граждан.
  Чтобы узнать, кто станет жертвой, на главной площади вновь собрались жители Коацаока. Кинич-Ахава наблюдал за всем с высокого помоста. Он видел, как толкались приходящие на площадь воины, торговцы и ремесленники со своими семьями, чтобы занять места. Только на сей раз не в поиске удобных или лучших, а с чётко определённой целью. Более бедные горожане уверенно протискивались к помосту, где сидел халач-виник, а богатые граждане занимали места напротив. В этом просматривалась закономерность - город разделился на два лагеря.Жители близлежащих домов высыпали на плоские крыши и потеснились, чтобы дать место родственникам с окраин города. Площадь заполнилась и напоминала пёстрый муравейник. Шум толпы, вызванный задержкой, становился угрожающим. Временами вспыхивали ссоры, мужчины были с оружием и не скрывали отношения к тем, кто принадлежал другому лагерю. Наконец, появился Халаке-Ахава, его люди заняли место напротив халач-виника, что выглядело вызывающе.
  Гнев и неприязнь противников потушил жрец бога Чаку. Его чёрный плащ развевал тихий ветерок. Огромный головной убор из длинных зелёных перьев на макушке и с красными надо лбом, символизировал расцвет растений под лучами солнца. С большой золотой бляшкой на груди, изображающей бога Чаку, широким поясом из шкуры ягуара, концы которого свисали до колен поверх набедренной повязки, жрец был великолепен. Внушая уважение затрепетавшей толпе, он вышел с поднятыми к небу руками. Губы шевелились, произнося молитву. Глаза окружали черные, нарисованные сажей круги - символ бессонных ночей и тёмного грозового неба.
  Взгляды присутствующих устремились на руки жреца. От этого человека, и только от него, зависело благополучие всех. Теперь только он мог командовать людьми и требовать у них полного повиновения. А толпа уже подхватила молитву, которую запели младшие жрецы, и постепенно весь город обратился к богу Чаку. Всеобщий транс охватил верующих, загипнотизированных мрачным обликом служителей бога.
  Молитва продолжалась несколько часов. Люди устали, и тогда, ощутив полную власть над толпой, главный жрец оборвал песнопение, замер и стал вещать низким голосом повеление бога Дождя:
  - Мой народ слишком любит себя, он отдаёт мне только крохи со стола. Пусть каждый пожертвует тем, что ему дороже всего... Выберите молодую женщину, стоящую выше всех, любимую и взлелеянную вами, пусть она и её подруги согреют меня. Я поверю только им, и тогда вы снова станете моими детьми. Я прощу вас.
  После слов жреца повисла мёртвая тишина.
  Иш-Чель казалось, что сердце остановилось - бог требовал жертву от правящего дома, а женщин было две: она и свекровь.
  'Нет! Это какое-то безумие!.. Такого не может быть!.. Они не могут, не смеют принести меня в жертву! Я - жена халач-виника! О, бог Чаку!' - в панике, подступившей комом к горлу, Иш-Чель была готова бежать, но ноги отказали, да, и куда бежать? Её окружала толпа фанатично настроенных жителей, которым нужен дождь. Им все равно, что от них требуют, лишь бы пошёл этот проклятый дождь! Тошнота подкатила к горлу и не давала дышать, она отняла речь... В глазах потемнело...
  А народ уже требовал объявить, кто будет посланницами к Чаку, кому окажут эту честь. Иш-Чель огляделась и попыталась привлечь внимание мужа, но тот с жалостью смотрел на мать. Плотная стена из прислуги окружила её кольцом, стараясь ободрить, поддержать. На губах Уичаа играла загадочная улыбка, которая могла означать всё, что угодно.
  Из храма вынесли небольшой горшочек, его передали главному жрецу, и он уверенной поступью направился к семье халач-виника. Соблюдая этикет, слегка поклонился и застыл, ожидая указаний.
  Кинич-Ахава понял, что сейчас не может на глазах жителей помешать жене и матери исполнить долг. Это была почётная миссия. Пауза затягивалась.
  Правитель лихорадочно искал выход, а народ ждал. Оставалось уповать на милость бога Чаку, и Кинич-Ахава как-то обречено махнул рукой, разрешая начать церемонию.
  'Я не хочу тянуть этот жребий! Они не имеют права заставить меня! Не буду я тянуть!' - Иш-Чель застыла.
  Она с ужасом смотрела на приближающийся горшочек. Вот - он уже перед нею. Женщина непроизвольно закрыла глаза. Для неё ритуальный сосуд таил только зло. Сначала от страха отнялись ноги, потом руки плетьми повисли вдоль тела.
  Но на то и прислужницы... Одна из них подхватила безвольную руку госпожи под локоток и положила на протянутый горшочек. Иш-Чель ухватилась за край мёртвой хваткой. Та же заботливая служанка осторожно, по пальчику разжала их и опустила вовнутрь. Там лежали пластинки.
  Иш-Чель показалось, что они ударили могильным холодом. Но она не успела определить ощущения. Её руку, будто существующую отдельно, подтолкнули и сжали, заставляя пальцы слабо раздвинуться и сомкнуться на самой верхней...
  Внимательно рассмотрев жребий, жрец поднял его над головой и издал торжествующий крик, который тут же подхватила толпа - слова бога подтвердились - добровольная посланница найдена. Народ ликовал - теперь женщине предстояла счастливая и безмятежная загробная жизнь.
  А сама будущая жертва уже не слышала ликующих воплей горожан, она потеряла сознание. Её подхватили и отправили в помещения под теокалли.
  Кинич-Ахава просто застыл, он перестал наблюдать за жрецами и не мог оторвать взгляд от служителей, которые уносили жену. Неужели боги требуют такую плату?! Как можно? Кровь бросилась в голову, он сжал нож, но не сдвинулся с места.
  Значит, вот она - жертва, необходимая богам за благоденствие города...
  Жрецы продолжали выбирать в сопровождение ещё девушек - сан супруги халач-виника требовал достойной свиты. Младшие служители медленно обходили знатные семьи, а их преследовали тысячи зорких глаз, наблюдавших за правильным соблюдением ритуала. Каждый выбор сопровождался шумным ликованием горожан. Служители Чаку были довольны - ещё три знатные девушки, известные порядочностью и красотой, изъявили о добровольном желании отправиться с Иш-Чель в небесные чертоги бога, стать его прислужницами, молить о милости к родным и близким, оставшимся на земле.
  Девушек сразу же унесли вслед за Иш-Чель.
  Тяжёлый день подходил к концу. Все испытывали радостное удовлетворение и надежду. Завтра, под усиленной охраной, церемониальная процессия отправится к ритуальной скале у реки, и свершится воля бога Чаку, придёт его благословение измученным детям, вновь настанет благополучие на землях города Коацаока.
