Мара Станко : другие произведения.

Гвиды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  

Глава 1

  
                                                                                                              
  
   Когда мне снится Мано, я всегда просыпаюсь от собственного крика и подолгу сижу, обняв себя за плечи, не в силах опуститься обратно на подушку. Боюсь досмотреть сон. Никто больше не подбегает ко мне посреди ночи, чтобы обнять и успокоить. Разве что мама иногда приоткроет дверь, с грустью посмотрит и уйдет. Отец давно перестал утирать мне слезы, хотя сквозь тонкие стены, разделяющие наши тесные каморки, я слышу, как он подолгу ворочается, разбуженный моими воплями. Я не виню родителей - как им утешать меня? Они сами безутешны.
  
   Когда Мано только исчез, нам было что говорить друг другу: он найдется, он просто впутался в какую-то передрягу и скоро вернется. Но шли месяцы, и мы перестали строить догадки, перестали говорить о нем. Мы не произносим этого в слух, но мы знаем - он умер. Иначе бы он не покинул нас. За прошедшие пять лет не единожды обнаруживались останки молодых мужчин, высоких и крепких. Почва разъедает всё, что в неё попадает, за считанные недели, щадя лишь скелет. А кроме роста и приблизительной даты смерти по костям больше ничего не определить. Это в Сердце представители знати то и дело сдают на тесты капельки слюны, чтобы прояснить свою родословную. Нам же в Периметре, чтобы оплатить такой анализ, понадобилось бы заложить всё по последнего и вдобавок залезть в крупные долги. Так что кости остаются безымянными.
  
  Единственное, о чем мы узнавали из сероватых бланков управских извещений, это то, что ровесник Мано, приблизительно его телосложения, умер энное количество времени назад. Нам - или, по крайней мере, мне - такая пища для размышления была только во вред. Я принималась сутками напролет воображать, как он мог провести период между исчезновением и гибелью. Может, Мано влюбился в аристократку и она ответила ему взаимностью. Они были вынуждены прятаться ото всех, ведь отношения между периметрчанами и носителями титулов строго запрещены. Когда их секрет был раскрыт, представительницу благородной крови, как оно водится, слегка пожурили и лишили части непомерно большого наследства, а моего старшего брата убили и выбросили его труп подальше от Сердца. Эта история нравилась мне больше всего, ведь при таком раскладе Мано доставалось несколько месяцев безоблачного счастья.
  
   Но чаще меня терзали фантазии совсем иного рода. В них Мано пытали, мучали, били, унижали. Он корчился от боли, плакал, хоть при жизни я ни разу не видела его слез. Он пытался вырваться на свободу и звал меня на помощь. После каждого извещения эти образы преследовали меня тенью. И в конце концов я положила им конец.
  
   Год назад, когда мне исполнилось шестнадцать и я официально стала совершеннолетней, я сходила в Управу. Всю жизнь боялась её служащих - как бритоголовых людей в серо-красной форме, патрулирующих Периметр, так и чиновников в их бордовых костюмах. Но я собрала волю в кулак и, как полноправный представитель нашей семьи, отозвала письменные извещения о найденных останках. Если невозможно определить, Мано ли это, то ни к чему теребить едва затянувшиеся раны. Родители не спрашивают, почему из Управы больше ничего не присылают.
  
   Сегодня кошмар разбудил меня ближе к утру, и я не стала пытаться снова заснуть. Над матрасом родителей висят крупные часы, одни на обе наши комнаты, но мне не нужно сверяться с ними - по краснеющему куску неба, виднеющемуся через квадратное окошко, я вижу, что солнце только поднимается. А, значит, до начала моей смены еще есть пара часов.
  
  Вместо того, чтобы сразу вставать, я потягиваюсь, зеваю, но не слезаю с матраса. Не хочу окончательно развеять сон родителей шагами по скрипучему полу. Хотя мы все настолько привыкли к этому звуку, что едва ли он потревожит чей-то покой. Разве только его предварительно не нарушит визжание какой-нибудь истерички вроде меня.
  
   Сегодня со сне брат вновь выкрикивал моё имя, моля помочь ему, а я не видела, где он. Я была в пустой многоэтажке, искала его за обшарпанными дверьми, выглядывала в окна. Сновидения про Мано всегда яркие, отчетливые. Не то, что мой другой ночной кошмар. В нем прокручивается воспоминание из далекого детства.
  
   Оно смутное - я была совсем маленькой. Мы с мамой и братом на побережье. Вдалеке - лодки. Мама нервничает, хочет нас увести, но мы упираемся, желая посмотреть на них. Одно судно крупнее другого, в обоих люди. И вдруг один из тех, кто был в меньшей лодке, со связанными руками прыгает в воду. Никто не пытается ему помочь. Мать подхватывает меня одной рукой, а другой тащит за собой Мано. Он все повторяет: это гвиды, мама? Это гвиды? Пока мама не бросает нехотя: да.
  
  Иногда два моих кошмара наслаиваются друг на друга, и я наблюдаю издалека, как, подобно тому человеку, топится Мано.
  
   Я встряхиваюсь и приказываю себе прекратить обмусоливание всяких ужасов. Прислушиваюсь - за стенкой тишина. Скольжу ногами в тапки, расплетаю растрепавшуюся за ночь косицу, провожу пятерней по волосам и перехватываю их резинкой. Поднимаю матрас и приставляю его к стенке - иначе в так называемой спальне не развернуться. Натягиваю бежевую вязанную кофту длиной почти до колен, и прихватив с единственного комода кружку и полотенце, выхожу в общее помещение.
  
   Обычно тут полно народу, и сейчас, когда все еще спят, зал выглядит просторным. В нем мало что есть. По углам стоят пустые ящики, на которых вечерами любят приютиться соседи. Вдоль одной из стен висят краны с поржавевшими раковинами и несколько полупустых полок. Напротив - сплошные двери, восемь штук. Половина из них ведет в малюсенькие комнатушки с унитазами, за остальными же находятся кабины со шлангами, из которых мы моемся. Кроме этих удобств, в зале стоит плита с закоптившимися конфорками и высокий холодильник, в котором никто ничего не хранит, опасаясь воровства. Скудную общую посуду - кастрюли, чаны, сковородки- то и дело уволакивают.
  
   Я ставлю уцелевший пока чайник на плиту и умываюсь над одной из раковин. Леденящая вода бодрит, освежая мысли. Из кранов всегда течет вода уличной температуры, только в шлангах бывает теплая, и то не всегда. Я ополаскиваю лицо, пока пальцы не ломит от холода. Чайник как раз начинает бурлить. Наливаю себе полную кружку кипятка. Придвигаю поближе к середине комнаты один из ящиков и опускаюсь на него, обхватив ладонями горячую чашку. Тепло приятно передается замерзшим рукам, но больше всего я наслаждаюсь тем, что в зале никого нет. Сейчас здесь так свободно, что, кажется, даже гуляет легкий ветерок. Можно вздохнуть полной грудью. Так приятно ощущать пространство.
  
   Раньше мы жили в отдельной квартире. Там было, как и положено семьям, три спальни: по одной для родителей, дочерей и сыновей. А еще отдельная ванная комната с настоящим душем и кухня. Выходило, что нам с Мано доставалось по целой комнате, причем очень приличных размеров, ведь предполагалось, что в ней будут расти как минимум по два-три ребенка.
  
   Наша маленькая семья - большая редкость для Периметра. Моим родителям постоянно приходилось за неё оправдываться. Когда я впервые услышала, как мою мать называют бесплодной, я удивилась. Какая же она бесплодная? Она же родила нас с Мано. Но это было еще до того, как я пошла в школу. Там-то мне быстро втолковали, что двое детей практически равняются бездетности. Двоих недостаточно. Надо больше, намного больше. Так велит Летопись - главная книга Сенара, наше верховное руководство к жизни. Нарушать заветы Летописи не имеют право ни периметрчане, ни аристократы. Ей подвластны все. Летопись открывается с истории Сенара. Она гласит, что люди изначально делятся на знать и вассалов. Так предназначено Богом, природой и людским складом. Всю историю человечества разделение благополучно сохранялось, и множество государств сосуществовало в мире. Пока не настало Безвластие. При нем вассалы начали утверждать, что власть принадлежит всем. Когда государствами стали управлять те, кому не положено, мир охватил хаос. Апогеем Безвластия стала Война, которая длилась, то сжимаясь, то расширясь в масштабах, на протяжении десятилетий, до тех пор пока одна из крупнейших держав не совершила первую ядерную атаку.
  
   После этого всё покатилось кубарем. Был нанесен ответный удар, потом еще один, и еще, и еще. Чем больше атак наносилось, тем больше совершалось в ответ. Люди достигли той точки, когда терять, казалось, было нечего - никто не верил, что выживет. И погибая, как последний акт мести, все хотели утащить за собой столько вражих безвластцев, сколько возможно. Сильнейшие взрывы повлекли землетрясения, цунами, смерчи. Большая часть населения земного шара погибла. А тех, кто выжил, спасла возродившаяся знать.
  
   Сенар - огромный остров, буквально ниоткуда возникший посреди океана в результате движения земной коры. Дамбами люди расширили его, придав безупречно геометрическую форму. В народе карту Сенара и его сам кличут Яичницей. Изображение идеально круглого острова с выделенным кружком Сердца посредине на самом деле напоминает это нехитрое блюдо. Сердце, кстати, прозвали Желтком. Было бы логично наречь окружающий его Периметр Белком, но это название не прижилось. Белое не для вассалов, хотя среди нас и много белокожих. Сама я лишь слегка смуглая.
  
   Остальные земли планеты непригодны для жизни. Они пропитаны излучением, которое либо убивает мгновенно, либо заражает болезнями, безвозвратно подрывающими здоровье и приводящими к смерти долгой и мучительной. Разумеется, в Летописи излагается другая, куда более выгодная для знати версия, но достигая моих лет все жители Периметра сами или с подсказкой понимают, как в действительности складывались дальнейшие события.
  
   Гонимые губительным излучением, люди со всех концов Земли ринулись на остров. Когда беженцы добирались до единственной на свете безвредной суши, то их встречали вооруженные люди, светлокожие и светловолосые, добравшиеся туда первыми. Они именновали себя вернувшей свои исконные права знатью. Историки утверждают, что у них имеются документы, подтверждающие их родство с величайшими семействами, которые правили государствами до Безвластия. Поскольку эти документы - реликвии, хранятся они в надежных местах. Иными словами - их никто никогда не видел.
  
   Беженцам нечем было отбиваться, так что они признали власть знати и все её неотъемлемые привилегии. Высший слой общества обосновался в самом центре острова, а все прочие, в том числе и мои предки, поселились в Периметре. Под зорким контролем баронов, графинь и герцогов, вассалы возвели Сенар. Поначалу вопиющие неравноправие вызывало бунты, но они быстро подавлялись. Повстанцы были крайне неорганизованы: слишком разные народы съехались, даже общего языка, и того у них не было. Только через поколение все заговорили на сенарском. Сохранение в семье языка канувшей родины под запретом. Он действует и сейчас, но применяют его нечасто - мало кто знает иную речь. Казалось бы, общий язык должен был сплотить жителей Периметра, но нет. Доносы и последующие им аресты настолько участились, что доверить мятежные идеи не одному-двум близким друзьям, а массам, необходимым для сколь бы то ни было ощутимого сопротивления, не решается никто.
  
   В общем, бунты иссякли, люди присмирели, создание Сенара ловко переиначилось авторами Летописи. Однако осталась одна загвоздка.
  
   Состоит она в том, что множество технологий было утеряно, а ресурсы наши крайне ограничены. А вот что утрачено не было и уж точно ничем не ограничивается, так это привычки и запросы титулованных сенарцев. Они и не помышляют мириться с урезанным комфортом. Им подавай всё, что было у них во времена Безвластия, и ни каплей меньше. Да-да, ведь львиная доля приспособлений и препаратов была изобретена именно тогда. Аппетиты знати растут, и чтобы удовлетворять их, единственный резерв, который может увеличиваться на изолированном пласте суши, должен постоянно расти. Вассалы. Чем больше нас будет, тем лучше.
  
   Потому мама с папой в глазах общества - просто наглые лентяи. Это не их вина. Родители несколько лет пытались зачать Мано, а после его рождения у них ушло столько же, чтобы получить меня. Они хотели завести еще детей, но не удалось. Когда Мано пропал, я осталась единственным ребенком в семье. Потом у мамы начался климакс - факт, о котором обязательно нужно докладывать Управе - и соответственно, пропал шанс на расширение семейства. Нас переселили. Впрочем, брату всё равно вскоре пришлось бы съехать и завести собственную семью. С этим у нас затягивать не приятно, а на момент исчезновения ему было уже девятнадцать. Так что мы бы в любом случае оказались в Общаге. Тут всегда приходится выбирать между теснотой и толпой. В общагах в основном живут старики, бездетные пары и одиночки. По вечерам этот бесполезный контингент собирается в общем помещении, чтобы обменяться новостями и пожаловаться на жизнь. Если не хочешь сидеть в своей комнатушке, где в буквальном смысле нельзя сделать больше трех шагов, приходится тесниться среди множества соседей, примостившихся на низеньких ящиках, как курицы на гнездах. Побыть одной в зале, где на тебя не давят стены, в тишине и спокойствии, настоящее раздолье.
  
   Я сижу так, повесив полотенце на шею, чтобы не забыть его, и отпиваю кипяток мелкими глоточками, пока из комнат не начинают доносится звуки утренней возни. Сполоснув кружку, я поспешно возвращаюсь к себе. Не хочу сегодня видеть соседей, особенно пожилую женщину, живущую справа от нас. Её комната смежная моей, и ей прекрасно слышно всё, что у меня творится. Если ночью я кричу, то утром при встрече она целует меня в лоб и вздыхает: бедная девочка...
  
   Заглядываю на секунду к родителям - они уже поднялись- и иду к себе. Уединение успокоило меня, но чтобы окончательно избавится от привкуса страшного сна, я начинаю перебирать свои сувениры. Их немного, все умещаются в одной жестяной коробке из под печенья, хранящейся в глубине комода. Их ревизия всегда приводит меня в равновесие.
  
   Во-первых, это сама коробка. Круглая, с плотно прилегающей крышкой, которую нужно подковырнуть ногтем, чтобы открыть. Она вся расписана какими-то вензельками, будто стекло инеем. Когда-то в ней были вкусные ореховые кругляшки, и если принюхаться, то, кажется, сих пор можно уловить их сладковатый аромат. Коробку мне на седьмой день рождения подарили родители. Говорят, в Сердце такие покупают чуть ли не каждый день и даже выкидывают вместе с содержимым, если не успевают его съесть. Но для меня это было что-то невероятное: шкатулка с печеньем. Помню, как я распределила его поровну на себя, родителей, бабушку и Мано, но они дружно соврали, что не любят орехи, так что лакомство целиком досталось мне. Я поглотила печенье в один присест, не давая восхитительному вкусу у меня во рту ослабеть, пока коробка не опустела.
  
   Во-вторых, фотография моей тети, в честь которой мне дали моё имя - Кинна. Фотографии в Периметре вообще редкость. У большинства имеется только одна - та, что в удостоверении личности. Но сестре моей матери муж перед свадьбой сделал роскошный подарок - сводил её в фотоателье. Она умерла во время преждевременных родов всего через несколько месяцев. Этот снимок бабушка отдала именно мне потому, что считала меня удивительно похожей на старшую дочь.
  
   Я смотрю в круглое зеркальце на стене, сравнивая себя с изображением. В некоторой степени бабушка была права: у меня такой же раскосый разрез глаз, овал лица схож- сердечком. Скулы у обеих высокие. Однако близнецами нас не назовешь. Мои губы не настолько выпуклые, а переносица намного уже, чем у неё. Волосы у нас одинаково черные, но за такие, как у моей покойной тетки, я бы душу продала: прямые, гладкие, плотные, коса из них должна была получаться толстенная. Не то, что мой куций крысиный хвостик, едва достающий до лопаток.
  
   Бабушка говорила, что на прекрасном острове, где до Войны жили её прапрабабушки и прапрадедушки, у всех женщин была такая шикарная шевелюра. А еще у них было принято танцевать c цветочными ожерельями на шеях. Иногда бабушка мастерила что-то вроде длинных венков из одуванчиков, накидывала их на нас и, напевая простенькую мелодию, учила меня движениям: бедра влево, бедра вправо, манящие движения кистями и снова бедра влево, бедра вправо. Я подозревала, что эта незамысловатая хореография - плод её воображения, но старушка плясала с таким блаженством и самозабвением, что я не решалась уличить её. Бабушку я обожала. Она делилась со мной множеством увлекательных историй про довоенное время. Ей их передала её бабушка, а той - её.
  
   Я оторваться не могла от рассказов о том, как люди жили раньше, какие разные были у них страны: в некоторых жители были приветливы и эмоциональны, в других - сдержанны и молчаливы; в одних местах всегда стоял мороз, а в других вечно палило солнце. Мне было интересно всё: как люди одевались, что ели, как развлекались, и особенно то, как люди сами могли выбирать, кто у них будет аристократом. Рассказы на последнюю тему никогда не нравились моей матери, и она шикала на бабушку: хватит ребенку голову ерундой забивать. Бабушка замолкала, но смотрела на меня долгим пронзительным взглядом, пока я не кивала едва заметно ей в ответ, как бы говоря - я верю, это не ерунда. Лицо бабушки озарялось благодарностью, и она принималась за какую-нибудь домашнюю работу вроде простого шитья, которую можно делать механически, тихонько напевая и уносясь мыслями на прекрасный остров, где кружились в танце длинноволосые смуглые женщины в бусах из распускающихся всеми цветами радуги бутонов.
  
   Я, конечно, лишь утешала бабушку своим согласием. Любому ясно, что её истории сильно приукрашены, если вовсе не сказки. Хотя иногда, сидя на уроках, я ловила себя на том, что ставлю слова учителей под сомнение именно из-за этих небылиц. Кто знает, может, эпоха Безвластия, на два с лишком столетия сместившая монархию, была не уж так плоха, как её рисует Летопись. Но о таком стоит помалкивать. Мано однажды договорился до того, что его выпороли перед всей школой. До сих пор вздрагиваю, вспоминая, как директор смывал кровь с хлыста.
  
   Отказаться от присутствия при бичевании было нельзя. Однако мой лучший друг Дэй не дал мне смотреть, как хлещут Мано. Он прижал мою голову к своей груди и не выпускал, пока назначенные тридцать ударов не были нанесены. Он не ослабил хватки и когда Мано развязывали и уводили с площади, решив, что мне не стоит смотреть на изувеченную спину брата. Нам обоим было всего по десять, но Дэй смог уберечь меня от жуткого зрелища, а я сумела оценить этот поступок. Однако он не учел, что я могла смотреть в бок. Директор отошел к торчащему из земли питьевому фонтану и открыл воду. Когда я увидела пропитанный кровью хлыст и то, как льющаяся из крана прозрачная струя стекает с него розовато-красной, Дэю пришлось освободить меня - меня вывернуло наизнанку.
  
   Со школой связано много воспоминаний, а потому почетное место в моем тайнике занимает циркуль. По окончанию девятилетки я решила, что надо положить в сокровищницу что-то, связанное с этой главой моей жизни. В начале я остановилась на браслете, который дарится всем выпускникам, но потом передумала. Я получила его в лишь последний день, и эта ленточка с вышитым гербом Сенара для меня ровным счетом ничего не значит. Поэтому я поместила в коробку старый покоцанный циркуль. Я угадала с сувениром - прошло немало времени, а стоит взять его в руки, как кажется, что я снова за партой, и Дэй вот-вот прошепчет: черти побыстрей, мне тоже надо. У него циркуля не было и он всегда пользовался моим. Где бы в классе он не сидел, он всегда спрашивал его у меня, даже если таковой имелся у соседа. Просто я первый человек, к которому Дэй обращается. А Дэй первый человек, к которому обращаюсь я.
  
   Как-то раз на входе в школу я споткнулась на обледенелой ступеньке и, подвернув ногу, услышала хруст, тут же отдавший дикой болью. Я еле доковыляла до шестого этажа, где у мальчиков был урок сварки, и позвала Дэя. Когда он спросил, почему я не отправилась прямиком в медпункт, который находился в цоколе, я не знала что ответить. Отшутилась, что туго соображаю из-за контузии. Слишком уж душещипательным прозвучало бы признание, что мой первый инстинкт - идти к нему. Но это правда. Наверное, оттого этот несчастный циркуль мне так и дорог, что я делила его с Дэем..
  
   Остальные сувениры - первый заработанный талон, куклу и бабушкин гребень - я успеваю лишь мельком окинуть взглядом, поскольку уже пора на службу. Я задерживаюсь лишь на лоскутке синей ткани, которым Мано часто обматывал правую руку у самого основания ладони. Он говорил, что синий цвет повязки - это цвет неба, цвет свободы. Брат не надел свой символ независимости в то последнее утро. Это наводит на мысль, что он знал, что не вернется, и оставил мне его на память. Но я не хочу так думать. Никогда не смогу простить его, даже погибшего, если выясниться, что он бросил нас по своей воле. Иногда мне хочется самой начать носить его повязку, но это, скорее всего, покажется всем жутковатым и только укрепит окружающих во мнении, что я слегка психопатка.
  
   На самом деле я веду себя вполне адекватно. Просто люди почему-то уверены, что я должна быть благодарна им за жалость и сострадание. А мне легче огрызнуться, чем разъяснять этим сердобольным, почему меня тошнит от их щебета. Ах бедняжка Кинна, вздыхали все, кому не лень, у неё пропал брат. Ах бедняжка, её мать практически бесплодна, кто ж возьмет её в жены с такой-то наследственностью. Ах бедняжка, она живет в Общаге среди всякого сброда.
  
   Теперь они лопочут 'Ах бедняжка, у неё не все дома', зато хотя бы лопочут не при мне. Это куда лучше. Меня не колышит, какие там слухи ходят о моей персоне, если они утихают, стоит мне зайти в комнату.
  
   Однако прослыть совсем уж умалишенной меня тоже не прельщает, так что я аккуратно укладываю повязку в коробку и плотно её закрываю. Запихиваю в нижний ящик комода, в самую глубину. Из верхнего достаю серые штаны и черную футболку. Чтобы из летнего этот наряд превратился в зимний, поверх футболки я надеваю ту же длинную кофту, заменяющую мне утренний халат. Обуваюсь в теплые ботинки, и вот я почти готова к рабочему дню.
  
   - Ты сегодня допоздна, Кинна? - спрашивает мама, когда я уже направляюсь к двери, на ходу застегивая стеганое пальто.
  
   - Не думаю. Кожи вчера пришло в обрез, скорее всего, сварганю сотню шлепок и сразу после звонка домой.
  
   Мама качает головой и произносит назидательно:
  
   - Если ты будешь 'варганить шлепки', то навсегда останешься в своем цеху.
  
   - Да-да, и никогда я не дослужусь до чести изготавливать обувку для достопочтенной аристократии. - раздраженно бросаю я и хлопаю дверью.
  
   Мне осточертели её разговоры об усердии и старании. Дело в том, что на фабрике мне уже трижды в качестве поощрения выдавали дополнительные талоны. И теперь мама вбила себе в голову, что я обладаю незаурядными способностями к рукоделию. А я всего-то шью немного проворнее, чем мои товарки по цеху. Мои пальцы делают стежки по коже чуть быстрее и точнее, чем у остальных фабриканток. И не удивительно - видела бы мама их руки с распухшими от многолетней работы суставами. Чудо, что они вообще еще способны на такой кропотливый труд. Немудрено блистать на таком фоне.
  
   Самым высоким достижением для служащих считается получение должности в Белом - так в народе называются отделения на фабриках и заводах, где производится продукция для Сердца. Она более качественная, долговечная и, самое важное, более красивая. Именно по ней оцениваются результаты деятельности предприятия. То, что вещи, оседающие в границах Периметра, возле неё и рядом не стояли, никого не колышит. Главное, чтобы жители Сердца получали первый сорт.
  
   В нашем Белом отделе изготовляют такие туфельки, что аж дух захватывает. Они сверкают, меняют цвет в зависимости от освещения, каблуки и подошва в ручную расписываются узорами. Стоило маме разок увидеть образцы, красующиеся в вестибюле нашей фабрики под стеклянными куполами, как она заболела идеей, что я обязана добиться тепленького местечка в Белом. Ну а мои премии лишь усугубили ситуацию. Теперь главная мамина мечта и цель - чтобы её дочь ваяла изящные черевички для титулованных особ. О том, чтобы я их носила, и речи быть не может. С тем же успехом можно грезить о том, чтобы у мухи выросли крылья бабочки. Не носить красивую обувь самим, а делать её для людей высшего ранга. Вот такой вот предел мечтаний у нас в Периметре.
  
   Выхожу на улицу и морщусь - ну и холодрыга. Чтобы добраться до работы, мне нужно протопать с полтора километра до остановки, а оттуда около получаса на автобусе. Я запахиваю воротник и шагаю мимо череды таких же Общаг, как моя. Серовато-коричневые здания, во многих чернеют выбитые окна. Этажей столько, что обсчитаешься. Снаружи такие же мрачные, как и внутри. Скорей бы сесть в автобус. Хоть транспорт и не отапливается, но зато народ всегда надышит так, что становится тепло. Все предприятия Периметра имеют впечатляющие размеры, и наша обувная фабрика не исключение - её здание башней взмывает над горизонтом. В транспорте я люблю пристроиться поближе к окну и, сосредоточив взгляд на приближающемся силуэте Обувки, спокойно подумать о своем, помечтать. Даже то, что автобус ходит ходуном, действует умиротворяюще, как покачивание колыбели на младенца.
  
   Впереди виднеется закрепленная на столбе табличка 'НЕ СОРИ' - она находится на полпути к остановке. Я ускоряюсь, борясь порывом безжалостно студеного ветра. Хочу как можно быстрее добраться до остановки, но когда прохожу мимо знака, то краем глаза замечаю на земле желтоватый металлический отблеск и торможу.
  
   Как завороженная гляжу я на гладкую переливчатость золота. И вдруг отчетливо понимаю: как бы я сейчас не поступила, никакая качка в автобусе сегодня не убаюкает меня.
  
  
  
  

Глава 2

  
  
  
  Трудолюбие, плодовитость и скромность - вот качества, которые взращиваются в нас, вассалах. Об этом говорит всё: от просвещающих массы ежемесячников до бежевых кофт, выдаваемых женщинам через каждые четыре зимы. Кофты эти добротно пошиты прилежными работниками, они греют тебя достаточно, чтобы ты не отстудила свои женские придатки, и все одинаковые, чтобы не было смысла друг другу завидовать. Роскошные золотые часы, иронично оказавшиеся на сероватом снегу прямо под предупреждением "НЕ СОРИ", не могли родиться в Периметре. Они из Сердца. А всё, что родилось в Сердце, стоит баснословных денег.
  
  
  
  Прозрачный циферблат, на которым выделяются четыре зеленых камня изумительной красоты, указывающие на три, шесть, девять и двенадцать часов. Многоугольная рамка с геометрическим узором. Толстый браслет из массивных литых звеньев. Судя по размеру, их потерял мужчина. Даже не беря их в руки, я могу сказать, что часы тяжеленькие, золота в них много.
  
  Многочисленные планы действий разворачиваются в моем воображении столь стремительно, что начни я излагать их устно, это заняло бы полдня. Цепочки возможных событий прокручиваются перед моими глазами с невероятной скоростью. Даже не знала, что могу соображать настолько быстро.
  
  Но в итоге всё сводится к одному из двух: оставить часы валяться на заснеженной земле или взять себе. С первым вариантом все просто - шагай себе дальше, и дело с концом. Второй тоже может быть совсем не сложным: подобрать часы и вместо автобуса, идущего на фабрику, сесть на другой, идущий в Управу. Там отдать часы дежурной и расписаться на нескольких документах. Всё. Но если подобрать часы и не ехать в Управу... Вот точка, из которой ветвятся десятки сценариев.
  
  За часы можно получить деньги. Не те талоны на еду, одежду и прочие необходимости, которые нам ежемесячно вручают за работу, а именно деньги. Ни них можно купить то, что тебе нравится, а не то, что тебе выдадут. Деньги получают и законным путем - в тех же Белых отделах ими вознаграждают самых умелых служащих. Но удается это немногим.
  
  В магазинах, торгующих в обмен на купюры, можно найти что угодно: лекарства, электрические чайники, мягкое постельное белье, кремы, делающие кожу шелковистой, тюбики и бутылочки с краской, которыми можно осветлить волосы, чтобы походить на аристократку. В общем, неисчислимое изобилие любых вещиц, какие только способна создать человеческая фантазия. В том числе и тюбики с мазью от болей в спине, даже от таких сильных, как у мамы. И таблетки от бессонницы. И ореховое печенье в нарядных коробках.
  
  Я наслышана о местах, где ценности можно обменять на сиреневые и синие облигации. Темные дворы, тенистые закоулки и прочие укромные уголки. Так что сбыть часы можно по-разному. Вот только легально - никак. Всё найденное положено незамедлительно относить в Управу.
  
  Рисков попасться существует множество. В точках подпольной торговли может поджидать засада, там меня могут попросту обокрасть, а того гляди и прибить. Если пронесет там, то появившиеся неизвестно откуда деньги заинтересуют соседей и знакомых, да и в магазине тоже могут поинтересоваться их происхождением. Нельзя забывать об угрозе того, что скупщик, если окажется в Доме Искупления, сдаст меня Управе, чтобы ему сократили срок. А еще есть проверки имущества и прочие процедуры, призванные выявлять обладателей незаконных благ.
  
  Подлые скупщики, мамины гримасы боли и рука на мучающей её пояснице, формы работников Управы и бутыльки с краской для волос вспышками чередуются у меня в мозгу. Фоном всем им звучит одна мысль: я должна решать сейчас.
  
  Я уже провела несколько минут на обледенелой дороге, вперив взгляд в циферблат. Еще две-три, и я пропущу автобус. Опоздание на смену- это серьезный проступок. Его причину надо будет разъяснять комиссии в письменном виде. Вряд ли метание между присвоением часов и страхом оказаться в камере Дома Искупления покажется им уважительным основанием.
  
  Так что решение надо принимать немедленно. Брать или не брать, брать или не брать. Да или нет. Спросить бы Дэя. Он-то умеет определяться без лишних трепыханий. Брать или не брать...
  
  То ли нервы обострили мой слух, то ли воображение моё воспалилось до предела, но я будто слышу щелчок, с которым минутная стрелка делает шажок, и вздрагиваю. Еще 60 секунд прошло, автобус вот-вот уйдет. Пора действовать.
  
  Оглядевшись по сторонам, я нагибаюсь и подбираю часы. Хочу спрятать их в карман пальто, но вспоминаю, что его придется повесить в раздевалку, а обшарить чужую одежду для моих дорогих сослуживиц как раз плюнуть. В кармане брюк они будут выделяться, даже под кофтой. Я вновь нагибаюсь, снимаю ботинок, вкладываю часы, надеваю ботинок обратно, но понимаю, что не смогу нормально ходить. Вынимаю часы и быстро разобравшись с замком, застегиваю их на лодыжке. Натягиваю поверх них резинку носка. Она короткая и наверняка сползет, но брюки полностью скрывают мой "браслет". Расправляю штанину, окидываю ногу придирчивым взглядом - вроде не заметно- и на всех парах мчусь к остановке.
  
  Надо обязательно успеть.
  
  Снег подтаял, сделав и без того скользкую дорогу настоящим испытанием. Несусь как угорелая, рискуя навернуться и переломать себе все кости. Еще один поворот, потом метров тридцать по вытоптанной народом тропинке, и я на месте. Заворачиваю за угол, и вижу, что мой автобус уже стоит на месте. Двери открыты, людей на остановке нет. Все внутри.
  
  - Эй! - кричу я и прибавляю ходу. Двери закрываются, и я уже лихорадочно пытаюсь сочинить убедительную отговорку для комисии, но тут замечаю, что последняя еще распахнута.
  
  Я запрыгиваю во внутрь. Пассажиры хмурятся, охваченные мимолетным приступом ненависти к девчонке, из-за которой автобус тронулся на десять секунд позже. Но девочку, то есть меня, суровым взглядом не пробьешь, по этой части я сама кого угодно за пояс заткну. Злобно зыркнув на пару избранных, после чего те тут же отвернулись, я нахожу взглядом водителя. Машу ладонью в его сторону и улыбаюсь, надеясь, что этот добрый человек заметил мою признательность в смотровое зеркальце.
  
  В автобусе битком, но мне удается протиснуться к окну и ухватиться за поручень. Наконец-то можно перевести дыхание. Виднеется кирпичная башня Обувки, мерно качается автобус. Довольная тем, что успела вовремя, я думаю о том, что давненько мне не приходилось совершать такие отчаянные пробежки.
  
  И тут меня прошибает. В погоне за автобусом я забыла причину своей спешки. На моей левой лодыжке висит целое состояние.
  
  Я с трудом сдерживаю порыв пощупать ногу и убедиться, что часы на месте. Для этого придется наклоняться, а это привлечет внимание. Велю себе стоять спокойно и не дергаться. Сосредотачиваюсь и чувствую на ноге обхват тяжелого браслета. Всё в порядке, моё сокровище никуда не делось. Тайком пробегаюсь глазами по окружающим. Все уже забыли про меня, никто не пялится. Вот теперь можно поразмыслить как следует.
  
  Я схватила часы из нерешительности. Не возьми я их, шанс был бы упущен навсегда. Их бы наверняка умыкнул кто-нибудь другой, посмелее и побессовестней. А так у меня, по сути, всё еще имеется план отступления. Всегда можно отказаться от затеи с подпольным рынком и отнести их в Управу, выдав за только что найденные. Другой же вариант по-прежнему имеет уйму побегов.
  
  Мысли снова начинают кишеть, и я едва не пропускаю свою остановку. Выхожу из душного салона на улицу, стараясь выглядеть как можно непринужденнее. Чтобы я ни решила, смену я должна отработать как обычно, не вызывая ни у кого подозрений. Народ ведь у нас подозревать любит, а знать это всячески поощряет.
  
  Ничего, думаю я, сейчас завтрак, пять часов за иглой, потом обед, еще пять часов за иглой, ужин, и после этого я предоставлена самой себе. Захожу в здание, отмечаюсь у дежурного. Пересекаю фойе и спускаюсь в низ, в женскую раздевалку. Формой своей она больше напоминает коридор, чем комнату. Ширина метра два с половиной, не больше, длина - как беговая дистанция. Я иду в самую глубину, вдоль бесконечного ряда торчащих из серовато-белой стены крючков и стоящих на шатких ножках скамеек. Цвет пола определить сложно, ибо он весь заляпан уличной грязью. У входа темный как асфальт, но к дальнему концу помещения постепенно светлеет. Именно туда я и направляюсь. Там снует меньше людей.
  
  Снимаю пальто и вешаю на крючок. Достаю из кармана бумажную салфетку, протираю ботинки от приставшей к ним слякоти. Одновременно тайком щупаю лодыжку - часы всё там же. Распрямляюсь и, зажав раскисшую бумажку в кулаке, иду обратно вдоль раздевалки.
  
  Почему-то мне начинает казаться, что часы должны загромыхать, как кандалы. Что с каждым шагом вперед всё больше и больше взглядов будет устремляться на меня и кто-нибудь непременно спросит, откуда я их взяла. Этого, разумеется, не происходит. Всем глубоко на меня наплевать.
  
  На выходе стоит мусорный бак, куда я отправляю салфетку. Внезапно кто-то трогает моё плечо и я, вздрогнув, оборачиваюсь.
  
  -Привет!
  
  Нет, не всем на меня наплевать.
  
  - Дэй! - восклицаю я вместо приветствия. Какое счастье! Я не должна разбираться с часами в одиночку.
  
  - Кинна! - передразнивая, откликается он таким же восторженным тоном. Его карие с зеленцой глаза смеются, но губы выражают лишь слабую усмешку. Мне не доводилось слышать, чтобы Дэй хохотал во весь голос, и лишь изредка я вижу его широко улыбающимся. Когда ему говорят, что он хмурый, Дэй парирует, что он адекватный. Я знаю поттекст этого ответа. Он считает, что его хмурость- отражение его жизни, а жизнь у него такая же, как у всех в Периметре. Хреновая. Однако он не высказывает этого вслух. Помнит, чем могут обернуться подобные заявления. Ему-то никто не перекрывал обзор, когда моего брата бичевали за неострожные слова.
  
  - Слушай, - начинаю я. Прежде чем заговорить дальше, я осматриваюсь. Вдруг кто-то подслушивает. Но мужчины и женщины, появляющиеся из двух соседних дверей, проходят мимо, даже не замечая нас. - Я даже не знаю, что делать....
  
  Дэй встревожен:
  
  - Что случилось?
  
  - Мне нужно поговорить с тобой...посоветоваться.
  
  Он тянет меня за локоть к стенке, подальше от толпы:
  
  - Говори.
  
  Я решаю разложить всё по полочкам, чтобы у Дэя была полная картина происходящего.
  
  - Я шла сегодня к остановке, дошла уже до середины...
  
  - Т-с-с- -вдруг шикает Дэй и говорит кому-то за моей спиной, - Привет! Ну что, получим мы от вас сегодня приличные подошвы или снова отправите коровьи лепешки?
  
  Я оборачиваюсь. К нам подошел Рони, темнокожий парень на пару лет старше нас с Дэем. Он неплохой и его вполне можно назвать нашим другом. Раз Дэй счел, что при его приближении мне лучше смолкнуть, значит успел понять, что проблема у меня серьезная.
  
  Рони же сияет улыбкой:
  
  - Ну кто-то может и получит, но лично тебе я запакую порцию отменного коровьего дерьма. - он причмокивает, будто говорит о какой-то вкуснятине, после чего обращается к нам обоим, - К слову о дерьме. Питаться-то сегодня собираетесь?
  
  - Да, - говорю я, - идем.
  
  Мы втроем отправляемся в столовую, тоже находящуюся на цокольном этаже. Дэй посередине, я и Рони по бокам. Когда я прохожу мимо доски объявлений, Дэй поворачивает голову в мою сторону, будто бы заинтересовавшись листовками, а сам смотрит на меня вопросительно. Я делаю знак, что с разговором можно подождать.
  
  Рони начинает подначивать Дэя всякими колкостями. Тот, притворяясь недовольным, супит брови. Пусть по нему так сразу и не скажешь, у Дэя отличное чувство юмора. Шуточки приятеля его не злят. Он пресекает их только если Рони совсем уж заносит. Как, например, в тот раз, когда он начал убеждать нас с Дэем пожениться, находя эту идею умопомрачительно смешной. Дэй тогда не постеснялся с выбором эпитетов, предлагая ему заткнуться. Больше приколов на эту тему мы не слышали. Дурацкая шутка, в самом деле. Дэй и я - муж и жена, ха-ха-ха. Ну просто умора.
  
  Сегодня Рони избрал предметом своих хохм новые модели туфель для Сердца. Он видел их краем глаза и утверждает, что ноги в них будут смотреться точь-в-точь как копытца у свиньи. Он заливается громким раскатистым смехом, Дэй улыбается. Я выжимаю из себя короткий смешок. Надо же сделать вид, будто меня забавляет это дуракаваляние, не то Рони непременно спросит, что со мной.
  
  Столовая представляет собой огромный зал, занимающий львиную долю подвала. Когда я впервые сюда попала, мне казалось, что моя макушка практически упирается в потолок. Конечно, он не настолько низкий, даже самим высоким не приходится сутулиться. Но всё же здесь у меня всегда появляется какое-то ощущение тяжести, словно потолок прогнулся под весом гигантского здания и настанет час, когда он рухнет и раздавит нас всех, как насекомых. Толстые колонны, подпирающие его, доверия не вызывают, уж слишком много на них трещин.
  
  Мы садимся за первый попавшийся стол, потому что выбирать нет никакого резона. Все они абсолютно одинаковы -пласты фанеры, прикрепленые к устойчивым ножкам. На длинных сторонах расставлено по восемь точно отмеренных порций, равных по размеру и составу. На торцах почему-то никто не сидит.
  
  За столом мы расположились в том же порядке: слева Рони, потом Дэй, потом, с самого края, я. Нынче наше утреннее питание представляет собой миску распаренных коричневых злаков, стакан подслащенной воды и половинку вареного яйца, помещенного прямо посредине каши. Этим блюдом Император сдерживает данную им при коронации клятву, что в Сенаре никто никогда не будет голодать. Я плохо помню времена, когда правил его отец, слишком маленькая была. Папа говорит, что тогда было легче. Талоны выдавались на все дни месяца, а не только на четыре-пять выходных, когда нам не обеспечивают питание на работе или в школе. Я среднего роста, худого телосложения -для девушки, как я, такого завтрака вполне хватает, чтобы протянуть до обеда. Но Дэю наверняка маловато, хотя он и отказывается оскорбленно, когда я предлагаю ему добавки из своей тарелки. Пожалуй, давая свою знаменитую клятву, Император не имел в виду, что никто из его подданных не будет испытывать голода. Он подразумевал, что никто из его подданных от голода не сдохнет.
  
  Из-за часов я не чувствую вкуса того, что ем. Чтобы отвлечься, задаю Дэю давно занимавший меня вопрос:
  
  - Интересно, а почему на торцах никогда не ставят порции? Там же есть место, чтобы сесть.
  
  Дэй смотрит на торец, ухмыляется и, глядя в свою миску, говорит тихо:
  
  - Чтобы никто не выделялся.
  
  Я не знаю, как это понимать. Дэй поднимает на меня глаза и разъясняет:
  
  - Потому что торец считается почетным местом. А знать не хочет, чтобы у нас были почетные места.
  
  Теперь уже ухмыляюсь я:
  
  - Вряд ли кто-то из аристократов позарится на это "почетное место".
  
  Дэй качает головой:
  
  - Ты что, не понимаешь? Они не хотят, чтобы среди нас появлялись те, кто хоть чем-то отличается. Не хотят, чтобы кто-то из нас был умнее других, садился во главе стола и начинал просвящать остальных. Они боятся появления лидера.- Дэй выпаливает всё это с приглушенным ожесточением, а потом вдруг переменяет тон, - Впрочем, может они просто не хотят, чтобы мы толкались локтями. За столами и так теснота.
  
  Подведя итог, он утыкается в тарелку. Иногда Дэй делится со мной не угодными знати мыслями, но не хочет, чтобы я их перенимала. Вот и завернул свою тираду безобидным предположением о тесных столах. Я такого терпеть не выношу. Он не должен относится ко мне, как к несмышленышу. Он мне не старший брат.
  
  - Не верится, что их беспокоит, просторно ли нам в столовой. -на зло ему я говорю громче, чем мы разговаривали до того, - Знать пальцем не пошевелит ради нашего удобства.
  
  - Тише. - спокойно произносит Дэй, а у самого глаза нервно бегают из стороны в сторону, проверяя, не обратил ли кто внимание на мой выпад.
  
  - А что такое?- спрашиваю я.
  
  - Ты доверяешь мне?
  
  Хочется ответить поперек, но это будет очевидная ложь. Я нехотя соглашаюсь:
  
  - Да.
  
  - А им? - он кивает в сторону сидящих напротив. Тетка с усиками над губой залпом пьет воду, тощий мужик рядом с ней чешет нос и жует с открытым ртом. Я сдаюсь:
  
  - Нет...
  
  - Вот видишь. - говорит Дэй и переходит совсем на шепот, - Доносы никто не отменял. Опоздаем на обед?
  
  "Опоздать на обед" обозначает встретиться во время перерыва под лестницей, поговорить и только тогда пойти в столовую. Совсем не прийти нельзя - если узнают, что наши порции пропали, то придется оправдываться за растрату продуктов. Да и от еды ни один из нас добровольно не откажется.
  
  Я киваю. Мы заканчиваем завтрак и поднимаемся наверх. Дэй работает на втором этаже, где изготавливают зимнюю обувь. Я прощаюсь с ним и прохожу еще четыре лестничных пролета. Здесь мы делаем сандалии.
  
  После столовой сюда относительно приятно заходить. Потолки высокие, окон много. Рабочие столы, по одному на двух человек, расставлены рядами. Между ними коридоры пустого пространства, чтобы ответственные за смену могли спокойно расхаживать туда-сюда, следя за нашей добросовестностью. Поначалу меня напрягало наличие эдаких надзирателей, но я быстро перестала их замечать.
  
  Так сложилось, что у нас в отделе работают одни женщины. Многие из работниц дружат и постоянно сидят парами, скрашивая монотонный труд болтовней. Стул возле меня всегда пустует. Иногда новенькие присоединяются ко мне, но после первого же перерыва, пообщавшись с моими дорогими товарками, пересаживаются. У меня, знаете ли, дурная репутация. Несколько человек из моей школы тоже пошли в Обувку, и слухи о моей легкой шизанутости распространились быстрее, чем вши.
  
  Но меня это не сильно расстраивает. Я все равно не смогла бы трещать без умолку по десять часов в сутки. К тому же, здесь Дэй. Мы завтракаем, обедаем и ужинаем вместе, этого общения мне хватает с лихвой. Мама с папой уверены, что он единственная причина моего выбора службы. Они правы, но не полностью. Просто мне было всё равно куда идти трудиться после школы, и когда Дэй предложил пойти вместе с ним, я не видела повода отказываться.
  
  В принципе, я довольна. Сижу себе и сшиваю детали, приклеиваю их к подошве, расставляю на висячей полке над столом для просушки. Начальство меня хвалит. Мои сослуживицы шепчутся, что я всеми силами стремлюсь попасть в Белый отдел, но это не так. Честно говоря, перспектива делать обувку для высшего сословия меня не слишком прельщает. Конечно, это дополнительные талоны и прочие преимущества, но работы там через край. В Сердце идет столько же продукции, сколько в Периметр, хотя людей там проживает гораздо меньше. Самое смешное, что в Белом отделе предъявляют особые требования к долговечности обуви. А при таком количестве туфель, сапог и босоножек на человека, знать просто физически не способна успеть их износить. Лучше уж я продолжу мастерить приличную обувь для своих земляков, им-то в каждой паре по несколько лет ходить.
  
  Хотя, может, мне всё же стоит постараться попасть в Белый отдел? Ведь тогда, продав часы, я смогу объяснить родителям откуда у меня взялись деньги. И соседям будет не к чему придраться. Я буду брать понемножку, распределю сумму год или два. Все решат, что это премии. Никто не будет знать, что это не мои деньги. Я внутренне поеживаюсь от этой мысли. Летопись приравнивает присвоение к краже. Я знаю, что не воровка, но сейчас почему-то ощущаю себя именно ею.
  
  - А чего это ты такая задумчивая сегодня? - резкий голос слева от меня прерывает мои размышления.
  
  Это Зира. Она сидит через проход и смотрит на меня испытующе. Её губы скривились в неприязненной гримасе. Зире за сорок, у неё жесткие, коротко подстриженные волосы, желтоватый цвет лица и узкие глаза, над которыми чернеют густые брови. Когда я узнала, что она тоже живет в Общаге, то попыталась разговориться с ней как с товарищем по несчастью. Спросила, сколько у них человек на этаже, есть ли горячая вода. Зира же увидела этот шаг в другом свете. Она решила, что я хочу узнать, почему она застряла в Общаге на всю жизнь. У меня-то, молодой, все шансы оттуда выбраться. Мне такое и в голову не приходило. Мои сбивчивые попытки оправдаться её не убедили. Может, надо было получше извиняться, но я не вижу, почему вообще должна просить прощения за то, как она сама исказила смысл сказанного мною. А чем дальше, тем яснее становилось, до чего это мерзкая тетка. Так что пускай думает обо мне, что хочет.
  
  - Уж не о симпатяге ли своем мечтаешь? - продолжает Зира и сообщает своей соседке, - Опять сегодня вместе завтракали, прямо-таки неразлучная парочка.
  
  Если б я не знала, какое удовольствие Зире приносит вывести меня из себя, то ответила бы ей похлеще, чем Дэй ответил на подобные высказывания Рони. Но я не доставлю ей этой радости. Смеряю её пренебрежительным взглядом и отворачиваюсь.
  
  - Ишь ты какая гордая, ответом меня не удостоит. - громко говорит Зира, и я затылком чую, как все в цехе смотрят на меня. Всем любопытно, как отреагирует дурковатая Кинна.
  
  Я собиралась молчать, но чувствую, что это воспримут как слабость.
  
  - Я просто пытаюсь понять, о каком симпатяге ты говоришь. - говорю я как можно равнодушнее.
  
  - А у тебя их что, несколько?
  
  Я повожу плечом:
  
  - У меня ни одного.
  
  - Буквально-таки ни одного? - не унимается Зира.
  
  - Ага, прямо как у тебя.
  
  За этой моей ехидной фразой следует волна хохота. На секунду мне становится стыдно. Зира не замужем и у неё нет детей. Поговаривают, что мужчины её не интересуют, и, судя по реакции в цеху, поговаривают не зря.
  
  Зира испепеляет меня долгим злобным взглядом и возвращается к работе. Мой прилив стыда уже прошел - она столько гадостей наплела обо мне, что я едва ли приблизила наш с ней счет к ничьей.
  
  Продолжаю работать. Хорошо, что я шью уже механически, поскольку сосредоточиться мне сегодня наврядли удастся. Я всё ломаю голову, оставить часы или нет? При любом раскладе, владелец вряд ли понес серьезный ущерб из-за своей потери. Он может позволить себе роскошь что-то потерять. Я неделю назад выронила крышку от бутылки и шарила по полу до тех пор, пока не обнаружила, куда она закатилась. Даже занозу заработала. Так что не могу сильно корить себя за то, что прибрала к рукам безделушку какого-то богача. Тем более, что знать появляется в наших краях в основном ради того, чтобы развлечься так, как считается неприличным развлекаться в Желтке. У нас различные дурманы и оргии тоже не в почете, но кому какое дело, что там думают вассалы?
  
  Я представляю, как часы могли оказаться у тропинки. Какой-нибудь молодой виконтик заскучал от безделья. Он оделся понеприметнее, спрятал часы в карман и тайком от семьи прошмыгнул в Периметр. Тут он буянил всю ночь в каком-нибудь злачном местечке и занимался страшно подумать чем с молоденькими периметрчанками, чьи запросы не покрываются талонами. Наверняка мочился прямо на улице -знать почему-то считает это крайне забавным. А в завершении забрел на мою привычную дорожку, где ему поплохело и он оперся о знак "НЕ СОРИ". Его шатало, и часы выпали из кармана. Придя в себя, виконтик вернулся в Сердце, где проспал на воздушной перине до вечера и проснулся с головной болью, которую с легкостью потушил малюсенькой таблеточкой. И тут он хватился: часы остались где-то в Периметре! Но пускаться на их поиск или рассказывать о потере он не стал. Ведь тогда все узнают, где он был вчера ночью, и догадаются, чем он там занимался. За такие шалости почтенные родители могут урезать его содержание, да и часов у него уйма.
  
  Может, мне просто хочется представлять себе законного хозяина моего клада отвратительным, избалованным ублюдком. Однако другие аристократы к нам не забредают.
  
  Но часы-то всё равно не мои.
  
  
  
  
  
  * * *
  
  
  
  - Вот идиотка! - восклицает Дэй.
  
  Мы стоим под лестницей, словно под низкой покатой крышей. Тут намусорено и пахнет затхлостью, но зато более уединенного местечка на Обувке не сыскать. Топот ног над головой и рой голосов заглушат даже истошный крик. Люди потоком спускаются в столовую, можно не беспокоиться, что кто-нибудь завернет сюда. Зира небось удавилась бы за шанс застукать меня здесь с "симпатягой".
  
  После заявления про идиотку Дэй задает мне не менее лестный вопрос:
  
   - Ты совсем сдурела, что ли?
  
  Я в замешательстве мотаю головой. Он никогда не говорил со мной в таком тоне. Он не разговаривал со мной так, даже когда на то были веские причины. А их имелось предостаточно. И я говорю не только о том, что частенько грублю. В школе не было ни одного парня-старшеклассника, которого я бы хоть раз со спины не приняла за Мано. После таких ошибок каждый раз следовали рыдания, по силе и судорожности смахивавшие на припадки. Именно из-за этого я и прослыла дурковатой. И еще из-за осколков. Дэй первым понял, почему я подбираю куски стекла и прячу их в карманы. Но даже тогда он не был со мной настолько резок.
  
  - Нет? - толкует он мой отрицательный жест, - Не сдурела? А что тогда, жить надоело? Или в Дом Искупления захотелось?
  
  - Ничего мне не захотелось. - в моем голосе появляются агрессивные нотки, - Чего ты паникуешь? Тысячи людей делают вещи похуже продажи найденных часов. Хозяин даже не станет их искать. Это же явно аристократ, он ни за что не признается, что шатался по Периметру.
  
  - Да не нужно искать никакого хозяина, чтобы понять, что они не твои!
  
  - И что, думаешь кого-нибудь из скупщиков это смутит? Да там даже зубы металлические покупают, не спрашивая, откуда они взялись! Даже если на них засохшая кровь - ты сам мне говорил.
  
  Дэй набирает воздуха, словно готовясь на меня наорать, но берет себя в руки и отчетливо, делая паузы между каждым словом, произносит:
  
  - Кинна, ты хотя бы подумала о том, что за люди там ошиваются? Зубы с засохшей кровью они, ты думаешь, тоже с земли подбирают?
  
  Я начинаю теребить рукав. Терпеть не могу манеры Дэя задавать вопросы, на которые нельзя ответить, косвенно не признавая его правоту.
  
  - Они сразу увидят, что мы не матерые преступники. - продолжает он, - В лучшем случае, у нас просто отберут часы...
  
  - Почему у нас? - перебиваю я раздраженно, - Не у нас, а у меня. Я тебя с собой не звала.
  
  Дэй закатывает глаза на потолок с такой безнадежностью, будто даже у этого бетонного перекрытия больше здравого рассудка, чем у меня.
  
  Разговор пошел совсем не так, как я рассчитывала. Моя уверенность, что часы надо сбыть, начала подтаивать. Всё-таки они чужие. Я была уверена, что прагматичный Дэй напротив, будет убеждать меня сбыть находку и найдет, чем успокоить мою совесть. Тем более, что кое-какой опыт в темных делишках у нас с ним имеется. Мы умыкнули с фабрики приличное количество материалов, чтобы сделать себе и родным дополнительные пары ботинок. Дело рискованное, но зато ни у кого в наших семьях зимой не мерзнут ноги. Мы всегда делаем точно такую же обувь, как та, что выдается Управой. Пару шагов по уличной слякоти - и новые башмаки выглядят точно так же, как башмаки всех жителей Периметра, выдаваемые на три года.
  
  Дэй будто читает мои мысли:
  
  - Кинна, нелегальная торговля - это совсем не то, что наши с тобой проделки. Одну я тебя в любом случае не пущу. - Дэй пресекающе поднимает ладонь, не давая мне возразить, - но и вдвоем это огромный риск. Скупщики не отбирают ценности у воров силой, потому что знают, что завтра те принесут им новый товар. Воры обеспечивают им оборот. А по тебе, хоть ты и строишь из себя злючку, сразу понятно, что часы у тебя оказались случайно. Что им помешает прибить нас на месте и забрать часы безо всякой оплаты?
  
  Я испускаю невольный горестный вздох.
  
  - Ну ладно...- от моей бойкости не осталось и следа, - Я выброшу их где-нибудь по пути домой...
  
  - Вот и умница.
  
  - Не идиотка? - спрашиваю я с горькой иронией.
  
  - Извини...- говорит Дэй пристыженно. - Я погорячился. Лишь представил себе, что тебе может грозить...
  
  - Ладно, - обрываю я, - Я не злюсь. Просто размечталась. Думала, накуплю всякого...Дура, короче.
  
  Дэй смотрит на меня с такой жалостью, что я сама готова разреветься. Чтобы этого не случилось, говорю:
  
  - Всё, пошли в столовую, пока нас не хватились.
  
  Дэй кивает и мы с ним выглядываем из нашего укрытия. Небольшая группка людей как раз сошла с лестницы, и мы присоединяемся к ним. Присаживаемся за ближайший стол. Там ни одного знакомого лица. И замечательно. Никто не поинтересуется, почему у меня влажные глаза.
  
  Ем разваренный рис с кусочками моркови, с краю которого положили по два розовых квадратика. Это мясной продукт - не слишком вкусно, но еда она и есть еда, её задача - чтобы живот не урчал. Перебьюсь я без деликатесов из магазина. Дэй прав - ничем хорошим эта история с часами закончиться не может. Оботру их от следов и брошу возле того же столба. Их, конечно же, кто-нибудь подберет, но меня это уже касаться не будет.
  
  Я машинально кладу руку на бедро. Хочется сползти вниз и пощупать золотой браслет, попрощаться с глупыми фантазиями. Вдруг я чувствую, что ладони стало тепло. Дэй накрыл её своей. Смотрю на него и встречаю на его лице грустную улыбку. Он сжимает мою руку и тихо произносит:
  
  - Не расстраивайся.
  
  Я отвожу взгляд:
  
  - Всё в порядке.
  
  - Ты уверена?
  
  - Уверена.
  
  Мы доедаем порции, допиваем до последней капли неизменную сладкую воду, положенную три раза в день. Поднимаемся из-за стола и выходим из столовой. Я уже заношу ногу на ступень, как Дэй тянет меня назад.
  
  - Иди сюда, - тихо говорит он, утаскивая меня под лестницу. Мы снова скрыты в нашем темном убежище.
  
  - Что? - спрашиваю я.
  
  - Отдай мне часы. Я от них избавлюсь.
  
  - Не надо, я сама.
  
  Дэй настаивает:
  
  - Мне так будет спокойнее.
  
  - А мне нет.
  
  - Да не волнуйся, я просто выброшу их где-нибудь на улице, вот и все. Никакого риска.
  
  - Никакого риска? Тогда почему ты хочешь забрать их у меня? - парирую я и, не дожидаясь ответа, ухожу.
  
  
  
  
  
  * * *
  
  
  
  Я не замечаю, как шлепаю одну пару сандалий за другой. Всё-таки мне очень повезло, что у меня есть Дэй. Без него я бы всё еще металась, торговалась с совестью. Полдня я до тошноты прокручивала разные планы действий, но теперь знаю, как поступлю. На душе сразу отлегло.
  
  Всё будет нормально. Мне не придется трястись, что я попадусь. Не придется чувствовать себя мошенницей. Лучше действительно поднапрячься, попасть в Белый отдел и получить деньги честным путем. Тогда и куплю маме мазь. А пока можно попросить у мамы Дэя еще одну баночку домашней натирки, которую она варит. Не чудотворное снадобье, конечно, но немного помогает. Или, может, приготовить её самой? Я пытаюсь припомнить рецепт, которым она когда-то со мной поделилась, как вдруг меня всю передергивает.
  
  Я вздрагиваю до того, как успеваю осознать смысл услышанного, словно моё тело распознало опасность раньше, чем разум. Я будто зверек, почуявший запах хищника, но не знающий, куда бежать; я даже беззащитнее зверька, потому что мне бежать нельзя. Я прокручиваю в голове заданный мне вопрос, в отчаянной надежде, что его возможно истолковать как-то по-другому. Но он однозначен, однозначен и неумолим:
  
  - А что это у тебя на ноге, Кинна?
  
  
  
  
  
  

Глава 3

  
  
  
  - А что это у тебя на ноге, Кинна? - Зира смотрит на меня с любопытством.
  
  Страх эхом раздается по телу. Не могу даже сделать вдох, только чувствую, как ступни с легким стуком коснулись пола. Я осознаю, что сидела, подогнувши ноги, приподняв и скрестив их, как частенько делаю, когда задумаюсь. Низ штанины задрался и обнажил часы. Должно быть, не полностью, поскольку Зира всё же спросила "что это?". Вдобавок, я сижу к ней правым боком, а часы на левой ноге. Она мало что могла разглядеть.
  
  - Что? - переспрашиваю я, приподняв брови.
  
  - Что у тебя на ноге? - повторяет Зира.
  
  Я опускаю взгляд и смахиваю невидимые соринки с колен словно решила, что перепачкалась:
  
  - Где? - я поворачиваю ногу туда-сюда, только правую. Левая онемела и отяжелела, будто сама вся обратилась в золото.
  
  Зира чувствует, что я её дурю:
  
  - Не на штанах. На самой ноге.
  
  Я пожимаю плечами и задираю край правой штанины. Демонстрирую ей худую смуглую голень в хлопчатобумажном носке и толстом ботинке.
  
  Зира вскипает:
  
  - Да не на этой, на другой!
  
  Делать нечего. Я чуть-чуть поворачиваюсь к Зире, так, чтобы мой левый бок всё еще был немного скрыт от неё, и, взявшись за штанину сзади, ухватываюсь и за браслет. Пусть ноги у меня худые, но браслет не настолько широк, чтобы я натянула его на колено. Однако я должна показать что-то. Скрывая усилие, я поднимаю ткань и, тайком подтягивая часы наверх, открываю лодыжку. Металл больно впивается в икру, но я не выдаю этого ни едином жестом. Зира придирчиво рассматривает мою ногу. Я смогла обнажить её сантиметров на пятнадцать от резинки носка, не больше.
  
  - Ну-как приподними повыше! - командует она.
  
  И тут я отвечаю ей настолько грубым голосом, что сама с трудом его узнаю:
  
  - А может мне вообще штаны снять? - я резким движением опускаю штанину, водворяя часы на место, - Тебе бы это понравилось, старая ты извращенка! Хватит на меня пялиться!
  
  И тишина. Смешливый фабричный народ не хохочет над нашей схваткой, хотя с утра все заливались смехом. В перепалках всегда существует грань, и я эту грань перешла.
  
  Глаза Зиры наполняются ненавистью настолько лютой, что я бы спасовала перед ней, если б страх попасться не главенствовал сейчас во всем моем сознании. Внутренний голос нашептывает, что я сделала подлый удар. Но что мне оставалось? Показать всему цеху золотые часики? Чтобы спастись от разоблачения, я должна была бить наотмашь, с такой мощью, чтобы Зира тут же отступилась от своего допроса. Возможно, существовал какой-то иной способ отделаться от неё. Но сейчас я его не нашла. А если когда-то найду, то что толку? Спасаться нужно вовремя.
  
  Зира принимается за шитье и орудует длинной иголкой с жесточайшим остервенением. Наверняка представляет, что протыкает насквозь мою кожу, а не кусок черного заменителя. Я же с трудом удерживаю иглу и радуюсь, что осталось сделать только пару стежков. Раз-два, и пора приклеивать ремешки к подошве. Для этого особой твердости рук не требуется. Но пальцы предательски дрожат, мешая этой простейшей операции. Скорей бы прошла смена и я смогла уже избавиться от часов. Главное, чтобы ничего не случилось до конца дня. Нельзя забываться ни на миг. Если блеск золота еще раз промелькнет, Зиру не остановят оскорбления.
  
  Тут надо мной повисает тень. Ответственная за смену встала возле моего стола и наблюдает, как тюбик с клеем трясется в моих руках. Я выдавливаю кривую линию вдоль края подошвы, один за другим прикладываю ремешки и прижимаю, чтобы прихватились. Вижу, что сандалии получились так себе, но ничего не могу с этим поделать, пока не уймется дрожь. Я осмеливаюсь взглянуть на ответственную. Она кивает мне, будто я что-то спросила, и идет дальше между рядами. Она и раньше останавливалась, чтобы посмотреть, как я тружусь. Но что, если сегодня её заинтересовала не моя работа, а что-то другое?
  
  Слева от меня раздается скрип. Зира встала, хлопнула в ладоши, чтобы обратить на себя внимание, и показала раскрытую ладонь. Это обозначает, что ей нужно выйти на пять минут. Поскольку в цехах работают и болтают несколько сотен людей, устные сообщения стараются по максимуму заменять знаками. Иначе, чтобы тебя расслышали, приходилось бы орать.
  
  Ответственная за смену кивает, давая разрешение на паузу, и Зира выходит. Скорее всего, она отправилась по нужде, но точно так же в этот миг она может заходить в кабинет управляющего фабрикой и докладывать обо мне. Меня так и подмывает выйти самой, чтобы проверить, где она. Прежде чем подняться и хлопнуть в ладоши, я успеваю понять, что это бессмысленно. Если Зира решила меня сдать, этого не остановишь.
  
  Прозвучали еще хлопки, зашло и вышло пару работниц, и вот Зира возвращается на своё место. Даже не смотрит на меня.
  
  Проходит немного времени, и ко мне возвращается ровное дыхание. Пальцы работают с прежней сноровкой, а совесть начинает болеть, как болят замерзшие конечности, попав с мороза в тепло. Завтра же извинюсь перед Зирой - на этот раз точно есть за что. Пусть у меня и не было иного выхода, но я перегнула палку. Хорошо бы, конечно, поговорить с ней вечером в раздевалке, но кто знает, вдруг она снова захочет увидеть мои голени. Уж лучше подождать.
  
  Я обметываю срезы новых ремешков, когда у входа раздается громкий мужкой голос.
  
  - Ответственная за смену, прошу ко мне!
  
  Голос принадлежит мужчине в форме Управы - красная рубашка, серая куртка и серые штаны с широким поясом, к которому крепится дубинка. Он побрит налысо - значит, не чиновник, а страж порядка. На худом лице выделяются высокие скулы и нос с крутой горбинкой. Позади него стоят еще двое лысых управцев, оба молодые и очень похожие друг на друга, разве что брови у одного из них темные, а у другого светлые. Они одеты в серое, только воротники и пояса красные. Чем больше в форме красного, тем выше звание. Худой мужчина их командир. Ответственная торопливо подходит к нему и с почтением выслушивает то, что он тихо говорит ей на ухо.
  
  Я слышу её ответ:
  
  - Да, вот там...- и она указывает прямо на меня.
  
  Горло сжимается. Я как в кошмарном сне, когда хочется позвать на помощь, но пропадает голос. Сердце колотиться с такой частотой, что я не могу различать его удары, все они сливают в гул. Я чувствую острую боль и понимаю, что вместо того, чтобы шить, втыкаю иглу себе в кисть.
  
  Управец приближается ко мне и я машинально поднимаюсь, как в школе, когда ко мне подходил учитель. Командир хмыкает и берет меня за левую руку, разворачивая её ладонью вверх. Игла торчит будто из игольницы. Я смотрю то на неё, то на управца. Всё это кажется таким бессмысленным. Еще утром я пила кипяток, сидя на деревянном ящике, слушала мамины наставления... Всё шло правильно. Всё шло как обычно. Ничего не должно было произойти.
  
  - Укололись? - спрашивает меня управец, поднося мою ладонь поближе к лицу, будто хочет рассмотреть повнимательней. У него ледяные руки и даже внешностью он напоминает мне какое-то хладнокровное земноводное. Ящера, пожалуй. Он берется за иглу двумя пальцами и резким движением выдергивает её. Я вздрагиваю.
  
  - Ай-яй-яй. - качает головой Ящер, глядя на покрытое кровью острие. Он аккуратно кладет иглу на стол и отпускает мою ладонь.
  
  - Прошу закатать брюки до колена.
  
  Я знаю, что лучше сделать это самой. Добровольно показать часы и во всем признаться. Без унизительного публичного досмотра, сохранив хоть видимость достоинства. Но я не в состоянии ни заговорить, ни пошевелиться. Едва дышу и смотрю на управца, занявшего профессиональную стойку: ноги расставлены на ширину плеч, руки сцеплены за спиной, осанка прямая. Точно такую же позу управцы принимают, когда разговаривают со знатью. Но знать видит в ней подчинение, а мы - власть, причем власть почти безграничную.
  
  - Прошу закатать брюки до колена. - повторяет командир. Его напарники начинают переминаться. Ждут указания начальника заломать мне руки и обыскать. В левой ладони всё еще пульсирует боль, но я опускаю её вдоль бедра и, складка за складкой, собираю ткань брюк в кулак, пока их низ не обнажает часы.
  
  Ящер смотрит на них и коротко бросает через плечо:
  
  - Произвести арест!
  
  Младшие управцы подходят ко мне и разворачивают спиной. Я озираюсь из стороны в сторону, всматриваясь в застывшие лица сослуживиц и надеясь, что кто-нибудь вступится за меня. Но все отводят глаза. Им на меня наплевать, как это я могла забыть об этом.
  
  Темнобровый управец достает из кармана наручники и надевает на меня, пока светлобровый сводит вместе мои запястья. Потом они поворачивают меня лицом к командиру и тот произносит:
  
  - Вы обвиняетесь в воровстве и будете осуждены судом Сенара. Лейтенанты, уводите арестованную.
  
  Меня хватают под локти и тащат к двери, и тут моему голосу наконец удается прорваться:
  
  - Нет! - кричу я, упираясь в пол и пытаясь высвободиться, -Я ничего не сделала! Я их нашла! Я не воровка!
  
  Командир даже бровью не поводит. Пока его молодцы скручивают меня потуже, он стоит в той же позе и молча взирает на меня. Меня доволокли почти до выхода, когда неизвестно откуда взявшаяся сила позволяет мне сделать рывок и я, увлекая лейтенантов за собой, делаю несколько шагов к ответственной за смену:
  
  - Скажите им, что я не воровка! Я ведь хорошо работаю, я ни одной смены не пропустила!
  
  Я жажду услышать хоть одно слово в свою защиту, хоть намек на заступничество. Но она отшатывается от меня, как от прокаженной. Лейтенанты тем временем упрочили хватку и снова тащат меня прочь из цеха. Последнее лицо, которое я вижу, это Зира. Она торжествующе смотрит на меня.
  
  Дверь в цех закрывается. Нагнавший меня и лейтенантов Ящер приказывает:
  
  - В Дом Искупления.
  
  Эти слова вызывают у меня очередной возглас:
  
  - Нет, не надо, пожалуйста!
  
  Командир игнорирует мои мольбы, и управцы тянут меня вниз по ступенькам. Я понимаю тщетность криков, понимаю, что ими не смягчить стражей порядка, но я не в состоянии их прекратить. Они идут из самого нутра.
  
  Когда мы оказываемся на втором этаже, из цеха выбегает Дэй. Каким-то образом в жутких воплях он распознал мой голос.
  
   - Кинна! - в ужасе восклицает он, - Отпустите её, она ни в чем не виновата!
  
  Ящер дает отмашку остановиться. Позади Дэя из дверного проема выглядывает человек двадцать. Им-то на меня тоже наплевать, да вот любопытство, видимо, распирает. Только одному человеку во всем огромном здании небезразлична моя судьба.
  
  Я смотрю на своего лучшего друга, на его испуганные глаза, и меня пронзает мысль: он в опасности. Его могут счесть моим сообщником. Прежде чем он успевает сказать что-то порочащее его, я начинаю лепетать:
  
  - Не волнуйся, я тебе все потом объясню. Я нашла часы, но не отнесла их в Управу сразу. Это моя вина.
  
  Ящер косо смотрит на меня, а потом спрашивает Дэя:
  
  - Почему вы утверждаете, что она ни в чем не виновата?
  
  - Это какое-то недоразумение. - говорит Дэй. Голос его звучит ровно, но вид такой, словно у него все жилы свело.
  
  - Недоразумение? - переспрашивает Ящер.- Часы были обнаружены прямо на ней.
  
  Дэй говорит:
  
  - Она же сказала, что нашла их.
  
  - И присвоила.
  
  Не спорь с ним, мысленно кричу я Дэю, не спорь. Но Дэй не замолкает:
  
  - Она собиралась отнести их в Управу.
  
  - И потому нацепила их себе на ногу?- другой бы задал этот вопрос с иронией, но Ящер говорит сухо, без интонаций.
  
  У всегда уравновешенного Дэя сжимаются кулаки. Кажется, он вот-вот готов наброситься на командира. На его лице отражается его внутренняя борьба. Он что-то подавляет в себе, а потом смотрит на меня и коротко кивает. Я много раз видела такие его кивки. Ими Дэй дает мне понять, что всё уладит.
  
  Я вижу, как грудь Дэя вздымается, как он набирается духу что-то сказать. Вспоминаю, как он хотел сам избавиться от часов. Я не знаю, что собирается сделать Дэй, но он явно собирается прикрывать меня. А это будет стоить ему свободы.
  
  Дэй открывает рот, чтобы заговорить, но я его опережаю.
  
  - Выпустите меня, - визжу я так высоко, что все застывают, ошарашенно вылупившись, - выпустите, выпустите меня!
  
  Такой пронзительный ор нехарактерен даже мне. Дэй, который видел меня всякой - и тот сбит с толку моим поведением. Я начинаю биться в руках у лейтенантов, не прекращая орать как резанная, даже без слов. Я должна как можно скорее увести всех управцев из фабрики, пока они не решили прихватить с нами Дэя. Тот порывается подойти ко мне, но его удерживает кто-то из товарищей. Сквозь свой визг я слышу, как он выкрикивает управцам:
  
  - Что вы делаете, вы же вывихнете ей руки!
  
  Командир бросает на него оценивающий взгляд, и я принимаюсь голосить еще громче. Пускай считает меня сумасшедшей - лишь бы смотрел на меня, а не на Дэя. Внимание Ящера мечется между нами, но я со своими невыносимыми децибелами перевешиваю.
  
  - Заткнись! - рявкает он, но я не затыкаюсь. Он опять складывает руки за спиной. По напряжению его плеч и желваков я догадываюсь, что он с яростью сжимает их в кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не залепить мне пощечину. Что-то подсказывает мне, что он этого не сделает. Он проявляет столько выдержки, столько хладнокровия. Я уверена - это его гордость. Он не позволит маленькой смуглой истеричке вывести его из себя.
  
  Ящер отдает приказ:
  
  - Едем в Дом Искупления.
  
  Он устремляется вниз по ступенькам, словно пытаясь убежать от моего крика. Лейтенанты ведут меня за ним. Как бы мне ни хотелось обернуться и взглянуть на прощанье на Дэя, я этого не делаю, чтобы управцы не вспомнили о нем. Приятели не дадут Дэю побежать за нами, а меня, пойманную с поличным, осудят быстро. После этого он уже не ничем мне не поможет, а значит - ничем себе не навредит.
  
  У меня саднит горло, но я продолжаю вопить даже когда мы оказываемся в красной управской машине. Темнобровый лейтенант заталкивает меня на заднее сидение и садится рядом. Светлобровый усаживается за руль, командир устраивается возле него. Машина трогается.
  
  - Да заткнешься ты или нет? - цедит Ящер сквозь зубы.
  
  Я притворяюсь, что его фраза меня отрезвила, и замолкаю. В возникшей тишине слышны вздохи облегчения. Управцы вздыхают потому, что их перепонкам больше не угрожает разрыв, а я потому, что мы едем в Дом Искупления без Дэя.
  
  Но как только радость от этого успеха рассеивается, на меня наваливается вся чудовищность того, что ждет впереди. Мне слишком тяжело, и я складываюсь пополам, прижимаясь лбом к коленям.
  
  Мои бедные родители потеряют еще одного ребенка. Насколько меня упекут? Десять лет, двадцать? Нашей соседке дали восемь за то, что она украла пачку соли весом в двести грамм. А я присвоила часы, в которых одного золота столько же, не говоря уже о камнях. Моя жизнь стремительно превращается в кошмар наяву. Я сижу, согнувшись, пытаясь совладать с собой. Иногда чувствую легкие прикосновения по спине. Или мне мерещится?
  
  Вдруг меня будто толкает вперед и я стукаюсь головой о спинку переднего сиденья. Распрямляюсь и хочу потереть больное место, но руки закованы.
  
  - Приехали! - объявляет командир.
  
  
  
  
  
  

Глава 4

  
  
  
  Дом Искупления - это не тюрьма. Тюрем в Сенаре нет. Это мы все хорошо усвоили в школе.
  
  - Безвластцы запирали преступников в комнатах с решетками, походящих на клетки, и выпускали их оттуда только поесть. Летопись исключила такую меру наказания как бесполезную. - просвещали нас учителя, - Безделье не способствует превращению закононарушителя в порядочного вассала. Искупление - вот к чему мы стремимся.
  
  Попав в Дом Искупления, человек становится каяльщиком - потому что ему положено каяться. Чтобы заслужить прощение Сенара, он должен во имя него трудиться. Это то, что нам говорили.
  
  А вот что умалчивали, так это то, что работа там или адски тяжелая, или крайне опасная. То, что смены длятся по пятнадцать часов с одним двадцатиминутным перерывом, а выходные дают только в Народные Праздники, коих всего четыре в год. То, что многие не доживают до конца срока. То, что по выходу из Дома Искупления тебе уже никогда не получить приличную службу. Таким вещам не учат на уроках, про них узнаешь на улице.
  
  
  
  Раз в год для школьников организовывалась обязательная экскурсия в один из Домов Искупления - чтоб не повадно было. Нас водили по коридорам между сотнями одинаковых камер и разрешали заглядывать в них. Камеры являют собой комнаты, размером чуть больше моей спаленки в Общаге. В одной проживает по четыре человека. Свежий воздух поступает из прорези под потолком, настолько узкой, что назвать её окном язык не поворачивается. Скудную обстановку составляют четыре матраса и раковина. Стены, пол, потолок - все сделано из серо-коричневого щербистого камня. Только выходящая в коридор стена, в которую врезана узкая стальная дверь, половинчатая. Низ её такой же, как и всё остальное, но приблизительно от высоты плеч до самого потолка закреплено небьющееся стекло во всю ширину камеры. Решеток нет, но всё равно похоже на клетку.
  
  Детьми мы вставали на цыпочки и смотрели на находящихся за стеклом людей, которые в изнеможении валялись на тонких замусоленных тюфяках и безжизненно глядели на нас. Став постарше, мы прекратили совать свои носы в камеры. Нам стало стыдно пялиться на уставших, обессиленных и обескровленных людей, будто они экзотические звери. Я краснела, когда кто-то из детворы начинал тыкать пальцем в стекло и говорить "вот, посмотри на этого, такой страшный".
  
  Бледные лица каяльщиков, их впалые щеки, темные руки, беззубые рты, паутинки трещин на небьющемся стекле, оставленная чьими-то кулаками, суровые надзиратели в серой форме с красными воротничками. Пока лейтенанты ведут меня от машины к главному входу, в памяти воскресает любопытство, с которым я разглядывала всё это, будучи ребенком, и ужас, который каяльщики стали внушать мне, когда я подросла.
  
  Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, куда именно попала. Я была здесь лет в одиннадцать.
  
  - Гнездо...- выдыхаю я.
  
  - Оно самое. - кивает Темнобровый.
  
  Этим прозвище данный Дом Искупления обязан забору. Редкие колья обмотаны колючей проволокой крайне небрежно - повсюду торчат длинные концы- но зато в таком количестве, что конструкция выглядит как гигантское птичье гнездо. Ржавчина, шершавым оранжево-коричневым слоем покрывающая проволоку, усиливает сходство. Но кроме забора Гнездо ничем не отличается от остальных Домов Искупления. Огромный двор, в глубине которого между двумя высокими грязно-серыми зданиями - мужским и женским отделением - находится постройка чуть пониже. В неё меня и ведут. Там суд.
  
  Командир по-прежнему шествует впереди, я пялюсь на его гладкий затылок, на котором виднеются синие вены. И тут я слышу едва уловимый шепот:
  
  - Ты молодая, не забывай об этой. - не глядя на меня, произносит Темнобровый. Пожалуй, мне не показалось, что в машине кто-то успокаивающе гладил меня по спине. Светлобровый недовольно смотрит на товарища, но ничего не говорит.
  
  Я растеряна и хочу спросить, что он имеет в виду, но мы уже нагнали командира у ворот суда. Что бы лейтенант ни собирался мне сказать, он хотел сделать это в тайне от Ящера. Так что я помалкиваю.
  
  Командир рапортует в окошко ворот:
  
  - Ввод арестанта!
  
  Ставни открывает пожилой мужчина с единственным красным пятном на форме- нагрудным кармашком рубашки. Звание у него должно быть ниже некуда.
  
   - Что же эта малышка натворила? - спрашивает он добродушно.
  
  Командир дает знак Светлобровому. Тот опускается на корточки и демонстрирует часы, всё еще висящие на моей лодыжке. Привратник качает головой и жамкает губами, сочувственно глядя на меня:
  
  - Куда вы её? На допрос?
  
  Ящер оборачивается на меня:
  
  - Да, чего тянуть. Здесь и так всё ясно. Назначим допрос на шесть. - он обращается к лейтентам, - Передайте мне украденное имущество.
  
  Светлобровый с минуту возится с застежкой и аккуратно кладет снятые часы на ладонь командира. Тот отдает приказ:
  
  - Поместить арестованную в камеру ожидания.
  
  Лейтенанты ведут меня в просторный светлый коридор. На экскурсиях нас сюда не пускали. По обеим сторонам находятся белые двери с табличками, только по левую руку расстояние между дверьми большое, а по правую они натыканы через каждые пару метров. Пока Светлобровый ищет нужный ключ на большой связке, Темнобровый снимает с меня наручники. Он с неловкостью смотрит на оставшиеся от них красные следы.
  
  - Обдумай хорошенько, что скажешь. - шепчет он мне, прежде чем лейтенанты запирают меня в маленькой белой комнатке.
  
  Я сажусь на скамейку без ножек, прикрепленную к стене, как полка. Больше здесь ничего нет. Из окошка должен открываться двор, но я не хочу видеть ржавую колючую проволоку забора, из которой мне не выбраться. Пытаюсь прикинуть, который сейчас час, и как скоро начнется допрос. Меня повязали после обеда, часа в четыре. Мы ехали сюда около часа. Значит, примерно столько же у меня осталось до самого важного разговора в моей жизни.
  
  Я стараюсь сосредоточиться на советах Темнобрового. Не забывай, что ты молодая. Обдумай, что скажешь. Последняя рекомендация вопросов не вызывает. А вот первая звучит странно. Убеждать командира отпустить меня, поскольку я слишком юна для Гнезда, не кажется мне благоразумным. Вряд ли он из тех, кого можно разжалобить. Темнобровый, видимо, судит по себе. Он-то не черствый сухарь и пытается как-то помочь. Хотя наверняка будет всё отрицать, если кто спросит об этом. И я тоже. Я не выдам одного из немногих, кто сделал для меня хоть что-то хорошее.
  
  Думай, Кинна, думай, твержу я про себя. Я ведь и в самом деле не преступница. Ну когда я кому-нибудь вредила? Разве что самой себе. Я ухватываюсь руками за края скамейки так крепко, словно могу упасть с неё, потому что больше мне ухватиться не за что. Я одна в пустой комнате, с трудом соображаю и мне не к кому обратиться за советом.
  
  Чтобы сказал Дэй? Чтобы сказали мама с папой?
  
  При мысли о родителях я вся сжимаюсь. Бедная мама! Она ведь думала, что скоро её дочь будет сидеть в Белом отделе и пришивать к нарядным туфелькам жемчужинки! А вместо этого я стану каяльщицей. Как она это переживет? А папа? И Дэй...Впрочем, Дэй всегда был сильным. Сильнее меня, по крайней мере.
  
  Я осознаю, что время капает, а ничего толкового я еще не придумала. И вряд ли придумаю. Как оправдаться, когда тебя поймали с поличным? Суровый приговор неизбежен. Я не нахожу ничего, что бы свидетельствовало в мою пользу. Лишь то, что часы я не умыкнула у владельца, а подобрала. И то- это еще предстоит доказать. Ослабевшая, я сползаю со скамейки прямо на кафельный пол и сажусь, обхватив колени руками. Я не хочу, что бы за мной приходили и вели на допрос. Я не знаю, что отвечать. Я сделаю только хуже. Пусть меня навсегда оставят в этих белых стенах, заморят голодом и жаждой, лишь бы только не допрашивали. Всё равно мне конец.
  
  И тут я чувствую холод, идущий от плитки, и так ясно вспоминаю голос Мано, будто он и в самом деле сейчас произносит эту фразу: встань, пока задницу себе не отморозила. Он так мне и говорил, когда я садилась на камни или на голый пол в кухне. Брат со мной особо не сюсюкался, хотя и был на семь лет старше. Но я никогда не обижалась. Напротив, мне это только льстило. Я виделась себе ужасно взрослой, когда он разговаривал со мной в таком духе. Если он иногда называл меня малышкой, то я бурно протестовала.
  
  Эта мысль заставляет меня подняться. Отмораживать задницу в любом случае ни к чему. Я начинаю шагать от двери к противоположной стене и обратно. Мано любил повторять, что безвыходных положений не бывает.
  
  "Даже самую плохую ситуацию можно сделать менее плохой. Не хорошей, но хотя бы менее плохой." - сказал он однажды. Ребенком я не поняла, в чем толк, если плохая ситуация всё равно остается таковой. Но теперь я вижу смысл.
  
  Надо постараться сократить свой срок до минимума. Нет смысла отпираться, это лишь разозлит управцев, но можно обрисовать свои поступки так, чтобы они выглядели максимально невинными. Пусть наказания не избежать, однако превратить плохую ситуацию в менее плохую в моих силах.
  
  
  
  К тому моменту, когда дверь камеры ожидания открывается, я имею более менее внятный план действий.
  
  - Пора. - говорит мне Темнобровый. Он пришел один. Я протягиваю руки, но он мотает головой. - В наручниках нет необходимости, если ты не будешь психовать. Тебе надо в туалет?
  
  Я говорю, что надо, и Темнобровый провожает меня к нужной двери. В белом и на удивление чистом санузле оказалось зеркало и теплая вода, так что я задерживаюсь, умываясь и приводя в порядок свою косичку. С опухшими глазами ничего не поделаешь, но в целом вид вполне приемлемый, не слишком плаксивый. У людей, не подверженных добросердечности, слезливость вызывает лишь раздражение. Лучше держаться молодцом. Лейтенант торопит меня стуком в дверь, и я выхожу.
  
  - Куда дальше? - спрашиваю я его. Ничего больше я спрашивать не в праве. Он и так проявил ко мне больше благосклонности, чем ему позволено.
  
  - Туда, - указывает он на самую последнюю дверь слева.
  
  Мы идем по коридору и он держит меня за локоть. Это дань протоколу- вдруг я дам деру. Но я рада и такой опоре, так как чем ближе к мы подходим, тем более шаткой становится моя поступь. Наличие плана, ободряющее меня прежде, уже не внушает оптимизма. Боюсь, все мои продуманные реплики покажутся Ящеру невразумительным лепетом.
  
  Темнобровый поглядывает на меня изкоса и ободряюще кивает подбородком. Добрый парень, пусть и управец. Не стремится отправить меня пахать на какую-нибудь каменоломню на долгие годы. Жаль, что его мнение не будет учитываться при разбирательстве. Красный воротничок и ремень- этого не достаточно, чтобы иметь право голоса в суде.
  
  - Готова к допросу? - тихо спрашивает он.
  
  Я не готова, но разницы нет - по-настоящему готова я не буду никогда. Так что киваю. Лейтенант открывает дверь.
  
  - Арестованная прибыла на допрос. - объявляет он сухим официальным тоном.
  
  
  
  

Глава 5

  
  
  
  Раздается голос командира:
  
  - Проводите арестованную на место допрашиваемого.
  
  По сравнению с крошечной временной камерой помещение кажется просто огромным. Через высокие окна чернеет улица. После пяти в ноябре считай что ночь. Родители скоро забеспокоятся, где я пропадаю. Они не испытают облегчения, узнав ответ. Я стою в зале "Упрощенного суда" - так было написано на дверной табличке, которую я успела прочесть, прежде чем войти.
  
  Лейтенант отводит меня на небольшой подиум, огороженный спереди плитой достаточно толстой, чтобы на неё опереться. Сам он остается стоять рядом, продолжая держать. Я ожидала, что напротив будет только Ящер, но здесь четверо. Они сидят за длинным столом, а за ними - окна, из которых льется не свет, а темнота.
  
  Стол покрыт алой скатертью. На всех, кроме единственной женщины, надеты красные рубашки, которые сливаются с тканью, отчего сквозь мой затуманенный от нервов взор комиссия кажется одним многоголовым существом. Я пялюсь на него, пока Темнобровый не сжимает мой локоть, пробуждая из оцепенения. Видение развеивается, как дымка.
  
  Я пытаюсь прощупать настроение комиссии. Командир Ящер, расположившийся с краю, холоден и непоколебим. По левую руку от него сидит молодая женщина в серой форме с красной повязкой на рукаве. Перед ней клавиатура и монитор - значит, она стенографистка и будет просто вести запись допроса. По её пустому взгляду ясно, что ей всё равно, печатать ли оправдательный приговор или осуждение на пожизненный срок. За ней следует седой пожилой мужчина. Глаза у него ясные, а выражение лица благодушное, словно он сидит у домашнего очага с внуками. Завершает ряд мужчина, кажущийся по сравнению со своим соседом буквально мальчиком: он моложе, намного ниже ростом, щуплый, с крупной головой. Лоб выпуклый, как у ребенка, а над губой тонкие темные усики. Трудно понять, сколько ему лет. Он нервно постукивает пальцами по столу. Именно его гнусавый голос разбивает повисшую тишину:
  
  - Так мы будем начинать или нет?
  
  Командир откашливается:
  
  - Да, начнем.
  
