Тарасенко Алексей : другие произведения.

Внутри круга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Геостратегическая комедия. Февраль 2009-го года. Mein Herz Мне снятся большие, красивые, готические, высокие, деревянные, полыхающие огнем с искрами башни. Мне снится, что в борьбе я сокрушаю булавой сталь. Мое сердце! Ты вынесло все! Я сжимаю кулак и вижу, какое ты - мое сердце! Стальное, бьющее кровью в вены, дающие живительные соки моему обезумевшему мозгу. Кого ты оплакивало и на что ты было готово, мое сердце? Почему ты многократно разрывалось от смертной тоски, страха, боли и печали потерь, но все равно стучишь? Кого ты мне дало пережить? Погибших родственников, возлюбленных, боевых товарищей, хороших и добрых руководителей, гуманных недругов, снисходивших к моей вражде с ними? Ты очерствело, но ты не умерло и даже не устаешь, не требуешь себе передышки. Ты все выдержало и ты все выдержишь. Потому что нет покоя для безумных, идущих в ночи наугад среди опасности от врагов. Нет покоя тем, кто постоянно и методично ищет приключений на свою непоседливую задницу. Нет покоя тем пытливым умам, которые, имея работающие жизненные механизмы, желают вникнуть в их суть и все нахрен раскурочивают! Нет предела тебе, человек! Потому что как море глубоко, как небо высоко, как горизонт широко раскинулось над землей твое безмерное и ничем не ограниченное безумие!!! И все перенесет сердце, бьющиеся в такт истории. Все перенесло мое сердце. Все выдержало. Не выдержало оно лишь один раз
  Алексей Тарасенко.
  
  ВНУТРИ КРУГА
  (третья икона Сатаны)
  
  Геостратегическая комедия
  
  Это тебе сам Сатана подсказал, что меня
  Шикльгрубером зовут!
  
  Посв. С.Т.Н.
  
  МОСКВА 2009 г.
  
  Часть 1-ая.
  
  "Национал - социализм с человеческим лицом".
  
  Глава I.
  
  Падение самолета.
  
  Ах, sir, вы совершенно правы относительно моей неправоты, и Ваша грубость утончённа и весьма к месту.
  
  11 декабря 2116 года, пятница.
  
  Я выбегаю из машины:
  ― Йохан? Где ты? Йохан?
  Но Йохан всегда здесь и от меня не отстает... Он, как всегда, тащит с собою наш лэптоп, на ходу то роняя его, то пытаясь вынуть из его корпуса спутниковую, облаченную в пластмассу телескопическую антенну...
  Боже мой! Перед моими глазами предстаёт картина колоссальной трагедии...
  
  Но...
  Что-то здесь не так...
  
  Я спрашиваю Йохана, не видит ли он
  Что здесь не так?
  ― Пока не вижу!
  Мы бегом пересекаем заснеженное поле, мы приближаемся к упавшему здесь полчаса назад пассажирскому авиалайнеру. Йохан настраивает связь с Интернетом, пытаясь одновременно с этим дозвониться столичному начальству...
  
  Навстречу мне бежит пожарный и размахивает руками:
  ― Это - вы? Это - вы?
  
  Кто - я?
  
  Я еще не вполне понимаю, о чем он, когда мы уже втроем продолжаем бежать к самолету...
  
  Я знал его, я знал его... я знал о нем... его "вели", когда отказал двигатель, мы с Йоханом были на военной базе...
  Ах...
  Спецы по авиаавариям, предотвратители катастроф, которые уже лет восемь не видели в глаза настоящей авиакатастрофы. Босс и его приемник. Бюргер. В правой руке - стеклянная бутылка с пивом, в левой- сосиска.
  
  Как будто специально, напоказ, с лайнера снята, как скальп, обшивка - аккуратно сверху.
  Это - для того, чтобы мы видели и чувствовали боль... Черные кости, с которых пеплом спадает сгоревшая плоть, и сладковатый запах жаренного человеческого мяса. Кто-то "прогорел" полностью, кто-то - нет.
  Мертвые тела, картина, не снившаяся и Босху. Грешники, стройными рядами выстроившись в очередь, идут в ад. Их тела испепелены и дымятся, и над всем этим, как насмешка, их вещи из багажного отделения. На дереве висят - черный, белый, зеленый, цвета морской волны - лифчики! Их еле - еле шевелит ветер.
  Какой-то пожарный разворачивает брандспойт, но потом не может ответить на мой вопрос, зачем ему это надо. Пожара уже нет, и отдельные (кажется, что ими никто не руководит) пожарные пеной тушат последние язычки пламени, которые еще долизывают слегка то, что осталось от пассажиров и их вещей.
  Всеобщий шум и гам, крики пожарных, какие-то указания в мегафоны кажущиеся сейчас совсем неуместными, всеобщий гвалт совершенно не соответствует трагической торжественности момента, и моя память воспроизводит * * ** * * Бетховена, навязчиво прорезая восприятие происходящего, немного снимая негатив эмоций от увиденного, вводя в соответствие "картинку" и "звуковое сопровождение".
  
  Но...
  Йохан?
  Что-то здесь не так!
  
  Йохан наладил соединение с Интернетом, дозвонился в Берлин правительству, которое уже оперативно на ногах, и первое что они нам выдали, так это карту местности, где мы находимся!
  
  ** вашу мать! Да я и так знаю, где я нахожусь!
  Я кричу Йохану, чтобы он срочно, подтвердив полномочия, связался с "German Airlines" и узнал, сколько пассажиров летело этим рейсом...
  
  * * *
  Летчики повели себя героями. Самолет падал на город - они отвели его от города, спасая жителей. Самолет падал на лес - они отвели его от леса, спасая пассажиров...
  За это Господь смилостивился над ними и они не горели...
  Хотя, что там?
  Им почти это удалось...но...
  Йохан, твою мать!
  Что здесь не так?
  Во мне еще колобродит выпитое на американской авиабазе пиво...
  Йохан!
  
  * * *
  Лайнер пропахал заснеженное поле, он тормозил, оставляя за собою глубокую борозду - вперемешку снег, землю и камни!
  Камни!
  Пахнет авиационным керосином. Баки вспыхнули - но не взорвались, полупустые баки топлива. Был недолгий пожар, частично оставшееся топливо вытекло и теперь маленькой речушкой устремилось вниз под откос этого оврага.
  Ах, если бы не овраг! Корпус лайнера аккуратно, как змей, прополз брюхом по полю, и потом так же аккуратно по оврагу... Здесь-то и треснули баки. Лайнер надломлен в нескольких местах, но все равно не распался на куски...
  Йохан? Скажи мне - что же здесь не так?
  
  Пожарник кричит, что ему был дан приказ - слушаться во всем меня, что меня уже назначили руководить операцией...
  Но что за операция? Мы никого уже не можем спасти. Никого!
  Говорю ему о топливе, которое стекает в овраг, о том, что надо рыть каналы - отводить керосин подальше и потом поджечь! Предупреждаю о камнях, спрашиваю, нет ли у пожарных пластмассовых лопат - чтобы работать без искры?
  
  Я поворачиваюсь и смотрю на старое и большое, уже поваленное дерево, толстая ветвь которого "сняла скальп" с пассажирского салона... Зачем это? Как айсберг - "Титаник", но айсберг погубил "Титаник", а здесь... как будто бы кто-то очень жестокий хотел показать нам, что может статься с человеческим телом. Зацепившись крылом, от чего то сдеформировалось, самолет несколько провернулся вокруг этого дерева, прежде, чем дерево упало, обнажив корни, которые как чьи-то исхудалые руки тянулись к небу в немой и бессмысленной мольбе.
  
  Бренно все...
  Во мне колобродит "Будвайзер", борясь с остатками плохо пережеванной сардельки...
  
  * * *
  Вприпрыжку, время от времени проваливаясь ногами в дыры истлевшего, еще дымящегося пола салона, барабанным треском отзывающимся на каждый наш шаг, держась за перепачканные человеческим осыпающимся пеплом пассажирские кресла, мы направляемся к кабине летчиков, которую я открываю универсальными для всех кабин всех авиалайнеров ключами... В обожженный замок ключи еле-еле входят, застревают там, потом усилие - и дверь отрывается вместе с петлями.
  
  * * *
  Теперь я понимаю - я чувствовал это! Кто-то должен был выжить. Странно лишь одно - каким-то сверхъестественным образом мне казалось, что выживет всего один. На секунду мне кажется, что тем, кто был в кабине это удалось, но...
  Пока мы с начальником пожарных команд философически (на самом деле нас просто как пыльным мешком по голове огрели) смотрим по сторонам, мой молодой друг и подчиненный Йохан быстро осматривает лежащие здесь тела: летчика, его помощника, штурмана и стюардессы. Да... они заслужили, более почетную, но все же смерть! Йохан смотрит на меня и качает головой:
  ― Нет! Они все мертвы...
  Но это совершенно не соответствует тому, что я чувствую:
  ― Йохан! **я буду! Живые есть и они в опасности! Надо искать!
  Йохан получает информацию по пассажирам из "German Airlines" и выбегает в салон считать трупы:
  ― Со сгоревшими стюардессами их должно быть сто пятьдесят восемь!
  
  Мы с пожарным выбираемся наружу - лицезреть, как пожарные еле сдерживают натиск бюргеров...
  Ах, мой милый бюргер! В правой руке - бутылка с пивом, в левой - вилка с сосиской!
  По диагонали истоптанного поля бежит пожарный с металлической трубой от брандспойта.
  Я говорю начальнику пожарников, что спасательной операции не будет, и поэтому сейчас очень важно не дать бюргерам затоптать след, пропаханный самолетом, потому как это очень важно для расследования катастрофы.
  Пожарный отвечает, что у него для этого слишком мало сил, но потом, взяв где-то мегафон просит бюргеров разъезжаться, потому как они мешают, и их помощь не нужна.
  Послушные, всегда очень послушные бюргеры быстро садятся в свои машины, дешевенькие старенькие "опели" и "пассаты" и сваливают по домам, но только лишь для того, чтобы уже через полчаса вернуться и "помогать" всем, кто здесь будет из официальных служб. Бюргеры привезут горячий кофе, булочки- пончики, грибные супы из пакетиков и одеяла...
  
  Я спрыгиваю из проема отвалившейся при падении двери самолета, напоследок взглянув на сгоревший труп женщины (замечаю это по силиконовой груди, голубым блеском "скрашивающим" общий здесь черный), держащую у себя над головой испепеленную ... наверное все-таки женскую маленькую сумочку.
  Что там у нее? Что такое она могла вознести - показать небесам в последние секунды своей жизни? Что там за драгоценность, что ее можно так вот держать (и в такой момент!) над головой?
  Золотая вставная челюсть пра-пра-пра-бабушки? Семейная реликвия?
  Что?
   Я неловко падаю на землю, и на меня тут же наваливается, вопя, американский, так же как и я, не вполне протрезвевший полковник - тот, с которым мы только что пили пиво на американской военной базе...
  
  ― Что?
  Он орет будто я глухой... хотя... небольшая оглоушенность и есть... Трупы...шок... пиво... сарделька! Американский полковник спрашивает меня, чем может помочь и сообщает, что вслед за ним - только немного медленнее, едет автоколонна с его ребятами, которых там около роты...
  
  * * *
  ― Будете создавать второе кольцо оцепления! - ору я в ответ этой башке, на которую зачем-то надета каска, а на каске, за резиновую ленту зачем-то засунута американского типа армейская рация. От этого каску намного перевешивает в бок, и полковник время от времени ее поправляет.
  ― Только не давайте своим солдатам смотреть на это, - показываю я в сторону рухнувшего самолета, откуда, как можно и издали хорошо разглядеть, виднеются сгоревшие, иногда до костей, трупы.
  Американец посмотрел в ту сторону, и, не переставая жевать жвачку тихо ответил: "Угу!".
  
  * * *
  Но... Йохан!!! Что же здесь не так?
  
  Через полчаса американские солдаты с авиационной базы, на которой нас так напоили американским пивом "Miller" (убеждая, что в Америке оно самое лучшее), уже стояли во втором кольце оцепления вокруг самолета, не давая нашим сердобольным гражданам помогать мне разбираться на месте со все еще льющимся из треснувших баков топливом...
  Тогда бюргеры дают себе волю вдоволь позаботится об американских солдатах - чуть ли не насильно одевая на них одеяла и потчуя горячим кофе из термосов. Едва же заметив проходящего рядом с ними, но с другой стороны оцепления немца бюргеры, перебивая друг друга, начинают кричать о том, что могли бы принять участие в происходящем в качестве добровольных помощников.
  Где-то над нами начинают кружиться несколько американских вертолетов, потом один из них садится, оттуда выбегает лейтенант- помощник полковника, бежит к нему, полковник машет ему в мою сторону...
  Господи! Я даже знаю, что будет дальше...
  
  Американское навязывание помощи!
  
  Чем же их занять? Вру, что трупы из кабины самолета нужно срочно вывезти в ближайший госпиталь - в морг!
  
  Пожарники слили топливо в овраг, направили его куда подальше и там подожги сигнальной ракетой. Никакого взрыва. Топливо просто вспыхнуло и немного погорело...
  
  --Вот, как и первые несколько баков - сказал Йохан...
  
  Что здесь не так?
  
  Опасность миновала, и теперь хоть немного, но можно расслабиться. Постепенно на больших "BMW" подъезжают полицейские и заменяют американских солдат. Закутанные в одеяла, с пластиковыми стаканчиками дымящегося кофе в руках они садятся в армейские машины для перевозки людей. И что же? У наших бюргеров теперь есть возможность заботится о ком-то еще!
  
  * * *
   Но все равно что-то не так... Йохан посчитал трупы и...
  Я так и думал - одного нет...
  
  Я это чувствовал! Нам есть чем заняться! Все начинают рыскать. Нужно всего одно тело... тело... тело...
  
  А я почему-то совершенно уверен, что этот кто-то - жив!
  Бюргер! Обо**авшийся, наложивший в штаны... он прячется в туалете авиалайнера, его, по счастливой случайности не опалило огнем... Он, дурак, зажал в правой руке бутылку с пивом, в левой - вилку с сосиской, как * * **ку своей жены, он о* * ** * *ся, но он - жив! От него пахнет * * ***ом, но...он будет жить! Теперь и за всех остальных! Обязан!
  Но пока это только лишь мои фантазии... хотя и очень яркие. Полулысый, жирный бюргер, в очках, конечно, с жемчужными вставными зубами, в клетчатой рубашке и в джинсиках, на ногах, конечно, кроссовки, хотя на дворе и снежная, холодная зима.
  Живи, дурачок!
  Ну, где же ты, * * **ка?
  Небось со страху, от напряжения, так стиснул бутылку, что она разбилась- порезала тебе руку, но ты не можешь остановиться и все рано машинально пьешь - только теперь собственную кровь? Вот почему ты молчишь?
  В левой руке - сосиска, которую ты давно сожрал, но не можешь остановиться со страху - и теперь ешь собственное запястье, изглодал его до костей?
  Тут такие же, как ты, бюргеры - сгорели... вот одна женщина с силиконовыми * * ** * *ми над головой подняла дамскую сумочку, прежде, чем умереть...
  А ты жив, и теперь просто обязан жить за всех за них...
  
  Ну, где же ты?
  Я уже почти готов стать мягким и пушистым. Как там у американцев? "Кити- кити-кити-кить"?
  
  * * *
   Йохан, что-то тут не так?
  Мы считали тела...
  А может он, теперь с сосиской и пивом - сидит и смотрит новости по телевизору и ухмыляется?
  Меня терзают подкрадывающиеся сомнения - может, мною уже обожаемый бюргер просто не полетел? Положил чемодан в багаж - и все. А там...
  Но нет! я слишком ярко представляю себе бюргера! Я уже слишком поверил в то, что он где-то рядом - и жив! Да и самолет-то упал не потому, что взорвался. Отказал двигатель, потом второй, неудачная попытка сесть, попытка уйти от города, от леса... последнее поле...
  Уже почти получилось - и тут такое!
  
  Как же все несправедливо на земле!
  Я смотрю распечатку, информацию по пассажирам - тут одних только детей тринадцать штук! Боже!
  Какая-то молодая мамаша с младенцем...
  
  * * *
  Если гениальному д* * ** * *у Йохану (в чем-то он уже гениальней своего учителя) все время твердить о том, что ты хочешь узнать, то Небо, услышав глас твой, твой вопрос, ответит тебе через р* * ** * *яя Йохана, да так, что он сам и не заметит, как стал проводником божественного ответа!
  
  Бюргера нет...но он есть...
  Я не обоняю его п* * **жа, но это совершенно не значит, что он не о* * ** * *ся...
  Просто он...
  
  * * *
  Боже!
  Йохан тычет пальцем в небо:
  ― Босс! Смотри!
  С неба к нам приближается...
  Теперь я все понял, что мне казалось, было не так - у самолета не было...
  Меня смутил вопрос самому себе про сортиры...
  У самолета не было...
  Прямо на нас опускается, правда еще далеко
  У самолета не было...
  
  * * *
   Хвостового оперения! А они имеют возможность самостоятельно планировать! Хвост с куском пассажирского салона! Вот! Мои предчувствия оправдались - вот оно! Там... метрах в трехстах от земли парит последняя, еще не достигнувшая поверхности планеты Земля часть этого борта. Там-то, в хвосте, и расположены туалеты, в одном из которых притаился мною чувствуемый, обо* * ** * **ся и обо* * ** * **ся, с бутылкой пива в правой руке и с сосиской - в левой, мой замечательный, тот, который теперь будет жить за всех погибших на полную катушку, а получив от "German Airlines" деньги компенсации - так и на все сто катушек...
  
  бюргер.
  
  Йохан говорит, что по рации кто-то ляпнул о прибывающем сюда "экстренном" психологе.
  
  * * *
   Следующие полчаса мы занимаемся тем, что набившись в джип- "Hammer" американского полковника, несемся по заснеженной пустыне, туда, где, как нам кажется, должно приземлиться хвостовое оперение сгоревшего самолета. Рычит мотор джипа, напрягая двигатель заставляя двигаться машину по кочкам, колеса перемешивают снег с землей и камнями, а в кабине два спеца по авиакатастрофам, американский полковник, медик, психолог и пожарный пытаются доказать всем присутствующим, что хвост самолета летит туда... куда он летит.
  Самый трезвый из всех здесь присутствующих, это - мой Йохан. Он по рации связывается с окрестными экстренными службами, убеждая их как можно скорее предупредить местное население о грозящей, медленно приближающейся с неба опасности.
  Но сколько этот хвост будет еще сам собою планировать?
  Мы смотрим вверх, поочередно выхватывая друг у друга из рук военный мощный бинокль полковника. Полковник, ведя машину, связывается по рации со своими "вертушками", приказывая им идти на перехват.
  ― Может... того? - спрашивает полковник меня, и я сразу понимаю - по его интонации и хитроватому прищуру, что он будет предлагать дальше, - сбить этот "хвост" на х**н?
  В принципе это неплохой вариант, и я бы согласился на него тут же, но...
  ― Мы сможем сбить его настолько аккуратно, что он упадет там, где вы скажите!
  Но я сомневаюсь...
  Я все еще вижу перед собой обо* * ** * ***ся бюргера, которого мы не досчитались, и теперь очень четко все мои предчувствия сходятся в одном - он там.
  Бюргер спрятался в туалете и плачет.
  Мы будем ждать, пока хвостовое оперение не упадет на землю, мы будем на месте настолько скоро, на сколько это только возможно - и спасем его!
  
  * * *
   Но мои "предчувствия" о бюргере быстро меняются. Еще минут пятнадцать назад я думал о нем, как об обычном человеке, но теперь... да, он выглядит как обычный бюргер,
  пиво в правой...
  Но при этом он... необычный! Это или очень святой человек, рыгающий пивом в сортире авиалайнера, или, может быть, гениальный художник, который еще не нарисовал свою гениальную картину, так что Небо теперь столь благосклонно к нему, или это писатель, или поэт, или даже... политик, который изобретет спасительную для человечества формулу мира во всем мире... Кто угодно, но - избранный, я принципиально отказываюсь думать, что там что-то серое и ординарное, хотя...
  
  Может, там и нет никого!
  
  * * *
   Через десять минут преследования уж очень медленно снижающегося хвоста самолета, мы, раскрыв рты наблюдаем следующую картину:
  Хвост как бы застыл в небе, так, что на секунду показалось что он недвижим, а потом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, стал планировать в обратном направлении!
  ― Боже ж мой! - ору я, - а я ведь знал, что и такое может произойти!
  Итак, развернувшись, мы несемся по уже созданной нами колее обратно, снова возвращаясь к месту столь трагичной гибели самолета. Мы снова смешиваем снег с землей, но на этот раз уже в несколько другой пропорции - там больше земли!
  Мы возвращаемся к самолету, а над нами уже кружат боевые американские вертолеты, "сикорский" и "ирокез", сильными лучами белого света прожекторов выхватывающие наш опознанный летающий редкоприсутствующий в небе объект из вечерних сумерек. Лопасти винтов режут воздух, вдаряя мощными басовитыми волнами по ушам, разрезая звуки вокруг нас на части, не давая возможности слышать их целиком, так, как они есть на самом деле.
  Я кричу американскому полковнику, чтобы его люди ни в коем случае не стреляли, иначе они будут ответственны за гибель пассажира, и полковник смущенно так улыбается мне в ответ, по всему видно, что ему сегодня обломали весьма долгожданный им кайф...
  Йохан спрыгнул на ходу из снизившей скорость машины, и побежал со всех ног к толпящимся бюргерам, убеждать их быстрее разъезжаться по домам и прятаться по подвалам.
  Полковник командует нам выгрузку, и пока мы еще недоумеваем, зачем это надо, к нам подлетает, сняв массы снега с земли, медицинский легкий вертолет.
  Теперь мы можем загрузиться туда более основательно, и наш небольшой междусобойчик- клуб для избранных распадается. В вертолет тут же влетают медики с носилками, все та же "за тридцать, без мужа" женщина- психолог, пожарный и его помощник, а так же я. Последним - как в фильмах про вьетнамскую войну- на лыжи вертолета, держась за поручень и долго опасно не залезая внутрь к нам присоединился полковник, держащий указательный палец свободной левой руки вверх. Взлет!
  
  * * *
  А я снова о бюргере...
  ты один - из ста пятидесяти...
  ты один - из ста пятидесяти...
  Кто ты? Я уже хочу его видеть просто потому, что мне любопытно. Он - избранный в моих глазах! Я даже не сомневаюсь в том, что это- мужик...
  Мы преследуем планирующий хвост, держась от него на почтительном расстоянии. Значительно ближе - боевые двухместные вертолеты, "стреляющие" в последнюю ошметку пассажирского авиалайнера мощными лучами прожекторов. Нам все видно.
  Полковник спрашивает, у кого его бинокль. Женщина - психолог отдает полковнику бинокль и тот еще долго разглядывает из бинокля наш объект.
  
  * * *
   Затем он кричит, что видит нашего человека, передает бинокль мне, кричит, где человек, что делает, но потом все начинает жутко трястись, хвост снова делает "финт ушами" на сто восемьдесят градусов, мы пролетаем в опасной близости, в рацию полковника запрашивают, не сбить ли объект, я кричу вместе с полковником громовое:
  No!
  Я так ничего и не разглядел, а еще через десять минут все, кто был в вертолете, несутся со всех ног к наконец-то упавшему, аккуратно в чистом поле, хвостовому оперению с куском салона потерпевшего катастрофу самолета.
  Впереди всех - человек, для которого пять километров бегом за пятнадцать минут - это норма, то есть наш американский полковник. Позади всех - женщина- психолог, на ходу отдающая стремительно от нее удаляющимся санитарам с носилками инструкции о том, что пациенту надо вколоть сначала, что - потом, и как не переборщить с дозой, а то будет аллергия...
  
  С**нь господня!
  Полковник, словно ловкая обезьяна карабкается по ошметкам самолетных конструкций вверх к "палубе" пассажирского салона для бедных, туда, где вопреки всем моим предчувствиям не в сортире, а в кресле, аккуратно пристегнутый сидит, нет, не бюргер, каким я его себе представлял, а довольно таки худой и длинный молодой человек с бородкой.
  На лице, на волосах и на бороде - изморозь. Парень вцепился мертвой хваткой в свою модного фасона сумочку и...
  Ну, хоть что-то от мною представляемого бюргера-
  Трясется мелкой дрожью!
  
  * * *
  ― Ба! - вопит полковник и бросается обнимать этого парнишку, после чего полковника чуть ли не за шиворот отволакивает в сторону женщина- психолог.
  В следующую минуту в этого парня вцепились все, кто только мог, и все дружно стали вопить про носилки, которые, конечно, находятся внизу, потому как санитарам тащить их наверх в салон было не с руки. Затем парня быстро осматривают, и, определив отсутствие видимых повреждений, ну, разве что он замерз, но это не повреждения, спускают под руки вниз (а он еще и сам пытается встать!), быстро водружают на носилки, накрывают одеялом, и тут, видимо уже осознав, что спасен, парень перестает трястись.
  По его бледному лицу видно, что он обессилел, мы бежим рядом с носилками, но потом на несколько секунд останавливаемся. Страшная гримаса коверкает его лицо, и, напрягши последние свои силы, парень выдавливает- выхрипывает из себя:
  ― Стойте! Там еще один есть! - и тогда уже теряет сознание.
  Один из санитаров тогда довольно покачивает головой, и пока есть пауза, вкалывает "пациенту" успокоительного.
  ― Хорошо! - говорит санитар своему напарнику, - хорошо, когда они вырубаются! Делай с ним, что хочешь, спасай его, как сам знаешь - он тебе не помешает!
  Еще один осмотр, более тщательный, того, что дополнительно от основной части аэробуса рухнуло на землю, хвостового оперения и части салона с ним, не дает никаких результатов. Больше никого, живого или мертвого, мы не нашли.
  
  * * *
   Вскоре мы оказываемся в специально приготовленном больничном отделении в стационаре на территории бывшей американской военной базы в Альсфельде.
  "Пациент" (видимо, сказывается его молодость) быстро приходит в себя, особенно после уколов, и от вертолета до специального автомобиля его уже везут на кресле- каталке. Опять- таки в кресло это вцепились все, кто мог, хотя и тех, кто "мог" стало немного меньше - к месту падения самолета "обратным рейсом" на американском военном медицинском вертолете отправляются санитары, пожарный, его помощник и полковник.
  Полковник на прощание жмет мне руку, желает удачи и говорит, что ему нужно вывести до конца своих солдат из оцепления.
  Я связываюсь с Йоханом, приказывая быть на месте за меня. Йохан спрашивает, что делать с прибывшими журналистскими телевизионными бригадами, я отвечаю ему, что слать, естественно, их на **й.
  Через пятнадцать минут вижу в экране висящего в больничном коридоре телевизора лицо сильно рассерженного Йохана, громко, на всю Германию, заявляющего журналистам, снимающих его:
  ― А ну пошли все на **й!
  Я закрываю лицо руками, поводя головой в стороны, туда- сюда...
  Вслед за этим диктор успокаивает телезрителей, что авиационный керосин, остававшийся в баках упавшего авиалайнера, слит на землю и опасности воспламенения нет. Толпы бюргеров кормят полицейских из оцепления сосисками и поят пивом.
  В левой руке - сосиска, в правой-...
  
  * * *
   Все складывается более чем удачно и уже через полчаса после обследования "психологиня" получает разрешение "познакомиться с подопечным". Парня ведут в специальный кабинет, он уже переодет в пижаму и на ногах у него мягкие тапочки, а мне разрешают осмотреть его вещи. Как бы то ни было, я тут за главного и могу взять с собой все, что сочту нужным.
  Так вот, найдя во внутреннем кармане пиджака этого молодого человека справку о замене паспорта, я эту справку перекладываю во внутренний карман пиджака своего.
  
  Еще чрез полчаса из кабинета выходит эта женщина- психолог, и едва завидев меня - (я подхожу к ней, чтобы узнать как дела) бросается мне на грудь. Она говорит, что этот парень чувствует себя очень хорошо, у него озноб, небольшая температура, но на этом - всё.
  ― Как он чувствует себя...- я еле выговариваю слово, - пси-хо-ло-ги-чес-ки?
  ― Думаю, лучше, чем мы с вами вместе взятые...
  
  У него нормальная для такого случая временная "подвижка кровли". А так... все о"кей.
  
  12 декабря 2116 года, суббота.
  Затем мы ждем вместе рассвета и пьем кофе, утром "психологиня" уезжает в Берлин, а я встречаюсь с Йоханом и мы колесим по Альсфельду в поисках той самой пустующей школы, где на протяжении двух недель будет штаб, и где в огромном спортивном зале мы с созданной правительством экстренной командой будем собирать воедино обломки самолета.
  
  Как только мы эту самую пустующую школу на задворках, более похожую на тюрьму, находим... нас вызывают обратно в Берлин, сказав, что на месте собирать улики будет местная комиссия, а мы должны как можно быстрее в столице с компьютерными базами данных определить, что же стряслось с самолетом.
  ― Этот airbus - основной наш самолет, понимаете? - шипит больным и усталым голосом в телефон министр пассажирского транспорта, - сейчас его снимут со всех рейсов и "German Airlines" капут!
  Мы всё понимаем и с радостью на машине возвращаемся в Берлин, потому как перспектива шастать по заснеженным полям в поисках обломков самолета, когда уже и так все ясно, и ничего не изменить, да еще и на холодном ветру - нас не прельщает. Гораздо радостнее мною воспринимался теперь теплый поток от автопечки, обдувавшей мне ноги и корпус.
  Я пью пиво и ем сосиску. На какой-то момент мне даже в голову закралась крамольная мысль взять бутылку в руку левую, а сосиску...
  Но это я так... не серьезно.
  Я думаю о том, что значит жить сразу за всех сто пятьдесят семь погибших, быть привилегированным человеком.
  
  
  * * *
   Три часа пути на повышенных скоростях по автобану и мы пребываем в свой большущий, на двоих, кабинет, смотрим мимоходом на секретаршу, очень огорченную не тем, что погибло столько народу, но тем, что в выходной приходится выходить на работу, смотрим как в факсе кончилась бумага потому что он был "на автомате" и нас в эти часы просто забомбили факсами, смотрим на переполненный ящик электронной почты и слушаем звонки...
  Мы разговариваем с министром пассажирского транспорта, с президентом государственной "German Airlines", с замом канцлера, с "чрезвычайщиками", со всеми, кто как один, и я уверен, что они все не сговорились, намекают нам на то, что "airbus" разбился не потому, что он плохой, а по причинам чрезвычайным...
  Только официально это должны озвучить мы... И если что-то подобное еще раз с тем же типом самолетов повториться, мне и Йохану не сдобровать.
  
  Я ставлю телефон на запись разговоров.
  
  * * *
   Итак, с журналюгами и шишками разговаривает Йохан - ему, бедному, сейчас труднее всех нас, так что я принес ему несколько стаканчиков кофе и отдал половину своих бутербродов.
  Я пытаюсь придумать хоть что-то, чтобы в назначенное по инструкциям время выдать "предварительную" версию.
  Но в голову ничего не идет. Это ж надо! Восемь лет я не видел ни одной катастрофы вживую! Только учебные пособия, методички...
  Мы разъезжали с Йоханом по всей Германии и инструктировали авиадиспетчеров, летчиков, штурманов, стюардесс, повторяли им то, что сами вычитали из инструкций, учебников и пособий...
  
  В перерыве наших лекций - кофе с пончиками и можно покурить. После семинара наши "ученики" в специальных бланках поставят нам оценки. Тогда мы позволили курить, пить кофе и есть пончики прямо во время занятий. Все равно этим людям все и так без нас известно. На нас посыпались пятерки. За всю свою карьеру в качестве такого вот лектора меня только один раз спросили - молодой такой там парнишка был, в чем смысл моей работы?
  Но и это парень в опросном листе поставил мне пять...
  
  Я думаю о том, что произошло с самолетом, Йохан на несколько фронтов отбивается от журналюг, посылая их на * * * (это у него хорошо пошло), и от чиновников, что труднее, потому как я требую, чтобы он избавил меня от этих, а чиновники очень настырно все хотят переговорить именно со мной. Приходится подключить секретаршу к несвойственной ей работе - и вот, оказывается, неожиданно, что ей-то достался фронт наиболее интересный!
  
  Она вбегает в кабинет и кричит, что у выжившего не нашли никаких документов!
  ― Нет! Это не так! - кричу я ей в ответ, и, отвернувшись к спинке своего офисного кресла на колесиках (а на него накинут мой пиджак), достаю из внутреннего кармана бумагу того парня... это временная справка, которая выдается всем, у кого "делается" паспорт. Так... код 01-75... что это?
  Звоню в полицию - код "01-75" означает, что паспорт меняется на новый по причине смены фамилии.
  Снова вбегает секретарша и кричит, что парнишка тот совсем сошел с ума, утверждает, что он - Гитлер! Я разворачиваю бумагу с кодом 01-75 и улыбаюсь...
  
  Я представляю себе, как стюардессы предлагают всем желающим перейти в соседние салоны более лучшего, и, соответственно, дорогого класса. Эконом класс - может пойти в бизнес. Бизнес - в люкс...
  И только один богемный юноша сидит на своем месте в хвосте самолета, где самые дешевые места, и не поддается на предложения стюардесс:
  ― Можно, понимаете? Можно!
  Рейс такой-то, до Франкфурта - на- Майне... там пересадка, настоящий авиа- автобус! Время полета - один час двадцать минут.
  Все остальные - переходят вперед и гибнут. Он - сидит на своем месте и остается в живых. Один! Живи теперь, парень, за тех остальных, что погибли. Живи на всю катушку!
  
  * * *
   Вбегает Йохан - что делать? Кто выжил? Все хотят знать фамилию того, кто выжил, родственники надеются на то, что выжил кто-то из их близких...
  Я разворачиваю бумажку, и в воздухе повисает пауза. Даже телефоны не звонят...
  
  Родственники! Я-то их знаю! Через двенадцать часов - успокоение, принятие того, что случилось как данности... мужчины думают о новом браке, женщины тоже. Психология! Всего двенадцать часов!
  Молодые женщины, потерявшие детей и мужей начинают думать, как и от кого они родят еще...
  Я разворачиваю эту бумагу...номер кода ноль - семнадцать. Йохан смотрит на меня вопросительно.
  ― Шикльгрубер - говорю я. - Фамилия единственного выжившего - Шикльгрубер.
  
  Как-то странно все это, но именно в этот момент как будто бы кто-то отверз мое сознание, и я понял, что сгоревшая женщина, о которой я думал, что она в последнюю секунду жизни как дура подняла над головой дамскую сумочку с бабушкиной вставной челюстью, на самом деле, еще, видимо, на что-то надеялась, подняла вверх своего двухмесячного ребенка.
  
  Глава II.
  Допрос Шикльгрубера.
  Начало - беда лихая, История учит нас тому, что она нас все время учит.
  
  24 декабря 2116 года, четверг.
  С момента падения самолета прошло уже около двух недель, и пока мы укладываемся в установленные правилами сроки: через сутки мы уже выдали предварительную версию того, что произошло, затем была еще пара бумажек, которые пошли в правительство, но не предназначались для прессы, и примерно через неделю мы должны выдать еще одну, более детально проработанную версию авиакатастрофы.
  Предварительная версия была нами с Йоханом высосана из пальца, но да кто ж нас проверит?
  У самолета отказывает один двигатель, но от того, что самолет сделан в Германии, а не в России какой-нибудь, где главное- безопасность пассажиров, за первым двигателем синхронно отказывает второй. Двигатели-то синхронные! Самолет резко начинает терять скорость, и если до этого момента он как раскаленный нож сквозь масло проходил (благодаря скорости) через все встречные воздушные потоки и воздушные ямы, то, потеряв скорость на такой высоте, замедлившись, встретившись с сильным, идущим от земли теплым воздушным потоком, он, все равно, что человек получивший удар под дых, переламывается.
  Где тонко - там и рвется.
  Но это - только наша версия, которую мы высосали из пальца. И чем дальше - тем только хуже.
  На днях нам передали трехмерную компьютерную модель полета самолета. Затем врачи дали данные по погибшим. Вот эта кучка пепла - господин такой-то, вот эта кучка пепла- фрау такая-то... Все это запросто определяется по ДНК.
   У нас есть только один выживший свидетель, с показаниями которого мы так и не смогли ознакомиться, прежде всего потому, что не хотели.
  
  * * *
   Вы спросите - почему же мы так не спешим связаться с господином Шикльгрубером? А вы когда-нибудь имели дело со свидетельскими показаниями? Если бы я имел власть - то давно бы отменил их к чертовой матери! Почему мы должны принимать это в расчет? Два человека, которым "посчастливилось" видеть одно и то же происшествие, подчас дают абсолютно противоположные, взаимоисключающие показания!
  Думаю, что в случае с Шикльгрубером все будет так же... то есть другого, кроме него, свидетеля у нас нет, чтобы противоречить Шикльгруберу, но ему я, как и любому другому, до конца не поверю все равно. Он обязательно что-то преувеличит, что-то уже забыл, что-то для красного словца приврёт. Зачем мне всё это?
  А если он еще будет противоречить нашим сделанным на основе показаний приборов выводам? Вот проблем не оберешься! Все, что он ни скажет, я отмету напрочь, сославшись на сильный эмоциональный шок, пережитый Шикльгрубером.
  Поэтому мы и не идем в полицейский департамент, когда нас вызывают. Мы больше доверяем показаниям радиолокационных служб, черным ящикам и компьютерным моделям. Вот только совместим трехмерную модель полета самолета с трехмерной моделью воздушных потоков - и увидим, как выдуманный нами поток теплого воздуха с земли и выдуманная нами воздушная яма- аккуратно появятся, чтобы в реальности, которая уже произошла, подтвердить наши выдумки.
  Удар под дых самолету...
  
  * * *
   А два дня назад мы были на встрече с адвокатами "German Airlines". Эти **ки, зная, конечно, о верхней планке выплат родственникам погибших в авиакатастрофах, зная, что много, очень много, платить им все равно не придется, изображают скорбь и печаль. Наши слова гулким эхом отдаются к конференц-зале основного офисного здания кампании .
  -Самолет...- говорю я им. - Рейс GCA-2254 B-FnM.
  -Да что там самолет! Людей жалко!
  -Выплаты...
  -Да что там выплаты! Пропади они пропадом - людей жалко - не вернуть!
  Но я-то знаю, что цели этих обязательных по инструкциям встреч - уговорить нас не заявлять о снятии с полетов основной тягловой силы "German Airlines"- базового лайнера, обслуживающего всю Германию на протяжении уже более чем двадцати пяти лет.
  Но я непоколебим. Если надо, если факты будут говорить о необходимости снятия этого типа самолета с рейсов, я, не смотря ни на что, буду говорить о такой необходимости. Но что делать дальше - решат уже на самом верху и без нас.
  
  * * *
   Входит Йохан и протягивает мне бумагу из полицейского департамента. Я читаю большую, набитую готическим шрифтом надпись: "Повестка". Затем я комкаю этот листок бумаги и пытаюсь им попасть в мусорную корзину, находящуюся в противоположном от меня углу нашего кабинета. Вокруг корзины валяется уже относительно не малая кучка скомканных листиков.
  Йохан, как заправский футбольный вратарь ловит на лету эту бумагу и со словами:
  -Ты что! Это же пропуск в департамент. Без нее нас не пустят! - возвращает мне ее обратно. - Забыл, что ли? Это уже третья повестка, так что мы уже не можем не идти. Теперь мы просто обязаны.
  Ах, ну я совсем уже и забыл... пятнадцать минут до окончания рабочего дня и я надеваю пальто. Вслед за мной - Йохан. Мы выходим на улицу, идем в ближайшую пивную, и там стоим за столиком на длинной ножке и пьем "Пепси".
  Йохан снова "проигрывает" ситуацию с самолетом, пытаясь состыковать то, что состыковаться не может. Он настроен на то, что мы, как всегда, часа через пол пойдем уже не стоять, а сидеть в соседнее кафе и там просидим еще часик.
  Но мне по мобильному звонит Анна Стерн - женщина- экстренный психолог, первая оказавшая психологическую помощь Шикльгруберу и я иду "пересекаться" с ней - сегодня мы с ней наметили поход в кино.
  
  Напоследок Йохан говорит, что заедет за мною утром.
  -Хорошо, - бросаю я ему в ответ, - как раз и позавтракаем вместе...
  
  * * *
   После фильма, сюжет которого забылся сразу же, как только мы вышли из кинозала, я пошел провожать Анну до ее дома. Затем она пригласила меня зайти к ней домой, где мы сидели и пили кофе:
  -Боюсь, что я сегодня не засну - то ли намекая на что-то, то ли просто имея в виду кофе говорила Анна.
  А я спрашиваю ее о Шикльгрубере - что он говорил во время их первой беседы?
  -Говорил, что он - Гитлер.
  Это я знаю, в этом нет ничего странного - за неделю до катастрофы Шикльгрубер подал документы на смену фамилии...
  -Говорил что из эконом - класса пересел в бизнес...
  Но потом..
  -Но потом к нему подошел ангел и уговорил его пересесть в хвост самолета. Помните? Он говорил, что с ним "еще один есть"?
  Я вспоминаю, как после этих слов Шикльгрубера с полковником бегом обследовали упавшую с неба хвостовую часть авиалайнера..
  -На самом деле, не вполне отдавая себе отчет в том, что происходит, он имел ввиду это свое странное видение.
  Я говорю, что, наверное, Шикль - сошел с ума, но Анна смеется и отвечает что это вполне стандартная реакция человеческой психики на чрезвычайные происшествия.
  -Наверняка, поняв, что из всей массы пассажиров выжил только он один, этот молодой человек, может быть даже просто на уровне подсознания, начал искать ответ на вопрос - почему я? Стал искать причину свершившейся на его глазах несправедливости. И вот, его подсознание придумало, и выдало "на гора" ему историю про ангела.
  -То есть это его выдумка, но он думает, что это все происходило в реальности?
  Анна еще не знает. Ей трудно сказать что-либо:
  -Простая защитная реакция человеческой психики. Примерно такие же истории выдумывали раньше солдаты, которые, не смотря на свою самоотверженность, не погибали в бою, когда рядом с ними гибли их товарищи. Это особенно свойственно тем, кто "выжил один из полка".
  -Да...- говорю я, - когда гибнут дети, младенцы, все время задаешься вопросом о справедливости происходящего.
  Анна, наверное, что-то хочет, но я настолько уже устал и от одиночества, и от очень несерьезных связей, что стараюсь хранить наши начинающиеся отношения от слишком быстрого "разворачивания сюжета". И, по-моему, на сколько я могу судить, она это поддерживает. Я хочу чего-то серьезного, и извините за старомодность, верного, и долгого, поэтому просто встаю и делаю вид что ухожу.
  Отходя от подъезда смотрю в ее окна - она смотрит мне во след и машет рукой. Я машу рукой в ответ.
  
  25 декабря 2116 года, пятница.
   Пока мы с Йоханом едем в полицейский департамент, по мобильному телефону связываюсь с метеорологической службой насчет трехмерной карты воздушных потоков в том самом месте и в то самое время, как лайнер развалился на части. Молодой человек, делающий трехмерную карту потоков говорит, что карта будет готова только через день, то есть послезавтра, и просил немного набравшись терпения подождать. Я говорю, что ждать нам очень сложно, дескать, поторопитесь, но когда отключаю телефон, мы вместе с Йоханом начинаем блаженно улыбаться, бьем, по-спортивному, друг друга ладонь в ладонь, радуемся и смеемся, что завтра на работе нам будет делать совершенно нечего.
  
  
  * * *
  В полицейском департаменте мы знакомимся со следователем и его помощником, психологом, наблюдающим за Шикльгрубером во время его бесед со следователем, платным консультантом полиции...
  Я неприятно удивлен, но психолог - не Анна Стерн.
  Психолог - вот он! Тот самый бюргер, с лысиной, бородой и усами, в кроссовках, с бутылкой пива, только без нее. Вот кого я хотел спасти, несясь сломя голову, и рискуя этой головой на американском джипе по заснеженной земле в компании таких же, как и я, психов - фанатиков человекоспасания!
  Но теперь я немного даже рад тому, что мы спасли, извлекли из того, что осталось от самолета не такого вот дядьку, но, судя по всему, весьма утонченного, и, наверное, не глупого юношу.
  Следователь отводит меня в сторонку "для разговора" и говорит о эксцентричности "господина Гитлера".
  -Как? Он уже?
  -Да! Со вчерашнего дня у парня новые документы с новой фамилией...
  
  Финиш... Ну так вот, следователь спрашивает меня - не кажется ли мне, что то, что произошло с самолетом - теракт? Еще он спрашивал, возможно ли, скажем, теракт подстроить, но при это все рассчитать таким образом, что будучи одним из пассажиров - выжить?
  Я понимаю, к чему он клонит...
  -Почему вы не приходили раньше?
  -Если мы были вам настолько крайне необходимы, то, насколько я знаю инструкции на этот счет, вы могли бы выслать все три повестки одновременно!
  Господин следователь замолчал.
  -Мне нечего ему предъявить, а эта сука психолог говорит, что Шикль... то есть
  Гитлер вменяемее всех нас вместе взятых.
  Я думаю, зачем следователь хочет что-то повесить на Шикльгрубера? Ну, повезло парню, ну что тут такого?
  Деньги? Сделать так, чтобы "German Airlines" не платили этому выжившему компенсацию?
  Но если пострадавший- душевнобольной, сумма удваивается... Или они сговорились? Но нет, следователь думает о теракте, а не о душевной болезни Гитлера:
  -Я так думаю, - следователь как-то слишком много моргает, - этот мог сделать все что угодно, больно болезненно самовлюблен.
  
  * * *
   Через полчаса я убеждаюсь в том, что следователь - пусть он и издерганный весь, и нервный такой вот - но не так уж и не прав.
  Гитлер - самовлюблен до крайности. Я сижу радом со следователем в комнате для допросов, а за толстым, пуленепробиваемым зеркальным стеклом, в соседнем кабинете, сидят Йохан, помощник следователя и психолог.
  
  С порога Гитлер начинает засыпать следователя упреками - дескать, его отвлекают от дел, он с таким трудом зарабатывает себе на хлеб, его заставили подписаться о невыезде из Берлина, это расстраивает его дела...
  Затем он требует сигариллу, а следователь может угостить его только ароматными папиросами.
  
  * * *
   Итак, следователь начинает, а я немного смущен, что присутствую при том, как человек вынужден выдавать информацию о себе конфиденциального свойства.
  Год рождения, день-месяц, место.
  Ваш пол? - смешной вопрос не правда ли?
  Адрес проживания.
  Наконец Гитлер спрашивает следователя:
  -У вас теперь новый помощник?
  -А? Нет... - следователь смущается и представляет нас друг другу, хотя я-то и должен быть представлен Гитлеру, а вот его мне можно и не представлять.
  В принципе, Шикльгитлер мог бы подать в суд на следователя, но по всему видно что ему все равно, кто и что о нем знает, кажется, что он слишком занят для того, что бы ходить на эти встречи со следователем и хотел бы только того, чтобы от него все поскорее отстали.
  