  ***
  Иш-Чель пришла в себя глубокой ночью. Сначала женщина почувствовала холод, который проник к ней под одеяло, потом сладковатый привкус на губах. Ещё с затуманенными мыслями она поняла, что сон был крепок благодаря напитку, который она в бессознательном состоянии выпила. Тут же дала себе слово: ни есть, ни пить не будет, иначе превратится в слабовольную и послушную жертву. Ей осталось тихонько приоткрыть глаза и осмотреться из-под длинных ресниц, но лёгкий шорох заставил снова застыть, притворяясь спящей.
  Итак, в комнате она не одна. Кто это? Стража? Прислуга? Что лежит не в своей постели и не в покоях дворца - не сомневалась: запах в помещении был пропитан определёнными благовониями, а холод... Иш-Чель любила тепло, и у них всегда горело несколько жаровен.
  Выходит, жребий, жрец, добровольный выбор - не сон?! Очевидно, паника и смятение отразились на её лице, и наблюдатель это заметил. Потому что, когда Иш-Чель не выдержала и приоткрыла глаза, то над собою увидела голову старухи. Её беззубый рот довольно улыбался. Едва взгляды встретились, будущая жертва, получив подтверждение, что все явь, в ужасе прошептала:
  - Значит, это правда?! О, нет!..
  Однако вновь потерять сознание ей не дали. Достаточно сильные, но аккуратные шлепки по щёкам заставили женщину не притворяться спящей, а вскочить и, не раздумывая, дать сдачи.
  Служительница громко вскрикнула и упала, не удержавшись на немощных ногах. Она растянулась во весь рост, уронив при этом пару факелов. Те вспыхнули, рассыпав искры. Пока старушка падала, Иш-Чель, пытаясь уберечься, успела добежать до дверного проёма. Но шкуры откинулись, и в комнату вошёл жрец бога Чаку в сопровождении прислуги.
  - Наконец-то, госпожа, вы пришли в себя...
  Старушка к тому моменту уже с кряхтением поднялась и покорно склонилась, ожидая дальнейших указаний. Свита заполнила помещение, они внесли огромную лохань с горячей водой, ткани, жаровни с горящими углями, от которых тут же пошло тепло. Прислуга раскладывала нарядную одежду с украшениями и косметику, а Иш-Чель и жрец продолжали стоять друг напротив друга.
  Взгляд жреца был довольным и снисходительным, он увещевал Иш-Чель покориться. Иногда ей казалось, что это гипноз - в душе поднималась волна спокойствия и равнодушия. Но откуда-то из глубины вырастало сопротивление и тогда, испугавшись, что его заметят, Иш-Чель делала взор безразлично-рассеянным, слегка откидывала голову, словно позволяя себя баюкать. Вскоре она не могла сказать, чего ей хочется больше: чтобы её успокоили, и ей было не страшно, или же бороться за жизнь...
  Почувствовав, что Иш-Чель покинул бунтарский дух, жрец тихо отдал команду прислуге и вышел из комнаты.
  Женщины начали обряд с омовения, они раздели послушную жертву, заставили её опуститься в тёплую воду и затянули молитву. Нежное, почти жалостное пение послужило для неё сигналом - Иш-Чель разрыдалась, понимая - ей не удастся вырваться. По мере того, как суть увещеваний доходила до сознания, в ней зарождался бунт.
  А женщины пели, что она должна быть благодарна божественному выбору. Завтра она покинет этот грубый мир с его войнами, неурожаями, голодными годами...
  'Что-то я не припомню, когда голодала!..' - внутреннее сопротивление нарастало.
  Иш-Чель, ещё не освободившаяся окончательно от гипноза, попыталась закрыть уши, но терпеливые руки, омывшие не один десяток жертв, ласково разжимали их, и приходилось слушать наставления.
  Поющие превозносили редкую красоту, которая непременно понравится и удивит бога, благодарили отца и мать, подаривших Коацаоку такую божественную женщину...
  'Вот именно, вам меня подарили, а вы хотите убить!' - Иш-Чель уже пришла в себя, гипноз перестал действовать, поэтому вместо религиозного трепета или хотя бы, жалости к себе в ней крепло желание вырваться и прекратить этот кошмар. Он её пугал, в душе не возникало послушания и покорности, на которую были рассчитаны песни, казавшиеся теперь заунывными и печальными.
  Перечислив все женские достоинства Иш-Чель, прислужницы перешли в наступление на её сознательность. Избранница должна быть ласковой с Всесильным. Услужливой во всем, покорной, тогда он пошлёт городу дождь и богатый урожай, и голод не убьёт детей и матерей, придаст силы их мужчинам, отгонит мешиков прочь...
  'Да уж, так эти псы и уйдут!' - уже все существо Иш-Чель сопротивлялось происходящему, не желая умирать.
  О какой славе и почестях ей говорят!? Её совершенно не интересует вечная благодарность граждан, которые мирно спят в своих постелях, и только фанатики бодрствуют, чтобы на рассвете следовать за ритуальной процессией! Она молода, красива, богата, счастлива, любима! Она хочет жить здесь и сейчас! Ей ни от кого ничего не нужно! О, боги, как же она хочет жить! Неужели они не могут этого понять?!
  'Отпустите меня', - мысленно обращалась Иш-Чель к стражам, продолжающим петь. Она пыталась заглянуть им в глаза, найти сочувствие, но прислужницы опускали тяжёлые веки и продолжали своё дело.
  'Помогите же мне!' - взгляд Иш-Чель, полный мольбы, перебегал с одного лица на другое, но служанки смотрели поверх её головы...
  'Неужели среди вас нет никого, кто бы мне помог?! Я же не могу справиться со всеми вами!' - тут Иш-Чель поняла, что рассчитывать на слуг нечего, спасение может прийти извне, и только от Кинич-Ахава. Но где же он?! Конечно, как же раньше она не додумалась! Именно муж войдёт сейчас и прекратит все это.
  'Ну вот, вот же его шаги!' - действительно, шаги слышались отчётливо, но пришли рабы и забрали грязную воду. Среди них Иш-Чель так и не увидела Кинич-Ахава. И снова паника охватила женщину. Почти отчаявшись, набравшись смелости, она задала вопрос:
  - Где мой муж?
  Самая старшая прислужница, которая не сделала ни одного движения за всё время, а только наблюдала и отдавала распоряжения, строго посмотрела на неё, недовольно чмокнула губами, поджала их и с оскорблённым видом, сохраняя достоинство, удостоила бывшую госпожу Коацаока ответа:
  - Халач-виник больше не твой муж, ты принадлежишь богу Дождя, теперь ты его невеста! Будь счастлива - божественный выбор пал на тебя! Поэтому молчи и не задавай глупых вопросов!
  - Гадкая старуха, как смеешь так со мною говорить! - разозлилась Иш-Чель и быстро выдернула руку, на которую надевали очередной браслет.
  Резкий взмах и... На своё счастье, прислужница вовремя сообразила, что последует увесистая оплеуха, и успела увернуться от удара. Но кончики ногтей бывшей правительницы Коацаока, всё же оставили лёгкий след. Это было оскорблением.
