Гуфельд - один из самых молодых участников конкурса. Предлагая Кацо выставить его рассказ вопреки очевидной угловатости текста, я очень надеялась, что наши уважаемые критики найдут время проанализировать весьма спорный, но все-таки без сомнения талантливый рассказ Зэева. Надеялась на то, что литератор, всерьез (а это чувствуется) ориентированный на художественный поиск, сможет на конкурсе получить основательный критический разбор, который мог бы, возможно, ему в чем-то помочь. На мой взгляд, в этом есть необходимость. Было бы, конечно, лучше, если бы автор получил восприятие с разных точек зрения, до того, когда силы и интерес критиков уже изрядно истощились, а не единственную рецензию, написанную уже на последнем выдохе, в самом финале конкурса.
Поскольку я взяла на себя некоторым образом ответственность, косвенно пообещав автору внимание к его творению, то долг нужно выполнить.
* * *
С Гуфельдом впервые я пересеклась на Тенетах, оставив в его гестбуке отзыв на рассказ совсем другого плана, чем тот, который представлен здесь, на конкурсе. Рассказ был о любви, в нем очевидно сплелись два разнонаправленных качества: агентурное экшн, внедренное в космический антураж, и лиричное, мягкое письмо, рожденное на границе прозы и белого стиха. И именно второе и привлекло мое внимание - многое у автора звучало на уровне гимна и нежной песни. Строки воплощались афористично, в них хорошо работали паузы, обрывающие лирический поток: возникал дополняющий объем, магия втягивающих, наполненных смысловых пустот - интуитивные вакуумные лакуны, вовлекающие в себя не смысл авторской декларации, а впечатление читателя. Такая особенность письма (безусловно, в данном случае автором не сознаваемая) есть признак настоящей, глубокой одаренности. Другой вопрос, сумеет ли когда-нибудь сам автор понять свои возможности, и еще больший вопрос - научится ли ими правильно пользоваться. Но факт присутствия, однако, был налицо.
* * *
Это качество присутствует и в конкурсном рассказе Гуфельда. Но рассказ-то - уже не соприкасется с чувством любви, он явно направлен в совершенно противоположную сторону. Теперь это манифестация явления полярного - еще не ненависти, но уже определенно очевидного негатива.
Негатив - вопрос вопросов современной литературы. Крайне болезненный и сложный, в равной мере и для тех, кто его предпочитает, так и для тех, кто пытается этому потоку воспротивиться. И очень трудно найти аргументы, убеждающие автора, что уже прошло время обнажения конфликтов, что всё стало настолько достигшим дна и предела, что любому не ослепленному творческим упоением взгляду очевидно: пора учиться конфликты исчерпывать. И полету-падению, обращенному в сторону смерти, неминуемо предстоит смениться на гораздо более трудоемкий подъем в жизнь. Читатель эту потребность чувствует пока значительно острее, чем художник, - сейчас русская литература переживает очень нетипичное и странное для своей истории состояние, когда читающий в нравственном отношении опережает пишущего.
* * *
Название - "Страх" - первый камень в пропасть.
Подзаголовок "Из сборника "Сказочки профессора Мориарти" - груда посыпавшихся вслед провокационной теме булыжников: "сборник" - обещание того, что камней будет много; "сказочки" означают приблизительно следующее: "ну-ну, усмехайтесь, я, быть может, и невсерьез, но вообще-то всерьез, и мало вам не покажется. Но ответственности не несу - сказочки же. Хотите - верьте, хотите - нет". С профессором Мориарти - всё ясно без допоняющего перевода.
* * *
Далее по тексту (авторские лозунги в порядке самодемонстрации):
Сорок роковых предупреждений. На три неполных страницы. Напоминает старый, но весьма популярный в свое время политический анекдот-правда о пятьсот двадцать третьем китайском предупреждении. Если же авторские концентраты перевести в тротиловый эквивалент восклицательных знаков (подобный эксперимент уже был сделан в другом комментарии к другому автору), то знаки, несмотря на стройные талии, займут полстроки.
Практически каждая из этих четырех десятков увесистых констатаций способна служить вполне убедительным названием отдельного триллера. Ну только представьте, уважаемый автор, рекламные ролики на ТВ или даже лишь их перечень в телепрограмме: "ЛЕДЯНОЙ ГОЛОД" - "ВЫСОСАТЬ ЕЕ ВСЮ!" - "ХОЛОСТЯЦКИЙ УЖАС" - "СТРАШНО ПРОТЯГИВАТЬ РУКУ" - внимание зрителя, склонного к садомазохисткому самоудовлетворению, обеспечено на все сто.
