|
|
||
Сначала я хочу сразу заявить - это рассказ совсем не о том, как после внезапно вспыхнувшей любви в выпускном классе школы Андрей Кураев женился на Сарре Освенцер, принял иудаизм и уехал в США по израильской визе, а затем, на старости лет, вернулся в Россию, крестился, стал дьяконом и начал разъезжать с проповедями по всей стране, после чего счастливо умер, окруженный своими многочисленными еврейскими детьми и внуками. Нет, - хотя из названия рассказа логично предположить именно это. | ||
(из цикла "Кураев в семинарии")
Все действующие лица и события вымышлены. Совпадение с действительностью является случайностью.
Андрей Кураев сидел на занятиях и ничего не подозревал... Нет, начать этот рассказ нужно не так. Сначала я хочу сразу заявить - это рассказ совсем не о том, как после внезапно вспыхнувшей любви в выпускном классе школы Андрей Кураев женился на Сарре Освенцер, принял иудаизм и уехал в США по израильской визе, а затем, на старости лет, вернулся в Россию, крестился, стал дьяконом и начал разъезжать с проповедями по всей стране, после чего счастливо умер, окруженный своими многочисленными еврейскими детьми и внуками. Нет, - хотя из названия рассказа логично предположить именно это. Далее следует упомянуть о том, что рассказ нужно бы начать с тех времен, когда в библиях, издаваемых всякими библейскими обществами, перестали печатать неканонические книги Ветхого Завета. Впрочем, рассказ мог иметь счастливое завершение и в том случае, если бы Андрей Вячеславович Кураев послушал одного совета великого старца Наума. Поэтому свой рассказ я начну с того момента, когда Андрей Вячеславович в перерыве между занятиями в семинарии бесцельно бродил по территории Троице-Сергиевой Лавры. Внезапно его кто-то стукнул сзади по плечу. Андрей Вячеславович обернулся и увидел о. Наума...
- Семинарист? Как звать?
- Андрей.
- На каком курсе?
- На втором.
Андрей Кураев изумился тому, что о. Наум начал разговор в столь непривычной для него манере.
- Андрей, там вам два факультативных предмета предложат на выбор. Первый - что-то, связанное с проповеднической деятельностью и риторикой. Не помню точно, как называется. Второй - "Связь новозаветного и ветхозаветного нравственных учений". "Не нарушить пришел закон и пророки, но исполнить" - слышал?
- Слышал, отец Наум.
- Так вот, Андрей, - советую тебе выбрать второй предмет...
- Отец Наум, я уже вроде бы как на первый записался.
- А перезаписаться еще можно?
- Вообще-то можно...
- Так вот, Андрей, советую тебе перезаписаться.
- Но... отец. Наум, я считаю, что проповедничество и риторика для меня важнее - на втором предмете всякие тонкости обсуждать будут, а здесь как раз то, что надо - ведь сейчас важнее людей азам веры научить, привести в Церковь... А там, даст Бог, и всякие тонкости осилим.
- Ну, как знаешь, Андрей, - твоя воля... - сказал о. Наум, повернулся и пошел по своим делам. А Кураев пошел по своим в противоположном направлении. Андрей даже не увидел, что, немного отойдя, архимандрит Наум обернулся и произнес "Да, забыл спросить...", но, увидев, что Андрей Вячеславович уже далеко, махнул рукой и пошел дальше.
С той поры прошло много времени. Кураев учился на последнем семестре третьего курса. И бе Кураев Андрей ревностнейшим семинаристом, преисполненным разумения и мудрости, обильно вскормленный святоотеческим наследием; выну пребывая в молитве и трудах учения, аки един от древних подвизался он, жажда достичь Града Небесного. Не дремал же и завистник Дьявол к такому пылкому и искреннему юноше, готовя ему козни. Премудрый же Андрей, пребывая в смирении, аки многомощный боец, укрепляемый Господом, смеялся его козням, попирая Диавола и всю гордыню его и лукавство.
Наконец, не имея никакой надежды достичь желаемого, вместо невидимой брани духовной воздвиг завистник рода человеческого на юношу Андрея человеков, слуг своих, да ввергнут те молодого подвижника в погибель.
Бе и некий полковник, начальник первого отдела Московской Духовной Семинарии, иже веде агентурную работу среди семинаристов, начальник всех стукачей и сексотов, страшен видом, лют и зело зверонравен. И многих он вверг в блато сотрудничества, заставляя совершить грех Иудин, платя высокими постами в Церкви Христовой. И обратил сей прескверный пес взор свой на юного Кураева. Ибо был тот весьма перспективен и многую пользу мог принести, сея Слово Божье. И рассудил сей полковник, что неплохой бы мог получиться из Андрея Кураева митрополит для представительства Русской Православной Церкви за рубежом, а, может быть даже - в последствии - и председатель Отдела Внешних Церковных Сношений.
И вот теперь самое время вернуться к первой фразе...
...
Андрей Кураев сидел на занятиях и ничего не подозревал. Внезапно дверь открылась и в ней появился один из проректоров семинарии, которые произнес:
- Андрей Кураев! Выйди! На сегодня для тебя занятий не будет. Ты привлекаешься к хозяйственным работам.
В этом, на первый взгляд, не было ничего страшного и странного - на занятия часто заглядывал кто-нибудь из руководства и просил одного или нескольких семинаристов для каких-либо нужд - от разгрузить поступившие в столовую продукты до помочь провести где-нибудь церковную службу. Правда, Андрея Кураева прежде почему-то никогда не привлекали к подобного рода работам.
Когда Кураев выходил из аудитории, то услышал полуиздевательский шепоток своих собратьев, сидевших у входной двери:
- Пошел... Книжки в библиотеке каталогизировать... И этот тоже...
- Да, впредь надо с ним поосторожнее... Знаем мы эти каталогизации...
"Чего это они?" - изумился Кураев.
В коридоре проректор немного отвел Андрея Вячеславовича от двери и произнес:
- Семинарист Андрей Кураев! Отставить... Гм... В общем, так, Андрей, дело такое: в музее чудо произошло: замироточили святые мощи в ковчежце. А у нас с музеем и государством договор такой: миро мы забираем и паломникам отдаем как простое освященное масло, но взамен особо про это не распространяемся. Это и в наших интересах, и в их. Так вот тебе - тут проректор передал Андрею Вячеславовичу литровую банку - насобирай, принеси и сдай мне под роспись это миро. Номер комнаты в музее - 213. Да смотри - не трепись про это. Понял? Беги!
И проректор пошел по своим делам, а Андрей Кураев направился в музей.
Поначалу Кураев думал, что его послали в зал с экспонатами. Но на втором этаже такого зала не оказалось. Тогда Андрей Вячеславович спросил о том, что ему надо, первого подвернувшегося экскурсовода.
- Комната 213? А, знаю! - сказал тот, - Это, кажется, до конца коридора и налево. Но это, вроде, какая-то подсобка возле туалета и она всегда закрыта...
- Спасибо.
Андрей Кураев направился к 213 комнате, рассуждая: "В том, что придется забирать миро с честных мощей в подсобке, по правде сказать, ничего странного нет. Не в зале же с экспонатами атеисты будут демонстрировать явное чудо..."
Когда Кураев пришел туда, куда ему надо, то помимо номера "213", увидел на заветной двери таблички "Инвентарь" и "Служебный вход". Андрей дернул дверь на себя. С удивлением он обнаружил, что та не заперта, хотя массивные петли на ней свидетельствовали о том, что на них должен висеть солидный амбарный замок. Кураев вошел в комнату и при тусклом свете лампочки увидел, что в ней никого не было, а сама она была заставлена всякой подобающей мелочью - метлами, ведрами, лестницами-стремянками, ветхими мешками с чем-то; по стенам в разных направлениях тянулись трубы. Налево на стене была еще одна дверь, на которой было написано "Пожарный выход".
- Что за чертовщина? - вслух изумился Андрей Вячеславович. И тотчас из-за стены, из-за замеченной Кураевым двери "Пожарный выход" послышалось:
- Андрей Кураев?
- Да...
- Заходите. Дверь нашел?
- Да...
Кураев открыл дверь "Пожарный выход", зашел и оказался в другой комнате. Он быстро окинул ее взглядом и заметил на противоположной стороне еще одну дверь с надписью "Пожарный выход", несколько столов, сейф и гражданина в строгом костюме, сидевшего за столом с несколькими телефонами. Гражданин листал какую-то папку. Над его головой висел запыленный портрет Леонида Ильича Брежнева и табличка "направление эвакуации при пожаре" со стрелкой.
- Я того... Святого мира от честных мощей взять пришел... меня прислали... - немного замявшись, произнес Кураев, демонстрируя банку.
- Садитесь... Зовите меня... э... гражданин Петров. Сидор Поликарпыч Петров.
Андрей Кураев присел напротив гражданина Петрова, огляделся поподробнее и увидел, что на другом столе, стоявшем рядом, среди окурков стояла недопитая бутылка сидра, тарелка с недоеденной жареной рыбой и небольшая статуя Петра I, восседавшего на вздыбленном коне. "Фамилия, имя и отчество, скорее всего, - ненастоящие..." - пронеслось в голове у Кураева.
- Ты... того... понятно, попом стать хочешь... - начал беседу Сидор Поликарпыч, - а, того, - женатым или неженатым?
- Не знаю...
- А хочешь - архимандритом стать годам к 30?
- Как Господь изволит... - смиренно сказал Андрей Вячеславович.
- Хе... Господь... А вот я дам распоряжение - и будешь ты архимандритом. Что - не хочешь? Ты только попроси повежливей...
- Ну... так это не за так наверное? - спросил Кураев с полуиздевкой.
- Известное дело - не за так. А помогая родному советскому государству. Зато всюду побываешь - и в Иерусалим съездишь, и в Рим, и в Женеву и черти куда еще. Ну как - согласен? Думаешь что, - думаешь, часто такой шанс выпадает? Скажи кому многим из твоих товарищей - в очередь бы выстроились. Ну?
- Нет...
- А что так? Государству помогать надо. Первое дело для христианина - государству помогать. "Не без ума бо начальник меч носит". Или не помнишь?
Разумеется, Кураев уже давно понял, зачем его вызвали.
- Не буду я стучать... - отрезал он.
- Что? Не хочешь на нас работать? Смелый? Дюже праведный? - полуугрожая сказал Сидор Поликарпыч. А затем, то ли в шутку, то ли всерьез, сказал:
- Узришь ты великую славу, которую дам тебе! Только пади ниц пред нами и служи нам!
- "Господу твоему поклоняйся и Ему одному служи" - ответил Кураев, считая разговор оконченным.
Но разговор оказался вовсе не окончен. Сидор Поликарпыч на такие слова нашел достойный ответ:
- Видишь ли, Андрей... Ты, прежде чем славу, которую мы тебе можем дать, не увидишь, и не отказывайся. А то отказ-то твой получается какой-то ненастоящий. Конечно, может быть, для тебя архимандритом стать к 30 годам - это так, тьфу... хоть из-за этого, как я уже говорил, иные твои товарищи, может быть, ... гм... в лепешку бы расшиблись... Может быть, ты просто толком и не представляешь себе, что говоришь... Так что не спеши.
Сидор Поликарпыч порылся в ящичке стола и достал оттуда облачение монаха-схимника, несколько золотых наперсных крестов, палицу, посох, архимандритскую мантию и архимандритскую митру. Митра и мантия были богато изукрашены каменьями и узорами. Наконец, разложив все это перед Кураевым, Сидор Поликарпыч достал цветное фото с видами одного из богатых монастырей и игрушечную машину "Волга". А еще Кураев заметил, что на мантии красовались две большие буквы - "А" и "А" - то есть, "Архимандрит Андрей".
