Пахомов Юрий : другие произведения.

Эх, Гремиха, Жемчужина У Моря...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.56*4  Ваша оценка:
  На шабашке работали вчетвером: комбриг Леха Башилов, студент Костя Личман, командир подводной лодки Елкин и его боцман Черняк. Понятно, все, включая даже студента, бывшие. Бригадой руководил Николай Ермолаевич Черняк. В роскошном офисе фирмы устанавливали телефонную связь, факсы, компьютеры, систему охранной сигнализации.
   Работа деликатная, тонкая, офис после евроремонта, лишних дырок не насверлишь - себе дороже. Под утро Епкину в который раз снилась Гремиха, видение растревожило душу, вывело его из себя, оттого, видно, и дрогнула рука, бошевское сверло скользнуло, брызнула алебастровая крошка.
   - Осторожнее, б...! - рыкнул Черняк.
   - На кого баллон катишь, Коля? - нахмурился Елкин.
   - Извиняюсь, товарищ командир. Что-то я сегодня с гвоздя слетел, поганый рот. А давайте кончать? Все, дробь! Сегодня как-никак праздник.
   - Какой праздник? - удивился Костя Личман и тут же застенчиво покраснел. Был он пухленький, лупоглазый, с длинными девичьими ресницами. Пятнистая зеленая униформа делала его похожим на древесную лягушку.
   - Тебе не понять, профессор. Корабельный праздник! Сегодня нашей лодке исполняется тридцать семь лет.
   Елкин растерянно улыбнулся:
   - А ведь верно... Ну, ё-ка-лэ-мэ-нэ! Надо бы отметить, боцман.
   - Так точно, товарищ командир! Аванс с этих новых русских жлобов я выбил. Обозначьте время и место.
   Елкин рассмеялся:
   - А чего мудрить? Заходим по пути в магазин и ко мне. Дайте-ка трубку, я Алевтине Саввичне задачу поставлю.
   Через десять минут бригада флотских умельцев шагала к остановке метро, а в голове у Елкина звенел, подскакивал мотивчик переиначенной на северный лад популярной песенки: "Эх, Гремиха, жемчужина у моря..."
   Квартиру на Кутузовском удалось выменять на однокомнатную секцию отчима и комнату матери в коммуналке у Киевского вокзала. Обошлось, считай, без доплаты. Елкину нравилось, что это его родной район, он здесь вырос, знал каждый уголок и помнил еще деревянные домишки с садами, что лепились на месте, где сейчас колготит Дорогомиловский рынок. Станция метро "Студенческая" строилась на его глазах. Нынче двухкомнатная квартира в престижном доме стоила хороших денег, о чем и сказал, шкрябая подошвами о половик, Костя Личман.
   - Предлагали, - усмехнулся Елкин, надавливая на пуговку звонка.
   Алевтина Саввична уже накрывала на стол. К гостям вышла аккуратно одетой, в фартучке с кружевами - штучная работа. Елкин залюбовался женой: пятьдесят пять не дашь - стройная, в светлых волосах, ни одного седого, так, сороковушка, а то и моложе.
   - Раздевайтесь, работнички. Как это в носках? Чего-чего, а старых шлепанцев на целый взвод хватит. Костик, ты чего розовый?
   - От смущения, - пробормотал Личман. - Вы же знаете, я в вас влюблен, Алевтина Саввична.
   - Девочку найти не можешь? Башилов в доме Елкина был своим человеком. Нередко ночевал.
   - Нужно позвонить жене, - он поднялся - будет беспокоиться. А знаешь, Аля, по какому поводу большой сбор? "Сто одиннадцатой" сегодня исполняется тридцать семь лет.
   - Ну, тогда какой разговор? Можно вам, пенсионерам, по тридцать капель принять. Давайте-ка сюда сумки. Ого, основательно отоварились.
   - Как же я о празднике забыл? Странно, - огорченно вздохнул Елкин. - А ведь как праздновали в Гремихе! Николай, помнишь?
   Черняк высморкался:
   - Товарищ командир, Виталий Владимирович, а у меня сюрприз. Нет, в натуре. - Вышел в коридор, принес видеокассету. - Фильм о Гремихе. Кореш мне прислал. Посмотрим и вроде как побываем в родных местах. Только для начала выпить нужно, а то тяжело на сердце будет.
   ...Сидели хорошо. Алевтина Саввична вышла на кухню менять тарелки. Елкин оглядел компанию и сказал:
   - Нет, мужики, как ни крути, а жизнь у меня удалась. Семья крепкая: один сын, Вовка, старпомом на лодке, а Савва, тот помохой на авианосце "Адмирал Кузнецов". Хотя не уверен, может быть и наоборот. По сей день их путаю. Начальство тоже путает. Даже кадровики. Один за брата экзамены в академию сдавал, а тот вместо него спихнул кандидатский минимум. И что ведь учинили, стервецы! На двойняшках женились. Их в этом, "Поле без чудес" или как там его? - показывали по телеку. Программа такая: "Узнаем друг друга!" Хрен там узнаешь! Сплошное клонирование. Одна бабенка спрашивает Вовку...или Савву: "А вы женами менялись?" А тот скалится: "Конечно. Очень укрепляет семью". Опозорил меня на всю Россию. Но, как говорится, в семье не без урода, - Елкин вздохнул, разлил водку. - Третий-то у меня, стыдно сказать, политолог, в помощниках у президента, чтоб ему пусто было.
   - Ну? - удивленно грянула компания.
   - Грешен, скрывал, братцы. Не поверите, в гости приедет, дом автоматчики окружат, даже на крыше сидят. Один раз меня домой не пустили. Я им говорю: "Придурки, я же отец Никона Витальевича Елкина! Рыгочат: "Иди, дед, проветрись. Скажи еще, что ты отец Жириновского". Я с сыном на политические темы не разговариваю, все время выпороть его хочется. А как выпорешь? Охранник в прихожей сидит. Да и поздно. Маленький был - жалели. Вот и результат. Предложил нам со старухой на его госдаче пожить. А я, как подумаю, что вокруг те же рожи, что и по телевизору, тошно делается. Боцман, ты слово такое... менталитет слыхал?
   - Ну?
   - И что это?
   - Вроде болезни... По женской части.
   - Во, мужики! Глас народа - глас божий! - Елкин засмеялся.
   А отставной мичман Черняк разгладил усищи и брякнул:
   - А я, товарищи офицеры, решил в Гремиху свалить. Надоела мне эта московская мутота, хочу нормальной жизни.
   Все, кроме хакера Личмана, задумались. Личман никогда про Гремиху не слыхал и даже не знал о ее существовании. Поэтому спросил:
   - А как же акционерное общество? Как же "Чумо"?
   - Пусть пока командир поруководит, Елкин Виталий Владимирович. Да я не надолго. Месяца на три, самое большее - полгода.
   - И тебя жена отпускает, боцман? - с сомнением спросил Елкин.
   - Махнем вместе с Катюхой. Товарищ командир, а может, и вы соберетесь?
   Елкин вспомнил о своих ночных видениях и только вздохнул.
   Через полчаса компания в полный голос распевала известные в прежние годы песни: "Усталая подлодка", "Атлантика, романтика..." А напоследок грянула:
   От Гремихи до Островной Вновь заряды идут стеной! Никогда не бывает тихо В Островной моей и Гремихе...
   Никто не знает, почему внешне вполне нормальные люди становятся минерами. Врачами - понятно: из желания помочь страждущему человечеству, инженерами - из страсти к технике, биологами - из любви к природе. Скажите, а можно полюбить донную акустическую мину или торпеду с самонаводящейся головкой? А Елкин любил эти средства вооружения, любил самозабвенно и искренне.
   Когда возникла эта любовь, он точно не знал. Возможно, после кинофильма "Командир корабля" или выросла она из рассказов соседа по лестничной площадке Ленчика, отбухавшего срочную службу на тральщиках Балтийского флота. Ленчик знал много баек и замечательных морских слов, вроде "шкерта", "ватервейса" и наиболее почитаемой минерами "щеколды".
   На вступительных экзаменах в Высшем военно-морском училище подводного плавания Елкина спросили, почему он решил стать минером. Он, не моргнув глазом, ответил: "Из-за стихотворения: "В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде!"
   Начальник училища, вице-адмирал, однажды спросил начальника факультета, как учится этот коротышка Елкин. Ну, тот, что еще стихи про щеколду читал.
   - Способный курсант, но любое явление рассматривает с необычной стороны. Задает массу вопросов. Пытливый ум.
   - Вы его все-таки врачу покажите. Знаю я этих умников.
   В училищной библиотеке Елкина обожали: он читал невероятное количество книг. Отношения с преподавателями складывались сложнее: курсант с внешностью молодого носорога сомневался решительно во всем: в теории вероятности, в евклидовой геометрии и даже в первичности материи, ее примате над сознанием. Лектора по марксистско-ленинской философии чуть удар не хватил, когда курсант Елкин стал цитировать Франциска Ассизского, а чуть позже с улыбкой олигофрена доказал по Канту существование Бога, а вот оспаривать это сомнительное утверждение не стал. Лектор пожаловался командиру роты. Помкомвзвода из старшекурсников объявил Елкину три наряда вне очереди за хулиганство. "И только гальюны будешь драить, Елкин-Палкин. Гальюны спасают от философии и приближают к жизни", - многозначительно изрек он.
   С этой поры Елкин и стал Елкиным-Палкиным.
   Елкин был низкоросл, но силен - сгибал пятаки - и прославился фантастическим аппетитом. При этом совершенно не укачивался. Во время первой морской практики на учебном корабле он в семибалльный шторм, когда будущие мореплаватели лежали на рундуках облеванные, один съедал бачок макарон по-флотски, рассчитанный на шестерых, и счастлив был лишь тогда, когда его ставили в наряд рабочим по камбузу. Там приходилось мыть обросшие рыжим жиром котлы, зато и наесться можно было от пуза.
   Елкин любил не только поесть, но и поспать. Причем спал он во время лекций с осмысленным выражением лица, воспринимал информацию и даже задавал вопросы. Разбудить его ночью в караул или на дневальство путем применения грубой силы было делом бесполезным и даже опасным. Елкин мычал, брыкался и как-то даже укусил за палец дневального. Но стоило только тихо подойти к нему, коснуться рукой одеяла и ласково сказать: "Виталий, вставай", и он тотчас просыпался. На этом и попался начальник училища, человек внешне суровый, но в душе мягкий и добрый, искренне любивший своих сорванцов. Обходя погруженные в сон кубрики, он заметил, что у Елкина упало одеяло, и поправил его. Тот мгновенно проснулся и, увидев перед собой вице-адмиральский погон, удивленно пробормотал: "Надо же такой херне присниться!" и снова завалился спать.
   Загадочность натуры Елкина пробовали определить с помощью его личного дела: сорок первого года, русский, родился в Москве, отец и мать железнодорожники, отец (увы, покойный) - машинист, мать - работник диспетчерской службы, на оккупированной врагом территории не находился, родственников за границей не имеет, не состоял, не привлекался. Из отрицательных качеств: упрям, настойчив в достижении недостижимых целей, проявляет повышенный интерес к женскому полу, но в порочащих его связях не замечен. Фотография еще больше запутывала дело, со снимка, вклеенного в личное дело, взирал простецкий паренек несколько приблатненного вида, каких на Дорогомиловке, где Елкин проживал до призыва на флот, можно встретить на каждом углу и в каждом подъезде.
   Курсанты Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола отличались особым молодечеством и лихостью, оно и понятно: будущие корсары морских глубин. Именно они вместе с солдатами военно-строительных отрядов были постоянными клиентами гарнизонной гауптвахты. После субботних танцевальных вечеров старуха-уборщица, сгребая в коридоре веником в угол последствия страстных свиданий, ворчала:
   - Медом вы, что ли, их мажете, нехристи. Девки, как мухи на мед, летят.
   - Кого "их"? - спрашивал любознательный Елкин.
   - Молчал бы, ирод, прости Господи. Ишь, носище отрастил. От таких, как ты, бабам одна погибель.
   - Бабуль, они же сами к нам по водосточным трубам в окна лезут. Никакой женской гордости.
   - Изыди, бес! Не то веником огрею. Буркалы-то бесстыжие выкатил!
   После четвертого курса выпускников отправили на стажировку. Мичман Елкин с товарищами попал в курортный город Феодосию. В те незапамятные времена там стояла бригада подводных лодок. Стажеры на танцы в Дом офицеров флота не ходили из принципиальных соображений: стажер-мичман без пяти минут офицер, потенциальный жених, на них настоящая охота началась. А на матросской танцплощадке обстановка демократичней. Елкин для настроения принял на грудь стаканчик портвейна "Таврический" и отправился на танцы. В кустах около танцплощадки им был обнаружен всеобщий любимец флагманский врач бригады подполковник медслужбы Золотухин Юрий Сергеевич, находящийся в средней степени опьянения. "Друг, - сказал Юрий Сергеевич не очень твердо, - я старый, и девки не хотят со мной танцевать. Сделай милость, давай переоденемся, а? Я стану мичманом, а ты подполковником. Рост у нас одинаковый, значительно ниже среднего, фигура тоже подходит". Идея Елкину понравилась. Через пять минут на танцплощадке явились миру подозрительно молодой подполковник медслужбы и подозрительно старый мичман. Маскарад был оценен должным образом, единственный, кто не понял юмора, - комендант гарнизона капитан Адамский. Тем более что веселье приняло разнузданный, нарушающий общественный порядок характер: подполковник с мичманом под аплодисменты публики лихо отплясывали что-то среднее между гопаком и рок-н-роллом. Попытки изъять танцующих натолкнулись на активное сопротивление гражданских лиц женского пола. Нарушители были доставлены на гарнизонную гауптвахту далеко за полночь, причем Елкин угодил на офицерский губешник, а Золотухин - для рядового и старшинского состава.
   История получила огласку. Елкину пригрозили, что выпустят из училища младшим лейтенантом, но простили. Служить его направили в Северодвинск на ремонтирующуюся среднюю подводную лодку "С-60". Судьба лихого доктора осталась неизвестной.