  Ящер перечисляет имена присутствующих, кроме стенографистки, которую он просто называет по должности. Пожилой добряк - господин Кларс, фамилия гнусавого коротышки - Луйц. Темноборового, оказывается, зовут лейтенант Шнит. Сам командир носит фамилию Ящец, и я усмехаюсь про себя тому, насколько она похоже на прозвище, которое я ему дала.
  
  Командир начинает описывать процесс задержания, изредка подглядывая в лист с заметками. Усложненным донельзя слогом он излагает, как была получена анонимная наводка, как производился арест, как я себя вела при задержании. Мои крики были охарактеризованы как "психическая несдержанность и неустойчивость, выраженная многочисленными громкими репликами неопределимого содержания". Дэй был упомянут как один из служащих фабрики, незначительно задержавший мою транспортировку "безосновательным утверждением о невиновности арестованной". Пока командир вещает, а стенографистка печатает за ним, Луйц продолжает постукивать по столу, а Кларс кивает в такт. Наверное, они выслушали много подобных отчетов, посколько вид у них такой, будто у них действительно складывается ясная картина произошедшего. Меня же витиеватый доклад ввел в ступор. Я уловила лишь то, что Дэя командир не счел значительной фигурой в деле.
  
  Ящер отодвигает лист в самый угол стола.
  
  - Как вы можете прокомментировать вышесказанное? - спрашивает он холодно.
  
  - Я.... - язык еле ворочается во рту, мысли спутались. Лейтенант всё еще стоит рядом. Это хорошо, поскольку я еле держусь на ногах.
  
  - Что? - спрашивает командир.
  
  Невероятным усилием я выжимаю из себя:
  
  - Я хотела попросить прощения... за своё поведение...за психическую несдержанность.
  
  Извиниться за истерику я планировала заранее, поскольку именно ею я взбесила Ящера.
  
  - Я должна была вести себя спокойнее и не препятствовать процессу задержания. - продолжаю я заготовленной фразой.
  
  Ящер и Кларс одобрительно кивают. Настал момент для моей повинной. Я стараюсь выглядеть так, будто меня мучает совесть:
  
  - Я совершила ужасную глупость. Сегодня я шла на остановку и вдруг около дороги увидела эти часы. - я нахожу их взглядом на столе возле командира. Он пускает их по рукам. - Они валялись прямо на снегу, возле знака "Не мусорить". Я могу показать где именно, хотите?
  
  Моя готовность сотрудничать не производит впечатления, так что я иду дальше:
  
  - Я подумала, что кто-то может подобрать их и присвоить, а ведь владелец наверняка захочет их вернуть. - я надеюсь, что дрожь в голосе примут за страх, а не признак вранья, - Вот я и решила взять их с собой, чтобы после смены отнести в Управу.
  
  Часы дошли до Луйца. Он едко смотрит на меня и спрашивает своим тягучим голосом:
  
  - А разве вам не известно, что находки нужно относить в Управу незамедлительно? - он подчеркивает последнее слово, будто я могу не знать его значения.
  
  Тут лукавить не стоит, это одно из общеизвестных правил.
  
  - Конечно, известно. - отвечаю я, - Но я не хотела пропускать смену. Я бы сильно опоздала, если бы поехала в Управу. Это была большая ошибка. Надо было ехать сразу.
  
  - Если вы вообще собирались это делать.- добавляет Луйц и отдает часы обратно Кларсу, как будто поставив точку в разговоре. Мне это совершенно не на пользу.
  
  - Конечно, собиралась! - восклицаю я, - Я же не воровка!
  
  Луйц только ухмыляется. Слово берет его сосед.
  
  - Скажите, милая, - Кларс говорит мягко, с хрипотцой. - А почему же вы надели находку на себя?
  
  - Я боялась, что их украдут. У нас не раз воровали. В раздевалке верхнюю одежду то и дело обчищают. А часы это такая ценная вещь.
  
  Кларс, с сожалением поджав губы, вертит часы, как четки, и кивает:
  
  - Да, это очень ценная вещь.
  
  Он знает, что их дороговизна вредит мне. Несмотря на его вопрос, я чувствую исходящую от него симпатию. Кларс передает часы стенографистке, та возвращает их командиру. Ящер кладет часы рядом с листом:
  
  - То есть вы утверждаете, что хотели отнести их в Управу?
  
  Я отвечаю со всей твердостью, на какую способна:
  
  - Да.
  
  - И потому спрятали их под штанами?
  
  Я снова готовлюсь дать утвердительный ответ, однако меня останавливает хихиканье, раздавшееся с другого края стола.
  
  - Ха-ха-ха, - узкие плечи Луйца мелко сотрясаются от смеха, тоже какого-то гнусавого, - Если бы она догадалась натянуть на них носок, то и не попалась бы. Ха-ха-ха! Обидно, наверное, оказаться в камере из-за носка!
  
  Хорошо, что я с трудом выдавливаю слова, а то брякнула б, что носок оказался слишком коротким. Вместо этого я произношу:
  
  - Носок? - пожимаю плечами, - Я и в самом деле как-то не подумала об этом. Я не думала о том, как получше спрятать их, а просто хотела держать в надежном месте. А надежнее, чем на себе, места нет.
  
  - Звучит логично. - соглашается Кларс, - Как ни печально, воруют на предприятиях часто. Имеет смысл держать дорогие вещи при себе.
  
  - Не имеет, если эти вещи тебе не принадлежат. - возражает Луйц.
  
  - Если хочешь уберечь их от других, то имеет полный смысл.
  
  Вмешивается Ящер:
  
  - Намерения арестованной являются для нас неизвестностью. Мы не можем верить словам. Мы должны судить поступки.
  
  - Совершенно верно,- протягивает Луйц. - А поступок состоит в том, что арестованная нашла часы и вместо того, чтобы отнести их в Управу, оставила их себе.
  
  Повисает тишина. От вывода Луйца, его обоснованности и непреложности меня охватывает отчаяние. Я уже выдала все свои козыри, мне больше нечем крыть. Только гадливость, вызванная этим головастиком, удерживает меня от превращения в ту визжащую истеричку, кою я собой представляла, когда меня волокли из цеха. Во мне еще сохранилось немного гордости.
  
  Я уже решаю, что Луйц подвел неутешительную черту заседанию, как после некоторой паузы Кларс делает заявление:
  
  - Поспешность - враг справедливости. - Кларс смотрит на меня внимательно и говорит, - Расскажите всё поподробнее. Вы не хотели пропускать смену, да? Очень любите свою службу?
  
  В этом читается явная попытка помочь мне. Кларс не хочет заканчивать заседание, которое неумолимо движется к тяжелому вердикту. Но и материала для продолжения у него нет. Его должна дать я.
  
  - Да, - говорю я с жаром, - мне очень нравится делать обувь. Я мечтаю попасть в Белый отдел.
  
  Брови членов комиссии приподнимаются, даже у стенографистки. До меня доходит, что Кларс дал мне прекрасный шанс показать себя умницей:
  
  - За год я получила уже три поощрения и ни одного выговора. Но для того, чтобы добиться повышения, нужна высокая производительность, а поездка в Управу заняла бы несколько часов. Это полсмены - минус тридцать-тридцать пять пар обуви.
  
  Эта цифра производит эффект на Кларса:
  
  - Всего за полсмены?
  
  Я киваю.
  
  - И все столько же успевают?
  
  Сейчас не время скромничать. Я бахвалюсь, не краснея:
  
  - Нет, у остальных в среднем за день выходит около сорока.
  
  Луйц ехидно произносит:
  
  - Надо же, какая трудяжка...
  
  Кларс бросает на него неприязненный взгляд и откидывается на спинку стула:
  
  - Думаю, мы и вправду должны судить поступки. Даже не просто должны - обязаны. - Кларс рассуждает спокойно, расслабленно, - И какие поступки арестованной мы видим? Старательный труд во благо Сенара. Девочка же только и думает, что о службе. Что еще мы видим? Что она подобрала часы и надела их на себя. В принципе, она даже не спрятала их толком...
  
  Луйц издает смешок:
  
  - И это её оправдание? Что она плохо припрятала присвоенное?
  
  Кларс отвечает, не меняя ровного тона:
  
  - Девочка же сказала, что и не собиралась прятать часы.
  
  - Поступки, а не намерения. - напоминает Ящер сухо. На него мои трудовые подвиги не возымели действия.
  
  Повисает пауза. Раскол в комиссии несомненен. Луйц против Кларса, то есть - против меня. Ящер тоже не мой болельщик. Поражение моего сторонника было бы неизбежно, если бы не "Принцип компромисса".
  
  Принцип компромисса - один из краеугольных камней Сенара. В эпоху Безвластия многие вопросы решались на голосованиях. Для победы нужен был простой численный перевес. Сенар вытравил эту систему из всех структур. Голосований не проводится ни в какой форме. Мано когда-то говорил мне, что знать старается изжить из наших мозгов понятие численного преимущества, чтобы мы, большинство, не решили им воспользоваться. Решения всех вопросов должны либо единолично выноситься высшими по рангу, либо находиться путем компромисса. Судебные дела надлежит вершить вторым способом. Комиссия должна прийти к общей точке зрения. Мне с трудом верится, что количество спорящих не оказывает никакого влияния, но Кларс уперся, а, значит, суд продолжается.
  
  Когда стенографистка вдруг подает голос, все смотрят на неё так, будто впервые узнали о её существовании.
  
  - Имеются ли отягчающие или смягчающие обстоятельства? - спрашивает она, не отрываясь от клавиш. Ничего, кроме корректного ведения документации, её не интересует.
  
  Луйц тут же откликается:
  
  - Стоимость присвоенного имущества огромна.
  
  Стенографистка уже снова заносит руку над клавиатурой, но Кларс вмешивается:
  
  - Стоп. Почему присвоенное имущество? Не доказано, что она собиралась его присвоить.
  
  - Арестованная спрятала часы под одеждой вместо того, чтобы незамедлительно отнести их в Управу. - цедит Луйц.
  
  - И она этого не отрицает. - отрезает Кларс.
  
  Я поддакиваю:
  
  - Нет, не отрицаю.
  
  - Но это всё, в чем состоит её проступок. - продолжает Кларс,- Разве она пыталась их продать?
  
  Вопрос Кларса встречает молчание. Это уже маленькая победа. Возможно, всё сложится не так уж плохо. Кларс близок к тому, чтобы снять с меня обвинение в присвоении.
  
  - Скорее всего, да. - отвечает, наконец, Луйц.
  
  - А я думаю нет. - заявляет Кларс.
  
  Командир переглядывается с Луйцем и говорит после паузы, словно нехотя:
  
  - Опыт подсказывает мне, что если находки не возвращают сразу, то и не собираются возвращать.
  
  Я должна перебороть робость, раз речь идет о моей судьбе. Восклицаю:
  
  - Но я-то собиралась вернуть! Я бы села на вечерний автобус и поехала прямиком в Управу.
  
  И снова комиссия молчит. Думаю, если бы её члены подобрались по-эмоциональнее, сейчас бы в зале упрощенного суда стояли шумные дебаты. Но все напряженно смотрят перед собой, ища аргументы, обладающие точечным попаданием.
  
  Стенографистка вновь напоминает о себе:
  
  - Так что я заношу в графы отягчающих и смягчающих обстоятельств?
  
  - Ценность находки - отягчающее. - твердо говорит Луйц. Никто не может спорить с этой формулировкой.
  
  Кларс делает свой ход:
  
  - Молодость и полезность арестованной женщины для Сенара
  
  Луйц издает недовольный вздох, закатывает глаза к потолку и бормочет себе под нос:
  
  - Ну конечно, куда ж без этого.
  
  Я и сама чувствую, что довод Кларса чем-то выбился из хода разговора. Прокручиваю его слова в голове и понимаю: до того меня называли исключительно арестованной, а Кларс назвал меня арестованной женщиной. Темнобровый лейтенант несколько раз коротко сжимает моё предплечье. При этом смотрит только вперед, будто не замечает меня. Он не может дать мне новой подсказки, и я вспоминаю старую. Не забывай, что ты молодая. И наконец суть этого совета становится ясной. Я предугадываю следующий вопрос стенографистки.
  
  - Есть ли у арестованной жених? - спрашивает она.
  
  Я цепляюсь за соломинку:
  
  - Да.
  
  
  
  
  
  * * *
  
  
  
  Рожать Сенару новых вассалов - вот основная задача, которая ставится перед женщиной. В идеале производить на свет потомство надо каждые два года. Девять месяцев отводится на беременность, три - на грудное вскармливание, затем ребенка отдают в ясли, и наступает годичный "период восстановления". Восстанавливаться, само с собой, положено на службе.
  
  Череда "двухлеток" пугает меня. Не представляю, как управляться с семью-восемью детьми. Не хочу терять зубы, ведь нет ни одной многодетной матери без черных дыр в улыбке. Многие мои ровестницы уже завели первого ребенка. А у меня и жениха-то нет. В прошлом году был, но я быстро его выписала, поскольку он жутко ревновал к Дэю. С выпиской женихов из управской карточки проблем нет. Главное - обязательно записывать туда молодого человека как только вы поцеловались, а лучше - до того. Если вас застукают пусть даже невинно обнимающимися- последствий не избежать. Придется или драить общественные туалеты, или делать еще что неприятное и трудоемкое.
  
  Необходимость регистраций нам объясняют моралью, но на деле смысл в том, чтобы парень не смотался, если ты забеременеешь. Мать-одиночка - обуза для Сенара, ей приходится больше помогать. А так, если беременность подтверждается, Управа заставляет жениха вступить с девушкой в брак. Других вариантов у него нет. Даже выписаться без позволения невесты жених не может, в то время как обратное - в порядке вещей.
  
  У меня осталось меньше трех лет до двадцатилетия, после чего меня начнут вызывать в Управу по поводу моего семейного положения. Заводить семью раньше похвально, но еще не обязательно. А вот начиная с двадцати твоя репродуктивная система становится предметом общественной ценности. Благодаря этому и ты сама становишься чуть-чуть ценной.
  
  Не забывай, что ты молодая, сказал мне Темнобровый. Наконец-то до меня дошло, что он имел в виду. Значит, это не слухи, что молодым женщинам могут скостить срок, чтобы те, отбыв своё, еще успели нарожать с пяток детишек. Наличие пары считается социально-полезным фактором, всячески одобряемым и поощряемым. Одиночки не в почете. Раз нет жениха, то некому будет заделать тебе ребенка. А коли так, то гнить тебе на каторжных работах.
  
  
  
  После моего ответа лицо Луйца перекосились в раздраженно-недовольных гримасе. Ему явно не по душе это "смягчающее обстоятельство", он-то настроился упечь меня лет на двадцать.
  
  Я продолжаю:
  
  - Мы служим с ним на одной фабрике.
  
  Ящер приподнимает бровь:
  
  - Это тот самый юноша, который заявлял о вашей невиновности?
  
  Я киваю.
  
  Стенографистка всё заполняет свои формы:
  
  - Имя жениха и дата вписывания.
  
  Я мнусь:
  
  - Мы с Дэем еще не записались...
  
  Глазки Луйца загораются:
  
  - Не записались? Так может он и не жених вовсе?
  
  Не жених, конечно. Но кого ж мне еще-то назвать?
  
  - Жених. - вру я со всей возможной убедительностью. - Мы собирались записаться на следующей неделе.
  
  Командир тоже почуял неладное:
  
  - Значит, если мы его спросим, то он подтвердит ваши отношения?
  
  При слове "подтвердит" меня прошибает озноб. Дэя будут допрашивать. По моей вине он встанет перед судом. Как же я ненавижу себя в этот момент! Снова сработал проклятый рефлекс - искать у Дэя помощи, даже когда его нет рядом. А я не хочу его втягивать.
  
  - Может, не стоит...- начинаю я, судорожно соображая, как бы взять свои слова обратно.
  
  Луйц чует слабину, как хищник кровь:
  
  - Нет уж, стоит. Пускай его приведут. Нужно выяснить, лгала ли комиссии эта...- он заканчивает явно не тем термином, каким собирался - ....арестованная.
  
  Ящер отдает распоряжение:
  
  - Шнит, уведите арестованную в камеру ожидания и доставьте её жениха в суд.
  
  - Есть! - отвечает Темнобровый, и тут же выводит меня из зала, с поспешностью захлопывая за нами дверь. В коридоре я порываюсь обратно, чтобы попросить не звать Дэя:
  
  - Он мне не жених. - признаюсь я Темнобровому, и пытаюсь вернуться в зал. Но лейтенант закрывает мне рот ладонью и силком тащит обратно в белую комнатку. Я начинаю его бояться, однако в камере лейтенант сразу отпускает меня и говорит:
  
  - Если Луйц тебя поймает на прямом вранье - плюс десять лет к сроку. У него мертвая хватка. Так что молчи и надейся, что тот парень тебе подыграет.
  
  И он оставляет меня одну.
  
  Я опускаюсь на скамейку-полку. Впериваю взгляд в белую стену. Она служит мне экраном, на котором прожектор моего воображения проигрывает бесчисленные моменты, когда Дэй выручал меня. Он выгораживал меня перед учителями, когда были проблемы в школе, вмешивался, если кто-нибудь дразнил меня, бинтовал мне порезы, прятал сворованные куски кожезаменителя - и свои, и мои. Всего не упомнить. Я нисколько не сомневаюсь, что Дэй солжет ради меня кому угодно. А, как выяснилось, ложь комиссии суда Сенара, пусть даже и упрощенного - это десятилетие в Доме Искупления. И всё из-за меня.
  
  Я делаю глубокий вдох и выдох. Надо держать себя в руках. Темнобровый сейчас направляется к Дэю. Никто даже не уточнил его фамилию, настолько легко управцам добраться до нужного им человека. Лейтенант скажет ему, что опровергнуть мое заявление про жениха - значит как минимум удвоить мой срок, и Дэй наврет комиссии с три короба. Абсурдно, но мне придется ему подыгрывать, иначе я выдам то, что он врет, прикривая мою брехню. Утешает лишь то, что многие принимают нас за пару, так что всё это нагромождение вранья вполне может сойти за правду.
  
  И вдруг меня будто оглушает чем-то тяжелым. Экран темнеет, прожектор гаснет. В мозгу бьется одна единственная мысль.
  
  У Дэя ведь есть девушка.
  
  
  
  
  
  * * *
  
  
  
  Мы с Дэем друзья, кто бы что ни говорил. Я не помню толком, как мы ими стали. Наверное, сплотились, когда нас посадили за одну парту. А, может, нас свела вместе наша нелюдимость, которая у Дэя с возрастом развеялась полностью, а у меня в меньшей степени. У него появились приятели, у меня - подружки, но мы по-прежнему были самыми близкими друзьями. Когда Мано исчез и у меня сдали нервы, подружки отпали одна за другой - они не подписывались на дружбу с главной "ку-ку" школы. У меня остался только Дэй.
  
  Шепотки и шуточки о нашем "романе" преследуют нас постоянно. Каждому ведь рот не заткнешь. У судьбы всё-таки есть чувство юмора: сколько лет мы чаялись доказать, что мы просто друзья, а теперь придется доказывать обратное, хотя это на девяносто девять процентов неправда. Я бы сказала, что на сто, но ...
  
  Когда года три назад Дэй поведал, что собирается позвать на свидание симпатичную мулатку из нашего класса, что-то кольнуло в моем сердце. Или в самолюбии. Ревность то была или иное чувство, но оно мне не понравилось. А Дэй испытующе смотрел на меня, ждал моей реакции. Я приняла независимый вид и сказала, что его свидания волнуют меня не больше, чем когда-то волновали свидания брата. Я ожидала, что Дэй пожмет плечами, ну или просто кивнет в ответ. Но он взял меня за руку- не за ладонь, а за запястье- и переспросил: ты уверена? Я кивнула. Он глядел на меня еще несколько секунд, словно ожидая, добавлю ли я что-нибудь, и отвернулся. Иногда я думаю о том, как сложились бы наши отношения, если бы я тогда ответила нет.
  
  Та мулатка быстро исчезла с горизонта. За ней последовало несколько девушек из школы, каждая из которых сначала притворялась мне сестрой, а потом пыталась вытеснить из жизни лучшего друга. В итоге он порывал с ними, уж не знаю, из-за меня ли именно или по иным причинам. Он стал встречаться с девчонками из других районов. С ними я не пересекалась. Вообще, его личную жизнь мы обсуждаем мало. Мне неловко расспрашивать, а он не стремится распространяться на эту тему.
  
  Зато когда у меня возник мой краткосрочный жених, Дэй устроил ему форменный допрос. Игнорируя на мои негодующие шиканья, он вытряс из моего ухажера всю подноготную, прибавив слабо замаскированную угрозу отбить ему причинное место, если тому вздумается отнестись ко мне не слишком уважительно. Короче, перепугал насмерть. Не мудрено, что бедолага потом его недолюбливал.
  
  Но у меня-то был один единственный жених, отношения с которым, оглядываясь назад, можно назвать практически детскими. А вот у Дэя невест сменилось предостаточно. Их количество удивляет. Не вяжется такая любвеобильность с надежностью Дэя, его твердостью и спокойствием. Хотя я не исключаю, что они сами на него вешаются. Пусть эта злыдня Зира мужчинами и не интересуется, она верно подметила, что он настоящий симпатяга. У него густые ресницы и ямочка на подбородке, под рукавами выпирают мышцы и ему очень идет не бриться пару дней. Я недовольна собой, когда начинаю обращать на это внимание. Если ему вдруг придет в голову спросить, насколько процентов я солгала, объявив его своим возлюбленным, я округлю ответ до ста.
  
  Раньше мы с Дэем жили поблизости, потому нас и определили в одну школу. Теперь же расстояния между нашими домами огромное, моя Общага находится далеко и от нашей старой квартиры, и от фабрики. Так что мы с Дэем редко видимся вне работы. Я имею лишь смутное представление о том, чем он занимается в свободное время. Его нынешнюю девушку я ни разу не видела. Немудрено, что я забыла о её существовании.
  
  Глория. Так, вроде бы, её зовут. Я пытаюсь вспомнить, давно ли они вместе. Он вскользь упоминал её летом, и еще где-то неделю назад. Жаль, что я не полюбопытничала, сильно ли он дорожит ею? Записались ли они? Дэй порядочный, он вряд ли станет отлынивать от похода в Управу. Но, опять-таки, мне так мало известно о его отношениях с девушками...
  
  Времени проходит много, по ощущениям часа два. Мысли мои вертятся вокруг Дэя и Глории. Та начинает представляться мне писанной голубоглазой красавицей, любовью всей его жизни, от которой он ни за что не откажется. Какой-то управец заглядывает ко мне и ставит на скамью миску заваренной крупы со стаканом сладкой воды. Я не голодна, но заставляю себя поесть просто потому, что, равно как и отмороженная задница, пустой желудок мне ничем не поможет. Интересно, как питаются в Гнезде? Рабочих на фабрике кормят "рационально" - этот термин применяется вместо более честного "по минимуму". Можно не сомневаться, что каяльщики не получают и этого. Их истощенные лица врезались в память, и эта картинка заставляет меня соскрести со дна миски все крупинки до последней.
  
  Я всё сижу и сижу в камере. Почему поездка за Дэем занимает так много времени? Я начинаю опасаться, не натворил ли он чего, когда к нему приехал бритоголовый парень в серо-красной форме. Дэй управцев никогда не любил. Да их вообще никто не любит, если уж по-честному. А Темнобровый меня арестовал. Надеюсь, что к приходу лейтенанта Дэй уже окончательно успокоился. Из нас двоих он всегда был более разумным. Лишь бы так было и сегодня.
  
  Как же я жалею, что вовлекла его во всё это! Я поддалась панике, поддалась страху, а страх всегда эгоистичен. Теперь Дэя в худшем случае упекут за нападение на представителя власти, а в лучшем он будет беззастенчиво врать высокостоящим управцам, что само по себе преступление.
  
  Я раскачиваюсь на скамейке вперед-назад, обхватив себя руками. Мой взгляд падает в угол, на пустой стакан. Стеклянный. Бьющийся. Я уже подхожу к нему, когда дверь в камеру открывается. Тут же сигаю обратно на скамейку и поворачиваю спиной к посуде, будто и не собиралась прикасаться к ней. Почти тут же понимаю, что это совершенно ненужный маневр, застарелая привычка. Вошедший лейтенант ничего бы не заподозрил. В душе проскальзывает сожаление, что своих бесов я извела не начисто.
  
  Темнобровый сообщает:
  
  - Арестованная, прошу на выход.
  
  Он говорит громко и официально, благодаря чему я понимаю, что он в коридоре не один. Поднимаюсь и послушно иду к нему. Как и перед заседанием, он берет меня за локоть. В самом конце прохода, около двери в зал Упрощенного суда, я вижу девушку. Она смотрит в моем направлении, обнимая себя за плечи, словно мерзнет, так же, как до того обнимала себя я. Нет сомнений - ей страшно.
  
  - Кто это? - спрашивают я лейтенанта, но в присутствии постороннего человека он не отвечает на мой вопрос. Впрочем, я и так уверена, что знаю её имя.
  
  - Глория...
  
  Лейтенант молчит. Не поправляет. Тревога охватывает меня: комиссии может быть известно о ней лишь одном случае - если они с Дэем зарегистрированы. Это катастрофа. Мне лучше сразу признаться, что я наплела про жениха.
  
  Метры между нами сокращаются, Глория настороженно смотрит на меня. Она моя ровестница, чуть крепче сложением, волосы у неё темные, растрепанные. Симпатичная. В её глазах испуг, а мой пристальный взгляд приводит её в еще большую растерянность. Меня осеняет: она понятия не имеет, кто я такая. Лейтенант доводит меня до двери и мы с ней оказываемся вплотную друг к другу. Глория отшатывается от меня.
  
  - Я Кинна. - говорю я, прежде чем лейтенант утягивает меня во внутрь. Полное недоумение на её лице подтверждает мои догадки. Девушка Дэя слыхом про меня не слыхивала. Дверь перед моим носом захлопывается, скрывая её за собой.
  
  Я поворачиваюсь в зал, и вижу, что на постаменте для арестованных перед комиссией стоит Дэй.
  
  
  
  
  
  

Глава 6

  
  
  
  На короткое мгновения я забываю где я. Тепло разливается по моей душе, когда я вижу Дэя. Он одет в серые брюки и черный свитер, так же, как и с утра. В его позе чувствуется напряжение, но он полностью владеет собой. Слегка улыбается мне, пытаясь подбродить.
  
  - Ну что ж, продолжим. - звучит голос командира.
  
  Я подаюсь вперед, к постаменту, но лейтенант останавливает меня. Там ведь занято. И только сейчас я осознаю, что Дэя опеределили на место для арестантов.
  
  Я знала, что его приведут на суд и что ему придется выступать перед комиссией, но думала, что постамент - это моё место, место для пропащих. Почему он стоит там? Он тоже арестован?
  
  Когда я слышу следующий приказ командира, мне хочется поцеловать его прямо в лысую макушку:
  
  - Шнит, посадите арестованную, пока свидетель дает показания. - и кивает на стул в глубине зала.
  
  Свидетель. Дэй всего лишь свидетель. Я шмякаюсь на сидение с таким облегчением, будто уже отработала пятнадцатичасовую смену на каменоломне. Лейтенант становится сбоку и берется за мое предплечье. Меня не полагается отпускать ни на секунду.
  
  Дей смотрит на меня с беспокойством, но в его волнении нет укора: он переживает за меня, а не за себя. Мой родной, самоотверженный Дей. Я не могу позволить ему впутаться в неприятности.
  
  Вскакиваю со стула, и одновременно лейтенант хватается за меня так крепко, будто я собираюсь бежать, а члены комиссии вскакивают с возгласами, приказывающими мне остановиться. Неслабо я их всполошила, просто резковато поднявшись. Одна стенографистка остается непоколебимой. Я не шевелюсь, всем своим видом демонстрируя, что не намерена делать ни шага.
  
  - Я хочу сделать признание! - говорю я, и управцы, расслабившись, усаживаются обратно.
  
  Ящер произносит:
  
  - Сначала мы допросим свидетеля. У вас будет слово в конце, если вы пожелаете.
  
  - Но...
  
  - Соблюдайте процедуру! - громко рыкает на меня командир.
  
  Дэй шепчет:
  
  - Все хорошо, Кинна, садись...
  
  Командир вновь рыкает, на сей раз на него:
  
  - Никаких разговоров. Арестованная - сядьте.
  
  Я покорно опускаюсь на стул. Неожиданный крик Ящера лишил меня той немногой смелости, что во мне набралась. Он словно намеренно заткнул мне рот.
  
  Раздается гнусавое бормотание:
  
  - Ну закончим мы когда-нибудь сегодня или нет...
  
  Луйц. Человек, который за несколько часов стал моим злейшим врагом. Даже командир кажется добрее, чем этот мерзкий полумужчина-полумальчик. Такое впечатление, будто злоба, властолюбие и паскудство сконцентрировались и забродили в его тщедушном тельце. Дэй кидает взгляд на него, потом на меня и, кажется, мигом соображает, кто здесь наш главный противник.
  
  Кларс, откашлявшись, берет инициативу в свои руки:
  
  - Да, давайте уж в самом деле перейдем к сути. Молодой человек, - мягко спрашивает он, - являетесь ли вы женихом этой девушки?
  
  Дэю не нужно ни мгновения раздумий, чтобы ответить:
  
  - Да.
  
  - Да? - уточняет Кларс.
  
  Дэй подтверждает:
  
  - Да, это моя невеста.
  
  Все члены комиссии переглядываются между собой. Наконец, Луйц переполняемым ехидством голосом спрашивает:
  
  - А что вы тогда можете сказать о некой особе по имени Глория?
  
  Дэй косится на меня с крайне смущенным видом. Луйц же продолжает:
  
  - Если вы сами не помните, то я подскажу: эта ваша записанная невеста. - он переводит взгляд на меня и говорит, - А вы думали, что мы не можем проверить такую информацию?
  
  Я растерянно мотаю головой, и тут Дэй почему-то начинает практически дословно повторять те же фразы, что я говорила ему, когда он выбежал из цеха на мои крики:
  
  - Я тебе потом всё объясню, Кинна! Я совершил ошибку! Я всё объясню!- и выглядит он при этом таким виноватым, каким я не наблюдала его за все годы дружбы. Аж бровки домиком сложил. До меня доходит - он притворяется.
  
  - Никаких разговоров между арестованной и свидетелем! - строго приказывает командир, запрещая мне говорить. Оно и к лучшему - я понятия не имею, что Дэй задумал.
  
  Кларс заметно помрачнел. Луйц же ерзает на стуле и продолжает:
  
  - Вы лучше нам объясните, как это так вышло, что вы являетесь женихом Глории, и в то же время утверждаете, что арестованная - ваша невеста?
  
  Дэй переминается с ноги на ногу. Эта манера совершенно несвойственна ему. Он будто специально дает Луйцу насладиться разоблачением по полной.
  
  - Уж не хотите ли вы приукрасить анкету арестованной? Мы с таким уже сталкивались, да? - обращается Луйц к членам комиссии, и те кивают, - Нас не проведешь, мы всякое повидали в этом зале. А может, нам стоит позвать вашу настоящую невесту и вместе с ней разобраться в ситуации? Да-да, юноша, она тоже тут! Стоит за дверью. Позвать её?
  
  - Нет... - бормочет Дэй.
  
  - Тогда ответьте мне, почему у вас получается сразу целых две невесты? А? -с упоением вопрошает Луйц и откидывается на спинку стула.
  
  Теперь, наконец, Дэй отвечает ему.
  
  - Товарищ Луйц, - говорит он, - Ну вы же тоже мужчина! Вы же знаете, как это иногда бывает...
  
  Луйц несколько секунд пристально смотрит на него, переваривая смысл сказанного, и весь сотрясается от смеха. Он запрокидывает голову, отчего начинает казаться, что его тонкая шея вот-вот переломится, несколько раз стукает рукой о стол, словно одного хохота не достаточно, чтобы выразить все его эмоции. Вслед за ним остальные члены комисии, и даже стенографистка начинают посмеиваться. Дэй выставил меня облапошенной дурочкой, которой он изменяет направо и налево. Уж не знаю почему это так пришлась по нраву комиссии, но они гогочут, будто ничего забавнее в жизни не встречали. Наверное, в "Зале упрощенного суда" они обычно созерцают драмы, а не комедии. Нутро подсказывает мне, что я должна подогреть этот спектакль:
  
  - Но ты же говорил, что любишь меня!- говорю я возмущенно, - ты обещал записаться на следующей неделе!
  
  - Прости, милая...- извиняется Дэй. - Я так и собирался сделать...
  
  - Разговорчики! - прерывает нас Ящер, но даже ему тяжело сейчас быть строгим. Члены комиссии мало по малу успокаиваются, полушепотом обмениваясь какими-то саркастическими репликами. До моего слуха долетают обрывки типа "вот молодежь пошла" и "хорош парнишка".
  
  Когда гомон начинает сходить на нет, командир решает вернуть порядок в ход заседания:
  
  - Но записаны вы всё же с Глорией, так?
  
  - Пока что, - поправляет Дэй, - но я действительно собираюсь записаться с Кинной.
  
  - Вы уверены?
  
  - Конечно.
  
  Командир приподнимает бровь:
  
  - Тогда вам не должно составить труда выписать вашу нынешнюю невесту и записаться с арестованной?
  
  Кларс подхватывает:
  
  - Да, вот именно! Дэй, вы согласны немедленно выписать Глорию и вписать Кинну?
  
  - Разумеется, - отвечает Дэй.
  
  В этот момент Луйц встает и, заговорщически прикладывая палец к губам, семенит на цыпочках к двери. Тихонько приоткрывает её, высовывает голову в коридор и смотрит на что-то несколько секунд. Потом закрывает дверь и той же идиотской походкой возвращается на место. Я понимаю, что он разглядывал Глорию. Бедняжка. Меня бы инфаркт хватил, если б передо мной неожиданно возникла башка этого уродца.
  
  Луйц завершает сценку:
  
  - Мда, я б тоже выбрал эту. - говорит он с видом знатока, кивая в мою сторону.
  
  Члены комиссии реагируют ухмылками, и довольный своим чувством юмора, Луйц взирает на меня с несказанным превосходством. Самое противное, что такие люди действительно имеют возможность выбрать себе любую женщину. Мало кто откажет управцу высокого ранга. Или страх, или алчность сделают своё дело.
  
  Я вся ежусь внутри, одновременно восхищаясь Дэем. Он почувствовал ненависть Луйца ко мне и насытил её. Коротышка больше не жаждет уничтожить меня. Он уже одержал победу, когда я превратилась в посмешище. Я наблюдаю за вторым моим врагом - командиром. Ящер шепчется с стенографисткой, та кивает и принимается что-то быстро настукивать, после чего за её спиной раздается легкое гудение, она разворачивается и достает из печатающей машинки несколько листов.
  
  Командир берет их, бегло осматривает и нехотя говорит Дэю:
  
  - Что ж, - он делает рукой позволительный жест, - Приводите свою Глорию. Нам нужно, чтобы она выразила свою волю.
  
  Дэя нет несколько минут. Из-за двери доносятся оскорбленные женские возгласы. Я закрываю лицо руками, делая вид, что сильно переживаю из-за измены любимого. Так удобнее и безопаснее. Опасность миновала Дэя. К тому же, комиссия почти поверила, что я собиралась вернуть часы. Возможно, сегодня я всё-таки вернусь домой. Чем меньше я делаю, тем меньше вероятность напортачить. Свожу ладони плотнее, чтобы никто не видел ни миллиметра моего лица.
  
  Я опускаю руки только когда слышу скрип открывающейся двери. Дэй пропускает Глорию вперед. Она раскраснелась, её губы плотно сжаты. Смеряет меня взглядом и презрительно фыркает - мол, и что он в тебе нашел, ни кожи ни рожи. Затем Глория кивком здоровается с членами комиссии и бросает:
  
  - Где подписаться?
  
  Командир указывает пальцем на нужные строчки и та, наспех расчеркнувшись, мчится прочь из зала. Дэй провожает её грустным взглядом. Я замечаю, что одна щека у него покраснела. Никак Глория пощечину влепила. Вряд ли бы Дэй получил оплеуху, если бы рассказал ей правду. Глории пришлось выслушать ту же версию происходящего, что и комиссии.
  
  Дэй ставит свои инициалы на бумаге, и командир подзывает меня:
  
  - Арестованная, подпишитесь.
  
  Я подхожу к столу вместе со своей тенью - лейтенантом. Он приклеился к моему локтю, но тут Дэй берет меня за другую руку и притягивает к себе. Его лицо приближается к моему и я машинально чуть отшатываюсь назад, однако он прижимается ко мне губами. Я отвечаю на короткий поцелуй, хоть и ощущается он странно: Темнобровый не отпускает меня, все члены комиссии пялятся на нас, а Дэй...Дэй никогда не должен был этого делать.
  
  Кларс и стенографиста издают звуки умиления. Луйц ухмыляется:
  
  - А девчонка-то не из обидчивых. - он манит пальцем Дэя, - Иди-ка сюда.
  
  Дэй идет к нему, в полголоса бросив мне:
  
  - Подписывай.
  
  Я склоняюсь над бумагами и ставлю свой росчерк, где указывает Ящер. Дэй нагнулся к Луйцу, тот нашептывает ему что-то на ухо. Дэй неестественно ухмыляется. Впрочем, для тех, кто не знает его с малых лет, эта ухмылка наверняка выглядит вполне натуральной. Потом Дэй распрямляется, хитро перемигивается с Луйцем и возвращается ко мне.
  
  Командир отдает приказ:
  
  - Шнит, отведите их в камеру ожидания до вынесения приговора.
  
  - Обоих? - уточняет Темнобровый.
  
  - Да, это всего на несколько минут.
  
  Мы выходим. Темнобровый провожает нас в ту же камеру и оставляет. Дэй прижимает меня к себе:
  
  - Всё будет хорошо, - бормочет он, - всё будет хорошо...
  
  Я киваю, поскольку мне хорошо уже сейчас - вот так, в его объятьях, уткнувшись ему в свитер.
  
  - Думаешь, меня отпустят? - спрашиваю я чуть погодя.
  
  - Они поверили, что ты хотела вернуть часы?
  
  - Вроде бы...
  
  Дэй пожимает плечами:
  
  - Не знаю, Кинна, не знаю...Думаю, да.
  
  Я отстраняюсь от Дэя и смотрю на него. Я хочу спросить про поцелуй, но что-то не позволяет мне этого сделать. Вместо этого я задаю другой вопрос:
  
  - О чем ты шептался с Луйцем?
  
  Дэй раздраженно хмыкает:
  
  - Это ублюдок сказал мне, что мне вовсе необязательно тебя дожидаться. Каяльщиц можно выписывать из карточки без их позволения.
  
  - Ты так и должен сделать, если меня посадят. - говорю я.
  
  Он качает головой:
  
  - Что ты несешь, Кинна...
  
  - А что? Вдруг меня упекут лет на десять? Не женишься всё это время? - я почти уверена, что этого не будет, но это хороший аргумент.
  
  Дэй меняется в лице:
  
  - Не говори так...Этого не случится. Я всё равно тебя не выпишу, пусть это всё и не по-настоящему... я... Я не знаю. - он умолкает на полуслове и снова обнимает меня, еще крепче. Я прижата к его груди и слышу, как громко бьется его сердце, чувствую его тепло. Дэй не знает чего-то, и я не знаю того же.
  
  - Ты любишь Глорию? - спрашиваю я чуть погодя. Дэй выпускает меня и пожимает плечами. Повторять этот вопрос, не пряча лица, сложнее, однако я снова спрашиваю:
  
  - Ты её любишь?
  
  Дэй вновь пожимает плечами.
  
  - Почему ты это сделал? - спрашиваю я настойчивее.
  
  - Что это?
  
  - Отказался от её и записался моим женихом.
  
  - Потому что. - сухо бросает Дэй и садится на скамейку. Я сажусь рядом. Дэй замечает ровным голосом:
  
  - Скоро уже придут.
  
  Я что-то мычу в ответ. Многое бы надо обсудить, но мы молча сидим в белой комнате, пока за нами не приходит Темнобровый:
  
  - Пора.
  
  Дэй пропускает меня с моим конвойным вперед. Мы заходим в зал. Командир кивками определяет меня на постамент, Дэя на стул. Он вновь непроницаем, однако Кларс выглядят довольными, а Луйц смотрит на меня с барским великодушием. Я начинаю ликовать в душе.
  
  Командир пересказывает ход заседания. Он резюмирует события очень кратко, но мне хочется поторопить его, хочется, что б он поскорее добрался до приговора. Я почти не слушаю его, пропуская мимо ушей большую часть его слов, как отметала бы в сторону все остальные предметы, если бы искала какой-то определенный. Командир произносит один термин за другим, одно предложение заковыристее другого, но я всё еще не слышу главного. Наконец, он произносит вердикт.
   Видимо, я падаю, поскольку лейтенант c неожиданной силой сжимает мой локоть и тянет меня вверх.
  
  

Глава 7

  
  Темный сгустившийся туман заволакивает всё вокруг. Он отступает, когда я чувствую под руками твердость камня. Я всё же не упала. Лейтенант удержал меня и я сумела выравняться, оперевшись на постамент. Поворачиваю голову - Дэй вскочил со стула и стоит, остолбеневший. Мы смотрим друг на друга. Боль в его глазах заставляет меня отвернуться. Слишком тяжело.
  Я склоняю голову к плите. Не хочу видеть ничего и никого. Каждая следующая мысль режет лезвием по душе: родители, Дэй, глупые шутки Рони, которых я не услышу...
  - Ну-ну, - звучит успокаивающий голос, - Всё не так уж плохо.
  Поднимаю лицо - Кларс глядит на меня, как на раскапризничавшегося ребенка. Ящер и Луйц - те вообще приняли такой вид, будто я в ноги им должна кланяться за их милосердие. Где-то на заднем плане проносятся обрывки услышанных в разное время разговоров: кто-то получил четырнадцать лет за кражу медикаментов, кого-то посадили на двадцать два года за случайный поджег склада. Наверное, комиссия и впрямь считает свой вердикт мягким. Но я оглушена, мне хочется громко заорать. Я бы так и сделала, были б силы. Но я лишь шепчу:
  - Какой кошмар, этого не может быть, нет...
  Атмосфера среди комиссии меняется. Я смотрю на них помутневшим взором - им что-то не нравится. Луйц сквозь зубы цедит:
  - И она еще чем-то недовольна...
  Он что, всерьез считает, что я должна быть им признательна? Луйц замечает мой взгляд и говорит чуть громче, закатив глаза к потолку:
  - Могла бы хоть спасибо сказать.- и презрительно фыркает.
  У меня по-прежнему нет сил на громкость, но в свой ответ я вкладываю всю злость, всю обиду и гнев, что во мне есть, заменяя им проклятья:
  - Спасибо. - цежу я с ненавистью, и мой голос переходит в шипение, - Большое спасибо.
  Луйц передергивает плечами.
  - Вот неблагодарная! - обращается он к Кларсу, как бы в подтверждение тому, что за такую, как я, и заступаться не следовало. Кларс только разводит руками.
  Ящер произносит:
  - Шнит, уведите каяльщицу в отведенную ей камеру.
  Каяльщица. Я больше не арестованная. Я будто бы даже больше не Кинна. Я - каяльщица. Когда успела произойти эта страшная перемена?
  Темнобровый обхватывает меня под спину. Наверное, думает, что я на грани обморока. Жаль, что это не так. Я бы сейчас многое отдала хоть за короткое забытие. Мы с ним спускаемся с постамента с такой осторожностью, будто это крутой склон. Резкий возглас заставляет меня обернуться.
  - Стоять! - велит командир Дэю, который двинулся в мою сторону.
  Дэй останавливается:
  - Можно мне попрощаться с невестой?
  - Подождете свидания. - отрезает Ящер.
  Дэй пронзает его взглядом, но, слава богу, не перечит. Сегодня мы оба поняли, насколько бесполезен любой напор, когда ему противостоят всесильные управцы. Их власть - как стена. Об неё можно биться, зарабатывая ушибы, а она даже не шелохнется. Дэю придется дождаться свидания, не то его самого будут навещать. Он остается на месте, на котором возглас Ящера заставил его замереть, и прощается со мной безмолвно.
  Темнобровый ведет меня дальше. Я смотрю на Дэя через плечо:
  - Скажи моим родителям... сам.
  Дэй кивает: разумеется.
  Маленькая крупинка скатывается с моего сердца. Маме с папой не придется несколько дней ждать конверта из Управы, чтобы узнать мою судьбу. Может они уже сходили на фабрику и услышали от дежурного, почему их дочь не вернулась сегодня домой. А ведь с утра я сказала маме, что не задержусь. У судьбы точно есть чувство юмора, и оно черное.
  Но всё же хорошо, что эту новость преподнесет им Дэй. Он умеет быть дипломатичным и красноречивым. Он опишет им суд, неприязнь комисии ко мне, расскажет, какой срок мне светил. Он сумеет убедить их, что звезды сложились для меня удачно, и приговор вынесли совсем не строгий. Я знаю, что если такое вообще возможно, то только Дэй способен сгладить моим родителям удар от того, что их дочь следующие шесть лет проведет в Гнезде.
  
  

* * *

  
  И вновь я в белоснежном коридоре с лейтенантом. Мне хочется, чтобы мы шли по нему вечно. Здесь так светло и прохладно. Это последние вдохи свежести, которые я сделаю прежде чем окажусь в тусклой, грязной камере. Какая же я была идиотка, когда решила, будто меня могут отпустить! В Периметре не прощается ничего. Я признаю, что любую ошибку надо искупать, но шесть лет жизни - слишком высокая цена за мою. Несоразмерно высокая. Безысходность душит еще сильней от того, что комиссия считает приговор снисходительным. Будто по справедливости я должна была бы каяться еще дольше. Будто им известно, что такое это самая справедливость.
  В фойе нас встречает тот же пожилой привратник. Он останавливает Темнобрового и спрашивает, кивая на меня:
  - Сколько?
  - Шесть.
  Привратник одобрительно качает головой. Похоже, все сошли с ума.
  Он угадывает мой ход мыслей:
  - Могло быть гораздо хуже. Одной девушке дали восемнадцать за то, что она пырнула ножницами начальника, который пытался её изнасиловать. А ведь это была самооборона.
  Темнобровый интересуется:
  - Та беленькая?
  - Да. Позавчера судили. Не посмотрели, что молодая.
  - Красивая. - говорит Темнобровый.
  - Полукровка. Нелегко ей придется. - добавляет привратник.
  Восемнадцать лет - в три раза больше, чем мне. И это за то, что бедная девушка просто защищалась.
  - А сколько получил её начальник? - спрашиваю я.
  - Нисколько.
  - Но это же нечестно...
  Мужчины переглядываются, и лейтенант вместо объяснения с горькой иронией цитирует Летопись:
   - Нет вопроса, на который правильный ответ - насилие.
  Мы все сызмала знаем этот девиз наизусть. Он никогда не вызывал у меня ни малейших возражений, но Гнездо - удивительное место. Тут даже бесспорная истина обретает искаженный смысл.
  Выйдя во двор, я с ужасом смотрю на башню женского отделения, которую исследовала школьницей. Лучше бы я оказалась здесь впервые. Может, ощущение кошмара наяву было бы слабее.
  Мы заходим. На каждом этаже - тяжелые двустворчатые двери, ведущие в отсек с камерами. Мы поднимаемся выше и выше, и на каждой лестничной площадке всё внутри меня обрывается, когда я вижу эти ворота. Я знаю, что мне предстоит проходить через них туда и обратно каждый день, ведь Дом Искупления - не тюрьма, его жители искупают грехи трудом в самых разных уголках Периметра. Но именно первый шаг внутрь страшит меня более всего.
  Мы тормозим на девятом этаже. Лейтенант стучит:
  - Новенькая прибыла!
  Я каменею. Двери раздвигаются. Открывающаяся за ними темнота словно стремится поглотить меня, вобрать в себя все мои силы и соки, мою молодость и бодрость, а после выплюнуть сухую и пустую, как шелуха. Лейтенант подталкивает меня вперед. Я заставляю себя сделать шаг, и, словно из могилы, ко мне тянутся руки. Они крепко хватают меня и затаскивают внутрь. Двери начинают сводиться обратно. Полоса яркого света, в которой стоит лейтенант, становится всё уже и уже, и через несколько мгновений исчезает полностью.
   Я в ужасе озираюсь и понимаю, что вовсе не попала в кромешную тьму. Здесь лишь сумрак, вдобавок вдоль коридора мерцают редкие желтоватые лампочки. И держат меня вовсе не мертвецы или скелеты, как померещилось моему воспаленному воображению, а две крупные женщины. Они одеты в форму надзирательниц: серые штаны, заправленные в них такие же серые рубахи и красные пояса, к которым крепятся деревянные дубинки. Последние гораздо тяжелее, чем можно подумать. Внешне они похожи на ножки от стула, которыми вряд ли можно нанести серьезные увечья, но на одной из экскурсий нам дали их подержать. Как сейчас чувствую их вес в руке. Их секрет во вточенном металлическом штыре. С таким грузом в середке безобидной ножкой от стула можно отбить почки одним ударом. Нежелание почувствовать его на своей пояснице заставляет меня проглотить готовый вырваться крик.
  - Ты как, буйная? - спрашивает меня одна из женщин.
  Я мотаю головой.
  - Об стенки биться не будешь? Кусаться? Драть на себе волосы?
  - Не буду...- тихо говорю я.
  Вторая надзирательница, чернокожая и очень широкая в плечах -у неё на кармашке явно стежками от руки вышито "Фавра" - уточняет со смешком:
  - А на нас?
  - Что на вас? - переспрашиваю я.
  - На нас волосы драть будешь?
  - Нет...
  Фавра кивает своей напарнице:
  - Идти тогда на перерыв, я сама справлюсь.
  Первая надзирательница пожимает плечами, мол, смотри сама, и отпирает ворота. Уходит в светлый коридор. Я с трудом сдерживаю порыв ринуться за ней.
  Фавра ведет меня в расположенную сбоку кабину для надзирательниц, целиком сделанную из стекла - ну просто огромный аквариум. От неё и идет большая часть света. Там стоит два стола со стульями и c десяток шкафов. Фавра велит:
  - Раздевайся.
  Я опасливо смотрю на прозрачные стены.
  - Не бойся, - успокаивает меня она, - у нас тут ни одного мужчика.
  Я начинаю стягивать с себя кофту. Пусть здесь нет мужчин, мне всё равно не по себе. Фавра деловито открывает один шкаф за другим, доставая из каждого по предмету одежды: штаны, футболку, кофту, белье, майку, плохо сшитые ботинки. Краем глаза она поглядывает, как медленно я раздеваюсь:
  - Я тебе советую побыстрее разобраться со всякими там стеснениями и смущениями. А то как ты будешь писать за шторкой?
  Совет резонный - каморки с унитазами в Общаге теперь будут приходить ко мне в радужных снах. В камерах для этих дел в углах проделано по дыре, а для укромности висит обветшалая ткань. При мысли об этом меня начинает подташнивать, и всё же ехидный совет надзирательницы подстегивает самолюбие. Мне не нравится, когда со мной разговаривают как с неженкой. Дабы доказать, что я не из таких, я решительно снимаю одежду, оставшись в белье. Для убедительности кидаю вещи на пол.
  - Довольны? - спрашиваю я с вызовом.
  Фавра усмехается:
  - Очень. Только твоей тощей задницы мне для полного счастья и не хватало. - она протягивает мне стопку одежды, - На, прикройся.
  Я довольна, что в её голосе больше нет снисходительности. Беру одежду. Сейчас уже стоит ночь, так что я надеваю только ретузы, футболку и носки, надеясь, что скоро лягу спать. Остальные вещи беру в охапку.
  - Куда дальше? - спрашиваю я.
  Фавра садится за стол, берет пухлую папку и прежде чем открыть её, спрашивает:
  - Слушай, а тебя когда арестовали?
  - Сегодня.
  - А, ну тогда ясно. - она кидает папку обратно на стол, - С вами, "упрощенными", всегда так. Приведут, и заселяй куда хочешь.
  - Ну извините, что доставляю столько хлопот. - бросаю я. Хватило же глупости дерзить - не смелости, а именно глупости, поскольку я уже сожалею о сказанном. К счастью, Фавра весело усмехается на мою язвительность:
  - Ладно, разберемся.
  Она тяжело поднимается из-за стола и высовывается из кабины:
  - Эй! - кричит она в коридор. - Хорошая моя, иди сюда!
  Из глубины коридора к нам быстрым шагом подходит еще одна надзирательница, помоложе. Помимо дубинки у той на поясе висит множество связок ключей. Фавра спрашивает её:
  - Где у нас свободно?
  - В девятьсот восемнадцатой.
  Фавра присвистывает:
  - С садюгой что ли?
  - Ага.
  - И что, мне этого зверька к ней на растерзание, что ли?
  "Хорошая" с сочувствием смотрит на меня и пожимает плечами:
  - Сегодня больше некуда...
  Фавра колеблется, а потом вздыхает и говорит мне:
  - Ладно, похлопочем чуток и тебя переведут. А за пару ночей ничего не случится. - она поворачивается к сослуживице, - Только лучше я сама её заселю.
  "Хорошая" протягивает Фавре одну из связок. Мы выходим. Cжимая в руках выданную мне стопку одежды, я следую за Фаврой по проходу. Он плохо освещен. Я знаю, что по бокам камеры, но свет до них не доходит и мне чудится, будто мы идем вдоль узкой тропинки, по обе стороны которой обрывы.
  - А что сделала эта "садюга"? - интересуюсь я
  Фавра отвечает:
  - Садюга - Гелика то есть - придушила своего мужа металлической цепочкой, а для верности завязала её потуже вокруг шеи и так и оставила на покойнике.
  Лучше б мне этого не знать, думаю я, и даю себе зарок: больше в Гнезде я не любопытничаю.
  Мое зрение по-тихоньку приспосабливается к темноте и вскоре я уже могу разглядеть двери камер. Такие же, какими запомнились с детства. Даже не постарели - старое не стареет. Камеры расположены квадратом, мы заворачиваем, прежде чем останавливаемся перед одной из них. Фавра быстро находит нужный ключ и отпирает:
  - Вперед. - говорит она, но заходит первой.
  Почти впритык к выходящей в коридор половинчатой стене лежат четыре узких матраса. На трех из них вырисовываются силуэты. На последнем, который ближе всего к углу с отходной дырой, пусто. Мы движемся к нему. Я ступаю осторожно, стараясь не шуметь. Фавра опускается на пол и начинает шарить рукой по свободному спальному месту. Ничего не обнаружив, она резко встает и, нимало не заботясь о тишине, устремляется к первому тюфяку. Нагибается и грубо трясет лежащую на нем женщину:
  - А ну отдавай!
  Женщина поднимается на локте. При таком освещении видно только то, что у неё острый подбородок и кучерявые волосы.
  - Че, новенькая? - спрашивает она нарочито сонным голосом.
  - Гелика, я тебе сколько раз говорила одеяла не хапать? - игнорирует её вопрос надзирательница.- По дубинке соскучилась?
  Кучерявая изрыгает матное словечко, потом стаскивает с себя одеяло - под ним вырисовывается еще одно - комкает его и швыряет Фавре. Я уже думаю, что сейчас увижу дубинку в действии, но надзирательница лишь пинает её тюфяк ногой и несет мне одеяло.
  - Спасибо большое.- говорю я.
  Надзирательница отмахивается:
  - Спи.
  Она уходит, по пути еще раз пнув матрас кучерявой.
  Я укладываюсь, вместо подушки положив под голову одежду.
  - Эй, новенькая! - окликает меня Гелика.
  От того, что "садюга" обращается ко мне, у меня всё холодеет внутри.
   - Что? - спрашиваю я как можно равнодушнее.
  - Уютно тебе?
  Ясно как день, что мой уют её не заботит. Бросаю в ответ:
  - Вполне.
  Та злобно хмыкает и ворочается, бормоча ругательства. Я не решаюсь закрыть глаза, пока Гелика не затихает. Когда всё в камере смолкает, я проваливаюсь в сон.
  

Глава 8

  
  Что это за звук? Он какой-то знакомый...А, это наверное мама открывает занавеску, чтобы разбудить меня. Я опять заспалась...Интересно, который сейчас час?
  Стоп. Мы же давно живем в Общаге. У нас даже нет штор.
  Господи!
  Я вскрикиваю и рывком поднимаю корпус.
  Я на жестком матрасе, ноги укрыты грязно-серым одеялом в пятнах, происхождение которых знать не хочется. На меня изучающе смотрят две женщины: одна лет тридцати, с рыжими сальными волосами, другая очень старая и совсем седая. Рядом на ржавых петельках висит простыня. Это её задернули, а я спросони приняла шуршание ткани за отголосок давнего прошлого. За занавесой звучит журчание, которое не вызывает отвращение только когда издаешь его сама. Я прячу лицо в ладони и зажмуриваюсь.
  - Господи...- вновь вырывается из меня. Я мотаю головой, отказываясь верить в реальность происходящего, - Господи...
  Журчание прекращается, вновь шуршит занавеска, и я чувствую, как надо мной кто-то навис.
  - Проснулась наша лапочка.
  Накануне я уже слышала этот голос. Садюга. Мне тяжело совладать с собой. Хочется разреветься при мысли, что за один день я искалечила свою жизнь до неузнаваемости. Но что-то внутри подсказывает: нельзя.
  Я отвожу руки и поднимаю взгляд на сокамерницу. Она молодая. Из-за грубого голоса я решила, что она в возрасте, но ей лет двадцать пять, не больше. Буйные колечки волос - коричневые, на остром подбородке шрам. Щеки и длинный нос покрыты темными веснушками. За её наружность я бы могла наречь её "хитруньей". Но она не хитрунья. Она жестокая убийца.
  С утренней хрипотцой произношу:
  - Доброе утро.
  - Доброе-доброе. - отвечает мне Гелика, уперевшись руками в колени. Она рассматривает меня, будто диковинку. Я снизу вверх сверлю её взглядом. У нас происходят своего рода "моргалки", только вместо того, чтобы смотреть в глаза, пока кто-то не моргнет, в этой игре мы молчим. Проиграет тот, кто не выдержит и произнесет слово первым.
  Другие две женщины по очереди сходили за шторку, а мы всё взираем друг на друга. Из соседней камеры доносится противный звук - хуже журчания - и я невольно передергиваюсь. Совсем слегка, но Гелика замечает. Уцепившись за повод прекратить затянувшийся поединок, она распрямляется и бросает с издевкой:
  - Какая чувствительная малышка.
  Сокамерницы подобострастно хихикают. Расклад понятный: они в подчинении у Гелики, и мне тоже положено признать её превосходство.
  Она продолжает:
  - Бедняжка. Не привыкла еще к прелестям Гнезда. - она делает манерный жест в сторону "туалета". - Не хочешь ли опробовать наши удобства?
  Послать бы её куда подальше, но удобства мне опробовать надо. Прячусь за шторкой, сопровождаемая хохотом. Непросто облегчаться в подобных условиях, а тут еще такой аккомпанемент. Когда я, наконец, выхожу, то обнаруживаю Гелику на моем матрасе. Она вертит в руках выданный мне свитер. Прикладывает его к себе, проверяя, по размеру ли:
  - Ну как?
  Рыжая протягивает:
  - Отлично. Прямо на тебя сшит.
  Гелика довольно хмыкает и собирается надеть его. Но я не намерена отдавать своё. Одежда мне самой нужна. К тому же, уступив свитер, я уступлю нечто большее. Я не хочу ни с кем враждовать, но я должна доказать сокамерницам, что у меня есть воля.
  Хватаюсь за свитер и резко дергаю как раз в тот момент, когда Гелика просовывает в него голову. Он почти у меня в руках, но она успевает хватится за низ. Я тяну сильнее, и Гелика поднимается. Ожидаю, что сейчас мы будем перетягивать этот несчастный джемпер, как канат, но Гелика поступает наоборот. В пару шагов она припирает меня к стенке.
  - Отпусти. - цедит она, приближаясь так плотно, что я чувствую её кислое дыхание.
  Мой голос звучит не так твердо, как хотелось бы:
  - У тебя есть такой же.
  Гелика резко стукает кулаком в стену. Сыпется какая-то труха. Это было предупреждение. Следующий удар придется мне в лицо.
  - Отпусти. - повторяет она, и я чувствую, как начинаю поддаваться. Заставляю себя выжать:
  - Нет.
  Она оскаливается, заносит руку, и я уже машинально отворачиваюсь от удара, как вдруг раздается шипение:
  - Тшшш! - предупреждают каяльщицы, и Гелика моментально отпрыгивает от меня. Слышится звон ключей, распахивается дверь и в камеру заглядывает Фавра.
  - Как тут у вас? - спрашивает она, держа руку на дубинке.
  - Прекрасно. - отвечает Гелика, - Новенькая уже как родная.
  Я стою в оцепенении. В руках у меня отвоеванный свитер. Фавра не уходит. Она ждет моего ответа. Я произношу:
  - Всё хорошо.
  - Точно?
  Я киваю.
  - Ладно, - говорит Фавра и вновь запирает нас.
  Я не одержала победу, но свитер остался за мной. Я тут же натягиваю его на себя. Гелика кидает на меня взгляд, ясно говорящий - мы еще не закончили.
  Подхожу к раковине, и мне становится страшно умываться - мало того, что я спиной к Гелике, так еще придется и глаза закрыть. Но нельзя подавать виду. Открываю кран, набираю полные ладони мутной воды, полощу рот. Слышу дребезжащий голос, который может принадлежать только старухе:
  - Девочка хотя бы не стукачка, Гелика.
  Гелика фыркает - мол, тоже мне достижение. Но я чувствую - это хороший знак. Как подтверждение, ко мне приближаются шаркающие шаги. Гелика дала молчаливое добро, и старухе можно со мной разговаривать. Я оборачиваюсь к ней. Сухое лицо с темными морщинами, редкие седые волосы торчат в разные стороны.
  - Тебя как зовут? - спрашивает она, прищуриваясь.
  - Кинна.
  - Ты молоденькая совсем, сколько тебе?
  - Семнадцать.
  - Надолго тебя?
  Хороший вопрос. Всё относительно, но я говорю, как есть на душе:
  - Надолго.
  Старуха сочувствующе причмокивает, а потом спрашивает:
  - А что ты сделала?
  И тут Гелика резко прерывает нас:
  - Заткнитесь, башка от вашей болтовни трещит.
  Рыжая поддакивает:
  - Тоже мне, подружки нашлись.
  Старуха отходит, не поднимая глаз от пола. Гелика застращала её. Да и рыжую тоже, просто та обезопасила себя подхалимством. Подхалимства мне из себя не выудить, да и не нужна Гелике вторая подлиза. Ей нужна жертва. Старуха для этих целей не годится, больно уж немощная. А вот я - как раз.
  Гелика пристально смотрит, выжидая, что я буду делать. Пусть я и приняла правила игры - решать проблемы без ябедничества надзирательницам - но то, что теперь мы обе в неё играем, не делает нас соратницами. Напротив, это делает нас врагами. Меня подмывает наперекор ей ответить на вопрос старухи. Я мысленно прикидываю расклад сил. Мы равные соперницы, но я не сомневаюсь, что рыжая присоединиться к Гелике.
  Чтобы совсем уж не безмолвствовать, я хмыкаю. На большее меня сейчас не хватит. Продолжаю умываться, и буквально затылком чую, как Гелика наполняется довольством. Надеюсь, Фавра похлопочет, чтобы меня перевели в другую камеру.
  Через пару минут дверь снова распахивается, и грубый женский голос командует:
  - На выход.
  Никто не собирается разъяснять мне, какие порядки в Гнезде, так что я просто копирую всё, что делают остальные, и одеваюсь сразу в уличное. Каяльщицы становятся поперек коридора рядками по четыре человека - состав одной камеры - и поднимают руки вверх. Я прибиваюсь к старухе и делаю тоже самое. Кто-то держат руки прямыми, кто-то берется одной рукой за запястье другой. Смотрится это довольно странно.
  - Зачем мы так стоим? - тихо спрашиваю я.
  - Чтобы не надо было надевать на нас наручники. - говорит старуха.
  - Какой толк, если руки всё равно не связаны?
  - А ты попробуй опусти их. - хмурится старуха и кивает на дубинку проходящей мимо надзирательницы.
  Гелика кидает:
  - Заткнитесь!
  Старуха поджимает губы. Она не будет со мной разговаривать, когда Гелика запрещает.
  Я стою с краю и мне открывается весь коридор. Через каждые несколько метров стоят надзирательницы. Ищу среди них грузный силуэт Фавры, но не нахожу. Ушла, наверное. И тут раздается пронзительный, высокий звук. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закрыть уши ладонями. Каяльщицы же стоят, не шелохнувшись.
  Звук повторяется, но никто, кроме меня, не реагирует. После третьего сигнала надзирательницы хором командуют: левой! Каяльщицы трогаются. Левой! Левой! Строй шагает вперед, придерживаясь задаваемого ритма. Мы поворачиваем и встречаемся со вторым потоком осужденных. Я знала, что в Гнездо забито под завязку, но их количество всё равно поражает. И это всего один этаж!
  Я следую за течением и оказываюсь перед широкой аркой. Столовая. Четверки каяльщиц одна за другой устремляются в глубь зала. Они занимают самый дальний из свободных столов, и помещение заполняется равномерно, виток за витком. Заключенные не опускают рук, пока не сядут за плотно придвинутую столешницу. Надзирательницы, занявшие посты в проходах, следят за процессом. Одна каяльщица опускает руки прежде чем сесть, и тут же получает дубинкой по спине. Я содрогаюсь одновременно с ней.
  Когда подходит черед нашей камеры, за одним из столов остается только два свободных места. Мы со старухой занимаем их, а Гелике и рыжей приходится сесть уже в другой ряд.
  Последний раз я ела в камере ожидания, а потому миска серой солоноватой каши уходит влет. Присмирив голод, я уже спокойнее берусь за стакан воды.
  - Сладкая! - с удивление замечаю я. - Её каждый день дают?
  Старуха боязливо косится по сторонам.
  - Гелика слишком далеко. - говорю я ей.
  Старуха немного расслабляется:
  - Каждый.
  - Здорово. Тут кормят почти как на фабрике. Только белков не дают.
  Старуха горько усмехается:
  - Дурочка. Это там теперь кормят почти как тут. - она снова оглядывается, не слышит ли всё же Гелика, и начинает:- Я здесь давно...
  Облокотившись на стол, старуха пускается в рассказ. Она попала в Гнездо сорок семь лет назад и многое с тех пор поменялось. Еда, впрочем, осталась почти такой же, но вот камеры изначально расчитаны на двоих. Раньше для визитов было отведено два вечера в неделю, а теперь только полтора часа по воскресениям, после смены. Да и навещать тогда могли не только родственники, но и друзья. Тут я перебиваю её:
  - А жених считается родственником?
  - Что? - старуха нехотя отрывается от воспоминаний, - А, да, считается. А то б не пускали.
  Она продолжает говорить, но я уже не слушаю. Для меня новость, что каяльщикам можно видеться только с родными. Получается, когда я выпишу Дэя, то потеряю его полностью. А выпишу я его совсем скоро. Иначе нельзя. То, что у него невеста-каяльщица, быстро просочится наружу. Это перечеркнет ему перспективы на службе, не говоря уже о том, насколько усложнит личную жизнь. Сам-то он этого долго не сделает. Дэй разумен, но отречься от меня он сочтет неблагородным. Придется самой.
  Я замечаю, как у старухи в глазах появляется мечтательность. Для неё первые годы отсидки сладостны, будто первая любовь. Сейчас она рассказывает, как им дважды в месяц выдавали по куску мыла. Насколько же чудовищна её судьба, если загубленная молодость припоминается с нежностью лишь потому, что тогда имелась возможность мыться до чиста. Я мысленно перебираю выданные мне принадлежности, и понимаю, что мыла среди них не было, а к зубной щетке не прилагалось пасты. Какая же я стану, когда выйду? Мне будет двадцать три. Выглядеть я буду гораздо старше. Смотрю на сидящих за столом: все они похожи, и скоро я сольюсь с ними. У меня тоже начнут выпирать скулы, глаза будут казаться больше на фоне исхудалого лица, волосы совсем жидкие, кожа посереет, губы ссохнутся. По освобождению меня, презренную уродину, никто не возьмет замуж. Я вернусь в Общагу к родителям. Они тоже постареют не на шесть лет, а на десятилетия. Так произошло, когда пропал Мано, а дочь-каяльщица равно что канувшая. За былые заслуги меня могут взять обратно на фабрику, но сохранится ли ловкость пальцев...Тут водоворот моих раздумий резко останавливается. Я перебиваю старуху:
  - А куда мне дальше?
  Старуха неохотно останавливается и жамкает губами:
  - В смысле?
  - Я же первый день тут. Где я буду служить?
  - А тебя что, не определили еще?
  - Нет, - говорю я и добавляю, - Я "упрощенная".
  - А...- протягивает старуха, - Тогда спроси кого из сторожих. В ладони хлопни, кто-нибудь подойдет.
  - Как на фабриках?
  Старуха переспрашивает:
  - Что как на фабриках?
  - Ну когда, допустим, в туалет надо, то хлопают в ладоши, чтобы привлечь внимание ответственных за смену.
  - Правда что ли?
  Я киваю. Морщинистое лицо старухи искажается, уголки тонких губ презрительно опускаются вниз. Она смотрит перед собой, и испещренные красными прожилками глаза наполняются злостью, но одновременно словно проясняются, будто она что-то осознала. Наконец, старуха с тяжестью произносит:
  - Раньше не хлопали.
  Я соображаю, что так на неё повлияло очередное сходство фабрик и Домов Искупления. Паршиво, чего уж скажешь. Но у меня сейчас есть заботы поважнее.
  Я звонко хлопаю в ладоши. Меня замечают две надзирательницы. Они переглядываются, словно споря, кому из них мною заняться. Обе не горят желанием. Я выжидаю, но они не шевелятся, и мне приходится хлопнуть снова. Та, что была чуть ближе, подходит, взирая так, будто я самый наглый человек на планете. Мне хватило дерзости хлопнуть аж дважды.
  - Чего тебе?
  - Меня вчера посадили...- начинаю я.
  - Сажали в тюрьмы. - обрывает она.- В Дом Искупления заселяют.
  Вот мигера. Ни за что не поверю, что она сама всегда выражается по Летописи. Я подавляю порыв огрызнуться и бормочу:
  - Извините... Я была на упрощенном суде, меня только вчера заселили. Я не знаю, куда мне идти дальше, всех ведь повезут на труд...
  Мой робкий лепет чуть смягчил надзирательницу:
  - Ладно, разберемся. После завтрака встань возле меня.
  - Спасибо.
  Она криво ухмыляется и возвращается на свой пост. Чуть погодя вновь раздается сирена. Каяльщицы встают и поднимают руки над головой. Я, подняв руки, двигаюсь к сторожихе. В зале побежали оживленные шепотки:
  - Чего это малая затеяла? Сейчас схлопочет по почкам.
  - Я к надзирательнице, она сказала мне подойти. - буркаю я.
  Народ вздыхает то ли с облегчением, то ли с разочарованием. Хотя вряд ли стоит надеяться первое.
  Фавра, без сомнения, была исключением из правил: на остальных надзирательниц можно было бы повесить таблички "садистки и скотины" и это ничуть бы их не изменило, поскольку сеё послание и без того выразительно читается на их физиономиях. В этом они схожи между собой, как каяльщицы схожи худобой и обострившимися из-за неё чертами. "Моя" ничем не лучше. Заниматься "упрощенными" должно входить в её служебные обязанности, а она глядит так, будто делает огромное одолжение:
  - Ну ладно, разберемся с тобой.
   Какие же великодушные люди служат в Доме Искупления! Одни упекли меня в камеру "всего лишь" на шесть лет, а эта тетка, не спуская руки с дубинки, берет на себя тяжкую повинность найти мне каторгу. Ну просто сущие милашки.
  Надзирательница крикнула коллеге присмотреть за её рядами, и мы с ней отходим в бок. Когда доносится третий писк сирены, начинается обратное шествие. Сотни тощих, одинаково одетых женщин, задравших руки к потолку, отчего у многих обнажаются впалые животы, идут на выход. От этого парада мороз пробегает по коже. Их схожесть и синхронность создает бредовое впечатление. Они будто муравьи, которые цепочкой идут из муравейника. Их так же много, они такие же бессильные.
  - Идем. - бросает мне надзирательница. - Руки за спину.
  Я с удовольствием исполняю последний приказ - руки успели немного затечь. Надо привыкать, но я сейчас радуюсь даже малейшему послаблению.
  Мы выходим в коридор, где глухим пульсом звучат тысячи одновременных шагов. Строй каяльщиц постепенно тает, утекая через выход. Мы же направляемся к стеклянной будке, где я вчера переодевалась. Там сидят две незнакомые надзирательницы. "Моя" спрашивает их:
  - На эту что-нибудь пришло?
  - Как звать?
  Я отвечаю:
  - Кинна...
  - А! - восклицает одна из сидящих за столом надзирательниц, сразу же берет лист поверх стопки и протягивает "моей". Та пробегается по нему и бросает мне:
   - Мда. Невезучая ты.
  А то я не знаю.
  Она смотрит на настенные часы и говорит:
  - Ты еще успеваешь на смену. - надзирательница указывает мне на выход, и мы выходим на лестницу. - Топай давай.
  Я начинаю спускаться по ступенькам.
  - А куда мы? - спрашиваю я, оборачиваясь.
  - На автобус.
  - А где я буду трудиться?
  Надзирательница отвечает:
  - В Лабах.
  - Где? - переспрашиваю я.
  - Где слышала. Говорю же тебе - невезучая.
  Она считает, что я знаю, о чем идет речь. Но я об этих Лабах слышу впервые. Я вновь оборачиваюсь, чтобы уточнить, но женщина швыряет мне:
  - Быстрее, а то буду дубинкой подгонять.
  Решаю не лезть на рожон. Семеню вниз по ступенькам, пытаясь вообразить, что же этом гиблом, безнадежном, полном отчаяния месте считается невезением.
  
  

Глава 9

  
  Я щурю глаза от сильного ветра. Снег метет прямо в лицо, я смутно разбираю впереди автобус, к которому меня поторапливает надзирательница. Во дворе отправки ждет еще несколько групп каяльщиков, в том числе мужчины. Я слышу в свой адрес присвистывания и пошлые комментарии. Обычно я игнорирую подобное, но сейчас почему-то оглядываюсь.
  - Давай-давай! - прикрикивает надзирательница.
  Я полубегу-полуиду еще несколько метров, и снова смотрю за спину. Вижу, как один из каяльщиков бьет другого в челюсть. Его скручивают надзиратели. Какой-то мимолетный приступ любопытства заставляет меня замедлиться на ступеньке автобуса и наблюдать за этой сценой, но надзирательница всучивает мне лист с назначением и бесцеремонно пихает под зад.
  Я топчусь на входе. В автобусе темно. Окна есть лишь в кабине водителя и еще одно, узенькое, врезано вдоль крыши. Наверное, это часть наказания - не видеть ничего, кроме Гнезда и места каторги.
  - О, к нам прибыло! - слышу я приятный голос. Он принадлежит женщине лет тридцати, с черными гладкими волосами, очень узкими глазами и желтоватым цветом кожи. Она знаком показывает мне, что лист надо отдать патрульному управцу, который стоит возле кабины. Я робко протягиваю документ, не в силах оторвать взгляда от автомата, который он держит. В первый раз вижу огнестрельное оружие вживую.
  Узкоглазая женщина хлопает на сиденье возле себя. Я принимаю приглашение.
  - Я Сун.
  - Кинна. - коротко представляюсь я.
  Сун изучающе смотрит на меня, а потом прикрывает глаза и приникает к стенке, вроде как собираясь вздремнуть. Почувствовала, что сейчас я предпочту помолчать.
  Автобус трогается с места. Ехать в нем странно. Без окон ощущение такое, будто тебя запихнули в жестяную банку и кинули в океан бултыхаться на волнах. Я обращаю внимание, что он не заполнен даже на половину. В Лабы едет совсем не много каяльщиц. Тихо, чтобы никто кроме неё не услышал, спрашиваю свою соседку:
  - А что такое Лабы?
  Сун, как я и догадывалась, не спит. Она распрямляется и изумленно поднимает брови:
  - А ты что, не знаешь?
  - Нет, меня только вчера арестовали.
  Сун понятливо кивает.
  - Лабы - это Лаборатории.
  - Где работают ученые?
  - Нет, те работают в Желтке. Нам только отправляют задания.
  - И что за задания?
  Сун опускает взгляд:
  - Самые разные. Перемешивать вещества, спаивать разные детали или, наоборот, разъединять.
  Это перечень звучит настолько безобидно, что я удивляюсь:
  - А почему же тогда туда отправляют каяльщиков? Это ведь должна быть довольно легкая служба.
  - Там есть свои недостатки. - улыбается она и снова прикрывает глаза. Когда через пару минут я снова обращаюсь к ней, Сун притворно что-то мычит, будто крепко заснула. Она была столь приветлива, а теперь не хочет говорить. Это настораживает.
  Автобус тормозит минут через сорок. Управец объявляет:
  - Прибыли!
  Мы выходим. На весь огромный, как поле, двор - ни одного управца. Каяльщицы без дополнительных указаний гуськом идут к светло-серому одноэтажному зданию метрах в семидесяти. Я за ними. Руки снова над головами. Я оборачиваюсь - сопровождавший нас мужчина в форме всё еще стоит около автобуса. Он смотрит на шеренгу заключенных через прицел автомата. Вот почему все идут так смирно.
  Первые из идущих уже достигают здания, и мы останавливаемся, образовав очередь. Тяжелые двустворчатые двери разъезжаются в стороны. Раздается короткий низкий сигнал. Женщина, что стоит в начале, шагает во внутрь. Секунд через тридцать снова раздается гудок. Следующая каяльщица заходит в ворота. Издалека я могу разглядеть лишь то, что за входной дверью следуют еще одна, а над ней висит здоровенная стеклянная линза, глядящая на нас, словно гигантский глаз.
  Сун - она прямо передо мной - произносит:
  - Всё правильно. Когда зайдешь, возьми карточку.
  - Хорошо, - отвечаю я. - А что дальше?
  - Увидишь.
  И больше никаких объяснений. Очередь сокращается медленно. После каждого гудка мы продвигаемся ровно на шаг. К страху начинает примешивается раздражение. Я твердо решаю, что как угодно, но заставлю первого попавшегося мне за дверью управца объяснить толком, в чем тут дело. Пусть хоть пристрелит. Не могу больше терпеть безызвестность.
  Наконец, Сун исчезает за дверью, и после следующего сигнала я прохожу через ворота. Открываю вторую дверь.
  Никого. Вообще никого. Ни единой души.
  Я в ступоре. Я была настроена увидеть надзирателей. А передо мной только металлическая перекладина по пояс и еще одна такая же через пару метров. Отрезки стен между ними оклеяны прозрачными кармашками с картонками внутри. Видимо, те самые карточки. Дальше развилка - коридор идет направо и налево. Зашедшие сюда каяльщицы, должно быть, сразу разошлись в разные стороны. Мне тоже пора двигаться.
  Пытаюсь взять себя в руки. Обнаруживаю на стене большую синюю кнопку. Нерешительно нажимаю её, и первая перекладина поднимается. Подхожу к карточкам. На каждой из них есть имя, и я быстро нахожу свое. Нажимаю на кнопку возле второго шлагбаума, и оказываюсь на перепутье. Карточка целиком испещрена мелким текстом. Единственное слово крупным шрифтом - "ТЕХКРЫЛО" - написано и на двери по левую руку. Отпираю её - еще одна. Двери-двери-двери. Через сколько я прошла, сколько захлопнулось за мной за последнее время? Такое впечатление, будто судьба задалась целью запереть меня на все засовы в мире. Как бы то ни было, я открываю и эту.
  - Так и думала, что тебя засунут к нам в Тех. - издалека встречает меня Сун. Она в глубине зала. Кроме неё здесь еще где-то пятнадцать каяльщиц из тех, кто был с нами в автобусе. Помещение грязноватое, но ничем не хуже фабричного цеха. Из множества вмонтированных в полоток лампочек бьет яркий свет. На тонких шнурках над рабочими столами висят таблички с числами. У Сун номер семнадцать. Я сверяюсь с карточкой - в уголке стоит шестнадцать. Уже готовлюсь сказать Сун, что мы с ней снова соседки, как раздается страшный грохот.
  Мано говорил, что глухие могут слышать музыку, ощущая её вибрации. Я не верила. Теперь верю. Этот звук услышал бы и глухой. Да что там - его услышал бы даже глухой, слепой, изувеченный, находящийся в сотнях метрах отсюда столетний старик, родившийся без барабанных перепонок, если таковые встречаются.
  Я падаю на колени и закрываю уши. Кажется, что пол подо мной должен затрястись от ужасного шума, низкого и звонкого одновременно. Заставляю себя открыть глаза, которые сами зажмуриваются от страха, и судорожно верчу головой: потолок, стены, пол. Что рушится? От чего укрываться? Эхо от громыхания утихает, и я решаюсь опустить руки. Но всё равно я слышу что-то странное.
  Смех. Каяльщицы хохочут, тыча в меня пальцем. Их лица морщинятся от веселых гримас. Некоторые лупят глаза и поворачиваются туда-сюда - изображают, как я испуганно озиралась. Надо мной подшутили, догадываюсь я. Хочется прикрикнуть на них: чего вы ржете? Но где-то в подкорке сознания я чувствую, что это мне аукнется.
  Чтобы каяльщицы не смеялись надо мной, я начинаю смеяться вместе с ними. Распрямляюсь, встряхиваю волосами и выдыхаю:
  - Фу-ух, ну и я перепугалась! - и прикладываю руку к груди, будто не могу унять сердцебиения. Так оно и есть, но я делаю вид, будто притворяюсь. Каяльщицы всё хохочут и передразнивают меня, и совсем не по-доброму, как когда приятели подшучивают друг над другом. Мой испуг доставил им какое-то жестокое удовольствие. Только в Сун проглядывает доля сочувствия. Она едва заметно кивает мне - дает понять, что я веду себя правильно.
  Когда все угомонились, Сун подходит ко мне и подводит к входной двери.
  - Открой, - говорит она.
  Над этой дверью висит такая же стеклянная линза, и я побаиваюсь исполнить просьбу Сун. Это камера. Тот, кто за нами наблюдает, может решить, что я хочу сбежать.
  - Открывай-открывай, - подбадривает Сун, и я всё же нажимаю на ручку.
  Мой взгляд утыкается в возникшую неизвестно откуда решетку. Толщина прутьев - с мое запястье, металл темный, без блеска. На вид решетка должна весить тонны. Удивительно, что по полу на пошла трещина, когда она упала.
  - Мы никому из новеньких не говорим про это. Это наше боевое крещение. Решетки опускаются каждый день после захода в крыло последнего каяльщика. - поясняет Сун, и нагибается, чтобы поднять с пола мою карточку с заданием. Я и не заметила, как выронила её. - Пошли, пора работать.
  Мы с Сун идем к своим столам. Мой крайний, у окна. Только сейчас я замечаю, насколько широкие подоконники - хоть поперек ложись. Решетки вставлены с наружной стороны стекла. Оно, кстати, удивительно толстое. Я перегибаюсь и, едва дотянувшись, барабаню по нему костяшками пальцев. Постукивание глохнет где-то в сердцевине.
  - Непробиваемое. Можешь хоть башкой биться, даже царапинки не будет. - говорит женщина, чей стол под номером девять как раз за моим. Её лицо сплошь покрыто оспинами, нескольких зубов не хватает, взгляд насупленный, злобный. Раньше бы я отшатнулась от человека такого вида, но пора наращивать шкуру.
  - Зачем тогда нужны решетки? - спрашиваю я Девятку.
  - Чтобы точно никто не выбрался, если стекла-таки разобьются. Ну там колебанием выбьет или еще что. Мы ж тут какую только хрень не делаем.
  Сун пытается смягчить её слова:
  - Такого еще ни разу не случалось.
  - Ага, конечно. - Девятка говорит, как сплевывает, - Пока только травили.
  Сун спокойно возражает:
  - Но с нами всё в порядке. Мало ли отчего мы тогда заболели. Может, в еде что-то попалось.
  Девятка хмыкает, давая понять, что не спорит только из-за отсутствия подходящего настроения.
  Картина начинает понемногу проясняться. Значит, здесь можно заболеть. Но женщины выглядят не так уж плохо. Если приглядеться, они не так истощены, как прочие каяльщицы. Может, шанс подцепить заразу не так уж велик?
  - А в чем тут вообще дело? - спрашиваю я Сун.
  Она медлит, а затем указывает на две коробки, стоящих у неё на столе. На каждом рабочем месте, в том числе и моем, точно такие же.
  - В той, что потемнее - еда, в другой - задание на день. - объясняет Сун. Я смотрю ей в глаза. Она не могла неверно меня понять. Сун выдерживает взгляд, и я понимаю, что ответа придется подождать.
  - Сегодня нужно просто расплетать проводки, - продолжает она и достает из коробки какую-то странную штуковину. Я вынимаю свой экземпляр. Прямоугольная пластина из очень легкого металла, со всех сторон припаяны тонюсенькие разноцветные проводки. Они спутаны между собой, как колтуны волос. И всё же в них больше порядка, чем в том бардаке, что сейчас творится у меня в голове. Почему здесь нет ни одного надзирателя? Даже тот, что был с нами в автобусе, уже исчез - через окно я видела, как он запрыгивал в отходящих автобус. Конечно, сбежать от сюда нереально, но почему никто не следит за порядком? И почему Сун скрывает от меня правду?
  Я приказываю себе оставить все размышления на потом и заняться выданным заданием. И так отлыниваю от искупительного труда уже с добрую четверть часа. В Обувке меня бы за такую задержку уже погнали к начальству писать объяснительную. На дне коробки я обнаруживаю инструменты: три пары разного размера щипчиков, резачок и малюсенькие плоскогубцы. Все инструменты отполированы, даже в руки их брать не хочется, дабы не оставлять пальцами мутных следов. Подсматриваю за Сун - у неё в каждой руке по пинцету и орудует она ими так умело, словно они растут из неё. Я тоже пробую использовать их, но потом убеждаюсь, что лучшего инструмента, чем мои собственные пальцы, для этой работы нет.
  Довольно скоро я приноравливаюсь. Сижу, сгорбившись, и выуживаю одну резиново-металлическую ниточку за другой. Кропотливая работа хороша тем, что заставляет отвлечься от посторонних мыслей. Однако сейчас это не срабатывает. Высвобождая очередной проводок, я думаю только об одном: это слишком хорошо. Это не каторга.
  Чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, я задаю отстраненный вопрос:
  - А когда у вас тут обед?
  - Когда захочешь, - отзывается Сун.
  Я тут же откладываю пластину и открываю упаковку с едой. Там три запаянных в целлофановые пакетики бутерброда, желтый, без единой черной точки банан и вдобавок бутылка с чем-то белым. Я тут же откручиваю крышку бутылки и залпом пью густой кисловатый напиток.
  - Не торопись, не отберем. - подает голос Девятка. У меня пролетает мысль, что Гелика бы запросто отобрала. Но здесь я действительно не чувствую подобной угрозы. За нами наблюдают - я нашла уже четыре камеры - а с пищей везде строго. Если на фабриках дежурные видят, как кто-то в столовой уступает другому, к примеру, кусок хлеба, то обязательно спрашивают, добровольно ли. Если нет, то позарившемуся на чужую еду не поздоровится.
  Опустошив бутылку, я утираю рот и говорю:
  - Ужас, как пить хотелось.
  - Ну так воды бы попила, - говорит мне Сун и указывает на неприметную дверь в углу помещения.
  Я иду посмотреть, что там. Дверь ведет в бокс, где оказывается унитаз. Неудивительно, учитывая, что мы заперты тут с утра до вечера. Кроме того здесь находится раковина с краном. Открываю его - струя прозрачная. Радуюсь ей, как подарку судьбы. Одного стакана чистой воды в столовой мало, а из трубы в камере течет желтоватая жидкость, пить которую, пожалуй, придется, но пока страшновато.
  Возвращаюсь на свое место.
  - Лучше чем в Гнезде, правда? - спрашивает меня Сун.
  - Да, - соглашаюсь я, - Даже унитаз настоящий, а не дыра в полу.
  Сун кивает, мягко улыбаясь, а я снова берусь за проводки. Лабы всё больше напоминают мне фабрику. Зал заполняет та же женская болтовня, в которой я никогда не умела участвовать, да и сама работа тоже чем-то схожа. Меня так и подмывает спросить кого-нибудь, почему определение в Лабы считается невезением. Но я сдерживаюсь и веду себя спокойно. Не хочу и тут заработать репутации неврастенички. Сун периодически бросает на меня взор. Когда я набираю темп, она, не отрываясь от работы и подразумевая, что и я не буду прерываться, начинает тихо рассказывать. Я внимаю каждому её слову, воспринимаю каждую смену интонации её шелестящего голоса, улавливаю всё недосказанное.
  Пожалуй, начальство в Обувке не зря хвалило меня за сноровистость. Я вылущиваю невесомые металлические ниточки с ювелирной точностью. Ни разу я не дрогнула, ни одного проводка не повредила. А между тем моя душа мечется в панике. Она готова вылететь из тела, в котором не оцепенели лишь руки, и пулей пробиться сквозь нерушимые стекла, негнущиеся прутья решетки, да хоть сквозь эти стены по полтора метра в толщину, лишь бы убраться из Лабов как можно скорее.
  