* * *
В моем анализе нет насмешки. Он серьезен. Автор в попытке передать состояние предпочитает опираться не на творческую адекватность, а на рекламные клише. Он бессознательно уходит в сторону от пути, требующего труда и поиска. Я стремлюсь к тому, чтобы автор понял и поверил: во мне нет ни малейшего стремления досадить его самолюбию или унизить. И на самом деле я сейчас занимаюсь вскрытием текста не от внутреннего раздражения или неприятия, а следуя за заявленной задачей изображения именно страха - как настоящего, беспримесного, нелозунгового, крайне опасного явления, всем человеческим существам в той или иной мере присущего. И отслеживаю приемы, которыми автор пробует в читателе вызывать нужную реакцию. И, выделяя их из контекста и исследуя качества, вовсе не касаюсь нравственной стороны проблемы. Но обязательно вернусь к ней напоследок, в заключительной части рецензии.
* * *
"Бегают мертвые ёжики" - стилистически плохо. Но таких огрехов меньше, чем удач.
"Упираясь в живот холодной коленкой" - точно.
"Взгляд ледяного голода" - точно.
"Пропотевшая душа" - несообразно. И нечестно: Вы, уважаемый автор, навешиваете на душу то, что принадлежит телу.
Кто-то (вселяющий ужас) "лежит под кроватью: с довольной ухмылкой, беззвучно хихикая, припомнив парочку пошлых анекдотов". Опять несоразмерность: тот, кто способен хихикать, припоминая пошлые анекдоты, не страшен. Пошляк противен, но ужаса не вызывает. Брезгливость - да, способен.
Но поскольку перевешивают места, более адекватно утверждающие ужас, то приходится приведенные выше построения и четыре десятка триллеровских объявлений отнести на авторский счет: не те им использованы приметы. Умственный произвол.
К чему отнести описываемое состояние? К белой горячке? К фобии? И где причины? Они должны быть непременно. Они могут быть разные. И разные истоки породят разный цвет дальнейшего смысла.
Или у автора просто Ужас? Так сказать - отвлеченный принцип ужаса. Тогда приходит мысль, что автор очень преувеличивает и выстраивает мозаику страха придуманного. Абсолютизирует. Очень хочет впечатлить читателя, и пытается сделать это монументально.
* * *
Еще момент - отсутствие сопряжения с реальностью: где-то в отдалении у персонажа - условная работа, условные друзья. То есть на самом деле - ни работы, ни друзей. Страх подается как самостоятельная, независимая, довлеющая надо всем безусловная субстанция, имеющая качества жизни. Всё сопротивление ему - инфантильные, инстинктивно-детские попытки зажечь свет. Допустим. Лучше хоть что-нибудь предпринимать, чем отдаваться на растерзание. Но ведь упоминаются еще выходы героя на работу, еще какие-то дополнительные действия в течение дня - как в этих выходах и действиях перевоплощается ночной ужас? Отсутствует? Становится другим? Следует по пятам? Проявляется то в одной мелочи, то в другой? Не знаем. Всё, кроме ознобных состояний ночи, отсекается. Возникает впечатление, что автор, выстраивающий режим образных соответствий, привязан к ним, как алкоголик к спиртному, спешит вернуться во что бы то ни стало и как можно скорей в разрушающие состояния, и лишь в присутствии ужаса ощущает себя живым и живущим. Если же смотреть на происходящее с литературной точки зрения, то следует отделить героя рассказа от автора, рассказ сотворившего. То есть: необходимо присутствие не только Того, Кто Пугает, и Того, Кто Боится, но и Третьего, способного за сим действом наблюдать. Возможно - беспристрастно, возможно - оценивая или управляя. И в любом случае определенным образом всё организуя. И лишь наличие этого Третьего замкнет объем и создаст место для сверхзадачи.
* * *
А теперь - текст, который, на мой взгляд, и представляет самостоятельную ценность. И хочу обратить внимание автор, что НИ ОДНА РЕПЛИКА из вышеперечисленных в этом отрывке не присутствует. Закономерно не присутствует, потому что тот кусок, который я сейчас ниже процитирую, родился не искусственным зачатием, а истинной потребностью художника выразить состояние без всяких заимствований со стороны общих условных стереотипов-символов тоски, ужаса и одиночества. Цитирую отрывок полностью:
"Неправда, что холостяки не умеют готовить. Просто нет смысла торчать на кухне часами, если ты всё равно уставишься в телевизор или в книгу, лишь бы не смотреть вокруг. Неправда, что холостяки неряшливы, просто нет смысла следить за порядком. Нет смысла стирать, гладить, нет смысла бриться. Нет смысла даже включать свет... если бы не...
