Он стоял за пологом, преграждавшим проход в одно из дворцовых помещений второго этажа. Молодой мужчина, высокий, статный. На теле ярко-оранжевый наряд - платье пониже колен, расширяющийся подол, да узкие штаны почти ему в тон, до щиколоток, остроносые туфли. Волосы густые, чёрные, заплетены в косу, та стекает за широкую спину. Голова прикрыта дымчатой, полупрозрачной оранжевой шалью в ромбах, отделанной цветной тесьмой. Глаза светло-карие, усталые, жирно обведены чёрной краской, губы сердито поджаты, яркие, накрашенные. По лбу свисает подвеска из золота, с редкими вкраплениями полудрагоценных камней. На шее тяжёлое широкое ожерелье из золота и многочисленных рубинов и брильянтов - награда за услугу одной любезной госпоже. На руках замерли узкие и широкие браслеты, стеклянные, золотые, серебряные. На левой ноге два золотых браслета с драгоценными камнями - подарок той дурочки, в прошлом месяце умолявшей помочь в неслыханной дерзости. Он стоял, прячась, смотрел то на стражников, проходящих снизу, за стеной здания, то на небо. Он то роптал на бога, то молил его о снисхождении - о смерти. Этот день был ничем не примечателен для всех. Обычный день из жизни гарема, не отмеченный ни казнями, ни наказаниями, ни раскрытием или проявлением каких-либо интриг королевских жён, наложниц или вельмож, родственников нынешнего императора. К нынешнему императору, впрочем, этот день тоже никакого отношения ни имел. Даже к жизни его великих и уважаемых предков. Это был самый проклятый день на свете. Самый ужасный день в его жизни. Это был тот самый день, когда двадцать семь лет назад он появился на свет...
Мужчина проводил взглядом стайку смеющихся служанок - те на миг вырвались из-под строгих взглядов своих госпожей и сейчас, обсуждая что-то тихо-тихо, громко смеялись. Он перевёл взгляд на воинов-мужчин, идущих за стеной - со второго этажа он мог видеть их. Высокие фигуры, плечистые, мускулистые, копья или мечи в руках. И, хотя были одеты они просто: чёрная одежда, да немного оранжево-красных лент на ней, да на головных уборах, зато они имели возможность носить оружие. И... они были мужчинами. Молодой евнух тяжело вздохнул. Он был никем. Разве что станет личным прислужником какой-нибудь яркой госпожи или присоединится к львиной стае закулисных умельцев, сплетающих яркие нити интриг, тонких, средних и прочных, из силков которых ни одна жертва не вырвется, не уйдёт. Евнухи... По законам империи они приравнивались к женщинам. Но женщины хотя бы могли рожать детей. Евнухи могли только смотреть на чужих... Им о ночи-то с женщиной мечтать было не дано, не то что там о детях, о семье!
По саду со смехом промчался мальчишка - сын слуги кого-то из императорской родни. За мальчишкой, смеясь и крича, бежали две служанки. Ребёнок ни о чём особенном не думал: он просто убежал и наслаждался свободой, а девушки-служанки могли хотя бы временно развеяться, подхватив подолы и бегая за ним. Ребёнок... А ведь и он когда-то бегал ребёнком вне стен проклятого дворца, тигриного логова и змеиных нор... Он ничего не знал, он не думал о будущем... Кажется, там были горы. И лес. Деревня в горах... Ему было пять или семь, когда на их деревню напало чьё-то войско. Молодую мать забрали в рабыни - служить в гареме - и она там где-то сгинула. Отца убили, а его... его искалечили навек, лишив права называться мужчиной и возможности продолжить свой род...
"О, Аллах! - взмолился евнух, - Ты либо пошли мне раннюю кончину, либо хоть какую-то радость для жизни моей подари! Я понимаю, что обычного семейного счастья не видать мне. И что в охранники гарема меня вряд ли возьмут - стар я уже учиться. Но хоть что-то! Хоть какую-нибудь радость покажи мне! Хоть на мгновение! Моя жизнь как бездна ада... Я не просил тебя ни о чём... Но сейчас снова год прошёл. Очередной год с того проклятого момента, как я появился на свет. Подари мне хоть какую-то радость, о милостивый Аллах! Мне мучительно так жить! Я боюсь, что дерзну удавиться или выпью кипятка сам, не дожидаясь награды за какой-нибудь проступок..."
