Конечно, такой рассказ не может вызвать радости. Жизнь молодого мужчины, обреченного на самое минимальное существование, не имеющего ни унаследованного будущего, ни сил и мужества, чтобы самому его строить, - безусловно обречена на искажение. Идея маниакального уничтожения жизни, воплощенной в других человеческих существах, преследует беднягу. В рассказе он никого еще не убил, но у читателя - ни малейшего сомнения в том, что рано или поздно это произойдет. И понятно, что никакое писание стихов не удержит от искушения применить шелковый шнурок, и что мать не сможет воспрепятствовать даже из-за порога небытия - часто более могущественного, чем возможности еще живущих.
* * *
К рассказу возможно относиться по-разному. Принять его трудно, точнее - невозможно. Но Do John выполнил задачу непредвзято и честно, зафиксировав вполне реальное душевное состояние неимущего - во всех отношениях - человека. Это уже не тот "бунт бессмысленный и беспощадный", утопивший в свое время Россию в крови исключительно из грабительской жажды передела материальной собственности, веками культуры собиравшейся в управление имущим. Тот бунт имел все-таки вполне осмысленную, хотя и трагически завистливо-плоскую задачу: отобрать! Потому что было, что отбирать.
Сейчас отбирать нечего. Не нужно. Не ради видеодвойки или кашемирового пальто, в самом деле, убивать людей. Даже маньяку ясно, что вещь - ничто. И что истинную ценность имеет нечто другое.
Что?
Выбор. Есть счастливцы, обладающие способностью выбора - ехать или не ехать на заработок, отдавать во временное пользование или не отдавать видеоаппаратуру приятелю, даже у тщедушной старухи с болонкой есть выбор: смотреть вслед прохожему или не смотреть, - то есть испытывать свободный, не обусловленный телесной потребностью, интерес к жизни.
Герой же Do John не имеет даже такой малости. Бунт ему уже без надобности, ибо никакая отнятая вещь не вернет полноты его опустошенной жизни и не одарит возможностью даже минимального выбора. Поэтому остается одно - убивать.
* * *
В этом есть глубокая психологическая правда. И тень ее соприкасается отнюдь не только с людьми с покалеченной психикой. Иногда я всерьез чувствую, что помраченное сознание легло на треть российского населения, что еще чуть-чуть, еще микрон давления обстоятельств - и народ съедет с катушек уже не тайно, а явно. И совсем не на уровне бунта и буйства, а просто не захочет жить сам и не захочет, чтобы жили другие, которым повезло немного больше. Автор метко ткнул пальцем в больное место.
Нравственный вопрос: нужно ли вставлять пальцы в раны?
Нравственный, как мне кажется, ответ, - да. Да, - но.
Время переполнено страданием, из которого очень трудно найти позитивный исход. Художник, взявшийся писать о человеческих тайных муках, несет двойную ответственность. Просто рассказать о них означает утвердить их в праве. Но возможен и иной подход, более трудоемкий и сложный: сделать проблемы не выводом, а началом. И развернуть перед читателем картину их преодоления. Может и не получиться. Хотя совсем не обязательно - если художник имеет желание без лжи и натяжек добиться иного разрешения, то добьется. Как в романе Кена Кизи : "Я хотя бы попробовал!.."
022. Pozharsky Galina. Переход
Кошки - соблазн для писательской души, в них есть нечто, завораживающее воображение художника. Возможно, это физическая собранность и полная власть над телом. Возможно - подчеркнутая независимость, которая совсем не исключает способности к самой нежной привязанности. А скорее всего - несокрушимое чувство собственного достоинства, не поддающееся даже самым скверным обстоятельствам.
Так что я вполне понимаю автора, выбравшего для своих героев именно кошачье воплощение.
* * *
Раз уж возникла зачем-то задача отказаться от человеческого несовершенства вместе с человеческими же возможностями, которые иным существам недоступны, то ее необходимо решать именно в плане четкого формулирования свойств, обособляющих иное от человека. Понятно, что автор не ставил целью писать конкретную кошачью психологию и что речь идет на самом деле о поиске сугубо человеческом. Но, если потребность выбрать другое возникла, то ее нужно воплощать адекватно. Через кошачью природу - значит, именно через кошачью.
К сожалению, все собеседования трех персонажей рассказа лишены той особости, которая свойственна этому оптимистичному и самодостаточному племени. Кошки у Галины находятся на искусственно-словесном уровне взаимодействия. Мне кажется, что самая существенная недостаточность в том, что в их поведении и диалогах нет пауз. И отсюда неизбежно возникает - при очевидно благородной цели - ошибочность и неточность письма.
* * *
А пауза в жизни кошки определяет многое.
Если автор не будет увлекаться мистической задачей (она никуда не денется и всё равно проявит себя в рассказе), а просто вспомнит, как происходит реальное общение кошек, то многое в его прозе изменится само собой. Например, как выясняют отношения коты? - о-очень долго. Через длиннющие паузы. Они способны сидеть мордами друг к другу вплотную едва ли не час. И завывая утробными боевыми кличами, и молча. Потом - единственное каратистское прикосновение противника, определяющее того, кто не столько слабее физически, сколько более неустойчив психически. И побежденный с позором ретируется. Техника боя, сполна освоенная восточными единоборствами: долгая концентрация сил (пусть автор вспомнит столь выразительные движения хвостов, все их пассы, способствующие боевой медитации), и - единственный решающий удар. Не скажу, что это единственный способ разрешения спорных вопросов, но для писателя именно он мог бы стать прекрасным изобразительным средством.
