- Занавес! Где новый занавес?! Дорожка где ковровая?! - срывая до визга голос, кричал на всю залу почтенный и тучный господин Альберт. - В могилу решили меня свести, ироды! - красными пухленькими кулачками управляющий, а по совместительству еще и директор театра, картинно сотряс воздух над головой, словно Зевс, разгоняющий молниями облака. - Баклажкин!

   - Я здесь, - тощий и жилистый, как молодой побег бамбука, заведующий складом вышел из-за спины господина Альберта, от чего тучный управляющий подпрыгнул и занялся икотой. На миг полные неистовства и ярости глаза директора встретились с неимоверно спокойными серыми глазами подчиненного в лице Баклажкина и началась схватка. Лицо одного то становилось пунцовым, то, после очередной икоты, бледным. Второй с мраморным спокойствием и таким же лицом (что говорило о болезни, ибо молодость господина Баклажкина была более чем активная). Глаза одного горели вопросом: "Сколько в этот раз украл, ирод?!", второй же, не менее красноречиво поправляя тусклое пенсне с потертыми стеклами, отвечал: "Все равно денег мало было!". И бой этот был бы долог, поскольку ростом Баклажкин был не выше своего начальника, а тот, как говорили острые языки - "на сцену со стремянкой!". Но время, сегодня было дорого время, и господин Альберт признал поражение.

   - Дорогой ты мой, ну и где моя дорожка? - заискивающе пригибая голову, директор пытался заглянуть под стекла пенсне и увидеть истинное выражение глаз Баклажкина. - Занавес где? Новый!

   - Так праздник на носу! Поставщики втридорога требуют! - завскладом невозмутимо поправил и без того идеально сидящее на тонком носу пенсне.

   - Ирод! - взорвался замысловатыми тирадами и проклятиями господин Альберт. Баклажкин же печально пожал плечами.

   - Вот, подпишите, - в руках у складской крысы, а именно такого мнения сейчас был господин директор, появилась папочка с белым листом внутри, на котором ровными колонками были длинные ряды чисел и наименований.

   - Послезавтра мадам Лола прибывает с единственным концертом, а ты мне что?! Бумаги?! Что за бумаги? - сойдя с крика на печальный фальцет, господин Альберт уставился на листок.

   - Смета, на дорожку и занавес, - пояснил Баклажкин, и, не обращая внимания на поднявшиеся завывания со стороны директора, достал из кармана серебряную ручку с причудливой гравировкой.

   - Уволю! Изничтожу! Прокляну! - кричал господин Альберт, наспех подписывая документ. Едва последняя закорючка появилась на листе, как Баклажкин захлопнул папку, выхватил из рук директора свою серебряную ручку, развернулся на одном каблуке и быстрым шагом исчез за ближайшей дверью.

   - Прокляну! - кричал ему вслед господин Альберт, но Баклажкин боялся проклятий начальника меньше, чем стряпни своей супруги, знаменитой в очень узких кругах поэтессы. - Прокляну! Уволю! И Семена вместе тебя поставлю!

   Семен был никто иной, как обычный мойщик полов. Да-да, именно так и называлась его, скажем, должность. Уже лет так двадцать, Семен только и делал, что мыл полы в своем театре. Умел он многое, и еще за большее брался, но именно мытье полов, именно придание чистого блеска бело-розовому мрамору на ступеньках, радовало и грело его душу. Только это в какой-то мере сближало его с театром, но увы, он терпеть не мог дни премьер, когда сотни ног в грязной обуви шаркают, шуршат и топают по огромным залам театра. Когда тонкие женские каблучки выбивают в ровном густом ковре ворсинки, когда сверкающие мужские штиблеты задевают краем длинных носков ступеньки и оставляют темным пятна. Это время Семен не любил.

   Работа у мойщика полов малозаметная, редко кто замечает порядок, и директор вспомнил имя (кстати, господин Альберт обладал феноменальной памятью на имена) только потому, что в момент, когда неприметная дверь хлопнула за спиной Баклажкина, взгляд негодующего владыки театра упал на Семена.

   Семен же, пропустив мимо ушей и разговор директора с завскладом, и подписание ведомости, и грозные крики, продолжая заниматься любимым делом, а именно теперь влажной тряпкой пол. И делал он это с таким усердием, с такой ловкостью, что казалось, старая деревянная швабра вот-вот запоет, заиграет, как гитара в руках цыганского барона.