  

* * *

  
  Все восемь Лабов, существующих в Периметре, подчиняются научным центрам в Сердце. Подавляющая часть искупающих здесь свои преступления - женщины. Сун говорит, что если бы мужчин было больше, то тут бы начался настоящий зверинец.
  В наших Лабах всего два крыла. В Тех-крыле трудятся те, кто может быстро и качественно делать мелкую работу. Второе крыло - Хим- занимается подобными заданиями, но по части веществ. Коробки появляются на столах каждое утро. Никто из каяльщиков не знает наверняка, для чего предназначается его задание. Известно только, что здесь претворяют в жизнь задумки ученых, требующие большой тщательности и занимающие много времени. И что в любой момент нас может обдать радиацией.
  Сун не говорит этого прямо, зная, что нас снимают, однако оговорками и намеками дает понять, что при Безвластии деятели науки знали больше, а их эксперименты были безопаснее. И, главное, они были ближе к решению задачи, над которой бьются лучшие умы Сенара - создание безопасной энергии в неограниченных количествах. Единственная энергия, которая не в дефиците, это та, которая уничтожила большую часть земель и загнала остатки человечества на остров Сенар. Ученые, в принципе, умеют ею управлять, но ищут всё более эффективные способы. Для этого нужно идти на риск. Никто из них не хочется сталкиваться с последствиями, которыми чреваты неудачные опыты. Для того и существуют Лабы.
  В нашем отделе всегда есть вероятность того, что предметы из коробки с заданиями облучают нас. В Хим-крыле смешивают между собой компоненты, не зная наверняка, какое воздействие те оказывают друг на друга. Если там произойдет инцидент, под угрозой окажется всё здание. Воздух циркулирует по замурованным в стены трубам, очищается и обогащается кислородом, но он один и тот же по всему зданию. Поэтому нас стерегут непробиваемые стекла, решетки и камеры, а не люди.
  Два проводка скрутились в жгут, да еще и переплелись с другими. Я сосредотачиваюсь на этой паре. Я ничего не произнесу, пока не разберусь с ними. Потому что если я открою рот до того, как достаточно овладею собой, то заору. Меня переполняет даже не страх, хотя и он тоже. Меня возмущает лицемерие. Ведь в Летописи подчеркивается неприкосновенность жизни. Даже самозащита позволяется лишь в самом крайнем случае. Смертная казнь, практиковавшаяся при Безвластии, считается показателем дикости, зверства и безжалостности людей, не признававших права знати на власть. Но разве Лабы - не большая жестокость? Здесь каяльщики тоже обречены на гибель, просто срок исполнения приговора неизвестен. В случае аварии нас замуруют в здании, и мы умрем так же мучительно, как наши предки, которым не удалось добраться до Сенара.
  Я пропускаю проводки между пальцами, словно снимаю с них бусины. Поворачиваюсь к Сун. Каким образом она сохраняет спокойствие?
  - Как ты можешь....- начинаю я, но Сун поднимает глаза и я словно спотыкаюсь об её взгляд. Обреченность. Она прикрыта мягкой улыбкой, уравновешенностью, оптимизмом, но просвечивает сквозь все слои.
  - Какая разница, где нам гробить себя? - пожимает плечами Сун. Каяльщицы замерли и вслушиваются в её слова, будто она говорит от имени их всех.- Зато здесь чуть получше, чем в других местах. Хотя бы чувствуешь себя человеком.
  - Но если всё здесь уже заражено радиацией? - мой голос дрожит, - Может, даже стены уже пропитаны ею.
  Сун вновь пожимает плечами:
   - Разве это имеет значение? Я всё равно не протяну до конца срока...
  - Но я-то протяну! - восклицаю я, - Мне дали шесть лет, я бы продержалась на обычной каторге!
  В разговор резко встревает Девятка:
  - Шесть?
  - Да, шесть! - бросаю я.
  - Шесть?! - она поворачивается к остальным - Вы слышали, девчонке только шесть лет дали!
  Я не понимаю, чем её не устраивает мой срок:
  - Я всего лишь подобрала часы и собиралась их вернуть, но не успела. И у меня есть жених. Разве...
  Девятка отмахивается, как от детского лепета:
  - Да без разницы! Тебе дали всего лишь шесть лет!
  Я выпаливаю:
  - А сколько, по-твоему, мне должны были дать? Пожизненное? Что б я тут точно сдохла?
  Девятка качает головой, поджав сухие губы. Я чувствую мягкое прикосновение. Сун положила ладонь мне на плечо:
  - Кинна, - обращается она ласково, - Здесь нет никого со сроком меньше тридцати лет. У меня сорок один, у неё, - кивает она на Девятку, - тридцать семь.
  После отсылки на неё Девятка бормочет:
  - Они скоро за опоздание на смену сюда отправлять будут, твари...
  Я, наконец, усекаю, чем возмущена Девятка. Сюда должны отправлять тех, кому в любом случае суждено умереть на искупительном труде. А я после Гнезда могу прожить долгую жизнь. Истощение, усталость, проблемы с легкими или что бы там еще я заработала на иной каторге - всё обратимо. Но не то, чему я подвергнусь в Лабах.
  Сун пытается успокоить меня:
  - В нашем отделе редко кто заболевает...
  - Да? - резко переспрашиваю я, - Насколько редко? Раз в неделю кто-нибудь копыта отбрасывает? Раз в месяц? Сколько человек сменилось за этим столом? - я хлопаю по нему так яростно, что аж инструменты звякают, - И вообще, может мы все сейчас вдыхаем какую-нибудь отраву из Хим-крыла и сами того не знаем!
  Я заканчиваю практически криком, и мои последние слова звенят в абсолютной тишине. Я гляжу на каяльщиц. Все отворачиваются. Никто не хочет смотреть на человека, который так бесцеремонно озвучил их подспудные страхи. Мне становится стыдно. Не представляю, сколько усилий им всем пришлось приложить, чтобы смириться и не думать о радиации каждую минуту. А какая-то девчонка вот так взяла и взбудоражила всё это заново.
  - Извините, - тихо произношу я, опускаясь на стул, - Я не хотела...Извините.
  Мне становится так неловко, что я утыкаюсь в работу и не поднимаю головы, пока негромкая болтовня, начавшись очагами, не перерастает в равномерное журчание голосов.
  
  Я разделываюсь с пластинами задолго до конца смены. По-тихоньку доедаю свой паек и переговариваюсь с Сун и остальными женщинами. Каяльщицы не держат обиды за мой выпад. Видать, не я первая. Они даже подобрели ко мне и начали расспрашивать, где я жила, где работала. Особенно всех заинтересовал мой жених. Я описала Дэя, не вдаваясь в подробности. Взамен каяльщицы поведали мне, что наличие жениха, равно как и примерная служба, вычитают по одному году из срока, ни днем больше, ни днем меньше. Пред-предыдущий Император ввел этот указ в качестве примера своего милосердия к плодящимся и трудящимся. Его нельзя отменить из уважения к правящей династии, но он не афишируется. Получается, мне собирались дать восемь лет. Без помощи Дэя вышло бы семь. Зря я втянула его. Ему пришлось пожертвовать Глорией ради одного года моей свободы, которым мне вряд ли предостоит воспользоваться. А та могла быть любовью всей его жизни. Он ведь не сказал "нет", когда я спросила, любит ли он её.
  Сун говорит, что через пару недель я забуду про опасность излучения, всё станет привычным. Ей хочется верить. Я тут самая молодая, так что каяльщицы относятся ко мне с легким покровительством. Терпеть не могу подобного обращения, но сейчас я не против. Я бы охотно разрыдалась у любой из них на плече, даже у устрашающей Девятки. С трудом удерживаюсь от соблазна прихватить резачок с острым кончиком и запереться в кабинке туалета, выпустить хоть немного боли. Здесь ведь даже есть чистая вода, чтобы промыть порезы... Я верчу его в пальцах, как некоторые имеют привычку вертеть карандаши. Я не очень искусна в этом, но я ведь не боюсь пораниться.
  
  

Глава 10

  
  Животный стон вырывается наружу, когда дикая, оглушительная боль сотрясает мои внутренности. Колени подгибаются, и я ударяюсь ими о холодный бетонный пол. Всё, что вижу перед собой - сотни ног в грубых заляпанных ботинках, движущиеся впереди и напирающие сзади, грозящие затоптать меня.
  - А ну поднялась! - громыхает надо мной голос надзирательницы. - Еще захотела?!
   Я отупела от неожиданности и не понимаю приказа. Кто-то позади подхватывает меня под подмышки, силком ставит на ноги и толкает вперед, чтобы строй возвращающихся в камеры каяльщиц не стопорился.
  - Руки! - снова замахивается дубинкой надзирательница, и я соображаю, что должна во чтобы то ни стало поднять их вверх. Каждое движение отдает новым приливом боли, но я заставляю себя вытянуть руки над головой, хотя не могу даже разогнуться полностью. Такое чувство, что если распрямлюсь, то почки, печень, селезенка или что там мне размозжило ударом - все лопнет от переполняющей их боли. Так и иду, ссутулившись, словно родилась с горбом.
  Смотрю на шагающую сбоку старухуу - почему она ничего не сказала, когда я забыла об обязательной стойке каяльщиков? Она ведь была так добра ко мне с утра, а теперь лишь искоса бросает виноватые взгляды в мою сторону. Зато кто смотрит в упор, так это Гелика. Всё ясно. Это она запретила старухе помогать мне. Её довольная усмешка, походящая на оскал сытого хищника, заставляет меня расправить плечи, как бы больно это ни было.
  - Гадина, - шепчу я. Гелика читает по губам, и её усмешка становится только плотояднее.
  Доковыляв до камеры, я заползаю на матрас и сворачиваюсь в клубок. Разговор моих сокамерниц звучит словно издалека.
  - Новенькая сейчас скопытится...- различаю я голос рыжей.
  С хриплым смешком Гелика отвечает ей:
  - Не скопытится. Я же не скопытилась, а сколько раз получала.
  Старуха робко говорит:
  - Можно было предупредить. Мы же видели...
  - Нельзя. - отрезает Гелика. - Пусть запомнит.
  Что ж, в этом она права. Этого я им не забуду. Впрочем, старуху я не виню - нельзя от неё, слабой и дряхлой, ожидать заступничества.
  После ужина я, с непривычки, или, вернее, по старой привычке обняла себя за плечи. Просто задумалась, поглощенная мыслями о родителях и Дэе; о том, почему меня отправили в Лабы наравне с заключенной на сорок лет Сун и за что ей, милой и умной, дали такой срок...Я собиралась задать ей этот вопрос, но так и не решилась. Побоялась, что не смогу относиться к ней с зародившейся симпатией, узнав правду. А мне очень нужен друг. Те же сумбурные мысли обволакивают мой замедлившийся разум и сейчас. Затянутая дремотой, я думаю, что надо снять куртку, но сон вот-вот пересилит и я решаю спать, не раздевшись. В камере всё равно холодрыга... Но резкий стук заставляет меня широко открыть слипающиеся глаза. Стук повторяется.
  Я со скрипом приподнимаюсь на локте и сквозь грязное стекло вижу Фавру. Она кивает в сторону двери, приглашая меня выйти. Еле плетусь к двери. Фавра выпускает меня в полутемный коридор и плотно закрывает дверь. Стоять тяжело и я сползаю по стенке.
  - Что с тобой? Гелика?
  Я мотаю головой:
  - Одна из надзирательниц...Я опустила руки...
  - А...- протягивает Фавра, - Плохая идея, девочка, очень плохая...
  - Правда? - скептически спрашиваю я.
  Фавра цокает языком и говорит:
  - Здесь не подходящее место язвить. Скажи лучше, тебя правда отправили в Лабы?
  Я киваю. Надзирательница недолго о чем-то думает и когда она вновь начинает, тон у неё увещевательный:
  - Значит так, слушай меня. Не высовывайся. Сиди в Лабах тихонько, не возмущайся, не буянь, работай прилежно. Короче, будь умницей. - Фавра говорит в полголоса, - Это всё Луйц.
  - Луйц? - переспрашиваю я.
  - Ага. Та еще скотина. Вчера ночью заходил, спрашивал на этом ли этаже тебя поселили. Потом сказал с мерзкой ухмылочкой, что "проходимка не выкрутится" и ушел. А сейчас я прихожу, и мне говорят, что он лично принес приказ назначить тебя в Лабы. Такого раньше не было, чтоб за попытку присвоения - и туда. Чем ты ему насолила?
  - Чем я ему насолила? - восклицаю я шепотом. Одновременно в памяти проносятся те фразы после вынесения приговора: "Могла бы хоть спасибо сказать" - "Спасибо!", "- Вот неблагодарная!".
  Неужели Луйц мстит мне за мою "неблагодарность"? За то, что я не отвесила ему поклон, когда меня лишили шести лет жизни из-за подобранной побрякушки? Даже если у него внезапно возникла неприязнь ко мне, неужто моё наказание не утолило её?
  Я не говорю вслух, но от проницательного взгляда Фавры не укрывается перемена на моем лице.
  - Чем-то, значит, насолила. - делает вывод она и продолжает. - В общем, не дергайся, ни во что не впутывайся, медиков из-за дубинки не проси - они запись сделают, а тебе сейчас лучше в документах не мелькать. Его скоро должны перевести в другой Дом Искупления, но пока он тут, тебе надо залечь.
  - А что Луйц еще может мне сделать? Увеличить срок?
  Фавра произносит всего четыре слова, от которых я немею:
  - Гвиды. Через две недели.
  Последние пару суток протекали настолько стремительно, что я совсем забыла, что сильнее всего страшит людей в Гнезде. Не каторга, не заточение и унизительное, несмываемое клеймо "каяльщик", которое впечатается в тебя, даже если ты проведешь здесь всего год. Перспектива оказаться среди гвидов затмевает что угодно.
  Я молча поднимаюсь, перестав замечать боль. Всё отошло на второй план.
  - Только этот разговор между нами, ясно? - говорит Фавра.
  - Конечно, - киваю я и добавляю, - Спасибо.
  Она отпирает дверь и запускает меня в обратно. Мои сокамерницы не спят.
  - Что она хотела? - требовательно спрашивает Гелика, едва Фавра успевает закрыть дверь.
  Я ограничиваюсь кратким ответом:
  - Спрашивала, правда ли меня отправили в Лабы.
  Я снимаю куртку, штаны и свитер и забираюсь под одеяло в абсолютной тишине. В камеру едва попадает свет от слабых лампочек, висящих в коридоре. Видны лишь силуэты и поблескивающие глаза, однако в камере отчетливо ощущается беспокойное любопытство.
  Когда Гелика обращается ко мне, в её голосе сквозит явное недоверие:
  - А тебя что, отправили в Лабы?
  - Да.
  Поразительно, как по-разному может звучать тишина. Никто из нас не издает ни звука, но я почти что осязаю удивление сокамерниц. Они настороженно перешептываются - мне не разобрать о чем. Наконец, рыжая почти что робко спрашивает:
  - А за что тебя посадили?
  И тут я понимаю, почему они в таком шоке. Им известно, что в Лабы посылают тех, кому сидеть от тридцати лет и больше, а такие сроки дают за очень серьезные преступления. Они решили, что новенькая, которой они собирались помыкать как самой слабой, на самом деле сотворила что-то ужасное. Что-то жестокое. Что-то такое, из-за чего с ней, возможно, стоит держаться поуважительней. Даже Гелика, укокошившая своего мужа проволокой, замерла в ожидании моего ответа.
  Всё нутро кричит мне, что лучше не развеивать этого заблуждения, что оно послужит мне на пользу. Но я решаю не лгать:
  - Я подобрала золотые часы на улице и не отнесла их в Управу.
  - И за это в Лабы? -поражается старуха.
  - Да. Не знаю, почему. Наверное, потому что я на фабрике очень хорошо работала.
  Настроение в камере резко преломляется. Гелика презрительно прыскает, рыжая отпускает шуточки про то, какую невинную овечку им прислали. Стоило послушать свою интуицию и соврать им, что я тоже кого-нибудь убила. Здесь ведь не важно, хороший ты человек или плохой. Здесь важно, можешь ли ты за себя постоять. А это лучше удается тем, кто сел за дела покрупнее.
  Вскоре мои сокамерницы вырубаются. Сейчас здесь царит покой, но это временно. Гелика не отстанет от меня. Насколько далеко она зайдет? В моём воображение рисуются картины одна мрачнее другой, но ни одна из них не заставит меня ходатайствовать о переселении в другую камеру, пока Луйц не уйдет из Гнезда. Моё имя не должно попадаться ему на глаза. В его власти посодействовать тому, чтобы меня назначили гвидом, а я скорее выберу прислуживать до конца своих дней Гелике, чем ехать на континенты. Да что уж там - я предпочту остаться в Сенаре мертвой, чем покинуть его пределы.
  
  

* * *

  
  Как-то я спросила бабушку, почему люди не бунтуют.
  - Потому, что аристократы спасли нас. - сказала она,- Это ведь они объявили об Острове.
  Бабуля видела мир сквозь розовые очки и верила, что революцию в Периметре сдерживает благодарность. По мне, так для революции нужна смелость, а её в Периметре и на горсть не наскребешь. Но в принципе, бабушка была права - знать действительно считается спасителями. Пожалуй, это единственное, с чем люди не спорят, когда читают Летопись. Однако не её страницы убеждают их. После Войны сменилось несколько поколений. Из уст в уста переходят рассказы первопоселенцев Сенара о том, что творилось в последние дни Войны. И от этих историй мурашки по коже.
  Континенты были оставлены в полной разрухе. Избежав гибели в одном месте, люди находили еще более страшную смерть в другом. Вышедшие из лесов звери расхаживали по развалинам городов и разрывали выживших людей на части. Пожары распространялись в долю секунды. Попавшие в радиус взрыва люди заражались болезнями, практически разъедавшими их. Многие просто сходили с ума от ужаса и отчаяния.
  Сенар стал убежищем остатков человечества. В нем нашли приют как те, чьи потомки ныне обитают в Периметре, так и аристократы. Жители Сердца, разумеется, устроились куда вольготней, но и для них это тоже был побег. А при побеге многое теряется. Несметное количество ценностей осталось на ставших смертоносными континентах. Ювелирные изделия, статуи, картины - всё это знать считает утерянной собственностью, которая принадлежала их предкам. Этого не восполнить. Это можно только вернуть. Однако господство аристократов зиждется двух столпах: кровное право на власть и благодарность, которую люди должны к ним испытывать. Именно поэтому они не могут отправлять своих вассалов на континенты. Это было бы как выбивать у безногого один костыль - вывело бы систему из равновесия. Но всё же знать жаждет получить покинутые сокровища обратно. Именно поэтому среди оказавшихся в Домах Искупления набирают гвидов.
  
  Официально заступление в гвиды считается абсолютной мерой покаяния. Опасность такого шага ни Летопись, ни знать, ни управцы не преуменьшают, а потому стать гвидом считается великой честью. Летопись говорит, что это подвиг, свидетельствующий о безграничной верности Сенару, отваге, стремлении к искуплению своих грехов и очищению души. Каяльщику даруется прощение любого преступления, содеянного им. Даже убийства.
  Гвидов набирают группами. У каждой есть своя мета - реликвия или произведение искусства, которую нужно найти, реже - носитель информации. Они получают её приблизительное местонахождение, и после короткой подготовки к миссии их отправляют на нужный континент. Отыскав мету, гвиды возвращаются с ней в Сенар. Успешно исполнивших своё задание гвидов и их ближайших родственников переселяют в Желток и наделяют титулами, к которым прилагается приличное состояние.
  И всё бы хорошо, если бы не несколько "но"
  Первое "но" - большинство уезжающих на миссию гвидов так и не возвращается. И никогда не было, чтобы группа вернулась в полном составе. В лучшем случае, пара человек из десятка, что случается крайне редко. Настолько редко, что в народе гвиды считаются смертниками.
  Во-вторых, возвращаться в Сенар без меты запрещено. Все в Периметре не раз слышали истории про то, как лодки с искалеченными, перепуганными гвидами приплывали к границе, но дальше их не пропускали управцы. Конец у этих историй всегда печальный: либо гвиды атакавали управцев и были расстреляны в порядке самозащиты, либо умирали от голода и жажды, либо предпочитали покончить с собой. Последнее я лицезрела своими глазами в детстве. Жаль, что мы с Мано тогда уперлись и не ушли с побережья сразу. Слишком маленькая, я не понимала, почему когда мужчина прыгнул в воду, ему никто не помог. А когда осознала, то утопленник стал моим первым ночным кошмаром. И всё же даже зная, каков будет финал, гвиды раз за разом прибывают обратно с пустыми руками. Это свидетельствует о чудовищности того, что творится на континентах, красноречивее любых описаний Летописи.
  И в-третьих, не все гвиды являются добровольцами. Когда их не хватает, "великая честь" в принудительном порядке оказывается избранным. Как их выбирают - не известно - но Фавра ясно дала понять, что Луйц, управец высокого ранга, может с легкостью внести меня в список самоубийц.
  
  

Глава 11

  
  Я послушалась Фавру и была умницей каждую секунду этих двух недель. С утра безропотно ждала очереди к крану, хотя мои сокамерницы назло тянули время, умываясь. Не давала отпор на толчки, которые мало походили на ненарочные. В Лабах работала тщательно, следила за каждым словом, которое через камеры могло долететь до управцев. По возвращению в Гнездо всегда начинается суматоха - во дворе нас собирают по этажам, а после ужина делят на четверки. Найти своих в толпе тяжело, но я ни разу не обратилась к надзирательницам. Перед отходом ко сну начинался второй круг всё более ужесточающихся издевок Гелики. Я и их смалчивала, даже когда она отобрала у меня футболку. Я сделала всё, чтобы стать как можно незаметнее. Но достаточно ли этого, чтобы выветриться из памяти Луйца? А может, все старания вообще не имели смысла? Ведь не исключено, что он записал меня в гвиды сразу после заседания.
  
  Сегодня после завтрака нас вывели во двор. Низкая крыша здания суда, зажатого между мужским и женским отделением, огорожена по краю. На ней появилось гигантское белое полотно в раме. Напротив установлен высоченный столб с прожектором - будут показывать кино. Теперь ясно, почему здания расположены в самой глубине, почти впритык с забором - стой они посредине, и многим не было бы видно экрана. А каяльщиков здесь тысячи.
  Осужденные одеты в ватники, женские не отличаются от мужских. Я уже перестала поражаться одинаковости заключенных. Наверное, и сама смешалась с ними. Многие натянули шапки и варежки, но мне пока не выдали, а просить боязно. Замерзшие ладони ищут карманы, которых в казенной одежке нет. По примеру остальных я опускаюсь на землю и сажусь на пятки. Руки можно держать свободно. За нами следят в оба - несчетное количество надзирателей и прочих управцев сторожит нас. Из окон зданий выглядывают оружия. Попытаешься встать - и тебя уложат. Но, хотя все и сидят плечом к плечу, двор кишит. Каяльщики переговариваются, делают друг другу знаки, даже пихаются локтями. Стрелкам с высоты наша масса должна казаться серым морем, подергивающимся рябью.
  Рядом со мной старуха. Когда Гелика в хорошем настроении, то позволяет ей поболтать со мной. Старуха трусоватая и бывает грубой, но не злая. Она знает, что это первый набор гвидов на моем веку, и тихо комментирует происходящее:
  - Сейчас выйдут высокие чины и директор Гнезда, а уж потом какой-нибудь аристократ, который отправит наших на континенты.
  На крыше суда и впрямь вырастает директор в алом сюртуке. Видимо, туда поднимаются через люк. С моего места в середине двора это смотрится забавно: сначала возникает голова, затем торс, а потом вырастает весь человек. Выходит еще четыре высокопоставленных управца - все или светлокожие, или светловолосые. Их назначения решаются представителями знати, а те ставят белесость превыше всего. Когда появляется пятый управец, меня передергивает. Большой лоб, узкие плечи. Я узнаю Луйца мгновенно. Теперь нет никаких сомнений, что в воспросах гвидов он принимает активное участие.
  - Когда объявят, кого они будут набирать, добровольцев или "призывников"? - спрашиваю я у старухи.
  - Как только расскажут о миссии. Сначала директор выступит с речью, потом аристократ расскажет где и за что нам помирать. - старуха хихикнула своей мрачной шуточке, а я не могу улыбнуться даже из вежливости. - И тогда уже сообщат, по своей воле нам суждено скопытиться или по ихней. Но ты не переживай, дочка. Девчонок туда редко отправляют.
  Я делаю вид, что она меня подбодрила, а сама не могу отвести глаз от Луйца. Сделал он это или нет? Определил ли меня в смертники или уже забыл, как одну из сотен тех, кому вынес приговор? И тут Луйц смотрит прямо в моем направлении. Я вздрагиваю и прячу лицо. Неужто я так вперилась в него, что он почувствовал мой взгляд? Сама я ощущаю, если кто пристально на меня пялится. Поднимаю исподлобья глаза - Луйц все еще смотрит в мою сторону. Я заставляю себя рассуждать здраво: от меня до здания Суда метров двадцать, да еще несколько этажей высоты. Без бинокля Луйцу меня не выискать. Он просто осматривает свои владения, как и остальные шишки на крыше.
  И вдруг эти преисполненные сознанием собственной важности мужчины словно сдуваются. Они опускают головы в смиренном поклоне. Управцы, как и все прочие вассалы, должны кланяются, когда возле них титулованная особа. Каким бы влиянием они не обладали в Периметре, им никогда не приблизится к знати. Если не поклонятся, то на следующем наборе в гвиды будут сидеть внизу, среди каяльщиков.
  На крышу поднимается девушка. Она одета в темно-сиреневый корсет, поверх которого надета коротенькая, едва достающая до груди черная шубейка с длинными рукавами. Фасон приводит меня в недоумение. Что ж это за шуба такая, если весь живот открыт? Корсет-то вряд ли особо греет. Что там надето ниже, мне закрывает ограждение, но, скорее всего, это очень узкая юбка, поскольку аристократка передвигается крошечными шажочками.
  - А диадемка-то у неё мелкая, - говорит старуха, дотрагиваясь до своих спутанных седых волос и добавляет с чуть презрительным видом,- Всего лишь виконтесса.
  Я не разбираюсь в титулах знати: бароны, виконты, графы. Они все настолько могущественнее меня, что мне нет разницы, кто из них кто, как мышке нет разницы, полосатая ли кошка, которая хочет её сожрать, или одноцветная.
  - Хорошо, что не того бородатого герцога прислали, - продолжает старуха, - А то приезжает год за годом и набирает наших за одной и той же метой. Вот этот никого не жалеет, девчонок запросто набирает. Сколько сижу, столько он свои миссии и отправляет, если еще раньше не начал.
  - Зачем? - спрашиваю я.
  Старуха молчит, пока до меня самой не доходит, что гвиды бородатого герцога попросту не возвращаются. Потом добавляет:
  - Да их в принципе никогда больше четырех не возвращалось.
  К ограждению выходит директор, остальные остаются чуть позади. На экране высвечивается герб Сенара. Двор смолкает.
  Директор произносит отрывок из Летописи, посвященный гвидам. Я читала его много раз и слежу только за происходящим на экране. Герб сменяется фотографиями каяльщиков - тощих, грязных, с запавшими глазницами.
  - Это их перед отправлением щелкают. - объясняет старуха.
  Вслед за этими снимками появляется портреты аристократов.
  - А это - после возвращения.
  Я всматриваюсь в портреты повнимательней и узнаю тех же каяльщиков, что были на предыдущих изображениях. Округлившиеся, подстриженные, гладковыбритые, и, как ни странно, посветлевшие. То ли снимки обработали, то ли от жизни в Сердце кожа и в самом деле принимает молочный оттенок. Разница между портретами "до" и "после" ошеломляющая. Это разница между каяльщиком и аристократом - пропасть, которую, казалось бы, не преодолеть. Я удивлялась, что в гвиды идут добровольцами, но сейчас начинаю понимать, как кто-то может ухватиться за призрачный шанс на чудо. Но я не из таких. Мне чуда не надо. Мне надо протянуть шесть лет в Гнезде и вернуться в Общагу.
  Снимки крутят по второму кругу. Директор, подобострастно раскланиваясь, передает слово виконтессе. Она выходит на передний план и на экране появляется её лицо. Ей лет двадцать, у неё много прыщиков, но они замазаны чем-то под тон её светлой кожи. Аристократка приветствует нас широкой улыбкой, приветливо махая рукой. Вид у неё такой, будто она ожидает бурных аплодисментов в ответ. Во дворе гробовая тишина.
  На лице виконтессы появляется растерянность - не на такой прием она рассчитывала. Она подавляет разочарование, откашливается, и начинает свою речь. Что-то там про именитых родичей и какой-то скипетр. Я слушаю в пол уха. Мне главное узнать, будут ли "призывники".
  Виконтесса оказалась знатной трещоткой. Скорей бы заткнулась, думаю я, а она все больше расходится. Наконец, аристократка роется в подкладке шубки и достает лист.
  - Официальная часть. - говорит мне старуха, - . Ну и трушишка же ты, Кинна. Ты сейчас белей, чем эта дуреха.
  Я молчу в ответ. Я действительно очень боюсь. Ладони потеют даже сквозь мороз. Мне снова выносят приговор, и каким бы он ни был, я хочу услышать его как можно скорее.
  - Важность этой миссии трудно переоценить. Возвращение скипетра - это ваш шанс искупить своё преступление и остаться в памяти людей как человек, совершивший подвиг во имя Сенара. - виконтесса зачитывает, делая паузу после каждого предложения, словно давая каяльщикам время усвоить сказанное. - Все дела гвидов сжигаются в день их заступления. Даже если вам не удастся осуществить миссию, преступление ваше будет прощено. Ведь раскаяние всегда встречает милосердие.
  При этих словах директор хлопает в ладоши, и все на балконе поддерживают его. Луйц в первую очередь.
  Преступление ваше будет прощено, повторяю я про себя. Прощено. Ага. И уже прощенными вы можете утопиться. Истинное милосердие!
  Виконтесса вновь откашливается и я чувствую, что момент настал. Сейчас она объявит о составе. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти врезаются в кожу.
  - На миссию набираются добровольцы. Для изъявления своего желания записаться в гвиды просьба встать.
  Неужели пронесло? Я не могу заставить себя поверить в такой исход. Всё, что могло для меня плохо обернуться, оборачивалось. Я вцепляюсь в старуху:
  - И это всё? Они не будут брать призывников?
  - Всё, дочка, всё. - кивает старуха.
  Я осматриваю двор. Все сидят.
  - А если никто не встанет? Если никто не пожелает жертвовать жизнью ради скипетра?
  Старуха фыркает:
  - Глупышка ты. Едут-то ради награды. Что там нужно привезти всем вообще наплевать. Хоть скипетр, хоть наперсток.
  - А если всё-таки добровольцев не будет?
  - Будут. - весомо заявляет старуха, - Ты погоди пару минут, и начнут подниматься, как миленькие. Всегда поднимаются. Видишь дверку?
  Я замечаю узкую дверь в углу здания суда. В отличие от ярких парадных ворот, она покрашена в тон стенам, так что не бросается в глаза.
  Старуха продолжает:
  - Туда уводят поднявшихся. Слишком велико искушения зайти в эту дверку и больше никогда не оказаться в камере, никогда не оказаться на каторге...
  - А если вызовешься, а потом передумаешь?- спрашиваю я.
  - Нельзя, - качает старуха головой, - Если встал - то ты гвид. Несколько раз у самой дверки передумывали, рвались назад, но их затаскивали внутрь и всё. Назад пути нет.
  - Назад пути нет... - бормочу я, задумавшись. Меня эти слова пугают, но я провела в Гнезде полмесяца. Для тех, кто провел здесь десятилетие, отрезанный путь обратно, должно быть, видится совсем иначе.
  Съемка плавно скользит по двору. Все каяльщики замерли, никто больше не елозит. И тут в одной точке двора начинается шевеление. Один из каяльщиков поднимается. Его изображение стремительно увеличивается и вот на экране только чернокожий, скуластый мужчина. Когда к нему подходят двое управцев, становится видно, насколько он высоченный. Я перевожу взгляд и наблюдаю, как его через двор ведут к дверке. Он заходит в неё вместе с сопровождающими, и дверка закрывается. Всё. Из каяльщика мужчина стал смертником. Не такая уж крутая метаморфоза, честно говоря.
  Каяльщики начинают вставать. Среди добровольцев две женщины, обе молодые. Вот уж точно дурехи, причем похлеще виконтесски. Если в Лабы не берут много мужчин, чтобы, как выразилась Сун, избежать зверинца, то страшно представить, что будет твориться на континентах.
  Старуха словно читает мои мысли:
  - Они рассчитывают, что когда им выдадут оружие для отстрела диких зверей, то они будут наравных с мужчинами.
  - Ну-ну, - скептически произношу я.
  - Однажды, лет десять назад, вернулись только женщины. Говорят, они как-то добрались до оружия первыми, и перестреляли всех мужчин. Так и уцелели.
  Я собираюсь сказать, что "однажды, лет десять назад" звучит не слишком обнадеживающе, но слова застревают у меня в глотке.
  Со мной такого не случалось года два. Иногда я оказывалась на волоске и уже готова была метнуться за призраком. И всё же я заставляла себя набрать воздуха в легкие и оставалась на месте. Мне нелегко это далось, но одного демона я одолела. Самое тяжелое -научиться делать глубокий вдох. Иногда это всё, что требуется, но в нужный момент это самое сложное.
  Я втягиваю холодный воздух, задерживаю дыхание на пару секунд и выпускаю его облачком легкого пара, которое тут же рассеивается. Точно так же должен рассеяться мираж.
  Однако этого не происходит. Сходство не исчезает. Каяльщик, которого сейчас показывают на экране, опустил голову, пряча лицо. Но в плечах, в шее, в движении, которым он слегка поворачивается к подошедшим к нему управцам - во всём я вижу его.
  Я не верю изображению и начинаю рыскать взглядом по двору. Его ведут с самого края. Он всё еще скрывает лицо. Я слежу за каждым его шагом, ожидая, что сейчас он ступит как-то по-другому и видение расколется. Он всё ближе и ближе к зданию. К обеих сторон его загораживают управцы, но я узнаю его походку. Её не спутать. Это он.
  Но это же невозможно. Этого не может быть.
  - Что? - спрашивает меня старуха, и я осознаю, что шепчу эти слова в слух: этого не может быть. Не может быть - твердит и твердит мой разум, одновременно признавая, что наваждение не длилось бы так долго.
  Когда он достигает здания, я краем глаза вижу, что на экране что-то изменилось. И точно: теперь камера снимает не с высоты, а на уровне человеческого роста. Свисающие на лоб волосы прикрывают глаза, но виден твердый подбородок и сжатые губы. Точно такие же, как были у него, когда его вели на порку. И я кричу, как сотни раз кричала во сне:
  - Мано!
  Он машинально поднимает на меня взгляд и тут же отворачивается, словно осознав ошибку. Через мгновение он вновь смотрит прямо на меня, больше не скрываясь.
  Это он. Мой брат. Живой. Но на его лице отображается не удивление, не радость и не горечь. На лице Мано застыл отчетливый ужас. Он мотает головой и пытается остановиться у дверки, а управцы силком тянут его дальше. Мано уже развернут спиной ко двору, но он изгибает шею и упирается ногами в порог. Он смотрит на меня и снова рьяно мотает головой. Перед тем, как его затаскивают в здание, Мано успевает выкрикнуть мне что-то.
  Я так долго не слышала его голоса, такого знакомого, такого родного, что эмоции мешают осознать смысл сказанного. Только когда старуха вторит ему, я отдаю себе отчет, что произнес брат:
  - Сядь! Сядь скорей! - шипит она, дергая меня за штанину.
  И в этот момент, отмотав последнюю минуту назад, я понимаю, что увидев Мано, я машинально потянулась к нему, хоть и не сошла с места. Сначала приподнялась с пяток, а по мере его приближения поднялась на одно колено.
  Старуха отпускает меня и поджимает губы, некрасиво сморщив нос. Мысли в моей голове путаются, они словно нескладный хор, где каждый кричит своё, но я вычленяю одну нестыковку. Я смотрю прямо на здание суда. Я уверена, что не смотрела в стороны, не смотрела вниз. Как же тогда я могла наблюдать, как сидящая сбоку от старуха морщится? И ответ пронзает меня: я видела это на экране.
  Меня снимают. Меня еще не ведут в дверке, за которой скрылся Мано, ведь пока что я наполовину сижу. Если я опущусь, то больше никогда его не увижу.
  Следующий удар сердца как толчок, эхом отдающий в ноги. Я на экране в полный рост.
  Я встала.
  Я гвид.
  

Глава 12

  
  Двое управцев подхватывают меня под локти. Сидящие на нашем пути каяльщики теснятся, давая дорогу. Я представляла, что если Луйц запишет меня в гвиды, то людям в серо-красной форме придется волочить меня по земле, как мешок с песком. Но это я тащу их за собой, стремясь попасть туда, куда ушел мой брат. И мне всё равно, где это.
  Дверка распахивается. Я запинаюсь - прямо под порогом начинается крутая лестница, ведущая вниз. Мы спускаемся под административный этаж, где проходил мой суд. Какой-то холодный белых холл. Я лишь успеваю заметить, что здесь три двери, как один из управцев отпирает ближайшую и толкает меня в проем. Три металлических щелчка - меня запирают на три оборота.
  На полу сидят две молодые каяльщицы, которых я уже видела. Моего брата здесь нет. Я начинаю колотить в дверь и кричать:
  - Мано! Мано!
  Стены пропускают звук Я прекрасно различаю шаги в холле, значит и Мано должен меня слышать. Пускай хотя бы отзовется.
  Я повторяю имя брата вновь и вновь, выкрикиваю со всей мочи. Одна из девушек - блондинка- бросает мне грубо:
  - Да заткнись ты!
  Проигнорировав её, я продолжаю звать и бить по двери. Когда я в очередной раз заношу руку для стука, то не могу ударить - блондинка подошла сзади и схватила меня. От неожиданости очередной возглас застревает в горле, я оборачиваюсь и оказываюсь с ней нос к носу .
  Какая же она красивая. Мою руку словно тисками сжало, однако, как ни странно, первая моя мысль именно об этом. Девушка удивительно хороша собой. Из-за бесформенного ватника, серых штанов и спутанных волос, пусть и наредкость светлых, я сперва этого не заметила. Но сейчас, когда её лицо в сантиметрах от меня, а уродливая униформа выпадает из поля зрения, я вижу её красоту, не вяжущейся ни с Гнездом, ни с Периметром вообще. Лицо сердечком, тонкий носик, светлая кожа. Ей бы шубку виконтесски, и ни дать ни взять аристократка. Но вот манеры у блондинки самые периметрские. Её большие серые глаза полны злости и за руку она держит меня очень жестко. Пытаюсь вырваться - не получается.
  - Хватит орать. - цедит она.
  Я упираюсь в неё свободной рукой, но она завладевает и ею. Мы обе худые, среднего роста, однако хватка у неё железная. Я будто в наручниках. Могу только испепелить её взглядом. Она в ответ произносит:
  - Еще раз заорешь, зубы выбью.
  Почему-то я поддаюсь. Мне это неприятно, но я не чувствую себя в силах противостоять ей. Да и Мано откликаться не собирается. Я согласно киваю. Блондинка отпускает меня и садится на то же место, где сидела раньше.
  Я тоже шлепаюсь на пол. Тру виски, пытаясь переварить произошедшее. Мано жив. Он каяльщик, точнее, уже гвид. И я гвид. И блондинка тоже гвид. Это женская камера. Брат где-то по соседству, может, через стенку. Вдруг нас и на континенты отправят раздельно?
  Мои размышления прерывает робкий голосок.
  - А этот Мано - твой друг?
  Вторая каяльщица, заныкавшись в уголок, смотрит на меня через очки в толстой черной оправе. Её темные волосы до плеч расчесаны на ровный пробор. Хоть она и сидит, по ней видно, что она довольно вытянутая, правда, совсем щуплая. Если блондинке точно есть двадцать, то эта едва ли достигла шестнадцатилетия.
  - Мой брат. - отвечаю я. Мне так странно говорить о нем, как о живом.
  - Ты за ним пошла?
  Я киваю. Девочка улыбается совсем по-детски:
  - Ты очень хорошая сестра. - и поворачивается к блондинке, с той же ребячей улыбкой ожидая от неё подтверждения. Блондинка, к моему удивлению, бурчит:
  - Да, только не представляю, как он с детства терпел твой ор.
  Дверь вновь открывается. Я порываюсь выглянуть в холл, но её тут же запирают. Передо мной возникает рослая каяльщица. Первое, на что я обращаю внимание - она в шапке. У блондинки и девочки в очках головы не прикрытые. Им пока не выдали всю амуницию, значит, как и я, они в Гнезде недолго. У этой же вообще вид бывалый. Ей под пятьдесят, черты лица у неё крупные, подбородок тяжелый, от носа до губ пролегли глубокие борозды. Она приветствует нас низким, сиплым голосом:
   - Привет, молодежь. Я Вадома.
  Я отзываюсь первой:
  - Кинна.
  Красавица-блондинка нехотя произносит:
  - Ирица.
  Мы выжидающе смотрим на девочку в очках, и она, проведя рукой вдоль пробора, говорит:
  - А я Тлейнкстли.
  Я, Вадома и Ирица хором восклицаем:
  - Что?
  Девочка улыбается и повторяет по слогам:
  - Тлейнкст-ли.
  - Тле-что? - переспрашивает Вадома.
  - Тлейнкстли. Но друзья называют меня Лейли.
  Вадома подводит черту:
  - Считай, мы друзья, Лейли.
  Она садится на корточки и стягивает шапку. Я ахаю от неожиданности - женщина совершенно лысая. Вадома видит моё изумление и хохочет:
  - Что, в первый раз лысую бабу увидела?
  Я смущенно мотаю головой:
  - Нет, просто это так непривычно смотрится.
  - Ну, привыкай, девочка. - трет она гладкий затылок. - Тебе долго придется лицезреть мою бритую башку, и много чего похуже. С какого хряща вы вообще в гвиды поперлись, молодые такие?
  Девушки молчат. Мне же скрывать нечего:
  - Мой брат вызвался.
  Вадома присвистывает:
  - Вас что же, всей семейкой засадили?
  - Нет. Я вообще думала, что он умер пять лет назад. Только там во дворе его впервые увидела.
  Вадома бросает на меня подозрительный взгляд и начинает вертеть в руках шапку. Лейли снимает очки и принимается протирать их рукавом. Когда Ирица подает голос, я чувствую, что она озвучивает мысли всех троих:
  - А ты вообще уверена, что это он?
  Я не задумываюсь:
  - Конечно! Это же мой брат.
  Ирица задумчиво наматывает светлую прядку на палец:
  - А сколько тебе лет?
  - Семнадцать.
  - Семнадцать... - эхом отзывается Ирица, распускает локон и добавляет, - Значит, ты не видела его с двенадцати лет...
  Намек понят.
  - Это он. Я уверена. - повторяю я, - Мы узнали друг друга. Он отозвался, когда я позвала его.
  Вадома поправляет:
  - Он посмотрел на тебя.
  Я вспоминаю, что Ирица и Лейли не могли видеть, как я волонтировалась, ведь в этот момент они уже были здесь. А вот Вадома наблюдала сцену с начала до конца. Она продолжает:
  - Ты прокричала имя, и тот парень поднял на тебя взгляд. Во дворе было тихо, на тебя все в тот момент уставились. Это ничего не значит.
  Я чувствую, как холодею. Описанное Вадомой звучит так логично. А я уже гвид, и этого не исправить. Только уверенность в том, что я видела именно лицо брата, уберегает меня от падения в пропасть, как последняя ниточка.
  - Я его узнала. - твердо говорю я.
  - Ты не видела его с детства. - говорит Ирица.
  - Но я помню его!
  - А у тебя есть его фотография?
  Я вспоминаю, как тщетно искала документ Мано, чтобы у Управы было его изображение.
  - У меня нет фотографии, но... - начинаю я и замолкаю, увидев в какую кривую ухмылку сложились губы Ирицы. В надежде на поддержку я смотрю на Лейли, но её личико преисполнено жалостью.
  Неужели я действительно обозналась? Я закрываю глаза и пытаюсь представить лицо, которое видела во дворе. Продолговатые темные глаза. Нос с небольшой горбинкой, копия папиного. Скулы раньше так не выделялись, но в Гнезде у всех такие. И тут перед моим мысленным взором рисуется юное, улыбающееся лицо брата, каким я видела его в последний раз перед исчезновением. Я пытаюсь вернуться к тому, что видела во дворе, но давний образ вытеснят свежие воспоминания, наслаивается на них, и я уже не могу разобрать, где далекое прошлое, а где произошедшее сегодня. Ниточка безнадежно истончается, как вдруг меня осеняет:
  - Он же ответил мне! - восклицаю я победоносно, - он сказал мне "Сядь", когда я приподнялась!
  Ирица едко замечает:
  - Любой человек в здравом уме сказал бы это.
  Я продолжаю:
  - Он тоже узнал меня и не хотел, что бы я попала сюда! Он обо мне беспокоился. Чужому человеку было бы всё равно, стану я гвидом или нет. Я узнала его! - кричу я, - И он меня! Это он! Он сам вам это скажет, когда мы окажемся вместе! Я не сошла с ума, я знаю, что это Мано!
  Мой крик повисает в тишине. Никто больше со мной не спорит. Лейли забилась еще глубже в угол, Ирица смотрит перед собой. Я стою посреди комнаты. Сама не разберу, когда успела вскочить. Вадома, чуть кряхтя, поднимается и подходит ко мне. Она обнимает меня за плечи и усаживает обратно на пол.
  - Все хорошо, девочка, все хорошо, - приговаривает она.
  Я бормочу:
  - Это мой брат...это он.
  Лейли кивает:
  - Конечно, он, Кинна. Если ты считаешь, что это твой брат, значит так и есть.
  Вадома поддакивает:
  - Разумеется. Ты ведь одна знаешь его.
  Они разговаривают со мной, как с буйно-помешанной. Соглашаются, чтобы прекратить мою истерику. Продолжая убеждать их, я только утвержу их в этом мнении. Потому я больше ничего не говорю вслух. Обхватываю колени руками, прячу лицо и повторяю про себя: это он. Я видела его. Это он. Он.
  
  Не знаю, сколько я так просидела, но когда дверь отпирают, Вадома ворчит:
  - Ну наконец-то.
  Мужской голос приказывает нам подняться и парами покинуть помещение. Мы выходим в коридор под надзором десятка управцев - я с Вадомой впереди, Ирица и Лейли сзади. Там, спиной к нам, цепочкой стоят мужчины-гвиды. Я лихорадочно ищу среди них Мано. С первого беглого осмотра найти его не удается. Вадома угадывает, что я собираюсь обойти шеренгу, чтобы увидеть лица, хватает меня за запястье и тихо велит:
  - Стой где стоишь. Здесь лучше не рыпаться. Если твой брат тут, то уже никуда не денется.
  Я заставляю себя послушаться её. В ней, несмотря на мужиковатость, есть что-то материнское.
  Позади Ирица говорит Лейли:
  - Нам надо держаться вместе, их много, а нас всего четверо. И это еще, если лысую за женщину считать.
  Я кошусь на Вадому - она ничего не произносит, но она услышала. Я бы на месте блониночки-Ирицы поостереглась бросаться такими словами, а та даже не пыталась приглушить голос.
  Из единственной открытой двери слышится зов.
  - Просим гвидов пройти в Зал Отпущения!
  Мы ровным строем шагаем в зал, благо в Доме Искупления этот навык приобретается быстро. Один из каяльщиков порывается поднять руки, но управец дает ему знак, что этого не требуется. Он точно не мой брат - Мано не стал бы смиренно поднимать руки без абсолютной необходимости, рефлекторно, как этот мужчина. К тому же, он выше.
  Вскоре я прихожу к выводу, что Мано должен быть в передней паре. Их мне не рассмотреть, а среди ближайших каяльщиков нет никого похожего. Единственный, кто мог бы фигурой сойти за Мано, шагает прямо передо мной, но у него черная кожа - это первый доброволец. Да и не мог Мано вымахать настолько сильно. Ему было уже девятнадцать, когда он пропал. Мог прибавить сантиметр-другой, не больше. А в первой паре шагает парень как раз его роста. Это должен быть Мано. Он должен быть среди гвидов, ведь я уже тут. Иначе... Я стараюсь не думать об этом, поскольку мое самообладание и так слишком зыбко.
  В просторном светлом зале мы, как назло, выстраиваемся в две линии. Я вновь лицезрею спины. К тому же, мы с Вадомой оказались на самом краю нашего ряда, тогда как мой главный подозреваемый стоит в противоположном по диагонали конце. Мне был бы виден его полупрофиль, если бы он не смотрел куда-то в лево, повернувшись ко мне затылком.
  Вадома повторяет, как заклинание:
  - Он никуда не денется.
  Я киваю. Она права. В любом случае, всё скоро прояснится. Через пару минут, или через пару часов - это ничто по сравнению с пятью годами разлуки. Я поднимаю голову, что бы сказать Вадоме спасибо, но она вдруг начинает торопливо надевать шапку, которую до того держала в руке. Натягивает её почти до самых глаз, глядя на стоящего перед гвидами командира Ящера.
  Какой сюрприз! Не скажу, что приятный.
  - Это он меня арестовал. - шепчу я Вадоме.
  - И он же провожает. Судьба. - заключает она.
  Я вспоминаю, как хладнокровно он вытащил иглу из моей ладони.
  - Ну и гад. - вырывается у меня.
  - Почему?
  - Он такой...
  Я не нахожу слов сразу, и Вадома заканчивает за меня:
  - Он такой, каким должен быть человек в его положении.
  Она произносит это жестко, явно осуждая меня за грубое высказывание. Видимо, я поторопилась принимать её за старшую соратницу. Она симпатизирует Ящеру больше, чем мне.
  Вооруженные управцы выстроились за спиной командира. Тот стоит между двумя круглыми столиками высотой ему по пояс. На одном лежит кипа папок с бумагами. Наверное, дела гвидов. Никто не спрашивал как меня зовут, но на груди каждого ватника есть номер каяльщика, так что вычислить наши имена не составляет труда. На втором столике стоит здоровая металлическая чаша. Командир Ящец стоит, держа руки за спиной. На секунду его холодный взгляд задерживается на мне. Лицо его не выражает ни тени эмоций. Ящер начинает:
  - Раскаяние всегда находит милосердие, а где милосердие - там прощение. Вызвавшись в гвиды вы продемонстрировали отвагу и верность Сенару и желание восполнить урон, нанесенный вами обществу. От лица Сенара и императора я хочу поблагодарить вас...
  Ящер продолжает выступление, напичканное избитыми фразами. Мужчины-гвиды то и дело оборачиваются на нашу женскую четверку. Вадома встречает их хмурыми взглядами, я вся ежусь и подтягиваю воротник куртки. Они пялятся даже на Лейли, которая практически ребенок. Но больше всего их мерзкого внимания липнет к Ирице. Один из гвидов даже подмигивает ей и чмокает губами воздух.
  - Ублюдок. - громко произносит Ирица.
  Ящер словно не слышит всего этого и продолжает талдычить свою речь. Я всё время смотрю на самого дальнего от меня гвида, но мне не уловить его лица. Он словно намеренно скрывает его. Но я узнаю брата даже по тому, как вьются волосы у него на шее. Ниточка, за которую цепляется мое готовое слететь с катушек здравомыслие, упрочняется.
  Ящер откашливается и завершает свою речь:
  - Ваш подвиг искупляет ваше преступление и очищает ваше имя. Дабы в памяти народа Сенара вы остались незапятнанными, ваши дела сжигаются. - он достает из-за чаши спички и свечу на подставке, ставит свечу перед чашей и зажигает. Берет с соседнего столика верхнюю папку.
  - Вадома Ионеску. - зачитывает он и тяжело сглатывает. Я замечаю, как Вадома делает шажок влево, прячась за переднего гвида, как за столб. Ящер бросает взгляд на гвидов, потом поджигает уголок папки от свечи и, когда она разгорается, кидает в чашу.
  Очень скоро чаша полыхает, подпитываемая одним делом за другим. Я жажду, когда же Ящер произнесет заветное имя. Не моё - его он объявил вторым.
  Башенка из папок становится всё ниже и ниже. Она уже совсем плоская, и вот остается всего лишь одно дело. Ящер берет его и торжественно объявляет:
  - Оби Абанкур.
  Чернокожий здоровяк кивает головой - он вызвался первым, его папку сожгли последней. Имя Мано произнесено не было. Я не могу вспомнить, какие имена были названы - я и не вслушивалась, ожидая имени брата. Пялюсь на опустевший столик, словно там должна вырасти еще одна папка, но церемония завершена. Нас выводят из зала. На этот раз мы с Вадомой оказываемся во главе построения.
  И тут я не выдерживаю. Я бросаюсь к концу строя, и Вадома не успевает меня остановить. Я подбегаю к брату, беру за подбородок и поднимаю его лицо. Боковым зрением вижу, как управцы устремляют ружья в мою сторону. Сердце стучит так громко, что его дробь вот-вот услышат окружающие.
  - Это ты... - выдыхаю я, охватив его голову обеими руками, - Это ты!
  Управцы всё еще прицеливаются ко мне, и брат озабоченно смотрит на них. Стоящий с ним в паре мужичок хихикает, открыв щель между зубами:
  - Видишь, девчонка сама на тебя вешается. Я ж тебе говорил, что они сами по нам изголодались.
  Он злобно бросает ему:
  - Заткнись!
  Мужичок пожимает плечами, будто не видит, что тому не понравилось. Я чувствую, как по щеке покатилась теплая слеза. Я никогда в жизни не была так счастлива. Мано жив, он здесь, рядом. Радость переполняет меня, но даже сквозь неё я ощущаю, что что-то не так. Мано держится очень отстраненно. Он избегает смотреть на меня, беспокойно бросая взгляды тюда-сюда. Строй замер, и я нахожусь на прицеле у десятка управцев. Наверное, дело в этом.
  - Всё хорошо, Мано! - говорю я, всхлипывая, - Всё хорошо...
  Наконец, он переводит взгляд на меня. И произносит фразу, которая взмахом лезвия перерезает невидимую ниточку, удерживающую меня на грани:
  - Ты обозналась. Я не Мано.
  
  

Глава 13

  
  - Ты же видишь, что это чашка, правда? - говорю я и, дождавшись кивка, продолжаю, - А теперь представь, что все вокруг твердят тебе, что это карандаш. Или расческа. Как бы ты себя чувствовала?
  Лейли мягко берет у меня чашку и разглядывает, словно хочет лучше понять приведенное мной сравнение. Я, пожалуй, черезчур размахалась этой посудиной.
  Мы третий день в Сердце, в Центре Подготовки, который все сокращенно кличут Ц-подом. И третий день я по несколько часов кряду нахожусь рядом с братом.
  Он ведет себя очень неприметно, почти не разговаривает, хотя никогда не был молчуном или скромнягой. Вокруг него всегда сбивалась куча друзей, он никогда не стеснялся высказаться. Что-то очень серьезное должно было произойти Мано, чтобы он превратился в такого тихоню.
  На обучении он не глядит на меня, избегает, отзывается на имя Виктор. Сначала мне казалось, что я брежу, но сейчас я уже немного привыкла и стараюсь ничем не выдавать своих переживаний. По-моему, эта задача вполне мне удается. Однако Лейли единственная, кто не считает меня сумасшедшей. Ирица поставила на мне крест, как только услышала, что у меня нет фотографии брата. Вадома окончательно уверилась в моём помешательстве, когда после сожжения наших дел силком оттащила меня от Мано. Или от того, кого я за него принимаю.
  Она тяжелой пощечиной прекратила моё бормотание "нет, это ты, это ты" и вернула в строй. В автобусе, на котором нас везли в Ц-Под, Вадома усадила меня, тряханула за плечи и процедила:
  - Не рыпайся, поняла? Мы скоро будем в Сердце, там нельзя делать резких движений.
  Я сконцентрировала блуждающий взгляд на ней и кивнула.
  - Умница. - сказала она, отходя от меня, и, уже тихо, себе под нос, разочарованно ругнулась, - Вот злобьё-то.
  Как и во всех автобусах, сидения были сдвоенными, но пары гвидов разбили. Каждый сидел с вооруженным управцем. Разумеется, я снова порывалась к брату, но приставленный ко мне охранник преградил мне путь:
  - Сядь, или пристрелю.
  Угроза вернула моему рассудку ясность. Я тут же оставила затею вновь приближаться к брату. Жить мне пока не расхотелось. Робко оглядевшись, я убедилась, что с моего места видны только высокие спинки кресел, сидящая через проход Лейли и её сторож. Щека болела после оплеухи, во рту ощущалась кровь - должно быть, прикусила её изнутри. Захотелось воды, чтобы прогнать противный соленый привкус. Нам столько сегодня талдычили, какие мы доблестные, что я набралась смелости обратиться к угрожавшему мне управцу.
  - А воды можно?
  Мужчина недовольно нахмурился и указал:
  - Под креслом.
  Я запустила руку под сидение и нащупала бутылку. Пошарив еще, обнаружила целлофановый пакетик. Вытащив добычу на свет, я увидела в нем орешки. И тут же справа раздался восторженный возглас:
  - О, ничего себе!
  Я повернулась - Лейли уже залезла под своё кресло и достала такой же комплект. Она подняла провизию вверх, чтобы та высилась над спинкой кресла:
  - Посмотри под креслом!
  Наверное, она обращалась к Ирице, к которой примыкала до этого, но её совету последовали все гвиды. Автобус заполнили звуки жадного жевания и глотков. Я не смогла заставить себя поесть и думала о том, почему мой брат - это не мой брат. Почему память, зрение и слух говорят мне, что это Мано, а сам он утверждает обратное. Это не игры моего воображения. Их я уже испытывала. Вернее, они испытывали меня. Двойник? Но разве у двойников одинаковые голоса? Единственный вариант - Мано потерял память. Это ужасно, но это всё бы объяснило.
  В этот момент вновь раздался голосок Лейли:
  - Скорей бы добраться до Сердца! - она оперлась локтями о колени, а её сопровождающий любезно откинулся на спинку кресла, чтобы не загораживать ей меня, - Всю жизнь мечтала его увидеть!
  Усилием воли я выкарабкалась из своих вязких размышлений, чувствуя, что болтовня с этой милой девочкой поможет мне хоть немного отвлечься.
  - Нас туда вряд ли пустят. Сразу запрут где-нибудь.
  - Но из окна-то я успею на него поглядеть! Я так боялась, что автобус будет без окон, как те, что развозят по каторгам.
  Я приподняла пакетик с орешками:
  - У нас тут шикарные условия! Окна, питье, еда. Мы прямо-таки аристократы.
  Лейли залилась таким заразительным детским смехом, что даже мой суровый надзиратель улыбнулся. Неужели это безобидное создание, подслеповатое, к тому же - очки ведь выдают только когда зрение совсем никудышное - могло совершить преступление? Я пришла к выводу, что если она и не попала в Гнездо по ложному обвинению, то уж точно не сделала ничего серьезнее присвоения потерянных часов.
  Лейли рассказала мне, как с раннего детства грезила о Сердце. Однажды в школе объявили, что у них будет экскурсия на птицефабрику, и она решила, что её мечта сбылась. Если посмотреть на карту Сенара, то птицефабрика находится на противоположной стороне Периметра, прямо напротив её школы. То есть кратчайший путь туда лежит через Сердце. Какого же было разочарование Лейли, когда автобус её класса двинулся по кругу.
  - Этот путь в 2,53 раза длиннее, чем если ехать, пересекая Сердце! - возмущалась она.
  Я не удивилась точности её математических расчетов. Сразу видно, что Лейли их тех, кого кличут заучками. Только вопреки распространенным представлениям о таких людях, у неё очень живой характер. Такое впечатление, что она знает всё на свете потому, что всё на свете вызывает у неё искренний интерес. Мы протрепались с ней всю дорогу до Сердца. Когда мы миновали границу Периметра, Лейли уткнулась в окно. Я не отвлекала её, порадовавшись, что исполняется её давняя мечта. Мы отправляемся на континенты, и это может быть последним желанием, которое у неё сбудется.
  Когда нас заселили в Центр Подготовки, мы безмолвно уговорились считать себя подругами. Лейли оказалась моей одногодкой, но меня не покидает ощущение, что она намного младше. В ней столько наивности. Я свою изжила.
  Ирица тоже привязалась к Лейли, но дружной тройки из нас не вышло. Блондинка постоянно огрызается на меня и пытается оттеснить, словно считая меня опасной. Но всё же нам с Лейли частенько удается поболтать, мы доверяем друг другу, и сегодня я решаюсь на откровение.
  Мы сидим с ней за чаем, и я признаюсь, что по прежнему считаю одного из гвидов своим братом. Я боялась, что это признание насторожит Лейли, но этого не происходит. Она долго рассуждает об уловках памяти, о том, как мозг иногда дурачит нас. Я не понимаю половины того, что она говорит. Должно быть, она прочла все книги, что есть в библиотеках Периметра. Но науке не убедить меня. Я знаю, что Мано со мной в Ц-Поде, и я знаю, что не сошла с ума.
  Когда Лейли заканчивает, я, пытаясь достучаться до неё, показываю ей свою чашку. Как только могу объясняю ей, что для меня тот факт, что тот гвид - это Мано, так же неопровержим, как для неё тот факт, что этот предмет - чашка.
  Лейли вертит её, пока я выкладываю ей версию о потери памяти.
  - Однако меня не покидает ощущение, что Мано узнал меня, - добавляю я в конце.
  Лейли аккуратно ставит кружку на стол и говорит:
  - Знаешь, мой друг говорит, что в науке самое главное - причина.
  Так резко переводить тему - грубовато. Видимо, Лейли всё же приняла меня за помешанную, просто не хочет говорить этого прямо, вот и увела разговор в другое русло. Я с обидой отворачиваюсь от неё, а Лейли продолжает:
  - У всего на свете есть причина. Всё является следствием чего-то, каждое наше действие.
  Я ощущаю прикосновение - Лейли взяла меня за руку. Обращаю к ней лицо, и она продолжает.
  - Если он твой брат, но отрицает это, значит на то есть своя причина. Мы не знаем её, но за пять лет может такое произойти, что нам и не снилось. Если Мано считает, что ему нельзя признавать себя твоим братом, значит так надо.
  На кухню заходит обернутая в полотенце Ирица.
  - Душ свободен. - говорит она, недовольно глядя на наши сцепленные руки, будто я держу Лейли пленницей. Так и хочется сказать ей: конечно, душ свободен. Нас четверо в женском отсеке, а кабинок семь. Но мне сейчас хочется побыть одной, и я не ввязываюсь в перепалку.
  - Тогда я пойду помоюсь.
  В душевой я раздеваюсь и становлюсь под поток горячей воды. В моих ушах всё еще звучит последняя фраза. Так надо. Так надо. И почему-то она наполняет меня верой.
  
  

* * *

  
  В Ц-поде нам отводится десять дней. Если закрыть глаза на предстоящую миссию, это самые комфортабельные полторы недели в нашей жизни. Никто в Периметре так не живет, даже управцы. Едва зайдя сюда понимешь, какое влияние на это место оказало Сердце. Здесь ведь иногда появляется знать, а представителям благородной крови положено глядеть только на красивое, не то у них глазки защипет.
  Женщин и мужчин заселяют раздельно. Каждой из нас отвели отдельную спальню. Там есть шкаф, наполненным удобной чистой одеждой, а на тумбочке возле кровати лежит личный экземпляр Летописи. Спален гораздо больше, чем нас, но одновременно в Ц-поде пребывает только одна группа гвидов. Утром одиннадцатого дня нас отправят на миссию, а в полдень заселят каяльщиков из другого Дома Искупления.
  Кухня и комната отдыха общие. В кухне стоит холодильник метра полтора в ширину, набитый всякой всячиной. Комоды переполнены орехами, сухофруктами и сладостями. Имеется и плита с духовкой, но ими никто не пользуется, разогревая еду в специальной печке. Нам даже не надо самим мыть посуду - грязные чашки и тарелки, которые мы оставляем в раковине, исчезают, когда мы возвращаемся с тренировок или занятий. В Общаге я мыла свою кружку по пять раз на дню, поскольку она у меня была единственная.
  В комнате отдыха находятся два длинных дивана, обитых бархатистой тканью, несколько кресел, круглый столик и полки с книгами о Императоре и его предках, которыми не интересуется даже Лейли. Во всем Ц-Поде обстановка радужных цветов, освещение яркое, а окна настолько чистые, что кажется, будто в них нет стекол. Но стекла есть, и они такие же, как в Лабах - непробиваемые.
  По прибытию нам выдали брошюрку с расписанием. По сравнению с Гнездом - сущий отдых. В восемь - подъем, а в девять начинается подготовка. С сорокаминутными перерывами между занятиями мы обучаемся выживанию в диких условиях и прочему, что поможет нам уцелеть на континенте. В половину седьмого все обязаны явиться в спортзал и проработать там как минимум до восьми. После этого трудовой день гвидов считается оконченным, но Вадома с Ирицей всегда торчат в зале до ночи. Они карабкаются по стенам с выступами, имитирующими скалы, и ставят рекорды на беговых дорожках. Эти двое не ладят, и соперничество подгоняет их на тренажерах. Не могу решить, на кого из них я бы поставила в случае драки. Вадома высокая, ширококостная, пусть жировой прослойки у неё мало, но она смотрится сильной. Ирица же намного быстрее и ловчее, и, вдобавок, раза в два моложе. Думаю, Вадома одержала бы верх, если бы они боролись с утра, но выносливая Ирица вышла бы победительницей, сцепись они после утомительного дня. Не исключаю, что вскоре эти двое самом деле подерутся. Характер у каждой по-своему властный, сдержанностью же обе не отличаются. Собственно, в женской части отряда гвидов все дружат только с Лейли. Я бы могла поладить с Вадомой, если бы та признала меня вменяемой, но пока что дело к тому не близится.
  
  

Глава 14

  
  Сегодня день начинается со стрельбы. Сперва меня удивило, что гвидов - считай, преступников - учат пользоваться оружием. Но на занятиях по выживанию нам разъяснили, что иного способа защититься от наводнивших континенты зверей нет.
  Как только мы выходим за пределы жилой части, то оказываемся в окружении патрульных. Те ходят туда-сюда по коридорам, стоят вдоль стен в учебных классах и тренировочных залах. Они лысые, как и управцы, но форма отличается: она черная с гербом Сенара на спине и нагрудном кармашке. Родом они из Периметра, как и вся прислуга знати. Получить службу в Сердце считается даже большим достижением, чем места белых отделах. Но для этого приходится отрезать связи с родными, поэтому сюда мало кто рвется.
  Зато все тренера явно с знатной родословной. Тут даже никакой формы не надо - аристократа видишь по взгляду. Особенно это отражено на нашем тренере по стрельбе. Это высокий мужчина с вытянутым лицом и очень тонкими губами. Он смотрит на нас с неповторимым, презрительным снисхождением, хотя сам наверняка полагает, что ведет себя дружелюбно. Фамилия у него замысловатая, и он великодушно разрешил нам звать его по титулу - Граф. Сегодня Граф надел светло-бежевые брюки, заправив их в бордовые узконосые сапоги с небольшим широким каблуком, богато вышитый жакет с воротником-стойкой и собранную вокруг горла оборками рубашку. В Периметре бы его приняли за мужеложца, но в Сердце такие наряды в порядке вещей.
  Зал для стрельбы уставлен мишенями, на полу лежат маты, на которых мы сидим, пока учимся заряжать-разряжать автоматы. Два десятка патрульных следят, чтобы никто из нас не поворачивал дуло в сторону другого гвида или тренера. Стрелять мы уже немного умеем, но мишени остаются практически невредимы.
  - Доброе утро, достопочтенные гвиды! - приветствует нас Граф. Почтения к нам он, само с собой, не испытывает, но мы совершаем подвиг во имя Сенара и Императора, так что нас полагается уважать. - На предыдущих занятиях я научил вас всему, что вам нужно знать. Пусть вам выдается только одна модель автомата, но о ней вам уже известно все. Теперь я буду тренировать вас меткости и скорости.
  Граф приоткрывает полу своего жакета и достает из внутреннего кармана изящный, украшенный бронзовыми завитушками пистолет. Цокая каблуками, он становится напротив самой дальней из мишеней, убирает левую руку за спину и стреляет три раза. На ободке самого маленького кружка появляются три черных дырки, образующие идеальный треугольник. Граф выжидает полминуты, пока мы все рассмотрим мишень, и делает четвертый выстрел, прямо в центр. Затем он прячет пистолет обратно в мундир и становится на прежнее место.
  - Невероятно! Я даже не думала, что такое возможно!
  Восторженный возглас принадлежит Ирице. Честно говоря, я и сама не ожидала, что Граф способен на такую меткость. Мне всегда казалось, что у аристократов нет никаких навыков. Но Ирица говорит с такой приторной льстивостью, что меня аж передергивает.
  Граф делает небрежный жест:
  - Что вы. Будь у вас больше времени на тренировки, вы бы добились таких же успехов.
  Ирица расплывается в улыбке:
  - Не скромничайте, Граф. Не всем дано стать мастером.
  Граф весь наполняется довольством. Это не первый раз, когда Ирица подлизывается к тренерам. Не знаю, зачем. Ей от сюда все равно не выбраться. Однако она верно подметила - мастерство Графа нам действительно недостижимо. И не только из-за сжатых сроков обучения. Громоздкий черный автомат не идет ни в какое сравнение с его миниатюрным пистолетиком. Из-за отдачи после каждого нажатия курка он едва не выпадает из моих рук, а ведь пока мы тренируемся только в одиночных выстрелах, а не очередях. Промахиваться раз за разом надоело до жути. Маленьких укол раздражения каждые двадцать секунд, словно кто-то по волоску выдирает. В добавок, Граф приказал перезаряжать автомат исключительно стоя, навесу. Когда он объявляет, что на сегодня хватит, все вздыхают с облечением.
  Я, Вадома и Ирица с Лейли возвращаемся к себе. В комнате отдыха я плюхаюсь в кресло. Оно уютное, как гнездышко.
  - А вы действительно похожи. - говорит мне Вадома, укладываясь на одном из диванов.
  - Кто "мы"?
  Глаза Вадомы хитро сужаются:
  - Ты и тот парень, которого ты принимаешь за брата.
  Вчера я решила подыгрывать Мано, с какой бы целью он ни притворялся мне чужим. Теперь я хочу доказать своим сестрам по несчастью, что я адекватная. В конце концов, мне с ними ехать на континенты, а там я смогу положиться лишь на них и брата. На стрельбе я старалась не пялиться на Мано, вынуждая его прятаться за спины других гвидов, как делала раньше. Должно быть, Вадома заметила перемену и теперь хочет проверить, насколько я устойчива.
  - Да, он очень похож. - отвечаю я спокойно и добавляю пришедшую в голову ложь, - Но мой брат лопоухий был, а этот нет. Когда его подстригли, это сразу видно стало.
  - А может ему операцию сделали? В Сердце и не такие недостатки исправляют.- провоцирует Вадома. Она будто щупает меня, проверяя на слабые места. Но я не поддаюсь.
  - Ну да, конечно. - я выжимаю из себя смешок, - И память ему вырубили, и голос изменили.
  Вадома кивает мне, будто я её убедила. Но я чувствую, что если она и поверила, то не до конца. Просто нам обеим будет удобнее, если она будет вести себя так, словно не сомневается в моих словах.
  - Где у нас будет ознакомление с миссией? - спрашиваю я, чуть погодя.- Не помню, куда я подевала своё расписание.
  - В Церемониальном. - бросает она непринужденно.
  - Это возле спортзала?
  - Ага.
  - Странно, что миссии посвящено всего одна занятие. - говорю я.
  Вадома потягивается и, зевая, садится.
  - А о чем там дольше говорить? Они ж сами толком ничего не знают. Ведь что такое эта миссия? - спрашивает она и сама же отвечает, - У виконтесски были предки, которые не всё прихватили с собой, когда бежали на Остров. Вернуться за добром никак. А жалко ведь! И жадность душила их и ....Правильно-правильно, набирайте побольше жирка! - прерывается Вадома, когда Ирица и Лейли присоединяются к нам, жуя здоровые мясные рогалики, - На чем я остановилась?
  Я напоминаю:
  - Жадность душила...
  - А, точно. Так вот, жадность душила их и душила, не смогли бедненькие забыть об утерянном золотишке. - в голосе Вадомы сквозит презрение, - И до такой степени их пробрала эта потеря, что они рассказали о ней своим детям, а те- своим детям, ну и так далее, пока это не превратилось в семейное придание. И вот дошло оно до нашей виконтесски, впридачу с какой-нибудь картой, где отмечен их родовой клад. А виконтесска молоденькая, приглянулась кому-нибудь из высших, кто миссиями заведует. Вот он и позволил ей набрать гвидов. Иначе ей миссию не выбить.
  Я слышала другие истории, а потому возражаю:
  - А мне говорили, что гвидов отправляли даже просто за кольцами. Почему бы тогда не отправить за скипетром?
  Вадома усмехается:
  - За кольцами только так отправляют, но то графья и герцоги. У них есть право на одну миссию в год. Приближенные императора вообще набирают сколько хотят. А тем, у кого титул пониже, такой шанс выпадает только под чьим-то покровительством. На один транспорт придется ого-го как потратится. Почему, ты думаешь, в этот раз только добровольцев набирали?
  - Почему? - спрашивает Лейли, которая даже жевать перестала, завороженная Вадомой.
  - Потому, что на такую "второсортную" миссию призывать не разрешают. Это граф может решить, сколько каяльщиков отправить, а у виконтесски в распоряжении только добровольцы.
  Ирица интересуется:
  - А награда за второсортную миссию чем-то отличается?
  - Не-а. Про награду-то в Летописи прописано, ничего менять нельзя. Там черным по белому говорится, что все подвиги равны. Получаешь титул на один порядок ниже, чем тот аристократ, чью мету ты привозишь.
  Ирица стряхивает крошки с ладоней, не открывая глаз от Вадомы:
  - А откуда ты всё это знаешь?
  Резонно. Слухов вокруг миссий гвидов вертится огромное количество, но они не касаются того, как решается то, кого и зачем отправлять на континенты.
  Вадома медлит с ответом. Затем она протягивает руку к сидящей на соседнем диване Лейли, пропускает через пальцы прядь её черных волос, и обращается к нам всем:
  - У меня раньше такие же были. Как думаете, почему я их сбрила?
  Лейли гладит ту же прядь и озаряется догадкой:
  - Ты была управщицей!
  Вадома подмигивает ей:
  - Я сразу поняла, что ты самая умная.
  Ирица интересуется:
  - И высоко ты забралась в Управе?
  - Высоко. - отвечает Вадома.
  Я замечаю:
  - Ты должна была сильно провиниться, чтобы тебя посадили. Управцы ведь всегда своих выгораживают.
  - Ну надо же, одни умницы собрались!- Вадома смотрит на нас с умилением. Оно сползает с её лица, когда Ирица спрашивает:
  - А что ты сделала?
  В нашей компании неловкие паузы нередки, но ни одна не была столь напряженной.
  А что ты сделала? Этот вопрос я так и не задала Сун, и этот вопрос никто здесь еще не задавал друг другу. Я подзабыла, что мы каяльщицы. Мы все попали в Гнездо не просто так. Я гляжу на женщин и в этот момент мне кажется, что даже Лейли могла кого-нибудь прикончить, не говоря уже о бывшей управщице и блондинке, едва не сломавшей мне руку в первую минуту знакомства. По их лицам я угадываю, что и меня уже записали в душегубки.
  Наконец, Вадома отвечает:
  - Имя моё теперь чисто, как задница графского младенца, так что незачем ворошить прошлое. - она подшучивает, но не улыбается.
  Ирица приподнимает бровь:
  - Ну может нам скажешь. Мы не разболтаем.
  Вадома твердо поджимает губы:
  - Не твоё дело.
  Ирица хмыкает и откидывается на спинку кресла. Вадома совершила что-то ужасное, в чем не хочет признаваться даже таким же каяльщицам, как она сама - проносится у меня в голове. Напряженное молчание возобновляется. Потом робким голоском, словно оправдываясь, Лейли говорит:
  - А я украла краски в магазине. И всё. Честное слово.
  Вадома хохочет:
  - Ну нет, не верю! Ты наверняка кого-нибудь придушила! Ты же у нас самая устрашающая.
  Я притворяюсь, что мне тоже весело, но мне не нравится направление этого разговора. Если все начнут открывать карты, то и от меня будут ждать признания, а я не уверена, что готова его сделать.
  Пока Вадома ржет, Лейли смущенно бормочет, что никого она не душила. Ирица улыбается ей:
  - Ладно-ладно, верим. - и тут её брови сдвигаются, и добродушная улыбка, которая очень ей шла, исчезает, - Я пырнула одного гада. Своего начальника. Он позвал меня в кабинет, долго разглагольствовал, а потом предложил...- Ирица мнется, кинув взгляд на Лейли, - Ну, сами понимаете что. Я сказала нет, и он... схватил меня, стал щупать, повалил на стол...И меня такое зло пробрало, я так его возненавидела...Укусила его, а когда он ослабил хватку, дотянулась до ножниц...
  Вспышка в памяти освещает диалог между темнобровым лейтенантом и привратником, когда после вынесения приговора меня вели в камеру.
  - Тебе дали восемнадцать лет! - восклицаю я.
  Ирица удивленно смотрит на меня:
  - Откуда ты знаешь?
  - Управцы говорили о тебе. Я тогда не знала, что это была именно ты.
  - А...-протягивает Ирица и заканчивает свою историю, - Я его била ими, пока он не упал. Мне хотели дать двадцать пять лет, а ему семь - за неподобающее поведние. Но он согласился, чтобы его срок вычли из моего, и, получилось, что он ни дня ни отсидел. Я бы предпочла оставить все свои двадцать пять себе, лишь бы он тоже на каторге оказался.
  Ирица замолкает. Все переводят выжидающие взгляды на меня. Настал мой черед. И я осознаю, что не желаю говорить про часы. Я помню, как потеряла всякое уважение сокамерниц, когда они узнали о ничтожности моего проступка. Даже Гелика выказала некоторое почтение в те полминуты, когда думала, что я убийца. А потом шпыняла меня как ей заблагорассудится. Неизвестно, что совершила Вадома, а Ирица способна многократно продырявить человека ножницами. Я совершенно не хочу, чтобы меня принимали за безобидное и беззащитное создание. Они такого мнения о Лейли, но мне, в отличии от неё, никогда не стать их любимицей. Я не трогательная. Я обыкновенная, да еще и с прибабахами. Так что я копирую ответ Вадомы:
  - Не хочу ворошить прошлое...
  Ирица обрывает меня:
  - И ты тоже?
  Я просто киваю. Других объяснений у меня нет.
  - Ладно. - она поднимается с кресла, - Я пойду умоюсь.
  Ирица выходит первой. За ней, хрустнув суставами, встает Вадома:
  - Я тоже пойду...Причесаться надо. - гыгыкает она и проводит гладкому затылку.
  Мы с Лейли остается вдвоем. Ей я бы с удовольствием рассказала правду, но она может проболтаться остальным. Лейли доедает свой рогалик, боязливо поглядывая на меня. Я молча поднимаюсь и ухожу к себе. Наш и без того маленький лагерь разбился. Две из нас были откровенны о своем прошлом, две - скрытны.
  Я знаю, что никто мне не доверяет, и сама больше не могу никому довериться. Через несколько дней я в компании преступников всех мастей окажусь на одном из заброшенных континентов. Там мне предстоит отстреливаться от зверей и молиться, чтобы радиация не истощила мое здоровье. И единственный человек, на которого мне остается рассчитывать, пока что делает вид, будто не знает меня.
  
  

Глава 15

  
  Церемониальный зал весь сочится роскошью. Целиком выдержан в бордовом цвете, мебель выделяется дорогим блеском позолоты. Все аристократы одеты в мундиры и узкие брюки, как наш тренер по стрельбе. Я смотрю на них сверху вниз - кресла гвидов дугой возвышаются над сценой. Не поделись с нами Вадома подноготной миссий, их выступления могли бы меня впечатлить. А так я даже не слушаю эти разглагольствования. Нам уже выдали изображение скипетра и карту местности, остальное же - пустая болтовня. Да по и голосу седовласого виконта, который взял сейчас слово, чувствуется, что ему самому скучновато. Великая честь, храбрость, подвиг - всем на это наплевать. Гвиды хотят красивой жизни, а знать хочет свой сувенир, зачем бы тот им ни сдался.
  Монотонный поток слов режет злобный возглас Ирицы:
  - Убери руку, тварь!
  Виконт замирает с открытым ртом. Краем глаза я вижу, как один из гвидов демонстративно складывает руки на груди, будто и не собирался щупать свою хорошенькую соседку. Он произносит нарочито извиняющимся тоном:
  - Продолжайте-продолжайте, виконт.
  Виконт растерян. Патрульные делают знаки: мол, продолжайте, дело привычное. Аристократ вновь заводит свою нудную песню. Я озираюсь по сторонам, не покушается ли кто лапать меня. Но я в безопасности - устроилась между Лейли и Вадомой. А вот Ирице досталось кресло возле плосконосого мужлана, от которого больше всего шуму на подготовке. Противный мужик, хотя приятных личностей тут вообще мало. Наша женская часть старается избегать своих будущих товарищей. Правда, я видела Вадому болтающей с чернокожим детиной, вызвавшимся первым. Тот в основном молча слушал её и изредка кивал. А Лейли я пару раз застукала возле худенького паренька, тоже носящего очки, но тот явно не приветствовал её внимания. Я отчетливо слышала, как он сказал ей: отойди от меня. Не знаю, зачем она к нему пристает. Если Лейли хочет найти покровителя, который бы защищал её на континенте, то обратилась она явно не по адресу. А может, он ей попросту приглянулся. С этой дурочки - а она дурочка, хоть и умная как сто энциклопедий - станется влюбиться в уголовника.
  Ирицу сидит, как на иголках. Её тяжелее всех. Гвиды постоянно лезут к ней во всякими пошлостями. Патрульные тут к стати - стоит вооруженному охраннику глянуть, как ублюдки тут же поджимают хвосты. Но на континенте никто не будет нас сторожить.
  Я обвожу взглядом полукруг бывших каяльщиков, и мною овладевает страх. Пальцы сами впиваются в полдокотники - в голове проносятся жуткие мысли. Они посещали меня и раньше, но мельком, едва пробиваясь сквозь мысли о брате. А теперь обрушились в полную силу. Я сейчас рада тому, что по бокам сидят женщины. А ведь после высадки на заброшенной земле мне негде будет укрыться от этих типов. Одному из мужчин я доверяю безоговорочно, но это лишь усугубляет мой страх. Брат захочет защитить меня и они убьют его, что б не мешался. Я ищу среди лиц гвидов те, которые подают хоть какую-то надежду на то, что они не полные скоты. Может, тот, молодой, красивый, со странной родинкой на щеке? Хотя нет, он тоже вязался к Ирице. Мальчик в очках? Он физически слаб, но это не значит, что он не гад. Я чуть наклоняюсь, чтобы получше видеть гвидов, сидящих по другую сторону, и встречаюсь взглядами с Ирицей. Пару секунд я смотрю в эти большие, светлые глаза, и я вижу в них отражение своего страха.
  Ирица отворачивается, а я сцепляю руки на груди и пытаюсь успокоится. Еще одна капля, и я кинусь к Мано и начну умолять его признать меня сестрой. Потому что если он этого не сделает, то мой вызов в гвиды и та опасность, которой я себя подвергаю, не имеют ни малейшего смысла. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Замечаю что-то темное у себя под ногтями. Странно, ведь тут, в Ц-поде, я моюсь и плескаюсь часами, благо, чистой воды - хоть топись. Начинаю сосредоточенно выковыривать грязь, и продолжаю это занятие уже во время перерыва, на нашей кухне.
  
  - Это позолота. - бросает Ирица.
  - Что? - переспрашиваю я.
  - Это позолота с кресел забилась тебе под ногти. Она фальшивая.
  - А.... - протягиваю я.
  Ирица садится напротив меня, ставя на стол наполненную доверху тарелку. Тут и булочки, и вареные яйца, мяспродукт толстыми ломтями, сыр, соленая рыба. Она съест всё подчистую, я не сомневаюсь. Я никогда не видела, чтобы человек столько ел. Впрочем, я никогда не видела и того, чтобы одному человеку доставалось столько еды.
  Я извлекаю из под ногтя мизинца последнюю забившуюся крупинку, и тоже иду к холодильнику. Открываю его и делаю вид, будто раздумываю, что бы съесть. На самом же деле я судорожно соображаю, что сказать Ирице. Нам с ней нельзя враждовать. У нас и так полно врагов. И она это тоже поняла, поскольку раньше она не садилась со мной за стол. А сейчас даже заговорила первой. Я беру большое зеленое яблоко и иду обратно. Ирица жует.
  - Я всегда хотела светлые волосы, как у тебя. - говорю я как бы между делом и откусываю яблоко. По-моему, отличное начало девчачьего разговора. Комплимент ведь. Но Ирица реагирует неожиданно:
  - Ненавижу их.
  - Почему?
  - Потому что они достались мне от того ублюдка.
  Вот тебе раз. Мне остается только спросить:
  - Какого ублюдка?
  - Который двадцать два года назад изнасиловал мою маму.
  Свежее, холодное яблоко жуется с громким хрустом. После такого признания это звучит как-то неуместно, и я заставляю себя сглотнуть как можно скорее.
  - Скотина из знати.- добавляет Ирица, - Так что я полукровка.
  Вошедшая на кухню Вадома без приглашения встревает в разговор:
  - А я так и думала. Слишком уж ты нежная для Периметра. - дразнит она Ирицу,- Видна дурная кровь.
  - Заткнись. - бросает та в ответ.
  Вадома хмыкает, довольная, что разозлила её. Я знаю, что лучше держаться от их дрязг подальше, но сейчас не могу промолчать.
   - Думай, что говоришь, Вадома! Ирица же не виновата, что аристократ изнасиловал её мать!
  Вадома опускает глаза, складки возле губ углубляются, и я понимаю, что она слышала лишь последнюю реплику Ирицы.
  - Я подумала, что твоя матушка просто легла под какого-нибудь маркиза за красивые сережки... - говорит Вадома. - Полукровки ведь обычно именно так и получаются. Извини.
  - Да пошла ты... - бурчит Ирица, но я вижу, что извинения приняты. На кухне появляется Лейли, и Ирица уже сияет улыбкой: - Поешь, пташка.
  Лейли присаживается на краешек стола:
  - Не хочу, не могу больше. В первый день думала, что могу есть сутки на пролет, а теперь всё.
  Вадома говорит наставительно:
  - А надо, Лейли. Кто знает, насколько нам там хватит запасов. Нужно поднакопить сальца на тушках!
  Лейли вздыхает и послушно бредет к холодильнику. Вадома, набрав полные руки еды, опускается на стул возле меня и осуждающе смотрит на моё яблоко.
  - Ты бы тоже взяла чего-нибудь поплотнее, Кинна. - она щиплет меня за бок, - Белков там, жиров.
  Ирица язвительно вставляет:
  - Это точно, а то ты тощая, как скелет.
  Я не голодна, но всё же иду за добавкой, боясь возражениями нарушить чудесный ход событий. Вадома хоть в чем-то нашла согласие с Ирицей, вдобавок, обе перестали относиться ко мне как к сумашедшей. Мы все наконец-то поняли, что нам нужно быть сплоченными. Наступило полное перемирие.
  
