Аннотация: Это детская сказка написанная для взрослых.
Гудвин.
БОЛЬНИЦА
(сказка)
Линолеум мягкий. Относительно конечно, но все равно шаги по линолеуму должны звучать не так. Каблуки должны мягко чпокать или пришаркивать, если бы я волочил ноги. У меня тяжелые армейские ботинки, с высокой шнуровкой и подошвой они, конечно, все равно будут топать, но не так же громко. Я иду словно по листу железа, по палубе корабля или металлической лестнице. Стоит поставить ногу на пол и раздается громкий "БГАМ!", и гвоздь, уже месяца два назад пробивший подошву, колет меня в левую ногу, рядом с большим пальцем. Это ничего, к гвоздю я привык, он почти тупой.
Моим ботинкам уже скоро пять лет, поэтому поведение гвоздя меня не удивляет. Мне досадно лишь, что придется искать новую обувь. Эту пару я купил у солдата за литр водки. По пол-литровой бутылке за каждый ботинок и никогда не считал, что переплатил.
Коридор передо мной тянется еще метров пятьдесят, примерно столько же позади. Около сотни шагов - гулких "БГАМов" к которым еще присоединяется нечто похожее на робкое эхо. Коридор длинный и пустой. Без окон. Одно небольшое окно было там, где я свернул возле доски объявлений, другое маячит впереди, перед поворотом. Хотя кажется, это не поворот, а развилка.
Что там окна. В этом коридоре нет даже дверей. Вру, одна была. Крашеная больнично-белой краской, с прикнопленной на высоте человеческого глаза картонной табличкой "Стерилизация". А вон еще одна, опять с левой стороны, только бурая и без таблички. Видно, что она закрыта на замок. Больше в этом коридоре ничего нет. Серый линолеум под мраморную крошку, две двери и эхо. Интересно, все больницы проектируют такие безумные архитекторы или повезло только этой? Я почти увидел маньяка, склонившегося над кульманом, с безумными глазами и торчащими во все стороны лохмами немытых волос. Он одет в протертый на локтях серый пиджак, а за ухом у него изгрызенный карандаш. Мастер запутанных лабиринтов, вечно балансирующий в пограничном состоянии между паранойей и шизой.
Но где же люди в белых халатах? Где хотя бы уборщица? Если есть коридор, значит, по нему ходят люди. Но тут никого нет. Я даже согласен, чтоб эта уборщица была тоскливой и вечно-сердитой грымзой, лишь бы отругав за то, что "натоптали" и "ходют здесь", она показала бы мне дорогу в отделение нейрохирургии. Мне очень туда нужно, потому что там лежит мой самый любимый человек, и что-то говорит мне, что без меня ей очень плохо.
Все это странно. Я шел правильно, так, как сказала девушка из приемного покоя - поднялся на второй этаж, за доской объявлений свернул направо, но стеклянной двери с надписью "нейрохирургия" не увидел. Нет тут такой двери. "Стерилизация" есть, а "нейрохирургии" нет. Может, она покажется за поворотом?
Интересно, кто это идет за мной. Только что заметил, что в грохот моих шагов вплетается посторонний звук. Мелкий и негромкий дробный стук. Так могут стучать по полу когти небольшого животного. Кролика, например. У кроликов есть когти? Есть, конечно. Но кролики не бегают, они скачут. Кошки когти втягивают в лапы, значит, мелкая собака. Пригревшаяся в больнице попрошайка или, скорее, любимица кого-то из врачей. Нехорошо, больница все-таки, а они тут сепсис разводят. А мне что за дело до медицинских собак?
Я обернулся. За спиной никого и ничего не было. Коридор тянется до самого окошка, и никого кроме меня в нем нет. В чемпионате среди пустых больничных коридоров этот занял бы первое место.
Я повернулся и пошел дальше и сразу же отчетливо услышал этот звук. Цок-цок-цок, застучали по линолеуму коготки, но стоило мне оглянуться, и все снова стихло. Все тот же коридор. Было бы тут темно..., но все пространство бесцеремонно высвечивается длинными люминесцентными лампами, роняющими дребезжащий и почему-то желтоватый свет. Здесь не хватит тени, чтобы укрыть даже таракана.
К черту, к дьяволу, за семь морей, на север и в горы. Мне надо найти нейрохирургию, палату номер четыре, мне наплевать на всех, кто тут стучит по полу когтями и прячется за спиной. Будь то любимая болонка главврача или даже крыса мутант. Люди!!! Кто так строит, а?
Цок-цок-цок, звучит вроде бы за правым плечом и, кажется, все ближе. Кажется, я не из трусливых, но почему-то мне вспомнился Стивен Кинг и его зубастые жабы. Глупый рассказ, а ведь запал в подсознание и сейчас в пустом коридоре напоминает о себе мурашками по коже.
Назойливое цоканье звучит уже за спиной. Если я очень быстро оглянусь...
- Не оглядывайся,- сказал негромкий голос сзади,- мне трудно здесь прятаться.
Тихий такой голос, с пришепетыванием. Он был словно не настоящий, как если бы со мной говорил персонаж мультфильма, причем из рук вон плохо озвученный.
- Ты кто?- спросил я и оглянулся.
Пусто. У меня глюки. Кто тут говорил про пограничное состояние? Кто клеветал на бедного архитектора? Как это называется, когда слышишь голоса? Это называется шизофрения. Хорошо, что я в больнице, мне тут быстро поставят диагноз, отведут куда надо, уговаривая не волноваться, сделают укольчик... Потом будет электрошок, транквилизаторы, всякие интересные процедуры и дивная рубашка с длинными-длинными рукавами, и седенький профессор будет ласково спрашивать по утрам "Ну, как мы сегодня себя чувствуем?"