- Ну? - спросил товарищ Петров, а затем, спохватившись, молвил "Погоди!" и нажал на несколько выключателей, находившихся под портретом Леонида Ильича.
Тут произошло что-то необычное и даже, можно сказать, волшебное - включилась направленная подсветка, которая была сфокусирована на митре и на облачениях с драгоценными камнями, а обычный свет выключился. И тотчас тысячи бликов различных цветов, ослепительно-яркие, засветились на стенах и потолке полутемной комнаты; на саму же митру и облачения смотреть было просто невозможно - так ярок был свет, преломляющийся на гранях драгоценных камней.
Андрей Кураев заворожено смотрел то на сверкающую митру, то на разноцветные блики на стенах и не мог оторвать глаз, в которых на мгновенье промелькнула искорка жадности и зависти. И эта искорка не осталась незамеченной товарищем Петровым. Тот опять нажал какую-то кнопку на столе и митра, - вернее, подставка, на которой стояла митра, начала вращаться под направленными лучами света, словно зеркальный шар на дискотеке... А вслед за ней поспешали и тысячи разноцветных бликов на стенах и на потолке. Магнитофон тихо заиграл "Благослови душе моя Господа...". Непонятно откуда появился сценический дым. Вобщем, творилось что-то невообрзимое. Андрея Вячеславовича стала пробивать дрожь. Казалось, вот-вот начнется нервный припадок...
- Рукоположим в священники и пострижем на следующей же неделе. Прямо в схиму - подливал масла в огонь товарищ Петров, - сколько поп на хорошем приходе левыми может получать - ты, надеюсь, знаешь; а подумай - сколько может получать настоятель или наместник крупного монастыря? А? Ты подумай - сколько девушек-поклонниц будет бегать за тобой... "Отец Андрей! Отец Андрей! Объясни нам трудное место из Писания!"... Через полгода все награды получишь - вплоть до отверстия врат и митры. Молодой семинарист, схимонах и митрофорный протоиерей в одном лице - где это видано? То-то диво будет для прочих! Схимитропротоиерей! Через год - егумен. Схимитроегумен!
Андрей Вячеславович словно пребывал в исступлении; нервно подергивая руками и ногами, он судорожно разевал рот и жадно хватал воздух. Товарищ Петров понял, что черезчур увлекся и Кураев может попросту задохнутся или умереть от сердечного припадка.
- Вот блять! Нервы у тебя, парень, слабые... - выругался Сидор Поликарпович и выключил свето-музыкально-дымное сопровождение. Затем он продолжил:
- Ну что? Падши, поклонись нам и служи нам!
Но Кураев, собрав силы, снова молвил:
- Господу твоему поклоняйся и Ему одному служи...
- Узришь же больше сего и не сможешь устоять! - с хохотом сказал Сидор Поликарпыч, - Погоди, может быть, удастся тебе епископа годам к 30 выбить... Но я такие вопросы решать не могу. Позвонить надо...
Сидор Поликарпыч выключил магнитофон, который записывал вербовочную беседу и стал куда-то названивать. Но почему-то линия была все время занята. Тогда товарищ Петров продолжил беседу в более неофициальном духе:
- Вот, Андрюша, - я тут перед тобою распинаюсь, - а знаешь ли ты сколько я сам получаю по сравнению с настоятелем хорошего прихода? А? И почему я сам не настоятель? Да потому что я, блять, - коммунист. Конечно, если бы партия приказала... Но почему-то она не приказывает. Потому что, блять, как коммунист - я нужен здесь. И я здесь. И перед тобой, молокососом, распинаюсь. А у меня, может быть, на глазах лучшие друзья погибли - кто во Вьетнаме, а кто еще где, про что не говорят.
- Теперь он играет злобного следователя, а раньше играл доброго - пронеслось в голове у Андрея Вячеславовича. И Кураев немного рассмеялся - про себя. Но Андрей ошибся. Сидор Поликарпыч теперь никого не играл - он просто говорил о том, что наболело. Поэтому на вопрос "Ну а агитация на епископа, наверное, проходить будет не здесь?" Сидор Поликарпыч ответил предельно-откровенно:
- Да, Андрюша, уж конечно, не здесь. Здесь что - я что ли, подполковник предпенсионного возраста, буду пред тобой, одевшись в женское белье, на пол ниц падать? Грудями мне, блять, перед тобой трясти да жопой вертеть еще не хватало!
Товарищ Петров позвонил еще раз. На этот раз номер был свободен.
Алло! - сказал товарищ Петров, - Алло! Здравствуйте... Товарищ генерал, объект требует дополнительной обработки. Да... надо добавки... Прошу...
На том конце трубки немного закашлялись, а потом произнесли "Добро" и еще что-то невнятное.
- Хм... Ишь какой идейный попался - обратился товрищ Петров в Кураеву, - ну что ж - идейный так идейный. Придется повысить ставки. Едем!
- Куда едем? - спросил Кураев.
- Куда-куда. На Лубянку!
Товарищ Петров подошел к двери "Пожарный выход", открыл ее ключом и сделал знак Кураеву следовать за ним. За дверью оказалась обычная лестница, ведшая к запасному выходу. Андрей Вячеславович и Сидор Поликарпович спустились по лестнице, вышли через запасной выход, уселись в ничем не примечательный жигуленок и тронулись в путь - в Москву.
...
Кураев почти не помнил пути - так он был погружен в себя и в свои размышления о том, что же его ждет там - на Лубянке. Товарищ же Петров не предпринимал никакой попытки с ним заговорить. Очнулся Андрей Вячеславович тогда, когда машина уже заехала в какой-то внутренний дворик. Сидор Поликарпыч завел Кураева внутрь, оставил сидеть его на проходной с вахтером, пока сам вышел отогнать машину. Наконец, Сидор Поликарпыч вернулся и кому-то позвонил.
- Ну что, Андрей, пошли. Все готово. Товарищ генерал ждет.
Они долго плутали по коридорам здания, пока, открыв дверь, внезапно не окзазались в огромном пустом зале, в центре которого находилось возвышение метра в полтора - то ли сцена, то ли непонятно что. Вокруг сцены расхаживал поседевший мужчина в генеральской форме, выглядевший немного старше товарища Петрова.
- Ну вот... все на месте. Начали! - громко произнес он.
- Андрей - забирайся на солею! - произнес Сидор Поликарпович.
- Куда?
- Ну сюда - на сцену!
Не успели они втроем взойти на, как сказали бы сейчас, подиум, как несколько дверей, ведущих в зал отворилиась и его стали заполнять люди. Андрей пригляделся и увидел... множество женщин лет за пятьдесят и старушек в белых платочках, которые истово, но как-то уж слишком наигранно и выпендрежно крестились.
"Спасти тебя, Господи, раб Божий Андрей!", "Такой молоденький - а уже епископ! Удостоил же Господь избрать раба своего!", "Выглядит как благодатно - успеть бы взять благословение...", "Красивый!" - такие и подобные им шепоты стали разноситься по залу. Акустика была очень хорошей и Андрей Вячеславович все прекрасно слышал.
Наконец, открылись большие двери и появилась длинная череда мальчиков лет 12, в стихарях, которые несли на бархатных подушечках предметы епископского облачения а также всякое прочее, что необходимо для богослужения Архиерея - посох, рипиды и так далее. Двигались они тоже как-то уж черезчур артистично - как будто это были не пономари, а ученики балетных студий.
Оказалось, что первые бархатные подушечки предназначались вовсе не для Кураева. Товарищ генерал и Сидор Поликарпыч выхватили с первых подушечек стихари и, на удивление Кураеву, облачились в них. А затем... Затем они предложили Андрею Вячеславовичу свои услуги по облачению в епископские одеяния.
- Но ведь я не епископ! Это кощунство! - возмутился Кураев.
- Это не кощунство, а примерка. Понял? - прикрикнул на Кураева товарищ генерал, - они неосвящены. Считай, что ты просто модель, которая показывает коллекцию одежды. Понял?
И Кураев не посмел ослушаться.
Облачение Кураева шло достаточно долго. Наконец, на голову ему была надета обсыпанная разноцветными драгоценными камнями митра, - на ней буквально не было видно ткани! - а в руки вложены дикирий и трикирий. Сидор Поликарпыч и товарищ генерал взяли в руки репиды и, используя их в качестве опахал, стали помахивать ими над головой Андрея Вячеславовича.
- Ну что, Андрей? Будешь епископом? Видишь - каково это? - спросил товарищ генерал.
Андрей собрал последние силы и, еле разжав зубы, промолвил:
- Нет!
Сидор Поликарпыч сделал незаметный знак рукой и на митру, одетую на голову Кураева, откуда-то сверху, направились лучи прожекторов; прочие же лампы в зале погасли. И опять произошло чудо: множество ярких бликов, полученных отражением света от граней разноцветных драгоценных камней, запрыгало по полутемного залу. Кураев слегка шевелил головой и блики дрожали и двигались, поспешая за движениями его головы...
- Ах!... - пронеслось по залу, - Ах! Какая благодать!
Музыка заиграла "Иже херувимы...". Опять пошел сценический дым. Он шел прямо с подиума-солеи, но теперь на подиуме включилась подсветка дыма и тот начал переливаться разными цветами.
- Преосвященнейший Владыко, благослови! Благослови! - пропели старушки и упали в поясном поклоне.
Кураев, словно позабыв все на свете, поднял дикирий с трикирием и приготовился дать благословение... Внезапно, словно очнувшись, он опустил руки и издал вздох - Андрей Вячеславович вспомнил, что не является епископом...
- Да благослови уж ты их, Владыко Андрей - начал подзуживать стоявший слева генерал...
Кураев вошел в ступор и ничего ему не отвечал. Он смотрел вперед - на открытую дверь, ведущую в длинный темный коридор и не мог произнести ни звука. Возле двери он заметил несколько молодых девушек, тоже в платочках, которые вели себя довольно игриво и посмеивались... Увидев, что Кураев смотрит на них, они стали вертеться в разные стороны и восклицать "Ах, Владыко Андрей!", "Владыко Андрей" и хихикать. "Старнно, - пронеслось в голове Кураева, - вроде бы их лица и голоса мне знакомы...". Но где он их видел - Андрей Вячеславович решительно не мог припомнить.
- Ну что, будешь благословлять? - спросил генерал еще раз.
- Нет! - твердо отрезал Кураев...
- Ишь ты - ничем его не пронять... - усмехнулся товарищ генерал и подал невидимый для Кураева знак рукой.
Тогда в коридоре, вдалеке, с хоругвями, появилось что-то вроде крестного хода. Только были в нем исключительно лица, облаченные в священнические одежды. Ход прошел через коридор, вошел в зал и остановился возле подиума. Священники стали взбираться на подиум и целовать руки Кураеву, падать перед ним ниц и истошно просить:
- Благослови, Святый Владыко!
И было их около двадцати. И всем им отказывал Кураев, мотая головой из стороны в сторону. Кстати сказать, некоторые из лиц священников показались ему тоже знакомыми...
Наконец, когда все священники поклонились Кураеву, то все присутствующие - и старушки, и попы, в еще раз, все вмести, пали ниц пред Андреем Вячеславович и возопли:
- Преосвященнейший Владыко, благослови!
- Ну, - спросил товарищ генерал, - твое последнее слово, Андрей, - поклонишься ли ты нам и будешь ли служить нам?