Снаружи зашумели. Он, нахмурившись, выглянул. За стеной гарема воины тащили ту дуру, которая подарила ему оба браслета на ноги. Наложницу, дерзнувшую связаться с чужим мужчиной, каким-то воином из столицы. Поймали-таки несчастную. Вот, идёт, упирается, рвётся из жёстких рук мужчин-воинов. Зарёванная, краска потекла на лице, волосы истрепались, шаль слетела с головы. Ярко-розовая шаль, сочно-розовое платье заляпано и в потёках воды - никак, с кухни или с трапезы увели. Только губы, накрашенные ярко, алеют на побледневшем лице. Что будет с ней? Плетями до полусмерти изобьют? Камнями? Или просто завяжут рот, в мешок запихнут - и утопят? Эх, а вроде была умненькая наложница, смазливая, и император к ней три раза заходил за те лет пять или семь, что она во дворце. Ну, а любовника её-то точно изничтожат - женщину у правителя увёл, наглец, ни императора, ни Бога не побоялся, чужую-то женщину! Чужую жену! Жену самого императора! Евнух вздохнул и отвернулся, зарылся лбом в тяжёлый сиреневый полог. Его-то, скорее всего, не найдут - он хорошо прятался, когда ей помогал. А найдут - так невелика беда. Так скорее закончится эта постылая жизнь. По правде-то говоря, вздыхал он не из-за сочувствия к ней, и не из-за страха за свою судьбу. Он завидовал ей, этой жалкой женщине, дерзкой наложнице правителя империи. У неё было несколько встреч, несколько сладких ночей с любовником. Несколько ночей, за которые она готова была заплатить своей жизнью, молодостью, покоем и красотой. Вот и поплатилась. Теперь расплатится за всё. За все грехи, и вольные, и невольные, и которых даже в мыслях не было. Но он завидовал ей. Он, жалкий евнух, завидовал какой-то женщине!
Солнце жарило. Небо было чистое-чистое. Эх, хорош был день. Да только в гареме в ближайшее время будет неспокойно: женщины будут плакать. Если были подружки у той, то будут рыдать от боли и сострадания. Если не было, то какие-то женщины всё равно будут плакать - от страха за свою судьбу или отчаяния. Сыто живут здешние женщины, роскошно одеваются, в ярких платьях - в гареме, пожалуй, все цвета радуги и вообще все существующие цвета и оттенки в нарядах можно сыскать - в дорогих украшениях ходят, бывает, что и камнями, обнявшимися с золотом, звенят в подвесках. Сыто живут - и только. Муж по закону и по обычаям на все сотни женщин положен только один, да и тот - если и выпадет любвеобильный хозяин дворца, да правитель империи, навряд ли посетит их всех. Ярко кипели страсти среди женщин, отчаянно и мстительно те, недолюбленные и усердные, травили друг друга. Сколько младенцев искалечили, потравили ещё в утробах матерей, чтобы только получить шанс стать матерью наследника престола... скольких сгубили во младенчестве... Только небу и знать... Сколько было склок между выросшими братьями, принцами, склок обычных, смертельных склок, грубых и хитрых... Сколько раз после смерти очередного правителя брат поднимал руку на брата, скольких родственников друг друга сгубили, кто был самым жутким убийцей из всех - только небу дано знать. Сыто живут здешние женщины. И только. Счастья вкусили лишь десятки из них. Любви же, верно, вкушали ещё меньше. Тут уж люби или не люби супруга, но если хочешь покои роскошнее, да украшения массивнее, придётся завоёвывать его любовь. Да смешно-то про любовь говорить! Внимания бы хоть отвоевать, хоть на миг! Слезы в гареме были обычное дело, лились по поводу и без...