  

* * *

  
  Пилотирование- мой самый нелюбимый предмет в этой "школе". Нас учат управлять аэром. Это такая нелепая металлическая громадина, похожая на вагон на лыжах с пропеллером наверху и хвостом, как у рыбы. На континент нас отвезут пилоты, а обратный маршрут уже заложен в программу. Топлива же хватит только на дорогу туда-обратно, не больше. И то, последний отрезок пути придется преодолевать по океану на шлюпке - приземляться посреди Сенара бывшим заключенным никто не позволит. Мало ли что нам в голову взбредет. На занятиях мы полтора часа просто нажимаем кнопки, которые издают писк, если мы выбрали правильную, и скрежет, если неверную. Тренер говорит, что это плюс умение поворачивать штурвал в нужную сторону - всё, что нам требуется. Вечером, в спортивном зале, я высказываюсь по этому поводу.
  - Ужас, как меня бесит это пилотирование. - говорю я, крутя педали. Мано в другом конце зала. Он избегает меня, но я затылком чую, что он прислушался, когда я заговорила.
  - Ага, тоска смертная! - отзывается Вадома. Она качает пресс, громко вбирая воздух.
  Лейли, которая тоже выбрала велотренажер, говорит:
  - А мне нравится. Я всегда хотела поработать с техникой.
  - Поработать? Да мы же просто в кнопки тыкаем! - возмущаюсь я, - Нам даже не говорят, для чего нужны все остальные детали, а там ведь куча всего.
  Ирица прыгает через скакалку:
  - За десять дней по-любому всё не выучишь.
  Я пожимаю плечами и ворчу:
  - Зачем они вообще учат пилотированию нас всех? Обучили бы по одному гвиду на аэр, они бы и отвезли нас обратно.
  - А те возьмут и помрут. - говорит Ирица, даже не сбавляя ритма прыжков, - И тогда все останутся на континентах, а скипетр можно будет засунуть себе в задницу.
  Меня корежит от её скептицизма, но возразить нечего. Старуха из Гнезда говорила, что максимум вернувшихся гвидов - четверо. А нас восемнадцать. Эта мрачная перспектива заставляет меня задержаться на тренажере. Чем в лучшей форме я буду, тем больше вероятность оказаться в счастливой четверке.
  Мано покидает зал первым, как только наступает восемь часов. Убегает от меня. Я заставляю себя не оборачиваться ему в след. Вскоре уходит и Лейли, потом остальные гвиды. Последние в зале, не считая вездесущих охранников, я, Ирица, Вадома и еще один молодой гвид, отжимающийся уже неизвестно сколько.
  Я имею привычку мысленно называть людей по прозвищам, которые придумываю им сама. Однако в этом случае кличку дала не я. Хотя, надо признать, иначе этого парня и не прозовешь. Ярко-голубые глаза, буквально светящиеся на фоне оливковой кожи, широкие плечи, густые коричневые волосы. Лицо красивое до невозможности. Даже крупное, цвета спекшейся крови родимое пятно вдоль левой скулы не портит его. Одним словом...
  - Красавчик! - окликает его Вадома, - Что-то ты не торопишься сегодня! Надоело, что ли?
  Я не понимаю, о чем речь, но Красавчик явно в курсе. Не отрываясь от отжиманий, он дарит Вадоме улыбку сердцееда и говорит:
  - Ревнуешь, старушка?
  Вадома хохочет:
  - А то!
  Красавчик подмигивает ей и снова сосредотачивается на отжиманиях. Через пару минут он, кинув нам " до завтра", покидает спортзал.
  Я спрашиваю:
  - О чем это вы говорили?
  Вадома отвечает:
  - О их так называемых гостьях...
  - Каких гостьях?
  Ирица и Вадома переглядываются:
  - А ты как думаешь? - спрашивают они меня.
  Я в растерянности:
  - Их родственницы?
  Они заливаются смехом.
  - Невесты? - спрашиваю я, и у меня мелькает мысль, что если им можно видеть своих невест, то, возможно, я имею право на свидание с Дэем. Но я явно вновь ошибаюсь, поскольку от этого предположения Вадома аж сгибается пополам.
  - Да кто это?! - восклицаю я, уже разозлившись.
  Ирица растолковывает:
  - Шлюхи, Кинна. К ним приводят шлюх.
  - Что?- переспрашиваю я.
  - Шлюхи. Каждый день в полдевятого.
  - Зачем? - вырывается у меня, и я тут же жалею, что произнесла это. Даже охранники, устало опирающиеся на свои ружья, как на трости, начинают сотрясаться от смеха. Я злобно рявкаю, - Да знаю я, зачем!
  Я спрыгиваю с тренажера и убегаю из зала. Какая гадость. Каяльщикам завозят шлюх. Ужас. Неужели и Мано не брезгует ими?
  Зайдя в женскую часть, я чуть не сбиваю с ног направляющуюся на кухню Лейли.
  - Извини! - говорю я и, переполненная гадливостью, восклицаю, - Ты представляешь, им приводят шлюх!
  Лейли смущенно поправляет очки:
  - Я знаю...
  - Кошмар, правда?!
  - Да...но это ведь...- заливаясь румянцем, бормочет Лейли, - это ведь лучше для нас. Чтобы когда мы будем на континенте, они не настолько...Ну...- Лейли мнется, подбирая слова.
  - Я понимаю. - прерываю я её мучения, - Но всё равно - это мерзко!
  Лейли кивает и добавляет:
  - Но им всем ведь не обязательно...пользоваться этой возможностью.
  - Думаешь? - с сомнением спрашиваю я.
  - Конечно, это добровольно.
  Я вздыхаю:
  - Да уж, ну и дела...
  - Плохо только, что нам никак не узнать, кто этим занимается, а кто нет! - выпаливает Лейли с неожиданной горячностью. - А на слово так тяжело верить, как бы не доверяла...
  Я приподнимаю бровь:
  - Кому доверяла?
  Лейли словно спохватывается и, переминаясь с ноги на ногу, невнятно тараторит:
  - Никому конкретному, просто людям. Мы должны знать, кому можно доверять, а кому нет.
  Всё ясно - она-таки втрескалась в мальчика в очках и теперь ревнует. Но я не собираюсь припирать Лейли к стенке. Вместо этого я напоминаю ей:
  - Я уже просила тебя об этом вчера, но на всякий случай попрошу еще раз: не говори никому про Мано. У нас с Ирицей и Вадомой только всё наладилось...
  Лейли радостно обещает:
  - Конечно-конечно! Я всё понимаю. Не волнуйся.
  
  Лейли сдержала свое обещание. Вадома и Ирица общаются со мной, будто никогда и не подозревали меня ни в каких отклонениях. Дружной компанией мы учимся стрелять сначала по неподвижным, а потом и по бегающим туда-сюда мишеням, управлять аэром, разводить огонь без спичек, лечить раны без лекарств (всё это нам выдадут, но кто знает, насколько хватит запасов); мы узнаем, как ориентироваться в пространстве, как избегать завалов и выбираться из них, и прочее, что может помочь нам выжить. Вторая половина срока в Ц-поде проходит для нас четверых в доброжелательной, едва ли не семейной обстановке. Вадома постоянно хохмит и хохочет - уверена, что морщины возле губ у неё появились лет в пятнадцать, поскольку ржет она невообразимо много. Ирица теперь язвит, а не огрызается, что тоже своего рода достижение. Лейли и так всеобщая любимица. Ну а я... Я больше не изгой, не психопатка. Этого вполне достаточно.
  Мы усиленно тренируемся, едим до отвала, чтобы набрать вес. С каждым днем страх перед приближающимся началом миссии неуклонно усиливается. Но даже когда переживания зашкаливают, мы не ссоримся, не вымещаем злобу друг на друге. Всё идет просто чудесно. Пока в последний вечер Ирица не объявляет, что собирается убить Мано.
  
  

Глава 16

  
  Мы приземляемся первыми - я, Вадома, Ирица и Лейли. Следуя инструкциям, мы надеваем рюкзаки и берем по металлическому ящику с ручкой. Спрыгиваем вниз и отбегаем от темной кромки воды, пока пилот не кричит: "достаточно". Пропеллер продолжает вертеться - пилот дожидается своих товарищей, чтобы, оставив нам два аэра для обратной дороги, вернуться в Сенар. В них по восемь сидений - итого останется шестнадцать мест, а гвидов восемнадцать. Ни за что не поверю, что это просто математическая ошибка...
  Я кидаю ящик на...не знаю, на что. Песок? Землю? Камни? В полутьме не разберешь. Смотрю на серое небо - пара черных точек далеко. Весь полет я провела, глядя не вперед, а назад. Я быстро сбилась, в каком из двух отстающих аэров находится Мано, и моё сердце тревожно замирало, когда один из них пропадал в тумане.
  Остальные сразу бухнулись на колени и принялись за ящики. В них автоматы и патроны. Я удивлялась, что гвидов допускают к оружию, но организаторы миссий приняли меры, чтобы оно не оказалось у нас в руках раньше времени. Крышки ящиков прикручены очень прочными, негнущимися болтами. В наши поклажи положили отвертки с подсветкой, так что отвинчивать их несложно даже в темноте. Загвоздка тут в количестве. Болтов множество, а если оставишь хоть один, то ящик не откроется. Придется повозиться. За это время пилоты и охранники успеют покинуть континент.
  Черные точки на горизонте постепенно увеличиваются. Пора браться за распаковку оружия, а мне всё еще страшно упустить аэры из виду. Зато в луче отвертки-фонарика Ирицы серебристые болтики искрами разлетаются в разные стороны. На то, чтобы открыть ящик, уйдет минут пятнадцать. Это ровно столько, сколько ей удалось для нас добыть. Недаром она кокетничала с аристократами. Недаром притворялась милашкой. Ирица выторговала для себя фору. Когда мужчины-гвиды прибудут на континент, она уже будет вооружена.
  
  Я не отрываю взгляд от приближающихся аэров, мыслями возвращаясь на сутки назад. Последний день перед миссией. Мы мало разговариваем. Под вечер, когда до отправки остается всего ничего - несколько часов сна и завтрак - я и Вадома с Лейли валяемся на диванах в комнате отдыха. Ирица возвращается в женское крыло позже всех и, найдя нас, объявляет:
  - Короче, я всё устроила.
  Я приподнимаюсь на локте:
  - Что устроила?
  Ирица присаживается:
  - Граф нам поможет. Нас привезут туда первыми...
  Она излагает свой план. Всё просто. Мы быстренько распаковываем ящики с автоматами и, как только летчики покидают континент, расстреливаем мужчин, пока те безоружны.
  - Это наш единственный шанс уцелеть. На континенты им шлюх не доставят. К тому же, у нас будет гораздо больше припасов и гораздо ...
  - Нет, мы не можем этого сделать!- звучит перепуганный голос. - Они не все плохие!
  Как ни странно, но это не моё восклицание. Убить всех мужчин - значит убить Мано. Однако с дивана вскакивает Лейли.
  Ирица увещевает её:
  - Солнышко, я понимаю, что это звучит жестоко, но поверь, то, что они сделают с нами, будет не лучше.
  - Нет, нет, нет! -повторяет Лейли. - Не все! Они не все такие!
  - Это каяльщики, Лейли.
  Я бросаю:
  - Мы сами каяльщицы. Ничем не лучше...
  - Ты, может, и не лучше. - отрезает Ирица.
  Я сжимаю губы. Хочется сказать правду, но несущественность моего преступления сейчас не пойдет мне на пользу. Ирица считает, что может диктовать нам, как поступать, и противостоять этому нужно по-другому. Вадома лежит с открытыми глазами. Я чувствую, что она не игнорирует спор. Она выжидает. Лейли тем временем опускается перед креслом Ирицы и берет её за ладони:
   - Не надо, Ирица, пожалуйста, не надо.
  - Это ради твоего же блага.
  Несколько мгновений Лейли умоляюще смотрит на неё, потом отпускает и с тяжелым вздохом садится в кресло напротив.
  - Среди них Золин. - сдавленно произносит она, - Мой друг. И жених.
  У меня вырывается:
  -Да ладно!
   Ирица ухмыляется, после чего спрашивает Лейли:
  - Такой же друг и жених, как и так называемый брат Кинны?
  Лейли косится на меня, но не выдает моего секрета:
  - Он действительно мой друг. Мы дружим с детства.
  - Мальчик в очках?-уточняет Ирица.
  Лейли кивает:
  - Да... Просто Золин считает, что лучше никому не знать про нас план... Я-то сразу хотела вам всё рассказать, - оправдывается она, - Но пообещала ему молчать. Он говорит, что лучше не привлекать лишнего внимания...
  - То-то вы с ним шушукались. -Ирица позволительно взмахивает рукой, - Ладно, не тронем мы твоего Золина.
  Лейли выдыхает с облегчением, но не я.
  - И Мано тоже. - говорю я твердо, - Мано мы тоже не тронем.
  Ирица закатывает глаза:
  - Я так и знала, что ты только притворяешься нормальной
  - Это мой брат. Мне всё равно, веришь ты мне или нет. Я знаю, что это он.
  - Ну-ну. - протягивает она скептично. Всем своим видом она дает понять, что не намеревается менять планы из-за какой-то полудурочной.
  Кулаки мои сжимаются, я приподнимаюсь и цежу:
  - Я сама пристрелю тебя, Ирица. Если ты хоть нацелишься на него, я это сделаю. Я открою этот заковыристый ящик быстрее тебя и пущу пулю в твою блондинистую башку.
  Ирица наливается ненавистью. Буквально дыша гневом, она встает. На перекошенном лице ясно читается приглашение потягаться с ней силами прямо здесь и сейчас. Я не хочу драться. Моё заявление было выплеском злости, а не реальной угрозой. Но я принимаю вызов и поднимаюсь. Я не отдам брата ей на растерзание.
  - А ну сели! -Вадома рявкает так громогласно, что мы с Ирицей обе невольно вздрагиваем. До того молчавшая, теперь она решила взять ситуацию в свои руки. Ирица не садится, но и не делает шага вперед. Я тоже.
  - Никто ни в кого стрелять не будет. - заявляет Вадома, становясь между нами.- Там не все монстры. Оби я сама арестовывала - он ничем не заслужил смерти. И мы не знаем остальных.
  - Не знаем? -переспрашивает Ирица сквозь зубы, - Я знаю таких. Всю жизнь. Это ты не знаешь их. Ты посмотри на себя, ты же сама как мужик.
  Вадома становится вплотную к ней. Она нависает над Ирицей, так что той приходится запрокидывать голову, чтобы смотреть ей в глаза. Но смотрятся они равными.
  - Ты же понимаешь, что они долго будут держать нас в живых? - чеканит Ирица, - Ты понимаешь, что на нас не будут тратить воду, еду? Они не попользуются нами и выбросят, Вадома. Нас будут истязать неделями!
  Вадома сверлит её взглядом и тяжело дышит. Она будто готовится что-то сказать. Но я чувствую, что Ирица пересиливает. И не я одна.
  - Ирица, пожалуйста. - у Лейли дрожат губы, - Дай им шанс выжить. У нас всех только он и есть, а ты хочешь отобрать у них и это.
  Вадома пользуется этим вмешательством и опускается обратно на диван. Она сдалась. Я с ужасом думаю, что мне придется действительно доставать оружие первой, чтобы остановить Ирицу. А Лейли сбивчиво лепечет что-то про душу и про веру в людей. Ирица слушает её c непроницаемым лицом, пока Лейли не восклицает, почти плача:
  - Я не могу, Ирица, я не могу убивать людей!
  И что-то словно трескается в Ирице. Мягкость это или жалость - не знаю, но что-то такое на миг пробивается на поверхность. Оно быстро исчезает, но голос у Ирицы уже иной:
  - Тебе не обязательно этого делать, если надо, я сама...
  Лейли смаргивает слезы и мотает головой:
  - Это будет то же самое.
  Я согласна с Лейли. Если Ирица осуществит задуманное, мы будем соучастниками, а это ничем не лучше, чем убить гвидов своими руками.
  Ирицы запрокидывает голову к потолку, откидывается на спину и выдыхает:
  - Ладно. Повременим со стрельбой. Но нас всё равно привезут раньше. И автоматы надо будет достать сразу. Будем держать их под прицелом.
  Мы охотно киваем, и Ирица уходит из комнаты, сказав, что хочет выспаться перед ссудным днем. Что-то надломилось в ней от жалобных заклинаний Лейли. Что-то, что не совсем закаменело.
  
  Сейчас я оборачивачиваюсь на Ирицу и ищу в ней эту каплю мягкости, которая промелькнула вчера. Я уже не уверена, что вообще видела её. Ирица остервенело извлекает один болтик за другим, оборачиваясь на приближающиеся аэры. Она сосредоточенно борется за свою безопасность, жесткость проглядывает в каждом её движении.
  И вот аэры садятся. Я движусь к ним, но летчик из первого аэра орет:
  - Стой где стоишь, дрянь! - и направляет на меня автомат. Я замираю на месте. В Сердце меня дрянью никто не называл. Все были почтительны, как и полагается вести себя с идущими на подвиг людьми.
  Запоздавшие аэры глушат двигатели, едва коснувшись поверхности. Из них выскакивают летчики с охранниками и бегом бегут к первому аэру. Запрыгивают во внутрь, и даже дверь не успевает захлопнуться, как аэр взмывает в воздух. Экипаж не желает проводить здесь ни одного лишнего мгновения. Я и подзабыла всенародный страх перед континентами. Граф должен был прилично отвалить экипажу нашего аэра, чтобы те согласились провести на зараженной земле с четверть часа. Ирица сказала, что в буквальном смысле умоляла тренера помочь нам. И он помог. Не думала, что аристократов можно разжалобить. Может, Ирица чего-то не договаривает.
  Стоять на месте мне больше ни к чему. Из аэров выпрыгивают гвиды, и я пытаюсь определить, кто из них Мано. Но они далековато и все одеты одинаково - черные костюмы от шеи до пяток, черные перчатки, черные шапки. Я бегу по щербистому побережью, и картинка перед моими глазами прыгает, а они и без того переполнены слезами. И тут я вижу, что один из мужчин, не выпуская из рук ящика, бежит мне навстречу. Он всё ближе, я спотыкаюсь и чуть не падаю, но продолжаю бежать, пока не достигаю его и не утыкаюсь в грудь.
  - Кинна, бедняжка, прости меня. - бормочет мне самый родной голос на свете. - Прости.
  Я поднимаю лицо:
  - Ты узнал меня?
  Глаза Мано блестят, брови хмурятся, но не сердито, а горько.
  - Конечно...Прости, думал, что ты меня не узнаешь. Прости....
  - За что, за что прости? - по щекам бегут крупные теплые капли, - Я так счастлива, что ты жив. И помнишь меня. Я думала, что ты потерял память или еще что....
  Мано отстраняется от меня, кладет ладони мне на плечи и смотрит в глаза. Всё как в детстве, когда он хотел поговорить со мной "как со взрослой". Я помню, как пугалась, что получу от старшего брата нагоняй. Сейчас этот жест заставляет меня улыбнуться.
  - Ты здесь из-за меня. - с тяжестью произносит он.
  Я пожимаю плечами. Что сделано, то сделано. Мне нечего тут сказать. Да и вообще, слова больше не нужны - мой брат жив и в здравом рассудке. Это главное. И всё же я должна спросить:
  - Где ты был?
  Вместо объяснения Мано резким движением толкает меня за спину. Он тянется к брошенному возле ящику - за оружием- но тут же бросает эту затею, взглянув на крепления во всем их множестве. Я смотрю поверх его плеча.
  Перед нами Ирица. Выбивающиеся из-под черной шапки локоны кажутся еще светлее, обтянутая костюмом фигура стоит твердо, как статуя. Автомат неподвижен и кажется продолжением её руки. Ирица целится прямо в нас. Чтобы там вчера в ней не надломилось, оно срослось.
  Позади неё, на приличном расстоянии, Вадома и Лейли всё еще отвинчивают крепления на ящиках. Еще дальше - голые стволы высоких деревьев, валуны, нагромождения какого-то мусора, всё серо-коричневое, местами белесое. В полутьме всё сливается, выглядит размазанным, и лишь одно круглое пятно обладает четкими контурами -дуло автомата, в считанных метрах от Мано. И вдруг оно двигается. Ирица слегка взмахивает им в сторону, как манят рукой,.
  - Иди сюда, Кинна, - велит она, - И ты, братец, тоже.
  Мано не шевелится. Я пытаюсь выглянуть из-за него, но он пихает меня обратно, продолжая заслонять.
  - Идем, - тихо говорю я, - Она не тронет нас.
  Мано с сомнением оглядывается на меня, и я убежденно киваю. Мы подходим к Ирице, становимся сбоку. Мано становится ближе к ней, и она бросает:
  - Отойди.
  Подталкивая меня, Мано делает несколько шагов в сторону. Ирица кивает, довольная дистанцией. Оказавшись на одной линии с ней, я вижу остальных мужчин-гвидов. Держась за оружейные баулы, они замерли метрах в десяти от нас. На стрельбе все попадали в мишень с такого расстояния.
  - Золин! - кричит Ирица, и, когда паренек в очках поднимает руку, говорит, - Ты тоже!
  Страх паренька видно за версту, но всё же он направляется к нам.
  Я ожидаю, что Ирица позовет и чернокожего громилу, за которого заступалась Вадома. Оби, так вроде его звали. Все стоящие под мушкой гвиды судорожно озираются, а тот стоит, опустив руки плетьми, и спокойно глядит на Ирицу, будто её автомат не то, что не пугает его - он ему просто не интересен. Через несколько долгих мгновений я четко осознаю, что его Ирица звать не собирается.
  Гвиды перед ней, как на ладони. Если стрелять очередью, она повалит всех за считанные секунды. Кого не убьет, того уж точно ранит, а в наших условиях это считай что смерть. Пулевое ранение вряд ли вылечишь бинтами и антисептиком. Да и вообще, нас не учили, что делать, если схлопочешь пулю. Автоматы нам выдали, чтобы стрелять в животных. Не в людей. Никто в Сердце не подумал о том, что будет, если группу бывших каяльщиков вооружить и оставить наедине друг с дружкой. Вернее, всем просто по барабану. Мано в безопасности, так что и меня это тоже не должно бы волновать. А всё же волнует.
  - Ты же сказала, что не будешь этого делать. - напоминаю я Ирице.
  В ответ Ирица поводит плечом и вскидывает автомат поудобнее. Больше я ничего не говорю. Любые слова только укрепят её решимость.
  Небо за спиной мужчин светлеет. Я гляжу на них и понимаю, что кроме Оби и Красавчика, который выделялся бы в любой компании, все они для меня были будто массовкой. Не думаю, что узнала бы кого-нибудь из них в толпе. Правда, у всех тех, между которыми я раньше не замечала отличия, есть нечто общее. Не только гнездовая худоба, которая не могла исчезнуть за десять дней обильного питания, но выражение лиц. Не скажу, что эти гвиды мне симпатичны. Они приставали к нам с грязными предложениями. Они действительно опасны для Ирицы, меня, Лейли, да и для Вадомы. Они угроза - в этом нет сомнений. И всё же я не могу заставить себя примириться с приговором, который им вынесла Ирица - истребить их.
  Краем глаза я вижу, что Лейли подоспела к нам, бросив ящик, и обнимает женаха. А Ирица тем временем медлит. Её ангельское личико выглядит суровым, она прищурилась, глядя в прицел, даже челюсть слегка выдвинута вперед, выражая агрессию и непоколебимость. Однако, видать, записать дюжину жизней на свой счет оказалось не так просто, как ей думалось. Действие затянулось. Мы стоим друг напротив друга: гвиды под прицелом и Ирица с нами, своими избранными.
  - Это слишком. - раздается вдруг голос Вадомы за нашими спинами. Все мои доводы тоже можно свести к этим двум словам.
  Ирица резко разворачивается, оказываясь лицом к лицу с ней. Ствол её автомата смотрит в живот высоченной Вадоме.
  - Это слишком. - повторяет та и опускает взгляд на дуло. Ирица не отводит оружия, и Вадома снимает с плеча свой автомат.
  - Вы с ума сошли?! - восклицаю я, глядя, как две женщины, которым надо быть соратницами, целятся одна в другую.
  Они даже не косятся в мою сторону, продолжая своё безмолвное противостояние.
  И в этот момент вступает Мано:
  - Ты не доверяешь им, Ирица? - спрашивает он, указывая в сторону остальных гвидов.
  - Да. - отвечает она.
  - И ты хочешь расстрелять их?
  Ирица нехотя отрывает взгляд от Вадомы:
  - Именно.
  Мано осторожно делает шаг к ней, и она моментально реагирует, переведя автомат на него. Мано делает еще шаг, и из меня чуть не вырывается крик: стой. Но внутренний голос подсказывает: брат знает, что делает.
  - Тебе не обязательно убивать их, чтобы держать всё под контролем. - спокойно говорит он Ирице. Она строит скептическую гримаску, но не возражает. Мано продолжает: - Они не могут быстро добраться до своих автоматов. Ты будешь заведовать оружием, а остальные будут держать ящики закрытыми. Заберем у них отвертки, и отправимся за тем, за чем приехали: за скипетром. Никто не пострадает.
  - Ирица, это лучший вариант. - откликается Лейли. Она и Золин глядят на Ирицу с большим страхом, чем ожидающие расстрела гвиды.
  Ирица кидает на неё взгляд, а потом спрашивает Мано:
  - Почему ты не признавался раньше, что Кинна твоя сестра? Может, теперь ты просто прикидываешься, чтобы завоевать доверие этой глупышки. А потом уведешь её подальше ото всех и покажешь, какой ты ей на самом деле брат.
  Мано цедит сквозь зубы:
  - Заткнись.
  Я вмешиваюсь:
  - Это он, Ирица. Это точно он.
  Она оценивающе смотрит на Мано, которого всего перекосило после её обвинения. Думаю, поняла, что он не притворяется. Я уже решаю, что всё обошлось, когда Ирица произносит:
  - Отправляйся к ним. - и указывает моему брату на тех, кого приговорила к смерти.
  
  
  

Глава 17

  
  Я сижу на ящике, как в последнее утро дома. Но он не пустой - мой автомат всё еще внутри. Ирица не разрешает его достать, хоть я и доказала, что не сумасшедшая. Зато она заметно подобрела к Мано. Приказ пойти к "неблагонадежным" гвидам и забрать у них отвертки был последним распоряжением, отданным ему враждебным тоном. Сейчас она отвела его в сторонку обсудить дальнейшие действия.
  Наш отряд неровным кругом расположился на своих боезапасах. В центре громоздятся рюкзаки. Уже вооружившаяся Вадома вроде как следит за порядком, но она больше зыркает на наших умников. Лейли с Золином придвинули ящики друг к другу, однако не обнимаются и вообще ведут себя не так, как можно было бы ожидать от воссоединившихся жениха и невесты. Я сижу рядом с ними, а справа от меня Красавчик, с которым меня разделяет пустое сидение - ящик Мано. Красавчик и прочие едва избежавшие казни гвиды, сидит хмуро. Кто нервно постукивает ногой, кто сжимает кулаки. Они не рассчитывали, попав на континент, оказаться во власти разъяренной блондиночки.
  
  По прибытию я решила, что мы прилетели вечером, а оказалось наоборот - сейчас рассветает. В голове не укладывается, как это возможно: мы расселись по аэрам рано утром, летели несколько часов, а день снова только начинается. Поднимающееся солнце обещает печь как следует. Уже сейчас в черном облачении становится жарко. Штаны и кофта под горло на молнии из едва тянущегося, холодного и скользкого на ощупь материала, они должны предохранять нас от излучения. Но шапка и перчатки сделаны из самой обычной ткани, так что все уже сняли их. Голову не обнажает только Вадома, поскольку пекло сулит её бритой черепушке солнечным ударом. Хорошо б перебраться куда-нибудь в тенек. Мы расположились по середине широкой прибрежной полосы. Как до океана, так и до леса приличное расстояние.
  Красавчик прерывает всеобщее молчание:
  - Мы команда и должны действовать единым механизмом. - цитирует он скептически, сплетя перед собой пальцы. В Ц-поде тренеры заставляли нас повторять это, как заклинание.
  Я единственная выдавливаю из себя смешок:
  - Команда. Ну-ну.
  Красавчик поднимает на меня глаза, отчего я резко опускаю свои. Не хочу, чтобы он подумал, что я на него пялюсь. Но он уже обратил на меня внимание и теперь обращается именно ко мне:
  - А беленькая-то не промах, да?
  - Не промах. - подтверждаю я сухо.
  Один из гвидов шипит сквозь зубы:
  - Сука белобрысая, как скотов нас перебить хотела.
  Этот тот самый мужик, что приставал к Ирице в церемониальном зале. Ему лет тридцать пять, он в относительно хорошей форме. Наверное, не долго пробыл в Гнезде. Интересно, где ему сломали нос - уже там или еще на воле? Он ведь не мог родиться с таким плоским шнобелем. Явно перебитый.
  Красавчик бросает ему:
  - А ты что с ней хотел сделать, а? - он вновь поворачивается ко мне,- И что она дальше планирует?
  - Не знаю. - отрезаю я. Не намерена я с ним болтать. Такие, как он, считают, что любая девушка заведомо у них в кармане. Он настолько привлекательный - ну просто до крайности. Такое ощущение, что природа попыталась его испортить, мазнув на лице темное родимое пятно, но потом оставила эту затею как безнадежную.
  Я переключаюсь на Мано и Ирицу. Брат что-то растолковывает, а Ирица понимающе кивает. Автомат висит у неё на ремне. Быстро они поладили, отмечаю я, испытывая непонятное недовольство. Вроде бы радоваться надо, что Ирица решила разделить с ним лидерство, а всё же мне это против шерсти.
  - Долго нам, интересно, этот скипетр искать?- вновь начинает Красавчик.
  В разговор нерешительно вступает Золин:
  - Не очень, если всё пойдет хорошо. При условии, что карта точная, мы не так уж далеко от пункта назначения. Напрямую пешком дня четыре. Если на пути не возникнет никаких препятствий, то можно уложиться за чуть больше, чем за неделю
  Гвиды навострили уши. Всем интересно, что скажет умник - а по Золину сразу видно, что он именно такой. Золин, чуть стушевавшись от внезапного внимания к его персоне, продолжает:
  - Главное, не наткнуться на зверей.
  - Не факт, что они тут есть. - замечает Красавчик.
  Умник аж краснеет от довольства:
  - Конечно, есть, Радан. - говорит он наставительно и ворошит носком песок-землю-камни, - Здесь же помет! Вот эти мелкие посеревшие комки - выгоревшие на солнце экскременты.
  Вадома хмыкает:
  - Ишь ты, Лейли, какой у тебя жених-то! Настоящий сыщик. Сразу говно нашел.
  Лейли хихикает, а затем искоса смотрит на Золина и говорит:
  - Вообще, на самом деле мы жених и невеста только формально. Мы давно записались в Управе, чтобы нас не дергали со всей этой брачной чепухой.
  Золин кивает:
  - Да, мы с Тлейнкстли просто друзья.
  Я смотрю на него недоумевающе - даже тренеры называли её сокращенно. Золин настойчиво повторяет:
  - Тлейнкстли. Не нахожу в произношении этого имени ничего затруднительного. Я всегда называю свою лучшую подругу так, как её нарекли родители.
  - Подругу, как же! - смеется Вадома, - Рассказывай-рассказывай!
  - Не вижу в этом ничего забавного. - насупился Золин. - Мы общаемся уже десять лет, с самого первого класса.
  - Ну сейчас-то вы не первоклашки. - не унимается Вадома, - Вполне себе жених и невеста. Чего прибедняетесь-то, молодые?
  Я гляжу на эту парочку. Друзья с детства, как мы с Дэем. Не раз мне приходилось на собственной шкуре испытывать подобные шуточки. Неловко до ужаса. Я прихожу на подмогу и отвожу разговор от неудобной темы:
  - А что это за звери? Вы можете сказать по помету?
  Две пары глаз переполняются благодарностью, глядя на меня через одинаковые очки.
  - Травоядные. - авторитетно заявляет Золин.
  - Может, кролики? - предполагает Лейли.
  - Возможно,да. В любом случае, скорее всего грызуны.
  Красавчик - он же Радан - вставляет:
  - Травоядные - это хорошо. Нас не сожрут.
  - Травоядных самих кто-то жрет. - возражаю я. Сама знаю, что получилось чрезчур желчно, но разговаривать с ним по-другому у меня не получается.
  Лейли качает головой:
  - Да, на каждое травоядное всегда есть хищник.
  - Хреново. - комментирует Вадома.
  - Не так уж и плохо! - возражает Лейли, опустив "хреново". - Если фауна восстановилась, значит, излучение не такое уж опасное.
  Кто-то из гвидов вставляет:
  - Они говорили, что три месяца можно вообще не беспокоиться.
  Золин взвешивает мысли, прежде чем сказать:
  - Скорее всего, тренеры просто взяли срок с потолка. Объявили, что остаточное излучение начнет влиять на нас лишь через три месяца, чтобы мы меньше нервничали. Никто ведь не объяснил нам, каким образом вычислили этот период.
  Не стоило Золину этим делиться. И без того угрюмые, все стали совсем уж мрачными, а я мрачнее всех. Все боятся, что с каждой секундой в их организмы впитывается всё больше и больше излучения. Я знаю - у них в головах уже заведены хронометры. Мой включился в Лабах. Удивительно, но его тиканье быстро затихло, отошло на второй план. Я настолько боялась оказаться в гвидах, что всё прочее теряло значение. А теперь чувствую, как он снова набирает силу.
  - Эй, синяк будет. - Радан тянется ко мне. Задумавшись, я сильно сжимала указательным и большим пальцем кожу у себя на запястье, и когда он отводит мою ладонь, на руке на несколько мгновений остается белое пятно. Только сейчас я осознаю боль, которую себе причиняла, а потом и то, что Красавчик по мне прикоснулся.
  - Не будет. - бурчу я в ответ и тру место щипка.
  К нам возвращаются Мано с Ирицей. Гвиды поднимаются со своих мест, выжидающе глядя на них. Ирица тут же вскидывает автомат. Она не собирается объявлять перемирие и ратовать за объединение.
  Мано подходит ко мне:
  - Всё хорошо? - тихо спрашивает он.
  Я киваю:
  - Да, всё спокойно.
  Тогда он ставит ногу на свой ящик, опирается локтем о колено и начинает:
  - Короче, план такой. Вы, -обращается он к мужчинам,- идете впереди нас. Мы позади, чтобы вы всегда были в поле нашего зрения. Ящики остаются при вас, но вам нельзя их открывать. Без отверток вы по-любому не сможете этого сделать. Удаляться куда-то с ящиком нельзя. Близко подходить к девушкам тоже нельзя.
  Вадома усмехается:
  - Меня тоже в девушки записал? Ой спасибо, мой хороший. Меня в последние двадцать лет иначе как бабищей никто не называл.
  Мано хитро улыбается ей и продолжает уже серьезно:
  - По ночам одна из девушек будет дежурить с автоматом. Оружие пока достанут только они. А в остальном сосредоточимся на мете. Добудем скипетр, вернемся в Сенар и заживем как знать. Это наша общая цель. Держитесь на расстоянии от девушек, и всё будет в порядке.
  Как же я рада вновь видеть Мано таким: уверенным, сильным, берущим ситуацию под свой контроль. Таким, каким я помнила его. Я боялась, что травма, потеря памяти или что там еще заставляло его быть смирным и тихим в Ц- Поде, изменило его навсегда. Но теперь ясно, что он такой же, как был. Только стал старше, сдержанней.
  Мои мысли прерывает голос мужика со сплющенным носом:
  - А какого хрена ты и эта белобрысая раскомандовались? - он поднимается - Почему это мы должны вас слушаться?
  Слышатся несколько согласных возгласов. Ирица напрягается. Мано же, не теряя спокойствия, смотрит протестующему прямо в глаза:
  - Ты знаешь почему.
  Тот делает движение в направление Мано, но останавливается, когда брат распрямляется во весь рост. Гвид скалится и повторяет:
  - Чего это вы раскомандовались?
  - Потому что вы скоты.
  - А вы нет? - рявкает плосконосый гвид, выдвигаясь вперед, - Вы такие же, как и мы! Мы все каяльщики!
  Согласных возгласов становится всё больше. Кто-то выкрикивает:
  - Это нечестно!
  - Нечестно?! - громко переспрашивает Мано, заставляя всех умолкнуть, - А что вы собирались сделать с ними? - он указывает на нашу женскую половину. - Это было бы честно? Не забывайте, я был с вами. Я слышал все ваши разговорчики.
  Плосконос нацепляет невинный вид:
  - Так это и были просто разговорчики! Мало ли как мужики шутят!
  Пару человек поддакивают:
  - Вот именно, мы шутили. Мы не собирались их трогать.
  - Рты закройте! - гаркает Мано, - Знаю я, как вы шутили! Делайте, как сказано, или я своими руками вам шеи посворачиваю.
  Краем глаза я вижу, как Лейли испуганно жмется к Золину. Вадома и Ирица держат автоматы наготове. Мано вышел в центр круга и прежним уравновешенным тоном, только вкладывая в него больше напора, говорит:
  - Держитесь от девушек подальше, не пытайтесь достать оружие, и всё будет хорошо. Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал, но мы не можем вам доверять.
  - А мы можем вам доверять? - вскидывает голову Плосконос, - Может, вы ночью нас всех перебьете?
  Снова раздаются одобрительные выкрики. Плосконос явно пользуется народной любовью.
  - Мы вас не тронем. - обещает Мано.
  Ропот не утихает. Вадома уже загородила собой Лейли и Золина и кивает мне, чтобы и я подошла к ней поближе. Плосконос не намерен утихать:
  - А как я могу верить твоим обещаниям? Может, ты и вообще все вы убийцы! Вот ты, мелкая, за что тебя посадили?
  Я останавливаюсь. Решив переметнуться к Вадоме, я оказалась на виду у всех, почти в середине "сцены".
  - Отвали от неё. - угрожающе произносит Мано.
  - Нет, пускай скажет! - настаивает Плосконосый, подбадриваемый своими соратниками.
  Я в нерешительности гляжу на круг гвидов и будто бы вижу, как он сжимается вокруг Мано. Облаченные в черное, размахивающие руками, они напоминают мне стаю налетевших воронов. Плосконос хочет стать вожаком. Бунт нарастает. Они уже перестали бояться оружия - за пару часов под дулами, но без единого выстрела, их страх притупился. Может, они сомневаются, что кто-то из нас вообще способен нажать на курок. Самая безудержная из нас, и та не набралась духу.
  - Так за что тебя посадили, а, малышка? - не унимается Плосконосый.
  Меня уже спрашивали об этом. Один раз я ответила, другой - промолчала. Но сейчас я точно знаю, что нужно сказать:
  - За убийство.
  Вот теперь все заглохли как по волшебству. Мано оборачивается на меня в полном изумлении. Я ему потом всё объясню. А пока надо продолжать, раз уж моё вранье оказалось таким впечатляющим.
  - Один гад напал на меня. Не следовало ему этого делать. - говорю я, как бы предупреждая, что никому не стоит повторять ошибки "убиенного".
  Плосконос на секунду теряет дар речи, а потом с былой бравадой спрашивает:
  - Что ж ты с ним сделала? Пристукнула чем-нибудь?
  Своим "пристукнула" этот гад старается умалить серьезность моего мнимого преступления, свести его к не требующей силы воли случайности. Это не на руку ни мне, ни Мано.
  - Я перегрызла ему горло.
  Это было самое жуткое из того, что подсказало мне воображение.
  - У меня не было никакого оружия, - продолжаю я холодно, - и мне ничего не оставалось, как перекусить ему глотку.
  Боюсь, я перегнула палку. Плосконос смотрит на меня с недоверием. На его губах мелькает усмешка, как это бывает, когда человек подозревает розыгрыш. Он хмыкает, довольно громко. Следом за ним один из гвидов испускает тихий смешок. Все будто бы ожидают, что сейчас и я рассмеюсь, признавая, что подшутила.
  Но я не смеюсь. Я бесстрастно взираю на Плосконоса и других бунтующих гвидов, пока все до единого не переменяются в лице. Улыбки сползли, и теперь на меня смотрят с ужасом и отвращением. Наверное, воображают себе, как я вонзаю зубы в тугую плоть чьей-то шеи. Представляют, как сильно нужно было бы сжать челюсти, как кровь струей прыснула бы в рот. Меня саму от такой фантазии мурашки пробирают.
  
  В качестве контрольного выстрела, я стервозно улыбаюсь.
  

Глава 18

  
  Небылица подействовала. Плосконос и его союзники угомонились. Никто больше не хочет спорить с Мано. Если уж младшая сестра такая кровопийца, то чего уж ожидать от брата.
  - Доставайте карты, нечего тут рассиживаться. - велит Ирица тоном, не допускающим возражений. Мано убедителен, но у неё автомат. Так что никто не спорит.
  Я тянусь к своему рюкзаку, лежащему среди общей груды, и случайно задеваю одного из гвидов. Тот одергивается, будто его током ударило. Потрясающе. Сам, небось, кого-нибудь прикончил, а меня шугается. Здорово я их напугала. Постарше и помоложе, понаглей и трусливые на вид - все чураются меня. Однако теперь они притихли, так что жаловаться не на что.
  Мы уже не раз видели план местности. Я думала, что оказавшись на континенте, переплетение контуров и линий обретет ясность. Но не тут то было.
  - Да уж, это вам не наша "яичница". - замечаю я.
  - Ага! - хором восклицают Лейли и Золин. Они рассматривают карту почти с восторгом.
  - Вы тут что-то понимаете?
  Золин кивает:
  - Дайте нам немного времени, мы найдем наилучший курс.
  Золин садится прямо на песок-землю-камни, подзабыв, видимо, что там вдобавок присутствует помет. Он расстилает карту, выбирает из этой малоприятной почвы четыре камушка покрупнее и кладет их на углы, чтобы карта не трепыхалась на ветру. Лейли шлепается рядом и оба задумчиво склоняют головы. Глядя на них, остальные складываются свои карты обратно в рюкзаки, предоставляя умникам разбираться с поставленной задачей. Оставив ящики на месте, гвиды, после позволительного кивка Ирицы, разбредаются по побережью.
  - Только держитесь близко и ходите по одному! - кричит она гвидам чуть погодя и припугивает, - Увижу, что шепчетесь между собой, пристрелю!
  Мано подходит ко мне и я, убедившись, что никто не слышит, тихо признаюсь:
  - Я соврала.
  Мано сразу понимает, о чем я.
  - Никому не говори. - говорит он, бросая подозрительные взоры на гвидов, и, задержавшись на Ирице, добавляет, - Вообще никому.
  Я украдкой делаю ему знаки в сторону умников и Вадомы.
  - Никому. - твердо повторяет он.- Мы никого здесь не знаем дольше одиннадцати дней, только друг друга.
  С удаления слышится голос Плосконоса:
  - Этим двум, значит, шептаться можно!
  Он имеет в виду меня с с братом, разумеется. Мано реагирует мгновенно.
  - Я говорю сестре, что ей тоже надо автомат достать! - громко говорит он и добавляет двусмысленно, - а то мало ли какие звери в округе.
  Я замечаю, как сурово Ирица смотрит на него. Она не собиралась отдавать ему бразды правления. Я передвигаюсь так, чтобы она не видела моего лица, и еле слышно говорю брату:
  - Спроси разрешения.
  Секунду Мано колеблется, а потом всё же уточняет:
  - Можно ей взять автомат, Ирица?
  - Да, - отвечает она снисходительно, довольная, что Мано признает её первенство, - и Лейли пусть тоже достанет.
  Лейли даже ухом не повела, их с Золином от карты не оторвать. Не знаю уж почему, но из этих двоих энтузиазм так и брызжет.
  Я берусь за отвертку и начинаю откручивать винтики.
  - Ты замечала, какие у них рожи. - говорит мне Мано, - На всех будто написано, что они ублюдки.
  - Ага, - отвечаю я, делая мысленное исключение для Радана и Оби. Они, к слову, не бунтовали.- Я тоже об этом думала. В них всех есть что-то общее.
  - Они мне шакалов напоминают, помнишь, в учебниках картинки были?
  - Да, - я улыбаюсь, поскольку Мано вспомнил наше детство, нашу школу,- Шакалы. Жили во многих областях континентов. До полуметра в холке. В Сенар не завезены по причине отсутствия сель-хоз выгоды. Падальщики.
  В разговор безо всяких церемоний вклинивается Вадома:
  - Вот уж точно падальщики!
  Глаза Мано сужаются:
  - А о чем ты с одним из этих падальщиков общалась?
  Я тоже видела, как Вадома подошла к Оби и о чем-то с ним переговаривалась.
  - Он не такой. - кратко отвечает она и поворачивается к горизонту. Мне жгуче хочется, чтобы она отошла от нас подальше. До того была слишком накаленная обстановка, чтобы узнать у Мано, где же он пропадал все эти пять лет и почему поначалу открещивался от меня. Сейчас же ситуация устаканилась, вот только мне хочется поговорить с братом наедине. Я вижу, что и он предпочтет обойтись без свидетелей. Хороший человек она, эта Вадома. Только вот чувства такта в ней ни на грамм. Ну и за что она в Гнездо попала - не известно.
  Я разделываюсь с креплениями в считанные минуты. Поверх запасных патронных лент лежит нож. Я кладу его в задний карман штанов - он в футляре с пристежкой, которую можно зафиксировать на краю ткани. Достаю автомат. Он очень увесистый, когда доглуха набит патронами. На стрельбе мы никогда не держали заряженного по максимуму оружия. Я порываюсь отдать его Мано - для меня ноша тяжеловата - но меня останавливает крик Ирицы:
  - Оружие только женщинам, как договаривались!
  Мано примиряюще демонстрирует ладони:
  - Конечно. Всё, как договаривались.
  Ирица приказывает мне:
  - Не вздумай отдавать его ему!
  - Ладно...-мямлю я. Ирица действует на меня подавляюще. Я держу в руках автомат так же, как и она, и всё равно не могу избавиться от ощущения, что она гораздо сильней. Впрочем, наверное так и есть. Я спрашиваю её:
  - Можно я дам автомат Лейли, пока я...отойду на пару минут?
  В аэре не было никаких "удобств", и большинство из нас уже отходило в лес. Мне тоже давно хочется уединиться.
  - Хорошо, - разрешает Ирица.
  - Я с тобой. - говорит Мано.
  Я смотрю на него, как на психа.
  Мано сдается:
  - Ладно. Но иди туда же, куда уже ходила Вадома. Там проверено.
  Я киваю, и подхожу к Лейли с Золином. Они как-то странно определяют маршрут - водят пальцами по участкам карты, удаленным от двух красных точек - пунктов высадки и назначения. Но им виднее. На то они и умники. Кладу возле них автомат:
  - Посторожишь немного? - спрашиваю я Лейли. Она мельком глядит на меня, утирает капельки пота на лбу, бросает " да, конечно" и вновь утыкается в карту.
  Я направляюсь к серой лесной полосе, но Мано окликает меня на полпути:
  - Подожди! - он осматривает побережье, что-то бормоча про себя. - Пятнадцать, шестнадцать... Все здесь, можешь идти!
  Я улыбаюсь ему и шагаю дальше. Брат проверял, все ли гвиды на месте, не будет ли кто-то поджидать меня в лесу. Как же приятно, когда о тебе кто-то заботится.
  Ближе к лесу песок-земля-камни становится мельче и белее, появляются небольшие участки желтоватого мха. Издалека казалось, что деревья произрастает на очень ухабистой поверхности, но теперь я вижу, что это метровыми буграми выступают их мощные корни. Кора на них какая-то истонченная, будто шелуха. А так местность вполне ровная. Лес редкий, он смотрелся бы гуще, будь на деревьях побольше листьев- на каждую ветку приходится не больше десятка. Можно было бы подумать, что они опали, но оглядевшись, я нахожу на почве только несколько, так что осеннего листопада не было. Просто на континентах произрастают такие вот лысые деревья. Не скажу, что это внушает оптимизм. Вдобавок под черной одеждой становится всё жарче.
  Я углубилась метров на десять, однако куцый бор не предоставляет никакого укрытия. Мне прекрасно видно гвидов, а, значит, им меня тоже. Я решаю пройти еще немного вперед, туда, где виднеются здоровые валуны. Шагаю к ним, прислушиваясь. Лес странен не только своим видом, но и звучанием. Здесь не жужжат насекомые. Не поют птицы. Не шелестит листва. Если закрыть глаза, то решишь, что находишься на улице или на площади - где угодно, но не на природе.
  Я достигаю валунов высотой мне по пояс. Они прикроют меня, когда я присяду. Громадные камни разбросаны тут и там, но в одном месте несколько сгромоздилось почти без просветов, образуя короткую полукруглую изгородь. За ней-то я и пристраиваюсь. Стягиваю черные штаны - кожа на ляжках раскраснелась от излишнего тепла и полного отсутствия воздуха под защитной тканью. Делая свои дела, вспоминаю шторку в камере Гнезда. Я так и не привыкла к ней за полмесяца, каждый раз стеснялась до спазмов. Закончив, я не вставая с корточек, начинаю застегивать штаны - валуны то низкие. Не хочу, чтобы мой голый зад маякнул где-то в чаще. Получается у меня не слишком ловко, это мои первые штаны не на пуговицах. В Периметре металл на такую ерунду, как застежки, не тратят. Приходится повозиться с молнией. Сильным рывком мне наконец удается закрыть её. Когда я открываю взгляд от ширинки, от испуга я теряю равновесие и падаю коленями на землю. На меня смотрят круглые желтые глаза.
  Кошка. Очень большая кошка. Морда крупнее моей головы. В памяти проносятся иллюстрации с занятий по довоенной фауне, которые мы только что вспоминали с братом. Там были похожие. Пумы и еще какие-то, пятнистые. У этой же на темно-серой коже ни шерстинки, только стрелки усов торчат из черного носа во влажных точках-капельках. Розовые неба приоткрываются, и она начинает тихо рычать. Я вижу четыре крупных загнутых клыка, и в животе всё сжимается. Зверюга медленно пригибается к земле. Мне это известно со школьных уроков, но и без того чувствуется, что обозначает эта поза. Кошка готовится к прыжку.
  Нож! - озаряет меня, и я осторожно тянусь к заднему карману. Стоит мне сделать движение, как кошка издает устрашающий рык. Я замираю. Нас разделяет метра четыре, она преодолеет это расстояние одним махом. Я не успею даже достать нож из футляра, не говоря уже о том, чтобы им воспользоваться. Проносится идея позвать на помощь, но я отошла слишком далеко. Да и побежит на мой зов в первую очередь Мано. Звериные челюсти перекусят мне хребет за секунды. Брат ничем не сможет мне помочь, лишь сам попадет ей в пасть. Если уж этой зверюге суждено пообедать человечиной, то пусть это буду только я.
  Кошка начинает махать хвостом. Влево. Вправо. Влево. Вправо. Будто маятник. Животный ужас парализует меня, я уже готова попрощаться с жизнью, как внезапно что-то поднимается внутри меня. И я понимаю, что это не в первый раз. Это то, что заставило меня бороться с Геликой за свитер. То, что в Лабах побуждало меня хохотать вместе с каяльщицами, когда они подшутили надо мной. Это не интуиция, не внутренний голос. Не расшатанные нервы, которым я порой вменяла свои нелогичные побуждения. Это инстинкт. И сейчас он имеет надо мной полную власть. Вопреки страху и здравому смыслу, я делаю выпад вперед и рычу.
  

Глава 19

  
  Хриплый крик, громкий и угрожающий, пусть и не похожий на звериный, прорывается из самого нутра. Я упираюсь ладонями в землю, сгибая локти в стороны, и гляжу кошке прямо в глаза. Крик заглухает в тишине леса. Этот миг длится вечность- миг, в течение которого я не знаю, бросится ли хищник на меня или отступит. В голове проносится как дико, должно быть, я выгляжу: на четвереньках, ощерив зубы, скрючив пальцы как когти. И тогда кошка делает бросок.
  Я едва осознаю, что она удаляется от меня, как ноги сами несут меня из леса. Я мчусь между стволов, поднимая густую пыль. Даже не помню, обогнула ли валуны или перемахнула прямо через них. В мозгу пульсирует одна мысль - зверь может развернуться и кинуться за мной, он всё еще близко, а я всё еще беззащитна. Я боюсь оглянуться, боюсь увидеть его за собой.
  Я уже на пляже и Мано ускоряется мне навстречу, но я пролетаю мимо. Бухаюсь с разбегу на земь, перепугав Лейли и Золина, хватаю свой автомат и разворачиваюсь к лесу, готовая расстрелять зверюгу в упор, если та вновь покажется. Не отводя взгляда от угрозы, поднимаюсь на ноги. Стою, вперясь в лес. Его загораживают - Оби и Мано встали передо мной, широкими спинами перекрывая мне обзор.
  - Отойдите, - выдыхаю я, отгоняя их. - Отойдите.
  Остальные гвиды собираются позади меня. Мано становится рядом. Он что-то спрашивает, а я всё жду, что сейчас между стволов появится клыкастая тварь и в несколько прыжков настигнет меня. Не могу прийти в себя, и когда брат аккуратно пытается пригнуть ствол моего автомата, чтобы я ненароком не пристрелила маячащего впереди Оби, я сопротивляюсь и продолжаю целится...
  Наконец, мне удается осмыслить, что целюсь я в деревья. Кошка не гналась за мной. После моего рыка мы с ней разбежались в противоположные стороны. Я опускаю оружие.
  Все гвиды переполошились. Вопросы сыпятся на меня, и я, с трудом переводя дыхание, говорю:
  - Кошка. Там была громадная кошка. Больше меня. Вот такие клыки! - показываю пальцами около десяти сантиметров. - Я даже не слышала, как она подкралась.
  - А ты уверена, что она была настолько большая? - с сомнением спрашивает Ирица.
  - Да.
  - Может, тебе от страха...
  Я перебиваю:
  - Она была здоровенная! Из тех, что нам в школе показывали. Только лысая. - Я оборачиваюсь ко всем, - Здесь звери! И далеко не кролики! - в раздражении я поддеваю носком песок-землю-камни, в котором Золин обнаружил помет. - Это самый настоящий хищник.
  Воцаряется напряженное молчание, и до меня доходит, какую ошибку я совершила.
  Люди с перекосившимися лицами смотрят на лес и расходятся, едва ли не пятясь, чтобы быть подальше от него. Некоторые оборачиваются на аэры, словно их подмывает смотаться с континента прямо сейчас.
  Дикие звери. Чудовища во плоти. Каждый из гвидов сейчас прокручивает в уме страшные истории, дошедшие со времен Войны. Наши предшественники предпочитали топиться возле берегов Сенара, чем гибнуть на заброшенных землях. Звери - одна из причин этому. Во всех теплилась надежда, что нам повезет и здесь не будет опасных животных, но сейчас она погасла. Даже не погасла - я растоптала её окончательно и бесповоротно, растерла и пустила по ветру, подтвердила худшие опасения. Я посеяла панику. И я должна её смирить, как бы страшно мне самой не было. Больше некому. Только я видела кошку.
  - Хорошо хоть, она одна была. - начинаю я. Подбредаю к своему ящику - я уже воспринимаю его как табуретку - плюхаюсь на него и продолжаю, - И пугливая. Я рыкнула на неё, а она и убежала, поджав хвост.
  Вадома усмехается:
  - Рыкнула?
  - Ага, - киваю я.
  - Вот так?- Вадома изображает потешное рычание.
  - Примерно. - натягиваю я улыбку.
  Золин интересуется:
  - А на кого она была похожа? На тигра? На леопарда?
  - На домового. - язвлю я. Пару человек хихикнуло. Обстановка немного разряжается. Мы все, конечно, понимаем, что и тигры, и леопарды, и еще многие другие животные действительно населяли чащи и степи. Но ведь мы видели их только на картинках. Мы проходили их на занятиях, в том же возрасте, когда читали сказки. Мано любил сочинять страшилки про всяких медведей, ходящих на задних лапах, как люди. Он просто угорал над тем, как после его россказней я дергаюсь от каждого шороха. В моем сознании, как и у всех периметрчан, звери сливались с домовыми и прочими выдуманными персонажами. Только оказавшись лицом к лицу с оскалившимся хищником я полностью осознала, что дикие звери - реальны.
  Плосконос подает голос:
  - Нам всем нужно достать оружие. Вдруг их там много?
  - Хрен тебе. - моментально отвечает Ирица.
   -А как нам защитится от них? - настаивает Плосконос.
  Мано говорит:
  - У нас на руках достаточно автоматов, чтобы отразить даже сотню хищников.
  - А если их тысячи?
  Я вмешиваюсь:
  - Да там одна только была...- я вздыхаю, что бы все сочли, будто я и впрямь преувеличила опасность. - Ужас, как я перепугалась.
  Один из гвидов, которых мы с братом и Вадомой нарекли падальщиками, интересуется:
  - Насколько большая она была?
  - Не особо.
  Падальщик не удовлетворен ответом:
  - Такая? - нервно спрашивает он, показывая высоту до пояса.
  - Если в холке, то ниже...
  Он опускает руку сантиметров на пятнадцать, и я киваю.
  - И это ты называешь "не особо"? - громко восклицает он, сводя все мои старания на нет. Едва притихшая паника возобновляется. Падальщики в миг забыли об приказе Ирицы не шептаться и сбились в кучку, тревожно переговариваясь. Она сама разволновалась и не знает, куда направить дуло: на непослушных гвидов или на лес. Мано подходит к ней:
  - Не трогай их сейчас, - кивает он на падальщиков, - Только усугубишь. Пускай выпустят пар.
  - А если они сговорятся?
  - Тогда ты наконец-то сможешь их перестрелять! - раздраженно выпаливает брат. - Ты же только этого и ждешь!
  Ирица смеряет его взглядом, но всё же прислушивается. Садится на ящик, кладет автомат на колени и караулит своих пленников издали. Массирует себе плечо, на лице появляется утомленность. Она присела впервые с нашей посадки, вдобавок всё таскала тяжелющее оружие. Ирица устала, и пока падальщики не смотрят на неё, она позволяет себе немного расслабиться.
  Вадома тем временем снова шушукается с Оби. Я гляжу на его высокую темную фигуру и только сейчас до меня доходит, что я должна быть ему благодарна. Пока я пугала деревья расстрелом, он заслонял меня от неведомой опасности. Преграждал собой путь, не зная, чему именно. Мано тоже ринулся на помощь, но в нем-то я и не сомневалась. А Оби не был обязан этого делать. Интересно, как он очутился в Гнезде? Вадома знает, но не хочет говорить. "Он не такой" - вот и всё, что она сказала в его защиту. Они приблизительно одного возраста, может, пересекались в молодости, до Гнезда... Как и с Сун, мне и хочется, и колется узнать правду о его преступлении. Не знаю, спрошу ли.
  Меня любопытно злодеяние еще одного человека. Я нахожу его рядом с Лейли и Золином. Те вернулись к исследованиям карты, а Радан к ним присоединился. Что же он натворил, этот голубоглазый? Срок у него должен быть немалый, иначе бы он не вызвался в гвиды.
  Мано садится рядом со мной. Я ловлю себя на том, что мне совершенно не интересно, за что упекли его. Пусть я необъективна, но я заведомо простила ему всё, что он мог сделать. Он жив, он помнит меня, и я отпускаю ему все грехи на сто лет вперед.
  - Я не должен был отпускать тебя безоружной. - произносит Мано глухо, - Чем я только думал... Если бы...
  Я прерываю его:
  - "Если бы" не случилось. Я убежала.
  - Но...
  - Никаких но. - перебиваю я снова, - Нас такая куча проблем ожидает впереди, не хватало еще переживать из-за того, чего не случилось.
  Мано понимающе кивает. Потом смотрит на меня долгим взглядом и улыбается:
  - Ты выросла.
  - Ты тоже.
  - Я изменился. - поправляет он, - А ты - выросла. Была ребенком, а стала почти взрослой.
  Вот так бы и стукнула его по башке за это "почти". Детское сопротивление покровительству накатывает в полную силу.
  - А ты был "почти" засранцем, а стал самым настоящим. - ехидно парирую я, лишь насмешив брата. Он хохочет, и я добавляю в топку еще пару ругательств.
  - Ну-ну, - протягивает он, - Что насупилась?
  - Ничего.
  - Ладно, взрослая ты, взрослая.
  - Да пошел ты. - бурчу я. Пять лет разлуки как не бывало. Я снова злюсь на него, как в детстве. Раздумываю, чего б еще такого сказануть, чтоб до него дошло, что мне уже не двенадцать. Но тут он произносит:
  - Родители?
  Обида мгновенно отступает.
  - В порядке. Оба. - коротко отвечаю я.
  - Бабушка?
  Я мотаю головой. Мано опускает глаза. Он надеялся, что бабушка еще жива. Я уже смирилась с потерей, а на него она только обрушилась. Мано набирает воздуха, сцепляет пальцы за головой, смотрит в небо, выдыхает, снова глубоко вдыхает. Пытается подавить боль. Вскоре он опускает руки и поворачивается ко мне. На глаза у меня набегают слезы.
  - Здесь не место горевать, малыш. - говорит он мне ровным тоном.
  Я с трудом сглатываю, силюсь унять дрожащую нижнюю губу.
  - Малыш, не место. - повторяет он ласково, но твердо. Мано прав - разреветься в присутствии падальщиков всё равно что расписаться в собственной слабости. А со мной едва начали считаться. И то, исключительно благодаря байке о перекушенной глотке.
  - Хорошо, - киваю я, а голос неровный, вот-вот сорвется. Не сдержать мне подступающий плачь, болтая с воскресшим братом. Я поднимаюсь, надеваю автомат через плечо, и иду к тройке у карты.
  - Ну, что тут у нас?
  Сидящий на корточках Радан отвечает:
   - Наши светочи говорят, что у твоей кошки куча сородичей.
  - Я не тебя спрашивала. - бросаю я.
  Красавчик смотрит на меня исподлобья и ухмыляется. И почему эта ухмылка такая довольная?
  Золин говорит:
  - Скорее всего, здесь целая популяция.
  Готовящаяся к прыжку кошара множится в моем воображении, заполоняя собой каждый клочок континента.
  - То есть они могут быть повсюду?
  Золин пожимает плечами:
  - Могут. Но вообще-то вряд ли.
  Лейли вставляет:
  - Очень вряд ли. Скорее всего, они только в лесной части.
  - Вероятно, они только в лесной части. - поправляет Золин.
  Лейли улыбается мне и Радану:
  - Золин не сторонник оптимизма.
  - Золин не сторонник необоснованных выводов. - говорит Умник с укоризной, - А вот Тлейнкстли готова выдать за истину любое понравившееся ей предположение.
  Радан иронично вставляет:
  - Какая озорница!
  Золин кидает на него недовольный взгляд и продолжает:
   - Лес идет отсюда до сюда. - он проводит пальцем по карте. - А всё остальное - город, покрытый асфальтом. Вряд ли там есть растительность- там просто нет почвы. Соответственно, нет пищи для травоядных. Нет травоядных- нет хищников. Так что безопаснее обойти лес. Пройдем вдоль океана, а там свернем на трассы.
  Золин замолкает, но я чувствую, что он не договорил.
  - А в чем подвох?
  Золин переглядывается с Лейли, словно не уверен, стоит ли рассказывать, и та продолжает за него:
  - Видите вот эту область? - она тыкает в четыре накладывающиеся друг на друга окружности, в сантиметре от красной точки нашей меты.
  Мы с Красавчиком киваем.
  - Именно туда когда-то скинули бомбы. Эта местность была разрушена непосредственно взрывами. Здания, дороги - всё было физически уничтожено. Вплоть до фундаментов.
  - И до почвы. - добавляет Золин.
  - К тому же это был населенный город, и там осталось очень много...- Лейли подбирает слово...- тел. А это биологический материал. Если где-то кроме леса есть фауна, то там.
  С полминуты мы тягостно молчим. Потом я прихожу к выводу:
  - Но нам всё равно придется туда идти. Скипетр спрятан неподалеку.
  - Ну да.
  - Тогда лучше хоть как-то снизить риск и обойти лес. На побережье ведь звери не водятся.
  Лейли уточняет:
  - Скорее всего.
  - Вероятно. - упрямо настаивает Золин.
  Радан разрешает спор:
  - Я на стороне милашки. Пусть будет "скорее всего"
  Умники оба заливаются краской, только Лейли - от смущения, а Золин... Чтобы он там не плел про дружбу, я вижу, что он приревновал.
  Я оглядываю побережье: падальщики держатся вместе, остальные в задумчивости расположились по одному. Все заметно нервничают.
  - Не надо говорить им про все эти дела с животными возле меты. - говорю я,- Скажем только Мано, он спокойный.
  - Ну да, - хмыкает Красавчик.
  Я бросаю на него вопросительный взгляд.
  - Видела бы ты его, когда нас только заселили. Он всю комнату свою разнес. - читая недоверие на моем лице, Радан добавляет, - Вы же надолго разлучались, как я понимаю. А люди меняются.
  Я возражаю:
  - Подумаешь, один раз взорвался. Это не значит, что он не спокойный. У всех бывает.
  Радан поднимается с корточек:
  - Ну даже если так. То, что человек спокойный - не повод мотать ему нервы.
  Красавчик отходит от нас, словно поставив точку в разговоре. По мне, так он многовато на себя берет. Я не причисляю его к падальщикам, но и в обратном я не уверена. Гвиды раскололись на две группы, и он, наряду с Оби, находится где-то между. С чего он взял, будто может решать что-то за нас троих? Однако, похоже, против только я. Лейли и Золин сворачивают карту, согласные с тем, что тема закрыта. Может, это от того, что Радан постарше: нам по семнадцать, а ему года двадцать три. Меня подмывает незамедлительно подойти к Мано и выложить ему все подозрения о зверях. Пускай он решит, как нам быть. Но когда я гляжу на него, то понимаю, что не могу этого сделать.
  Брат сидит, подперев подбородок, и смотрит в никуда. Падальщики тихо негодуют - выражать своё возмущение громко им мешает надзор Ирицы и Вадомы. Скоро кому-то надо будет взять всё в свои руки: объявить начало похода за скипетром, установить, каким путем добираться и прочее. Куча каяльщиков не может действовать сама по себе, кто-то должен направлять. Ирица, хоть она и за главную, никогда не собиралась брать на себя лидерство такого рода. Она хотела прикончить ту часть группы, которая представляла для неё угрозу. Этим её намерения и ограничивались. Она хорошо это скрывает, но я чувствую, что теперь Ирица растеряна. Она не знает, что делать дальше.
  В то же время, Ирица не позволит заправлять второму оруженосцу - Вадоме. Из принципа. Следующий в этой своеобразной очереди на трон Мано, и ему передавать "титул" некому. Ну не мне же. Да он и не станет. Он вожак по натуре. Ему предстоит нелегкая задача - не выказывая боли утраты, вести к одной цели людей, враждующих между собой. А я сейчас должна оградить его от дополнительных беспокойств. Мано скорбит по родному человеку, и на это ему отведено несколько минут и ни одной слезы.
  Красавчик подходит к Мано и что-то говорит. Наверное, докладывает про обходной путь. Не я одна понимаю, кто будет возглавлять нашу команду. Я поднимаюсь, поправляю ремень автомата -махина жуть как оттягивает плечо - отряхиваюсь от песка-земли-камней. Уже направляюсь к брату, как слышу за спиной нерешительный голос Лейли:
  - Ты же просто защищалась, правда?
  Я оборачиваюсь. Вспоминаю, что когда они с Ирицей признались в совершенных ими преступлениях, я своё скрыла. Учитывая это, вряд ли кто-то из женщин усомнился в правдивости моего сегодняшнего "откровения". Лейли смотрит с надеждой, будто желая оправдать меня за жуткое убийство.
  - Конечно, Лейли, - говорю я. - У меня не было выбора. Он был очень сильный, по-другому было никак. Он бы убил меня.
  Глаза Лейли наполняются облегчением. Она так рада моему ответу, что мне становится жгуче стыдно. Я даю себе зарок, что как только обстоятельства позволят, она будет первой, кому я расскажу правду.
  Когда я присоединяюсь к Мано и Радану, последний глядит на меня испытующе. Ждет, расскажу ли я про зверей. Я смотрю мимо него:
  - Мано, ты уже знаешь про идею Лейли и Золина?
  Мано кивает, а Радан подмигает мне - мол, умница. Я продолжаю делать вид, что не замечаю его:
  - И что ты об этом думаешь, Мано?
  Брат говорит:
  - Я - за.
  Он выходит на середину побережья, ближе к падальщикам. Громко выкрикивает:
  - Эй! - он стоит прямо, на лице - ни следа горя, ни намека на колебания, и ждет, пока все посмотрят на него. - Мы идем за метой в обход леса.
  

Глава 20

  
  - Направо или налево?
  Мы снова сидим вокруг рюкзаков, словно это очаг. Они стали почти неподъемными, когда в них переложили патронные ленты. Перед тем, как двинуться в путь, было решено подкрепиться. Пищу нам дали с собой странную: сухие желтоватые гранулы, который нужно залить водой. Один пакетик - одна порция. Когда гранулы разбухают, получается зернистая каша, вкусом отдаленно напоминающая омлет. Не противно, но и лакомством не назовешь. На занятиях по выживанию нам объяснили, что в этой каше содержатся все вещества, необходимые организму. И еще сказали, что как бы важна не была еда, вода важней. Крайний минимум - полтора литра в день. Собственно, жидкость и составляет львиную долю веса наших рюкзаков. Одежды там всего ничего, считай смена белья плюс майка и узкие штанишки пижамного вида. Еще платок, которым можно повязать нос и рот, если пыли будет слишком много. Всё это прижато ко дну рюкзака бутылками с водой. В дополнение к ним в кармане, нашитом спереди, среди всякой всячины типа антисептика и спичек, имеется баночка с черно-серой стружкой. Она притягивает соль, и когда пресная вода у нас закончится, в опустевшие емкости можно будет набрать морскую, насыпать в неё стружки и превратить в годную к употреблению. По пути к цели могут попасться пруды или уцелевшие системы водоснабжения, но шансы на такую удачу призрачные. Нам хорошо вдолбили, что главное - соотношение между запасом воды и расстоянием до моря. Воды должно оставаться столько, сколько хватает на ближайший путь к её источнику. Глупо было бы выжить среди радиации, диких зверей и обвалов, чтобы в итоге умереть от жажды- так нам сказал как-то один из тренеров, после чего захихикал. Ему, вечно поправляющему оборки на воротнике, это спонтанное изречение показалось забавным. Действительно, какая нелепость, подумала я тогда с негодованием, столько разнообразных вариантов отбросить копыта, а тут какая-то простецкая жажда.
  - Ну так направо или налево? - этот вопрос звучит уже раз десятый. Все опять пожимают плечами. Золин говорит:
  - Без разницы. Отсюда до обоих краев леса одинаковое расстояние, расхождение метров в пятьсот, не больше.
  - Безвластцы в таких случаях кидали монетки. - говорит Лейли, соскребая ложкой остатки каши,- Когда не знали, какой из двух вариантов выбрать, подкидывали монетку и смотрели, какой стороной вверх она упадет.
  Ну и болтушка она, эта Лейли. Кто же станет так обращаться с монетами? Ведь за одну можно накупить мебели на целый дом или ящик лекарств. Я смеюсь:
  - Ну да, конечно, раньше монетами просто кидались и раскидывались!
  Лейли не обижается, но настаивает:
  - Я не шучу, Кинна. Талоны раньше были редкостью. У всех были деньги, их давали за службу и ими расплачивались за все товары. И монеты считались менее ценными, чем купюры.
  Бумага ценнее металла - ну-ну. Многие уже хохочут в голос.
  - Да ладно заливать, Лейли! - говорит Вадома.
  Золин заступается за покрасневшую подругу:
  - Тлейнкстли права, люди вообще раньше по-другому к деньгам относились. Они у всех были, у кого больше, у кого меньше.
  Я спрашиваю:
  - И кто же вам такое рассказал?
  Умники переглядываются.
  - Никто конкретный. - начинают они, - Мы...
  Улыбка появляется даже на темных губах Оби, от которого я до сих пор и двух слов не услышала. Остальные животики надрывают. Умники пытаются что-то объяснить, но это удается им только через пару минут. Смех затих, и Золин раздраженно говорит:
  - Никто конкретный нам этого не говорил. Разные люди давали нам по кусочку информации - рассказывали свои семейные истории, показывали предметы, тайком провезенные в Сенар во время заселения. Мы с Тлейнкстли специально устроились в Службу Благодарности, чтобы иметь возможность общаться со старыми людьми. Они больше всех знают о Безвластии.
  - Нашли кого слушать! Забили себе черепушки старческим маразмом. - говорит Плосконос.
  Золин насупливается и настойчиво защищает свою позицию:
  - Я могу отличить слабоумного человека от просто пожилого! Это самая достоверная информация о эпохе Безвластия, которая вообще доступна. Они помнят, что им рассказывали их родители, а прапрародители тех видели все своими глазами. - Золин не на шутку разгорячился, - Неужели вы преподпочитаете верить Летописи?!
  Умник переполнен таким неподдельным негодованием, что никто не возражает. Лейли тихонько дотрагивается до его руки, как бы прося успокоиться. Он бурчит что-то себе под нос и вновь принимается за еду. Чтобы он там себе не нафантазировал, Золин искренне в это верит. И Лейли тоже. Они зачем-то хотели оказаться на континентах. Зачем? Мне не нравится идея, что они могут что-то скрывать. Однако умники производят впечатление существ совершенно безопасных, так что я не углубляюсь в это. И без того есть о чем подумать.
  - Меня всегда раздражало это название: Служба Благодарности. - говорит Вадома.- Это называется благодарность? То, что старикам через день приносят еду?
  Все хмуро кивают. Не способным больше работать старикам, у которых нет родственников, приходится несладко. В Общагах им выделяют малюсенькие комнатки, причем под самой крышей. Как будто специально подгоняют их к сердечным приступам, заставляя взбираться по лестницам на последние этажи. Из-за этого многие предпочитают вообще не выходить из Общаг. Так и проводят остаток дней, сидя в общем помещении, болтая с такими же одинокими стариками. Их немало, ведь пару поколений назад бесплодие встречалось частенько.
  Радан отзывается на замечание Вадомы:
  - Да уж, не хотел бы я оказаться на их месте...
  - А я бы хотела. - заявляет вдруг Ирица, - Я бы хотела дожить до глубокой старости.
  Красавчик качает головой:
  - Я бы тоже, но не до такой.
  - Я не капризная. - пожимает плечами Ирица,- Возьму любую.
  - Это в тебе говорит инстинкт выживания.
  - Тогда я его послушаю.
  - А если...
  Я не слушаю их дальнейшего диалога - отхожу к морю помыть миску. Падальщики запихивают свои обратно в рюкзаки, даже не всполоснув, хотя возможность имеется. Когда я возвращаюсь, Ирица и Радан уже вовсю спорят, но по-разному. Ирица говорит прагматично, сухо, а вот Радан наполовину шутит и улыбается краешком рта. Со мной он тоже говорит немного иронично, но не так. И почему-то меня это задевает. Я, конечно, была с ним грубовата, но Ирица-то вообще не далее как утром собиралась его пристрелить. А он смотрит на неё так благостно. Не то, что бы мне хочется, чтобы он так смотрел на меня. Нет, мне таких взглядов не надо. И всё же я ощущаю покалывание зависти. Глупо, конечно, завидовать красивым девушкам. Но и ногти грызть глупо, а кто ж этого не делал?
  Я кладу миску в рюкзак и иду к обратно к побережью, будто хочу размяться. Поднялся довольно сильный ветер, и брызги воды долетают до моего лица. Хорошо бы они окатили меня целиком - я вся упарилась под костюмом, да еще и ремень от автомата начинает натирать запревшую кожу. Кошусь в сторону нашего временного лагеря, на Мано. Когда его взгляд пересекается с моим, делаю знак, чтобы присоединился ко мне. Нам надо наконец-то поговорить. Пара минут, когда я расказала ему про бабушку, не в счет. Я ничего не узнала про то, как он провел эти пять лет. После мы всей так называемой командой отправимся в путь. Кто знает, когда нам удастся нормально пообщаться. А я не могу больше ждать. К счастью, Мано согласно кивает, поднимается, бросает пару слов гвидам и идет ко мне.
  - Где ты был? - спрашиваю я, когда он приближается.
  Мано отвечает:
  - В Гнезде.
  - Все пять лет? - ужасаюсь я.
  - Практически.
  Я сжимаю губы. Я всегда отгоняла от себя мысли, что он оставил нас намеренно.
  - Почему ты не дал нам знать? - мне не удается сдержать обвиняющего тона, - Почему ты бросил меня?
  Мано смотрит на меня так, будто я внезапно ударила его под дых:
  - Я не мог по-другому. Он бы добрался до вас!
  - Кто?
  - Граф.
  Я повышаю голос:
  - Да какой на хрен граф?
  Мано оглядывается на остальных гвидов:
  - Отойдем подальше от этих...падальщиков.
  Мы молча шагаем вдоль океана. На открытом побережье тяжело почувствовать себя уединенно, в любой его точке ты как на ладони. Наконец, Мано садится на песок-землю-камни. Я плюхаюсь рядом, кладу автомат возле себя и требую ответа:
  - О каком графе ты говорил? Что случилось?
  И Мано рассказывает. Он глядит на воду, говорит спокойно, только темные глаза время от времени сужаются от гнева, и кривая улыбка пробегает по худому лицу.
  - Я гулял с приятелем в тот день. Просто шатался без дела. Там какая-то деревяшка валялась, он об неё споткнулся и грохнулся. Вывихнул ногу, короче.
  Я мысленно прокручиваю в голове список приятелей Мано. Не помню, чтобы после его исчезновения кто-то хромал. А я всех опрашивала. Значит, кого-то упустила из виду.
  Мано продолжает:
  - У него была родственница-врач и я потащил его к ней. Она глянула на него и говорит мне: мои-то глаза за время попривыкшие, а тебе лучше на улице подождать. Я позову, когда закончу. Не хотела, чтоб я смотрел, как она ему кость вправлять будет.
  И я ждал под окном, пока она меня не позовет. Приятель два раза заорал так, что меня аж до мурашек пробрало. Стал ходить взад-вперед вдоль дороги - дом около неё стоял - а у самого в ушах этот крик стоит. И тут проехал графский экипаж. Герб и всё такое - по четыре дверцы с каждой стороны, блестящий, даже шины сверкали. Я его не сразу заметил, и поклонился только когда он уже прокатил мимо. - Мано останавливается и замечает, - Мерзкая обязанность, правда? Кланяться знати. Вроде бы и почти что кивок, до земли-то нагибаться никто не просит, а всё равно противно.
  - Но ты ведь всё же поклонился...- вставляю я, зная, что за отказ отвешивать поклон представителю благородной крови и впрямь могут посадить.
  - Поклонился. - подтверждает Мано, - Но экипаж остановился. Из него выскочил лакей, открыл дверцу, и вышел граф. Ты бы видела его, Кинна. Ряха сытая, аж шеи не видно, ляжки толстые. Подошел ко мне и спрашивает: чего это ты мне кланяться не хотел? Я сказал ему, что поклонился. А он мне: но не хотел. Тут я заметил, что одно из окон в экипаже опущено и оттуда выглядывает девушка. Хорошенькая, с такой родинкой над губой. Я понял, что граф перед ней рисуется. Говорю ему, что я хотел поклониться и поклонился. А он губы поджал: не заливай, выродок, ты не сразу поклонился, я видел, с какой гримасой ты это сделал. У меня, видимо, очень кривая морда была, когда он мимо проезжал: я всё о приятеле и его ноге думал, потому и на экипаж сначала внимания не обратил. Но не мог же я в этом признаться. Ведь врачевание на дому запрещено - и приятеля, и его родственницу за это бы в Дом Искупления упекли. Так что я ничего не сказал. Надо было, наверное, полебезить, польстить ему как-нибудь при девушке... Но я не смог. Никогда не умел этого. Стоял, опустив глаза, и молчал.
  Графа это не устроило. Он весь раскраснелся, орал, как резанный: я чистокровный граф, да ты, грязный ублюдок, должен целовать след колес моего экипажа. А я всё молчал. Так хотелось врезать ему по его сальной роже, Кинна, не представляешь. А граф от моего молчание всё больше распалялся, пищал практически. И тут вдруг опомнился, что за ним наблюдает дама. Принял высокомерный вид и сказал мне: становись на колени. Я приказываю. Я не хотел смотреть на него, Кинна. Я чувствовал, что всё меньше и меньше владею собой. Но когда он приказал мне опуститься на колени, я сказал ему прямо в его заплывшие жиром глазки: нет.
  - Но не могли же тебя посадить за это! - восклицаю я.
  - Конкретно за это - не могли. В принципе, могли бы за неповиновение, за запоздалый поклон. Но из-за девушки он хотел меня сломить сам, лично. Так, чтобы она видела. И он говорит мне: да для тебя честь встать передо мной на колени. Ты, ничтожество, и плевка моего не стоишь. И что-то щелкнуло во мне, когда я услышал про плевок. И я плюнул в графа, - Мано медленно повторяет, - Плюнул прямо в его толстую, высокомерную рожу.
  Прежде чем заговорить снова, брат ненадолго умолкает. Наверное, думает о том, к чему привел тот секундный порыв.
  - Граф чуть не задохнулся от гнева. Сначала даже ничего сказать не мог, просто глотал воздух, словно готовясь закричать. Вытер лицо рукой, потом принялся вытирать её о белые штаны. И стал визжать, что уничтожит меня и всех моих родственников.
  Я вставляю:
  - Почему ты не убежал?
  - Да я и побежал. Сразу ведь понял, что мне крышка. Но его лакей меня догнал. От него бы я отбился, но тут еще двое подоспели и затолкали меня в экипаж. Там было три отсека - для служек, для шофера и самый просторный для владельцев. Я через перегородку слышал, как аристократка его утешала, а граф всё повторял: я его уничтожу, я всю семью его уничтожу, всех до последнего.
  Лакеи - ну ты видела таких, всегда ходят в костюмах с белыми манжетами - смотрели на меня, как на покойника. И я понял, что граф не шутит. Это ведь так легко устроить: подкинуть вам сворованное, или сообщить, что вы поносили Императора. Графу стоило бы пару слов сказать кому надо, и вы все - ты, мама, папа, бабушка...- Мано тяжело вздыхает,- Вы все оказались бы в Доме Искупления. Он бы это сделал, Кинна. Я плюнул в него при даме, знать такого не прощает.
  Мано словно начинает оправдываться, и я успокаивающе кладу свою ладонь на его. Брат горько улыбается и продолжает:
   - И тут я вспомнил, что у меня в кармане документ. Всегда забывал его носить, а в тот день вспомнил и положил. Я глянул на лица лакеев. Знаешь, как все говорят, что те, кто переезжает в Сердце, чтобы служить прислугой, ненавидят и периметрчан, и знать? Так вот, в этих парнях я увидел больше ненависти к знати. Я достал из кармана документ. Они переглянулись, но ничего не сказали. Я потянулся к окну, но они помотали головой. Кто-то мог увидеть, как документ вылетает из окна. Я хотел спрятать его под сидение, но лакеи снова покачали головами: они не собирались брать риск на себя, а если бы документ нашли в салоне, то им конец. О том, чтобы попросить их уничтожить его, речи быть не могло - те ни за что не согласились бы. И я сидел со своим документом, этой проклятой бумажкой, и не знал, что с ним делать. А ведь узнай он моё имя, граф тут же добрался бы до вас. Я должен был уничтожить эту "улику" любым способом. И я его съел.
  - Ты его съел? - ошеломленно переспрашиваю я. Я помню, как искала документ Мано - такую же, как у всех, серенькую книжечку с четырьмя страницами, в плотной картонной обложке с красным блестящим гербом. Я знала, что брат часто забывает его дома, хоть документ и положено всегда носить с собой. У большинства в Периметре единственная фотография - та, что в документе, и Мано не был исключением. Я думала, что, имея снимок, управцем будет легче найти его.
  - Сжевал подчистую. Обложка, конечно, жестковата, но зато остальное такое нежное, хрустящее...- Мано вновь переходит на серьезный тон, - Я не знаю, куда они меня тогда привезли. Посадили в какую-то комнату, в подвале. Не кормили, только иногда давали воду, чтоб не умер.
  Я тихо спрашиваю:
  - Они тебя мучали?
  Мано что-то обдумывает пару секунд и коротко отвечает:
  - Били.
  И больше ничего. Чтобы там с ним не творили, он не в настроении делиться этим. Он идет дальше:
  - Граф каждый день приходил и спрашивал, как меня зовут. В один день он заметил, что у меня два длинных шрама на спине, от самых сильных ударов хлыстом. Помнишь, меня выпороли?
  Я киваю. Даже проведя всю показательную экзекуцию уткнувшись в грудь лучшего друга, такое не забудешь.
  - Граф не догадался, что это шрамы от хлыста - они почти параллельны друг другу, и он решил, что их оставил какой-то зверь. Он такой довольный был, не представляешь. Сказал, что по такой примете он мои данные быстро разыщет. Однако, видимо, не смог.
  Я говорю:
  - Мы хотели добавить их в особые приметы, когда писали заявление о твоей пропаже в Управу. Но Дэй сказал, что шрамы могут со временем посветлеть и исчезнуть, а Управа по-прежнему будет искать человека с рубцами.
  - Дэй умный парень. - Мано произносит эти слова с ощутимым уважением, - Вы еще общаетесь?
  Так и просится сказать: еще как общаемся, он мне теперь вообще жених. Но я хочу поскорей узнать продолжение, а потому лишь бросаю:
  - Да, мы всё еще друзья. И долго ты там провел?
  - Не знаю точно. Месяца два или около того. Граф не смог установить мою личность по приметам и начал юлить. Мол, отпустит меня, если я назову свое имя. Но я-то знал, зачем оно ему. Графу мало было терзать меня - нет, он хотел уничтожить мою семью. Просто моя смерть была бы недостаточной расплатой за плевок. Да я и сам бы предпочел умереть, чем навлечь на вас беду. В общем, я терпел, пока графу не надоело меня допрашивать. Я думал, что тогда он меня точно убьет, но вместо этого меня посадили в Гнездо за бродяжничество - документа-то не было - и пропаганду Безвластия. Бродяжничество можно было и не приплетать - за одну пропаганду дают пожизненное.
  - А плевок? - интересуюсь я.
  Мано ухмыляется:
  - Ты что, Кинна, про плевок и речи не было. Граф никогда бы в этом никому не признался, он такого позора не пережил бы. А я всем говорил, что ничего о себе не помню. Один из надзирателей случайно назвал меня Виктором, потому что в моей камере до меня сидел мужчина с таким именем. А я и не стал поправлять. - Мано закругляется и, потрепав меня по голове, спрашивает, - А теперь расскажи, что же ты такого натворила, чтобы оказаться в Гнезде?
  Я пропускаю этот вопрос мимо ушей. Я не услышала достаточных причин оставить меня на полдесятилетия.
  - Всё это объясняет максимум несколько месяцев твоего отсутствия. - не без упрека говорю я, - Потом ты спокойно мог дать нам знать, что жив!
  Мано смотрит на меня так, словно я произнесла самую наивную вещь на свете:
  - Кинна, граф ведь не отпустил меня, посадив в Гнездо. Конечно, я хотел связаться с вами. Но он никогда не простит, я уверен. Он и в гвиды-то меня, наверное, сам бы записал, но всё надеялся добраться до моих близких. - Мано сжимает мою руку, - Понял, что раз я так упираюсь с именем, то вы мне дороже жизни.
  - А может этот граф давным давно про тебя забыл?
  - Нет, не забыл. Где-то через год я закинул удочки. Попросил визит в судебное отделение, несколько недель ждал, пока разрешат. Когда меня, наконец, принял один из управцев, я начал издалека. Мол, возможно ли будет связаться с семьей, если я кого-нибудь вспомню. Управец посмотрел на меня пристально и сказал: связаться родственниками можно, если вы помните их имена. Я ему отвечаю: предположим, что помню. Управец снова кинул на меня взгляд - такой холодный, аж пробрало, и медленно так, с расстановкой произнес: а может, вы тогда и своё имя вспомните? Им регулярно интересуются. И я догадался, что он меня предупреждает.
  - Управец? - с недоверием спрашиваю я.
  - Да, я сам удивился, но он явно хотел меня предупредить. Думаю, граф наводил обо мне справки, а всем ясно, что такое не к добру. В общем, я сказал управцу, что никих имен не помню. А он мне: Жаль. Если вспомните - попросите визит. Или я сам к вам как-нибудь обращусь. И я понял, что это тоже был намек: он даст мне знать, если граф перестанет обо мне справляться. Потом я встречал этого управца несколько раз. Он оказывался рядом со мной во дворе на наборах гвидов. Косился в мою сторону и едва заметно качал головой. Так что граф не забыл про меня, Кинна. Он этот плевок с собой в могилу унесет.
  - Ну и тварь хрящевая! - вырывается у меня.
  - Где ж моя сестренка таким словам научилась? Весь день ругаешься! - журит меня брат.
  - Где надо. Вот найдем этот скипетр, попадем в Сердце и найдем этого графа...Как там его?
  - Граф Рецкий. Он всё голосил: я - представитель рода Рецких!
  - Смешная фамилия.
  - Ага. У того управца, кстати, тоже фамилия забавная была - Ящец.
  Звучит знакомо, думаю я. И тут до меня доходит, о ком речь.
  - Ящер? - восклицаю я, - Тебе помог Ящер?!
  - Да не Ящер, а Ящец.
  - Ты уверен, что его именно так звали?
  - Конечно. Он ведь ваш спаситель. Мог ведь притвориться, что всё в порядке, а потом графу доложить. Тот бы ему наверняка золотишка подсыпал.
  Я не могу подобрать слов: неужели тот холодный, жестокий управец, который судил меня, и тот, кто уберег Мано от рокового шага, один и тот же человек? Это не укладывается у меня в голове. Я хочу убедиться, что брат не ошибается, и начинаю описывать:
  - Такой высокий, с крючковатым носом и...- я собираюсь добавить, что управец похож на рептилию, как вдруг меня всю передергивает. Я вскакиваю на ноги, и Мано тоже. Мы оба слышали их. Выстрелы.
  