  Сдерживая ярость, старуха прошипела:
  - Усмири свою гордыню, иначе получишь напиток забвения! Я лично волью его в твою глотку, паршивая девчонка! И объявлю, что ты так хочешь побыстрее попасть к богу Чаку, аж просто изнемогла от желания ему услужить!
  - Мерзкая старуха! Тебя бы отправить услуживать! Да, видно, ты сейчас красивее, чем была сто лет назад!
  На шум вошёл жрец и, окинув взглядом ссорящихся, все понял. Взмахом руки он приказал старой женщине удалиться. Её место заняла молодая прислужница.
  Иш-Чель мрачно насупилась - придраться было не к чему - подготовительный ритуал подходил к концу. Ей оставалось мысленно призывать мужа.
  
  ***
  Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее казалось настолько неправдоподобным, что больше походило на страшный сон. Факт отсутствия рядом Иш-Чель ясно говорил - вечерние события действительно были и вышли из-под контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. И чем быстрее, тем лучше.
  Ритуал избрания и жребий показались ему странными. Поведение народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел её маленький хвостик...
  Принеся в жертву Иш-Чель, заговорщики наносили удар и лично по нему, и по его правлению.
  Иш-Чель занимала его мысли, заставляла страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но не мог и предложить замену. Две, пять, десять рабынь не удовлетворят кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая доказала бы всем, насколько ему дорога власть и Коацаок.
  Кинич-Ахава чувствовал, что разрывается. Он любил Иш-Чель и, наверное, был слишком счастлив, раз боги позавидовали. На ум не приходило ни одного дельного плана по спасению жены. Он не мог напасть и выкрасть - за нею следили охрана и служители. А толпа религиозных горожан, готовых ради общего счастья бдеть всю ночь и петь гимны... Тут ему вдруг стало стыдно, он поставил себя на место одного из граждан, чью дочь осчастливил божественный выбор - мужчина и его семья гордились бы, что могут внести лепту в спасение от голода тысячи жителей.
  'Возможно, я проявляю малодушие? - подумалось ему. - Ведь это выбор бога, честный жребий... А для меня - плата за власть!'
  В покои бесшумно вошла мать. Ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, в каком состоянии халач-виник. Вдова пожинала плоды, но метания сына испугали - все планы разом могли потерпеть крах.
  'Неужели взрослый мужчина так увлечён этой рыжей?!' - Уичаа удивлённо и презрительно скривила губы, но вслух произнесла:
  - Сын мой, ты должен смириться, поискать в своём сердце радость... Твои подданные не поймут! Для бога нельзя ничего жалеть! - Кинич-Ахава посмотрел на мать и понял - поддержки не получит.
  - Народ будет тебя уважать, усмири гордыню, отдай женщину с радостью, об этом просит бог Чаку!
  - Пусть он возьмёт, что угодно, но не её!
  - В тяжёлые минуты мы должны жертвовать именно самым дорогим! Твой отец так никогда не сказал бы! Как ты можешь управлять народом, если ничем не желаешь делиться? Правление не только права, доходы, почёт, но и большая ответственность, сын. Очень жаль, оказывается, ты к этому не готов. Именно сейчас нужно доказать, что у тебя твёрдая рука и ради города ты способен на все!
  - Ценой жизни любимой женщины?
  - Она из семьи Кокомо, а многие не приветствуют тесных связей с ними... Ты прекрасно понимаешь, что, не доказав народу любви и преданности, не сможешь подчинить своей воле город. Люди отвернутся от тебя! А показав смирение перед богами, привлечёшь многих!
  - Политика... Ты говоришь мне то, что я и сам знаю!
  - Тогда не сиди здесь, а присоединись к людям! Покажи радость, уверенность в правильности выбора, будь рядом с подданными!
  - Нет. На закате я уже выполнил обязанности халач-виника. Теперь я должен исполнить долг мужа.
  - И снова заблуждаешься - Иш-Чель невеста бога Чаку. Её готовят к утренней церемонии и охраняют.
  - Разве я не халач-виник?
  - Даже правитель не имеет права переступать через закон и обычаи. Женщина принадлежит богу и находится в его владениях! Этим только отвернёшь от себя служителей, а они тебе нужны больше, чем народ!
  - После того, как жрецы нарушили священные узы моего брака, я имею право не признавать их законы!
  - Какое безумие! - презрительно передёрнула плечами Уичаа, пытаясь скрыть беспокойство - ситуация выходила из-под контроля.
  - Халач-винику никто не посмеет помешать забрать жену!
  - Я пришла тебе помочь, мне не безразлично - кому достанется Коацаок! Ты - мой единственный сын! Видно, горе затмило тебе разум... Достаточно одного необдуманного шага и те, кого воодушевил твой поступок, отшатнутся от тебя, стоит лишь нарушить закон!
  - Хорошо, кто может мне помешать навестить Иш-Чель?
  - Ты опять за своё! Она уже не твоя жена и молится со всеми в храме! Посланница к богу Чаку прекрасно знает законы и порядки, сама много раз совершала обряд и умеет говорить с духами! Зачем ей мешать?!
  Кинич-Ахава опустил голову, тяжело вздохнул и произнёс с отчаянием:
  - Я... я просто хочу знать, как она там... Я должен поддержать и успокоить!
  - Нет, твой приход, во-первых, невозможен, во-вторых, ты сделаешь ещё хуже, нельзя её отрывать от молитв!
  - Пойми, что-то тревожит моё сердце... Я должен идти к ней!
  Уичаа вздохнула, скрыв невольно возникшее презрение к любимому сыну, отвернувшись к стене:
  - Я догадывалась - тебя сложно переубедить. Хорошо, тогда, сохранив лицо, помоги ей, - мать повернулась и предупреждающе подняла руку, увидев мгновенную радость в глазах сына. Уичаа достала из складок одежды маленький мешочек и ответила на немой вопрос: - Возьми, это яд. Он действует мгновенно. Я взяла его в чертогах бога Чаку, твоя жена отправиться к нему быстрее и не успеет испугаться, когда полетит со скалы... Только этим ей поможешь!
  - Ты не понимаешь! Я не могу смириться с тем, что Иш-Чель умрёт, а не с тем, как именно это произойдёт! Предлагаешь дать яд?! О, боги!.. Я хочу дать ей жизнь! - Кинич-Ахава сорвался на крик, а Уичаа обиженно поджала губы и быстро спрятала мешочек в складках одежды. Потом горестно покачала головой и изобразила смирение.
  - Хорошо. Поступай, как знаешь. Я помогу тебе попасть в подземные помещения, где находится Иш-Чель. Сам ты не найдёшь. Пойдём, раз таково твоё желание.
  С гордо поднятой головой Уичаа вышла в коридор, отпустив охрану лёгким взмахом руки. Подождала халач-виника и направилась в сторону своих покоев.