  За сим следователь перестает задавать положенные протокольные вопросы и переходит к делу. Он просит Адольфа (вместе с фамилией Шикльгрубер поменял еще и имя) снова изложить все по порядку, как он помнит- произошедшее с ним..
  Тогда Гитлер говорит, что уже устал повторять одно и то же. Следователь же утверждает (об его инструкциях я не знаю ничего, совершенно) что по делам такой серьезности у любого свидетеля берут показания минимум три раза.
  -То есть вы должны повторить свои показания три раза. Протокол ваших вторых показаний будет сверяться с протоколом первых. Протокол третьи- с протоколом первых и вторых...
  Гитлер говорит, что был у свидетеля уже не три, а восемь раз!
  -Да, но при этом вы рассказали нам все от начала до конца всего два раза! Поймите меня, Адольф Алоезович, я устал не меньше вашего и хочу поскорее все закончить. Давайте договоримся, что вы сегодня еще раз все рассказываете - и на этом наши с вами встречи заканчиваются раз и навсегда.
  Гитлер, кажется, сломался. Он говорит, что у него срочные дела в Кёльне и ему нужно туда, а подписка о невыезде его держит.
  
  * * *
   Итак, все по порядку. Гитлер, видимо, уже привык к следователю, но мое присутствие его напрягает.
  Сейчас он будет говорить что-то, что его смущает...
  
  Итак, Шикльгрубер сел в самолет. Примерно через двадцать минут, ввиду того, что пассажиров в бизнес-классе и люксе было очень мало, стюардессы позволили другим пассажирам занять там пустующие места. Шикльгрубер то же пересел, но время от времени ходил в хвост самолета - подымить в курительном салоне student - класса. Затем дали еду и напитки, а еще минут через пять стали показывать детский мультфильм - на телемониторах в креслах впереди сидящих пассажиров. Потом Шикльгрубер попытался уснуть, и вот в тот момент, как он подумал, что уже спит, он увидел ангела.
  Ангел толкает Гитлера в бок (книга Деяний Апостолов, гл. 12, стих 7 - прим. авт.) и приказывает идти, следуя за ним. Думая, что видит сон, Гитлер с легкостью соглашается, идет, а потом, как и ангел- садится в одно из кресел в задних рядах хвостовой части лайнера, и пристегивается. Еще через какое-то время ангел исчезает - едва Гитлер моргнул, до этого не сводя глаз с этого... существа, а еще через несколько минут слышится страшный скрежет, хвостовое оперение с куском салона отрывается от остальной части фюзеляжа - и летит дальше, в то время как вторая часть самолета со всеми оставшимися в нем пассажирами камнем устремляется вниз.
  -И в этот момент я как бы проснулся! Понимаете? До этого я принимал все за сон и подчинялся ангелу, просто желая узнать, что же будет дальше!
  Я прошу Гитлера показать траекторию движения части лайнера с остальными пассажирами - Гитлер машет рукой, при этом, видимо, для придания большей правдоподобности своему жесту, все это озвучивает:
  -Вот так вот! - воу!!! - и я удивляюсь схожести жеста этого парня и траектории падения самолета, что видел на компьютерной модели.
  
  * * *
   Потом идут, наверное, стандартные для таких ответов вопросы.
  -Принимали ли вы наркотики?
  -Пили ли вы спиртное?
  Ну и т.д. и т.п.
  
  Затем начинается перерыв, и следователь приглашает меня в комнату за стеклом, где живо что-то обсуждали помощник следователя, психолог и Йохан.
  Следователь говорит, что все вопросы ничего не прояснили, а потом я еще раз выслушиваю лекцию психолога о том, что уже слышал от Анны Стерн - о защитной реакции психики человека после каких-то там произошедших с ним кошмаров.
  
  Следователь спрашивает меня, нет ли у меня к господину Гитлеру еще вопросов. Я отвечаю, что нет:
  -Тогда, - говорит следователь - как только господин Гитлер появится снова в кабинете, я сообщу ему, что он свободен от подписки о невыезде, и что мы с ним встречаться больше не будем.
  
  * * *
   Мы стоим с Йоханом у входа в департамент и курим, а через какое-то время из дверей почти вместе весело так и стремительно, почти выбегают, но каждый в свою сторону, Гитлер и психолог.
  У Гитлера - какая-то большеформатная папка, которые обычно носят с собой художники, у психолога - большой и толстый коричневый саквояж.
  Психолог обут в кроссовки, и, кажется, что он вот-вот достанет откуда-нибудь бутылку пива. Он улыбается и кивает нам на прощание, сделав почтительный поклон. Мы так же отвечаем доктору улыбками и машем руками ему на прощание:
  -До свидания, господин доктор!
  -Не дай бог вам, ребята, быть моими пациентами - отвечает нам он.
  Мы улыбаемся и даже немного смеемся, а потом мне на мобильный звонит Анна.
  Высоко в небе летит- гудит самолет, но даже с такого расстояния я могу определить по силуэту, что это именно тот самый тип авиаавтобуса (буквально так, да!) - что и тот, который недавно разбился.
  
  У меня перед глазами снова появляется сгоревшая мать, поднявшая к небу сгоревшие руки с обугленным ребенком.
  
  4 января 2117 года, понедельник.
  Через некоторое время у меня возникает желание встретиться с Гитлером с глазу на глаз и без свидетелей. Все дело в том, что во время встречи с ним в полицейском департаменте следователь меня смущал и я не мог сосредоточится. Но теперь уже что-то есть...
  Меня интересует, почувствовал наш выживший перед тем как самолет развалился тряску или вибрацию...
  Как человек причастный к расследованию, я, минуя полицейский департамент выясняю адрес господина Шикльгитлера и предварительно созвонившись с ним, иду в гости.
  По дороге покупаю большой пакет белого вина "Либфраумильхь". Гитлер живет в мансардном этаже старого такого, недавно отреконструированного дома.
  
  * * *
   На мой мобильный поступило три вызова, на которые я не обратил внимания, потому что был отключен звонок и вибровызов. Мне звонила Анна, а так же психолог, работавший со следователем, который снимал показания Гитлера. Анна звонила два раза.
  Я перезваниваю всем, а психолог сообщает мне, что по заданию следователя должен прислать мне факс со своим окончательным заключением о психическом состоянии Шикльгрубера. Анна просто предлагает встретиться.
  Психолог говорил, что звонил на мой рабочий номер, а там мой помощник (Йохан), вместо того, чтобы нажать на факсе кнопку "START" и спокойно принять всего два листика отчета, сказал, что не совсем уверен в том, что в этом факсе есть необходимость, и что без моего разрешения факса принять не сможет.
  Я звоню Йохану, спрашиваю его, что это такое, и прошу перезвонить психологу и принять факс, а Йохан отвечает, что уже принял всю информацию по электронной почте и в факсе нет необходимости. Я начинаю немного нервничать, потому как передача факса - это официальное дело, которое фиксируется техникой и которое, в случае чего, может стать основанием в обвинении нас в халатности или преступном бездействии.
  Йохан же говорит, что на документах нет грифа "прочесть обязательно", на что я отвечаю, что вполне возможно, что в текстовом файле, посланном нам по электронной почте, этого и нет, а на листе факса это есть. "Прочесть обязательно", в конце концов, некоторые ставят после распечатки текста на принтере специальными печатями.
  
  * * *
   Пока я выясняю все эти вопросы, незаметно для самого себя подъезжаю (я взял такси за служебный счет) к дому, где живет Гитлер. Я вхожу в подъезд через закрытую на магнитный ключ калитку, предварительно связавшись с Гитлером по домофону. Он открывает мне, я вхожу, затем лестничная клетка, пять этажей вверх и открытая дверь, в которую я не звоню, а сначала решив попробовать не открыта ли она, дернув ручку вниз, оказываюсь в полумраке квартиры- студии молодого художника.
  Итак, я немного мнусь и громко, демонстративно вытираю ноги о половичок при входе, пока, наконец, через полминуты не догадываюсь открыть входную дверь еще раз и громко ею хлопнуть. И это срабатывает! Через совсем немного времени я слышу какую-то возню в глубине квартиры, а затем и голос хозяина:
  -Вы уже здесь? Так чего же вы ждете? Идите сюда!
  
  * * *
   Итак, через коридор, на который были последовательно нанизаны три небольшие комнаты и кухня (все такие под офис отделанные, светлые, белые стены, море ненужного, но все равно включенного света), я попадаю в такой полузал - полугостиную, переоборудованную под творческую лабораторию или что-то типа того.
  Гитлер как раз работает, фотографируя какую-то модель, девушку, наверное, известную (мне она показалась знакомой) на фоне этакой странной хреновины, выглядевшей как старый, в классическом духе выполненный фонтан. Ясное дело, что все это бутафория, но сделана она очень мастерски.
  Завидев меня, Гитлер говорит модели о перерыве, и, ни слова не сказав, та, на ходу закуривая длинную дамскую сигарету, уходит куда-то в направлении коридора, из которого я только что, так сказать, выполз.
  Гитлер то же закуривает, у него в руках сигарилла, и та, тлея, наполняет пространство вокруг вкусным пряным ароматом шоколада.
  Я достаю из пакета вино.
  -Ах вот оно что! - Гитлер улыбается, а потом некоторое время рассматривает большой прямоугольный пакет с вином, крутя его в руке. Секунд через пятнадцать я начинаю уже думать, что Гитлер такого не пьет, богема и все такое, но он меня успокаивает сам, крикнув модели, что бы она принесла из кухни какую-нибудь посуду.
  -Эльза! Эльза, черт тебя побери, где ты! - совершенно так беззубо - беззлобно несколько раз прокричал этот молодой человек, после чего, едва он поднялся со своего большого такого, и, насколько я понял- подранного кошками и пыльного дивана, для того, видимо, чтобы принести посуду самому, слышится, как где-то в глубине квартиры кто-то спустил воду в унитазе, затем послышалась возня с туалетной дверью, и вот, наконец, на ближнем конце коридора, который ведет от порога квартиры к гостиной, показалась Эльза.
  -Ты что-то хотел, я не расслышала? - тихо спросила она, но как только Гитлер ответил ей, что, дескать, ничего, он сам, Эльза зачем-то повернулась на сто восемьдесят, пошла по коридору, удаляясь от нас, а еще примерно через минуту принесла два фужера и большую, чистую, но не оттертую от всякой там искусственной краски от пакетиков с чаем кружку. Кружку Эльза берет себе, мне достается такой фужер- цилиндр с небольшими такими напылениями синего стекла и с маленькой, еле заметной полосочкой со следом чьей-то помады.
  Гитлеру достается большой бокал, похожий на пузатую рюмку, но увеличенную раз в десять, нужную, судя по разным там фильмам, для того, чтобы посмотреть, есть ли у красного вина "дамские ножки", да там еще покрутить его и понюхать. Нормальные люди такие вот штуки используют для орешков или попкорна.
  Мда, но я принес вино белое....
  Вполне возможно, что у этих молодых людей просто нет другой посуды в доме. После совместного распития вина Эльза использует свою кружку как пепельницу, а Гитлер знакомит меня со своими работами.
  -Я создаю рекламу - мне передают через стол альбом с фотографиями, - это пока все, что у меня есть, но, с другой стороны, мне кажется что и этого уже не мало.
  И это на самом деле так. Кроме множества флаерсов различных клубов я вижу фотографии, которые в разное время видел в центре Берлина на каждом углу. Я спрашиваю, придумывает ли Гитлер подписи под фотографиями сам, или его только фотографии.
  -Когда как - отвечает он, - но в этих, как я их называю, "больших" работах, все- моё, от начала до конца- и даже шрифт. Кстати, один мой шрифт у меня как-то купили некие фирмачи, потому как он им очень понравился.
  Очарованный какой-то такой до сих пор мною не встречаемой творческой атмосферой, я через некоторое время совершенно забываю о цели своего визита.
  Затем Эльза в приказном порядке отправляется пару раз на кухню. Сначала за консервами и хлебом (хлеб- половина зачерствевшей и слегка заплесневевшей французской длинной булки), а потом - за полбутылки какого-то ликера.
  Пока Эльза туда ходит, Гитлер говорит, что нашел ее в Кельне, что она чуть ли не бывшая шлюха, и вот теперь они пытаются как-то вместе устроиться в Берлине.
  -Эльза очень беспорядочный и ленивый человек - сказал со вздохом, как мне показалось, искреннего сожаления, Гитлер. - Ей совершенно невозможно доверить вести хотя бы часть домашнего хозяйства, и по- этому многое мне приходится делать самому.
  Я делаю вид, что сочувствую и понимаю, качаю головой, хотя мне на это и глубоко наплевать.
  Затем происходит пауза, так что я, временно отвлекшись, смотрею по сторонам, а Гитлер, как оказывается, разглядывет меня.
  -Посмотрите-ка сюда! - неожиданно вдруг сказал он. - У вас такое лицо! Что-то в нем есть. Что-то такое... особенное... Взгляд, мимика... глаза..
  Я смущаюсь, и, наверное, начинаю криво улыбаться. Во всем этом, наверное, есть что-то гомосексуальное и оттого неприятное, но Гитлер развеивает мои сомнения:
  -Кого-то вы мне напоминаете?
  Он делает несколько моих фотографических портретов, я слегка пьян и оттого соглашаюсь. Затем Гитлер снимает нас вместе с Эльзой, а еще через какое-то время я вспоминаю об уговоре встретится вечером с Анной..
  Но Гитлер вошел в раж, он просит меня задержаться хоть еще на немного:
  -О, господи! - говорю я - я что? Модель, что ли?
  Гитлер просит меня улыбаться, а я отвечаю, что не модель и что левый клык у меня - фикса.
  -Золотого цвета? А? Нет?! Металл...Ну так это же отлично! Как раз очень кстати - у часовой коллекции, для которой я вас снимаю, дизайн выполнен в серебряном металле. Даже не надо будет редактировать - настолько это кстати!
  
  * * *
   Уже когда я оказываюсь снова в коридоре квартиры Гитлера, он мне сообщает, что если фотографии с моим участием "пойдут", то мне будут причитаться деньги.
  -Нет, - отвечаю я, - спасибо большое, но мне совершенно не нужны деньги. Мне достаточно того, что платит государство за мою деятельность в расследовании катастроф.
  Тут Гитлер немного смущается, и я начинаю внутренне корить себя за то, что, видно напомнив об авиакатастрофе, сделал ему больно.
  -Извините! - я завязал второй шнурок и выпрямился. Протягиваю руку.
  -Ничего...- Гитлер протягивает мне руку в ответ.
  И тут я, наконец, вспомнив о цели своего визита, спрашиваю не ощущал ли это молодой человек какую-нибудь вибрацию или тряску в салоне самолета за некоторое время до того, как тот развалился?
  Нет, он конечно ничего такого не помнит, а меня словно за язык кто тянет - "Уже не по работе - говорю я - а так, для себя- как выглядел тот самый ангел"?
  -Знаете, я и сам был очень удивлен, но именно так, как обычно изображают ангелов в детских книжках по библейским сюжетам, ну разве что без крыльев. Даже не знаю, что еще можно было бы сказать...бред какой-то...
  Видя, что совершенно не желая того, я смутил в общем-то хорошего, как мне показалось, человека, я начинаю немного поторапливаться.
  -До свидания!
  Гитлер и вправду очень симпатичный парень, и пока я не захожу в лифт (вниз я уже решил не спускаться пешком, ноги немного подкашивались) он ждет, смотрит на меня, и мы совсем уже на прощание обмениваемся с ним парой ничего почти не значащих фраз.
  
  5 января 2117 года, вторник.
  На следующий день, придя на работу, я первым делом знакомлюсь с факсом, присланным к нам в офис психологом, присутствовавшим на всех "беседах" Гитлера со следователем. В факсе очень кратко, зато по делу, было примерно описано то, что произошло с нашим молодым другом - художником. Главное - как Гитлер оказался в спасительном для собственной жизни салоне стьюдент - класса для курящих.
  Итак, психолог предположил, что Гитлер, пересев вместе со всеми остальными пассажирами в класс получше, после несколько раз ходил курить в салон для курящих, который располагался рядом с туалетами в хвосте самолета. В конце концов он решает сесть снова в стьюдент- классе, а потом происходит то, что происходит, и подсознание Гитлера, оставшегося в одиночестве, пока он планирует вместе с хвостовым опереньем самолета и куском задней части фюзеляжа, в котором располагается стьюдент- класс, придумывает ему замечательную историю про ангела, и эта история теперь дает ему моральное облегчение и ответы на вопросы о несправедливости жизни, типа: "почему я выжил, а они- нет?"
  Я думаю, следовательно, что Гитлер - не плохой человек, раз он так вот способен, по мнению психолога, мучаться совестью, выжив в одиночестве в авиакатастрофе, и затем, к своему удовольствию отметив, что у факса нет грифа "прочесть обязательно", даже исходящего номера- и то у него нет, я комкаю этот лист бумаги и бросаю (очень редкий случай, но получилось метко!) в мусорную корзину.
  
  * * *
   Казалось бы на этом все, но, прежде чем моя фигура полностью выполнит свою историческую миссию, пусть и не зная того, пройдет еще какое-то время.
  Итак, на следующий день после недельного ожидания ответа на все наши запросы наконец-то у нас в офисе появляется молодой человек, который создавал трехмерную модель воздушных потоков (как мы говорим- "завихрений") на том самом месте, и в то самое время, как произошла катастрофа нашего несчастного авиалайнера.
  Все дело в том, что до этого момента метеорологи присылали нам эту самую модель, но совместить ее с трехмерной моделью полета самолета нам не представлялось возможным, ввиду того, что две эти модели были созданы в разных программах и имели разный, несовместимый друг с другом формат файлов.
  Итак, по нашему запросу этот молодой человек переводит трехмерную модель воздушных потоков в другой файловый формат и совмещает свою модель (это уже сидя у нас в офисе) с моделью полета самолета.
  -Не может быть! - вдруг восклицает он, как раз в тот момент как мы с Йоханом уже было стали забывать, что этот парень сидит с нами в одной комнате, потому как больно тихо он сидел, да и мы считали, что снабдив парнишку пончиками и кофе свое дело выполнили так, что теперь этот молодой метеоролог не имеет просто никакого морального права к нам приставать.
  Мы с Йоханом подбегаем к компьютеру, за которым сидит этот парень и не можем сдержаться от выражения бурной радости ввиду того, что совмещение двух компьютерных моделей абсолютно подтверждает нашу взятую с потолка теорию!
  Итак, самолет, после того как у него отказали двигатели на левом крыле, встречается с потоком теплого воздуха, восходящего от земли, и затем начинает разваливаться...
  В десятку!
  И только одно "но" - молодой человек, который только что наложил эти две модели друг на друга, абсолютно отрицает, что его трехмерная модель воздушных потоков соответствует истине:
  -Вчера в этом временном промежутке обозначалась совершенно другая картинка! - говорит он нам, попеременно смотря то на меня, то на Йохана и обиженно так, как-то по- детски хлопая глазками. - Что-то произошло с моей программой, сбой какой-то!
  Ввиду же того, что разбирательство "что там не так" и задержку с выводами по показаниям компьютерных моделей теперь мы можем смело свалить на метеорологическую службу (а это еще три-четыре дня безделья ), мы достаточно спокойно и даже с радостью отпускаем молодого человека обратно к себе перепроверять данные. Еще через день с нас начинают настойчиво требовать "предварительные окончательные" выводы по крушению авиалайнера, отговорки не принимаются, и министр транспорта настаивает на том, чтобы мы передали свои выводы по катастрофе вместе с той трехмерной моделью, которая у нас есть.
  
  20 января 2117 года, среда.
  Еще через несколько дней правительство официально озвучивает сделанные нами выводы перед прессой как окончательные, наш парнишка- метеоролог куда-то запропастился, и мы с Йоханом, получив премию, кладем эту историю в архив.
  
  * * *
   Уже весной я окончательно решаю развеять все неясности в отношениях с Анной, и как-то раз, после работы, попросив Йохана довезти меня до ювелирного магазина, покупаю там вполне такое приличное (по цене, прежде всего) кольцо с нехилым таким изумрудиком. Мы договорились встретиться с Анной, и в тот день она была несколько удивлена тому, что в этот раз я ее повел не в какой-нибудь (как это было обычно) - кабак, или кино, где есть бар, а в очень даже недурственный ресторан. Анна все лепетала, что, дескать, знала бы куда я хочу ее пригласить, одела бы вечернее платье...
  -А оно у тебя вообще - есть?
  -Купила бы!
  Но затем, видимо о многом догадавшись, смирилась.
  Она улыбается и немного похожа на сияющее солнышко.
  А я твердо решаю сегодня переспать с ней. И не потому, что уже года полтора не был с женщиной, и мне типа теперь сильно приспичило. Нет, просто у меня к ней сегодня серьезное предложение и если все будет так, как я предполагаю, сегодня мы спим вместе.
  
  * * *
   Выйдя из ресторана мы видим, как ночные рабочие рекламных служб вывешивают на большом рекламном щите по частям, из отдельных матерчатых кусков, рекламу новой модельной линии часов очень известной швейцарской фирмы.
  Там, конечно, есть и моя рожа...
  Анна начинает громко кричать и чуть ли не прыгает от восторга, а потом требует, чтобы я не останавливал такси ровно до тех пор, пока рабочие не наклеят все изображение.
  А Гитлер молодец! Абсолютно неподготовленного человека снял и преподнес так, что я выглядел как такой мужик- модель, изображающий несколько немного уже поседевшего одинокого волка - мачо.
  Затем мы целуемся, я дарю Анне кольцо и делаю предложение. Мое сердце сжимается от страха - а что если она скажет, что будет думать? А сколько думать? Неделю? Или две?
  Все это время я буду обречен находится в таком напряжении, что сойду с ума...
  Я смотрю на слоганы рекламы, частью которой являюсь сам:
  Не придти на свидание
  Не ответить на звонок
  Порвать старые связи
  Пройти мимо, не заметив
  
  8 апреля 2117 года, четверг.
   Но Анна Стерн не такого состава человек. Мы едем к ней, потому что она отвечает мне: "Да" - и даже не мнется ни секунду! Мне кажется, что после долгих поисков и одиночества, и одиночества в отчаянии, да таком, что и не искал уже, может быть, сам Бог послал мне Анну.
  
  Через полтора часа мы уже просто лежим у нее на диване в гостиной ее квартиры, пускаем в потолок дым, и, очень пьяные, время от времени беспричинно смеясь, вспрыскивая смехом, допиваем дорогущую бутылку коньяка, купленную на последние - в первый раз совместные , вместе сложенные деньги.
  Затем она засыпает, а я, еще какое-то время не погружаясь в сон, обнимаю ее и нежно целую несколько раз почему-то в лоб.
  Спи, дорогая.
  
  * * *
   Примерно через месяц мы поженимся, а Йохан будет свидетелем на свадьбе.
  Помните, как я доверяю свидетелям?
  Ну, теперь это все просто шутка. Через несколько лет у нас с Анной родится сын, Йохан будет крестным отцом, а еще лет этак через двадцать пять наш сын станет кавалером четырех железных крестов на полях новой большой европейской войны.
  
  Пока я же просто обнимаю, засыпая, Анну, совершенно при этом и не подозревая, что так вот совместно в обнимочку нам предстоит (с небольшими перерывами) почти каждую ночь спать еще более тридцати лет.
  Умрем же мы в один день - как настоящие пожизненно влюбленные, и даже в одно мгновение.
  
  Рядом с нашим домом разорвется мощная английская авиационная бомба, сброшенная стратегическим бомбардировщиком в ходе очередного налета на Берлин.
  
  
  Глава III.
  
  Шикльгрубер ждет звонка.
  
  (Избранные выдержки из дневника, содержатся в 4-ом томе материалов по проекту "Серебряный круг". Гриф "секретно". Мюнхен, архив Большой Национальной библиотеки Германии - прим. авт.)
  
  Частная жизнь несчастных и ненасытных: очень сложно жить молодому человеку, когда вокруг него все такие странные.
  
  2 ноября 2115, суббота.
  Иногда я даже думаю о реинкарнации. То есть задумываюсь над этим, но скорее не всерьез, что ли, а, скажем, для развлечения ума, тем более что в последнее время у меня много времени для того, чтобы думать и гулять.
  Работы нельзя сказать что нет совсем, но ее настолько мало, что я и Джули еле сводим концы с концами, впрочем и то, что есть, уже для нас хорошо. Еще недавно у меня не было не только хоть немного денег, но и времени, потому как приходилось целыми днями бегать по разным конторам в поисках хоть каких- либо заказов. Занимаясь этой беготней, я только терял деньги на дорогой общественный транспорт, а взамен ничего не получал. То есть я фактически работал, ища работу, сильно при этом изматывался, прежде всего морально, но при этом никакого толку от этой работы не было.
  Затем появилась надежда на пару заказов, которые, даже если нас почти как всегда обманут и заплатят всего половину (по договорам полагается аванс) обеспечат нас деньгами надолго.
  Я тут же заплачу за квартиру на полгода вперед (черт знает, когда еще придется), куплю еды, которая хранится долго... да и много чего еще.
  July просит одежду, дам и ей на ее дурацкие тряпки.
  
  9 ноября 2115. сб. Сегодня сделал, плотно позанимавшись, оба заказа, а до сдачи еще остается время. Я сижу, курю, и размышляю на полюбившуюся в последнее время мне тему. Подумать только! А ведь еще совсем недавно у меня не было даже на сигареты!
  Все эти проблемы с деньгами, проблемы, о которых, как я полагаю, настоящий творец и не будет задумываться, серьезно подрывают мой авторитет у July и.
  Когда деньги есть, и особенно - когда я их только что принес и их много, так что она думала, что будет меньше- а вот- раз !- и их раза в два больше, чем она ожидала- July становится просто ласковым котенком который....(неразборчиво) даже * * *ет.
  Но когда денег нет, и даже не в этот момент, а чуть раньше, в преддверии того, как они закончатся совсем, и мы снова будем вынуждены шарить по своим карманам в поисках хотя бы мелочи, Jul может стать просто невыносимой!
  В прошлый раз, когда у нас осталась последняя сотня марок, она обещала уйти от меня, и при том к моему давнему, более успешному врагу и конкуренту, имя которого я не буду упоминать просто потому, что абсолютно уверен, что рано или поздно чего-то достигну, эти мои строки обязательно опубликуют восхищенные потомки, и, с одной стороны, я не хотел бы выглядеть в их глазах мелочным, а с другой стороны, не хотел бы чтобы имя этого ремесленника вошло вслед за моим в века!
  
  13 нояб.
  Странное дело, но оба заказа приняли сразу, без претензий и переделок, а первый,- тот, где реклама мыла и я снимал подругу Джули за одну только возможность покрасоваться в женских журналах (то есть даром!) вообще пошел просто на ура. Подруга July надеется, что ее заметят модельные агентства. Ну что ж ...все может быть, она ничего себе, хороша собой, правда грудь теперь в моде маленькая, но я думаю, любители на не совсем модную грудь найдутся всегда. Итак, фотография подруги Джули, где она вся такая в белом (July сшила специальное, "ангельское", платье и фату из платья купленного ей на блошином рынке в Нюрнберге) заказчикам очень нравится, и мне тут же выдают оставшуюся по договору сумму денег. Самое приятное в этом деле конечно то, что я понравился главному рекламщику этой фирмы, и теперь есть надежда на продолжение сотрудничества...
  Второй заказ так же приняли (просто гора с плеч!), но положенные деньги обещали поместить на пластиковую карточку.
  Ну это вряд ли... насколько я знаю, это типичная схема обмана, но, если, скажем, набраться смелости и подать в суд, на карьере фотографа- рекламщика можно будет поставить крест. Отсудить положенные деньги можно и даже вполне реально, да только после такого финта ушами вас запишут в первым номером в списке тех, с кем никогда и ни за что нельзя иметь дело... Даже свои друзья- художники и фотографы перестанут помогать, потому как испугаются.
  Доносительство художников друг на друга сегодня- самое обычное дело.
  
  15. Пятница.
  Вчера ходили на (далее неразборчиво).
  
  19.н.вт.
   Сегодня бродили с July и по всяким там дешевым и бесплатным современным выставкам, а когда July захотела мороженного, оказалось, что у меня нет при себе наличности.
  Странное дело! Тупо, совершенно не надеясь ни на что, сунул в банкомат свою карточку- и...о! чудо! Деньги за второй заказ мне все-таки перечислили.
  Я сразу купил J десять порций мороженного- всучил ей, и сказал, чтоб она подавилась. У моего конкурента, который еще недавно пытался увести у меня Джули дела пошли совсем в раскоряку, что, впрочем, неудивительно при его склонности к употреблению искусственных химических стимуляторов, и теперь я всякий раз, когда хотя бы начинаю думать, что July желает покапризичать, говорю ей, чтобы шла на **й к нему, своему воздыхателю. Она затыкается и после долго молчит.
  Чтобы она не особо расслаблялась, время то времени, нарочито делаю вид, что интересуюсь другими девушками. Не знаю, на долго ли, но пока чаша весов перевесилась в мою пользу... Прикольно, но в последнее время она повадилась особо аккуратно, и даже можно сказать остервенело так делать мне (неразборчиво) минет. Я ору уже на нее- Шлюха, дура! Хватит из-за бабла, * * **ь, изображать из себя * * * знает что, ведь это не главное! Она же смотрит на меня каким-то особо тупым и не понимающим взглядом, и, гордо выпрямившись, голая, как мне кажется, специально, демонстрируя свое тело (думает, что я возбужусь?) уходит спать в гостиную.
  А может быть дело и не в этом, а в том, что я боюсь, что не * * **у ей в глотку.
  
  23.
  Сегодня July узнала, что будет большая и довольно- таки раскрученная выставка всякой там фотографической молодежи, и что там будет много рекламщиков из разных контор. Участие в выставке будет стоить мне почти всего того, что у меня осталось, но, с другой стороны, за квартиру заплачено (мудро) вперед на год, подработать, может как и раньше- вывезет, из долгов мы худо- бедно вылезли , так что я подумываю над тем, чтобы рискнуть. С другой стороны я знаю, что особо на выставку из моих коллег никто не стремится, многие говорят, что в основном туда пойдут мелкие фирмы- объединения фотографов, а так же компании по три- пять человек, которые купят право участия в складчину. Я же так не могу...
  
  27 (перечеркнуто) 26.
  А иногда на меня находит... Я с большим нетерпением дожидаюсь утреннего ухода своей (не важно какой) подруги на работу, и как только за ней захлопнется дверь, вскакиваю с постели и бегу одеваться. А до этого я притворялся спящим, или хуже того- ворчал на свою девушку, чего это она так долго возится.
  И вот я бегу в тот бесконечный, бездонный город, шатаюсь целый день по разным художественным выставкам, старым и не очень, по музеям, по галереям современного искусства, трачу кучу денег на билеты и наслаждаюсь вдруг нахлынувшим на меня чувством одиночества. Я прячусь в тенях античных строений древнегреческого храмового комплекса, накрытого стеклом, помещенного в специально построенное для этого помещение. Дома внутри дома...
  
  О, люди, придумавшие огромные пространные залы выставок и позабывшие о местах для сидения! Как же я благодарен вам! Блуждания не позволяют мне терять время, быть все время на ногах, идти, а не смотреть часами в одну точку на выбранном фрагменте какой-нибудь картины ...
  Прохожие на улицах кажутся восковыми, механически заведенными, шагающими манекенами, мертвыми и лишенными души. Их глаза кажутся стекляшками, а волосы - копнами цветной тонкой проволоки...
  Часам к пяти я возвращаюсь домой на ходу жуя какой-нибудь обед из фаст- фуда и начинаю пить кофе. Я смотрю туда, где сходятся, подпираемые современными деревянными конструкциями плоскости скатной крыши над моей головой и пускаю туда клубы табачного дыма... Желтый оттенок- у дыма, который ты вдыхал, а сизый- у того, который ты просто набрал в рот -и тут же "выплюнул"...
  
  Тяжело жить в этом бесконечном, пустом, холодном мертвом городе...
  
  11 декабря. Среда.
  July временно переименовывается в Эльзу, а потом и вовсе заменяется Эльзой. На комиссии по приему работ на выставку (вот ведь! Хоть я и должен заплатить, но меня все равно будут досматривать- допускать или не допускать до выставки) мне дали добро, глядя на всех моих "замерзших невест", "девочек в гробу" и "русалок в ванной". Сказали: мрачновато, но дело ваше.
  Понятное дело, они не хотят допустить до выставки тех, кто может заплатить, но при этом непрофессионален, так что особенно после того, как меня все- таки допустили, я перестал возмущаться по этому поводу.
  
  13 дек. Птнц.
  Сегодня July - лихая девочка из Лондона, возвращается обратно к себе. Мне немного жаль, но хочется пожить- увы! без постоянного понимания, что в случае чего ее богатенькие родители нам подкинут денег и тогда она будет изображать из себя не бог весть что.
  
  Я делаю стенд: сверху- вниз, три свои самые- самые черно-белые фотографии, и в назначенный день монтирую его на своем месте на выставке. Поняв, что немного лохонулся с делом достаточно простым и не требующим особого ума- не сделал флаеров, чтобы положить их на столик рядом со своими фотками, и побежал домой, предварительно по быстрому проверив правильную ли табличку рядом с моим стендом крепят выставочные рабочие.
  
  Флаерсы создаются быстро- на компьютере и так же по быстрому, с плохим качеством печати печатаются на принтере.
  
  Я возвращаюсь из дома на выставку, и засыпая в метро вспоминаю свои давние мысли о реинкарнации. Я думаю о библейском смысле, но затем все как-то странно перемешивается. Я думаю о людях, которые подобно царю Навухудоносору исполнили волю Божью, даже не зная Бога и не ведая о Его воле. Если такой человек и достоин адских мук за свои злые дела, то за исполнение воли Всевышнего - райского счастья! Не веря в Бога человек не может подняться на небо, но, будучи инструментом в руках Божьих он волей- неволей становится кем- то своим Богу.
  Его душа после смерти тела зависает между небом и землей. Не может ли эта (как бы сказать?) субстанция войти в иное тело и овладеть им?
  
  14-е.
  Был на открытии выставки с Эльзой. У Эльзы с July и (а они, сами понимаете, до какого момента были большие подруги) есть еще одна, общая подруга Сюзан. Джули называла Сюзан "Сьюзи", а Эльза- "крошкой Сью" или просто Сью. Сью недавно фотографировалась у нас, как раз тогда, когда Джули специально сшила к этому делу платье.
  Ну так вот, пивной и медиа- спонсор выставки в день открытия объявляет конкурс на три самые на их взгляд лучшие работы. Художники- фотографы чрезвычайно возбуждаются, начинают интенсивно пыхать своими модными сейчас трубками с модными опять- таки субстанциями вместо табака, более похожими на кальян. После объявления о конкурсе спонсор зачитывает имена членов жюри. Художники возбуждаются еще больше, я же просто стою в сторонке и злорадно улыбаюсь.
  Далее следует довольно длинный список давно списанных старых пней и ветхих метелок, главным направлением деятельности которых, как мне кажется, является "попса". Фото - попс- арт. Заинтересованность художников главным образом определяется размером премиальных. Да... мне бы то же эти денежки не помешали бы, тем более что за участие в выставке пришлось платить последнее.
  Остаток дня мы провели в пивном тумане, потому как сразу после открытия выставки пивной спонсор пригласил всех участников в буфет, который в этот день был специально перекрыт для художников и там подавали бесплатное пиво. Члены жюри и представители спонсорской фирмы, естественно, нас всех вскоре оставили, а примерно часа за полтора до закрытия художники, естественно, подрались. Один художник, находясь в невменяемом состоянии, посмел схватить за жопу жену другого художника, отчего и случилось это недоразумение. На самом же деле (я все наблюдал!) первый художник просто по пьяни немного перепутал задницы, и, желая схватить полужопие своей подружки, промахнулся.
  Ну... случилось, что случилось.
  Совсем уже к уходу нас покидает Сью, которой удалось прямо на месте сойтись с каким-то полупидораснутым малым, и мы ей помахали ручкой.
  
  15.
  Первый, безо всяких там официальных мероприятий, "рабочий" день выставки прошел на удивление удачно (я имею в виду, конечно же, прежде всего себя). Ко мне подходили какие-то люди, иногда даже восхищались моими работами, брали флаеры, оставляли визитки. Может быть это потенциальные работодатели? Хрен их знает! Так это или не так, мы будем узнавать еще целый год, единственное, что можно было бы сказать точно- так это то, что даже если эти люди мне предложат какой-нибудь рекламный заказ, - все это будет чем-то мимолетным, с не ахти какими деньгами- и дальше все, я буду беспокоится о том, чтобы в очередной раз раздобыть заказ, а там...
  В середине дня приходится посылать Эльзу домой - распечатать еще как можно больше флаеров, она сильно задерживается, а когда приезжает, оказывается, что ей пришлось бегом бежать в магазин за новыми картриджами, а когда она было уже вылетала из дому, на наш городской номер позвонили из полиции и сказали, что прошедшей ночью кто-то зверски убил Сью.
  
  
  
  16-ое.
  Был совершенно суетным днем, полным беготни, но и пустым и бессмысленным. Нас вызывали в полицию, допрашивали, мы давали показания. Мы достаточно быстро сумели помочь полиции составить фоторобот парня, с которым ушла Сью, мы обменялись визитками со следователем, он как бы между прочим проронил, что есть вакансия на фотографа, который бы снимал места преступлений в его отделе расследования особо тяжких преступлений, совершенных с отягчающими обстоятельствами. Я говорю, что подумаю, и мы с Эльзой снова бежим куда-то, бежим...
  Быстро забежав на выставку, сделав несколько снимков людей, изучавших мои работы, мы отправляемся домой. Эльза на ходу плачет.
  
  17дек.вт.
   Меня снова вызывает следователь и говорит, что предлагает мне работу в полиции. Фотографом, конечно. Затем он показывает мне фотографии замученной до смерти Сюзан и говорит, что виновный уже найден. Это парнишка, у которого, не зная того, Сьюзан некогда увела бой-френда. Как мог замаскировав свою сексуальную ориентацию, зная легкий нрав Сью, он находит девушку, они вместе много общаются и пьют, а потом едут к ней.
  
  Пока следователь выходит покурить, дав мне некоторое время на раздумье насчет работы, я беру фотографии с места преступления, и, не нарочно даже, а как-то автоматически, повинуясь какой-то творческой волне, пронизанной неким глубоко, видимо, таившимся во мне садизмом- прячу их к себе в портфель.
  
  Работать в полиции я соглашаюсь. Это хоть какие-то, но деньги, с голоду не сдохнем если что, а Эльза с ее приличными премиальными в мебельном салоне будет платить за жилье. Плюс (очень удобно)- мое дежурство это всего неделя в месяц, но без выходных. Особый отдел выезжает по вызову то же не часто, так что более- менее спокойная жизнь есть, разве что позвонить и вызвать могут в любую минуту в любое время дня и ночи и тогда хочешь- не хочешь, вынь да положь, надо быть на месте. А если глубокой ночью? Вызывать такси?
  Мне дают специальную корочку, по которой муниципальное такси меня обязано довести к месту преступления бесплатно, а я обязан расписаться у таксиста в особом журнале и из машины по рации связаться с диспетчером.
  
  Совсем поздним вечером, в тот момент, когда я обрабатывал в специальном редакторе отсканированные фотографии убитой Сью, снова звонил следователь и сказал, что дело со Сью приобретает неожиданный оборот- судя по всему, Сью перед смертью не пытали. А просто убив, затем обезобразили ее труп. Кроме того, педерас, с которым ее видели выходящей из здания выставочного центра - ни в какую не берет на себя вину.
  
  18.
  В последний день выставки, утром, еще минут за тридцать до её открытия для посетителей, я прибегаю на свое купленное творческое место, и, отпугивая своим экспрессивным поведением, чуть ли не расталкивая их локтями - тесню членов жюри, которые как раз уже приближались к моему стенду.
  Итак, я вешаю на стену новый стенд из трех фотографий, а старый, разобрав, ставлю в сторонку.
  В этот момент ко мне подходит директор выставочного центра и спрашивает, не желаю ли я продать старые фотографии, потому как в здании выставки есть ресторан с несколькими vip- кабинками, их кончено больше, чем три, но хоть на стены некоторых (он говорит, что повесит одну фотографию и в совей любимой кабинке) фотографии можно будет взгромоздить.
  Но это было еще до того, как директор увидел мои новые фотографии. Дальше у нас начинается очень вежливый, но все равно на повышенных тонах спор о том, что на стену обратно нужно повесить старые фотографии, а об их продаже поговорить тогда уже после окончания выставки. Но я то же зажат обстоятельствами, и снова нуждаюсь в деньгах. Я соглашаюсь тут же продать свои работы, ни в какую не соглашаюсь вешать их снова на стену, но директор хочет чего-то большего- по его мнению, мы должны на специальном художественном совете подписать договор об "уникальности" моих работ без права их снова печатать. То есть распечатанные мною фотографии навсегда останутся у директора, а я не буду иметь права их воспроизводить (на продажу).
  -Тогда цена снимков резко возрастает! - говорю я, ну а директор согласен, что может заплатить хорошо.
  Затем идет спор о цене (директор ориентируется на известных фотографов, да только их "уникальность" фотографии- это тираж чуть ли не в 500 экземпляров!).
  Ну, в общем, минут через пятнадцать я уже иду за директором в направлении его кабинета и несу свои фотографии. Все хорошо, но держится только на честном слове сторон. Я обещаю пока, до подписания бумаг в художественном совете не тиражировать работы, а директор обещает заплатить "без всяких". Денег у него мало, так что сразу он мне дает 300 марок, плюс обещание уговорить жюри дать мне поощрительную премию- еще 300, а затем, после подписания соглашения в худсовете- мне дадут уже по официальным каналам еще 300. Итак, за каждую работу- 300 марок, правда, все это в перспективе. Такова цена спешки и того, что у меня нет денег и они нужны. Так бы, выдержав паузу, мог бы требовать больше. Но я не фордыбачусь.
  Напоследок директор спрашивает, почему я заменил эти работы на другие, на что я откровенно рассказываю все как есть.
  -Ну так это же федеральная собственность, права на использование которой вам никто не давал! - восклицает он, а я в ответ начинаю рассуждать о "праве художника".
  
  19 декабря. Четверг.
  Утром Эльза говорит, что в квартире у Сью оставались кое- какие наши вещи. Сью всегда была барахольчицей и ей, в обмен на право использования, по ее усмотрению, всегда можно было передать на хранение не очень нужную, но могущую пригодиться в отдаленной перспективе вещь. Знакомым Эльзы вдруг вот так вот запонадобилась клетка для кота, которая как раз лежала в кладовке у Сьюзан. Сьюзан жила в отдельном родительском коттедже в предместье, а родители находились в Африке, в зоне (такое еще бывает!) недоступности для спутниковой связи, пытаясь, уйдя очень далеко от цивилизации, наладить отношения и добиться перемирия двух жутких африканских племен (в свое время об этом много говорилось и писалось).
  Итак, Эльза уходит на работу, а я звоню следователю, спрашивая разрешения зайти в дом к Сьюзан и забрать от нее собственное шмотье. Следователь говорит, что я очень кстати позвонил, потому как он как раз находится у нее дома и я мог бы прямо сейчас приехать, тем более еще есть маленький разговорчик.
  На месте оказывается, что следователь всего- навсего хотел бы, что бы я съездил в департамент и восполнил свои аппаратурно- фотографические недостатки вещами из фотоотдела. Как раз там сегодня дежурит фотограф, который производил съемку в доме Сью.
  Когда я спросил следователя о том, как движется расследование убийства Сьюзан, он говорит, что вскоре передаст это дело в другой отдел- другому следователю.
  -Это, наверное, ритуальное убийство- говорит он, а после представляет мне как раз того самого следователя из "отдела по ритуальным убийствам".
  Мне протягивает руку уже немолодой человек лет пятидесяти, седой , но с обильной такой шевелюрой, на нос поцеплены толстостекольные очки, здороваясь со мной, особенно в момент рукопожатия, он как-то так слишком, что ли, кланялся, а его мечущийся из стороны в сторону взгляд, пройдясь по глазам, зацепив их, на некоторые доли секунд заставлял цепенеть от странного такого холода, засевшего где-то в глубинах его зрачков.
  Оккультист (так я сразу прозвал этого человека) протянул мне свою визитку, но все его уговоры о том, чтобы я дал ему свою остались безрезультатными, потому как у меня мои давным-давно кончились. Пока прижав к стене половину отодранного листа формата А4 я пытаюсь там карандашом кое- как накалякать свои координаты, Оккультиста отвлекают, ему приходится отойти с одним полицейским в сторону, и пока они там оживленно беседуют, я уже начиная думать что Оккультисту не нужны мои координаты, и бросив недописанный лист в мусорную корзину я ухожу.
  
  В полицейском же департаменте, в фотоотделе, дежурный фотограф, едва мы с ни поздоровались начинает укорять меня за то, что не оставил своих контактов Оккультисту:
  -У него для вас наверняка дело найдется- говорит фотограф, с которым, стало быть мы теперь вместе несем одну вахту, но выходим в разные смены- он тут уже два раза звонил, предупреждал меня, что бы вам напомнить.
  Ну... я отвечаю что "гуп", и, набрав в фотоотделе под расписку казенного добра- в основном штативов разных форматов, ну и плюс еще два объектива (они мне нужны были давно, да вот цена их уж больно "кусалась", так что в конце концов я так и не решился их купить), показывая свои новые "полицейские" документы, в одном из отделов попросив дать мне на время компьютер с интернетом, сидя за которым поглядывая на визитку Оккультиста я пересылаю ему на электронную почту свои контакты.
  
  22 декабря. Воскресение.
  Итоги выставки пусть и довольно скромные, но лучше хоть что-то, чем ничего. Три- четыре мелких заказчика, окупленность участия пусть и с небольшой, но прибылью (за счет продажи снимков директору выставочного центра). Заказчики уже звонят и мне приходится ехать к ним.
  Всё это мелкие фирмы, иначе у них бы был дизайнерский отдел со своими художниками- фотографами... Хотя есть некоторые даже крупные фирмы, где своих-то как раз и не держат, нанимая все время фотографов, художников и дизайнеров со стороны, устраивая между ними конкурсы, в общем, все время держа руку на пульсе времени, интересуясь всем самым последним и модным.
  
  Примерно в пять часов вечера звонит директор выставочного центра и сообщает мне (хоть я и сам был об этом прекрасно осведомлен), что завтра состоится церемония вручения премий победителей прошедшей выставки, что директору, дескать, удалось выклянчить мне поощрительную премию в 300 марок, плюс после всех этих вручений мы могли бы с директором посидеть у него и окончательно договориться насчет моих фотографий, которые уже висят в ресторане выставочного центра.
  
  Затем, минут через пятнадцать, звонит Оккультист, то же с предложением о встрече. Тяжко вздохнув (судя по всему предстоял напряженный день- с утра надо было к двум незначительным заказчикам поехать), я предлагаю ему встретиться в кафе при выставочном центре. Приходится рассчитывать время.
  Весь день бегать!
  