  

Глава 21

  
  Если кто-нибудь когда-нибудь спросит меня, что лучше всего характеризует Мано, я отвечу: когда прозвучали выстрелы, он побежал туда, где стреляли. Бьюсь об заклад, большинство бы на его месте припустило в противоположную сторону, подальше от опасности. Мано же, не медля ни секунды, ринулся к нашему лагерю. Не знаю, в каком направлении двинулась бы сама, находись я одна. А так я хватаю автомат и мчусь за братом.
  Выстрелы повторяются. Издалека не разобрать, что случилось. Видно только, что Ирица и Вадома стреляют в сторону леса.
  Брат кричит, не оглядываясь на меня:
  - Они стреляют не в людей!
  Странно, но в его словах совершенно не чувствуется облегчения. Это же хорошо, что никто из гвидов не пострадал. Мы преодолеваем еще метров десять, когда меня мурашками пробирает ужас: в кого тогда? В кого они стреляют?
  Мы на месте. Гвиды едва поворачиваются на нас, тут же переводя глаза обратно на лес, словно тот не отпускает их. Ирица и Вадома держат автоматы наготове. Ирица бросает через плечо:
  - Кинна, сюда!
  Я устремляюсь к ним, в передний ряд. Сейчас мы единственные вооружены, и на нас троих ложится вся защита. Остальные держатся позади. Я вскидываю автомат и оглядываю деревья через прицел. В одной точке среди худых серых стволов я замечаю движение. Потом в другой точке. И в третьей. И еще в нескольких. Их тусклая кожа сливается с блеклой корой деревьев, но медленно виляющие хвосты помогают выловить их взглядом.
  - Две подкрались довольно близко, я спугнула их выстрелами. -говорит Ирица. - Ты такую встретила?
  - Да, только размером чуть меньше. И одну.
  За спиной Мано повторяет: спокойно, всё под контролем, спокойно. Я хочу посмотреть на него, но я словно закоченела. Мне страшно переключить внимание на что-то иное. Кошек становится всё больше и больше, каждую секунду у кромки леса прибавляется по хищнику. Такое ощущение, что если закроешь глаза на минуту, то когда распахнешь их, кошки уже выстроятся в плотную цепь без просветов, как бусины в ожерелье.
  - Сколько же их тут? - вопрошает кто-то их падальщиков.
  - Много. - сухо констатирует Ирица.
  Слышу голос Радана:
  - Может, вам стоит пустить очередь, чтобы они убежали обратно вглубь.
  Вадома тут же претворяет его совет в жизнь, пуская долгую череду слева направо. От стволов отлетают щепки. Кошки пятятся, но быстро возвращаются на свои позиции.
  Радан говорит:
  - Было бы эффективней стрелять по ним, а не по деревьям.
  Мано возражает:
  - Не стоит. Кто знает, как они отреагируют, если учуют запах крови своих сородичей. Золин, Лейли, что скажете?
  Лейли отзывается:
  - Эти животные выжили в необычных условиях. Их повадки сложно предугадать.
  Золин добавляет:
  - Я думаю, это потерявшие из-за радиации шерсть пумы.
  Ирица раздраженно бросает:
  - Точно пумы? А то я боялась, вдруг гепарды!
  - Я просто проинформировал. - чуть обиженно произносит Золин.
  Мы разговариваем, не глядя друг на друга. Близость хищников заставляет всех обмереть. Все боятся сделать резкое движение, как и я, повстречав кошку около валунов. Мне, пожалуй, попалась молодая особь, эдакий подросток. Её можно было спугнуть, но не этих. Они крупнее, их гладкие, лоснящиеся шкуры обтягивают мощные мышцы. Зверей уже не меньше сотни, и они всё пребывают. Смотрят на нас, выжидают. По-тихоньку прижимаются к песку-земле- камням. Настраиваются на нападение.
  - Они прыгнут на нас. - вырывается у меня.
  - Тогда будем стрелять. - говорит Вадома.
  Плосконос вмешивается:
  - А если вы промахнетесь?
  Вадома отрезает:
  - Тогда нам хана.
  И тут пумы выдвигаются вперед. Очередь из моего автомата смешивается с двумя другими, пули вспахивают землю, поднимая клубы пыли. Кошки, подпрыгивая и тормозя передними лапами, останавливаются на полпути. Мы опускаем автоматы. Несколько секунд передышки, и кошки делают очередной бросок. Мы пускаем еще несколько очередей. Это снова на короткое время удерживает их на расстоянии. Животных слишком много, чтобы целиться в них по отдельности. Мы пускаем пули наугад. Среди массы животных я нахожу лишь несколько красных пятен - раненых или убитых зверей. Краем глаза вижу, как Лейли - единственная, у кого еще была отвертка, чтобы распаковать оружие - судорожно откручивает винтики.
  Мано негромким, но уверенным голосом повторяет:
  - Держимся все вместе, держимся вместе!
  Он прав - пумы атакуют нас стаей, и нам тоже не следует разбредаться. Тем более, что спасаться от зверюг бегством затея безнадежная. Догонят в два счета.
  Скорей бы Лейли открыла этот проклятущий ящик, думаю я, а то если так пойдет, скоро надо будет автомат перезарядить. Меня осеняет:
  - Патроны быстро закончатся! - кричу я поверх выстрелов, -Не стреляйте без необходимости. Мы не можем спустить все запасы в первый же день!
  До Вадомы и Ирицы доходит, что я имею в виду. Обе прекращают палить. Секунда тишины, и вот несколько кошек делают движение в нашу сторону. Вадома выпускает пару пуль. Снова остановка. Через некоторое время две-три кошки снова делают поползновения - на этот раз их одиночным выстрелом шугает Ирица. Я тем временем прицеливаюсь в одну из кошек, нажимаю курок и промахиваюсь. В Ц-Поде на стрельбе я была одной из лучших, но тут дистанция больше и нервы подводят. Ирица косится в мою сторону, хмыкает, будто мои потуги просто смехотворны, и делает прицельный выстрел сама. Наверное, хотела показать класс, но тоже промазывает. Её губы кривятся в раздраженной гримасе.
  - Хреновые из нас стрелки. - говорит наблюдавшая за этим состязанием Вадома.
  Никто не спорит - мы потратили уйму пуль на максимум десять убитых туш. Большая часть стаи цела и невредима.
  Плосконос говорит:
  - Дайте мне попробовать.
  - Ага, разбежался. - бросаю я.
  Один из падальщиков вторит ему:
  - Вот теперь нам точно тоже нужно взять автоматы.
  Плосконос кивает на кошек:
  - Их дюжин десять, не меньше. Если они все кинутся одновременно, вы не сможете их одолеть, если вас только трое. - он косится на Лейли, всё еще борющуюся с клапанами ящика, - Или даже четверо.
  Ирица отрезает:
  - Нет. - и она вновь коротко стреляет в кошек.
  Мы вошли в ритм: с полминуты пумы не шевелятся, потом одна осмеливается сделать шаг, мы стреляем, пумы пугаются и снова выжидают. Единственное, что странно - кошки медленно двигаются не назад и не вперед, а в стороны.
  В это время Мано пикируется с Плосконосом. Последний всё хочет заполучить автомат.
  - Они уйдут, никуда не денутся. - говорит Мано. - Не вечно же они будут нас караулить.
  - Рано или поздно они атакуют. - возражает Плосконос. - И кто знает, сколько их еще здесь есть. Может, скоро к ним подкрепление прибудет.
  Доверяй я хоть чуть-чуть падальщикам, я бы встала на сторону Плосконоса. Если пумы гурьбой набросятся на нас, то при всем желании всех мы не переубиваем. Кто-нибудь из них обязательно доберется и до моей глотки. О том, чтобы не погибнуть самой и притом защитить всех безоружных, речи вообще не идет. Зверей слишком много. Думаю, Мано это тоже понимает. Споря с Плосконосым, он звучит уверенно, авторитетно, но в тоне его присутствует какая-то чрезмерность. Чужой человек этого не уловит, но я вижу, что Мано не совсем уверен в своей правоте.
  Лейли заканчивает борьбу с ящиком. Рядом с ней вырастает темная фигура Оби. Во мне проносится тревога: вдруг он отберет у неё оружие? Но он скорее сторожит, чтобы этого не сделал никто другой. Ребенок на личико, Лейли смотрится с железной махиной противоестественно. Ей явно тяжело его держать, однако она бойко спрашивает:
  - Куда мне встать?
  Я хочу ответить: как куда, становись рядом. Но тут я оглядываюсь и обращаю внимание, что мы с Ирицей и Вадомой машинально следовали за медленным перемещением пум. Теперь мы стоим практически треугольником, каждая на своем фронту. Ирица кивком подзывает Лейли к себе, а я тихо произношу, стараясь звучать как можно спокойнее:
  - Они нас окружают.
  Гвиды всё спорят между собой, и мне приходится повторить громче:
  - Они нас окружают!
  Теперь меня услышали.
  - Смотрите, они растянулись полукругом! - продолжаю я.
  Гвиды принимаются дружно галдеть:
  - Стреляйте в них, стреляйте!
  Мы выпускаем по очереди, ранив еще нескольких зверей, однако даже те, из чьих ран капает густая алая кровь, продолжают обходить нас. Лейли, чуть не повалившись наземь от отдачи, тяжело сглатывает и выдыхает:
  - Господи...Еще...- она указывает в направлении леса. Оттуда мягкой поступью идет длинная вереница пум.
  Гробовое молчание прерывает легкий звон - Мано кидает на песок-землю-камни отвертки, которые до того держал при себе. Никто не решается потянуться к ним - Ирица поворачивается на Мано с таким гневными лицом, что я опасаюсь, как бы её следующий выстрел не был в него. За то, что принял решение единолично. Мано говорит ей:
  - У нас сейчас общий враг.
  Ирица сверлит его взглядом. Потом кивает и отворачивается. Гвиды хватаются за инструменты и начинают судорожно развинчивать ящики. Мано берется за свой последним. Я знаю, что у него, как и у всех остальных, на это уйдет по меньшей мере четверть часа.
  - У меня получится быстрее, - говорю я ему, протягивая автомат. Он меняет его на свою отвертку и становится на моё прежнее место. Я откручиваю винтики настолько быстро, насколько могу.
  Кошек стало больше, их дуга начала загибаться вовнутрь. Они по-тихоньку стремятся замкнуть своих жертв в кольцо. Не пытаются подползти поближе- поняли уже, насколько это опасно. Зверюги быстро учатся - не стоят на месте, расходятся, когда дуло смотрит прямо на них, резко встают на дыбы, чтобы отвлечь. Я почти прониклась к ним уважением, до того умные животные. Почти - потому что тяжело по-настоящему уважать тех, кто намеревается тебя тобою отобедать.
  Ирица присела перезарядить оружие. Вадома и Мано стреляют по краям, чтобы помешать кошкам сомкнуться вокруг нас. Лейли мужается, сжимает подрагивающие губы и пускает пули в середину вереницы. Все остальные борются с креплениями ящиков, мешая самим себе - второпях то и дело роняют отвертки, не попадают в прорези, некоторые даже стучат по ящику кулаком, будто это ускорит процесс. Я уже закончила и достаю автомат брата. Мано говорит:
  - Помоги Золину.
  Я гляжу: Золин действительно отстает. Он бледный, как смерть, руки у него трясутся. Я надеваю ремень автомата на плечо и берусь за ящик бедного умника.
  - Спасибо. - выжимает он из себя. Мне кажется, или он вот-вот заплачет?
  И вдруг я чувствую, как меня кто-то тянет. Оборачиваюсь - один из падальщиков схватился за ремень и пытается стащить с моего плеча автомат брата. Видать, отчаялся высвободить свой.
  - Отпусти! - шиплю я, вцепляясь в оружие. Кричать нельзя - любой резкий звук может спровоцировать кошек. Падальщик, открывая щербатый оскал, продолжает тянуть, но тут перед ним возникает Радан и бьет его кулаком в лицо. Падальщик глухо падает на спину. Я ошарашенно смотрю на Красавчика. Он лишь кивает на отвертку в моих руках:
  - Не отвлекайся.
  Я удивлена, что он помог мне, но отвлекаться действительно нельзя. Надо как можно скорее открыть ящик, потому что, невзирая на все наши усилия, кошки уже близки к своей цели. Три четверти круга уже прочерчено. Они и впереди, и слева, и справа; только позади нас, где океан, они еще не преграждают дорогу. Это участок словно широкие ворота, которые медленно, но неуклонно закрываются.
  Когда я вызволяю автомат Золина, все гвиды уже вооружены. Не сговариваясь, мы становимся, как и кошки, крутой дугой, только спинами к центру, вокруг рюкзаков. Я оказалась между Мано и Золином. Последний бормочет срывающимся голосом:
  - Когда они замкнут кольцо, они начнут его сужать...
  - Мы сможем в них попасть, если они подойдут ближе. - говорю я.
  Золин облизывает губы:
  - Да ты посмотри на них! Половина из них кровоточит, а всё равно стоит на ногах. И какие у них впалые животы! Значит они - голодные. А у голодных меньше страха. Мы не успеем всех перестрелять, они допрыгнут и вгрызутся...
  Мано бросает ему:
  - Заткнись!
  Золин умолкает, сглатывая свой приступ паники. Мано оглядывается по сторонам и говорит:
  - Надо добраться до аэров. Спрячемся в них и перестреляем этих тварей через окна.
  Аэры далековато, но путь к ним еще свободен. Мано ждет несколько секунд, чтобы до всех дошел план, и распоряжается, не повышая голоса:
  - По моей команде все медленно, без лишних телодвижений, делают шаг к воде. Только один. - он дает нам полминуты, позволяя всем настроится, и объявляет - Давай.
  Мы кучкой делаем один шаг. Останавливаемся. Кошки никак не реагируют.
  - Еще один. - тихо говорит Мано.
  Мы отступаем еще немного.
  - Еще. И еще.
  Так тихой сапой мы преодолеваем несколько метров, когда кошки начинают тенью двигаться за нами.
  - Всё хорошо, - говорит Мано.- Главное - сохранять дистанцию. Еще шаг. Еще.
  Эта задача нам удается. Пусть мы и еле-еле плетемся, но и кошки не ступают быстрее нас. Они осторожны. Мы добираемся до аэров, стоящих носами к друг другу. Останавливаемся. Двери обоих распахнуты. Правда, они расположены довольно высоко от поверхности, поскольку аэр стоит на полозьях. Но это преодолимо.
  - По моему сигналу забираемся во внутрь. - полушепотом говорит Мано. Поразительно, как ему удается сохранять спокойствие и устанавливать тон всего происходящего. Мы действуем аккуратно, плавно и выверенно, в такт тихого шелеста волн. Противостояние нашей группы и стаи кошек в точности копирует мои утренние гляделки с одной из них, только длится гораздо дольше. Кошки выжидают до первого резкого движения, и Мано умело предотвращает его.
  Хоть я и не нахожусь ближе всех к аэрам, брат обращается именно мне:
  - Кинна, иди.
  Я осторожно делаю несколько шагов, отпускаю автомат болтаться на ремне, упираюсь ладонями в пол аэра, ступнями - в перекладину между его ножек и почти беззвучно влезаю во внутрь.
  - Медленно и по одному. - велит брат гвидам. Ко мне в аэр легко и проворно забирается Ирица. В кабину соседнего запрыгивает Плосконос.
  Я смотрю на кошек: они всё еще стоят на месте, но замахали хвостами. Когда к нам пытается вскарабкаться Лейли, нам с Ирицей приходится почти затаскивать её во внутрь. Ботаники никогда не успевают на физкультуре, и она не исключение. Я слежу, чтобы её оружие не бахнуло по дну. Краем глаза я вижу, как в другой аэр пытается забраться тот щербатый падальщик, который хотел отобрать у меня автомат. Что-то внутри меня сжимается. Он одолел бы меня, но довольно стар и у него напрочь отсутствует ловкость. Я неотрывно слежу за тем, как он ставит на перекладину левую ногу, затем правую.
  Когда это случается, у меня возникает ощущение, будто я заранее знала, что так оно и будет. Щербатый падальщик пытается подтянуться наверх, но одна нога соскальзывает и он теряет равновесие. Его автомат со звонким лязгом бьет по аэру, и как по свистку кошки устремляются к нам.
  
  

Глава 22

  
  Возгласы ужаса и звериное шипение, поверх - бесчисленные выстрелы. Кто-то отталкивает меня от двери, один за другим люди в черной форме протискиваются во внутрь. В кабине мало света, чья-то спина загораживает мне обзор. Я зажата между ней, стенкой и сиденьем. Через просветы не могу разобрать лиц, но по силуэтам вижу, что Мано здесь нет. Слышу громкий короткий стук - вход в другой аэр закрыли. Паника охватывает меня, однако тут брат показывается в проеме, подтягивается и захлопывает дверцу прямо перед мелькнувшей когтистой лапой. Я только успеваю заметить, что один из когтей был красным. Иное стучание, хаотичное и повторяющееся, эхом раздается по кабине. Пумы бьются об аэр, но теперь мы для них недосягаемы.
  - Вот злобье хрящевое! - ругается Вадома. Это она приплющила меня к стенке. Она отодвигается и пробирается на передние сидение. Всего мест тут восемь. Одно кресло предназначено для пилота - в его подлокотники встроены кнопки. Соседнее, через проход, сдвоенное. К нему спинкой прилегает такое же парное сидение, к пилотскому - одиночное. Еще два места расположено напротив, в узкой хвостовой части, а в середине кабины пусто.
  Суета от шумного падения щербатого падальщика, подействовавшего на пум как сигнал к бою, до момента, когда Мано закрыл дверь, длилась всего ничего, но никто не в силах дышать ровно. Я сажусь возле брата. Одна из штанин у него прорезана, на голени краснеет тонкая длинная рана. Не глубокая, но я все же пытаюсь обратить его внимание на порез.
  Мано бросает:
  - Потом.
  Он берется за автомат и подбирается к окну. Становится на одно колено - в полный рост в аэре не разогнуться- крутит небольшую ручку под окном, и верх стекла немного опускается. Мано просовывает дуло так, чтобы оно смотрело в низ, и делает выстрел.
  - Одна готова. - объявляет он, продолжая целится.
  Все остальные, то есть я, умники, Ирица и наши старшие - Вадома с Оби, следуют его примеру. Мы становимся плечом к плечу, но не помещаемся. Передние окна не открываются, а из тех, что выходят на океан, никого не виднеется.
  -Лейли, Золин, может, посидите пока? - предлагаю я. Из нашей команды никудышных стрелков эти самые худшие. Они сами это прекрасно понимают. Золин пытается сохранить лицо:
  - Дай знать, если устанешь. Я тебя сменю.
  - Хорошо.
  Кошки кишат под аэром, тянутся лапами наверх, с жутким скрежетом царапают его. В тех, что вплотную льнут к аэру, не попасть - дуло под таким крутым углом не опустишь. Я решаю взяться за тех, что чуть подальше. Вот целая кучка возле другого аэра топчется на месте, опустив морды. Прямо-таки идеальная мишень - в кого-нибудь точно попаду. Когда я осознаю, почему они сгрудились, то кидаюсь к противоположному окну, бешено кручу ручку, торопясь его открыть, и высовываюсь наружу. Полупереваренная питательная каша извергается в плещущуюся барашками воду. Мысленно молю все имеющиеся высшие силы помочь мне хоть когда-нибудь, хоть через двадцать лет, но забыть эти рваные красно-белые куски в пастях у кошек. Упавший гвид так и не поднялся. Надеюсь, хищники сначала перекусили ему загривок.
  - Кинна, сворачивайся! - велит мне хриплый голос Вадомы. Я быстренько закручиваю окно обратно наверх. Вываливаться по пояс наружу действительно не слишком разумно. Обогни одна из кошек аэр, и она вполне могла бы уцепиться за мои свисающие волосы. Утираю рот ладонью. Пытаюсь прекратить представлять, насколько различаются боль от клыка и осколка. Делаю вдох-выдох. Обнаруживаю на себе взгляд Мано. Киваю ему, мол, я в порядке.
  - Что там? - с застывшим лицом спрашивает Лейли, не решаясь посмотреть самой.
  - Ничего, солнышко. - отзывается Ирица, которой кошачье пиршество открыто еще лучше, - Это у нашей Кинны нервы сдали, вот она и блюет.
  Молодец Ирица. Хорошо врет. Прямо как я.
  Я возвращаюсь к своему посту, пристраиваю автомат и стреляю в одну из пум. Её отбрасывает назад, она пару раз дрыгает лапами и затихает. Рядом с ней падает еще одна - жертва Вадомы, которая довольно хмыкает. Я запрещаю себе смотреть в сторону другого аэра, но краем глаза всё равно вижу, что и там кошки валятся одна за другой. Плосконос и его сподручные тоже принялись за дело. Я вдруг набредаю на мысль, что Красавчик-то в том аэре, среди падальщиков. Невольно озираюсь, чтобы убедиться, что его с нами нет.
  - Что?- снова спрашивает перепуганная Лейли, заметив, как я рыскаю глазами.
  - Не важно. - говорю я ей и еще раз, про себя: не важно. Может, Радан просто запрыгнул в ближайший аэр, может, намеренно переметнулся к Плосконосу. Так или иначе, это не важно. Десять дней в Ц-поде он меня вообще не интересовал, с чего это вдруг он должен обрести какое-то значение теперь. Я прищуриваю один глаз, другим смотрю в колечко прицела, вычленяю из массы снующих кошек одну и спускаю курок.
  
  Вскоре мы перебиваем большинство пум. Лишь те, кто карябает корпус, всё еще вне доступа. Выстрелы становятся реже и реже, как только одна зверюга чуть отдаляется от аэра, в неё летит сразу несколько пуль. Новых пум не прибывает. Пространство близ аэров усеялось серыми тушами. Растянувшиеся по поверхности, они кажутся еще крупнее. Среди них я замечаю несколько обглоданных костей и черные тряпки. Они бы были красными, будь форма гвидов посветлее.
  Когда мы добиваем последних хищников, то долго высматриваем, не осталось ли еще. Затем Мано собирается выйти, но Оби преграждает ему дорогу:
  - Я пойду. - говорит он.
  Мано пропускает его, и Оби осторожно спускается вниз. Делает несколько шагов, обходя туши. В одну стреляет в упор.
  - Еще дышала. - поясняет он и продолжает исследовать территорию. Мы все наблюдаем. Когда замечаем шевеление, кричим ему, куда стрелять. Я сижу, как на иголках, всё боюсь, вдруг какая-то из кошек внезапно вскочет и кинется на него. Мано напряженно смотрит на Оби, потом бросает:
  - Нет, не могу так... - и прыгает в низ. Тут же поднимает голову на меня и говорит, - Даже не думай, Кинна.
  Я открываю рот, чтобы возразить, но тут на моё плечо ложится тяжелая рука:
  - Не волнуйся, Мано, я послежу. - заверяет Вадома.
  Мано улыбается ей. И как он догадался, что я хотела присоединиться?
  Гляжу на соседний аэр: там все прижались носами к стеклам и ждут, пока Оби с Мано проверят, безопасно ли спускаться. Больше желающих рискнуть не находится. Не скажу, что сильно осуждаю их, но не карауль меня Вадома, я б уже тоже проверяла зверей на признаки жизни. А пока приходится просто сидеть у открытой двери, наблюдать и вдыхать запах крови. Он кажется сильнее, мешиваясь с соленым океанским воздухом.
  Через некоторое время Мано, встав на удалении, где туш поменьше, машет рукой:
  - Чисто! Можете спускаться!
  Я спрыгиваю. Страшновато. Между тушами мало пространства, многие лежат с открытыми пастями, и ставить ногу рядом с обнаженными клыками жутко. Такое ощущение, что сейчас вопьются тебе в лодыжку. И глаза. Почти у всех открытые. Желтые, круглые, потухшие. Мертвые. Конечно, это животные, но всё равно как-то не по себе.
  Я подхожу к Мано. Лейли с Золином замерли на полдороги к нам. Лейли полными ужаса глазами смотрит в сторону, где упал погибший гвид.
  - Там...там....- её побелевшие губы еле шевелятся. Золин обнимает её под спину и старается увести, хотя сам еле держится на ногах. Я слежу за их взглядами -покрытый алыми ошметками человеческий череп валяется у подножья второго аэра. То ли моё сознание дорисовывает картину, то ли зрение у меня и в самом деле настолько острое, но я могу разглядеть даже широкую щель между передними зубами, которую видела, когда ощерившись, гвид тянул за ремень моего автомата. К горлу подступает предательский ком, и я сжимаю пальцы со всей силой: одна рука обхватывает автомат, на другой ногти больно врезаются в мякоть ладони. Тошнота отступает.
  Когда все те, кто был с нами в аэре, собираются вокруг Мано, дверь второго открывается и оттуда выпрыгивает Плосконос. Выпрыгивает не осторожно, как мы, а залихватски-бодро. Расправляет плечи и пихает ближайшую мертвую кошку под брюхо. Потом зовет за собой остальных:
  - Давайте, спрыгивайте! Чего вы трусите?
  Вадома кричит ему:
  - Действительно, чего-то трусить-то? На нас-то никто не набросился, значит и вам ничего не грозит!
  Плосконос кидает на неё ненавидящий взгляд - Вадома не дала ему покрасоваться, смяла его браваду. Его подопечные спускаются и направляются к нам. С опущенными автоматами в руках. Пока что опущенными. Мано прямо смотрит на приближающихся к нам падальщиков, его подбородок чуть выдвинут вперед, плечи расправлены. Он ни капли их не боится, или хочет показать, что не боится. А вот я боюсь.
  На свободном пяточке, где мы топчемся, мало места, так что когда Плосконос и его свита - не знаю, включать ли Радана в её число - приближаются к нам, Мано говорит:
  - Выйдем с этого кладбища! - он машет рукой в сторону леса, ближе к которому туш почти нет.
  Плосконос бросает:
  - Ладно, если тебя смущает обстановка...- и он опять пихает первую попавшуюся дохлую кошару в живот, будто в этом есть какая-то удаль.
  Мано ничего на это не отвечает, только подталкивает меня так, что б я шла с "кладбища" впереди него - подальше от падальщиков. Я уже делаю первые шаги к лесу, как слышу возглас:
  - Подождите! - все останавливаются и глядят на Золина, который, щурясь, всматривается куда-то в океан, - Подождите, пожалуйста...
  - Что там? - спрашивает Плосконос.
  - Может, показалось...- говорит Золин и шустро подбегает к аэру, в котором укрывались падальщики. Он садится на корточки и берет щепотку песка-земли- камней. Поднимает её к лицу, растирает между указательным и большим пальцами и заглядывает под низ кабины.
  - Идите сюда! -кричит он нам.
  Плонсконос недовольно бурчит:
  - Что этот малахольный там нашел?
  - Что-то, значит, нашел. - говорю я и прохожу вплотную мимо него. Остальные тоже идут к аэрам. Я поглядываю через плечо: Плосконос идет с такой миной, будто его от чего-то отвлекли. Ему не терпится устроить с Мано разборки. Наш отряд раскололся надвое и это необратимо. А теперь силы уравнялись, все вооружены. У меня теплится надежда, что Золин обнаружил нечто такое, что предотвратит или хотя бы оттянет конфликт. Когда я похожу к нему, Умник вылезает из под аэра. Но меня отталкивает Плосконос.
  - Ну что там у тебя? - грозно спрашивает он Золина. Ему важно показать, что вопросы теперь задает именно он.
  - Не у меня, а у нас. Мы лишились одного аэра.
  - Почему?!- вырывается у меня. - Он же целый! Исцарапанный, конечно, но это же не значит, что он поломан.
  - А он и не поломан. -говорит Золин, - Он бесполезен. Топливо вытекло. Вот, смотрите...
  И Золин указывает на отличающийся цветом от прочего песка-земли- камней участок прямо под основанием аэра. Он не такой, как другие пятна на земле - те красные от крови, а это просто темное. Затем Умник нагибается и показывает нам на днище. Там зияет штук пятнадцать маленьких круглых отверстий.
  - Через них всё и вылилось.
  - Нам что, дали дырявый аэр!? - возмущается Плосконос.
  - Да нет, - говорит Золин, - Это пулевые отверстия.
  Я возражаю:
  - Но мы же стреляли вообще в другую сторону! К тому же сверху, из окон. Невозможно попасть в днище с...- и слова застревают в моей глотке.
  Повисает тишина, все пялятся на лужу утекшего топлива, которое должно было вернуть домой половину из нас. Всем ясно, кто мог изрешетить топливный бак снизу. Тот, кто лежал плашмя на спине, лицом к аэру. Кто, уже не способный подняться, пускал пулеметные очереди не глядя, в судорожной, отчаянной попытке сохранить жизнь, пока загнутые клыки не оборвали её.
  - Сукин сын! - цедит сквозь зубы Плоснокос и плюет. Потом он замечает череп, заносит ногу, и на миг мне кажется, что сейчас он пнет его, как мяч. Но Плосконос останавливается, меняет направление стопы и яростно топает, повторяя. - Сукин ты сын!
  Потом еще раз плюет и идет к лесу. Все гвиды двигаются на ним. Мано нахмурился, да и все остальные тоже. Общеизвестная истина, что команды гвидов никогда не возвращаются полным составом. Но все ведь надеятся, что именно на их долю выпадет тот уникальный случай, когда вернется весь отряд. Ну или хотя бы шестнадцать из восемнадцати - по количеству мест в двух летательных аппаратах. Теперь и этой надежды нет. Только восемь из нас могут улететь обратно в Сенар. Инструктора ясно дали понять, что при перевесе аэр просто-напросто рухнет в океан.
  Дойдя до места, где мы бросили свои поклажи, Плосконос останавливается. Падальщики сбиваются возле него. Мано встает напротив, наши рядом. В таких условиях с соратниками приходится определяться быстро. За наших я почитаю умников, Ирицу, Вадому и Оби. А вот когда Радан, побегав глазами между двумя альянсами, делает шаг в нашу сторону, я встречаю его хмурым взглядом. Может, он и не падальщик, но это не делает его своим. Радан замечает мое враждебное выражение лица, но оно его не тормозит. Он как ни в чем не бывало становится сбоку нашей кучки. Я шикаю брату:
  - Ты ему доверяешь?
  Мано не сразу, но кивает. Я бы поспорила, однако когда стоишь лицом к лицу с противниками, выступать надо единым фронтом.
  Губы Плосконоса растягиваются в издевательской ухмылке. Его рука лежит на автомате. Он торжествует:
  - Ну что, может, теперь нам вас перестрелять?
  - А может всё-таки нам вас? - небрежно парирует Мано и пожимает плечами.
  Они сверлят друг друга взглядами. Мы с падальщиками тоже обмениваемся угрожающими взорами. Все начеку, но пока никто не поднял оружия. И мы, и они понимаем, что при таком раскладе невозможно сделать выстрел и не схлопотать ответный. Подозреваю, что единственное, что сдерживает Плосконоса от пальбы - осознание того, что с такого побоища он тоже наврядли выкарабкается живьем. Их больше - десять против восьми - но при огульной пальбе численное преимущество мало что даст.
  Плосконос прерывает молчание:
  - Давай договоримся, - обращается он к Мано, - Заварила всю эту кашу блондиночка. Отдашь её нам и объявим мир.
  Ирица белеет, глаза наполняются яростью. Она уже снимает автомат с плеча, когда Мано отсекает:
  - Нет, она с нами. Даже не думай.
  Ирица оставляет автомат, с приценкой глядя на заступившегося за неё Мано.
  - Да ладно тебе. Это же не твоя любимая сестренка. - ухмыляется Плосконос.
  - Я сказал нет.- повторяет Мано и делает шаг вперед. Он стоит вплотную с Плосконосом. Сейчас начнется - мелькает у меня в голове. Две-три перекрестные очереди - и мы все будем валяться рядом с кошачьими трупами. Страх и жажда во что бы то ни стало предотвратить этот кошмар заставляет меня воскликнуть:
  - Хватит!
  Плосконос с пренебрежением косится на меня, Мано шикает:
  - Не вмешивайся.
  Но я продолжаю:
  - Нам нельзя стрелять друг в друга! - громко говорю я и понимаю, что продолжения-то у меня нет. Надо срочно что-то придумывать, если уж привлекла внимание. Я решаю бить по слабому месту всех периметрчан. - Знать только на это и рассчитывает, ссылая нас на континенты. Если б не Летопись, они бы сами нас расстреливали. Не хватало еще, чтобы мы сами это делали на радость этим скотам! - Я вижу, что "скоты" задели какие-то струнки в гвидах, а потому принимаюсь сыпать грязными словечками, - Вы что, не знаете, какие это ублюдки?! Сами бы тут и часа не протянули, мерзкие выродки, а нас отправляют! Хрящяки злобьевые!
  Выпаливая всё это, я сама понимаю, насколько нелогичны мои заявления. Мы все тут добровольцы, а виконтесска с нетерпением ждет нас обратно со скипетром.
  Однако моя гневная тирада цепляет их. Неприязнь к знати, от лютой ненависти до легкой антипатии, испытывают все без исключения вассалы. Падальщики насмешливо ухмыляются - мол, разошлась девчонка, - но не перебивают. Им даже нравится меня слушать, ведь поносить представителей благородных кровей наказуемо. В Периметре мы на эту темы лишь робко перешептываемся по углам.
  Не жила б я десять дней бок о бок с Вадомой, я бы не нашла столько выражений, но эта тетка научит кого угодно.
  - Лучшая месть этим вонючим слизнякам - вернуться обратно, самим получить титулы и тыкать ими в их жирные дебильные морды. Неужели вы упустите случай плюнуть этим убогим кретинам в морду! - я решаю, что на волне успеха надо попытаться внушить падальщикам толику здравомыслия, - Пусть не рассчитывают, что мы сами себя истребим! Мы и до них доберемся, до этих проклятых напудренных задниц! И чем больше нас вернется, тем лучше.
  Тут я вспомнимаю, что больше восьми-то нас вернуться не может. И внезапно меня осеняет: я надеялась, что Золин обнаружил что-то, что спасет нас от столкновения, и он это сделал.
  - Я предлагаю разделиться, раз уж эти сволочи не догадались дать нам аэры попрочнее. - говорю я, - Одни пойдут налево, другое направо, раз разницы никакой. Кто доберется первым, полетит домой и на правах аристократа прикажет вернуться за остальными.
  Как только я произношу это, все вмиг становятся серьезными. Мано выдвигается вперед, ближе к Плосконосу, и говорит:
  - Думаю, это лучший выход. В любом случае в один аэр все не уместятся.
  Плосконос отвечает:
  - А как я могу верить, что вы вернетесь за нами, если доберетесь первыми?
  Я говорю:
  - Мы всё сделаем, что бы вы не остались на континенте. Мы обещаем.
  Плосконос даже не глядит на меня, когда я это произношу, а Мано глазами показывает мне отойти. Я оторопеваю. Ничего себе. Это ведь я предложила разделиться. Это я придумала. А теперь меня оттесняют, будто я только под ногами путаюсь.
  Вадома мягко пытается меня утянуть меня, я резко одергиваюсь и остаюсь стоять, где стояла, рядом с Мано и Плосконосом. Плосконос оборачивается на своих соратников, те нерешительно кивают. Он переводит взгляд на Мано:
  - Ладно, разделимся.
  - А ты? - резко спрашивает брат.
  Плосконос моментально набычивается:
  - Что я?
  - Ты даешь такое же слово?
  Как будто слово этого бандюга что-то значит, думаю я про себя. Однако сам бандюг, видимо, считает его бесценным:
  - Даю.- произносит он с гордостью. Падальщики смотрят на него с чрезвычайным почтением. Шваль легко впечатлить: ругань или пафос, вот и весь рецепт.
  - Отлично, - говорит Мано, сверяется с солнцем и подытоживает: - Тогда не будем терять времени, тут каждая минута на счету. Чем быстрее обернемся, тем лучше.
  - Ну-ка ну-ка, не гони. - вскидывается вдруг Плосконос, - Вы нехило потрепали нам нервы. Мы хотим компенсации. Пускай всё же кое-кто из ваших присоединится к нам.
  Он опять смотрит на Ирицу, потом на меня, потом на Лейли. И я понимаю, что рано обрадовалась: Плосконос не желает просто так расходиться в разные стороны. Он не чувствует себя в выигрыше.
  Глухой голос Оби звучит поверх наших голов, как раскат грома:
  - Я подойду?
  Я смотрю на его мощную фигуру, высящуюся над нами всеми, на непроницаемое лицо, лишь желваки которого чуть выдают напряжение. Оби не шутит, хоть его вопрос и прозвучал забавно. Оби угрожает. Однако Плосконос делает вид, что принял это за шутку.
  - Не, нам кого-нибудь с сиськами, пожалуй. - выдавливает он смешок.
  - Бери, что дают. - мрачно отвечает Оби.
  Плосконос медлит, скривив губы, а потом позволительно взмахивает рукой:
  - Ладно, хрен с вами. Нам старик с собой не нужен, только замедлять нас будет. - он берет рюкзак, закидывает его на плечи, и объявляет падальщикам, - Пора за скипетром, парни.
  Падальщики надевают на плечи свою поклажу. Один из них, воровато взглянув на нас, подбирает два рюкзака - свой и покойного щербатого. Плосконос берет курс на запад, падальщики следуют за ним. Когда они отходят на несколько метров, Плоскнос небрежно бросает через плечо:
  - Мы отправим за вами кого-нибудь!
  Падальщики подобострастно смеются, повторяя остроту своего вождя:
  - Мы отправим за вами кого-нибудь!
  Мы стоим на месте и смотрим, как они удаляются. Я оставляю автомат висеть на ремне, упираюсь руками в бедра и громко выдыхаю, словно до того долго задерживала дыхание. Поверить не могу, что всё обошлось. Ни одного выстрела человеком в человека. Практически чудо.
  Мано, не сводя глаз со спин падальщиков, произносит:
  - Отправимся в путь, когда они будут на достаточном расстоянии.
  - Это на каком? - уточняет Ирица.
  - На таком, на котором они точно промахнутся.
  Радан замечает:
  - Их девять. Мест восемь.
  Я отвечаю:
  - Ну тогда этот плосконосый отправит своих людей домой, а сам мужественно останется ждать на континенте.
  Все ухмыляются. Такое невозможно. Не упуская наших "товарищей" из виду, мы ищем среди рюкзаков каждый свой, ну или тот, что мог бы быть им. Отряхиваемся, осматриваем царапины, пьем воду. Когда падальщики становятся просто точками на горизонте, Мано поднимается, закидывает рюкзак на спину и с улыбкой кивает в направлении востока:
  - Ну что, отправляемся за сокровищем?
  
  

Глава 23

  
  В Ц-Поде миссия виделась мне чем-то стремительным, сложным, переменчивым. Теперь же, шагая по пустынному побережью, я понимаю, что наша основная задача- идти. На пути нам могут встретиться различные преграды, как пумы, уже укравшие одну жизнь. Но не их преодоление стоит на первом месте - они помехи, мешающие осуществлять главное. Гвиды должны идти, не взирая на всевозможные препятствия и опасности, игнорируя любые потери. Вперед, к цели.
  И мы идем. Оружие у всех наготове. Краем глаза смотрим на лес, близко к деревьям не подходим - мало ли, кто там таится. Мы с Мано во главе.
  - На что дуешься? - спрашивает он.
  - Ни на что, - бросаю я.
  - А что такая тогда хмурая?
  - Ничего.
  Ему и в голову не приходит, что выпереть меня с переговоров было, мягко говоря, несправедливо. То есть уцепиться за мою идею - это пожалуйста, а вот дать мне право голоса в обсуждении - нетушки, мала еще.
  Я не даю Мано ни единой подсказки и недолго мы топаем в молчании. Потом он вдруг смотрит на меня и начинает посмеиваться.
  - Что? - спрашиваю я недовольно.
  - "Напудренные задницы" - цитирует он мою тираду. - Спрашиваю снова: где ты таким словам научилась, а?
  - Где надо. - буркаю я в ответ.
  Кроме легкого плеска волн здесь ни звука. Наш разговор долетает до всех.
  - Это вадомина школа. - громко говорит Ирица.
  - Ага. - охотно подтверждает Вадома.
  Я оборачиваюсь к ним, ехидничая:
  - Ну всё, раскусили меня. Я за ней заметки делала, а перед сном их заучивала.
  - Да ладно тебе, - язвит в ответ Ирица, - С этой бабищей под одной крышей жить - так любой ругаться начнет. Не знаю, как наша Лейли еще до матерщины не скатилась...
  - А я шепотом, пока никто не слышит. - говорит Лейли, смущенно поправляя душки очков. Хохоток выпрыгивает из меня - хотела бы я и в самом деле послушать, как Лейли в полголоса кроет всё и вся на чем свет стоит. Хоть она моя ровестница, да еще и на голову выше, не могу заставить себя относиться к ней соответвующе. Всё кажется, что она ребенок
  Мы движемся на восток уже долго, а пейзаж не меняется. Редкий, полулысый бор с царапающими небо верхушками деревьями слева, синий океан справа, а между ними непонятная субстанция тусклого цвета. Такое ощущение, будто прибрежная полоса бесконечна. Мне надоедает обижаться на брата. Сколько можно? Идем, как воды в рот набрали. Ну не вечно же в молчанку играть.
  У нас возникла безмолвная договоренность не обсуждать важного при других, так что я слегка попридерживаю Мано, и мы пропускаем остальных вперед.
  - Секретничать будете? -прищуривается Вадома, заметив, как мы стараемся отделиться.
  - Шлепайте-шлепайте. - отмахивается Мано, - У нас тут дела семейные.
  Он дожидается, когда наши уйдут метров на десять вперед, и тихо говорит:
  - Теперь твой черед. Что случилось? За что ты на самом деле попала в Гнездо?
  - За часы...
  Мы идем дальше, чтобы не отставать. По пути я рассказываю ему обо всем: о своих сомнениях, брать ли их, о том, как Дэй отругал меня, а потом я сама поняла его правоту. Как Зира заложила меня, как проходил суд и как Дэй назвался моим женихом. Рассказала и про Глорию, которую ему пришлось ради меня оставить. Поцелуй я пропустила - Мано и так почему-то начал хитро посматривать на меня. Зато я в красках воссоздаю Луйца, всю его мерзкую личность. Мано стискивает кулаки, слушая про него.
  Из ужасов самого Гнезда я рассказала ему только про Гелику - всё прочее ему и без того известно, даже лучше меня. Зато когда я описываю Лабы и что в них происходит, то вижу, что брат удивлен. Он слышал про них, но думал, что это наполовину россказни. Я дохожу до момента, когда надзирательница предупреждает меня о грядущем наборе гвидов. Рассказываю, как боялась, что Луйц отправит меня на континенты, и тут замечаю, что Мано полностью затих. Он больше не задает наводящих вопросов, не поддакивает, не хмыкает. Он смотрит под ноги, не поднимая взгляда даже когда я дотрагиваюсь до него, спрашивая, в чем дело.
  - Прости... - выжимает он наконец. - Я не должен был вызываться. Это из-за меня ты в итоге здесь оказалась...
  - Нет! - автоматически возражаю я. Но, подумав, поправляюсь - врать напропалую нет ни смысла, ни желания, - Я ни о чем не жалею. К тому же, ты же не знал, что я там была.
  Мано мотает головой:
  - Знал.
  - Знал?
  - Я видел тебя во дворе несколько раз. Мой автобус отправлялся на каторгу перед твоим.
  Я вспоминаю:
  - Там была драка...
  Мано кивает:
  - Я врезал каяльщику, который кричал тебе в след всякие гадости. Я тогда тебя в первый раз увидел - сразу узнал, хоть ты и выросла. Моментально.
  - Это был мой первый день. -вставляю я.
  Мано продолжает:
  - Я старался не смотреть на тебя, прятался за спины, в автобус первым залезал. Но это было невыносимо. Я боялся, что в один день просто не выдержу и подбегу к тебе. И тем самым выдам всю семью графу.
  Мано замолкает и я продолжаю за него:
  - И ты решил вызваться гвидом.
  - Да.
  - Из-за меня. - констатирую я.
  - Из-за себя. - возражает Мано.
  Я закатываю глаза, показывая, что не куплюсь на это.
  - Я и раньше думал вызываться. Через пару лет в Гнезде, когда окончательно осознал, что мне оттуда не выбраться. Просто не решался. Не достаточно отчаялся.
  - Не достаточно отчаялся...- повторяю я за ним. Указываю ему на идущих впереди гвидов, - Думаешь, они все отчаянные?
  - Каждый по-своему.
  - - И Золин с Лейли?
  -Пожалуй, тоже. Хотя как-то они сюда не вяжутся...
  Я наигранно поджимаю губы:
  - А мне здесь, значит, самое место.
  - Ага. - подшучивает брат, - ты всегда была слегка дурковатая.
  Его подколка задевает меня. Я уже готова обидеться всерьез, но вовремя понимаю - Мано не знает. Мано столько всего не знает...О том, как я донимала окружающих вопросами, не встречали ли они моего брата. О том, какие истерики у меня случались, как меня ловили в школьном туалете с осколками, какую репутацию и какие прозвища - дурковатая в том числе - я в результате заработала. Он не знал, как складывалась моя жизнь после его исчезновения.
  - Сам ты дурковатый, - отвечаю я ему в тон и заставляю себя улыбнуться.
  Мано возвращается к прежней теме:
  - Я думал, ты меня не узнаешь. Тебе было всего двенадцать, когда ты в последний раз меня видела. Я изменился - в Домах Искупления все меняются. Но ты всё равно поняла... - в голосе Мано сквозит виноватость, - И привстала... А эти скоты сразу тебя и схватили.
  Я мотаю головой:
  - Мано, я сама поднялась. Добровольно. Они не подходили, пока я встала полностью.
  Мано резко останавливается и хватает меня за руку:
  - Ты сама вызвалась?! - его глаза расширены, он встряхивает меня, - Ты что, с ума сошла?!
  - Нет...
  - Ты хоть понимаешь, что натворила? Зачем ты это сделала?
  Я лепечу:
  - Ради тебя...
  - Ради меня? - громко переспрашивает Мано. Он переводит дыхание и повторяет уже тише. - Ради меня? Я пять лет сидел в Гнезде, Кинна, пять долгих, бесконечных лет. И каждый день меня успокаивало только одно: что пусть я терплю всё это, но зато вы с родителями в безопасности. Зато граф не знает, что вы со мной связаны. Никто не прослышит, что у тебя брат-каяльщик, и ты сможешь найти нормальную службу, хорошего мужа...Ты хоть представляешь какого мне было увидеть тебя здесь, среди гвидов? Среди смертников?
  Я могу ответить только одно:
  - Ты бы тоже пошел за мной.
  - Я - другое дело!
  Я резко вырываю руку:
  - Почему ты - другое дело?! Потому, что я мелкая и дурковатая? -во мне возрождается обида за "отстранение" с переговоров, - Потому, что ты не воспринимаешь меня всерьез?!
  - Потому, что я могу постоять за себя, а ты нет. - отрезает брат. - Это чудо, что с тобой еще ничего не случилось и только половина нашего отряда - полные твари, а остальные - так, частично.
  Мано говорит жестко, но достаточно тихо, однако на нас всё равно начинают оборачиваться. Надеюсь, до наших не долетело, что они частично твари. Не хватало еще и между собой переругаться.
  - Ладно, - говорю я примирительно, хотя и нелегко спускать всё на тормозах, - В любом случае уже ничего не исправишь. Мы оба здесь. Ты из-за меня, я из-за тебя.
  Когда я произношу последнее, Мано перестает сердиться и снова выглядит виноватым. Я добавляю:
  - К тому же, если б я не пошла за тобой добровольцем, Луйц наверняка бы отправил меня на континенты в следующий раз, когда каяльщикам бы "оказывали особую честь".
  Мано нахмуривается:
  - Если выберемся, лучше ему не попадаться мне на глаза.
  - Убьешь? - спрашиваю я в шутку.
  Мано смотрит на меня с пугающей серьезностью:
  - Возможно.
  Я тихо произношу:
  - Ты не способен на убийство. Даже ради меня.
  Мано чмокает меня в лоб:
  - Даже не знаю, на что я не способен ради тебя. -после паузы он добавляет, - Я вытащу тебя отсюда.
  
  

* * *

  
  Когда небо начинает краснеть вокруг опускающегося солнца, я вижу, что многие из нас вымотаны, хоть и не признаются в этом. Умники всю жизнь упражняли мозг, а не тело, а у Вадомы с Оби сказывается возраст. Однако привал предлагает Мано:
  - Там, кажется, подходящее местечко, чтоб передохнуть, - он указывает пальцем на небольшую, низенькую постройку, замаячившую на побережье. Подойдя поближе, мы видим, что это скорее скелет здания, чем здание. Стены цвета ржавчины, передняя с двумя огромными оконными проемами - наверное, бывшие витрины. Пустая дверная рама ютится сзади. Скорее всего, это был какой-то уличный киоск. На полу песок-земля-камни, сухие ветки. Крыши нет, но это к лучшему - наверняка бы обвалилась нам на головы. Развалины не предоставляют укрытия от ветра, дождя или хищников, однако где-то ведь надо остановиться на ночлег. На континенте мы провели целый день, от восхода до заката, а тому предшествовало еще несколько часов полета.
  Мы выкидываем из нашего пристанища крупный мусор, расстилаем одеяла. Садимся, опираясь на шаткие стенки. Притихшая Ирица устраивается как можно дальше от Радана и Оби - то ли побаивается, то ли совестится того, что с утра чуть было их не прикончила. Завариваем себе питательную кашу. На середине трапезы я вспоминаю про рану Мано:
  - Покажи ногу! Что там у тебя?
  Мано поворачивает голень ко мне - кровь спеклась, образовав корочку.
  - Само заживет. - говорит брат.
  - Может, перевязать? - тревожусь я.
  - Ну если разойдется, то перевяжем. - бросает Мано.
  Радан спрашивает:
  - Это тебя когтем?
  Мано кивает.
  - Я вот думаю. - говорит Радан, водя ложкой в миске, - Насколько они умные?
  Вадома откликается:
  - Кто? Кошки?
  - Не, эти...остальные гвиды.
  - Падальщики. - роняю я.
  Радана это явно позабавило:
  - Ты их так прозвала?
  - Ну не только их... - говорю я и сверлю его глазами, давая понять, что и его причисляю к той же категории.
  Радан улавливает намек:
  - Я тоже падальщик? А я-то думал, что для меня у тебя какое-то отдельное звание.
  - С чего бы это? - приподнимаю я бровь.
  - Ну ты со мной так разговариваешь, будто я хуже всех этих так называемых падальщиков, вместе взятых.
  Все, даже Мано, хихикают. Вадома аж рот себе кулаком закрывает, приглушая смех. Я сердито зыркаю на них, а сама чувствую, как щеки горячеют от прилившей крови. Я ведь действительно разговаривала с Раданом очень жестко. Даже с Плосконосом я не была настолькогрубой. Радан уловил это, и теперь тыкает меня тем, что я его выделяю. А девочки выделяют красивых мальчиков только когда к ним неровно дышат. Это не мой случай, но теперь все уверены в обратном. Я принимаю независимый вид:
  - Тебе показалось. Я всегда такая.
  - А... - протягивает Радан, даже не притворяясь, что верит. - Ясно-ясно.
  Хихиканье становится громче и глуше - все старательно сдавливают его под моими гневными взглядами. К счастью, Вадома сжаливается надо мной и вмешивается:
  - Ты сам знаешь, какое у тебя прозвище.
  Радан трет родимое пятно на скуле:
  - Да уж...Красавчик! - произносит он таким тоном, будто кличку ему дали, подтрунивая над его врожденным недостатком.
  Вадома хмыкает:
  - Да ладно тебе, не скромничай.
  Радан смотрит на неё искоса, потом на меня. Знает ведь, гад, что не в пятне дело. Он продолжает:
  - Так вот, я думаю, насколько эти падальщики умные?
  Ему отвечает Ирица:
  - Не умнее нас. По-крайней мере, их. - она кивает в сторону Лейли и Золина. - А что?
  Радан пожимает плечами:
  - Да ничего.
  Ирица ставит свою миску на пол и требует разъяснений:
  - Что ты там надумал?
  Радан нехотя делится:
  - Я вот думаю, не могут ли они просто напросто вернуться к аэрам и ждать в них, пока мы не раздобудем скипетр. А когда мы придем на побережье, напасть на нас и отобрать его. В аэрах более менее безопасно, вода всегда под рукой.
  Вадома закидывает лысую голову и смотрит в наш потолок - в небо.
  - Хрячьё лешее, а ведь эти сукины дети вполне способны на такое гадство. - говорит она и со злостью стукает кулаком.
  Золин откашливается, привлекая к себе внимание:
  - Не думаю, что они рискнут туда вернуться. Там сейчас множество туш, а континент наверняка наполнен плотоядными. Если пумы собрались на наш запах, то на разлагающуюся плоть точно зверье сбежится.
  - Думаешь, они на наш запах пришли? - спрашиваю я.
  - Конечно, - отвечает Золин.
  Про себя я вздыхаю с облегчением. Мне представлялось, что пумы напали на нас по наводке той, что встретилась мне наедине. Не то, чтобы я считаю, будто она подошла к соратницам и всё им рассказала - я не до такой степени невежда, чтобы наделять животное человеческим поведением. Но была уверена в чем-то подобном. И что гибель щербатого гвида - косвенно моя вина.
  - Да уж, запашек у нас всех еще тот. - Вадома нюхает свою подмышку. - Надеюсь, от этой робы хоть какой-то толк есть.
  Все согласно кивают - пекло под черной, ни капельки не продуваемой формой утомило не меньше пережитой бойни и пройденных километров. Сейчас жара чуть спала и в ней уже не так невыносимо, но всё равно противно и липко.
  Мано объявляет:
  - Ладно, надо поспать. Я подежурю, а остальные - набоковую. И ты тоже, Кинна. - брат не дает мне и рта раскрыть.
  Доносится голос Оби:
  - Я посторожу. Ты ложись, Мано.
  - Я не устал, а тебе надо набраться сил. - Мано говорит это безо всякого укора, но Оби стыдливо опускает глаза. Вадома тоже.
  - Если я буду вас замедлять, я останусь...- начинает Оби.
  - Не останешься. - сухо отвечает Мано и переводит взгляд на Вадому, собравшуюся возразить.- Никто нигде не останется. Вы видели, как действуют звери? Стаей. А это единственные, кто выжил на континентах.
  Старшие косятся друг на дружку и смиренно кивают. Они годятся нам всем в родители, но сейчас от их жизненного опыта никакого проку. На континентах наставничество не нужно, зато прожитые годы отягощают в пути. Думаю, потому они и не противятся тому, что парень вдвое их моложе взял командование на себя. Им неудобно, что они оказались в роли слабых звеньев.
  - Разбуди меня часика через три, я оставшееся на шухере посижу, а ты поспишь. - предлагает Радан.
  Мано явно склонен отказаться и от этого предложения, но я не позволяю:
  - Да, давайте так сделаем. Так ты хоть немного поспишь, Мано.
  - Я привык не спать.
  - Я тоже. - говорит Радан, и двусмысленно подмигивает мне.
  В памяти что-то мелькает...Подмигивание...Точно, вспоминаю я, это он подмигнул Ирице на церемонии посвящения в гвиды. Красавчик привык заигрывать с девушками. Манера у него такая. Вот только он не понимает, насколько она неуместна в сложившихся обстоятельствах. Я-то просто краснею, а Мано меняется в лице и свирепо смотрит на Радана. Шаловливая улыбка сползает с Красавчика. Он произносит примирительно:
  - Да ладно тебе, я же просто шучу.
  - Не смешно. - отрезает Мано.
  Неожиданно в разговор вмешиваются умники. Я уже раньше заметила, как эти двое перешептываются, а теперь, видимо, они пришли к какому-то решению.
  - Мы с Тлейнкстли подежурим вторую половину ночи. - говорит Золин.
  - Ладно. - соглашается Мано, как мне кажется, лишь для того, чтобы смена не досталась Радану. - Я разбужу вас попозже, а сейчас - спать. Автоматы из рук не выпускайте.
  Вадома откликается:
  - Будем держать в объятьях, как набитых мишек!
  В этот момент Мано как-то ласково на меня смотрит, и меня осеняет догадка: я лет до восьми не могла заснуть, не обнимая сшитого бабушкой из подушки мишутку. Брат явно вспомнил об этом. Вот, уже в лыбится с умилением. Я кидаю на него взгляд, ясно говорящий: если он сейчас вслух скажет что-нибудь про мою любимую детскую игрушку, я огрею его прикладом своего нового мягкого мишки.
  
  

Глава 24

  
  
  Ночью я просыпаюсь только один раз, когда Мано шепчет умникам:
  - До рассвета пара часов. Посидите?
  Едва разлепив глаза я вижу, как Золин трет под очками и мягко теребит за плечо посапывающую рядом Лейли. Она только спрашивает:
  - Уже?
  Золин шепчет:
  - Я сам посижу, если хочешь...
  Лейли мотает головой:
  - Нет, нам надо...
  Прежде чем снова провалиться в сон, мое сознание цепляется за короткие мысли: какой громкий ветер на побережье...Вадома, оказывается, сопит....каким жарким оказалось тонкое, как простыня, одеяло...хвалю себя, что во сне не выпускаю автомата из рук... металл рукояти даже потеплел....не выпускаю...не выпускаю...
  Что это?
  В отличие от первого утра в Гнезде, мне не требуется ни мгновения, чтобы опомнитьcя где я, как тут очутилась. Я полностью отдаю себе отчет. Вопрос один: что это было? Отчего я проснулась? Указательный палец сам находит курок.
  Я слышу шевеление за окном. Ветер? Не только. И тут я снова различаю приглушенный всхлип, как тот, что разбудил меня.
  - Лейли! - кричу я, потому что всхлип был женский. Через широкий проем я вижу край худого плеча и черные волосы - она стоит у простенка между двумя окнами. Кто-то тянет её к себе, а Лейли упирается.
  Падальщики.
  Полностью мне видно только двоих. Оба обернулись на мой возглас. У одного туловище пересекает ремень - значит, автомат у него за спиной; у другого оружие прямо в руках. Я стреляю первой. Он падает, потеряв равновесие. Я знаю, что не убила - попала в грудь, но не в сердце. С момента пробуждения я успела сделать отсилы два вдоха-выдоха.
  - Держись ниже! - кричит Мано. Я и не распрямлялась - и без того понимаю, что ветхие стенки кое-как, но укрывают от пуль. В помещение все проснулись и схватились за автоматы. Мано, Вадома и Ирица целятся через то окно, которое ближе им, я с Раданом и Оби палим через другое. Падальщики отпрянули. Уже светает, так что мне хорошо видно их лица. Плосконос не среди них, он по-прежнему пытается оттащить Лейли от здания.
  - Помогите! Отпусти меня! - она сопротивляется и кричит из-зо всех сил. До того он закрывал ей рот, а теперь в этом нет смысла. Вадома взвизгивает -с боку шеи у неё выступает кровь. Мозг работает с бешеной скоростью, одного беглого взгляда мне достаточно, чтобы понять, что с ней всё в порядке.
  Я подползаю ближе к окну и теперь вижу не только плечи Лейли и Плосконоса, но и две пары рук - смуглые, со выпученными венами ладони сжимают худенькие запястья. Чуть поодаль на земле лицом вниз лежит парень. У меня мелькает мысль, что наши подстрелили одного из падальщиков, но потом я замечаю дужки очков.
  Падальщики, тем временем, соображают, что они допустили ту же ошибку, которую совершили пумы - вышли на обозрение. Мы стреляем в них, словно из окопов. Они пятятся от здания, пуская очереди. Только Плосконос всё еще рядом, кусок высокой стены между окнами вырывает его из нашего поля зрения. Я уверена, что он не станет заглядывать в окно, чтобы прикончить кого-нибудь из нас - это стало бы последним действием в его жизни. Через прицел я примеряюсь к его боку, но не решаюсь на выстрел - Лейли слишком близко. Неожиданно она вскрикивает. По движению её плеча я угадываю, что она сползает по стенке. Одновременно Плосконос ныряет вниз. Я жду, что сейчас его рожа всё-таки высунется в окне, но проходит несколько секунд, а он не появляется.
  Падальщики скопом кидаются на запад, откуда и пришли. Я понимаю, что Плосконос прошмыгнул прямо под окном, а его приспешники побежали за ним. Оби, а за ним Радан, пересекают помещение и выпрыгивают наружу, пускаясь в догонку. Я слышу выстрелы и их выкрики, ответных не следует. Вадома начинает смачно материться. Это для меня знак, что ситуация стабилизировалась.
  Что же случилось, судорожно пытаюсь я разобраться. Падальщики решили выкрасть девушек? Наверное, да. Иначе они бы просто перебили всех без разбору. А так им надо было действовать аккуратнее. Стрелять в дежурных они не могли, выстрел разбудил бы всех. Поэтому они стукнули чем-то Золина и пытались заткнуть рот Лейли, чтобы не шумела. Однако я всё же проснулась и открыла огонь. Пожалуй, всё происходило таким образом или близко к этому. Иного хода событий я не вижу.
  В проеме виднеется макушка Лейли, её волосы колышатся на ветру. Какое счастье, что падальщики не похитили её. Но Золин...
  Я перемахиваю через подоконник, краем глаза заметив, что Лейли сидит на песке-земле- камнях, согнув колени - в шоке, видимо. Подбегаю к бездвижному Золину. Я перепугана с первый секунды стычки, но руки у меня начали дрожать только сейчас. Долго медлю, прежде чем заставить себя приложить пальцы к его шее.
  - Пульс есть...- выдыхаю я с облегчением. Повторяю громче для остальных, - Всё в порядке, Золин жив.
  Лейли совсем сползла на землю. Мано и Ирица с Вадомой сидят возле неё на корточках. Они поворачиваются ко мне с онемевшими лицами. Лейли тоже смотрит куда-то, но как-то странно. И тут я понимаю, в чем эта странность заключается.
  Зажимаю себе рот ладонью и смотрю на неё в упор. Моргни. Моргни. Лейли, пожалуйста, моргни, молю я про себя. Я еле волочу отяжелевшие ноги, идя к ней. Моргни, моргни, моргни. Но карие глаза под очками застыли. Влажное пятно слева под грудью объясняет почему. Плосконос не смог забрать Лейли, не оставил он её и нам.
  Вадома пережимает себе переносицу, борясь с плачем. Мано садится на подоконник и молча смотрит в землю. Ирица, стоя перед Лейли на коленях, как и я закрывает себе рот, но слова просачиваются сквозь её пальцы. Вернее, слово.
  - Нет, нет, нет, нет, нет...- всё повторяет Ирица и раскачивается взад-вперед, не отводя пристального взгляда от Лейли. Потом вскакивает и с надрывом кричит тоже самое, - Нет!
  Она принимается ходить из стороны в сторону. Ирица будто не знает, куда деть свои руки- то трет виски, то сплетает пальцы, то сжимает себе предплечья. И бормочет, будто мыслит вслух:
  - Зачем я тебя послушала? Я говорила, я говорила, что надо их всех сразу перестрелять. Почему я этого сразу не сделала? Зачем я тебя послушала, зачем? Всё бы было хорошо. - она бухается перед мертвой Лейли, хватает её за плечи и начинает трясти, переходя на крик, - Зачем я тебя послушала? Я ведь хотела их убить! Я уже целилась! А в голове всё крутилось твоё "дай им шанс, дай им шанс". Зачем я тебя послушала?
  Мано вылупился на Ирицу так, будто та бредит. Мы же с Вадомой обмениваемся понимающими взглядами. Этими словами в последний вечер в Ц-Поде Лейли отговаривала Ирицу от плана перебить всех мужчин-гвидов. Я вспоминаю, как Ирица держала их на мушке, собираясь осуществить задуманное, а нажать курок так и не решись. Значит, в тот момент в ушах у неё звучали уверения Лейли. Она отговорила Ирицу убить тех, кто в итоге убил её.
  Заслышав шорох среди деревьев, я хватаюсь за повисший на ремне автомат, но это ложная тревога. Из леса выбегают Оби и Радан. Озираются, будто ищут что-то, потом их глаза останавливаются на Лейли. Оби упирается лбом в дерево и несколько раз стучит по стволу кулаком. У Радана вздрагивает нижняя губа, но он перебарывает это. Ирица продолжает говорить с Лейли, по щекам струятся слезы:
  - Зачем ты меня переубедила? Я ведь была права, они все скотины. Если бы я от них сразу избавилась, ты бы осталась жива...
  Радан подходит к Ирице, аккуратно заставляет её отпустить Лейли и помогает встать:
  - Ирица, случившегося не исправишь...
  - Я должна была это сделать, должна была. - продолжает Ирица, - Не надо было слушать наивную глупенькую девочку. Надо было убить их всех сразу после приземления.
  При этих словах Радан мрачнеет еще сильнее. Сразу после приземления он с Оби находился среди падальщиков. По ставшему более внятным тону Ирицы я понимаю, что её истерика угасает.
  - Случившегося действительно не исправишь, Ирица, - говорю я, - Зато ты не убила Оби и Радана.
  Ирица грубо отталкивает обнимающего её Красавчика и цедит сквозь зубы:
  - Я бы с радостью обменяла их обоих на Лейли. Только её уже не вернешь.
  Вадома, качая головой, направляется в сторону океана. Мано тоже встает на ноги.
  - Что там с падальщиками?- интересуется он у Радана.
  - Они уже скрылись из виду, когда мы побежали, - хмуро отвечает тот, - Потом мы услышали крик, решили, что они всё-таки здесь, и вернулись.
  Нас кликает Вадома:
  - Эй! - она присела возле Золина. Тот шевелит пальцами. Судя по тому, насколько синхронно мы испустили страдальческие вздохи, нас всех пронзила одна и та же мысль: Золин еще не знает, что его невеста умерла.
  Умник приподнимается на одном локте, поправляет очки. Он не может сфокусироваться, рука его подгибается и он снова оказывается лицом на земле. Потом вновь пытается подняться.
  - Лейли...- шепчет он, вставая на четвереньки. Вадома помогает ему, а Золин все бормочет, - Лейли...
  Когда он находит её взглядом, сначала его лицо озаряется облегчением. Потом оно застывает. Золин плюхается на колени, и я знаю, что полученный им удар по голове тут не причем. Не поднимаясь, он подползает к ней, медленно и осторожно, словно боится спугнуть сидящую на цветке бабочку.
  - Лейли, - губы его начинают дрожать, когда он тихо произносит её имя, - Лейли...
  Дойдя, он тянется рукой к её лицу, проводит пальцами по щеке. Его губы и подбородок дрожат еще сильнее, рот открывается в немом крике. Когда крик обретает громкость, Золин утыкается Лейли в ноги. Он даже не плачет - он воет, и только потом, через несколько минут его вопли перерастают в рыдания.
  Я к этому моменту уже реву навзрыд, зарывшись на груди у Мано. Я хотела быть сильной, но не выдержала. Золин и Лейли - это были я и Дэй. А если бы я потеряла Дэя, то уже бы не оправилась. Боль Золина словно отражается во мне, смешиваясь с моей собственной. Сквозь свои всхлипывания слышу чужие. Мы все, кроме Ирицы, более менее держались, пока Золин не очнулся. Я теряю ощущение времени и не знаю, сколько так сижу с братом в стенах разрушенного здания, которое всё же защитило тех, кто был внутри. Мано что-то приговаривает, гладит меня по затылку. Я прихожу в себя, когда снаружи всё затихает.
  Мы выходим. Распухший и покрасневший от плача Умник смотрит на Лейли. Он аккуратно снимает с неё очки, прячет их себе в карман. Коротко целует бледные губы и ласково проводит ладонью по овосковевшему, совсем детскому лицу ото лба к подбородку. Теперь глаза Лейли закрыты.
  Золин с трудом встает на ноги, но предостерегающим жестом никому не позволяет помочь.
  - Мы должны достойно похоронить Тлейнкстли.
  Он назвал её полным именем, и я понимаю, что Умник пришел в норму. Только теперь норма для него - не то, что прежде. У сломленных она своя. Я-то знаю.
  
  

* * *

  
  Место выбирает Золин.
  - Вот, около того валуна. Легко будет запомнить. - он указывает на камень, угловатой формой выделяющийся среди прочих. Я проглатываю замечание, что запоминать, где захоронена Лейли, смысла нет - мы покинем континент и никогда сюда не вернемся. А кто не покинет, тот присоединится к ней.
  - Хорошо, - отвечает Мано за всех и берется за импровизированную лопату, собранную из ветки и широкого куска закостенелой коры. Копают втроем - он, Радан и Оби. Яма углубляется медленно, такими доморощенными орудиями колодец не выроешь. Мано старается изо всех сил и тихо поторапливает остальных - до того он шепнул мне, что похороны надо провести как можно быстрее.
  Золин сидит возле тела Лейли, которое донесли на одеяле, как на носилках, держась за углы. Он смотрит на её лицо, как мне кажется, стараясь запомнить его как можно лучше. Он ведь видит его в последний раз. Не знаю, есть ли у него дома фотография Лейли - это дорогое удовольствие, а умники явно не из зажиточных.
  Мы с Вадомой молча примостились на поваленном неподалеку дереве. Ирица сказала, что будет следить за безопасностью, и теперь наворачивает круги, держа автомат наготове. Она взяла себя в руки, но с горем еще не справилась - это читается по тому, как она отводит глаза, когда кто-то смотрит на неё. Бывает, сдерживаешь смех, а кто-нибудь глянет на тебя - и ты взрываешься. Ирица сейчас избегает иного рода взрыва.
  Вадома произносит негромко:
  - Похороним нашу Лейли, как знать.
  Золин бросает на неё взгляд, в котором сквозь боль пробивается чуть-чуть довольства. Быть погребенным в земле считается очень престижным. Только аристократы могут позволить себе приобрести участок земли. Площадь - это ресурс, который Сенару никак не увеличить, так что жители Периметра прощаются со своими родными в крематории. Иногда тела отпускают в океан. Мано предложил этот вариант, но Золин не захотел. Вряд ли его действительно утешает, что любимая будет покоиться закопанной, но это последнее, что он может для неё сделать.
  Через некоторое время Мано и Оби выкарабкиваются из ямы им по пояс.
  - Готово. - говорит Мано.
  Мы с Вадомой подходим к Лейли, беремся за края одеяла.
  - Можно? - спрашиваю я Золина.
  - Еще минутку...- сипло произносит он. Он ласково отводит волосы с её лица, слегка улыбается сквозь слезы, как улыбаются люди, прощаясь. Рядом стелится тень - Ирица остановилась позади него. Её глаза высохли, но страдания в них не меньше. Наконец, Золин кивает и отстраняется от тела. Мы с Вадомой заворачиваем Лейли. Оби берет её на руки и аккуратно передает стоящему в могиле Радану. Тот кладет её на дно и Оби помогает ему выбраться, не задев Лейли.
  - Золин, скажешь что-нибудь? - я мягко дотрагиваюсь до него. Золин мотает головой. Я обращаюсь ко всем, задерживаясь на Ирице, - Кто-нибудь другой?
  Ирица колеблется, но потом тоже качает головой. Речь остается не произнесенной - не потому, что нечего сказать, а потому, что словами случившегося не выразить.
  Под свист ветра и плеск волн, доносящийся с побережья, мы забрасываем могилу песком-землей-камнями и разравниваем. Вот и всё. Лейли нашла своё пристанище.
  Никто не решается отойти от захоронения раньше Золина. Мано то и дело нетерпеливо оборачивается, чтобы свериться с солнцем. Я пихаю его в бок, настолько неуместной выглядит его спешка. Хорошо хоть, Золин ничего не замечает.
  - Это моя вина. - произносит он глухо.- Из-за меня она оказалась здесь. Это была моя идея.
  Золин умолкает. Я помогаю ему вопросом:
  - Идея украсть краски?
  Он мотает головой:
  - Нет. Я хотел оказаться на континентах. -Золин звучит как человек, сдающий себя с поличным - Всю жизнь. Узнать, что здесь...что аристократы от нас скрывают. Ведь недаром сюда никого не пускают - только гвидов. А те, когда возвращаются, присоединяются к знати. Тлейнкстли знала о моей мечте и тоже загорелась ею.
  - Но излучение... - вставляю я.
  Золин пожимает плечами:
  - Не факт, что оно всё еще действует, очень много времени прошло. Просто императору не выгодно нам об этом говорить. - он присаживается на корточки и кладет ладонь на могилу. - Я не хотел, чтобы она присоединялась ко мне. Я знал, чем это для неё грозит. Но когда я оказался в Гнезде за мелкое воровство, она всё поняла...украла те краски...
  Плечи Золина начинают трястись. Я сажусь возле него и обнимаю. Тот, всхлипывая, продолжает:
  - Она специально вызвалась первая, потому что я бы не стал вызываться, зная, что Тлейнкстли последует за мной. Я даже злился на неё. И вчера, когда мы дежурили, она попыталась объясниться, а я снова рассердился... Стал ходить туда-сюда, потом вдруг почувствовал удар и всё потемнело...
  Золин несколько раз всхлипывает и затихает. Вадома с расстановкой, словно ей тяжело уловить логику, спрашивает его:
  - То есть вы с Лейли нарочно попались на кражах, чтобы оказаться в Доме искупления и вызваться в гвиды? Вы заранее так решили? Еще даже не сев?
  Золин кивает.
  - И вы сделали всё это добровольно, ради того, чтобы посмотреть, что творится тут на континентах?
  - Изучить...- протягивает Золин робко.
  Вадома топает ногой, запрокидывает голову и выдыхает:
  - Вот ведь лютики-долбанутики! -она не злится, а скорее сокрушается, - Это надо же быть такими придурками, и причем с такими мозгами!
  Да уж, тут с ней не поспоришь. Оба умные, начитанные, Золин и Лейли совершили несусветную глупость. И без того корящий себя Золин весь сжимается от напора Вадомы. Я обнимаю его крепче:
  - Это падальщики виноваты в её смерти. Не ты.
  Он смотрит на меня с неверием, и я повторяю:
  - Падальщики. Не ты. Как бы вы тут не оказались, Лейли умерла из-за того, что её пырнули ножем. И это сделал не ты.
  Золин грустно кивает, не находя возражений на мои слова, но не заметно, чтобы он ими проникся.
   - Ладно, нам нельзя больше терять время. - объявляет вдруг Мано. Он отошел от валунов к дереву, возле которого мы нагромоздили свои пожитки, и жестом подзывает нас к себе. Все остаются стоять возле могилы и смотрят на него, как на абсолютного хама. Такое чудовищное неуважение к покойной, а в Мано не проглядывает и тени зазрения:
  - Если вы не хотите остаться здесь, нам надо идти. Падальщики никого не отправят за нами на континенты, если опередят нас. Нам надо найти скипетр первыми и мы уже потеряли много времени. Мне жаль Лейли, ужасно жаль, но ей ничем не помочь. Если мы хотим жить, мы должны идти.
  Брат говорит почти грубо, его цинизм режет по ушам на фоне того горя, которое мы только что пережили. И, несмотря на всё это, он прав. Мне вспоминаются слова Вадомы, когда на посвящении гвидов я нелестно отозвалась о Ящере. Он такой, каким должен быть человек в его положении. И Мано тоже. Он взял на себя лидерство, он считает своим долгом увезти нас отсюда. А цацкаясь этого не добьешься. Я убираю руки с плеч Золина и под неодобрительные взгляды присоединяюсь к брату.
  На лицах стоящих у могилы пробивается понимание. Я загадываю, что двинется к нам первым, и не ошибаюсь. Ирица раздавлена потерей, но желания выжить в ней на десятерых. Золин отходит от могилы последним, когда все уже склонились над развернутой картой. Радан хлопает по земле, приглашая его сесть рядом. Золин послушно опускается.
  - Где мы? - спрашивает Радан. Мы знаем, в каком примерно направлении шли, но найти точный пункт, где мы находимся теперь, никто из нас не может. Золин же смотрит на карту невидящим взглядом.
  - Ты нам нужен, Золин. - пытаюсь я вернуть его на землю. - Мы без тебя не справимся.
  Умник не реагирует. Мано отрезвил гвидов, сказав, что мы должны идти, если мы хотим жить. Не похоже, чтобы у Золина это желание присутствовало.
  - Золин, я понимаю, что тебе тяжело...- вновь завожу я, но тут Ирица, дотянувшись до него через отпрянувшего Радана, хватает Золина за куртку и резко тянет к себе. Они лицом к лицу, коленями на земле, но у них такие разные силуэты: сутулый и безвольный напротив напряженного, как у одной из пум, готовящихся к прыжку. Ирица смотрит Умнику в глаза и цедит:
  - Мы найдем это проклятый скипетр раньше, чем ублюдки, убившие Лейли. - она стягивает ткань его формы в кулак, - Найдем, сядем в аэр и оставим их подыхать здесь.
  Ирица отпускает Золина и вновь садиться на свое место. Он молчит несколько секунд, дотрагивается до кармана, где лежат очки Лейли. Потом откашливается в кулак и тыкает в карту:
  - Мы находимся здесь. - он напрямую проводит пальцем черту до красного кружка цели,- А мета - вот тут. Надо идти через лес. Так намного быстрее.
  Мы все настороженно переглядываемся. А Золин встает и подбирает свой рюкзак с автоматом:
   - Нужно взять курс приблизительно семьдесят градусов на юго-запад.
  Сутки назад лес пугал нас до смерти. Он может таить в себе хищников и людей, в равной степени опасных для нас. Мы не перестали бояться - я вижу отражение своего испуга в насупленных бровях Вадомы, в том, как Радан сплетает пальцы, а Ирица сильнее сжимает автомат. В том, как брат обеспокоенно смотрит на меня. Но мы больше не берем свои страхи в расчет.
  
  

Глава 25

  
  Чем дальше от океана, тем больше почва начинает походить на почву. Мшистые островки становятся всё обширнее, повсеместно растут скопления каких-то странных пористых грибов. Они розоватого цвета, если на них наступить, то обращаются в пыль. Деревья всё такие же лысые, их верхушки желтей, чем листва на нижних ветках - выгорели, ведь солнце палит нещадно. Чаща не укрывает от его лучей. Если б кто-то мог гарантировать, что Золин прав и излучение больше не угрожает нам, все бы тут же разделись до белья. Но, судя по весьма странной природе, континентам еще далеко до нормы.
  Мы движемся небольшой ватагой, отучившись от Гнездовой привычки идти строем. Однако несложно различить, кто с кем в упряжке. Через промежутки между деревьями всемером не пройти. Мы с Мано огибаем вырастающие на пути стволы, не разделяясь. Тоже самое делают и Вадома с Оби. Золин держится особняком. Радан поначалу льнул к Ирице, но после перестал, так что на две пары у нас три одиночки.
  Настроение в отряде хуже некуда. Как и накануне, темп задаем мы с Мано. Остальным приходится идти так же быстро. Ирица и Радан с легкостью за нами поспевают, а вот Вадома с Оби идут, что называется, через не могу. Cкорость имеет слишком большое значение, чтобы снижать её из-за утомленности.
  В Золине энергии побольше. Он молодой и им движет жажда мести. Если не знать, что он этим утром потерял любимую, ни за что не догадаешься о его несчастье. Прет как заведенный. Он ни с кем не разговаривает, но, задумавшись, иногда бормочет что-то про себя. Я не умею читать по губам, но мне кажется, что Золин повторяет слова Ирицы: оставим их здесь подыхать.
  - Я догоню. - говорит Ирица. "Догоню" стало нашим кодовым словом для отхода по естественным делам. Прятаться тут можно только за камнями. Радан галантно предлагает ей:
  - Я подержу твой рюкзак?
  Ирица скидывает поклажу с плеч и пихает её Радану. Разворачивается и торопливо уходит к валунам.
  - Раз пятый уже удаляется. - замечает Мано ей вслед.
  Я иронизирую:
  - Ну, у нас не самое лучшее питание...
  - Да нет, у неё снова глаза мокрые.
  Мы идем вперед, не оборачиваясь, давая Ирице возможность укромно сделать свои дела, плачет ли она или же справляет нужду. Мано бросает:
  - Такое чувство, будто это она, а не Золин, потерял дорогого человека.
  - Она очень сблизилась с Лейли.
  - Меньше чем за две недели? - приподнимает бровь Мано.
  Я пожимаю плечами:
  - Почему бы и нет? Помнишь, я рассказывала тебе про Сун из Лабов? Мы с ней сразу сдружились.
  Мано спрашивает:
  - А за что её, кстати, посадили?
  - Сун? Не знаю. Я не спрашивала. - признаюсь я.
  - Любопытно не было?
  - Было, конечно. Но я не могла рисковать единственной подругой. Вдруг я не смогла бы больше с ней общаться после её признания? Я и так там еле держалась...
  Мано спрашивает меня:
  - А как ты вообще...держалась все эти годы? Чем занималась, после того, как я исчез?
  Я отвечаю не сразу. Слишком много картинок мелькает перед глазами. Спины, к которым тянется моя рука, и недоумевающие лица, оборачивающиеся на меня. Холодный кафельный пол, грубый, царапающий кожу асфальт или деревянные половицы, которым следует встревоженное лицо Дэя, помогающего мне подняться. Это не он, Кинна, это не он. Отмахивающиеся, словно от надоедивой мухи, управцы. Надломленная улыбка мамы: тебе надо продолжать жить. Подносы со школьными обедами, которые проплывают мимо, приземляясь на других столах, лишь бы не возле меня. Осколки и ножи, которые рисуют красные линии на моих руках, потом - на бедрах, чтобы никто не видел порезов. Кадры сменяются один за другим, пока я не понимаю, что пауза затянулась. Смотрю на Мано и отвечаю:
  - По тебе скучала. - и выдавливаю улыбку. В отличие от мамы, у меня она выходит хорошо. Мано верит ей и улыбается в ответ. Не за чем ему знать о моих шрамах, ни о тех, что на душе, ни о тех, что на теле. Я не скрываю прошлого, я берегу брата от него. Когда-нибудь, когда всё будет хорошо...
  Мои мысли уплывают к Сун. Мано удивляется, что Ирица успела так прикипеть к Лейли, а вот мне это совершенно понятно. Уже через пару дней после прихода в Лабы я считала Сун почти что сестрой. Она протянула мне руку помощи, и я уцепилась в неё всеми четырьмя конечностями. Я отдавала себе отчет, что она наверняка совершила что-то ужасное, раз её посадили на сорок лет. Но там Сун была единственной, кто отнесся ко мне действительно по-доброму. Я даже не сравниваю с тем, как обращались со мной сокамерницы. Вдобавок, Сун и в самом деле замечательная. Она помогала мне справляться с заданиями, если я путалась, смешила меня всякими историями, осаживала других каяльщиц, если те начинали ко мне вязаться. И, самое главное, Сун сразу же дала мне понять, что мне есть к кому обратиться. Есть у кого спросить совета, кому пожаловаться, с кем посмеяться. Ну как не полюбить такого человека?
  Встревоженный голос Мано пробуждает меня.
  - Почему так долго? - спрашивает он, оборачиваясь на валуны, за которыми скрылась Ирица. - Подождем её.
  Мы останавливаемся - передышка всё равно нужна, по крайней мере, нашим старшим. Смотрим на каменные громадины. Они полностью закрывают сидящего человека. Я жду, когда из-за них покажется белобрысая макушка, и мы сможем продолжить путь. Но внезапно вместо этого я вижу ладонь. Рука выглядывает из-за валунов, пальцы ищут что-то на земле, а потом скрываются.
  - Ирица! - кидаюсь я к ней.
  Мне не было видно её целиком, но по положению руки было ясно, что Ирица не сидит за камнями. Ирица лежит.
  Радан и Мано уже опережают меня, Вадома, Оби и Золин позади.
  - Её нож в рюкзаке. - бросает на бегу Мано, и мы ускоряемся еще сильнее. Ирица отдала Радану свой багаж, она лежит на спине - придавливая автомат. Значит, сейчас она безоружна. В ушах свистит ветер, под ногами хруст, но я различаю возню и мычание, женское и мужское. Кто это? Падальщик? Мысли несутся голове быстрее, чем ноги. Зачем мы отошли так далеко? До Ирицы бежать полминуты, а пырнуть или застрелить можно за считанные мгновения. У падальщиков-то всё с собой.
  Мы почти у валунов. Звуки борьбы не утихают. Я мысленно заклинаю: держись, Ирица, продержись еще несколько мгновений. Мы почти здесь.
  Ирица издает громкий, натужный стон, и я слышу, как что-то тяжелое сваливается на землю. Раздаются жуткие, нечеловеческие хрипы. Меня пронзает - мы опоздали.
  Мано забегает за валуны первым, за ним Радан. Я врезаюсь им в спины, поскольку оба резко затормозили и теперь стоят, как вкопанные.
  В просвете между ними я вижу Ирицу. Она лежит затылком к нам. Грудь вздымается - дышит. Рядом, на боку, мужчина в черном. Он содрогается, но не пытается подняться. Возле него блестит нож, кончик красный. Хрипы не утихают.
  Я протискиваюсь между парнями и застываю. У моих ног тот падальщик, в которого я всадила пулю. Я перевожу взгляд на Ирицу и глубоко вдыхаю. Не решаюсь выдохнуть, поскольку уверена, что вместе с воздухом из меня хлынет рвота.
  Ирица приподнимается на локтях. Её губы покрыты алой кровью. Она капает с подбородка на грудь. Тонкая струйка бежит с боку шеи, из небольшой ровной ранки, отдельно от мокрого красного пятна на нижней половине её кукольного личика.
  Она пялится на валяющегося падальщика, на секунду переводит невидящий взгляд на меня и снова таращится на него. Судороги падальщика становятся всё реже. Он хватает ртом воздух, выпучивая глаза. И держится руками за словно протекающую шею.
  Это слишком ужасно. Слишком. Я должно сделать что-то, чтобы стало хотя бы чуточку лучше.
  Подавляя подступающий к горлу комок, я опускаюсь на колени возле Ирицы и достаю бутылку. Беру её за подбородок. С трудом принуждаю себя не одергивать руку - кровь на нем теплая и липкая. Я лью воду. Розовея, она скатывается по черной непроницаемой форме крупными каплями. Ирица, кажется, не замечает этого. Всё смотрит на корчащегося в предсмертных муках падальщика. Её рот приоткрыт. Между зубами тоже кровь, отчего они светятся яркой белизной. Я прикладываю к её губам горлышко бутылки и вливают немного воды. Ирица тут же сплевывает. Её взгляд проясняется.
  Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза. Ничего не говорим. Слышны только булькающие звуки, исходящие от умирающего. Потом Ирица пытается ухмыльнуться, так, как обычно это делает, но уголки её губ дрожат. Она еле слышно произносит:
  - Я подумала, что если ты смогла... - она прикасается к порезу на шее. Нож падальщика дотянулся до неё. - И другого способа не было...и..
  Голос Ирицы срывается. Она закрывает рот ладонью и начинает прерывисто дышать. Я договариваю за неё:
  - И ты перегрызла ему глотку.
  Все уже поняли это, но произнесенные вслух, эти слова не то, что кровь холодят - пробирают до костей и что там внутри них.
  Маленький, неуместный импульс гордости проскакивает во мне. Рвет Золина, а не меня. Я сдержалась. Я сохранила спокойствие в жутчайшей ситуации. Я привыкла считать себя слабой и истеричной, но сейчас единственная владею собой. Внутри ору от ужаса, и всё же хоть чем-то помогаю. Мано только выжимает из себя:
  - Больше никто никуда не отходит по одиночке.
  Остальные абсолютно ошарашены и лишь растеряно кивают. Даже Вадома не матерится. А эта трещотка молчала только когда мы прощались с Лейли.
  Я помогаю Ирице подняться. Она хмурится, когда я поддерживаю её за спину, однако не сопротивляется. Обвожу её вокруг валунов и сажаю на землю с другой стороны. Не надо ей видеть конвульсий падальщика, звуков и так достаточно. Она опирается спиной о камни и запрокидывает голову. Дотрагивается до губ. Ясно, о чем она думает.
  - Тебе ничего другого не оставалась. - говорю я ей тихо. Ирица кивает, не глядя на меня.
  К нам подходит Радан и садится возле неё. Но обращается он ко мне.
  - Наверное, они его бросили. - рассуждает он. - Ты ведь подстрелила его. Он должен был сильно ослабнуть, и падальщики решили его оставить. Автомат, видимо, отобрали. И он пошел за скипетром один. Мы двинулись вперед только после похорон Лейли и теперь нагнали его.
  - Но как же мы не заметили его?
  Радан кивает на валуны по соседству:
  - Услышал нас и спрятался. А потом увидел, что Ирица отделилась. Подождал, пока мы отойдем подальше... - Он дотрагивается до плеча Ирицы и спрашивает её, - Он пытался тебя...
  Ирица резко мотает головой:
  - Нет, он хотел сразу меня убить. Сказал, что вы не успеете меня спасти...И что это я во всем виновата.
  - В чем? - спрашиваю я, - В том, что его так называемые товарищи бросили его?
  Ирица обхватывает колени руками:
  - Не знаю...Это же из-за меня мы не пошли за скипетром все вместе.
  - Мы не пошли за скипетром все вместе, потому что они скоты. - Мано садится перед Ирицей. Берет её ладони в свои и твердо произносит, - Ты всё сделала правильно.
  Ирица закусывает губы и кивает. Промежутки между хрипами за валунами становятся всё реже. Ирица вслушивается в них. Когда повисает тишина, она обхватывает колени и издает истерический смешок:
  - Ну и компания у нас тут...Две девушки, перегрызшие горло...Золин, насколько статистически вероятно такое совпадение?
  Золин утирает рот и выдавливает:
  - Крайне маловероятно.
  Я бы поправила его: невозможно. Среди нас ведь двоих нет. Но кроме меня и Мано об этом никто не знает. Брат едва заметно мотает головой: не признавайся. Я и не собираюсь. Как бы плохо я не относилась к Ирице, я не буду тыкать её тем, что она единственная, кто способен на такой дикий способ самозащиты. По крайней мере, не сейчас, когда она в таком состоянии. Я бы назвала его беззащитным - растерянная, бледная, она обнимает себя, словно больше некому. Однако беззащитность не имеет к ней никакого отношения. Ирица наш самый сильный боец. У неё самая рьяная тяга к жизни. Я должна восхищаться этим, но чувствую отвращение, такое же теплое и липкое, как кровь, которую я смывала с её подбородка. Знаю, что не права, и ничего не могу с этим поделать. Надеюсь только, что смогу подавлять это чувство, как научилась подавлять тошноту.
  