Вот, во дворе зашумели. Оторвавшись от полога, евнух взглянул и туда. Евнухи-воины тащили через дорогу у сада цепь связанных поникших женщин. Наверное, опять пленниц с завоёванного города или селения привели. Эх, опять кого-то обучать будут, уговаривать, бить... Снова будет шумно в помещениях для рабов и прислуги... Вздрогнув, взглядом вцепился в случившееся снизу - какая-то молоденькая девчонка извернулась, как-то вывернулась из цепи невольниц, рванулась к ближайшему евнуху-воину, вырвала у того меч, да попыталась живот свой насадить на лезвие... Смела! Ах, смела, девчонка! Да, увы, не дали, руки перехватили, ударили по спине. По лицу не били, вдруг императору приглянётся? Хотя, вряд ли, уж больно худа. Из нищеброда, что ли, вырвали? Вот, подняли с земли её, упавшую, она рванулась. Евнух спокойно изучил взглядом её лицо. Лицо красивое. Может, и выйдет чего у девчонки. Но дерзка. Строптивых быстро ломают в гареме. А из несломанных иногда выходят яркие госпожи, своевольные, жестокие. Милосердных, добрых и спокойных легко пересчитать... Кого из деревни вытащили, кого из города, кого из чужого дворца - уже не важно. Кем бы ни была прежде, теперь станет никем. И только самые красивые или умные смогут вознестись, подняться над другими. Став лучшими наложницами, жёнами. А нового наследника родит только одна... Он отвернулся и снова стал смотреть на небо. Не заметив её слёз, покатившихся по замызганным дорожной пылью щекам...
Она шла, уже не глядя по сторонам... глотала слёзы... Она проклинала тот день, когда родилась на свет... У неё была обычная жизнь... Деревня между леса. Дружелюбные соседи, крепкая семья... Через семь дней должна была быть её свадьба. И она уже подглядела за разговором отца, подслушала разговоры матери и знала, что замуж выйдет за него, за того доброго и трудолюбивого юношу, умелого ремесленника. Ещё бы семь дней - и она бы вышла замуж по любви... Он остался лежать на земле, где-то далеко, в луже крови... А её потащили далеко... Она станет считаться женщиной другого супруга. Она будет считаться чьей-то женой, но её ненавистный супруг в лучшем случае лишь раз или два пригласит её в свои покои. Если вообще вспомнит про неё. Но лучше бы ему вообще про неё не вспоминать...
Евнух смотрел на небо. Один из жалких обитателей дворца. Один из многочисленных евнухов этого дворца. Рабыня шла по дороге внизу. Всего лишь одна из многочисленных женщин дворца. Глупо бы сказать, что им не повезло. Это была вполне обычная судьба для их страны. Судьба бесправной, пленённой женщины, лишённой опоры и защиты мужчин своего рода. Судьба обычного бесполого существа, когда-то родившегося мужчиной. Обычная судьба. Что уж слёзы проливать?.. Но слёзы всё равно текли...
Она стояла на кухне, мешая овощи и приправы для обеда. Тускло-синее платье и полупрозрачная тёмно-синяя ткань свисали с тощей фигуры - голодом уморить себя не удалось. Проклятая жажда жизни победила. Пленница гарема как-то поднялась на постели и дрожащей рукой дотянулась до тарелки с пищей, стоявшей возле неё. Она уже вкусила еду этого места. Прошлая жизнь и возможность уйти в самом её начале миновали... Вдруг за стенами кухни зашумели, звучный голос объявил приход правителя империи и потребовал всем приветствовать его стоя. Впрочем, все, заслышав шум, поднялись. Мало ли кто из влиятельных особ зайдёт... Девушка стояла, не поднимая головы, уперевшись взглядом в пол. Вдруг подошёл кто-то, сжал жёсткими пальцами её подбородок, заставил поднять голову. Мужчина. Молодой, роскошно одетый. В разноцветных нарядах, обвешенный многочисленными бусами из жемчуга, с драгоценными камнями на кольцах и тюрбане. Взгляд насмешливый, улыбка на тонких губах.