   Новостройка еще туда-сюда, а лодка в ремонте - самое последнее дело. Личный состав куцый, в основном из тех, кто в море не нужен: разгильдяи, неумехи, сачки. Офицеров мало, дежурства - через день на ремень, условия жизни жуткие: офицерское общежитие с гальюном на семи ветрах: рукой отламывай, ногой откатывай. А тут еще и старпому Елкин не глянулся. А как глянешься, когда рост у тебя метр пятьдесят пять с шапкой, рожа, как у киноактера Крамарова, про которого анекдот ходил: "Товарищ солдат, снимите противогаз. А я его уже снял, товарищ старшина". Особенно не нравились старпому глаза Елкина, нахальные и вроде бы всегда хмельные. "Вы опять вчера надрались?" - спрашивал нашего героя старпом Лимонов Пал Палыч по кличке Лимпопо на утреннем построении. - "Это позавчерашнее", - не моргнув глазом, отвечал лейтенант. "Ну, Елкин, ну Елкин-Палкин, я тебя достану!"
   В офицерской среде подводной лодки "С-60" утвердилось мнение, что старпом оттого лютует, что внешне, как две капли воды, похож на Елкина. Такой же коренастый носорог, только хмельные глаза у него не от природы, а от постоянного употребления "шила", то бишь гидролизного спирта низкого качества, отпускаемого государством на технические цели.
   Медициной давно отмечено: низкорослость у мужчин компенсируется соответствующими мужскими достоинствами. В этом смысле Елкина вполне могли демонстрировать студенческой аудитории. Одна студентка-филологичка после свидания с Елкиным сказала ему: "Милый, ты проник в глубину моего подсознания". Виталий попытался оправдаться: "Честное слово, не хотел. Сам от этого мучаюсь".
   От девок отбоя не было. На танцевальных вечерах в училище, случалось, простаивали рослые красавцы, а Елкин шел нарасхват, особенно после того, как постригся наголо. К легендарной сексуальной мощи до
   бавилось чувство жалости к "арестантику". В Северодвинске популярность Елкина укрепилась и выросла до размеров славы. Жизнь от этого слаще не стала.
   На утреннем построении старпом по кличке Лимпопо, нагоняя с похмелья злобу, спросил:
   - А известна ли вам, товарищи офицеры, фамилия Твердохренов?
   Кто-то хихикнул.
   - Разговорчики в строю. Отставить! Слушай сюда! Так вот, вчера неизвестное лицо, назвавшееся лейтенантом Твердохреновым, учинило в комендатуре разбой и, пользуясь возникшей паникой, скрылось в сторону женского общежития. Покомнатный обход результатов не дал. Елкин, отпираться бессмысленно. По особым приметам это вы!
   - Опять Елкин! Прямо напасть какая-то! А как быть с презумпцией невиновности? Кстати, когда это событие имело место быть?
   - В девятнадцать часов. Что-то не так?
   - У меня железное алиби. В это время мы с вами играли в шахматы.
   - Я с тобой?
   - Так точно! В противогазах, на спор, кто дольше выдержит в маске.
   - Кто выиграл?
   - Вы, конечно.
   - Да, алиби серьезное. Твердохренов - фамилия явно вымышленная. Что скалитесь! Р-разойдись!
   С командиром подводной лодки вышло еще хуже. Елкин в глаза его не видел - тот находился в длительном, почти двухмесячном отпуске, оттого лейтенант и оплошал.
   Бригада ремонтирующихся подводных лодок стояла на острове Ягры, куда ходил единственный автобус номер пять. От остановки автобуса до КПП бригады два километра голого шоссе. Зимой, в ветреную погоду, дорожка эта не безопасна для жизни, в дождь переться по ней тоже не сахар. Но подводники народ денежный, да и не крохоборы, оттого северодвинские таксисты неподалеку от КПП основали "пятачок", откуда счастливчики отправлялись в ресторан "Северный" либо на танцы в ДОФ, а которые со связями, то и в Дом инженерно-технических работников.
   Виталий Елкин тем вечером был увозим Катюшей Масленко на день рождения к неизвестной подруге. Очередь на "пятачке" стояла чинно, по-культурному. Катюша, рослая красавица (на полторы головы выше Елкина), оттопырив пальчик, лузгала семечки. В очереди преобладал младший офсостав, уже принявший на грудь, и оттого находившийся в умиротворенном состоянии. Порядок нарушил какой-то хмырь в ладном пальтеце и каракулевой шапке без "краба". Был он подшофе, но не так чтобы очень, в очередь врезался, как неродной, и затарахтел с ухмылочкой:
   - Потеснись, лейтенанты. Командир спешит к даме.
   Очередь на посадку была Елкина с Катюшей. Таксист распахнул дверцу. Хмырь сунулся, но был остановлен Катюшей:
   - Очередь, дядя. Это ты для этих пентюхов командир, а для меня ты хрен с бугра.
   - Ты, шалава... - начал было качать права хмырь в командирской шапке и получил мощный апперкот в подбородок. Весила Катюша чистых девяносто килограммов и нрав имела бойцовый. Второго удара не потребовалось, хмырь раскрытым зонтиком торчал в сугробе и слабо сучил ножками. Елкин малость струхнул, понимая, какие героические усилия ему следует предпринять ночью, чтобы остаться в живых.
   Утром Елкина вызвали к командиру, прибывшему из отпуска. Когда Елкин вошел в кабинет, у него подкосились ноги: за столом, придерживая подбородок, сидел вчерашний хмырь, только в форме, с погонами капитана второго ранга на плечах и с серебряной командирской лодочкой на кителе.
   - Лейтенант, мы ведь с вами встречались, не так ли? - спросил капитан второго ранга Яров.
   - Так точно, товарищ командир, - ответил Елкин, не обученный вранью, - вчера на остановке такси. Легкое недоразумение. Катя... Она, между прочим, секретарь комсомольской организации цеха.
   - Запомни, пока я командир, пахать тебе лейтенантом, как медному котелку. И вот почему. Большего позора в жизни я не знал. Четырехкратный чемпион высших военно-морских учебных заведений по боксу, второй полусредний, кандидат в мастера, сорок два боя, тридцать семь побед и один нокаут от... бабы. Десять минут меня снегом оттирали.
   - Вы десятью минутами отделались, а мне всю ночь уродоваться пришлось. Врачи наверняка малокровие поставят.
   - Сгною, - свистящим шепотом сказал командир, наливаясь нездоровой краснотой.
   Что в таких случаях делает разумный человек? Закрывает рубочный люк, ложится на грунт, стараясь не показываться начальству на глаза. Но не таким был наш доблестный Елкин. Первым делом он взял повышенное социалистическое обязательство сдать зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью в двухнедельный срок. Офицеры катались от хохота, когда Елкин в торжественной обстановке зачитал им означенный документ.
   Первой жертвой пал механик. Четыре с половиной часа, облачившись в комбинезон, он ползал с Елкиным по подводной лодке, спрашивая у него предназначение клапанов, клинкетов и прочего, потом заставил нарисовать схемы систем погружения и всплытия, воздуха высокого давления, дифферентовочной системы. Под конец зачета механик выбросил в форточку авторучку и подытожил:
   - Невероятно, но факт. Лодку ты знаешь не хуже меня. Черт бы тебя подрал, ты же в училище был хроническим троечником, я специально смотрел твое личное дело.
   - Это из-за невзрачной внешности.
   - Псих! Нормальная у тебя внешность. Девки вон каблуками землю роют. Ты просто всех дурачил. Факт.
   Старпом, когда Елкин явился сдавать уставы (все сразу), даже позеленел от злости:
   - Значит, все, да? Ну, садись, умник. Это тебе не баб на родного командира натравливать. С чего начнем? Без разницы? Давай с Корабельного устава, это, вроде, ближе. Перечисли-ка мне обязанности командира боевой части корабля.
   Елкин перечислил. Старпом взял устав, сравнил, пощелкал удивленно языком:
   - Так, а теперь доложи-ка основные обязанности старшего помощника командира корабля.
   Доклад Елкина старпом проверял по уставу, от усердия шевеля губами. Сверил, почесал затылок и, кривя губы, спросил:
   - Ты что, Корабельный устав наизусть выучил?
   - Можно и так сказать.
   - Да как ты смел?
   - А чего тут особенного? У меня феноменальная память.
   Старпом поднес здоровенный кулак к не менее здоровенному носу Елкина и прошипел, подражая звуку пенного огнетушителя:
   - Запомни, молодой, феноменальная память может быть только у Главкома, ну еще у начальника Главного штаба ВМФ, а у всех остальных память должна быть либо хорошая, либо плохая. У меня, к примеру, плохая, но я старший помощник командира, твой, гадюка, начальник. Так как же у тебя может быть память лучше моей?
   - Я не виноват. Это дефект от рождения.
   - Дефект? Это уже ближе к истине. А скажи, дефективный, ты Устав гарнизонной и караульной службы тоже наизусть знаешь?
   - Знаю. Он проще. Я даже номера статей и страниц помню. Труднее всего выучить наизусть Международные правила предупреждения столкновений судов в море.
   - Уйди, вдарю! - заорал старпом. Он сдал на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой только с пятого захода, каждый раз ломаясь на этом самом МППСС-72.
   Елкин испуганно попятился:
   - Пал Палыч, ну что же мне делать? Вы хоть тройку мне поставьте, я соцобязательства взял, а это дело политическое.
   - Сейчас вдарю, сил моих нет. Уйди от греха, добром прошу!
   Командир, получивший удивительную информацию от старпома, встретил Елкина ласково:
   - Говорят, Елкин, вы МППСС наизусть знаете?
   - Наветы, товарищ командир. Ничего не знаю и не помню. Все, натерпелся! И зачеты сдавать не хочу!
   - Стоп, Елкин. Слово не воробей! Я тебя статьи МППСС поштучно спрашивать не буду, механическая память не в счет, бери бумагу, карандаш, будем практически разбираться. Начнем с того, как осуществляется обгон судна по пунктам от "а" до "б". И иллюстрируй рисунками.
   - Товарищ командир, я же еще толком не плавал.
   - Не пререкайтесь, Елкин, накажу.
   На третьем часу зачет перешел в дискуссию. Офицеры не сошлись по вопросам международного морского права. Командир бросил в Елкина увесистый том "Философского словаря", промахнулся и сразу остыл:
   - Я тебя раскусил, Елкин! Но я тебя измором возьму. Ты кто в звании?
   Елкин вздохнул:
   - Вечный лейтенант.
   - Сегодня же представлю тебя к очередному воинскому званию. И приказ подпишу: отныне ты будешь отличником боевой и политической подготовки.
   - Только не это. Пощадите, товарищ командир!
   - Хрен тебе. Будешь теперь у меня лучшим из лучших офицеров, всем комиссиям тебя демонстрировать стану. Трехзначные числа можешь в уме перемножать? Только не врать!
   - Могу.
   - Назначаю тебя временно исполняющим обязанности помощника командира. Нам ходовые испытания скоро сдавать, продовольствие, шкиперское имущество - все на тебя. Доктору скажешь, чтобы он тебе все бумаги передал.
   - Я же еще зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью не слал.
   - Сдашь. Старпома зови, твою мать!
   Явился старпом. Лимпопо был трезв, и оттого левое веко у него слегка подергивалось.
   - Слушай сюда, старпом! Командир дал старпому короткие и ясные указания относительно Елкина. Лимпопо не удивился, повертел бумажку, на которой Елкин рисовал позиции судов в различной обстановке, и, кашлянув в сторону, сказал:
   - Обратите внимание, товарищ командир, Елкин - минер, а почерк у него штурманский, я бы даже сказал изящный.
   - Заметил. И что?
   - Может, заодно поручить ему вести журнал боевой подготовки. У меня с почерком не очень.
   - Обязательно, непременно. И во все внутрипроверочные комиссии его засунь. Передовой офицер все должен успевать. Зажми его так, чтобы у него на баб времени не осталось.
   - А вот этого не нужно. Палку тоже перегибать не следует, товарищ командир. Волнения в городе начнутся. Елкин половину женского населения города обслуживает, а это, считай, тысяч двенадцать.
   - Добро. Строго на твое усмотрение, но действуй так, чтобы служба этому гению не казалась медом.
   Недели через две старпом подгреб к Елкину и задал каверзный вопрос:
   - Виталий Владимирович, говорят, ты спирт не пьешь?
   - Не пью.
   - Почему?
   - Гадость.
   - Думай, что говоришь. Весь Военно-морской флот идет не в ногу, а ты один в ногу. И водки не пьешь?
   - Только в крайних случаях. При поносе, например.
   Старпом с отвращением сплюнул:
   - Твою мать, святое дело опошлил. Как ты думаешь, что у меня в руке?
   - Ключи от сейфа.
   - Правильно, ключи от сейфа, где стоит канистра со спиртом. Так вот, я решил завязать, и ты ни под каким предлогом ключи мне не отдавай. Буду кричать, буду приказывать, даже буду угрожать табельным оружием - не отдавай. Только по приказанию командира и в его присутствии отольешь в бутылку для дела. Усек?
   - Усек.
   Уже часа через два, перед обедом, старпом остановил Елкина в коридоре:
   - Дай-ка, друг, ключик от сейфа, что-то зуб ломит.
   - Не дам.
   - Как это не дашь? Ключ-то мой, ядрена вошь.
   - Вы сказали не давать, я и не дам. Зовите командира.
   - Да ты с кем разговариваешь? Я тебя с землей сравняю! Отдай ключ, гадюка!
   - Сказал: не отдам, значит, не отдам.
   Старпом схватил Елкина за грудки:
   - Да я тебя! - но, глянув в нахальные и вроде бы хмельные глаза Елкина, остыл. - Все, хопец, пригрел змею на собственной груди. Трезвость - норма жизни, чтоб вам всем передохнуть.
   И ушел, горестно опустив голову.
   После суровой зимы выглянула куцая весна, несколько прояснился пейзаж, из-под опавшего снега проступили разные некрасивые предметы. Военный городок на острове Ягры, где жили подводники, располагался на территории бывшей школы младших авиационных специалистов, а еще раньше там был лагерь политзаключенных. Штаб бригады занимал двухэтажный сруб, в соседних домах обитали офицеры с семьями, гнездились одичавшие холостяки. Военный городок рассекала улица, какую в девятнадцатом веке можно было встретить в любом заштатном уездном городе, с обязательной лужей посредине. Улица в честь начальника политотдела бригады Клендуховича именовалась Клендуховкой и являлась местом народных гуляний в революционные и прочие праздники. Для этих целей она была украшена портретами членов Политбюро.