  23 декабря.
  Итак, с утра посещаю заказчиков, потом возвращаюсь домой, сижу часа два, осмысливаю новые заказы, пью кофе, вручную на акварельной бумаге цветными карандашами делаю предварительные эскизы.
  Увлекшись, не заметил, что пора уже выходить. Итак, бегом бегу на вставку, где опять стечение народа и мне под жиденькие аплодисменты в основном членов жюри (как я уже говорил старых пердунов и пердюних) в бледно- голубеньком конвертике выдали денежную "поощрительную" премию в 300 марок... Затем, когда еще не кончилась вся эта тусня- бузня (а большинство "художников" опять ждали бесплатного пива от спонсоров) меня подозвал директор выставочного центра, и мы отправились с ним в его весьма удаленный от залов, даже можно сказать потаенный кабинет. На стене- одна из моих фотографий.
  Директор спрашивает, когда я буду свободен пойти с его порученцем в художественный совет отдел фотографии.
  -Там нужно заранее записываться, понимаете?
  Я отвечаю, что относительно свободен ближайшие две недели... Затем звонит Оккультист и я намереваюсь прощаться с директором.
  Я спускаюсь в кафешку при выставочном центре ("Акварелька"- по-моему она так называется), беру себе кофе, и, сидя за отдаленным столиком в полумраке угла большого зала кафе, с презрением глубокомысленного философа разглядываю огорченные ограниченным количеством пива лица "художников". Выставка закончена и пивной спонсор решил особо не тратиться на пивные акции по такому немного печальному поводу.
  Затем, немного поблуждав выслушивая по мобильному телефону мои наводки, приходит Оккультист. Пока он ходит стоять в небольшой очереди к барной стойке за чашечкой кофе, мне звонит директор и просит спуститься в полуподземное помещение ресторана, у него типа опять ко мне есть разговор. Я отвечаю что сильно занят и директор говорит, что дает мне пятнадцать минут на то, что бы прибыть. Я надеюсь быстро развящзаться с Оккультистом и успеть к вновь назначенной директором встрече , для чего иду стоять в очереди вместе с Оккультистом.
  Оккультист же все крутит- вертит. В принципе, через минуты три разговора я начинаю понимать, к чему он клонит. Он говорит, что подозревает, что преступлений, в том числе и тяжких, связанных с различными оккультными обрядами (его епархия) в Берлине совершается значительно больше, но только вот ему об этом не всегда сообщают. Итак, он берет меня на работу к себе фотографом в обмен на то, что я буду ему передавать фотографии с мест преступлений, которыми занимается отдел по особо тяжким преступлениям. Вот и все. Странным является только то, что он особое внимание просил меня заострить на тех случаях, когда тело убитого находится внутри круга. Притом круг этот какой-то особенный, созданный электричеством. Следы обугленностей предметов, покрытия пола, паласов и т.д. и т.п. в виде ровного круга. Я спрашиваю про искусственно начерченный круг:
  -Пентаграмма?
  -Нет конечно, такое преступление сразу и так пойдет ко мне без проблем и я об этом буду знать...
  Ну да ладно. Я отвечаю, что помогу, чем смогу, хотя и не вполне понимаю, что от меня требуется.
  Тогда снова звонит директор выставочного центра и уже довольно- таки настойчиво требует, чтобы я как можно скорее был в ресторане. Директор говорит, что здесь в одном из vip- кабинетов находится замечательный человек и друг директора, фамилию которого я упоминать не стану ввиду того, что пока мой дневник не стал книгой обязательной к изучению в школе он может быть использован кое- кем против весьма влиятельных и хороших людей... Скажем так- Большой Босс. Фамилию Большого Босса я произношу вслух и тогда Оккультист, услышав её тут же приходит в сильное такое возбуждение и просит меня познакомить.
  Ладно, мы с Оккультистом спускаемся вниз в ресторан, где нас встречает директор, который всячески мимикой (пока Оккультист не видит) пытается меня "спросить без слов" что здесь делает этот. В ответ я тихо, (чтобы не слышал Оккультист) говорю, что этот со мной.
  Директор проводит нас внутрь одного из vip- кабинетов ресторана, и затем, представив нас друг другу, что-то говорит на ухо Большого Босса. Выслушав, ББ просит своего помощника пообщаться с Оккультистом, и те вместе выходят из кабинета, а мы оставшись втроем- я, Большой Босс и директор выставочного центра, начинаем кое что обсуждать.
  ББ- это большой, и, скажем так, в меру грузный человек с приятным, как кажется, добрым лицом и очень пронзительными, но так же добрыми глазами... Он курит сигару, развалившись (но так.. без выпендрежа- не знаю, как это описать) в большом диване из искусственной кожи. Меня угощает сигариллой, к которым я тут же пристрастился наверное на всю жизнь...
  Минуты через три возвращается помощник Большого Босса и усаживается в большое кресло напротив него. Директор еще некоторое время беседует попеременно ни о чем то с ББ, то со мной, время от времени многозначительно глядя на меня, и мне почему-то ясно, на что такое его взгляд намекает. Поняв через некоторое время, чего такое он имеет ввиду - видимо, небольшой гонорарец от меня за контакт, я ему подмигиваю, и тогда он, видимо очень довольный, уходит.
  Я мысленно прощаюсь с оставшимися 300 марками за фотографии, и тут ББ спрашивает, что я хочу заказать перекусить. Я отвечаю, что закажу то-то и то-то, выслушав, что сказал его Б Босс, из vip - кабинки выходит помощник.
  
  Большой Босс просит меня ни о чем таком особо не распространяться, но он предлагает мне работу на неонацистов. Мне- ни холодно, ни горячо. ББ говорит, что занимается финансами организации, которая стремиться объединить всех разрозненных неонацистов в Германии.
  -Нам нужны профессиональные художники- он указывает на мою фотографию, висящую в этом кабинете - для осовременивания на новый, так сказать, лад нацистской эстетики. Вы могли бы взяться?
  Ну как ж...
  Вся загвоздка, конечно, как и всегда, в оплате. Чтобы не возбудить подозрения властей неонацисты не могут прокручивать внутри своих с таким трудом разрешенных организаций значительных сумм. По-этому, мне предлагается работать по определенным, весьма низким ценам, в обмен же Большой Босс будет мне подкидывать различные заказы весьма респектабельных фирм. Парфюм, то да се...
  
  Возвращается помощник Большого Босса с едой, и, поставив все на стол, передает ББ визитку Оккультиста. К моему удивлению Большой Босс визитку не выбрасывает, а так, немного почмокав, читая ее, аккуратненько кладет ее во внутренний карман пиджака.
  -Вот ведь- говорит он после непродолжительной паузы- вы, молодой человек еще не успели с нами связь наладить, а уже дали нам контактик с берлинской полицией!
  Все смеются.
  
  Затем мы быстро обедаем, потом я, естественно, пытаюсь выпендриться и достаю из кармана (демонстративно как бы нечаянно показывая Большому Боссу) свои 300 марок- и хочу расплатиться за себя с официантом. ББ снова смеется (он вообще оказался по жизни человеком веселым), говорит, что я "богатей", похлопывает меня по плечу и за все расплачивается сам. Теперь следует "демонстрация" содержимого кошелька с "той стороны", и она значительно более впечатлительная...
  Итак, я оставляю Большому Боссу, вернее, его помощнику, свои координаты, но как на зло у меня нет своих визиток, впопыхах и волнуясь (а ББ поторапливает- он уже спешит) я забываю номер своего мобильного телефона, так что быстренько на обрывке бумажной салфетки отдаю этим ребятам только номер своего домашнего телефона.
  
  Расставшись с Большим Боссом я иду к директору спросить, чем смогу его отблагодарить за "контакт", и тот говорит, что в обмен на услугу просил бы меня напоминать ББ о том, что выставочный центр всегда к услугам Большого Босса насчет проведения всяких там художественных мероприятий.
  
  Я отвечаю ОК. Во всяком случае 300 марок, с которыми я уже было распрощался, снова замаячили предо мной желанной небесной манной.
  
  26 д. чт.
   Оформлялся на работу как внештатный фотограф в отделе Оккультиста. Он снова напоминал мне о наших прежних "договоренностях", которые я в принципе подтверждаю. Да, теперь все фотографии "подозрительных" убийств, которые произошли в Берлине, и которыми будет заниматься отдел особо тяжких убийств, будут ложиться на стол Оккультисту. За это - премия помимо зарплаты.
  Затем Оккультист зачем-то посвящает меня в несколько меня обескураживающие тайны, и говорит, что в Берлине действует группа бывших археологов, которые совсем недавно при неких раскопках обнаружили специальное устройство, так называемый "Круг", при помощи которого наши древние предки умели отсылать людей в параллельные миры.
  -Вся суть только в том, что у наших предков не было электричества , им приходилось строить высокие башни с громоотводами и всякий раз "ловить" нужный момент во время грозы...
  -Дааа? И что дальше? - внутренне я смеюсь, меня вся эта ситуация весьма забавляет...
  Он говорит что не знает.
  -Судя по всему эти ребята сейчас активно экспериментируют.
  Затем на гора он выдает такое, от чего у меня волосы на голове от жути зашевилились: оказывается наша с Эльзой подружка Сью была как-то замешана во всем этом...
  Оккультист с большим трудом "отбил" дело об её убийстве себе, забрав его из отдела по особо тяжким убийствам.
  -В ее компьютере была обнаружена переписка с неким анонимусом, который предлагал ей за деньги на открытии выставке в выставочном центре сойтись с задержанным после этим пэдро, и отвезти его к себе домой... так что когда кто-то поместил Сьюзан внутрь круга, врубил электричество и она умерла, все выглядело так, будто ее шлепнул этот парень. Да и все улики против него!
  Я спрашиваю Оккультиста, будет ли он теперь искать виновников, но он говорит, что такое дело ему придется замять, на сколько только это возможно в его власти:
  -Под суд пойдет этот педомальчик, тем более что сейчас в тюрьмах все по принципу одна камера- один заключенный строится... дело закроют, мне дадут премию, зато у меня есть еще одна ниточка, ведущая к тем ребятам, которые обладают этим странным устройством.
  Теперь только я начинаю понимать, что Оккультиста в полицию занесло не желание ловить преступников, а нечто иное- по определенным признакам он фильтрует "преступления", находит то, что ему нужно, ищет организаторов, но от них ему нужно лишь найденное ими на раскопках древнее устройство.
  
  Приписка от 2138 года.
  P.S. После всех этих событий было еще очень много чего. Какие-то люди уходили, какие-то приходили. Кто-то, кого я считал фигурой незначительной, становился большим и важным и наоборот, тот, о ком я думал, что он птица высокого полета исчезал, как тень. Большой Босс свел меня с неонацистами, с людьми соединившими все разрозненные группировки в одну мощную силу, и я, как один из первых "партийных" художников через какое-то время стал в новой политической партии (по началу никак не выдававшей своей истинной ориентации) серьезным человеком. Лет через восемь мне удалось полностью перейти на партийную работу в качестве оратора и забросить всё это сильно к тому моменту опостылевшее художество.
  Директор художественной выставки будет жить так, как сам того и хотел- Большой Босс в здании выставочного центра будет устраивать многочисленные неонацистские и не относящиеся к политике художественные выставки, и директор с этих дел много чего поимеет себе в карман.
  Большой Босс- тучный мужик, всегда спокойный и веселый умрет примерно через десять лет после нашей первой встречи с ним. Всегда выглядя так, как надо, он много работал, напрягался, бегал, а весь негатив, не желая, чтобы его соработники это видели- держал в себе. То есть все на нервах -нервах- и в конце концов сердечный приступ, так что Босса не откачали даже самые лучшие врачи Берлина.
  Оккультист - впоследствии станет Магистром всяких там оккультных наук, но это, к сожалению, все серьезно. Перед смертью он передаст все свои "знания" другому человеку, которого так же все за глаза будут называть Магистром.
  Поняв через год, что, видимо, слишком много людей ввел в курс дела, он решит избавиться от всех, которые ему помогали в нелегком деле поиска загадочного, как он говорил, "Круга", с помощью которого наши предки некогда отправляли людей в параллельные миры. Он, убрав нескольких человек, попытался убрать и меня, мне не известным способом, но я точно уверен- что во всем виноват именно он, именно он устроил так, что я попал в авиакатастрофу. Я выжил чудом. За несколько минут до того как самолет развалился, ко мне подошел ангел, мой ангел, и приказал мне пересесть в хвостовую часть самолета.
  Как только у меня появилась возможность, я тут же позвонил Оккультисту и пригрозил ему, что если он не оставит своих попыток убрать меня, то я расстрою его дела с Большим Боссом- они как раз в тот момент особенно сблизились, и Оккультист, уйдя из полиции стал работать исключительно на свою науку, получая деньги из только что воссозданной, тогда еще подпольной НСДАП.
  Эльза, наскучив мне через четыре года ушла, и в этом мне помог на тот момент уже не враг, а друг и партнер Оккультист.
  
  В конце 2119-ого я ухожу из полиции, потому как у меня уже не остается времени на работу в полиции, слишком много заказов, которые достал Большой Босс, да и разные там забавные дела в НСДАП...
  Оккультист (через некоторое время все откроется) окажется не только тем, кто расследовал страшные, связанные с всякой там магией и сатанизмом убийства, но и тем, кто их устраивал. При том зачастую сам же потом их и расследовал. Так вот, вскоре этот парень станет известным на всю страну, разоблачив группу бывших археологов, активно изучавших "Круг". Отправив всех этих парней и девушек за решетку, уговорив молчать о "Круге", он постепенно избавляется от них, а сам, никому ничего особо не сообщая (официальным властям, во всяком случае) начинает свои эксперименты с питающимся электричеством "устройством "Круг".
  
  Глава IIII.
  Танковая атака индейцев племени апач.
  Если в ночной тишине долго прислушиваться, услышишь тех, кого давно с нами нет. Тихо подкрадываясь к нашим дверям, они что-то нам шепчут, но, едва мы просыпаемся, предпочитают исчезнуть.
  2 декабря 2147 года, суббота.
  Сегодня утром по электронной почте пришло сообщение из Министерства людских ресурсов о смерти родителей. Ночью английской авиацией был совершен очередной налет на Берлин и они угодили под раздачу. Как сообщает министерство, одиночный бомбардировщик, оторвавшийся от своей эскадры в 400 самолетов, получив несколько повреждений, прорвался через систему огня берлинских ПВО, и, отворачивая назад , пытаясь нагнать остальных наобум сбрасывает свой смертоносный груз на жилые кварталы.
  Я все понимаю. Наш многоэтажный дом, в большом жилом районе Шпандау, наверное, сложился, как карточный домик...
  
  * * *
   У меня начинается истерика... я знаю ее - копится какая-то муть в глубине истерзанной и исстрадавшейся страхом души, а потом будет взрыв. Но сначала все тихо...
  Еще вчера мы переписывались с отцом с помощью интернет-пейджера, работали веб- камеры, я видел его лицо, картинка обновляется раз в пять секунд, отец шутки ради время от времени корчил мне смешные рожи...
  Он говорил о перебоях с электроснабжением, о том, что горячую воду еще не отключали ни разу, но вот назвать эту воду горячей можно только с большой натяжкой..
  "Раньше мы грелись в ванной, когда с отоплением были перебои, а теперь там можно дуба дать!" - отец опять улыбается, но не как раньше - весело, а с натяжкой, видимо он не хочет огорчать меня своими проблемами.
  ― Самое главное, когда открываешь кран горячей воды - это сразу руки не подставлять! - лицо отца снова замерло на пять секунд, кадр был схвачен вебкамерой как раз в момент, когда он моргнул, - а то иногда оттуда прям кипяток течет! Можно сразу в чайник наливать... но это продолжается недолго.
  Мать так недавно обожгла себе руки. Открыла кран - и вот...
  А так... все вроде ничего. Наша авиация совершает ответные налеты на Лондон, там, говорят, ситуация не лучше, обеспечение по карточкам продуктами не идет ни в какое сравнение с нашими, отец пропадает на работе, дома ночует не всегда, у него теперь много работы.
  Сейчас ему поручили изучение упавших в окрестностях Берлина английских бомбардировщиков.
  
  Оказывается, завербованные нашей разведкой рабочие на английских заводах закладывают в самолеты еще на стадии сборки радиомаячки для самонаводящихся ракет, а англичане еще и не в курсе о том, что происходит. Самолеты "помечают" разумно, не все, чтобы никто ничего не заметил и ни у кого не возникло подозрений.
  Недавно отец побывал недалеко от батареи ПВО, которую бомбили англичане, пытаясь выведя ее на некоторое время из стоя проделать в системе защиты Берлина брешь и проскочить через нее. У них почти получилось, но ситуацию спасли перехватчики. Отец зачем-то переслал мне фотографии этой бетонной крепости, которая в считанные минуты была стерта с лица земли. Затем фотографии сбитого английского бомбардировщика - вокруг него на деревьях висят трупы выпавших, не успевших спрыгнуть с парашютами английских летчиков.
  И еще несколько снимков сбитых "дальних" истребителей прикрытия американского производства.
  А недавно, в небе над Ла-Маншем сошлись две бомбардировочные армады - наша и английская. В бой сходу вступили истребители прикрытия, бомбардировщики обстреливали друг друга из пулеметов и пушек установленных вокруг кабины пилотов, к ним присоединились башенные стрелки, курсы бомбардировщиков пересеклись, высота полета была одной и той же, отвернуть в сторону, вверх или вниз опасно, потому как поломаешь строй, если ты в центре построения, и над тобой есть еще кто-то- то и невозможно, самолеты стали сталкиваться....
  Они опадали вниз, как горящая листва, но никто не отвернул со своего курса.
  Обе армады после такого столкновения пошли на запасные цели.
  
   * * *
  И вот теперь родителей нет. Я вспоминаю свое детство, как иногда проникал ранним утром к ним в спальню и смотрел как они обнявшись спят. Я тогда представлял себе, что когда вырасту, то обязательно найду себе подругу жизни, с которой буду спать обнимая ее так же нежно, как обнимал отец маму.
  И вот теперь я приехал. Уже пять лет продолжается эта война, ни дома, даже родительского, ни семьи... хотя чего там? Сейчас передо мной стоят совершенно иные задачи. Выжить, например... Весь прикол в том, что теперь я даже эту свою задачу совершенно не хочу как-то решать.
  Пусть будет, что будет. Сил никаких нет.
  
  * * *
   Истерика, затаившись где-то в глубинах моей души выходит наружу, как только я, попытавшись высунуться из окопа с биноклем, чуть ли не ловлю лицом пулю французского снайпера.
  * * **ь! Я вышагиваю, четко чеканя шаг по пластмассовому выложенному из специальных блоков полу нашего окопа. Затем у меня начинает кружиться голова, и, схватившись за пластмассовую стенку я сползаю вниз.
  Двое солдат, пробегая мимо меня, куда-то несут противотанковый кумулятивный снаряд. Сначала я думаю, что они придурки и не понимают, что делают, но потом вспоминаю, что сам вчера вечером распорядился одно из орудий перенести немного в бок, так что теперь ребята просто подносят туда тяжелые снаряды по одному - два парня на один снаряд.
  Я врываюсь в свою пластмассовую, втрамбованную в землю стандартную лачугу офицера, и, схватив трубку с панели устройства управления огнем батареи приказываю открыть огонь по передовым позициям противника. Впереди - немного слава от нас - англичашки, немного справа- лягушатники, сразу за англичашками - позиции пехотной роты поддержки танков американских индейцев из племени апач. За французами - афроамериканские морские пехотинцы.
  Ребята из дальнобойной артиллерии работают слаженно и уже через несколько минут позиции союзничков "антигитлеровской коалиции" становятся для нас невидимыми из-за дыма. "Дальнобойщики", видимо, подумав что нас атакуют, аккуратно лупят из своих систем залпового огня по нейтральной полосе - и только после этого запрашивают, не нужна ли нам еще помощь.
  Звонит штаб, спрашивая, что случилось, и только тогда, ответив, что мне, дескать, показалось, что вражеская пехота вылезает из своих укрытий, я наконец-то успокаиваюсь и командую "отбой". У противника почему-то нет в этом месте своей артиллерии, и все, что они могут сделать нам в отчет - это только слабенько так "почесать" по нашим окопам из ротных минометов среднего и малого калибров.
  
  * * *
   Мои друзья- офицеры советуют мне уйти на несколько дней в запой, переложив все на своего помощника, но я решаю поступить по-другому. Я рассматриваю карту предлежащей перед нами местности, и на ней я обнаруживаю то, что меня смущает.
  Мы располагаемся на болотистой местности, труднопроходимой для танков, позади позиций нашего противника - сплошные болота, за исключением двух "проходов", которые, судя по карте, вполне могущих выдержать танки. Один из них - узок просто дико, так что он отпадает - по нему можно разве что на какой-нибудь телеге подвозить к пехотным позициям жрачку - да и только. Второй мог бы вполне пропустить по себе сколько надо танков в одном направлении, или стать местом размещения положенной пехоте артиллеристской поддержки. Одно из двух. С другой стороны, перемещять танки, да еще своим ходом, да еще и к передовой можно только при готовящемся наступлении. Готовить танковую атаку эти парни без артиллерии не смогут, так что где-то ее разместить все-таки надо. Выход один - поставить артиллерию сразу за танками, а после начала танковой атаки на машинах подтянуть ближе к передовой.
  Да, но в последние две недели враг совершенно не оказывал артиллеристской поддержки атакующим нас штурмовым группам пехоты. Что это могло значить? Артиллерии или просто нет... или просто нет, то есть второго ничего не дано. Я связываюсь с начальником дальнобойных установок залпового огня и прошу его пообстреливать эту узкую полосочку земли - показать противнику, что нас беспокоит это проход. В ответ на этот обстрел неожиданно даже для меня на наши позиции обрушивается шквал артиллеристского огня. Судя по данным эхометрической разведки, огонь ведется с орудий находящихся на этом проходе - но очень далеко позади позиций вражеской пехоты. А ближе к передовой? Что там?
  Я думаю - танки.
  Тут же докладываю в штаб, и оттуда мне отвечают, чтобы я был готов ко всему, и если что - приказал артиллерии сконцентрировать огонь на мете, где этот песчаный проход по болотам "вырывается" на "большую землю".
  
  Ночью мне приснилось, что я маленький мальчик, у меня вот- вот должен выпасть молочный зуб. Так вот, я, схватившись за него, слегка расшатав - выдираю зуб почти что без крови и боли.
  
  3 декабря 2147 года, воскресение.
  А утром все мои сомнения рассеиваются: посмотрев в бинокль, я увидел, как вдали над землей поднимаются темные с фиолетовым оттенком выхлопы. Танки! Почему я решил что это танки? Видел такие выхлопы - давным-давно, когда я еще учился в Артиллеристском училище, и там у нас с курсантами - танкистами были совместные учения. У них - тренировка по прорыву противотанковой обороны, у нас - тренировка противодействия танкам в прорыве. Боевая ничья, но там был один момент - курсантам- танкистам выдали новенькие танки, а у них в баки был залит спирт. То есть первое заполнение баков танков - спирт. Это потом туда зальют солярку, но вначале - спирт. А когда двигатель работает на спирту - выхлопы имеют фиолетовый оттенок.
  Итак, разглядев ситуацию в бинокль, я бегом несусь к рации, и сообщаю нашим "дальнобойщикам" - стоящим за нами артиллеристам с установками залпового огня, чтобы срочно сосредоточили огонь по тому самому перешейку, где сейчас скопились вражеские танки, и, как я думал, артиллерия. Уже минут через пять над нами с диким ревом полетели снаряды, а еще через пять минут все пространство в том направлении, куда устремились снаряды, заволакивает дымом от разрывов.
  Думаю, что именно это вынуждает врага начать свою долго подготавливаемую атаку раньше времени, не по плану. Все вокруг начинает сотрясать рев десятков танковых двигателей, а потом расположенная (а я был прав!) за танками артиллерия открывает по нашим позициям шквальный огонь.
  Но дело уже сделано, враг не застал нас врасплох, он вынужден начать атаку не тогда, когда сам хотел, а тогда, когда мы ему это навязали, безо всякого фактора внезапности...
  Я приказываю всем своим орудиям ждать команды на огонь по небольшому холму, на вершине которого вот-вот должны были уже появиться танки, затем дальнобойные ракетные системы переносят свой огонь вглубь перешейка, на котором сосредоточилась вражеская артиллерия с танками - и поток огня, обрушившийся на нас через несколько минут после того как наши дальнобойщики дали танкам противника прикурить- заметно ослабевает. Но танки... безусловно никто и не рассчитывал на то, что они будут уничтожены все, но... если их так много осталось, то сколько же их было вначале?
  
  Еще через несколько минут наши позиции начинают "прощупывать" дальнобойщики англичан редкими такими, но весьма внушительными снарядами крупного калибра. Перелет, затем еще один перелет, скоро они нас нащупают, но у них, как мне кажется, и без нас проблем еще больше - наши РС-ы продолжают обрабатывать перешеек, уничтожая вражескую артиллерию, так что английским дальнобойщикам, как мне думается, вот-вот должны дать иной приказ- нащупывать наши тыловые РС-ы, и тогда для нас опасность от их огня минует ...
  
  Итак, на пригорок вылезает несколько танков. Это - американцы, "абрамсы" последних моделей с броней огромной толщины, сверхстойкие к противотанковой обороне, впрочем, от этого немного неповоротливые. Не смотря на всю мощь огня, которую на них обрушили наши РС-ы, танков двенадцать, но им еще нужно развернуться в боевой порядок! Пока они еще не успели сделать этого, мы сосредотачиваем огонь наших четырех орудий на вершине холма, преодолев которую танки спускаются вниз. У меня из четырех орудий только два способны на таком расстоянии повредить такой танк, а еще два - так себе пушечки, "колотушки" для близких дистанций. Через несколько минут пальбы я приказываю "колотушкам" замолчать и открыть огонь картечью только в тот момент, когда вражеская пехота поднимется из окопов чтобы пристроиться в атаке вслед за танками. Затем я связываюсь с "дальнобойщиками", прошу их перенести огонь ракетных систем поближе, но они отказываются на том основании, что у них начинается артиллерийская дуэль с англичанами и если они не поторопятся, то могут запросто стать жертвами английской дальнобойной артиллерии.
  
  Мы остаемся один на один с двенадцатью мощнейшими вражескими танками и пехотой, которая вот-вот поднимется вслед за ними в атаку, имея против них всего 4 противотанковых орудия. Наши позиции всегда считались находящимися не на танкоопасном направлении, так что нам не выделили ни одной противотанковой мины. Перед нами - небольшая полоса минных заграждений (там только противопехотные мины), немного колючей проволоки, да, пожалуй, и все. Танки запросто "продавят" в слабом минировании проход, если пехота попросит - так и поелозят по минам - и все, дорога к нам открыта.
  
  * * *
   Замыкающий танк "ловит" прямо в люк над местом водителя снаряд и останавливается. Еще рядом с одним - предпоследним, разрывается снаряд, перешибает гусеницу, и танк застывает на месте, танкисты выскакивают, на ходу разворачивая какой-то свой инструмент. Одна из наших "колотушек" посылает в том направлении мину с картечью - и танкисты ретируются, волоча за собой раненного товарища. Затем все танки дают - (одновременно!) залп по нашим позициям, гулко ухнув, "подавив" одну "колотушку", и поворачивают башни в сторону наиболее сильно выступающего вперед другого нашего орудия (которое не "колотушка"). Ребята на орудии поступают смело, и можно даже сказать отчаянно, зная что если их не засекли уже, то вот-вот засекут, они все равно стреляют по одному из наиболее вырвавшемуся вперед танку, снимают с него гусеницы. Перебитые гусеницы танка- это обездвиженный монстр, но это не делает его менее опасным. Проходит еще где-то секунд двадцать, и наше орудие стреляет еще раз по танку "без лаптей" - попадание в башню. Но танки "Абрамс" настолько мощные, что с башней ничего не происходит, ее не сносит в сторону, как мы уже привыкли видеть при попадании наших снарядов в танки англичан и французов, она слегка разворачивается, видна глубокая вмятина, и из башни - через верх пытается выбраться, видимо, оглоушенный, танкист.
  Эх, ребята! Они пытались поджечь этот танк - и поплатились. Через полсекунды - не больше, после выстрела, их позиция вместе с тоннами земли взлетает на воздух. Сначала (как мне подсказывает опыт) я думаю, что вполне возможно, что кто-то и остался в живых побежал за снарядом, например, завернул при этом за угол окопа... но когда сдетонировали снаряды, которые были расположены позади пушки метрах в восьми, я понял, что не выживет никто.
  
  Я приказываю по рации пехоте поддержки занять свои позиции, и заодно поднести с собой все, что могло бы пригодиться в борьбе с танками.
  Лейтенант, командующий ротой пехоты, тяжело вздыхает, и сказав: "Понял", заканчивает связь.
  
  * * *
  Вслед за танками - после того, как они проползают по вражеским позициям - поднимается пехота. Французы и англичане обстреливают наши позиции из минометов, они ближе к нам, они остаются на месте, а вперед идут афроамерикацы (пипл исключительно толсто* * *ый) и индейцы (специальная рота прорыва - поддерживают, своих собратьев- индейцев атакующих в танках).
  Тут же заговорила еще одна наша "колотушка", и, заставив тремя снарядами с картечью афроамерикацев залечь, на веки замолчала уничтоженная залпом из девяти танковых пушек.
  
  В отчаянии - погибать, так погибать - я подхожу к последнему нашему уцелевшему орудию. На нас прет девять бронированных монстров, а у нас всего лишь одна пушка. Я двигаюсь окопами, которые постепенно заполняют солдаты роты поддержки, несущие на себе противотанковые мины (те немногие, которые как-то раз нам удалось взять на захваченных вражеских позициях), гранатометы, огнеметы и связки противотанковых гранат.
  Подойдя к орудию я сразу же командую, чтобы заряжали кумулятивный снаряд, а потом приказываю всем ребятам прятаться в щели и "лисьи норы".
  У нас очень хорошая позиция и в угаре начавшегося боя сказать что пушку обнаружат сразу - так вот запросто нельзя. Может, и обнаружат, будем исходить из наихудшего варианта. Итак, я смотрю в бинокль как три американских танка зачем-то (ослабляя общий напор) отряжены вывезти с поля боя три других -подбитых. То ли они уже считают, что нас победили, то ли еще Бог знает что. Во всяком случае я считаю что зря уж они так к нам относятся - сначала все-таки надо врага разбить- и потом расслабляться, а не во время боя... Выведенные из боя танки продолжают стрелять, то да се, но это уже не так эффективно- один лишь шум.
  Я стреляю в танк, который ближе всего ко мне - он немного слева "по курсу"- и пробиваю борт (борты всегда слабее защищены) кумулятивным зарядом. Снаряд очень мягко входит внутрь танка - а дальше непонятно, что с ним. Танк, во всяком случае, не разрывает на части, не взрывается боекомплект...
  Но времени нет, я думаю об ответном залпе уже не девяти, а восьми стволов, но нас, как я и предполагал, сразу не обнаружили. Значит, теперь они на стрёме - сосредоточились и глазенками своими зыркают по сторонам- думаю, со второго выстрела меня все-таки обнаружат.
  Итак, я заряжаю подкалиберный снаряд, ору на наводчика, чтобы перестал мне помогать и немедленно прятался, и потом, выцелив другой наиболее близкий танк - стреляю в него, после выстрела с удовлетворением обнаружив, что снаряд пробил броню - войдя в слегка подставленное брюхо, и ожидаю ответного удара.
  Может это немного и несправедливо по отношению к смелым, но немного диковатым индейцам, но мне снова везет - вражеские снаряды рвутся в основном по бокам, на бруствере, осколки бьются в броню защитного щитка, я немного оглушен, но на ногах стою и способность соображать не потерял.
  Что это? Это шанс произвести последний выстрел. Последний - точно, секунд пятнадцать автоматика будет перезаряжать танковые пушки, а потом...
  Я снова заряжаю подкалиберный снаряд - и моя пушка производит по врагу последний в своей достаточно долгой, кстати, и умерено - спокойной жизни, выстрел.
  Смотреть на результаты - уже времени нет, я со всех ног бросаюсь бежать с позиции, и через несколько секунд - выпрыгнув вперед на максимально возможное расстояние вниз головой ныряю в одиночный окоп.
  Ответный залп танковых орудий уничтожает позицию последней пушки, что была в нашем распоряжении, и нам, оставшимся в живых артиллеристам, ничего не остается больше делать, как помочь пехоте хоть как-то сдерживать продвижение вражеских танков.
  
  * * *
   И вдруг мне почему-то кажется, что еще немного - и американцы дрогнут. Они понесли, наверное, (пока не видел), существенные потери в танках от обстрела их из ракетных установок залпового огня, они потеряли почти половину танков, что сумели все- таки не смотря ни на что пойти в атаку на наши позиции...
  Мы расчехляем гранатометы, делимся на группы и расходимся в нескольких направлениях. За позициями, на расстоянии метров двести, пехотинцы устанавливают "последнюю надежду отчаявшихся" - длинные многоступенчатые противотанковые ракеты, наводящиеся на цель с помощью лазерного целеуказателя... Да! они поразят любую броню любого танка, если, конечно, не попадают со своих хилого вида треног, опрокинутые ветром.
  
  Американцам, видимо, и на этот раз совершенно по фигу все эти атаки - позиции, и они не придумывают ничего лучшего, как снова отрядить несколько танков на эвакуацию подбитых. Это все, конечно, хорошо для нас, но вскоре из окопов снова вылезают афроамериканцы, пехота, и идут на помощь уже подошедшим в упор к нашим позициям танкам и индейской пехоте поддержки. Танки из пушек и крупнокалиберных пулеметов сносят бруствер, наша пехота при этом (кто не сбежал) вжимается в дно окопов, затем подталкиваемая офицерами встает- начинается просто адово пекло, когда пехотинцы пытаются отсечь американских солдат от танков, те огрызаются, начинаются долгие перекидывания туда- сюда гранат, кто-то из огнемета жжет башню танка, кто-то подкладывает под гусеницы мины, в некоторых местах американцы уже ворвались в окопы и начинается рукопашная!
  Поняв, к чему идет дело, вслед за неграми в атаку поднимаются англичане с французами, их с флангов "прореживают" крупнокалиберные пулеметы, а в итоге все заканчивается тем, что наша дальнобойная батарея поддержки лупит плотным таким залпом по почти опустевшему (все давно уже на наших позициях) пространству между нашими и вражескими окопами.
  
  * * *
   Быстро скорректировав огонь поближе к нашим позициям (с учетом разлета мин некоторые из них вполне могут вдарить и по нам) я со своей небольшой группкой безпушечных артиллеристов пытаюсь на ходу соориентировать пехотинцев на то, что бы они взяли на себя дело с вражеской пехотой, а уж мы как-нибудь позаботимся об американском танке, который продавив массой наш окоп, судя по всему, в нем завяз, и дальше не может двигаться.
  Затем в тылу наступающей вражеской пехоты начинают рваться осколочные мины, выпущенные из ракетных установок залпового огня наших "дальнобойщиков", и это, видимо, окончательно сломив противника, обращает его в бегство.
  
  Я с удовольствием на грани садизма прошу еще одного залпа.
  
  Апачи, однако, не так запросто слезают с наших позиций, и как верные братья не бросают свои, уже давшие задний ход танки.
  Что ж, похвально, настоящая пехота поддержки! Завязший в грунте танк индейцы "опекают" до последнего, но к нам вскоре подходят на подмогу около двадцати бойцов, еще недавно давших деру с позиций, так что перевес в численности теперь на нашей стороне. Еле- еле выцыганив из наших лап одного (из трех) своих танкистов, огрызаясь, и все еще неся потери, апачи откатываются назад.
  
  * * *
   В этот момент наш пехотный лейтенант почему-то не может придумать ничего лучшего, нежели... пойти в атаку. Впрочем, сейчас это не так сложно: мы смешались с отступающей пехотой противника, танки апачей беспомощно вращают башнями, боясь стрелять и задеть своих, мы быстро, "на плечах врага", добегаем до английских и французских позиций и занимаем их. Там, конечно, возникает небольшая заминка- дело в том, что мы интеллигентно так ждем, пока англичане - без лишних выстрелов, отдадут нам часть своей позиции, чтобы нам разместиться. Англичане видят, как мы, заняв передние окопы их позиций прежде них самих, не стреляем, и пробегают мимо, чтобы расположиться в глубине своей обороны. То же самое (так уже установилось на фронте за несколько лет), я думаю, происходит на позициях и у французов.
  Только негры и апачи еще не в курсе того, как тут все утрясалось годами, время от времени так и норовят пострелять в наших солдат, за что и получают в ответ до тех пор, пока их не истребляют почти что всех. Апачи - так вообще- крутые пни, и в ближнем бою предпочитают метать ножи, и даже томогавки!
  Следующим делом мы перенацеливаем английские и французские минометы в глубь их собственных позиций, и ведя методичный обстрел, пытаемся с помощью подошедших вскоре огнеметчиков очистить передовые позиции противника, понемногу продвигаясь вглубь по ходам сообщения. Быстро поняв, что за участь их ждет, англичане и французы покидают позиции и ретируются в тыл, а мы, снова выскочив из окопов, полубегом - полуползком добираемся до траншей, еще недавно занимаемых индейцами и неграми. Афроамериканцы и апачи в этот момент тоже отходят, занятые исключительно эвакуацией своих и попыткой "отконвоировать" в тыл свои танки.
  Тем временем с буксировки подбитых собратьев на поле боя возвращаются несколько "Абрамсов", но, поняв, что пехотой весьма оскудели, дают задний ход. Пока на вершине холма, там, откуда еще относительно недавно на нас выползали американские танки, скапливается значительно поредевшая, но достаточно еще плотная масса вражеской пехоты и оставшихся танков, мы возвращаемся в английские окопы, и, связавшись с нашими дальнобойщиками, снова просим их "поддать жару".
  Едва заслышав, как вдали заскрежетали, взлетая, ракеты, поняв, что это по их душу, все вражеские пехотинцы во всем разнообразии своего расового и национального состава "сделали ноги". Немного помешкав, но все равно достаточно стремительно, через несколько секунд - аккурат под падающие ракеты - убегают и танкисты, которым, впрочем, не всем удалось спастись бегством.
  Некоторое время мы наблюдаем за тем, как в воздухе, вращаясь и переворачиваясь витают, порой даже не в "фрагментарном" виде, их тела, и как только взрывы утихают- снова стремительно поднимаемся из окопов для того, чтобы скорее снова занять позиции, некогда занимаемые индейцами и неграми.
  Добежав до блиндажей командного пункта позиций апачей, мы становимся свидетелями довольно таки забавного действа: человек двенадцать индейцев ползком подбираются теперь уже к бывшим своим позициям, но встреченные нашей стрельбой из пистолетов поверх голов ретируются, напоследок несколько нелепо, наобум, покидав в нас ножами и боевыми топориками.
  Зачем им эта позиция? Нам думается, что на этой позиции может быть осталось что -то ценное для американцев, что они вот так вот не могут с легким сердцем с ней расстаться, и быстро, на сколько только это возможно измочаленным боем людям, обшариваем все вокруг.
  Кто-то находит американские карты, со стороны холма, плавно переходящего в песчаный перешеек, откуда нас атаковали танки раздаются отдельные выстрелы- и нам ничего не остается, как снова отбить атаку уже (как мы думаем - ослабшего) противника.
  Дальнобойшики израсходовали почти весь запас боеприпасов, и на очередной мой запрос об обстреле противника отвечают отказом, мотивируя это тем, что нужно оставить хотя бы немного ракет на самый крайний случай. Мы снова сгорбившись вынуждены идти вперед, чтобы пересечься - у брошенных и разбитых танков с такой же сгорбленной массой пехоты и танкистов противника. Едва завидев друг друга обе стороны падают на землю и начинается шквальная, поверх голов, стрельба. Американские танкисты пытаются проскочить под прикрытием огня своих к танкам, но их срезает кинжальный огонь с нашей стороны. Кому-то из наших все-таки приходится урывками бежать к танкам - не допустить того, чтобы танкисты залезли в танки в люк под днищем - и в этот момент, немного приподнявшись от земли, лейтенант, командующий пехотой, получает пулю в корпус. Он хотел отдать приказания солдатам - упал, сраженный пулей. Из него хлешет кровь, он хрипит, но продолжает командовать. Вокруг него суетятся солдаты - быстро делают из карабинов подобие носилок- и относят в тыл. Но я-то уже знаю, что с таким ранением он не жилец.
  Мне приходится брать на себя командование всеми солдатами, что остались от моей батареи и роты поддержки, и я, назначив главного по артиллеристам, приказываю остальным по возможности вжаться в землю и замереть. Артиллеристы отходят на бывшие позиции англичан и французов, и затем, немного соориентировавшись при моей поддержке и наводке по рации - начинают минометный обстрел залегшего противника. Снова вопли, стоны раненых, призывы придти на помощь. В полпогибели, а то и на карачках, мы движемся вперед, и, побросав все гранаты, что еще остались, подождав пока они взорвались - совершаем, как думаем, последний рывок.
  Вокруг только растерзанные тела и стонущие, иногда ужасно изуродованные взрывами мин и гранат раненые. Мы закрепляемся, с сочувствием смотрю на молоденького пехотинца, которому приходится саперной лопаткой в несколько ударов добивать раненого индейца, который, видимо, выйдя из обморочного забвения, попытался ножом убить этого нашего парня. Наш солдат чуть ли не плачет, но потом - раз- два- три бьет и бьет индейца по голове, по глазам, рассекая тому череп до тех пор, пока перехваченная им рука индейца с ножом не ослабевает и тогда парень отбрасывает ее прочь с брезгливостью, будто отбрасывает в сторону неожиданно на него вскочившую жабу.
  
  * * *
   Все! Враг подавлен окончательно! Они отошли, они потерями массу народу - и они даже не отстреливаются напоследок! Мы кое-как размещаемся, расставляя пулеметы между вражеских оставленных танков, а кое-кто, проникнув внутрь этих некоторых еще не подбитых железных монстров, умудряется развернуть танковые башни в сторону отступившего врага.
  
  Затем мы ждем ночи, и я приказываю быть всем начеку - говорят, индейцы очень любят ночные вылазки.
  
  * * *
  Всю ночь мы дежурим попеременно меняя друг друга, на время отдыха отходя к английским траншеям, там спим, а потом возвращаемся обратно - менять своих товарищей.
  
  Дело сделано! Мы побили огромное количество народу, мы уничтожили множество вражеских танков, и теперь единственное, чего я боюсь - так это еще одной, но такой же по силе атаки противника. Но об этом я стараюсь не думать, потому что слишком страшно. Еще одна такая атака - и выживет лишь тот, кто убежит. Но нам это не позволительно. В памяти всплывают истории про офицеров, которые следуя долгу защищали позиции, оставленные солдатами.
  
  Утром к нам придет herr Тыловая Крыса - как мы его называем, "господин Счетчик", и произведет подсчет боевой эффективности моего подразделения, - сколько мы потеряли солдат убитыми, ранеными, инвалидами, легко ранеными, сколько потеряли техники и вооружений, каков расход боеприпасов, сколько убили врагов, какой нанесли врагу урон в технике, сколько захватили пленных - тех, которых можно сразу использовать на работах в тылу, тех, кого еще придется лечить, кроме того, сколько взяли в плен полезных для нашей разведки офицеров противника.
  У нас все под контролем, до самой последней мелочи, но пока...
  Пока я просто ложусь на дно английского окопа и засыпаю.
  
  Через пятнадцать минут меня разбудят пехотинцы, но только лишь для того, чтобы проводить до английского офицерского блиндажа с удобными кушетками.
  -Спите спокойно, господин офицер!
  -Да, ребят, - отвечу я им тогда, - вы тоже постарайтесь отдохнуть!
  
  4 декабря 21147 года, понедельник.
   Herr Тыловая Крыса говорит, что в этот раз коэффициент эффективности нашего подразделения значительно выше, чем обычно:
  -Вот бы так всегда! - подзвизгивает он, на ходу занося свои закорючки в большой журнал учета потерь, похожий на амбарную книгу в коморке кладовщика при складе солдатских сапог, а затем, заметив, как я хватаюсь за кобуру - быстрым шагом ретируется с наших позиций в тыл. Я же, на самом деле, просто поправлял кобуру, ничего такого не имея в виду.
  После этого был день, который мы провели достаточно тупо - создавая два прикрывающих друг друга огнем опорных пункта с круговой обороной - на случай неожиданных осложнений, но после, примерно часа в три дня, когда небо немного прояснилось (а перед этим примерно недели две стояла низкая облачность) мы подверглись налету штурмовой авиации противника, которую нам самим было невозможно даже припугнуть какой-нибудь переносной ракетой типа земля- воздух (у нас их просто не было - давно закончились), и нам пришлось, побросав всё, короткими перебежками переместиться на бывшие позиции индейцев и афроамериканцев. Не смотря на то, что от нескольких кратковременных налетов авиации противника не пострадал ни один наш солдат, штурмовики разбивают несколько захваченных нами минометов и два очень полезных к любому применению крупнокалиберных счетверенных пулемета.
  
  Ночь мы проводим в тревожном ожидании какой-нибудь гадости со стороны апач (именно они любители делать ночные вылазки) но все проходит относительно спокойно, я совершенно напрасно высылаю в разведку несколько групп добровольцев и мы напрасно жжем осветительные ракеты... Все группы разведчиков возвращаются, докладывая, что хоть они и углубились достаточно далеко на запад, но никаких признаков присутствия противника не заметили. Я спрашиваю их про разбитую вражескую артиллерию и танки - они отвечают, что почти все танки, что были- вышли на нас, а артиллерия, видимо, попав под обстрел наших "дальнойбойщиков", отошла на запад, а туда дальше "разведчиков" пока еще как-то не тянуло сходить, потому что страшно.
  
  5 декабря 2147 года, вторник.
  Как бы то ни было, но уже утром нам приходиться прощаться с нашими позициями, которые мы так долго занимали: приходит herr Тыловая Крыса- учетчик и предает приказ штаба, чтобы мы срочно снимались, забрали бы с собой все, что можно - и отходили на восток. Сам господин Счетчик, конечно, пошагает впереди, да еще и быстрее всех!
  Быстро собравшись (пушек все равно нет!), мы, прежде чем уйти с позиций, окончательно идем "добивать" не сгоревшие американские танки. На самом деле повреждены так, что не подлежат ремонту (то есть сгорели) всего три "Абрамса", и нам еще какое- то время приходится повозиться на тот счет, чтобы в боекомплектах оставшихся несгоревших танков установить взрывчатку с дистанционным радиодетонатором.
  А затем наступает финал!
  Некоторое время мы смотрим на это воистину фантастическое и завораживающее зрелище, но затем, не досмотрев до конца, разворачиваемся, и почти не задержавшись на своих старых позициях (с нашей стороны это, наверное, жестокосердие по отношению к нашим, ставшим уже почти родным окопам, но что ж, увы, мы все измотаны и устали) - отправляемся в несколькокилометровый марш до ближайшей более- менее сносной асфальтовой дороги.
  