- Не оглядывайся,- сказал голос,- а то не буду разговаривать.
Он опять был сзади.
- Ладно,- сказал я.- Ты кто?
- Я здесь живу,- сказал он.- А у тебя есть конфета?
- Конфета? Нет, конфеты нет,- сказал я .- Я ищу отделение нейрохирургии, мне сказали это здесь, на втором этаже.
- Нет конфеты?- сказал мой глюк.- Жалко.- И добавил сокрушенно,- Нет конфеты.
Потом он поцокал когтями и сказал:
- Это не второй этаж, а пятый.
Голос звучал снизу, из-под моих ног, словно со мной и правда разговаривала собачонка главврача, только невидимая.
- В этой больнице только четыре этажа,- сказал я.
Когда пациент начинает спорить со своими галлюцинациями, это значит, что болезнь прогрессирует. Впрочем, я не психиатр. Все же, кажется, это выходит за рамки безобидного маниакально-депрессивного психоза. А я ведь даже не наркоман.
- Это не больница, а больница,- сказал глюк.
- Не вижу разницы,- ответил я.
- В больнице людей лечат,- сказал он,- а в БОЛЬНИЦЕ все уже мертвые.
Мне вдруг стало холодно
- Это морг?- спросил я,- как меня угораздило забрести в морг. Эта регистраторша очень неумно пошутила.
- В морге лежат трупы,- сказал глюк,- а здесь мертвые. У тебя правда нет конфеты? Может быть, у тебя есть маленькая конфета? Большая лучше, чем маленькая, но и маленькая тоже ничего. У той женщины была конфета. Большая. Я ее долго ел, но это было так давно... Сюда редко приходят живые. Мертвые часто, но у них не бывает конфет.
Я покачал головой.
- Нету. Если хочешь, я дам тебе печенье.
Печенье я купил ночью, в ларьке, на автостанции в Жильцово, пока ждал автобус в город. Автобус пришел только утром, а никто из частников не соглашался ехать всего за двенадцать рублей. Тогда я купил на них пачку самого дешевого печенья. Мне казалось, что я голоден, но съел я только половину. Больше не смог, потому что думал о ней. Сейчас это печенье лежало у меня в кармане куртки, завернутое в голубую шуршащую обертку с надписью "Солнышко" и почему-то нарисованной ромашкой. Что общего у ромашки с солнышком?
Я опустил руку в карман, расковырял обертку и вытащил три желтые печенюшки. До сих пор не понимаю, почему я не отдал ему все. Голода я не чувствовал, мысль оставить немного для себя у меня не возникла. Наверное, это просто жадность. Та самая, подсознательная и неосознанная.
- Вот, возьми,- сказал я, не зная, что делать с этим печеньем дальше.
- Положи, положи на пол и отойди,- сказал он,- ты опасный.
Я присел на корточки и положил печенье на пол, там, где мне казалось, было почище. Потом я отступил на три шага.
- Почему ты думаешь, что я опасный?- спросил я.
- Все живые опасные,- сказал он.
Я так и не заметил, где он прятался. Когда я его увидел, он семенил вдоль длинной чугунной батареи. Четвероногое существо, примерно в два раза больше кошки. Сперва мне показалось, что он одет в стеганую попонку, вроде тех, в которые одевают домашних собак в северных городах. Некоторые теплолюбивые породы не выносят наших морозов. Но это была не попонка. Это был костистый серый панцирь, как у броненосца. Из панциря выглядывала острая щетинистая мордочка с длинными треугольными ушами. Привычной для собак пуговицы-носа я не заметил, зато у него были висячие усы, как у сома, и живые круглые глазки. Его вид не вызывал неприязни, особенно если не обращать внимание на длинный и голый серый хвост. Словом, если объединить собаку, крысу, броненосца, статую древнеегипетского бога Анубиса и еще сома или даже китайского дракона, то получится как раз мой знакомый из больничного коридора.
Выглядел он довольно странно, но не настолько, чтобы заставить перекреститься суеверную старушку. В темноте он сошел бы за собаку.
Он подбежал, цокая коготками, к печенью, маленькой стопкой лежащему на полу, сел на задние лапы, а передними, став вдруг очень похожим на белку, схватил квадратную печенюшку, закрыл глаза и сказал, так тихо, что я едва расслышал:
- Печенье.
- А мертвые не опасны?- спросил я.
Он не ответил. Он ел. Зубы у него, хотя и были мелкими, но внушали уважение. Частокол острых белых игл, идущий, как мне показалось, в несколько рядов. Он откусывал от печенья небольшие куски, часто и мелко жевал, а потом проглатывал. Явно наслаждался.
- Как тебя зовут?- спросил я, когда он взялся за второе печенье.
- Хк...им...- сказал он, то ли был занят едой, то ли не расположен к близкому знакомству.
- Ты поможешь мне найти отделение нейрохирургии?- сказал я.
На секунду, он даже перестал жевать и озадаченно склонил голову на бок.
- Я попробую,- сказал он неуверенно,- только не знаю, есть оно или нет. Здесь все не так, как в больнице.
- Это очень важно,- сказал я.
Он кивнул, совсем по-человечески, и с хрустом разгрыз последнюю печенюшку, роняя на пол крошки. Потом слизал их длинным раздвоенным языком. Никак, среди его предков были и змеи?
