В одной далекой стране умирал король. Умирал и бредил, что сын у него еще маленький, и не успел он его главному научить. А что будет главное, он и сам еще не решил. И звал его король, и сказку сказывал.
Есть в человеке такой маленький ручеек. Не тот, где основная сила течет, но где-то рядышком. Не всякий из него черпать умеет, а только тот, кто секрет знает. Потому что мелок ручеек, и невесть что в нем течет. Но зато его копить можно. Чтоб в кураж расплескивать. И без него, конечно, кураж складывается, но уж если подготовить, то в себе не обманешься. А может, и нет ручейка, все кажется.
Он и так всегда был добрый молодец. Не любил зазря кулаки чесать, только чтоб со смыслом, да по злобе еще разве. Только злоба раньше ни к чему была, все по-честному. Всегда есть, на чем душу отвести - ссора старая, или зазноба новая, праздник-гулянка, или еще что знакомое. С ерунды потом времена переменилися. Не все то поняли, по сей день говорят - все осталося. А он в воздухе смысл почуял, тот самый смысл, за который драться любил. И тогда почуял, когда первым среди друзей-соперников оказался. Добротою, говорят, тогда взял, да удалью. Добротою - да, если можно в схватке добрым быть. А вот удаль где взять среди удалых - никто не расскажет.
И понравилось ему первым быть. Не совсем, но понравилось. Спать больше, есть слаще, гулять шире. И знать то, что другим не ведомо. Потому решил он, что надо упрочнять свое первенство. Но теперь уж это легко было. Пока остальные лямку тянули, он свое искусство боевое оттачивал. А накануне поединков готовился. В том и секрет был, чтоб готовиться. Думать правильно. Когда думаешь, сила не выходит, а копится. Из ручейка из того копится. Много-то не надо - только чтоб удаль вовремя выплеснулась.
А народ не поймет, откуда у тебя этой удали прибавляется. Никто тебя больше не побьет, как не стараются. А тебе весело - чем больше силы тратишь, тем больше прибавляется. И вроде как нет тебе преград на этом свете. И веселишься ты с размахом, да как-то по-новому, дерешься страшно, но красиво, оружия не боишься, будто заговоренный, а девки за тобой теперь табунами бегают. Насовсем и признали потому тебя люди воеводою, что простому человеку такое не по силам. Скоро и князем стал. И слава твоя ширилась, и авторитет рос, и любовь народная. Только чувствовал ты, что не поспеваешь за новыми легендами, хотя и поддерживал их наглядно при случае. Чувствовал, что скиснет твоя слава со временем, опозоренная неподходящими случаями, побьют тебя молодые - бесстрашные. Но то не скоро еще. А пока душа пищи для дум требует, чтоб рука у князя твердая была ко всякому случаю.
Потому не зря ты привечал да одаривал людей, с рассказами разными приходивших, да небылицы диковинные рассказывавших. Людям потеха, а ты более для себя отмечал, чем простой люд и ближайшие помощники. Обдумывал потом, картинки в голове складывал. Вроде бы силу копил, а тоже с удовольствием. А потом еще с теми людьми сам беседовал, вопросы нужные задавал, да ответы слушал, коих дальним да ближним слышать не надобно. И составлял себе знания тайные про силу подлую.
А еще на людей смотрел, те басни сказывавших. Разные были люди, шуты да придурки больше. Хотя говорить складно умели, только попусту. Но бывали чернецы нездешние, диковинные, странные - он их даже опасаться начинал, непонятно почему. Сам, конечно, не признавал, и виду не показывал, но напрягался сильно. Почему - не знаемо. А стражники при них даже в лице менялись, но при случае бивали чернецов нещадно.
Один такой как-то дерзить вздумал, жизни учить. Что-то он такое сказал, что вскипела кровь у князя, кинулся почти убить одним ударом сморчка, да промедлил мгновение - что-то было в его словах обидных такое, с чем душа где-то глубоко согласилась. Но стерпеть, конечно, все равно нельзя было такое - авторитет потеряешь, а за день один его уже не заработаешь. Убил бы, конечно, да только подручный молодой уже поторопился - пока он то мгновенье раздумывал, забыв об авторитете, тот уже к сморчку подскочил, в морду ему дал, и уже каблук над виском занес.
А это уже непорядок - не убивай сморчков без спросу, без кивка даже. Пришлось своего наказать. Обидно наказать, чтобы норов его обломать, а свой потешить, который на старика не вышел. Но не сильно наказать, чтоб не покалечить. И не позорно, чтоб не пристало к старателю. Приблизил он его потом к себе. Правильно чутье у парня сработало.