- Писано: "Господу твоему поклоняйся и ему одному служи!" - мужественно ответил Андрей Вячеславович.
- Все свободны! - громко крикнул товарищ генерал.
Потухли прожектора и подсветка дыма. Загорелся обычный свет. Смолкла музыка. Прекратился выпуск дыма. Старушки, попы и мальчики поднялись с колен и спешно стали покидать зал. А генерал и товарищ Петров стали помогать Кураеву по-быстрому разоблачаться. Вскоре в зале по-прежнему остались только трое.
И тако скончал завистник Диавол свое первое искушение. Се, грядет второе, лютейшее первого. Крепися убо Андрее! Крепися!
- Ну что, Андрей? Не хочешь ты с нами... Да? Прошу в мой кабинет - на беседу - сурово сказал товарищ генерал. И у Андрея Вячеславовича екнуло сердце.
...
Когда все трое зашли в генеральский кабинет, то первым делом Кураев заметил, что на столе снова валялись епископские облачения. "Опять..." - пронеслось в голове у Кураева. Но он ошибся.
Товарищ генерал усадил Кураева за стол напротив себя, а Сидора Поликарповича попросил выйти и не входить. Андрей в ужасе притих, а товарищ генерал встал из-за кресла, посмотрел на Андрея Вячеславовича и на полном серьезе произнес:
- Бросай семинарию, раздай все имущество и иди, броди по градам и весям, нищенствуй и юродствуй ради Христа, переноси в жалком рубище зной и стужу, буйный ветер и дождь... Да не моешь ты тело свое и да оденешь на себя вериги. Переноси побои, насмешки и неправды, непрестанно молись, благословляй врагов своих - и будет тебе награда великая, и покорится тебе путь узкий, ведущий в Царствие Небесное.
Кураев выпучил в изумлении глаза и стал обдумывать сказанное. Уж слишком необычно было слышать такие речи от генерала госбезопасности. Да еще в таком месте. Кураев с минуту в молчании думал, а затем изрек:
- Да не искусиши Господа Бога твоего!
Товарищ генерал весело расхохотался и спросил:
- Что то не пойму я - что это ты, Андрей, имеешь в виду - растолкуй мне, убогому, поподробнее...
- Ну... - начал, сбиваясь, разъяснения Кураев, - ну... это... Господь призывает людей к совершенству. Да. Но это совершенство возможно только, если Господь подаст потребные силы... "Без Меня не можете творить ничесоже" - говорил Христос. Слышали? Так вот... А где уверенность, что Господь подаст мне силы перенести все это? Чтобы так поступать нужно особое призвание, особая благодать...
- И почему же Господь не захочет дать тебе эти силы? - ехидно усмехнулся товарищ генерал, - ты попробуй!
- Потому что это чудо, а нельзя требовать от Господа чуда. Господь дал нам малые силы, переносить малые скорби и малые болезни. И так постепенно совершенствоваться. Потом Бог может и побольше благодати дать и на большие подвиги призвать. Но это надо делать с толком, с рассуждением, по благословению мудрого духовного отца... А не самочинно брать на себя подвиг, который не сможем понести - ведь это будет выглядеть глупо, если мальчишка, пришедший в секцию штангистов, попытается поднять вес, который поднимают олимпийские чемпионы... Он надорвется и вообще может спорт оставить... Глупо же будет, если этот мальчишка станет предъявлять претензии к Богу: "Почему Ты не сотворил чуда, не дал мне поднять целую тонну?" Пока же, для новоначальных, нужен все-таки некий минимальный уровень комфорта - не на голых досках спать, а на матрасе там, как альтернативе роскошным перинам... Просто пост по уставу соблюдать, а не держать пост без еды по 40 дней... Поэтому я и сказал "Да не искусиши Госопода Бога твоего".
- Хм... - сказал товарищ генерал, видя, яко разумно отвечал ему юноша Ондрей, - хм... - а затем продолжил:
- Ну что ж, Андрей. Ты просил о некотором комфорте. Вот и будет тебе некоторый комфорт - теплая котельная, 80 рублей в месяц зарплаты, на которую вполне можно прожить, оплачивая одежду, питание и коммунальные услуги. Даже на свечки останется и чтобы батюшкам что-нибудь пожертвовать. Бросил уголька в котел - и знай себе молись всю ночь - только на приборы изредка поглядывай... А?
Кураев вновь с удивлением уставился на товарища генерала. С минуту подумав, он ответил:
- С поприща служения на благо Церкви я сам не уйду! И минимальный комфорт для служителя церкви совсем не такой.
Генерал снова расхохотался.
- А какой? - спросил он.
- Я что говорю... я говорю - человеку с высшим образованием, с дипломами опускаться до такого уровня в целях подвижничества - это и есть искушать Господа Бога. Для этого нужна особая балгодать... Служитель церкви должен жить как, скажем, ученый в светском ВУЗе... А если взять на себя новоначальному подвиг не по силам, то станет он посмешищем нечистых духов - духов гордости, прелести и ереси... Добровольно вызываться на такое - это и есть искушать Господа Бога. Если же случиться такое само собой, если же это будет испытанием от Господа - то, конечно, - тогда, я верю, Господь даст силы претерпеть это.
И тако второе свое искушение скончал завистник рода человеческого, не достигнув желаемого. Уа! Грядет третье искушение, лютейшее первых двух. Крепися убо, Ондрее! Крепися!
- Гм... послужить Церкви... послужить Церкви ... - повторял товарищ генерал, - послужить Церкви... Что ж... видимо, этого не избежать, Андрей. Как мне этого не хотелось, но, видимо придется... Сидор Поликарпыч, войдите!
Товарищ Петров зашел в кабинет и уселся рядом с товарищем генералом. Оба они уставились на сидящего напротив них Кураева и почти в унисон произнесли:
- Ну зачем ты так, Андрей?
- Что ж... что ж... - сказал товарищ генерал, - что ж... Если повышение ставок не привело к результату, то ставки надо понизить... Но, Андрей, - я должен тебя предупредить, что это небезопасно для твоего здоровья.
Я прошу прощения у лиц духовных за грубую натуралистичность изображаемых далее зверств и мучений.
- С чего начнем? - вопросил товарища генерал Сидор Поликарпович.
- Вы... вы... что? Иголки мне под ногти загонять будете? - с дрожью в голосе спросил Кураев.
- Фе... как это грубо... ногти, иголки... - тихо сказал Сидор Поликарпович, - для начала просто представь, Андрей, что все, что лежит на этом столе - твое...
- А зачем представлять? - вмешался товарищ генерал, - Оно и так твое... Если захочешь. Ведь пойми, Андрей, - мы ведь как-то должны закрыть это дело, так? Все беседы должны же иметь какой-то результат. Отрицательный или положительный. Так вот, Андрей, - просто, как факт, подпиши эту бумагу - здесь говорится, что тебе был предложен сан епископа и ряд епископских наград, равно как и подарок - гм... ряд предметов церковного обихода согласно приложенному списку - но лишь при том условии, что будет дано согласие...
Тут товарищ генерал помахал перед носом Кураева несколькими бумажками и положил их Андрею Вячеславовичу на подпись.
- Ничего подписывать не буду... - отрезал Кураев.
- И это глупо - сказал товарищ генерал, - ведь от тебя требовалось лишь подтвердить очевидный факт. Поэтому мы с товарищем подполковником просто вынуждены будем записать в данную бумагу, что от ее подписи ты отказался и вместо твоей подписи поставить свои, которые и будут удостоверять то, что тебе действительно было предложено все, что тут написано.
Товарищ генерал дописал в бумагу несколько строчек, размашисто поставил подпись и передал документ Сидору Поликарпычу. Тот тоже поставил подпись и положил бумагу в дипломат.
- Ну-с... - протянул товарищ генерал, - приступайте.
Андрей Кураев никак не мог догадаться - к чему же должен был приступить Сидор Поликарпыч и, ожидая внезапного удара под дых или по голове, непроизвольно съежился. Сидор Поликарпыч же встал и начал ходить кругами вокруг стола с облачениями, что то обдумывая и что-то на нем высматривая.
Внезапно товарищ Петров выхватил из груды облачений панагию и бросил ее в сундук. "Вот и нет у тебя, Андрей, второй панагии" - ехидно проговорил он при этом, а затем добавил: "Ну что, Андрей, так и будем молчать?".
- Правила игры такие - начал речь товарищ генерал, - от тебя постепенно будут убирать то, что ты никогда в своей жизни не получишь. Разумеется, здесь могли бы быть и зарезервированные указы о возведении тебя в сан архиепископа или митрополита, белый клобук там с алмазным крестом или еще чего... Но, Андрей, на такое рот и не разевай, прежде чем не станешь епископом. Правда, сейчас это пока работает на тебя, но вот второй панагии у тебя теперь точно не будет. Понял?
Содрогание прошло по всему телу Андрея Вячеславовича. Его зрачки расширились, а рот издал немой крик - словно злодей-палач отсек или вырвал у него жизненно важный орган и сделал калекой на всю жизнь.
Немного придя в себя и отдышавшись, Кураев спросил:
- И... и что же... Что же... Если вы... вы... заберете у меня... у меня... архиерейский жезл... то что же.. что же... когда я с-стану архиереем....
- Ага! Ага! - радостно вскрикнул Сидор Поликарпыч.
- Ну наконец-то, начинает доходить... - уныло протянул товарищ генерал. А то, видите ли, - человек из камня и железа он... На поганой козе к нему не подъехать... И не таких ломали... Если по-прямому, по-хорошему, до человека не доходит, то приходится вводить обратный отсчет... Один чудак был - от епископского сана отрекся, а сломался на последнем - на обычном пономарском подряснике. Тьфу... Соглашайся, Андрей. Зачем дововдить дело до крайностей?
- А на твой вопрос ответ такой, Андрюша, - перехватил инициативу у товарища генерала Сидор Поликарпыч, - когда ты станешь архиереем, - если конечно, ты им станешь, - то, разумеется, у тебя будет все такое прочее, что епископу полагается - включая жезл. Это так, сказать, неотъемлемые атрибуты епископа. Но вот убираем мы их не все сразу, а постепенно, чтобы человек мог одуматься. И \пока хоть один атрибут епископский остается - человек еще может одуматься. Ко второй панагии это, разумеется, уже не относится... Помнишь, Андрей, анекдот про злого мальчика, который отрубил кошке хвост сразу и про доброго, который отрезал его по кусочку? Так вот, Андрей, - мы - добрые. Ну-с... Сидор Поликарпыч... Прошу...
Товарищ Петров выхватил из груды облачений позлащенный епископский жезл и бросил его в недра огромного сундука. А Кураев при этом схавитлся за сердце и тихо застонал. Вскоре в сундук последовали дикирий с трикирием, рипиды, а также крест, митра, панагия, поручи и палица. И всякий раз Кураев съеживался, дергался и вскрикивал, словно терзаемый тяжкими ударами бича. Особо тяжкой была потеря епископской митры. Когда она была брошена в сундук, то кончилась игра направленного света на гранях драгоценных камней, померкли разноцветные яркие блики на потолке и на стенах полутемной комнаты - словно закатилось солнце...
- Что молчишь? Таким смелым был... - ехидно ухмыльнулся товарищ генерал и стал помогать Сидору Поликарпычу. Товарищ генерал взял епитрахиль и подризник и со злостью и вызовом бросил их в сундук, пристально следя при этом за Андреем Вячеславовичем.
И тут у Андрея Вячеславовича с уст сорвался дикий вопль:
- Так что же, мне и священником не быть?