- Это ты пыталась зарезаться две недели назад? Ты?
Она промолчала, нервно сглотнула, но глаз не отвела, смотрела в упор.
- Нахалка! - усмехнулся он ещё шире, и, отвернувшись, бросил кому-то из роскошно одетых сопровождающих, родственнику или слуге, - Откормите её - и приведите-ка ко мне. Посмотрим, будет ли она в постели так же горяча.
Откормить её. Как зверя. Как на убой. Шехназ задрожала. Но было поздно - император уже обратил на неё своё внимание.
Заморить себя голодом опять не удалось - за ней бдительно следили другие прислужницы с кухни. Рассыпать муку по полу и получить побои или смерть тоже не удалось. Главная служанка на кухне лишь болезненно ущипнула её за грудь. И сказала, чтоб этими глупостями больше не занималась. Кухонные служанки стали смотреть на неё с завистью или презрением, шептаться, постоянно шептаться о чём-то за её спиной. Пыталась сбежать вечером с прикухонных помещений, найти пруд и утопиться - наткнулась на служанок из покоев госпожей гарема и те её едва не затравили, ядовитыми языками - те тоже завидовали ничтожной рабыне, на которую обратил внимание император империи и хозяин гарема. Она едва вырвалась из их цепких рук, бежала, зажав уши, плача, не разбирая дороги... Они говорили: "За что ей такое счастье? За что?!". Она же хотела хотя бы после смерти спросить у Бога: "За что ей был этот ад?! За что?!". Налетела, с разбега, на высокого мужчину в оранжевых одеждах, застывшего у прохода, смотря на узкую луну. Он сердито развернулся, подхватил руками падающее тело. Глаза густо обведены краской, губы яркие, подвеска свисает с левой стороны лба, браслеты и ожерелье... Не мужчина... евнух...
- Что ты тут летаешь? - проворчал он. - Как будто за тобой гонится стая голодных тигров!
- Там... - она указала назад, в полумрак коридора дрожащей рукой, - Женщины... Император... - и разрыдалась.
- Женщины... - задумчиво сказал прислужник, выпуская её из своих рук, - Женщины, пожалуй, будут пострашнее стаи тигров...
- Вы... шутите? - от потрясения девчонка даже плакать перестала.
- Если тебе так угодно, то, пожалуй, я и шучу, - ответил он - и ухмыльнулся.
- Да вы... как вы только можете?! Как у вас язык только повернулся сказать мне такое?! Такое?!
- Не шуми, - евнух зажал ей рот ладонью, - Если разбудишь кого-нибудь из госпожей, у которых днём болела голова или всегда плохой сон, то тебе несдобровать. И вообще, не хами прислужникам. Вдруг тебе попадётся кто-то из слуг влиятельных господ? Тогда твоя жизнь превратится в ад.
Вдруг девушка укусила его - и он непроизвольно отдёрнул руку.
- Ты кто, нахалка?!
- Я - Шехназ!
Она снова сжала руки в кулаки, того и гляди - бросится его бить. Тощая, сердитая, воинственная. Евнух невольно расхохотался.
- А я - Шахрияр. Ну и что с того?
- Да я... я... вы... я...
Прислужник вздохнул и указал взглядом на приближающихся воинов-евнухов, совершающих ночной обход.
- Ты откуда шла-то? Новенькая, наверное? Не знаешь, что нельзя самовольно шататься по дворцу, особенно, по ночам?
- Да мне всё равно!
- Всё равно, как тебя накажут?
- Всё равно!
- А зря. Здесь знают толк в наказаниях для глупых и непокорных.
Воины выросли рядом, мрачно насупились.
- Она со мной, - почему-то соврал Шахрияр
Хотя ему-то какое дело до неё? Шла бы своей дорогой. Влипла в беду - не его забота. Глядишь, и научилась бы молчать и быть поскромнее да потише. Или бы сгинула, не научившись. А стражники поверили ему - уж не один год в одном гареме служили, знали, что у него хорошая репутация. А почему и куда евнух шёл со служанкой - не их умов дело. Меньше знаешь - крепче спишь. Хотя, если и заподозрят в чём, то всё равно спросят. И головы как за правду снесут, так и за неправду...