  
  ***
  Сыну и матери на пути попадались совершенно пустые комнаты, и правитель не мог вспомнить предназначение этих богато украшенных помещений. Ближе к выходу стали появляться рабы и прислужники. Многие спали, подстелив циновку или укутавшись в пёстрые одеяла, но большинство все ещё находилось в трансе. Шепча и подпевая гимны, люди с потухшими глазами бесцельно бродили, ничего вокруг не замечая.
  Религиозные фанатики расположились на площади дворца и настолько громко пели, что их голоса, проникая в пустые комнаты, усиливали внутренний шум. Повсюду горели смоляные факелы, они освещали дорогу, которая изменилась как-то резко и неожиданно.
  Уичаа свернула влево и открыла небольшую дверь в стене, прикрытую расшитым покрывалом. Дальше шли крутые ступени, вырубленные прямо в скале, на которой стоял дворец. По-прежнему на стенах висели факелы и ярко освещали путь. Спуск закончился неожиданно, за очередным поворотом узкой лестницы. Кинич-Ахава и Уичаа оказались в широком коридоре; в желобке тихо журчал ручеёк, очевидно, когда-то это было подземным руслом. Дорога уходила под крутой уклон, постоянно извиваясь.
  Уичаа из складок одежды достала пластинку и, пошарив по стене правой рукой, вставила её и надавила. Ключ привёл в движение невидимые механизмы. Большая плита бесшумно отодвинулась, и они очутились внутри теокалли бога Чаку.
  Кинич-Ахава понял это по заунывному пению гимнов. Уичаа шла теперь медленнее, осторожно выглядывала из-за каждого угла, подходя к поворотам. Помещение, где находилась Иш-Чель, нашли быстро. Странно, но рядом не было охраны.
  В комнату правитель вошёл сам. Жена сидела, уставившись в стену.
  - Иш-Чель, дорогая... - тихо позвал Кинич-Ахава, боясь, что она находится в трансе и может неадекватно отреагировать.
  Но жена, едва услышала голос, подскочила и радостно кинулась ему на шею. Глаза Иш-Чель были чисты от какого-либо дурмана и сияли счастьем.
  - Я верила, я знала - ты придёшь! Ты почувствовал, что нужен мне! Кинич-Ахава, забери меня отсюда! - она доверчиво прильнула к нему и с надеждой глядела в глаза, ища защиты. - Что же ты молчишь?! Почему мы не уходим?!
  - Я не знаю, что сказать...
  - Ты пришёл не меня забрать?! Тогда зачем? - Иш-Чель сорвалась на крик и вырвалась из его рук.
  - Тише! Нас могут услышать!
  Страх мужа разозлил Иш-Чель.
  - Да? А мне все равно, ведь я живу последние часы! - она почувствовала, как её начинает трясти от негодования.
  Но понимала - нельзя с ним ссориться. Лучше разбить его спокойствие, заставить думать только о её спасении. Нельзя срываться на крик - это может его оттолкнуть. Любым путём нужно убедить мужа применить всё своё влияние и отменить жертвоприношение. Поэтому Иш-Чель изменила тактику. Выражение лица стало грустным, ясные глаза утонули в слезах, она мягко прижалась к мужу, всем видом показывая беспомощность и надежду только на него.
  - Я не могу поверить, что ты позволишь им сделать это со мною.
  - Иш-Чель, я пытаюсь найти выход, - Кинич-Ахава был настолько углублён в свои мысли, что даже не заметил перемены в поведении жены.
  Он бережно приобнял её, но Иш-Чель вновь не сдержалась, вырвалась и отошла на пару шагов.
  - Что же ты стоишь?! Иди, предлагай им обмен, выкуп!
  - О, боги! Как ты не можешь понять?! Ты вытянула жребий! Именно ты, а не моя мать или другие женщины нашего дома! Это воля богов!
  - Нет, Кинич-Ахава! Мне его навязали! Почему ты позволил жрецу заставить меня тянуть жребий первой?! Ведь твоя мать обладает большим влиянием, чем я!
  - Ты моя жена, поэтому с тебя и начали.
  - Ты прекрасно знаешь, что совершил ошибку! Прикажи заново перетянуть жребий в нашей семье!
  - Как ты можешь! Желать смерти близким! И потом - слова бога ты забыла?!
  - А принести в жертву молодую женщину не жестоко?! Ведь я умру, я!.. У тебя в руках власть, ты всё можешь, жрецы послушают тебя!
  - Это невозможно, за ними стоит мой народ, я должен проявить твёрдость. Мой народ ждёт от меня этой жертвы.
  - 'Мой народ' - чужие слова!
  - Иш-Чель, я сделал то, чего не делал ни один правитель! Я пришёл к тебе, а ты...
  - И?! - женщина поняла - они с мужем говорят на разных языках. - Я пока ещё жива, делай же что-нибудь, Кинич-Ахава! Потом будет поздно!
  Но муж опустил голову.
  - Как ты можешь?.. - донёсся её шёпот, он оглянулся.
  Иш-Чель опять подошла к нему. Усилилось ощущение, что глаза бездонными озёрами разлились и утопили его в волнах страха, выплёскивающихся через край.
  - Как же ты можешь?.. - снова прошептала Иш-Чель. Голос теперь дрожал, прерывался, молил.
  Но муж молчал. Его мысли стремительно неслись, как в бешеном водовороте, и он не мог их остановить, поймать ту, которая поможет объяснить жене, да и ему самому, что не в его власти что-то изменить. Он халач-виник! Помочь могут только боги! Его сердце уже разорвалось от боли. Он зол на себя, на свою беспомощность и бессилие! Почему он должен защищаться? Ведь это у него отнимают самое дорогое и желанное. С этой утратой он не сможет потом нормально жить, зачем же его так жестоко мучают?! Почему она не понимает? Зачем заставляет страдать, обвиняя?
  А шёпот жены впивался в мозг, он упорно стучал по нервам, бил на жалость, умолял:
  - Я прошу тебя, одумайся... убеди их! О, боги, как я хочу жить! - жена в отчаянии вцепилась в руку.
  - Иш-Чель, я сделал все, что мог, - пересиливая внутреннюю боль, он вырвался и поспешил отвернуться, лишь бы не смотреть на исказившееся лицо жены.
  - Но я не хочу умирать!
  Повисла пауза.
  'Зачем я пришёл?'
  Иш-Чель попыталась к нему достучаться, это была её последняя, правда, очень призрачная надежда на спасение:
  - Я же люблю тебя...
  - Неужели ты не видишь, что мне больно!
  - Завтра я умру, и будет ещё тяжелее...
  В ответ он только скрипнул зубами и снова отвернулся.
  - Помоги мне, спаси! Сейчас! Я не верю, что ты не можешь, слышишь! Смотри мне в глаза, наверное, тебя чем-то опоили! Смотри на меня! Ты меня видишь последний раз! Очнись!