  Во время короткого привала, который мы сделали, чтобы по-быстрому, но не на ходу, перекурить, ко мне подбегает один из немногих артиллеристов, оставшихся в живых, и, протягивая мне какую-то деревянную коробку, сообщает, что это они обнаружили на позициях индейцев апач.
  В коробке были человеческие скальпы!
  Так вот почему эти морды пытались так отчаянно отбить свои окопы обратно! Это же прямое свидетельство нарушений правил войны!
  ― Надеюсь, что эти скальпы были сняты с мертвых, а не с живых людей! - говорю я, а затем приказываю сжечь и ящик, и его содержимое.
  
  Человек проходит по хорошей дороге один километр за девять минут, а по плохой- за пятнадцать. Это если дорога плохая, по нашим меркам, а не очень плохая. Где-то через полтора часа мы оказываемся в месте сбора, на удобной, хоть и немного потрепанной войной дороге, на которую мы вышли из густого соснового леса буквально чуть ли не напротив больших крытых автомобилей- фургонов для перевозки людей.
  
  * * *
  К каждому автомобилю приставлен специальный солдат- "организатор", который, скажем так, даже не помогал нам размещаться, а просто знал, что куда складывать и на этот счет раздавал налево - направо указания. Очень быстро (именно благодаря этим ребятам) мы загрузились в машины, остатки боеприпасов и уцелевшего оружия (не личного - стрелкового, а общего - пулеметы и т.д.) загрузив в две замыкающие автоколонну машины.
  Именно от парня, который нам помогал загрузиться, мы вскоре узнаем о последних событиях на фронте.
  Итак, оказывается, что на своем участке фронта мы выстояли, но мы такие были одни. Наши левые и правые соседи, понеся серьезные потери, оставив две передние линии окопов, были вынуждены отступить к третьей, откуда им приказом было велено отступать и разместиться на заранее подготовленных позициях у себя в тылу. В связи с этим, для "выравнивания линии обороны" нас отводят в тыл, длина линии соприкосновения с противником серьезно уменьшилась, а потому нас как особо отличившихся решили отвести в город N (он был расположен в 60 километрах от линии фронта) - на отдых и доукомплектвование. Такие известия мы встречаем возгласами радости, впрочем, достаточно сдержанной, потому как опыт войны нас научил, что с солдатом может произойти все что угодно. Вас, например, могут снять с поезда, когда вы едите домой в долгожданный отпуск, и направить в составе срочно создаваемого из отпускников формирования латать дыры в линии фронта, прикрывать какой-нибудь ответственный участок. Да, бывает и такое.
  Тем не менее, не смотря на то, что впереди нас ждет неопределенность, мы все- таки решаем, что есть повод открыть фляги с шнапсом!
  Несколько часов мы едем по хорошей шоссейной дороге, но затем, встретив слишком длинную автоколонну, движущуюся, как и мы, на север, решаем свернуть на параллельную дорогу, может, и не такую качественную, но зато на ней риск оказаться под бомбежкой вражеской авиации значительно ниже.
  Фронт на участке позавчерашнего, безуспешного, наступления противника не развалился, но понеся серьезные потери наши войска почти везде были вынуждены отступить и засесть в укрепленных пунктах. То есть сплошная линия фронта исчезла, разбившись на отдельные узлы сопротивления, откуда в случае необходимости можно будет высылать мобильные отряды для встречи врага, ударов ему во фланг и перерезания линий его коммуникаций. Ну и конечно (у кого остались стволы) - вести артиллеристский огонь по противнику.
  Параллельная основной магистрали дорога находится несколько западнее, на ней значительно меньше блок-постов, да и сами они выглядят менее внушительными, дорога не прикрыта средствами ПВО, время от времени встречаются рытвины и ухабы, что, впрочем, совершенно не помеха для военной грузовой мощной "BMW". Пока мы ехали в N, нам на встречу попалось всего несколько одиночных военных машин и небольшая колонна сверхтяжелых "Элефантов" - мощных танков, наш ответ новейшим американским "Абрамсам".
  
  * * *
   Время от времени, глядя на дорожные знаки с указанием названий деревушек, которые мы минуем, у меня сжимается все внутри - на сколько же мы близко находимся от вчерашней линии фронта! А если учесть еще и то, что наши войска с тех пор еще и отодвинулись назад... на некоторых участках дороги мне просто совершенно не понятно, есть ли еще между нами и противником наши войска.
  Я делюсь своими опасениями с сопровождающим, но он, конечно, не в курсе всех этих дел. Я боюсь, что мы внезапно встретимся с каким-нибудь вражеским патрулем на бронетранспортерах, для которых мы станем легкой добычей, но как бы то ни было, пусть в тревоге и неведении, (солдаты немного хмельны и веселы - я с ними не стал делиться своими догадками, им и без моей "грузни" недавно досталось), через несколько часов мы проезжаем мимо деревушки, от которой, если судить по карте, линия фронта отворачивает резко на запад. Еще через полтора часа мы оказываемся в уютненьком, но потрепанном войной городе N.
  
  Глава V.
  В осаде. (N).
  Вечно у вас все ни как у нормальных людей.
  В N нас быстро переформировывают и рассылают по разным "базам" отдыха. Рота пехотной поддержки уковыливает вместе с каким-то странным хромым ефрейтором в неизвестном направлении, моего зама быстро отправляют на "курсы переподготовки", дав ему заочно лейтенанта, всю оставшуюся "артиллерию" отправляют либо отдыхать, либо по отпускам. Мне же приходится еще около недели сидеть в центре этого города в офицерской гостинице, некогда переделанной из второсортного отеля "Плаза", и пялиться в окно, ожидая приказа, на всю ту тараканью возню, что происходит вокруг.
  На восток ведут колонны военнопленных. Англичане, американцы, французы, бывшие подколониальные, иных рас, люди. Отдельно - мужчины, отдельно - женщины. Наши конвоиры, во всяком случае - в городе, ведут себя с ними корректно. Как-то раз примерно полчаса пришлось наблюдать, как целая колонна военнопленных была вынуждена стоять и ждать, пока одна, видимо, беременная, белая американка отдохнет. В конце концов её увезли на маленькой гражданском джипе "Opel- Blue eyes", выкрашенном в камуфляж, и колонна продолжила свой путь уже без этой девушки.
  Больше всего меня поражали, конечно, толсто* * *ые афроамериканки, как, впрочем, и вообще - американская залихватская удаль на тот счет, чтобы в армию, тем более на фронт, в окопы, а не во вспомогательные службы, отправлять женщин.
  
  13 декабря 2147 года, среда.
  Примерно через неделю по прибытии в N я наконец-то встречаюсь с нашей старой доброй знакомой Тыловой Крысой, которая мне наконец-то, не смотря на свою сугубую трусость на счет пребывания в окопах, вдруг, неожиданным образом, начинает нравиться. Так вот, парень, пока я без дела сидел в офицерской гостинице в центре N, устроил мне неделю отпуска в ближайшем доме отдыха для офицеров, плюс награду. Именно тогда мне намекнули на то, что я, дескать, скорей всего получу очередной крест, который, видите ли, вполне возможно (четвертый по счету!) мне будет вручен самим фюрером. Рассказав мне все эти самые наилучшие новости, господин Тыловая Крыса вновь исчезает, передав мне некоторые бумаги - о направлении в дом отдыха для офицеров "Rosental", откуда после нескольких дней "лечения", мне следует вернуться в N на прием к начальнику отдела наград, получать то ли очередной крест, то ли еще чего.
  Вечером, через одного из посыльных под расписку получаю часть своей, давно уже не получаемой зарплаты.
  
  * * *
  А N как был, наверное, много лет провинциальной дырой, так ей и остался, не смотря на свой теперешний прифронтовой статус. Суета тысяч военных его не изменила. Ну и что, что по улицам маршируют колонны солдат и тянутся вдаль на Запад бесконечные вереницы грузовиков и танков? Сверни в ближайший проулок - и ты окажешься в абсолютно мирной жизни мелких торговцев и спекулянтов. Они даже не стесняются твоих погон и предлагают тебе все, что можно, так или иначе, наменять на военных складах. Слава богу, что наши парни на фронте ни в чем не испытывают нужды! Иначе спекулянтам досталось бы, а так...
  
  Жизнь в городе как бы разрезана войной на две части - там, где военные - суета, шум и гам, а там, где гражданские- тишь да гладь. То, что в некоторые дома иногда влетают снаряды дальнобойной вражеской артиллерии - только придает некий интерес всему происходящему. Как только дом разваливается, к нему тут же стягиваются толпы упитанных, розовых, молоко с кровью американских пленных - разгребать завалы. Кинологи ищут оставшихся в живых, на улицах, выстроившись в ряд, промокают платочки старушенции, соседки, живущие неподалеку от очередного разрушенного дома.
  
  * * *
  Время от времени удается почитать свежую, становящуюся всё большей редкостью в этих краях (впрочем, в основном никому и не нужную) прессу, состоящую из наших вездесущих "Берлинский вестник", "Дойче солдат" и "Новый путь". Итак...
  Американцы выдохлись под N, не смотря на полуокружение города. Разрозненные отряды и танковые подразделения ведут "очаговые" бои с нашими, специально созданными для борьбы с вражескими "прорывщиками" отрядами. Кто-то где-то снова заблудился, потому что спутниковая связь нарушена нашими помехами. Везде по периметру города "каша" из противодействующих войск и окруженцев, стремящихся вырваться к своим, но, в принципе, плотная линия нашей обороны и укрепленных пунктов уже создана, и сможет держаться достаточно долго.
  Канада помогает американцам, взяв под контроль своих войск северную дугу полуокружения N.
  Россия... как всегда потешается над Европой, в очередной раз поднимая в своей прессе шумиху на тот счет, что, дескать, ни за что и никогда не станет принимать участие в "европейских разборках" и теперь посмотрит со стороны, кто кого сможет одолеть - западная "лицемерная буржуазная демократия" или "западный колониальный неонацизм".
  Вот только бы все это было правдой, и Россия не ударила бы нам в спину, в самый неподходящий момент! С американцами да лягушатниками мы как-нибудь, да справимся сами.
  
  14 декабря 2147 года, четверг.
  В офицерский дом отдыха, находящийся на некотором расстоянии от южных пригородов N добираюсь на трамвае. В N, впрочем, единственный вид общественного транспорта - это трамвай. Трамваи достигают даже самых отдаленных пригородов и даже мест, к городу непосредственно не относящихся. Они едут, шумя колесами и искря проводами, напоминая о бывшей некогда мирной жизни, и иногда даже кажется, что стук их колес, разносящийся по пустым улицам этого городишки, повелевает ветром, протяжно завывающим, и влекущим отсюда куда-то вверх, в небо к облакам, или еще куда-нибудь, лишь бы прочь отсюда, подальше из этих мест, где так близка смерть, где столь сильно ощущается ее запах.
  По дороге происходит одно маленькое ЧП - английский противотанковый штурмовик, не знамо каким образом оказавшийся в этих местах, огнем пушек зачем-то разбивает трамвайные пути, и сердобольные жители окрестностей, видя такое бедствие, на автомобилях развозят немногочисленных пассажиров - кому куда по пути. Из военных в трамвае только я, так что меня один молоденький, призывного возраста, но все еще почему-то гражданский, паренек - жердь отвозит прямо к парадному подъезду дома отдыха.
  Пытаюсь всучить парню хоть немного денег, но он отказывается.
  
  * * *
  Дом отдыха "Rosental" - это несколько уютненьких, отстоящих друг от друга на небольшом расстоянии двухэтажных коттеджиков с небольшим набором номеров. В каждом номере есть душ, небольшая кухня и телевизор. По периметру "Долина" обнесена большим аккуратным деревянным забором, в котором есть несколько ворот и калиток. Калитки ведут к тропинкам, ведущим в свою очередь к окружающим лесам.
  Меня поселяют в самом отдаленном, почти не заселенном коттедже - и я начинаю отдых.
  По утрам- до обеда, я хожу в ближайший лес на лыжах, затем обедаю, сплю, принимаю лечебные ванны в медицинском корпусе (впрочем, в ваннах я и не нуждаюсь, но хожу туда, потому, что делать все равно больше нечего). Затем - ужин, кино и ночной сон.
  Как-то раз, после обеда, случайно пересекшись в коридоре с девушкой- медсестрой, через раз занимающейся моими ванными, получаю от нее приглашение через два дня посетить ее в ее номере. Приходится заранее немного закупиться в ближайшей деревне насчет вина и некоторого угощения, ведь женщины так любят шоколад!
  
  15 декабря 2147 года, пятница.
  На следующий день, во время утренней лыжной прогулки по лесу встречаю (это он мне на месте сообщает сам!) своего соседа по корпусу. Он достаточно, как мне кажется, странный паренек, а его военная специальность, как я понимаю, летчик. Во всяком случае, он очень любит высоту и первый раз я его замечаю сидящем высоко на дереве! Мы о чем-то немного переговариваемся, он мне сообщает, что расположился в соседнем с моим номере, а вечером - без приглашения, хотя я только рад - заваливает ко мне травить байки.
  Парень и вправду интересный, немного темноват на лицо. Хотя иногда, наоборот, мне кажется что он слишком бледен. Одет, как и я, в гражданское (о, как же хорошо отдохнуть от военной, удобной, но надоевшей формы!), но его одежда, в отличие от моей, кажется, сшита на заказ у какого-нибудь дорогого портного!
  Он рассказывает мне о каких-то "небесных сражениях" над Берлином, но когда я его спрашиваю, как же его из Берлина вдруг занесло в N, переводит тему разговора на моих родителей. О своих он то же предпочитает молчать, да и вообще любимые темы его разговоров - это сражение в небе за Германию, и еще такая тема- человеческое предназначение, которое каждому "из вас" (он именно так и сказал!) необходимо, "как долг перед небом", исполнить...
  Да, парень немного странный, как, впрочем, и все мы, так давно воюющие, и не имеющие возможности одержать столь вожделенную, но, наверное, уже недосягаемую, победу.
  Когда же паренек начинает говорить, что, наверное, видел моих родителей, что мама попадет в рай, а отец пойдет в чистилище, хоть молодой человек и не знает, есть ли оно, ах, как бы было хорошо, чтобы все- таки было, я запускаю в него полупустой бутылкой шампанского, но, тут же испугавшись за его здоровье, извиняюсь. В ответ же слышу только смех.
  ― Меня нельзя убить! - заливается колокольчиком этот франт, но его смех скоро коверкается хриплым кашлем, - меня можно только на время отогнать!
  
  В не очень приятных для меня беседах (но делать все равно больше нечего) перемежая их с выпивкой и просмотром новостей по телевизору, который (вот удача!) работает, мы коротаем время.
  
  17 декабря 2147 года, воскресение.
  В этом общении я немного забываюсь, и через день мой сосед- летчик, после очередного совместного распития шампанского сам, откуда-то зная, сообщает мне, что мне пора идти к медсестре "на прием".
  Время было как раз час после ужина, я беру корзинку со всякими вкусностями и двумя бутылками вина - и ухожу. Мой сосед сидит на моей кухне на кухонном столе, куда он как раз залез с ногами.
  ― Удачи! - бросает он мне напоследок, а я отмахиваюсь от него рукой:
  ― Не понадобится!
  
  18 декабря 2147 года, понедельник.
  Лишь утром я выясняю, как ее зовут, и затем, все понимая, предлагаю 150 марок. Она берет, сообщив, что это на полсотни больше "обычной ставки", но, тем не менее, денег не возвращает.
  Во вторник вечером (то есть уже на следующий день) я снова иду к этой Хельге, но, увы, у нее на "приёме" уже другой.
  Она выходит из своего номера в халатике, мило демонстрируя ножки, поговорить, небрежно бросив в раскрытую, закрывающуюся дверь что сейчас вернется. Я не сержусь, я все понимаю. Она добра к солдатам, многих из которых вскоре может не оказаться в живых, потому как им вскоре снова на фронт.
  Хельга просит, чтобы я по возвращении в N передал ее отцу кое-какие вещи, что она ему собрала, и еще приглашает к себе на "прощальный вечер" в пятницу. Я с радостью соглашаюсь, заметив, впрочем, про себя, что после еще одной ночки с Хельгой, даже если заплачу ей всего 100 марок - останусь почти без денег. За весь период моего пребывания в доме отдыха, наибольшие расходы у меня случились как раз на выпивку и "услуги" Хельги.
  
  * * *
  Итак, тогда у меня остаются вечер вторника, среда, четверг и время до визита к Хельге в пятницу, чтобы развлекаться и отдыхать, как только мне сможется. Всю среду я катаюсь на лыжах, а мой сосед- летчик, наблюдает за мной, то тут, то там вися вниз головой на порой весьма опасных, тонких еловых ветвях. Его черные, не по уставу длинные волосы свисают вниз, черный длинный стильный гражданский плащ то же. Мы весело перекрикиваемся, а он все шутит.
  Вечером мы снова выпиваем несколько бутылок белого вина "Петер Мерес Пфальц", и Летчик, окосев, снова вещает мне про сражения за небеса:
  ― У Англии - понимаешь? Свое небо! Его надо еще завоевать! Там свои защитники!
  Я отхлебываю из горлышка.
  ― И у Германии - своё! В этом вся и загвоздка, что мы боремся, почти равные по силе, друг с другом, и так и не можем одержать победу в этой битве.
  Спрашиваю его, что же может кардинальным образом изменить ситуацию, а Летчик, как мне кажется, даже немного прослезившись, отвечает, что
  Вмешательство России.
  
  Смешно? Да, я говорю, что это смешно - не вмешательство Америки и Канады, а именно - России, которая уже несколько лет распинается на весь мир о собственном неучастии в очередном европейском конфликте!
  Летчик лишь грустно смотрит в потолок, по которому ползает слишком рано, совсем еще не вовремя проснувшаяся муха.
  ― Вот увидишь, - отвечает он мне, - вскоре ты все поймешь сам...
  Затем он долго и очень нудно рассуждает о "предназначении", которое вроде как есть у любого человека, родившегося на земле, а я, уличив момент, быстро комкаю вафельное кухонное полотенчико и резко бросаю его в муху.
  Что тут происходит! Мой друг вскакивает, словно его ошпаривали кипятком, и, не смотря на неожиданность и стремительность моего броска, перехватывает полотенце на лету! Какое-то мгновение мне даже кажется, будто летчик взлетел со стула... Поймав снаряд из полотенца, летчик оказался в положении спиной ко мне. Затем он резко оборачивается, и, посмотрев мне в глаза, улыбаясь, просит "не сбивать тех, кто летает":
  ― Мы же стараемся! Ради вас же, вашего блага, о, ходящие по земле!
  Я только улыбаюсь в ответ.
  
  21 декабря 2147 года, четверг.
  Весь четверг, как это было обычно заведено (об этом я узнал от офицеров, которые находились в доме отдыха больше моего) в кинотеатре крутили фильмы, почти в режиме нон - стопа, прерывая показы только после окончания очередного фильма - для перерыва минут в двадцать. Я просидел в кино весь день, не выходя даже на обед и ужин, а потом пошел к себе в корпус, около которого меня встретила заведующая, которая мне выдала ключ от всего корпуса, потому как решила его закрывать, чтобы
  ― Он ради вас одного не стоял целыми днями открытый...
  Я хотел переспросить ее, не забыла ли она дать ключ еще и Летчику, но эта женщина куда-то спешила, и, отдав мне ключ, попросив не потерять, вежливо раскланявшись, удалилась.
  А я взбегаю на свой второй этаж, стучу в дверь номера, где обитает Летчик, но его там нет.
  Тогда я начинаю судорожно думать, куда же он мог деться - неужели уехал, так и не попрощавшись? Потом понимаю, что такого не может быть, мне он не показался человеком, на такое способным, и, потому что время позднее, иду спать.
  Всю ночь мне кажется, что за дверью моего номера слышны чьи-то шаги, я иногда даже просыпаюсь, но, вслушиваясь в тишину этого большого корпуса с маленькими номерами для отдыхающих офицеров, понимаю, что слышу лишь вой ветра.
  
  22 декабря 2147 года, пятница.
  Утро выдалось на редкость замечательным. Всю неделю, пока я был в доме отдыха, небо скрывалось за занавесью низких и серых туч - а теперь такое! Светило солнышко, и я, как мне показалось на минуту, ощутил то, что ощущает мой друг Летчик, взлетая с аэродрома - чувство полета, так часто упоминаемое им в ходе его длинных, и в общем, нудноватых, "лекций" насчет человеческого предназначения.
  
  У меня остается всего несколько свободных часов, пока не пойду к Хельге, и это время я почти полностью посвящаю поискам внезапно исчезнувшего моего нового друга.
  Итак, я быстро и методично обхожу находящиеся на территории этого пансионатика бар, бильярдную, кинотеатр, бассейн, заглядываю даже в сауну и сортиры, но... он как испарился! В кино офицеры, такие же, видимо битые - перебитые и израненные, как и я, сутулые и с оплывшими рожами, вежливо, пока я слоняюсь по рядам, делают вид, изгибая шеи, что хотят смотреть кино обогнув меня, и я, поняв их, и посочувствовав им (среди них много новеньких, кино, наверное, не видевшие по несколько лет) покидаю зал.
  
  * * *
  Я стучусь в дверь Хельги, у меня чемоданчик с вещами, я все уже собрал, и, не собираясь заходить обратно в свой корпус, утром планирую уехать на 9-ти часовом трамвае обратно в N, покидая этот заповедный уголок тишины и мира.
  Ах, мой пансионатик! Почему в последний раз прогуливаясь на лыжах я не подумал, что это - в последний раз, может быть, реально в последний раз? Я не зафиксировал в своей памяти эту прогулку, мне почти нечего будет вспомнить... разве что висящего на еловой ветке вниз головой Летчика?
  Он - и больше ничего...
  Перед тем, как отправится к Хельге, я сдал ключи заведующей, и хотел, но потом передумал (виной тому было плохое настроение этой женщины) - спросить про другого, кроме меня, жителя моего корпуса, в котором я размещался, куда он делся. На самом я деле просто побоялся, что мне эта женщина ответит грубым тоном и испортит настроение...
  
  Но я спросил о Летчике Хельгу - внезапно вспомнив, после любовного забвения, разбудив ее посреди ночи, так что она не все сразу поняла... затем она долго молчала, соображала, затем меня прорвало насчет этого поговорить, потом, прервав меня в моих дурацких откровениях на полуслове, Хельга сказала, что она думала, будто я в "отдаленном корпусе" (работники пансионата так его называли) живу один.
  Но она наведет завтра справки у замши заведующей. С другой стороны - ну не идти же мне с ней утром к этой заведующей? Что-то выяснять на этот счет Хельга собирается, получается, напрасно. Или же она просто говорит об этом - чтобы я поскорее от нее отстал.
  
  23 декабря 2147 года, суббота.
  Утром мы, одевшись, вместе завтракаем в номере у Хельги, и потом она вызывается проводить меня прямо до конечной остановки трамвайной линии того самого трамвая, на котором я приехал в "Rosen Долину" вначале.
  Итак, мы уходим. Мы идем, Хельга берет меня под руку, мы, наверное, даже немного похожи на супругов, я держу в левой руке чемоданчик, и еще, перекинув через плечо - тяжелую, дорожную, еще довоенную сумку "Nike" с вещами для отца Хельги. Мы идем по асфальту территории пансионата, затем выходим за ворота, нам на встречу постоянно попадаются зачем-то уже вставшие в такую рань отдыхающие офицеры. Почти все они улыбаются Хельге, иногда приветствуют ее, я даже знаю почему, но мне как-то наплевать, а Хельга, немного почему-то стесняясь, смотрит в землю, и, негусто, но краснеет.
  В деревне я покупаю Хельге шоколад, потом отдаю (чуть не забыл, а ей, наверное, не удобно было напоминать) 100 причитающихся за "развлечение" марок. Но она отказывается! Я что-то "отрываю" от этой суммы (денег у меня на самом деле очень мало), остальное протягиваю ей, но ее никак не удается уговорить.
  Якобы под предлогом узнать, как там отец, он никогда ей не звонит, Хельга берет у меня казенный номер моего казенного мобильного телефона.
  Некоторое время мы гуляем, осматриваемся вокруг, Хельга говорит, что в деревне бывает не часто. В самом центре деревни - небольшая площадь, вокруг аккуратненькие домики, городской уровень комфорта. Иногда даже появляется ощущение, что я внезапно оказался в предместьи какого-то большого города, вот-вот рассеется туман, и вдали будут видны многоэтажные конторские здания, но нет - мы с Хельгой сворачиваем за угол одноэтажного домика из красного кирпича- и вот, там асфальтовая дорога упирается прямо в шлагбаум, перекрывающий путь в лес. За шагбаумом - дорога грунтовая... кто туда поедет.
  Хельга говорит, что в этом лесу располагается некая база ПВО - склады, на которых хранятся многоступенчатые ракеты, что вокруг полным полно военных, но я ей не верю. Военные, если только это не разведка, обычно настолько идеально, как здесь, маскироваться не умеют. Что-то, пусть хоть какая мелочь, но их выдаст.
  Мы еще какое-то время блуждаем по деревне, но ровно в назначенное время оказываемся на трамвайной остановке. Еще немного - и мы расстанемся. Хельга говорит, что если я вернусь к ней, то сможет мне пообещать никогда больше не делать этого с кем-то другим, она обещает писать мне, просит дать ей мой адрес, где я буду находиться, торопливо пишет на клочке бумаги свой... я же целую ее в щеку, и, вернув клочок бумаги, поднимаюсь по степеням в салон трамвая.
  ― Прощай, - говорю я ей, а мои предчувствия почти никогда меня не подводят, и в этот раз я очень ясно понимаю, что с Хельгой мы больше не свидимся.
  
  Затем, как во сне, слышится пронзительнейший свист, после чего в деревне начинают рваться вражеские снаряды. Я смотрю, как Хельга вприпрыжку убегает в сторону пансионата, а затем ложусь на пол салона трамвая. Водитель резко рвет вперед, и вскоре звуки рвущихся снарядов остаются где-то позади, хоть их и слышно, я вскакиваю, и некоторое время помогаю еще паре солдат, возвращающихся в N из пансионата, залезть на ходу в трамвай.
  У знака, предупреждающего что мы выезжаем из деревни (хотя и кажется, что она далеко позади) вижу своего соседа по корпусу, бредущего вдоль по тропинке, параллельной трамвайным путям. Он, вдруг обернувшись, начинает мне махать рукой, как-то вдруг узнав, что я еду, но трамвай идет очень быстро, и вскоре "Летчик" исчезает из виду. "И тебе - прощай" - бросаю я мысленно ему, после чего комфортно, полулежа устраиваюсь в одном из мягких кресел.
  ― Ну и тяжеленные же у вас чемоданы! - говорю я ребятам, которым только что помог залезть в трамвай, на что они мне отвечают, что хорошенько "отоварились", чтобы вернуться в строй, к своим фронтовым друзьям не с пустыми руками.
  Всю дорогу в N я слышу, правда, с какого-то момента сквозь сон, как позвякивают бутылки в чемоданах этих парней. Во сне мне видится, как Летчик бежит за удаляющимся от него трамваем, в котором я сижу, и уже в самый последний момент, перед тем как исчезнуть из виду, посылает мне зачем-то воздушный поцелуй. После этого резкая боль мне обжигает лицо и глаза, и я вижу, как-бы со стороны, как мои глаза стали черными, а еще через какое-то время- как зеркало, отражая разгорающийся вокруг огонь.
  ― Проклят всякий, висящий на древе! (-прим. авт.) - вспоминаются мне вдруг слова Летчика, когда он вот так вот, для меня всегда не заметно, перебегая от дерева к дереву взбирался на верх, высоко- высоко - и, вися вниз головой, раскачивался на ветру, улыбаясь и глядя на мое медленное приближение.
  ― Все мы прокляты от рождения, - как мне помнится, ответил я ему...
  После этого я проснулся, взбудораженный сильным тревожным ожиданием чего-то плохого, еще непонятного, ждущего меня впереди, и уже до самого N не засыпал. Я просто смотрел в окно на пролетающие мимо деревья и дома, изредка встречавшиеся машины и людей и еле сдерживал себя от желания расплакаться. Со всех сторон меня обступила тревога и тоска.
  
  * * *
  Вернувшись в N, я на некоторое время заскакиваю в ту же самую гостиницу для офицеров, из которой я еще неделю назад выписался для отдыха, но в ней, увы, свободных мест не оказалось. Вместо номера в гостинице мне выдают какой-то купон, с которым мне приходится ехать на одну из окраин города (кстати, как раз там, где совсем недалеко линия фронта), где так же есть гостиница, и где, как мне пообещали, я, может быть, еще смогу получить номер.
  
  * * *
  В другой гостинице (бывший трехзвездочный отель "Парадиз", мрачный и с тараканами) дребезжат стекла, где-то совсем недалеко бьет наша артиллерия, слышится канонада, и еще, время от времени где-то невдалеке рвутся американские снаряды. Но зато почти половина офицерских номеров не занята! Я быстро хватаюсь за возможность без "уплотнения" пожить хоть недолго в небольшом, временном, но все-таки в некотором смысле в своем жилище, оформляю все бумаженции, и, не смотря ни на какие предостережения, беру номер с видом на улицу, а не один из тех, что окнами выходят во двор, хоть там и безопасней. Редкие, еще залетающие сюда снаряды вражеской артиллерии падают почти все аккурат на улице, на которую выходят окна моего номера.
  
  * * *
  Итак, я почти ничего не знаю о том, что мне еще предстоит. Вечером мне назначена встреча в комиссии по наградам, а до этого я хотел бы нанести визит к отцу Хельги, отдать ему вещи, плюс еще нужно обязательно заскочить в армейскую справочную, которая находится почти в самом центре N, недалеко от изрытого траншеями городского парка, чтобы спросить, не переезжала ли комиссия по наградам со своего старого места. Было бы глупо с моей стороны придти туда в назначенное время, а комиссия с этого места переехала! В таком случае мне будет нагоняй, и, (ну, это вряд ли) но все равно, вероятность того, что это случится есть - еще могут и награды лишить.
  
  Итак, я обедаю гостиничной столовой, потом возвращаюсь в свой не очень-то уютный номер (если сравнивать его с номером в пансионате), бреюсь (в ванной есть горячая вода!), чищу свой мундир, пуговицы, бляху ремня, берцы - и вот, вскоре я уже как на параде!
  Узнав, что я собираюсь выбраться в город, одна из гостиничных уборщиц сообщает мне, что вскоре отсюда отправится грузовик, в кузов которого можно сесть.
  Я выхожу во внутренний двор гостиницы и присоединяюсь к группе кучно стоящих и курящих офицеров. Уборщица была права - все эти парни дожидались грузовика, который, собрав людей отвез всех в N.
  
  * * *
  Выгрузившись в самом центре, недалеко от центрального парка города, я первым делом направляюсь в армейский информационный центр, расположенный в этаком полуподвальном помещении здания местной мэрии. Там толпа народу - потерявшиеся солдаты, снабженцы, не знающие куда им направлять колонны с грузовиками, отпускники.
  Воздух спертый, шум и гам, слышится, как операционистки яростно долбасят по клавишам компьютеров. Тем не менее, все множественные многолюдные очереди в разные окошки быстро продвигаются, девушки, сидящие за компьютерами за стеклянными перегородками намечают маршруты движения транспортных колонн и отдельных солдат, распечатывают какие-то карты, на которых путь заплутавшего в войне человека обозначается красными стрелками. Минут через пять моего ожидания вдруг происходит некая буча, и трое охранников, быстро вбежав в зал, лихо скручивают, как подозревается, американского шпиона переодетого в нашу форму. Этот тип явился в информационный центр, видимо, для того, чтобы узнать важную информацию. Девушка- операционистка, всего минуту назад до этого нажавшая беззвучный (для зала) сигнал тревоги, после, как ни в чем не бывало, продолжила свою работу, глядя в монитор компьютера.
  
  Из всей очереди я, наверное, был самый быстро обслуженный "клиент" - мне просто сообщили, что да, комитет по награждениям никуда не переезжал, у меня взяли мое направление, и быстро пробив все по базе данных подтвердили все то, что было написано в нем - ровно в 18.00 я должен оказаться в таком-то кабинете в комитете по наградам, там, где будет слушаться "мое дело".
  
  * * *
  Как бы то ни было, но до шести часов вечера еще глаза вытаращишь, и я, желая избавиться от тяжелого груза хельгиной сумки я направляюсь к ее отцу.
  На одной из центральных улиц, уже почти дойдя до места, я вдруг неожиданно пересекаюсь со своим бывшим подчиненным - одним из замов командира роты пехотной поддержки моей батареи. Этот парень почти на ходу соскакивает с быстро проезжавшего мимо грузовика - и подбегает ко мне. Я, впрочем, рад такой встрече, и мы, некоторое время поболтав, после, по моему предложению идем вместе разыскивать отца Хельги. Парня этого, кстати, зовут Ганс, но мне почему-то в этот момент думается, что Ганс- все же лучше, нежели Йоххан! Ганс возвращается к грузовику, и, отдав водителю какие-то распоряжения, снова, бегом, возвращается ко мне.
  Затем мы идем по улице, и, уже не ориентируясь, вынуждены спросить проходящую мимо женщину - где находится такой-то приход, где священником служит отец Хельги.
  Женщина эта, видимо, не последний человек насчет повыпендриваться, или что там еще. Она, по моему впечатлению, долго ни с кем не общалась, и вот теперь с яростью голодной пантеры, набросившейся на свежепойманную добычу, начала нам много чего рассказывать, притом более половины того, что она нам говорила, нам было не нужно. Она рассказала нам, что священник у них протестанский, что после того, как правительство "прорядило" священнослужителей, призвав более половины священников в армию, различные приходы стали "уплотнять". Всех, кто находился в тылу, и все еще желал посещать службы - сбивали в кучу, так, что время от времени образовывались приходы, где вместе находились и лютеране, и католики. Женщину, оказывается, немного мучила совесть насчет того, что она, католичка, вынуждена ходить в церковь где священник- протестант. Более того, этого священника назначили в католический приход, и вместе с ним пришло еще много лютеран. Службы велись, конечно, по единому для всех распорядку, установленному правительством, но все равно, то, что священник- лютеранин - "чувствовалось".
  А еще этот "падре" во время артналетов играл на органе и тем самым "отгонял снаряды" от окрестностей.
  Я спрашиваю женщину, неужели ни один снаряд в округе так и не упал, на что она ответила, что да, ни один, правда "радиус" действия этой самой защиты от вражеской артиллерии - совсем небольшой. В момент же, когда женщина было начала нам рассказывать, как ей осколками повредило стену сарая, мы, ребята так долго сидевшие в окопах и видевшие столько смертей своих товарищей - испытали приступ некоторого внутреннего тошнотворного негодования, и, прервав женщину на полуслове, вежливо попрощались с ней. Как можно говорить о каком-то там сарае, когда на фронте ежедневно гибнут сотни наших парней!
  
  * * *
  Священник был в храме, который мы узрели, зайдя за угол одного дома, на который нам указала эта болтливая женщина. В хороший денек (светило солнце) все двери и окна храма были распахнуты настежь, и изнутри доносилась, довольно громко, органная музыка. Звучавший орган, конечно, был электронный, но адаптированный сабвуферами издавал почти "натуральные" звуки.
  
  И тут, только я подумал, что священник играет, не смотря на то, что артналета нет, наверное для тренировки, как (не буди лихо!) над нашими головами засвистели снаряды.
  
  Мы притаились с Гансом на ближайших развалинах, образовавшихся, по свидетельству женщины, словесный поток которой мы только что так и не смогли переварить - еще до появления священника - лютеранина в приходе. Бедный Ганс! Он, наверное, проклинает сейчас себя за то, что пошел со мной, но увы, старина, не судьба. Я кричу ему, что мы еще отметим вечерком с пивом мое награждение, а Ганс (вот ведь старый вояка) в ответ, перекрикивая с великим усилием грохот разрывов, рассказывает мне анекдот про блондинку, которая пришла устраиваться на работу секретаршей.
  ― Смешной анекдот! - кричу я Гансу, переваливаясь через невысокие остатки давно разрушенной стены, - и бегу к храму, чтобы постараться вытащить оттуда отца Хельги и дотащить его до ближайшего укрытия.
  Вот он! Момент истины! Ганс некоторое время смотрит мне во след, но потом, когда я, на несколько секунд остановившись и оглянувшись жестом показываю, чтобы он оставался на месте, снова прячется в укрытие.
  Шмякс! Шмякс! На этот раз обстрел, видимо, особо силен, вокруг падают, оседают дома, разрывы почти у самого нашего укрытия, того и гляди - мы попадем под раздачу - но тому, кто внутри величественного, старого католического собора "пламенеющей готики" играет на органе - хоть бы хны...
  Я беспокоюсь - а что, если сейчас будет попадание? Что, если потом, когда все кончится, мне позвонит Хельга и спросит как ее отец, а я был с ним рядом и не успел его спасти, хотя и мог?
  
  И тут я оглядываюсь вокруг. Солнце, на минуту спрятавшееся за облака снова светит, да еще так, будто сильнее, раза в три, чем прежде!
  Я смотрю на храм а вокруг него и вправду образовалось чуть ли не точной окружностью очерченное пространство, где ни одного разрыва не было, и я таким образом оказался внутри некоего круга безопасности, там, куда снаряды не долетали. Звучит музыка, и она, кажется, протестует и борется против всего того произвола смерти, который несут с собой обрушивающиеся на землю и кажущиеся бесконечными потоки металла.
  Ганс высовывается на несколько секунд из развалин, и, активно жестикулируя, показывает мне, чтобы я двигался и нашел укрытие. Еще он что-то кричит, но из-за грохотов разрывов я его не слышу.
  Ганс просто не видит и не слышит того, что вижу и слышу я. Разрывы, ослабевая, дают время "проскочить" музыке, которая, как мне кажется, отгоняет тучи, которые, проскальзывая по небу, открывают путь солнцу. Солнце же, в свою очередь, вступив в эту игру, не дает снарядам попасть в храм и близлежащие дома.
  Музыка усиливается, величественный гимн, посвященный величию божества противостоит смерти - и та отступает. Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа? (Посл. -прим. авт.)
  Я думаю о силе воли того, кто сейчас играет на органе, но...
  
  * * *
  Но затем я как бы просыпаюсь, и снова начинаю верить лишь в жестокую теорию вероятности, которую нам хорошо в свое время объяснили, и которая своей жестокой рукой разбрасывая снаряды обрекает кого-то из тех, кто находится под обстрелом на смерть, а кому-то дает отсрочку.
  
  Я вбегаю в храм: "Отец святой! Или как вас там... пастор!"
  Я бегу мимо рядов деревянных лавочек к алтарной части, а потом- несколько ступенек вверх - туда, где место органиста, я умоляю этого солидного седого человека пойти со мной, спрашиваю его, где здесь ближайшее бомбоубежище, но он на меня не реагирует и продолжает играть. Минута моих словесных усилий, видимо, начинает раздражать пастора и он все-таки бросает на меня мимолетный взгляд, нахмурившись.
  И я все понимаю. Этот человек не собирается уходить.
  Музыка сбивается, фальшивит, почти незаметно, да и кому до этого может быть дело под артиллеристским обстрелом, но я что-то все-таки чувствую. По-моему я помешал, помешал чему-то очень важному...
  На ходу решив - если бог даст, вернуться сюда после того, как обстрел закончится, я снова выбегаю на улицу.
  Я чему-то помешал, слышу, как музыка начинает играть тише, в ней появляется какая-то неуверенность или слабость играющего - и, боже мой! - снаряды начинают падать ближе!
  
  * * *
  "Я помешал ему!" - кричу я Гансу, перепрыгивая через остатки- культяпки некогда бывшей мощной кирпичной метровой ширины стены нашего с Гансом убежища, но Гансу не до меня, он блюет, потому как получил под дых слабой взрывной волной на излете, чего вполне оказалось достаточно для того, что бы он почувствовал себя плохо. Некоторое время мы с Гансом сидим, глядя друг на друга, но уже потерявшие присутствие духа и как новенькие на войне "кланяемся" каждому услышанному нами разрыву, небо вновь заволакивают серые облака.
  Но потом все стихает... и снова светит солнце!
  Величественная музыка величественного гимна, выйдя из этой очередной схватки победителем, отыграв последние, особенно торжественные аккорды, умолкает.
  Ганс смеется:
  ― А мы снова живы! - кричит он мне, подмигивая, хотя кричать ему совсем и не нужно, потому как я рядом.
  Я думаю не оглушен ли он, но Ганс, вместо того, чтобы повернуться ко мне в ответ на мои: "как ты себя чувствуешь?", продолжая смеяться, хватает мою сумку с вещами собранными Хельгой для отца, и, перескочив остатки кирпичной стены, направляется бодрым, пружинящим шагом к храму, на пороге которого уже можно разглядеть, сквозь дым, стоящего, и обеими руками, разведя их в стороны опирающегося на косяк двери, священника. Видно что он устал, но так же можно понять, что он доволен. Отец Хельги гордо вскидывает свою голову вверх и смотрит, как и направляющийся к нему Ганс, на небо и ярко светящее солнце!
  
  Я вскоре последую Гансу, и, соскочив из своего укрытия на асфальт, глядя ему в спину, буду так же, как и он, радоваться своему очередному избавлению. Чистое небо, солнышко. Ганс смеется, идет, не оборачиваясь ко мне, лихо так, будто не чувствуя вес, неся мою, весьма нелегкую сумку.
  ― Будем жить! - кричит он обернувшись ко мне, подмигивает, а потом вновь повернувшись, пружиня шаг и слегка подпрыгивая - будем жииииииииить!!
  
  * * *
  Затем мы слышим свист, после - более низкий звук, но так же все- таки чем-то напоминающий свист. Эти два звука переплетаются вместе, иногда звуча как бы в унисон, а иногда и наоборот, заглушая один другой.
  Сомнений нет - где-то рядом, но нас наверняка пронесет- вот-вот разорвется снаряд. А еще...
  А еще контейнер с шариковыми бомбами, половина из которых обычно взрывается в воздухе примерно метрах в двадцати над землей, а вторая половина - попав на землю, от удара, или имея задержку- после удара, секунд через пять - шесть.
  Я не знаю, что делать. Бросится на землю? Но снаряд летит мимо, иначе я бы слышал свист так, что хотелось бы заткнуть уши, а вот от шариковых бомб, которыми начинен снаряд- контейнер, спастись, бросившись пластом на землю, просто невозможно.
  На полсекунды я замираю на месте, вижу, как вокруг нас с Гансом пляшут по асфальту зеленые, с рифлением шарики, а потом - раз! Они взрываются одновременно, мне, как кажется, хоть бы хны, на удивление слабой взрывной теплой волной срывает с головы фуражку, я оглядываюсь, чтобы ее поднять, про себя стараясь заметить, как мое тело реагирует на движение - нет ли где-нибудь боли или покалываний, то есть не ранен ли я. Затем, отряхнув фуражку от грязи и снова нацепив ее на голову, я поворачиваюсь и вижу как Ганс стоит на коленях, покачиваясь вперед - назад, а после - раз! - и падает лицом на асфальт.
  Только я хотел сказать ему, что эти шариковые бомбы - пустая вещь, очень неэффективная, как тут такое...
  
  * * *
  Откуда-то выбегают солдаты, видимо из специальных групп оперативного реагирования для оказания помощи раненным после артналетов, они проносятся мимо нас с Гансом, от их группы человек в двадцать быстро начинают отделяться группки поменьше - человека по три- четыре. Я вскидываю руку вверх и кричу, чтобы ко мне подошел медик.
  Армейский медик, уж не помню, откуда, подбегает минуты через полторы, и, сразу же оценив ситуацию, начинает разматывать бинты. После этого он лихо так, быстрым движением, но очень аккуратно, кладет шею Ганса на специальный валик, скрученный под специальным рюкзаком медика, висящий там всегда на двух брезентовых полосках, так, что голова оказывается на рюкзаке. Вместе с медиком мы выпрямляем тело Ганса, чтобы он мог спокойно вытянувшись, лежать на земле, после чего этот парень начинает копошиться в дымящейся, сантиметра в два в диаметре, дыре в груди Ганса.
   Медик что-то там отрезает, и ему в лицо бьет фонтанчик крови.
  ―Черт, - говорит он, вытирая кровь с лица, Ганс начинает стонать, после чего медик решает вколоть ему обезболивающее.
  
  * * *
  Ганс хватает меня за шиворот и притягивает к себе, прося после его смерти вынуть из внутреннего кармана его кителя письмо, адресованное его девушке, и, по возможности, если бог даст, будучи в Берлине отдать письмо ей лично. На это я говорю Гансу, что он обязательно отдаст свое письмо своей девушке сам, но затем, как-то некстати, мне почему-то так показалось, медик колит Гансу обезболивающий supermorphin (химический аналог морфия, не вызывающий привыкания - прим. авт.), от чего тот вскрикивает, звучно пропускает воздух сквозь зубы, а затем умирает. Его глаза становятся стеклянными, а медик, сказав, что сделал все, что мог, забрав свой рюкзак из под головы Ганса - убегает.
  
  Затем мне приходится просить двух ближайших рядовых, состоящих в команде оперативного реагирования, что бы они сделали что-нибудь для Ганса. Один из этих парней кивает мне в ответ, затем достает откуда-то из-за пазухи рацию, и водя глазами туда- сюда, вызывает несколько карет "скорой помощи" и "труповозок".
  Тогда я достаю из внутреннего кармана кителя Ганса его письмо девушке, и кладу его к себе в карман брюк. Затем я закуриваю и смотрю на небо.
  Впечатление такое, будто солнце чрезвычайно радо было смотреть на весь этот происходящий action, и вот теперь с чрезвычайной силой оно ласкает трупы только что так позабавивших его людей своими лучами.
  
  А американская манера выстрелить один - два раза напоследок туда, куда несколько минут назад обрушивался огненный шквал, так что пережив его люди по окончании с радостью вылезают из всех щелей, в которые они забились, чтобы по возможности убить, искалечить, обрадовавшихся своим очередным "не в этот раз" людей - кажется мне чрезвычайно жестокой.
  