   Пропустил он и взволнованный крик швейцара Федора, подавшего знак господину директору, что сама мадам Лола прибыла проверить будущее место представления.

   Господин Альберт икнул, позеленел, покраснел, и часто семеня ножками по мокрому полу, помчался встречать гостью.

   Мадам Лола - знаменитость! Громкие премьеры, цветные афиши, дороги из цветов на вокзале и сотни, сотни, сотни восторженных зрителей. Ее талант признали критики, ее голос волновал весь зал, и не бывало такого, чтобы на спектакль мадам Лолы остались билеты, а почти всегда в день продажи билетов возникала жуткая давка, ломались трости, рвались праздничные пиджаки и платья, воровались кошельки (а какой театр без воров?).

   Но мадам Лола заглянула в театр не просто так. Обычно, в других городах, спектакль ставился в день приезда, а уже через два часа после занавеса, мадам мчалась в другой город, дабы избавится от толпы надоедливые поклонников. И через два дня повторится то же самое, с той лишь разницей, что сегодня мадам решила проверить, как идут дела в ее собственном театре, ибо хоть и был господин Альберт управляющим и директором, но здание было куплено и перестроено за счет средств мадам Лолы.

   И вот, пока Семен с усердием тер пол, заискивая и кружа вокруг мадам, в залу вернулся господин Альберт. Стоя смирно он едва ли доходил актрисе до плеча, а сейчас, сильно сгибаясь, и вовсе тыкался лбом в талию.

   - Так не готово ничего! - сразу и сурово вынесла вердикт мелодичным голосом мадам Лола.

   - Готовимся, готовимся, мадам! - господин Альберт разве что не мурчал, как мартовский кот. - Сюрприз, мадам! А уж какой занавес купили! Баклажкин постарался! Он молодец у меня!

   - Ну-ну! - недоверчиво изрекла мадам Лола и изящно двинулась к мраморной лестнице, ведущей в главный театральный зал. С улицы тот час влетела бесконечная свита: фаворитки, стилисты, носильщики, пышноусый писатель-меморист, и стат-дама с любимым пуделем мадам на руках. Каждый из них минимум дюжину раз бывал в этом театре, но, как и прежде все высказали истинное восхищение внутренней отделкой, мраморной лестницей и огромной люстрой, висевшей у самого потолка.

   Семен же, к своему горю, всю эту процессию не заметил. Он повернул право, и влажная тряпка оставила влажный след. Несколько движений, и очередная часть прекрасного пола сверкает чистотой, но еще одно обычное движение, и темная половая тряпка коснулась носочка прелестной белой туфельки.

   Не понимая, что ему мешает, Семен поднял глаза и увидел хмурое лицо госпожи Лолы. Сразу уже узнав ее, Семен раскланялся, рассыпался в извинениях, залепетал, выпрашивая прощение.

   - Ничего, ничего! - мадам улыбнулась и по-молодецки хлопнула мойщика полов по плечу. - Как тебя зовут, любезный?

   - Семен, мадам. Прошу вас, извините старого!

   - Ничего, ничего! - повторила она и с улыбкой зашагала по ступенькам, а когда ее догнал взволнованный господин Альберт, мадам цепкими пальцами вцепилась в его ухо и как раненная рысь прорычала: - Если этот недоумок завтра еще будет здесь работать, ты сам у меня полы драить будешь!

   Что ж тут говорить, мойщик полов профессия незаметная. Даже если выгонят взашей с работы - никто не заметит.

  

* * *

  

   Целый год Семен не находил себе места. Любил он театр, любил прятаться на задних рядах или в подсобке, и даже если не смотреть, то хотя бы слушать! Но вот без полов не пошла и жизнь. Вроде и не сложная работа была, да и руки не отнялись, но все пошло не так, и Семен начал пить. Сначала рюмочку, потом две, а потом и не мог вспомнить, сколько и когда и с кем.

   Дни шли, летело время. Семен, порядком страдающий от похмелья, медленно брел, куда глаза глядят. Моросил противный осенний дождь, старая потертая куртка совсем не грела. Поигрывая в кармане последними монетами, бывший мойщик полов лениво крутил головой по сторонам.