- Ну, пойдём, - он сцапал упрямицу за запястье, - Ты где живёшь? Откуда такая сердитая и злая взялась?
Она промолчала. Шахрияр медленно тащил её по дворцу, тихо рассказывая истории былых дерзких девчонок и наглецов... Худшие из историй, которые он в здешних стенах видал... Вскоре она примолкла и даже перестала пытаться вырвать свою руку из тяжёлого кольца его пальцев. И, чуть погодя, даже призналась, что она из кухонной прислуги.
- Не та ли нахалка, которая пыталась прирезаться ещё до того, как взглянула на императора? - усмехнулся евнух, припомнив день своего рождения и пленницу, тогда же притащенную во дворец.
- А что, я не имею даже права выбрать свою смерть? - огрызнулась та.
- Бог не одобрит твой выбор. Грех это, - сказал и вздохнул, так как грешникам сам завидовал иногда.
- Но почему же? Это моя жизнь! Хочу - живу! Хочу - умру!
- Это не твоя жизнь, - сжал пальцы так, что она вскрикнула от боли, - Чем скорее поймёшь, тем спокойнее будет твоя жизнь. Твоя жизнь тебе не принадлежит. Пойми. Может, когда-то и принадлежала, но уже нет.
- Но... но... - снова зарыдала.
- А если хочешь сама вновь управлять своей жизнью и даже жизнями других - стань одной из главных жён императора, - проворчал он.
Как ни смотри, а у неё было больше прав и возможностей, чем у него. Особенно если сына родит. Уже третьего или четвёртого по счёту. Но если первые вдруг перемрут, от болезней, несчастных случаев или при странных обстоятельствах, то у неё есть шанс. Но если чуток обождать, хоть пару лет - и других сыновей родят львицы и тигрицы, тогда уже шансов почти никаких. Сцепятся стаи, чтоб растерзать чужаков, чтобы сохранить детёнышей своих. Шехназ не ответила. Она лишь покорно шла за ним. И плакала на сей раз молча, кусая губы, ещё не тронутые краской... "Она красива. А накормить - будет ещё краше, - подумал вдруг он, - И как бы не эта проклятая судьба, быть может, она и я шли бы сейчас вместе со связанными одеждами вокруг помоста со священным огнём? Но к чему эти нелепые мысли? Нам не бывать вместе никогда. Такова наша судьба. А даже если бы и досталась мне в руки эта дерзкая, смелая и красивая женщина, то что бы я делал с ней? К чему эти нелепые мечты, если я никогда и почувствовать ничего не смогу, даже если смогу прикоснуться к её телу? К чему мне нужны мечты? И почему вдруг эти странные мысли не прошли мимо моей головы?"
На кухне он отпустил её - и она быстро прошла по освещённой факелами полосе - и скрылась во мраке помещения для прислуги. Хрупкая, быстрая... Как ночное виденье... Как ночной сон... Иногда ему снилось, что он всё-таки мужчина, не жалкий евнух... Что он даже сжимает в объятиях какую-то женщину... Почему-то её лицо всегда было укрыто шалью, а на руках блестели многочисленные массивные золотые браслеты... Ему казалось, что он даже что-то чувствовал... какую-то радость... Но он просыпался и утром не чувствовал уже ничего...
Через дней десять - императору надоело ждать - её, слегка уже откормленную, нарядили в наряд покрасивее, яркий, нацепили на шею, на руки и на ноги серебряные украшенья, серебряную подвеску спустили на лоб, по центру, стекать с прямого пробора между густых чёрных волос. И доставили в покои хозяина империи. У неё не спросили ничего. И он не спрашивал ничего... На утро её, дрожащую, плачущую, отвели в какие-то роскошные покои. И сказали, что они теперь её. Потому что императору с ней понравилось. Разумеется, никто не спросил про неё. Она лежала на просторном мягком ложе в новых чужих покоях, рыдая... Пришли две девушки. Теперь они - её служанки. Разложили на столике у металлического зеркала золотые браслеты и два ожерелья - подарок императора... Так началась жизнь её, госпожи Шехназ...