- Я мог бы найти кого-нибудь из врачей и спросить дорогу,- сказал я, но вспомнил, что я теперь шизофреник и встречаться с врачами мне нельзя, по крайней мере, пока я не найду ее.
- Нет, врачей спрашивать мне нельзя,- сказал я.
- Я знаю, почему,- сказал он,- ты думаешь, что сошел с ума, и я тебе кажусь. Та женщина тоже так думала.
- Какая женщина,- не понял я.
- Та, которая дала мне конфету. Ты не бойся, врачей здесь нет. Зачем они тут? А я хорошо прятался? Как ты меня заметил?
- Ты стучал когтями по полу,- сказал я.
- Стучал когтями?
Он быстро пробежал от стены до стены.
- Стучат,- сказал он и пробежал обратно.
- А теперь стучат?
- Да,- сказал я.
- Ничего,- сказал он,- ты слышишь, потому что пока живой, мертвые ничего не заметят, а к САНИТАРУ я не буду приближаться.
Это "пока" мне очень не понравилось. Так не понравилось, что я даже не стал уточнять, что он имел в виду. Побоялся.
- Пойдем,- сказал он,- я знаю, у кого надо спросить про нейрохирургию. Только постарайся думать потише. У меня в голове шумит от твоих мыслей.
Он побежал вперед по коридору. И я пошел следом, стараясь не наступить на волочащийся по полу серый хвост моего бреда, и мои шаги опять гулко стучали по полу, напоминая колокольный звон, и коридор, раскачиваясь, тянулся нам навстречу.
Так мы дошли до развилки. Коридор раздваивался. Одна ветка выходила в просторный вестибюль с широкими окнами. Там стояли стулья с протертыми кожаными сидениями, низкий диванчик у окна и выключенный телевизор в углу. Еще я заметил большую деревянную бочку с землей. В таких бочках обычно растут декоративные деревья - пальмы или здоровенные такие фикусы с широкими листьями. В этой бочке ничего не росло. А у дальней стены, под табличкой "Дежурная сестра" стоял письменный стол с красным телефоном и настольной лампой. Дежурной сестры не было, и я не знал, радоваться этому, или огорчаться.
С другой стороны коридор оставался таким же прямым и однообразным, но шел под уклон, градусов в тридцать. Должно быть, чтобы возить здесь каталки с лежачими больными, или с теми, кто уже не встанет.
- Вверх или вниз?- спросил мой глюк.
Кажется, он спрашивал сам себя.
- Вниз,- сказал он и побежал под уклон.
Я пошел следом. Здесь было темно. В этой части коридора не было ламп и окон. Скоро я почти уже не видел моего провожатого, он весь был серый и почти неразличимый в полутьме. Только цоканье его когтей говорило, что он по-прежнему бежит впереди. Свет попадал сюда только сверху, из освещенного коридора, и где-то далеко внизу я заметил слабое синее мерцание.
- Куда мы идем?- спросил я.
- Я знаю одного немертвого,- ответил глюк,- он не мертвый и не живой, и живет в больнице и в больнице одновременно. Он может подсказать тебе, где нейрохирургия. Если она есть.
- А ты мертвый или живой?- спросил я.
Он долго не отвечал, и я подумал, что он вообще ничего не скажет, но когда падающий сверху свет почти совсем иссяк, я услышал его голос.
- Я живой.
- Ты говорил, что здесь только мертвые и что ты живешь здесь,- значит, врал?- мне почему-то хотелось поймать его на противоречиях, может быть, это дало бы мне уверенность, в том, что с моими мозгами все не так уж и плохо.
- Фффффф...- сказал он сердито,- все мертвые.
- А та женщина, которая дала тебе конфету?
- Она теперь тоже мертвая,- сказал он,- и ты тоже умираешь, только пока еще незаметно. Здесь не может быть живых.
- А ты?
- Я прячусь,- сказал он.
Синее мерцание оказалось двухстворчатой стеклянной дверью. Из-за матового стекла и лился этот призрачный синий свет. Я только теперь понял, что это был свет кварцевых ламп для обеззараживания. Над дверью была табличка "ОПЕРАЦИОННАЯ - 4". На дверную ручку наколот листок бумаги. Какое-то объявление. Я остановился, чтобы прочитать. "Все операции отменены до особого распоряжения. САНИТАР"
- А почему ты не живешь в той больнице, где живые?- спросил я.
- Там на меня кричат и говорят, что я крыса мутант,- сказал он.- Приходится все время прятаться. А я не умею прятаться, когда ем. Там много живых, они видят меня и кричат.
Сразу за операционной уклон кончался, и коридор упирался в серую металлическую дверь с надписью "только для персонала".
- Лифт,- сказал глюк,- опять лифт поставили. Надо открыть,- и посмотрел на меня.
Несколько секунд я не мог понять, чего он ждет. Потом сообразил, что ему с его кошачьим ростом просто никак не дотянуться до ручки. Я нажал ручку и открыл металлически лязгнувшую дверь. Мы вошли в ярко освещенную кабину. Тут не было привычных кнопок. На стене находился рычаг и, похоже, он переключался только в два положения. Сверху от рычага красовалась надпись "Ого", а снизу "Ухх". Дурацкие приколы.
- Вверх, или вниз?- спросил я.
Он задрал вверх мордочку, посмотрел на потолок кабины и сказал:
- Вниз.
Я перевел рычаг на "Ухх". Что-то лязгнуло, кабина дернулась и поехала.
- А много здесь мертвых?- спросил я.
- Много,- ответил глюк,- но они друг другу не мешают.
- Почему они нам до сих пор не попадались?
