- Если хочешь что-то постлоить, надо чтобы было светло - пробормотал упитанный малыш, лет четырех от роду, отдуваясь и усиленно пыхтя. Русые кудряшки, еще мокрые после недавнего купания, золочеными колечками прилипли ко лбу, руки ребенка, пухленькие, словно перетянутые невидимыми ниточками на сгибах, по локоть увязли в сыром песке, выстраивая самый первый в его жизни город. Соленое море, разомлевшее под ласковым южным солнцем, лениво облизывало желтый песчаный пляж. Ветер не дышал. Жарко. Молодая женщина, мать ребенка, перевернулась на живот, подставляя раскаленному светилу еще не доведенную до кондиции спину;
- Сынулечка, одень панамку, а то солнышко головку напечет!
- Солныско - это хорошо! - философски отозвался малыш, не прекращая своей бурной деятельности. Песчаный город обрастал новыми домами и башнями, мгновенно высыхающими под жаркими лучами; сырые окраинные строения, темные от влаги, постепенно светлели и через некоторое время становились ярко-желтыми, словно прозрачными. Центр города напоминал огромную, сияющую золотую монету.
- Одень, одень панамку. Ты же у меня послушный мальчик! - настаивала мать.
Малыш взглянул на нее, поднялся на ножки, попытался отряхнуть мокрыми руками прилипший к животу песок, но только еще больше испачкался.
- Я пойду мыться! - обиженно заявил он, пока женщина одевала легкую панамку на его непослушные кудряшки.
- Иди, иди! - улыбнулась мать, вновь присаживаясь на горячий песок, откинув назад длинные волосы цвета спелой пшеницы. Ее глаза, сверкающие отражением моря, горячего и влажного, ласково следили за сынишкой;
- Только в воду далеко не заходи!
- Холосо, мама!
Мать еще раз улыбнулась. Теплое море нежно лизнуло босые, испачканные песком ноги мальчика, и словно зажмурилось, разбрасывая по своей поверхности солнечные блики вперемежку с редкими облачками...
Человек сошел по низким ступенькам на промерзшую тропинку и, оглянувшись, невесело улыбнулся, еще раз пробегая глазами надпись на табличке, вмурованной в стену; "Перерва! Не бойся имени своего"... Церковь на окраине Москвы гордо возносила свои золотистые купола в высокое, холодное небо, и одинокие снежинки, медленно кружась в неподвижном воздухе, опускались на простуженную землю. Церковь словно летела вверх, туда, к самому Богу, оставив человека на Земле. Он поднял воротник мало подходящей для такой погоды куртки и , повернувшись, медленно направился прочь, в обход монастырских строений, в гул и шум напряженно вздыхающей окраины огромного города. Несколько минут назад его попросили покинуть храм. Неужели он неугоден Богу? Он, мужчина, привыкший во всем полагаться только на свои силы, немногого добившийся и много потерявший в этой жизни? Он еще раз оглянулся на отодвинувшийся храм: тот по-прежнему взметал ввысь резные, золоченые кресты. "Не бойся имени своего, ибо не перервется нить твоя..." - слова, выгравированные на табличке у входа в святую обитель память воспроизвести не смогла, но смысл запечатлелся точно. Нет! Не богу неугоден он! В церкви служат люди, а людям свойственно непонимание! Нельзя обижаться на людей - все мы еще только совершенствуемся... Церковный распорядитель даже в чем-то более прав - сегодня суббота, и в храме проходит обряд крещения. Представление Господу новых, чистых, недавно народившихся душ - несомненно более важное дело для небес, чем его одинокие, пусть даже имеющие духовную цель, но все-таки меркантильные заботы. Конечно , за две тысячи лет церковь стала совсем не такой, какой она задумывалась господом - должно быть на Земле место, куда любой отчаявшийся, любой сомневающийся мог бы зайти в любое время, чтобы взглянув на распятого Христа почувствовать странную пустоту в голове и переполненность собственного сердца. Ибо Бог - есть чувство, и имя этому чувству - Любовь. Полюбите Бога, и пожалейте его - не в том моменте, когда он был за нас распят на кресте, пожалейте его сейчас! Подумайте, сколько нас, христиан, таких? Что мы можем взять на свои плечи, чтобы облегчить Его ношу? Мы, люди, живущие на Земле под его Именем? Как и что мы можем сделать при нашей слабости? Мысли человека путались, болела голова. Казалось, воспаленному мозгу становится тесно в узкой черепной коробке, и он стремится вырваться наружу, в пространство, в новую, неизведанную реальность... Золоченые кресты храма пели свою неслышную песню в прозрачном, холодном воздухе, лили светлую молитву на заснеженную землю, а вокруг... На небольшом удалении от церкви, рядом, в этом же городе, текла совсем другая жизнь, грязная и циничная, насыщенная злом и страданием.