- Ага! Ага! - ухмыльнулся Сидор Поликарпыч.
- И чему вас только в ваших семинариях учат - с добродушным хохотком произнес товарищ генерал, - подризник-то и епитрахиль на столе - из епископского набора. А иерейский набор - вон он, в другом сундуке - рядом.
Сидор Поликарпыч и товарищ генерал с удовлетворением заметили, что от этих слов Андрею Вячеславовичу стало лучше. А значит - подумали они - их победа близка. А подумав так, они рассмеялись и в один голос сказали: "Андрей! Ну кончай упорствовать! Ведь это глупо!".
Но их слова возымели противоположное действие:
- Обыдоша обышедшие мя и именем Господним противляхся им! - возопил Кураев и истово перекрестился. Товарищ генерал и товарищ подполковник немного поморщились и продолжили свое злодейство.
Андрей безучастно пропустил, как в сундук полетели саккос, малый омофор, архиерейская мантия, и орлец. Наконец, на столе остался одиноко лежать лишь большой омофор.
- Ну? - спросил товарищ генерал, - брошу сейчас - как жить -то дальше будешь?
Кураев же неожиданно нашел в себе силы и рек:
- Нет. "Не хлебом единым жив будет человек, но всяким глаголом, исходящим из уст Божьих".
Тогда генерал собственноручно бросил омофор в сундук и затем резко захлопнул его крышку. Андрею Кураеву стало дурно, он начал медленно сползать со стула, потерял сознание и свалился на пол.
Когда Кураев очнулся, то увидел, что опять сидит на стуле и перед его взором на столе лежат аксессуары из другого, "иерейско-монашеского", сундука. Направленная подстветка вновь была направлена на митру. На этот раз митра была победнее и предназначалась она для архимандрита.
- Ну что, Андрей, - произнес Сидор Поликарпыч, - просрал ты свое епископство. Смотри теперь не подкачай. Ну?
- Нет.
Сидор поликарпыч взял из кучи золтой наградной иерейский крест и бросил его в сундук. А затем сказал:
- Все, Андрей... Не ходить тебе, как иерею, с двумя крестами...
На глазах Андрея Кураева появились слезы и он, не стесняясь, заплакал, потихоньку всхлипывая.
- Плач-не плач, Андрей, - горю этим не поможешь, - сказал товарищ генерал, - и наградной креста тебе теперь уж не видать, как второй панагии... Хе-хе...
Кураев заплакал еще сильнее. Когда плач и судорожно-истерические всхлипывания немного поутихли, злодеи снова принялись творить свое черное дело.
- Посмотрим, станешь ли ты архимандритом. А вообще... Ну зачем тебе быть архимандритом? А? Ведь ты такой гордый... - сказал Сидор Поликарпыч и бросил в сундук архимандритский жезл. Кураев закрыл глаза ладонями рук, склонил голову и завыл.
- Нет-нет! Ты смотри! Смотри чего лишаешься! - прикрикнул товарищ генерал и Кураев снова уставился на стол.
Далее в сундук последовали архимандритская митра, архимандритский наперсный крест и палица. Когда кидали митру, то снова исчезло волшебство от бликов, а Андрей Кураев при этом стал стонать и заламывать пальцы. Наконец, на столе из архимандритских облачений осталась только архимандритская мантия с вышитыми на ней внизу буковками "А" и "А", то есть, "Архимандрит Андрей".
- Ну? - спросил товарищ Петров.
- Нет. "Не хлебом единым..." - сказал Кураев. Сказал и опять зарыдал.
И мантия полетела в сундук. А товарищ генерал рассмеялся, достал из-под стола плохонький посох, взял лежавшую на столе бумагу и сказал:
- А что нам, Андрей Вячеславович, приказ о возведении в игумены - так, бумажка которой подтерется... Ведь мы такие праведные и гордые - да?
Товарищ генерал помахал бумажкой перед заплаканным лицом Кураева, затем разорвал ее и выбросил в корзину, а игуменский посох бросил в сундук. При этом Кураев обхватил голову руками, стал рвать на себе волосы и биться головой о стол.
- Успокойся, успокойся - подбодрил Андрея Вячеславовича Сидор Поликарпович. Сейчас посмотрим - каким именно ты монахом будешь и будешь ли вообще. При этих словах товарищ Петров достал три прозрачных свертка с монашескиеми одеяниями.
- Так, ну что, Андрей, - будешь схимником становится? А?
- Как Господь изволит...
- Ты не дури, как будто не понимаешь о чем тебя спрашивают.
- Нет.
- Ну нет так нет - молвил Сидор Поликарпович и пакет с одеяниями полетел в сундук.
- А как насчет мантии?
- Нет... - сказал Кураев и испустил стон.
И второй пакет полетел в сундук.
- О такой вещи, как рясофор, и говорить-то стыдно... Что это такое? - сказал товарищ Петров и, не дав Кураеву ни секунды подумать, швырнул третий пакет в сундук.
- В самом деле... - поддержал товарища Петрова товарищ генерал, - странно будет смотреться иеромонах, который всю жизнь в рясофоре... Рясофорный пакет вообще бы убрать... Или куда-нибудь на самый конец переставить, после пономарского подрясника. И все-таки, Андрей, да или нет?
- Нет.
- Так... значит остается у нас целибат или белое духовенство. Но это, в принципе все равно... Самая стандартная программы - деловито сказал Сидор Поликарпович. После этого он вынул откуда-то из-под стола еще одну митру, самую плохонькую, а также палицу, выглядевшую похуже, и стал нашептывать свою искусительную речь:
- Это не епископская митра; и даже не архимандритская. Простая иерейская митра. Но все-таки... все-таки... - посмотри, как переливается свет на гранях драгоценных камней; посмотри, как движутся разноцветные яркие блики по стенам и потолку... Они словно напоминание об утерянном рае...
- Нет... - ослабевшим голосам сказал Кураев и митра, последняя митра, была брошена в темный сундук.
- Митра... митра... - простонал едва слышно Кураев.
- Да, митра - подтвердил товарищ генерал, - теперь ее у тебя никогда не будет.
И Кураев издал громкий истошный вопль.
- Палица! Внимание - палица! - поднявшись во весь рост, сказал товарищ генерал, держа палицу. - Прошу обратить внимание - это последний предмет епископского облачения, доступный священнику, который у тебя остался. Подумай, Андрей! Мал золотник, да дорого. Это второе, малое, напоминание об утерянном тобою рае! Ну?
- Нет! Нет! - глотая воздух и едва сдерживая рыдания выкрикнул Андрей Вячеславович, а затем заголосил еще громче:
- Проклинаю! Проклинаю тебя, Сатана, и всю гордыню твою и все твое лукавство!
- Ну что ты с ним будешь делать? - задал риторический вопрос Сидор Поликарпович и смачно сплюнул. Затем он взял со стола бумажку и сказал:
- А вот, Андрей, приказ о твоем назначении благочинным. Осмелюсь напомнить, что ранее в церкви обязанности благочинного исполняли хорепископы, имевшие полную епископскую благодать, но лишь находившиеся в подчинении у других епископов. Что-то вроде младших викариев. Ну как? Надо?
- Не надо... - сказал Кураев и приказ был разодран на мелкие кусочки.
- Ой, какие мы смелые! - издевательски произнес товарищ генерал, беря со стола две бумажки. - Нам, наверное, и служить с отверстыми вратами не надо - ни до сюда, ни до туда? Да? И, выждав немного времени, товарищ генерал разорвал сначала одну бумажку, а затем, выждав еще чуть-чуть, другую.
Андрей Вячеславович сидел, тупо уставившись на стол и не реагируя ни на что. Лишь изредка он хватался за сердце и тупо стонал. Казалось, что он то ли переступил болевой порог, то ли у него открылось второе дыхание.
- Внимание! Внимание! Набедренник! - словно зазывала на ярмарке снова заголосил товарищ генерал. - Андрей - хоть и набедренник, а всяко на палицу похож... А?
- Не-ет... - сквозь легкий стон ответил Кураев
- Ну так в сундук ему и дорога!
- Андрей! - говорил уже Сидор Поликарпович, - Андрей! Приказ о возведении в сан протоирея! А вместе с ним по традиции жалуют камилавку... Неужто не заинтересуешься?
- Не-ет... - простонал Кураев.
Сидор Поликарпович разорвал приказ, а товарищ генерал взял в руки камилавку, повертел и произнес:
- Конечно, без всяких ярких камушков... Но... Андрей, может быть одумаешься - что же это такое будет, если ты всю жизнь простым попом прослужишь? Будут над тобой, стариком, молодые протоиереи посмеиваться - все в камилавках... Это странно будет выглядеть... Вопросы всякие задавать начнут... А?
- Не-ет! Не-ет! - сквозь стон протянул Кураев.
Камилава, а с ней и надежды на протоиерейство, полетели в сундук. А товарищ генерал взял в руки скуфейку, помял и сказал:
- Андрей! Протоиереем тебе не быть. Видимо, будешь ты до смерти в глуши деревенским попом. Но подумай - разве есть смысл отказываться от скуфейки? Что же это будет - всю жизнь служил - и ничем не наградили... Позор!
- Не-ет! - снова сквозь стон сказал Кураев, а на глазах у него снова навернулись слезы.
- Что ж... Что ж... Постепенно мы приближаемся к логическому концу... - произнес Сидор Поликарпович, - Посмотрим, суждено ли тебе быть священником. Итак, Андрей - пред тобою подризник...
- Нет! - с неизвестно откуда взявшейся твердостью сказал Андрей.
- Фелонь...
- Нет!
- Поручи...
- Нет!
- Иерейский крест...
- Нет! - немного помедлив сказал Кураев.
- Что ж? Остается последнее - епитрахиль...
- Нет! - с наигранной безучастностью произнес Кураев, а затем снова добавил: "Не хлебом единым жив будет человек, но всяким глаголом, исходящим из уст Божьих".
И епитрахиль, последний предмет иерейского облачения, скрылась в недрах бездонного сундука. Кураев же после этого внезапно перестал скрывать обуревавшие его чувства и, рыдая, истошно завопил:
- Моя... моя прелес-сть! Моя прелес-сть... Моя...
- Просрал ты свою прелесть! - громко и цининчно сказал товарищ генерал. Кем тебе осталось-то быть? Так - диаконишкой...
Андрей Вячеславович быстро овладел собой и не отвечал на ехидство. Он посуровел. Кураев твердо решил испить чашу унижения и позора до конца - до последнего пономарского подрясника или стихаря.
Сидор Поликарпыч подтащил диаконский сундук и стал, совместно с товарищем генералом, раскладывать его содержимое на столе. Когда все было готово, злодеи вновь взялись за работу.
- Ну что, Андрей! - обратился к Кураеву генерал, - почти все ты просрал. Мне даже дальше продолжать неохота. Но работа обязывает. Итак, что остается? Диаконство. Однако - внимание! Ты еще можешь стать архидиаконом! Ну?
- Нет - сурово сказал Кураев.
- Рву приказ. Архидиаконом ты не станешь. Но, быть, может, ты, Андрей, хоть протодиаконом захочешь стать? А?
- Нет...
Товарищ генерал хотел продолжить, но тут случилось то, что в подобных случаях случается часто. Кураев субъективно твердо желал выдержать все до конца, но объективно сделать это у него не хватило сил. Андрей Вячеславович схватился за сердце, захрипел, зачем-то привстал и во второй раз рухнул без сознания на пол. Силы покинули его.