- Там, где телевизор, были трое,- сказал глюк, потом сел на пол и стал чесать ухо задней лапой.
- Не заметил,- пожал я плечами.
- Этого тоже не видишь?- сказал он.
- Кого?
- У тебя за спиной, в углу.
Я оглянулся. Угол как угол, никого в нем нет, разве что немного темнее, чем другие, ну, так это просто пыльная лампа дает неверный свет.
- Не видишь, да?- сказал он,- это потому что ты еще слишком живой.
И опять мне не понравилось, как это прозвучало.
Лифт остановился, и я открыл дверь.
Мы вышли в большой холл. Рядом с лифтом я увидел деревянный барьер, за ним письменный стол с зеленым телефонным аппаратом без диска и без кнопок, стопкой каких-то журналов в синих бумажных обложках, настольной лампой и стаканчиком с карандашами. На стене висела надпись "общая терапия" и еще склеенный из двух двойных тетрадных листов, расчерченный красной ручкой "температурный лист". Вместо температуры, напротив каждой фамилии стояло слово "комнатная". И странная подпись, которая начала меня уже беспокоить - САНИТАР.
В холл выходило несколько дверей с номерами - обычные больничные палаты. Вдоль стен стояли низкие кожаные диванчики без спинок, и ни одной живой души. Ни больных, ни врачей или медсестер, нет посетителей с нагруженными фруктами сумками, нет ворчливых нянечек и уборщиц. Нет толстых поваров, хотя в открытую дверь с надписью "Кухня" видно все помещение. В окошке "Прием посуды" тоже не заметно никакого движения. Не слишком ли далеко заходит мой бред?
Я подошел к столу и поднял трубку. Когда снимаешь трубку с обычного телефона, даже не поднося ее к уху, слышишь комариный писк телефонного гудка. Это если телефон обычный. Если же он подключен к коммутатору, а не к АТС, то ничего вы не услышите, пока оператор не спросит, с кем вас соединить. Пожалуй, нигде в мире не осталось уже таких коммутаторов, кроме как у нас. Для жителей благополучных западных стран подобная техника стоит в одном ряду с бронзовым зубилом и каменным скребком для выделки шкур.
Я приложил трубку к уху, и позвал:
- Эй.
Мне никто не ответил. Я перегнулся через барьер и постучал пальцем по рычажкам аппарата. В трубке молчали. Только слышен был неясный шум, какой бывает, если прижать к уху морскую раковину. Некоторые говорят, что этот шум похож на шорох морских волн, но я никогда не находил тут ничего общего. Наверное, потому, что с детства знал - шорох в раковине это просто шум твоего пульса, плеск крови в твоих сосудах, искаженный и усиленный сложной акустикой ракушки. А жаль.
- Пойдем скорей,- сказал снизу мой бред.- Положи трубку, Санитар иногда подслушивает.
- Что еще за санитар?- спросил я.
- Который смотрит,- сказал он.- Идем через кухню, так короче.
Мы пошли. Он юркнул в открытую дверь поварни, я поспешил за ним. Когда мы оказались среди огромных электрических плит, исполинских кастрюль и дуршлагов, нас догнала длинная телефонная трель. Телефон звенел без перерывов, сплошной дребезжащей скороговоркой. Ненормальное местное эхо подхватывало этот звон, дробило на части, швыряло о стены, било о потолок и загоняло в гигантские алюминиевые кастрюли. Звон неприятно резал уши. Я остановился, и даже повернул назад, чтобы снять трубку, но мой бред завизжал еще громче, чем звонок, и припустил вперед смешным галопом, выкидывая далеко перед собой задние лапы, и хлеща себя по бокам хвостом.
Я раздумывал всего секунду, потом побежал за ним. Он, поскальзываясь на желтом кафеле, юркнул за покрытый блестящей нержавейкой разделочный стол и притаился там. Когда я добежал до этого стола и заглянул за него, там никого не было. А телефонная трель по прежнему резала барабанные перепонки, и мне уже казалось, что это не телефон звонит, а голосит по всем коридорам и палатам больницы сигнал тревоги. Мне захотелось зажать уши руками или пойти и снять эту проклятую трубку, что угодно, лишь бы прекратить этот звон. Но тут он пропал. Опять воцарилась потусторонняя тишина. Абсолютная, совершенная тишина, которую я бы назвал мертвой, если бы это слово за сегодняшний день не надоело мне до чертиков.
Даже этому дурацкому эхо, не удавалось найти ни одного звука для своих странных забав.
- Все?- спросил голос моего бреда прямо из-под ног.
А я уже понадеялся, что начинаю выздоравливать. Мне и на этот раз не удалось увидеть, где же он прятался. Только что его не было, потом я оглядел кухню, а когда услышал его голос, он лежал у моих ног, прижимаясь к полу, и обвивая себя хвостом.
- Что с тобой?- спросил я.
- Он тебя услышал,- сказал бред,- не надо было говорить в телефон. Он теперь знает, что ты здесь. Нам надо бежать.
- Кто услышал, Санитар?
Он не ответил, но посмотрел на меня так тоскливо, что слова застыли у меня в горле комком холодного комбижира.
- Пойдем, пойдем скорее, нам надо теперь спешить. Он умный, он догадается.
- Погоди,- сказал я,- да кто он такой этот санитар?
- Он регистрирует и следит, чтоб мертвые не уходили из больницы, и чтоб живые не приходили сюда. А ты пришел, и я тебе помогал. Если он найдет нас, то зарегистрирует. Он еще страшнее, чем Консьерж, страшнее даже, чем Старшина.
- А эти кто?- спросил я.