- Я должен построить Армагеддон! - выдохнул человек.
Море все также лениво вылизывало точно отмеренную влажную ленту, отделяя границу своих владений от раскаленного, пережаренного солнцем песка, над которым жаркими струйками поднимался разогретый воздух, слегка искажая перспективу. Марево. Жара. Одинокое облачко попыталось прикрыть палящее солнце, но его тщетных усилий хватило не более чем на полминуты - призрачная полутень, накрывшая было пляж, дрогнула и сдвинулась, вновь освобождая место горячим, всепроникающим лучам. Малыш, построивший песчаный город, слегка надув губки и чуть наклонив голову, усердно тер растопыренной пятерней заляпанный песком живот. Вообще, усердие было основной чертой его характера, хотя по молодости лет, он сам еще не вполне осознавал это. Море ласково омывало ноги ребенка, словно решило от скуки помочь вымыться этому маленькому созданию именуемому человечком, только от этой неуемной жары делало так
медленно и лениво, как будто засыпало на ходу. Засыпала и мать ребенка, лежа на животе, и спина ее, обласканная знойным светилом, уже принимало благородный золотисто-коричневый оттенок. Жарко.
Малыш наконец-то домыл свой живот и повернулся, слегка прищурившись от солнца. Что это? Кто это там? Его город! А мама спит!
Какой- -то другой мальчик, чуть постарше его, уселся на окраине его города и пытается воткнуть ветку в самую красивую башню! А рукой уперся в площадь, всгорбив песок, который он так заботливо выравнивал пол- часа назад, и окраинные строения вокруг площади уже потрескались и стали осыпаться. Это же его город!
Молча, как и подобает мужчине, малыш со всех ног кинулся к обидчику. Тот заметил его, вскочил прямо по среди песчаного города. Несколько зданий рассыпалось почти беззвучно, но этот шорох песка громом отозвался в голове малыша и подбежав к сопернику он с размаху ударил его по носу. Тот оказался не из пугливых, и вместо того, чтобы убежать ответил малышу тем же. Началась драка, не детская, в которой просто выясняется кто сильнее, а совсем уже взрослая, серьезная. Драка из-за чего-то. Из-за того, что сотворено.
Человек вышел из автобуса у метро "Текстильщики", бездумно достал сигарету и также автоматически закурил. Холодно. Промерзшие снежинки опускались вниз по совершенно индивидуальным траекториям.
- Траектория падения. Смешно. - подумал человек и бросив окурок в урну вошел в метро. Грязные ступеньки противно чавкали под ногами растаявшей снежной кашицей. Замшевые полуботинки мгновенно покрылись влажной грязью. Наплевать. Куда ехать? Что делать?
- Я должен построить Армагеддон - сверкнула навязчивая мысль, и пропала вновь в потаенных уголках мозга, уступив свое место пустоте, серому безмыслию.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция "Таганская" - сквозь фон метрополитеновского шума прорвался чеканный, пропущенный через магнитную ленту и динамики, но все -таки женский голос.
Он вышел на Таганке и перейдя садовое кольцо очутился в полутьме старых Московских переулков, в том не реальном лабиринте, где зарождается все и не происходит ничего такого, что могло бы изменить мир, в том микрокосмосе небытия, который первичен и неизменен.
- Почему не идет снег? - удивленно подумал он и взглянул в высокое, холодное небо.
Редкие снежинки, преследовавшие его в Печатниках и на Текстилях, отказывались падать на Таганскую землю.