  - Но я ничего не могу сделать, Иш-Чель!
  - Неправда. Помоги мне бежать... - тихо и уверенно сказала она.
  И эти слова были произнесены в нужную минуту и прояснили его разум. Они остановили водоворот мыслей.
  - Бежать?.. Но... Как же я раньше не подумал... Конечно! Если ты убежишь, то останешься жить! - он обрадовался и прижал её к себе.
  Иш-Чель услышала гулкие удары его сердца.
  'Живой!' - она немного отпрянула от него и, радостно сияя глазами, потянула к выходу:
  - Скорее...
  Кинич-Ахава некоторое время смотрел на жену и не двигался с места. В его голове снова понёсся хоровод мыслей. Картины бедствий, которые последуют после этого безумного и безответственного поступка, сменяли одна другую. Со спасением жены халач-виник терял всё, становясь изгоем. К такому шагу он готов не был. Поэтому удержал её вопросом:
  - Ты понимаешь, что изгнанников нигде не примут?
  - Я хочу жить!
  - Но мы не сможем обратиться к твоим родным, у тебя не будет даже шалаша над головой! Ты позавидуешь нищему!
  - Вижу, это страшит, скорее, тебя, дорогой! Мне нечего бояться, последние минуты моей жизни уходят, а я ещё здесь!
  - Но ты не сможешь жить в лесу!
  - А я буду одна?
  - Нет, конечно же ... Нет, мой долг перед народом...
  - Я тоже принадлежу тебе!
  Некоторое время он размышлял, потом решился.
  - Да, я помогу выйти отсюда, но дальше ты пойдёшь сама...
  - Я согласна на всё! - Иш-Чель потянула мужа к выходу.
  Кинич-Ахава шёл покорно, а на лице его читалась такая безысходность, что в другой момент Иш-Чель просто махнула бы на всё рукой. Но он - единственная возможность вырваться, и жена решила, что пусть это будет потом, сейчас нужно, чтобы вывел из города. А уж она как-нибудь переживёт его повышенное чувство долга к народу и безответственное отношение к ней. Главное - выйти отсюда живой!
  Держась за руки, они выскользнули в коридор и остановились, тут же потеряв ориентацию - не горел ни один факел. Только сверху проникал рассеивающий кромешную тьму тонкий лучик, придававший темноте жутковатые очертания. Иш-Чель испуганно прижалась к мужу, который растерялся от неожиданности - когда он шёл сюда, было светло. Теперь пытался сообразить, куда бежать.
  Темнота вдруг зашевелилась и осязаемой волной упала на них. Последнее, что запомнил Кинич-Ахава, это жалобный вскрик Иш-Чель и тупую боль в области темени от тяжёлого удара сзади. Потом все заволокло черным туманом, и холодные пальцы жены выскользнули из его руки...
  
  ***
  Солнце ещё не взошло, но громкий бой барабанов известил граждан Коацаока о начале жертвоприношения. Дежурившие всю ночь фанатики поддержали грохот, издав торжествующий вопль, а затем с новыми силами затянули гимны. Многие сопровождали пение пляской, во время которой делали надрезы на теле - капающая кровь символизировала ожидаемый дождь. Поддерживая себя дурманящими напитками, люди, проведя ночь без сна, больше напоминали стаю диких животных. Некоторые были не в состоянии даже чётко произносить слова гимна и просто выли.
  Когда жрецы вышли из храма и появились носилки с девушками, толпа пришла в неистовство. Все ликовали. На улицу высыпал народ. Все кричали, людям вторили пронзительные звуки свирелей, даже грохот барабанов не мог заглушить человеческие вопли.
  Уичаа наблюдала процессию из дворца. Она не находила радости в своём сердце, наоборот, в предчувствии чего-то ужасного оно предательски сжималось, стоило только взгляду найти пышные носилки с бывшей невесткой. Прокралась мысль: 'Может быть, я зря её уничтожила?'
  Провал побега держался в строжайшем секрете, но вот скрыть впавшего в беспамятство халач-виника не удалось. Ему дали успокаивающий настой из трав, и правитель впал в оцепенение. Однако Уичаа оставалась при сыне и зорко следила за каждым его вздохом.
  Кинич-Ахава не проявлял беспокойства или какой бы то ни было заинтересованности. Он давно пришёл в себя, но не шевелился, а спокойно сидел на своём ложе и безразлично смотрел в небо. Громкая волна воя с площади привела его в чувство. Он приподнялся, попытался рассмотреть процессию, но потом устало опустился, отвернулся к стене, так и не произнеся ни слова.
  Иш-Чель несли в носилках, украшенных зелёными и красными перьями, она бросила последний взгляд на дворец и обречено вздохнула. Ей оставалось жить совсем чуть-чуть...
  Толпа стала редеть, едва процессия приблизилась к стенам города. С жертвами оставались только носильщики, охрана и весь штат жрецов бога Чаку.
  Дорога пошла в гору, девушкам приказали покинуть носилки. Теперь они шли сами по узкой тропинке.
  Иш-Чель старалась запомнить все: прохладный воздух, аромат цветов, распускавшихся навстречу новому дню, зелёную растительность, такую близкую и родную. Небо, чистое и ясное, как её глаза, манило и звало...
  И тут Иш-Чель заметила далеко-далеко впереди радугу, вернее, её краешек. Лёгкий, ласкающий ветерок овеял невидимым покрывалом. Она остановилась.
  Жрецы также увидели и радостно загалдели, поторапливая жертвы - бог Чаку приветствовал бывшую госпожу Коацаока - опускал ей лестницу.
  Но для Иш-Чель появление радуги имело другой смысл - богиня приветствует и посылает знак - она будет жить! С этой мыслью женщина начала более зорко оглядывать окрестности, чтобы не пропустить момента спасения.
  Процессия подошла уже к скале, возвышавшейся над рекой, которая за последние дни порядочно обмелела. Жрецы снова приступили к молитве, а Иш-Чель внимательно осматривала место, куда ей предстояло падать. Осмотр не обрадовал её и не вселил надежды: стена обрывалась отвесно, а снизу поднимались острые зубастые камни, подножие их было скользким, между ними бежала вода. Только чуть дальше, всего в десяти шагах, река становилась глубокой и быстрой, сливаясь с многочисленными обмелевшими ручейками в одно русло.
  'Как же мне добежать до этого места?!' - Иш-Чель уже не сомневалась, что именно в этом было её спасение.
  Пока жрецы завершали ритуал, охрана зорко следила за каждым движением девушек. Это и стало их роковой ошибкой, которая принесла неожиданное освобождение.
  
  ***
  Передовой отряд воинов-ягуаров мешиков наблюдал за процессией из чисто алчных соображений. На приносимых в жертву было надето столько золотых украшений, да и сами девушки были так красивы и юны, что мешики не могли устоять перед соблазном их захватить. На какое-то мгновение строй стражников разомкнулся. Воины позволили себе расслабиться, потому что к каждой девушке подошёл жрец и, цепко схватив несчастную, приготовился скинуть её с обрыва.