- Бежим, пожалуйста, бежим,- затараторил он.
Мы побежали.
Впереди, розыскным "Мухтаром", стлался в галопе мой бред - да, я, пожалуй, так и буду его называть,- до сих пор ведь не знаю, как его зовут - следом я, грохоча ботинками по кафелю. Эхо радостно подхватывало все звуки, которые мы производили, искажало их и множило. Кто бы ни был, этот Санитар, но если у него есть уши, он вычислит нас в один миг. Все здание тряслось от игр этого эха. Словно не человек в армейских ботинках и небольшой зверек пробежали через кухню, а стадо, да, именно стадо закованных в лязгающую броню рыцарей верхом на обутых в цинковые тазы бегемотах.
Нет, зря я сравнил его с Мухтаром. Того героического пса соединял с кинологом прочный поводок, а у меня этого атрибута не было. Когда мы вылетели из кухни, и перед нами оказался еще один длиннющий коридор, мой бред прибавил скорость, а я начал позорно отставать. Немыслимо для человека, соревноваться в беге с четвероногими, а этот уникум, похоже, мог поспорить с гепардом, который как известно лучший спринтер в животном царстве.
Я только перешел с кафельного лязга на "тихие" линолеумные БГАМы, а он уже панцирным колобком пролетел половину коридора. Он игнорировал два освещенных поворота и явно стремился к чернеющему впереди проходу. Там коридор кончался. Либо втекал в другой, затемненный, либо там была лестница.
Я поднажал, мне очень не хотелось отстать и потерять его. Он хоть и был бредом - порождением моего больного мозга, но с ним можно было поговорить, а это уже немало, если вокруг никого нет, кроме мифических мертвых.
И было еще две странности, о которых мне не хотелось думать, пока я бежал. Я мчался быстро, сильно и пружинисто отталкивался от пола, но гвоздь в ботинке колол меня все слабее. Каждый новый шаг, давался легче, чем предыдущий. Ступней я чувствовал, что гвоздь впивается мне в кожу, кажется, даже прокалывает ее, но почти без боли. И с каждым шагом все легче и легче. И это было бы хорошо, если бы не вторая странность. Всякий знает - когда бежишь, лезешь по веревке, поднимаешь гири - становится жарко. Это физиология и стыдиться тут нечего. А я замерзал. Чем дальше я бежал, тем мне становилось холоднее. Я подумал было, что в этом коридоре нет отопления, а откуда-то с улицы тянет мощный сквозняк. На дворе зима, мороз, может, где-то открыты окна. Но я не видел пара от своего дыхания.
Когда я догнал свой бред, мне было так холодно, что казалось, еще одно движение, и я застыну тут в коридоре ледяным памятником бегущему себе.
Он ждал меня, как же еще я мог его догнать. Нервно извивался его хвост, уши были прижаты, он нетерпеливо топтался на месте. Я добежал до границы света с темным проходом - там была неосвещенная лестница - и сел на корточки, прислоняясь спиной к стене. Стена показалась мне теплой, я скорчился в плотный комок, стараясь получше запахнуть куртку. Меня колотил озноб, и в мире не было ничего, кроме холода. Правы были древние скандинавы. В аду нет огня, раскаленных сковородок и кипящей смолы. Там лед. Лед и пронизывающий холод. Стужа, такая, что гигантские ледяные горы трескаются от мороза и рассыпаются в снежную пыль. И когда это случается, хохочут раскатисто, вторя рокоту ледяных глыб, инеистые великаны - йотуны.
- Что с тобой?- услышал я голос маленького бреда, сквозь хохот великанов.
- Не знаю,- сказал я. Говорить было холодно.- Мерзну, должно быть температура.
Он поднялся на задние лапы, передние положив мне на колени, и стал внимательно смотреть мне прямо в лицо.
- Нет, - сказал он,- не температура. Просто ты умираешь. Скоро это пройдет, тебе осталось совсем чуть-чуть умереть. Я уже видел такое.
- С той женщиной, которая дала тебе конфету?- спросил я, еле ворочая языком.
-Да,- сказал он, а потом добавил, видно приняв решение,- ты посиди пока не умрешь, а я покараулю.
И он улегся рядом со мной в позе сфинкса, навострил уши и замер маленькой статуей. Так он лежал, прислушивался, и, возможно, принюхивался. А я мерз.
То, что происходило со мной, не было похоже на зимний мороз, который кусает за уши и щиплет щеки. Это было полное отсутствие тепла. Во всем теле, даже в самых глубоких и защищенных уголках, не осталось ни одной калории. Гигантским шприцем из меня вытянули тепло, а затем закачали инертный раствор из жабьих сердец. И я предпочел бы оказаться голым в Антарктиде, до того мерзко мне было.
- А зачем ты ищешь нейрохирургию?- спросил Бред.
- Там девушка, которую я люблю,- сказал я.
Стало ли мне теплее от этих слов? Наверное, нет. Это в сказках любовь побеждает все. Любое злодейство, любое черное колдовство тает от единственного поцелуя, от первого удара в унисон двух сердец. В жизни все не так. Жизнь груба и у нее грязные руки, с длинными нечищеными ногтями. В жизни достаточно любой мелочи - унюханных клеем пэтэушников, нерадивого авиамеханика, пьяного водителя, просто завистливого человека, и гибнет этот странный хрупкий цветок, который мы зовем - любовь. Любви и близко нельзя приближаться к жизни. Она раздавит и не заметит и поспешит дальше, равнодушная. В вагон метро, торопясь на работу, укатит за угол на черном джипе, распорет тишину воем авиационных турбин, циклопической толпой-миллиононожкой потечет по улицам мегаполисов, растирая в прах лепестки по асфальту. Нет, только в сказке она и может жить, наша бедная маленькая любовь. Там, где стоит на берегу озера пахнущий свежей хвоей шалаш, в котором по преданию находится рай. А от грязного прикосновения жизни, она превращается в ряды проституток, в немытую посуду и тараканов на кухне, в порносайты и выгодный брак. Берегите вашу любовь от жизни.