Разве что, приведёшь кого-нибудь или сам к кому-нибудь завалишься (завалишься с кем-нибудь). Тогда и приберёшься, и приоденешься. Но потрёпанной колодой тасуются лица друзей и прохожих. Отрабатываешь будни, отбываешь выходные.
Всё обычно.
Чувствуешь себя чемоданом. Сам себя куда-то несёшь. Сам себя запихиваешь в машину. Сам себя притаскиваешь на работу. Дома швыряешь в кресло, волочишь в кровать. А внутри этого чемоданного себя, скучая, трясётся душа. Иногда кажется, что она там так - "на всякий случай", может на что-нибудь и сгодится. Даже работников безопасности, которые осматривают всё: сумки, кульки, карманы, не интересует, а не хочется ли ей взорваться, раскурочивая наконец-то и себя, и "чемодан", и весь этот долбаный мир.
Всё обычно.
Однажды приходишь домой, закрываешь за собой дверь,... краем глаза замечаешь, как кто-то едва уловимой тенью стоит в тёмной ещё гостиной, опираясь о стену, и прищурившись поглядывает на тебя. Свет из прихожей злой сторожевой собакой бросился было к нему, но сдерживаемый невидимой цепью, принялся бешено лаять на середине комнаты.
Сердце в отчаянии колотит в грудную клетку: "Сделай же что-нибудь!!!" ...Тянешься к выключателю:
-- Здравствуй, я вернулся...
Кто-то с непонятной усмешкой отталкивается от стены и направляется к тебе..."
* * *
Это и есть искомый в муках рассказ. И даже название к нему само выпрыгивает из контекста - та, первоначально-кодовая интонация, на которой авторы, если не привыкли работать над прозой подолгу, как правило и останавливаются: "Обычно". (Или, может быть, "Всё обычно", но второй вариант более прямолинеен и не образует свободы для разных подтекстов при общем точном понимании, что всегда плохо для названия.) И вот имеем: юношеский рассказ, честный, эмоционально наполненный и четко проработанный в сюжетно-смысловом отношении. Точнее - один из двух потенциальных рассказов, заложенных в тексте. О второй возможности ниже. А этой миниатюре уже ничего не нужно - она написана и состоялась. Ну, разве что рука опытного и чуткого редактора могла бы его чуть-чуть приблизить к большему совершенству формы-содержания - такая возможность почти всегда присутствует в любом тексте. Только, ради бога, пусть этого не делает сам автор, неравнодушный к остроте преувеличений.
* * *
Есть еще один мотив, движущийся по драматургической нарастающей: усиление в лике ужаса признаков сексуального партнера.
"А кто-то уже утолил первичный голод. Нет, не отстал от тебя, но захотел эстетики и любуясь собой, то покусывает твои соски, то проводит горячим шершавым языком вокруг пупка и ниже... ниже... ниже... то снова принимается за душу, перебирая чакры воспалёнными губами, взъерошивая волосы невидимой влажной ладонью!
...............................
...сжимаешься в комок, ты - маленькая галька на берегу, через которую хлещут холодные волны. Но кто-то не сдастся, разыщет тебя и там, и на дне океана, проникнет в малейшую щель в нелепой твоей обороне и разожмёт тебя острой судорогой отчаяния! И вновь припадает к тебе с нежной жестокостью, то сжимая в липких горячих объятиях, то отталкивая промозглым равнодушием, то не спеша, то взахлёб наслаждаясь твоими желаниями и надеждами, втягивая всё - явное и сокровенное - в урчащую свою утробу. И снова: "Хватит, Господи! Хватит! Хва-а-а-ти-и-ит!!!" -- и всё-таки лупишь по выключателю..."
* * *
Зыбкая почва, выверт на выверте, но считала бы - если оставить в стороне моральные оценки, - что тут просвечивает смысловой стержень уже второго сюжета: оживающая память тела, некое пугающее прошлое, неизбывная потеря партнера - тогда состояние ужаса есть проявление одиночества, страдания по поводу необходимости единения с чем-нибудь еще. И это "что-нибудь" может оказаться неожиданным, обещающим не только желанного или нежеланного человека рядом, - строение мира произведения может продолжиться, привести к объему совершенно иного уровня, к значимым смыслам. Но выбор такого пути по-настоящему опасен, для молодого человека особенно, - много соблазнов, истинной цены которым он не ведает, ибо еще за них не платил.