Она склонилась над полом, не дотянувшись до миски. Её тошнило. Её снова тошнило. О, за что же? За что этот ад?! Она так надеялась прожить обычной жизнью во дворце! Жизнью женщины, забытой хозяином империи! А тот, как назло, раз двадцать вызывал её к себе... И мало этой боли, этих омерзительных ласк и жутких ночей, так она понесла... Стать матерью ребёнка императора... Мечта и грёза многих из женщин гарема... Ад для неё... Если роды пройдут благополучно, теперь она будет одной из главных жён, одной из матерей его детей. Ей придётся быть на важных праздниках в гареме, может, даже он иногда отойдёт от самой главной своей жены - хозяйки гарема - и та, скорее всего, Шехназ не простит такого оскорбления. А он будет помнить про неё, особенно, если сына родит. И будет заходить к ней иногда или звать на ночь в свои покои... За что? О, за что ей такие пытки?! За что эта мука?!
В гареме опять шумели... Последнюю неделю было шумно. Но ей было так плохо, что даже не спрашивала, почему опять шумят...
Зазвенели браслеты на чьих-то ногах и руках. Она приподнялась на руках, не вытирая лица.
- Госпожа, вы уже собрали самые важные вещи? Ваши драгоценности?
Шахрияр, увидев её и узнав, растерянно примолк. Не то чтобы он не знал, чьи это покои - уж за столько лет всё успел изучить и о новостях всегда знал. Просто в панике как-то позабыл.
- Что... случилось? - устало спросила молодая женщина, садясь на край своего просторного ложа, застеленного тёмно-зелёной тканью.
- Как... что случилось, спрашиваете? О, госпожа, да разве ж вы не знаете?..
- Мне... всё равно... - Шехназ устало опустилась на ложе, почти у самого края.
- Да как же это? Совсем не знаете ничего, госпожа?
- Нет...
Он смущённо или растерянно переминался с ног на ногу - звон ножных браслетов друг о друга выдал его заминку - и, наконец, заговорил. Быстро. Чётко. Коротко. Оказывается, пока император был на войне в другом царстве, на столицу напал его зять. Сейчас королевы и сметливые наложницы в спешке хватают лучшие драгоценности и сворачивают в узел несколько нарядов, безжалостно понукая служанок, готовятся покинуть дворец через тайный ход. Кто знает, если зять императора захватит и дворец, то, может, и не пощадит никого? А пощадит - так воспользуется. Но, вернись потом гарем к законному обладателю - и судьба игрушек родственника хозяина, чужого мужчины, может выйти ещё страшней, чем гибель при пожаре или от мечей чужих воинов.
- Ну и пусть... - отмахнулась женщина, закрыла глаза, - Пусть... Давно... пора... Он, верно, заждался... там...
- Госпожа не в себе! - вздохнул Шахрияр, - О, госпожа! Да вы вообще слышите меня?!
Но она уже не слышала евнуха, провалившись в сон. Тот пару раз пересёк её покои, туда-сюда, потом рванулся к столику и шкатулкам, раскрыл, метким взором выудил самые дорогие из украшений и чуток попроще, достал, завязал в одну из её шалей, поверх завернул три или четыре наряда. Узел перекинул через руки, потом уверенно подошёл к кровати, подхватил на руки худое мягкое тело. Оно обмякло в его руках...