   В быте подводников было нечто даже патриархальное. У входа в береговой камбуз, находящийся на изрядном расстоянии от казарм и штаба, под навесом стояла деревянная бочка с квасом, на гвоздике висела кружка. Офицеры, хватив перед обедом неразбавленного спирта, трусцой неслись к бочке, чтобы погасить в груди бушующее пламя.
   Неподалеку стоял дивизион резервных кораблей - деревянные тральщики, торпедные катера и корабли-цели догнивали на кильблоках. Там жили ничуть не лучше.
   Елкин с обязанностями помощника командира справлялся успешно. С бюрократией боролся средствами малой и большой механизации. Используя интимное знакомство с заведующей типографией городской газеты, заказал бланки приказов на все случаи жизни от постановки на котловое довольствие - до погребения по морскому обычаю. Таблички на дверях служебных комнат, инструкции дневальному по казарме и прочее были набраны изящным типографским шрифтом и приводили штабные комиссии в благодушное настроение. Интенданты считали его своим человеком: Елкин мог в уме, не пользуясь таблицами, перевести ячневую крупу в шоколад и обратно, к тому же ВРИО помощника распустил слух, что в юности имел три привода в милицию, умолчав, что все они падали на детсадовский возраст. Жуликоватым интендантам импонировала своеобразная биография нашего героя, а начальники продовольственных и шкиперских складов в нем просто души не чаяли. Виталий Владимирович знал их всех по имени-отчеству и всегда являлся с бутылкой "шила".
   Именно при Елкине в корабельном гальюне появилась туалетная бумага, а рядом - инструкция, как ею пользоваться.
   Нет, совсем даже неплохо жилось Елкину в Северном Париже (так называли Северодвинск), где мужиков в активном возрасте, включая переменный состав, было в четыре раза меньше, чем женщин. По весне прибыла свежая партия девушек из Ивановской области - в городское хозяйство по озеленению и на птицефабрику. На общегородском женском собрании, руководимом все той же Катей Масленко, порешили: Елкина в силу его особых мужских достоинств беречь, занести в Красную книгу и допускать к нему только особ выдающихся: ударниц коммунистического труда, отличниц социалистического соревнования, да и то строго по списку.
   Как мы уже убедились, у Елкина не было недостатков. Ну разве что один: страсть к спорам. Со штурманом он поспорил, что выучит наизусть "Лоцию Белого моря" - бились об заклад на ящик шампанского. Виталий дал лишь одну осечку, но ему простили - лоция как никак с начальником РТС, гурманом, а точнее, обжорой, спор вышел о том, кто больше съест макарон по-флотски. Для объективности судейскую бригаду собрали из трех экипажей. Елкин сдался на первом же бачке, но вкуса к спорам не утратил. Эта страсть едва не привела к печальным последствиям.
  
  В бригаде ремонтирующихся подводных лодок шло строевое собрание офицерского состава. Тема: "Дисциплина и меры по ее наведению". Доклад делал комбриг капитан первого ранга Гольцов по прозвищу Канин Нос. Носище у него был и в самом деле замечательный, почти такой, как у Елкина.
   - До чего доходим, товарищи офицеры, - рокотал комбриг, - вчера командир военно-морской базы на совещании руководящего состава привел пример. Молодой офицер в женском общежитии на Профсоюзной улице привел себя в нетрезвое состояние, более того, на спор на руках сошел по лестнице и вышел во двор. Там собака на цепи сидела. Так она с перепугу в будку спряталась. А этот молодчик залез в будку и укусил собаку за ногу. Хозяин иск подал. И кто же вы думаете этот негодяй? - Канин Нос обвел глазами аудиторию.
   И тут выскочил начпо бригады капитан второго ранга Клендухович, потомственный интеллигент, единственный в бригаде, кто посещал в Доме культуры концерты симфонической музыки.
   - Есть у нас любители поспорить! Известны! Елкин в зале?
   Елкин встал, опустил голову.
   - Полюбуйтесь на него! На днях этот комсомолец поспорил с товарищем, что съест учебник "История КПСС". Так, может быть, товарищ Елкин, вы и собачку за ногу тяпнули?
   - Нет. Историю не ел и собак не кусал. Даю честное слово офицера.
   Внезапно в разговор включился замполит подводной лодки "С-60" Вдувайло. Ему, кроме пенсии, ничего впереди не светило, поэтому он резанул с места напрямую, по-партийному:
   - Почему вы на офицера вверенной мне подводной лодки напраслину возводите? Елкин - передовой офицер, отличник боевой и политической подготовки, готовится к вступлению в партию, а вы его позорите. Поищите лучше у себя в политотделе тех, кто порядочных собак кусает.
   Зал удовлетворенно загудел. Комбриг почесал кончик носа и сказал с досадой:
   - Да перестаньте вы лаяться. Известна фамилия этого фокусника. Твердохе...виноват, Твердохренов. На губе уже сидит. Адмирал приказал усиленную охрану выставить. Этот Твердохеров, тьфу, твою мать... ухитрился с губы в Архангельске сбежать через это, - Канин Нос взял бумажку, прочитал и с удивлением уставился в зал, - через канализационное отверстие. Короче, сквозь унитаз проскользнул.
   В зале захохотали.
   - Чего ржете? Послужите с мое, не такое увидите. А что плохого в споре? В споре, как известно, рождается истина. Я, если хотите, Елкину бутылку коньяка проспорил.
   Зал заволновался.
   - Вечером, обхожу казарму, заглянул в служебную комнату, а там Елкин сидит, журнал боевой подготовки оформляет. Я спрашиваю: "Верно, что ты "Лоцию Белого моря" наизусть выучил?" Он мне: "Верно". А спорим, говорю, на бутылку коньяка, что не скажешь, что на сорок второй странице в верхнем левом углу написано. Он глаза закрыл, пошевелил губами и пошел чесать. Я бегом в свой кабинет, схватил лоцию, открыл: один к одному. Что поделаешь, слово комбрига - закон. Я за коньяком к начальнику военторга домой ездил.
   - Неужели Елкин взял бутылку? - спросили из зала.
   Канин Нос вздохнул:
   - Взял, паршивец.
  
  
  Лимпопо обещание "завязать" не сдержал, выкрал у Елкина ключи от сейфа, где хранилась канистра со спиртом, и к вечеру регулярно входил в состояние стойкой невменяемости. Утром тоже был весьма несвеж. Командир отбыл в Североморск на сборы и, случалось, когда офицеры были в разгоне, некому было уволить свободных от вахт и нарядов в город. Тогда старшины подключали жену старпома - благо, жила она в соседнем доме. Отхлестав муженька по щекам, она выстраивала личный состав в коридоре и выдавала увольнительные, наказывая избегать случайных связей и внимательно переходить проезжую часть дороги.
   Елкин в первый раз в жизни затосковал. Старший помощник командира разрушал его представление о военно-морской службе. К тому же Виталия не устраивали перспективы вечно служить на "чугунках" - так на флотском жаргоне называли дизельные подводные лодки, у которых автономность всего сорок пять суток и скорость под водой во время поиска не превышает четырех узлов. Елкин мечтал об атомном флоте, подводных крейсерах, океанских плаваниях. Американцы уже вовсю шастали под паковым льдом. Атомная подводная лодка "Наутилус" под командованием Уильяма Андерсона еще в пятьдесят восьмом году совершила трансполярный переход из Тихого океана в Атлантический под ледовым покровом через Северный полюс, а он, Елкин, торчал на "чугунках", да к тому же в ремонте.
   Вернулся командир, устроил офицерам разнос, а Лимпопо в приказе комбрига схлопотал неполное служебное соответствие. Яров бушевал неделю, а потом вызвал Елкина к себе:
   - Как служится, Елкин? Вашей работой в качестве врио помощника командира я доволен. А теперь, что вы думаете об обстановке на корабле?
   - Вы же видите...
   - Вижу. Почему старпома не уберег?
   - Он мне не подчинен.
   - Спирт по-прежнему не пьешь?
   - Не пью.
   - Короче, старпома кладут на лечение от алкоголизма, потом у него отпуск. Так что впрягайся! С вопросами ко мне можешь обращаться в любое время суток. Матом ругаешься?
   - Избегаю. Но, в общем, обучен.
   - Возьми уроки у механика. Он специалист. И подготовь задницу: драть тебя буду, как ту самую Сидорову козу. Для твоей же пользы.
   Именно Елкин в ту пору породил флотскую легенду, которая и сейчас в ходу у отставников, нашлись щелкоперы, которые использовали сюжетец в своих писаниях. И мало, кто знает, как было на самом деле.
   ...Подводная лодка "С-60" после ремонта сдала курсовые задачи, прошла ходовые испытания, теперь ей предстояли торпедные стрельбы в полигоне. Какие там стрельбы! Так, "пузырь" дать и, чтобы торпеда вышла. А тут на флот нагрянул министр обороны, пришел на Белое море с главкомом на крейсере. Беломорская военно-морская база, понятное дело, поднята по тревоге, учения. Министр спрашивает главкома: "Что за подводная лодка в полигоне?" "С-60", корабль вышел из ремонта, обычное дело" - пояснил главком. "Стрелять может?" "Конечно". "Вот и пусть стреляет. Посмотрим, как они справятся".
   "С-60", к счастью, отстрелялась на "отлично". Министр приказал вызвать на крейсер командира подводной лодки и весь расчет. Елкин второпях надел китель соседа по каюте - штурмана, капитан-лейтенанта, и в таком виде предстал перед начальством. Министр объявил командиру благодарность, раздал ценные подарки. Елкин ему почему-то особенно понравился, он похлопал его по плечу и сказал; "А тебе, минер, за отличную стрельбу, присваиваю очередное воинское звание досрочно. На атомных лодках служить хочешь?" Елкин гаркнул: "Так точно, товарищ Маршал Советского Союза!" Министр обороны повернулся к главкому: "Нужно удовлетворить просьбу, Сергей Георгиевич. Такие молодцы Родине нужны". Лодка вернулась в базу устранять недоделки, а через месяц в коридоре казармы услышали вопль командира "шестидесятой":
   - Где этот Елкин-Палкин! Где этот аферист?
   Минер нашелся, возник перед командиром, на всякий случай представился:
   - Старший лейтенант Елкин. Искали?
   Яров внимательно осмотрел Елкина и изрек:
   - С той поры, как твоя баба меня нокаутировала, я вроде бы части ума лишился.
   - А в чем, собственно, дело, товарищ командир?
   - А в том, дорогой Виталий Владимирович, что из старлеев приказом Министра обороны ты произведен в капитаны третьего ранга. Такого нахальства флот еще не видывал.
   - Что же тут удивительного? - ответил наш герой. - Нашелся, наконец, человек, который оценил меня по достоинству, да и тот министр.
   О том, что кителек не свой надел и тем ввел порученцев министра обороны в заблуждение, Елкин, понятное дело, из соображений личной безопасности, скрыл. Да и не поверил он в такие немыслимые щедроты начальства.
   - Да, Елкин-Палкин, от скромности ты не умрешь, - командир сокрушенно вздохнул. - А мне, что прикажешь теперь делать? На какой должности тебя содержать?
   - Посмотрите, ничего не произойдет. Это же шутка. Пошутил министр.
   Яров покатал желваки на скулах и отрезал:
   - Иди в канцелярию и распишись в приказе, бандит. Погоны вручу перед обедом.
   Вот такая случилась невероятная история. Было у нее, конечно же, и продолжение.
   Белой сумеречной ночью "шестидесятая" ошвартовалась в Ягельном. Постоянный пункт базирования внешне не радовал: сопки слева, сопки справа, кубики пятиэтажек, комарье. Елкин разместился в общежитии холостяков, напоминающем стоянку первобытного человека, и приступил к освоению женского населения заполярного гарнизона. Не Северный Париж, раз, два и обчелся: персонал военторга, посудомойки, вольняшки из подсобного хозяйства. Гарнизонный женсовет, составленный из обделенных любовью жен, действовал на ходоков методами средневековой инквизиции. К Елкину уже с первых дней был приставлен женский патруль: шаг в сторону считается побег. Не случись чуда, так бы и зачах редчайший дар Виталия Владимировича, ослаб в результате длительного неупотребления. Но одним утром, когда в природе черт знает что делалось, Елкина вызвали к комбригу. У комбрига сидели командир подводной лодки Яров и замполит Вдувайло, оба с красными, расстроенными лицами.
   Комбриг, грузный, бровастый, некоторое время с удивлением разглядывал Елкина, потом задумчиво сказал:
   - Так вот ты какой, Палкин.
   - Простите, товарищ адмирал, моя фамилия Елкин.
   - Какая разница? Елкин-Палкин, лес густой, ходит парень холостой. Ты что зять Министра обороны?
   - Он холост, - встрял замполит товарищ Вдувайло, - но вполне морально устойчив...
   - Помолчите. А ты говори, Елкин-Палкин. Расскажи, где учился, кто родители. С какого года в партии...
   - Я комсомолец, товарищ адмирал.
   Лохматые брови адмирала полезли на лоб. Он гневно воззрился на замполита:
   - Как понимать? Лучший минер, воинское звание досрочно и не коммунист!?
   Лицо у Вдувайло пошло пятнами:
   - Капитан третьего ранга Елкин подготовлен, характеристики имеются в наличии...
   Контр-адмирал хищно оскалился:
   - Мне лично комфлотом приказал написать представление на этого Елкина-Палкина на должность командира боевой части три на атомоход. Вопрос на контроле у министра, а он у вас не коммунист. Сегодня до ужина принять его в кандидаты партии и представить на него все материалы. И оборони вас Господь, если вы этого не сделаете.
   Назад возвращались по гудящему деревянному тротуару. В небе кружили сытые бакланы. Командир с горечью сказал:
   - Не уберегли мы тебя, Елкин, не уберегли. Неловкий ты человек, все норовишь высунуться.
   - А на какую лодку меня сватают?
   - Атомную. Нового проекта. В Северодвинске стоит в ремонте. Недавно туда пришла.
   - В ремонте-е? - разочарованно протянул Елкин.
   - Радуйся, чудак, будет время освоиться, изучить корабль. Да-а, а мы собрались из тебя старпома сделать. Жаль.