  Глава VI.
  Хорошие вещи.
  Античные авторы якобы что-то такое знали. За что и были запрещены инквизицией. Хотя, возможно, я вам преднамеренно лгу.
  Но времени у нас, как всегда, нет. На некоторое (как мне тогда показалось) время мне приходится оставить тело Ганса и бежать месте с несколькими пехотинцами в сторону храма, где произошел частичный обвал стены в результате попадания снаряда, который, по счастью, не разорвался.
  В голове зачем-то мелькают молниями заголовки из последней прессы:
  Япония: мы не позволим себя снова втянуть в новую авантюру.
  Россия: внутренние дела Европы нас не касаются.
  Подъезжает карета "скорой помощи", там водитель включил радио, из машины слышится интервью главного пропагандиста Германии:
  Мы говорим о национал - социализме с человеческим лицом! Что мы сделали в этот раз не так? Мы старались соблюдать, и соблюдаем все международные конвенции по защите военнопленных. Что же происходит в ответ? Страшнейшие зверства американских солдат нас удручают. Эти люди ведут себя не достойно. Не достойно человека, называющего себя цивилизованным.
  Как будто это имеет значение! Американский снаряд, попав в фасад храма, не разорвался, но проломил его, и теперь в нем зияет дыра. Кирпичи над дырой висят ни на чем. На подбежавших пехотинцев- спасателей с противным, но негромким треском падает разноцветный витраж. Мне достается то же, свинцовые детали рвут рукав кителя. Я громко ругаюсь, прости Господи, а затем пытаюсь пробраться сквозь толпу пехотинцев быстро выстроившихся в линию и перекидывающих по одному кирпичу по цепи в сторону, постепенно ликвидируя завал.
  Очень быстро они "докапываются" до железобетонной балки, квадратной в сечении, которая еще несколько минут назад держала массив кирпичной стены непосредственно над входом в храм. Неразорвавшийся снаряд угодил почти, или не почти, а точно, в то место, где находился отец Хельги. Обвалившаяся балка упала ему на грудь, перебив пополам его тело, образовав там узкую полоску "сплошного перемола". Все что находилось выше - свисало за спину и страшно болталось, пока один спасатель перекинув через себя, нес тело к машине, забирающей трупы.
  
  * * *
  Я перелезаю через груду кирпичей и снова оказываюсь в храме. Сзади спасатели из невостребованных пока на фронте вокруг N пехоты кричат мне, что находиться близко с той стеной, в которую попал снаряд - опасно, и мне приходится хотя бы попытаться их успокоить, обернувшись, улыбаясь несколько раз повторив: "да ладно вам, будет!"
  Я почему-то где-то в глубине своей души совершенно уверен, что сегодня уж точно со мной ничего особо плохого не случится. Очень приятно, некоторое время даже через толстые подошвы солдатских ботинок ощущая остроту кирпичного боя, по которому приходится лезть - снова встать на плоский, безо всяких таких "шероховатостей" пол. Все-таки в жизни очень много удобных вещей, которые мы обычно совсем не замечаем, и о которых вспоминаем только лишь тогда, когда этого лишаемся. Одно из таких вот преимуществ цивилизации - это ходить по плоским полам и почти плоским асфальтовым дорогам. Особенно этого недостает в окопах.
  Странно немного все это - я иду к алтарю, и, если не оглядываться - впечатление такое, будто ничего не произошло. Снаряд повредил только одну стену, выходящую на улицу, образовав там кучу из вылетевших кирпичей, а так... я смотрю на потолок, он даже не потрескался. Все как прежде, сверху немного осыпается плохая, в сильных разводах, отколупливающаяся штукатурка. Церкви в последнее время обнищали, у них нет денег даже на нормальный косметический ремонт, но кто сейчас думает о церквях? Если в них и происходят сборы пожертвований - то все это только для нужд фронта.
  Как бы то ни было, но отсюда надо выбираться. Некоторое время я ищу второй выход из церкви, а потом, найдя его, покидаю храм, выйдя в небольшой скверик во внутреннем дворе. Голые деревья и пожухлая трава. Тает снег. Слегка прикрытые военным камуфляжным брезентом, во дворе стоят открытые коробки с книгами, и одну из них я почти чисто машинально вынимаю и кладу себе в карман.
  Название книги - "Пророк", на обложке фотография какого-то странного, не совсем приятной наружности человека, одетого в обычный, серый гражданский костюм, размахивающего руками. Рот некрасиво открыт - видимо, его сфотографировали в момент, когда он что-то говорил, или, может даже показаться - кричал. На задней стороне обложки- краткая аннотация о том, что, дескать, внимательное прочтение книги даст читающему какое-то "особое благословение", укажет путь к миру, здоровью и процветанию. Судя по аннотации и по титульному листу, книга эта была напечатана еще до войны в г.Котбус.
  
  * * *
  Странное дело, но сумку с вещами, которую я нес от Хельги, и которая, когда я шел к храму осталась рядом с лежащим телом Ганса - никто не украл. Ее ощупывали с разных сторон металлоискателем пехотинцы - спасатели, и, завидев меня, спросили, мои ли это вещи. Я ответил, что да. Пехотинцы успокоились и впредь посоветовали не оставлять просто так свои вещи:
  ― Это пугает население и полицию, так что в будущем постарайтесь...
  Я качаю в ответ головой - дескать, все понял, и, взяв сумку, удаляюсь. У меня даже не проверили документы и не попросили доказать, что сумка реально моя.
  Ганса уже забрали. Его письмо к невесте, заклеенное в слишком большой конверт, неудобно расположилось в нагрудном кармане моего кителя, куда я его переложил из кармана на брюках, конверт время от времени больно колит одним углом мне грудь.
  
  * * *
  Итак, сначала я возвращаюсь в гостиницу, желая оставить там нелегкую сумку с вещами, но после, посидев немного и придя в себя, решаю, что пока есть время, можно было бы сходить на какую-нибудь местную толкучку и все, что есть в сумке продать, а деньги, если Хельга позвонит мне на мобильный, выяснив ее координаты, перевести ей.
  Я подхожу к окну, по пути включая телевизор. Сквозь невозможные помехи, особенно неприятные тем, что искажают звук, пробиваются новости:
  В ближайшее время противником будет предпринято массированное наступление на N с комплексным применением всех видов вооружений, которые только есть у стран, входящих в антигерманскую коалицию. Наступление "единым фронтом", а не отдельными мобильными бригадами. Особенно нелегко придется швер- пунктам.
  За окном видно, как на запад ведут колонну английских военнопленных, видимо, расчищать завалы. Пленные идут медленно, вразвалочку, молодой охранник прикрикивает на них, а они, пока охранник не видит, корчат ему рожи. Где-то вдали, черными извивающимися червями в небо вонзаются жирные фиолетовые дымы. Что-то горит. На чьей территории - не понятно. Может быть, наши склады с горючим, может быть - американские склады с боеприпасами.
  По ТВ показывают вырезанную америкосами, недавно отбитую в ходе тяжелых контрнаступательных боев под N немецкую деревню. Ужасная картина. Отходя, американцы пытались "замести следы", сбросив все трупы мирных жителей деревни в одну большую, наскоро отрытую миниэкскаватором яму. Но не успели. В соответствии с новейшим приказом Верховного Главнокомандования части противника, до роты, отличившиеся в военных преступлениях против мирных жителей - расстреливаются после того, как сами лично выкопают своим жертвам могилы. Одна могила - один человек. Многократно изнасилованная немка указывает пальцем на солдат, которые ее насиловали. Следующие кадры - на ее глазах, поставив насильников в ряд - расстреливают. Женщина не выдерживает и бросается пинать ногами, на которые одеты армейские ботинки - берцы еще дымящиеся трупы американцев. Почти все расстрелянные - черные. Белый - только командир.
  Затем следует сообщение об успешно разгромленном американском двухтысячном десанте, который попытался захватить важный железнодорожный мост.
  
  Пока держимся.
  
  * * *
  Пробыв в гостинице примерно час, я, а до назначенного времени в комитете по наградам остается два часа, отправляюсь на поиски "барахолки", "толкучки", "блошиной мистерии" или как они теперь там еще называются. Спросив еще в коридоре на своем этаже гостиницы у одного из случайно проходящих мимо младших офицеров, где в N можно продать носильные вещи, я получаю от него (видимо парень, завсегдатай таких мест) подробнейшие, нет, даже слишком подробнейшие инструкции, куда мне надо ехать и как. Офицер даже вынимает из своего планшета кусок бумаги, чтобы после, уверенной рукой четко и красиво нарисовать мне, как и куда надо двигаться.
  Итак, до барахолки я добираюсь - как мальчишка- на подножке трамвая, всего пятнадцать минут пути, затем, недалеко от центрального парка сворачиваю в специальную подворотню- и вот те на!
  Куча спекулянтов и старушек, наперебой убеждающих меня в необходимости покупки теплого свитера "пока потеплело и они подешевели". Я ловлю на себе немного недоуменный взгляд пристроившегося тут же, в сторонке полицейского, который заметив, что я на него смотрю в ответ, видимо не так все поняв, тут же начинает как бы оправдываться, говоря мне, что время, дескать, тяжелое, и люди крутятся, как могут. Затем он протягивает мне американскую сигарету, а я, в свою очередь, видя, что он свою держит уже где-то с минуту в зубах и никак не прикурит - протягиваю ему "огонек".
  Мы затягиваемся.
  -Жизнь продолжается! - говорю я полицейскому, и, сплюнув под ноги, направляюсь к ближайшей бабушке, личико которой мне кажется наиболее симпатичным из всего остального (кроме полицейского) здесь присутствующего сброда.
  
  * * *
  Бабуля, посмотрев на вещи - вязаный свитер, шерстяные носки, несколько хлопчатобумажных черных маек, называет мне цену, от которой у меня в глазах, наверное, как в каком-нибудь довоенном американском мультике про дядю Скруджа появляются значки доллара.
  ― Что вы! - говорю я ей, на что она мне начинает спокойным таким, ровным тоном рассказывать, в какой сейчас цене "хорошие, крепкие вещи". Потом она говорит, за почем толкнет все это, и я понимаю, что мы вместе с бабулей - счастливые люди.
  Мы нашли друг друга! Быстро сбагрив бабушке все вместе с сумкой (которую бабуля берет то же "за цену"), я, счастливый, почти что бегом направляюсь в ближайший магазин, поменять бабулины деньги (которые, если честно, заподозрил уже через минуту в фальшивости) "укрупнить купюры". Продавщица деньги приняла, проверила, все оказалось нормально, и вместо суммы в нескольких бумажках выдала мне всего две. Хрустящие такие, новенькие, вкусно пахнущие рейхсмарочки.
  Уже выйдя из магазина я немного усовестился по поводу бабушки, что заподозрил ее в чем-то нечестном, а после все-таки сообразил, что офицера при пистолете вряд ли кто захочет надувать, потому как все на нервах и могут ненароком, если что, шлепнуть.
  
  * * *
  Находясь недалеко от городского парка, вернее, от того, что от него осталось, я некоторое время, с постыдным мне самому, но все- таки каким-то явным удовольствием наблюдаю в маленький портативный цифровой биноклик, который всегда со мной, за небольшими группками гражданских лиц, мечущихся вдалеке под артобстрелом. Затем все стихает, зрелище теряет актуальность, к разодранным труппам бегут солдаты - спасатели, на ходу вызывая кареты "скорой помощи", а еще минут через пятнадцать, невесть откуда появившиеся, подтягиваются пленные французы для разбирания завалов. Еще через какое-то время шариковые бомбы, обильно усеявшие завалы, начинают весело так потрескивая рваться, лишая французских разгребателей дерьма пальцев, рук, ног, а иногда и голов. По идее в таком случае охрана должна тут же прекратить все работы и оцепить место, но на сей раз охранники почему-то этого не делают, только лишь приказывают оттаскивать раненых и убитых, время от времени постреливая в воздух, понуждая пленных продолжать.
  Наверняка насмотрелись телевизора - думаю я, глядя на то, как один французик, видимо, от отчаяния, попытавшись швырнуть в охранника камень, получает насколько пуль в грудь. И снова четкие, ясные, короткие команды: "Оттащить труп к дороге! Продолжать работать! Быстрее!".
  
  На бреющем пролетает "Фантом", вниз летят ставшие уже привычными, помогающие нам в священной борьбе с дефицитом туалетной бумаги английские листовки.
  
  * * *
  Я направляюсь на поиски Комитета по награждениям, или как там еще его называют, желая заранее выяснить, где это все находится, что бы прибыть на место заблаговременно и не опоздать. Я уже слышал достаточно историй про то, как солдаты, опоздав к назначенному сроку получали дисциплинарное взыскание и потом получали награду, несколько менее значимую, нежели должны были получить. Это, наверное, покажется несправедливым, в конце концов, человек может опоздать и по вполне уважительным причинам, но все есть так, как есть, и, пока, как мне кажется, в этой области никто ничего менять не собирается, даже для таких крутых парней, как мы, ветеранов этой проклятой и бесконечной войны.
  Найдя комитет, даже зайдя на нужный мне этаж, подойдя к нужному кабинету, чтобы заранее все знать и по прибытии к назначенному сроку не блуждать по коридорам, спускаюсь на лифте вниз (нужный кабинет находится на четвертом этаже), в полуподвальное помещение, где располагается буфет, войдя в который из лифтового холла я как будто бы попадаю, пройдя насквозь почти гробовую тишину коридоров комитета по наградам, в совершенно иной мир. В буфете - толпа народу, шум и гам, который, впрочем, сквозь плотные двери буфета совершенно не слышно. В основном младшие офицеры, стоя, плотно сгрудившись у высоких столиков (сидячих мест нет) и все, одновременно, перекрикивая соседей, общаются. Пристроившись сбоку за одним из столов с чашкой отвратительного кофе и бутербродом с колбасой, я слушаю разговоры этих лейтенантиков и обер- ефрейторов, заодно соображая, что же происходит сейчас на фронте.
  Так вот, ближайший ко мне лейтенант говорит о том, что американцы совершенно не жалеют свою пехоту, заваливая трупами наши позиции. Если после такой вот очередной безумной баназай- атаки им все- таки удается ворваться в окопы- начинается резня. Поначалу наши ребята пытались в безнадежных ситуациях поднимать руки, но теперь все знают, что если их и не пристрелят на месте, то после перережут горло - и сражаются до последнего.
  ― Живым я им не дамся - вторит лейтенанту молоденький ефрейтор. - Ты бы видел, что они тут сделали с одной деревней! Когда нескольких задержали, пришлось вызывать специальную команду СС, чтобы те смогли придумать что-то, что же можно сделать с америкосами за то, что они натворили.
  Индейцы с живых людей снимают скальпы, негры режут глотки, латинос забивают до смерти пленных бейсбольными битами, американские вьетнамцы и китайцы сажают на кол и, обливая бензином, поджигают.
  ― Ссовцы в конце концов положили их всех в ряд и раздавили гусеницами танков. Как же они вопили!
  ― Солдат, особенно если он замарался в различных преступлениях против мирного населения, попав в плен превращается в такого паиньку! Что ты! Но в сущности он - зверь. И если на руках есть доказательства того, что он совершал преступления - его просто необходимо ликвидировать.
  Мда.. если бы не звонок Хельги, я, наверное, еще мог бы долго так простоять за столом, слушая все эти разговоры, но она звонит. Чтобы нормально поговорить мне приходится выйти в лифтовой холл.
  
  * * *
  Что я могу ей сказать? Странно, я как раз думал о том, что скажу, но теперь в один момент это забывается, я начинаю нести всякую околесицу, что вот, помешал, дескать, ее отцу музыкой разгонять снаряды, что погиб Ганс, и я когда-нибудь, бог даст, съезжу к его невесте в Берлин, передать ей его последнее письмо, что я продал вещи, выручил много марок.
  Хельга, судя по всему, понимает только то, что я продал вещи, и, кроме того, думает что я пьян, то есть напился на те деньги, которые выручил с продажи ее вещей, которые предназначались отцу Хельги. Она прерывает разговор, я слышу короткие гудки.
  Назад в буфет я уже не возвращаюсь, но стою, некоторое время тупо глядя себе под ноги, ровно до тех пор, пока женщина - уборщица не выводит меня из оцепенения, вежливо попросив отойти в сторонку, пока она протрет пол не том месте, где я стою.
  Но Хельга не унимается, что, впрочем, вполне прогнозируемо. Примерно через полчаса, а я, несколько удрученный первым разговором с ней вышел от здания Комитета не так уж далеко- она перезванивает. Я еще раз объясняю ей, что произошло, и после прошу дать мне ее кооридинаты, куда бы я смог отправить деньги. Хельга долго молчит, а потом говорит что еще перезвонит, и, не прощаясь, отключает телефон.
  До встречи в Комитете остается час, и я совершенно не знаю, куда мне можно было бы податься. Пока я больше всего боюсь попасть под артобстрел, потому как в этом случае мне так или иначе придется помогать мирным спасаться, а после - разруливать ситуацию. Ты случайно попадаешь "под раздачу", а потом должен расхлебывать неразбериху вокруг. Итак, немного подумав, я спускаюсь в ближайшее бомбоубежище, которое пустует, и, развалившись на одной из деревянных скамей, засыпаю крепким сном утомленного борьбой с всемирным заговором праведника.
  Через полчаса по сигналу мобильного я встаю, быстро привожу себя в порядок, прохожусь щеткой по кителю, поправляю ремень и фуражку. На выходе пытаюсь всучить молодому парнишке предпризывного возраста несколько марок, и когда он отказывается, просто кладу их ему на стол, а сам вприпрыжку (чтоб он не вздумал меня догнать и вернуть деньги) бегу по лестнице вверх. Я смеюсь. Сон дал мне возможность отдохнуть и как-то эмоционально восстановиться.
  Еще через пятнадцать минут я оказываюсь у нужного кабинета в Комитете по награждениям.
  
  
  * * *
   Ровно в назначенное время из дверей кабинета выходит секретарша, и, посмотрев на меня строго, а затем в свои какие-то бумаги, спрашивает:
  ― Вы будете... ээээ... - затем читает по слогам - Йоххан Штроубе?
  ― Ну так!
  ― Заходите, пожалуйста!
  
  На этот раз состав комиссии по наградам мне нравится значительно больше, нежели это было раньше. Для получения третьего креста мне пришлось пройти аттестацию в подобном заведении, и тогда все было несколько иначе. Так же как и сейчас тогда заседали полковники от пехоты, но в тот раз это были не весьма неприятные мне, как окопному человеку, рафинированные офицеры из тыла. Эти же люди были с фронта.
  Запыхавшийся, в дверь врывается господин Тыловая Крыса. Раскрасневшийся, он тяжело падает на предложенный ему стул. Его опоздание минимально, так что не в счет. Камарады полковники, на сколько я могу судить, сами только что из окопов. Они заседают в комиссии в качестве экспертов, состав комиссии по наградам постоянно меняется.
  У одного полковника перевязана голова, у второго - рука на перевязи через плечо, мундиры у всех троих - видно, хорошо оттерты щетками - но не более того, не отмыты от грязи. Въевшиеся пятна на брюках и кителях, разной формы и окраски, кое-где потёртости. Уже через несколько минут я чувствую себя в этой компании вполне уютно. Итак, мне задают несколько стандартных вопросов, на которые я отвечаю, сначала пытаясь вставать по стойке "смирно" после каждого, а после, успокоившись, даже положив нога на ногу. Затем меня просят рассказать, каким это образом мое подразделение показало такую эффективность - на моей батарее числится более ста подбитых и более тридцати сожженных вражеских танков. Я знаю, что нужно отвечать в данном случае, что эти седовласые, но приятные, несущие на себе тяжелый груз ответственности войны старики хотели бы услышать:
  ― Во всем заслуга прежде всего солдат. Обычных солдат, которыми мне посчастливилось командовать.
  Ну и так далее. Еще я сказал, что никогда не считал подбитые танки, просто хотел хорошо делать свою работу. А еще - что не стремлюсь к наградам, просто о них не думаю. Так вот.
  Затем, снова вызвав во мне приступ странного почти обожания, перед комиссией отчитывается господин Тыловая Крыса - заливается соловьем, рассказывая, как моя батарея замечательно воевала, и в пух и прах разносила вражеские тяжелые танки- на раз- два- три - словно орехи- молоток.
  В этот момент я думаю, что, наверное, раньше несколько ошибался в этом парне. Ну да, он боялся бывать в окопах на передовой. Но разве это его обязанность? Он обеспечивал нас всем необходимым, не только постоянно подсчитывая коэффициенты нашей эффективности, но и занимаясь снабжением. Мог ли я пожаловаться на его работу хоть раз? Наградные бумаги - всегда проходившие через него - когда-нибудь задерживались? Был ли хоть кто-то, кто заслужив - не получил представления на повышение, отпуск или награду?
  
  Минут через пятнадцать, старики-полковники удаляются на совещание, для того, чтобы вернувшись через тридцать минут (мы в этот момент с Тыловой Крысой курили в коридоре, к нам вышла секретарша, чтобы позвать) сообщить мне много чего приятного и важного.
  
  * * *
  Первым заговорил тот, у которого была перевязана голова:
  ― Это большая ответственность! Награду вам будет вручать сам фюрер!
  Ну и так далее. Другое дело, что все это произойдет только через полтора месяца в Берлине, на специальной церемонии в Рейхсканцелярии. Кроме меня там будет еще человек тридцать - особо отличившихся на полях сражений ребят.
  А пока...
  Мне выдают сразу несколько уведомлений. Первое - о награде, затем о повышении в звании, в том числе и Тыловой Крысе, потом - бланк, обязательный для заполнения на нескольких моих подчиненных, чтобы я и их представил к наградам, а так же направление на курсы по переподготовке. Оттуда меня должны направить на фронт, ровно до тех пор, пока специально посланные из Берлина люди не заберут меня - прямо с передовой.
  ― И постарайтесь дожить до церемонии вручения! - говорит мне полковник с перевязанной рукой, и за сим мы прощаемся.
  Уже на выходе, на ходу закуривая, господин Счетчик-Тыловая Крыса жмет мне руку, поздравляя с новым званием подполковника, говорит, что, скорее всего, после курсов переподготовки меня будут оберегать и не пошлют на опасный участок, а найдут местечко потише.
  Мы жмем друг другу руки, и после этого Тыловая Крыса исчезает из моей жизни, как мне тогда кажется, навсегда. Он садится в легковой автомобиль, который заводится сразу же после того, как Тыловая Крыса выходит из дверей здания Комитета по наградам, и уезжает, напоследок посмотрев в окно, прислонившись к нему щекой и помахав мне рукой.
  Примерно через час весь N заволакивает черным дымом окрестных пожарищ.
  
  * * *
  Итак, мне нужно явиться на курсы переподготовки. Но это только завтра, а пока, немного побродив по центру N, я, кое-как, разными путями, пересаживаясь с трамвая на трамвай, останавливая машины, где-то даже пешком - добираюсь к себе обратно в гостиницу, где недавно так хорошо расположился.
  Едва я успеваю зайти к себе в номер, переодеться и сесть на толчок в сортире - как вырубают свет. Затем, где-то рядом, совсем близко от гостиницы, начинают грохотать взрывы.
  Несколько минут требуется на то, чтобы в гостинице включили "резервный" свет, и по коридорам, стучась во все "обитаемые" двери прошла горничная, оповещая постояльцев о том, что нужно экономить энергию. Впрочем, ко мне в номер эта женщина не стучится, видимо по привычке, потому как на "моей" стороне гостиницы, выходящей окнами на улицу, давным-давно никто не живет. Я подхожу к окну, смотрю, как на улице очередной снаряд поднял в воздух массы тяжелых комьев грязи.
  На самом деле на окна навешаны в беспорядке, не очень аккуратно и с большими щелями - стальные листы, а стекла много раз оклеены буквами "Х" из прозрачного широкого скотча. Стеклопакеты давным-давно лопнули, содрогается земля, "моргает" наконец-то заведенный резервный свет. Давным-давно научившись засыпать даже под грохот близких разрывов, я быстро раздеваюсь, затем надеваю теплую плотную пижаму, и ныряю в так и не прибранную с утра постель. Уже через минуту мне удается согреться, а через две - я уже сплю.
  
  Снится же мне мой сосед по корпусу в доме отдыха для офицеров, Летчик, в черном плаще поверх зеркального блеска доспехах, ведущий воздушный бой в небе против белого, такого же, как и он, небесного летуна. Помахавшись мечами всласть, обрушив на землю дождь из искр, эти ребята разлетаются в разные стороны. Тот, что весь в белом - уходит, прячась, в облака, а мой "летчик" - поглядев некоторое время своему сопернику во след - вверх, туда, где солнце.
  
  Утром я проснусь в таком состоянии, будто всю эту ночь не спал, а ворочал мешки.
  
  24 декабря 2147 года, воскресение.
  По телевизору - местные новости. Этой ночью N подвергся особо массированному ракетному обстрелу. Странное дело, но я этого не заметил. Пострадало множество жилых домов. Есть погибшие среди военных и гражданских. На экране "дерганная", трясущаяся камера выхватывает зумом куски уже так знакомого мне центра этого города. Пожарные тушат огонь, пламя вырывается наружу из небольшого, кирпичного двухэтажного домика. Спасатели пытаются извлечь из под завалов людей. По развалинам нервно мечутся две овчарки. Затем - видео несущейся на всех парах "скорой помощи". Разорванные трубы, газовый факел. Вездесущие пленные английские военнопленные, быстрым шагом идущие к очередному рухнувшему дому.
  Плачет женщина, куда-то, с широко раскрытыми, испуганными глазами бежит собака. На нее одет ошейник, поводок же порван и волочится по земле, делая такие бряк- бряк в разные стороны.
  
  Всего через час поле этого выпуска новостей я окажусь как раз там, где все это было снято и к своему удивлению не обнаружу всего того, что было показано в новостях. Завалов уже нет, пленных то же, газ перекрыли, на месте еще недавно стоявшего здесь дома сидит, вылизывая себя, серая кошка.
  
  Декабрь 2147 года - январь 2148 года.
  Курсы переподготовки созданы специально для "безпушечных" артиллерюг, которых вместо привычных им противотанковых пушек ставят командовать батареями произведенных в свое время в неимоверном количестве зениток. Зенитки оказались весьма слабым аргументом в защите городов против налетов вражеской бомбардировочной авиации, но вот в борьбе с танками показали себя весьма эффективными и перспективными. К тому же - надо же весь этот железный хлам куда-то девать! Просто стоя на армейском складе они занимают место, которое можно было бы использовать под нечто более полезное.
  
  Учеба для меня не проблема, тем более что стрелять из зенитки по танкам я навострился уже давно. Прямо на фронте.
  Небольшие трудности возникли только при освоении последней модели зенитки, в которую заряжается кассета с двадцатью снарядами. Кассету надо очень аккуратно зарядить вручную самим артиллеристам, но все равно примерно на каждые пятьдесят выстрелов - одна осечка. Вся трудность заключается в том, что после осечки необходимо передернуть затвор, потянув на себя специальную ручку, и при этом взвалить на свои собственные мускулы усилия и нагрузки, которые в этой пушке доверены механизмам с гидравликой. Мало того, что снаряд довольно таки тяжелый, так в момент ручной перезарядки на тебя давит масса некоторых механизмов пушки, механизмов, главная задача которых как раз состоит в том, что бы перезаряжать пушку. Специально для быстрого осуществления ручной перезарядки нам советуют иметь при себе веревку или трос, что бы в случае необходимости, накинув их на ручку - потянуть ее вдвоем или даже втроем. Конечно, при этом лучше всего иметь при себе перчатки, с которыми совершенно нет проблем зимой, а вот летом... кто о них думает? То есть у нас при себе всегда должны быть: перчатки, трос или крепкая веревка. Вот так вот. Какое-то время я даже думаю, что лучше б мне на фронте дали в подчинение батарею зениток старого типа. Они стреляют короткими очередями по четыре выстрела, зато проще в обращении, и почти никогда не дают сбоев.
  Эффективность стрельбы по танками противника из зенитных скорострельных автоматических орудий весьма велика. Ближе к концу обучения нам даже дали немного пострелять по почти не поврежденным трофейным американским "Абрамсам" и французским "Рено" - очередь снарядами из зенитки по танку - выводит его из стоя напрочь! Особенно эффективны попадания в люк над местом водителя, в пушку, в башенный пулемет и в командирскую смотровую башенку. Так же гусеницы - слезают от одного попадания снаряда, правда при точном попадании в гусеницу, когда как противотанковой пушке для перешибания гусеницы достаточно попасть снарядом в землю рядом с гусеницей танка. Во время этих стрельб первый раз приходится перезаряжать зенитку вручную, после осечки. Пройдет еще совсем немного времени и ручная перезарядка пушки после осечки не будет представлять для меня особой проблемы - обмотав ручку тряпьем в несколько слоев (тряпки так и останутся на ручке) мы вдвоем- втроем будем передергивать ее на раз-два-три, но на курсах , сидя один в кресле наводчика я с большим трудом осуществляю перезарядку единолично, без чье- либо помощи. Кстати, некоторые ребята, что стреляли из зенитки по мишеням после меня - передернуть затвор самостоятельно так и не смогли.
  Уже совсем перед окончанием занятий нам показывают специально изготовленные для борьбы зениток с вражескими танками подкалиберные снаряды с сердечниками из обедненного урана.
  
  За все время обучения на курсах я ни разу, как меня не уговаривали товарищи по "курсовому несчастью", не переночевал в их общаге. Во мне откуда-то вдруг появилась и стала расти, особо странная ввиду своей неосуществимости, мечта об одиночестве. Долго или быстро, то на трамваях, то пешком или на попутной машине - я добираюсь до своего номера гостиницы на другом конце города - и ночую там.
  Зато один, почти как когда-то дома...
  
  * * *
  По окончании "переподготовки" нас распределяют по различным участкам обороны города N. Мне, конечно, достается один из самых тихих - как раз на северо-восточных окраинах города, в месте, где линия фронта, растянутая в западном направлении резко переламывается и уходит на север. Там идет противостояние с канадским вооруженным контингентом, а укрепления в некоторых местах почти доходят до пригородных жилых построек. Мирное население отсюда в основном давно эвакуировано на восток, но кто-то отказался от эвакуации, то ли не веря в то, что в его родной дом может придти война, то ли беспокоясь о собственном имуществе настолько, что это выливается в готовность рискнуть жизнью.
  Как бы то ни было, но еще несколько недель я живу в относительном комфорте, по вечерам оставляя свои батареи на заместителя, при этом сам уезжая в город - в свой "Парадиз" ночевать.
  По окончании курсов меня, в отличие от других, в звании не повысили (хотя и была у меня такая надежда, что получится так вот запросто в один месяц дослужиться до полковника) но все рано нагрузили больше, нежели было раньше - вместо одной батареи мне доверили сразу две, а вот с пехотой трудности, так что поддержка осуществляется не одной ротой, а всего двумя урезанными взводами, и при том из контингента того еще качества - это в основном фольксштурм и гитлерюгент. Вооружены и оснащены эти ребята стандартно, но это совершенно не означает, что они могут быть эффективны так же, как ветераны. До ветеранского уровня профессионализма этим ребятам еще расти и расти, а пока они этого достигнут - так и вовсе, многих из них не станет. Но более опытные бойцы нужны на других, более ответственных участках фронта, так что приходится довольствоваться теми силами, что нам выделили.
  Тем не менее боевой дух, и особенно это заметно у гитлерюгента - достаточно высок. Высок настолько, что зачастую эти ребята неоправданно подставляются и рисково высовываются, иногда платя за это собственными жизнями. После выбытия из строя очередного подстреленного снайпером неосторожного солдата на его место обычно никого не присылают, не смотря ни на какие мои рапорты об ослаблении моего участка обороны. В ответ мне только шлют советы проводить инструктаж и настаивать на том, чтобы солдаты вели себя более осторожно, а так же по возможности "проводить меры противодействия снайперскому огню противника". Вникнув, что такие "меры" могут мне стоить всей пехотной поддержки (вражеские снайперы моих пехотинцев просто перестреляют, как куропаток), я, в конце концов, успокаиваюсь, и перестаю требовать от тыловиков подкреплений.
  
  * * *
  Канадские снайпера, и это заметно особенно днем, лютуют вовсю. Неужели этим парням в свою оптику не видно, что перед ними - сопляк или старик? Неужели им не понятно, что случись серьезная заваруха - молодежь не сможет оказать им особо серьезного сопротивления? Я с какой-то мазохистской благодарностью вспоминаю английских и французских снайперов, которые в таких ситуациях обычно посылали пулю где-нибудь рядом, показывая молодому и неотесанному бойцу, что нужно быть поосторожней, коли уж война идет - и особо не высовываться.
  
  За то время, что я провожу в окопах на передовой после окончания курсов переподготовки, снайперами у нас было подстрелено пять человек, из них двое - наповал, трое- с тяжелыми контузиями. Пули снайперов попадали в каски, но на излете не могли их пробить. Наши ребята получали тяжелейшие контузии, но оставались в живых.
  
  Одного из таких "подбитых", помнится, мы кое-как стащили за ноги в окоп с бруствера, и, готовя его к отправке в госпиталь - стали искать документы. Документов не было во внутреннем кармане пальто, не было их в карманах кителя и брюк. Тогда мне пришлось обшарить сумку этого парнишки, в которой содержались в том числе и его немногочисленные, как и у любого солдата, личные вещи. Там, среди прочего, среди двух каких-то фотографий, видимо, родственников, я нашел книгу, раскрыл ее примерно в середине и стал читать:
  "Джинджи- Джинджи! Не плачь!" - говорю я этому парню, на ходу вынимая из своего потрепанного плаща, который мне размера на три велик, из бокового кармана, покрытого сальной, въевшейся в синтетику ткани, пленкой - такую же потрепанную, как и мой старый плащ, старую Библию. "Не сотвори себе кумира"- цитирую я специально для Джинджи, тыча пальцем в текст. Джинджи несколько успокаивается. Он, не смотря на свой столь юный возраст, уже разбирается в некоторых вещах, и притом не поверхностно, только вот Священное Писание к таким вещам не относится. "Это старая забава человечества- говорю снова я Джинджи, - создавать, ставить на видные места кумиров, чтобы после с улюлюканьем, издевкой и насмешкой - стащить с пьедестала, разбить и унизить. И самое, что во всем этом есть забавное, это то, что твой идол, которого ты сам и создал, абсолютно ничего не имеет общего с тем, с кого он был слеплен, вот что. Это дело твоего разума и чувств, так что ниспровергая своего же идола ты показываешь собственную несостоятельность ". В этот момент сильный порыв ветра выдернул целую кипу засаленных листов этой дешевой и очень плохо сшитой книги. Я какое- то время пытался их ловить, но потом оставил эту затею - потому что пока отложив книгу в сторону ловил вылетевшие из нее страницы, ветер растрепал все остальные. В конце концов, в моих руках остается всего лишь один листок, на котором я читаю: "О! если бы кто-то очень и очень добрый смог сказать нам сегодня, что все будет хорошо! Что все наши печали пройдут и за этим темным лесом проблем и печалей нас ожидают бесконечные пшеничные поля мирной жизни!". Ах, да - думаю я - как это верно! Если бы сейчас в нашей, реальной, а не той книжно - выдуманной реальности хоть кто-нибудь сказал бы нам, что все то, что происходит - не напрасно! Только чтобы этот кто-то был бы трезвым, нормальным человеком, которому можно было бы поверить, а то ведь в том, что пропагандисты всех мастей и уровней могут нам повторять именно такие слова почти бесконечно - я уже убедился. Толку-то. Даже Гитлер "оптимист" - нас постоянно поддерживает и подбадривает, хотя мы и знаем, что же происходит на самом деле.
  ― Это не то, что было в двадцатом веке, - говорит нам фюрер по радио, когда его обильно "цитирует" "Фронтовой вестник". - Тогда в считанные дни в боях погибали десятки, а то и тысячи людей.
  И он прав. Фронт не оттягивает на себя такие людские ресурсы, как, например, в веке двадцатом. Нам не удалось сходу взять Францию, но стоять с англичанами и французами на одной линии годами - вполне. Даже прибытие полуторамиллионного контингента американцев и союзников Великобритании, австралийцев и канадцев, почти ничего не изменило. Нас немного лишь потеснили, но главное в другом. Главное, и это уже чувствуется - враг выдыхается, и вновь прибывшие на фронт солдаты постепенно, но достаточно быстро теряют боевой задор. Постепенно на фронтах появляются наши уставшие ждать от Великобритании уступок союзники - турки, наш весьма адекватный, жесткий ответ американской жестокости индейцев и негров. Вскоре все уравновесится, американцы устанут и встанут на месте, особенно в виду того, что вначале действовали слишком активно, применяя массированные атаки, не щадя ни людей, плотным строем идущих на пулеметы, ни огромного количества танков, на минных полях превращавшихся в груды искарёженного металла, ни снарядов и ракет для артподдержки.
  Мы сможем сдерживать этот натиск с запада еще долго - пока там не убедятся в необходимости переговоров. Но здесь, конечно, есть одно "но". Это все произойдет исключительно при одном условии - если не вмешается Россия. Мы с надеждой смотрим на восток, с нетерпением ожидая оттуда не помощи, а жизненно-обычного, но сегодня столь нам необходимого - неучастия.
  
  * * *
  Итак, пока я изучаю обрывки этой книги, ко мне сзади, как-то по особому тихо подкрадывается мой заместитель:
  ― Ты видел? - спрашивает меня он почему-то шепотом.
  ― Что? - я так же перехожу на шепот, и так же, как и мой зам немного приседаю.
  Заместитель протягивает мне небольшой телескопический титановый окопный перископ:
  ― Вот, глянь!
  Я некоторое время изучаю, приподняв верх этой трубы над бруствером окопа, местность вокруг, но так ничего особенного и не замечаю.
  ― Ничего не видно, - говорю я заместителю, отдавая перископ обратно.
  ― Да нет же! Ты просто смотришь вдаль, а это у нас перед носом!
  Тогда я еще раз смотрю в перископ, и к своему удивлению обнаруживаю, что в нейтральной полосе, на расстоянии дай бог метров пятидесяти от нас, возятся, ползая в шинелях по грязи, трое канадцев. Один из них долго внимательно разглядывает наши позиции в бинокль, двое других - что-то записывают в блокноты.
  ― Рекогносцировка! - говорю я заму, а он, показав мне жестом: "Тшшш..", затем протягивает мне снайперскую винтовку:
  ― Сейчас быстро вылезем на бруствер, у их снайперов тут все пристреляно, но мы успеем, делаем вместе по выстрелу - залпом, а потом - уходим отсюда!
  Заместитель ловит за рукав пробегающего мимо пулеметчика с ручным пулеметом, что-то там ему недолго объясняет, после чего мы все трое, приставив к стене окопа стремянки, поднимаемся наверх. Итак, на раз-два-три мы стреляем. Звуки выстрелов снайперских винтовок, один глухой - от моей, и позвонче - моего зама (у него канадская малокалиберная снайперская винтовка) - смешиваются, уносясь эхом вдаль. Тут же пулеметчик длинной очередью прошивает третьего канадца, вскочившего и попытавшегося убежать. В следующий момент наш пулеметчик ловит в лоб пулю, посланную со стороны позиций противника, и отлетает назад, спиной плюхнувшись на пол окопа, а я, пригнувшись за бруствером, пытаюсь перезарядить свое ружье.
  ― Что ты делаешь?!- мой зам хватает меня за рукав и стаскивает вниз - бежать надо! Менять позицию - сейчас сюда посыплются мины!
  Так и происходит. Не успеваем мы отбежать от позиции, с которой мы только что огнем достали канадских офицеров, как туда влетают разом несколько мин, тревожа и терзая труп нашего помощника- пулеметчика. Затем огонь канадских минометчиков уходит в сторону нейтральной полосы, видимо, прикрывая команду по оттаскиванию трупов, а после все затихает.
  ― Ближняя рекогносцировка - говорит мне зам, пытаясь раскурить влажную сигарету - что-то эти ублюдки удумали...
  А я чувствую, как внутри меня снова начинает зреть истерика.
  ― Канадцы, - говорю тогда я, - это такие ребята, которые даже в сильный мороз носят на головах свои франтоватые шляпы, с одним, залихватски закрученным вверх концом полы.
  ― Да-да, - задумчиво поддерживает наш разговор мой заместитель, - из за этих-то нелепых шляп я их и разглядел...
  
  Что-то будет.
  
  Глава VII.
  Изображая Дьявола.
  Наивысшим наслаждением почитал сугубый обман доверчивых простаков. Но как-то и сам угодил в простую логическую ловушку.
  Как-то вечером ко мне зашел мой старый друг Летчик. Мы с ним долго болтали, но, не смотря ни на что, Летчик так и не смог, или не пожелал, рассказать, где он служит, и что делал с тех пор, как я уехал из дома отдыха для офицеров. Вместо этого (а меня, признаться, интересовало только это) он мне стал рассказывать какую- то странную историю про некоего еврея, жившего в доисторические времена, еще до нашей эры, еврея, который попытался, используя хитрость, изменить человеческое отношение к дьяволу.
  ― Знаешь, ведь тогда... как бы это сказать? Давным-давно, в общем, люди по настоящему знали, кто такой дьявол. Понимаешь? Он - обольститель, и выглядит, как обольститель, ведет себя соответствующе, соответствующим образом преподносит себя. Душа человека, не верующего в Бога, соблазняется им на раз-два-три. На один щелчок его пальцев. Красивых, ухоженных, наманекюренных тонких пальчиков его красивых рук.
  Но этот еврей противостал дьяволу, нарисовав его с копытами, рогами и хвостом. Затем он стал показывать это сове творчество людям, и те, убеждаемые проповедями этого человека, в конце концов, уверовали в то, что дьявол выглядит именно так.
  Меня, честно говоря, заинтересовало то, что рассказывал Летчик. Через какое-то время я стал задавать разные вопросы "по поводу", а Летчик с радостью на них отвечал.
  ― Тот еврей очень хорошо рисовал, так что его рисунки, для того времени, конечно, были примерно тем, что до войны в нашем кино называлось "спецэффектами". Более того, если мы сейчас этими всеми вещами пресыщены, то в те времена декоративного примитивизма на кухонной утвари всякие такие штучки, типа рисунков или картин, ценились очень высоко и люди любили их обсуждать друг с другом, а порой и путешествовали очень далеко, лишь бы увидать что-то такое, что, по их мнению, было чем-то необычным или красивым. Не пресытится око зрением! (...- прим. авт.)
  Закончилось же все это, конечно, печально. Тот еврей не только не смог дискредитировать дьявола, но и оказал ему большую услугу - внушил людям, что дьявол не такой, каким они его знали, заставив людей путаться с лукавым, принимая его происки не за его происки, а порой даже и наоборот - принимая его за посланника свыше.
  После этих слов Летчика у меня начало темнеть в глазах, и я, как мне тогда кажется, начинаю видеть те изображения безобразных, якобы дьявольских рож, о которых мне только что поведал Летчик. Одно из таких страшных изображений, неожиданно вдруг материализуется передо мной, и пытается, схватив меня за шею, удушить. Еще мгновение - и у меня под ногами начинает трястись земля, потом мне на голову садится страшная, тяжелая, большая черная птица и начинает, впившись когтями в кожу, раскачиваться в обратном направлении, нежели раскачиваюсь я, побуждаемый к тому колебаниями земли.
  
  * * *
  Еще через какое-то время "лицо" с "изображения дьявола", как бы укрывшись в некоем тумане, исчезает, мягко перетекая в лицо солдата, загримированного специальным гримом для действий в лесу.
  "Проснись!"- слышу я громовой голос, будто с неба, и только поняв, что голос этот принадлежит человеку в "боевой раскраске", я, наконец-то, окончательно просыпаюсь.
  
  Это всего лишь командир взвода разведчиков, которые, как он мне доложил, будут теперь время от времени проходить через наши позиции на территорию врага.
  Парню надо согласовать со мной кое-какие вопросы.
  
  * * *
  Это, прежде всего, проблема "узнавания своих".
  ― Я совершенно не хочу - говорит этот мужик мне, - чтобы ваши сопляки и старперы подстрелили хотя бы кого-то из моих людей, когда мы будем возвращаться на ваши позиции после выполнения своих рейдов. Так как у линии соприкосновения обычно, кроме тех случаев, когда идет бой, соблюдается режим радио тишины, мы должны придумать систему каких-нибудь определенных сигналов, чтобы ненароком не поубивать своих.
  Они проходят через наши позиции примерно один раз в три дня. Уходят, зачем-то оглядываясь на "свои" позиции, тяжело груженые, сильные, огромные солдаты, тщательно замаскированные, так что если такой бугай в случае опасности рухнет на землю- то его можно и не заметить. Их провожают десятки полудетских и стариковских взглядов. А я завидую командиру разведчиков: мне бы его ребят! Если даже всю мою недостаточную по количеству пехоту сократить на две трети, но та треть, что останется, будет состоять из таких бойцов, как эта разведка - мы сможем выдержать даже самый сильный бой, а так...
  
  * * *
  Возвращаясь, разведка всегда докладывает одно и то же: на "той стороне" что-то готовится. За позициями канадцев, а там легкая пехота и средние танки, идет накопление сил. Везде американские палатки, какие-то люди оборудуют места для размещения пехоты.
  Мы исследуем местность, радуясь танконепроходимости склонов, под которыми расположились. Тяжелые танки, если пойдут- завязнут в мягкой почве, превратятся в мишени. Средние канадские - не известно, что будет, на всякий случай разбрасываем там противотанковые мины. Недели мы не сидим без дела, всячески стараясь компенсировать недостаток в людях возведением все новых рубежей обороны, мы роем окопы, а так же ставим проволочные заграждения, густо "пересыпая" их минами.
  Разведка уходит в ночь через наши позиции для того, чтобы пройдясь по вражеским тылам вернуться к своим на другом участке фронта. Потом они отдыхают день, и затем снова оказываются на наших позициях.
  Иногда канадцы начинают что-то подозревать - и палят в воздух осветительными ракетами, обстреливают пространство вокруг трассирующими пулями. Тогда мы отвечаем тем же. Чем больше света будет на нейтральной полосе, тем лучше. Особенно, если на ней находится упавший на землю, молящийся в эту минуту всем мыслимым богам войны разведвзод.
  Вражеской же разведке на нашей территории делать нечего. За нами - город, в котором они всем чужие, множество глаз, людей, которые, завидев врага тут же вызовут команду спецов по локализации и уничтожению диверсантов.
  