А чернеца-сморчка этого велел он просто в темницу кинуть. В хорошую, теплую. Свежей соломы велел накидать. Разносолов в тюрьме его не полагается, но хлеба и воды свежей сказал много дать. Наутро, как солнце встало, пошел проведать сморчка. Тот не спал уже, на солнце щурился, присесть предложил.
Про слова обидные оба помнили, да не говорили. Старик, сытый да умытый, много ему всякого тогда рассказывал. Только непонятно все. Иногда только, уловит князь мысль, переспросит, чтоб хмыкнуть, а тот отвечает так, что не хмыкнешь. Но не дерзил больше. Уходя, князь велел просьбы пленника, если будут, ему передавать. Ничего не просил пленник.
Раза два князь к нему еще хаживал, разговаривал, да все без толку. И не юродивый вроде, а вещи странные говорит. Но если что князь понимает, с тем соглашается. А чего не понимает, того сейчас не упомнит.
Отпустил князь его через неделю. Тихо отпустил, без показухи, когда показалось ему, что скучать пленник начал. Пришел последний раз к нему, сказать, что отпускает, а тот уже собрался и ждет. Не удивился почему-то князь, подал ему плащ новый взамен порванного, охране велел хлеба каравай принести, и дверь ему распахнул. Вышел тот, огляделся, вздохнул полной грудью и, повернувшись к князю, отвесил поясной поклон.
Отлегло совсем с души у князя, обрадовался он за себя и за него, да на радостях и подал ему монету золотую. У охранников морды вытянулись, и пожалел вождь, что беду на него навлек, да только старец взял монету, пальцами скрутил ее в трубочку, и вернул князю, чтобы, значит, тот отдал лучше охранникам. Хорошо, говорит, они со мной обращались.
Ну, целый-то им жирно будет, сказал князь, кинул скрученный золотой на колоду и следом боевым топориком припечатал. Половинку побольше забрал себе, а меньшую уж отдал охранникам. Кивнул старец, развернулся и ушел своей дорогой. Тяжело потом было золотую половинку разгибать. И не стал князь до конца это делать. Так никакой пользы для себя князь от этого старика и не выгадал, понял только, что и на этом свете еще весело будет.
Скоро соседи опять полезли силой меряться, да все скопом. Побили их, конечно, добычу хорошую взяли, праздновали долго, и совсем забылся неудобный старик.
А потом большая беда прошла - орда чужеземная. И пришли соседи гордые на поклон к нему, победителю. Чтоб возглавил он всех их против полчища поганого. Хоть не верил он им, подлым, за спиной стоять, но такую он силу в себе почуял новую, что махнул рукой, и взял силу полную, и повел ее на врага огромного. И враги его старые ему поверили, и отдали ему полки свои лучшие, и сами под его подчинение встали.
А он неделю не спал, не ел - к страшной битве готовился. Днем полки водил да совет держал, а ночами думу великую думал.
И была та дума мУкой сладостной. Враги пленные, в мелких стычках пойманные, чудеса рассказывали про своего правителя, императора. И решил князь, что скоро поговорит с императором.
И велика была битва, страшна и яростна. Где враг попал под наши хитрости, а где и мы вляпались. Но сровняли со своею мы их силу несметную, но не разбили еще. И резервы уже все в дело пущены, и командиров уже многих не достает. Чутка бы еще сил, чтоб противника переломить. И еще не может никак князь добраться до императора - все на разных участках им биться приходится, хотя и с переменами для осмотра боя.
И вот глянули снова противники друг на друга, да и кинулись оба в самое пекло, на центральный холм. И оба не верят, что убиты быть могут. И оба в глаза сопернику посмотреть хотят, сверху вниз непременно. И оба тайну чужую хотят выведать. И каждый убить готов без промедления, лишь бы случай представился. Но ранены были оба чужими руками.
Не вышло тогда никому победить засветло. А к утру вражье войско ушло в свою сторону, и отпустили его. Пожалел тогда князь о непобеде своей. Тяжело подумал, глянул в будущее. Приказал воспеть эту победу великую, и объявил себя императором.
Создал он державу крепкую, войско сильное, и пошел искать противника достойного. И нашел его, и разбил легко, но не доставило ему это прежней радости. Приказал он разлить море крови чужой, но не надолго помогло ему, и стало пакостно.
Объявил он республикой империю, и уехал без короны в края дальние. И скитался без цели, и мир смотрел. Через десять лет душа его утомилась и успокоилась. Воротился он в родные края, прекратил беспорядки безобразные, начал сына растить - наследника.
Но тоска по полету осталася. Так и умер он с ней, непогашенной.