   Возвращение Елкина в Северодвинск было отмечено руководством города и широкой женской общественностью. В его честь в помещении драматического театра был дан бал, организованный Катей Масленке Театр прогорал, и там периодически устраивали танцевальные вечера.
   Мечта Елкина сбылась - он стал командиром БЧ-3 современной атомной подводной лодки. У Виталия Владимировича глаза повлажнели, когда увидел он красавицу "К-111", стоящую у заводского причала: изысканные обводы, хищно скошенная рубка, вертикальный руль, напоминающий плавник акулы. А скорость! Двадцать восемь узлов под водой! Убедившись, что вахтенный у трапа отвернулся, Елкин поцеловал основание рубки и почувствовал взволнованный ответ - лодка сразу приняла его и полюбила.
   Надо сказать, что повидавший виды Елкин все же по-первости оробел, став "атомным" подводником.
   После общаги в Ягельном и житья в военном городке на острове Ягры нынешняя жизнь показалась ему пугающе нереальной. Экипаж размещен на новенькой плавказарме финской постройки, офицеры в каютах на одного и на двоих, белье, изысканные пепельницы, зеркала, роскошная кают-компания, две сауны, зал с тренажерами и харч покруче ресторанного. Это вам не камбуз-развалюха в военном городке и не общежитие для холостяков с крысами величиной с упитанную кошку.
   А вот обстановка в экипаже ему не понравилась. Офицеров - взвод, двадцать пять человек (на дизельной лодке восемь вместе с командиром), в основном лейтенанты, недавно из училища. Командира подводной лодки незадолго до прибытия Елкина списали на берег по болезни, его обязанности исполнял старпом капитан третьего ранга Заяц. Моряк он был опытный, но страдал тем же пороком, что и Пал Палыч Лимонов, и в экипаже главенствовал замполит капитан второго ранга Волчок. Был он худ, желтолиц, безбров, на постном лице скопца неугасимым пламенем горели глаза страстотерпца и инквизитора.
   На флоте ничего не бывает случайным, даже подбор фамилий экипажа корабля. Если замполит Волчок, старпом Заяц, помощник Мышкин, а среди офицерского состава преобладают Овечкины, Телятниковы и Лягушкины - не жди ничего хорошего. На этом мрачноватом фоне отец-командир Яров и даже товарищ Вдувайло выглядели милыми провинциальными родственниками. Пользуясь своей несъедобной фамилией, Елкин временно залег на грунт, чтобы осмотреться и выработать тактику поведения.
   Первый человек, с которым он подружился на корабле, был боцман Черняк. Старшие офицеры редко дружат с мичманами - разный уровень, но, во-первых, на подводников сей постулат не распространяется: на лодке одна судьба на всех, во-вторых, Черняк был необычным боцманом. Он обладал таким набором качеств, что тут впору говорить о гениальности. Перечисление талантов и добродетелей Николая Ермолаевича Черняка заняло бы большую часть этого правдивого повествования, поэтому сообщим читателю лишь об одном, точнее, единственном недостатке боцмана: он не умел, но очень любил петь. Когда Черняк затягивал старинную чумацкую песню, к плавказарме со всего острова Ягры сбегались собаки и начинали подвывать ему. Вой стоял такой, что среди обитателей островной части Северодвинска начиналось брожение умов, что совершенно недопустимо в военном гарнизоне. Поэтому по инициативе начпо бригады Клендуховича комбриг издал приказ, запрещающий Черняку петь в темное время суток.
   Немаловажным обстоятельством было и то, что Елкин и Черняк были земляками: минер - с Дорогомиловки, боцман - из Люберец, тоже, считай, Москва. Черняк имел рост метр девяносто, поперек чуть поуже-с трудом протискивался в рубочный люк, - мог взять буханку черного в свою лапищу и не угадаешь, в какой она руке. Вдвоем они представляли довольно потешное, действующее на воображение, зрелище.
   Пока в экипаже "сто одиннадцатой" шла скрытая внутривидовая борьба, Елкин, в свободное от боевой и политической подготовки время занимался любимым делом.
   Как-то, возлегая на обширной груди Катюши Масленко, он неожиданно сел и сказал озабоченным голосом:
   - Мать, а мне ведь жениться пора. Семья - ячейка государства, серьезный командир - женатый командир и все такое.
   Катюша погладила его по стриженной под "ноль" голове:
   - Я бы тебя взяла, да больно уж ты росточком мал и иссякнешь, боюсь, скоро. Тебе блондинку или брюнетку?
   - Без разницы, лишь бы человек был хороший.
   - Небось нетронутую подавай?
   - Ты даешь, мать! Домострой какой-то!
   - А как насчет образования? Высшее?
   - Боже упаси. Мне одна филологичка как-то сказала: "Ты вошел в мое подсознание". А я и не знаю, где это, на каком уровне. Дураком выглядеть не хочется.
   Катюша посерьезнела:
   - Есть такая. Алевтиной звать. Из поморок, но с примесью польской крови. Красивая.
   - Я ее видел в ДОФе?
   - Дурачок. Такие крали на танцульки не ходят, себя блюдут. Девочка - все везде скрипит.
   - А это зачем?
   - Без понятия, телок. Когда белье на женщине новое да чистое, а сама она, как огурчик, завсегда скрипит. Лаборантка, в баклаборатории санэпидемстанции работает. Отец помер, мать в Соломбале. Собственный дом, палисад со смородиной.
   - Она заразу не принесет?
   - Мать? Офонарел?
   - Лаборантка из этой станции.
   - Глупости говоришь. Смотрины в пятницу на одной хазе. Адрес сообщу. Твоя явка обязательна. Хочешь, начальству позвоню?
   - Вырвусь. В крайнем случай скажу, что заболел свинкой. Мне поверят, я никогда не болею.
   - Постучи по дереву. Имей в виду, Алевтина тебе на сторону ходить не даст, глаз вынет. Понял?
   - Всю жизнь меня пугают. В форме приходить?
   - Ну? Ордена надень.
   В пятницу в Кулацком поселке состоялись смотрины. Хаза напоминала воровскую малину, какой-то оголец даже на атасе стоял. Елкин за неимением орденов и медалей нацепил на парадную тужурку значок "Воин-спортсмен". Молодые друг другу понравились. Алевтине особенно глянулась прическа Елкина.
   - Очень гигиенично, - сказала она, разглядывая желтый шишковатый череп жениха.
   - Для подводника вынужденная мера. Иногда ведь неделями не моешься, вошь бить удобно. Вы Мендельсона любите?
   - А за что его любить? В нашем медучилище он вел курс коммунальной гигиены, так всех девок перещупал. Я ему сказала: тронешь - глаз выбью.
   - И что?
   - Что что?
   - Ну, с глазом?
   - Отстал.
   - Надо же, а я думал, интеллигентный человек, музыку пишет. Вот времена, никому верить нельзя.
   Два месяца ушло на ухаживание. Елкин ездил в Соломбалу полоть и окучивать картошку, перебрал на мотолодке движок. Будущей теще понравился, та сказала дочери:
   - Одобряю! А то, что рожей не вышел, ишь, носище какой! - дак с рожи воду не пить. И рукастый. Да и с вином осторожный, не будет попусту позгать. А за компанию почему не выпить? Святое дело.
   Дом Алевтины стоял на берегу Соломбалки, речки узкой, но глубокой. Под окнами доры, карбасы, мотолодки. Соломбальцы - рыбаки, мастеровые. Как-то Елкин взял с собой боцмана Черняка "для поддержки штанов и военно-морского престижа". Через два часа в доме собрались самые именитые соломбальцы, в основном из бывших капитанов траулеров, шкиперов. Алевтину пропили, Черняк наяривал на гармошке, а два старца танцевали кадриль, жен не взяли, смотрины дело строгое, и нужно, чтобы без худого бабьего глаза обошлось.
   Свадьбу праздновали в ресторане "Северный", который северодвинцы по старинке называли "У Эдельмана". Эдельман и в самом деле существовал, особенно в силе он был, когда Северодвинск именовался Молотовск и являлся неофициальной столицей зеков. Заключенные, в основном по пятьдесят восьмой статье, воздвигали цеха судостроительного и судоремонтного заводов. В ресторане "Северный" радениями Эдельмана можно было откушать клубнику зимой, седло косули с подогревом и семужку пряного посола. И все это на накрахмаленных скатертях. Вход для зеков в ресторан, естественно, был закрыт.
   На свадьбе собралось человек шестьдесят. Родители Елкина приехать не смогли: мать перенесла операцию, отчим при ней, посему родственников жениха изображал офицерский состав бригады ремонтирующихся подводных лодок (за исключением тех, кто стоял на вахте или сидел на гауптвахте). Присутствовали также второй секретарь горкома товарищ Трапезникова, члены заводской комсомольской организации во главе с Катей Масленко, врачи, лаборанты санэпидемстанции и городская пресса. Общественность города-побратима Архангельска возглавлял преподаватель медицинского училища доцент Роман Абрамович Мендельсон. Ростом он был с Елкина, но совершенно лыс. Как известно из мировой статистики, среди рано облысевших мужчин нет ни одного импотента, так что ходок по женской части он был еще тот. Тем приятнее было услышать Елкину от доцента такие слова: "Счастливчик! Девушка - цимес! Но неприступна, как скала. Таки да, некоторые охмырнулись. Но тем слаже будет для вас победа. Поздравляю!"
   Где-то в середине свадьбы, когда отдельные лица стали уже бить посуду, прикатил начальник политотдела бригады капитан второго ранга Клендухович. Он через своих стукачей прослышал, что на свадьбе присутствует второй секретарь горкома партии товарищ Трапезникова. Конфуз! Свадьба, и без представителя политотдела! Появление его было встречено аплодисментами. Второй секретарь горкома чувствовала себя соломенной вдовой, и Елкин временами испуганно поглядывал на нее. Но тут Клендухович церемонно пригласил Трапезникову на вальс-бостон (благо, что борьба с космополитизмом пошла на убыль), после чего они удалились, видно, чтобы без помех обсудить последние постановления ЦК КПСС.
   А свадьба катилась по накатанной дорожке. Дважды вызывали усиленный наряд милиции. Офицеры танцевали лезгинку, держа в зубах столовые ножи. Теща Елкина хлестала водку стаканами и, дыша перегаром, обучала зятя приемам супружеской жизни: "Ты, Витек, с бабой построже будь, когда дак и руку приложи. По роже - ни-ни, от людей страм. А по заднице ремешком в самый раз. Бабы это любят".
   Эффектный номер отколол мичман Черняк: тайком пронес баллон с гелием и надул им шар-зонд до невероятных размеров. Шар дирижаблем плавал над столиками, вызывая восторг у пирующих.
   Такси было заказано загодя. К полуночи молодые укатили в Соломбалу в родовое поместье. Первая брачная ночь прошла, как и положено ей проходить. Утром, опохмелившись, теща выманила Елкина в прохладный коридор и, сунув стакан с водкой, накрытый огурцом, строго потребовала: "Докладай, Алька девкой была?" Елкин расслабленно улыбнулся: "Какие сомнения, жизнь прекрасна, мама!" "Слава те, Господи, уберегла. А то у молодых нынче как? Руку убрала, глядишь, уже с брюхом ходит. Ты с молодой женкой в баню сходи. Так положено. Баня у нас в Соломбале старинная, от купца Ферапонтова осталась, с номерами".
   И молодые пошли в баню. При этом Алевтина несла большой таз китайского производства, расписанный розами, и ей все завидовали, потому как такого таза в Соломбале ни у кого не было. Елкин с женщинами в бане никогда не мылся, поначалу повел себя неправильно и сразу же схлопотал от жены мочалкой: "Не балуй!" Правда, чуть позже Алевтина сама проявила инициативу, после чего они выпили десятилитровую канистру пива, а из соседнего номера какие-то охламоны орали в вентиляционное отверстие: "Горько!"
   Из дня в день Елкин жил с ощущением временности своего присутствия на чудо-лодке. Интереса к нему никто особенно не проявлял, таланты свои он научился скрывать, а развеселая бригада ремонтирующихся подводных лодок оставалась в стороне, "атомщики" по-прежнему жили и столовались на плавказарме. Все переменилось с назначением нового командира капитана второго ранга Аркадия Николаевича Градова.
   Если боцман Черняк всем своим видом подтверждал материальность существующего мира, являясь его ярким представителем, то от Градова веяло чем-то потусторонним. Он настолько выделялся среди офицерского состава бригады ремонтирующихся кораблей, что можно было подумать о его неземном происхождении: слишком уж он был хорош собой, слишком спокоен и настолько независим, словно его со всех сторон окружала тридцатимиллиметровая броня. Елкину в первое время казалось, что Градов перемещается в пространстве вопреки закону всемирного тяготения, не касаясь ногами земли, - его ботинки вне зависимости от погоды всегда были чисты, на кителе ни пылинки, и его фуражка никогда не падала в лужу белым чехлом вниз. Механик с ужасом в глазах утверждал, что командир меняет носовые платки три раза в день, ему не верили, экипаж давно и не без успеха пользовался ветошью. Среди офицеров возникло подлинное замешательство, когда Градов за столом в кают-компании, изготовившись кушать мясо, взял вилку в левую руку, а нож в правую. Тем же вечером Черняк принес из магазина и установил в береговой каюте командира радиолу "Эстония", а часом позже дневальный по казарме имел удовольствие прослушать "Первый концерт" Чайковского.
   Все давно смирились с мыслью, что классическую музыку слушает Клендухович, - его считали кем-то вроде городского сумасшедшего. Но командир атомной подводной лодки! Это уже слишком. Более того, Градов использовал музыку в воспитательных целях. Если предстоял неприятный разговор с нарушителем воинской дисциплины, командир ставил на радиолу пластинку с записью произведений известного советского композитора Будашкина. После этого провинившегося можно было уже не наказывать.
   Вскоре экипаж "сто одиннадцатой" поразил всеобщий недуг: противоестественное стремление к физической и духовной чистоте. В моду вошли свежие подворотнички, тщательно выглаженные суконки и короткая стрижка "а ля Градов". Личный состав перестал ругаться матом, прекратил сморкаться, зажав одну ноздрю пальцем, матросы, подражая командиру, говорили теперь приглушенными голосами, словно в углу кубрика лежал покойник.