- Медики, сюда! - громко отдал приказание товарищ генерал.
Двое медиков - врач и медсестра - вбежали в кабинет через пару секунд и сразу же принялись реанимировать Кураева. Возились они с Андреем Вячеславовичем минут двадцать и сделали пять или шесть разных уколов - на всякий случай. Наконец, Андрей стал медленно приходить в себя.
- Психиатрам бы его после этого показать. Абы что... - заметил Сидор Поликарпыч.
- Отставить... - сказал товарищ генерал, - поставим его на пару недель под негласный надзор и если что - проведем экспертизу.
- Так что, товарищ генерал, карету скорой медицинской и скорой психиатрической помощи можно отпускать с дежурства? Они уж тут несколько часов дежурят - работа ведь у людей.
- У нас тоже работа, Сидор Поликарпыч. Очнется - тогда отпустим.
Последние фразы Кураев расслышал и понял, но решил полежать еще немного, ибо ему еще было достаточно плохо. Андрей лежал с закрытыми глазами и слушал разговор.
- Вобщем так, Сидор Поликарпыч, - говорил товарищ генерал, - на сегодня, как вы сами понимаете, видимо, хватит. Конечно, через какое-то время мы беседу возобновим и до пономарского подрясника обязательно дойдем, но сейчас парню надо дать передохнуть. Как бы чего не вышло. А нам лишний шум не нужен. Да и, честно говоря, сопротивлялся он слишком долго... К тому же сначала надо решить - будем выгонять его из семинарии или нет. Это вопрос принципиальный. Если да - то нет вопросов. Если нет - то, может быть, и беседу возобновлять смысла не будет. Окончит он себе семинарию, потом академию, в священники не пойдет, женится там и устроится в семинарию же или академию на преподавательскую работу...
- Товарищ генерал, так опять ведь вопрос встанет - быть ему доктором наук или нет, быть ему профессором или нет, заведовать ему кафедрой или факультетом или нет...
- Сидор Поликарпыч, опять вы все усложняете... Вот когда встанет вопрос, тогда и встанет... Надеюсь, это будет уже не при нас. Тебе два года до пенсии, а я уже два года на, притом, что лет пять меня подсиживают... Так что зачем нам лишняя головная боль?
- Пожалуй... Побеседуем с ним о том - о сем напоследок и пусть пока обратно отправляется...
Обдумывая услышанное, Кураев осознал, что все время за дверями стояли врачи скорой помощи - причем не только обычной скорой, но и скорой психиатрической. "Да... здесь шутить не любят..." - пронеслось в голове у Андрея Вячеславовича. А еще у него в сознании всплыли фразы из Радищева: "Тираны алчные! Пиявцы ненасытные" и "Чудовище стозевно, огромно и лаяй". Кроме того, на память Андрею Вячеславовичу пришли ужасы инквизиции - когда, вроде бы, пытать можно было один раз, но пытка могла неограниченное число раз прерываться на неопределенное время "по медицинским показаниям". Наконец, Андрей Вячеславович сообразил, что в самом ближайшем будущем ему ничего особо страшного не грозит и стал "приходить в себя". Андрей медленно и неуклюже встал, а затем сел на стул.
- Ну как, Андрей, очнулся? - спросил Сидор Поликарпович.
- Очнулся.
- Все хорошо?
- Да...
- Слушай, Андрей... Ты, конечно, понимаешь, что беседа наша не закончена... и что мы будем встречаться и в дальнейшем...
- Да...
- Понимаешь ты и то, что рассказывать про наши встречи не следует...
- Да...
- Ну и хорошо... Тем более ты должен понимать, что нам не нужны герои, которые будут бахвалиться тем, что их не сломали... По меньшей мере, это самонадеянно...
Кураев промолчал.
Тогда товарищ генерал добавил соли на рану:
- Вероятно в будущем ты, Андрей, часто будешь задаваться вопросом: "а нельзя ли как-нибудь переиграть то, что произошло сегодня?". Должен тебя опечалить - грубо говоря, это невозможно. И не обольщай себя тем, что Советская Власть когда-нибудь падет. Хотя разговоры о падении Советской Власти уже сами по себе попахивают антисоветской пропагандой и агитацией, я тебе так скажу: даже если и падет - то все равно будет преемственность. Очень крепкая. А в том, что касается сам знаешь каких органов - очень крепкая в квадрате. Но, все-таки, Андрей, я хочу быть честным до конца. Я сказал "грубо говоря" потому, что надежда все-таки есть. Не буду скрывать. Например, в том случае, если СССР или его гипотетический преемник перестанут существовать - скажем, будут разделены между соседними державами - как некогда Польша. Или, что несколько лучше, подпишут безоговорочную капитуляцию - как это сделала Германия в сорок пятом. Так что шансы у тебя есть, но они очень и очень невелики.
Генерал выдержал паузу, а затем продолжил:
- Что ж, Андрей, не смеем тебя задерживать. Когда выйдешь, то иди прямо по коридору, пока не упрешься в стену. Затем направо до упора, затем налево...
- А затем?
- А затем, - шутя сказал Генерал, - а затем, - пуля тебе в лоб, - но, конечно, только в том случае, если, пока ты будешь плутать по коридорам, успеешь от всей души полюбить Константина Устиновича Черненко...
И тако скончал третье свое искушение злобный Диавол.
Кураев вышел и отправился отыскивать выход. По пути он размышлял над словами товарища генерала. Байка про расстрел, как у Оруэлла - это, конечно, намек на то, что Андрей Вячеславович читал роман "1984". Но знать об этом мог только один человек - его давний товарищ и сосед по семинарской парте, с которым они порой обменивались разными политическими анекдотами. Недавно, например, Кураев неодобрительно говорил ему о товарище Черненко - выбрали, мол, старика, который опять на батарейках работает - долго не протянет. Значит... Значит... Да не ужели?! "Но ведь он сам давал почитать мне "1984"!" - чуть не воскликнул Андрей Вячеславович от изумления. А затем в сердцах сплюнул и прошептал: "Надо быть с ним поосторожнее".
Наконец, Кураев достиг нужной двери. И тут его стали одолевать сомнения: а что, если там, за массивной дверью, не выход, а длинный коридор? Что если его ликвидируют выстрелом из какой-нибудь ниши в стене, когда он будет идти по этому коридору? Может быть, разговоры про то, что он может идти - всего лишь для отвода глаз? Зачем жертве излишне волноваться? Подавив волнение, Кураев все-таки открыл дверь и увидел лестницу, ведущую из глубокого подвала наверх, на свежий воздух и под яркое солнце. Кураев поднялся, вышел, осмотрелся по сторонам, и с удивлением обнаружил, что здание, в котором он находился, совсем не походило на Лубянку. Приглядевшись повнимательнее, Андрей Вячеславович понял, что находится на задворках. Он обогнул здание и обнаружил, что оно выходит фасадом на довольно оживленный проспект. Кураев подошел к парадному входу с по широкой длинной лестницей, стал напротив здания и стал шарить глазами по фасаду, чтобы понять, где же он был. Вскоре он обнаружил название строения - огромные лепные буквы под самой крышей просто нельзя было не заметить. На своеобразной "вывеске" было начертано: "Московский Дом Атеизма"
Андрей Вячеславович ошарашено глядел то на парадный вход, то на вывеску, то на фасад здания вообще и не мог оторваться. Его начал пробивать легкий истерический смешок. Краем глаза он увидел, как от здания отъезжает карета скорой медицинской помощи. Рядом стоял еще один микроавтобус с красным крестом. Кураев взглянул на него и увидел, как водитель курит, а несколько крепких мужчин - видимо, санитаров, - оживленно о чем-то спорят и ругаются. А рядом стоял жигуленок Сидора Поликарповича. "Не хватало еще снова с ним у входа встретиться лоб в лоб" - подумал Кураев и потихоньку пошел прочь.
С полчаса Кураев бесцельно бродил по Москве. В ходе блужданий он вспомнил, где видел девиц в платочка, восклицавших "Ах! Владыко Андрей!". Это были... Да-да! Это были Танька, Ленка и Светка - аспирантки Института Философии РАН, с которыми Андрей Вячеславович учился целый год вместе. Встречались они, правда, нечасто - на общих лекциях для аспирантов по всяким дополнительным дисциплинами. Возможно, теперь кто-то из них уже стал кандидатом философских наук и работал в том же самом доме атеизма, куда его возили. Далее Кураев рассудил, что народу в зале было слишком много и вряд ли все они работали в доме атеизма. Возможно просто подрабатывали. На четверть ставки, скажем. Или в порядке общественной нагрузки. Далее Кураеву припомнилось что, по крайней мере нескольких из батюшек, видел в различных московских храмах, а одному из них даже исповедовался Великим Постом. То есть, по меньшей мере несколько человек из попов были вовсе не ряжеными! Поняв это, Кураев надолго вошел в ступор, не в силах понять - каким же образом было организовано то действо, которое он наблюдал. А еще Кураев вспомнил, что не выполнил задания проректора - насобирать литровую баночку мира со святых мощей и что скоро вечер и ему пора возвращаться в Сергиев Посад.
Андрей Кураев обнаружил, что за время путешествий он где-то потерял выданную ему банку для собирания мира с честных мощей. И тут - неведомо почему ему сильно захотелось пошутить. Кураев озорно усмехнулся и стал внимательно изучать вывески встречающихся ему магазинов. Сперва Андрей Вячеславович зашел в гастроном и купил банку томатного сока и бутылку минеральной воды. Сок Кураев сразу же выпил, а банку вымыл минералкой. Дальше он зашел в хозяйственный магазин и приобрел для банки пластиковую крышку. Затем в каком-то маленьком продовольственном магазине банка была заполнена неочищенным подсолнечным маслом, продававшимся нарозлив. Банка с маслом была помещена в несколько кульков - чтобы не запачкаться. После этого, вроде бы, можно было ехать в Сергиев Посад, но тут Андрею показалось, что чего-то явно не достает. И в самом деле - что скажет проректор, если ему принести бесхитростное подсолнечное масло? Андрей Вячеславович достал деньги, пересчитал их и стал искать магазин, торгующий косметикой и парфюмерией. По пути подвернулся универмаг, в специализированном отделе которого Кураев купил небольшой флакончик духов "Красная Москва". Далее Андрей Вячеславович присел на лавочке в скверике и размешал духи в постном масле.
- Результат не очень хороший, но хоть что-то... - сказал Андрей Вячеславович вслух и стал пробираться к железнодорожному вокзалу.
...
Оле! Ужели убо возмогу отверзти уста моя и возглаголати како падох премудрый Кураев?! Уа! Кто даст словеса яз`ыку моему?! И како речет той ужасная сквозь стон презельный и вопль препронзительный? Оле окаянный грешниче! Оле! Помысли, помысли в себе - аще падох столп, аще посрамлена бысть премудрость премудрого и кротость кроткого, аще уязвлен бысть добре подвизавшийся и столь многое стяжавший, то чему подобает приидти на тя, в трясине греха жизнь иждивающего и о спасении своем нерадящего? Плач! Плач убо и стенай, да узришь ничтожество свое и да воистину смиршься еси и тако да не даст тебе благоутробный Господь впасть в подобное лютое искушение! Да не надмишися еси, чтущий сие, над согрешившим Ондреем, да не посмеешися и да не поругаешися ему, но да восплачеши и восстенаеши над собою, треокаянным и грешным и несотворшим ничтоже от добродетелей, яже сотвори преблаженный Ондрей и не понесшим даже малой толики от искушений, ихже той претерпех.
