Миру было лет девять, когда он осознал самое себя. Что он не похож на других детей, которые играют во дворе, ходят друг к другу в гости и вообще живут. Не похож именно потому, что не очень-то любил шумные игры, бесцеремонные пробежки по чистым комнатам дома грязных ног "друзей" и когда передвигают и переставляют странные, оставшиеся от прабабки и прадеда безделушки и статуэтки, когда трогают огромную, солнечно-желтую гитару дядюшки Лаури, который однажды ушел в кругосветное плавание и не вернулся. Или тыкают пальцем в старинный письменный прибор из переливчатого лабрадорита и бронзы, в котором уже давно высохли чернила, но остались глянцево-черные, чуть припавшие пылью перья. Этот прибор принадлежал когда-то снимавшему комнату в доме Мира старому писателю, который однажды очень тихо умер, и никто так и не понял, отчего. Матушка с отцом говорили, что всему виной больное сердце и то, что у Антонио никто не брал в печать его рукописи, а Мир верил, что похожий на ворона, невысокий, сутулый человечек, который писал изумительнейшие сказки, попросту ушел в них, в те миры, которые создавал.
Пожалуй, только с одним человеком Мир на самом деле дружил. Она никогда не говорила громко, но очень солнечно смеялась. И сама была такой солнечной, что немножко походила на гитару дядюшки Лаури. Только личико у нее было похоже на лисье, рыжие кудряшки всегда задорно вились, а карие с золотинкой глаза сверкали. Наверное, весь задор и подвижность переплавились в ней во внешние проявления, потому что Ванда была очень спокойным и тихим ребенком, на год младше Мира.
В доме у Мира было с добрый десяток комнат. Он сам иногда путался - сколько их. В солнечные дни их становилось меньше, словно дом сжимался, стремясь вытурить обитателей на свежий воздух и свет, под сень огромного старого абрикоса, который плодоносил каждый год и служил местом любимых посиделок всей детворы в округе. А когда на улице было дождливо и холодно, а тем паче - зимой, в доме делалось так уютно, просторно и тепло, что для каждого находился уголок, чтобы побыть в одиночестве, и место, чтобы собраться всей семьей.
Это место - каминная зала - располагалось сразу за гостиной, мимо не пройти, казалось бы. Но тем не менее, нежданные и незванные гости, которых ни матушка, ни отец не желали приглашать в сердце дома, никогда не переступали порога этой комнаты. Они ее будто не замечали. Это была комната только для членов семьи. Пожалуй, исключением были все те же Ванда, да Антонио, когда был жив. Ну и еще - старый привратник Габриэль, по прозвищу Небо. Прозвали его так за совершенно изумительный цвет глаз - ярко синий, в котором, если присмотреться, можно было различить белые облачка, а иногда и грозовые тучи. Небо жило в глазах Габриэля, оно дышало и менялось. Мир придумал, правда, не сам, а на пару с Антонио, что Габриэль на самом деле вовсе не привратник, а вышедший в отставку по состоянию здоровья крыльев архангел Гавриил, который решил провести остаток вечности до Армагеддона в тихом городке. Но на земле свои правила, и без работы не прожить даже архангелу-пенсионеру, так что пришлось ему наниматься на необременительную работу в дом, где жил Мир.
Это все Мир думал, когда ему было девять, он ходил в пошитых матушкой черных матросских брючках и бело-синей рубашке с отложным воротничком, а Ванда приходила к нему в гости в пышном бело-красном платьице, передничке и лаковых туфельках. Дом не изменился, даже когда повзрослевший Мир вернулся из Университета. Только, казалось, стал меньше и теснее. Но был по-прежнему такой же уютный... и только для своих. И однажды Мир взял тяжелую чернильницу из прибора Антонио, налил в нее темно-синих чернил, хотя в его сумке лежали авторучки и карандаши, заново очинил перья и сел писать свою первую сказку. А вечером, с гитарой дядюшки Лаури, умостился на подоконник. И тогда из дома напротив вышла Ванда, в красивом бело-красном платье, лаковых босоножках на длинных, стройных и загорелых ногах, а ее буйные кудри были коротко острижены и выпрямлены, отчего она казалась еще больше похожей на лисичку.
Свадьба была тихая, просто семейное торжество. Ночью, обнимающему тихо сопящую в плечо Ванду, Миру казалось, что за стенкой чуть поскрипывает перо Антонио, на крыльце дядюшка Лаури перебирает струны гитары, чуть шаркающей походкой проходит вокруг дома Небо, а сам дом дышит покоем и любовью. Потому что в нем живет Мир.