  Ощутив прикосновение крепких пальцев к плечам, Иш-Чель уже готова была проститься с мыслью о возможном освобождении - оттолкнуть, вырваться и бежать - наивное безумство. Она забилась в руках палача, понимая, что упускает последнюю возможность спастись.
  Именно в этот момент с жутким воем ягуаров на них бросились мешики...
  Потрясённые жрецы выпустили жертвы и схватились за ножи, отчётливо понимая - теперь уже их жизни под угрозой.
  Иш-Чель не стала терять драгоценного времени - для неё что жрецы, что мешики, всё было едино. Она воспользовалась внезапной свободой, всеобщим замешательством и побежала вдоль обрыва... Толчок и она бросилась в реку...
  Вода подхватила, окутав прохладой, и понесла, крутя и ударяя о камни и дно. Но Иш-Чель упрямо боролась за жизнь. Когда течение стало тише, она попыталась вылезти на берег, что было непросто. Её руки и ноги - Иш-Чель выползала на четвереньках - утопали в грязи и тине. Выбраться оказалось намного труднее, чем барахтаться в реке.
  Усилием воли женщина наконец-то выкарабкалась и, обессиленная, упала передохнуть. Не успев отдышаться, она услышала предательское хлюпанье грязи и, оглянувшись на реку, увидела вылезающих мешиков. Несколько воинов прыгнули за нею следом...
  Иш-Чель не успела даже вскочить, как двое накинулись и стали срывать дорогие украшения. Содрав с неё все золото и разорвав при этом одежду, мужчины заспорили - кому она достанется. Жесты и мимика воинов была столь красноречива, что Иш-Чель не раздумывала, а первая ударила одного из них ногой в пах. Началась настоящая свалка. Иш-Чель превратилась в дикую кошку. Они валялись в грязи и тине, увязая и придвигаясь все ближе к воде.
  И тут раздался громкий оклик. Мешикам был хорошо знаком этот голос. Один из воинов попытался подняться, и ему это удалось. Схватив добычу за волосы, перепачканный, увязая по колено в грязи, он поволок Иш-Чель за собой.
  На твёрдой почве, занимая все пространство берега, стояли мешики во главе с Амантланом. Предводитель сурово оглядел дравшихся воинов и приказал занять место в отряде. Товарищи по оружию встретили их не столь тактично - они подняли вояк на смех, передразнивая и показывая, как те потешно выглядели, когда не могли справиться с одной женщиной. Переждав шутки, воины обратились к вождю с претензиями, постоянно указывая на Иш-Чель. Они уже поделили золотые украшения пленницы, но не решили, кому будет принадлежать она.
  Вождь переводил взгляд с одного на другого, затем поглядел на грязную и оборванную Иш-Чель, отнюдь не блещущую красотой. Потом, чтобы прекратить спор, он заявил на неё свои права, наступив ногой на спину. Затем последовало краткое распоряжение. Иш-Чель связали, и отряд наконец-то двинулся вниз по реке, обходя город стороной.
  Мешики разбили военный лагерь в двух часах ходьбы от Коацаока. Иш-Чель потрясло такое количество боевых отрядов - они действительно пришли не за данью, а воевать. Пленницу поместили в шалаш, оставив связанными только руки. Там же она обнаружила остальных девушек, которых готовили ей в сопровождение к богу Чаку.
  Все были живы, но напуганы: готовясь к смерти, они верили в своё предназначение, а пленение мешиками лишило их счастливой и беззаботной жизни в чертогах бога. Примешивался ещё и страх за судьбы родных, чьи просьбы они не донесли; он угнетал девушек, давил на них, пугая неизвестностью.
  Иш-Чель не разделяла горя своих несостоявшихся спутниц - краткий миг свободы воодушевил её. Главное - жива, а там - кто знает... Поэтому все жалобные причитания вызывали у неё если не гнев, то раздражение и досаду. Но она стремилась их погасить, понимая, насколько тяжело другим.
  Ночью девушки начали хныкать.
  - Замолчите! Вы живы, а это главное!
  - Лучше было умереть, чем попасть в руки мешикам!
  'Возможно, для вас это лучше, но не для меня!'
  - А я выбираю жизнь!..
  
  ***
  Прошло два дня после неудачного жертвоприношения. Город оплакал гибель жрецов и занялся сбором дани для мешиков. Яркое утро и весёлое пение птиц совершенно не соответствовали настроению членов совета старейшин, которые сопровождали выкуп. Он был огромен: более сотни рабов несли большие тюки с тончайшей хлопковой тканью. Другие рабы тянули носилки, груженные золотом и мёдом.
  Мешики стояли на вершине холма недалеко от города. Их огромный лагерь, который они поставили вечером, совершенно не напоминал торговый караван - небольшие отряды человек по двадцать воинов в полном вооружении и готовности к нападению. В центре каждого стояло древко со знаменем, изображавшем какое-либо животное. Это пёстрое многоцветие шевелилось и бурлило, придерживаясь, тем не менее, определённого порядка.
  Караван с выкупом встретили всё те же послы, которые теперь не скрывали принадлежности к командному составу войска страны Анауак. Впереди всех в полном боевом облачении стоял вождь в одежде из шкуры ягуара, которая обтягивала тело от плеч до щиколоток. На голове красовалась маска из черепа животного. Сквозь злобный оскал белоснежных клыков на майя взирало лицо, украшенное боевой раскраской.
  Рядом с ним стоял ещё один гость Коацаока - предводитель воинов-орлов по имени Кремниевый Нож, но одет он был иначе. Его одежда состояла из нашитых одно на другое белоснежных перьев, а там, где они заканчивались, торчали деревяшки, окрашенные в красный цвет, и символизирующие грозные когти орла - владыки неба. На голове поблёскивала золотым клювом и нефритовыми глазами маска птицы.
  Чем ближе подходили старейшины Коацаока, тем сосредоточеннее становились лица предводителей ацтекского воинства. Предстояло подтвердить правильность передаваемого имущества и выслушать условия договора. С обеих сторон выделили людей, обученных счёту. Солнце уже садилось, когда передачу завершили, и старейшины расположились лицом к лицу с вождём воинов-ягуаров.
  - Амантлан, город не полностью уплатил выкуп, не хватает пяти тюков с хлопком, - на разрисованном лице предводителя ничего не дрогнуло.
  Тяжёлый взгляд из-под белых клыков придавил говорившего к земле. Амантлан задумался, и горожанам показалось, что время остановилось. Испугались все. Переговоры могли сорваться.
  - Проверить ещё раз. Каждый мешок, каждый тюк подносить сюда. Счёт ведёт только один человек.