   Вдруг он остановился. Впереди замаячила знакомая резная ограда, и большое здание театра поманило к себе. Семен долго ходил вокруг, не решаясь подойти к воротам. Он по-воровски выглядывал из-за угла, не идет ли кто знакомый, и спешил спрятаться, если таковое случалось. Он уже не обращал внимания на дождь, и все бродил, бродил, бродил...

   Только многими часами позже он решился подойти к воротам и заглянуть через огромные стеклянные двери внутрь. А жизнь в театре кипела. Лежала на лестнице новая ковровая дорожка, сверкала в высоте огромная люстра, суетились люди. Все так же мойщики терли полы, вытирали пыль, и старый знакомый Федор все так же стоял у дверей.

   Семен не знал, сколько прошло времени, но вот огни внутри притухли, и все стали расходиться. Он долго смотрел на опустевший театр, и на скучающего перед огромными дверями Федора. Сам не зная как, Семен очутился рядом, и поздоровался.

   - Эка тебя, брат! - Федор сочувственно покачал головой.

   - Дружище, пусть погреться, а? Совсем озяб под этим проклятым дождем!

   - Никак не могу! Не положено! Сам знаешь...

   - Да кто ж узнает-то? Ну, пять минуток-то?

   - Не положено. Завтра премьера!

   Семен долго уговаривал Федора, и, наконец, тот впустил его внутрь на пару минут погреться.

   Чуть-чуть отойдя от озноба, Семен робко спросил:

   - А что за премьера-то?

   - У мадам Лолы новая пьеса! Говорят, успех обеспечен! Полный зал народу будет!

   Семен сник. Он-то помнил, как господин Альберт выпроваживал его из дверей, приговаривая, что мадам Лола им недовольна. А ведь улыбалась, говорила "ничего, ничего". И поверил... Даром что актриса. Что кошка, что вошь, все примерит и не облезет.

   - Ну, брат, не серчай. Сейчас кассы открывать... - сказал с намеком Федор.

   Что ж делать, прощай театр. Семен поплелся к выходу, но тут зазвонил телефон, и Федор отошел, а взгляд упал на приготовленные у стены вывески.

   Кассы будут работать до полудня, а в час начнется представление. Мадам Лола, как обычно, с поезда в театр, через отдельный вход, чтобы толпа раньше времени не увидела ее, а потом обратно на поезд таким же путем. А значит...

   Злорадно ухмыльнувшись, Семен нашел нужную вывеску и выбежал на улицу.

  

* * *

  

   Дождь, как пощечиной, хлестнул в лицо. Театральная шапочка съехала на бок, и мокрые волосы давно трепал ветер. Короткая шубка не грела, а платье давно промокло. Мимо проскочил автомобиль, и грязные тягучие брызги тяжело упали на светлые сапожки.

   Мадам Лола шла по улице, не обращая ни на что внимания.

   "Какой позор..." - думала она. Сегодня зал был пуст, совершенно пуст. Это позор, это катастрофа. Это конец. Она не знала, что случилось, да и знать ей совершенно не хотелось. Кто бы и что бы не сотворил, уже не имело значения. Зал был пуст.

   И небо, серое небо, усмехалось дождем в лицо. "Все кончено..." - думала она. Зал был пуст.

   И это в день премьеры... Никто, даже какой-нибудь скучающий прохожий не заглянул в театр. Совершенно никого. Зал был пуст.

   Мадам Лола, сама того не замечая, оказалась на мосту. Куда-то мимо бежали люди, спешили машины, в окнах горел свет. И холодно, вдруг стало холодно, и ветер сильнее ударил в лицо дождем. Зал был пуст.

   Мадам посмотрела вниз, на черные потоки грязной воды на мостовой. Зал был пуст...

  

* * *

  

   В теплом душном кабаке, ухмыляясь и подливая себе водочки из полупустой бутылки, сидел Семен. Он хитро посмеивался, бурчал что-то несвязное, и снова смеялся. На него уже начинали коситься, но тут же махали рукой - пьяный, что с него взять.

   А Семен, в очередной раз хитро улыбнувшись, поднял стопку, и чокнулся с вывеской, которую совсем недавно снял с театрального забора.

   Красивыми ровными буквами на вывеске было выведено всего три слова: "Все билеты проданы!".