Он не думал особенно ни о чём, когда нёс чужую женщину, чужую жену по коридорам. Он не ждал никакой награды потом, когда всё вернётся на круги своя. Не ждал её благодарности. Даже не слышал шума от взламываемых ворот во дворцовой стене... Просто он видел её, беспомощную женщину, заснувшую от усталости. Даже не вытер вонючую жижу с её лица. Просто не заметил. Просто, когда он увидел её, слабую, то что-то проснулось в нём... Захотелось вынести её, унести из начинающегося ада. Просто вынести её отсюда. Здесь она может погибнуть. Здесь она умрёт. А она так и не пришла в себя, как бы не кричали вокруг, как бы ни шумели... И даже в тускло освещённом затхлом подземном ходе в себя не пришла... Опять, что ли, пыталась уморить себя голодом? Но на что? У неё-то, в отличие от него, была хорошая судьба. Впрочем, это не важно. Его даже не коснулась зависть. Просто не хотелось отдавать эту слабую спящую беспомощную девочку в чужие руки. Воины зятя императора тоже могли надругаться над ней. Хватит с неё. Хватит. Всё вернётся на круги своя... Император вернётся и покарает мятежного родственника. К нему вернётся его молодая жена. Плевать, что будет с ним, с Шахрияром...
Но на круги своя ничего не вернулось... Даже спустя пару месяцев, когда разгневанный император вернулся из дальних земель, отвоевал столицу, казнил бунтовщика. Несколько главных жён погибли, спасаясь, двух пойманных сыновей императора убил его зять... И, вернись бы Шехназ в столицу, могла бы стать матерью наследника. Если сына носила. Что она уже была беременна - и от императора - все знали. Она могла бы стать матерью нового наследника. Но когда Шахрияр вошёл в их убежище в деревне неподалёку от столицы, сказал ей новости и пошёл собирать её оставшиеся вещи, женщина как-то странно замерла. А когда он проходил мимо её кровати, поймала его за руку - в узкой хижине это было немудрено - и, умоляюще сверкнув своими тёмными глазами, сказала:
- А давай... уедем в деревню в каком-нибудь лесу?..
- Какой из меня муж? - вздохнул евнух, - Я и порадовать тебя не смогу, и приласкать.
- Мне всё равно, - упрямо головой мотнула, - Я не хочу обратно во дворец! Уедем?
Он вздрогнул. Мужчиной ему никогда уже не стать. И, если уж дело пойдёт, быть может, придётся её тайно отпускать к чужаку, делать вид, что не знал. Чтобы хоть она жила. Чтобы хоть она. Но... было кое-что, одна радость, доступная и ему, жалкому калеке...
- Может, в деревню среди гор?..
- Хорошо, - улыбнулась Шехназ.
И он вдруг улыбнулся ей в ответ. Так счастливо, как уже давным-давно не улыбался.
- Но... ребёнок...
- Скажем, что это наш сын.
- Сын... - растерянно сказал евнух, - Сын... - глухо повторил он, - Но какой из меня отец?
- Ты воспитаешь его как своего сына. Вместо своего. Ведь чтобы воспитать его, тебе даже не обязательно зачинать его или быть мужчиной.
- Сын, - снова глухо повторил Шахрияр, - Сын... - и вдруг упал на колени возле кровати, сжал её руки, - Я буду стараться! Я буду очень стараться, Шехназ! Делай что хочешь, спи с кем хочешь, только вдали от других глаз, чтобы люди не осуждали тебя. Я сделаю всё, что смогу! Сын... - он радостно рассмеялся, - О, Аллах, я смогу стать отцом! - Шахрияр молитвенно поднял руки к лицу, поднял глаза вверх, туда, где за скверной крышей дрянной хижины было скрыто голубое небо и жаркое, дающее свет солнце, - О, благодарю тебя, всемогущий! Милостью твоей я смогу стать отцом! И у меня будет сын! Сын! Мой сын!
А Шехназ смотрела на него и улыбалась. Она уже давно решила, что если он согласится скрыться с ней, то она откажется от мыслей и мечтах о том, что случается с супругами по ночам. Своя семья, свой дом... И этот добрый человек рядом, хотя и просто лишь спутник по многочисленным несчастьям на жизненной тропе. Верный и добрый спутник... О, Аллах, неужели, и ей ты даруешь хоть какое-то счастье? Хоть чуть-чуть? Шехназ будет восхвалять тебя до конца своих дней за такие щедрые дары! Шехназ будет ценить всё, что ты ей подарил! О, великий и милосердный всемогущий Аллах!