  - Ярче костры! Зажечь факелы! Выставить охрану! - отдал приказы воин-орёл, командир одного из отрядов, а затем повернулся к вождю. - Мы не успеем до темноты все пересчитать, Амантлан!
  - Пусть воины будут готовы. Не думаю, что Кинич-Ахава соберётся на нас напасть. Горожане напуганы, - кривая усмешка скользнула по губам вождя. - Но я не хочу требовать больше положенного или оставлять того, что принадлежит нам! Поэтому, пусть внимательно считают!
  Воин-орёл слегка кивнул и направился отдавать распоряжения. От себя он добавил только один приказ - окружить плотной стеной старейшин Коацаока, чтобы в случае тревоги никто не сбежал.
  Зажжённые факелы осветили площадку, на которую сносили выкуп. Майя поминутно переглядывались, от них не ускользнули приготовления мешиков.
  Когда последний тюк был посчитан, предводитель подошёл к учётчику и выслушал его доклад.
  - Довольно много не хватает... - спокойно ответил Амантлан на немой вопрос старейшин Коацаока.
  Майя терпеливо начали сверять свои расчёты. Мешик оказался прав. Дело могло бы решиться мирно, но из толпы горожан полетел в сторону Амантлана ком земли, сопровождавшийся выкриком:
  - Чтоб вы подавились, все вам мало!.. - один резкий взмах руки вождя и в толпу горожан ринулся отряд воинов-ягуаров, бесцеремонно расталкивая собравшихся.
  Организовать свалку оказалось проще, чем успокоить взвинченных до предела людей, к тому же это было началом плана, который предложил Халаке-Ахава. Майя решительно не желали выдавать кричавшего, возникла драка, постепенно переросшая в бой.
  Коацаокцы замешкались и с ужасом поняли, что теперь резни не избежать. А мешики пытались сообразить, какие выгоды это им принесёт и не является ли всё делом рук их предводителя, умеющего применять подобные военные хитрости.
  Многие воины не скрывали нетерпения, поворачивали головы в сторону Амантлана, чтобы увидеть сигнал к наступлению. Напряжение нарастало.
  Несколько отрядов молодых орлов, отбросив всякую осторожность, поддались внутреннему голосу, призывавшему завоёвывать славу и почести, ринулись на врага, который оказался без руководителя, а потому напоминал, скорее, разрозненную толпу, чем организованное и боеспособное войско, способное отразить малочисленный натиск.
  Майя не могли решить: защищать им выкуп или отступать к стенам города, где призывно чернели распахнутые ворота (кому же это пришло в голову?!). Наконец, какое-то подобие порядка им удалось организовать, и майя издали клич, который должен был привести в чувство и встряхнуть растерявшихся, но не успели ещё последние, самые нерасторопные воины встать в боевой порядок, как стоявший неподвижно Амантлан резко взмахнул рукой в направлении города. Тут же воющие мешики разделились и обрушились на малочисленных противников.Левая лавина практически моментально смяла защитников выкупа. Правая быстрым маршем ринулась к городским воротам, которые по-прежнему были раскрыты.
  Крах войска Коацаока стал очевиден. Едва мешики приблизились к стенам города, навстречу им выбежали воины и ремесленники, среди которых нёсся Кинич-Ахава. Шум в голове заглушался дикой злостью. Совсем недавно он пришёл в себя и узнал, что кто-то спровоцировал срыв переговоров.
  Авангард захватчиков и защитники города буквально сшиблись. Всюду слышались крики, страшный треск проломленных черепов, хруст костей - это работали боевые палицы мешиков. Кровь обильно заливала тела убитых и утоптанную землю. Сражаться приходилось, спотыкаясь о поверженных и раненых.
  Темнота скрывала огромные потери, которые несли обе стороны. Раненые не молили о пощаде, главным было удержать подходы к воротам, пока их кто-нибудь наконец закроет. У входа в город начала расти насыпь из человеческих тел, где смешались и мёртвые и живые, где невозможно было отличить мешика от майя, а наверху шёл жестокий последний бой личной охраны.
  Кинич-Ахава не чувствовал усталости, только злая мысль, что с таким малым отрядом ему не удержать городские ворота, и он зря погубит людей, надоедливо билась в мозгу.
  Раздался громкий рёв мешиков:
  Посреди равнин
  Наше сердце жаждет смерти,
  От обсидианового ножа.
  Жаждет наше сердце смерти,
  Смерти на войне!
  Сражение на подступах превращалось в жертвоприношение богам Анауака, имена их все чаще выкрикивались нападавшими. Инстинкт самосохранения у коацаокцев взял верх и заставил действовать решительно.
  - Уходим в лес! - крикнул Кинич-Ахава что есть мочи. Сражавшиеся медленно, а затемвсё быстреенаращивая темп продвижения буквально проскользнули между городской стеной, за которой уже слышались громкие причитания жителей, подвергшихся нападению и грабежу, и горой трупов, гдевсего несколько мгновений назадони ещёбились за жизнь своих близких.
  Отряд Кинич-Ахава был слишком мал и не представлял угрозы для захватчиков, поэтому воины-ягуары не преследовали беглецов. К тому жепотоки прохладной воды внезапно обрушились долгожданным дождём на опустевшее поле битвы.
  Сражение перекинулось за стены города, теперь бой шёл в каждом доме, но побеждённым не на что было рассчитывать: нападавшие оставляли в живых только молодых девушек и юношей, которые могли бы выдержать долгий путь в страну Анауак.
  Не жаловали мешики и семьи, получившие охранные пластинки от Халаке-Ахава, всех сопротивляющихся захватчики безжалостно вырезали.
  Предводитель отрядов Амантлан шёл по центральной улице города и вёл себя как хозяин в своём поместье. Направлялся он к дворцу халач-виника, единственному зданию в Коацаоке, из окон которого не вырывались языки пламени.
  - Прекратите жечь город! - недовольно бросил победитель, понимая, что многим придётся ночевать под дождём. Но дело было сделано, и дым стлался по каменным плитам мостовой захваченного города. Он мешал дышать и вынудил мешиков убраться из Коацаока до утра.
  
  ***
  Дождь помог некоторым жителям. Они вовремя услышали шум в центральной части и предпочли воспользоваться шансом для спасения себя и своего добра. Под покровом ночи и дождя, подаренного им богами, горожане правильно рассчитали - они смогут беспрепятственно покинуть город через тайные лазы.
  Среди беглецов, пробирающихся вглубь леса, уверенным шагом следовала Уичаа. Именно её охранники расчищали лесные завалы и подгоняли отстающих беженцев. На вопрос, куда же они идут, она с уверенностью отвечала:
  - Домой! Митла даст нам кров! - а про себя, приложив руку к сердцу, Уичаа добавляла:'И мой сын направится туда... У него нет другой дороги...'