  * * *
  В конце концов замечаю за собой, что жду этих разведчиков, всегда сомневаясь в том, что в положенный срок они вновь окажутся на наших позициях. Становлюсь зависимым от общения с командиром разведвзвода, от тех нескольких часов в неделю, когда мы с ним забравшись в мою землянку, или на позиции, пьем кофе и он мне рассказывает о том, где и какие силы расположил противник напротив моей полосы обороны.
  Итак, мы готовимся к удару. Затевается страшная драка, и я рассчитываю свои силы в соответствии с тем, что мне сообщает разведчик: перед нами непосредственно стоят канадцы, у них средние танки с хорошей проходимостью, но слабой броней. Пехоты у них совсем немного, но она хорошо обучена. Заваливать нас негритянскими трупами они не будут, да и не смогут. В основном там белые ребята, а это значит порядок, дисциплина и, может быть еще, боевой опыт.
  Но за ними... за ними идет накопление сил американцев, тяжелые танки, которым самое место увязнуть в грязи на склонах перед нашей позицией, и много, очень много пехоты.
  ― Они что-то курят перед атаками, - говорит мне командир разведчиков. - Но вот только это не марихуана, это что-то возбуждающее агрессию, от этого они курева совершенно теряют голову и прут в атаку не смотря ни на что. Такому обкуренному торчку может оторвать руку - а он все равно будет стремиться ворваться на наши позиции, не замечая боли.
  Затем этот парень спрашивает меня про свое кофе, которым щедро делился со мной перед каждым своим переходом на ту сторону, наливая его мне из своего титанового термоса. Он говорит мне о своем секрете приготовления кофе.
  ― Однажды, - разведчик разглядывает пластиковый потолок моего командирского блиндажа, - я прочитал в книге одного американского писателя немецкого происхождения о том, что его прадед, дескать, придумал новый сорт пива, подмешивая в него немного кофе.
  Этот сорт пива очень быстро стал популярным в О.Ш.А (Правильный перевод аббревиатуры U.S.A - объединенные штаты Америки - прим. авт.)
  Короче, "мой разведчик" применил "обратный рецепт" (этот "термин" про "обратность" он придумал сам) - и стал подмешивать в кофе немного ... пива!
  "А что? - разведка хмурит лоб - специальный, горький сорт... они же в чем-то похожи, да? Эти кофе и пиво! - они все горькие!"..
  Я только улыбаюсь в ответ. Всякий раз, поговорив со мной оживленно о том - о сем, но не более получаса, командир разведгруппы вдруг как-то костенел, замирал, наверное, приходя в себя, вновь становясь не простым моим собеседником, которому любо- дорого поболтать с другим таким же хорошим подвернувшимся вдруг собеседником, а собранным и напряженным солдатом.
  "Все" - говорил тогда разведчик - и снова уводил свою группу в тьму ночи.
  
  Где-то метрах в пятидесяти от земли в нашу сторону пролетает плотная очередь трассеров.
  
  8 февраля 2148 года, четверг.
  И вот однажды это началось.
  Почему я так много говорю о разведчике? Потому что этот парень был мне примерно месяц не только хорошим собеседником в посиделках в предрассветные часы в окопах, но и в конце концов стал тем, кто ценой своей жизни смог нас предупредить о том, что на нас надвигается танково-пехотная орда врага.
  Снег сошел, но все равно вокруг нас стояла пока еще невысохшая непролазная грязь. Временами стояли очень теплые деньки, и вот как-то раз, после того, как разведчики в очередной свой выход пересекли линию фронта, рано на рассвете, когда начало понемногу светать, минут через двадцать после ухода к врагу в тыл разведчиков, со стороны позиций противника стали слышны частые выстрелы, пощелкивание канадских маломощных снайперских винтовок, а потом и ответные - наши, длинные очереди из автоматов MG, которые постепенно стали сходить на нет, потому как, дело ясное, разведчиков засекли и стали уничтожать.
  Еще через несколько минут мы увидели командира разведчиков, вприпрыжку в сопровождении еще пары своих парней пытавшегося добраться к нам. За ним гнались канадцы, но как-то остановить их с ходу мы не могли, потому как канадцы по-хитрому следовали строго за нашими ребятами, не отходя в сторону, приблизившись к ним на минимально возможное расстояние. Когда же кто-то из разведчиков оборачивался и вскидывал свой MG, чтобы открыть огонь по своим преследователям, его тут же убивали.
  Последним, конечно, остался в живых командир, которого прикрывали свои ребята до последнего, и вот он, уже несколько раз раненый в корпус, прокричал, что
  ― Началось!! - и упал на землю, получив меткую пулю в голову.
  Слишком увлеченные своей погоней канадские рейнджеры не сразу поняли, что попали в западню, которую сами же себе устроили, оставшись один на один с нами, перебив на ходу разведчиков, которые были единственной причиной, почему мы не стреляли, боясь попасть в своих.
  Рейнджеры, конечно, дают деру, но с тем же успехом они могли бы и просто стоять на месте, расставив руки в стороны и изображая из себя мишени.
  Повалив их, наши пулеметчики еще какое-то время хорошо так и плотно решетили упавшие их тела, так что сомнений в том, что все они погибли уже не оставалось, даже если уповать на чудо. Еще через несколько минут мы услышали, как вдоль по всей многокилометровой линии обороны города N взревели сотни двигателей танков и произошло то, о чем нас предупредил, погибая, командир разведгруппы.
  
  * * *
  Ради эффекта внезапности широкомасштабное наступление союзников английской, французской, американской и еще хрен ее знает какой в составе коалиции началось ранним утром без предварительной артподготовки, но именно на моем участке, благодаря смерти наших разведчиков, с нашей стороны была полная готовность. Некоторое время я сообщал командованию по рации о том, что началось так долго ожидаемое наступление врага, так что когда я выбежал из своего бункера в окопы, то увидел противника, вполовину сократившего расстояние между нашими позициями и вершиной предлежащего перед нами холма, за которым нам уже не было видно, что там дальше.
  Все было так, как сообщал разведчик- "первая волна" атаки была относительно слабой, "разряженной", но это были канадцы, которые были отнюдь не дураки и все предварительно хорошо подготовили - у них были средние танки, которые могли спокойно ползти себе по грязи, за танками шли цепи пехоты, в некоторых местах между ними пытались пристроится штурмовые группы "вскрытия обороны"- специально обученные и оснащенные люди для разминирования, проделывания проходов в колючей проволоке, а так же для уничтожения пулеметных гнезд.
  Но они не преуспели, уже через пять минут поле боя заволакивает черным дымом от горящих развороченных канадских танков, их пехота залегает, а штурмовые группы, оказавшись в полосе - не у своих, да и не у нас на позициях - боятся поднять голову от плотности огня. Ты немного привстаешь - и все, несколько пуль уже у тебя в корпусе.
  Наши зенитки работают слаженно, короткими очередями разворачивая, срывая броню с канадских танков, но, как бы то ни было, то же несут потери. Уже через несколько минут после начала, а танки канадцев, так же как и наши пушки, стреляют короткими очередями снарядов среднего калибра - из строя выходят половина наших пушек. Я бегаю по позициям, на которых постоянно возникают заторы из не имеющих возможности разойтись пехотинцев. Ребята сталкиваются и не дают друг другу пройти, потому как у каждого за спиной по одноразовому пластмассовому гранатомету, а то и два- три таких, которые висят у них за спинами горизонтально. Но, в конце концов, все как-то образуется, танки горят, или отъезжают с поле боя, разумно не пытаясь захватить с собой своих подбитых собратьев. Канадцы еще некоторое время держаться, слабо постреливая в нашу сторону из своих маломощных снайперских винтовочек, но, когда некоторых из залегших канадских пехотинцев разносят в клочья из крупнокалиберного пулемета (а там такое! - руки-ноги отлетают!) - организованно отступают, неся еще дополнительные потери ввиду того, что отступают именно организованно, а не панически улепетывают, со всех ног. Наиболее смелые канадцы - это те, кто отступая еще имеют наглость оборачиваются к нам, кого-то из наших еще выцеливать и стрелять, получают все из того же крупнокалиберного пулемета, в разные стороны весело разлетаются головы в касках и канадских широкополых шляпах рейнджеров!
  
  * * *
  Но мы, конечно, понимаем, в чем дело, и заранее не радуемся и не успокаиваемся.
  Это только начало!
  Минут через тридцать начинается вторая часть этого кровавого спектакля, снова взревели сотни танковых двигателей, а затем мы услышали то, что, может быть только подсознательно, но так боялись услышать все эти месяцы - хлюпание и чвоканье по почти непролазной грязи тысяч ног американской, прущей толпой безумной пехоты.
  
  * * *
  Хрен его знает, были ли эти ребята обкуренные, но видок у них был зловещий! Кто-то зачем-то прилепил себе на каску рога, кто-то скелет человеческой кисти ! О, mein Gott, но я почему-то абсолютно уверен, что это не пластиковый муляж, сворованный из разграбленной немецкой школы! У одного - я разглядел это в бинокль - было на шее ожерелье из человеческих ушей! Наполовину от страха мы начинаем стрелять настолько интенсивно, что чертям в аду станет жарко!
  И все повторяется. Красно - черно-жело- латинос пехота срезается под корень, падает, раненные затаптываются своими же товарищами, но они продолжают наступать! В эту толпу невозможно не попасть, даже не целясь, но и остановить ее невозможно! Несколько минут - и они уже у наших позиций, рвутся на минах, но за подорвавшимися следуют еще и еще, в первых рядах наших окопов начинается рукопашная. Канадские "взломщики обороны", наконец-то могут отступить, они встают и бегут к себе в тыл, но вдруг они сталкиваются с американцами, те не дают пройти канадцам, не пускают их, некоторых сбивают с ног и начинают топтать, других пристреливают, а одного - даже поднимают на штыках! Да! У этих парней есть штыки, и, черт побери, если американцы так поступают со своими союзниками, то что же они сделают с нами!
  Американские тяжелые танки, как я и предсказывал, завязли в грязи холма, напротив которого располагались наши позиции, кроме того, им мешали их подбитые канадские собратья. Это, впрочем, никак не мешало им беспощадно поливать нас огнем из своих крупнокалиберных пулеметов, а вдобавок еще и из пушек! А там калибр совершенно не "канадский", там все обстоит значительно серьезней.
  Танки плотно лупят по нам фугасами, затем поливают дождем из пулеметов, и уже потом, за этой артподготовкой в миниатюре следует их пехота, кровожадная и остервенелая! Еще немного - и вторая линия окопов пала, мы отходим, вернее, бежим, но не без оглядки, потому как понимаем, не сражаться - все одно умереть, бежим к хилым окопчикам 3-ей линии нашей обороны.
  Поняв по нам, по тому, как мы бежали, где находятся проходы в наших минных полях, американцы следуют к ним, становясь при этом еще больше сгрудившейся кучей и еще большей лакомой целью для огня пулеметов.
  Но, как бы то ни было, не смотря на то, что сколько ни стреляй - лишь бы в сторону врага- не промахнешься, натиск слишком силен, что бы мы своими силами смогли справиться. Бой на укреплениях третьей линии состоит как бы их двух составляющих - это, во-первых, наши пулеметчики и помогающие им пехотинцы, только что отступившие со второй линии, а во-вторых - это ребята, которые обстреливают американские танки из ручных гранатометов. Эта "артиллерия" какое то время еще держится, но потом, закинув в противника десятки противотанковых зарядов, парни постепенно, один за другим, оказываются лежащими на бруствере окопов, лицом вниз. Наши пушки давно замолчали и были взорваны, вскоре замолкают и последние пулеметы третьей линии обороны. Мы отходим к городским постройкам, амбарам и сараям, где у нас еще есть несколько мини- шеврпунктов- пулеметных точек с пулеметами, имеющими возможность держать круговую оборону. Так же там примерно двадцать- двадцать пять человек пулеметной прислуги.
  Короткими перебежками, постоянно теряя солдат, постоянно, то тут, то там, оборачиваясь и стреляя, сдерживая преследование, мы, наконец, добегаем до первых каменных заборчиков, за которыми могли бы укрыться.
  
  * * *
  Я бегло считаю людей. Всего восемнадцать человек! Но потом подходят еще. Нас тридцать - не плохо, учитывая, сколько мы сегодня побили американцев, но игра, к сожалению, на этом не закончена! Вскоре американцы нас нагоняют и снова с боем, оттесняют из-за каменных оград, а потом и дальше. Я распределяю людей между пулеметными точками, но приказываю находится не внутри, а снаружи этих ДОТ- ов : пока пулеметчики, знающие, что им делать, будут сдерживать основную массу пехоты противника, ребята вокруг не будут позволять противнику незаметно для распаленного боем пулеметчика подползти поближе и вдарить. Пулеметчики весело перебрасывают пехоте заранее приготовленные и снаряженные магазины с патронами для автоматов и гранаты - простые и для подствольных гранатометов.
  
  Затем начинается игра в переброс туда- сюда гранат. Мы играем в догонялки, носясь между постройками и подстреливая друг друга. В таком бою потери - один к одному! В конце концов мы перестаем бегать, таимся, а американцы - нет. Мы их подстреливаем, как мишени в тире, как охотники при охоте на добычу. Начинается гранатометание по- профессиональному. Надо взять гранату, выдернуть кольцо, подождать как можно дольше, секунды три- четыре (если граната немецкая) и потом бросить её в сторону противника.
  Всякий раз думаешь о том, что задержка у гранаты может быть немного меньше, чем положено... но... ты боишься - и делаешь это! Я считаю до трех, потом бросаю гранату. Она разрывается над головами американцев, те падают, два наших парня бегут к ним, добивают, хватают оружие и короткими очередями кладут еще нескольких растерявшихся солдат противника, спешащих на помощь к только что уничтоженной группе.
  "Чпок! Чпок"!- тут и там весело лопаются гранаты, время от времени тугие очереди пулеметов останавливают толпы особо рьяно рвущихся в атаку американских негров, но, тем не менее, какие-то единицы и пары солдат противника стараются, и не безуспешно, незаметно просочиться к нам в тыл и во фланги. Снова и снова разгораются перестрелки, идет перекидывание гранат, мы кладем, много и хорошо, врагов, но и своих товарищей тоже теряем.
  А нас так мало!
  
  * * *
  Вскоре одну из наших пулеметных точек взрывают, бросив в нее, видимо, специальную сумку с динамитом. Затем замолкает еще одна пулеметная точка, уничтоженная огнем с застрявшего в грязи "Абрамса", которому, видимо, было видно с холма этот ДОТ. Потом, совсем рядом с нами вдруг вспыхивает отчаянная перестрелка - и замолкает третья опорная точка обороны. Откуда-то к нам пробираются еще наши ребята- те, что выжили, и мы все вместе концентрируемся у последнего ДОТ-а, оборудованного в небольшом двухэтажном складском здании какой-то строительной фирмы. Нас здесь не больше двадцати!
  Пулеметчики строчат вовсю, не давая толпам врагов подойти близко, но в то же самое время все равно находятся вражеские солдаты, которые просачивается, таясь за всевозможными укрытиями, или пробирается ползком, или согнувшись в три погибели подальше от нашего последнего укрепленного пункта.
  В конце концов нас окружают, и еще через какое- то время загоняют огнем внутрь здания. Вне укрытия находится уже просто невозможно. Туда- сюда вдоль построек летают пули, и американцам совсем невдомек, что время от времени они палят друг по другу.
  Как бы то ни было, но внутри склада нас просто завалят гранатами с близкого расстояния - и на этом все. Мы обречены, но делать все равно больше нечего. Это конец.
  
  * * *
  Пока же я, экономя патроны, одиночными выстрелами пытаюсь подстрелить пробегающих по этим закадычным, по другому не скажешь - междомиям, ко мне подходит командир ДОТ - а, с предложением отступить, то есть прорваться еще на одну, им, дескать, давно облюбованную позицию в тылу.
  То есть это - еще не конец. Есть еще она, последняя позиция, та самая, на которой мы и будем стоять уже до конца. Этот страпер из фольксштурма показывает мне в щель в стене недалеко стоящее трехэтажное кирпичное здание, и еще показывает, где, как он думает, следует поставить пулеметы. Я конечно понимаю, что дохнуть - хоть здесь, хоть там - один черт, но мне почему-то кажется, что отступление даст нам еще немного времени пожить больше, нежели мы его выклянчим там, где находимся. Я соглашаюсь на последний отход.
  
  * * *
  И снова перебежками вперед, снова кто-то, подкошенный, падает лицом в землю. По дороге случается т.н. "нечаянная радость"- нам встречается группа солдат по разбору завалов и оказанию первой помощи, человек десять. Они сообщают мне, что бой идет на их участке ответственности, и вот теперь они, вооружившись и надев бронежилеты, готовятся принять бой. Боевого опыта у них нет, зато они натренированы на всякие штуки, например, машинально, как роботы- автоматы выполняют прикрытие нашего отхода. Раза два мы меняемся с ними, прикрывая отход друг друга, опять теряем людей, пока, наконец, не врываемся в нашу последнюю крепость. По пути я подобрал у одного убитого пулеметчика его оружие, а один парень из команды по разбору завалов помогает мне нести пулеметные снаряженные коробки с патронами.
  Быстро рассосредоточившись в "последнем оплоте", мы начинаем поливать противника из пулеметов, стараясь задержать его на как можно большем от себя расстоянии, патроны (естественно!) уже почти на исходе, гранат нет вообще, повсюду свистят и жужжат вражеские пули, и мы готовимся принять смерть.
  
  * * *
  Пока я длинными очередями из пулемета кошу толпы все прущих и прущих американцев, меня несколько раз кто-то хватает за плечо, желая, видимо, обратить мое внимание на что-то, но я не реагирую, стараясь не отвлекаться, держать свой сектор на сколько это возможно, знать досконально все, что твориться хотя бы на нем. В конце концов прямо в ухо мне орут: "Капитан!"- и я, с раздраженной, видимо, физией оборачиваюсь назад:
  ― Что еще?
  Это парень из команды первой помощи:
  ― Капитан! Смотрите! - парень показывает мне жестами, что бы я обернулся, и прильнул к одной из щелей в стене нашего "последнего оплота".
  Я думаю, нет, я уверен, что он хочет показать мне группы американцев окруживших нас плотным кольцом, с другой стороны все равно - умирать, и на фиг теперь мне это надо, но все таки какое-то появившееся в этот момент любопытство мое пересиливает нежелание узнавать, что все-таки там такое происходит, я встаю, ползу по полу и смотрю в эту щель, предварительно достаточно грубо отодвинув в сторону этого парня, который только что так долго и настойчиво звал меня сюда- посмотреть.
  
  * * *
  Наши.
  Не спеша радоваться, я подсчитываю, на долго ли хватит вновь подошедших - их не более сотни, если у них есть опыт, то их хватит минут, наверное на тридцать, максимум. Эти ребята - гитлерюгент и фольксштурм, старики и дети - сходу вступают в бой, а я возвращаюсь к своему пулемету- поддержать этих убогих, на сколько только возможно, огнем.
  Но, тем не менее, не успеваю я вновь открыть пальбу, как картина резко меняется - американцы, видимо, выдохшись, сначала стали огрызаясь отступать, а после, потеряв присутствие духа, и вовсе побежали, показав нам свои спины. С двух сторон, справа и слева наш "последний оплот" обтекает масса вновь прибившей пехоты численностью не менее трехсот человек! И их все пребывает! Я снова подбегаю к щели в стене, из которой только что лицезрел сотню пришедших на выручку в столь сложную минуту пехотинцев, а там - боже мой! Огромное количество постоянно подъезжающих грузовиков, с которых выгружаются все новые и новые наши подразделения!
  Нас много, а это зрелище толпы, нашей теперь уже толпы, мощи, заставляет меня, не смотря ни на какую усталость предыдущего боя, действовать. Я спрыгиваю со второго этажа этого дома и бегом, вместе с вновь подошедшими, начинаю пробираться к своим, только что с боем оставленным позициям. Из моих товарищей, с которыми я только что готовился вместе встретить смерть, за мной никто не следует.
  Наша толпа, в отличие от американцев - нечто более организованное, иного уровня. Сотни людей быстро группируются по отделениям и половинам взводов, и затем расходятся на расстоянии друг от друга, занимая каждый свой небольшой участок. Отделения продвигаются вперед неплотными линиями.
  А американцы бегут! Я в азарте погони через какое-то время сильно вырываюсь вперед один. Иногда мне приходится остановиться, залечь, и хорошо прицелившись, снять одного- двух бегущих американцев длинной пулеметной очередью. Некоторые из этих парней ускоряются, сбрасывая с себя каски, бронежилеты и выбрасывая на ходу оружие. Тогда, подхлестываемый азартом, а так же пониманием того, что чем больше я сегодня положу американцев, тем меньше мне придется с ними воевать потом, я отдаляюсь от своих на достаточно серьезное расстояние, наши парни идут вперед значительно медленнее, нежели я - шагом, хладнокровно расстреливая еще где-то пытающегося сопротивляться врага.
  
  Иногда мне кажется, что кто-то зовет меня, называя мою фамилию и имя, но это все так отдаленно и тихо, что мне думается, что это просто кровь стучит по вискам, напоминая мне кто я такой, чтобы в этой кровавой мясорубке мне не забыть себя, превратившись в одного из многих безумцев, блуждающих по остывающим полям войны и достреливающих недобитых раненных врагов в головы из помповых ружий.
  
  Кто-то пьет кровь.
  Кто-то ест плоть.
  Кто-то делает из разных отрезанных частей тел убитых страшные "композиции".
  
  Безумцев увозят в специальных машинах, чтобы потом пристрелить- пока никто не видит, у обочины какой-нибудь проселочной дороги.
  
  * * *
  Но... Gott mit Uns!! Я спотыкаюсь как раз в тот момент, когда меня должны были пристрелить! Над головой жужжат пули, рядом слышны щелкающие выстрелы. Засевший в кустах американский стрелок был беспощаден ко мне и хладнокровен до жути, потому как подождал моего приближения, ничем себя не выдал, не смотря ни на что, и потом, в упор, лупанул по мне короткой очередью.
  Я падаю мордой об пулемет, он слишком тяжел, чтобы его поднимать, выхватываю из кобуры пистолет и наугад стреляю несколько раз в эти кусты, а потом, перекатившись, сползаю в канаву у дороги, нанизывающей на себя как на нить все эти складские и промышленно- непонятные, мелкие, в том числе и брошенные, постройки. Стрелок из кустов почему-то не хочет меня снова доставать, а я в своей канавке лежу себе тихо и не шумлю, сожалея лишь о пустом насчет патронов пистолете.
  Вновь приближаются наши и снова начинается интенсивная перестрелка. Стрелок из кустов время от времени постреливает короткими очередями, и я почему-то уверен, что он делает это очень метко.
  А я лежу, и даже (нелепица!) голову в каске закрываю руками.
  Мне удобно. Рядом стоящие кустики очень хорошо мне показывают, насколько низко пролетают пули, с кустов облетают, сшибленные свинцом, ветки и жухлые, не слетевшие осенью, листья.
  Тем не менее я командир, и в бою мне престало хоть немного, да повыпендриваться и погеройствовать. Я снова ползу к своему пулемету! Американцу, наверное, не до меня, он сидит себе, постреливает, не обращая внимания на свой фланг, где как червь по его милости ползаю я. Наконец мне снова удается взять пулемет, взвести его, и после, с громким криком : Аааааааааа!!! Я нажимаю на курок:
  "Умри, сука!!"
  
  * * *
  Щелчок, и никакой стрельбы. Американец выползает из кустов для того, чтобы поглазеть, кто это тут вопит. Увидев меня, парень делает недоуменную физию - я, видимо, уже записан им в покойники, он помнит мое лицо- только что ведь в меня стрелял, я падал, и вот теперь я, смотрите-ка, еще жив и что-то ору!!
  Наверное, поняв в чем дело, стрелок начинает медленно и аккуратно ступая отходить, шаг за шагом удаляясь в сторону своих, не сводя с меня глаз и уже тем более не отворачивая от меня ствола автомата, который легкий и короткоствольный, так что его можно держать одной рукой.
  Затем этот парень оскорбляет меня хуже некуда! О не стреляет в меня, а, повернувшись ко мне спиной, уходит, тем самым показывая мне мою собственную безвредность, а для солдата такое... Короче, я в отчаянии бросаю в него своим тупым армейским ножом, попадаю ему по каске рукоятью, этот парень резко разворачивается ко мне, но здесь снова происходит небольшое чудо - вокруг нас начинают падать на землю, как яблоки с сотрясаемой яблони осенью, гранаты. Тогда мы с американцем разбегаемся в разные стороны, каждый в свою, я вот, например, возвращаюсь в придорожную канаву.
  Где-то там, немного вверху, гремят взрывы, летит в стороны грязь, клубится пар, и я, поняв, что слишком уж далеко оторвался от своих - делаю ноги обратно, как только взрывы прекращаются.
  
  * * *
  Я снова слышу свое имя, как будто это не стук крови в висках, я слышу свою фамилию, я бегу, и на ходу сталкиваюсь грудью, как в американском футболе, с улепетывающим негром. Я падаю на землю и на четвереньках снова добираюсь до придорожной канавы, что бы рухнуть в нее с радостью, будто на ее дне сон и отдых мне и покой.
  Но нет!!
  Такого не бывает! Сразу, как только я оказываюсь на дне канавы, очень глубокой, чтобы иметь возможность из нее быстро выкарабкатся туда тут же влетает граната из подствольника, уж не знаю и из какого - из немецкого, или из американского. Да и важно ли это? Америкос мог подобрать запросто автомат нашего павшего парня, наш парень мог спокойно взять нужный ему американский автомат...
  Эта сука с шипением вращаясь всверливается в грязь, а я, как дурак, смотрю на нее, завороженный, не понимая что делать. Или даже нет
  Не так
  
  Желая принять то, что суждено, что бы только все это уже закончилось, потому как быть роботом и уже столько лет, и как заведенный выполнять одни и те же изо дня в день операции по спасению, совсем не гарантированному выполнением этих действий, своей шкуры - уже не могу.
  
  * * *
  И я не нахожу ничего лучшего, как наступить на гранату ногой.
  "Она слабенькая - думаю я, : может мне еще свезет, оторвет только стопу, которой я прикрою все остальное, более важное, и инвалидом - домой, в Берлин, где мне дадут комнату или даже квартиру, и пусть война продолжится даже и для меня, под бомбежками и в труде на военном заводе, но это будет уже что-то не то, другое".
  
  Зажмурившись, я жду разрыва гранаты, я его все нет.
  
  * * *
  Затем слышится глас с неба: Йоххан Штроубе? И я, схваченный пока мне неведомой, но доброй силой подмышки снова оказываюсь на дороге, а не в канаве.
  
  На самом же деле это просто два парня - ссовца, приехавшие за мной на машине для того, чтобы забрать и довезти до аэродрома. "Наверху" подписаны документы о моем награждении, и мне теперь прямая дорога - в Берлин. Сейчас меня должны довезти до аэродрома, а потом...
  
  Я улыбаюсь этим ребятам и здороваюсь с каждым из них за руку. Нашим рукопожатиям салютует обильной грязью вверх наконец-то взорвавшаяся в канаве граната.
  Мы смеемся, сверху падают комья земли, какого-то ила и старые, опавшие, в мокрой слизи листья.
  "Мы все еще живы"- говорит один из этих парней, и я понимаю, о чем он.
  
  * * *
  Понятное дело, что эти парни долго носились за мной, пока я, как на охоте, в обнимку с пулеметом, преследовал улепетывающих негров. Они кричали мне и звали меня по имени - но все напрасно! Я - увлекся. Им указал на меня один из моих подчиненных, один из тех немногих, кто вышел с позиций самостоятельно, а не в составе той небольшой группы, что собралась вокруг меня во время отхода.
  И еще я думаю о том, что бы было, если бы они добрались бы до меня раньше.
  Я не встретил бы метко стреляющего, засевшего в кустах белого американца, не метнул бы в него своим тупым ножом, не наступил бы на глупую гранату в канаве...
  
  Я бы никогда не подумал, что стук сердца отдается в висках напоминанием мне моего имени.
  
  * * *
  Итак, мы возвращаемся назад, к нашему складу, потом садимся в джип и с приличной скоростью несемся по раздолбанному краю раздолбанной танками асфальтовой дороги навстречу все пребывающим колоннам немецкой пехоты. Колонны эти, прямо у нас на глазах, время от времени сворачивают с дороги, и начинают выстраиваться для атаки.
  ― N мы удержим - говорю я, понимая, что силы, брошенные нами на оборону адекватны силам, брошенными нашими противниками на наступление - но вот что будет дальше?
  ― Ах, лучше не спрашивать! - отвечает мне один из пришедших за мной ссовцев. - Германия напрягла последние свои силы, что бы противостать начатому противником наступлению. На это наступление нас еще хватит, но вот что будет дальше?
  ― Еще один призыв, - вступает в разговор второй ссовец, - и нам будет уже некого призвать в армию! Осталось только два возраста- 15 и 14 лет! Что они могут сделать? Я видел методички по их подготовке - на них придется тратить чуть ли не вдвое больше времени по сравнению с восемнадцатилетними!
  
  Ссовцы, как привилегированный класс разжирели. Они умеют рассуждать о жизни, потому как все время в тепличных условиях. Я вот на войне уже который год. Нельзя сказать, что все это время я был в окопе на переднем краю, но и с всякими там сомнениями насчет возможностей своей страны согласиться не смогу...
  
  Мы выстоим. Если только... если только... ну, сами знаете что.
  
  По радио передают обзор последней иностранной прессы. Американцы полны решимости уничтожить Германию, Россия лицемерно намекает на то, что в случае если "дело примет серьезный оборот" - то будет вынуждена вмешаться в войну. Англичане и французы, наверное, боясь за судьбы своих солдат, находящихся в нашем плену, продолжают заявлять о своей приверженности прежним правилам войны, которые все воюющие стороны приняли держаться еще до вступления в антигерманскую коалицию Америки. Канадцы помалкивают, но на сколько я мог судить, находясь некоторое время в окопах напротив них, скоро примут сторону англичан и французов. В них нет все-таки той первобытной, какой-то тупой дикости американцев, они воюют профессионально, заранее просчитывая все свои ходы, тщательно готовя любую, даже незначительную боевую операцию, и, соответственно, ведя себя цивилизованно по отношению к плененным и раненным врагам.
  
  * * *
  Наконец все завершает феерическое зрелище огненного артиллеристского шквала, обрушивающегося на наши позиции, недавно с таким боем оставленными нами. Небольшие группы американцев, получив взбучку, засев в наших, ими очищенных окопах, готовились к отходу через нейтральную полосу на свои прежние позиции, и тут...
  
  Сразу вслед за артналетом, который делает вражеская артиллерия по своим же солдатам - на недавно еще оставленные нами позиции врывается наша пехота. Отступающие американские негры и латинос добиваются в спину. Они бегут, стараются, на ходу сбрасывая с себя бронежилеты, каски, бросая оружие и амуницию, наиболее быстрые, конечно, выживут, но пока все, что происходит, свидетельствует о серьезнейшем поражении, которое потерпела антигерманская коалиция под нашим славным городком N. Чтобы не попасть под огонь артиллерии врага после того, как до американцев все-таки дойдет, что произошло, зачистив окопы, наша пехота отступает немного вглубь нашей обороны.
  
  У нас хватит ресурсов только на войну на западном направлении.
  
  Примерно через час нам приходится свернуть на параллельную большому шоссе узкую раздолбанную дорогу, потому как на одном из проверочных постов солдат - регулировщик поведал нам об американском десанте, высаженном в нашем глубоком тылу.
  ― Эти сволочи везде, - говорит нам регулировщик, - они собираются в группы человек по двадцать и пытаются пробиться к своим - пока они пересекают шоссе, идут в западном направлении, а сразу за шоссе, не давая возможности выйти к запасной, параллельной шоссе дороге их встретят специальные полицейские подразделения.
  
  Глава VIII.
  Железобетонный замок.
  И вот вновь открывается, что боязнь открытых пространств заставляет человечество заниматься архитектурой.
  Итак, "мои" ссовцы довозят меня до ближайшего аэродрома на восточной оконечности N, сгружают там в комендантской, а после, попрощавшись, говорят что им пора вывозить из N еще одного награждаемого. Затем эти ребята передают мне все необходимые документы, бумаги с указаниями куда я должен прибыть, будучи уже Берлине - и уходят.
  Как бы то ни было, но уже минут через пятнадцать я иду по взлетному полю в сопровождении очень красивой брюнетки в черной ссовской форме. Девушка помогает мне подняться на самолет "Хорьх" по небольшому трапу, а после, на прощание, выдает большую пачку бумажных пакетов, о назначении которых я еще не очень догадывался, тем более я, никогда не летавший на таких самолетах, не понимал, зачем пакетов такое количество.
  "Хорьх" сейчас - это конечно совсем не тот "Хорьх", что был во Вторую мировую, но что-то подобное. Шестиместный, слава Богу, что моноплан, с относительно герметичной кабиной.
  В этом самолете летчик как в автомобиле, восседает слева по ходу, рядом с ним - место пассажира, а дальше - за спинами летчика и пассажира в первом ряду - еще четыре места, справа и слева, разделенные небольшим, узким проходом.
  В самом конце, в фюзеляже зачем-то проделано отверстие, довольно внушительное, и рядом, поперек салона, лежит стандартный ручной пулемет MG-07 и несколько лент патронов к нему. Этот пулемет - у нас в пехоте приходится обычно один на отделение в семь - девять человек.
  С моего места мне видны пули снаряженных в ленту патронов - это в основном трассирующие, иногда чередующиеся с разрывными патроны.
  
  * * *
  Несмотря на то, что мы летим на низкой высоте, лицо летчика от меня скрывает кислородная маска. Еще на взлетной полосе по его указаниям я надеваю наушники с микрофоном, соединенные длинным вьющимся шнуром с приборной доской, так что весь полет мне слышно, что этот парень говорит, проговаривая свои действия в эфир диспетчерским службам.
  
  * * *
  Затем начинается то, зачем мне выдали большое количество бумажных пакетиков. Сразу прикинув степень их наполняемости и степень и частоту выхода, понимаю, что мне пакетиков дали, в общем-то, не так уж и много.
  Более того, после наполнения возникал вопрос - куда все это девать? Летчик в ответ на мой вопрос посоветовал мне простое решение - в окошко.
  Но под нами шоссе! Там машины, люди... А что вдруг? Неудобно как-то... мы летим над разделительной зеленой полосой между двумя асфальтовыми широкими лентами шоссе - туда - и сюда, и, когда я высказываю свои опасения насчет нехорошего попадания своим пакетом с блевантином в шоссе, или же, не дай Бог, в машину, летчик, как он сам сказал, делает заход.
  Итак, он делает крен вправо (у меня снова начинается приступ тошноты), мы слетаем с разделительной полосы, то есть со своего зависания над нею, и, видимо, надеясь придать, условно так скажем, моей бомбе тем самым какое-то ускорение, летчик кричит: "Бросай!"
  Я делаю все, как сказал летчик, один пакет летит - я его выкидываю, второй сам собой как-то вываливается, раскрывается в воздухе, вращаясь. А первый угодил аккурат в шоссе перед полицейским джипом с мигалками.
  
  * * *
  Летчик оказался бывшим из штурмовиков. Ему западло было не попасть в цель. Почему теперь он водил турбовинтовой "Хорьх", за какие заслуги - в тылу, да еще и пассажирский самолет, совершенно не понятно.
  Наконец он решает не лететь больше над шоссе, а свернуть в сторону, но, так как шоссе ориентир, особенно в районе, где опасно и надо выключать электронные приборы, чтобы не заметили свободные вражеские охотники- истребители, то мы поднимаемся достаточно на большую высоту, нежели до этого.
  
  * * *
  Еще через несколько минут происходит встреча с вражеским "охотником", "свободной птицей". На наше счастье у этого истребителя минимальная скорость выше нашей максимальной раз в семь, мой летчик пытается резко сбросить скорость, а мне советует проследовать в конец пассажирской части салона самолета - попытаться пулеметным огнем отпугнуть противника- авось что и выйдет.
  На всякий случай спрашиваю, есть ли у летчика парашют, на что мне тот отвечает, что у него-то как раз парашют есть!
  Делать нечего, и какое-то время я занимаюсь этим совершенно безумным делом - пытаюсь попасть из обычного ручного пехотного пулемета во вражеский самолет, летающий вокруг нас и пытающийся постоянно зайти нам в хвост.
  Мы резко снижаемся, затем летчик командует мне прекратить стрельбу, потому как по трассерам нас могут, дескать, визуально засечь. Но здесь дело, конечно, отнюдь не в том, что нас видят. Дело в том, что нас видят радарами, несмотря на небольшой размер самолета и неметаллическую обшивку.
  
  * * *
  Но нам везет. Мимо нас пролетают две ракеты воздух- воздух, ракеты, предназначающиеся для ведения воздушного боя на больших расстояниях (есть еще ракеты для дистанций до 5-ти километров), очень неповоротливые, в отличие от "sparrow" (ракет ближнего боя), оттого-то они и не могут последовать за нашим "Хорьхом", делающим в самый последний момент резкие повороты в сторону. Мой летчик смотрит на радар, (который уже все одно - пришлось включить) и на котором видны приближения ракет, и пытается отвернуть, когда они максимально с нами сближаются.
  Конечно же ясно, что если бы у охотничка были бы ракеты ближнего боя, мы бы уже горели на земле, но что тут поделаешь? Сегодня не его, наверное, день, и, израсходовав все ракеты (иначе по "Хорьху" бы он не стал палить ракетами, летающими на расстояния до 50 километров), охотник тем самым остается пустым насчет ракет.
  Но у него ведь есть еще и пушка! Страшное дело! Многоствольная, вращающаяся, калибром полтора дюйма...
  
  * * *
  Нас спасает прибытие двух перехватчиков "Мессершмит". Наши ребята, летающие на специальных машинах, рассчитанных на длительные полеты и длинные перелеты, конечно же, уступают охотнику-"Фантому" в маневренности, но их двое, это во-первых, а во-вторых у них есть, в отличие то нашего преследователя, ракеты.
  И тут начинается!
  Летчик кричит, что в этот раз ему удастся нас завалить, потому как он будет стрелять из пушки. Стало быть, мне снова к пулемету. Но для меня - что наш преследователь, что свои перехватчики - просто небольшие пятнышки у горизонта, и то, когда они приближаются, а кто из них свой - и в него не надо целить, и кто чужой- надо готовится к его подлету, ведя его на мушке- мне не совсем ясно. Я прошу летчика помочь мне, глядя на радар за перемещениями этих самолетов, что он и пытается делать, но вот только одна загвоздка - для него лево- это его лево, мое право, понимаете? И наоборот. Какое-то время уходит на осознание этой простой вещи, ну а пока я палю по приближающемуся своему перехватчику.
  Мимо нас пролетают несколько своих ракет типа американских ближних "sparrow", очень рядом, слава богу, не разрываются, а то сделали бы из нас решето, затем проносится "Фантом" и следом за ним - один из наших перехватчиков.
  ― Карабас! Карабас! Я - Барабас!- вопит мой летчик, видимо пытаясь связаться с перехватчиками. В ответ слышатся очень плохо различимые шорохи в наушниках:
  ― Карабас вас слышит...
  
  Я хватаю в охапку пулемет, и, после очередного пролета над нами вражеского истребителя, пытаюсь убедить летчика в том, что надо выбить половину - напротив моего места, лобового стекла, что бы я мог стрелять по врагу, когда он пролетает над нами, показывая нам хвост. Но летчик возражает. Дескать, если резко выбить стекло - самолет настолько потеряет в аэродинамичности, что на таких скоростях войдет в резкое пике.
  Несколько минут я наблюдаю на постоянно переключаемом летчиком мониторе радара пляски одной красной и двух зеленых точек. "Фантом", видимо, не рад уже, что связался с нами, пытается оторваться от перехватчиков, но, всякий раз после какого-нибудь разворота выходя на нас - не забывает нажать на гашетку многоствольного пулемета.
  И тогда над нами, один раз даже очень - очень близко проносятся целые рои снарядов, сопровождаемые жирными белыми дымными следами.
  ― Ах ты черт! Ах ты черт! - кричит летчик, еще на немного пытаясь сбросить скорость, но затем наступает радиотишина, а самолеты, ведущие вокруг нас воздушный бой, быстро превратившись в точки у линии горизонта, в конце концов и вовсе исчезают.
  Я слышу в наушниках только скрипучее какое-то дыхание летчика, затем, через несколько минут после наступления тишины, короткое шипение:
  ― Фантомас? Вы живы? Завалили суку! - и снова тишина.
  Я ставлю пулемет на предохранитель, а Барабас благодарит Карабаса за помощь в радиопустоту.
  
  * * *
  Через полтора часа, время от времени слушая переговоры летчика с землей, затем новости по радио, которое то и дело, скача по радиостанциям включает пилот, я, наконец, вижу Берлин.
  
  Город возникает перед нами неожиданно, из-за расступившихся облаков. Мы набрали высоту полтора километра, и теперь пилот делает резкий разворот в сторону, начиная быстро снижаться.
  
  ― Делаем два захода! - зачем-то кричит, будто мы не на связи, мне летчик. - Сначала заходим для бомбометания, затем - садимся. Все бомбы сбрасываем разом! Площадка, на которую мы сбрасываем блевотные пакеты - как раз в границах города. Так что ты, герой, будешь бомбить именно Берлин. Не обращай внимания, что под тобой лес. Это хоть и лес, но все равно Берлин.
  
  Оказывается, бывшие летчики- штурмовики (а именно им доверяют в тылу управление "Хорьхами") тренируются в бомбометании, не желая терять фронтовых навыков, путем сбрасывания на опушку перед небольшим, специально для легких турбовинтовых самолетов построенном аэродромом, пакетики с блевотиной пассажиров.
  Мне предстоит в этом деле сыграть роль специального подвесного устройства, к которому внешне (не в бомболюках, а снаружи - на фюзеляже ) подвешивается бомба.
  
  ― Только не отбрасывай их в сторону, и не предавай им ускорения! - инструктирует меня летчик. - Просто отпускаешь, резко растопырив пальцы - и все!
  Как бы то ни было, но сбросить свой груз метко нам не удается. Один из пакетов начинает вращаться в воздухе, разбрызгивая мою блевотину, после чего, опустев, сносится в сторону сильным ветром с аэродрома. Два других падают на границе опушки, в какой-то овраг.
  Летчик не доволен, он, наверное, целил не туда - и резко берет на себя штурвал. Меня качнуло, а потом вжало в кресло.
  Еще один заход - и мы уже несемся по летному полю, и через минут пять - подруливаем к небольшому кирпичному домику, стоящему немного в стороне от взлнтно- посадочной полосы.
  
  * * *
  На встречу мне снова выходит брюнетка в ссовской форме, и разворачивает передо мной большой пластиковый черный пакет для мусора. Литров на 80. Поняв, что у меня ничего нет, чтобы можно было бы положить в пакет, девушка резко разворачивается и уходит, немного небрежно бросив мне: "Хайль, красавчик!".
  
  Удивительно, но у меня при себе осталось еще пара неиспользованных пакетов! Возьму их себе на память - вдруг возникнет желание полетать на "Хорьхе"? Тогда я их выну и тем самым напомню себе о всех "прелестях" этих пассажирских турбовинтовых тихоходов.
  
  * * *
  Мы должны попрощаться с пилотом, я протягиваю ему руку, а он, прежде, чем протянул свою - мне, снимает, наконец, свой мягкий шлемофон и очки.
  Я вижу его лицо, и теперь понимаю, почему он теперь управляет "Хорьхом", а не штурмовиком - у парня сильно обгоревшее лицо и один глаз- слепой, белый.
  ― Я горел в катапульте - видимо, по моему лицу все поняв, на сколько я смущен, говорит летчик. - Надо было ждать, пока сгорит первый парашют, чтобы выстрелить второй.
  
  Я сожалею. Парень пытается мне всучить свои координаты, потому как мне, герою, предстоит встреча с фюрером, и у меня появится возможность замолвить за летчика словечко насчет возвращения его в штурмовики. От бумажки с данными, впрочем, я избавляюсь тут же, как летчик поворачивается ко мне спиной, бросив ее в мусорную корзину у входа в кирпичный домик при взлетно-посадочной полосе аэродрома. И дело тут не в том, что я "снобирую" и не хочу тратить на это какие-то усилия, совсем нет! Просто мне, после того как я увидел лицо этого парня, стало понятно, что уж кто- кто, а этот - отвоевался навечно.
  Мы расстаемся, и я еще примерно минут сорок жду машины, которая должна заехать за мной.
  
  * * *
  В том самом домике, к которому мы подрулили, есть небольшой, придвинутый вплотную к окну в одной единственной большой комнате стол. За ним-то я и сижу, беззаботно разговаривая с местным служащим. В конце концов начинается уже такая задушевная беседа, что меня даже угощают чаем с эрзац - сахаром, а так же "русскими печеньками".
  
  ― И почему же они - русские? - спрашиваю я.
  ― Ну... как сказать? Их изготавливают из русского жмыха.
  
  Далее я узнаю очень много интересного: Россия, оказывается, в последнее время усиленно помогает Германии продуктами питания, продавая нам картофель, сахарную свеклу, хлеб, ну и еще кое-что. Все это должно быть в магазинах. Вернее бывает. Фактически же купить что-то, а не получить по карточкам, гарантирующим голодный минимум, можно лишь на черном рынке, по ценам в пять, а то и в десять раз большим, нежели в государственных магазинах.
  ― Дело ясное, - говорю я, великий знаток черного рынка.
  
  * * *
  Берлин (а последний раз я гостил у родителей в отпуске примерно два года назад) сильно изменился. И при этом нельзя сказать, чтобы он был очень порушен, пострадал как-то. Нет. В нашей столице можно прошагать много кварталов подряд и не увидеть при этом совершенно никаких повреждений или разрушений, но, тем не менее, изменения, и при том сильные, есть.
  Мой родной город содрагается. Впечатление такое, будто он - огромный зверь, болеющий простудой и его знобит. Он трясется, и эта его простудная дрожь передается через улицы и площади людям. Рядом с городом постоянно летают вражеские эскадры дальних бомбардировщиков, ища брешь в системе ПВО, надеясь сбросить свой жуткий груз на головы мирных жителей. Но, пока бог миловал. Господь вообще, как мне кажется, любит берлинцев! Механизмы защиты города от воздушных налетов и ракетных обстрелов работают как часы. В бой идут ракеты, перехватчики и даже пушки. Вражеские эскадры напрасно содрогают землю. Но есть одно "но" - за безопасность города приходится платить круглосуточным "быть на стороже" и постоянной готовностью бежать в бомбоубежище, а это действует на нервы. Многие здешние жители не спали (из-за бессонницы и нервного перенапряжения) уже помногу месяцев. В итоге на производстве начинаются несчастные случаи и ЧП...
  Но, как бы то ни было, нам повезло во всем! За несколько лет до начала этой войны Америка изменила концепцию действий своих ВВС, отказавшись от планов использования в предполагаемых войнах будущего стратегической авиации. У О.Ш.А просто нет мощных, дальних бомбовозов. А то представить себе, чтобы американцы бомбили Берлин, да еще что их самолетов столько же в отношении к английским, как и солдат американцев - по отношению к солдатам англичанам - просто страшно. ПВО не выдержало бы, либо был бы иной вариант - оставить неприкрытым какую- либо иную важную территорию.
  
  Да, но что мешает американцам по английским чертежам уже сейчас наладить для себя производство таких же, как и у англичан высотных тяжелых бомбардировщиков?
  
  Я надеюсь, что мой друг Летчик, с которым я впервые встретился в пансионате "Rosen Tal" сражается в небе Германии не щадя своей жизни!!
  
  * * *
  На большом и блестящем джипе меня отвозят к Новой Канцелярии (здание правительства) в самом центре Берлина, на улице у ворот которой я встретился... угадайте, с кем? С моими сопровождающими- ребятами, которые взяли меня прямо с поля боя и отвезли на аэродром. Так вот, с того момента они уже успели взять еще одного наградника, и, безо всяких там самолетов привезли его в столицу так, что они успевают не на много, но все-таки раньше меня.
  В Канцелярии меня и еще несколько награждаемых собирают вместе, после чего, усадив в туристический двухэтажный автобус возят некоторое время по городу. И тут начинается веселье! Мы едем по дрожащей и вибрирующей от пытающихся зайти на бомбометание бомбардировщиков столице и веселимся! Громко откупориваются бутылки шампанского, раскуриваются сигары и уже через час все "хороши" в стельку, познакомились друг с другом, и не имеют проблем с общением.
  