  

Глава 26

  
  Мано не позволил нам тратить время на похороны падальщика, которого прикончила Ирица. Я возмутилась, но он напомнил, что останки щербатого гвида мы бросили прямо на побережье, и мне нечего было возразить. Другие тоже особо не возникали.
  Конец вчерашнего дня прошел без происшествий. Несколько раз шорохи заставляли нас хвататься за автоматы, но их источник оказался совсем безобидным - непонятного вида грызуны. Мы называем их крысами, хотя для тех у них слишком здоровенные головы, да и размером они куда больше привычных подвальных обитателей. Мы пытались подстрелить их, чтобы разнообразить рацион, но зверьки оказались очень юркими, а мы по-прежнему хреновые стрелки.
  Наша ночь длилась четыре часа. Два дежурил Оби, еще два - Мано. Дольше спать нельзя. Падальщики где-то рядом, идут к той же цели. Наша миссия уже не миссия. Это гонка на опережение. И на выживание.
  Сейчас мы все сонные и мрачные. Я стараюсь не смотреть на Ирицу, а та смотрит исключительно вперед. Она пришла в себя и стала еще злее.
  - Всё, не могу больше! - восклицает вдруг Вадома и тормозит.
  - Устала? - робко спрашиваю я. Не знаю, что делать, если она не сможет продолжать путь. Нам нельзя стопориться.
  - Не, - бросает она, расстегивает куртку и скидывает её, оставшись в серой майке. Она с облегчением выдыхает. Круги пота под подмышками расползлись по тонкой ткани, на груди, слово слюнявчик, темнеет громадное влажное пятнище. Под моей курткой наверняка такая же картина - я уже вся чешусь.
  - Вадома, может, не стоит... - протягиваю я неуверенно.
  - Ничего, если заболею, - отмахивается та, - то врачи в Сердце меня подправят. А если тут помру, то какая разницы от чего. Ладно, отворачивайтесь, если не хотите лицезреть мою старую жопу - я штаны тоже переодену.
  Мы поворачиваемся к ней спиной. В рюкзаках у нас есть свободные легкие штанишки до середины голени, и когда я представляю, как дышит под ними кожа, они превращаются для меня в самый желанный наряд на свете.
  - Я наверное уже вся сыпью покрылась, - говорю я брату, - А еще столько дней терпеть, ужас.
  - Ничего, - ободряет он меня, - вот выполним миссию, будешь ходить в Сердце в чем захочешь.
  Вадома, повязывая на голове платок вместо шапки, говорит:
   - Ладно, почапали.
  Хоть отчасти я завидую безрассудству, позволяющему Вадоме полностью подставляться возможной радиации, сама я пока терплю. Мы проходим еще с километр, когда Оби говорит:
  - Вы идите, я вас догоню.
  - Я с ним. - добавляет Радан.
  Через пару минут они нагоняют нас. Эти двое тоже не боятся риска - теперь на них обоих серые штаны, на Оби еще надета майка, а вот Красавчик совсем без верха. Когда я замечаю его голый торс, то отвожу взгляд. Не знаю почему, но я краснею. Наверное, потому что всё же отвела взгляд не сразу.
  - Эх, где мои двадцать лет! - восклицает Вадома, беспардонно оглядывая рельефный пресс Радана. Потом спрашивает серьезным тоном, - Мы-то с Оби своё пожили, а ты бы, может, так не открывался.
  Радан машет рукой:
  - Чему быть, того не миновать. К тому же, доктора в Желтке чудеса творят. Одному мужику вырастили новую печень. Реально вырастили новый орган.
  - Да прям-таки. - фыркаю я. - И как её вырастили? На дереве, что ли?
  - Не, из его же клеток.
  - Ну-ну, - скептически хмыкаю я. - А новый мозг там случайно не могут вырастить? Кому-то пригодился бы.
  Радан смотрит на меня испытующе, словно обдумывая ответ, и, наконец, произносит:
  - Я встречал много таких девочек, как ты, Кинна.
  Я приподнимаю бровь:
  - Каких?
  И жду, как он меня охарактеризует, чтобы тут же обернуть его ответ против него самого.
  - Таких, которые всё время пытаются мне доказать, как сильно я им не нравлюсь. - говорит он иронично, не отрывая взгляда от моего лица. Я смотрела на него с вызовом, но сейчас полностью стушевалась. Только и выдавливаю:
  - Что за бред.
  Берусь за лямки рюкзака покрепче и припускаю ходу, чтобы оставить всех за спиной. Делаю вид, будто меня интересует только почва, по которой я шагаю, и нарочно наступаю на попадающиеся грибы, так что те лопаются под моими ботинками мутными дымными облачками.
  Позади меня шепотки и смешки. Всем нужна какая-то разрядка, но меня совершенно не радует, что поводом для смеха стала именно я. Через плечо я кидаю на всех полный презрения взгляд.
  - Ну-ну, не сердись. - говорит Радан и подмигивает мне. Вот бы врезать ему в глаз, пусть после этого подумает, нравится он мне или нет.
  - Я не сержусь. - кидаю я. Учитывая мой тон, вряд ли я кого-то убедила. Ускоряюсь еще сильнее, иду в одиночестве, пока Мано не ровняется со мной. На его губах играет улыбка.
  - Чего лыбишься? - спрашиваю я его.
  - Да так, ничего. - говорит он, а сам вот-вот расхохочется.
  - Придурок. - бросаю я.
  Мог бы на правах старшего брата и приструнить Радана. Всего пару дней назад он был готов наброситься за него за неуместную шутку. Но теперь они вроде как приятели. Мано дал Радану кредит доверия. Наверное, в этом нет ничего удивительного, ведь они почти ровестники. Однако это не повод позволять какому-то воришке или кто он там еще насмехаться над сестрой. Тем более, заливаться самому.
  - Иди похихикай со своим новым дружбаном. - говорю я Мано.
  Брат виновато улыбается:
  - Да ладно тебе...
  - Не ладно. - перебиваю я, - Тебя устраивает, что он издевается надо мной?
  - А что ты хотела? Ты же разговариваешь с ним, как неизвестно с кем.
  - А он и есть неизвестно кто! - говорю я громко. Идущие позади не могли не услышать, но я этого и добиваюсь, - За что его посадили? Может, он маньяк какой-нибудь.
  Вместо того, чтобы ответить мне, Мано оборачивается и выкрикивает:
  - Эй, Радан, не поделишься с нами, за что тебя посадили?
  Красавчик пожимает плечами:
  - Почему бы и нет.
  Он пробегает несколько метров до нас, а у меня за секунды созревает план: я смогу объяснить свое прежнее поведение тем, что я ему не доверяла. Радан пристраивается со стороны Мано и начинает:
  - В общем...
  - Я бы тоже послушала! - перебивает его Ирица. Вот кто в самом деле ни ему, ни вообще никому не доверяет, так это она.
  Радан отвечает:
  - Нет проблем.
  Группа догоняет нас, вернее, мы трое замедляемся.
  - Ну что, все в сборе? - шутливо спрашивает Радан. Его явно забавляет всеобщее любопытство.
  Вадома отвечает:
  - Ага, вещай, Красавчик.
  Он объявляет:
  - В общем, перед вами злостный нарушитель сословной чистоты.
  Мано спрашивает:
  - Это ты, что ли, с аристократкой закрутил?
  - Да,- кивает Радан, и среди нас пробегает протяжное присвистывание. - Мы встретились, когда она с подружками делала "вылазку" - ну знаете, когда молодая знать идет веселиться в Периметр. Тайком от родителей, разумеется. Хотя Маритт не такая была...наверное. Познакомились с ней в подпольном баре. Она сначала всё притворялась, что периметрчанка, но кто же из наших будет выпивку за деньги брать? Все ведь талоны выменивают. Да и одежда...Глупышка думала, что если напялит на себя старые аристократские одежки, то сойдет за вассалку.
  - Ну-ну, - вставляет Вадома.
  - Ага, - смеется Красавчик и вспоминает с мягкостью в голосе, - Стояла в куртке на настоящем меху и доказывала, что она работает на молочной фабрике, коров доит. Знаете на чем я её подловил? Спросил, сколько у коровы сосков. Потом оказалось, что молочная фабрика во владении её отца.
  Снова протяжное "у-у-у". Я говорю:
  - Значит, как минимум герцогиня...
  - Герцогиня. - подтверждает Радан, - В общем, мы стали встречаться. По-началу она сама убегала в Периметр по вечерам, потом стала проводить меня в Сердце. Предлагала устроить лакеем, чтобы я всегда был поблизости, но я отказался. - он морщится, - Не смог бы я среди этих упырей с подносом крутиться. А через три месяца нас застукали. Её мать без предупреждения вошла в спальню...Сначала она мне даже улыбнулась, представляете?
  - Еще бы, - говорит Вадома, - дочка такого красавца отхватила.
  За комплимент Радан посылает Вадоме воздушный поцелуй и продолжает:
  - Вы бы видели, как вытянулось у неё лицо, когда она увидела мои, извините, трусы на полу и поняла, что бельишко-то вассальское. Реально открыла рот как рыба, когда задыхается! Маритт принялась её умолять, чтобы она никого не звала, но та и слушать не захотела. Кликнула охранников, меня сразу в Гнездо и отправили. Маритт я больше никогда не видел...Не знаю, как её наказали.
  - Не переживай, - говорит Мано, - Максимум на месяц дома заперли, да может еще драгоценности отобрали.
  - Пожалуй. А меня на тридцать лет в Дом Искупления, - констатирует Радан и добавляет, - Ну вот, теперь вы всё обо мне знаете.
  Я чувствую удобный момент претворить свой новоиспеченный план в жизнь:
  - Не такое уж это преступление. Почему ты раньше этого не рассказал?
  - А ты и не спрашивала. - едко бросает он.
  Мано говорит:
  - Это Кинна тебя не спрашивала. Я спрашивал. Тогда, в Ц-Поде, когда все признавались.
  Ага, думаю я про себя, значит и в мужском отсеке был вечер под названием "Кто что сделал?"
  - Ты думаешь, это хорошая идея среди убийц и прочих психов признаваться, что тебя посадили за шуры-муры? Я и в Гнезде особо не распространялся. Иногда безопаснее умолчать.
  Тут Ирица произносит с нажимом:
  - А ты, Вадома, тоже так думаешь? Что тебе безопаснее скрыть от нас правду?
  Вадома бурчит:
  - Я оставлю свой грех при себе.
  - Почему? - не отстает Ирица. - Что-то совсем кошмарное сделала?
  - Что сделала, то сделала. - сухо отвечает Вадома.
  Ирица хмыкает.
  - А тебе, насколько я понимаю, скрывать нечего? - интересуется у неё Радан.
  - Я пырнула начальника ножницами. Он на меня полез.
  Мано смотрит на неё с сочувствием:
  - И у него хватило наглости на тебя заявить? Ну и скотина...
  - Еще какая. - говорит Ирица, - С первого дня на меня пялился, постоянно "случайно" задевал. А когда пригласил в кабинет обсудить мою работу, я сразу все поняла. Я деревянные балки наждачкой шкурила, чего там было обсуждать-то? Думала, попытается подкупить. Со мной такое часто бывало. Я же незамужняя - кто ж на полукровке-то женится? - Ирица с раздражением приподнимает прядь волос, - Блондинка, голубоглазая...Ну, сами понимаете.
  Я пытаюсь пробудить в себе жалость к Ирице. Пытаюсь представить, как противно терпеть домогательства. Воображаю её в одиночестве сидящую за партой, ведь вряд ли у неё когда-то были друзья. Но перед глазами все возникают её белые зубы в крови...
  Когда Золин подает голос, все чуть ли не вздрагивают от неожиданности. Никто не думал, что он подключится к разговору. Когда все хихикали надо мной, Золин даже не улыбнулся.
  - Ты полукровка? - спрашивает он.
  К чести Ирицы, она не подает виду, что удивлена этим "возращением" Умника.
  - Да. Мою мать изнасиловал аристократ. Чудо, что её тоже не посадили за нарушение сословной чести. Обычно ведь как бывает - аристократ просто скажет, что женщина сама на него напрыгнула, пусть она хоть с ног до головы в синяках будет. Её в Дом Искупления, а ему хоть бы что. Но моему так называемому папаше выкрутиться не удалось, так что ему пришлось признаться. И знаете, что ему за это было?
  - Что? - откликается Золин.
  - Лишили одной шестнадцатой будущего наследства. И всё.
  Повисает тяжелая пауза. Такую вопиющую несправедливость никак не прокомментируешь. Я только спрашиваю:
  - Ну он хоть помогал твоей матери?
  - Ага, конечно. Каждую неделю кошель монет отправлял. - прыскает Ирица, - Мы всю жизнь в Общаге в прожили. Я в Ц-Поде в первый раз под настоящим душем помылась.
  Я сочувственно качаю головой, а Радан спрашивает:
  - А в Общагах что, душа нет? Как же там моются?
  - Там просто шланги. - объясняю я.
  Мано кидает на меня печальный взгляд. Я уже успела рассказать ему о нашем переселении. Он встряхивается, не желая поддаваться унынию:
  - Ну раз на то пошло, то и я вам расскажу. На самом деле меня посадили не за неуважение к властям, как я говорил раньше...
  Брат вкратце повторяет то, что мне уже известно. Он завершает свой рассказ, указывая в мою сторону:
  - ....и тут я слышу, как Кинна зовет меня по имени. Я думал, что с ума сошел, но потом я увидел её в коридоре...А дальше вы всё знаете.
  - Ты и в Ц-поде боялся, что кто-нибудь доложит этому графу о том, что у тебя обнаружилась сестра? - интересуется Радан.
  - Да, - отвечает Мано, - Потому и не сказал вам правду сразу.
  - Ясно.
  Взгляды сводятся на Оби. Вадома не намерена открывать, что привело её в Гнездо, а кроме неё он единственный, чье преступление пока не известно. Я-то вроде как призналась. Оби замечает, что стал центром внимания.
  - Я своровал ножи. - говорит он.
  - Много? - спрашиваю я, потому как в случае колющих предметов количество играет роль. Если своровал не два-три - значит на продажу, а продавать то, что может послужить оружием, плохо вдвойне.
  Оби кивает:
  - Много.
  - Сколько дали? - спрашивает Мано.
  - Двадцать восемь.
  - А сколько отсидел?
  - Шесть.
  Все покачивают головами. Чтобы разбить неловкость, я подшучиваю:
  - У тебя самая скучная история, Оби. Ни романтики, ни подлецов-графов.
  Он улыбается. Мы продолжаем дорогу. Все высказались, по крайней мере, все, кто хотел высказаться. Сказать по правде, я немного разочарована в Оби. За это время он успел мне понравиться. В нем чувствовалось благородство, а он оказался самым обыкновенным вором. Хотя наивно было бы думать, что здесь собрались сплошь невинные овечки. Мы каяльшики. Нас не зря считают сбродом.
  
  

* * *

  
  Два поваленных друг напротив друга дерева прямо-таки приглашают сделать привал.
  - Мано, мы идем шесть часов подряд. -в моем голосе звучат ноющие нотки, - Давай хотя бы поедим.
  Час назад я уже предлагала сделать короткую остановку, но Мано наотрез отказался. На этот раз меня поддерживают остальные, и он нехотя соглашается:
  - Ладно, только быстренько.
  В мгновенье ока рюкзаки спадают с наших плеч и мы шлепаемся на стволы деревьев. Даже мягкие, пружинистые диваны в салоне Ц-Пода не казались мне удобнее. Ноги блаженственно расслабляются, плечи отдыхают от тяжести.
  Мано по-деловому распоряжается:
  - Так, достаем миски, делаем себе обед.
  Никто не спорит с тем, что нам нужно как можно скорее добраться до меты. Но то, как Мано постоянно нас подгоняет, начинает вызывать недовольство. Послушно доставая посудины и мешая в них питательную кашу, гвиды поглядывают на него с раздражением. Заметив это, я обращаю внимание еще на один факт: деревьев, служащих нам скамьями, два, но на том, которое выбрала Вадома, кроме неё сидит только Оби. Лучше б ей сочинить себе какое-нибудь преступление, а то скрытность только усиливает напряжение.
  - Неплохой всё-таки у нас паек, - говорит она, отправляя в рот ложку каши.
  Вадоме отвечает молчание. Никто не хочет поддерживать с ней разговор. Приходится мне:
  - Да, совсем неплохо.
  - И жуется быстро. - добавляет Мано.
  Его очередной намек то, что мы должны поторапливаться, вызывает неодобрительные хмыканья. Слишком громкие, чтобы их проигнорировать.
  - Падальщики на месте не сидят. - с укором говорит брат.
  При упоминании падальщиков Золин встряхивается:
  - Да, мы должны их опередить. Ради Тлейнкстли.
  - Конечно. - кивает Мано.
  Радан говорит:
  - Мы быстро выдохнемся, если совсем не будем отдыхать.
  Мано сдается:
  - Ладно, двинемся дальше когда солнце окажется вон за той веткой. - указывает он пальцем.
  Это минут двадцать. Все вроде как рады, но эта уступка не сделала брата всеобщим любимцем. Мне хочется вступиться за него, и я начинаю издалека:
  - А вы знаете, что тот Ящец, который помог Мано в Гнезде, судил и меня?
  - Это случайно не тот с орлиным носом, который сжигал наши дела на Церемонии? - спрашивает Красавчик.
  - Он самый. Он мне на суде жутко не понравился, никогда бы не подумала, что на самом деле это неплохой человек. Но Вадома была права.
  Вадома вопросительно приподнимает брови, и я поясняю:
  - Ты была права, когда на Церемонии сказала мне, что он такой, каким должен быть человек в его положении. Раньше я не могла этого понять. Он арестовал меня, судил, и мне казалось, что он просто чудовище. Но если задуматься, он не мог вести себя по-другому с девушкой, которая...- я вовремя осекаюсь, вспомнив, что про часы никому не известно, -...сделала то, что сделала я. И во время суда он действовал строго по Летописи, но ни на каплю не жестче, чем она того требует. Ящец вел себя так, как должен вести себя человек в его положении. - повторяю я, глядя на Мано.
  Завуалированный намек достиг своей цели. Ирица выражает это вслух, не без язвительности, разумеется:
  - И твой братец тоже ведет себя так, как должен вести себя человек в его положении. Не так ли, Кинна?
  Мано опережает меня:
  - Я веду себя так, как требуется для того, чтобы моя сестра выбралась с этого проклятого континента. Если кому-то не нравится, я вас не удерживаю. - практически рявкает он и оглядывает сидящих, словно предлагая тут же подняться и уйти. Радан по-приятельски хлопает его по плечу и говорит:
  - Не принимай близко к сердцу. Мы тут все на нервах.
  Мано буркает что-то согласное и утыкается в свою миску. Я пытаюсь отвлечь компанию от его недружелюбного выплеска.
  - Вадома, - говорю я непринужденно, - Ты ведь была управцем, да?
  - Да, - кивает она.
  - На каком посту? - оживляется Радан.
  - Скажем так, на высоком. - отвечает она.
  Я спрашиваю её:
  - А ты вела себя так, как надо было? Была такой, каким должен быть человек в таком положении?
  Вадома смотрит на меня испытующе. Я и раньше догадывалась, что её преступление как-то связано со службой в Управе, а теперь её продолжительное молчание подтверждает это. Когда она, наконец, отвечает, любому становится понятно, что Вадома в какой-то степени делает признание:
  - Нет, Кинна. Долгое время была, а в один момент больше не смогла.
  Оби поднимается и говорит:
  - Ты была очень добра ко мне. - он обращается к остальным, - я отойду туда, за деревья.
  - Ага, мы не станем оборачиваться.
  Когда Оби отходит, Вадома поясняет для тех, кто не в курсе:
  - Я арестовывала этого здоровяка. Поймала, что называется, с поличным. Под кроватью целый ящик ножей лежал. Он сразу признался.
  Ирица закатывает глаза:
  - Надо же, какой молодец. Поймали с украденным, и он тут же во всем признался!
  - Вы зря так о нем думаете. Он работал на прядильном заводе. А его сын работал на металлолитейном. - слышатся шаги возвращающегося Оби, и Вадома быстро заканчивает полушепотом, - Полгода назад женился на какой-то фифе и перестал навещать отца.
  Когда Оби вновь присаживается на ствол, я отношусь к нему с тем же уважением, как и прежде, если не с большим. В Периметре у всех по одному набору столовых приборов, по одной чашке, по одной паре обуви на зиму и на лето. Ящик чего-либо можно украсть только на месте изготовления. На прядильной фабрике делают нити. Ножи производят на металлолитейном. Оби взял на себя вину за сына. А тот отказался от него, когда молодая супруга решила, что негоже ей иметь в родственниках каяльщика.
  - .... почесать? - обращается ко мне Радан.
  - Что? - переспрашиваю я, выйдя из задумчивости.
  - Спинку, спрашиваю, почесать? - подтрунивает он, - Ты всё лопатки трешь.
  Ну всё. Это последняя капля. Мало того, что эта форма скорее всего бесполезная, мучает и обезвоживает меня третий день, так из-за неё я еще постоянно еложу, будто меня блохи заели. Как можно равнодушнее отвечаю Радану:
  - Спасибо, не надо.
  После чего поднимаюсь, хватаюсь за язычок молнии на куртке и с остервенением дергаю в низ. Стягиваю её и едва ли не мычу от наслаждения. Как же хорошо почувствовать воздух на коже! Нижняя майка мокрая и прилипла к телу, но от этого только лучше - под легким ветерком она холодит. Однако тут ненавистная куртка, словно ожив, взлетает и возникает прямо перед моим носом:
  - Надень обратно! - Мано тыкает её мне в лицо, - Быстро!
  - Не надену.
  - Наденешь, - сухо говорит Мано и хватает меня за руку, намереваясь засунуть её в черный рукав.
  Я высвобождаюсь:
  - Не надену! Мне жарко!
  Мано снова пытается ухватить меня, но я выворачиваюсь. С минуту мы сражаемся, я всё выскальзываю из рук брата, пока мне не удается выдрать у него куртку.
  - Я её больше не надену! - выкрикиваю я, - Хватит уже!
  - Дура. - кидает мне Мано, что на языке родственников обозначает, что я победила.
  Я запихиваю куртку в рюкзак, достаю оттуда тонкие штаны и говорю:
  - Отвернитесь.
  Ирица встает:
  - Я тоже переоденусь.
  Мано смотрит на неё с таким выражением, будто говорит: ну уж от тебя-то я такого не ожидал.
  Мы с Ирицей отходим чуть подальше и молча переодеваемся. Когда возвращаемся, то обнаруживаем, что Мано с Золином тоже успели сменить форму на майки и тонкие штаны. Теперь все в сером. Я ловлю себя на том, что не довольна тем, что брат это сделал. Мог бы и оставить защитную форму, хотя бы из принципа.
  Вадома посмеивается:
  - Ну что, теперь все будем уповать на знатных медиков?
  На этот раз ей отвечают согласным смехом. Обрадованная, что больше не изгой, она продолжает:
  - Главное, чтоб наши братец с сестричкой тут не передрались, а то мы-то новые печенки выращивать не умеем.
  Ирица вставляет:
  - Да уж, в такие моменты радуешься, что ты единственный ребенок.
  Золин грустно улыбается:
  - Тлейнкстли всегда ссорилась со своими сестрами...У неё их шесть было.
  При упоминании Лейли все почтительно затихают, и Золин резко переводит тему, будто боясь, что его начнут жалеть:
  - У меня самого два брата и две сестры, все старшие. А вас с Мано двое в семье?
  Мы с братом киваем. Оби говорит:
  - У меня тоже два брата и две сестры.
  Вадома заявляет:
  - Меня никто не переплюнет. У меня пять братьев и три сестры. Девять детей всего мамаша нарожала. Не знаю, как мне удалось оказаться бесплодной при такой плодовитой родительнице. - хмыкает она и добавляет, - Мано, глянь на свою ветку, не пора?
  - Пора. - кивает Мано.- Идите, мы догоним.
  Сам он уже собран, но вот я и Радан еще возимся. Мы тщательно соскребаем остатки каши с мисок - помыть их тут негде, а тратить питьевую воду на посуду глупо. Я всё пытаюсь улучить момент и непринужденно поболтать с Красавчиком. Хочу убедить его, будто моя агрессия была вызвана простым недоверием, а не тем, что я пыталась что-то там ему доказать. Накидывая рюкзак на плечи, я нахожу зацепку:
  - А у тебя, Радан, есть братья-сестры?
  Я довольна тем, как это прозвучало. Естественное продолжение общего разговора. Но Радан реагирует как-то чудаковато. Он меняется в лице и задумывается, хотя вопрос-то элементарный.
  - Можно считать, что нет...- говорит он наконец.
  Дожидающийся нас Мано переспрашивает:
  - Так есть или нет?
  Радан снова задумывается:
  - Нет...Нету.
  Мано вдруг становится непривычно любопытен:
  - И никогда не было? Ты единственный в семье?
  Радан кивает и первым движется за остальными гвидами, утопавшими на порядочное расстояние. Что ж, Красавчик не настроен на болтовню. Не знаю, почему меня это вообще беспокоит. В Ц-Поде я едва ли замечала его существование, а на континенте он стал мне как больной зуб - тронешь и тут же болит, однако не может перестать трогать. Это я только в переносном смысле, разумеется. Хотя... Со спины рюкзак закрывает весь торс Радана, только плечи и руки выглядывают, но зато какие...
  ...Неужели это настолько заметно, с ужасом проносится у меня в голове. Брат совершенно точно посмотрел на шагающего перед нами Радана, потом на меня, потом еще раз то на него, то на меня. При том нехорошо так посмотрел, осуждающе. Я надеюсь, мои щеки не заливает краской - это выдаст меня окончательно.
  - Зря мы так этого леса боялись. - говорю я громко, чтоб отвести от себя подозрения в неподобающих взорах на товарища-гвида. - Ни одной пумы пока не повстречали.
  - Надеюсь, падальщикам повезло меньше. - мрачно говорит Мано.
  - Это точно.
  - И других животных не видать. - вставляет Вадома. - Я, если честно, думала, что тут на каждом шагу всякие зубастые. Не могли же мы всех пум перебить, а, Золин?
  Золин откликается:
  - Нет, конечно. Это не могла быть вся популяция. Может, они просто обитают в другой части континента. Здесь же ни одного источника воды.
  Я спрашиваю:
  - Интересно, а где сейчас падальщики? Вряд ли они стали возвращаться на запад...
  Золин выглядит злее и старше, когда говорит о них:
  - Они трусы, но должны понимать, что если мы найдем скипетр, то они останутся тут. Так что они или вернулись к аэру, как предполагал Радан, или тоже идут через лес.
  - Здесь такая редкая чаща, разве мы бы их не видели?
  - Километр-два параллельно нам - и нам их не слышно-не видно.
  - Интересно, - говорю я, - они слева или справа...
  Тут Золин звучит прямо как Мано:
  - Главное, чтоб не впереди.
  Радан вдруг останавливается.
  - Земли набились полные ботинки. - ворчит он и опирается рукой о дерево. - Я догоню.
  Он пропускает нас всех вперед, наклоняется и расшнуровывает обувь. Мы проходим метров тридцать, когда вдруг слышим его крик.
  - Радан! - оборачиваюсь я.
  Он как-то странно подпрыгивает, судорожно хватаясь за предплечье. Его лицо искажено болью.
  

Глава 27

  
  Когда я добегаю, на ходу вскидывая автомат, Радан уже повалился на землю, буквально сложившись пополам. Я не могу понять, куда мне целится. Не вижу ни падальщицов, ни зверей. Мы окружаем его со всех сторон, образуя вокруг стену. Одна его нога босая, ботинок валяется в стороне. Радан выдавливает из себя:
  - Кинна...осторжно, - он кривится в страдальческой гримасе и выталкивает еще одно слово: - Дерево...
  Я отшатываюсь от дерева, возле которого стояла, и растерянно смотрю на Радана. Что это у него с рукой? И тут я вздрагиваю, почувствовав острый укол в районе локтя. Больно так, будто раскаленной иглой прокололи. Я машинально смахиваю с руки что-то, что на ней было. Остается коричневый след и темная точка. Боль распространилась очагом, она как спазм и ожог одновременно, но пораженный участок небольшой, так что я глубоко вдыхаю и заставляю себя переключиться на стонущего в муках Красавчика. Возле него на корточки садится Оби. Он прикасается к воспаленной от запястья до плеча руки Радана, тот мычит от боли и откатывается от него.
  - Не трогай. - выдыхает он.
  Гвиды продолжают выискивать источник опасности с автоматами наготове, а я замечаю, что вся покрасневшая рука Радана усеяна такими же точками и коричневатыми размазанными следами, как на моей руке.
  Так, дерево, концентрируюсь я. Я выставила локоть, держа автомат, и коснулась им ствола. Я приглядываюсь к коре и замечаю, что она не бездвижна. На ней словно какое-то шевеление, концентрирующееся в небольшой дупле. Снующие туда-суда длинными цепочками, здоровенные, с ноготь длинной, цветом сливающиеся с серовато-коричневой поверхностью, они какие-то полупрозрачные, словно желеобразные. Обычно у них нет жал, но мы не в обычном месте.
  - Муравьи! - восклицаю я. Мой укус пульсирует и болит сильнее, наливаясь краснотой. А у Радана их с сотню. Должно быть, насекомые переползли ему на руку, как на мост, пока он опирался о дерево, возясь с ботинками.
  - Муравьи? - переспрашивает Мано.
  Я киваю. Брат, Вадома, Золин и Ирица опускают оружие и осторожно, не подходя близко, рассматривают насекомых в дупле. Я сажусь около Радана и тянусь к нему, но он отстраняется от меня, почти рыча:
  - Не трогай...
  Я прикладываю палец к своему локтю - боль пронизывает, будто застрявшее в бугорке укуса жало впивается прямо в кость. Радан не даст прикоснуться к себе.
  - Я не буду трогать. - обещаю я и он кивком позволяет мне приблизиться. Он держит руку прямо, словно та превратилась в палку. Выглядит она ужасно: багровая, распухшая конечность, из-за вздутости бесчисленные черные точки углубились маленькими кратерами. Я слышу, как Красавчик стискивает зубы - он преодолел первичный шок и теперь пытается сдерживать стоны.
  Золин бегло окидывает взглядом дерево и кишащих на нем муравьев, после чего опускается между мной и Оби. Он поправляет очки на переносице и низко нагибается к руке Радана:
  - Ты их фактически размазал по руке, когда смахивал... А жала остались в ранках. Такое сильное воспаление... Они, наверное, выделяют какой-то яд.
  У Радана на лбу и шее набухли вены, он скрипит зубами.
  - Какой яд? - спрашиваю я вместо него.
  - Парализующий, токсичный...Не знаю. - отвечает Золин.
  Стоящая за нашими спинами Ирица спрашивает обвиняющим тоном:
  - Не знаешь? Думай давай, ты у нас умный.
  Золин пропускает это мимо ушей, он весь сосредоточен на Радане:
  - Жала словно и не полые, что ли...- тут он склоняется совсем близко, тянет пальцы к его запястью, и Радан с грудным всхлипом делает резкое движение назад, подальше от него.
  Я показываю Золину свой локоть:
  - Вот, рассматривай мой укус.
  Мано бросается ко мне:
  - Они тебя тоже укусили? Покажи.
  - Только один, - бросаю я, огибаю брата и снова тычу Умнику локтем в лицо, - Думай, Золин.
  Золин внимательно рассматривает укус, надавливает на него, словно пытаясь что-то выжать. Я не вскрикиваю, хоть и хочется, поскольку Мано следит за этими манипуляциями с нескрываемой готовностью в любой момент отшвырнуть Умника от меня.
  Тот встает и идет к дереву.
  - Организованно....- комментирует он муравейник. - Радан, они тебя одновременно укусили?
  Радан кивает, губы у него побелели от того, с каким усилием он их сводит. Золин что-то бубнит себе под нос, и я решаю подойти к нему, иначе его не слышно. Когда встаю, то меня чуть покачивает, но через секунду это проходит. Может, просто питательная каша не такая уж и питательная.
  - Слаженно...цельная система...- Золин лепечет вслух отдельные обрывки рассуждений, - Всеядные...и мы ближе к городу...там мусор...
  Я прерываю его бормотание:
  - Золин, чем ему помочь? Меня один раз ужалили, и мне очень больно, а у него вся рука....
  Умник, кажется, очнулся.
  - Можно? - спрашивает он, снова потянувшись к моему локтю. Я киваю, и он сдавливает вздутый холмик укуса. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, Золин держит в щепотке короткую иголочку толщиной с собачий ус.
  - Думаю, жала сами по себе ядовиты. Хотя, пожалуй, только когда попадают в тело - иначе бы яд просто прыскали. Так проще с точки зрения эволюционирования. - докладывает он. - Муравьи крайне организованные насекомые, у каждого своя задача. Те, что вас покусали, что-то типа защитников...или охотников.
  - Охотников? - переспрашивает Вадома.
  Золин тревожно косится на Радана:
  - Они могут впускать яд в жертву, чтобы та...В общем, сами они скорее всего погибают - любое животное раздавит их или прихлопнет, едва почувствовав...Но яд остается в жалах, а жала в теле...Яд действует...И когда жертва...- Золин запинается, - Тогда остальные муравьи...А они всеядные...
  - Твою мать, ты хочешь сказать, что эти букашки ждут, пока Радан не отдаст концы, чтобы сожрать его? - выпаливает Вадома.
  Я делаю мысленную ремарку: список качеств Вадомы. Деликатность - вычеркиваем жирной-прежирной чертой.
  Золин беспомощно пожимает плечами:
  - Это теория...Но лучше вытащить из него жала.
  Заслышав это, Радан мотает головой. Потом цедит:
  - Мне уже легче. - и, опираясь на землю здоровой рукой, пытается подняться.
  Он шатается и не сразу может распрямиться, да еще и тяжелющие рюкзак и автомат через плечо. Когда Радан произносит глухим голосом: идем дальше, мы сначала в оцепенении смотрим, как он шагает не своей походкой. Его клонит вперед, ноги не сгибаются, он движется зиг-загом, будто обходит невидимые столбы. Смотрится это жутковато. Мы с Золином догоняем его и пытаемся остановить. Он шугается нас - больше всего он сейчас боится, что мы дотронемся до него.
  - Я в порядке. - Радан с трудом концентрирует взгляд на мне, потом на Умнике, - Только не дотрагивайтесь. Я в порядке...
  И Радан устремляется вперед. Мы ждем, что скажет Мано. Тот смотрит на топающего, будто в первые в жизни ходит, Красавчика, и выносит решение:
  - Раз он может идти, значит идем.
  Я желчно передразниваю его:
  - Нам нельзя терять времени?
  Мано совершенно серьезно подтверждает:
  - Да, Кинна, нам нельзя терять времени.
  Я возмущенно восклицаю:
  - Ты издеваешься?
  - Нет. - сухо отвечает Мано, - Мы должны идти вперед, Радан в состоянии это делать, так что нет причин прохлаждаться.
  И брат идет за Красавчиком. Вслед за ними движутся Ирица, Вадома и Золин. Я переглядываюсь с Оби.
  - Это он ради тебя. Что бы ты оказалась дома.- говорит Оби, - Идем, дочка.
  
  

* * *

  
  - Вечер уже близко, - кидает Мано после продолжительного молчания. - Скоро ночлег.
  - Ага. - отвечают ему гвиды, а я принципиально молчу. Он игнорирует полумертвое состояние Радана, а я в отместку игнорирую его.
  Красавчик по-прежнему идет несуразной походкой, рука его увеличилась еще сильней. Весь его голый торс покрылся испариной, зрачки расширились, оставив голубой лишь узкую каемку. Он терпит адскую боль - я знаю это, поскольку мой укус сильно ноет, а он ничто по сравнению с его поражениями.
  - Ты как? - тихо спрашиваю я его.
  Радан отвечает не сразу, словно ему требуется время, чтобы переработать удерживаемые стенания в слова:
  - Нормально.
  - Может, все-таки вынуть жала?
  - Нет.
  Все слышат нас, видят, что ему плохо, но делают вид, будто всё в порядке. Ирица задает вопрос Мано:
  - А когда мы окажемся в Сердце, что ты сделаешь, когда встретишься с этим графом?
  Мано ухмыляется:
  - Вот это настрой. Не "если мы окажемся", а "когда мы окажемся".
  - Не увиливай.
  - Не знаю. - признается Мано, - А что ты сделаешь со своим начальником?
  - Я с ним разберусь.
  - Как?
  - Как-нибудь. У аристократки будет множество способов разделаться с вассалом.
  - Из тебя выйдет чудесная аристократка. - говорит ей Мано вроде как в шутку, но мне почему-то слышится комплимент. Я жду, как отреагирует Ирица. Та ухмыляется:
  - Еще бы. Я ж наполовину знать.
  Показалось, решаю я. Тут я замечаю, что шагающий крайним справа Золин оборачивается на что-то, после чего испуганно глядит на Радана.
  - Что там? - спрашиваю я.
  - Ничего. - отвечает Золин, опустив глаза и прибавив ходу. Соврал. Что-то там было.
  Я разворачиваюсь, начихав на окликивания брата, и бегу назад. На земле валяется мертвая крыса. В приоткрытом рту два желтых зуба, лапки скрючены, длинных хвост прямой, как прут. А на шкуре знакомое шевеление и множество красных ранок. Муравьи пожирают тушку.
  Среди ранок я вижу вздутый красный пузырь. Один. Я вспоминаю свое легкое головокружение. Теперь я уверена, что виной ему было не питание, а крошечная доза яда, которой достаточно, чтобы убить грызуна. А сколько укусов нужно, чтобы убить человека? Я не знаю точно, отравили ли муравьи эту крысу или нет, но сейчас они её глодают, и я не могу допустить, чтобы потом они глодали Радана.
  Гвиды тормозят. Они хотят идти дальше, чтобы как можно скорее добраться до скипетра. Мано, их лидер и мой брат, подталкивает их к этому. Он старается ради моего же блага - я знаю это. Но сейчас мне придется с ним бороться.
  - Мы должны вынуть из Радана жала. - говорю я Мано.
  Брат отвечает:
  - Кинна, это ему решать, а он не хочет.
  Я тычу в крысу:
  - Взгляни на это.
  Мано подходит, смотрит на разъедаемый насекомыми трупик и говорит:
  - Может, она сама умерла.
  - А может нет! - возражаю я.
  - Будем надеяться на лучшее. - пожимает он плечами.
  Я смотрю на полумертвого Радана, потом поворачиваюсь к брату и, стоя с ним лицо к лицу, твердо произношу:
  - Нет.
  Стремительно подхожу к Радану. Он, догадываясь о моих планах, мотает головой:
  - Нет, я смогу перебороть яд.
  - Может сможешь, а может нет. Проверять не будем. - я хватаю его за руку, и он с легкостью вырывается. Мне хочется наорать на него и дать оплеуху, чтобы вразумить. Но я отдаю себе отчет, с кем имею дело. С человеком, который вне себя от боли и боится того, что она станет еще сильнее. Кроме того, его психика может быть затуманена дрянью, которую ввели в него муравьи. Придется действовать силой. Значит, мне нужна помощь.
  Я только называю его имя, как Оби уже кивает, безо всяких объяснений поняв, что от него требуется. Попытки Радана высвободиться совершенно бесполезны - пусть Оби вдвое старше, уступает ему в выносливости и быстроте, но мощи в этом громиле немерено. Он скручивает его, оставляя свободной только искусанную руку, которую Радан тут же прячет от меня за спину. Я берусь за неё, намереваясь вцепиться мертвой хваткой, но вскрик Радана заставляет меня машинально отпрянуть. Я приказываю себе стать глухой к любым звукам, которые издаст Красавчик, но снова одергиваюсь, когда мое прикосновение причиняет ему боль. Я словно пытаюсь дотронуться до чего-то раскаленного и обжигаюсь.
  - Оставь его, Кинна... - слышу я голос брата, - Не видишь, он против...
  - Надо вынуть жала. - отвечаю я и повторяю, поскольку сама уже готова сдаться, - Надо вынуть жала.
  Я стискиваю его ладонь, но Радан снова высвобождает руку. Мне не справиться с ним. Отчаяние накатывает на меня, но тут к нам подходит Золин. Он сжимает пальцы на здоровых участках запястья и предплечья Радана, заставляя того выпрямить руку, и произносит:
  - Жала надо извлекать целиком, будь осторожна.
  Радан взвыл так, что внутри у меня всё переворачивается. Но я должна действовать.
  Щипчиков в рюкзаки нам не положили, из чего их смастерить в имеющихся условиях я не представляю. Придется вытаскивать жала голыми руками. В Лабах я один раз доставала из глубоких прорезов в металлическом слитке тончайшие листики пленки, которые почти не выступали на поверхности. Пинцетом получался противный звук, и я орудовала пальцами. Правда, слиток ничего не чувствовал.
  Ногтями указательного и большого пальцев я впиваюсь в один из бугорков и достаю черное жало:
  - Прости.
  Достаю следующее:
  - Прости.
  Радан запрокинул голову и зажмурился, он мычит громче при каждом вынутом жале, а я талдычу: прости, прости, прости. Я пытаю его - проносится у меня в голове. Глаза теплеют от набежавших слез, я слышу тяжелые вздохи остальных гвидов, но не останавливаюсь.
  - Прости...- бормочу я снова, понимая, что теперь из-за своего крика Радан уже не может слышать моих тихих извинений.
  
  

* * *

  
  Мы с Золином почти носами водим по руке Красавчика, проверяя, не осталось ли черных точек.
  - Вроде всё. - говорю я.
  Умник кивает, и они с Оби отпускают Радана. Тот садится на землю, тяжело дыша. Здоровой рукой обхватывает колени, больная безжизненно висит. Мои ногти оставили на ней кучу ссадин, а я не мылась трое суток. Достаю антисептические салфетки, присаживаюсь возле Радана. Он уткнулся лицом в колени, но, думаю, к нему уже вернулась трезвость ума.
  - Я продезинфицирую. - говорю я, обрабатывая его царапины. Он не сопротивляется.
  Я приговариваю:
  - Скоро станет легче. Мой укус уже почти не болит.
  Радан поднимает на меня лицо и произносит:
  - Спасибо.
  Я улыбаюсь:
  - Пожалуйста.
  Мы оба встаем. Я не смотрела, что делали во время экзекуции Мано, Вадома и Ирица, но у женщин сейчас вид подавленный, а брат будто бы рассержен.
  - Ну что, в путь? - спрашиваю я.
  - В путь. - отзываются гвиды.
  Я чувствую необходимость поговорить с братом, прояснить ситуацию, потому пропускаю Радана с остальными вперед. Походка у него всё еще неуклюжая, но уже получше. Попридерживаю Мано, чтоб поговорить наедине. Он должен знать, что сейчас не его черед злиться. Вот только пускай все отойдут подальше, и я выскажусь как следует.
  Однако я пропускаю момент - Мано начинает первым.
  - Поздравляю тебя, сестренка. Ты спасла жизнь маньяку-убийце. - со злым сарказмом говорит он.
  - Но ведь Радан никого не убивал! - удивляюсь я.
  Мано смотрит на меня:
  - Ты так думаешь? Тогда подумай получше.
  
  

Глава 28

  
  Этому должно быть какое-то другое объяснение.
  Радан пришел в норму. После вчерашнего он несколько раз благодарил меня, а я только кивала. Не могу ни слова произнести в его адрес. Даже смотреть на него тяжело, потому что не знаю теперь, кто он: парень, пострадавший за любовь, или же безжалостный убийца.
  В принципе, здесь нечему удивляться. Душегубов среди гвидов всегда было полно. Вот только я не хочу верить, что Радан один из них, даже несмотря на то, что у нас с ним сразу не заладилось. Пожалуй, это сродни тому, как, недолюбливая кого-то, желаешь ему всяческих неприятностей, однако не таких, как серьезная болезнь или потеря близкого. Радана я поначалу видела вором или иного рода прохиндеем, и охотно бы презирала его за это. Но теперь я совершенно не хочу ненавидеть его за то, что он лишил жизни несколько человек.
  В сотый раз повторяю про себя факты. Факт первый. Родителям Красавчика под шестьдесят и они работают на текстильном заводе. Простые рабочие, которые пашут за ту же кормежку и талоны, что и любой обычный периметрчанин. Не чины. Об этом Мано узнал еще в Ц-Поде. Факт второй: в Периметре три вида жилья: обычные квартиры, как та, в которой наша семья жила до переселения; улучшенные апартаменты для управцев, чинов и прочих баловней судьбы; Общаги для пенсионеров, бездетных семей или семей с одним ребенком. Факт третий. Радан никогда не жил в Общаге. Он спрашивал, есть ли там душ. Там. Факт четвертый: Радан очень странно медлил и раздумывал, отвечая на вопросы о братьях и сестрах, в итоге сказав, что их у него нет. Факт пятый: Радана посадили в Гнездо очень надолго, раз он решился вызваться в гвиды.
  А теперь вопрос, на который я не смогла ответить Мано: почему семью Радана не переселили в Общагу, если его мать давно не способна к деторождению? Такого, чтобы Управа просто проморгала подлежащую переселению семью, быть не может. Если бы там и замешкались, то кто-нибудь бы непременно им донес. Значит, у семьи Радана было право жить в квартире, из чего следует, что у них должны были быть еще дети. Которых, по его словам, можно считать, что нет.
  Из этих фактов складывается лишь один вывод- Радан убил своего брата или сестру. Может, нескольких. История про возлюбленную-аристократку? Прекрасная небылица, чтобы завоевать симпатию 17-летней девушки. Сработала, кстати.
  Я мысленно перекладываю всё известное мне так и эдак, чтобы оно сложилось в иную картину. Тщетно. Эти обстоятельства, как веревочки, никак не привязать к другому выводу, они дотягиваются только до воображаемой таблички "Радан- братоубийца", а без неё бесхозно болтаются.
  Мы с Мано договорились, что пока ничего не будем предпринимать. Выгонять Радана из отряда нельзя - он пойдет за метой сам. Крепкий и быстрый, в одиночку Красавчик будет маневренней и запросто опередит нас. И у него не будет причин не оставлять нас тут на погибель вместе с падальщиками.
  Убить же его мы не способны. Может, Ирица его и пристрелила бы, однако допустить это - всё равно что лишить его жизни самим. Мано признался, что когда муравьи искусали его, он решил, что судьба сама решила избавить нас от Радана, а тут его сестренка решила поиграть в спасительницу. Я не думаю, что оставила бы его умирать, даже зная, что он убийца. Так и сказала брату. Тот в ответ поцеловал меня в лоб и сказал, что я солнышко. Первое, что я сделаю, когда мы окажемся в Сердце - дам ему коленом под дых. А пока я собираюсь прислушаться к нему и быть с Красавчиком начеку. Пусть континент необъятен, но нас на нем мало. Мы здесь заперты в компании друг друга. Любые передряги только затянут миссию, и потому мы с братом решили оставить наши подозрения при себе. Всё же главное сейчас - найти скипетр.
  
  До города осталось всего ничего. Это видно даже по лесу - слой почвы становится тоньше, деревья реже, в воздухе витает больше пыли. Солнце садится, но по-прежнему жарко. Холодно станет только когда взойдет луна. Золин с Оби тоже сняли майки. Мано по-прежнему носит свою. На предплечьях у него краснеют краешки глубоких вмятин. Под тканью, должно быть, скрыто остальное. Ожоги или затянувшиеся раны. На загривке виднеются рубцы. Я вспоминаю, как он спросил меня, чем я занималась в годы разлуки. Я отшутилась, что по нему скучала. Только Дэй бы понял, сколько всего я умолчала. А когда мы сидели у океана, я задала брату вопрос, мучили его наемники графа, и он сжато ответил: били. Мне остается только гадать, сколько оставил недосказанным он...
  Близость города заставляет нас всех идти на предельной скорости. Прибавим еще немного - перейдем на бег. Ирица интересуется:
  - Золин, сколько там еще осталось?
  Тот сверяется с картой:
  - Часа три, если в том же темпе.
  - Отлично. - откликается Ирица.
  - Мы придем туда ночью. - говорит Мано,- А во что превратился город - неизвестно. Лучше оказаться там при свете. Через пару часов заночуем в лесу, а как только солнце взойдет - двинемся дальше.
  Вадома подает голос:
  - Я тогда посторожу.
  Я добавляю:
  - И я.
  Мано готовится возразить, но я опережаю:
  - Мы с Вадомой единственные, кто не дежурил.
  Брат улыбается:
  - Ничего, мне не сложно.
  - Не надо. - настаиваю я. Брат вздыхает и переводит вопросительный взгляд на Вадому. Та тоже отказывается от замены:
  - Я сдюжу не выспаться разок. В свои щенячьи деньки я в Домах Искупления по двое суток без сна пахала, и ничего, не померла.
  Я представляю Вадому надзирательницей. Какой она была? Такой же человечной, как Фавра, или черствой, как большинство? Я склоняюсь к первому. Вадома грубая, но в ней видна доброта. Наверное, потому к ней так быстро вернулось расположение гвидов, хоть она и не раскрыла, что сделала. Нелегко ей наверное, пришлось в Гнезде, среди каяльщиц - если, конечно, они знали о её службе в Управе. Я бы на её месте ни за что не призналась, что была одной из тех, кто лупит их дубинкой по почкам. Точно бы невзлюбили.
  Точно бы невзлюбили. У меня аж дыхание сводит от озарения! Я тут же напускаю на себя задумчивый вид, чтобы никто не заметил моего неуместного воодушевления. Радан - не убийца! Осталось только доказать это брату.
  - Как рука, болит? - спрашиваю я у Радана, чтобы завести разговор.
  - Побаливает. - отвечает он, - Зато муравьи ею не обедают.
  Затылком чую суровый взгляд брата, но продолжаю:
  - Да уж, мураши на континентах не то, что наши.... Ужас, сколько я на тебе царапин оставила.
  - Это ты называешь царапинами? - Радан пренебрежительно отмахивается, - Котята хуже царапаются.
  - И как ты всё это выдержал...- вздыхаю я, и после некоторой паузы забрасываю удочку, - Хотя мы, периметрчане, и не то выдерживаем. Как вспомню, как сидела дни напролет с иглой в руках...
  - Одежду шила?
  - Не, обувь. А ты чем занимался? - говорю я и перебиваю его, когда он хочет ответить. - Не-не, не говори! Я сама угадаю.
  Я театрально хмурюсь, будто задумалась. Ирица насмешливо ухмыляется - явно решила, что я заигрываю с Красавчиком. Ну и хрен с ней. Пускай эта кровопийца думает, что хочет. Я гадаю:
  - Заведующий складом!
  Радан мотает головой.
  - Управляющий столовой? Проверяющий? Старший по смене?
  Красавчик перебивает:
  - Меть ниже, я просто рабочий.
  Я приподнимаю бровь:
  - Разве? Мне казалось, ты из чинов.
  - Не-е, - смеется он, - Какой я чин? Пахал как и все.
  - А я слышала, что у тебя родители на высоких постах...
  Радан удивляется:
  - Где ты такой бред услыхала?
  - В Ц-Поде.-сочиняю я.
  - А... - протягивает он.- Это ты меня, наверное, с Кареном спутала. У того отец был большой шишкой. Если б Карен прямо на людях тому мужику башку не проломил, папаша бы его отмазал. Чиновьим детям многое с рук сходит. - с презрением произносит Радан и обращается ко мне, - Ну что, сдаешься?
  - Сдавайся, Кинна.- бросает Мано. Догадался, к чему я веду эту беседу.
  - Пока не сдаюсь. Дай подумать. - я притворяюсь, что размышляю, и роняю как бы невзначай, - Я бы не говорила остальным гвидам, если б была из чинов. Их ведь все терпеть не могут. - смотрю на Радана в упор и добавляю, - Только нашим бы рассказала. Своим нужно доверять.
  Ни малейшей эмоции не пробежало по красивому лицу с родиным пятном. Никакого отзвука мои слова в нем не вызвали. Я так надеялась, что он скрывает от нас высокое положение в обществе, чтобы не вызвать неприязни. Это объяснило бы, почему он, не имея братьев-сестер, избежал Общаги. Чинам ведь не обязательно плодиться, как кроликам, чтобы обитать в приличных условиях. Но Радан не врал про службу. Значит, он солгал о своем преступлении.
  - Ну что, теперь сдаешься? - спрашивает Радан после долгой паузы.
  - Да. - безразлично отвечаю я.
  - Я служил в типографии.
  - А, ясно.
  Были б мы в помещении, я бы ушла, чтобы не находится с ним рядом. Но мы в лесу, так что я останавливаюсь и начинаю рыться в рюкзаке, будто мне что-то нужно. А когда нагоняю остальных, пристраиваюсь между слегка отстающими Вадомой и Оби. К брату подходить не охота, пусть упивается своей правотой без меня.
  Вадома шутливо пихает меня:
  - Разочаровалась, Кинна? Думала, наверное, ах какой жених: и красавец, и со связями?
  Я вскидываюсь:
  - Ничего я такого не думала, мне вообще всё равно.
  - Да ладно тебе, не стесняйся. Мне бы твои годы, я б такого сахарного не упустила.
  - Ну вот и не надо с больной головы на здоровую валить.
  - Ой-ой-ой, смотрите, какая злющая, - заливается Вадома,- Как будто я не видела, как ты на него облизываешься!
  Ей не хватило даже ума произнести последнее на тон тише. К счастью, никто, кроме Оби, её не услыхал. Он напряженно хмурится, но улыбка всё равно пробивается на губах.
  Я стараюсь отвечать как можно спокойнее:
  - Ни на кого я не облизываюсь.
  - Ну конечно...- протягивает Вадома, - Скажи еще, что ни разу даже не посмотрела на эту мордаху?
  - Посмотрела, конечно. Он же не невидимка.
  Вадома смеется еще громче:
  - Только поэтому, да? Да признавайся, нравится он тебе!
  Я выпаливаю:
  - Что ты несешь, Вадома? Никто мне не нравится! И вообще, у меня жених есть.
  Вадома округляет глаза:
  - Опаньки! Прямо-таки зарегистрированный жених?
  - Да, прямо-таки зарегистрированный жених! - передразниваю я.- А что в этом такого?
  - Да ничего, - Вадома пожимает плечами, - Просто обычно девушки о таком на каждом шагу кричат.
  - Делать мне больше нечего, - буркаю я.
  Вадома вновь толкает меня плечом:
  - Симпатичный он у тебя, а?
  - Симпатичный. - раздраженно бросаю я в ответ.
  - Как зовут?
  - Дэй.
  - Повезет твоему Дэю, если мы справимся с миссией. - говорит Вадома. - Считай, за просто так в Желтке окажется.
  Я спрашиваю:
  - В Желтке? О чем это ты?
  - Ну как о чем. Он и его близкие- официально твоя семья. Все в аристократы выйдут, если мы достанем этот треклятый скипетр.
  - Да ладно?
  Вадома со знанием дела кивает. Однако это слишком хорошо, невероятно хорошо. Я не могу с лету в это поверить - со мной таких чудес не бывает. Мчусь к остальным и начинаю дергать всех подряд:
   - Это так? Я смогу взять жениха с собой в Сердце? И его родных тоже?
  - Ну да... - отвечают мне.
  Мне мало такого вялого подтверждения.
  - Да стойте вы! - восклицаю я. Когда все останавливаются, я медленно, разжевывая каждое слово спрашиваю:
  - Это правда, что если мы доставим мету в Сенар, то мой жених и его семья тоже станут аристократами?
  По лицам гвидом читается, что сейчас я представляюсь им умилительной и потешной. Обычно бы я на это взъелась, но сейчас мне важно лишь одно:
  - Это правда?
  Радан говорит:
  - Правда, Кинна, правда. В Ц-Поде об этом говорили. Ты просто прослушала.
  Я издаю радостный вопль, который встречает волна смеха. Внезапно я осознаю, что мы стоим на месте. Это просто недопустимо, когда на кону счастье Дэя.
  - Надо идти! - объявляю я и быстро шагаю вперед.
   -Ишь ты, как припустила! - хохочет Вадома.
  Ирица окликает меня:
  - Чем ты на обучении занималась, Кинна? Об этом же несколько раз говорили.
  - Не знаю.
  Золин предполагает:
  - Ты, наверное, была слишком рассеяна из-за брата. - он поворачивается к Мано, - Лейли говорила, что никто не верил Кинне, что она и в самом деле твоя сестра.
  Умник взбередил едва зажившую обиду. Мне тяжело приходилось в первые дни в Ц-Поде. Тогда ко мне относились, как к помешанной. Я и сама моментами сомневалась в своем здравом уме. Немного притормаживаю, поскольку никто из гвидов не изъявляет желания нестись вприпрыжку заодно со мной. Оказываюсь рядом с Ирицей и не могу совладать с нахлынувшими эмоциями:
  - Ты считала, что я полная идиотка.
  Ирица пожимает плечами:
  - Ты действительно смотрелась полоумной. Трудно было тебе поверить.
  - Как же мне тогда посчастливилось тебя убедить?- язвлю я.
  - А тебе и не удалось. Это он убедил меня. - Ирица кивает в сторону Мано. - Когда заслонил тебя от моего автомата. Без малейших раздумий или колебаний, как будто это самая естественная вещь на свете - заслонять тебя от угрозы. Ну тогда, когда мы только приземлились.
  Повисает напряженная тишина. Когда мы только приземлились, Ирица держала двоих из нас на мушке. До неё доходит неосторожность её слов.
  - Я тогда ничего о вас не знала. - обращается она к Радану и Оби,- Я хотела защитить себя и других.
  Я жду, что сейчас она извинится. Однако Ирица больше ничего не произносит. В её молчании читается - она не просит прощения. Не считает себя виноватой.
  Радан трет пятно на скуле и говорит:
  - Я понимаю, почему ты хотела это сделать. Я тебя не осуждаю...
  Ирица бросает на него яростный взгляд:
  - Не тебе меня "не осуждать". Никому из вас. Вы в моей шкуре не были.
  Мано кивает в мою сторону, возражая:
  - Может, кто-то и был. Не одна ты привлекала внимание падальщиков.
  Вот спасибо тебе, братишка. Всегда мечтала, чтобы мою среднестатистическую рожу прилюдно сравнивали с самым красивым личиком Периметра.
  Ирица чеканит:
  - Не сравнивай. Меня они ненавидели. Я бы всё отдала за карие глаза и черные волосы. Вы не знаете, какого быть полукровкой. Люди считают, что с нами можно плохо обращаться, раз в нас течет кровь тех, кто плохо обращается с ними. И им всё равно, почему я родилась от аристократа.
  Неловкость, которую испытывают сейчас гвиды, почти осязаема. Наконец, Оби произносит:
  - Мне жаль, что это так, дочка.
  - Спасибо. - сухо благодарит Ирица, - Только не называй меня дочкой. Я ненавижу своего отца.
  Оби кивает. Я, вдруг начав стыдиться перед ней своей "удобной" темной шевелюры, нерешительно спрашиваю:
  - А ты не могла, например, выменять талоны на краску для волос...
  Ирица горько усмехается:
  - Могла. Но продаются только осветлители. Надо было обрить себе черепушку, как Вадома. Может, и не оказалась бы в Гнезде.
  Слышится тихий голос Золина:
  - А ты жалеешь о том, что сделала?
  Ирица поводит плечом:
  - О том, что пырнула того гада?
  - Да...
  - Нет, ни капли. - говорит она, - У меня не было выбора. Если я о чем и жалею, так о том, что не добила его. Меня бы всё равно посадили, зато одной тварью на земле стало бы меньше. Надо было всадить ему те ножницы в печень, чтобы подыхал долго и медленно.
  Если бы кто-то вел нашу миссию, как распорядители ведут мероприятия на Центральной Площади, то он бы торжественно объявил: минута жалости к Ирице завершена.
  
  

Глава 29

  
  -Ты бы сделала для меня тоже самое.
  Так неизменно отвечал Дэй, когда я благодарила его. Я кивала, он улыбался. Мы оба знали, что этого не случится. Не потому, что я не готова сделать ради него столько же, сколько он ради меня. Просто ситуация никогда не сложится так, чтобы мне пришлось. Дэй не превратится в такую развалюху, какой была я.
  Мне было тринадцать, когда моя зацикленность на Мано начала смахивать на манию. Я сутками перемалывала в воображении варианты его гибели или чудесного возвращения. Преследовала его знакомых - мне постоянно казалось, что они что-то от меня утаивают. Родители беспокоились обо мне больше, чем о пропавшем сыне. Я стала отшельницей, усугубляя и без того незавидной положение резкостью и нервозностью. Отваживала тех немногих, кто проявлял ко мне дружелюбие - любое доброе слово и взгляд трактовались мной как жалость, а жалость я расценивала как унижение. Иногда меня переклинивало настолько, что я срывалась даже на Дэе. Удивительно, что он остался моим другом.
  Сейчас в лесу раздаются только шорохи снующих крыс. Мой слух научился отличать их от других шумов, так что я больше не вздрагиваю. На черном небе высвечивается белый круг луны, из земли факелом торчит включенный фонарик. Я сижу, оперевшись спиной о дерево. Мне прохладно, но поверх легкого комплекта я накинула только куртку от защитного костюма. Тепло разморит меня, а на дежурстве надо держаться бодрячком. Когда ногам становится холодно, растираю бедра ладонями. Под тонкой тканью прощупываются полоски - шрамы от самых глубоких порезов. Помню, как Дэй забрал у меня осколок, когда я собиралась нанести еще один.
  В школе я была таким бельмом на глазу, что меня замечали всегда и везде. В том числе, и когда я заходила в кабинку туалета, пряча что-то в кулаке. А Дэй считался "нянькой той тронутой". Все знали, что он за мной приглядывает. Пожалуй, только это объясняет, как ему удалось зайти в набитый женский туалет, не вызвав суматохи и криков. Кто-то даже показал ему на кабинку, в которой я заперлась. Он несколько раз дернул за ручку, зовя моё имя. Я не отзывалась, судорожно ища куда-бы заныкать свое "сокровище", ведь осколки не так-то легко раздобыть, их сразу сметают и уносят на переработку. Мне с трудом удалось умыкнуть один, когда мальчишки разбили окно в спортивном зале. Дэй поковырялся в допотопной задвижке и открыл дверь. Запер нас изнутри и сказал: отдай. Я отнекивалась, пряча руки за спиной, мол, ничего у меня нет. В итоге ему пришлось силой разжимать мне ладонь, в которой я зажала обмотанный в носовой платок кусок стекла. На секунду ему это удалось, но я тут же стиснула кулак обратно. Дэй ойкнул -острый край прорезался через материю, а я прижала к нему его пальцы. Когда я увидела алую кровь, струйкой потекшую по его коже, то поклялась себе, что покончу с этим. Все предыдущие зароки были так, для галочки. Я давала их просто потому, что когда имеешь такие привычки, положено обещать себе бросить их. Но та клятва отличалась от предыдущих. Я поранила Дэя. Я порезала руки, которые вытирали мои слезы. Это было слишком.
  После я срывалась еще несколько раз, но то был переломный момент. Я завела себе парнишку из другой школы - приятно было общаться с кем-то, кто не наслышан про мои сдвиги. А потом и выпускной подоспел. Пусть репутация дурковатой последовала за мной на обувную фабрику, но не ходить больше по коридорам, где ходил Мано, уже было полезно. Я наконец-то пришла в себя. Этого бы не случилось без Дэя. Теперь я смогу расплатиться с ним за годы бесконечного терпения и поддержки. Я сделаю его аристократом.
  Разумеется, мечты о том, как сладко заживу я в Сердце, проскальзывали в моей фантазии. Прекрасная, легкая, полная наслаждений жизнь. Никаких фабрик, никаких талонов. Красота! Однако эти мечтания были мимолетны. Я пошла в гвиды не за богатством, и, уж конечно, не за искуплением. Я пошла за братом. В Ц-Поде я стремилась найти подтверждение, что Мано это Мано, а не какой-то Виктор. А здесь, на континенте, настоящее слишком слепит глаза, чтобы думать о том, что там светит в будущем. Где-то в подкорке мозга засела установка - выбраться отсюда с проклятой золотой палкой, а дальше всё будет хорошо. "Дальше" - не главное. О "дальше" беспокоиться не нужно.
  Но теперь вознаграждение предстало мне в другом свете. Моя нацеленность на возвращение в Сенар удесятерилась. Да, у нас не останется иного выбора, как пожениться. Но мне почему-то кажется, что это не будет для Дэя таким уж бременем. Мы ладили, питаясь скудными пайками в столовой и вкалывая по шестьдесят часов в неделю. Мы прекрасно уживемся в роскошном особняке где-нибудь в Сердце. Даже если Дэю будет не хватать этой Глории, радость за своих родных перевесит тоску по ней. Его милые, добродушные родители, относившиеся ко мне, как к дочке, их ребятня... Я могу сделать их судьбу настолько лучше! Дэй будет счастлив. А что касается меня, то сейчас трудно разобраться в том, как я к нему отношусь. Он мне прежде всего друг, но тогда он должен быть мне как брат, а это не так. Я отношусь к нему по-другому, чем к Мано. Иначе я не чувствовала себя виноватой перед ним за то, что обратила внимание на Радана. Я уверена лишь в одном: я не против разделить с Дэем жизнь. Для меня это не жертва.
  Шуршание заставляет меня взяться за автомат покрепче. Вглядываюсь в темноту: Красачик подтягивает к себе рюкзак, открывает его и достает что-то. Я решаю, что ему просто захотелось попить, но он поднимается и идет ко мне. Не опускаю оружие, только кладу его поестественнее. Пусть думает, что я сижу с автоматом наготове всё дежурство.
  - Вспомнил, что задолжал тебе. - тихо говорит он и кладет около меня пачку дезинфицирующих салфеток. - Ты ведь потратила на мою руку свои запасы.
  - Не надо, - отвечаю я шепотом, - Мне не жалко.
  Он садится рядом и тоже прислоняется к дереву. Я вижу его лишь краем глаза - ствол узкий, и мы почти спинами друг к другу.
  - Не разбрасывайся, Кинна, - говорит Радан, - Мало ли что.
  Чтобы не подогревать разговор, я придвигаю салфетки к себе:
  - Хорошо. Иди спать.
  - Лучше ты иди приляг, а я досторожу до рассвета. И Вадому будить не придется.
  Ага, думаю, разбежался. Я отрублюсь, а он втихоря всех передушит. Не знаю, зачем ему это может понадобиться, но если он перебил родных, то почему бы не перебить и нас? Я отказываюсь:
  - Нет, спасибо.
  Он настаивает:
  - У меня всё равно рука ноет, я при всем желании не засну.
  - Значит будем дежурить вдвоем. - говорю я настолько резко, насколько это возможно вполголоса.
  Радан пожимает плечами:
  - Ладно, как хочешь. - некоторое время он молчит. Потом говорит, - Паршиво тут...Ужас как паршиво.
  Здорово. Теперь Красавчик решил со мной потрепаться. Хмыкаю ему в ответ, а он приглушенно рассуждает:
  - У меня раньше были мысли, что здесь остались люди. Что кто-то уцелел тогда, во время Войны. Но тут всё такое мертвое. Даже то, что живое, понимаешь?
  Я вынуждена согласиться:
  - Понимаю. Эти деревья, эти крысы...Пумы. Всё такое странное.
  - Странное...- эхом повторяет он. - А в городе всё должно быть еще более странное.
  Он вспоминает наш разговор с умниками в первый день. Лейли предполагала, что в эпицентре взрывов самая непредсказуемая фауна. Я так и не поделилась этим с братом.
  - Может, пора сказать Мано о догадках Лейли?
  Радан поворачивается ко мне, расплываясь в улыбке:
  - Ты его просто обожаешь, да?
  - Он мой брат. - отвечаю я, давая понять, что этим всё сказано.
  Радан кивает:
  - Вам повезло, что вы тут вместе. Он во что бы то ни стало хочет тебя спасти. А ты даешь ему силы это сделать, смотришь на него восхищенными глазами...
  - Восхищенными глазами? - переспрашиваю я, - Да мы ссоримся каждые пять минут.
  - Ну, когда ссоритесь, тогда не смотришь.
  Вроде как уступил. Но меня всё равно уело его замечание. Я совершенно не хочу прослыть девочкой, которая лупится на старшего брата "восхищенными глазами". Это не я, не мой образ.
  - Я смотрю на него с уважением. - шепчу я, - Он многое делает для нас всех.
  - Он взял на себя лидерство, - поправляет Радан, - но что бы Мано не делал, он делает для тебя.
  - Он спас нас. Если бы не он, мы с падальщиками перестреляли бы друг друга вслед за кошками!
  - Не было бы из чего. Это же он решил раздать всем оружие.
  - Не оружие, а отвертки...от ящиков. - возражаю я неуверенно.
  - Это одно и то же. А вы своей женской компанией могли бы точно так же перестрелять пум из аэров. Зато падальщики бы остались безоружными.
  Я прокручиваю тот момент, когда звери окружили нас. Мано бросает отвертки на землю. Никто не решается подобрать их, пока....
  - Ирица разрешила. - говорю я, - Я сама видела, как она кивнула.
  - Они оба поддались панике. Да мы все перепугались. Я не виню Мано. Просто хочу сказать, что и он может ошибаться. - Радан примирительно дотрагивается до меня. Я одергиваюсь:
  - К чему ты клонишь?
  - К тому, что тебе не надо меня бояться.
  - Я тебя не боюсь. - моментально парирую я.
  - А мне показалось, что Мано постоянно стращает тебя мной. Ты теперь меня снова сторонишься.
  Я делаю небрежный жест, мол, не понимаю, о чем речь. Радан продолжает:
  - Он твой старший брат. Ему кажется, что любой парень может...- Красавчик мнется, подбирая слово, - на тебя покуситься.
  Теперь до меня доходит, как Радан истолковал мое переменчиво-враждебное поведение: он думает, будто Мано вдолбил мне, что тот начнет ко мне приставать.
  - Ты ошибаешься.
  - Тебе видней. - пожимает он плечами. Потом добавляет: - Ну и достанется же твоему жениху от него.
  - Он знает Дэя. - отвечаю я и чисто для того, чтобы посмотреть, как он отреагирует, говорю,- А ты, когда мы вернемся, сможешь жениться на своей аристократке.
  Радан фыркает.
  - Что? - спрашиваю я.
  Он отмахивается:
  - Да ничего.
  Я спрашиваю:
  - Разве ты её не любишь?
  Радан отвечает без промедления:
  - Нет.
  Вот тебе раз. Что-то он отступил от красивой истории о запретной любви. Я переспрашиваю:
  - Не любишь?
  - Нет, не люблю. Это было приключение...Вызов. Девушка-аристократка, это ведь что-то совершенно недоступное, понимаешь? Вскружило голову.
  - То есть ты её попросту использовал?
  Кажется, он смутился:
  - Нет, она мне нравилась, по-честному нравилась... Но я её не любил. Я не утверждаю, что вел себя безупречно. Но иногда я просто ничего не могу с собой поделать, совсем ничего.
  - Ах, какой бедолага. Не может противиться искушениям. - язвлю я, - Вот Мано и не доверяет тебе.
  Радан отвечает с ухмылкой:
  - Ты милашка, Кинна. Но не искушение.
  Самолюбие внутри меня аж вскрикнуло. Но я ледяным тоном сообщаю:
  - Вот и чудесно.
  Радан словно прокручивает лезвие в ране моего эго:
  - Радуйся, что на тебя смотрят иначе. Вот Ирица сколько натерпелась из-за своей внешности.
  - Я и радуюсь.
  - Хмуро ты как-то радуешься.
  - Как умею.
  Радан цокает языком:
  - Ну вот, обиделась. Я имел в виду...
  Я перебиваю:
  - Мне всё равно.
  - Я...- вновь начинает он, но я снова обрываю:
  - Повторяю: мне всё равно.
  Радан разводит руками, показывая, что сдается.
  Судя по небу, дежурить мне еще минут двадцать. Но в безмолвии их, видимо, провести не удастся. Радан снова заводит разговор:
  - Знаешь, что Вадома сказала в первый день? Когда вы с братом у океана сидели, болтали о чем-то.
  Я мотаю головой.
  - Что нам надо идти за Мано, потому что из-за тебя он больше всех хочет выбраться.
  - Но ты в него всё равно не веришь. - скептически вставляю я.
  - Верю-не верю...Мано толковый парень, очень толковый. И рвения в нем больше благодаря тебе. Но в том-то и проблема, что он только о тебе и думает. А вообще, если за кем и идти, так это за Ирицей.
  - Ирица идет за Мано.
  Радан смотрит на её силуэт, вырисовывающийся в нескольких метрах от нас:
  - Ирице просто по пути с Мано. И она готова выбраться любой ценой. Её ничего не сдерживает. А у него есть ты.
  Я цежу сквозь зубы:
  - Ну так бери свою Ирицу и шуруйте с ней к цели вдвоем.
  Красачик отворачивается и после паузы говорит, переплетя пальцы:
  - Невзлюбили вы меня с братцем.
  - Это семейное. Тебе не понять. - и тут моё раздражение переливается через край. - У тебя ведь нет братьев и сестер.
  Красачик напрягается. Я осознаю, что это опрометчиво, но уже не могу остановиться:
  - Как, кстати, вам с родителями удалось избежать Общаги, если ты один в семье?
  - Почему ты спрашиваешь?
  - Просто интересно. Это ведь невозможно: всех переселяют. Как так получилось?
  - Не знаю.
  - А может у тебя были братья и сестры? - мой злобный шепот уже походит на шипение, - И умерли?
  Радан трет родимое пятно на скуле.
  - Нет...
  - Точно?
  Радан поднимается. Я гляжу на него снизу вверх, рука тайком ложится на автомат, указательный палец ищет курок и останавливается у его основания. Радан медленно, почти по слогам чеканит:
  - У меня нет и никогда не было ни брата, ни сестры. Я не знаю, почему нас не переселили в Общагу. - он ждет, скажу ли я что-то в ответ, а потом сообщает: - Рука прошла. Я пойду спать.
  Сделав пару шагов, он бросает, не оглядываясь:
  - Я думал, что после того, как ты спасла мне жизнь, мы вроде как друзья.
  Я молчу, и только когда он укладывается возле своего рюкзака, расслабляюсь и отпускаю автомат. Красавчик врал, что у него не было братьев и сестер, причем врал плохо, ненатурально. И главное - мое нутро кричит о лжи, а я теперь на него полагаюсь. Когда я бужу Вадому, то тихо шепчу ей на ухо:
  - Не доверяй Радану. Потом объясню.
  Она кивает, немного кряхтит, поднимаясь, и ступает к дереву, определенному нами как сторожевой пост. Я достаю одеяло и укутываюсь. Прежде чем положить голову на рюкзак, заменяющий мне подушку, я бросаю взгляд на лежащего неподалеку Красавчика. В темноте поблескивают его глаза. Зря я сорвалась. Пока я буду спать, он будет бодрствовать. Думать. Планировать.
  
  

Глава 30

  
  Дуновение ветра - и мы все кашляем. Клубы серого сухого тумана спиралями вздымаются в воздухе, забивая нам глотки.
  - Злобье хрящевое. - ругается Вадома, снимая платок с головы и закрывая им нос и рот. Мы все берем с неё пример - без таких защитных масок уже не продохнуть. Золин, обмотавшись по очки, протягивает второй платок Вадоме:
  - Ты напечешь голову.
  Вадома не решается его взять - он принадлежал Лейли. Хоть мы и чувствовали себя кощунствено, когда делили её вещи, но оставлять их было бы глупо. У нас всего по-минимуму. И Золин отнесся к этому с пониманием. Ему самому достался автомат Лейли - его собственный стащили падальщики, пока он был в отключке.
  - Это не вещь Тлейнкстли. - говорит он, - Это то, что ей выдали в Центре Подготовки.
  Вадома благодарит его и берет платок. Действительно, при чем тут Лейли. Она даже не успела достать его из рюкзака. А вот что действительно дорого Золину, так это её очки. Перед тем как лечь спать, Умник каждый вечер достает их и долго всматривается в обрамленные черной оправой линзы. Очки Лейли точно такие же, как его, но я уверена, что он никогда их не перепутает.
  - Там что-то виднеется. - показывает Мано, и действительно: между стволами проглядываются очертания высоких построек.
  Мы устремляемся вперед. Мы почти добрались до города. Мы ближе к скипетру, ближе к цели. Беловатые махины зданий совсем рядом. Я полностью охвачена моментом, сердце бьется в сумасшедшем ритме. Такое чувство, будто сейчас мы выйдем из темного узкого подземелья на свет. И когда мы выходим из леса, в самом деле становится светлее. Ничто больше не заслоняет вид. Не сговариваясь, мы разом останавливаемся. Граница города отчетлива. Из-за высоты деревьев переход лесополосы в когда-то заселенную часть континента похож на резкий обрыв. Мы стоим у кромки асфальта. Должно быть, когда-то он простирался глубже, ближе к океану, но время отщипывает куски от его краев.
  Только у Золина глаза не красные, мои слезятся уже давно. Серая, мельче муки самого тонкого помола пыль полностью устилает асфальт и перекатывается на ветру, словно рябь по воде. Недаром мы закашлялись еще в лесу. Но не количество пыли заставляет нас остолбенеть.
   Метрах в сорока от нас стоят здания. Время обошлось с ними немилосердно: ни одного стекла в окнах, выбоины и ржавые подтеки на стенах желтовато-белого цвета. Однако это именно целые здания - не развалины - и от их вида пробирают мурашки. Руины выглядели бы не так жутко. Они явились бы естественным состоянием для заброшенного города, как кости, остающиеся после человека. А эти постройки будто духи. Наткнешься на скелет - вскрикнешь от испуга, наткнешься на призрака - онемеешь от ужаса.
  Я напоминаю себе, что хоть континенты и были разрушены взрывами, но не в буквальном смысле. Физически взрывы лишь уничтожили отдельные участки, точечно, убив совсем небольшой процент населения. Считается, что на Войне было два типа везунчиков - те, кто перебрались в Сенар, и те, кто умер непосредственно от взрывов. Большинство гибло в мучениях от распространявшегося с невообразимой скоростью излучения. Оно и сделало континенты не просто непригодными для жизни, а смертельными. Но одно дело - когда тебе об этом рассказывает строгая учительница, и совсем другое - воочию видеть место, из которого высосали жизнь.
  - Что-то мне тут вообще не нравится. - честно признаюсь я, - Такое чувство, что сейчас оттуда приведения поползут...
  Платок приглушает голос, но не ироничность, с которой мне отвечает Ирица:
  - Правда? А по мне, так очень даже уютненько.
  - Хрящец как уютненько. - вставляет Вадома, и я поддерживаю её мрачным "ага".
  Мано пытается нас подбодрить:
  - Мы и леса поначалу боялись. А все выбрались, целыми и невредимыми. - после слова "все" на него устремляются осуждающие взгляды, и он поясняет, - Лейли погибла до того. Я не забыл её. А вы не забывайте, кто убил её и кто, кроме нас, охотится за скипетром.
  Золин произносит с ненавистью:
  - Падальщики.
  Радан говорит:
  - В лесу всё было, как на ладони. А здесь в каждом окне может скрываться какая-нибудь дрянь.
  - Тебя в лесу вообще чуть букашки не сожрали. - говорит ему Вадома, - Скажи спасибо Кинне, что спасла.
  Она выразительно смотрит на меня - я задолжала ей разъяснение, почему она не должна доверять Радану. Я моргаю ей в знак того, что не забыла.
  Мано поворачивается к зданиям-призракам спиной:
  - И что, останемся топтаться на месте? Будем ждать, пока падальщики умыкнут скипетр, потому что нам тут "неуютненько"?
  - Да нет, конечно, - Радан поправляет лямки рюкзака, - Ты же нас знаешь. Поноем-поскулим немножко, и вперед.
  - Тогда идем! - говорит Мано.- До скипетра осталось всего ничего.
  - По моим подсчетам где-то семь часов быстрой ходьбы, с учетом того, что мы не сможем идти напрямик, как по лесу. - отзывается Золин.
  - Значит за день успеем сходить туда-обратно и вернуться в лес.
  - За день? - хором спрашивают Оби и Вадома.
  - Ну да. - отвечает Мано.
  Наши старшие переглядываются. Оби кивает, давая Вадоме право высказаться за обоих. Та чешет затылок и говорит:
  - Детки, нам с этим здоровяком на двоих больше сотни лет. Мы уже протопали сегодня три часа. А до того несколько дней пехом через кочки. Четырнадцать часов на ногах нас доконают. Давайте-ка мы подождем вас здесь.
  У меня тут же вырывается:
  - Нет. Это не вариант.
  Смотрю на брата. Он колеблется, а потом разводит руками:
  - Только если вы сами того хотите. Не из-за нас.
  - Хотим.- коротко сообщает Оби.
  Я протестую:
  - Так не пойдет. Мы команда и должны идти все вместе.
  - Дочка, мы вас только задержим. - говорит мне Оби.
  - Ничего вы нас не задержите! - возражаю я и поворачиваюсь в поисках поддержки к Золину, затем к Ирице, потом даже к Радану. Но мне отвечают лишь пожатием плеч. Пусть большая часть лиц и скрыта платками, по одним глазам видно, что предложение Вадомы и Оби принесло им облегчение. Те же стоят, утирая капельки пота на лбах. Вадома раскраснелась. На темной коже Оби красноты не видно, но он заметно осунулся. Прокручиваю в памяти наши дни на континенте - старшие всегда шли последними, первыми просили привал, а к звуку их одышки мы уже так привыкли, что и не замечали его. Им тяжело. Они не выдерживают.
  - Не переживай, Кинна, - говорит Вадома, - Мы подождем вас здесь, а когда вы принесете скипетр, вернемся все вместе.
  - Но вдруг с вами что-то случится...
  - А вдруг у нас на полдороге сердце хватит? - говорит Вадома, берет меня под локоть и уводит обратно в лес, бросив, - Мано, я успокою твою сестренку и верну через минуту.
  Мы с ней уходим метров на пятнадцать вглубь. Я только открываю рот, чтобы начать её переубеждать, как Вадома велит:
  - Ну, рассказывай что там с нашим Красавчиком.
  Приходится сжато обрисовать ей ситуацию.
  - Он врал, Вадома, - говорю я в заключение, - Я голову на отсечение даю: он врал, что он один у родителей.
   - И из всего этого вы с братом сделали самый жуткий вывод из всех возможных.
  - Я не нахожу другого объяснения...
  - Это не значит, что его нет. Но если бы я была твоей старшей сестрой, - Вадома издает смешок, - ладно, не буду льстить себе. Если б я была твоей матерью, я б тоже хотела, чтоб ты держалась от него подальше. Он как раз из тех парнишек, что не нравятся родителям молоденьких девушек. И их старшим братьям. Ладно, идем обратно.
  По дороге я успеваю только промямлить:
  - Может, вы с Оби всё-таки попробуете ...
  Вадома даже не удостаивает меня ответом, а мы снова у границы города. Мне приходится признать, что вопрос решен. Мано обещает старшим:
  - Мы вернемся за вами. Мы всё сделаем для этого.
  - Только попробуйте не вернуться! Выдеру. - смеясь, угрожает Вадома. В уголках глаз Оби собираются морщинки- улыбается. Теплота окутывает меня, когда я смотрю на них двоих. Они стали мне такими родными.
  Ирица бесцеремонно разбивает этот миг семейной атмосферы, нетерпеливо спрашивая Золина:
  - Куда дальше, Умник?
  У Золина в руках карта, он отвечает, кивая в нужном направлении:
  - Сначала просто идти прямо, потом немного на юго-запад... Там должна попасться церковь или что-то, указывающее на то, что она там была.
  Ирица больше его не слушает:
  - Прямо так прямо, - и она пилит к зданиям-призракам.
  Я хочу задержаться еще на минутку, обняться напоследок с Вадомой и Оби, но меня уже подталкивает вперед Мано, и я, передумав, поддаюсь. Прощания были бы плохим предзнаменованием. Никто ведь не устраивает проводы, когда предстоит свидиться в этот же день. И всё равно я несколько раз оглядываюсь на их крупные фигуры.
  - Мы не бросили их, - говорит мне Мано, - Они сами решили остаться. Им слишком тяжело, Кинна.
  - Ну да. - бросаю я, а на душе скребет.
  Ирица не замедляется. Преодолев закатанный в асфальт пустырь, она ныряет в проход между двумя рядами зданий. Мы нагоняем её и идем шеренгой. Возле меня Золин, он смотрит по сторонам и с восхищением тараторит:
  - Я так и думал, что здесь широкие улицы! Это подтверждает, что раньше все люди имели доступ к личному транспорту, а не только избранные, - он поворачивается ко мне с горящими глазами, и они мгновенно гаснут. Золин осознает, что рядом не та, с которой он мечтал делиться наблюдениями. Я пытаюсь сгладить неловкость и непринужденно отвечаю:
  - Да, улица широченная...Интересно, а сколько тут людей жило?
  - А? - переспрашивает Золин.
  - Сколько здесь людей было?
  - Не знаю...
  Такое ощущение, что мысли утягивают Золина, и ему лишь изредка удается вырваться на поверхность, чтобы вскоре вновь уйти куда-то в глубину. Я не хочу отпускать его туда.
  - Но приблизительно ты ведь можешь вычислить? Попробуй! - настаиваю я.
  Золин вяло начинает:
  - Ну, если на вскидку в каждом доме в среднем девять этажей...- он оглядывается и начинает бормотать отдельные цифры и фразы - Тридцать шесть...и близость моря...
  Время от времени роняя что-то вслух, он сосредоточенно размышляет. Когда я думала, что больше не увижу Дэя - я ведь намеревалась выписать его сразу после набора в гвиды - это ощущалось почти физической болью. А Лейли умерла. Не знаю, как Золин вообще находит в себе силы стоять на ногах. Я рада, когда удается его отвлечь. Задачку я ему задала непростую, и он весь сконцентрирован на каких-то подсчетах. Не буду его пока трогать, пускай вычисляет.
  Оборачиваюсь назад - леса, а с ним и Вадомы с Оби, уже не видно. Без них мы действительно движемся шустрее, хотя поверхность к тому не располагает. Сам асфальт более менее ровный, но повсюду камни, какие-то железяки, палки и прочий мусор, о который то и дело спотыкаешься. Я стараюсь не слишком всматриваться в то, на что наступаю, но то и дело замечаю кости.
  По бокам всё те же дома. У них плоские крыши, на которых иногда попадаются остатки оград. Куски таких же ограждений имеются и на балконах. Я автоматически начинаю жаться ближе к середине дороги - такое ощущение, что их крошащиеся остовы вот-вот свалятся на голову. Постепенно вся наша пятерка сбивается в кучку и идет ровно по центру. Мы - кроме поглощенного сложением и умножением Золина - насторожены и с тревогой зыркаем по сторонам. Если я не зря сужу ощущения соратников по своим, то всем страшно.
  Боязнь постепенно притупилась во мне, но умерший город вновь разбередил её. Все окружающее пугает. А я, кроме того, еще и опасаюсь Радана. Правда, слова Вадомы заронили во мне сомнение: уж не в самом ли деле Мано сгущает краски, чтобы я держалась подальше от очень привлекательного и не слишком щепетильного парня? Однако мое шестое чувство упрямо твердит мне: то, что он сказал ночью, во время дежурства - ложь. Да, его братья-сестры могли умереть не от его руки, а от болезни или несчастного случая. Но зачем тогда так упорно скрывать это? Боится жалости? Вряд ли. Мы не особо бурно выражали сочувствие Золину, потерявшему любимую. Нам тут не до охов-вздохов. А вот скрытность никому не нравится. С его-то сообразительностью, Радан это точно понимает.
  - Думаю, где-то двести восемьдесят тысяч. - произносит вдруг Золин.
  А я уже и подзабыла, что спрашивала. Напускаю на себя заинтересованный вид:
  - Не так уж много! А домов куча...
  - Это потому, что это был так называемый курортный город. Здесь рядом море и лес, люди приезжали сюда отдыхать. Проводили здесь лето, а потом возвращались туда, где проживали обычно.
  - Зачем? - спрашиваю я, и Золин пускается в рассказ о том, как люди разъезжали по разным континентам, чтобы посмотреть новые места, как для этого их на время освобождали от службы. О подобном мне в детстве рассказывала бабушка. Мано тоже прислушался. Бьюсь об заклад - и он вспоминает нашу старушку. Не то, чтобы я верю этим преданиям, но рассказ Золина так успокаивает. Практически убаюкивает. И тем неожиданнее меня охватывает испуг, когда Ирица резко шарахается, налетая на меня спиной.
  - Да чтоб вас! - орет она и пускает очередь куда-то в низ. Стайка большеголовых крыс разбегаются в стороны, одна прошмыгивает прямо у меня под ногами, заставляя подпрыгнуть.
  - Злобьё! - вырывается у меня.
  Мано не доволен:
  - Это ты решила Вадому подменить, пока она нас у леса дожидается?
  - Ну извините, пожалуйта. - я изображаю реверанс, - не хотела оскорблять ваш слух.
  Мано осуждающе цокает языком. Я это игнорирую. Меня уже поздновато воспитывать.
  - Ладно, - говорю я, - Идем дальше. Это были всего лишь грызуны.
  Радан произносит сдавленным голосом:
   - А это? - и дулом указывает влево, в промежуток между двумя высотками.
  Я с трудом сглатываю:
  - А это нет.
  