Узре завистник Диавол, яко добре глаголал Ондрей Кураев к искушающим его и преизрядно те посрамлены быша, так что и трех искушений не у бе достаточно, да премудрого Андрея умучат и совратят со спасительной стези. И решил тогда деяти злодейства своя Диавол не чрез слуг своих вне церкви сущих, но из самой Церкви воздвиг лукавых человеков, да чрез льстивыя словесы склонят те раба Божьего Ондрея ко греху. Тогда вошел Сотона, змий древний, в Алексия фон Редигера, митрополита Ленинградского и постоянного члена Священного Синода и научил его своей лукавой и треклятой премудрости, яже к погибели человеков. И приехавшу сущу Алексию тому в Троице-Сергиеву Лавру, се, встретих его начальник первого отдела и поведах ему о достославном семинаристе Ондрее и о его крепком стоянии супротив всех козней диавольских. Тогда-то и возымел желание оный Алексий погубити собственноручно юношу Ондрея, дабы и той вывалялся в калу и блевотине злочестия.
О Горе! Прильпе язык мой к гортани и не у могу глаголати дале...
Правда, зде убо я слишком забежал вперед, а посему вернусь назад и начну рассказывать обо всем по порядку.
Следующий день был богат на события.
Тот факт, что священником ему не стать, заставил Андрея Вячеславовича принять решение посвятить себя научной деятельности. А для этого, - решил Кураев, - необходимо посерьезнее заняться дипломной работой. Уже сейчас. Поэтому он решил пойти и переговорить с одним профессором - заведующим кафедрой догматического богословия. Кроме того, Андрею надо было занести банку с якобы миром проректору.
После окончания занятий Андрей Вячеславович сперва направился к профессору. К счастью, тот оказался на месте. Кураев подошел, поздоровался и начал речь:
- Извините, я бы хотел посерьезнее заняться дипломной работой. Хочу начать делать ее уже сейчас, а не через полгода - ну, собирать материал там... А вас бы мне хотелось иметь научным руководителем. Можно с вами поговорить на эту тему?
Профессор зло нахмурился и спросил:
- Кураев?
- Да...
- Будет тебе диплом! Оператора котельной!!!
Кураев опешил и счел за лучшее, не задавая лишних вопросов, ретироваться. Он шел по длинному коридору и задавался вопросами: "Неужели моя участь предрешена? И неужели об этом всем стало так быстро известно?". Андрей рассудил, что, скорее всего, именно так оно и есть. А значит, - подумал он, - значит, из семинарии его непременно выгонят. От таких мыслей Андрею Вячеславовичу стало совсем невесело, но, все-таки, он нашел в себе силы, чтобы зайти к проректору и отдать ему баночку с миром.
- Вот, принес честное миро от святых мощей - сказал Кураев, входя в кабинет проректора. А затем добавил:
- Пришел сдать под роспись, как вы и велели.
Проректор оторвал глаза от бумаг, зло взглянул на него и чуть не взревел:
- Ты, гад, еще и издеваться вздумал?! Вон! В дворники пойдешь - попомни меня!
Кураев поспешно удалился, вышел из семинарских зданий и решил побродить по Сергиеву Посаду. А банку с постным маслом, ароматизированным духами "Красная Москва", он вознамерился выкинуть в первую же попавшуюся урну.
Едва выйдя из стен лавры, Андрей почувствовал, что у него начало пошаливать сердце. Он пересек площадь перед лаврой и присел на ближайшую лавочку. На ней уже сидели две старушки и о чем-то беседовали.
- У вас валидола нет? - спросил Андрей Вячеславович.
Одна из старушек достала из сумочки целую пачку и отдала ее Кураеву. Он положил под язык сразу две таблетки и стал ждать облегчения. Кураев сидел, ждал, и невольно прислушивался к разговору старушек.
- Моего-то Миши, почитай, как два года уже нет... Так я сюда часто приезжаю. Панихидку заказать, записочку подать...
- Да... добрый был человек Михаил Андреевич. Царство ему Небесное... - сказала старушке ее собеседница.
- Чудак мой Миша был. Все вокруг воруют, все друг с другом связаны, все друг друга покрывают, в общем - мафия. А он особняком стоял. И все его ненавидели. Я ему уж говорила - живи как все - зачем себя мучить? И так извелся весь... А он мне все: "Партия... партия...". А я ему и говорю - а что партия? Сам же все про этих воров и негодяев мне рассказываешь... Как все будешь - у тебя и возможностей больше будет твоей партии послужить...
- А он?
- А он что - он встал так гордо и говорит мне: "Подлецом и негодяем быть не желаю. Даже ради партии. Подлецы и негодяи партии не нужны".
Произнеся эту фразу, старушка расплакалась и собеседница принялась ее утешать...
Андрей почувствовал, что ему стало лучше, встал и потихоньку пошел.
О окаянный Ондрей! Вскую не прислушался ты к тем словам?! Вскую пропустил их мимо ушес своих?! Горе тебе, горе! Остановись, безумный! И чесо ради не послушал ты премудрых словес архимандрита Наума, который глаголал тебе, дабы выбрал ты тот факультативный предмет, что надо?! Но увы... увы...
Больше в этот день с Кураевым ничего примечательного не случилось. Оно случилось с теми, кто решил выгнать его из семинарии. После обеда в Троице-Сергиеву Лавру приехал член Священного Синода митрополит Ленинградский Алексий фон Редигер. Он побеседовал о том - о сем со своими друзьями и знакомыми и от них узнал о дивном и упорном противлении юноши Андрея. А после у ворот Троице-Сергиевой Лавры прошло небольшое совещание, которое никем не планировалось - оно оказалось чистой случайностью, экспромтом, когда все его участники направлялись к своим автомобилям, чтобы разъехаться.
- Так что с Кураевым-то делать будете, Сидор Поликарпыч - спросил Алексий фон Редигер товарища Петрова.
- Что-что... Как обычно. Подошлем к нему одну из наших девиц и застукаем...
- И что - в тюрьму? За изнасилование? - изумился Алексий фон Редигер.
- Ну что вы - сразу в тюрьму. Или на крючок посадим, или за аморалку выгоним и пусть себе где-нибудь дворником или истопником работает. Пока не сломается.
- Ну что вы - дворником или истопником. Как же... дворником или истопником. Он же, я слышал, вроде бы ВУЗ закончил. Пойдет работать по светской специальности - вставил свои слова проректор семинарии. - Или вы собираетесь дать указание, чтобы его на всех местах работы, если он туда, конечно, сможет устроиться, преследовали и травили?
- Ах да... Светский ВУЗ... - вспомнил Сидор Поликарпович. - Зачем травить? Свяжемся с первым отделом ВУЗа - там какой-нибудь предлог придумают, чтобы его диплома лишить. Все равно ему теперь путь один - в маргиналы и подонки. У него же, кстати, и специальность какая-то, с атеизмом связанная... Что скажешь - ренегат.
- Жаль, жаль... - произнес Алексий, - жаль... А такой талантливый парень был. Надежды подавал... Но ничего теперь не поделаешь...
- Так как ему втолкуешь, чтоб не упирался как баран - процедил сквозь зубы Сидор Поликарпыч, - одно слово - фанатик. Псих.
- Если бы был на его месте какой-нибудь с образованием десять классов - так ладно, дали бы доучиться и заслали куда-нибудь к чертовой матери в глухую деревню. А тут нет - с высшим образованием, да еще, кажется, в МГУ... Возись теперь с ним... - недовольно пробурчал проректор.
И тут произошло нечто непредвиденное. Алексий фон Редигер внезапно хлопнул себя по лбу и произнес:
- Послушайте! А дайте мне попробовать с ним... гм... поговорить... Ведь я кое-чего, да стою - как говорится, "Не без ума бо Почетную Грамоту КГБ носит"...
Хотя последнюю фразу Алексий фон Редигер сказал в третьем лице, но все поняли, что сказано это было им не про кого-нибудь, а про себя. И когда Алексий произносил эту фразу, то все заметили, что в глазах его заблестела лукавая епископская искорка.
- А что... Пожалуй, попробуй - согласился Сидор Поликарпыч.
И как порешили они, так и сделали.
На следующий день, когда Кураев сидел за занятиями, в аудиторию зашел проректор и снова громким голосом произнес:
- Андрей Кураев! На хозяйственные работы! Срочно!
Когда Кураев вышел, то вместо ругательств услышал довольно таки тихую и спокойную речь:
- Слушай, Андрей. К нам приехал погостить и поклониться мощам преподобного Сергия член Священного Синода - митрополит Ленинградский Алексий. Остановился он в монастырской гостинице. Просил послать семинариста в помощь. Что там конкретно сделать надо - не знаю, не сказал. Пойдешь и разберешься на месте. Понял? Беги!
У Кураева отлегло от сердца и он с радостью направился в монастырскую гостиницу, где без труда отыскал нужный номер. Андрей постучал в дверь и спросил:
- Можно?
- Кто там? - донеслось из-за двери.
- Вы семинариста в помощь звали?
- А! Заходите, заходите...
Кураев зашел и увидел уже поседевшего, но не очень старого мужчину. Он сидел за столом в черной мантии, белом клобуке с алмазным крестом и пил чай. А на груди у него поблестывали золотой крест и две панагии.
"Какой благодатный старец..." - пронеслось в голове у Андрея Вячеславовича.
- Как звать тебя, раб Божий? - вопросил митрополит Алексий.
- Андрей.
- Извини, Андрей, за то, что тебя пришлось позвать - но твоя помощь не понадобиться. Надо было в Софрино съездить и кое-что из церковной утвари погрузить в машину, чтобы отвезти потом в Ленинград. Но буквально полчаса назад нам позвонили и сказали, что заказ еще не готов. Не желаешь ли, раб Божий, чайку попить? Мне как-то неудобно, за то, что тебя потревожил...
Андрей подумал, что отказываться попросту невежливо и присел за стол.
Несколько минут они сидели и пили чай с сушками и печеньем молча. А потом митрополит Алексий спросил Кураева:
- Вы, молодой человек, какой путь служения церкви решили избрать - монашество или белое духовенство? Или еще не решили?
Атмосфера сложилась очень доверительная и Кураев не выдержал и заплакал, а затем сказал откровенно:
- Не служить мне Церкви, Владыка. Увы. Ни в монашестве, ни в белом духовенстве... Никак... Потому, что заставляло меня КГБ стучать, а я отказался... Нет мне теперь никакой дороги! И Кураев обеими руками обхватил свою голову.
От такой неожиданности митрополит Алексий подавился сушкой и закашлялся. Но спустя мгновенье он уже взял ситуацию под контроль.
- Ай-ай-ай, раб Божий... Как ужасно! Как ужасно... - сказал он. А затем, выдержав паузу, продолжил:
- Андрей... Как вас по батюшке?
- Андрей Вячеславович.
- Андрей Вячеславович, вижу, вы в трудной жизненной ситуации и вам нужны помощь и совет. Поэтому хочу с вами переговорить - вы никуда не спешите?
- Нет.
- Ну и хорошо... Наливайте еще чаю. А я... Я не знаю с чего и начать...
Митрополит Алексий помолчал немного, а затем завел речь с совершенно неожиданной стороны:
- Андрей Вячеславович, за прошлый год в семинарии - там, где перед актовым залом в вестибюле стоит статуя Владимира Ильича Ленина и висят портреты членов ЦК и кандидатов, - там ничего не ремонтировали?
- Вроде бы нет...
- Ну и хорошо. Значит, с того времени, как я последний раз там бывал, ничего не изменилось. Скажи, Андрей - помнишь ты лозунг, который там висит?