  Еще через какое-то время мы оказываемся в одном из пригородов Берлина, где нас ждет обед в хорошем придорожном ресторане, затем к нашей теплой кампании, состоящей человек из десяти "награжденцев" и четырех человек сопровождающих прибавляются еще пятеро награждаемых, и вот уже после этого, поев, в таком "расширенном" составе нас снова (некоторых аккуратно под руки) сажают в автобус и везут (огибая объездными дорогами Берлин с севера - к востоку, с востока- к югу) в резиденцию фюрера, которая располагается недалеко от Мюнхена.
  
  9 февраля 2148 года, пятница.
  Мы прибыли в загородный замок Гитлера уже совсем поздно ночью, и едующие нам на встречу редкие машины (гражданские!!) включили габаритные огни. Почти всю эту дорогу от ресторана к резиденции я проспал, отрубившись, по временам просыпаясь и долго соображая всякий раз, где же я нахожусь. Мысли же о том, что для меня пусть и на время, но война уже позади, настолько меня расслабляют и наполняют радостью, что всякое такое мое пробуждение превращается в экстаз счастья и радости. Плевать на все! Я еще жив и пока все в порядке!
  Как бы то ни было, окончательно я просыпаюсь совершенно незадолго до того, как наш большой и очень блестящий черный автобус оказывается в воротах - шлюзе на въезде в замок нашего вождя.
  После всего этого, когда мы уже разместились по предоставленным нам номерам в замке Гитлера, один из награждаемых вместе со мной офицеров говорит, что когда автобус останавливался на "перекур" он видел, как я, спящий, смешно плющил свое лицо о стекло.
  
  * * *
  Некоторое время мы топчемся у reception, а я, не смотря на то, что выпил, соображаю, глядя на схему планировки замка, какой бы занять номер, благо мы могли выбирать, тыкая пальцем в схему, где нам устроится. Итак, я выбираю большой двухместный номер (7-3-3) на самом последнем этаже, двухуровневый, с подъемником внутри, видимо, на тот случай, если здесь будет гостить инвалид на коляске.
  Но, самое главное- это большая беседка, расположенная немного выше, нежели второй уровень номера. К беседке вела лестница, уже без пандуса для инвалидов, а сама беседка была полукруглая в плане, обнесенная по периметру небольшой стеной в полроста человека. Эта прикольная штука была расположена над замком таким образом, что с нее открывался красивый вид на окружающую природу, а так же был виден почти весь замок.
  К самому же номеру вел длинный и несколько раз изгибающийся коридор, на который не были нанизаны, как в обычных гостиницах, номера соседей. Это был просто длинный коридор - и все.
  
  В этом номере я оказался на отшибе.
  
  * * *
  И меня никто особо не тревожил. У нас были намечены какие-то развлекательные мероприятия, экскурсия по замку, дегустация вин, сигар, соревнования по бильярду, настольному теннису и даже гольфу, но я хожу не на всё. То же самое, наверное, можно сказать и обо всех остальных. Ребята, судя по всему, ценят появившееся вдруг одиночество и возможность отдохнуть и наслаждаются этим. Даже сдружившись с кем-то в этом замке, сидя за одним обеденным столом в здешних ресторанах или рядом за стойкой бара, как только появляется возможность - например, в кино, рассесться подальше - они это делают. Они лучше будут повышать голос во время просмотра фильма, говоря что-то друг другу, нежели сядут поближе!
  
  По местному кабельному каналу (а в замке только он и работает) постоянно показывают только порнуху, со дня на день все ожидают приезда Гитлера, (вначале нам обещали, что он приедет через два дня, но время идет, а фюрера всё нет), и только через некоторое время мы, лишенные возможности узнавать о том, что происходит за стенами резиденции вождя, понимаем, что же стряслось и является причиной такой паузы.
  
  12 февраля 2148 года, понедельник.
  Примерно на третий день пребывания в замке мне позвонили по внутреннему телефону и сообщили, что в главном холле (большой, светлый и просторный зал прямо над входом в здание, ) собирают всех желающих пойти на экскурсию по замку, в которой нам "расскажут о замке все, везде, куда мы захотим, пустят, и все покажут".
  
  Итак, мы большой группой ходим по многочисленным коридорам, холлам и залам замка, а экскурсаводша (старая такая, ветхая тетка в накинутом поверх черного, слава б-гу, хоть не брючного, костюма пуховом "русском" платке) рассказывает нам его историю. Особенно же мне понравилась технология строительства, по которой все это великолепие, которое мы наблюдаем, было сооружено. Фактически, оказывается, мы находимся в одной большой куче строительного мусора! Несколько лет назад, еще до начала войны, в это самое место были свезены мегатонны и гигакубометры строительного мусора с обширных социальных строек Германии - муниципальное жилье там всякое, программа "молодой семье - свой дом", "один заключенный- одна камера" и т.д. и т.п. Затем весь этот хлам утрамбовали, поместив в предварительно мусор в отдельные большие ячейки металлических сеток. При утрамбовывании пришлось применять в том числе и подрывы зарядов тротила, заложенных под будущей стройплощадкой еще до наваливания мусора, и после всего этого мусор был слеплен воедино пролитым через него т.н. "цементным молоком", хорошим, качественным раствором бетона марки В35.
  Таким образом, получилась серьезная такая, почти единая, но мягкая и податливая к обработке глыба вроде как искусственного камня, и уже после всего этого в ней стали высекать замок.
  И вот теперь мы видим то, что видим - все эти нагромождения этажей в искусственных скалах, с проходами, с проездами, трамвайными ветками, ведущими к окрестностям Мюнхена - прямо из скалы, с какими- то площадками. Ты можешь долго идти по коридору, чтобы потом, вдруг внезапно оказаться на улице, где тебе в лицо будет дуть ветер, где мимо тебя пронесутся машины с ссовцами, черные и блестящие, исчезающие в мгновение ока в каком-нибудь тут же рядом вырубленном в скале из мусора тоннеле. Или еще что-то вроде этого - открываешь дверь, расположенную в конце коридора, когда идешь по "разъясняющей стрелке", а за ней - отделенное от улицы стеклянным колпаком пространство, под которым расположен бар или какая-нибудь кафешка. Жизнь бьет ключом и все отдыхают, однако некоторые, кажется, только этим и занимаются, что отдыхают. Из мусорных скал в небо вырываются многоэтажные корпуса, наштампованные в духе пламенеющей готики и химер на соборе парижской богоматери, но все равно - это все состоит, это все сложено из отдельных, но стандартных, многократно размноженных деталей.
  В коридорах меняющийся свет светильников подражает бьющемуся "живому" огню. Чем дальше по коридору - тем темнее. Дверь в мой номер можно только нащупать, лампочка над дверью светит нарочито слабо, создавая атмосферу, и вставлять магнитную карточку в электронный замок двери под таким освещением - так вообще дело весьма хлопотное.
  
  * * *
  Но я это делаю. Я вхожу в свой номер, иду на кухню, включаю чайник, слушаю, как он начинает шуметь, потом иду в спальню. Я бросаю на диван фуражку, снимаю китель, после чего поднимаюсь по лестнице в беседку над номером.
  
  * * *
  Фюрер.
  Не знаю, как что это такое, но я его узнаю сразу же. До этого момента я его видел только по телевизору. В новостях и передачах на разные темы он выглядел, конечно, по-другому. Но выражение лица, блеск глаз... Что с того, что его фигура согбенна? Он весь власть и сила, уверенность чувствуется в его взгляде, в каждом жесте и в каждом его шаге.
  Но все равно выглядит он очень усталым.
  
  Едва завидев меня (охрана Гитлера реагирует на меня слабо - ребята ни шелохнулись, просто посмотрели в мою сторону - и все ), фюрер сказал:
  ― Они концентрируют войска у наших восточных границ, эти русские. Прошли сквозь всю Польшу, включили свои сверхмощные "глушилки" и ждут. Нам теперь приходиться со своих станций облучать лазерными лучами не только спутники американцев, но и спутники русских. И никакой реакции! Тишина! Они, дескать, проводят учения по предотвращению гуманитарной катастрофы, разыгрывая сценарий, как будто наше мирное население массовым образом хлынуло на восток. Делают вид, что учатся быстро разворачивать палаточные городки на несколько тысяч человек. По данным нашего "Абвера" - сами же там и сидят.
  
  Теперь я понимаю, почему фюрер не смог прибыть в замок в назначенный срок. Что-то случилось на востоке, и это "что-то" - весьма серьезно.
  
  * * *
  Видя мое смущение, Гитлер говорит, что номер, в котором я живу - его любимый. Я отвечаю, что все понял, и уже иду было собирать свои вещи, как фюрер говорит мне, что вскоре сам уйдет, а мне переселяться в другое место совершенно не нужно. Затем он (видно- поясничает, знает, что может делать здесь все, что захочет) просит у меня "позволения" иногда заглядывать сюда, сидеть в беседке наверху. Я отвечаю, что конечно, да, после чего, пригласив меня присесть рядом с ним на лавочку, фюрер тихим голосом, почти шепотом, сообщает мне, что если
  ― Нас прижмут, мы сможем применить, биологическое оружие! Да еще к тому же у меня про запас есть еще кое-что!
  
  Угостив меня напоследок вынутой из внутреннего кармана кителя гаванской сигарой, Гитлер, посидев еще с минуту, удаляется, его охрана - с ним, за спиной, а я, наконец, немного придя в себя, узнаю охранников - это как раз те ребята, что вытащили меня с поля боя! Замыкая небольшую процессию, один из них - бугай такой, под два метра ростом, пристально посмотрел на меня, впрочем, не останавливаясь, и, как мне показалось, подмигнул мне.
  Я улыбаюсь в ответ, хотя никакой особой радости при этом не испытываю. Еще через несколько минут, после того, как фюрер с охранниками удалился, в номере звенит телефон, и я вприпрыжку спускаюсь по лестнице, что бы ответить.
  
  * * *
  Женский голос на том конце провода говорит мне, что один из награжденных ветеранов, к сожалению, упал сегодня в пролет лестницы, и любопытствует, не видел ли я этого, не был ли свидетелем.
  Но я ничего не знаю. Только спрашиваю - на смерть? Мне отвечают, что да, разбился. Пролетел более шести этажей, а внизу гранитный пол...
  
  Мда... мне очень жаль, стоило так вот, избежав смерти на фронте прибыть в резиденцию вождя и погибнуть? Эх, судьба! Вполне допускаю, что этот парень был вдрабодан пьян.. но мне его жаль, тем не менее. Это мой боевой товарищ, это - солдат, а стало быть - брат мне, ветеран, добившийся награды нелегким ратным трудом с серьезным риском для своей жизни. В конце концов, как мне кажется, все награждаемые - просто везунчики, по теории вероятности же, если этот вопрос глубоко проработать, я просто уверен, мы должны были быть уже давно покойниками. Просто в русской рулетке войны случается и такое, если пуля в барабане револьвера одна, вполне тебе может свезти и много раз, хотя все это и "против правил".
  
  Да, но вот когда везет много- много раз, не смотря на то, что в барабане не заряжена лишь одна ячейка?
  
  Слушая свист ветра, разглядывая с высоты девятиэтажного дома, как внизу какой-то хромающий офицер (видимо с ранением отправили в учебку) воспитывает новобранцев, уча их ползать и передвигаться перебежками, я засыпаю.
  
  * * *
  Мне снится сон, в котором я, смотря в зеркало, вижу отражение - чужое, красивое, но все-таки не мое лицо. Затем происходит какое-то раздвоение: мое отражение в зеркале - немного справа от меня, а левее - я сам смотрю на себя же. От удивления, не понимая, как же это может быть, что я в зеркале на себя не похож, а вот тут-рядом со мной- я, или мой двойник - я просыпаюсь.
  Отражение в зеркале, я, который "слева я" из сна - материализуются. Я вскрикиваю от ужаса, и смотрю, как один из тех ребят - ссовцев, которые вытащили меня за подмышки из вонючей канавы, в которой я наступил на гранату из подствольника - кладет мне руку на плечо:
  ― Спокойно, брат! Мы тебя понимаем, покоя нет даже во сне, easy, easy...
  
  Эти два парня как-то проникли в мой номер, они сидят напротив, они по-доброму так смотрят на меня, и еще через какое-то время, подождав, пока я приду в себя, начинают разговор о фронтовиках и о войне, снова меня убеждая в том, насколько эти ребята далеки от реальной жизни. Они говорят о разных недостатках в обеспечении армии и планировании операций. Они говорят о том, что я на фронте никогда не видел - о недостаточном обеспечении воюющих солдат обмундированием, едой, боеприпасами и даже водой! Хоть я, а не они, был на фронте, сидел в окопах, и так - годами, они говорят, будто знают, что там происходит, в то же самое время сами они уже давно не воевали, если вообще были когда-нибудь на войне, кроме того момента, когда из самой гущи моего последнего на это время боя вытащили меня, чтобы отправить в Берлин.
  
  Короче, я понимаю, к чему они клонят. Страдания народа, невозможность при нынешнем руководстве победить в войне или даже свести ее к ничьей...
  
  ― Нас ждет глобальное поражение! - говорит один.
  ― Это самый настоящий конец, гибель нации! - вторит ему второй.
  
  С другой стороны, я понимаю, и мне от этого становится страшно, что вполне могу стать жертвой еще одного "несчастного случая", человеком, слишком перевесившимся через ограждение открытой беседки на большой высоте. У меня нет выхода, меня препирают к стенке. Или я соглашусь с тем, что они мне скажут, или... уйти мне не дадут. Чтобы вырваться, пойти, не знаю, куда, к кому-то обратиться, надо вернуться хотя бы в свой номер, но на пути моего отхода находятся эти двое. Они из всех сил изображают сочувствие, дескать, понимают, как я настрадался, но делают это слишком театрально и фальшиво, чтобы я купился.
  
  Это стопроцентный, классический заговор, подлый заговор именно в тот момент, когда все мы должны быть едины, как никогда. Удар в спину всем нам. Но... с другой стороны за свою жизнь я тоже опасаюсь.
  
  А еще есть такой вариант, что это проверка. Меня проверяют на верность фюреру, и если я среагирую неправильно, то будут последствия. Шума устроить не удастся, мой пистолет в кобуре висит на спинке стула рядом с ванной. Можно попробовать отнять оружие у одного из этих парней, но они оба нехилого телосложения, и сделать это мне будет труднее, нежели им вдвоем весело выбросить меня с этой верхотуры.
  
  * * *
  Тем не менее я соображаю в процессе разговора подойти к этим ребятам поближе, а после, уличив момент - отпихнув их локтями - делаю рывок в направлении лестницы, ведущей вниз, в номер.
  Там я вприпрыжку добираюсь до пистолета, после чего в полсекунды снимаю его с предохранителя и загоняю патрон в ствол, так что когда эти парни нагоняют меня, мне уже есть, чем их встретить.
  "Бугай" пытается достать свой пистолет, но я ему говорю, чтобы не вздумал. Второй парень, выставив руки вперед, ладонями ко мне, все время несет какую-то чушь, типа- "ну все, мы тебя проверили, молодец, фюрера не предал" затем- "а может одумаешься? Ты - один из нас" - и т.д. и т.п.
  Я бы купился на слова о том, что это проверка, но этот парень еще много чего наговорил после. Кроме того, он все это время пытался подобраться ко мне поближе, в то время как "бугай" тоже понемногу, но тоже приближался.
  
   * * *
  И тут я успокаиваюсь. Холодным, уверенным тоном я сообщаю, что если эти персонажи сделают хотя еще один шаг в мою сторону - я буду стрелять, а затем приказываю им уйти из моего номера. Истерики, крики - это все, что им нужно, именно в такой ситуации они чувствуют себя свободно, потому как их козырь - моя неуверенность, а нервная обстановка помогает им ее использовать. Но тут - раз! - и все прекратилась. Их сила иссякла перед лицом холодной расчетливости и решительности. Сила перешла ко мне. Это как в бою - враг сломлен морально, иссяк его наступательный порыв. Имей он превосходство во всем хоть в сотню раз, без этого порыва его атаки - ничто.
  Ссовцы медленно, подняв руки вверх, уходят, я закрываю за ними дверь на цепочку, и после, положив пистолет в карман, придвигаю к двери небольшой комод.
  
  * * *
  Теперь же мне придется все обдумать.
  Итак, имеет место заговор. Наверное, покушение на жизнь Гитлера. Судя по всему, заговорщики - приближенные фюрера. Они зачем-то набирают себе команду из награждаемых ветеранов. Чем это объясняется - мне пока не понятно, тем не менее, они задумали что-то очень не простое. Ведь если бы они просто хотели убить фюрера - они бы это давно смогли сделать, не так ли? Зачем им понадобился тогда я? Кем был тот парень, которого они убили? Да и убили ли? Может, это и вправду был несчастный случай? Или мне позвонили именно заговорщики - специально перед встречей со мной, чтобы таким образом предупредить о том, что случается с теми, кто идет против них?
  Все слишком сложно, а я очень и очень мало знаю. Я забаррикадировался в номере и запер дверь на ключ (магнитный ключ дублируется еще и обычным ключом). Есть ли у заговорщиков ключ от моего номера, или доступ к ключам в этих зданиях? Прослушивается ли мой телефон? Можно ли мне покинуть номер - выходить вовне?
  У двери есть глазок- телескоп, я долго смотрю в него, и потом, ничего подозрительного не разглядев, делаю попытку выбраться.
  
  * * *
  Эта попытка быстро проваливается - за ближайшим поворотом выдолбленного в бетоне коридора меня поджидает Бугай, который было набрасывается на меня, но я его "торможу", показав дуло пистолета. Затем я, повернувшись к "Бугаю" спиной еле уношу от него ноги, захлопнув дверь своего номера аккурат перед его носом, после чего тут же, заперев дверь, придвигаю отодвинутый комод обратно.
  Это мне хоть что-то дает - я думаю, что у этих ребят, скорее всего, нет ключей от моих хоромов. Ну, хоть это! Что же они могут сделать? Проникнуть извне? Невозможно - вокруг только отвесные, искусственные скалы и стены резиденции. Через дверь - придется ее ломать, но бесшумно, так, чтобы хотя бы я этого не заметил, этого сделать так же невозможно. Они боятся моего пистолета, потому как, видимо, боятся шума. Не хотят привлекать внимание. Они устроят мне несчастный случай, как только я покину номер, но им это все равно надо сделать без лишнего шума. Два ЧП подряд за такой короткий срок - это вызовет подозрения.
  Я могу, наверное, даже проскочить мимо Бугая угрожая ему пистолетом, могу даже пристрелить его, привлечь внимание, но где тут гарантия, что на шум выстрелов сбегутся не заговорщики?
  Хотя, судя по ключам от моего номера, то есть по тому, что у заговорщиков их не оказалось - заговорщики все-таки пока еще не повсюду, хоть мне теперь они мерещатся даже за полуоткрытой дверью в темную ванную комнату.
  
  * * *
  Итак, выйти из номера нельзя, меня тут же попытаются убить. Даже если пристрелить Бугая - меня пристрелят тут же в ответ, объяснив все тем, что я стал стрелять первым и все такое. А почему начал стрелять? - кто теперь скажет, виновник инцидента мертв... Ждать мне здесь кого-то, на отшибе - то же не приходится. Ну, придет хаузкипер как-нибудь. Я его не впущу. Может и он - в заговоре? Еды, той, что в холодильнике, мне хватит на несколько дней. Другую принимать просто опасно, даже если мне принесут ее из ресторана, после моего непоявления там.
  
  Единственное, что можно предпринять в таких условиях - это попытаться связаться с самим фюрером лично. Но как это сделать? Позвонить по телефону? Если на том конце заговорщики - то ничего не изменится, а если нет - то вполне возможно, что ситуация нормализуется.
  
  Я иду к телефону, чтобы, подняв трубку, убедиться в том, что он отключен. Гудка нет, ничего, глухо, как в танке. Может, Гитлер захочет посидеть в беседке? Тогда мне нужно будет написать ему записку, и по возможности передать так, чтобы никто другой этого не заметил. Если его охрана - против него, нас убьют, как только заметят, что я отдаю Гитлеру записку. Но...впрочем, все может быть и не так плохо.
  
  * * *
  Итак, я пишу записку, в которой кратко пересказываю все, что со мной случилось и в каком положении я нахожусь. Как бы то ни было, но назавтра, на три часа, намечена церемония награждения, которую мне, по всей видимости, придется пропустить.
  Этой ночью, я думаю, заговорщики что-нибудь предпримут, чтобы меня "обезвредить", и, наверное, мне придется не спать и быть начеку. Я буду дежурить у дверей, наблюдая, не пытается ли кто проникнуть, спрятавшись за угол коридора, ведущего в ванну - на тот самый случай, если заговорщики попытаются стрелять через дверь, надеясь тем самым меня уложить.
  Сам я, конечно, слабо верю в это...
  Скажем так - на сколько заговору надо глубоко везде проникнуть, чтобы скрыть убийство человека, огнестрел, и это - после одного уже произошедшего "несчастного случая" со смертельным исходом? Так что стрелять они вряд ли будут.
  Хотя... кто знает, изобразят, что я был пьян, первым выстрелил в ссовца, убив меня, сделают пару выстрелов из моего пистолета по стенам...
  В общем, держа в поле зрения дверь, за которой- открытая беседка на верхотуре и небо- с одной стороны- и дверь, ведущая в номер- с другой, я, усталый, измотанный и обессиленный- сползаю по стене на пол и тут же отрубаюсь.
  
  Глава IX.
  Покушение на фюрера.
  Шум всегда мешает. Иначе бы его называли разговором, музыкой, или еще чем-нибудь.
  13 февраля 2148 года, вторник.
  Ночью я просыпаюсь от того, что кто-то пытается открыть дверь - судорожно дергая ручку, снаружи слышится несколько раз писк электронного замка. Такой писк, высоким тоном, замок издает только в том случае, если он открыт. Кроме того, рвущимся ко мне персонажам удается открыть обычный замок.
  Так вот оно что! У заговорщиков есть все ключи от моего номера!
  Но, слава богу, дверь в мой номер открывается вовнутрь, и на ее пути - мною придвинутый комод.
  Тогда я громко заявляю, что сейчас начну стрелять через дверь, если эти ребята не прекратят. На это мне вполне резонно и ожидаемо отвечают, что начнут стрелять в ответ, а потом все представят как пьяную выходку уставшего от войны ветерана. Я передергиваю затвор пистолета, после чего возня у двери с той стороны прекращается, затем кто-то несколько раз ударяет в дверь ногой (а чем же еще можно?), после чего я слышу звуки шагов, удаляющихся по коридору.
  
  * * *
  Через минуту звонит телефон. Обрадовавшись тому, что связь снова есть, я поднимаю трубку. Бодрый женский голос меня спрашивает, все ли в порядке, а так же предупреждает о том, что завтра утром ко мне придет девушка "доводить" мой мундир до парадного вида в связи с намечающимися торжественными мероприятиями.
  Тут я как раз соображаю сообщить девушке на том конце провода о готовящихся для Гитлера неприятностях, но связь снова обрывается. Так что если эта девушка, которая мне позвонила, и не состоит в заговоре, она вполне могла предположить, что я грубо, не попрощавшись, бросил трубку.
  
  * * *
  И снова я ощущаю, что силы и решимость врага исчерпаны, и больше он атаковать не станет. Я сажусь на пол, и снова быстро засыпаю.
  Во сне мне видится, будто у меня разные ноги. То есть левая - правая и наоборот. Мне трудно ходить, я спотыкаюсь, сначала не понимая, что же такое происходит, почему я так нелепо ковыляю, а потом я обо всем догадываюсь, и недоуменно сажусь на какую-то скамейку, разглядывая свои военные ботинки. Слева - правый ботинок, справа- левый. Потом оказывается, что все это было в метро, и сильно раскачивающийся вагон несет меня по темному тоннелю куда-то, куда я не знаю.
  Станция, открываются двери - и я ... просыпаюсь.
  
  * * *
  Звенит звонок, я встаю с пола и иду открывать дверь как ни в чем не бывало, будто бы я и не нахожусь в осаде!
  Сделав несколько шагов к двери я все же вспоминаю, в каком положении нахожусь, и, снова сняв пистолет с предохранителя - осторожно подойдя к двери, смотрю в глазок, уперевшись коленями в комод. Итак, я готов увидеть прежде всего дуло пистолета, затем вагон метрополитена унесет меня, разглядывающего свои, оказавшиеся неожиданно кривыми, ноги, во тьму, но...
  Там очень миловидная девушка. Я прикидываю, не спрятался ли за ней кто, и потом, сообразив, что хоть она и держит в руках большую и объемистую сумку, но за ней точно никто не смог бы спрятаться, уж больно она фигуристо утонченная, открываю дверь, предварительно отодвинув комод. Пока же я отодвигаю комод назад в холл номера, девушка еще несколько раз звонит, так что мне приходится кричать ей, чтобы она набралась терпения.
  
  Затем девушка входит, и я, прежде чем закрыть за ней дверь, оглядываюсь, заметив за ближайшим поворотом коридора некое такое сумеречное мелькание силуэтов...
  
  * * *
  Девушка заставляет меня встать на табурет, после чего измеряет мягким портным метром и даже линейкой. Девушка делает на моих брюках какие-то пометки заостренным кусочком мыла, и, зачем-то собрав часть ткани на обеих брючинах в складки, закрепляет их булавками.
  Все это время я рукой глажу кобуру, готовясь в любой момент к тому, что в дверь ворвутся, так что когда "на той стороне" слышится высокий писк электронного замка, и затем кто-то быстро отпирает обычный замок, я вздрагиваю, но затем...
  
  * * *
  Вскидываю правую руку вверх, и для убедительности нашего приветствия, топаю каблуком по табурету:
  -Зиг хайль!
  На пороге стоит Гитлер.
  Тут подо мной ломается табурет (он и до того предательски поскрипывал), и я оказываюсь на полу, но не падаю, а соскакиваю обеими ногами.
  Гитлер, а я уж на фронте поднаторел в этом, понимать по одному только взгляду, что с человеком происходит что-то не то, - судя по всему, нервничает. У него немного дрожат руки, он сгорбился, взгляд - злой, мечущийся, его знаменитая челка - не как его показывают по телевизору, прилизанная, а наоборот, слишком пушистая, как, впрочем, и усики, руки за спину, а шаг - слишком твердый, как будто чеканит на плацу...
   Сначала он, видимо, хочет просто пройти мимо, но затем, повернувшись ко мне, оглядев меня сверху до низу - подходит поближе, и достает из внутреннего кармана пиджака (сегодня фюрер, почему-то в гражданском) сигару:
  -Угощайтесь, Йоххан! Не будете возражать, если я посижу немного наверху?
  -Никак нет, мой фюрер!
  За сим фюрер разворачивается, и, еще смерив взглядом девушку- портниху, как она стоит, так же, как и я - вскинув правую руку вверх, идет к лестнице, ведущей наверх к беседке.
  
  * * *
  Проходит примерно с полчаса времени, прежде чем мне дозволяется присесть на стул, и процесс снятия мерки продолжается, но теперь уже обмеривается мой китель.
  
  Девушка говорит мне, что никогда не курила сигар, да и вообще не курит, но вот всю жизнь мечтала затянуться сигарой:
  -Скажите, как это? Она что - вкусная?
  Я отвечаю, что да, сигара очень вкусная, ментольная:
  -Хотите попробовать?
  -Ну... я никогда не курила, я даже не смогу толком закурить, наверное.
  Тогда я, конечно, ради такой девушки делаю все сам.
  
  * * *
  Сквозь внезапно нахлынувшую белую волну какого-то странного тумана, я слышу лишь звуки удаляющихся шагов, а затем чувствую жуткую боль в ноге.
  -Что это? Что это? - кричу я, но язык мой - враг мой, отяжелел во рту, губы сомкнулись, будто зашитые. Мне в лицо дует ветер, я пробираюсь сквозь какие-то заросли, расцарапывая себе руки, а потом попадаю в какую-то топь, которая засасывает меня в себя. Я из последних сил хватаюсь за травинку на краю этого болота...и
  
  * * *
  Снова вижу его.
  Я пытаюсь встать, но попытка кончается тем, что я падаю навзничь. Хорошо еще, что за мной - диван. Фюрер говорит, чтобы я лежал, отдыхал.
  Гитлер изменился, хотя я и не понимаю, сколько прошло времени, он переоделся в военную одежду, но не только это. Он стал немного другим, что ли. Каким-то более спокойным... нет, просто спокойным и уверенным. Его взгляд больше не мечется, в глазах больше не проносятся бесовские искринки...
  -Ты, наверное, вчера много выпил? Голова болит? Что? Пытался добраться в душ, да и упал по дороге?
  Я все-таки встаю и подхожу к столу. На нем записка, оставленная девушкой, снимавшей с меня мерку, что, дескать, через полтора часа, совсем перед церемонией, мне принесут ушитый, постиранный и выглаженный мундир. Пока же я могу извлечь из полиэтиленового пакета новый, в котором и должен прибыть на церемонию награждения, если портные не успеют вовремя мне сделать старый. Такое бывает тоже.
  
  Я оглядываюсь по сторонам, смотрю, где расположились охранники фюрера, после чего жестами, показывая, чтобы ничего не говорил, завлекаю Гитлера на кухню, на которой спрятал под банкой из-под кофе свою записку.
  
  Фюрер внимательно ее читает, после чего, покачав головой, показав мне тем самым, что, дескать, все понял - кладет записку себе в карман и уходит, а я снова смотрю в глазок, как там мои преследователи вытягиваются в струнку перед проходящим мимо вождем.
  И мне снова нужно забаррикадироваться...
  
  * * *
  Через полчаса Гитлер снова заходит ко мне, и, приказав охране подождать в холле, нарочито громко говоря, что забыл у меня очки, делает вид что "ищет" их. На самом же деле он принес мне свой ответ. Затем я еще минут пять подыгрываю фюреру, делая вид, что тоже ищу его очки, а после мы изображаем громкую радость, мы эти очки, дескать, все же "находим", и тогда я провожаю Гитлера с охраной до дверей.
  -Хайль Гитлер!!
  
  * * *
  Едва придвинув (в который уже раз!) комод к входной двери, я бросаюсь со всех ног на кухню, где на столе оставил ответную записку фюрер. В записке Гитлер, во-первых, благодарил меня за помощь, написал, что "его людьми" заговор раскрыт, но он надеется поймать предателей с поличным, а во-вторых просит меня подыграть заговорщикам, изобразив свое сотрудничество с ними, ровно до тех пор, пока всех заговорщиков не обезвредят. Главная же моя задача - определить, где и когда заговорщики планируют убрать фюрера.
  Следуя указаниям, я тут же, предварительно одевшись, собираюсь связаться с теми ребятами- ссовцами, которые сначала меня вытащили с поля боя, а теперь вот затаскивают в совершение преступления против Германии.
  Я надеваю фуражку, снова с трудом отодвигаю комод от входной двери в номер, и уж было собираюсь выходить, как замечаю на полу окурок своей сигары.
  Итак я поднимаю его, раскуриваю и ...
  
  Снова погружаюсь в белый туман, и снова мне, бредущему сквозь почти непролазные заросли бьет в лицо ветер...
  
  * * *
  Я опять оказываюсь в трясине, но в самый последний момент, появившись невесть откуда, меня хватает за руку мой друг
  
  Летчик...
  
  * * *
  Очнулся же я как раз тогда, когда мои друзья-приятели заговорщики пытались меня задушить. "Бугай" сел мне на грудь и сдавливал руками шею, коленями при этом упираясь мне в разведенные в разные стороны руки, а второй - сидел у меня на ногах, наверное, для страховки придерживая их еще и руками.
  
  Еле-еле, почти не имея сил уже ни на что, я шепчу этим парням:
  -Не надо! Ребята, я - с вами, не надо!
  
  * * *
  Следующие полчаса мы сидим на кухне и пьем кофе. Я держусь рукой за горло, удивляясь вновь появившейся крайней любезности этих ребят.
  Я пытаюсь быть убедительным: говорю о том, что, дескать, если бы не Гитлер, не погибли бы мои родители. Но получается, наверное, фальшиво, как впрочем, и у моих "душителей" - любезность.
  В целом план этих ребят очень прост, но, наверное, вовлекает в себя слишком большое количество людей, чтобы иметь возможность все это скрывать долгое время.
  В целом - американцы готовы прекратить боевые действия против Германии, при условии, если Гитлер будет отстранен от власти. Они боятся восстания внутри своей страны, негры и латинос американским президентам необходимы, чтобы подавлять "белые бунты". Одновременно, они дают гарантии прекращения военной помощи Англии и Франции, что автоматически выводит эти страны из игры.
  Мне все это кажется немного странным:
  -И почему же тогда американцам было не обратиться к самому Гитлеру? Если они попали в трудное положение, почему бы не пойти на переговоры с ним?
  Но все достаточно просто:
  -Именно он-то и не идет на переговоры, желая отомстить за то, что американцы сделали на захваченных немецких территориях.
  Итак, связавшись с людьми, готовыми взять на себя все ответственность, американские "представители" требуют в обмен на окончание боевых действий от немецких "товарищей" - убрать фюрера, изобразив, будто этого хочет немецкий народ, после чего, назначив новых властителей - перейти к переговорам:
  -И вот, сегодня представляется самый удобный для этого случай! - "Бугай" необычно эмоционально для таких узколобых людей, как он, вскидывает, жестикулируя, руки...
  Итак, все проще простого: на церемонии вручения наград будет присутствовать много разных людей, у некоторых будет оружие, в частности, у самих же награждаемых. Но, конечно, патронов к оружию не будет ни у кого. Ну так вот - проверяющий и проверяющий проверяющего, люди, которые будут изымать патроны из пистолетов присутствующих обоймы с патронами - вот эти парни состоят в заговоре. То есть они при проверке патроны из моего пистолета не вынут, у меня будет при себе полностью снаряженный пистолет.
  -Когда Гитлер подойдет к тебе - будь готов, стреляй несколько раз, постарайся попасть в голову!
  
  Все это будет сниматься на видео, приглашена съемочная группа одного из ведущих государственных телеканалов, и заснятый материал будет отдан американцам.
  На этом все.
  Чтобы охранники, которые должны будут "не заметить" присутствия в моем пистолете обоймы поняли заранее, что я "свой" человек - мне нужно приколоть к мундиру планки "железных крестов" в форме пирамидки. Сверху - планка за первый крест, снизу - две другие.
  Затем - по сигналу, несколько привлеченных к этому делу ветеранов открывают огонь на поражение.
  -А после в дело вступают вооруженные группы ссовцев, которые и поставят на место Гитлера нового человека, а так же стабилизируют ситуацию, взяв все под контроль, наведут, если что, порядок.
  -Это самый лучший способ показать, что Гитлера отверг собственный же народ. И что это не какие-то там дворцовые интрижки.
  Стало быть, делаю я вывод, повсюду заговорщики, и их много. Они вооружены и хорошо организованы.
  
  Лицемеры! Они многозначительно, делая нарочито важный вид, прибавляют, каким-то особенным тоном, с придыханием, слишком торжественно для кухни, пусть и в роскошном номере резиденции главы государства эти слова : "немецкого народа".
  Страдания народа, видите ли, закончатся.
  
  -Хорошо! - говорю я. - Хорошо! Пусть сегодня все разрешится.
  Я не буду говорить этим ребятам о том, что без фюрера разбить Германию американцам станет значительно легче. Нет. Я просто провожаю их до дверей, они жмут мне на прощание руку, я ощущаю липкий и холодный пот ладони Бугая, который совсем немного времени назад этой вот ладонью вцепился клешневой хваткой мне в горло.
  
  Теперь я могу ходить по замку свободно, а через пятнадцать минут мне принесут мою форму, подшитую, ушитую, постиранную и поглаженную. Девушка, снимавшая с меня мерку и так больно уколовшая меня иголкой, улыбается. Просит меня встать, распрямиться, показать "солдатскую выправку".
  На самом деле, для того, чтобы понять, что такое "солдатская выправка", зачем она нужна, зачем к ней приучают солдата с самого первого дня пребывания в армии, нужно побывать на войне, в окопах.
  Выправка- это фактически выпрямление позвоночника, после долгих часов, а то и дней пребывания в блиндажах и траншеях согбенно в три погибели. Если же не будет выправки, солдаты превратятся в стадо согбенных, сутулых существ, одетых в одежды земляного цвета.
  Итак, для того, чтобы грудь была "колесом", а мне самому все никак не удается ее сделать так, мне подкладывают специальную подкладку. Она довольно толстая, но подгоняется так, что не мешает мне, а немного походив в сюртуке с ней, пообвыкнув, я и вовсе думаю, что вскоре перестану ее замечать.
  
  * * *
  Вновь появившаяся свобода передвижения по замку мне развязывает руки, для того, чтобы действовать. Первым делом я пишу записку Гитлеру, а потом начинаю соображать, как бы ее передать ему, не надеясь на то, что он снова заглянет в мой номер, якобы вновь посидеть в беседке наверху. Случиться же может все, у фюрера могут быть срочные дела, например, которые заставят его отлучиться из замка.
  
  Я проверяю свой пистолет, загоняю патрон в ствол, потом ставлю на предохранитель. Мне пока ясно только одно - если все это правда, если кто-то посмеет напасть на фюрера - я буду защищать его до конца! Даже если его убьют - я буду мстить, пока его враги не уничтожат меня, или пока последний из них не издохнет у моих ног. Только тот, кто сидел несколько лет в холодных, промерзших окопах может меня понять, понять то ощущение надежного тыла и поддержки, испытывая которое, солдаты на фронте наполнялись решимостью стоять до последнего. И я точно могу сказать - это ощущение у всех нас ассоциировалось только с одним человеком - с нашим вождем!
  
  С такими мыслями я выхожу из своего номера, на столько стремительно распахнув дверь, что чуть ли не зашиб своего фюрера, как раз стоявшего на пороге.
  -Ух! - выдыхает он, после чего снова подчеркнуто любезно просит моего разрешения посидеть у меня в номере в беседке. Затем Гитлер как бы невзначай говорит, что очень хочет пить, что долго гулял, и я, поняв намек - бегу к холодильнику за негазированной, как меня попросили, минералкой.
  
  Фюрер пьет с наслаждением, после чего, уличив момент, жестом, как будто щелкает пальцами, но беззвучно, показывает мне, чтобы я передал ему записку. Не читая ее, положив в карман кителя, Гитлер уходит с кухни, где на время присел у обеденного стола, после чего, выслушав мое: "Могу ли я быть свободен?" - говорит мне : "Отдыхайте, Йоххан!" - и уходит к лестнице, ведущей наверх.
  
  Наверху сегодня он особо не задерживается, и уже через десять минут уходит, на прощание помахав мне рукой.
  Примерно через час, в тот момент, когда я уже было собрался уходить на церемонию награждения, мне звонят с reception, сообщая, что на сегодня церемония вручения наград отменяется, и что вечером в зале ресторана, где едят награждаемые, запланировано выступление какого-то знаменитого берлинского фокусника.
  
  * * *
  -Фокус- покус- первертокус! - кричит этот паяц, на наших глазах растворяя в воздухе свою ассистентку. - Это я, великий Магистр, я превращаю материальное - в ничто!
  Звучит музыка, над небольшой сценой кружится зеркальный шар, мелькают разноцветные лучи, а из дымящегося цилиндра выпрыгивают один за другим десятки кроликов:
  -Это- классика жанра, другое дело, что все остальные - экономят на кроликах! - неистовствует магистр фокусов- мокусов, блестя глазами и показывая нам все свои красивые, но искусственные зубы. - Настоящее чудо, и оно происходит специально для вас!
  Мы, конечно, по заверениям фокусника, видим кое- что впервые, того, чего до сего дня еще не видел никто.
  Тем не менее, мы дружно и от души аплодируем, наслаждаясь днями, часами, минутами покоя, комфорта и мира...
  Ведь здесь главное не то, что мы вдали от войны, и, вроде как отдыхаем. Нет! Главное - это все- таки уверовать в то, что мир где-то еще есть, что жизнь - это не окопы и траншеи, вернее, и они то же, и это важно, но важно так же и другое - есть места, которых война не коснулась, и где до сих пор обитает мир и покой.
  
  На "закуску" "магистр" палит из пистолетов образца начала 19 века в публику конфети, от этих хлопков у некоторых фронтовиков - ветеранов теряется самообладание, и, подчиняясь фронтовым инстинктам - спрятаться от артобстрела- они прячутся под свои столы.
  
  * * *
  После бурной предыдущей ночи эта мне кажется наполненной блаженством. Я спокойно гуляю по замку, подолгу простаивая на разных его открытых площадках, разглядываю звезды на небе, курю и размышляю. Я не опасаюсь за собственную безопасность, может быть впервые за много лет.
  То есть с того самого момента, как я на "Хорьхе" приземлился в аэропорту Берлина, в принципе я уже мог расслабиться, да не получалось. А потом этот заговор.
  Впрочем, не моя вина во всем этом.
  Далеко за полночь я возвращаюсь к себе в номер, и, приняв душ, ложусь спать.
  
  И всё вокруг меня настолько безмятежно, что на какую-то секунду даже кажется, будто на земле наступило всеобщее перемирие.
  
  14 февраля 2148 года, среда.
  Я просыпаюсь на встречу яркому солнцу, что светит в окно моей уютной спальни. Я иду умываться, потом на кухню - и по всюду этот яркий солнечный свет!
  10 часов утра, мне снова звонят с reception, сообщая, что награждение состоится в три часа дня.
  То есть у меня есть время, чтобы приготовится. Я передвигаюсь по своему номеру в легкой гражданской рубашке- поло и легких, хлопчатых штанах. Мундир аккуратно висит на плечиках в шкафу, я вынимаю его и чищу щеточкой, смахивая несуществующие ворсинки- пылинки.
  
  Лишь через три часа, когда я уже позавтракал, немного прошелся по замку, и, наконец, стал готовиться к награждению, при переодевании, замечаю у себя на правой ноге небольшой синяк. Я бы даже не обратил бы на него особого внимания - ну, ударился, бывает - если бы не явный след от укола в центре синяка. Меня это беспокоит, но времени идти к местным врачам уже нет, с одной стороны, а с другой - сейчас в замке творятся дела поважнее каких-то синяков да шишек, пусть и у таких "крутых парней" как я.
  
  Без двадцати минут три слышится звонок в дверь. За мной пришли два младших офицера СС из охраны фюрера, для того, чтобы проводить в зал, где произойдет церемония награждения.
  
  * * *
  И тут всю мою безмятежность как рукой сняло! Мне становится страшно. "Боже мой! Куда я иду?" - спрашиваю я сам себя. Вот-вот состоится покушение на фюрера, а я ничего, или почти ничего не делаю, чтобы его предотвратить!
  Мимо нашей небольшой процессии пробегает капрал с белой повязкой на правой руке. Мои сопровождающие не знают, что бы это значило, и они совершенно равнодушны к этому. Но я... в свете всей той информации, которой я владею, можно предположить все, что угодно - и в первую очередь- это опознавательный знак заговорщиков!
  Но потом приходят и другие мысли: это мог бы быть опознавательный знак уборщиков, телефонистов, инженеров связи... в конце концов дворников!
  Мы идем по одному из многочисленных коридоров к лифту, и я замечаю, как из одной двери выходит девушка, снимавшая с меня мерку для ушивания моей формы. У нее на правом рукаве кителя то же белая повязка!
  Хотя... что там? моет быть здесь так положено? В торжественные дни персонал резиденции надевает белую повязку?
  
  * * *
  Наконец, мы оказываемся в большом зале для приемов. На входе меняя тщательно осматривают, просят несколько раз пройти через металлодетектор, говорят, что сейчас заберут патроны из пистолета, но, как и ожидалось, пистолет возвращается ко мне в кобуру тяжеленьким, то есть со снаряженной обоймой.
  По периметру зала стоят столы, на которых стоят в большом количестве бокалы с уже налитым шампанским. Бокалы расположены в форме треугольников, и, пока действо не началось, все понемногу пригубляют.
  
  В зале, как я и ожидал, было много народу, разные там фотографы- корреспонденты, телевидение, различные партийные и государственные шишки, а кроме них большое количество различной обслуги, мелькающей туда- сюда с озабоченными лицами.
  
  Не проходит и полчаса, как нас, награждаемых, строят в один ряд, предупреждая, что все начинается.
  
  Итак, в зал входит фюрер в сопровождении многочисленной охраны и всевозможных приближенных. Но вот что самое смешное, так это то, что ближе всего к нему, неотступно следуя за фюрером, иногда даже подхватываемый Гитлером за ручку идет ... кто б вы думали? Тот самый вчерашний фокусник, развлекавший нас чуть ли не до полуночи.
  Эти двое идут рядом, время от времени переговариваясь друг с другом, улыбаясь и иногда даже вспрыскивая смехом.
  Фюрер и фокусник проходят вдоль рядов награждаемых ветеранов, после чего Гитлер следует к трибуне, с которой должен произнести речь перед началом награждения, а фокусник обходит быстро всех "награжденцев", с отдельными из них иногда обнимается, либо просто жмет им руки, неприменно широко улыбаясь.
  Итак, фюрер поднимается на сцену, "фокусник" остается внизу, фюрер кашляет в кулачок, достает из кармана какую-то бумагу, после чего, подождав, пока отыграет куплет "Deutschland uber alles" произносит краткую речь, суть которой сводится к тому, что он рад приветствовать всех присутствующих, ему приятно видеть так много молодых лиц, и, самое главное - что судьба всех сегодня награждаемых будет решена лично фюрером, то есть большинство из нас скорее всего со своим боевым эффективным опытом отправятся преподавать в различные военные школы и училища.
  Здесь все аплодируют и звучит "Horst Wessel Lied".
  
  * * *
  В этот момент трое из награждаемых ветеранов вырываются вперед к сцене (а пространство между нами и сценой было свободно), и начинают усиленно пытаться выстрелить в фюрера - каждый из своего пистолета. Но это никому не удается, потому как, видимо, у всех одновременно произошла осечка.
  Тогда прямо в микрофон, снова немного нагнувшись вперед фюрер говорит:
  -Забрать их! - и всех этих парней, схватив подмышки уводит охрана, почему-то не забрав у них пистолеты, так что один еще напоследок повеселил присутствующих попыткой застрелиться, так же, как понимаете, неудачной. Пистолет заговорщика не стрелял.
  Затем фюрер приказывает арестовать еще нескольких ветеранов, которые участвовали в заговоре, но не решились стрелять в Гитлера.
  
