Зоркий глаз темного окна посреди черного неба искажает и отбрасывает все темные мысли, позволяя перенестись, проникнуть в свою глубокую черную, непроницаемую суть. Блестящее око гранитной ночи отражает во тьму пьянящие мысли о неприкосновенном мироздании. Тяжелый снег забрасывал прохожих, и никто словно не мог выбраться из-под гнета его.
Эх, умер человек, как будто самым первым умер. И лежит он теперь, надувшись своим величавым безмолвием, усталой покорностью, неукротимым жизненным рвением, умиротворением и смиренным согласием мудрого своего вида. И ни единый нерв не шелохнется на гладком неприкосновенно надменном челе его. Умер и слезы ни к чему. Умер и ничего не добавишь, да и чего более, ведь, кажется уже всё, - это многозначительное "всё". Но смерть, смерть его покорила, обуздала, или же просто приняла. Он некогда водил за собой миллионы... Блистала и притягивала речь его, которая и поразила теперь всех своим молчанием. Некогда речь - теперь вот то самое немое мертвое успокоение, достойное гения, оно непременно преломляется в отчужденное безмолвие одиночества, осажденное и осужденное толпой - раньше, теперь и потом. Оно собрало тучи безобразных и молчаливых масс.
И возвели ему величественный склеп и увешали гербами и картушами, и увековечили многочисленные каменные стены во хвалу ему. А ему же все одно - умер. И покоится там он в ритме проявления высокого чувства, запечатленный в предсмертном экстазе и упоительном, самом последнем страхе перед неизведанной еще ни кем из подобных, неотвратимой, не приходящей и не уходящей, непреодолимой зеркальной вечностью.
Еще многие и многие века тучи молчаливых масс будут навещать сие белоснежное небо. И еще долго будет жить в сердцах их память неизменного будущего, неотвратимого прошлого и застоявшегося, застывшего неповторимого настоящего. Так и быть. Глубокие раны на безропотных сердцах никогда не обратятся прежней гладью, а лишь наоборот, испепеляет органическую материю.
И вот выстроились перед мертвящим зрелищем огромной вереницей, многомиллионной рекой, дорогой сквозь время и, безусловно, пространство - немые и скорбящие о нем потомки. Они почти легко переносят крепкие морозы, и стоят, и почти не шевелятся. А ведь жизнь идет, и идет дальше. А они ждут и ждут, когда настанет их черед, чтобы дойти, увидеть и простится с телом великого человека. Ждут, когда сами проникнут за кулисы жизни. Они не испытывают скорби, они пришли хоронить себя, дабы не боязно было потом.
Они мерзнут, но стоят и льют слезы о том, чего не изменить, не воскресить, не скрыть и не избежать. Они стоят, потому что долг и так надо!
И жизнь идет, и неизменно идет время, и зажигаются звезды, как будто они не зависят ни от кого, ни от чего: ни от какого фатального выхода, ни от чьего-то беспечного необдуманного желания, неосознанной жизни или порожденной истощением смерти, ни временем руководствуясь, и не пространством ведомые, они зажигаются и живут. И после снова гаснут и снова живут, так же, как и много лет тому назад, они зажигаются над пустынями, над идущими поклонится великому... над извивающимися змеями людей.
И теперь они, бессмысленные потомки, идущие в такое огненное время, под холодными стрелками часов, не осознающие своего величия, тащат на себе каждый свое - свою жизнь. И скрываются там, в этом тусклом свете, пытаясь сократить длинную звездную дорогу, туманный свой путь бесхозного человечества, скрываются, и никто еще не возвращался и не появлялся вновь в этой грешной, мутной и прозрачной, бурной и тихой, размеренной, но бушующей иногда реке. Никто еще не разрушил сумерек склепа, не распутал его медлительной простоты, наивной красоты, безотказного действия, манящего и зовущего пространства, его мерцающих, как небесный месяц, оков и пустоты, зовущей в глубь свободного астрала, поющего жалобно и пронзительно осторожно, но чарующе, задушевно величественно. Никто не поймал его обреченности, не узнал его неуловимости. Сумерки склепа, в котором легче потеряться, нежели дышать полной грудью. Беспробудная глушь наполняет это пространство, и капли смиренного сомнения прекращают всяческое расхождение с реальностью, что позволяет не заботиться о ней и не сожалеть, но сожалеют те, кто идут сюда. Но куда ведет эта река? Никто наверняка не знает. Кто-то думает, что к настоящей жизни, кто-то полагал, что в бездонное мертвое озеро.
- Великие! Одно название! Стоишь тут, мерзнешь! Умер... на нашу голову как снег! Жил вот - так руководил, и порядок был, а теперь - бардак, стоит только умереть! Нет надежности в этих великих, А стало быть, и проку! - слышалось из толпы.
- Ты что несешь? На святыню покушаешься! Это же мертвый человек! Да еще какой! - слышалось в ответ.
- Да, ладно, все умрем! - говорил все тот же безликий.
- Ты, что морозишь! Это же произвол, думай мозгами! Ты "помрешь" например, ладно, а то ж великий человек! Как можно? Товарищи, бейте его! - отозвалось многозначительно.
- Нет, лучше под суд! - возражение последовало сразу.
- Да, да, лучше меня "под суд". Так целее буду. Так хоть лицемером не останусь, и будет за что отвечать. И вина честная.
А меж тем скрывались сотнями и тысячами в бездне черного входа, и, казалось, нет того логического выхода. Только, только они навещали других, теперь же их приходится навещать.
Без особого дела бурлила река... Иногда была замечена полная тишина и скорбь не известно о ком и о чем. Но слышались отчаянные возгласы:
- Эй, начальник, пусти! Мне бы на минутку, попрощаться!
- Знаем мы вас, "на минутку"... И потом, нельзя - очередь.
- Товарищи, нельзя ли быстрее? Ведь мороз же на улице, не май-месяц!
- Да уж, не май. Так чего же ты здесь прохлаждаешься, шел бы домой, к жене, к детям.
- Помилуйте, как это прохлаждаюсь? А как же долг? - склеп, не переставая поглощать массы, не обещая возвращать их, забывая, оставлял загадкой глубокую тайну их исчезновения.
- Вот, на тебе! Была бы нужда, а то - долг!
- А вы-то, что стоите?
- Так, ведь, нет у нас больше ничего и никого: ни семьи, ни друзей. Все здесь - впереди стоят, или же побывали уже на одноразовом свидании. Вот поэтому и стоим.
Загорались все новые и новые звезды, символизируя смерть иных людей, но так, как при рождении новых, великих. И путь, указанный бесчисленными светилами, уводил в глубокую и неизведанную даль вселенной, в иную бесконечность, сменяемую другой еще более огромной. И везде, казалось, толпились напоминания о реке из живых плотей и кровей, однажды налившейся живою водой и ставшей законным именем вселенной - жизнью, обозначавшейся гармонией разумного начала бытия.
Идут и идут люди, синхронизируя шаг со стрелками часов.