И они убежали, далеко-далеко... В спокойную нищую деревеньку в горах. И даже когда у неё родился сын, она отказалась вернуться в столицу. А Шахрияр вновь вознёс хвалы Аллаху... Так принц, возможно, наследник империи, жил в семье обычного ремесленника, учился делать из глины посуду. У них троих не было ничего, точнее, не было почти ничего, всего лишь крохи, но они все были счастливы. Так, как редко кто был счастлив во дворце. И пока младшие дети императора изучали искусства и военное дело, учились плести первые интриги друг против друга и наносили друг другу первые раны, сын горшечника из дальней горной деревни учился делать хорошую посуду, быть честным, добрым и справедливым.
- Рахим! Рахим! - старый сосед догнал паренька, сжал сухой рукой тому плечо, - О, Рахим! Я не могу поверить!
- Что случилось, дедушка? Что? - лицо и глаза юноши вдруг озарила надежда, - Отец всё-таки поднялся на ноги? Он будет жить? О, неужели Аллах оставит хоть отца ещё немного пожить со мной?
- Я, право, смущаюсь такое говорить, - старик виновато потупился, - Но, может быть, я должен тебе сказать... О, Аллах, что же делать мне, старику? Сказать или не сказать?.. - он вдруг устало посмотрел юноше в глаза, - Прости, Рахим, что говорю тебе это. Ты вправе возненавидеть меня за мои слова, но я всё-таки решил сказать. Прости, но когда я омывал его тело, то увидел... я узнал... О, прости меня, мальчик! Прости меня Рахим! Но Шахрияр тебе не отец. Он и не мог быть тебе отцом. Он... он... он евнух... И, полагаю, он усыновил тебя, сына Шехназ и чужого ребёнка. Прости, Рахим... я...
- Ничего... ты в праве был сказать это... - юноша отвернулся и медленно побрёл из деревни.
Сказать, что он был потрясён, значит, ничего не сказать. Он был в ужасе. Его родители, так заботившиеся друг о друге, прослывшие нежно любящими друг друга супругами, оказывается, не были мужем и женой! И... оказывается, они и не были близки никогда... просто не могли. И кто-то чужой - какой-то незнакомый ему мужчина - его настоящий отец. Шахрияр чужую женщину с ребёнком подобрал. Он воспитывал его так строго и серьёзно, как не каждый отец родного сына воспитал. Мать угасла от болезни года три назад, но приёмный отец даже тогда ничего не рассказал... А потом разбойники разграбили деревню и дома подожгли - и Шахрияр рванулся в огонь спасать чьего-то ребёнка... Почти спас... Выкинул в окно, в чьи-то руки... и получил падающей горящей сваей по голове... Насилу вытащили, пытались сбить огонь... не успели... не смогли... Он достойно жил и умер достойно. Рахим так гордился этим мужчиной, но... это не его отец... не его отец... чужой мужчина...
Он до сумерек блуждал где-то по лесу. В столичном дворце в это время первый из его младших братьев убил другого брата - тот скорчился в своих покоях, выронив бокал с отравленным вином. Смерть наступила почти мгновенно. И убийца подставил кого-то из своих слуг, как виновного. А верный слуга и под пытками смолчал, кто настоящий виновник... Уже за полночь Рахим вернулся в родную деревню. Поклонился дому. Дому, в котором они так счастливо жили втроём, а потом вдвоём. И пошёл к старику, другу отца, справиться о погребальном костре. Ему хотелось самому разлить масло и поджечь хворост.
- Мне всё равно, кто он мне и моей матери, - сказал тихо юноша вышедшему индусу-старику, - Главное, что он меня взрастил. Я вырасту достойным человеком, чтобы отец Шахрияр не сожалел ни о чём, глядя на меня с небес.
Его братья и родственники учились плести интриги, убивать дома своих и на поле боя чужих... а Рахим учился быть просто достойным человеком... Сын евнуха... Но важно ли это?..