Глава 31

  Мы быстро разделываемся со сворой собак. Их было не так уж много - несколько пулеметных очередей, и дело с концом. Континентские псы, как и те, что сторожат дома зажиточных семей в Периметре, не слишком-то милые животные. Если пум было не отличить друг от друга, то это зверье разномастное: лысые и шерстистые, черные, рыжие, желтоватые, я заметила даже одну седого окраса. Единственное, что их объединяет - размер. Самая мелкая была мне до середины бедра.
  Покончив с ними, мы обмениваемся репликами, что, мол, по сравнению с кошками - ерунда. Идем дальше вдоль зданий с угрожающе нависшими балконами. Впереди дорога перекрещивается с другой. Мы достигаем точки пересечения и заглядываем в открывшиеся по бокам коридоры улиц.
  - Сколько же их тут...- ужасаюсь я. В глубине обоих поворотов по стае. Их длинные морды нацелены на нас.
  Не сговариваясь, мы бежим вперед. Собаки устремляются на главную дорогу вслед за нами, сливаясь в один лающий поток. Их тонкие длинные языки свисают наружу, уши навострены. Они прыжками перемахивают через мусор, о который мы то и дело запинаемся. Псы не догоняют нас только потому, что мы, пятясь, стреляем по впередибегущим. Как только одна падает замертво, несколько сразу же вгрызаются в неё. Вся стая позади мешкается, борясь за кусок падали. Псы кидаются на первую попавшуюся наживу, но её маловато, и большая часть своры продолжает преследовать нас.
  - Надо укрыться. - кричит Радан, выпуская очередь.
  Мано уже успел оценить ситуацию:
  - Туда, - указывает он на дом около следующего перекрестка.- Там на первом этаже в окнах решетки, собаки не запрыгнут за нами во внутрь.
  Мы добегаем до здания и стопоримся около входа.
  - Заржавела. - сквозь зубы произносит Мано, силясь открыть дверь. Собаки почти нагоняют нас, но Мано с хрипом наваливается на ручку, и она поддается. Мы забегаем во внутрь и закрываемся.
  - Твою мать! -я подпрыгиваю, как ужаленная, ощутив щекотку на голых лодыжках. Целое полчище крыс бурлит под ногами, словно кипящая вода. Здесь тускло, и я автоматически ищу, где включить свет, но быстро понимаю, что это бесполезно. Здание пустует целую вечность, какое уж тут освещение.
  За решетками лают разъяренные псы. В близи хорошо видны толстые розовые шрамы на густой шерсти, рваные уши, гноящиеся глаза.
  - Не стреляйте пока. - велит Мано, приспосабливая автомат под дверную ручку как стопор, чтобы собаки, напрыгивая, случайно не открыли.
  Мы опускаем оружие и переводим дух. Крысы, к счастью, пугливые, и куда-то разбежались. Мерзкие создания.
  Ирица спрашивает:
  - Долго еще идти?
  Золин разворачивает карту. Она трясется в его руках.
  - Долго...Мы прошли где-то одну пятую пути.
  Я ловлю на себе взгляд Радана и делаю запоздалое признание:
  - Лейли догадывалась, что в городе будет много зверей. Надо было раньше...
  Мано перебивает меня:
  - Неважно. Всё равно нам надо идти вперед.
  Я закусываю губы. Всё мое существо хочет обратно, к Вадоме и Оби, в безопасную тень леса. Но я понимаю - мы должны любой ценой добраться до скипетра.
  Собаки тем временем заполонили улицу вокруг здания. Красавчик нагибается, рассматривая их морды через решетки:
  - Ишь ты, как носами шевелят. Чуят, гады, добычу.
  Он ухмыляется. Ему нравится дразнить их своей близостью - собаки захлебываются лаем, тягучие капли слюны стекают из пастей. Мано хлопает его по плечу, и Красавчик отходит от окна.
  - Мы заперты тут. -констатирует брат.
  - Переждем? - спрашиваю я.
  Мано качает головой:
  - Собаки никуда не денутся. Всех мы не прикончим. Нам надо двигаться дальше, и сейчас. Ветер пока что отгоняет наш запах к лесу. Это хоть немного улучшает наше положение.
  Ирица спрашивает:
  - И как мы будем пробираться?
  Мано смотрит на меня. Я ежусь под его обеспокоенным взглядом.
  Ирица цокает языком:
  - На твоей сестренке мир клином не сошелся. Так как мы собираемся идти дальше?
  Брат медлит с ответом, так что я отвечаю за него:
  - А так. Напролом.
  Хрущу плечами для разминки, берусь за автомат и становлюсь напротив одного из окон.
  - Для начала надо перестрелять эту ораву, - говорю я, наводя прицел между прутьями. - А потом пойдем, как шли до того.
  Договорив, я делаю первый выстрел. Остальные тут же присоединяются.
  - Смотрите, не попадайте в решетки, - добавляю я, - Пули срикошетят в вас же.
  - Разумеется- отзывается Золин.
  Мы методично отстреливаем псов, как несколько дней назад отстреливали пум. Работаем слажено, но в воздухе всё равно витает ощущение того, что ситуация выбилась из колеи. Это Мано должен был начать действовать, а не я. Он лидер, ему положено. Но ничего не поделаешь. Когда речь идет о том, чтобы рисковать моей жизнью, я решительнее брата.
  
  

* * *

  
  Мы снова забегаем в здание. Мы бы укрылись и раньше, но после нашего первого прибежища только здесь незаперто и имеются решетки на окнах. Стекол нет нигде в городе, только отдельные осколки попадаются тут и там. Большинство дверей тоже не выдержало испытания временем. Сами-то они, металлические и тяжелющие, уцелели и валяются у подъездов, но вот петли, видимо, подвели. А здание, в которое вслед за нами с легкостью заберутся звери - это ловушка. Так что мы долго искали приют, который закрыт, но не заперт.
  Весь путь дробится на отрезки. Сначала мы бежим вдоль стоящих угол к углу, эдаким зигзагом многоэтажек. Потом перекресток, откуда стягивается зверье. Из построений животных не выскакивают, хотя именно этого я и ожидала. Они появляются только из закоулков. По началу из некоторых, теперь - из каждого.
  Золин шлепается на пол, подняв облако пыли. Она оседает, подсвечиваемая льющимся через окна солнцем. Сейчас уже за полдень, и мы прошли большую часть пути. У нас ссадины и синяки по всему телу, но Умнику пришлось хуже других.
  - Как ты? - спрашиваю я.
  - Нормально. Артерия не задета. - отвечает он, сморщившись. По серой штанине сбоку бедра расползлось пятно крови. Вниз по лодыжке ползет тонкая красная полоска. Она течет медленно, что успокаивает - не хлещет, и то хорошо. Но Золин бледный как смерть. Он успел потерять порядочное количество крови.
  - Надо тебя перевязать. - говорю я и снимаю рюкзак. Передний карман, в котором лежали медикаменты и прочие мелочи, оторван напрочь. Только клочок ткани болтается. Золин передает мне свой рюкзак, мол, бери, что нужно. Меня немного удивляет, что он даже не помышляет разобраться со своей раной самому. Но я без комментариев достаю бинты и антисептики из его поклажи. Золин ужасно умный и вроде бы взрослый, однако умники взрослеют по-своему. Он буквально набит информацией об истории Сенара и континентов, а не знает, как сделать перевязку. Не догадывается даже сам закатать брючину, чтобы я могла добраться до укуса. Пока я вытираю кровь и мажу продырявленную насквозь кожу антисептиком, Золин задумчиво трет очки Лейли в кармане.
  Ирица, Радан и Мано напряженно смотрят на нас. Я знаю, что у них на уме один вопрос: сможет ли Золин идти дальше? У меня самой мелькали такие мысли каждый раз, как кто-нибудь из нашей пятерки спотыкался и падал. Сама я тоже наворачивалась, но пугаться не успевала - Мано рывком поднимал меня, я лишь отмечала, что не чувствую острой боли в костях, и продолжала путь и стрельбу.
  Я обработала рану, как учили, и теперь обматываю ляжку Умника виток за витком. На нарастающий лай за окном мы уже не обращаем внимания. Сам город меняется по мере нашего продвижения вперед. Асфальт становится всё более и более растресканным, сейчас трещины на дороге уже перешли в разломы. У оснований зданий и вверх по стенам растет какой-то лишайник, по земле стелются толстые вьющиеся стебли толщиной с канат, а зверье преследует по пятам всё в большем и большем количестве. Это уже не только собаки. В некоторых животных я узнаю лис. Они не такие оранжевые, как на картинках, но пушистые хвосты с белыми кончиками выдают их. Размером лисы меньше собак, однако они юркие. Именно лиса и цапнула Золина. Большеголовые крысы снуют повсеместно. Какое-то рогатое, тощее парнокопытное тоже пробегало между зданий. Оно сэкономило нам кое-какие патроны - кучка псин перекинулась на него. Короче, Лейли угадала. Здесь, около эпицентра взрывов, больше всего жизни. Вот только эта жизнь стремиться отобрать наши.
  Я делаю последний моток бинтом и заправляю концы под повязку. Расправляю штанину Золина и говорю:
  - Всё, готово.
  - Спасибо. - отзывается он.
  Мано спрашивает:
  - Ты сможешь идти дальше?
  Ну да. Кто-то же должен был это спросить.
  Сжав бледные губы, Золин говорит:
  - Дайте мне пару минут.
  Мано кивает, на лице читается неодобрение. А что, если Золин действительно не сумеет передвигаться? Я смотрю за окно. Там в челюстях одной из собак истошно визжит и бьется крыса. Её агония длится всего несколько секунд. Человеку так не подфартит.
  Брат ходит туда-сюда по помещению, говоря себе под нос:
  - У нас заканчиваются патроны. Надо что-то придумать...Может, по крышам...
  Он подходит к металлической кабине, которую наполовину прикрывает узкая дверь без ручки. Наверно, это один из лифтов, о которых нам до того успел рассказать Золин. Они везут людей наверх. Ц-Под был одноэтажный, но говорят, что в Сердце только на лифтах и поднимаются. Непонятно, откуда на них берется металл, если в Периметре его едва хватает на кастрюли.
  Мано нервно постукивает по двери костяшками - без электричества от лифта никакого толку. Он в глубине просторного холла, на удалении ото всех, и я решаю воспользоваться моментом. Подхожу к брату и тихо, чтобы никто не слышал, спрашиваю:
  - А если Золин не может ходить?
  Мано выходит из задумчивости:
  - Что?
  - Что делать, если Золин больше не сможет идти?
  - Мы не можем никого тащить. Мы не выживем, если попытаемся. Оставим его здесь, а потом вернемся за ним. Тут он будет в относительной безопасности.
  Вариант не очень, но я не могу придумать ничего получше. Только хмыкаю:
  - Ну спасибо, что меня тут не запираешь.
  - Запер бы, если б решетки не такие хлипкие были. Смотри как трясутся, когда собаки наскакивают.
  Я жду, что сейчас на лице Мано появится улыбка - он же пошутил. Но он остается серьезным. Мано действительно рассматривал этот вариант. Возмутительно, но типично. Другое всколыхнуло меня больше:
  - А Умником, значит, можно рискнуть? - я с трудом заставляю себя говорить негромко.
  Мано смотрит мне в глаза:
  - Им я готов рискнуть. Не хочу, но готов. К тому же, у него есть автомат. Он может избавить себя от мучений, если на то пойдет.
  Я не верю своим ушам
  - Что?
  Остальные уже поглядывают, о чем мы там треплемся. Мано умеет говорить едва слышно, при этом не переходя на шепот:
  - Ты всё правильно поняла. Ему будет лучше застрелится, если собаки прорвутся сюда. Да и вообще, если кому-то из нас уже будет не отбиться, то мы должны будем облегчить его учесть. - он кладет руку мне на плечо и добавляет, - Это жестокая правда.
  Спорить с братом бесполезно. Он не изменит своего мнения, да и я не нахожу весомых аргументов против. Но я не могу понять, как Мано может принимать такие решения, не испытывая угрызений совести. Он так спокоен, словно рассуждает о чем-то самом с собой разумеющимся. Я скидываю его ладонь с плеча:
  - Что ж, надеюсь, если что, ты сможешь пустить мне пулю в лоб.
  Выпалив это, я оставляю его и отхожу окну. Наблюдаю за на исходящимися лаем собаками. Спиной чувствую, как кто-то подошел сзади.
  - Что там у вас? - спрашивает Радан.
  - Всё в порядке.
  - А что тогда с Мано? На нем лица нет.
  Я оборачиваюсь - тот выглядит подавленно. Отвечаю Красавчику довольно громко, чтобы слова долетели и до брата.
  - Ничего. Просто не выдержал жестокой правды.
  Красавчик смотрит на меня с хитрецой - догадался, что реплика предназначалась не ему.
  - Ох уж мне эти ваши семейные передряги. - усмехается он и садится у простенка между окнами, рядом с Ирицей. Она чуть отодвигается, хотя между ними полметра расстояния.
  - Ну что, надумал что-нибудь? - обращается она к Мано.
  Он пересекает помещение:
  - Патронов на остаток пути не хватит. Надо бы как-то по крышам перебраться, но тут ни одной лестницы.
  - Ну почему же, - Ирица указывает на окно слева, - Там вроде бы пожарные лестницы.
  - Это строительные леса. - поправляет Радан.
  Мано подходит к окну настолько близко, насколько позволяют сующиеся через прутья собачьи морды, и рассматривает здание через дорогу. Качает головой:
  - Нет, не пойдет...
  - Пожарная лестница. Пожарная лестница. - повторяю я в слух. Ирица зло смотрит на меня - думает, я её дразню за то, что она перепутала. Но это не так. Пожарная лестница. Из этого словосочетания словно что-то выколупливается. Пожарная лестница. Пожар. И тут я восклицаю:
  - Огонь! Собаки должны бояться огня.
  Глаза Мано озаряются, Радан и Ирица вскакивают и смотрят в окно, поверх собак:
  - Там полно мусора. - говорит Ирица, - Есть что разжечь. Но мы же не можем подпалить весь город.
  - Мы можем сооружать преграды. - говорит Мано, - делать огневой рубеж, бежать до следующего перекрестка, и снова делать горящую полосу поперек дороги. Новые звери ведь прибывают только на пересечениях дорог. Трое будут стрелять, двое под этим прикрытием будут собирать подходящие обломки, выкладывать их и поджигать. Умница, сестренка. - он притягивает меня и целует в лоб, - Может, у нас останутся патроны на обратную дорогу. Главное - бежать побыстрее, когда собаки будут отрезаны огнем.
  Как по команде, после слова "бежать", все взгляды сводятся на раненом Золине. К нашему удивлению, он уже не сидит на полу, а стоит возле ряда каких-то стульев, обмотанных толстым слоем пыли и паутины. Берет один из них за спинку, поднимает над головой и разбивает о пол. Поднимает один из кусков и смотрит на срез:
  - Дерево. Будет хорошо гореть. Сгодится для первой переправы.
  У меня отлегло на сердце. Конечно, Золин сможет идти дальше. Он хочет уничтожить падальщиков. Сколько бы крови он не потерял, ненависть восполняет его силы.
  
  

Глава 32

  
  Затылки парней и выстрелы. Охапка мусора в моих руках. Ирица рядом - мы самые проворные. И вот поперек дороги полыхает пламя, и мы несемся вперед, хватая по пути всё, что будет гореть. Снова затылки парней, ненужные поторапливания Ирицы, огонь, бег. И снова, и снова. Мы с ней отдаем свои автоматы и берем опустевшие. Холостые выстрелы. Восклицание Мано и высокий забор. Огонь, скрежет проржавевших ворот - заперто. Мано подсаживает меня. Золин стонет, приземлившись на больную ногу.
  Я осознаю, что всё закончилось. Последний отрезок до цели, должно быть, длился часа полтора, но если сложить в памяти эти обрывки, их не наберется и на минуту.
  Ограждение укрывает нас. Собакам его точно не перепрыгнуть. Это просто спасение, поскольку на первом этаже стоящего перед нами здания ни одного целого окна. Мано опирается спиной о так и не открывшиеся ворота, словно придерживая их. Он громко дышит через рот. Я сама вымоталась так, что от каждого вдоха режет в легких.
  - Слава Богу, Вадома с Оби остались. - выжимаю я из себя.
  - Ага, они бы уже скопытились. - отзывается Ирица, утирая лоб.
  Красавчик спрашивает:
  - Это точно тут?
  - Точно. - говорит Золин, рассматривая дом,- Два этажа, белый фасад, черные колонны и парапеты, плоская крыша. Совпадает и расположение, и описание.
  - Тогда идем. - командует Мано, зачем-то вскидывая автомат на плечо. На мой вопросительный взгляд он поясняет, - Мы не знаем наверняка, первые ли мы.
  Эта вероятность заставляет меня понизить тон:
  - Но автоматы-то холостые...
  - Этого не видно.
  Мы все с самым угрожающим видом беремся за пустое оружие и идем к калитке дома. Осторожно заглядываем в окна. Ни малейшего движения.
  Мано перемахивает через подоконник и чуть погодя объявляет:
  - Чисто.
  Ирица тут же влезает через соседнее окно. Мано протягивает ко мне руки, но я кидаю:
  - Я сама.
  Запрыгиваю во внутрь, стараясь не показывать усталости. Здесь должно было быть очень красиво до Войны. Огромные зеркала, сейчас потрескавшиеся и затянутые паутиной, должны были отражать льющийся из окон свет. Среди обломков можно опознать длинные диваны и напольные лампы - их кованные ножки валяются, словно обломанные ветки в лесу. Я немного еложу ступней по полу, сметая пыль и грязь - под ними виднеется ярко-синий ковер.
  Напротив входа воздвигнута широкая, раздваивающаяся сверху лестница. Она словно образует два моста. Перила у неё извилистые, а ступени широкие, как скамейки. Ну или мне сейчас всё кажется скамейками. Плюхаюсь на нижнюю ступень и наблюдаю, как Мано с Раданом помогают Золину забраться во внутрь. Справившись, парни и Ирица рядком садятся ко мне.
  Радан скидывает рюкзак и автомат на пол, разминает шею:
   - Упустили собачки свой обед...
  - Ничего. Может, еще поужинают, - угрюмо говорю я. - Нам ведь еще надо будет выбраться отсюда.
  Ирица, осматривая порез на лодыжке, интересуется:
  - У кого-нибудь остались хоть какие-то патроны?
  Мы с Раданом мотаем головами, Мано щелкает затвором автомата:
  - Пусто.
  Ирица говорит:
  - А как мы проберемся к обратно к лесу? Без патронов?
  - Разберемся. - уверенно заявляет Мано.
  Я пихаю Золина в бок - он один не отозвался.
  - Золин! - окликаю я. Никакого ответа. Повторяю громче. -Золин? У тебя остались партоны?
  Умник, наконец, реагирует.:
  - Нет...Но мы точно первые. - у него на лице победоносное выражение - Тут только наши следы.
  На сером ковре пыли, коим устлан весь пол, действительно лишь наши отпечатки. Мы опередили падальщиков. А Золину главное не выбраться с континентов - ему главное, чтоб не выбрались те, кто отобрал у него любимую. Но мне этого мало:
  - Где тут, интересно, припрятали этот скипетр?
  - Думаю, в каком-нибудь сейфе. - говорит Радан.
  - В сейфе? А как мы его откроем?
  Радан небрежно отвечает:
  - Как-нибудь откроем.
  - Как-нибудь откроем, - повторяю я за ним, - Нам нужно что-нибудь получше, чем "как-нибудь".
  - Слушаю тебя внимательно! - он взмахом руки предлагает мне изложить свой вариант. Я могу только испепелить его взглядом, на что он примирительно заключает: - Значит, "как-нибудь".
  Я бормочу себе под нос:
  - Отличный план. Сначала "как-нибудь", а потом "разберемся".
  Наш смех звучит нервно, и мы быстро его сворачиваем. Больно уж походит на истерику.
  Мано поднимается, отряхиваясь от налипшей на штаны пыли:
  - Все помнят, как выглядит скипетр?
  - Ага, - отвечает ему Ирица, - Золотая палка с набалдашником.
  Мы встаем и, смахнув пыль с пятых точек, поднимаемся по ступеням до развилки.
  - Ну что, направо или налево? - спрашивает Радан.
  - Знакомый вопрос. - говорю я, вспоминая, как мы решали, с какой стороны огибать лес в первое утро на континенте.
  Золин отвечает:
  - Как и в прошлый раз - без разницы.
  Мы поворачиваем направо. Над головами висят громадные клубы паутины, в которых смутно проглядываются очертания люстр. От стен отслаивается тонкие сухая бумага выцветшего оранжевого цвета. В памяти пробегает наш ночной разговор с Раданом. Кем бы он ни был, в одном он прав - на континенте всё будто мертвое, и в доме это ощущается особо отчетливо. Даже воздух кажется каким-то гиблым, хотя, может, он просто затхлый.
  Лестница выводит нас в небольшой квадратный хол. С одной стороны он огорожен продолжающимися лестничными перилами. Я смотрю через них вниз, на фойе, в котором мы наследили. Высоко, метров десять. Ну и домище.
  В холле только пара дверей, обе распахнуты. Мы заходим в ту, что напротив лестницы. Первое ощущение - нас окружили. Я хватаюсь за автомат, но тут же отпускаю. Это всего лишь наши отражения, размноженные в дюжине мутных зеркал.
  - Ну и нервные мы стали, - замечает Радан, отреагировавший так же, - Чуть что - сразу за оружие.
  Я вскользь возражаю, оглядывая комнату:
  - Мы не нервные. Мы готовые к атаке. - я ворочаю головой. Повсюду одни перекладины и полки с какими-то тряпками, - Это что, склад?
  - Это гардеробная, - отвечает Радан,- А я в такой прятался, когда в Желтке шалил.
   Мано спрашивает:
  - Так это только для одежды?
  Радан поднимает с низкой полки подошву с болтающимся на ней каблуком:
  - И для обуви. Укромное местечко, чтобы припрятать какую-нибудь ценность.
  Мы скидываем с плеч рюкзаки и автоматы. Меня пробирает женское любопытство к одежке и я подхожу к одной из вешалок, на которой уцелел какой-то наряд. Собираюсь рассмотреть его поближе, но вздрагиваю.
  Недаром зайдя сюда я сперва решила, что на нас глядят чужие люди. Когда я вблизи вижу своё отражение, всё внутри меня холодеет. Бровь рассечена - не знаю где и когда, у корней волос, спутанных и грязных, синяк, на губах корочки. Это не неожиданность - нас всех хорошо потрепало, отсюда и видок. Меня пугают глаза - продолговатые, карие, чуть раскосые. Мои. А взгляд не мой. Я видела себя в зеркало неисчислимое количество раз, я бывала доведена до нервных срывов, почти до умопомешательства. До предела. И никогда я не смотрела так одичало. Я пытаюсь смягчить выражение лица, приподнимая уголки губ в улыбке, но взгляд не меняется.
  - Что застряла, Кинна? - грубо окликает меня Ирица, скидывая ветошь, - Ищи!
  Она копается к остатках чьего-то роскошного гардероба. Парни снимают зеркала- вдруг за ними тайник. Я тоже берусь за дело - начинаю рыться в полуразложившейся обувке - как слышу тихий голос:
  - Это пройдет.
  - Что?
  Ирица повторяет, сгребая на пол горку лоскутков:
  - Это пройдет. Окажешься дома, умоешься, отдохнешь. Придешь в порядок.
  Никогда не бы не подумала, что разоткровенничаюсь с Ирицей, но я признаюсь ей:
  - У меня взгляд не свой...
  - Знаю. - перебивает Ирица, копошась в глубине полки.
  - Так ты тоже заметила, насколько я изменилась?
  Ирица на секунду останавливается и произносит:
  - Ты живая. До сих пор. Это единственное, что имеет значение. - она продолжает поиски и добавляет, - Для тебя и для Мано.
  Я закатываю глаза. Ирица была б не Ирица, если б не дала понять, что моя жизнь для неё - пустяк.
  Мы обыскиваем гардеробную довольно быстро: полки все без задников, так что за ними ничего не спрячешь, за зеркалами тоже ничего не оказывается. Но когда Мано подходит к последнему, то обнаруживает, что оно не простое:
  - Дверь! - сообщает он с воодушевлением. Он открывает её и, заглянув вовнутрь, оборачивается с кислой миной, - Это всего лишь спальня. Просто у неё два выхода - первый из холла.
  Там огромная кровать. На ней смятое одеяло. Подушки валяются где ни попадя. Стекла в окнах потрескались, но уцелели, так что их не могло сбросить ветром. Их побросали люди, второпях покидавшие свой дом. Меня вдруг пронзает грусть.
  - Это должно было быть ужасно... произношу я, - Бежать из родного дома. Покидать его навсегда...
  - Ну-ну, - говорит Радан, - Мне бы такое местечко "покинуть".
  - И это только на одну семью. - вставляет Ирица.
  Меня охватило сочувствие к беженцам, пусть даже они были и знать. В их защиту говорю:
  - Может, это была большая семья.
  Радан обращается к Золину:
  - У тебя была когда-нибудь такая спальня, а?
  - Нет, конечно, - отвечает тот удивленно, - У нас вся квартира меньше этой комнаты.
  - И сколько там у тебя братьев-сестер, Умник?
  - Четверо.
  - С тобой пять детей, получается, - Красавчик вновь поворачивается ко мне, - У него, по-твоему, не большая семья?
  Мой ответ ему не нужен - Радан уже деловито стягивает расползающееся на нити одеяло и прощупывает матрас. А мне всё равно жаль тех, кому пришлось уноситься с мест, где они росли и жили. Мано похлопывает меня по плечу:
  - Улыбнись, мы почти у цели.
  Я тычу в сторону противоположной стены:
  - Там еще вход.
  Ирица ближе всех к той двери, она отворяет её и сообщает:
  - Ванная с туалетом.
  По нашим лицам пробегает легкое разочарование - мы ищем сокровище, а не унитаз. В спальне несколько низких комодов, и Ирица с Золином обыскивают их. Мано хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание:
  - Ладно, будем искать дальше.
  - Уже отстаешь. - кидает Ирица, демонстративно швыряя содержимое комода на пол.
  - Сейчас наверстаю, - отвечает Мано, целиком вытаскивает из ближайшего комода шкафа и опрокидывает его. - Наверстал!
  Ирица улыбается только уголком губ. Но тем не менее улыбается. Не нравится мне, что она не посылает его куда подальше, когда он её подначивает. Не хватало еще, чтоб потом мне пришлось называть её сестрой.
  Я оглядываюсь, решая, где бы начать рыться мне, и тут моё внимание привлекает одна из висящих на стене картин. Чей-то потускневший портрет. Ничего выбивающегося из прочей обстановки, однако он очень странно висит. Рама с одного бока чуть отходит от стены, как приоткрытое окно. Подхожу ближе: точно, щель в палец. Берусь за отступающий угол, и картина поддается.
  - Сейф! - объявляю я, обнаружив за портетом черную квадратную дверцу с замысловатым замком. К горлу подступает комок - неужели мы нашли скипетр? И так быстро.
  Все вмиг собираются вокруг меня.
  - Так, тут должна быть комбинация цифр...- рассуждает за моей спиной Радан.
  - Это хорошо, что сейф механический. - говорит Золин, - Тут ведь нет электричества. Но комбинаций множество....
  Я смотрю на эту небольшую, металлическую пластину, отделяющую нас от меты. У неё круглая ручка с выбитыми числами. Как угадать нужные? Неужели после всего пройденного несколько номерков станут для нас непреодолимой преградой? Я тянусь к дверце, без особой цели, просто задумавшись, а когда берусь за неё, то чувствую легкое, едва различимое колебание.
  - Да ладно! - вырывается у меня. Не веря в эту удачу, я тяну за ручку, и сейф открывается. Мой собственный вздох сливается с остальными. Перед нами глубокая темная ячейка. Несколько секунд мы просто таращимся на неё. Потом Мано залезает в неё рукой, шарит по дну и с досадой стукает по нему кулаком. Отходит от сейфа, уперевшись руками в бока и запрокинув голову к потолку. Вслед за ним обследовать ячейку принимается Ирица, да так тщательно, что разве целиком туда не залезает. Мано с досадой кидает:
  - Да нет там ничего!
  - Нету. - глухо подтверждает она. Разочарование, моё собственное и остальных гвидов, ощущается так остро, что хоть ножом режь.
  - Может, здесь есть еще сейфы...- начинаю я, но затихаю, не получив поддержки.
  Радан хрустит суставами пальцев:
  - Они бежали. Те, кто жили здесь...Они знали, что не вернутся. Наверняка выгребли из сейфов всё, что в них было.
  Он умолкает, и тишину в комнате разбавляет только щелканье его костяшек. Я решаюсь озвучить это предположение не сразу. Оно витало в воздухе с самого Ц-Пода, но до сих пор я предпочитала о нем не говорить. Да что там - даже не думать.
  - Так значит, - тихо начинаю я, - скипетра здесь может вообще не быть?
  Да, этого боялись все. Я слышу это в тугом молчании, которым встречают мои слова.
  - Но тогда почему нас сюда отправили, если не были уверены, что вообще есть что искать? Это ведь нечестно!
  - Потому что мы каяльщики. - глухо произносит Радан.- Мы идем в расход.
  Сердце колотится так быстро, что заглушает мысли. В ушах загудело, в локтях боль - я переплела руки и впилась в них ногтями.
  - Нет, это не может быть так...- бормочу я, шагая взад-вперед по комнате, - Не может быть, чтобы нас отправили, зная, что мы ничего не найдем...
  - Зато не только мы не найдем. - говорит Золин, глядя в пол.
  Когда до меня доходит смысл сказанного им, звон в ушах перерастает в оглушающий рев. Мой собственный крик звучит будто на удалении:
   - Не только мы? Не только мы, но и они, да? - я толкаю Золина в грудь, - Это тебе главное, чтобы падальщики здесь померли! А я хочу вернуться домой! - Золин принимает следующий толчок,- Ты, может, и потерял смысл в жизни, а я нет! Я еще хочу жить!
  Я толкаю его в третий раз, и у Золина подгибается травмированная нога. Он не падает - во мне не столько силы - а шатается, едва удерживая равновесие. Его телодвижения, такие беспомощные, приводят меня в чувства. Я гляжу на него прояснившимся взглядом. Золин шевелит губами, пытаясь заговорить, но он слишком ошарашен моим выпадом. Мано прижимает меня к себе и гладит по голове:
  - Я вытащу тебя отсюда, я обещаю.
  Я быстро отстраняюсь, пока не разревелась. Хочется сквозь землю провалиться. Озираюсь, контролируя каждую мышцу лица, чтобы выглядеть спокойной. Когда Ирица с Раданом сталкиваются со мной взглядами, оба отводят глаза в сторону, будто им стыдно за мой припадок. Значит, считаю меня "своей". Те, кто считал меня "чужой", в таких ситуациях реагировали без преломлений: смотрели, как на полоумную, да еще и пальцем у виска крутили.
  - Простите. - говорю я, - Особенно ты, Золин.
  Он кивает, поправляя съехавшие очки. Ирица молча возвращается к комоду, в котором рылась до обнаружения сейфа. Мано смотрит на неё и говорит:
  - Да. Нам всё равно нужно продолжать искать. Может, его забыли в спешке или обронили. В любом случае, семейство этой виконтессы потратилась на миссию. Если бы не было шанса, что скипетр здесь, они бы не стали этого делать. - он ободряюще кивает мне, - Ну что, за дело?
  Я издаю что-то согласное, всё еще борясь с подступающими слезами. Сажусь колени и принимаюсь искать под кроватью. Кроме грязи под ней ничего нет, но я не хочу подниматься, пока окончательно не справлюсь с собой. Слышу, как Ирица говорит:
  - Вряд ли они забыли скипетр в туалете, Мано.
  - А вдруг.
  - И что бы они там с ним делали?
  - Ты представляешь, сколько версий выдвинула бы Вадома? - голос брата звучит немного гулко, и я поворачиваю голову. Мы с ним как раз на одном уровне - оба на полу. Мано заглядывает под округлую ванную, стоящую на четырех изогнутых ржавых ножках. Запускает руку под её пузатое днище и водит по нему вслепую. И тут его лицо меняется.
  - Что там? - спрашиваю я, подбегая.
  - Что-то.
  Он ложится на спину, чтобы подлезть поглубже. Ножки невысокие, только руку просунуть. Губы Мано сжимаются, глаза словно отключились - он весь сосредоточен на осязании. Ирица, Золин и Радан уже прискакали в уборную.
  - Что там? Что? - наперебой галдят они.
  Мано тянется рукой всё глубже, втискивается боком под ванную - пытается за что-то уцепиться. Заметив, как внимательно я смотрю, Мано говорит:
   - Возможно, просто какая-то труба.
  Не хочет зря меня обнадеживать. Но я-то вижу, как он весь напрягся, даже вены на лбу проступили. Сам Мано точно надеется.
  - Может, я... - начинает Красавчик, но Мано резко мотает головой - ему не нужна помощь. Он выглядит так, словно нечто под ванной его засасывает, уже поглотило по плечо. Дальше под ванну не пролезть. И тут его глаза расширяются - он ухватился.
  Брат резко дергает, потом еще раз, и еще раз, и на четвертый раздается громкий, обдающий всё помещение звонким эхом стук. Мано откатывается от ванной. В руке у его длинный сверток. Обмотанная темно-серой пленкой палка. Металлическая - в этом нет сомнения после звука, с которым она ударилась.
  - Скипетр...- выдыхаю я.
  Мано передает его мне. Я беру сверток дрожащими руками. Тяжелый. Начинаю сдирать пленку. Она жесткая, хрусткая, да еще её тут слоев десять. Ирица протягивает мне нож. Я цепляюсь острием за край и разрезаю обертку. Развожу края пленки, и нашим взглядам открывается золото.
  Я поднимаю лицо на Мано - он светится от радости. Торопливыми движениями я высвобождаю скипетр из остатков упаковки, и смех вырывается у меня из груди.
  Я не верю своим глазам: вот он, такой, как на картинке. Блестящий, с граненой шарообразной верхушкой, в которую будто вдавлены звезды - настолько сильно сверкают кристалльно-прозрачные камни. Мы добрались до него. Он у меня в руках - наш билет домой. Наш билет в Сердце. Наш - мой, Мано, родителей. Дэя.
  Мы обнимаемся, хохочем, и вдруг я взлетаю - в буквальном смысле. Радан поднял меня и кружит по ванной. Потом ставит на ноги и хватает Ирицу. Игнорируя её возмущенную ругань, он кружит её, смеясь, а когда опускает, они оказываются лицом к лицу, очень близко. Всего на секунду, но эта секунда словно тянется дольше, чем должна бы. Меня Радан просто поставил на пол, как ставят на стол солонку. Мой смех затихает, но я заставляю себя широко улыбнуться, в душе поражаясь самой себе. Как я могу в такой момент обращать внимание на подобную ерунду?
  
  

* * *

  
  Всплеск эйфории затихает. Я сижу на бортике ванной, рядом с братом. Золин взял у меня скипетр и теперь разглядывает его с научным интересом, бормоча про какие-то караты. Ирица не открываясь смотрит на золотой набалдашник, как будто это самая важная вещь в мире. В каком-то смысле это так и есть. Для нас - каяльщиков, гвидов, периметрчан. И особенно для той, кто является всем перечисленным, и вдобавок полукровкой.
  Радан вдруг хлопает по стенке, словно его озарило.
  - А ведь они его сперли! - восклицает он, - Скипетр ворованный. Какой-то прохиндей его здесь заныкал.
  - С чего ты взял? - спрашиваю я.
  Радан указывает под ванну:
  - А почему еще его могли бы здесь спрятать, если есть сейф?
  - Зачем что-то воровать, когда владеешь таким домом? - возражаю я.
  - Да мало ли зачем. Из азарта. Или, может, какому-нибудь наследничку урезали содержание. Или же скипетр купили черном рынке, что не делает его менее сворованным. - Радан щелкает пальцами и заявляет, - Да, это самый вероятный вариант. В любом случае, вещь, которой обладаешь на законных правах, возле унитаза прятать не станешь. К тому же, семейную реликвию. Видимо, когда хозяева бежали, нашего прохиндея дома не было, вот скипетр и остался здесь. А после Войны прохиндей рассказал семье о своей заначке. - Радан ухмыляется, - Представляю, как они сокрушались. Ведь когда знати возвращали титулы, королевские регалии могли обеспечить ранг повыше. Родство с правящим родом и всё такое. Недаром эта семейка столько лет про него помнит.
  Я фыркаю:
  - Это не больше, чем твои домыслы. Совершенно не ясно, сворованный он или нет.
  - Да сворованный он, точно сворованный! - уверенность так и бьет из Радана, - Это я тебе как вор говорю.
   - Тебя посадили за нарушение сословной чистоты. - напоминаю я.
  Красавчик приосанивается, кладет руку на грудь и с видом оскорбленного достоинства произносит:
  - Это не значит, что я не вор.
  Я издаю смешок и переглядываюсь с братом. Теперь Радан признается в воровстве? Интересно.
  Мано уходит из ванной и возвращается с рюкзаком в руках:
  - Пора выбираться отсюда.
  Все мигом мрачнеют. Ирица забирает у Умника скипетр и кидает его в свой рюкзак так небрежно, будто он в миг потерял для неё всякую значимость. Мы отыскали его, но это еще не значит, что мы выживем. Миссия не заканчивается, когда гвиды находят мету. Миссия заканчивается, когда гвиды возвращаются в Сенар. Впереди обратный путь, и он обещает быть тяжелым.
  - Надо осмотреться в доме, вдруг найдем что-то, что можно приспособить для борьбы со зверьми. - говорит Мано. -Что-нибудь взрывоопасное, может даже оружие.
  Мы пересекаем спальню, возвращаясь в гардеробную за своими поклажами. Надеваем их на отдохнувшие спины, отряхиваемся. Внезапно мы замираем, навострив уши.
  Брат угадал. Здесь действительно есть оружие. Совсем неподалеку. Выстрелы слышны очень хорошо. Мы подбегаем к окну, хотя и так знаем, кто стреляет.
  
  

Глава 33

  
  - Они будут здесь минут через пятнадцать. - говорит Радан.
  Я оцениваю ситуацию примерно также. С высоты нам открывается улица, в глубине которой продвигаются несколько человек в черном. Их приследует стая псов - меньше, чем те, что доставались нам. На конце дистанции у падальщиков не закончились патроны - они всё еще отстреливаются от зверья. Правда, у них больше запасы оружия - их восемь, а нас без Вадомы и Оби пятеро. Вдобавок они прихватили рюкзак с патронами щербатого гвида, погибшего в первый день, автоматы Золина и убитого Ирицей падальщика. Да и наша женская половина потратила гораздо больше на отстрел пум.
  Мано словно читает мои мысли:
  - Нам стоило экономнее расходовать патроны. Падальщики свои зря не тратят.
  - Что же ты нам об этом раньше не сказал, - с издевкой говорит Радан, - Ты же наш вождь и предводитель.
  Мано весь наливается гневом, но прежде чем он успевает что-то произнести, Ирица толкает их обоих:
  - Отходите от окна, нас могут заметить.
  Мано и Радан отступают подальше, мы с Ирицей тоже, а вот Золин остается на месте.
  - Мы должны им отомстить. - он приклеился взглядом к маячащим уже совсем неподалеку падальщикам, - Мы должны их убить.
  Мано без церемоний оттаскивает его в середину комнаты.
  - Они вооружены, а мы нет.
  - Мы можем устроить какую-нибудь ловушку.
  - Мы сами в ловушке. - отвечает Мано.
  Золин призывает нас:
  - Мы должны отомстить за Лейли! У нас есть ножи, у нас есть элемент неожиданности - они не знают, что мы здесь.
  - А у них есть автоматы, которые стреляют. - сухо произносит Ирица.
  Мано говорит:
  - Самое разумное - это спрятаться.
  Золин поджимает губы, но огонь в его глазах не угасает. Я могу его понять. Он пылает ненавистью к падальщикам, и сейчас ему кажется, что они идут прямо к нему в руки. Но он не соображает ясно, эмоции полностью завладели им. Он жаждет отомстить любой ценой, и наши жизни не кажутся ему переплатой. Золин думает не о себе, но всё равно - он эгоистичен. Это злит, но после недавней атаки на него я говорю как можно мягче:
  - Золин, мы не можем нападать на падальщиков. Они просто пристрелят нас.
  Он смотрит на меня и с вызовом произносит:
  - Тогда я сам это сделаю! А вы - прячьтесь, если хотите. - и он устремляется прочь из комнаты. По пути он вынимает нож из кармана.
  - Он с ума сошел. - вырывается у меня, когда мы бросаемся в догонку. Мы останавливаем Умника уже на развилке лестниц.
  - Ты будешь прятаться с нами. - жестко говорит Мано. - Иначе ты выдашь, что мы все здесь.
  - Не буду.
  - Еще как будешь.
  - Не буду. - упрямо повторяет Золин, и тут Ирица подходит к нему со спины и цедит ему на ухо:
  - Будешь, или я сама тебя прикончу.
  Я ушам своим не верю, что она это произнесла. С каких это пор мы угрожаем друг другу? Она стоит позади него, в руках у неё ничего нет, но легко представить, как она, а не Золин, держит нож и подносит его к горлу Умника. Ирица продолжает:
  - Если ты решил умереть, то не тащи нас за собой. - она кивает в мою сторону, -Кинна уже сказала тебе, что хочет жить. Мы все хотим того же. Не мешай нам. - после паузы она добавляет с особым нажимом, - Не мешай мне.
  Она отстраняется. Мано успокаивающе кивает ей и обращается Золину:
  - Ты ничем не поможешь Лейли, умерев во имя её памяти. Она считала Ирицу и Кинну подругами, она бы хотела уберечь их. Ты представляешь, что падальщики с ними сделают? Ты думаешь, Лейли бы была довольна, если б знала, что ты толкаешь её подруг к этим чудовищам?
  Слова Мано возымели действие.
  - Нет...конечно, нет, - произносит после паузы Золин и безропотно убирает нож в карман, - Где будем прятаться?
  Я оглядываюсь и с ужасом осознаю:
  - Нам негде прятаться. Мы везде оставляем следы. Они приведут к нам, где бы мы....- и вдруг меня осеняет. Я бегу вниз, прямо к двери. Гвиды мчатся за мной.
  - Куда ты? - восклицает брат. Я торможу у выхода, и брат хватает меня. Никто еще не успел сообразить, что я вовсе не собираюсь покидать здание.
  - Смотрите, - указываю я на лестницу. - Мы оставили дорожку следов, ведущих наверх, и точно такую же, ведущую вниз. Падальщики решат, что мы уже ушли.
  - А...- понимающе протягивают все.
  Радан подходит вплотную к двери, оставив на полу контуры ступней, смотрящие прямо на выход. Ирица, Мано и Золин повторяют за ним. Выстрелы слышатся всё громче и громче. У нас всего несколько минут до того, как сюда ворвутся падальщики.
  - Думаете, они купятся? - сомневается Ирица.
  - У тебя есть вариант получше? - спрашиваю я.
  Ирица мотает головой.
  Мано ставит точки над и:
  - Мы не пробьемся через зверье. Двор пустой, прятаться негде. А падальщики перевернут весь дом вверх тормашками в поисках скипетра. Лучше всего, чтобы они вообще ничего и никого здесь не искали. Идем обратно в гардеробную след в след.
  Наши начинают путь обратно в спальню, но мне пришла идея, как сделать наш "уход" еще убедительнее.
  - Подождите! -я направляюсь к незатоптанному участку пола. Падальщики увидят его сразу, как зайдут. Присаживаюсь и пишу пальцем по полу. Вывожу здоровенные буквы, прорезающийся синий ковер четко выделяется на фоне серой пыли. Мано читает, пока я пишу:
  - Вы сдохнете....здесь в мучениях, м...- я ставлю точку, и Мано договаривает, - мерзкие тупые твари.
  Он ухмыляется так, что это кажется похвалой. Я сама чувствую, что просияла. Мы поднимаемся по лестнице. Ступаем, выверяя каждый шаг, чтобы не оставлять двойных следов. По пути Радан смотрит вниз на надпись и хмыкает про себя.
  - Что? - спрашиваю я.
  - Ничего. - отмахивается он.
  Я настаиваю:
  - Что такое?
  Радан сдается:
  - "Вы сдохнете здесь в мучениях". Никогда бы не подумал, что ты выдашь что-то подобное.
  - Почему это? - вскидываюсь я.
  - Не знаю. Наверное, внешность обманчива.
  - Еще как. - соглашаюсь я, - Кто угодно может оказаться самым настоящим убийцей.
  Радан небрежно кивает в ответ. Я весьма прозрачно намекнула, что он убийца, а Красавчик и бровью не повел. Если он изображает безразличие, то весьма убедительно.
  Мы возвращаемся в спальню. Выстрелы слышны прямо под окнами.
  - Я гляну. - говорю я и нагнувшись, устраиваюсь под окном так, чтобы только глаза были выше подоконника. Если падальщики меня заметят, то подыхать в мучениях придется мне.
  Они уже почти у забора. У Плосконоса два автомата - один висит на плече, другим он указывает налево. Его сподручные стоят спиной к зданию, прикрывая своего главаря от скалящихся псин. И вот ограждение скрывает их от меня. Только по мельтешению в щелях забора я вижу, как они движутся к главному входу. Отползаю от окна и даю знак остальным, чтобы шли в гардеробную.
  Мы закрываемся изнутри, подперев двери из спальни и холла автоматами. Мера предосторожности, которой не спасти нас, если наши следы не проведут падальщиков.
  Мы садимся на пол, Мано шепчет:
  - Ведем себя как можно тише. Слышимость очень высокая.
  Мы киваем. Стены здания едва приглушают громкость. Лай и стрельба доносятся сквозь них настолько ясно, что по ним легко угадывается, как падальщики огибают здание. Внутренние перегородки, должно быть, пропускают звук еще лучше.
  Мы сидим, молча переглядываясь. Я больше всего слежу за Золином - не выкинет ли чего, когда убийцы его любимой совсем близко. Он пялится в пол остекленевшими глазами, раскачиваясь взад-вперед. Мне это совершенно не нравится. Знаю я это само-убаюкивание - всё настолько плохо, что даже подсознание пытается тебя успокоить. Я упираюсь взглядом в брата, он ловит его, и я указываю в сторону Умника. Мано кивает. Он понял мою просьбу следить за Золином.
  Когда в здании раздается топот, я вся обращаюсь в слух.
  - На месте! - звучит торжествующий голос Плосконоса.
  Мы слегка приподнимаемся, как по тревоге, а Золин раскачивается всё быстрее.
  Из фойе слышится мужской голос:
  - Смотрите, там что-то написано.
  Шаги. Тишина. Гробовая тишина. Громкий удар - кто-то с силой пнул что-то - и возглас:
  - Твою мать! Эти сволочи нас опередили! - К Плосконосу присоединяются другие,- Вот сволочи!
  Я еле слышно шепчу:
  - Сработало....
  Мано предупреждающе выставляет ладонь, мол, рано радоваться. Но звучащая под нами ругань свидетельствует об обратном. Среди потока брани я разобрала слова о следах. Падальщики уверены, что мы уже смотались отсюда. Вдруг Плосконос рявкает:
  - А ну все заткнулись! Заткнулись, я сказал. - голоса затихают, и он продолжает- Мы должны их догнать. Это наш последний шанс.
  Я мысленно кричу: да-да-да, бегите вслед за нами. Гоняйтесь за нашими призраками.
  Плосконос продолжает:
  - Мы должны как можно скорее добраться до аэров. Каким бы путем эти ублюдки не шли, они направляются именно туда. Они нашли скипетр и наверняка расслабились. Да и их престарелые уже точно сдали. Мы будем идти быстрее, чем раньше, будем спать еще меньше, и мы опередим их.
  Плосконосу отвечают дружные одобрительные восклицания, но один голос идет в разрез:
  - Давайте на всякий случай быстренько осмотрим дом.
  Я холодею. Ирица сжимает ткань на животе в кулак до побеления костяшек. Никто в гардеробной не делает нового вдоха в течении тех секунд, пока Плосконос раздумывает, прежде чем произнести повелительным тоном:
  - Нет. Мы не можем терять ни минуты.
  Топот. Топот удаляется. Лай. Выстрелы.
  - Еще чуть-чуть. - тихо говорит Мано, - пускай отойдут подальше.
  Я немного расслабляюсь, принимаю позу поудобней, и вслушиваюсь в выстрелы. Они становятся всё тише и тише. После пережитого чистого, ни с чем не смешанного страха, это даже умиротворяюще. Дожили, усмехаюсь я про себя, меня уже успокаивает стрельба, когда она звучит на удалении. Еще недавно на меня так действовала поездка в автобусе, по колдобинам. Интересно, который сейчас час в Периметре? Может, Дэй сейчас как раз едет на службу...
  Резкий стук прямо передо мной заставляет меня вернуться к реальности. Это Золин. Он склонился к полу и бьет по нему раскрытой ладонью, мыча что-то неразборчивое. То, что он удерживал в себе, пока падальщики были в пределах слышимости, теперь вырывается на свободу. Я подбираюсь в нему:
  - Спасибо. Я знаю, что тебе это нелегко далось.- Умник не реагирует, так что я просто глажу по его спине, - Спасибо.
  

Глава 34

  
  Я сижу рядом с Золином долго, хоть и знаю, что мое присутствие не смягчит его боли. Так Дэй сидел возле меня в трудные времена. Я думала, что это бесполезно, порой даже прогоняла его, и всё же сейчас вспоминаю об этом с благодарностью. Дэй не облегчал мои страданий - их ничто не могло облечить - но он не отдал им меня целиком. Потому я не считаю себя в праве отойти от Золина. Я в какой-то степени отдаю долг. По сути, должна я Дэю, но судьба послала его мне - той, кому он был нужен больше всех- так что я обязана ей за меткость. Однако рассчитываться с ней мне тяжело. Наши шансы вернуться домой не так уж велики, и мучения человека, потерявшего близкого, слишком напоминают о тех, кому дорога я.
  В первый визит мамы и папы в Дом Искупления мы уговорились, что они будут чередоваться с Дэем. В следующее после призыва в гвиды воскресение он должен был меня навестить. Представляю, как он подошел к дежурной, как назвал мое имя, как она провела пальцем по засаленному списку и сухо сообщила, что я вызвалась на континент. Дэю опять пришлось нести моим родителям черную весть. И все трое с того дня считают меня мертвой. Ну или почти мертвой. Неизвестно, что хуже. Знаю только, что когда Мано был для меня почти мертв, мне было непередаваемо плохо.
  Умник давно не голосит, и я слушаю, о чем в спальне говорят остальные.
  - ....но теперь наше положение хуже. - спорит Радан, - Теперь нам придется не убегать от собак, а идти напрямо на них.
  Мано настаивает:
  - Вы же видели, как они боятся огня. Они не решались даже приблизиться к нему.
  Я спрашиваю через открытую дверь гардеробной:
  - Вы думаете, это сработает?
  Ирица возвращает мне мою недавнюю фразу:
  - У тебя есть вариант получше?
  Увиливать нечего. Честно говорю:
  - Нету. Но мне с трудом верится, что нам удастся пройти несколько километров, отмахиваясь факелами. Не говоря уже о том, как мы преодолением остальной путь по крышам. Те леса выглядели довольно хлипкими.
  Мано парирует:
  - Тем легче нам будет выломать лестницу.
  - Вот-вот. Ключевое слово "ломать". - подчеркиваю я, - Лестница может сломаться, пока мы будем ползти по ней, как по мосту. Иначе почему ты не захотел, чтобы мы перебирались по верху, как только заметили леса?
  - Потому, что тогда у нас не было скипетра. - сухо отвечает он. -По земле было быстрей.
  Ирица добавляет:
  - И Мано оказался прав. Мы опередили падальщиков совсем не намного.
  Мано трогает её за плечо, словно мимолетно погладив, и продолжает:
  - Теперь нам не надо торопиться. Лучше наоборот - дать им фору, чтобы не столкнуться с ними в лесу. Давайте хорошенько подумаем, из чего можно сделать факелы.
  Мано присаживается возле нас с Золином и делает знак, что сменяет меня на посту. Я присоединяюсь к Радану и Ирице, примостившимся на краю кровати. Сосредоточенно думаю, как бы нам добраться до аэров. Первой на ум приходит мысль, уже звучавшая сегодня:
  - Может, здесь где-то припрятано оружие?
  Радан качает головой:
  - Вряд ли. У людей было время собраться, раз они успели опустошить сейф. А когда на дворе стоит война, ты уж точно не забудешь прихватить с собой автоматик, если таковой имеется.
  Приходится признать его правоту. В гардеробной половина вешалок пустая, а на половине висят проеденные тряпки - у владельцев дома было время даже одежку перебрать. Если у них и имелось что огнестрельное - точно взяли.
  Ирица задумчиво произносит, рисуя носком разводы на полу:
  - Когда мы вернемся, я буду спать с автоматом под подушкой.
  Я слышу, как Мано нашептывает Золину успокаивающим тоном про то, как сильно он нам нужен, что без него мы не справимся. И что он должен помочь нам смастерить факелы. Вот почему он решил подменить меня. Мано возлагает на нашего Умника все надежды. Нам есть, чем поджечь- спичек осталось предостаточно - но этого мало. Нужно, чтобы огонь горел долго. А Золин наверняка знает, как сделать факел, какое пламя долго не угаснет. Вот только он пребывает то ли в прострации, то ли в безумии.
  В Ц-Поде Лейли как-то рассказывала, что при Безвластии были целые учебники о том, как выживать в диких условиях, добывать пищу, укрываться от непогоды и животных. В Сенаре такие пособия лишены смысла. У нас диких условий нет. Всё сотворено человеком, даже немногие леса были когда-то посажены вассалами. А десять дней тренировок не дали нам достаточных навыков, чтобы приспособиться к континентской реальности.
  Мано всё пытается достучаться до Золина, а мы сидим, угрюмо пялясь в никуда. Новых мыслей у меня не прибавляется - как ни крути, у зверей клыки и когти, а у нас один оптимизм, и то не у всех. Чтобы разбить паузу, я возвращаюсь к последнему, что сказала Ирица.
  - Я тоже никогда больше не смогу почувствовать себя в безопасности.
  Ирица пожимает плечами:
  - А я никогда и не чувствовала себя в безопасности. С детства. Как подросла, стала класть под матрас кухонный нож. И мама тоже. Замки-то в общагах хилые, к нам не раз ломились.
  Она смотрит на нас протяжным взглядом, и я понимаю, что она не шутит. Автомат под подушкой, она, пожалуй, хранить не станет, но про нож говорит всерьез. Ей действительно так доставалось от периметрчан, что даже в своей собственной кровати нельзя было оставаться безоружной. Всем известно, что тем кому "повезло" иметь гены аристократов и не являться таковыми, не позавидуешь. Но чтобы до такой степени...
  - Я никогда не относилась к полукровкам плохо. - говорю я.- Полукровка ты или нет - если живешь в Периметре, тебе приходится туго.
  - Спасибо. Очень мило с твоей стороны. - ощетинивается Ирица.
  Наверное, не стоило произносить при ней "полукровка", да еще и дважды. Ей можно произносить это слово, но не мне. И всё же я не буду извиняться - она видела, что я не имею в виду ничего плохого. Радан спрашивает:
  - Как же ты не пырнула кого-нибудь раньше, Ирица?
  Ирица раздумывает, прежде чем ответить.
  - У меня был покровитель. Директор на одном заводе, очень влиятельный. Когда мы стали любовниками, все тут же притихли. Никто не хотел ссориться с настолько высоким чином.
  Ирица говорит с вызовом, будто хочет сказать - она ни капли не стесняется того, что была любовницей большой шишки. Ей пришлось. Но я чувствую за этой дерзостью стыд. Хочу сказать, что не осуждаю её, но осекаюсь, вспомнив её реакцию, когда Радан произнес эти слова. Не тебе меня "не осуждать" - это читается в её взгляде и сейчас.
  Сам Красавчик не собирается повторять своей ошибки. Он встает и разглядывает картины. Не поворачиваясь, интересуется вскользь:
  - Почему же твой начальник на тебя напал? Не побоялся?
  - Он был женат, мой покровитель. До жены в конце концов дошли слухи и она заставила его уволить меня. Мне пришлось перейти на другую службу. Неплохой мужик был, кстати. Добрый.
  Я замечаю, что Мано уже не обращает внимания на Золина. Он смотрит на Ирицу, та смотрит на него. И тут до меня доходит, почему она внезапно разоткровенничалась. Она хотела, чтобы Мано знал о её прошлом. Вспоминаю, как чуть раньше он дотронулся до её плеча - она не одернулась, она улыбнулась. Они нравятся друг другу, и Ирица хочет знать, примет ли он её с таким малоприятным багажем. Ирица не получает ответа - Мано отводит взгляд и вновь переключается на Золина.
  Радан садится обратно на постель. Не думаю, что он уловил ирицины гляделки с моим братом. Искоса я вижу, как по бортику кровати, бурому от старости, ладонь Радана делает движение к её ладони. Один сантиметр вперед - в ответ один сантиметр назад. Радан переплетает пальцы перед собой. Попытка провалилась.
  Интересно, захотел бы Красавчик взять за руку меня, если бы я рассказала грустную историю? Что-то мне подсказывает, что он скорее по-приятельски похлопал бы меня по спине. Я могла бы объяснить это разницей в возрасте, как никак, он лет на пять-шесть старше. Но я не выгляжу ребенком. Я официально не считаюсь таковым. Я не веду себя по-детски - я вспыльчива, но это черта характера, а не придаток юности. Я просто напросто не выдерживаю сравнения с Ирицей. Радан давал мне понять, что я неплоха. Но кому нужно "неплохое", когда рядом есть потрясающее? Если Вадома права, и Мано лишь настраивает меня против него, то ему совершенно не о чем беспокоится. Покушаться на меня Радан не намерен.
  - Вадома. - непроизвольно повторяю я вслух. - И Оби. Они ждут нас.
  - Ага. - отзывается Ирица.
  Я вскакиваю на ноги:
  - Вы что, не понимаете? Падальщики вышли через главный вход! Они идут обратно тем же путем, что мы шли сюда - прямиком к Вадоме и Оби.
  Мано отвечает:
  - Я знаю. Но мы не можем обогнать их. Остается только надеяться, что падальщики где-нибудь свернут.
  Я плюхаюсь обратно на кровать, как подкошенная. Закрываю лицо ладонями. Мы действительно ничем не можем помочь им. Я. Я ничем не могу помочь. Я беспомощна. Я бесполезна. Осознание этого придавливает меня такой тяжестью, что кажется, что я никогда не смогу подняться. Глаза припекает от набежавших слез, но прежде чем они потекут по щекам, я смаргиваю их и глубоко вдыхаю. Я даже не успела приказать себе не раскисать, как уже сделала это. Чисто автоматически, как прикрываешь нос, когда собираешься чихнуть. Задерживаю дыхание, считаю до трех и выдыхаю. Еще один глубокий вдох и выдох. Откатило. Бессилие всё еще грузом лежит на моих плечах, но я смогу встать и идти, неся его. Просто еще один увесистый рюкзак, который мне не скинуть. Нельзя забывать, что я гвид, и моя главная задача - продолжать путь.
  
  Мано предлагает перекусить, и мы идем в другое крыло здания, ища стол. Не то, чтобы он нам нужен, но приятно будет поставить миску на что-то твердое. Мы не сразу находим столовую- зал с огромным столом в форме округлого многогранника. На нем лежит скатерть, на удивление плотная, учитывая, как давно её изготовили. Мано стягивает её и кидает в угол, открывая чистую деревянную столешницу. Удивительно видеть вещь, сияющую свежестью, среди атмосферы абсолютной заброшенности. Впрочем, это впечатление тает, стоит обратить внимание на полуразвалившиеся стулья.
  Мы заливаем гранулы и садимся за трапезу. Золин ест машинально, едва ли отдавая себе отчет. По лицу брата я вижу - он разочарован. Пока мы блуждали по дому, он шепнул мне, что хочет "расшевелить Умника, чтобы начал соображать." Меня коробит его стремление выжать из Золина максимум пользы. В первый наш ночлег, на побережье, брат сказал, что мы должны быть стаей. Тогда я решила, что он готов бороться за каждого из нас. Теперь я в этом сомневаюсь. Он без проблем оставил Оби и Вадому дожидаться нас. Думаю, Мано просто считал, что в стае мне будет безопаснее. Он хочет уберечь меня, и я не должна злиться на него за это... Хотела бы я сказать "не могу" вместо "не должна".
  Запуская в рот очередную ложку питания, Ирица говорит как бы между делом:
  - Лейли обещала, что будет рассказывать мне всё, что знает об обычаях безвластцев. Жаль, я ничего этого не услышу.
  У меня чуть не вырывается: ага, прям-таки. Сама морду кривила, когда Золин вещал об истории континентов, а теперь жаль ей. Ирица просто хочет окольным путем вывести Золина из оцепенения. Не удивлюсь, если их следующий с Мано шаг - надавать бедолаге оплеух.
  При упоминании Лейли Золин слегка оживляется и смотрит на Ирицу. Та продолжает:
  - Интересно, что они ели, те люди, которые жили в этом доме...Лейли ни о чем тебе таком не рассказывала, Золин?
  Золин мнется:
  - Да...Она любила...Про кухню...одежду...мебель...
  - Да? - Ирица изображает бурный интерес.- А что именно?
  Видимо, от горя у Золина стали близорукими не только глаза, но и мозги, поскольку он ведется на её притворство. Сначала сбивчиво, а потом взахлеб, он пускается в рассказ о том, чем увлекалась Лейли. В каждом его слове сквозит умиление и боль. Однако надо признать, что Ирица попала в яблочко - Золин действительно пробудился.
  Я не участвую в этом спектакле, но и не мешаю. Факелы нужны, а Золин наш единственный источник знаний. В один момент я ощущаю на себе взгляд - Радан смотрит на меня. Он тоже отсиживается в сторонке, пока Мано и Ирица, не гнушаясь использовать память покойной, раскручивают соображалку Умника. Я слегка пожимаю плечами - мол, что поделаешь. Надо. Красавчик едва заметно кивает в ответ. Ему тоже неприятно. Может, он и в самом деле не душегуб. Только чем тогда объяснить, что он отрицает наличие других детей в его семье? Пусть в Сенаре я выросла, оторванная от настоящей природы, но инстинкты у меня на месте. Вранье я чувствую очень хорошо - ну или Радан настолько плохо врал.
  Мы сидим так, пока остатки каши на стенках миски не застывают корочкой. Золин говорит и говорит. Когда он упоминает камин - популярный у безвластцев символ уюта- Ирица с Мано едва ли не подпрыгивают на месте. Мано первый:
  - А факел? Он что-нибудь символизировал?
  - Он, кстати, нам бы сейчас очень пригодился. - подхватывает Ирица. - Из чего его можно сделать?
  Золин слегка теряется от такого наскока, но бормочет:
  - Если в доме сохранились какие-то запасы алкоголя, или масла...
  
  

Глава 35

  
  Они его выпустят. Они дадут ему упасть. Я пережила многое, худшее - в последние несколько дней. Но это самое чудовищное мгновение в моей жизни. Имя брата пульсом бьется у меня в голове и глухим шепотом соскальзывает с губ. Этого не может случиться, так не должно быть. И в то же время я знаю, что именно это сейчас и произойдет. А ведь минуту назад, я считала, что худшее позади....
  
  Это наш рубикон. После него надо просто быть осторожными и ловкими. Главное мы уже преодолели - без потерь прошли путь до здания со строительными лесами, защищаясь одним лишь огнем. Лестницы лесов расположены зигзагом, последняя не достает до земли всего метра два с половиной. Мано и Радан вертят двумя оставшимися факелами, как булавами, заслоняя нас, пока Золин подсаживает меня. Ирица уже смотрит сверху. Она вскарабкалась по спине Умника с такой небрежностью, словно тот сам лестница. Даже задела пяткой его голову. Я стараюсь быть аккуратнее. Ухватываюсь за шершавую, прохладную ступеньку. Под моими ногами не менее хлипкая, чем худющие плечи Умника, опора. Подтягиваюсь и толчком закидываю себя наверх. Не зря мы решили, что будем становиться на ступеньки по одному. Швы, которые крепят перекладины к каркасу, доверия не вызывают совершенно. В них скопились плесень и ржавчина вперемешку. Хотя это нам на руку. Верхняя из этих лестниц - наш будущий мост, её надо будет как-то отвинтить. Леса в любом случае не должны быть припаяны намертво - они ведь ставились для того, чтобы в итоге их разобрать. Это мы с ними и сделаем... с опозданием в пару столетий.
  Я становлюсь на вторую ступень и протягиваю руку Золину. Ему помогает Радан, а брат рисует обоими факелами круги в воздухе. Псины шипят и припадают к земле, готовясь к рывку, но языки пламени пугают их. Они держатся на расстоянии метров пяти, наводнив весь перекресток. Если бы не путь вверх, нам было бы некуда бежать. Но, к счастью, он у нас есть.
  Вот и Золин на лестнице. Я становлюсь на ступень выше. Мано передает один из факелов Радану, тот - Золину, Золин - мне. Я действую по уговоренному плану- по максимуму перегибаюсь через перила и начинаю им размахивать. Как только я наклоняю его, пламя, поднимающееся вверх, начинает уменьшаться. Факел тушится о собственное дно. Последний уже перешел к Ирице. Она стоит еще выше, и сталкивается с той же проблемой - огонь норовит погаснуть при наклоне.
  На ступеньку взбирается Радан. Мы с Ирицей продолжаем крутить огненными палками, с них падают искры, тут исчезая при соприкосновении с землей. Мы довольно далеко от собак. А на расстояние огонь не так страшит животных. Движение среди них меняется. Искры будут пугать их еще совсем недолго.
  Сейчас мне видно только одно лицо - Ирица позади меня, Умник с Раданом стоят ко мне затылками. Мано плотно сжимает губы, его брови сведены. Он остался внизу один. Он сам так решил. Еще в доме Радан предлагал поменяться с ним очередностью, но Мано отказался. Я удивилась в тот момент - была уверена, что брат согласится, ведь Раданом-то он не слишком дорожит. И всё же он сказал нет. Объяснил, что он самый высокий.
  Кончики пальцев Мано не дотягиваются до лестницы совсем чуть-чуть. Он подпрыгивает, Радан и Золин хватают его за запястья. Рычание собак переходит в лай. Мано сгибает локти, чтобы зацепиться за перекладину, но подтянуться в таком положении не так-то просто. Радан, с трудом удерживая равновесие на узкой полосе, одной рукой всё еще держит его у основания ладони, а второй берется выше локтя. Золину надо сделать тоже самое, чтобы помочь затащить Мано наверх. Он ставит одну ногу на уровень ниже и обхватывает руку Мано.
  И тут ступенька издает треск. По кратчайшему, едва видимому перекату мышц на спинах Золина и Радана, я понимаю, что сейчас случится. Они отпустят моего брата, чтобы не упасть вниз вместе с ним. Инстинкт заставит сделать это даже против их воли. И брат окажется полностью безоружным в окружении стаи раздразненных зверей. Ужас гулом наполняет меня, наполняет всё вокруг, его так много, что сам воздух вот-вот взорвется.
  - Мано.
  И так и случается. Золин и Радан расцепляют пальцы, которыми удерживали Мано на весу. Он неловко приземляется на корточки. В таком положении Мано ростом вровень собакам. Для них это словно приказ к действию. Но и для меня тоже.
  Я швыряю факел в исходящуюся лаем стаю. За ним летит факел Ирицы. Она не такая уж крепкая, раз я вырвала его у неё одним движением. Собакам приходится отпрянуть.
  Радан рявкает через плечо:
  - Все назад! Выше!
  Мы перепрыгиваем на несколько ступеней вверх, а Радан садится на вторую снизу и наклоняется. Мано снова подпрыгивает. Я вижу, как на шее Красавчика проступают вены и слышу натужный хрип, с которым он подтягивает Мано на лестницу. Я хочу помочь, но знаю, что лишь помешаю. И вот Мано закидывает одно колено на нижнюю перекладину. Радан тут же поднимается выше. Мано забрасывает вторую ногу и распрямляется.
  Мой брат не только самый высокий - он самый тяжелый. Вся конструкция шатается. Под ней кишит зверье, запрокидывая головы, скаля на нас зубы. Упасть на них - всё равно что упасть на заточенные колья.
  Мы все замираем в одной позе: ноги широко расставлены, руки в стороны. Сквозь лай я слышу, как Золин выдыхает:
  - Равновесие...
  - Ага. - так же тихо отзываюсь я.
  Долгие-долгие полминуты. Мы переглядываемся и обмениваемся кивками. В беззвучном диалоге мы решаем, кто нарушит бездвижье первым. Я вызываюсь. Никто не возражает.
  Я опускаю руки. Потом отрываю от поверхности правую ногу и ставлю вплотную к левой. Делаю несколько робких шагов на месте. Лестница трясется, но мелко и равномерно. Она не рухнет.
  Как бы громко не заходились звери под нами, наши вздохи облегчения громче.
  
  

* * *

  
  - Покажи. - Мано берет меня за руку и осматривает ожог. Здоровое красное пятно на запястье пульсирует болью. Впрочем, я ощутила её только сейчас, уже на крыше, когда адреналин отступил.
  - Ерунда. - бросаю я и поворачиваюсь к Ирицу, - Спасибо.
  Она смотрит на меня, убеждается, что я не ерничаю, и поводит плечом:
  - Пожалуйста.
  По дороге Ирица успела вклинить факел между собачьей челюстью и моей рукой. Косматая зверюга оказалась так близко, что я ничего уже не могла поделать, но вот промелькнуло пламя, прозвучал визгливый лай. Опасность миновала, а Ирица тут же переключилась на других четвероногих. Не то, чтобы она спасла мне жизнь, но всё-таки.
  Псины еще не смирились с тем, что упустили добычу - лают без передышки. Глядя сверху на их рой, мне с трудом верится, что в итоге мы добрались-таки до крыши. В доме удалось наскрести более менее горючих веществ - каких-то масел и напитков из темных закупоренных бутылок - на восемь факелов. Золин расчитал, что каждый из них будет гореть чуть больше получаса. Пройти, защищаясь ими, нам при хорошем раскладе надо было часа полтора. Получалось, что поджигать за раз больше трех было нельзя. Так что пламенеющими палками размахивали только Ирица, Мано и Радан. Я порывалась прокладывать тропу огнем, но Ирица заявила, что не отдаст факел какой-то дохлячке. Брат был вроде как недоволен, что она не уступила мне какое-никакое, но оружие. Пытался даже настоять, однако, как мне показалось, лишь для галочки. Он явно считает её лучшим бойцом, чем меня. Ему кажется правильнее, если меня будут защищать, а не я буду бороться. Вот и пришлось мне с Умником всю дорогу прятаться за чужими спинами, уворачиваясь от зверья и искр, лентами пролетавших перед нашими глазами. На последний рывок Ирице тоже пришлось присоединиться ко мне и Золину - факела осталось всего два. Теперь вообще ни одного. И ветер переменился. Когда мы заходили в город, он поднимал пыльные волны нам в лицо, отгоняя наш запах обратно к лесу. Это оттянуло наше знакомство с местной фауной. А теперь все черные, коричневые и розовые носы этого гиблого места могут нас унюхать. Живность уже не гонится за нами, а обступает со всех сторон. Путь снизу нам отрезан.
  Мано встает и оглядывает город с высоты. Остальные, в том числе и я, как уселись на пятые точки, добравшись до крыши, так и сидим. Радан вообще улегся на спину, несмотря на то, что крыша ничем не чище улиц, разве что крысиного помета поменьше. Лежит, устремив взгляд в небо. Я наблюдаю за тем, как вздымается его грудная клетка. На ней блестят капли пота, хоть сейчас, ранним утром, довольно прохладно. Когда же он начнет носить майку?
  Красавчик поворачивается, и я тут же притворяюсь, будто глядела на горизонт, где растет полукруг солнца, а не на него.
  - Как ты?- спрашивает он.
  - Нормально.
  - Ожог болит?
  - Не очень.
  Радан приподнимается на локте:
  - А ты как, Золин?
  - Я в порядке. - отвечает он и добавляет сконфуженно, - Рана больше не кровоточит.
  Готова поспорить, что Радан не только рану имел в виду. Но тот не подает виду:
  - Отлично.
  Доносится насмешливый голос Ирицы:
  - Я тоже в порядке, если кому-то не наплевать.
  - В тебе никто и не сомневался. - в тон ей отвечает Радан, потом нарочито кряхтя поднимается и обращается к Мано. - Ну что, попробуем выломать эту железяку?
  Мано кивает. Они садятся на корточки у самого края крыши и глядят вниз.
  - Крепления. - констатирует брат. Я их тоже заметила, когда мы поднимались наверх. Учитывая, как осторожно и неторопливо мы шагали, у нас была возможность хорошенько их изучить. Концы каждого отрезка лестницы зафиксированы какими-то штуковинами с громадными шурупами. Наши отвертки для них просто смехотворны.
  Золин держится подальше от края, словно тот может обжечь. Раненый, боязливый, физически слабый. Как он будет переползать с одной высотки на другую по шаткому мостику? Золин оборачивается на меня, и я стыдливо отвожу взгляд. Кожей чую, что Умник прочел мои мысли. Надо было снова сделать вид, будто смотрю в даль. Сосредоточенно выковыриваю грязь из-под ногтей и слышу, как он говорит:
  - Надо приспособить что-нибудь как отвертку. И лучше всего демонтировать лестницу сначала снизу, а потом сверху, находясь на крыше. - Умник словно хочет оправдать своё присутствие, выступая в качестве стратега. - Иначе придется каким-то образом вскарабкиваться обратно на крышу без ступеней. Впрочем, можно будет связать рукава защитной униформы, и еще есть те веревки, что у каждого в комплекте...
  - Отвертка, Золин. - прерывает его Мано, - Сконцентрируемся на отвертке.
  Золин встряхивается:
  - Нам надо что-то такое, что втиснется в паз шурупов. Что-то с очень прочныем тонким краем.
  Из меня вырывается смех. Слова Золина меня искренне развеселили. Я тянусь к лежащему возле Ирицы рюкзаку. Наверное, в сложившихся обстоятельствах мой хохот производит жутковатое впечатление, поскольку та просто молча наблюдает за тем, как я шарю по её имуществу.
  - С очень прочным тонким краем, - повторяю я, давясь словами. Затем нащупываю в глубине рюкзака то, что искала, и достаю. - Таким?
  Гвиды смотрят на скипетр в моей руке. Его верхушка шарообразная, а вот наконечник снизу плоский. Как раз влезет в паз на шляпках шурупов. Я сижу, скрестив ноги, и пытаюсь поймать драгоценными камнями лучи разгорающегося солнца.
  - Должно же быть в этой железке что-то хорошее, раз она стоит дороже наших жизней. - говорю я, - Пусть поможет спасти их. Золото ведь один из самых тяжелых металлов, так, Золин?
  Золин кивает. Радан подходит ко мне, наклоняется и тянется к скипетру. В тот момент, когда он уже взялся за его, а я еще не отпустила, наши взгляды сталкиваются. В его глазах - тревога. Я отпускаю скипетр и отворачиваюсь, проглатывая очередной виток хохота. Надо взять себя в руки. Я здорово сдала за последние сутки, во многом как раз из-за Красавчика. Постоянные мысли о том, что он мог совершить нечто ужасное, истощили мои нервы. Про остальное и говорить нечего. Я поднимаюсь на ноги и произношу уже серьезно:
  - Попробуйте. Должно подойти.
  Радан пожимает плечами и направляется к краю крыши. Спускается на платформу, присаживается и прижимает низ скипетра к шурупу. Я с братом и Ирицей подходим поближе и смотрим сверху, как он напрягается, чтобы прокрутить нашу "отвертку". При первой попытке она выскакивает из паза. Но при второй, когда мышцы на руках Радана взбугриваются от усилий, ему удается повернуть шуруп против часовой стрелки на полоборота. Радан поднимает на нас лицо, трет пятно на скуле и весело восклицает:
  - Ну надо же! На что-то это хреновина годится!
  
  

* * *

  
  Меня так и подмывает ускориться, но нельзя терять бдительности. Четвероногие преследуют нас по земле. Одно неверное движение - и я полечу вниз. Радует лишь то, что упав с такой высоты, я умру мгновенно. Зверью не достанется честь меня прикончить.
  Стоя на четвереньках, я аккуратно переставляю руки и ноги, мертвой хваткой вцепляясь в перекладины лестницы. Она длиннющая и с нахлестом ложится на крыши зданий, разделенные узенькими улочками. Даже почти не трясется, пока я ползу по ней. Я всегда вторая или третья по счету. Первым идет Мано. Он перебирается на следующую крышу и наваливается на лестницу. С другого конца на первую перекладину нажимает Радан. Так безопаснее, лестница удерживается с двух концов. Я уже поймала ритм и этот переход, где-то двадцатый по счету, дается мне легко. Наверное, из-за этого мне хочется ускорить процесс и побыстрее оказаться там, где мы оставили Вадому с Оби.
  За мной следует Ирица, потом Умник. Радан всегда идет пятым. Он берет на себя столько же риска, сколько и Мано - преодолевает наш мостик, когда тот лежит над пропастью без баланса в обеих крайних точках. Мне все меньше и меньше верится, что он кровожадный монстр. Возможно, предчувствие меня всё же подвело, и он мне не лгал. Из-за этих рассуждений Красачик раз за разом ловит мой взгляд, а я кляну себя на чем свет стоит.
  Мы продвигаемся медленно. Мучительно медленно. Когда Золин в очередной раз замирает посредине мостика, я едва сдерживаюсь, чтобы не рявкнуть на него. Но от неожиданности он может вздрогнуть и упасть, так что я, чтобы хоть как-то выпустить пар, тихо выдыхаю:
  - Ну давай, Умник, шевелись....
  Золин не может меня слышать, зато Ирица стоит прямо за моей спиной:
  - Он боится высоты. Лейли говорила.
  Я медлю, прежде чем сказать:
  - Она была замечательная.
  В первый раз упоминаю Лейли в разговоре с Ирицей. Она молчит, а потом коротко отвечает:
  - Да.
  Я понимаю, что момент не настал. А мне хочется спросить у неё одну простую вещь. Почему она настолько тепло относилась к Лейли и сразу же невзлюбила меня? Ирица вела себя как старшая сестра, если даже не как мать Лейли, а ведь та была моей ровестницей. Да, Лейли была хрупкой. Но я в первые дни была вообще развалюхой. Так в чем же причина? Судя по нулевой словоохотливости Ирицы, мне вряд ли доведется это узнать.
  Мано громко подбадривает Умника:
   Отлично, Золин! Почти добрался!
  Молодец, Золин!
  Прекрасный темп, Золин!
  Ты просто молодчина!
  Под такой аккомпанемент мы добираемся до здания, с которого уже виднеются макушки деревьев. Путь, который казался бесконечным, близится к завершению. Мы затаскиваем лестницу на крышу и смотрим на лес.
  - Вадома и Оби...- произношу я. Больше ничего не надо говорить. Все знают, что они или целы-невредимы, или их тела уже остыли. По нашим подсчетам, падальщики должны быть выйти к лесу почти сутки тому назад.
  Мано не намерен киснуть:
  - Ага. - говорит он, будто черного сценария не существует, - Они уже долго нас там дожидаются.
  - Наверное, уже мысленно похоронили нас.- вставляю я.
  - Ну тогда сделаем им сюрприз.
  - Сделаем. - вторит ему Ирица. Они коротко улыбаются друг другу и берутся с двух сторон за начало лестницы. Золин поддерживает середину, а мы с Раданом поднимаем конец. Шагаем ровным строем до противоположного края крыши, там кладем лестницу и слаженно выдвигаем её вперед, словно стараемся просунуть в щель. Это тяжело: мы должны всем своим весом удерживать её, когда больше половины висит над ущельем между домами. Когда лестница ложится на соседнюю крышу, мы толкаем её еще немного вперед и отпускаем. Готово.
  После этого маленького достижения я снова наблюдаю ту же картину: Мано с Ирицей одаривают друг друга улыбками. Улыбки эти сдержанные; оба не разжимают губ. Однако взаимные. Мано принял её прошлое в качестве подружки влиятельного чина. Я кошусь на Радана, но он меня не видит. Он впился глазами в растрепанную, раскрасневшуюся и всё равно до изжоги - моей изжоги, разумеется, - красивую Ирицу. Та вытирает ладони о штанины. Мано вытирает руки низом футболки. Они замечают свою синхронность и издают по смущенному смешку. Когда я снова перевожу взгляд на Радана, то с трудом верю, что этот человек не дал моему брату погибнуть. Если бы я не знала, что это ревность, то решила бы, что это ненависть.
  На сей раз Ирица идет ползет второй после Мано. Золин нервно шагает туда-сюда в середине крыши. Мы с Раданом вдвоем смотрим...Ну, не хочется говорить, что мы смотрим на задницу Ирицы, но именно ею она к нам и повернулась. Хотя вид этот должен бы радовать молодого парня, Радан, налегая на лестницу, хмурится. Когда Ирица добирается, Мано, поддерживая, обнимает её за поясницу. Губы Радана нервно передергиваются. И тут у меня вырывается:
  - Если так дальше пойдет, у меня будут обалденно красивые племянники, правда?
   И, не дожидаясь его реакции, тут же забираюсь на лестницу. Практически удираю. Единственное, о чем я могу думать: зачем я это ляпнула? Как будто у нас и так не достаточно натянутые отношения. Нет, надо было обязательно уесть его тем, что Ирица предпочитает ему моего брата. Как будто это чем-то изменит тот факт, что он предпочитает Ирицу мне.
  - Злобьё... - произношу я вслух. Услышавшие наверняка адресуют это тому, что я вишу над землей безо всякий страховки. Напоминаю себе, что именно это и должно меня сейчас беспокоить. Я гляжу через переклады вниз, на спины собак. Их стало меньше. Золин говорил, что животные держатся близ водоемов. В лесу же, как мы успели убедиться, ни ручейка. Охоту за нами продолжают самые отчаянные.
  Мы преодолеваем еще несколько крыш. Я стараюсь вести себя, как ни в чем ни бывало. Радан подыгрывает. А, может, просто не расслышал, что я сказала? В любом случае, я рада делать вид, что ничего не произошло. В момент, когда Красавчик, замыкая очередной переход, ползет над серединой улочки, собаки дружной стаей ринулись в сторону леса. Радан замирает на весу:
  - Что там?
  Я подбегаю к углу здания:
  - Не вижу.
  Радан сноровисто доползает до нас. Мы затягиваем лестницу и, подхватив её, пробегаем по череде примыкающих крыш. Собаки уже скрылись из виду, но слышен их лай. И вдруг этот лай смешивается с выстрелами.
  - Или падальщики, или наши...- произношу я, инстинктивно пригибаясь.
  Выстрелы идут очередьми. Прислушавшись, я различаю две. Наших у леса осталось тоже двое. Но может у падальщиков осталось только две ленты... Лай редеет, но не прекращается.
  Мано говорит:
  - Если нам не видно их, то им не видно нас. Будем идти вперед, пока не увидим...- он мнется, подбирая слово, - людей.
  Ирица говорит:
  - Это должны быть Вадома с Оби. Падальщики не стали бы стоять на месте, думая, что мы мчимся к аэрам.
  Сказанное ею настолько логично, что мне хочется расцеловать её за это, как за самую приятную новость. Уголки моих губ ползут вверх.
  - Они, наверное, где-то свернули и так и не вышли на них. - продолжает Ирица.
  - Ага, наверное. - радостно киваю я.
  И вдруг мы все вскакиваем. Мано прикладывает палец к губам, чтобы никто не издавал ни звука. Мы только что слышали голос - всем померещиться не могло.
  Выстрелы. Лай. Выстрелы. Лай. Визг - звериный. И далекий голос повторяется:
  - ....хрящачья!
  Я закрываю лицо ладонями, будто смех нужно сдерживать как плач. Через секунду я уже обхватываю шею Ирицы и хохочу, повторяя:
  - Ты права! Это они! Это они! - обнимаю я её. Она раздраженно фыркает и пытается высвободиться. Мне всё равно - я готова пуститься с ней в пляс. Но вот что-то переменяется: Ирица снисходительно смотрит на меня и гладит по предплечью. И меня будто холодной водой обдает. Не подавая вида, я отстраняюсь от неё. Ирица, наконец, поняла, кто я. Любимая младшая сестренка Мано. Со мной надо поласковее.
  Ругань Вадомы снова доносится до нас. Радан нервно переплетает пальцы:
  - У них меньше патронов, чем было у нас.
  - У них лучше позиция. - говорит Мано, - Собаки бегут прямо на них. Их не окружают. Тем более, собак уже не так много. - он кивает на лестницу, - Вперед. Нечего нам тут засиживаться.
  Мы тут же хватаемся за лестницу и почти бегом несем её к краю. Переползаем по ней мы по-прежнему осторожно, но всё остальное делаем гораздо шустрее, чем прежде. Лай становится жиже, выстрелы реже. Голос Вадомы звучит громче. Несколько раз я разобрала фразы типа "Задай им жару, здоровяк!". Значит, и Оби в порядке.
  Когда мы приближаемся к лесу почти вплотную, выстрелы и лай уже утихли. Кажется, что мы вот-вот должны их увидеть, но это происходит только когда мы добираемся до здания, стоящего у самого края асфальтовой площади. Такие маленькие с высоты, Вадома и Оби шагают между окровавленными тушами. Живые. Без ранений. Они еще нас не видят. Я набираю воздуха в легкие и кричу:
  - Эй! Мы здесь!
  Вадома с Оби вздрагивают от неожиданности и задирают головы. Белая-белая улыбка Оби светится издалека. Вадома пихает его локтем в бок и хохочет. Старшие бегут ближе к зданию и останавливаются на расстоянии, чтобы им по-прежнему было нас видно. Я поворачиваюсь к Ирице.
  - Дай, - говорю я ей, и она сразу понимает, о чем я. Достает скипетр и передает мне. Я поднимаю его к небу, - Смотрите!
  - Ах вы засранцы! - Вадома хлопает себя руками по бедрам.
  Белоснежные зубы Оби по-прежнему открыты в широкой улыбке. Я и не думала, он умеет так улыбаться. Он спрашивает:
  - Как вы туда забрались?
  Вадома поправляет:
  - Вы лучше скажите, как вы будете оттуда спускаться?
  Я переглядываюсь с братом. Он пожимает плечами и со смехом отвечает:
  - Мы это не продумали.
  Вадома парирует:
  - Мы вызвались добровольцами в гвиды. Не продумали - это мягко сказано.
  Мы настолько переполнены радостью, что на свете всё кажется ужасно забавным. Даже то, что мы и в самом деле не знаем, как спуститься. Но тут, сквозь пелену счастья, я чувствую, что чего-то не хватает. Озираюсь, пытаясь понять, чего именно, и натыкаюсь на Золина. Он стоит подальше от края, на лице нет и тени улыбки. Я повторяю про себя шутку Вадомы, представляя, как её услышал Золин. Он тоже не всё продумал, стремясь стать гвидом. И эта непродуманность стоила Лейли жизни. Он винит себя в её смерти. Падальщиков тоже, но себя - в первую очередь. Я поворачиваюсь к нему, Вадоме и Обе теперь видна моя спина. Это привлекло внимание, и все неловко заглохли.
  - Извини, Золин. - прошу я прощения за всех. Получается настолько сипло, что сама с трудом себя узнаю. Золин кивает. Тяжелая пауза повисает и на крыше, и на земле. Умник прерывает её:
  - Я знаю, как делать очень прочные узлы...Нужно достать веревки и всю одежду, что имеется... Одеяла в ход пускать нельзя - они нужны ночью...
  Гвиды на крыше с рвением выворачивают рюкзаки. Я первой передаю охапку барахла Умнику:
  - На! Ты знаешь, что с этим делать...
  Золин садится, переплетя ноги, и начинает связывать рукава со штанинами. Потом скрепляет между собой веревки, которые нам дали с собой. Вскарабкаться на что-нибудь выше одноэтажки по ним невозможно - слишком короткие. В Ц-Поде сказали, что они входят в стандартный набор для выживания. Но меня не покидает мысль, что каната такой длины хватит только на то, чтобы связать человека. Противника. Члена твоей же команды гвидов - ведь других людей вокруг нет. У аэра нас будут ждать пумы и падальщики. Понимали ли аристократы, отправляя нас на континенты, кто наши главные враги?
  