* * *
Возможно, "Страх" отражает юношеское стремление усилить негатив. Юность очень хочет чувствовать, и чувствовать сильно - так, чтобы захватывало душу без остатка. А серьезный повод (такой, чтобы еще и воспринят был "серьезным") для реализации этого стремления найти затруднительно: ведь это должно быть что-то такое... такое... достойное всех эмоциональных запасов сразу! Наверное, это состояние когда-то было свойственно всем: в начале жизни человек стремится развернуться мгновенной вспышкой во все стороны, и не просто, а как-нибудь так, чтобы собою потрясти мир. Возможно за потребностью стоит сильнейшая жажда опыта. Неосознаваемая, она в художнике проявляет себя как желание усиления своей значимости, или особой чувствительности, или особого страдания - а как же еще быть поэтом и писателем, как получить право на творчество?
Всё это естественно при первых творческих попытках. Только хорошо бы понимать и самому художнику, чтобы не препятствовать проявлениям своего истинного внутреннего ядра, которому в молодости очень трудно прорваться через чувственные потребности на поверхность. Дело в том, что гиперболизирование чувства, будь это любой цвет из видимого спектра - любовь, страх, ненависть, одиночество, жизнь, смерть, - не выдерживают собственного веса. Доведенные до своего максимума, до предела возможного, возведенные в культ до уровня символа и абстракции, они очень быстро исчерпывают творческие воплощения.
* * *
Большинство удавшихся именно в этом качестве произведений - ну, "Ромео и Джульетта", "Гамлет", "Король Лир" - почему-то вспомнился именно Шекспир, но он отнюдь не одинок, - так вот, большинство произведений, герои которых поднялись до символа, заканчиваются трагически - смертью этих самых символов. И авторам приходилось - и приходится по сей день - прибегать к убийству тех, кого они так любили и кого подняли на пьедестал. Смерть - крайний аргумент. И являлась она в произведение совсем не только фабулы ради, чтобы пробудить слезы у публики-читателя, тем самым закладывая успех, - думаю, зрелая авторская потребность была сложнее и глубже.
* * *
Чрезмерное преувеличение чего бы то ни было (что совсем не шекспировски представлено в современной литературе негатива) обрывает поддерживающие жизнь связи, становится своего рода вещью в себе, ни в ком и ни в чем не нуждающейся, - способом взрывного или крайне сконцентрированного на чем-то единственном бытия, которое не имеет перспективы продолжения. Картина приблизительная такая, как если бы человеком посчитал себя не сам человек, а какой-нибудь один из его жизненно важных органов - взял и отделился из-за гордыни и самоуверенности в самостоятельное существование. С одной стороны, история творчества вынуждает к экспериментированию - надо же понять истинное назначение того или иного состояния. С другой - каждое состояние само по себе, возведенное в культ, рано или поздно обнаруживает свою увечность и нежизнеспособность в отрыве от целого. Максимализация - любая - должна быть исключена из кругооборота жизни как тупик. Отнюдь не по воле критика или художника, а как необходимость эволюционная. И творческая совесть автора велит ему этот искажающий процесс оборвать. Что в общем творческом потоке рано или поздно и происходит периодически: исчерпал себя готический роман, любовный, зашли в тупик экзистенциально-эгоцентрические попытки, исчерпаются и триллеры. И даже страх - не вечен.
* * *
Лишая произведение связей многообразия, многовариантности, художник обязательно себя обеднит, а читателям предложит искаженную картину реальности. И палитра его весьма скоро станет односторонней и скудной. Может быть, то, что я пытаюсь сказать, не сразу будет воспринято автором - это не трагично. Процесс творчества расположен во времени. У Вас, Гуфельд, хорошие задатки (перечитайте непредвзято ту миниатюру, которая сама собой, буквально на уровне естественного стилистического единства обособилась в скорлупе Вашего "Страха"). Эпоха разрушения всё больше остается позади. Попробуйте поставить себе задачу обнаружить великое и значительное - в малом. Это принципиально иной подход. Не злодей Мориарти должен быть прикрывающей Вас крышей, а совсем другое.