Стыдно сказать, но Андрей никак не мог вспомнить лозунга, хоть и проходил мимо указанного места десятки раз. Поэтому он решил действовать наугад:
- "Учиться, учиться и учиться!"?
- Нет, Андрей - да и сам подумай - заинтересовано ли атеистическое государство в грамотных священниках? - задал наводящий вопрос митрополит Алексий.
- "Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны"?
- Нет. К чему здесь-то это?
- "Вся власть Советам?", "Ленин жил, Ленин - жив, Ленин будет жить!"? - стал наугад перебирать лозунги Андрей Вячеславович.
- Нет... Нет... Хоть и неприятно это говорить, но скажу, раз не знаешь... Ленин сказал: "Хороший поп в тысячу раз хуже попа-негодяя потому, что несоизмеримо больше мешает вести нам атеистическую пропаганду". Ну? Вспомнил?
Андрей Кураев действительно вспомнил, что какой-то подобный лозунг там висел и сказал "да".
- Ну так вот, Андрей, хоть и с болью в сердце, хоть это и очень тяжело сказать, но я скажу: понимаешь, Андрей, государство не заинтересовано в хороших попах и тем более в очень хороших. И это - объективная реальность. Но в этом заключается и великий парадокс: вот тут, в этих условиях, пусть даже для нехорошего человека, открывается возможность послужить матери-Церкви. И как знать - не получит ли он за это награду от Господа за то, что в таких тяжелых условиях окормлял паству Церкви Христовой?
- Ну а если человек хороший - ему что же? - изумился Кураев.
- Ну... Ты, Андрей, задаешь сложные вопросы. Очень сложные. Проклятые вопросы. Если он хороший и хочет служить матери-Церкви, то тогда ему придется стать плохим... или как бы плохим. Понарошку. Вобщем, придется взять грех на душу. Понимаешь?! Ведь надо спасать Церковь... Надо... Чтобы где-то в далеком приходике бабушка, муж которой погиб в Великой Отечественной, смогла открыто сходить в храм, причаститься, поставить за мужа свечку, заказать по нем панихидку... Чтобы ее дети могли окрестить внуков... Надо спасать Церковь ради малых сих... Понимаешь?
И на глазах у Алексия Редигера навернулась то ли поддельная, то ли всамделишняя слеза.
- Конечно, конечно, - продолжил Алексий - это значит, как говорил Маяковский, что надо "наступить собственной песне на горло". И сделать это непросто. Надо пожертвовать своей мнимой "чистотой", мнимой фарисейской "праведностью" и, что самое неприятное, - гордостью. И после жертвы очень трудно будет, как говориться, "выезжать на белом коне" и рубить всех в горячке направо и налево. Именно так делают наши противники из зарубежной церкви. Но как это глупо - ведь они даже не понимают, что наш вынужденный грех, наш выбор меньшего из зол - это именно наш грех, наш выбор, а, значит, наша боль и наша расплата... Но не перед ними, а перед единым сердцеведцем Богом. Они не понимают, что наша боль о Церкви в тысячу раз больше, чем их боль. Они не видят, что это мы, а не они несут эту тяжкую ношу в непростых условиях... И Господь им судья... Что, Андрей, - хорошо ли будет, если в Церкви все будут плохими, а хороших людей, которые только притворяются плохими, не будет вовсе? Разве так будет лучше? Понимаешь, Андрей, как все непросто? И разве более правы те, кто просто взял, бросил свою паству и сбежал?
От проникновенной речи на глазах у Кураева тоже навернулись слезы. Так они и сидели - семинарист Андрей и митрополит Алексий, друг против друга - прихлебывали чай и плакали...
Наконец, Кураев не выдержал и сказал:
- Владыко, если так надо ради Господа, то я готов принести эту жертву...
- Неудобно говорить тебе, Андрей, но мне заранее сказали, что того, кого ко мне пришлют, надо будет заставить подписать бумаги о сотрудничестве... мне передали эти бумаги и даже грозили сместить с кафедры и отправить на покой... Но я не смею на тебя давить. Как ты решишь - так и будет. А мне что - я старик. Свое уже пожил... Черт бы их всех побрал...
Кураев заколебался в своем решении, покраснел от волнения и произнес:
- Владыко... Готов я принести эту жертву... Но если это действительно надо для Господа... Страшно мне - ведь это грех... Что вы скажете, Владыко?
Алексий Редигер встал, положил свою десную руку на плечо Кураеву и произнес:
- Чадо! Чадо! Да будет грех сей на вые моей! Чадо! Господь милостив - Он простит. Он видит, в каком тяжелом положении Его Церковь... и что мы, худые рабы Его, делаем для спасения ее все, что можем, все, что по нашим немощным силам... Веруй в преизбыточествующую благодать Его, омывающую грехи, которую он туне дарует верным... И в том, что это так, я готов засвидетельствовать и поклясться своей епископской совестью.
- Владыко Алексий! Давайте бумаги. Я решил. Я подпишу - твердо сказал Андрей.
- Ты хорошо подумал?
- Да.
И Алексий фон Редигер достал бумаги из прислоненного к столу дипломата, дал их Андрею вместе с ручкой и Андрей по-быстрому поставил свои подписи.
О окаянный Ондрее! Почто не вспомнил ты слова Писания, яже глаголал премудрый Сирах, сын Иисусов: "Не рцы, яко Господа ради отступих: ихже бо возненавиде, да не сотвориши" (Сир.15:11), или, русски глаголя, "Не говори: ради Господа я отступил; ибо, что Он ненавидит, того ты не должен делать.". Явно же есть, яко ненавидит Господь грех. Подобно сему и святый Павел-апостол глаголал в послании к Римлянам: "Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?". Се, более пространно: "Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать? Никак. Мы умерли для греха: как же нам жить в нем? Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?" (Рим.6:1-3). Не чел убо ты, Ондрее, завет Ветхий исполна, книга бо Иисуса сына Сирахова неканоническая же есть и такожде несть печатают ю в библиях, ихже теснят библейские общества! Горе им! Горе! Канон бо их жидовск есть! Отверглися еси священных книг они - книг, ихже приняла и облобызала кафолическая вселенская православная Церковь! О, Ондрее, Ондрее! Аще ли не знаеши ты яко не от человек спасение церкви, паче же церковь учреждена Господом есть, да чрез нее и в ней убо человеки спасение обрящут? Аще не ведал еси, яко Сам Господь печется о церкви Своей - тая бо суть тело Его - якоже глаголал Павел - апостол языков: "И вы - тело Христово, а порознь - члены". (1Кор.12:27)? И тебе, Олексие, горе! О окаанный Олексие! Что убо сотворил еси над неутвержденной душею?
Не престану, не престану творити плач. Уа, Ондрее! Ппочто не ходил еси ты на факультатив по связи нравственного учения ветхого завета с новым - не пришел бо Господь разрушить Закон и Пророки, но исполнить. Почто возмечтал ты паче творити проповедь, чем знати Писания? Несть ли чел, яко от избытка сердца глаголят уста? Несть ли чел, яко подобает закону божьему начертану быти на плотяных скрижалях сердца? Уа!
Едва успели просохнуть чернила на бумаге, как митрополит Алексий уже хватанул бумагу со стола, пробежал ее глазами, положил в дипломат и, заулыбавшись, - что вовсе не приличествовало моменту, - громко произнес:
- Ну как, Андрей? Дружба? Фройндшафт?
А потом, не дожидаясь пока ошарашенный Андрей что-нибудь скажет, сам же и ответил на свой вопрос утвердительно и даже, если можно так сказать, с чувством глубокого удовлетворения:
- Дружба. Фройндшафт.
В этот щекотливый момент в дверь как нельзя кстати постучали.
- Войдите! - резко сказал митрополит Алексий и на пороге появился весело ухмыляющийся Кирилл, митрополит Смоленский и Калининградский, председатель Отдела Внешних Церковных Сношений. В руках у него были здоровенные сумки.
- Ну, владыко Кирилл, с чем пожаловали? - несколько наигранно спросил митрополит Алексий.
- Да вот, крутили мы, вертели, и в конце концов я - заместитель председателя Всемирного Совета Церквей. А это надо обмыть. Зря, что ли целый месяц по Женеве, как угорелый мотался? А потом еще в Рим, к Папе залетел - как-никак, а медальку получить-то надо. Меня уж с полгода как ей наградили, а забрать - все руки не доходят. И медальку тоже бы обмыть не мешало.
Кирилл Гундяев подошел к столу и стал доставать из сумок различные вина, водки, коньяки, шампанское и закуски. Здесь были и икра черная, и икра красная, и устрицы и либмургский сыр, и страсбургский пирог и много чего еще.
- Отметим! Непременно отметим! - радостно суетился Кирилл Гундяев, - Чего стоишь, семинарист? Нарезай закуски. Горько учение, но плоды его сладки. Выпьешь с нами? Нарезай, нарезай... Про лимбургский сыр и страсбургский пирог, небось, только у Пушкина слышал, когда "Евгения Онегина" в школе проходил? Попробуешь... Люблю я семинаристов подкармливать - трудно им, бедолажкам...
Кураев не посмел ослушаться и стал нарезать закуски. Да и сам он чувствовал, что слишком устал за сегодня и слишком ответственное решение принял - ему хотелось отвлечься и развлечься.
Внезапно Кирилл, достав несколько бутылок и поставив их на стол, остановился, задумался и сказал:
- Слушай, Леха, у меня тут много чего еще - так ты возьми, с собой их захвати. Презент. Тотчас митрополит Кирилл, не спрося разрешения, поднял дипломат, прислоненный к столу, раскрыл его и стал запихивать в него бутылки. Поскольку Владыко Кирилл был немного навеселе, то дело у него не заклеилось - чемодан каким-то образом перевернулся, бутылки, к счастью, не разбившись, посыпались на пол, на ковер; одновременно с бутылками из дипломата посыпались на пол и бумаги...
- Ой, Леха, извини! Я сейчас соберу - спохватился Кирилл.
- Не надо. Не трогай бумаги...
Но Кирилл словно ничего не слышал - он стал собирать бумаги и сортировать их. Алексий стал возражать и говорить "я сам", но Кирилл резонно возразил:
- Да что тут у тебя может быть секретного? Доносы клириков друг на друга? Да у каждого правящего архиерея ими целые сейфы забиты и все они одинаковые. Ничего нового под луной. Так что не смеши, Леха...
Тут Кирилл наткнулся на несколько листков, на одном из которых красовалось ничто иное, как фотография Андрея Кураева... Андрей Вячеславович забыл, что бумаги с его подписями перекочевали в дипломат митрополита Алексия. Теперь он вспомнил об этом и его сильно передернуло - будто в макушку попал разряд молнии и прошел до самых пят. Андрей Вячеславович густо покраснел и задрожал...
Кирилл деловито и небрежно пролистал бумаги, касавшиеся Кураева и добродушно-весело произнес:
- Э-э, парень... Да тебя завербовали... Ну ничего, как говорится, стучи, да дело разумей...
Андрей Кураев готов был провалиться сквозь землю. Внезапно - возможно, аффективно, - он дернулся и бросился к входной двери. Но его успел перехватить митрополит Кирилл. Он с хохотом похлопал Андрея Вячеславовича по плечу, и произнес:
- Я то тебе и говорю - слышишь - стучи, да дело разумей! Чтоб все ко благу Церкви было. А еще митрополит Кирилл крикнул:
- Штрафную ему! За бегство с поля боя!