- И прохожих не встречается - отрешенно всплыла спокойная, равнодушная мысль, не подавая утомленному мозгу никаких сигналов, просто констатируя факт.
Он шагал через лабиринт Московских переулков, переходя из одного в другой, не преследуя никакой цели.
Переулки изменялись незаметно для глаза - серые низкие дома иногда стали допускать в свое общество многоэтажки. Появились вывески, присущие любому многомиллионному городу: "Обмен валюты", "Пирожковая",
ателье с непонятным написанным названием, "Оккультизм и гадание по руке".
- Что? Оккультизм? Это забавно! Во все времена люди стремились узнать свою судьбу, чего бы это ни стоило, а другие наживали себе на них состояния. Да и черт с ними! Зайти, что ли...
Высокие парадные двери, чуть скрипнув и блеснув непрозрачными стеклами, пропустили его из холодных объятий улицы в уютный, теплый полумрак коридора.
- Вам налево и вверх по лестнице - прозвучал голос ниоткуда, и человек даже не удивился, просто кивнул в полумрак и прошел по мягкому синтетическому ковру, оставляя влажные следы из подтаявшего снега.
Лестница привела его на второй этаж, и человек остановился на секунду перед маленькой, расписанной бронзовой краской , дверью.
- Вам сюда - вновь прозвучал тот же самый голос и он вновь не удивился, просто открыл дверь и вошел. Против его ожидания , гадалка не оказалась сморщенной старухой с крючковатым носом - напротив стола в уютном кресле сидела достаточно симпатичная девушка с длинными темными волосами и очень мило улыбалась;
- Присаживайтесь, пожалуйста - грациозная рука царственным жестом взметнулась над столом и посетитель, утопая в широченном, мягком плюше дивана, успел заметить на белой коже темный амулет, символизирующий змею.
- Мудрость или зло - подумал он и вновь потерял нить рассуждений, разглядывая обстановку комнаты. Сквозь плотно задернутые тяжелые коричневые шторы почти не пробивался дневной свет. Маленькая настольная лампа выхватывала из полумрака на столе хрустальный шар - неизменный спутник спиритических сеансов. Небрежно брошенная колода карт на столе напоминала разорванный веер, туз пикей был перевернут.
- Какое двоякое значение - подумал посетитель и взглянул в глаза колдуньи
- Боже! Одни зрачки! - сверкнула испуганная мысль и все в его голове взорвалось со странным колокольным перезвоном; поплыли куда-то вверх и вкось кресты и хоругви, порхнул неведомо откуда взявшийся сизый голубь, качнулись дома переулка, которым он только что прошел, отражаясь в льющейся неизвестно откуда и неизвестно куда пропадающей воде. Раздался грубый мужской голос.
- Я знаю зачем ты пришел!
Человек встряхнул головой, приходя в себя - на кресле напротив него никого не было, и больше ничего не изменилось в зашторенной комнате. Только хрустальный шар пульсировал на столе, как живой, наливаясь то кроваво-красным, то мертвенно-синим свечением.
- Ты хотел обмануть меня? - продолжал тот же голос - ты, человечишко! Куда тебе! Я имею многовековой опыт обманов и вижу, что у тебя внутри! Сиди! Я принимаю твою сделку. Не потому, что мне необходима твоя душа, нет. Пропащих душ навалом... Я построю твой город там, где ты скажешь и так как ты пожелаешь. Я населю половину его злом и оставлю половину для добра - оно не в моей компетенции! Я сделаю все, но ты - ты будешь со мной всегда.
- Одно условие - все в этом городе должно подчиняться моей воле, во все времена, даже после моей смерти. По моему слову там должно мгновенно появляться или исчезать все, что только я могу пожелать!
- Желание власти мне понятно. Так что, по рукам и строим город?
- И назовем его Армагеддон - уронив голову, тяжело проронил человек.
- И назовешь его Армагеддон. И предашь меня вовремя... - как-то странно прозвучал голос.
- Да будет свет! - сказал Бог, и стал свет. И стало все по слову и воле Божьей. И было в этом свете белое и черное, холодное и горячее, твердое и мягкое. И жили в том свете существа разумные и неразумные. Святые и грешники.