Глава 36

  
  Сварганенный Золином из защитной формы и веревок трос не достает до земли всего несколько метров. Если бы это была в буквальном смысле земля, мы бы просто спрыгивали. Но приземляться на асфальт никого не прельщает. Насмерть, пожалуй, не расшибешься, но вот сломать ногу или руку можно запросто. А у нас тут лекарей нет. Так что Мано, Золину и Радану пришлось снять штаны, чтобы и их пустить в дело. Майки Золин забраковал, сказав, что их ткань может лопнуть. Одно слабое звено- всё, что требуется для провала. Он выглядел виновато, когда произносил это.
  Мне c Ирицей повезло с соратниками - нам раздеваться никто не предложил. Я рада, что от меня не требуется сверкать трусами, даром что стеснительности у меня за последнее время поубавилось. Как и хороших манер. Я хихикаю в кулачок, пока Вадома грубым басом отпускает шуточки:
  - Ух ты, какая она у тебя кругленькая, Радан!
  Радан руками держится за трос, а ногами упирается в стену. Через спину висит рюкзак. В нем остались бутылки с водой, их мы не решились бросать на твердую площадь, так что спускаться приходится с поклажей. Автоматы мы оставили на крыше, поскольку без пуль они так же бесполезны, как аэр без топлива. Хватит с нас и оружия наших старших. Но и без этого спускаться нелегко, хотя Радану должно быть проще, чем было мне. С его-то мускулами. Меня же, шагающую по стене, как какой-то паук, успокаивали только вспученные от напряжения вены на моих руках. Я знала, что не разожму их, даже когда накатывало головокружение. И еще вспоминала, как Мано не хотел пускать меня первой. Удивительно, сколько сил дает простое упрямство.
  - Так бы и ущипнула! Даже и не знала, что ты обладаешь такими аппетитными булочками! - продолжает Вадома, - Ох, Красавчик, я теперь смотрю на тебя совсем под другим углом.
  Радан- его накаченная пятая точка обтянута черными трусами- глядит вниз и кричит:
  - Да пошла ты, старая лысая корга!
  Но он улыбается - не сердится.
  - Не старая, а опытная. - говорит Вадома, - Спускайся быстрее, мой круглопопенький!
  После круглопопенького я сгибаюсь попалам, а Оби обреченно закрывает глаза ладонью и качает головой. У него еще достает сил не заржать.
  Наконец, Радан спрыгивает вниз. Вадома широко расставляет руки:
  - Иди ко мне!
  Продолжая сиять улыбкой, он обнимает её, но уже без шутовства. Затем он обнимает Оби. Мы все сблизились, и это ощущаю не только я.
  Когда по тросу, ставя ступни на узлы, начинает сходить Ирица, радость улетучивается с лица Радана. Между бровями пролегает складка, взгляд сосредотачивается. Я поднимаю голову вверх - там с точно таким-же обеспокоенным выражением стоит Мано. Ревность и зависть обстреливают меня со всех сторон. Брат беспокоится не только обо мне; Радан переживает за Ирицу куда больше, чем за меня; в меня никогда не влюблялось сразу двое, к тому же Ирица спускается гораздо быстрее и ловче, чем я. Меня немного отпускает, когда та оказывается на асфальте. Она никого не обнимает, хотя я вижу, что и Вадома, и Оби делают к ней движение, готовясь заключить в свои руки. Вместо этого Ирица кричит на крышу:
  - Мано, пропусти нашего умника вперед. Если ты оставишь его там одного, он струхнет.
  Мано так и делает - уговаривает Золина спуститься. До земли тот добирается, дрожа всем телом. Ему Вадома ничего не говорила - боялась отвлечь. Зато Мано достается щедрая порция смачных комментариев. Не хотела я слышать такие вещи о родном брате, ох не хотела.
  После Оби Мано самый высокий, так что он взбирается на плечи нашего громилы, чтобы отвязать штаны. Свои и Золина он выпутал быстро, они висели достаточно низко.
  - Ну ты тут и накрутил, Умник. - бурчит Мано, пытаясь дотянуться до узла на штанах, принадлежащих Радану. Ему приходиться буквально встать на плечи Оби, они оба опираются спинами о стену, и тогда Мано кое-как удается отвязать портки Красавчика. Я тихо шепчу Вадоме:
  - Почему он так старается ради Радана, если считает того убийцей?
  Вадома кидает на меня вопросительный взгляд:
  - Что, засомневалась-таки?
  - Я всегда сомневалась. Но я не вижу, почему еще можно скрывать наличие брата или сестры...
  - А ты спроси самого Красавчика. - просто говорит Вадома и отворачивается на меня. Радан как раз засовывает вторую ногу в штанину, и Вадома разочарованно протягивает, - Ну вот, всю красоту спрятал.
  Радан хочет что-то сказать, но не начинает, пока не завязывает шнурки, которыми штанцы крепятся на поясе. Одевшись, он спрашивает:
  - Что "спроси"?
  Я холодею. Он расслышал Вадому. Столько лет тетке, а шептать не научилась. Надо бы соврать, но ничего в голову не приходит. Может, я разучилась сочинять на ходу, а может, желание и в самом деле задать вопрос подавляет эту способность. Я пытаюсь найтись с ответом секунд десять. Слишком долго для паузы, все уже уставились на меня. Будь что будет, решаю я. Выдыхаю и, глядя Радану в глаза, произношу:
  - Ты соврал, что ты единственный ребенок у твоих родителей. - я замечаю, как Радан передергивается, а Мано недовольно прищуривается от того, что я подняла эту тему. Продолжаю, - Если бы так, то ты бы жил в общаге. А ты жил в квартире. Значит, у тебя есть братья или сестры. Или по крайней мере были. - я подчеркиваю последнее слово и подвожу черту, - Почему ты врешь?
  Я не свожу с него глаз, чтобы во-первых, оценить его реакцию, а во-вторых, чтобы не видеть, как на меня злится брат.
  Радан трет скулу с родимым пятном и поводит плечами:
  - А у самой какие идеи?
  - Я думаю...- мне приходится поправиться, когда брат покашливает, - Мы думаем, что ты сочинил всю эту историю про любовь с аристократкой и на самом деле тебя посадили за то, что ты убил своих братьев и сестер.
  - Что?! - восклицает Радан. Он открывает рот, чтобы что-то произнести, но не находит слов. Потом, тыча в нас пальцем, кричит, - Вы думаете, что я убийца?! Да как вам такое в голову пришло?
  Мано бросает:
  - Ты каяльщик...
  Радан краснеет и орет в ярости:
  - А ты нет? Ты не каяльщик? - он оборачивается, и указывает поочереди на остальных, - а ты? А ты? А ты? А ты, Ирица, ты не сидела в Гнезде? Мы все каяльщики, но я вам верил!
  Я перекрикиваю его:
  - Тогда объясни в чем дело!
  Радан опускает руку и, тяжело дыша, сверлит меня взглядом. Брат придвигается ближе, словно готовясь меня защищать. Остальные гвиды напряженно наблюдают за нами. Ноздри Радана расширяются, я слышу каждый его вдох-выдох. Он зол и будто бы даже обижен.
  - Я думал, мы друзья. - цедит он, - Мы выручали друг друга.
  Я не решаюсь ничего сказать. Его гнев ввел меня в ступор. Я думала, что разоблачаю его, но он не похож на разоблаченного. Он оскорблен.
  Мано делает шаг вперед:
  - Тогда расскажи нам правду.
  Радан сжимает губы так сильно, что они белеют. Потом окидывает нас взглядом. Теперь все желают узнать его секрет. Он не хочет открывать этого, это читается в каждой черточке его лица. Но ему приходится.
  - У меня есть братья и сестры. - он с нажимом цедит каждое слово, - Их много. И все они аристократы.
  У меня аж челюсть отвисает от удивления. Радан продолжает:
  - Мои родители вырастили только меня. Остальных отдавали на усыновление в Сердце. Бездетным аристократам больше неоткуда взять ребенка, как из Периметра. Ведь у них от наследников отказывается не принято. А если не хотят ребенка, то беременные женщины делают операции, и он не рождается. Потому моим родителям и позволили жить в квартире. Чтобы моя мать вынашивала детей в кофорте. А когда она уже не смогла рожать, аристократы из благодарности похлопотали, и нас не стали переселять.
  Все молчат, переваривая услышанное. Радан показывает ладони:
  - Всё, теперь вы всё знаете. Довольны?
  Мано сухо отвечает:
  - Если это правда, то да.
  Я прокручиваю в памяти слова Радана о том, что у него нет братьев и сестер, накладывая на них только что выяснившееся. Теперь понятен и его тогдашний тон, и выражение лица, и задумчивость, когда мы впервые коснулись этой темы. Он просто не был готов открыть нам свою семейную тайну. А я выжала её из него, загнала его в угол. Мне так стыдно, что я не знаю, куда себя деть.
  Вадома спрашивает Радана:
  - Ты похож на своих родителей?
  Радан недоумевающе смотрит на неё:
  - На отца...
  - А твоя мама, наверное, красивая и блондинистая, как наша Ирица?
  Радан кивает, а Ирица напрягается:
  - А я-то тут причем?
  - При том. - отвечает Вадома.
  Она берет Радана под локоть и подводит к ней. Потом отгоняет остальных подальше, чтобы мы встали напротив этих двоих.
  - Посмотрите на них. - говорит Вадома, - И представьте, что вы аристократы и ищете биологических родителей для своего будущего наследничка.
  Я не утомляю воображение, чтобы взглянуть на них так, как предлагает Вадома. Мне и так очевидно, что она хочет сказать. Радан красив до невозможности, следовательно его отец тоже. У него голубые глаза. Кожа, если присмотреться, скорее загоревшая, чем смуглая от рождения. Значит, его родители довольно светлокожие. Похожие на аристократов. Возле Радана недовольная Ирица. Ровня ему по красоте, с таким же белесым набором генов. Вместе они смотрятся ошеломляюще. Не я одна так думаю - об этом свидетельствует вспыхнувший взгляд Мано.
  Дав нам поразмыслить, Вадома продолжает:
  - Бьюсь об заклад, бесплодные герцогишки становились к ним в очередь. Они ведь все мечтают о прелестном голубоглазом продолжателе рода. А теперь представьте только, какого ребенка родили бы эти двое.
  Я представляю. Настолько хорошо представляю, что брякаю:
  - Охренеть какого красивого...
  Ирица взмахивает рукой:
  - Всё. Представление закончилось. Пора в путь.
  Никто не возражает. Вадома убедила их.
  Мы разбредаемся, подбирая брошенные на асфальт рюкзаки. Мы так устали таскать их, что скидывали их тут же, как оказывались внизу. Радан оставил свой рядом с моим и идет в ту же сторону. Я знаю, что должна извиниться, однако сейчас не способна сделать это более менее вразумительно. Опустив глаза, я собираюсь поднять свою котомку и тут же отойти подальше. Но, когда я уже взялась за одну из лямок, Радан склоняется и шепчет мне на ухо:
  - Даже красивее, чем твои племянники?
  Я делаю вид, что не поняла, о чем речь. Пожимаю плечами и торопливо ухожу от него прочь. Спиной чую, как он ухмыляется. Красавчик прекрасно расслышал, что я сказала ему на крыше.
  
  

* * *

  
  Вода. Считанные литры на человека. Хватит на то, чтобы добраться до моря с пересохшими от жажды ртами. Мы провели в городе больше времени, чем рассчитывали, и теперь наша главная цель - наполнить бутылки. Вспоминается тот гнусный тренер из Ц-Пода и его хихиканье: глупо выжить среди радиации, диких зверей и обвалов, чтобы умереть от жажды. Он не угадал с обвалами - их мы избежали. Что касается радиации, то она смертельна в долгосрочной перспективе. Когда ты можешь погибнуть прямо сейчас, то не загадываешь далеко. А вот умереть от жажды будет действительно глупо. Уцелеть, когда на тебя охотились и люди, и звери...Нет, после такого я категорически не согласна ссохнуться.
  Мы топаем через лес. Искать источник влаги где-то поблизости бесполезно. Его тут нет. Это объясняет странную природу и отсутствие животных. Золин сокрушается, что до него не дошло сразу. Я тоже ругаю себя за то, что не догадалась. По-честному, мне просто казалось, что звери не попадаются нам благодаря везению. До смешного наивное предположение. Мы - гвиды. Нам судьба не улыбается.
  Где-то за городом, в той части, что лежит за домом, находится озеро или течет река. Но туда нам дорога закрыта из-за зверья. Еще пресная вода должна быть на другой стороне континента, откуда на побережье вышли пумы. Когда мы разделились, падальщики пошли как раз туда, но потом развернулись и последовали за нами. Может, их погнали хищники? Я не смею произнести этого в слух, ведь этот вопрос можно истолковать как оправдание, а падальщикам оправдания нет. Я была бы готова посочувствовать их жребию, если бы не бессмысленное убийство Лейли. Именно бессмысленное. Плосконосу не было никакого проку от её смерти. Он отнял у неё жизнь просто потому, что была такая возможность. А остальные падальщими следуют за ним. Они признают в Плосконосе лидера. Что за человеком надо быть, чтобы равняться на убийцу беззащитной девочки?
  Под ногами привычный хруст спекшейся на солнце земли. Длинные тени деревьев раскрашивают её в темную полоску. Это еще нормальная почва, а не песок-земля-камни, как на побережье. Мы направляемся к нему, но не к аэрам. По нашим расчетам мы выйдем в точку на четыре километра восточнее их. Наберем воды, чтобы профильтровать через смолу, и уйдем неглубоко в лес.
  - Интересно, долго нам придется ждать, пока они не решат, что мы погибли. - спрашиваю я, чтобы разбить затяжное молчание.
  - Долго. - отзывается Вадома. - Они должны полностью потерять надежду на то, что мы сами принесем эту золотую хреновину к ним в руки. Иначе от аэров они не отойдут
  - Если бы пошел дождь, мы могли бы набрать полные бутылки и сидеть здесь, пока они отправятся искать наши тела и скипетр.- говорю я, перешагивая через поваленное дерево.- Надо будет как можно быстрее управиться на побережье и нырнуть обратно в лес. Вдруг падальщики смогут заметить нас на открытом берегу?
  - Ты думаешь, у них остались патроны? - говорит Мано.
  - Не знаю. Спрошу, если встречу. - бросаю я.
  - Вадома говорит:
  - Могли и остаться, у них же больше было. А нам бы со здоровяком вообще крышка была, если б те псины не принялись уволакивать своих же раненых собратьев.
  - В смысле? - спрашиваю я.
  - А что, ты думала нам точнехонько на последнего щеночка патронов хватило? - ухмыляется Вадома, - Нет, они закончились раньше - я чуть в штаны не наделала. Просто те хватали своих же убитых и волокли в город..Сплошные падальщики везде, сплошные.
  - Главное, чтобы другие падальщики в конец не распсиховались и не улетели домой. - вклинивается Радан.
  - Возвращаться в Сенар без скипетра- самоубийство. - отвечаю я ему.
  Радан пожимает плечами:
  - Мы все здесь слегка самоубийцы.
   Он со мной разговаривает - настоящая щедрость после тех обвинений, что я ему предъявила. Стараюсь вести себя непринужденно и тоже пожимаю плечами:
  - Не знаю. Чем дольше я тут нахожусь, тем больше люблю жизнь.
  Он улыбается мне. Мягко, как ни в чем не бывало. Совершенно не сердится на меня, не дуется, не ждет извинений. Гора с моих плеч.
  - Ты не в счет. Ты пошла за братом.
  - За братом. - повторяю я раздраженно. Хочется сказать Радану, что именно с подачи Мано я нарекла его убийцей. Но тот идет рядом, да и прозвучит это как ябедничество. Я перевожу тему, - А ты почему вызвался?
  - Тридцать лет в Гнезде. С их условиями - считай, пожизненное. А зачем такая жизнь?
  - В Домах Искупления тысячи людей с такими сроками. Но не все вызываются.
  Вадома не дает Радану ответить:
  - Это потому, что тебя упекли ни за что. Среди гвидов всегда много тех, кого упекли за какую-то ерунду или по ложному обвинению. Несправедливость, с которой ничего не поделаешь, доводит до отчаяния. - Вадома с горечью ухмыляется, - А от отчаяния до континентов - рукой подать.
  - Вряд ли такие "отчаянные" имеются среди падальщиков. - замечаю я.
  Ирица откликается:
  - Да и среди нас не все такие.
  Я напрягаюсь, решив, что она имеет в виду меня. Все ведь до сих пор уверены, что я перегрызла другому человеку глотку. Я обещала брату не признаваться, пока мы не вернемся домой. Подмывает нарушить это обещание просто из вредности, но я держусь. Всё-таки дала слово. Да и сейчас я ошиблась. Ирица косится не на меня, а на хранящую своё преступление в тайне Вадому. Та упорно смотрит вперед, будто не догадывается, что речь о ней. Нас снова затягивает молчание.
  Еще вчера меня с ума сводило то, что я не знаю почему на самом деле посадили Красавчика. А вот что натворила Вадома меня ни капли не тревожило и не тревожит до сих пор. Между тем она дала понять, что совершила что-то очень, очень плохое. Конечно, это от части объясняется тем, как она располагает к себе. Но я уже не могу отрицать что всё касающееся Радана, волнует меня сильнее прочего.
  Да и почему я должна это отрицать? Вот Мано явно неровно дышит к Ирице - и ничего. Он видит, что мне это не нравится, и его это совершенно не беспокоит.
  Я спотыкаюсь одновременно с тем, как вспоминаю одну вещь, или как раз из-за того, что вспоминаю её. Радан подхватывает меня за локоть, и я не падаю.
  - Ты в порядке? - спрашивает он.
  Я киваю. Конечно, я в порядке. Ну если без учета того, что впервые за долгое время мне понравился парень, а ему нравится писанная красавица, возле которой я даже стоять не хочу, чтоб не сравнивали. На радостях, что Радан не зол на меня, я подзабыла о его влюбленности в Ирицу.
  Вслед за этой "мелочью" вылезает еще один ответ на вопрос, который я задала себе. Я должна отрицать всё, что испытываю к Радану потому, что эти чувства в любом случае обречены. Пусть даже случится невероятное, и Красавчик воспылает ко мне любовью, я отвергну его. Ведь я невеста Дэя. Когда мы вернемся, я выйду за него замуж. Даже если он из благородства станет отказываться, я буду давить на него тем, что он лишает братишек-сестренок хорошей жизни. Если я становлюсь знатью, то Дэй становится моим супругом. И точка. Я ни за что не откажусь от шанса сделать его счастливым. Я знаю, что со мной, да еще и в Сердце, ему будет хорошо. И мне тоже. Успешное завершение миссии принесет нам обоим счастье. Надо уже сейчас избавляться от мыслей о Радане, дабы не подпортить этот абсолютно чудесный исход.
  Я воображаю возвращение в Сенар. Понимаю, что этого не произойдет, но мне представляется, как на побережье меня встречает Дэй. Ветер шевелит его волосы, глаза чуть щурятся от солнца, на лице- двухдневная щетина. Он видит меня, и на его щеках появляются ямочки. Когда я выпрыгиваю из лодки, он распахивает руки и я бегу к нему. Дэй всё ближе и ближе, и вот я утыкаюсь ему в грудь. Чувствую тепло его ладоней на спине, как тогда, когда мы обнимались в последний раз - перед судом, в белой комнатке, ожидая мой приговор. Мне жутко хотелось обнять его, когда он навещал меня в Гнезде, и теперь снова хочется прижаться к нему. Мне кажется, что стоит мне оказаться в его руках, и моё увлечение Раданом рассеится, как рассеивается туман в голове, когда вдохнешь свежего воздуха. Дэй помог справиться мне с самыми стойкими моими бесами. Он же спасет меня и от этого, голубоглазого.
  Вот только сейчас Дэй далеко. А Радан идет в паре метров от меня. Он замечает моё смутное состояние и приободряюще подмигивает. Дымка в моей голове сгущается.
  

Глава 37

  
  Как только мы добрались до воды, наполнили бутылки под горлышки и шмыгнули обратно в лес, мы внезапно осознали, что заняться нам нечем. Скипетр найден. За нами никто не гонится. Остается только ждать.
  Каждый развлекается как может. Золин, когда не уходит в себя, рассматривает каждый листочек и камушек, растирает почву между пальцами, принюхивается. Одним словом, изучает окружающее. Радан постоянно отжимается, прыгает через веревку, бегает. Вадома коротает время, трепясь со всеми, кому охота поболтать- послушать, или развлекается, собачась с Ирицей. Иногда присоединяется к Радану - подкачать свою старую задницу, как она выражается. Оби ножем вырезает фигурки из дерева. Я попросила сделать мне что-нибудь. Он пообещал.
  Мано с Ирицей часами бродят поодаль от всех. Не так далеко, чтобы пропасть из виду и вызвать недвусмысленные подозрения, но достаточно, чтобы нам не было слышно, о чем они разговаривают. Я ничего не могу с собой поделать - то, что мой брат влюблен в неё, мне как скрежет гвоздя по стеклу. Пробирает аж до костей. Я привыкла к Ирице, как к неприятной соседке, но представить её членом семьи не могу. И не могу понять, как Мано может тянуться к той, чьи губы он видел в чужой крови. Я ни с кем не делюсь этим, но я не могу оправдать поступка Ирицы. Перегрызть человеку глотку - самое кошмарное, что пришло мне в голову, когда я хотела припугнуть Плосконоса. Я и не думала, что кто-то может на самом деле сотворить подобное. Повторяю себе, что она боролась за свою жизнь, что в ней сработал тот же инстинкт, что и во мне, когда я зарычала на пуму. Но я-то на секунду притворилась зверем, а Ирица будто стала им. Но Мано это, видимо, не смущает, как и то, что она - бывшая любовница чина.
  У меня же два занятия: метание ножей и рана Золина. Первое затянуло меня, вызвав азарт, какого я в себе и не подозревала. Я подсела на звук, с которым лезвие втыкается в ствол дерева, на эти секундные вспышки радости, когда попадаешь в цель. Каждый день я удлиняю дистанцию. Приходится приноравливаться к новому расстоянию, сосредотачиваться. Это отвлекает от мыслей, которые хочется, но не получается стереть. Когда правую руку начинает ломить, я метаю левой. Когда и та устает, я проверяю рану Золина. На до мной уже подшучивают, так часто я прошу его показать мне ногу. Укус затягивается, и это улучшение тоже немножко греет мне душу.
  Мы всё теснее общаемся между собой, вспоминаем о Периметре, мечтаем о Сердце. Много спим - если долго бодрствовать, то живот урчит, а еду надо экономить. Разок удалось словить пару крыс - их мясо волокнистое и странноватое на вкус, но старшие утверждают, что это потому, что оно настоящее. Когда они были молодыми, в столовых именно такое и подавали.
  Мы всегда держимся кучкой, помня указ Мано: никто никуда не ходит по одиночке. Поэтому только сегодня, в первые за три недели нашего выжидания в лесу, я остаюсь с Раданом наедине. Мано с Ирицей опять прогуливаются вдвоем. Старшие и Золин тоже отошли - Умник толкует им что-то, указывая на деревья. Никто из нас не разделяет его страсти к познаванию, но мы все понимаем, что в такие моменты он хотя бы не думает о Лейли. Когда Красавчик, завершая пробежку, притормаживает возле меня, мне хочется окликнуть их, чтобы те вернулись в лагерь. Но я сдерживаю этот порыв. Надо наконец-то как-то преодолеть внутреннюю неловкость и просто разговаривать с ним, как со всеми.
  Я в очередной раз всаживаю нож по центру ствола, куда и целилась. Красавчик тяжело дышит:
  - Меткая ты стала.
  - Тренируюсь. - я отхожу, чтобы вытащить крепко засевшее в древесине лезвие. Возвращаюсь в точку, откуда метаю, и спрашиваю - А у тебя как успехи?
  - Нормально. Не заржавел тут пока от безделья, и то хорошо.
  Он растягивается - дотрагивается до носков, а потом тянется руками к небу. По его боку сбегает капелька пота. Внезапно мне хочется провести пальцем по влажной дорожке, которую она оставила на его коже. Я тут же отворачиваюсь и швыряю нож в дерево. Запулила метра на три мимо. Иду искать его, а когда прихожу обратно, Радан уже лежит спиной поперек заросшего пыльным мхом ствола и качает пресс, скрестив руки на груди. Его взгляд устремлен вперед. Там друг напротив друга сидят Мано с Ирицей и непринужденно болтают. Смеются. Меня это нервирует, а что уже говорить о том, как это должно бесить Радана. Смотрю на него, и тут острый взгляд голубых глаз перекидывается на меня:
  - Злорадствуешь?
  Я моментально отвечаю:
  - Нет.
  И тут же жалею. Слишком быстро. Куда лучше было бы сделать вид, что я не знаю, о чем это он. А так сразу себя выдала. И, раз уж на то пошло, я решаюсь сказать ему то, что давно вертится у меня на языке. Всё равно Радан уже понял, что я вижу его чувства к Ирице.
  Запала было много, но выжимаю я из себя только обрывочек:
  - Ты подмигнул ей тогда.
  Радан завершает начатый подъем и садится, готовый слушать. Я зачем-то принимаюсь вытирать совершенно чистый нож о штанину:
  - Тогда, когда после набора нас привели в зал регистрации... Ты обернулся на Ирицу и подмигнул. И потом, в Ц-поде, ты тоже говорил ей какие-то комплименты. Ты просто привык вести себя так с девушками. Заигрывать. - я произношу это так, будто ко мне сказанное не имеет никакого отношения, - Так-то в этом ничего плохого, но там к Ирице все падальщики лезли, и ты для неё смешался с ними. Твой флирт слился с их приставаниями. Ты стал одним из тех, кто портил ей жизнь. А первое впечатление трудно исправить.
  Радан молчит, глядя на сидящую вдалеке Ирицу. Он словно примеряет мои слова, решая, могут ли они быть правдой. Кивает и так же молча возвращается к упражнениям. Я снова кидаю нож. На сей раз попадаю прямо по центру. Злость придает мне сил, даже когда я злюсь на себя. Ненавижу себя за это поспешное "нет". Произнеси я его чуть расслабленней, и наша беседа потекла бы естественно, даже по-дружески.
  И тут, мусоля собственное "нет", я вспоминаю еще два. То, которым Радан ответил мне на вопрос, любил ли он аристократку, за которую попал в Гнездо. Спокойное, небрежное, без лишний размышлений. Простая констатация факта. И "нет" Дэя - то, которое я ждала, но которое он так и не произнес. Мы стояли в комнате в Гнезде, он только что записался моим женихом, я спросила его, любил ли он Глорию. Спросила два раза. А Дэй лишь пожал плечами. Он не сказал мне, что не любил свою невесту. Значит любил. Меня-то, конечно, тоже. Но, пожалуй, как сестру. А почему я должна отказываться от чувств к Радану, если Дэй никогда даже признавался, что влюблен в меня?
  Я метаю без промахов, пока эта мысль укореняется во мне. Искоса поглядываю на Красавчика. Тот качает пресс с таким остервенением, как будто от этого зависит его жизнь. Пытается таким образом выпустить пар. Ему плохо. Он нуждается в поддержке. Я берусь за лезвие и протягиваю нож ему:
  - Не хочешь попробовать?
  Радан переводит дыхание:
  - Можно.
  Он поднимается и берется за рукоять. Я встаю за его спину. Он делает бросок и промахивается. Выругивается и идет за ножом. Бросает еще пару раз - с тем же успехом.
  - Что-то не весело, - мрачно отмечает он.
  - Ничего, - успокаиваю я, - Повеселеет. У меня тоже поначалу не получалось. Даже мышцы болели.
  - А теперь, смотрю, ты их здорово натренировала. - замечает Радан, скользнув рукой по моему предплечью. На нем и вправду стали слегка проступать мускулы.
  Я делаю ответный жест:
  - Ну, до тебя мне далеко, - произношу я ниже, чем обычно, и кладу руку ему на плечо. Медленнее, чем следовало бы, провожу пальцами до широкого запястья. Забираю из его ладони нож, улыбаюсь и ловко запускаю прямо в яблочко. Иду за своим снарядом и снова протягиваю его Радану.
  - Ну что, - улыбка не слезает с моего лица, - сдаешься?
  Радан смотрит на меня испытующе. Даже с любопытством. Трет подбородок, а потом принимает вызов:
  - Ни за что.
  
  

* * *

  
  Меня будит неприятное покалывание в лодыжке. Приподнимаюсь на локте и ощупываю ногу - обломок какой-то веточки занозой впился в кожу. Оби смотрит на меня и поводит подбородком, мол, всё ли порядке. Я киваю. Вытаскиваю щепку и ложусь обратно.
  Еще очень рано, солнце едва разбавляет черноту неба. Вокруг тишина. Оби надежно сторожит нас. Можно спокойно спать дальше. Я закрываю глаза, пытаясь провалиться обратно в сон. Но меня не пускает укол похлеще того, разбудил. Совесть даже не колет - режет беспощадно. Я никогда не чувствовала себя такой гадиной. Губы беззвучно бормочут:
  - Твою мать, твою мать...
  Вчера мы с Раданом долго играли в ножи. Подначивали друг дружку, отвлекали во время бросков - одним словом, дурачились. Когда у Красавчика стало лучше получаться, начали придумывать систему оценки попаданий. Он полушутя предложил поцелуи - я отказалась, но не так уж категорично. Я то и дело оказывалась вплотную с ним, смотрела в глаза дольше, чем того требовалось, чаще поправляла волосы, смеялась громче... По-тихоньку вернулись остальные гвиды. Мано впился в меня суровым взглядом, но я лишь приподняла бровь. Хорошо хоть, что не заявила ему о том, что говорила себе: что я имею право флиртовать с парнем, который мне нравится.
  Я переворачиваюсь на спину и зажмуриваюсь, вспоминая, как погладила Радана по мускулистой руке. Какая пошлость. Как это было очевидно. Где я вообще такого набралась? Да еще и лыбилась как дура. Однако не это самое худшее. Самое худшее, что вчера я решила, будто имею право отказаться от Дэя. Будто после всего, что он для меня сделал, я ни чем ему не обязана только потому, что он не произнес "нет", когда я хотела его услышать. Мало того - я поставила Дэю в вину то, что он в меня не влюблен.
  Да даже если он обожал свою Глорию, то это только увеличивает мой долг перед ним! Ведь он пожертвовал ею, чтобы мне скостили срок. А я слету перечеркнула всё это, когда показалось, что подвернулся шанс заполучить Красавчика. Я подлая, неблагодарная тварь. Дэй когда-то говорил мне, что я не должна причинять себе боль, потому что я её не заслуживаю. Интересно, что бы он сказал, доведись ему узнать, как я была готова променять его на красивую мордаху.
  Бьюсь об заклад, что тоже самое. Он нашел бы мне оправдание. Но я не нахожу.
  Тихо, стараясь никого не разбудить, поднимаюсь и подхожу к Оби. При свете воткнутого в землю фонаря он скребет ножем по какой-то деревянной фигурке. Я присаживаюсь рядом. Он шепчет:
  -Не спится?
  Я киваю:
  - Да... Подежурим вместе?
  Оби не возражает. Чуть погодя я спрашиваю, кивая на его работу:
  - Это мне?
  - Тебе.
  - Что это?
  Оби не отвечает, пока не наносит ножем завершающие штрихи - полоски на спине диковинной зверюшки.
  - Это олененок. -он передает мне фигурку. - Слышала про таких?
  - Да, - говорю я, - В школе рассказывали. Парнокопытное травоядное.
  Я верчу олененка в пальцах, поднеся близко-близко к фонарику. Удивительно, как Оби умудрился вырезать крошечную остроносую мордочку, ушки, раздвоенные копытца из обычной деревяшки. Даже немного завидно, что я так не умею. Лучше бы училась изготовлять ножем такие вот красивые вещицы, а не бесцельно метала его в дерево. С Раданом. Твою мать...
  Оби продолжает:
  - У тебя его глаза и его судьба.
  Я гляжу на очертания раскосых глаз на мордочке. В них действительно есть некоторое сходство с моими.
  - Судьба? - произношу я.
  Оби поясняет:
  - Как только оленята рождались, они сразу вставали на четыре ножки. Им надо было уметь бегать с самого рождения. Уметь спасаться. Ты тоже готова к неприятностям с самого появления на свет. Такая у тебя судьба
  - Нет, - мягко поправляю я, -. Это не моя судьба. Это судьба всех, кто родился в Периметре.
  
  

* * *

  
  Мы с Оби изредка перебрасываемся фразами, пока солнце не разгорается в полную силу. Гвиды просыпаются. Слышатся зевки и похрустывание суставов - после сна на земле все как следуют разминаются.
  Я не знаю, как вести себя с Раданом. Надежды на то, что он не заметил моих заигрываний, нет. С такой-то внешностью он видел подобное сотни раз. А если после вчерашнего я резко перейду на отчужденность, это лишь докажет, что я в него влюбилась. Да и не могу я больше вести себя с ним грубо или холодно. Это неуместно, да и вообще как-то глуповато. Но я определяюсь с одним - любое кокетство надо исключить.
   - Доброе утро! - улыбается мне Радан, запихивая одеяло в рюкзак.
  Я отзываюсь:
  - Доброе.
  - Что не спала нормально? Я слышал, как вы шептались с Оби.
  - Да сколько ж можно спать, - бросаю я, - Мы и так словно в спячке.
  Радан хочет что-то сказать, но передо мной возникает Мано:
  - Кинна, на минутку? - говорит он и, не дожидаясь ответа, тащит меня в сторону. Он не останавливается, пока гвиды не остаются вне зоны слышимости. Я понимаю, что он хочет обсудить то, что мне обсуждать не комфортно.
  - Чего тебе? - спрашиваю я с нападкой.
  - Мне нужно серьезно с тобой поговорить.
  - Ладно, постараюсь не хихикать.
  - Кинна, ты ведь умная девочка... - увещевательно начинает он.
  Я обрываю:
  - Да нет, дура полная.
  Мано поджимает губы, сверля меня взглядом. Злится, что не даю прочесть мне нотацию.
  - Дура, значит, да? Ну хорошо, объясню как для дуры. Радан переспит с тобой и бросит. Я знаю таких, как он. Он будет милым, пока не получит своё. А потом - до свидания. Когда мы окажемся в Сердце, он о тебе и не вспомнит.
  Я ничего не говорю в ответ, только дышу тяжелее. Мано продолжает чуть спокойнее:
  - Я ведь тебе только добра желаю. Я стараюсь тебя уберечь.
  - И поэтому ты запудрил мне мозги? - огрызаюсь я. - Наплел мне тогда, что он убийца...Хотел, чтобы я его боялась?
  - Тебе это было только на пользу. Глазками меньше стреляла.
   Я восклицаю:
  - Ты заставил меня считать его каким-то маньяком! - Я тыкаю его в грудь, - Я спать нормально не могла! А Радан ничего плохого мне не сделал. Ты знаешь, сколько нервов ты мне попортил?
  - Ты там и без меня накрутила себе всяких кошмаров, - перебивает меня Мано, - А я просто хотел, чтобы ты держалась от него подальше.
  Мано прав. Он заронил во мне подозрение, но именно ложь Радана привела к тому, что я окрестила его душегубом. Это не вина брата, что я чую вранье, а тот отрицал наличие братьев и сестер. Вот только в пылу ссоры я не всегда способна признать чужую правоту.
  - Ты просто хотел отвадить меня от него! - говорю я.
  - Да, хотел. - признает Мано, - Я не хочу, чтобы ты заводила с ним отношения.
  - А я не хочу, чтобы бы ты заводил отношения с Ирицей!
  - Это другое. Ирица не собирается меня использовать.
  - Она психопатка! - кричу я, - Она перегрызла человеку горло!
  Мано бледнеет. Он хватает меня выше локтя и сжимает пальцы. Мне неприятно, но я не решаюсь даже пискнуть. Брат цедит, нависая надо мной:
  - Ирица боролась за свою жизнь. Ты должна уважать её. Ты должна восхищаться ею.
  - Хм...- выжимаю я из себя пренебрежительно
  - Что хм? - вскипает Мано, - Ты так не думаешь? Ты думаешь, что она должна была позволить убить себя?
  - Нет...- Я прячу лицо. - Но я не могу после этого её уважать.
  - А должна. Мало того - ты должна брать с неё пример. - Мано встряхивает меня, чтобы я подняла на него взгляд. - Запомни, Кинна: я твой брат, я люблю тебя, и я хочу чтобы ты сражалась за свою жизнь любыми возможными способами. Любыми, Кинна. Запомнила?
  Я не отвечаю.
  - Запомнила? - повторяет брат громче.
   - Да...- бормочу я.
  - Не слышу!
  Я распрямляюсь и кричу ему в лицо:
  - Да, запомнила, Мано, запомнила!
  Вырываю руку и устремляюсь прочь. Ветер бьет в лицо, воздух словно остыл. Солнце затянули серые тучи. Без защитной формы - она осталась висеть веревкой в городе - совсем зябко. Я обнимаю себя за плечи, чтобы согреться и успокоиться. Я зла на брата, на Ирицу, на Радана, а прежде всего на себя.
  Мано догоняет меня:
  - Похолодало...
  - Отвали. - кидаю я. Не собираюсь вести себя как ни в чем не бывало.
  Мы возвращаемся к месту ночлега. Вадома переглядывается с Оби, Радан немного настороженно косится на нас. Ирица и Золин смотрят куда угодно, только не на меня или Мано. Гвиды не могли слышать нашей ссоры, но им хорошо видно, что мы поцапались.
  - Всё в порядке? - интересуется Радан.
  - Да. - сухо бросаю я.
   Старшие снова обмениваются взглядами, словно я подтвердила какие-то их догадки. Меня осеняет: они решили, будто Мано запретил мне общаться с Раданом. В первый момент эта мысль задевает меня, но потом я решаю, что оно и к лучшему. Пускай все считают, что я послушная девочка и должна держаться подальше от Радана. Так проще. Меньше шансов предать Дэя.
  Пока мы с братом ругались, все уже принялись завтракать. Я достаю из рюкзака пакетик с гранулами каши, засыпаю их в миску. Они начинают разлетаться, и мне приходится прикрыть миску ладонями. Вадома протягивает мне открытую бутылку воды.
  - Заливай поскорее, а то без пайка останешься. Ветрюга поднялся, просто жуть.
  Вдруг Золин неожиданно вскакивает, слюнявит палец и поднимает его. Оборачивается вокруг собственной оси и замирает. Мы все пялимся на него в недоумении.
  Умник опускает руку и произносит:
  - Нам пора идти к аэрам.
  
  

Глава 38

  
  Каждый шаг против свистящего в ушах ветра дается тяжело. Золин назвал этот сильнейший, пронизывающий буран идеальным. Он гонит наш запах на восток от аэров, с небольшим уклоном на север - то есть к океану. Вероятность того, что пумы нас учуют- минимальная. Они обитают на западе континента, но не на побережье. Им не видно и не слышно нас, а при таком урагане им нас и не унюхать. Если бы после приземления мы не расселись около аэров на несколько часов, а сразу двинулись в путь, то, возможно, так бы с ними и не столкнулись. Если бы...
  Продираясь сквозь вихри холодного воздуха, я мысленно оглядываюсь на первые дни миссии, гадая, могли бы ли события разворачиваться иначе. Наверное, могли бы. Если бы мы лучше владели собой. Если бы мы продумывали действия на несколько шагов вперед. Если бы еще в Ц-Поде разобрались, кому можно доверять, а кому нет. Я отдаю себе отчет, что в целом все неплохо: мы живы, здоровы и в полшаге от того, чтобы стать аристократами. В Сердце нас и наших родных ждет богатство и приволье. Однако у меня нет ощущения, что мы близки к счастливому концу. Самый светлый человек из нас навеки останется погребенным здесь, в земле континента. Золин винит себя, но это наша общая ошибка. Больше всего ранит то, что непоправимого можно было избежать. Будь мы рассудительнее, мы бы уберегли Лейли. Но мы барахтались в испытаниях, которыми нас захлестывала судьба. Мы действовали наобум, и лишь Мано кое-как удавалось направлять нас, да и он не безупречен.
  И всё же, несмотря на тяжесть в груди, одно жгучее желание бьется во мне громче с каждым ударом пульса. Оно не становится слабее от потери, которую мы понесли. По-тихоньку оно вытесняет из моего сознания все сожаления, все переживания и страхи. Даже всю боль.
  Я хочу домой.
  
  
  Дышать через платок, закрывающий лицо до переносицы, неприятно. Глаза слезятся из-за попадающего в них песка. Мы не разговариваем, только ругаемся каждый себе под нос. Я потеряла счет метрам и километрам, минутам и часам. Когда на горизонте появляются две темнеющие точки, в первый момент я решаю, что мне мерещится. Но это не так. Оба аэра на месте. Мы боялись, что обнаружим только один - с пустым баком. Падальщики могли поддаться панике и улететь встречать смерть у берегов Сенара, оставив нас погибать здесь. Этого не случилось, однако ликовать рано. Как бы трудно ни было, мы прибавляем скорость.
  Мы держимся кромки леса, чтобы не маячить издалека. Я с Мано впереди. Утренняя ссора поставлена на паузу- не до неё сейчас. Мы оба щуримся - пытаемся разглядеть, нет ли возле двух больших, неподвижных фигур других, поменьше и шевелящихся.
  Ветер понемногу стихает. Песок осел достаточно, чтобы стоящие в нескольких сотнях метров от нас аэры было ясно видны. Мы вопросительно переглядываемся между собой и останавливаемся, укрывшись между стволов. Возле аэров никого. В окнах и приоткрытых дверях темнота. Но вдруг падальщики укрылись внутри?
  - Они могут быть внутри...- говорю я обеспокоенно.
  - Да, - откликается Мано - Придется проверить.
  - Я пойду. - говорит Оби.
  Мано отрезает:
  - Нет. Я сам. - и выдвигается вперед.
  Оби останавливает его:
  - Я старше. Тебе надо беречь сестру.
  - Ты сильнее. Ты лучше её убережешь.- парирует Мано и добавляет тише, - Ты обещал.
  Интересно, что же такое Оби обещал Мано. Никак за мной присматривать.
  Оби кладет руку ему на плечо и произносит:
  - Пусти, сынок.
  Мано молчит, сжав губы в ниточку, и после какой-то невидимой внутренней борьбы коротко кивает. Оби спокойно ступает к аэрам. Мы смотрим ему в спину. Он не успевает пройти и половины пути, как что-то показывается из двери заправленного аэра. Я кричу:
  - Оби!
  Он оборачивается. И в этот момент я вижу, как нечто взлетает.
  - Птица...- выдыхаю я.
  Вслед за одной пернатой из аэра выпархивает еще несколько. Из второго, мельтеша крыльями, взмывает в небо целая стая. Птицы не сидели бы внутри, будь там люди.
  Я смотрю на гвидов и по морщинкам вокруг глаз понимаю, что под платками все улыбаются. Оби бежит к нам обратно, широко распростав руки. Он с кем-то обнимается. Я упираюсь руками в колени, сгибаясь от приступа то ли плача, то ли хохота. Слезы текут ручьями, и они не от ветра. Голова утыкается во что-то жесткое и теплое. Это Мано прижал меня к груди и целует в макушку. Он бормочет что-то, я не слушаю, что именно. Чувствую только, когда он отпускает меня.
  Я опускаюсь на землю. Мысли путаются, всполошенные радостью. Перед глазами мелькают лица мамы и папы, Дэя, матрас в моей спаленке, прислоненный к стене, лейтенант Темнобровый, шторка в камере, мерзкие усики Луйца. Втискивается догадка, что я не приглянусь знати - смугловата. Вытираю слезы и чувствую под рукой ткань. Стягиваю подзабытый платок с лица - он уже не нужен. Делаю глубокий вдох и стараюсь поверить, что это правда. Я действительно вернусь домой.
  Рядом со мной падает рюкзак.
  - Ну и задолбалась же я таскать эту котомку! - Вадома потирает плечи. Она ласково смотрит на меня и наклоняется, чтобы утереть очередную соленую капельку, против воли бегущую по моей щеке. Я улыбаюсь. Следую её примеру и стягиваю рюкзак.
  Гвиды снимают платки и освобождаются от багажа. В нем действительно больше нет нужды. Через несколько часов мы будем в Сенаре, где нас обеспечат всем, чего мы не пожелаем. Я подумываю снять с кармана футляр с ножом, но не решаюсь. Не знаю, когда начну чувствовать себя нормально безоружной. Вряд ли сразу по прибытию домой.
  Ирица достает скипетр:
  - Ну что, отвезем эту безделушку аристократам. - улыбается она победоносно.
  - Отвезем. - вторит ей Мано, притягивает к себе и чмокает в щеку. Ирица прыскает со смеха, наигранно хмурится и высвобождается. А она милая, когда счастлива, отмечаю я про себя.
  - Ладно, сладкие мои, действительно пора двигать. - говорит Вадома, - Уже почти не дует. Сейчас как на наши запашки понабегут всякие клыкастые.
  - Да, - Мано мгновенно становится серьезнее, - идем.
  Он протягивает мне руку, помогая подняться. Я встаю и оглядываю континент, прощаясь с ним. Пустынное побережье. Песочные вихри еще не совсем улеглись, и оно кажется туманным. Странная почва, больше похожая на мусор. Чуть вдалеке высятся тощие деревья с голыми, тянущимися к солнцу ветвями. Под ними не растет трава - это не переставало меня коробить весь неполный месяц, что мы провели здесь. И всё же я привыкла к континенту. И я никогда его больше не увижу.
  - Пора, Кинна, - говорит Вадома, - пора.
  Я киваю. Мы движемся к аэру.
  -Секунду! - вспоминаю я и бегу обратно к рюкзаку. Вытряхиваю его содержимое и выискиваю олененка, которого мне сделал Оби. Прячу его в карман и нагоняю остальных. Но что-то вновь и вновь заставляет меня оборачиваться на пути. Что-то не так. Мано ведет меня вперед, но я не выдерживаю и торможу.
  - Что? - спрашивает брат.
  Я рыскаю глазами по пейзажу. Что-то выбилось из картины и я должна найти это. Что это? Где? И я нахожу. Дымка песка, поднятая ветром, опускается на землю, но в нескольких точках, у самой границы леса, она едва заметно поднимается к верху. Эти точки темнее остальной почвы.
  - Бежим. - говорю я сдавленным голосом.
  - Что? - переспрашивает Мано.
  Я повторяю тверже:
  - Бежим.
  И, подталкивая Мано, стремглав мчусь к аэрам. Брат вынужден бежать за мной, остальные гвиды тоже сорвались с места. Кричу им:
   - Падальщики здесь! Там были костры. Они только что погасли.
  - Вот злобье! - орет Вадома.
  Сбоку от меня мелькает светлое пятно - Ирица нагнала меня. Скипетр в её руке как эстафетная палочка. Оглядываюсь через плечо - никто не отстает. Страх выжимает из людей максимум, даже тяжеловесная Вадома и хромоватый Золин несутся как угорелые.
  Еще чуть-чуть, думаю я. Мы совсем рядом. Нужно только добежать до работающего аэра, запрыгнуть в кабину и захлопнуть дверцу. И всё. Мы будем в безопасности. Нет. Не будем.
  Падальщики появляются прямо напротив аэра - мы мчимся к нему вдоль леса, а они из него, поперек береговой полосы. Я мгновенно складываю кусочки мозаики: эти скоты поджидали нас. Оказались терпеливее, чем мы рассчитывали. Они не стали сидеть возле аэров - мы не подошли бы, увидев их. А мы им нужны - у нас скипетр. Так что они подстерегали на подходе. Спасались от зверья, окружив себя кострами. Завидев нас, двинулись поближе к выходу - ведь аэры наша единственная дверь в Сенар.
  В груди больно, поскольку на бегу я даже не выдыхаю. Расстояние между нами и аэрами сокращается. Расстояние между ними же и падальщиками тоже, причем заметно быстрее. Они опережают нас и выстраиваются в ряд, преграждая дорогу. Мы резко тормозим. Падальщики разом закидывают руки за спину, будто у них всех резко зачесались спины.
  Мано уже знакомым движением заслоняет меня. Оби, Радан и Вадома тоже оказываются впереди. И мы каменеем.
  У падальщиков в руках автоматы. Семь дул смотрят на нас черными кружками. Уже не восемь, отмечаю я про себя. А мы выбрались из города в полном составе, так что нас теперь поровну. Однако это ничего нам не дает.
  Ирица стоит слева от меня. Костяшки её пальцев синеют от того, как сильно она сжимает скипетр. Не будь он золотым, затрещал бы. Я перевожу взгляд направо - Золин с ненавистью смотрит через плечо Радана на своих врагов. Для него они именно свои, личные, а не общие.
  Я незаметно делаю шаг в сторону, чтобы через просвет между Мано и Оби хорошо видеть их. Они грязные, тощие, в изорванной форме, защитной и обычной вперемешку. Я пытаюсь вычислить, кого из них не хватает, но бросаю это затею. Всё равно четко я помню только одного их них. Того, у кого нос будто вмят в лицо. Того, кто пнул в живот мертвую пуму. Того, кто убил Лейли.
  После протяжной паузы Плосконос ухмыляется, выравнивает прицел и произносит:
  - Соскучились?
  Мано отвечает:
  - Дико.
  Плосконос изображает сожаление:
  - Бедняжки...Торопились к нам, наверное.
  Падальщики подхалимски хохочут, пока Плосконос не дает им знак замолчать. Его лицо становится жестче и он приказывает:
  - Отдавайте скипетр.
  Мано не задумывается ни на секунду:
  - Нет.
  - Нет? - приподнимает Плосконос бровь.
  Мано мотает головой. Плосконос хмыкает и выступает вперед. Я бы хотела проявить недюжее мужество, но когда дуло приближается, я автоматически отшатываюсь назад. Все наши делают тоже самое.
  Плосконос снова хмыкает, довольство так и прет из него. Он поводит плечом, предлагая его приспешникам присоединиться. Делает еще шаг, и теперь все падальщики надвигаются на нас. Нам ничего не остается, как снова отступить назад. И снова. И снова. Плосконоса дико забавляет, как мы пятимся. Мне противно от того, как он наслаждается своей властью. Так бы и плюнула ему в рожу, как Мано той графской сволочи.
  Мы отходим от аэра на приличную дистанцию, когда Плосконосу, наконец, надоедает эта игра. Он останавливается и наводит автомат на Мано.
  Я всегда испытывала гордость за лидерскую натуру брата, но сейчас я её ненавижу. Ведь он - первый, кого убьет враг. Мано хотел, чтобы я берегла себя. Но он не осознавал, что беря на себя роль вождя, он подставляется сам. Или же осознавал, но наплевал. Плосконос даже не смотрит на Ирицу, в руках которой находится этот проклятый скипетр. В первую очередь он хочет избавиться от Мано. Он целится ему прямо в грудь. Если выстрелит - промах невозможен.
  - Всё. Шутки закончились. - отрезает Плосконос. - Гоните скипетр, или я пристрелю вас ко всем матерям.
  Мано молчит. Плосконос повторяет:
  - Гоните скипетр.
  Мы опять-таки отвечаем молчанием. Все понимают, что добровольная выдача скипетра ничем нам не поможет.
  Плосконос уже злится:
  - Отдавайте, я сказал, - он нервно переступает с ноги на ногу и дулом указывает на Ирицу, - Эй ты, блондиночка. Отдавай скипетр.
  Никто из нас не произносит ни слова. Плосконос не на шутку раздражен. Он уже не наслаждается триумфом, а реально бесится. Но почему? У него все козыри в руках. Почему он просто не перестреляет нас и не заберет скипетр? И почему падальщики прятались от нас и устраивали засаду? Им не было никакой нужды подсекать нас у аэров. Позиционное преимущество ни к чему, когда есть оружие. И меня доходит. Плосконос не может отобрать у нас скипетр. Ему надо, чтобы мы его отдали.
  Я едва слышно шепчу Мано в спину:
  - Автоматы холостые.
  Брат слегка вздрагивает, он меня услышал. Но он либо не верит мне, либо не хочет рисковать. Плосконос вот-вот изойдет пеной:
  - Отдавайте скипетр, я вам говорю! Или пущу вам пули в лобешники!
  Я всё больше убеждаюсь в своей правоте. Плосконос рассвирепел, но он не стреляет и даже не подходит к нам близко. Без патронов падальщикам придется драться с нами в рукопашную. А кроме самого Плосконоса, его бойцы мощью не отличаются. Наш Оби завалит любого из них одним ударом. Мано и Радан молоды и крепки. Вадома и Золин способны одолеть по падальщику, да и мы с Ирицей вполне можем управиться, если нам достанутся самые тощие. Если дойдет до кулаков, у нас все шансы победить.
  Я уже готова призвать своих ринуться в бой, но тут Плосконос вскидывает автомат на плечо, и вся моя уверенность улетучивается. Если я ошибаюсь, то умру, а перед этим увижу, как убьют моего брата. Но может я права... Неизвестность разрывает меня.
  Плосконос пристраивает указательный палец на курок и злобно цедит:
  - Повторяю в последний раз. Отдавайте скипетр или я лично пристрелю каждого из вас.
  Я больше не могу терпеть. Ныряю между братом и Оби, и встаю перед Плосконосом. Смотрю в его воспаленные, с желтоватыми сгустками в уголках глаза и произношу:
  - Пристрели меня.
  Мано пытается оттащить меня, но я упираюсь изо всех сил.
  - Стреляй же! - выкрикиваю я, - Давай же, стреляй!
  
  

Глава 39

  
  - Стреляй!
  И тут Плосконос срывается с места. Он идет прямо на меня. За короткий миг я успеваю пожалеть о свой опрометчивости, а потом чуть не вскрикиваю от радости. Плосконос снимает автомат с ремня и замахивается прикладом. Я угадала. Выстрелить ему нечем.
  Мано толкает меня, и уже лежа я вижу, как его локоть останавливает удар. Другие падальщики тоже схватились за автоматы, как за дубинки. Сцепившиеся брат и Плосконос задевают меня, падальщик умудряется поддать мне в солнечное сплетение. Я всхлипываю и отползаю на пару метров.
  Когда через силу поднимаюсь, то не знаю, за что браться. Везде мельтешат руки и ноги. Радан молотит кого-то. Золин катается по земле с чернокожим мужиком. Раздается глухой стук, Вадома стонет и шатается. Ей взрезали прикладом по голове. Оби отбивается от двоих. Я хочу броситься к нему, но тут я вижу, что помощь нужнее другому человеку.
  Один из падальщиков пытается вырвать у Ирицы скипетр. Они тянут его каждый в свою сторону. Падальщик невысокий и худой, но всё равно он едва ли не волочит Ирицу, крепко держащуюся за набалдашник, по земле. Я прыгаю ему на спину, стремясь повалить. Он хочет скинуть меня, и мы шатаемся туда-сюда. Краем глаза я успеваю заметить, что у Вадомы какая-то странная координация. Она машет кулаками и, кажется, по чистой случайности попадает по своему сопернику. А вот мой всё никак не упадет. Но вот он теряет равновесие и скипетр выскальзывает из его рук. Ирица отлетает на несколько метров, падая на бок с громким стоном. Нашу мету она, однако, не выронила. Я вишу у падальщика на спине, как рюкзак, и жду, что сейчас она как следует врежет ему по морде. Но ожидаемого не происходит.
  Вместо этого я бухаюсь спиной оземь, и вижу, как кулак с черными волосами на фалангах летит мне в лицо. Я зажмуриваюсь, и боль пронзает мою скулу. Лежа на боку, я открываю глаза. Первое, что я вижу - ноги Ирицы, направляющиеся прочь. Радан однажды сказал, что Ирица не идет за Мано, ей просто по пути с ним. И что для того, чтобы выбраться с континентов, нужно следовать за ней. Он не ошибся. Ирице явно больно, одна нога у неё не сгибается, но она целенаправленно движется к аэру.
  Я снова чувствую тупую боль, во рту появляется вкус крови - прикусила щеку. Сжимаюсь в клубок, чтобы хоть как-то защититься, и теперь удары принимает моя спина. Внезапно они прекращаются. Я оборачиваюсь - это Мано взял нападавшего за шкирку.
  Мое лицо горит, спина и живот ноют. Пытаюсь подняться, но руки подгибаются. Исподлобья оглядываюсь. Оби повалил одного падальщика и отобрал его автомат. Теперь он на равных со своим вторым противником. Золин в плачевном состоянии, но еще держится. Он и его соперник стоят, примеряясь друг к другу.
  Я набираю воздуха и напрягаю руки, снова пытаясь подняться. И вдруг замечаю, что встаю не одна я.
  Плосконос тоже поднимается на четвереньки. Он же дрался с Мано, проносится у меня в голове. Но тут я осознаю, что Мано оставил его, чтобы прийти мне на помощь. Видимо, решил, что вырубил его, но гад живо очухался. Мы оказываемся на ногах одновременно. Я с ужасом думаю, что сейчас он на меня набросится, но Плосконос кидается вперед, к аэрам. В руке у него блестит лезвие.
  Ирица еще на полпути. Она замечает бегущего за ней Плосконоса и пытается ускориться, но у неё не получается. Должно быть, сильно повредила ногу, когда грохнулась. Внезапно меня резко откидывает в сторону - Радан буквально сметает меня с пути, помчавшись в догонку за Плосконосом.
  Я удерживаю равновесие и встаю. Все мои клетки готовы отражать атаку. Я судорожно ищу, откуда она придет, но не нахожу. Никто не спешит на меня наброситься. Оби, Умник и Вадома имеют по противнику, у Мано аж двое. Тот, что измордовал меня, и второй, которого бросил Радан, кинувшись на помощь Ирице. Оба стоят спиной ко мне. Я подбираю валяющийся на земле автомат -не знаю чей - и со всей дури стукаю поколотившего меня падальщика по затылку. Второй оборачивается на меня, но Мано уже напрыгивает на него. У него хватает твердости ударить врага ножем. Или нервов. Или чего-то еще, чего нет у меня- мой нож еще в кармане.
  Чуть поодаль Золин падает на землю. Из бока у него течет кровь. Пырнувший его падальщик кидается на Мано, но ему до моего брата далеко. Вадома кое-как держится, а первый поваленный Оби мужик начинает шевелится. Сквозь всю эту мешанину я вспоминаю о скипетре.
  Проверяю, что происходит возле аэров. Там Радан дерется с Плосконосым, а Ирица смотрит на них, прижимаясь спиной к подножью кабины. Красавчик повалил врага на землю и зажал обе его руки. Плосконосу не воспользоваться ножем, однако и Радану из такого положения тоже не ударить. Я вижу, как Ирица делает странный жест - словно проворачивает в воздухе невидимую ручку. Через секунду Плосконос меняется с Раданом местами и оказывается сверху. Ирица с размаху бьет его скипетром по черепу. Радан скидывает Плосконоса и поднимается. И тут Ирица снова делает жест рукой. На сей раз мне сразу понятно его значение. Ей безмолвное "перевернись" я поняла только когда она оглушила Плосконоса. А то, как она тычет пальцем, стало ясно моментально.
  Темно-серые, обтекаемые, даже изящные силуэты... И их меньше, чем в первый раз. Штук тридцать. Но у нас ни одного патрона.
  Я тоже тычу в сторону леса и ору, что есть сил:
  - Пумы!
  Оборачиваются все. И наши, и оставшиеся падальщики. Вижу, как Золин, лежа, шарит рукой по земле, ища очки. Вадома, отбиваясь от одного из гвидов, кричит:
  - Оби, тащи мелкого в аэр.
  Оби с размаху бьет по челюсти своего падальщика и кидается к Умнику. Подхватывает его и тащит в направлении аэра. Ирица забирается в кабину и садится на место пилота. Радан бежит навстречу Оби - принимать полуобморочного Умника.
  Пумы пока ступают мягко и медленно, но скорость они могут развить в одно мгновение. Ждать нельзя - необходимо срочно забраться в аэр. А драка не прекращается. Падальщик Золина и оклемавшийся первый падальщик Оби набрасываются на брата. Я вклиниваюсь. Радан и Оби придут на помощь, но не раньше, чем занесут раненого в аэр. Надо продержаться.
  - Кинна, беги! - выкрикивает Мано.
  Ага, уже побежала, думаю я про себя. Наскакиваю на одного из мужчин, но тот отмахивается от меня лезвием. Теперь и я достаю нож. Нас двое на двое, падальщики злобно скалятся. Думаю, я сама тоже.
  Пумы всё ближе. Крадучась, они растягиваются в линию. Тактику они не сменили - сначала окружают. Пока что у нас есть время добежать до аэра, но хищники могут пуститься вскачь в любой момент. Они уже нетерпеливо мотают хвостами. И тут, в нескольких шагах от меня, Вадома падает на землю. Я кидаюсь к ней, но не успеваю: падальщик садится на неё и вонзает нож ей под ребро. Поднимает его и снова замахивается...
  Мои мысли останавливаются. Меня переполняет полная, абсолютная тишина. Я начинаю слышать, только когда раздается свой собственный надрывный стон. С трудом сваливаю тяжелое тело с Вадомы. Сижу над ней на коленях, в моей руке - красный нож. Я не понимаю, почему он стал такого цвета. Тупо смотрю на него. Неужели я воткнула его в человека? Я же не могла этого сделать...
  Вадома сипит и смотрит на меня своими темными, запавшими глазами. Она шевелит губами, но я не могу разобрать её слов. Я не могу разобрать даже собственных мыслей. Они слишком абсурдны. Я - убила человека? Я?
  Я убила человека.
  И я в опасности. Это пробуждает меня.
  Мано борется с двумя падальщиками. Он гораздо моложе, мощней, к тому же один из них уже не может даже разогнуться. Они даже больше не дерутся с ним - просто блокируют его, мешают подойти ко мне. Лицо брата мелькает между ними, он смотрит на меня и орет:
  - Уводи её в аэр! Уводи!
  Я беспрекословно принимаю приказ. Разумеется, Вадому надо увести в аэр. Она, конечно, жутко тяжелая, но я дотащу. Привстаю, чтобы ухватить её под плечи, но тут чувствую, как мою талию крепко сжимают.
  Оби хватает меня в охапку и несет. До меня доходит: приказ был не мне. Приказ был насчет меня. Начинаю вырываться, но тут же прекращаю: чего сопротивляться, если это Оби? Он не причинит мне вреда.
  - Я в порядке, - выкрикиваю я. - Я сама дойду!
  Но Оби не выпускает меня. Может, не расслышал. Я пытаюсь дотянуться ногами до земли, чтобы идти самой, но не достаю. Я смотрю на брата. На бегу меня трясет, и я не сразу понимаю, почему падальщики теперь совершенно прекратили бой. Стоят с ним бок о бок, ножи наготове. К ним, пересекая побережье по диагонали, движутся пумы. Они идут мимо нас, туда, где больше крови.
  Звери отрезают им путь к аэру, но мы с Оби еще можем добраться. Сейчас мы все расположены, как символ, изображающий проценты. В одном кружке аэры и я с Оби. В другом - мой брат, Вадома и падальщики. А косая линия, разделяющая их - выстроившиеся цепью хищники. И мой первый инстинкт - перешагнуть через неё.
  - Выпусти меня! - истошно ору я, - Оби! Выпусти меня!
  Я истово рвусь из его рук, болтаю ногами, визжу, но он уже дотащил меня до аэра. Впиваюсь в него зубами, даже не понимаю, куда укусила - плечо, ладонь? Он дергается, но не ослабляет хватки.
  Радан тянет руки из салона аэра, чтобы помочь мне забраться. Но я не собираюсь во внутрь.
  - Нет! - ору я, - Пустите меня! Он там! Пустите!
  - Мы не можем ему помочь. - говорит Радан и пытается ухватиться за мои мечущиеся руки. Оби приподнимает меня, чтобы тому было проще, но вдруг глаза Красавчика испуганно расширяются. Оби ставит меня на землю. Рук не расцепляет, но я уже не дергаюсь.
  Плосконос. Он пошатывается, от корней волос вниз по щеке стекает кровь. Распухшая верхняя губа искривлена в ухмылке. Плосконос держит автомат и целится прямо мне в лоб:
  - Тот ублюдок оставил после себя не только черепушку.
  Логическая цепочка складывается в секунду. При первой стычке с кошками один из падальщиков попался им в зубы. Он него остались только кости. И автомат. Падальщики забрали его багаж, включая патроны, но за самим оружием никто пошел. Мы все дружно про него забыли. Автомат перепачканный, весь в земле, даже в дуло набилось какой-то грязи. Он провалялся возле незаправленного аэра всё это время. Представляю, как Плосконос торжествовал, когда к нему вернулось сознание, а под рукой оказался такой сюрприз.
  - Ну, кто теперь главный, твари? - говорит он шепеляво, а сам косится в сторону пум. Я замечаю в глазах Плосконоса вспышки паники. Не прекращая целится в нас, он с трудом вскарабкивается во внутрь аэра и испускает хриплый вздох облечения, прислоняясь к спинке сидения. Радан наклоняется к нам с Оби и еле слышно произносит:
  - Быстро. Пока он плохо соображает.
  Оби тут же поднимает и буквально передает меня ему. Прежде чем я успеваю выйти из оцепенения, я в кабине. Дверь еще не захлопнута, и Мано вдалеке, прямо напротив меня. Он и два падальщика стоят, широко расставив ноги. Вадома распласталась на земле, рядом валяются мертвые или полумертвые падальщики. А пумы всё теснее и теснее заключают их в полукруг.
  Вдруг вид загораживает фигура Оби. Тот застыл в проеме, как на распутье. Оборачивается назад, словно думая, не вернуться ли ему. Я слышу выкрик Мано:
  - Ты обещал, Оби!
  Оби кивает и запрыгивает во внутрь.
  - Захлопни дверь. - велит Плосконос.
  Оби кладет ладонь на ручку, но медлит:
  - Там остались и твои друзья.
  Плосконос наводит автомат на него и рявкает:
  - Закрой дверь, я сказал. - Оби всё еще медлит, и Плосконос переводит дуло на полулежащего на одном из сидений Золина. Тот более менее очнулся, - Или я перестреляю всех твоих деток по очереди.
  Оби тут же захлопывает створку. Вместо Мано передо мной теперь темная ржавая дверь без окна.
  Я бросаюсь к ней:
  - Выпустите меня! Я хочу выйти!
  Я пытаюсь отпихнуть перекрывающего выход Оби, но он как глыба. Плоснос тем временем перебирается на место позади возле нашего пилота - Ирицы.
  - Взлетай. - говорит он ей.
  - Мы можем подлететь и забрать их. - говорит она, повернувшись к нему.
  - Хрен тебе, сука белобрысая. Взлетай и лети домой, а то я превращу твою хорошенькую головку в кашу. - и приставляет дуло к её переносице. Ирица даже не дергается. Она смотрит ему в глаза. У меня в воображении проносится страшная картина: Плосконос нажимает на курок, и голова Ирицы взрывается.
  Ирица осторожно отворачивается от дула. Она смотрит в окно, открывшись к нам своим безупречным профилем. Я вижу в её глазах сожаление. Потом оно сменяется решимостью, и вот мне уже виден только её затылок.
  - Нет, не надо! - кричу я ей, понимая, что она сейчас сделает.
  Ирица нажимает рычаг, аэр начинает шуметь. Плосконос наблюдает за мной с улыбкой садиста. Просить его забрать Мано бесполезно. Но может Оби...
  - Выпусти меня!- требую я, тщетно пытаясь сдвинуть его в места. Почувствовав, как аэр поднимается, я уже умоляю, - Пожалуйста, Оби, выпусти, дай мне спрыгнуть. Пожалуйста.
  - Извини. - коротко произносит Оби.
  Аэр набирает высоту. Я начинаю стучать в дверь там, где Оби её не заслоняет, словно брат может отпереть её с обратной стороны:
  - Мано! Мано!
  Меня охватывает мысль, что я могу разбить стекло и еще успеть выпрыгнуть. Я бросаюсь к ближайшему окну, но тут передо мной возникает уродливое лицо Плосконоса, а еще ближе - приклад автомата. Тупая боль во лбу, и я проваливаюсь в темноту.
  

Глава 40

  
  Мои ресницы дрожат, пропуская размытую полоску света. Щекой ощущается тепло. Легкая качка убаюкивает, словно я в колыбельке, мерное гудение замедляет моё дыхание. Настолько уютно, что так и тянет снова провалиться в сон. Вот только голова ноет...
  Я вскакиваю как ужаленная. Обнаруживаю, что спала головой на коленях Оби, устроившегося на сдвоенном сидении.
  - О, очухалась. - говорит Плосконос, указывая в мою сторону автоматом, как пальцем.
  Мне хочется истошно закричать, когда я вспоминаю, что случилось. Оби словно читает мои мысли.
  - Т-с-с...- примиряюще кладет он руку мне на спину.
  Я проглатываю крик и кидаюсь к окну, чтобы посмотреть, как там Мано. Но за стеклом вода. Серая, колышущаяся, блестящая. И ничего кроме неё
  - Твой братишка теперь далеко, милочка. - ухмыляется Плосконос, - Если от него еще что-то осталось. Небось, уже только черепушка, как от того хрыча.
  При этих словах он дулом постукивает сидящего через проход Оби по голове, будто демонстрируя для непонятливых, что такое черепушка. Оби одергивается, как от мухи, и Плосконос довольно скалится. Небрежность, с которой он обращается с оружием, показная. Очевидно, он видит особый шик в непринужденности, с которой держит нас в своей власти. По лицам остальных я догадываюсь, что Плосконос упивался своим могуществом всё то время, что я провела в отключке. У него настоящая мания величия. Пожалуй, лишь она сейчас спасает наши жизни. Покойниками ведь не поруководишь.
  - Сколько я спала? - спрашиваю я.
  Золин отвечает механически:
  - Около часа и сорока -сорока двух минут.
  Точность ответа заставляет меня присмотреться к нему. У него такой вид, будто он в горячке. Сначала я решаю, что это действительно она - он же ранен. Но Золин не вспотел, и рана больше не кровоточит. Сквозь его продырявленную майку я вижу, что это просто очень глубокий порез. Дело в другом. Золин уже час и сорок-сорок две минуты сидит напротив убийцы своей возлюбленной. Вот что вызывает нездоровый блеск в близоруких глазах, которые я впервые вижу без очков. Я вспоминаю, как Умник сдерживался, чтобы не взорваться, когда мы таились в гардеробной в Дом. А ведь тогда это длилось всего ничего.
  Я пересаживаюсь к нему, на двухместную скамью в хвостовой части кабины.
  - Как ты?
  Он мотает головой. Не знаю, что он имеет в виду. А вот во мне кипит злоба. Плосконос намеренно бросил Мано. Он мог позволить Ирице подлететь к нему и Вадоме, чтобы подобрать их. Это ничего бы ему не стоило. Оставлять моего брата на континенте ровным счетом ничего ему не дало. Точно так же, как и убийство Лейли.
  Я сверлю его взглядом, через него льется вся моя ненависть. А Плосконоса это только забавляет. Он глумливо сюсюкает:
  - Ути, какая злющая девочка.
  Я заставляю себя отвернуться, чтобы поменьше радовать его. Я уже решила: ему не долго еще смеяться.
  Осматриваю аэр в поисках того, чем можно прикончить Плосконоса. Нож я бросила возле Вадомы. Ничего острого нигде больше нет. Можно было бы задушить его одним из ремней безопасности, которые никто не пристегнул. Вырвать его из кресла мне вряд ли удастся, но ведь главное- накинуть петлю Плосконосу на шею. Я представляю, как затягиваю её, как он испускает последнее дыхание, и мне становится страшно от собственной жестокости. Отметаю этот план. Всё равно выпущу ремень, едва только он начнет хватать воздух.
  А вот курок я бы спустила с легкостью. Это всего одно мгновение. Вот если бы отвлечь Плосконоса, развернуть ствол в его сторону и выстрелить... Для этого даже не надо особой силы, если есть быстрота и ловкость. Я снова рыщу взглядом в поисках зацепки. Может, можно что-то разбить или еще как-то использовать в качестве отвода внимания. Но я натыкаюсь только на одно: на прямой взгляд Радана.
  Он сидит на полу напротив двери, под тем окном, из которого меня рвало в первый день. Его руки лежат на согнутых коленях, пальцы сплетены. Я понимаю, что он наблюдал за мной. Смотрю на него в ответ. И тут Радан едва заметно мотает головой. Он закрывает глаза, медленно открывает и еще раз мотает головой. Красавчик хочет сказать мне: не надо. Не делай глупостей.
  Из его немого совета я черпаю одно: надо вести себя спокойнее. Если от Красавчика не укрылось, что я что-то замышляю, то и Плосконос может заметить. Пытаюсь принять более менее расслабленный вид. Откидываюсь на спинку кресла и смотрю в бок, на Золина. Притворяюсь, что беспокойно слежу за его состоянием, но постепенно его поведение заставляет меня и в самом деле приглядеться.
  Умник сидит, не шевелясь, но вот его взгляд бегает. Он будто что-то измеряет. Что-то прикидывает. Его зрачки всё время возвращаются к Плосконосу, и меня осеняет: Золин тоже не собирается сидеть, сложа руки. Он планирует месть. Что ж, у нас с ним одна цель.
  Я аккуратно трогаю его, потом еще раз, пока он не поворачивается. Едва различимым движением указываю ему на Плосконоса- тот тем временем всё измывается над Оби. Затем неотрывно смотрю Умнику в глаза, пока тот не кивает: он понял меня. Теперь мы с ним сообщники.
  Я оцениваю обстановку. Мы с Золином сидим напротив Плосконоса, у него на обозрении. Это не очень хорошо, но ничего не поделаешь. Слева от него, на расстоянии вытянутой руки сидит Оби. Вот чья помощь нам бы пригодилась. Оби напряжен, но больше никаких эмоций на нем не отражается.
  Когда Плосконос отворачивается к Ирице, чтобы отпустить сальную шуточку, я указательным пальцем указываю нашему силачу на этого гада, а потом провожу им по своей шее. Оби остается непроницаем. Видимо, придется обойтись без его участия. От Ирицы подмоги точно не будет, нельзя ведь оставлять аэр без управления. Радан же всё пытается безмолвно отговорить меня от каких-либо действий.
  Значит только я и Умник. Тяжело строить заговор, когда нельзя разговаривать. В моменты, когда Плосконос терроризирует Радана, Оби и, особенно, Ирицу издевками, мы с Золином обмениваемся взглядами и малозаметными жестами. Постепенно план обрастает плотью. Автомат большой, его надо поддерживать одной рукой, а второй - нажимать на курок. Как только Плосконос захочет почесать нос или просто уберет одну ладонь с оружия, я должна схватить его за свободную руку, а Золин выдернет автомат. Нам остается лишь ждать подходящего момента.
  Вести слежку довольно просто. Мы с Умником смотрим только на руки Плосконоса, а не на его лицо, так что он не замечает наблюдения. Я целиком концентрируюсь на его пальцах, лежащих на рукояти автомата. Заставляю себя дышать спокойно, одновременно пребывая в состоянии полной готовности к скачку. Я должна буду моментально среагировать на легчайший сдвиг. И он настает - и сотрясает все вокруг.
  С громким, протяжным криком Оби напрыгивает на Плосконоса, утыкаясь животом в дуло выставленного вперед автомата. Они лицом к лицу, и Оби сталкивает его с сидения, толкая к двери. В момент, когда его черная ладонь нащупывает рычаг, раздается выстрел.
  Из спины Оби бьет фонтан крови. Его лицо искажается, но он не отстраняется от Плосконоса. Всей массой своего тела Оби припирает его к двери, одновременно нажимая на ручку, и она распахивается наружу. Я машинально прижимаюсь к стенке. Через открывшуюся дыру врывается сильнейший вихрь, взвивающий мои волосы. Сквозь них я вижу, как сжав в руках Плосконоса, Оби вываливается вместе с ним из аэра. Когда мы с Раданом и Золином кидаемся к двери, то успеваем схватить только воздух.
  Следующие несколько секунд длятся бесконечно долго. Крепко держась за края проема, я высовываюсь из аэра и вижу, как Плосконос и Оби, будто обнимаясь, летят вниз. Когда они ударяются о воду, брызги, кажется, достают до нас.
  Радан заглядывает обратно в кабину и кричит:
  - Ирица, снижайся!
  Аэр опускается, кружа над местом падения. Мы смотрим в низ, надеясь, что сейчас на поверхности океана покажется темная голова. Сначала на воде появляется красное пятно. Оно расползается, истончаясь и светлея. Вскоре розовый цвет полностью растворяется в серо-голубой толще океана. Оби не выныривает. Плосконос тоже.
  Я отползаю от открытой двери и остаюсь сидеть на полу. Запрокидываю голову и смотрю на металлический потолок. Слышу хлопок - Красавчик закрыл дверь. Ветер внутри кабины тут же исчезает.
  - Довольны? - спрашивает Радан. В его голосе перемешаны боль и злость, - Довольны, а?
  Я понимаю, что он обращается ко мне и Золину. Смотрю на Радана с недоумением. Похоже, зол он на нас. Но почему?
  Радан садится позади Ирицы. Он смотрит на меня и на Золина, как на детей, которых их капризы довели до беды. Закрывает лицо ладонями, шумно вздыхает и устало опускает их.
  - Допереглядывались, да? - продолжает он устало, - Вы думали, что никто ничего не замечает? Плосконос действительно не догадался. Но Оби-то видел, что вы что-то замышляете.
  Я обмениваюсь с обмеревшим от шока Золином взглядами. Радан горько хмыкает:
  - Он не хотел, чтобы вы натворили чего и схлопотали по пуле. И сделал это сам. - Радан смотрит в окно, словно может увидеть Оби, а потом поворачивается к Ирице. - Летим дальше.
  Её плечи слегка подрагивают - неужели плачет? Несколько мгновений спустя она кивает. Аэр вновь начинает набираться высоту. Я чувствую, как мы движемся вперед.
  - Куда мы летим? - восклицаю я, - На континент? За Мано?
  Повисает гробовая тишина. Ирица поворачивает голову и смотрит меня поверх спинки кресла. Она бледная, губы искусаны до крови.
  - Мы летим домой, Кинна.
  - Домой?! - переспрашиваю я и вскакиваю, едва не ударившись о потолок, - Но Мано на континенте! Мы должны вернуться за ним!
  Ирица молча отворачивается. Я жду несколько секунд, что она сменит курс, но она летит в прежнем направлении.
  Я перебираюсь на сидение возле пилота и повторяю со всей убедительностью:
  - Мы должны вернуться за ним! Плосконоса уже нет, мы можем вернуться за Мано!
  Ирица не отвечает. Радан же произносит:
  - Мы летим уже почти три часа, Кинна. До Сенара - больше пяти часов лета. Топлива с натяжкой хватит на то, чтобы вернуться на континент, но мы уже не сможем вернуться домой.
  - Мы можем добраться на лодке!
  Доносится голос Золина:
  - Мы никогда не пересечем океан на шлюпке.
  Я чувствую укол обиды от того, что даже он не на моей стороне. Но сейчас не время дуться:
  - Мы что-нибудь придумаем! Ты ведь такой умный, Золин! Мы как-нибудь выберемся оттуда!
  Золин качает головой.
  И я решаю действовать по другому. Хватаю Ирицу за руки, которые она держит на штурвале, и в отчаянном порыве пытаюсь силой сменить направление. Нас перекашивает, я падаю на пол. Ирица выравнивает аэр. Еще не поднявшись, я вновь тянусь к штурвалу и хватаю её за запястье, но замираю под взглядом Ирицы. Это сместь жалости, упрека и гнева:
  - У меня тоже есть мама, Кинна.
  На лицах Золина и Радана отражаются те же эмоции. И я понимаю, что мы не вернемся за Мано. Я хочу слишком многого. Я прошу их лететь обратно на континент и остаться там навсегда, чтобы я вновь оказалась с братом, которого, возможно, уже нет в живых. А в это время дома их ждут родные. Я не имею права требовать такой жертвы. Даже заикаться о ней - невообразимая наглость. Золин, Ирица и Радан имеют полное право злиться на меня. Я ведь злилась на Умника, когда он, вместо того, чтобы укрыться в гардеробной, хотел наброситься на падальщиков, обрекая нас всех на погибель. Как и он тогда, я сейчас эгоистична, хоть и не думаю о себе.
  Я отпускаю руку Ирицы. На ней остались красные царапины.
  - Извини...- бормочу я.
  Поднимаюсь с пола и кое-как вскарабкиваюсь на соседнее сидение.
  - Я не видела его, когда мы взлетали. - тихо произношу я, - Он был жив?
  Радан медлит, прежде чем ответить:
  - Да. Лопасти пропеллера испугали пум, когда мы взлетали. Они разбежались.
  Ирица кивает, подтверждая его слова.
  Я тяжело сглатываю:
  - Спасибо.
  Передо мной широкое, панорамное окно, из которого открывается небо. Мы всё ближе и ближе к дому и всё дальше от Мано. И я ничего не должна с этим делать.
  

Глава 41

  
  Дикий холод пронзает до костей. Океан леденит и без того холодный зимний воздух, а нас защищают только летние одежки да найденные в надувной шлюпке пледы. Не помню точно, как мы спускали её на воду и как в неё забирались. Ясность ума вернулась ко мне только когда я начала дрожать от стужи. Мы уже догребли до буйков, переплывать за которые гвидам запрещено, и выпустили сигнальную ракету. Теперь остается ждать лодки с управцами. Я тру свои плечи. Радан обнимает меня левой рукой, а правую кладет на Золина:
  - Надо сидеть кучкой. Так теплей.
  Ирица, подтягивая больную ногу, прижимается к моему боку и ворчит:
  - Ну и дубак. Мы тут превратимся ледышки раньше, чем они за нам придут.
  Я не могу оторвать взгляда от её ладоней, сжимающих скипетр. У Ирицы изящные, красивые кисти с тонкими пальцами, но по цепкости они как звериные лапы.
  - Ты побежала прямо в аэр. - произношу я наконец и кивком указываю на скипетр, - Схватила его и побежала.
  Ирица отстраняется:
  - А что не так?
  Я настолько выбилась из сил, что даже обвинения предъявляю вяло:
  - Ты могла помочь мне...Я ведь не дала тому падальщику вырвать у тебя его.
  Ирица смеряет меня взглядом:
  - А не многовато-ли людей тебе помогало? Мано, Оби, Радан, так еще и я должна была? - Ирица вновь придвигается ко мне и устраивается поудобнее, чуть подпихивая, как подушку. Словно от меня единственная польза как от живой грелки. - И вообще, если бы не я, эти гады нас бы в первый же день оприходовали. Так что ты была мне должна. Теперь расчитались.
  Перекатывающиеся впереди волны гипнотизируют меня, растягивая время и мысли.
  - Ладно. - произношу я после паузы, - Расчитались.
  Я чувствую, как под пледом Радан сжимает мне ладонь - хочет подбодрить. Даже не поворачиваюсь к нему. Он затащил меня в аэр. Перед ним я теперь тоже в долгу, хотя и не желала этого. Пытаюсь нащупать где-нибудь в закоулках своей души благодарность или хоть какое-то иное чувство, кроме полной безысходности, но тщетно. Во мне всё притупилось. Может, оно и к лучшему.
  После еще нескольких минут молчания я замечаю вслух:
  - Нас четверо.
  Ирица приподнимает брови и пересчитывает:
  - Один, два, три...Да, Кинна! Нас четверо. Откуда ты это узнала?
  - Нас четверо, - повторяю я, - Это максимальное количество гвидов, когда-либо успешно возвращавшихся с миссии. Одна женщина в Гнезде рассказала. Сказала еще, что больше не бывает.
  Радан как-то болезненно ухмыляется:
  - И все верят, что именно их отряд станет исключением.
  - Я верила.
   Вдруг Радан подается вперед.
  - Лодка! - указывает он. Мы вскакиваем.
  Красное моторное судно стремительно рассекает водную гладь, оставляя за собой пенный хвост. Водный транспорт управцев - не чета шлюпке, полагающейся гвидам. Лодка останавливается метрах в шести от нас. В ней четыре управца, все в серых куртках с красными воротниками и манжетами. В такую погоду надеть бы шапки, а они щеголяют бритыми черепами. Не понимаю, почему Вадома сохраняла это сходство с ними.
  Один из управцев поднимается. Кроме манжет и воротника, у него красные еще и рейка для пуговиц с поясом. Старший по званию. Через одно плечо перекинут автомат, на вид полегче, чем были у нас. Управец повелительно произносит:
  - Показать мету!
  Ирица поднимает руку со скипетром. Управец хмурится. Недоволен, наверное, что лишился права расстрелять нас на месте.
  - Показать руки! - велит он снова. Мы демонстрируем, что безоружны.
  Он снова недоволен. Оборачивается на своих сослуживцев. Те пожимают плечами:
  - Они исполнили миссию...
  По их лицам я вижу, что они по-просту растерялись. Они встречали лишь смертников, вернувшихся с континентов без ничего. Успешно искупившиеся гвиды для них в новинку.
  Старший указывает нам:
  - Забирайтесь.
  Мы подгребаем борт к борту и перебираемся к ним. Красная лодка мчит нас к Сенару. Я смотрю на наше унылое побережье. Думала, что буду счастлива увидеть его. А сейчас всё бы отдала, чтобы снова оказаться на континенте со странной смесью песка-земли-камней вместо почвы.
  На суше нас встречает еще несколько управцев. Вдалеке показывается несколько зевак из периметрчан, но они не решаются подойти. Я подзабыла, что у нас никто не хочет приближаться к управцам. Ни Дэя, ни моих родителей, разумеется, нигде нет. Впрочем, я и не рассчитывала, что они вдруг появятся. Откуда им знать, когда и с какого края "яичницы" мы подплывем.
  Окруженные управцами, мы идем к сторожевому пункту - одноэтажному приземистому зданию с вышкой на крыше. Ирица просит:
  - Давайте помедленнее, у меня нога почти сломанная.
  Старший управец презрительно ухмыляется:
  - Ничего, потерпишь.- и добавляет в полголоса. - Челядь каяльщатская.
  Ирица резко останавливается, застопорив всю нашу процессию. Её белокурые волосы спутаны в колтуны, одежда запылена, под глазами синяки, сама она трясется от холода. Но она держится прямо, с достоинством, презрительно поджимая губы.
  - Эй, ты. - говорит она управцу. - Ты как разговариваешь с аристократкой?
  Лицо управца искажается возмущением. А Ирица испепеляет его взглядом и велит:
  - Кланяйся.
  Я шепчу ей:
  - Не надо.
  Ирица отмахивается от меня и настаивает:
  - Кланяйся. Или ты не почитаешь Летопись? Я полноправная баронесса, а ты вассал. Кланяйся, я сказала.
  Управец колеблется. Я гляжу на автомат, переброшенный у него через плечо, и начинаю всерьез опасаться за Ирицу. Но тут этот грозный, властный мужчина покорно опускает голову.
  Я удивлена, хоть и знаю, что он обязан подчиниться. Мы ведь теперь прощеные. Мы знать. Управец распрямляется и переводит взгляд на меня. Когда он отвешивает короткий поклон, я с трудом могу поверить, что это происходит на самом деле. Привилегированный управский начальник, один из тех, кого совсем недавно я боялась до смерти, выражает мне своё повиновение. И до меня доходит...
  Я забираю у Ирицы скипетр. Я никак не могла сопоставить эту вещицу с тем, что мы ради неё пережили. Но теперь мне открываются вся власть, все средства и всё неизмеримое влияние, которые в нем сосредоточены. Скипетр - это ключ к спасению Мано. Охваченная вспыхнувшей надеждой, я гляжу на него и произношу то, ценность чего лишь сейчас осознала полностью:
  - Я аристократка.
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"