Кураев подумал, что никакой штрафной не будет и что митрополит Алексий не станет наливать чего-нибудь в стакан и подносить ему. Но штрафная была. Гундяев порылся в кармане, в котором то и дело что-то позвякивало, и достал из него крохотную стограммовую бутылку коньяка.
- Пей! - сказал Гундяев.
Кураеву не оставалось ничего иного, как выпить. Пока он осушал маленькую бутылочку, митрополит Гундяев весело-приказным тоном произнес:
- Так тебе говорю, Андрей - нет тебе моего епископского благословения на уход, а есть благословение, чтобы ты остался. Понял?
После того, как бутылка была выпита, Гундяев достал еще одну такую же.
- Вы же сказали - одну штрафную.
- Хе, Андрей. Так они ж маленькие. Одна штрафная - это две бутылочки.
- Не буду больше.
- Что значит - не буду? Хм... не будет... Ну тогда - и тут Гундяев пошарил в кармане еще и достал совсем крохотную пятидесятиграммовую бутылочку какого-то другого напитка, - тогда, раз за меня ты выпил, выпей еще вот это за митрополита Алексия... Ну?
И Андрей Вячеславович одним глотком прикончил крохотный бутылек, отер подрясником губы и, сам не понимая почему, глупо уставился на митрополита Кирилла.
- Ну что стоишь, раб Божий Андрей? - весело сказал Кирилл - иди, дальше закуску нарезай. Кураев пошел нарезать закуску, а Владыко Кирилл стал собирать с пола бумаги и бутылки и запихивать их в дипломат. Когда дипломат был закрыт, Кирилл присоединился к Кураеву и тоже стал нарезать закуску.
Наконец, стол был сервирован, все уселись и началось торжество. Сначала было не очень весело, но, по мере увеличения количества выпитого, беседа оживлялась. Кураев услышал множество различных забавных и интересных историй из архиерейской жизни. Андрей Кураев даже задал несколько вопросов митрополиту Кириллу касательно жизни и быта за границей, на которые получил обстоятельные ответы.
Рассказав свою очередную историю, митрополит Алексий отметил, что пора бы и обмыть медаль, полученную митрополитом Кириллом от Римского Папы. Алексий достал откуда-то простую алюминиевую кружку, вылил в нее полбутылки водки и выставил ее перед Кириллом. Митрополит Кирилл достал из кармана коробку с медалью, раскрыл и бросил медаль в кружку. Первый глоток сделал сам Кирилл, второй - митрополит Алексий, на а третий - Кураев. Дальше чашка пошла по кругу...
После обмытия медали беседа совсем оживилась. Особенно весилился Кураев, так как та доза, кторую он принял, была для него слишком большой - Андрей Вячеславович пил мало.
Неожиданно митрополит Алексий тоже развесилился и рассказал политический анекдот:
- В общем, так. Выходит Леонид Ильич из автомобиля на Красную Площадь и, вместо речи к собравшимся гражданам, начинает собирать с мостовой камни. Врачи переполошились - что такое? Отвезли в клинику, обследовали. Выяснилось: вместо программы КПСС для доклада на съезде в него по ошибке заложили программу советского лунохода...
Раздался всеобщий смех. И тут митрополит Кирилл прервал смех и на полном серьезе сказал:
- Ты, митрополит Алексий, занимаешься антисоветской пропагандой и агитацией. Как церковный деятель, приемлющий декларацию митрополита Сергия, и как честный советский гражданин, я должен поставить в известность органы государственной безопасности.
Андрей Кураев опешил и не знал, что ему делать - плакать или смеяться.
Митрополит Кирилл подмигнул Кураеву и спросил:
- Ну что, Андрей, - будем донос писать, а?
Спросил и расхохотался. Расхохотался и митрополит Алексий. Кураеву же стало совсем не весело. Тогда митрополит Кирилл сказал Андрею Вячеславовичу почти на полном серьезе:
- Андрей, такие анекдоты - мелочь. Теперь за них никого не сажают. Ну, может быть, если уж очень любит человек анекдоты травить - профилактическую беседу проведут. Но для этого любитель потравить анекдоты должен быть просто маньяком. Да КГБшники сами эти анекдоты друг дружке травят - чем еще им заниматься от безделья. Но если тебя завербовали - тут митрополит Кирилл понизил голос - то писать, что человек, за которым ты следишь, занимается подобными вещами - самое то, что надо, если ты не хочешь, чтобы он сильно пострадал или пострадал вообще. Ведь писать-то все равно что-нибудь надо. Давать, так сказать план... Смотри... Смотри и учись...
Митрополит Кирилл хлебнул из стакана, взял с тумбочки лист бумаги и неровным почерком стал писать... Окончив, он начал декламировать:
"Сегодня, тогда-то там-то митрополитом Алексием на торжественной вечеринке, в присутствии меня и семинариста Андрея Кураева, был рассказан анекдот, содержащий клевету на усопшего руководителя советского государства Леонида Ильича Брежнева... Ик... Анекдот имел следующее содержание... Ик... Хе-хе... пусть там посмеются, Андрей, - они что - не люди? На мой взгляд, данное деяние является ярким свидетельством антисоветской настроенности митрополита Алексия. Данный анекдот внушает слушателям чувство недоверия и недовольства к руководителям СССР и... ик... одновременно намекает на ненадежность, дряхлость, глупость и беспомощность руковдящего аппарата СССР в целом, что может рассматриваться как клевета на советский строй..."
Алексий засмеялся, немного рассмеялся и Кураев.
- Давайте выпьем! - произнес Гундяев и все выпили.
- Ну, а теперь, Андрей, пиши ты - но учти - раз ты завербован, то митрополит Алексий этот твой отчет по-настоящему отдаст куда надо. Ну?
Кураев помялся. Тогда Гундяев, снова почти официальным тоном, произнес:
- Андрей, ты теперь, фактически... ик... государственный чиновник, служащий... ик... Сейчас норма "Знал-не донес-сел" не действует. Но вот если это самое "Знал - донес" входит в должностные обязанности чиновника, а он "знал и не донес", то им проявлена преступная... ик... халатность. А халатность, то есть, ненадлежащее исполнение... ик... должностным лицом своих обязанностей... ик... - это статья административного... ик... или уголовного кодекса... Что за это светит - почитай кодексы... Ик... Только... ик... следует помнить, что в случае... ик..., когда затронута безопасность государства - вряд ли будет... ик... применен административный кодекс... ик... Если ты, Андрей не напишешь - то вынужден буду написать я. И про митрополита... ик... Алексия и про тебя - о том, что ты... ик... знал - и не донес, тем самым... ик... проявив преступную халатность... Понял?
Митрополит Алексий улыбался, но Андрей Вячеславович совершенно не мог понять - в шутку или всерьез говорит все это митрополит Кирилл. Нельзя было предсказать и то, что последует, если Андрей не донесет. Поэтому Андрей Вячеславович счел за лучшее обратить все в шутку и засел строчить донос. Когда донос был завершен, митрополит Кирилл попросил его зачитать. Начало было такое же, как и у митрополита Кирилла, - но концовка был иной, более продолжительной - после слов "... что может рассматривать как клевета на советский строй" стояло следующее:
"Одновременно с этим анекдот содержит клеветнические измышления о достижениях советской космонавтики и подрывает веру граждан в результативность труда множества отечественных ученых и инженеров. Справедливость данного утверждения мне видится в следующем. Эпизод с забором грунта Леонидом Ильичем с Красной Площади является неприкрытым намеком на то, что лунная программа была бесполезной тратой сил и средств в космической гонке с США. Здесь почти открытым текстом говорится о том, лунные материалы на самом деле не были доставлены советскими автоматическими станциями на Землю и вместо них ученые исследовали обычные земные скальные породы. Кроме того, сам факт того, что компьютерные программы, управляющие космическими кораблями, стали случайным достоянием медиков, говорит о слабом режиме безопасности на советских секретных предприятиях и НИИ. Следовательно, данный анекдот является также и клеветой на советские правоохранительные органы и органы государственной безопасности. Факт же ошибочного лечения Леонида Ильича в виде закладки в него не той программы, является неприкрытой клеветой на достижения советской медицины. Поэтому данный анекдот является не простой клеветой на советский строй и советские порядки, но клеветой комплексной и особо злобной, затрагивающей множество сторон жизни советских людей. Таким образом, митрополит Алексий является не просто антисоветски настроенным гражданином, но злобным и махровым антисоветчиком, использующим свое высокое положение в церковных кругах в целях антисоветской пропаганды и агитации."
- Светлая голова! - похвалил Кураева митрополит Кирилл, когда тот закончил зачитывать донос. После этих слов митрополиты Кирилл и Алексий расхохотались.
- Выпьем! - произнес митрополит Кирилл и все снова выпили.
- Слушай, Андрей, - сказал Кирилл, - каждый донос ведь должен быть подписан. Так? А для этого агент должен выбрать себе кличку. Тебе какая нравится?
Андрей не знал, что говорить - от выпитого ему ничего не лезло в голову. С трудом ему вспомнились рассказы Честертона об отце Брауне и Кураев сказал:
- Отец Браун.
- Отлично, Андрей, - подпишись!
И Андрей Вячеславович поставил под доносом свою подпись.
- Мы тогда это "Отец Браун" в прежние бумаги, что ты подписал, вставим. Для порядка, - заметил митрополит Алексий, - под кличку там специально пустое место зарезервировано.
Андрей не возражал.
- Выпьем! - громко произнес митрополит Кирилл, - за отца Брауна! И все выпили.
Вот, собственно и все. Так и родился "отец Браун".
Что было дальше, Андрей Вячеславович помнил плохо. Кажется, они долго пили еще, поочередно рассказывали друг дружке анекдоты и затем писали друг на друга доносы; вроде бы, потом они даже устроили конкурс на то, кто напишет самый веселый донос... Кто победил - Андрей не помнил. Смутно-смутно Андрей припоминал, как они втроем скакали на стульях вокруг стола и при этом митрополит Алексий громко горланил по-немецки какую-то песню...
Проснулся Кураев поздно, в той же комнате, где пил вчера с двумя митрополитам. Андрей Вячеславовичу было плохо от алкогольного отравления и на оставшиеся занятия в семинарии он решил не идти - да и было уже достаточно поздно. На столе он обнаружил записку с постскриптумом:
"Срочно вызван телеграммой в Ленинград. Попросил проректора освободить тебя сегодня от занятий.
Митрополит Алексий
P.S. Вот так - придет митрополит Кирилл - и все опошлит."
Кураев вспомнил, что сейчас пятница а, значит, на субботу-воскресенье домой можно было ехать сейчас же, не дожидаясь окончания занятий. Он встал, поправил помявшуюся одежду и вышел из номера. Когда Кураев выходил из гостиницы, то случайно столкнулся в дверях с проректором, который зашел сюда неизвестно зачем.
- Ну что, Андрей? - сказал он довольным голосом, - пора тебе уже становится взрослым. Пора бросать свои ребячества...
Кураев понурил голову и ничего не сказал в ответ. Выйдя из гостиницы, он сразу же направился на железнодорожную станцию. Кураев безучастно, с пустой головой, сидел на станционной лавочке и ждал электрички. Когда та появилась вдалеке и издала гудок, то с окрестных деревьев взлетела темная туча воронья и огласила воздух истошными громкими криками. И почудилось Андрею Вячеславовичу, будто бы кричит воронье не "Карр! Карр!", а "Палл! Пал! Курр-раев пал!"...
...
А митрополита Алексия за совершенную им подлость наградили орденом "Дружбы народов".