- Она попала в аварию,- сказал я, - ее сбил на дороге автомобиль. Мне позвонили ночью, потому что мой номер был единственным в памяти ее телефона. Мне сказали, что она в этой больнице. Отделение нейрохирургии, палата номер четыре.
- Ее не может быть в этой больнице. После аварии привозят в больницу, а в больницу только из реанимации.
- Я сказал в больницу,- заспорил я.
Мне показалось или стало теплее? Нет, не теплее, просто стало меньше холода.
- Ты сказал - в больницу, а надо - в больницу.
- Я так и сказал.
- Думать умеешь, а говорить нет,- сказал Бред.
Я не ответил. Некоторое время мы молчали. Он слушал, я мерз.
Вдруг он вскочил, завертелся, подпрыгнул в воздух, заколотил вокруг себя хвостом.
- Я умный, умница, молодец. Хороший цэ,- восторженно забормотал он.
Он так упоенно себя хвалил, что мне было неудобно перебивать его вопросами.
- Что случилось?- спросил я, стуча зубами.
- Я понял,- сказал Бред,- я теперь знаю, как ты попал в больницу. Ты ведь шел мимо доски объявлений
- Шел, - сказал я.
- А что ты думал, когда шел.
- Ничего не думал. Шел и все,- сказал я. - Думал, как ее найти.
- Не-а,- сказал он и махнул хвостом,- ты думал о ней, а не о том, как ее найти. Думал о ней и хотел быть там, где она. А ее уже не было в больнице. Она умерла, понимаешь? Но ты думал так хорошо, что свернул у доски объявлений в больницу. Теперь вы оба здесь. Только ты вошел через коридор, а она через приемный покой.
- Она не могла умереть,- сказал я.- Я люблю ее, она не могла умереть. Мне даже странно было, что Бред не понимает таких простых вещей.
- Ты тоже умер, так что все сходится,- сказал он, а потом поправился,- ну, почти умер. Нам тогда не нужно идти к комику, я и так знаю, где она. Видишь, я умный.
- Кто такой комик?- спросил я.
- Комик это тот, кто в коме. Я хотел спросить у него, как найти нейрохирургию, а теперь не хочу. Если та, кого ты ищешь, умерла ночью, значит сейчас она в интенсивной терапии. Туда отправляют всех новеньких, чтоб привыкли быть мертвыми. Раньше было проще, попил из речки, прошел мимо камня, и все, и забыл, что был живым. А теперь вот - интенсивная терапия.
- Где эта интенсивная терапия?- спросил я и, после первой неудачной попытки, сумел подняться на ноги.
Он прислушался к чему-то, чего не слышал я, и сказал:
- На третий этаж. Надо вернуться к лифту.
Я сделал шаг, потом другой, если держаться за стену, то переставлять ноги значительно легче. У меня плохо гнулись суставы и от каждого движения по телу прокатывались волны холода. Рождаясь где-то в животе, этот холодный прибой толчками растекался по телу, под аккомпанемент медленного пульса, достигая даже кончиков пальцев и корней волос. Словно не теплая кровь, а жидкий азот или гелий текут по венам. Но идти я мог, и я шел, медленно переставляя ноги и держась за стену, как мучимый артритом и ревматизмом старик.
Я направился назад, по коридору, которым мы удирали из кухни, но он меня остановил. Забежал вперед, встал передо мной, закрывая дорогу, и зашипел, злясь на мою непонятливость.
- Туда нельзя, не понимаешь что ли? Там нас ищут. Вниз по лестнице надо. Спуститься на этаж и там сесть на лифт.
У меня не было сил, чтобы спорить с ним, или спрашивать, почему надо спускаться, а не, например, подняться, на этаж. Всю энергию, что была мне отпущена, я тратил на борьбу с холодом. Я сказал ему:
- Веди.
И, когда он шмыгнул мимо меня и зацокал когтями по каменным ступенькам, поковылял следом.
Бред сбежал вниз на один пролет и остановился, поджидая пока я, с трудом преодолевая ступеньку за ступенькой и поминутно, даже посекундно, повисая на перилах, спущусь к нему. Точно также мы преодолели второй пролет. Там, на площадке перед тянущимся вперед коридором - близнецом того, что мы оставили выше - я остановился передохнуть. Бред терпеливо сидел рядом, пока я ждал, чтобы холод успокоился и улегся тихо в глубинах солнечного сплетения.
Потом я услышал дробный стук и увидел лошадь. Она проскакала по коридору, свернула на лестничную площадку и побежала вниз по ступенькам, смешно вскидывая круп. Она была не больше кошки, но вполне настоящая. И пушистый хвост-метелка, и грива, и лоснящаяся шкура гнедой масти, все как у настоящей лошади. Подкованные копытца звенели, когда она спускалась по ступенькам, как колокольчики. Я проводил ее довольно равнодушным взглядом. Я устал уже удивляться и паниковать по поводу своего психического здоровья. Да и проклятый холод здорово помогал достичь отстраненности.
- Видел лошадку?- спросил Бред.
- Что это было?- спросил я.