   Отстраненность командира от мирских дел, небожительство на самом деле оказались кажущимися. Зоркий глаз Елкина не мог не отметить тщательной, но незаметной работы Градова по оздоровлению и сколачиванию экипажа. Первым "сто одиннадцатую" покинул замполит Волчок - ушел на повышение председателем базовой парткомиссии, к роли палача он подходил, как никто другой, за ним столь же неожиданно исчез помощник командира, величайший путаник капитан третьего ранга Мышкин. Он отбыл на учебу в Академию тыла и транспорта. Место его (без предварительной беседы и согласия) автоматически занял Елкин. Новый замполит Иван Иванович Иванов настолько не походил на Волчка, что его сразу и безоговорочно все полюбили.
   Теперь каждое утро Елкин, военно-морской интеллигент в первом поколении, просыпался с острым недовольством собой: перед ним немым укором стоял облик Градова, живой и недостижимый идеал, к которому можно только стремиться. Между тем отношения с командиром складывались неровно. Потеплели они после одного неприятного эпизода на борту теплохода "Вацлав Воровский", на котором экипаж "сто одиннадцатой" следовал на стажировку в Западную Лицу. Случилось это незадолго до захода в Гремиху.
   Как известно, все заботы о размещении и питании личного состава возложены на помощника командира. Дело это хлопотное, сопряженное с нервными перегрузками, а тут пассажирский теплоход, злачные места на каждом шагу, да еще сердобольные женщины норовят угостить и обласкать матросика - ищи его потом по каютам. Елкин к вечеру так ухайдакался, что перед глазами у него стали плавать белые точки. Градов анахоретом отсиживался в отдельной каюте, слушая музыку, старпом, с утра приняв удвоенную дозу, впал в состояние полной невменяемости, бессмысленная улыбка на его лице свидетельствовала, что он намерен и впредь вести такой образ жизни. А организм требовал разрядки. Елкин спустился в бар второго класса, принял двести граммов "Столичной" и от непривычки мгновенно окосел. И четко налаженная служба тут же дала сбой: никто не знал, что нужно делать, не знал, где что лежит. Замполит бегал по офицерским каютам, взывая к партийной совести коммунистов, и, не встретив сочувствия, толкнулся в каюту Градова. Командир не любил, когда его отвлекали от общения с музыкой. Елкина он разыскал в баре, тот сладко спал, уронив голову в пепельницу с окурками. Вид помощник имел несвежий. Попытки его разбудить принял с неодобрением. А когда командир прибегнул к испытанному средству, - жесткими ладонями потер ему уши, - резво вскочил и при свидетелях послал Градова в одно место, высказав к тому же гипотезу, что весь командирский род берет начало от некоего козла. Градов тут же влепил наглецу пять суток ареста с содержанием на гауптвахте.
   Протрезвев, Епкин огорчился и искренне пожалел командира. Для того чтобы посадить офицера на гауптвахту, скажем, в Северодвинске, нужно как минимум состоять в близкой дружбе с комендантом гарнизона. Губы на "Воровском" не было, а содержать помощника под арестом в каюте накладно. Кто будет работать? Елкин не учел, что на пути в Мурманск окажется столица кандальников Гремиха. Кто же тогда знал, что Гремиха станет его судьбой?
   Мучаясь от угрызений совести и похмелья, Елкин стоял на палубе теплохода, и с горечью смотрел на скучные скалы и жалкие постройки на берегу. Удивляла суета на расщепленном деревянном причале. "Воровский" встречали, как коронованную особу, по нервным движениям старших офицеров, высыпавших на причал, было видно, что они ждут не дождутся, когда опустят трап. В стороне, сбившейся волчьей стаей, застыли младшие офицеры - надо думать, второй эшелон захвата лакомого теплохода. Суть происходящего Елкин уяснил, когда сам стал аборигеном Гремихи. Приход рейсового теплохода - праздник, по масштабам равный Первомаю, а то и повыше рангом. В кои-то времена туземцам заполярного гарнизона удастся посидеть в ресторанах второго и первого класса либо в баре, где подают не "шило" и не рыбкооповский "сучок", а коньяк "Двин" или шампанское? Хоть на короткое время, на сладкие пару часов ощутить себя человеком, сквозь приятный туманец разглядывая сомнительные прелести барменши. Иные ухитрялись так назюзюкаться, что с борта их снимали с помощью судовых стрел и талей.
   В ту давнюю пору в Гремихе стояла бригада дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры, оторванные от семей, - семьи жили в Полярном - тихо (а иногда и громко!) спивались. Штаб дивизии ломал голову, чем бы их занять, однажды не выдержал и в полном составе во главе с начштаба утвердился в ресторане на только что прибывшем "Воровском". Штабные так расслабились, что пришли в себя лишь на подходе к Мурманску, где их ждала радиограмма находчивого комдива: "Считать себя в командировке в Полярном. Задача: проверка состояния подводной лодки "С...", находящейся в означенном пункте в ремонте".
   Веселый штаб вернулся в Гремиху в таком же приподнятом настроении, имея, однако, акт проверки в соответствующем пакете с грифом "секретно".
   По Гремихе гуляла легенда о "блуждающем" штурмане. Связана она была опять-таки с теплоходом "Воровский". Флагманский штурман все той же бригады отправился в отпуск на Большую землю. Взойдя на борт благословенного теплохода, он весь отпуск циркулировал по маршруту Мурманск-Гремиха-Архангельск и обратно, практически не покидая ресторана и бара первого класса. В конце отпущенного ему срока отдохнувший и несколько даже загоревший, он вернулся в расположение воинской части и доложил, что в отпуске замечаний не имел.
   Легенд о Гремихе много, и мы еще вернемся к описанию этого замечательного места.
   Елкин с грустью следил за безуспешными действиями Градова. Слившиеся в одном потоке младшие и старшие офицеры штурмом брали трап, на просьбы предоставить транспорт для доставки нарушителя воинской дисциплины в штаб дивизии, должностные лица отделывались шуточками. Командир вынужден был лично конвоировать Елкина к месту лишения свободы по одной причине: никто из офицеров этого физически сделать не мог. Последним пал замполит, утром, прикрывая рот платком, он заявил, что из-за прокисшей водки у него развилась диспепсия.
   Машину раздобыть все же удалось, но в штабе бригады Градова ждали очередные разочарования. Дверь в кабинет командира бригады контр-адмирала Трескунова была приоткрыта, и Елкин получил возможность прослушать разговор двух начальников.
   - Что? Гауптвахта? - орал адмирал. - Милый мой, вся Гремиха - гауптвахта. И на ней, к тому же, содержатся наши жены и дети. Войдет ваш корабль в состав дивизии, тогда я для вас специально гауптвахту построю. Что? Да за такие прегрешения я должен посадить на губу сразу весь офицерский состав. Сра-а-зу!
   Градов спешно покинул кабинет комбрига. Вид он при этом имел сконфуженный. Когда вышли на свежий воздух, он, прикрывая нос надушенным платком, сказал:
   - Совсем одичали! Кошмар! Елкин попытался его утешить:
   - Товарищ командир, да не переживайте вы так. Отсижу по прибытии. Честно, не хотел вас обидеть. Извините...
   - Вы что, утром извиниться не могли?
   - Стыдно было
   - Стыдно! Вы же не пьете, Елкин. Что случилось?
   - Верно, не пью. Видно, с непривычки. Сорвался, одним словом.
   - Чтобы это было в последний раз.
   - Есть.
   На этом инцидент был исчерпан. Но между командиром и Елкиным установились особые отношения.
   С первого захода Алевтина родила двойню: два пацана, близнецы. Нарекли их в честь покойных дедов: одного Владимиром, другого Саввой. Елкин пошерстил генеалогию на тот случай, если со второго захода опять получатся двое мальчишек, и позеленел. Дед Алевтины происходил из соловецких монахов, и звали его, как святого целителя, Пантелеймоном. По своей родословной и того больше - его, Елкина, деда по отцовской линии величали... Никоном. При таком раскладе вполне могут вызвать на парткомиссию и врезать строгача за потворство религиозным влияниям.
   - Ты, мать, на девок переключайся, - попросил жену Епкин.
   - Еще чего! С мужиками проще, одежды меньше нужно. Одни штаны на двоих. Младшие ждут одежонку старших. Драться есть с кем. Все как в живой природе.
   - Может, вообще пусть без штанов ходят?
   - А что? До трех лет вполне.
   Елкин оглядел жену. Как и не рожала. Фигура девичья, только грудь побольше стала.
   А жена ему язык показала и говорит:
   - Смотри, не ослепни. Ишь, навострился!
   - Я же не похоти ради, а продолжения рода человеческого для...
   - Понес! В точности мой дед. Он хоть и монах, а на Соловках весь местный народец в нашу породу пошел.
   Жена с детьми в Соломбале, Елкин на плавказарме. И начались его мотания на "дежурке" между населенными пунктами.
   Тут нужно пояснить, что такое "дежурка". "Дежурка" - местный поезд, составленный из вагонов различной древности. Были и дореволюционные. Однажды Елкин ехал в вагоне, где сохранились фонари с оплывшими еще до русско-японской войны свечными огарками. Люд в вагонах встречался соответствующий. Рыбаки, лесорубы, бичи, представители творческой интеллигенции. Накурено, наблевано, мать в перемать.
   Пацанам полтора года, вынуждены начать ходить, чтобы добывать пищу. Теща их не баловала. Аппетит превосходный, ели все подряд, даже штукатурку на углах комнат объели - дефицит кальция, пояснила Алевтина. Бабка с внучатами не цацкалась, если нужно выпороть одного, для профилактики порола и второго. Так и ходили с красными задницами. Оба как две капли воды, похожи на Елкина: крепкие, носатые и отростки не по возрасту выразительные. И все молчком. Даже дрались молча, только сопели. А, если опасность угрожала одному, становились спиной к спине - не подходи. А вот кто из них Савва, а кто Вова, не знал никто, даже бабка.
   А время шло, и события развивались своим чередом. Алевтина без передышки родила третьего наследника. Нарекли его по традиции Никоном. Обязанности крестного отца взял на себя боцман Черняк. Младенца, как и братьев его, бабка крестила тайком от родителей у знакомого батюшки, Черняк ассистировал. Батюшка, похлопав по розовым ягодицам новообращенного, сказал пророческие слова: "Большой путь ждет сиего отрока!" Уж лучше бы он этого не говорил.
   Женитьба, рождение сыновей подействовали на Елкина самым положительным образом. Ничто уже в нем не напоминало бывшего сексуального гангстера. Правда, особенно и не развернешься: на страже семейного очага незыблемо и твердо стояла Катя Масленко, да и жену Виталий Владимирович, между нами говоря, побаивался. Но у нашего героя появилась новая червоточина - гордыня: задумал он по уровню знаний приблизиться к Аркадию Николаевичу Градову, а, возможно, и превзойти его.
   И то и другое сделать было непросто. Во-первых, Градов тоже обладал феноменальной памятью, и способности Елкина не казались ему такими уж необычными, во-вторых, к тридцати четырем годам он уже изрядно поплавал, в том числе и на первых атомных лодках, и накопил столько различных сведений, что нашему герою оставалось только пахать и пахать.
   Елкин засел за книги. Наступил, пожалуй, самый тихий период в его жизни, он даже перестал спорить и высказывать сомнения по поводу общеизвестных истин. Каюта Елкина теперь напоминала филиал книгохранилища, и корабельный доктор Володя Шупаков по прозвищу Тенор всерьез опасался за его психическое здоровье. Сам Володя был на редкость душевно и физически крепок, к медицине относился иронически, терпеть не мог больных, а "сачков" лечил большими дозами слабительного. Все свободное время он посвящал пению, дружил по этому поводу с боцманом Черняком, и среди личного состава "сто одиннадцатой" была самая низкая в военно-морской базе заболеваемость.
   Градов штурмовщины не любил, сдать ему зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью с первого раза было невозможно. Наш герой, скрипя зубами и тихо матерясь, в который уж раз с позором покидал командирскую каюту. Механик Семен Гильдин тоже оказался той еще штучкой. Под его руководством Елкин, изучая устройство подводной лодки, прополз на брюхе несколько сот метров и, разбуди его ночью, мог ответить между какими шпангоутами, чтобы им провалиться, находится такая-то балластная цистерна. А Градов возлагал на него все новые и новые обязанности, к тому же взял привычку приглашать к себе Елкина на приватные беседы (тема могла быть самой неожиданной), после чего Виталий Владимирович незамедлительно отправлялся в душ, чтобы смыть с себя пот поражения. Елкин осунулся, и могучий нос его стал напоминать клюв птеродактиля.
   К тому времени ремонт лодки завершился, начались отработка курсовых задач, ходовые испытания, и однажды в море на глубине сто восемьдесят метров, сев в кают-компании обедать, Елкин непринужденно взял вилку в левую руку, а нож в правую, что, безусловно, свидетельствовало о его духовном и нравственном совершенстве, и еще о том, что первый период обучения наконец закончился.
  
  
  Ранним сентябрьским утром атомная подводная лодка "К-111", умело маневрируя, прошла изуродованные штормом боновые ворота Иоканьгской военно-морской базы, и ошвартовалась у восьмого причала. В этот важный исторический момент в природе все напряглось и притихло, даже ветер опал и на гряде Чаячьих островов перестали орать вечно голодные чайки. С неба что-то такое капало. Елкин взял бинокль, в окулярах всплеснула серая вода, ее сменили подернутые зеленью скалы, по которым карабкались вверх стандартные пятиэтажки поселка Островного. Географию знаменитой Гремихи Елкин уже изучил, и теперь зоркий глаз его искал привязки к местности. В зрелище было нечто мрачно-былинное. Рассказы очевидцев о жизни в этом пункте базирования душу не радовали.
   Командир изъял у Елкина бинокль, направил его на причал и слегка присвистнул:
   - Мда-а, начальство встречает, есть и оркестр, но в целом - не густо. У них в штабе, видно, эпидемия. Что-то вроде летучего триппера. Помощник, как только суета чуть-чуть уляжется, оденьтесь поприличней и, смешавшись с толпой, бегом в штаб. Обстановку изучать методом агентурной разведки. Перед разговором с комдивом я должен полностью владеть информацией. Комдив новый, контр-адмирал Муртазаев, прибыл со Средиземноморской эскадры, фигура он известная, но мне необходим его достоверный психологический портрет. Ясно?
