Аннотация: Памяти друзей наших меньших посвящается.
Жук
Печальная повесть
Еще до войны жил в нашем дворе большой обаятельный пес по имени Жук. Старший брат соорудил ему высокий деревянный терем, на фоне которого наш Жук выглядел как боярин при дворе. Блестящая слегка курчавая шерсть, большая красиво поставленная голова с высоким лбом и удивительно умными каштановыми глазами придавали его облику неповторимый шарм и, можно сказать, интеллект. Своих хозяев и всю ребятню нашей округи он встречал приветливым взглядом своих умных каштановых глаз, крутил хвостом и повизгивал от удовольствия. Но к вечеру становился серьезным служакой и всю ночь гулко и басовито гавкал, наводя страх на непрошеных гостей, которые сходили с проходящих поездов и отправлялись на поиск чем поживиться в садах и сараях мирян.
Жук любил детей и с нетерпением постоянно ожидал, когда его пригласят с ними повеселиться. Наконец наступал вечер, во дворе собиралась ватага соседских ребят, выходила из дому моя мать, снимала ошейник и отпускала пса поразмяться перед ночной вахтой. Любимым его занятием было догонять кого-то из ребят и сдирать у него башмак. Если это ему удавалось, он бросался наутек, и вся ватага летела с иканием и криками вослед к большому удовольствию обеих сторон. Набегавшись вдоволь, он делал вид, что оставляет башмак на дороге, и призывал нас его забрать. Затем стороны менялись ролями. Ватага устремлялась куда-то по дороге, а сзади, стараясь не отстать от компании, весело катился большой черный пес. Наконец звучала команда "отбой", и собаку сообща тащили к ее любимому жилищу. Жук спокойно ожидал, когда ему наденут ошейник, крутил хвостом, смотрел своими добрыми и умными глазами школьного учителя на окруживших его детей и как бы говорил им: "Ну как, мы сегодня славно погуляли с вами, ребята!"
Война никого не обошла своим вниманием. Когда она докатилась до нашего дома, в ожидании ночных бомбежек железнодорожного узла, вся наша семья уходила на ночь к родственникам на дальние Бугские хутора. Жука отвязывали и на его попечение оставляли дом и все находящееся в нем нехитрое добро. Дверь не закрывали, так как мародеры все равно высаживали окна и двери в поисках брошенного людьми имущества.
В один из солнечных июльских дней наша семья возвращалась домой из ночного бегства. Впереди шагал наш главный мужчина, мой 12-летний брат, мама держала на руках недавно родившуюся мою сестру, у нее в ногах путался я, и завершали шествие бабушка и наша тетка. Когда мы вошли в свой двор, в калитке появились двое военных в необычной форме.
-Мадьяры,- вполголоса сказала мать. Им что-то надо.
Это были венгерские офицеры. Оба высокие подтянутые, вылощенные и высокомерные, в своих красивых серо-голубых мундирах они двигались замедленно и театрально, как будто находились на подиуме показа мод. На животе у них матово поблескивали желтые кобуры с маленькими пистолетами, которые потом мальчишки будут называть дамскими. Приближаясь, разглядывали нас жесткими и холодными взглядами, как обычно смотрят на подозрительный неодушевленный предмет. Подойдя вплотную к матери, первый блеснул черными блестящими как у ворона глазами, расстегнул кобуру и по-птичьи резко сказал:
-Юде, партизан?
Мать встрепенулась и от страха за детей и волнения начала объясняться с ним на ломаном русском:
- Никс юде! Мы не есть партизан! Мы здесь живем. Киндер, понимаете, киндер?
Не обращая внимания на объяснения, офицеры поднялись на крыльцо и, пропустив вперед хозяев, зашли в коридор. Держа руку на рукоятке пистолета и продолжая талдычить свое "юде - партизан", первый кинжальным взглядом матерого оперативника изучал окружающую обстановку и тем же взглядом давал понять, что остальным делать дальше. Второй сохранял позу человека, который вынужден все это наблюдать по необходимости. Когда ведущий офицер задержал свой указующий взгляд на большом деревянном сундуке у стены, мать поспешно сказала:
- Леня, открой!
Брат открыл тяжелую крышку, и грозному нашему пленителю предстала пыльная куча всякого хлама, который накопился здесь за многие годы. Он брезгливо поморщился и раздраженно носком сапога толкнул дверь в большую комнату. Она была полупустая, в левом дальнем углу стояла кровать, справа у стены стоял старый сервант. Под кроватью лежал Жук и предупредительно рычал при каждом движении вошедших. Когда мать с детьми и офицеры прошли в комнату и остановились у двери, она жестами попыталась показать, что здесь тоже нет ничего интересного. Вдруг черноглазый остервенело произнес свое "юде - партизан", вытащил свой малогабаритный пистолет и замахнулся ним матери в лицо. В это же мгновение из-под кровати выскочил Жук и бросился на обидчика. Так же мгновенно офицер развернулся и дважды выстрелил в собаку. Жук завизжал и, царапая пол, попятился под кровать, оставляя кровавый след от прострелянной лапы.
Разрядивший свою черную энергию и, очевидно, удовлетворенный уроком своей стрельбы офицер на какую-то долю застыл в нерешительности. В это время его коллега произнес на своем наречии фразу, которая, судя по выражению его лица, звучала бы как "брось ты это дело к черту". Он торопливо вернул пистолет на свое штатное место, и они как два колеса одного механизма важно и невозмутимо удалились.
Пуля навылет прошила Жуку лапу в самом низу, поэтому рана оказалась не такой серьезной. Мы сделали ему перевязку и оставили в квартире до выздоровления. Затем вернули его на цепь в его любимый терем. Очевидно чувствуя всеобщую обстановку оккупационного угнетения, он теперь покорно сидел на цепи и лаял как-то извинительно и не громко. Ушли в прошлое наши набеги. Когда я приносил ему что-нибудь съестное, он как прежде звенел цепью, повизгивал и вращал хвостом. А когда я отходил, клал морду на передние лапы и провожал меня лукавым взглядом своих удивительных каштановых глаз.
Серой чередой потекли невыносимо тяжелые дни вражеской оккупации. Враг надолго закрепился на захваченной территории и воссоздавал на ней рабовладельческий строй. Угнетению и унижению подвергалось все живое на этой земле.
Однажды зимним солнечным и морозным утром мы позавтракали, чем бог послал, и суетились в своем узком теперь о четырех стенах жизненном пространстве. По забору стучал палкой староста нашего квартала. Он сообщал о приказе военного коменданта сдать в течение дня всех собак на сборный пункт во дворе городской больницы.
- Что же делать? Что же делать? - потерянно повторяла наша мать. - Потерпим до обеда, может быть пронесет.
Но после полудня явился участковый полицай и сообщил о том, что по указанию гестапо каждый, кто не сдаст собаку к 17-00, будет расстрелян на месте вместе со своей собакой.
- Леня, надо идти, - обречено выдохнула мама.
Брат долго сидел, молча, потом встал, взял поводок и вышел во двор. В доме воцарилась тяжелая тишина. Все опустили головы и не смели поднять глаза друг на друга.
Наутро постучали соседи и позвали брата получать мыло. Через час томительного ожидания скрипнула дверь. На пороге стоял мой брат. В двух протянутых руках он держал какой-то жалкий обрывок старой газеты, в которую были завернуты два больших черных с перламутровыми разводами куска мыла. А по щекам его катились крупные слезы.