- Не знаю, наверное, сбежала из детского отделения,- сказал он,- из педиатрии. Дети часто делают себе такие игрушки. Ты ее хорошо видел?
- Как тебя.
- Значит, скоро и остальных увидишь.
- Мертвых?
- Мертвых,- согласился он.
- Я уже умер?- спросил я.
Он посмотрел на меня и сказал:
- Нет еще, почти. Тебе скоро станет легче, надо немного потерпеть. Ты можешь идти?
- Могу,- сказал я.
- Идем.
Он побежал вперед. Мне действительно становилось легче. Холодный прибой сменился легким ознобом раньше, чем мы преодолели коридор. После перенесенного только что кошмара этот озноб и мурашки по спине, были почти приятны. Я даже перестал держаться за стену и ускорил шаг.
Коридор вывел нас в такой же холл с лифтом, как и этажом выше. Те же пронумерованные двери палат, стол дежурной сестры с телефоном. Только вместо общей терапии было ортопедическое отделение. А там, где была кухня, на этом этаже красовалась точно такая же дверь с раздаточным окошком, но белого цвета, с надписью "лаборатория". Рядом с лабораторией был лифт.
Здесь я увидел тени. Пожалуй, я поторопился заявить, что меня больше ничего не может удивить. Тени смогли и еще как. Словно кто-то сумел отклеить от стены или от пола обычную человеческую тень и поставить ее вертикально, посреди зала, да еще сделать ее объемной и независимой от источников света. Этакие сгустки неясной, полупрозрачной темноты, не размытые, нет - вполне четкие и контрастные - они медленно перемещались по помещению, подходили к дверям палат, подолгу стояли у объявлений над столом дежурной сестры. Одна присела на стул и, приняв позу уснувшего сидя человека, склонила голову на грудь.
Бред на тени не обратил никакого внимания, подбежал к лифту и, задрав морду, уставился на недосягаемую для него ручку. Ни дать не взять - собака, вернувшаяся с прогулки, ждущая, когда же хозяин откроет дверь квартиры. Потом он заметил, что я попал в прочный ступор и таращусь на тени, и позвал меня:
- Это мертвые. Идем.
Я не услышал его. Я всегда думал, что привидения - это такие белесые объекты, похожие на клочья тумана или пара, готов был согласиться с чем-нибудь похожим на наброшенную на голову простыню, кроме того, я раньше вообще в них не верил, посмеивался, слушая рассказы о них, и с трудом подавлял зевоту, если смотрел кино про призраков. А эти темные фигуры поражали реальностью. От них веяло жутью, их неспешные, плавные движения завораживали. Могут ли они говорить, или издавать какие-нибудь звуки?
Я смог оторвать от них взгляд, только когда Бред подбежал ко мне и укусил за ногу. Взял и ухватил своими игольчатыми зубами за лодыжку. Сильно. Боль заставила меня вздрогнуть и отвлечься, наконец, от созерцания привидений.
- Мы пойдем искать твою девушку или будем смотреть на этих калек?- спросил Бред.
Оказывается, он умеет быть ехидным.
Мы вошли в знакомую уже кабинку, я передвинул рычаг на "Ухх", и лифт, лязгнув, поехал вниз.
- Это были мертвые?- спросил я тихо, обращаясь скорее к самому себе, нежели к Бреду.
- Мертвые, какие же еще,- сказал Бред.
- Они такие...
- Какие, такие?- огрызнулся Бред.- Обыкновенные. Как ты их видел?
- Тени. Полупрозрачные, и...
- Полупрозрачные? Значит, ты уже почти готов. Когда умрешь до конца, они станут для тебя как люди. Их тут много, ты скоро привыкнешь.
- Я не хочу к ним привыкать,- сказал я.- Я найду мою Светку, и мы уйдем отсюда.
- Как уйдете?- спросил он.
- Как пришли, так и уйдем.
- Она не сможет уйти через коридор у доски объявлений,- сказал Бред,- даже если ты будешь думать за нее, она все равно не сможет. Она мертвая, а проход, только для живых.
- А где проход для мертвых?- спросил я.
- Нигде. Мертвые отсюда не уходят. Живого, если он забрел в больницу случайно, Санитар, если захочет, отпустит, а мертвого не-е-е-ет. Никогда. Мертвым нельзя уходить.
- Она не мертвая,- сказал я.
Он не ответил.
Лифт остановился. Мы вышли в полутемный коридор, который, изгибаясь дугой, тянулся в обе стороны.
- Еще немного и ты тоже не сможешь уйти,- тихо сказал Бред.
Я сделал вид, что не расслышал.
- Куда теперь?- спросил я.
- Туда,- ответил он и побежал направо.
Коридор вел нас по широкой окружности, и скоро уперся в двойную дверь с матовыми стеклами. Надпись над дверью гласила: "Отделение интенсивной терапии. Соблюдать тишину, ха-ха". За дверью горел яркий свет, и угадывалось движение темных силуэтов. Я приготовился увидеть множество теней, глубоко вздохнул, и вдруг понял, что с тех пор, как меня скрутил приступ холода, я не дышал. Вообще. И сейчас, воздух, словно нехотя втек в мои легкие, породив боль в груди и легкое головокружение. Снова стало холодно.
Я толкнул дверь, и мы с Бредом вошли в отделение интенсивной терапии, где предписывалось "ха-ха, не шуметь".