   - Так точно!
   - Не слышу в голосе энтузиазма.
   - Я вхожу в роль, товарищ командир.
   - Смотрите, не переиграйте.
  
  Где-то в середине процедуры встречи, когда уже отгремел оркестр, Елкин в новой тужурке и белой рубашечке, проскочив контроль СРБ, оказался у подножья деревянного трапа. Тут его восходящим потоком воздуха вознесло вверх и припечатало спиной к угрюмому, тюремного вида зданию. Заглянув за его угол, он замер, пораженный увиденным: контр-адмирал, стоя с наветренной стороны, внимательно наблюдал, как упитанный щенок играет с матросским яловым ботинком, называемым в быту "говнодавом". Если бы Чингисхана, когда ему было лет сорок пять, подстричь, побрить в гарнизонной парикмахерской и одеть в форму контр-адмирала, мы бы получили представление о незнакомом начальнике.
   Чингисхан, глянув на Елкина, сказал:
   - Хорошо собакой быть. Поел - играешь, опять поел, опять играешь. Как ты думаешь?
   - Не знаю, товарищ адмирал, я никогда еще не был собакой.
   - Воображение нужно иметь. И вообще, кто ты такой?
   Виталий Владимирович уже сообразил, что перед ним комдив Муртазаев, и потому представился по форме:
   - Помощник командира подводной лодки "К-111" капитан третьего ранга Елкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам дивизию.
   - Елкин? Слышал. Говорят, ты обманным путем хотел адмиральское звание получить?
   - Преувеличение, товарищ адмирал.
   - Молчи, шайтан, когда комдив говорит! Почему здесь, а не на причале?
   - Шумно там... Да и работать нужно, личный состав устраивать.
   Муртазаев с интересом посмотрел на него:
   - Шума не любишь? Я тоже не люблю. Рапорт принял, руку командиру пожал. О чем говорить? Пусть политработники говорят. На разведку вышел?
   Елкин понял: врать комдиву нельзя. Глянул в узкие монгольские глаза, подтвердил:
   - Так точно.
   - Правильно!
  
  Елкин осмелел: - Что-то у вас пустовато на территории. Карантин?
   - Ты в Гремихе первый раз?
   - Второй. На "Воровском" заходили, когда шли на стажировку в Лицу.
   - Зачем тогда спрашиваешь? Только что "Воровский" ошвартовался. Вся Гремиха на третьем причале. Туземцы, что ты с них возьмешь. Люди радости хотят, разнообразия. А у нас одна радость - служба. Пойдем казарму смотреть.
   Казарма выглядела образцово-показательной: инструкции под стеклом, коечки заправлены, прикроватные коврики в точном соответствии с уставом. Муртазаев придирчиво проверил постельное белье, заглянул в тумбочки. У дневального был такой вид, словно его поразил гром. Видно, комдива здесь побаивались.
   - Такой казарма должна быть всегда, Елкин. Будет хуже - спущу шкуру. Без шкуры ты будешь очень некрасивый. Как?
   - Так точно!
   - А теперь гляди сюда. - Адмирал извлек из кармана кальку, расстелил ее на подоконнике:
   - Чертежи читаешь?
   - Приходилось.
   - Новый жилой дом, только что сдали строители. Семейные офицеры получат отдельные квартиры. Ты - самую плохую. Знаешь, почему?
   - Нет.
   - Чтобы организовал ремонт. Со своей квартирой будешь возиться, глядишь, и другим перепадет. Дети у тебя есть?
   - Трое.
   - Повтори.
   - Имею троих детей мужского пола, товарищ адмирал!
   - Тогда отставить, получишь квартиру в доме для многодетных. Там теплее, и жены по очереди за детьми смотрят.
   - Мне бы с экипажем...
   - Предупреждаю, Елкин, будешь пререкаться, арестую. А теперь иди к командиру и передай, что через час я его жду у себя. И последнее... Чтобы ни один ваш офицер на "Воровский" ни ногой. Вы еще права не заработали. Кальсоны носишь?
   - Никак нет.
   - С этого дня носи. И других предупреди. Лично проверю. Здесь такие ветры - летом задницу отморозишь, а мне офицеры без задницы не нужны. Чем вы тогда думать будете?
  
  
  Про Муртазаева рассказывали такую историю: талантливый моряк, подводник, ас, он быстро сделал карьеру, став командиром Средиземноморской эскадры. И тут вопреки заповедям Корана вдруг запил. На него плохо действовало обилие американских кораблей в теплой луже, по недоразумению называемой морем. Надравшись, он выходил на мостик и начинал костерить янки на татарском языке, сопровождая слова выразительными жестами. Одна из фотографий "воинственного монгола" попала на страницы какого-то популярного американского журнала, кажется, "Ньюсуик". Вышел скандал.
   Главком вызвал Муртазаева в Москву и спросил:
   - Скажи, что мне с тобой делать? Контр-адмирал, не дрогнув, изрек:
   - Назначить командующим флотом. Вы не пожалеете, товарищ главнокомандующий.
   Главком удивленно покачал головой:
   - Пойдешь командиром дивизии атомных лодок в Гремиху. Выведешь дивизию в передовые, тогда поговорим. И имей в виду, в Гремихе нет сухого закона.
   - Зато там не так жарко, - парировал намек Муртазаев.
   Командир Иоканьгской военно-морской базы был хорошим моряком, но плохим организатором, да и зона ответственности у него ограниченная. И Муртазаев фактически стал хозяином здешних мест. На отдаленный заполярный гарнизон опустилась тень татаро-монгольского ига.
   Воцарению Муртазаева предшествовало знамение: в Иоканьгской военно-морской базе построили дворец культуры, принимать его прибыла специальная комиссия политуправления флота. Пока корабль швартовался, дворец культуры сгорел дотла, одни головешки остались. Члены высокой комиссии походили по пожарищу, повздыхали и решили, что нести культуру в Гремиху дорого и опасно.
   Гремиха в те времена являлась одним из удивительнейших мест на земле. Мысль построить в ней военно-морскую базу могла прийти в голову разве что параноику, отсюда и странности. Связь с материком - только водным и воздушным путями, ограниченными суровыми погодными условиями. Случалось, туземцы неделями не получали почты, и тогда над поселком тарахтел гидросамолет, биплан времен Второй мировой войны. Если погода позволяла, самолет усаживался в бухте, если нет, - летчик сбрасывал на городской стадион мешки с почтой. Мешки лопались от ударов о каменистую почву, ветерок разносил письма и газеты по всей Гремихе, люди выковыривали их из снега, собирали по болотам. Положение усложнялось тем, что заполярный гарнизон находился в зоне радиомолчания, ни телевизоры, ни обычные бытовые приемники не принимали, да и спецаппаратура работала плохо.
   Наверху кому-то ударила в голову идея построить железную дорогу, идея провалилась, но в поселке долгое время существовала штатная должность начальника железнодорожного вокзала, имелось и лицо, ее исполняющее.
   Самым красивым зданием в гарнизоне считался камбуз береговой базы: высокие потолки, венецианские окна, превосходная акустика. В Гремихе под напором ветра обычные-то окна не выдерживали, приходилось устанавливать третью раму, а уж венецианские... Но не только этим характеризовалось замечательное сооружение, к камбузу не были подведены ни водопровод, ни канализация, ни электричество. По замыслу проектантов пищу на камбузе должны были готовить на кострах. Чтобы избежать пожаров, начальство превратило здание камбуза в шкиперский склад. Офицеры и личный состав питались в бараке, где ветром с головы срывало шапки. В жилом городке вода не поднималась выше второго этажа, отопление не достигало четвертого, пятые этажи пустовали, и там поселились привидения.
   Оторванная от мира, лишенная телевидения, радио, Гремиха, сама того не ведая, жила по Божеским законам - некое северное поселение добрых самаритян, которые никогда не оставят ближнего своего в беде, не воруют, не лгут, а если и прелюбодействуют, то исключительно по острой нужде. Такие самаритяне, оказавшись на Большой порочной земле, поражали соплеменников своим простодушием и незлобивостью. Из пляжной, похотливо урчащей толпы где-нибудь в Крыму сразу можно было выделить гремиханца по наивным глазам и забывчивости брать на рынке сдачу.
   Таким образом, благополучно миновав так и не построенный социализм, они находились где-то уже на пути в Светлое Манящее Будущее.
   В Гремихе даже с флорой происходили необъяснимые науке явления. Например, в штабе дивизии в служебной каюте механиков на подоконнике стоял зиго кактус с суставчатыми листьями, на конце которых временами вспыхивали алые цветочки. Механики, понятное дело, дули в каюте спирт, а опивками орошали горшок с растением. Уже через месяц кактус бурно разросся, сочные дольки его набрякли, потускнели, а цветы приобрели алкогольно-синюшный оттенок. Стоило прекратить орошение, как листья спившегося зиго кактуса усыхали, а цветы опадали. Сто граммов разбавленного "шила" возвращали растению цветущий вид.
   Вот такая удивительная картина открылась соколиному взору восточного владыки. Другой бы плюнул и стал бы жить, как все. Но не таким был Николай Федорович Муртазаев по прозвищу Чингисхан. Порядок он наводил огнем и мечом, а одновременно строил, возводил, улучшал и облагораживал окружающую действительность. Именно при нем были воздвигнуты Дом офицеров флота, бассейн, телевизионная станция, а гремиханцы впервые за много лет вспомнили вкус настоящего хлеба.
   Первым делом он собрал тыловиков, строителей и сказал:
   - Образцово-показательный береговой камбуз должен работать через две недели. Склад для шкиперского имущества построить в тот же срок... или выгоню всех к чертовой матери!
   Тыловики и строители глянули на комдива и поняли: точно, выгонит и уволит, а возможно, и прикажет выпороть на поселковой площади кнутом. С него станется. Через десять дней камбуз напоминал учебный зал школы поваров и коков: подвели воду, электричество, канализацию, установили котлы, на обеденных столах - мыслимо ли это? - скатерти, горшки с цветами, а на стенах красочно оформленные нормы котлового довольствия и ласкающая взор наглядная агитация. Превращение шкиперского склада в камбуз на Муртазаева особого впечатления не произвело, он сел во главе стола в кают-компании, поковырял вилкой в закуске, принялся за первое блюдо, отложил ложку и тихо спросил:
   - Кто готовил? Такое подводникам есть нельзя.
   Через три минуты перед ним вырос здоровенный краснорожий мичман в поварском колпаке.
   Комдив брезгливо оглядел его и заключил:
   - Десять суток ареста. Посадить сегодня же.
   И принялся за второе.
   Кока, готовящего второе, постигла та же участь. Прибежал расстроенный майор, начальник продовольственной службы:
   - Товарищ адмирал, вы посадили моих коков на гауптвахту. Кто будет готовить?
   Муртазаев удивился:
   - То есть, как кто? Вы!
   А на другой день майора собирали в дорогу. Офицерской гауптвахты в Гремихе не было, и тому предстоял путь на пароходе до Мурманска. Комдив собрал коков с подводных лодок, выбрал самых способных, и подводники с изумлением узнали, что из поставляемых им продуктов можно приготовить соляночку сборную, московский борщ, печь пирожки и оладьи, а по праздничным дням изготовлять торты.
   Затем Чингисхан занялся бытоустройством. Начал с того, что всех строителей и сотрудников морской инженерной службы велел переселить на пятые этажи блочных пятиэтажек. Привидениям пришлось потесниться, а тепло и воду стали теперь подавать на все этажи без исключения. В считанные дни был проложен полевой армейский водопровод, по которому на причалы поступала вода, а чтобы трубы в морозы не полопались, их спрятали в деревянные короба, набитые опилками. За каждым экипажем подводной лодки были закреплены двадцать метров короба, команды вместо физзарядки по утрам утепляли, заметали их снегом и следили за сохранностью.
   Многие проблемы решались комдивом неожиданно и просто. Например, с обеспечением торпедных стрельб. Корабли обеспечения флот выделял редко и неохотно - до Гремихи двести миль лопатить, себе дороже. Одной солярки сколько сожжешь. У причала, где лепились вспомогательные суда, издавна стояла древняя плавбаза "Аякс". Лет семь посудина не выходила в море, и считалось, что она тут же, на рейде, затонет. Муртазаев вызвал командира плавбазы к себе, приказал в жесткие сроки произвести ремонт, сдать курсовые задачи и выйти на обеспечение торпедных стрельб. И плавбаза заплавала, как миленькая.
   Реформы коснулись многих сторон жизни, в том числе и боевой подготовки. Первыми жертвами пали командиры дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры изнывали от скуки, теряли квалификацию. Какая там учеба? Какие занятия? До вечера бы дотянуть. Одним погожим деньком Муртазаев поднялся на борт средней подводной лодки и приказал командиру выйти в море, в базу командир вернулся уже без допуска к самостоятельному управлению кораблем. Из восьми командиров погорели четверо. Асы-подводники, участники многих походов, возмутились, написали жалобу, из штаба флота посыпались тревожные телеграммы. Тем же вечером все четверо получили по пакету, в которых лежали билеты на пароход и предписание в штаб флота, где им предлагалось пересдать зачеты на самостоятельное управление кораблем. Через две недели командиры вернулись из Североморска подавленные, по их глазам можно было судить, что они стали свидетелями всемирного потопа. Семинары по командирской подготовке превратились теперь в мамаево побоище. Седовласые офицеры, вспомнив курсантские годы, заново научились писать шпаргалки. Некоторые даже пытались выкрасть у Чингисхана план проведения занятий с подготовленными ответами, но коварный азиат в самую последнюю минуту менял тему. Семинары обычно начинались так: восточный владыка усаживался за стол, рыскал глазами беркута по перепуганной аудитории и спрашивал:
   - Елкин здесь?
  
  Елкин вставал.
   - Я знаю, что ты, шайтан, все документы знаешь наизусть! Чтобы не портить картины, убирайся вон. Подменишь оперативного дежурного, а его отправь на занятия.
   Офицеры, получившие двойки, тут же переводились на казарменное положение, у служебных комнат выставлялись часовые из "годков", с ними не договоришься. И кривая успеваемости резко пошла вверх.