  Беглецы-майя пересекли высохшее русло реки. Женщинам, несущим маленьких детей, тяжело давалась переправа. Люди спотыкались, ноги скользили на камнях, и только страх быть обнаруженными гнал вперёд настойчивеевоинов бывшей госпожи Коацаока. Вотпройдены несколько сотен метров леса по практически невидимой тропке в поникшей траве. Вот дорожка пошла под гору, темп замедлился - самое время дать людям передышку и осмотреться: кто успел спастись и, покорный судьбе, следует в изгнание.
  Уичаа огляделась. Восемь бедных семей со скарбом. Навернякапожитки собирались в последнюю минуту - хваталось все, что попадалось под руку - вещи выглядывали и висели, напоминая листья неведомых растений. Чуть дальше - обычные пахари, они сидели на поваленном дереве обособленной кучкой и держали мотыги - жалкое имущество бедняков... Немного в стороне присела самая большая группа зажиточных ремесленников и горожан. Несмотря на внезапное бегство, слуги и рабы были основательно нагружены тюками. Совсем обособлено расположился жрец Ицамны в окружении всего троих служителей и четырёх рабов, нёсших на плечах храмовые ценности.
  Женщина направилась к своему другу, что-то было в его облике не так, ощущался какой-то надлом. Жрец сидел на мешке с опущенными плечами и смотрел в одну точку. Она не успела ничего сказать - со стороны брода послышался вой ягуаров, на него откликнулись ещё, а затем и ещё.
  Это мешики шли по их следам. Ини дождь, льющийся стеной, ни темнота ночи не помешают им догнать беглецов. Люди сначала затихли, но затем как-то вдруг, похватали жалкие узлы и бросились вверх по тропе, движимые одним желанием: 'Выжить!'.
  - Они догонят нас, сделай что-нибудь! - обратилась к жрецу Уичаа, продолжая следить за убегающими жителями Коацаока.
  Её личная охрана выстроилась в боевой порядок, перекрыв лесную тропинку.
  - Что я могу?! Здесь?! Нужно спасаться! Уходим вниз, они не заметят - последуют за толпой по их следам! - жрец схватил мешок, на котором только что сидел, и попытался бежать в сторону, противоположную той, куда направились испуганные горожане.
  Бывшая правительница преградила ему дорогу:
  - Призови Ицамну! Ты можешь всех спасти!
  - Этих людишек?! Спасаем себя, Уичаа! - он опять сделал попытку обойти ее, прорваться мимо женщины вниз.
  - Людишек? Это же наш народ! Ты обязан призвать Ицамну! - с яростью Уичаа толкнула жреца в грудь, тот не удержал равновесия из-за груза на плече и растянулся, в его мешке что-то жалобно звякнуло.
  - Нет! Я не могу! - отрицательно замотал головой мужчина, пытаясь встать, - Спасаемся, Уичаа! Мы упускаем время!.. Прошу тебя!
  Волна воя ягуаров нарастала, от неё звенело в ушах. А жрец, забыв гордость, ползал у ног бывшей правительницы Коацаока, пытаясь дотянуться до её рук.
  Женщина замерла, мучительно вслушиваясь в треск леса - не все мешики шли по тропе; они, как на охоте, веером рассыпались, растянувшись в достаточно большую цепь.
  'Они догонят нас, куда бы мы ни побежали... Но смогу ли я?..Ицамна, дай мне силы!' - Уичаа быстро осмотрела место временного привала - беглецы вытоптали достаточно большую полянку. Не обращая внимания на ползающего у её ног мужчину, даже пнув его пару раз, она вышла на середину тропы и подняла голову вверх.
  Струи дождянежными каплями упали ей на лицо.
  Женщина замерла, погрузившись в себя, собирая силы, и через мгновение её большие глаза распахнулись ещё шире. Она резко, одним рывком сбросила одежду, обнажив сильное красивое тело, которое засеребрилось под одинокими засветившимисяструями дождя.
  - Духи леса, травы, земли, я призываю вас! - её голос стал необыкновенно густым и таким сильным, что жрец его свита вздрогнули - он перекрыл вой ягуаров.
  Руки Уичаа распахнутыми крыльями взметнулисьвверх.Длинные волосы зазмеились, образовав чёрное облако над головой.
  И лес отозвался гулким шумом. Ветви деревьев зашевелились, стряхивая с себя воду. Повинуясь рукам Уичаа, они, скрипя и стеная, потянулись вверх к небу.Оно упало на поляну густым темным облаком, местами рассекаемым голубыми зигзагами молний. Лавина дождя обрушилась в эту плотную темноту, но Уичаа тут же подняла ладони вверх.
  - Духи воды, Мать-Вода, взываю к вам! - и вмиг потоки воды остановились, продолжая шуршать за границей, очерченной одним взмахом могущественной колдуньи.
  Женщина завертелась в невидимом кругу, а на поляну выскочили первые ряды мешиков. Вспышки молний высвечивали их, похожих на огромных мокрых кошек, ужасающих блеском искусственных глаз и клыков на масках ягуаров. Охрана Уичаа бросилась им навстречу. Раздались вопли, треск проломленных черепов и ломаемых рук.
  - Ицамна! Я призываю тебя! Дай мне огонь! О-о-о, дай мне огонь! Духи Огня, я зову вас! Отец-Огонь! Дай мне твою силу! - все громче кричала Уичаа, подняв голову к небу, ярко слепящему молниями.
  Внезапногде-то высоко вспыхнуло, раздался сильный грохот, перекрывший непрерывный гром, задрожала, разбуженная колдовством, земля, но воины майя и мешики продолжали биться, едва удерживая равновесие от мощных толчков.
  Вспышка в тёмном небе превратилась в белыйсверкающий столб, упавший на женщину. Её длинные волосы сначала засеребрились, потом, зарядившись энергией, стали оранжевыми. Полыхнув во все стороны, они образовали кокон, полностью скрыв Уичаа в языках пламени.
  Огненный шар, поглотивший колдунью, покатился по тропинке, мешики, бившиеся лицом к нему, застыли, не реагируя на палицы воинов-майя, затем начали пятиться, их грозный рык ягуара пресёкся, перейдя в человеческие крики ужаса:
  - Нагуаль!
  - С ними нагуаль! - и враг побежал, натыкаясь на корни деревьев, внезапно вырывающиеся из-под земли.
  Мощные ветви подбрасывали мешиков вверх и хлестали их с такой силой, что после удара враг уже не мог подняться.
  А за ними катился огненный шар, опаляя все вокруг...
  Только жалкая кучка воинов добежала к броду, но река, на дне которой совсем недавно не было даже маленького ручейка, встретила их вздыбленной пенящейся волной, утянув остатки отряда в глубокую пучину.
  Огненный шар остановился на берегу, задрожал, оранжевые языки погасли и распались, обессиленное тело колдуньи рухнуло на мокрую прибрежную гальку.
  Из гущи леса выбежали служители бога Ицамны, они укутали женщину в тёплые одеяла, подняли и унесли.
   Прочесть можно здесь - https://author.today/work/27751
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"