Процедура ухаживания в смысле продления паузы еще более выразительная: кошечка способна удерживать избранника на расстоянии часами. И оба (или больше, так как и другие коты присутствуют в отдалении в чуткой надежде быть замеченными) при сем действии пребывают в глубоком молчании.
Ну, и так далее. Мир кошек - богатейшая вселенная для наблюдений. И наблюдателю определенно есть чему поучиться.
* * *
А теперь представим, как изменился бы авторский текст, если бы глубинный смысл психологии этих существ был действительно наложен фильтром на содержание.
В первую очередь изменилась бы сама ткань прозы - в нее проникли бы напряженные драматургические паузы. Паузой в прозе работать очень трудно, но если понять ее структуру, то вполне реально. Пауза - работа скрытым подтекстом. У Хемингуэя это получалось неплохо. И не только у него.
Элемент внезапности (еще раз вспомним стремительные кошачьи броски) вынудил бы автора строить прозу не последовательно-повествовательно, а по законам драматургии, диктующим внезапные сюжетные повороты. У автора есть две попытки такого рода: первая, когда рухнувший в пропасть кот произносит удержавшей его кошке оскорбления, которые читателю, видимо, нужно перевести приблизительно как "пристрели меня, комиссар!" - в смысле провокации, чтобы кошка обиделась и не стала расходовать силы, удерживая за шкирку тяжелого кота. И вторая - когда срывается уже сама кошка, и ее спасает кот - непонятно, правда, тот ли это благородный джентльмен, который ранее ругался, или уже новый. Но дело в том, что эта сюжетная акробатика - вне характера существ, а продиктована духовным устремлением автора, которое и завязывало идеологические узлы событий. Отчего всё и получилось несколько неестественно. И неестественность, конечно же, отразилась в прозе: "Гораздо удобнее ставить ногу наискосок", - говорит кошка. И тут же, строчкой ниже: "Никто не любит, когда ему указывают, куда ставить лапу". Ну какие такие "ноги" у кошек, уважаемый автор, ну что вы! Кошачьи лапы - это уже образ всемирного звучания. Никогда кошка не стала бы кошкой, будь у нее именно "ноги". Знаменитый анекдот про котенка, который оглушительно топает, потому и имел в свое время успех, что невесомый зверек способен своими мягкими лапками производить совершенно непропорциональный самому себе шум и топот; принцип самоутверждения у него такой: " я очень маленький, но меня так много, так много! И я всем себя докажу! И всем станет громко!"
* * *
Полагаю, что рассказ не приблизился к возможному совершенству по этим органическим причинам.
Притом две фразы из "Перехода" мне дороги по-настоящему: "- Я не боюсь смерти, - сказала она, - но я боюсь, что я приду не туда" и "тот, кто несет, не может бросить...". Замечательно сказано, и выдает глубокое и сильное душевное движение автора. Сказано столь точно, что эти формулы для меня встали вровень с бессмертными словами Экзюпери: "Мы ответственны за всех, кого приручаем". А может быть, даже и превысили их, потому произнесены женщиной, которая за мудрость платит дороже, чем мужчина, - ее глубину выковывает не столько идея, сколько кровно оплаченный опыт. И я надеюсь, что придет и проза, которая сможет соответствовать этим афоризмам. Всё впереди.
Автору не нужно педалировать мистицизм, пользоваться им как отбойным молотком - если мистицизм явлен душе, то обязательно сам проявит себя в прозе на интуитивном уровне. В процессе писания будет удаваться больше, если это чувство останется неангажированным и свободным. И, конечно, лучше избегать символического подражания: с одной стороны, идея Перехода явлена в современной прозе столь обильно, что было бы неплохо поискать ей новую форму. С другой - у наивного читателя неизбежен вопрос: Переход - это вроде как уже после физической смерти? Тогда - почему он происходит по веткам дерева? Или дерево тоже умерло? Сожжено, быть может? А почему автор мне этого не показал? - ведь это же выразительный образ: сгоревшие ветви сгоревшего дерева: черные, обугленные, может быть, даже горячие еще, и обжигают лапы, и путь по ним причиняет боль...
Приблизительно в таком практическом ключе - путем визуализации в воображении каждого умственно поставленного эпизода - и обретаются свои собственные, практически неповторимые и индивидуальные нюансы прозы.
* * *
Удачи автору и - более ответственной работы с текстом. Более глубокого общения с поставленной задачей. Результаты придут, потому что богатое душевное наполнение, судя по процитированным выше двум строкам, уже есть. А для художника это - наивысший творческий инструмент, беспримесный дар, лучшее, что может быть отдано судьбой в наше распоряжение. Школа же приложится, было бы стремление понять ее законы.