  
  
   Рождение собственного телевидения произвело среди населения гарнизона форменный переполох. Появился даже популярный телеведущий - флагманский РТСовец, красавец, обладающий пленительным баритоном.
   Информацию для новостей пополнять было неоткуда, газеты приходили с большим опозданием, а сквозь зону радиомолчания пробивались только "голоса из-за бугра", гремихинское телевидение задолго до "перестройки" фактически стало самым свободным и демократическим телевидением в СССР. Красавец-телеведущий погорел из-за чепухи: из-за плохой слышимости перепутал и сообщил телезрителям, что во время визита Косыгина в одну недружественную страну на него совершено покушение. Политотдел официально запросил командование, как реагировать воинам заполярного гарнизона на происки врага, потому как стихийно началась запись граждан в добровольцы. Прилетела комиссия, РТСовца заменили Володей Жановым, и Гремиха вступила в полосу Великого культурного возрождения.
   Как нередко случается в жизни, одна яркая фигура притягивает другую. В Гремиху Жанов "загремел" по какому-то темному поводу, Толком никто ничего не знал, намекали на его связь с женой Члена Военного Совета или какого-то другого большого начальника. В ходу была и другая версия: Володю сослали за стишок с прозрачным намеком на генсека:
  
  
  Нынче каждый дурачок надевает свой значок.
   Выдающийся дурак получает третий знак!
   Не простой, а золотой - слава партии родной!
  
  
   Володя был кудряв, спортивен, а голубые, с сумасшедшинкой, глаза излучали поток такой энергии, что от взгляда его на тротуарах подтаивал снег. Назначен он был на скромную должность пропагандиста политотдела дивизии, но фактически стал главным затейником (слово "шоумэн" тогда еще не было известно) отдаленного гарнизона. Между Муртазаевым и Жановым установилось что-то вроде соперничества. Чем фантастичней выглядела выдвинутая Володей идея, тем активней внедрял ее в жизнь суровый комдив.
   Круг интересов Володи Жанова был столь необычен и разнообразен, что вскоре Гремиха превратилась во всесоюзный центр развлечений, что-то вроде советского Лас-Вегаса, но без игорных домов, наркотиков и легальной проституции. В ДОФе устраивались балы, конкурсы бальных танцев, литературные вечера, встречи с интересными людьми. В одночасье возникли и заработали: "Ассоциация озеленителей Гремихи", "Товарищество по выращиванию экзотических растений", "Общество любителей камня". В базовой многотиражке появилась рубрика "Бутылочная почта". Заполярный гарнизон охватило что-то вроде легкого коллективного безумия. С Большой земли на вспомогательных судах завозили плодородную почву и саженцы карликовых березок, - ветер безжалостно вырывал деревца с корнем, но это не останавливало энтузиастов. Перед зданием штаба дивизии, в укрытом от непогоды месте, Жанов посадил яблоню. В это трудно поверить, но через два года дерево зацвело. Мичман Черняк из обломков найденных в тундре самолетов времен войны соорудил оранжерею. В ней он выращивал непристойного вида огурцы, фиолетовую марсианскую капусту и величиной с горошину помидоры. В оранжерее проводились занятия биологического кружка поселковой школы. По весне один отряд пионеров бродил вдоль речки Гремиха в поисках золотого корня, другой на побережье собирал бутылки в надежде разыскать среди них старинные, запечатанные сургучом сосуды с письмами потерпевших катастрофу моряков (бутылочная почта). В основном попадались бутылки, заткнутые счетами из ресторана теплохода "Вацлав Воровский". Случались и оригинальные находки, как, например, записка, состоящая всего из двух слов: "За что?"
   Члены "Общества любителей камня" выворачивали в тундре валуны, осевшие после ледникового периода, - ими украшали подъезды домов. В карьере за территорией сухого дока под руководством Володи Жанова велась добыча драгоценных камней. Во многих домах появились шлифовальные станки для огранки самоцветов.
   Обитатели заполярного гарнизона с нетерпением ожидали утра, когда на голубом экране появится Жанов. После короткой сводки новостей он объявлял культурную программу на день, что-нибудь вроде: "Сегодня в Доме офицеров флота состоится первый тур конкурса красоты "Мисс Арктика". Куда там нынешнему "Полю чудес". В начале семидесятых годов Вова Жанов организовал викторину "Дом и корабль", где, например, женщинам предлагалось ответить на такой вопрос: "Какова последовательность ваших действий, если одновременно в дома дали горячую воду, а в военторговском магазине выбросили дефицит?" Лучшие операторы штаба дивизии, используя вычислительную технику, не смогли ответить на этот вопрос, а гремиханки не только ответили, но и практически продемонстрировали свою сноровку. А это было непросто: нужно успеть вымыться самой, выкупать детей, а в промежутках несколько раз смотаться за шесть километров в магазин, чтобы не пропустить очередь.
   А Новогодние огоньки? Особенно запомнился один: на нем была разыграна оригинальная лотерея, где в качестве главного приза выставлялась роскошная женская мутоновая шуба. Лотерейными билетами служили гардеробные номерки. И каково же было всеобщее негодование, когда главный приз выиграла жена начальника военторга. У нее шуба уже была, да не одна! Надо же! Когда счастливая обладательница приза вышла на сцену, зал зароптал. Матрона, самодовольно улыбаясь, развернула перевязанный лентой пакет, облачилась с помощью Жанова в шубу и растерянно уставилась на него: "Так это же моя, из гардероба! Я в ней пришла!" Зал нельзя было успокоить. Жене начальника военторга, чтобы поднять настроение, вручили поощрительный приз с намеком - полуметровый огурец из оранжереи мичмана Черняка.
   Культурная революция встряхнула даже местных туземцев-лопарей. Национальная спортивная программа, разработанная Жановым, включала гонки на оленьих упряжках и соревнования, кто больше всех выпьет "огненной воды". Мастера по второму виду единоборств в Гремихе были классные, но всех посрамила сосланная на остров Витте еще до революции бомбистка Клара Пихель. Девяностолетняя старуха, не доверяя судейской коллегии, сама пересчитала павших противников, подписала судейский протокол и лишь после этого отправилась спать.
   Эпоха правления Муртазаева оставила после себя удивительные свидетельства: в Арктике было отмечено потепление климата, необычная подвижка льдов, число дисциплинарных проступков резко пошло на убыль, возросла рождаемость, снизилась заболеваемость паразитарными и венерическими заболеваниями, а два выпускника Высшего военно-морского училища имени Фрунзе по собственной воле изъявили желание служить в Гремихе.
   Муртазаев никогда не повторял своих указаний дважды. В случае если его указание не выполнялось, он вызывал провинившегося и говорил приблизительно следующее:
   - Ты, шайтан, комдива не уважаешь. С тебя нужно бы штаны снять, да набить морду, но я гуманист. Пять суток ареста!
   Офицерскую гауптвахту строили хозспособом, потому как на флоте этот объект систематически выбрасывали из титула, полагая, что Гремиха сама по себе является совершенным исправительным заведением.
  
  
  =======================================================================================
  
  Как ни крути, а в Гремихе Елкин прожил лучшие годы жизни. Алевтине Саввичне тоже это местечко глянулось - ей к суровому Северу не привыкать. Особенно пацаны обрадовались. В Гремихе их так и называли - "банда Елкиных". Часовые у склада с боеприпасами при виде троицы стреляли вверх и орали: "Стой, кто идет!", чтобы предупредить хищение взрывоопасных веществ. После того как малолетние террористы подбросили взрывпакет в выгребную яму уборной в военно-строительном отряде (солдат потом неделю отмыть не могли), Алевтина Саввична вызвала из Архангельска маму. Пока Елкин-старший бороздил моря, теща перезнакомилась со всем поселком, нашла общий язык с рыбнадзором и организовала браконьерский лов семги. В промежутках между этой бурной деятельностью воспитывала внуков. Порола только Владимира и Савву, Никона остерегалась - тот рос задумчивый. В семь лет прочитал произведение В. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" и заявил, что это компиляция на студенческом уровне. Его из первого класса сразу перевели в четвертый, но и там ему было скучно. Учителя разрешили ему приватно посещать уроки в старших классах. У преподавателя физики, заслуженного учителя РСФСР, случилась истерика, когда Никон заявил: "Утверждение, что Ньютон открыл закон всемирного тяготения в момент, когда на него упало яблоко, - глупость. При падении мелких предметов на голову большие идеи не возникают. Скорее, Ньютон упал с дерева на яблоко". А на уроке природоведения вышло и того хлеще: "Экономика должна быть экономной! Такую фразу может только дурак сказать! Необходимо, пока не поздно, интегрироваться в рыночную экономику". Вот тогда теща его в первый раз выпорола. Никон орал на весь поселок: "Бабушка, вы нарушаете права человека! Наверное, вы и о Хельсинкском соглашении не слышали?" "Не молоти попусту языком, - внушала бабка, - язык не лопата. Я тебе покажу соглашение!"
   После восьмого класса Никона взяли в Москву, в школу для особо одаренных детей (теща вместо "одаренных" упорно говорила "ударенных"). Мать Елкина к тому времени ушла в мир иной, мальчика прописали в квартире родителей отца, и он стал жить вместе с дедом. Дед - коммунист с пятидесятилетним стажем, значок в петлице, Никон - сторонник либерально-демократического направления. Так, впервые в СССР, пока диссиденты испуганно шептались на кухнях, в квартире на Кутузовском задолго до перестройки была создана двухпартийная система. Оппоненты сосуществовали мирно. Охлаждения в отношениях наступали тогда, когда внук обыгрывал деда в шахматы. Дед был чемпионом Москвы среди инвалидов второй группы, играл на уровне мастера спорта и проигрыш переживал тяжело. Тогда в квартире на несколько дней устанавливалась враждебная тишина, дед называл внука на "вы" и отпускал язвительные замечания по поводу невымытых тарелок.
   В Гремихе имели место и другие немаловажные события. Боцман Черняк очередной отпуск провел в Северодвинске и привез оттуда в качестве жены Екатерину Владимировну Масленко. Свадьба в гарнизоне едва не завершилась катастрофой. Праздновали несколько дней и чуть было не разморозили котельную. А сколько было выпущено сигнальных ракет, сожжено фальшфейеров! Один поддавший ракетчик предложил в честь союза любящих сердец нанести по Северному полюсу ракетный удар. Еле отговорили.
   По звонку из инстанции Екатерине Владимировне выделили квартиру в доме, где проживали Елкины, этажом выше. И теперь "банда Елкиных" в случае осложнения обстановки укрывалась в семье Масленко-Черняк, где им периодически предоставлялось политическое убежище.
   Карьера у Елкина до поры складывалась хорошо: через полтора года старпом, командирские классы, а вскоре Градов, уходя на повышение, сдал ему лодку. Подлинного расцвета "сто одиннадцатая" достигла, когда замполитом на нее пришел Михаил Михайлович Петров. Петров имел длинноватое, но вполне определяющее его суть, прозвище "Мишка, Мишка, где твоя улыбка!" (строка из популярной тогда песенки). Коренастый, крепко сбитый замполит улыбался всегда, он улыбался, когда лодка, уходя от преследования, провалилась на запредельную глубину, когда застряла во льдах и когда у Шпицбергена чуть было не поцеловалась с американским атомоходом. Его ослепительная улыбка вселяла в людей уверенность, и каждый день личный состав ожидал сюрприза. То по трансляции объявляли, что сегодня на обед первое блюдо приготовлено заместителем командира корабля по политчасти, то сам Петров сообщал, что после ужина в кают-компании выступит трио чечеточников, танец будет транслироваться по радио. Всего не перечислишь.
   В отличие от всех замполитов Вооруженных Сил СССР Петров не любил политзанятий, терпеть не мог боевых листков и другой наглядной агитации. Думается, он был последним утопистом в ВМФ, полагая, что живое слово и личный пример - ключ к решению всех проблем.
   К сожалению, Петров на лодке пробыл недолго. Северный флот посетил Генеральный секретарь, для его встречи со всего флота были собраны офицеры, умеющие улыбаться. Встреча происходила на крейсере "Мурманск". Увидев Петрова, Генсек воскликнул: " Какой хороший парень! Ты где служишь, сынок?" "В Гремихе, товарищ Верховный главнокомандующий!" " Почему в Гремихе? Это же черт знает где, на Аляске! Нам такие веселые парни в Москве нужны. Дефицит, понимаешь. Кстати, ты не можешь мне показать, где здесь туалет?"
   Из гальюна замполит вышел уже контр-адмиралом и с ордером на квартиру в Москве, а Гремиха долго оплакивала потерю.
   Про "годковщину" и всякие там "неуставные взаимоотношения" на "сто одиннадцатой" слухом не слыхивали. Командиры как-то зажали Елкина в углу и потребовали, чтобы открыл тайну, как ему удается избежать этих нежелательных явлений. Елкин, озираясь по сторонам, шепотом сказал:
   - Братцы, чур, не продавать. Весь этот мордобой из-за социалистического соревнования происходит. Мы это зло на лодке искоренили. Замполит пишет какую-то туфту в политотдел, а там, дурачки, радуются. Ну, подумайте, как может минер с доктором соревноваться? Кто больше торпед выпустит? Или кто больше аппендиксов отхватит? А сигнальщик с коком? Это же фуфло! Оттого и взаимная неприязнь.
   - С социалистическим соревнованием ясно, убедил, - перебил его самый авторитетный командир, - глупость и надувательство. Дальше?
   - Дальше? - Елкин ухмыльнулся. - Дальше - порка.
   - То есть как это? - изумились в один голос командиры.
   - Обычно. У меня этим делом боцман Черняк занимается. Он сам москвич, а родня у него на Кубани. Оттуда периодически поступает лоза. Рулонами. Политотдельцы заинтересовались, а я говорю: лозу раскладываем по отсекам для запаха. Поднимает чувство патриотизма. Поверили.
   - А где порете? - деловито поинтересовался самый молодой, а потому и самый решительный командир.
   - В медицинском отсеке, на операционном столе. Укладываем провинившегося на стол и вжик, вжик, по-отцовски. На лодке разработаны специальные нормативы применения телесных наказаний в различных степенях боевой готовности и в случае применения противником оружия массового поражения. За "стукачество" столько-то розг, за нетоварищеское отношение к женщине - столько-то, за неуставные взаимоотношения - соответственно. Публика в один голос грянула:
   - Ты гигант, Елкин-Палкин. Золотой опыт нужно распространять по флотам.