Свет шел от яркой настольной лампы на столе дежурной сестры. Над столом висели объявления "обход с ... до..." и "посещения запрещены". Окон тут не было, три двери с номерами вели в палаты. У стены в ряд стояли голубые кислородные баллоны, какая-то безжизненная медицинская аппаратура и три цветочные кадки с высохшей землей. Все сиротливо и неуютно, как во время ремонта. Еще был неприятный вязкий запах - эфир, или что-то в этом роде. Была еще одна дверь, в отличие от остальных - сплошная, без стекла. "Приемный покой". Во всем отделении не было ни одной живой души. Только мертвые. Их было пятеро и среди них она. Моя Светка.
Я не сразу ее узнал, несколько секунд я стоял на пороге и озирался кругом. Тени лениво и бесцельно перетекали по комнате, не обращая на нас внимания, сходились, вновь расползались, или просто подолгу стояли на одном месте. Почему-то их особенно привлекали кислородные баллоны. К ним тени подплывали чаще и задерживались у этой батареи высоких голубых цилиндров дольше, чем в других местах.
Наверное, во время спуска на лифте и перехода через "круглый коридор", я еще немножко умер, потому что тени стали чернее и плотнее. Такой вывод следовал из слов Бреда. Чем больше я умираю, тем лучше вижу других мертвых. Эту концепцию я принял на веру. Не скажу, что факт моего быстрого умирания меня совсем не волновал. Наоборот, волновал, и даже очень. С того мгновения, как я увидел мертвых, вся та галиматья, что нес мой четвероногий и хвостатый спутник, обрела в моем сознании вес истины. Этот вес прихлопнул мой здравый смысл, мой воинственный скептицизм многотонной могильной плитой. Выкарабкаться из-под этой плиты скептицизму будет не просто. Пока что он даже попыток таких не предпринимал.
- Ну?- спросил Бред.- Это она?
Я посмотрел в ту сторону, куда была повернута его морда, и увидел Светку. Она сидела на корточках за цветочной кадкой, руками держалась за ее край и медленно раскачивалась. Она выглядела совсем живой, не тенью, а нормальным человеком. Я ясно видел ее лицо, такое знакомое и милое, тонкие пальцы, каштановые волосы - вот значит какая она на самом деле. Раньше она всегда красилась в блондинку. Глупая.
Не прошло еще и двенадцати часов с того момента, как телефонный звонок разделил мою ночь на две неравные части, а значит в ЭТУ больницу, где шляются по этажам толпы теней и царит неведомый мне санитар, она попала недавно. Интенсивная терапия еще не успела превратить ее в черную тень. Как и меня, здешний воздух не успел умертвить окончательно. Я думаю, что только по этой причине, я видел ее, а не безликую тень, а она увидела меня.
И все же она отличалась от той задорной девчонки, которую я хорошо знал и любил. Никогда прежде я не замечал такого безжизненного выражения на ее лице. Она часто смеялась, хмурилась или сердилась, но никогда я не видел ее такой отстраненной и безразличной. И еще, что-то тут было не ладно со светом. Она сидела совсем рядом, но у меня было ощущение, что я смотрю на нее через пыльное тусклое стекло.
- Светка,- позвал я,- Светик.
Она перестала раскачиваться, медленно повернула голову, увидела меня. Узнала. Неловко поднялась на ноги.
- Ко-от? Кот, это ты?
Да, так она меня зовет. Не котиком, что звучит немного сладковато, а котом. Мое имя ей не нравится, мне, кстати, тоже. Я и от кота не в восторге, но она любит меня так называть, и я смирился.
- Кот, ты здесь,- сказала она и бросилась ко мне, а я к ней.
Было в ее походке нечто напоминающее о плавающих вокруг призраках - пугающая меня плавная текучесть движений и жестов - но была и радость в заблестевших глазах и ямочки на щеках. Пусть мы оба были наполовину, или даже больше, мертвы, но мы были вместе.
Я обнял ее, страшась до черной паники ощутить под ладонями пустоту - ведь призраки бесплотны - но ощутил только упругое тело под серой тканью больничной пижамы. Даже холода не почувствовал. Скорее всего потому, что мы оба были "комнатной температуры", как пишет Санитар в своем пошлом температурном листке.
- Наконец-то ты пришел,- сказала она и уткнулась лицом в мою куртку, как доверчивая птичка, что садится на ладонь.- Забери меня от сюда, Кот. Мне здесь плохо. Тут странные все и я не узнаю никого, и мне холодно. Забери меня отсюда, пожалуйста, я дома буду лечиться. Я слушаться буду и все лекарства пить. Честно.
- Конечно, заберу,- сказал я, целуя ее в макушку.
- Я плохо помню,- сказала она,- это от сотрясения мозга, наверное. Я слова всякие стала забывать. Смотрю на что-нибудь и не могу вспомнить, как это называется. Это пройдет, правда? Я даже тебя чуть не забыла. Мне страшно, Кот.
Я молча гладил ее по волосам. Конечно, пройдет.
А тени неторопливо двигаясь по комнате, собирались вокруг нас кольцом, покачивались, чего-то хотели. Краем глаза, я заметил, как еще два темных силуэта выскользнули из приоткрытой двери с цифрой 2, и потекли к нам.
- Видишь?- сказала Светка шепотом,- они здесь все такие странные. И никогда не разговаривают. Я их боюсь.
- Трусишка,- сказал я и прикрикнул на мертвых.- А ну, отвалите, убогие!
Признаюсь, мне было страшно, очень уж плотно они нас обступили. Не знаю, послушались бы они меня или нет, но тут вмешался Бред. Он вынырнул у меня из-за спины, и грозно зашипел на мертвых, стуча хвостом по полу. Тени шарахнулись от него в стороны, как тараканы от тапочка.