  
  
  Между тем имя Елкина стало обрастать легендами. Вот одна из них: английский фрегат установил контакт с советской атомной подводной лодкой, долго гонял ее, увлекся и влетел в наши территориальные воды. И тут охотник и жертва поменялись местами, - лодка стала гоняться за фрегатом, да так, что англичанин дал в эфир открытым текстом паническое сообщение: "Меня преследует советская субмарина, ее командир сумасшедший, боюсь тарана..." Последняя радиограмма гласила: "Субмарина нагоняет, оказался в зоне рыбацких сетей, намотал на винты, потерял ход, дрейфую..."
   Главком ВМФ, разглядывая карту, спросил оперативного дежурного:
   - Что за лодка в том квадрате?
   - "К-111", товарищ главнокомандующий. Командир капитан второго ранга Елкин.
   - Знакомая фамилия. Это не тот, что на всех конференциях с критикой руководства выступает?
   - Так точно. И, будучи старшим лейтенантом, ухитрился получить звание капитана третьего ранга.
   - Как же, помню. При мне было, порученец министра напутал. Повзрослел, видно, Елкин. У него еще прозвище такое... лесное.
   - Елкин-Палкин.
   - Вот-вот. Взглянуть бы на него...
   - Придет с моря, вызовем, товарищ главнокомандующий.
   - Нет уж, увольте. Мне и без Елкина страшные сны по ночам снятся. А где фрегат?
   - Дрейфует в наших территориальных водах. Я вызвал международников, они связались с Министерством иностранных дел, ноту протеста готовят.
   - Пускай готовят. А вообще этот Елкин лихой командир, он же специально англичанина в сети заманил. И подо льдом он больше всех ходил.
   Оперативный ВМФ тут же звякнул в Гремиху своему однокашнику командующему флотилией, мол, Елкина сам главком похвалил, пусть крутит для ордена дырку в кителе.
   Командующий вздохнул:
   - Эх, милый, этот дурак давно уж должен в героях ходить, но он в самый последний момент такое выкинет: хоть стой, хоть падай.
   Шесть подледных походов совершил Елкин и за каждый можно было дать Героя. Елкину не дали. А как представить к высшей награде Родины человека, который на партконференции во всеуслышание вдруг заявляет: "Если бы у меня на лодке все были отличниками боевой и политической подготовки, мы утонули бы прямо у пирса. Потому как отличники - сплошная туфта. И вы это знаете!"
   Как известно, нет пророка в своем отечестве. А супостаты Елкина отмечали. Когда Покрышкин появлялся в небе, немцы по радио оповещали своих летчиков: "Ахтунг, ах-тунг! В воздухе Покрышкин!" Если под паковый лед ныряла "сто одиннадцатая", от шпиона, аккредитованного в Гремихе, в эфир шло похожее предупреждение: "Внимание, подо льдом командор Елкин! Проявлять максимальную осторожность!"
   Шестой поход выдался особенно тяжелым. Встречать лодку прибыл командующий флотилией. Елкин сошел по трапу и, прихрамывая, направился к начальнику с традиционным докладом:
   - Товарищ вице-адмирал, подводная лодка "К-111" благополучно вернулась в базу! Поставленные задачи выполнены, материальная часть в строю, личный состав здоров. После пополнения запасов готов выполнить любую задачу... Аварий и происшествий не было.
   Командующий глянул на лодку, на зияющие пробоины в легком корпусе и горестно покачал головой:
   - А это что, Елкин-Палкин?
   Командир оглянулся:
   - Надо же! А я и не заметил! Вот что значит отечественная техника: советское - всегда лучшее. Кстати, Фома Аквинский говорил: " Если бы высшая цель капитана состояла в том, чтобы сберечь свой корабль, он никогда бы не вывел его из гавани".
   - Как на самом деле было, Фома?
   - Около Земли Франца Иосифа меня поджидал "Академик Келдыш". Всплыли - ночь, врубил носовой якорный огонь и вижу: прямо передо мной глыба льда величиной с дом. Какая тут связь? Без выдвижных устройств можно остаться. Нырнул, и бежать на юг. Разыскал полынью, в перископ видно облака, легонько подвсплыл - прозрачный лед-ни-лос. Только в третьей полынье удалось выйти на связь. За ропаки задел, вот и поцарапался. Акустическая станция не повреждена, а легкий корпус подлатаем.
   - Хромаешь почему? Ногу повредил?
   - Нет, товарищ командующий. Штаны с трудом натянул, вышел на мостик, вздохнул и все пуговицы отлетели. Доктор мне бинтом штаны подвязал, а бинт сполз. Шел к вам на доклад, а в голове одна мысль: вдруг штаны потеряю?
   - Эх, Елкин-Палкин! Ну как я тебя теперь к Герою представлю?
   - Я-то ладно, а вот механику орденок в самый раз. Заслужил! И жена у него молодая. Всяко приятно быть женой орденоносца.
   - Хорошо. Освободишься - ко мне.
   - Есть. А что-то моего комдива не видно?
   - В госпитале. Инфаркт.
   - Быть того не может.
   - Я тебе когда-нибудь врал?
   - Виноват, товарищ командующий. Навестить его можно?
   - Конечно.
   - Алевтина как?
   - Геройски переносит тяготы воинской службы.
   - А пацаны?
   - Лучше не спрашивай. Стекла в учительской вышибли и в женскую раздевалку заглядывали.
   - О, Господи! Дурная наследственность. Меня из детского сада за то же самое два раза исключали.
   - Иди штаны переодевай, герой. Я за тобой машину пришлю.
   - Вот за это спасибо. А то я по земле ходить разучился.
   В госпитале у двери палаты-люкс, где лежал командир дивизии, на краю стула притулилась медсестра со шприцом. Сестра - соседка по лестничной площадке, подружка Алевтины.
   - Марина, ты чего здесь сидишь?
   - А то ты комдива не знаешь. Укол в девятнадцать ноль-ноль. На минуту раньше зайдешь - выгонит, на минуту позже - не пустит.
   Елкин глянул на часы:
   - Еще шесть минут. После укола адмирал, боюсь, будет некоммуникабелен. Лучше сейчас заскочу.
   Увидев Муртазаева на койке, Елкин от удивления разинул рот:
   - Николай Федорович, лежа вы как-то странно выглядите. Противоестественно.
   Комдив заулыбался:
   - Явился, шайтан! Правильно говоришь, лежачий комдив - глупость. Один ты меня уважаешь. Терапевту говорю: ты дурак, у меня не может быть инфаркта. А он мне: хорошо, я дурак, а электрокардиограф тоже дурак? Что такое электрокардиограф знаешь?
   - Слышал. Не верю я докторам.
   - И правильно делаешь! Умный ты человек, Виталий. Я бы с легким сердцем на тебя дивизию оставил, но больно уж ты неудобный человек. Даже неудобнее, чем я. Сплавал нормально?
   - Нормально. Чуток легкий корпус поцарапал.
   Вошла медсестра:
   - Николай Федорович, повернитесь-ка на бочок.
   Муртазаев поморщился:
   - Вот так, Елкин-Палкин. Всю жизнь я медицину раком ставил, а теперь меня поставили. Но не это главное. Ты мне вот что скажи: почему, если у человека глупая голова, отвечать должна задница?
   - Удивляете вы меня, товарищ адмирал. Да ведь это же основной философский закон!
   - Вот видишь, все тебе ясно. А я только сейчас понимать стал. Иди, красавица, у нас с командиром секретный разговор.
   Сестра, подмигнув Елкину, вышла.
   - Выпить хочешь? - шепотом спросил Муртазаев.
   - Конечно хочу, - тоже шепотом ответил Елкин.
   - Отодвинь тумбочку, там бутылка с коньяком. Я докторам сказал, что держу в тумбочке мобилизационные документы на случай войны. На три метра не подходить. Рюмок нет, придется из горла. Ты еще не разучился?
   - Нет, вроде.
   - Тогда вперед, шайтан тебя подери.
   Елкина все же представили к званию Героя Советского Союза. А тут, очень некстати, на флоте случилась научно-практическая конференция противолодочников по проблемам гидроакустики. Конференцией руководил первый заместитель главкома. В президиуме командующий флотом, ведущий противолодочник вице-адмирал Волдаев, адмиралы, офицеры и известный авторитет в области гидроакустики, академик - лысый такой старичок с лицом Тутанхамона, если бы тот дожил до старости.
   Конференция тянулась вяло, докладчики читали, как по писаному, вопрос давно навяз в зубах. Командующий флотом оглядел зал и спросил:
   - Что-то я сегодня Елкина не слышал? Он в зале?
   - Так точно, товарищ командующий. Я бы встал, но меня держат.
   - Как держат?
   - Двойным захватом. Так, кажется, прием называется.
   Елкина и в самом деле прижал к стулу всей своей мощью командир подводного ракетоносца Климчук. Когда конференция началась, он сказал Елкину: "Полезешь на трибуну, башку сверну. Тебе на Героя послали, а ты опять будешь начальство критиковать. Сопи в тряпочку!"
   Командующий засмеялся:
   - Прямо дети малые. Климчук, отпусти Елкина. Без него конференция не конференция. Вон в третьем ряду спят товарищи без зазрения совести.
   На трибуне Елкина никогда видно не было, один только нос торчал. Он пыжился, вставал на цыпочки, и оттого голос у него получался ядовито-ернический:
   - Всем известно, что проблемы гидроакустики решаются у нас крайне медленно. Меня всегда удивляло, почему этой важной областью знаний у нас руководят либо бывшие артиллеристы (взгляд в сторону вице-адмирала Волдаева), либо вообще глухие.
   Зал одобрительно загудел. Академик достал из кармана слуховой аппарат, надел его и радостно заулыбался. Маленький офицер на трибуне напоминал ему иллюстрацию к повести Гоголя "Нос".
   - Серьезные претензии у меня и к нашим ученым, разработчикам современной техники, - продолжал Елкин. - Особенно плохо обстоит дело с прикладным использованием научных достижений. Да и с теорией не все благополучно. В результате мы отстаем от супостатов, как минимум на порядок. Вот, смотрите.
   Елкин развернул обратной стороной карту обстановки, висевшую на никелированном штыре, достал какую-то штучку из кармана и стал ею писать.
   - Ты что делаешь? - возмутился начальник оперативного отдела, хозяин карты.
   Елкин пожал плечами:
   - Так ведь не на чем. И потом это губная помада, а она, как утверждает жена, смывается.
   В зале захохотали. Улыбнулся и заместитель главкома, сам в прошлом подводник. Елкина он знал хорошо. То, о чем говорил Елкин, не понял никто, кроме старого академика. Академик сидел и с досадой думал, что этот коротышка одним движением ластика может стереть его имя со страницы истории отечественной науки. "Почему такая блестящая идея пришла в голову ничтожеству?" - тоскливо размышлял он. А другой, жесткий, привыкший к борьбе человек, твердил ему в слуховой аппарат: "Придуши, хлопца, придуши, пока не поздно!" Академик представил свой московский кабинет, "кремлевку", голос друга, члена Политбюро, курировавшего оборонную промышленность, и улыбнулся. Зал воспринял улыбку выдающегося ученого как одобрение и зааплодировал.
   Стоит ли говорить, что вскоре в канцелярию Президиума Верховного Совета СССР поступило распоряжение: Указ о присвоении Елкину звания Героя Советского Союза выбросить в корзину?
   Дальнейшие сведения о жизни нашего героя отрывочны, много в них небылиц, всякой несуразицы. Доподлинно известно, что Елкин прослужил в Гремихе девятнадцать лет, в предписанные законом о прохождении воинской службы сроки ушел в запас и отбыл на постоянное жительство в Москву. В середине девяностых годов явился к нему из Люберец бывший боцман, а ныне мичман в отставке Черняк и предложил организовать акционерное общество с ограниченной ответственностью. И название придумал - "ЧУМО", что расшифровывалось так: "Что угодно можем организовать".
   Фирма "ЧУМО" бралась за любую работу, будь то торговля рыбой, устрицами, установка коммуникаций всех систем или редактура текстов предвыборных выступлений кандидатов в Государственную думу. По моральным и этическим соображениям отвергались заказные убийства, торговля наркотиками и живым товаром. Среди предпринимателей "ЧУМО" пользовалось большим авторитетом: работа выполнялась качественно, в срок и дешевле обычных расценок.
   С "ЧУМО" внештатно сотрудничал контр-адмирал в отставке Михаил Михайлович Петров. Его приглашали, когда нужно было поставить улыбку кандидату в президенты или депутату Государственной думы.
   Фирма благополучно пережила дефолт, и лишь временный отъезд генерального директора несколько омрачил настроение компаньонов, но не надолго. И все же вечерами порой было скучновато. Когда начинало тошнить от телевизора, Елкин подходил к окну, глядел на мигающий огнями Кутузовский проспект и думал, что в Гремихе даже огни были другие, теплее что ли, вспоминал иссеченные ветрами сопки, излучины мелкой и стремительной речки, причалы, замершие у них подводные лодки и тосковал. Елкин мечтал, как по весне поедут они с Алевтиной в Архангельск, в свое родовое поместье в Соломбале - встречать их теперь некому, теща давно упокоилась на городском кладбище. Приятно будет срывать тяжелые сырые доски с окон, топить печь, смолить лодку, а вечерами подолгу сидеть на скамейке со стариками, слушая их округлую, с меткими словечками речь. Летом в родительское гнездышко слетятся сыновья Владимир и Савва с женами, детьми. Иногда на правительственном самолете прилетал Никон. В городе тогда стоял страшный переполох, в целях безопасности в тундру временно выселяли всех "лиц кавказской национальности", по всей Соломбале рыли окопы, а вечерами по городу прогуливались бойцы ОМОНа и СОБРа. Соломбальские старики говорили Елкину: "Ты дак скажи своему обалдую, что у нас претензиев к властям нет, как жили без них, так и но-неча проживем. Лишь бы хлеб и водка подешевели. Да за ребятишками приглядеть нужно, озоруют, совсем от рук отбились. И учителкам негоже комбикормом кормиться, не скотина, поди. А так все добро да хорошо..."
Оценка: 5.56*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"