  -Мне все известно о заговоре! - говорит фюрер, закатив глаза и скрестив руки на груди.
  Тут кто-то, наконец, догадывается выключить "Хорст Вессель". Оказывается, фокусник, с помощью своего мастерства, ловкости рук, так сказать, изъял из оружия заговорщиков обоймы с патронами, которые и продемонстрировал, как только его об этом попросил фюрер. Обоймы театрально были высыпаны им на каменный блестящий пол, весело зазвенев. Зал зааплодировал этому "жесту" фокусника под многочисленные именно в этот момент зачастившие вспышки фотоаппаратов корреспондентов центральных газет Германии.
  
  В зал врываются вооруженные автоматами солдаты и начинают выхватывать из присутствующей публики по одному человеку- то тут, то там. И это уже не только награждаемые, но и присутствовавшие приглашенные высокие гости.
  -Вы пришли посмотреть на мою смерть как на зрелище? - спрашивает фюрер у одного арестованного, обернувшегося к сцене, когда его выводили под руки. - Но я вам не дал такого наслаждения! Приятно отдохнуть в тюрьме!
  
  Через несколько минут возникает некая неудобная пауза, когда все не знают что делать дальше, а фюрер, стоя на сцене за трибуной, только сверлит взглядом потолок.
  Через какое-то время он нарушает эту волнующуюся, напраженную перешептывающуюся атмосферу:
  -Вот сейчас... сейчас в зале не осталось ни одного человека, у которого было бы заряжено личное оружие... кроме одного... Он может попытаться убить меня! Если захочет...
  
  И вдруг, неожиданно, как гром среди ясного неба, яростно:
  -Йоххан Штроуббе! Ваш выбор!
  
  Я вскидываю, как ошпаренный, правую руку вверх одновременно с воплем : "Хайль Гитлер!". Мой вопль подхватывают десятки глоток в этом зале.
  -У меня нет выбора! - ору я что есть мочи. - Мой выбор- это мой фюрер!
  
  -Фенита ля! - говорит тогда Гитлер, а со сцены в микрофон приятной наружности девушка в военной форме, связистка, говорит, что церемония награждения вновь переносится, на сей раз в Нюрнберг.
  
  Все могут расходиться, и я, так же как и остальные, вновь не солоно хлебавши возвращаюсь к себе, на сей раз уже без сопровождения.
  
  * * *
  А в номере...
  А в номере меня опять поджидает... фюрер!
  Он успел сюда раньше меня, кроме того, он каким-то образом еще успел переодеться. На нем другого цвета китель, нежели был на церемонии так вновь и не состоявшегося награждения, а его взгляд и то, как он держится, вновь наводят меня на мысль о его безумстве. Рядом с ним - двое охранников, которые зачем-то делают вид, что не смотрят в мою сторону.
  Усы у Гитлера топорщатся, как ёршк для чистки бутылок:
  -И как же вам все это удается, Йоххан? - спрашивает меня Гитлер, едва я переступил порог, обходя вокруг меня. - Вы становитесь ключевой фигурой заговора и операции по ликвидации заговора. Вы все испортили, легкой рукой пустив под откос серьезные усилия многих людей, которым порой приходилось ежедневно рисковать жизнью ради спасения Германии!
  Затем мне, как я уже и привык, предлагается сигара, фюрер лезет правой рукой во внутренний карман своего кителя, и
  
  * * *
  Достает оттуда пистолет! Синхронно с ним "срабатывают" и его охранники.
  Со стороны, наверное, все это показалось бы комедией абсурда - у фюрера и охраны в руках оказываются похоже на детские игрушки некие устройства, кроме того, ярко -синего цвета, но мне не до шуток. Я никогда не видел в своей жизни этого оружия, но слышал о том, что оно существует - оружие диверсантов и убийц из-за угла - полностью пластмассовое, чтобы не быть заметным для металлодетекторов, имеет форму более близкую к форме коробки, нежели пистолета, хотя и на пистолет то же похоже. Патроны в таком оружии представляют из себя маленькие цилиндрики, внутри которых находятся в сжатом состоянии пружины, припакованные к нижней части цилиндра пулей. Специальный механизм при нажатии на курок действует на цилиндр, пружина освобождается, выталкивая пулю из ствола. Скорость пули небольшая - она меньше скорости звука, убойная сила небольшая, но, следует учесть, что это оружие предназначено для стрельбы в упор.
  
  Итак, мне ничего не остается делать, как совершить некое такое сальта-мортале через диван, что находится у меня за спиной. Я прячусь за ним, на ходу соображая, что же мне делать дальше, затем выхватываю пистолет, но, услышав, как я дергаю затвор, Гитлер шумно и резко швыряет мою обойму с патронами об стену слева от меня, и я все это вижу.
  -Дешевый трюк! - кричит фюрер. - Меня то же этому научил Магистр! Кто-то сегодня это уже использовал и все аплодировали! Ну, если всем так весело от этого - мы повторим!
  
  Затем фюрер и охранники почему-то залпом стреляют по моему дивану, но (а я подмечаю все) - только две пули прошили его насквозь, при этом одна из них пропала в стену за диваном и только лишь слегка повредила штукатурку. Из этого можно сделать вывод, что оружие у этих ребят маломощное, что, в общем-то, радует.
  
  Дальше... я делаю рывок, покидая свое укрепление, от дивана в гостиной - направо в арку, ведущую в коридор, а оттуда - на кухню, где у меня есть еще одна обойма для пистолета.
  
  И тут я кое о чем начинаю догадываться. Вся эта разница в поведении, одежде, внешнем виде... Ну, конечно же! Не может же быть так, чтобы один и тот же человек менялся бы внешне настолько радикально и так быстро. Разница взгляда глаз, мимика, истеричность и спокойствие лица, дрожь рук, мягкость, и, наоборот, резкость жестов... И все это - один человек? Можно было бы сказать - да, но... один человек так быстро и так кардинально измениться не сможет, да еще и эти постоянные переодевания - зачем?
  
  Я думаю, что с маломощным пластмассовым пистолетом детско-игрушечной раскраски за мной пытается охотиться какой-нибудь двойник настоящего фюрера, двойник, состоящий в заговоре. У них ничего не получилось - и вот они стремятся сейчас отомстить мне за свой провал, за то, что я выдал их с потрохами!
  Безусловно, боятся нужно не этого человека, который, наверное, является профессиональным актером, но не более того. Солдат бы, выудив из моего пистолета обойму, не стал бы ею так натужно - театрально швыряться, потому как непонятно еще, чем все кончится, может я этой обоймой еще и воспользуюсь. Опасаться нужно этих охранников, которые будут действовать вместе, стараясь зайти на меня одновременно с двух сторон.
  Я добегаю до кухни, где быстро извлекаю из одного из многочисленных ящичков кухонной мебели свою вторую, снаряженную патронами обойму, спрятанную мною там про запас тогда, когда мне приходилось "дежурить" у входа в свой номер за комодом, подпиравшим дверь. Не желая терять времени, а из коридора на кухню можно попасть через очень широкую арку, так что это для меня опасно, я, так пока и не зарядив пистолет, бегу по коридору, на который нанизано несколько комнат и кухня - в самый конец, туда, где гардеробная. Пробегая мимо гостиной слышу звуки "выстрелов" пластмассовых пистолетов, но в меня ни одна из пуль, к счастью, не попадает.
  Успешно добежав до гардеробной, я включаю в ней свет, закрываю за собой дверь, и сажусь на правое колено, левую ногу выставив вперед, упершись в пол каблуком ботинка.
  Все! Вот оно! Я заряжаю пистолет, взвожу его и жду. У них один вход сюда, и в этой двери сразу двое не поместятся. Пусть подходят по одному, все словят пулю! Кроме того, у меня есть небольшой сюрприз для этих ребят.
  
  * * *
  Итак, эти трое знают, куда я побежал, и перебежками, проверяя все комнаты по пути, достаточно быстро подбираются к гардеробной. Я слышу их сопение снаружи, затем возглас: "Давай!" - и ссовский сапог вышибает дверь.
  
  Дальше все происходит следующим образом: ввалившийся в мое убежище охранник- заговорщик поступает правильно и логично, но, тут ситуация такая, неоднозначная, кому больше повезет. А у меня преимущества! Этот парень стреляет, еще не определившись толком, где я, и к моему счастью, промахивается. Мне же его видно хорошо - два выстрела в грудь, и, выгнувшись, охранник падает навзничь, вскинув руки над головой. Его пистолет летит за его спину, но остается видим мне, так что когда я вижу, как за пистолетом из-за косяка двери тянется рука второго охранника - я вновь стреляю, стараясь попасть. Второй парень так же поступил верно, потянувшись к пистолету павшего друга левой, а не правой рукой, если ее и повредят - "главная" рука его останется "в строю".
  Итак, этот парень, вскрикнув от боли, встает и потом навалился всей своей массой на перегородку, которая отделала гардеробную от коридора. А перегородка эта легкая. Она прогибается. За тонким слоем из листа из деревянной щепы - несколько сантиметров воздуха, а затем - снова такой же тонкий лист. Так делаются легкие перегородки. На них даже навешивать ничего нельзя. А этот парень - навалился всей массой, наверное, пытаясь остановить кровь, текущую из раненной руки, от боли немного не сообразив об опасности. Короче, я вижу, как под действием тяжести тела этого охранника за ним прогибается перегородка, и, пока он не пришел в себя и не догадался, что поступает неверно, снова стреляю.
  На сей раз, не видя перед собой противника, лишь представляя его, смутно представляя, я делаю несколько выстрелов, а когда и этот охранник падает - я это слышу, выхожу, очень осторожно, из гардеробной, для того, чтобы добить этих двух в голову.
  Но на этом у меня заканчиваются патроны! Я слишком много истратил их на стрельбу через перегородку по второму охраннику, полюс два - для того, чтобы быть полностью уверенным в том, что эти парни точно мертвы и не нападут на меня со спины...
  
  * * *
  В номере воцарилась тишина, так что на какое-то мгновение мне даже показалось, будто кроме меня никого нет. Двойник фюрера - он исчез, ушел, или остался и затаился, изготовившись бросится на меня из засады?
  Я не знаю, во всяком случае мне пока кажется, что время работает против нас обоих. Мне сложнее, потому как я не в курсе, что происходит за пределами моего "гнездышка" - может статься, заговорщики не разбиты окончательно, их много и они что-то предпринимают? В конце концов, после всех этих арестов и задержаний кто-то же смог напасть на меня, уже после того, как мне показалось, что все конечно!
  Дальше я делаю следующее - забираю у покушавшихся на меня охранников из гвардии фюрера (или просто у людей, одетых в их форму) их оружие, рассматриваю его, после чего, с двумя этими пластмассовыми пистолетами наперевес начинаю обшаривать свой номер.
  По ходу дела стреляю в стену - для пробы, из одного пистолета, к своему неудовольствию заметив, что перезарядка этого оружия для следующего выстрела происходит автоматически, но через целую секунду! Желая как можно быстрее избавиться от этих дамских пукалок смешного окраса, я направляюсь (осторожно, по стеночке, постоянно оборачиваясь, стараясь контролировать пространство вокруг) в гостиную, где "якобы фюрер" опрометчиво швырнул в меня обоймой из моего пистолета.
  
  * * *
  В гостиной же обнаруживаю, что обойма, не так как я ее видел в последний раз, лежит на ковре прямо посредине этой большой комнаты. Нагнувшись же за обоймой, совершаю ошибку, не посмотрев предварительно, не таится ли кто за широким диваном, тем самым, за которым еще несколько минут назад, лихо его перепрыгнув, прятался сам.
  Вот так вот стоя... в раскаряку я и встречаюсь снова с комарадом двойником Гитлера лицом к лицу. Намерения этого парня для меня ясны полностью, так что я, уже отложивший пластмассовые пистолеты в сторонку, стоя (нагнувшись) с пустым "обычным " пистолетом, решаю не мешкать, и, если удастся, перезарядить свой пистолет.
  Итак, схватив обойму я быстро вставляю ее в рукоять пистолета, но дальше - всё, времени нет, и я получаю пулю в грудь.
  
  * * *
  Меня отбрасывает назад сильнейшим ударом в солнечное сплетение, темнеет в глазах, но, как ни странно, я не теряю сознания, а только падаю на пол, больно ударившись затылком об пол. Понимая же, что теперь у меня есть секунда, пока у двойника перезарядится пистолет, я взвожу свой и жму на курок. Раздается оглушительный хлопок, разрывающий ствол моего пистолета, и я получаю сильный удар по пальцам, такой, какой происходит, если, скажем, кто-то держится за металлический лист, а в это время еще кто-то бьет по нему молотком.
  Ах! Я и забыл, нет, понадеялся на бесхитростность врага, а ведь пока обойма от моего пистолета была у него в руках он мог сделать с ней все, что хотел, надеясь преподнести мне какой-нибудь подлый сюрприз. И это происходит!
  Но, с другой стороны, это удивительно, что поймав пулю, я, не смотря на боль в груди все же жив и даже могу действовать! Я пытаюсь пальцами нащупать то место, куда в меня попала пуля, и тут все понимаю - выпущенная из маломощного оружия, пуля не смогла прошить ... ту самую в несколько слоев тканевую поддёвку, которую мне подшили под китель, чтобы я на церемонии награждения выглядел бы немного более "презонте"...
  Вокруг меня летают, кружатся и медленно падают на пол белые нитки.
  
  * * *
  Но теперь все должно закончиться! "Товарищ двойник" подходит ко мне, получившему удар в грудь и с онемевшими пальцами на правой руке, лежащему на полу, ударившемуся затылком...
  Ах, если бы этот человек был солдат! Настоящий солдат милосерден к раненному противнику. Но нет, вот-вот я узнаю, что его основная профессия этого персонажа - актер...
  -Гитлер извлек меня из замшелого провинциального театра в Виттенберге, столице коммунистического сопротивления неонацизму, где я несколько лет подряд играл главную роль Гитлера в антинацистском спектакле. Он предложил мне деньги, от которых не отказываются, плюс весьма комфортную жизнь, и за это - всего-навсего, я должен был время от времени играть на различных фашистских шабашах его самого. Он ведь так устает!! А для меня эти собрания - просто сказка, возможность оторваться и еще раз попрактиковаться в актерском мастерстве!
  Да... этот парень весьма похож на героя- злодея, антигероя, которому всегда мало того, что он хочет убить "хорошего парня", так ему к тому же перед смертью "героя" пооткровенничать дай!
  -Вы даже не понимаете, - отвечаю я тогда, - во что же вы вляпались! Вас могут просто ликвидировать ваши же камарады, потому как побоятся вашей активности насчет того, что вы сможете объявить себя фюрером, если настоящий фюрер будет убит.
  -Найн! Дело совсем не в этом, - отвечает герр двойник Гитлера. - Все дело в мести. На войне погиб мой младший сын, а второй, старший, став инвалидом в бою, вошел в число заговорщиков. И вот теперь, отчасти благодаря и тебе, Йоххан, он арестован, и, скорее всего, будет казнен!
  Широко раздвинув ноги, этот чувак стоит надо мной, целясь в лоб из своего пластмассового пистолетика, но теперь уже точно - и я это понимаю, пуля, хоть и слабая, убьет меня, вышибив мне мозги.
  
  Глава Х.
  Дорога на Нюрнберг.
  Идиоты! Что вас заставляет постоянно находиться в движении? Почему вы все никак не найдете себе пристанища?
  А? Что вы думаете? Ну, конечно же! Рояль был в кустах. И даже не рояль, а целый орган симфонический! Звучит ода "К радости", радоваться вам, мы снова в игре, снова живы, хотя и обеспокоены тем, что сами за последние несколько минут совершили такое количество ошибок, и ошибок очень опасных!
  С другой стороны, за все свои ошибки мы сами же и платим! Онемели пальцы правой руки, болит голова, ссадит грудь... я расплатился за свои ошибки, хотя, признаюсь, и платил за них весьма дешево, не полную цену.
  Ну и бог с ним, так или не так, но момент нашего ухода снова откладывается.
  
  Так вот, в момент, кода двойник Гитлера уже было нажал на курок, желая выстрелить мне в голову, в него самого угодил пулей солдат- пехотинец из войск SD, присланный за мной, чтобы вывезти меня из замка. Трак-так-так! - звучит короткая очередь из короткоствольного армейского автомата, и одна из пуль даже попадает в цель, проделав в груди герра двойника фюрера дымящаяся отверстие навылет. Другие пули - проходят мимо, высоким позитивным таким звоном расколошматив стекла в окне кухни и вдребезги отколов с кафельного пола несколько красивеньких плиточек.
  
  * * *
  ― Повсюду заговорщики! - кричит мне в ухо этот парень, нагнувшись ко мне, думая, наверное, что я в таком жалком состоянии оглушен и ничего не слышу. - Они носят белые повязки на рукавах, так они узнают друг друга, перемещаются группами, надеются найти вождя. А кто-то из них наоборот, забаррикадировался, ждет ареста, не хочет сдаваться просто так, знают, что их ждет смертная казнь!
  Но фюрер, оказывается, заранее подтянул к своей резиденции целую роту спецназа. Так что в резиденции, то тут, то там происходят перестрелки. Включены специальные глушилки, так что рации не работают, телефон отключен, заговорщики не имеют связи друг с другом, а спецназ действует по заранее разработанному плану, прочесывая замок, помещение за помещением, и уничтожая поголовно всех заговорщиков.
  
  * * *
  В общем, с этим парнишкой из SD, который был прислан за мной сопроводить меня в гараж, откуда меня должны увезти в Нюрнберг, мы продвигаемся по этажам, спускаясь с верхних этажей в подвал. Сквозных, идущих сверху до низу лестниц в моем корпусе нет, лифты не работают, электричество мерцает, так что нам приходится нелегко, особенно когда мы вынуждены выходить на этажи, и затем перебежками продвигаться к следующей лестнице, которую еще не известно кто контролирует.
  Боевая ситуация похожа на слоеный пирог. Некоторые этажи в руках заговорщиков, некоторые - в руках тех, кто им противостоит.
  Мы перебегаем от укрытия в укрытие, прогибаясь, на нас сыпется штукатурка с потолка и куски стен, в которые попадают пули, но затем, перед последним рывком, когда осталось немного - и мы окажемся на последней лестнице, которая ведет уже непосредственно в подземный гараж, а там все под контролем наших...
  Открывается дверь из одной комнаты, с надписью "Врач" на стене рядом - и оттуда выходит та самая девушка, которая снимала с меня мерку для ушивания моего мундира. У нее нет на руке белой повязки, она как-то необычно спокойно и уверенно, видимо, себя чувствует, не смотря на то, что в здании идет ожесточенный бой, она выходит, и закрывает за собой дверь на ключ.
  ― Эй! Куда? - кричит мой сопровождающий, когда я бросаюсь к девушке.
  Он не понимает, что происходит, когда я заталкиваю ее обратно в кабинет, вновь открыв дверь ключом, но верит мне, видя, что я наставил девушке в лицо взятый в своем номере "диверсионный пукальник", и сказал что она тоже в заговоре.
  Сказав мне, что бы я покараулил ее, пока он пойдет за помощью, пехотинец убегает, обещав вскоре привести с собой подкрепление, которое заберет эту фролляйн куда надо.
  
  * * *
  А она и не упирается даже!
  Мы садимся за стол, на котором кроме пустой пепельницы из мутного толстого стекла - ничего нет.
  ― Вообще-то я курю. - говорит тогда мне девушка. - Я вас обманула, а вы даже не смогли определить, эээээ... по запаху, что это так. Слишком много, получается, курите, уже и запахи не различаете!
  В этот момент я почему-то вспоминаю слово "рецептер".
  Я спрашиваю "портниху" о том, что она мне вколола в ногу.
  ― Да, - продолжает девушка, доставая из своей дамской сумочки через плечо пачку обычных, не дамских сигарет. - Актер, двойник фюрера угостил вас сигарой с наркотиком, вы потеряли сознание, и воспользовавшись этим... а что случилось?
  Я показываю ей жестами, что бы она была все-таки поосторожней и не так самоуверенна на счет извлечения из сумочки всяких там предметов, а потом...
  ― Укол был слишком болезненным, плюс этот огромный синяк...
  Девушка смущается:
  ― Хм..
  А я, слишком, наверное, перенервничав в последнее время, теряя терпение выпаливаю на повышенных тонах:
  ― Ну так что это было?
  ― Как что? Сильнодействующий наркотик, от действия которого вы вскоре просто сойдете с ума и перестанете себя контролировать.
  Оказывается, все было рассчитано на то, что я сойду с ума, и покушение на фюрера, в случае чего, смогли бы списать на сумасшедшего ветерана. Недалеко от меня, во время церемонии, используя zoom вела съемку телегруппа со "второй кнопки" Германии, как раз по мою душу, так что на "всякий случай" у заговорщиков был припасен и еще один, запасной вариант- дескать, Гитлера убил сумасшедший- и все тут. По всем параметрам я, как они думали, подходил - недавно погибли мои родители, хватался несколько раз за пистолет во время разговоров с Господином Тыловой Крысой, то - се...
  Но я понимаю, что этот вариант - противоамериканский, на случай осложнений.
  ― Кто-то проанализировал вашу личность, и выбрал вас на роль жертвы. То, что вы до сих пор в себе - это, видимо, из-за пищи, которой вы долго питались на фронте, и лекарство не растворилось в организме полностью в его лошадиной дозе, а в основном скопилось где-то там, в месте укола.
  
  Но это ничего не меняет. Ведь даже самая небольшая доза этого препарата в крови - уничтожает человеческую личность.
  
  ― Ну... еще вам, наверное, помогла измотанность вашей психики. Будь вы, Йоххан, хоть немногим более восприимчивы и чувствительны, результат, я думаю, был бы уже на лицо.
  
  Затем я спрашиваю девушку, можно ли сделать что-то, чтобы нейтрализовать действие этого препарата?
  ― Да, конечно! - она улыбается, уже прикурив сигарету, затянувшись, вместе с этим перекуром стараясь, наверное, затягивать время, узнать, что там случится дальше.
  Но затем девушка начинает подтрунивать надо мной, а я, толи просто нервы на пределе, то ли вколотый мне препарат уже начал свое действие, подумываю приговорить ее к смерти.
  ― Ну так что же?
  ― Ну, попробуйте Декарис, Пирантел, Кандид...
  Зачем она это сказала? Я еще раздумывал, стрелять в нее мне, или нет, но это было просто кощунственно!
  ― Чтоооо? - я привстаю, вновь наставив дуло пистолета в лоб этой "портнихе". - Лекарства от грибков и глистов? Вы что? Издеваетесь? Думаете, я не знаю, начну тщательно записывать названия этих препаратов в блокнотик и попрошу, чтобы вы продиктовали мне все по буквам?
  В ответ же я слышу лишь звонкий, но с издевкой, с бесовской какой-то злостью, смех.
  ― Просто поймите, Йоххан, хоть препарат и подействовал с опозданием, может, еще и не подействовал вовсе, или не в полной мере пока подействовал, возникли какие-то моменты на этот счет, но вам никуда не уйти от этого, смиритесь. Никаких глистов, конечно, чистейшая химия...
  Дальше девушка тянется рукой к пепельнице, чтобы, наконец, стряхнуть уже длинную такую гроздь пепла со своей сигареты, и я пользуюсь этой появившейся возможностью привести в исполнение приговор, который уже вынес.
  Итак, она пытается подвинуть пепельницу к себе - а я в этот момент стреляю, попав пулей девушке прямо в лоб. Как это иногда бывает с погибающими, тело девушки какое-то время дергается в конвульсиях, правая рука хватает пепельницу, и даже сбрасывает ее на пол, что, впрочем, мне и нужно, потому как в случае чего я собираюсь сказать, что девушка пыталась убежать, ударив меня пепельницей, дескать, схватилось за пепельницу, и тогда у меня просто не осталось выбора.
  
  Завершается же все тем, что в кабинет, громко топая, врываются верные фюреру охранники, и нас (меня и солдата, который до того провожал меня) отводят в подземный гараж, где уже во всю идет погрузка "награжденцев" в большие туристические двухэтажные автобусы.
  
  * * *
  Но лишь только я сажусь на свое место, указанное мне водителем, смотрящим в какой-то список на водительском компьютере, только лишь слегка погружаюсь в нервический сон, как оказалось потом- с раскрытыми глазами, щекой уперевшись в стекло, - меня снова будят охранники Гитлера, и просят "пройти с ними".
  Все быстро выясняется, один из адъютантов фюрера просит меня пересесть в машину Гитлера.
  
  * * *
  В машине Љ1 Фюрер набрасывается на меня с объятиями, чем немало смущает:
  ― Мой мальчик! - говорит он мне, трепя меня, словно дитя, по щеке, - ты столько пострадал в последние дни! Кстати, что это?
  Гитлер снимает с меня фуражку, разглядывая ранее мною почему-то незамеченную дыру в ней. Наружу некрасиво топорщатся нитки и куски материи. Через несколько секунд фюрер извлекает из фуражки пластмассовую пулю с наконечником из обедненного урана, после чего изящным жестом выкидывает, ловко, словно спортивный малого размера бумеранг фуражку в еле приоткрытое окно:
  ― Ты поедешь со мной! - говорит фюрер. - Сейчас мне очень хотелось бы, чтобы меня окружали, хотя бы временно, люди, преданные мне, люди, чья преданность проверена делом!
  
  Итак, кортеж фюрера, а это - его автомобиль плюс два автомобиля- микроавтобуса сопровождения охраны, отравляется. Сверху, как я раньше об этом слышал, по идее нас должен прикрывать вертолет, но сейчас его почему-то с нами нет.
  Уже через несколько минут мы несемся по автобану в направлении Нюрнберга, не включая специальных сигналов, чтобы не привлечь внимания воздушных "вольных охотников", время от времени опасно обгоняя редкие грузовые машины. Окна машины вождя открыты, и в них нервными волнами врывается с шумом воздух снаружи.
  Примерно через полчаса мы сворачиваем на параллельную шоссе дорогу - более узкую, но еще более свободную от автомобилей, и, как мне кажется, опасно прибавляем скорость.
  
  * * *
  Фюрер после таких переживаний видимо хочет общаться, он закрывает стекла, чтобы его было лучше слышно и говорит мне, что где-то меня видел до нашей встречи в его резиденции, он настаивает, просит меня вспомнить все места, где я когда-либо побывал. Затем, ища "точки соприкосновения", он просит меня перечислить друзей, родственников и знакомых...
  
  Но это для меня почти не разрешимая проблема. Друзья? Я вспоминаю ребят, с которыми сидел годами в окопах и с которыми волей военных судеб был разлучен...
  Ганс, который погиб у меня на глазах, тот разведчик, который угощал меня кофе с подмешанным в него пивом... Господин тыловая Крыса, Хельга... стоит ли ее упоминать при фюрере? Ее отец...
  Я вспоминаю, что должен отослать Хельге деньги, вспоминаю, что в моих вещах лежит, так ни разу и не открытая книжка, которую я взял себе, покидая полуразрушенный храм, в котором погиб отец Хельги..
  
  * * *
  Но затем вспоминаю о Летчике!
  ― В принципе есть у меня один друг, мы с ним пересеклись в пансионате для отдыха офицеров...
  ― Извини, мой мальчик! - мой уж было начавшийся монолог о странном дружке- приятеле прерывает резкий визг тормозов. Машина, в которой мы только что так неслись, резко останавливается, меня вжимает в задний кожаный диван, а фюрер чуть было не падает на пол.
  Мне, оказывается, нужно выходить. На одной из дорог, на пересечении с автобаном, нас ждал лимузин, от которого - я видел это, выходя из машины Гитлера, к нам быстро побежал человек, одетый в ссовскую форму.
  ― Это тебе подарочек! - Гитлер напоследок снимает с себя свою черную кожаную фуражку и протягивает ее мне.
  Мое место в машине занимает друг наш фокусник, а я на какое-то время остаюсь на дороге один, глядя на быстро, с визгом колес стартовавший, удаляющийся автомобиль фюрера.
  
  * * *
  Несколько секунд проходят в некоем оцепенении, я пытаюсь вспомнить, о чем только что говорил с фюрером, о том, что он мне вещал, о том, что он где-то меня видел...
  Но мне-то что! Я не навязываюсь к нему в общение, и вот меня выводит из замешательства новый визг тормозов - рядом со мной, чуть было не сбив меня (или мне это только так кажется?) затормаживает микроавтобус с охраной вождя. Автобус оснащен антеннами - для пеленгования различных радиопередатчиков, а внутри располагается ряд сидений, напротив каждого из которых - по двери, опускающийся вниз. Охранники, а их всего трое, хоть мест и значительно больше - восемь, сидят в центре салона, лицом к борту авто, так же как в БМП, спиной друг к другу, но в БМП, в отличие от этого автомобиля, выход - через дверь сзади. Так же как и в боевой машине пехоты здесь есть специальные окошки - для стрельбы и перемещаемые в разные стороны специальной ручкой начищенные до зеркального блеска стальные пластины - снаружи, что бы в случае необходимости стреляющий из автомобиля имел возможность обзора примерно в 180 градусов.
  
  Но я сажусь в задней части салона, а не с охранниками, на удобном кресле расположенном по ходу движения. Краем глаза слева от себя замечаю металлический ящик с гранатами и пластмассовую стойку, в которую аккуратно поставлены несколько армейских карабинов, а между карабинами - абы как, бессистемно и ненадежно, подвешены, нет, скажем - просто всунуты, несколько слабеньких, но очень скорострельных автоматиков ближнего боя.
  Кроме того, на полу валяется всякая амуниция, типа разгрузки с карманами для магазинов к этим самым слабеньким автоматикам, и из одного такого жилета выглядывает три магазина вверх дном.
  
  Заряжены ли эти магазины, или нет - я не знаю. Я просто ковыряюсь во рту зубочисткой и пытаюсь, поворачивая голову, остановить вращение (от небольшой тряски автомобиля) новой фуражки, которая мне оказалась немного велика. Фуражка кажется тяжелой, в нее зашиты, видимо, какие-то пластины. Получалось что-то вроде головного бронежилета, громоздкого и немного неудобного. Во всяком случае, залихватски набекрень такую хрень себе не сделаешь...
  Охранники некоторое время измеряют меня взглядами, ухмыляясь, а после (видимо я прервал их беседу) снова заводят свой, мне не слышимый, разговор.
  
  * * *
  На серьезных скоростях (чтоб не упасть на пол при очередном изгибе дороги я даже пристегиваюсь ремнем), мы мчим еще какое-то время, пока не происходит следующее:
  Прямо у меня на глазах на одном из многочисленных изгибов дороги вверх подлетает первая машина сопровождения - и, несколько раз перевернувшись, остановившись, загорается. Гулким эхом вокруг нас оседают сочные хлопки только что вдаривших по нам мощных взрывов.
  Затем в кювет летит машина фюрера, а что с ней происходит дальше - мне не видно, потому как микроавтобус в котором я нахожусь, резко тормозя, но все равно на большой скорости- уносится вперед. Аккуратно замерев у загоревшийся первой машины охраны, мы тем самым прикрываемся ее горящим корпусом с одной стороны дороги.
  
  * * *
  Но это не та сторона! Мы, остановившись, оказываемся прямо перед засевшем в придорожном лесу врагом. То, что это - очередное покушение на Гитлера - не вызывает сомнения...
  Короче, наш авто останавливается, двое охранников, сидевших по левому борту, лихо открывают ногами двери напротив себя, и, спрыгивая на асфальт, на ходу взводя оружие - получают пулеметной очередью! Третий охранник, сидевший спиной к первым двум, видимо решивший соскочить аккуратней, нежели его товарищи, отчего и замешкался - падает, сраженный теми же самыми пулями, которые скосили его товарищей.
  Затем длинная очередь достаточно долго терзает водителя - пытавшегося схватиться за микрофон автомобильной радиостанции, и эта его смерть дает мне несколько секунд, чтобы схватить с собой армейский карабин, "штурмовой" скорострельный автоматик, разгрузку-бронежилет к автомату с несколькими магазинами к нему - и выпрыгнуть через заднюю дверь.
  Далее я в несколько шагов (пулемет в этот момент принимается терзать микроавтобус, в котором я только что ехал) достигаю края дороги, сильно оттолкнувшись перепрыгиваю ограждение - и оказываюсь в кювете.
  
  * * *
  "Нет - думаю я, на четвереньках по возможности быстро стараясь добраться до перевернувшегося вверх дном автомобиля Гитлера - это не мирная жизнь! Это - хуже фронта!"
  
  На фронте бывают целые месяцы затишья...
  
  На фронте всегда ясно, где чужие, а где - свои...
  
  Далее я слышу душераздирающий вопль. Кажется, что где-то тут рядом режут свинью, но вот, умучив животное, все никак не могут прикончить окончательно. Я подбегаю к перевернувшийся машине, на ходу подняв левую руку вверх - показывая тем самым невесть как выбравшемуся из автомобиля господину фокуснику, наставившему на меня пистолет с глушителем, что я свой, и что в меня стрелять не надо. Фокусник отчего- то суетясь вокруг автомобиля, размахивая пистолетом, то поднимая его вверх, то вновь опуская, бегая, не спешит на помощь фюреру.
  Может быть, он просто в шоке.
  
  * * *
  Из треснувшего топливопровода вытек бензин, и, конечно, загорелся. Но загорание произошло довольно "удачно", топливо, затекши под крышу авто (на которой, собственно, сейчас сам автомобиль и стоит), горело слабо, огонь постоянно прибивался к земле раскачивающимся автомобилем.
  
  Итак, я открываю дверь, для того чтобы лицезреть страшную картину того, как на медленном огне, пробивающем обшивку крыши автомобиля, повиснув на ремнях безопасности - жарится Гитлер.
  Вот откуда этот страшный крик, крик боли! Быстро сняв с себя китель, я кладу его на огонь, а после, в ядовитом синтетическом дыму, обжигая пальцы - отколупливаю уже оплавившуюся защелку перетянувшего тело фюрера ремня безопасности.
  Далее, приняв на себя немалую массу вождя я аккуратно выношу его из автомобиля, и отнеся на безопасное расстояние, трачу еще какое-то время на попытки успокоить господина фокусника на тот счет, чтоб больше не целил в меня из пистолета, и чтоб он ,наконец, понял, что я свой, и, защищая фюрера, может, поспособствую и его спасению.
  Гитлер перестал истошно вопить как только я затушил огонь под ним. Это, наверное, страшно, когда человеку приходится терпеть не теряя сознания сильную боль, но фюрер сильный. Он сильно закусывает губы, стонет от ожогов, но теперь вновь полон несказанного величия и достоинства. Он, лежа на мокрой траве, выпрямляется, а взгляд его становится вновь суровым и осознанным.
  У фюрера обгорело лицо, сгорела часть волос, кожа местами почернела, что говорит о силе ожогов. Он смотрит на меня, а мне, хоть это может быть и не соответствует суровой торжественности момента, приходится просить его, в случае необходимости, защищать себя.
  ― Но это только поле того, как погибну я! - заверяю я фюрера, слегка вскинув правую руку вверх в нашем приветствии.
  Гитлер что-то шепчет мне в ответ, еле поведя губами, но я его не слышу.
  Я отдаю Гитлеру штурмовой автомат и патроны к нему, а сам, расположившись неподалеку, залегаю, пытаясь в слабую оптику карабина выцелить тех, кто еще пару минут назад так ловко разделал под орех наш кортеж.
  
  Немного посуетившись, побегав от меня - к уже пытающемуся сесть Гитлеру, затих, сев на мокрую землю прямо задом, господин фокусник.
  
  Если эти парни настроены серьезно- то они доделают свое дело до конца. Довести дело до конца - это выстрелить цели в голову, выстрелить в голову фюреру - значит им нужно наведаться к нам...
  
  Нападавшие засели по другую сторону дороги, если у них есть время, то они попробуют зайти к нам с двух сторон - слева и справа, или даже сзади, но я надеюсь, что помощь уже на подходе, поэтому "ребятам" надо спешить, они должны выйти на нас в лоб - и тогда все будет зависеть лишь оттого, сколько их .
  
  Но двоих я точно заберу с собой!
  
  * * *
  Ну так вот, это мудачье, самоуверенное, видимо, до жути, выходит на нас как раз с той стороны, с которой я и предполагал. Шестеро, экипированных как "спецназ- город", черная форма с зеленоватым отблеском, в полный рост, прогулочной походочкой, они, выстроившись в линию, идут, переговариваясь между собой, как будто возвращаются с учебных стрельб, идут к нам, пересекая полосы шоссе, с которого мы только что слетели в кювет.
  Итак, первым падает снайпер- крайний слева, после чего - третий справа пулеметчик.
  Все остальные мигом садятся на колено, но даже если бы они сейчас залегли - на асфальте они для меня и такие - как на ладони.
  Чувак с подствольником получает пулю в горло и опрокидывается назад, затем - уже к нам, кувырком в кювет - летит тот, что с ручным гранатометом. Двое оставшихся рвут вперед, но один, решив бросить гранату, отстает, за что и расплачивается несколькими дымящимися дырами в животе, а дальше...
  А дальше происходит то, что происходит, когда кто-то из стандартного, мощного и надежного, но устаревшего армейского карабина делает семнадцать выстрелов.
  
  Кончаются патроны. За спиной последнего нападающего взрывается граната, так и не брошенная в нас его товарищем, и это, по-моему, несколько ускоряет дело: лихо перепрыгнув через ограждение, этот человек направляется сразу ко мне.
  
  * * *
  Я поворачиваюсь к господину фокуснику, прикидывая, что будет, если я попытаюсь взять у него пистолет, я смотрю на фюрера, который снова лежит на траве, запрокинув голову к небу, и, исполняя обещанное - защищать вождя до последнего, с криком, схватив карабин как дубину за ствол - выбегаю из своего слабого укрытия на последнего нападающего.
  
  * * *
  Мне бы секунду - и я опущу приклад ему на кумпол! Я расколю его каску и увижу, как брызнут во все стороны его мозги... но...
  Вряд ли. Ему одно лишь легкое нажатие на курок...
  У этого парня точно такой же автомат, как тот, который я отдал фюреру. Я, зажмуриваюсь, слышу выстрелы "штурмовика", получаю сильный удар в грудь и затем падаю, ощущая во рту вкус крови...
  
  * * *
  Я вижу небо и немного удивляюсь тому, что не лечу к нему.
  ― Так что ты говорил про своего друга Летчика?
  Надо мной склоняются, в лучах появившегося солнца, смешные, грязные и нелепые, потные, мокрые и запыхавшиеся, Гитлер и фокусник. В руках у фюрера - автомат с дымящимся стволом. Он превозмог боль, и, подставляясь сам, встал на встречу атакующему нас врагу, для того чтобы дать ему отпор и ...
  
  Спасти мне жизнь.
  Вкус крови, который я почувствовал, падая перед последним атакующим нас - оказался вкусом крови этого атакующего. Одна пуля заговорщика все-таки угодила в меня, но не смогла пробить бронежилета, тем более что тот был укреплен дополнительными листами.
  
  * * *
  Через несколько минут мы трое, от усталости раскачиваемые легким ветерком, смотрим за тем, как к месту еще одного покушения на вождя подъезжает большой бронированный автобус. Оттуда один за другим выпрыгивают спецназовцы из "Мертвой головы", на что я заявляю, что если это
  по нашу душу, то нам уже не справится
  Но Гитлер спокоен.
  ― Это свои, Йоххан! - говорит он мне, похлопывая меня по плечу, и затем, я даже чувствую себя немного от этого неловко - берет мою руку в свою, и, оттирая рукавом копоть, говорит, что не забудет.
  ― Ты не пожалеешь об этом, Йоххан!
  
  * * *
  Еще через несколько минут вождь, водруженный на носилки набежавшими с приездом еще одного автобуса медиками, отправляется в нюрнбергский госпиталь на маленьком медицинском вертолете, а я, предварительно обговорив это дело с офицером "Мертвой головы", отправляюсь вместе с прибывшим взводом спецназа на поиски "засеченного в этом районе радиопередатчика заговорщиков".
  Предполагается, что оттуда посылались команды для нападавших "исполнителей" их командирами.
  
  * * *
  Поначалу взвод выстраивается в две линии по 15 человек, широким фронтом, метров сто - выступая в придорожный лес, из которого было совершено нападение на кортеж вождя. Вторая линия солдат немного смещена относительно первой, так что солдаты, можно сказать, продвигаются в шахматном порядке.
  Затем начинается то, что я так не люблю и никогда на фронте не одобрял (но это почему-то все время случается), то есть дробление сил. Командир взвода, когда мы подходим к небольшому холму, поросшему соснами, приказывает взводу разделиться на две группы. Первая группа в пятнадцать человек (задняя цепь) - начинает огибать холм справа, а вторая группа в десять человек - слева. Сам же командир со своим звеном - всего пять человек - начинает взбираться на холм.
  Я присоединяюсь к звену командира взвода "Мертвой головы", а пока происходят все эти рокировки- перестановки, стреляю у двух пехотинцев, вооруженных такими же карабинами, как и у меня, пару обойм.
  Еще минут через пять, когда "огибающие" холм группы исчезают из виду, а мы поднимаемся на некую "промежуточную" вершину холма, от которой до вершины еще метров сто, но под меньшим уклоном, нежели тот по которому мы только что взбирались, я слышу до боли знакомый, и даже "родной" звук...
  
  * * *
  Сигнал срабатывания автоматического пулемета!
  Пока звучит этот тройной "пик" я все- таки успеваю крикнуть: "Ложись!", но для двух ребят, как раз тех самых, которые несколько минут назад меня "угостили" обоймами для карабина это предупреждение уже не актуально.
  Они падают, как подкошенные, пронзенные десятками пуль, выпущенных автоматическим автономным пулеметом.
  Быстро определив, откуда ведется огонь, я делаю маленький шажок вперед, прячась за стоящей рядом сосной. Командир "Мертвой головы" почему-то начинает ржать, как сумасшедший, бросившись на землю рядом с другой сосной, и почему-то именно сейчас, хотя, по идее, должен был сделать это заранее, заряжает свой автомат.
  Два оставшихся кроме нас с командиром солдата уже залегли, но еще через пару секунд, как раз в тот момент, когда пулемет начинает яростно терзать сосну, за которой стою я, один из этих парней бросается вперед, на ходу пытаясь бросить гранату.
  Всего полсекунды - и этот парень следует за своими уже погибшими товарищами в небытие, но тут есть еще одна загвоздка - отброшенный назад он все еще держит в руке пока не сработавшую гранату.
  Времени на раздумья просто нет, и тогда (слава богу, есть еще такие люди!) последний рядовой из нашей теплой компании - снимает с себя каску, бросается к убитому товарищу, и, накрыв гранату каской - плотно прижимается, скрученный, как эмбрион, к ней.
  Шмякс! Парня подбрасывает вверх, из-под каски валит плотный белый дым, но, тем не менее, своим таким поступком солдат спасает жизнь своего командира, а так же мне, недостойному.
  
  Тем временем пулемет (а автоматические пулеметы такие - немного тормознутые, что ли), слегка постреляв в сторону подлетевшего вверх героя, прикрывшего нас своим телом от взрыва гранаты, снова начинает усиленно обрабатывать дерево, за которым я прячусь.
  
  * * *
  Автоматический пулемет- нововведение последней войны, особо распространенный на начальном ее этапе, когда всем казалось, что автоматика во многих местах может вытеснить человека. Пулемет, реагирующий на движение, имеющий небольшого радиуса действия маломощный радар а так же тепловизор. В принципе не должен стрелять по своим, которые в свою очередь должны иметь на себе метку - небольшое устройство, подающее сигнал. Устройство обычно крепится прозрачным матовым скотчем (или камуфляжным - под цвет каски) на каску - там меньше всего мешает, да и таким образом забыть об устройстве сложно. Главное менять батарейки, и ни в коем случае не забывать об этом.
  Как бы то ни было, когда с обеих сторон первая военная эйфория прошла, все поняли, что надежды, возложенные на различную автоматику, в принципе оправдались не совсем.
  В частности эта вот мерзость, ААП, только что покрошившая трех наших парней, на фронте применялась ограниченно, и в основном для того, чтобы задерживать преследующего по пятам превосходящего в численности противника при отходе. Для другой же "работы" пулемет был признан малопригодным и неэффективным.
  В принципе треногу, на которой базируется пулемет легко свалить одним удачным попаданием из подствольника, но пока суть да дело, противнику придется залечь, то -се, короче, минут пять - вам гарантируется, а при удачном стечении обстоятельств - и все десять. Главное же - уходя от преследования выставлять небольшие заслоны, чередуя автоматические пулеметы с "живым" прикрытием. Чтоб враг не расслаблялся.
  
  * * *
  Затем мы слышим попискивание, означающее, что у пулемета кончились патроны, и сейчас (а это целых пять секунд!) пулемет будет перезаряжаться.
  Я не знаю, были ли люди, установившие нам эту ловушку, на фронте, во всяком случае мне так не кажется. Для нас, фронтовиков, для тех, кто имел дело с этими устройствами, главным и первейшим правилом было - перерезать провода у издающего сигналы динамика (тумблера включения- выключения там не было), чтобы по этому писку на высоких тонах, который слышно даже издали, противник не мог бы определить, что находится в опасности.
  Итак - пять секунд для рывка вперед - к амбразуре ДОТ-а, в котором установлен пулемет. Сектор обстрела у пулемета примерно 90 градусов, но есть и "мертвая зона"- снизу, так что если прижаться к земле и особо не приподниматься - можно лежать в нескольких сантиметрах под пролетающими пулями- и остаться невредимым. Вместе с офицером командиром взвода охраны фюрера мы прижимаемся спинами к покатым стенам ДОТ-а по разные стороны от амбразуры. Пока же мы делаем эту свою пробежку от ближайших сосен - вперед к перезаряжающемуся пулемету, где-то выше "нашего" пулемета срабатывает еще один, но, видимо не поймав нас, не успев навестись - не стреляет.
  Командир спецназовцев забрасывает в амбразуру пояс с гранатами, после чего "довершает" дело - бросанием еще одной гранаты, уже с выдернутой чекой.
  Он рассчитывает, видимо, на то, что гранаты, закрепленные на поясе сдетонируют вместе с последней брошенной в амбразуру гранатой, но когда гремит взрыв, на сколько я могу судить, имея опыт - взрывается всего одна граната, и пулемет, столько накосивший сегодня наших ребят - выбрасывает из амбразуры наружу!
  Самое страшное, это, конечно, то, что пулемет не вышел из строя! Слетев с треноги, лежа снаружи ДОТ-а в жухлой листве он дергается, стреляя, и в целом непредсказуем.
  Пока же мы соображаем впрыгнуть в приличных размеров амбразуру, чтобы обезопасить себя от не дай бог случайной пули посланной с только что нами сорванного с треноги пулемета, происходит следующее: пулемет стволом утыкается в весеннюю лесную грязь, ему разрывает ствол, и тогда он, все еще работая, начинает в беспорядке разбрасывать вокруг себя пули, траектории которых теперь совершенно закадычны и непредсказуемы!
  
  * * *
  Наши нервы большего не выдерживают и мы, мешая друг другу, на перегонки впрыгиваем в ДОТ.
  Оказавшись на твердом бетонном полу в несъемной пластмассовой опалубке мы немного отдышались, вытерли пот со лба, а затем вновь вскочили как ошпаренные, потому как услышали сигналы "срабатывания" еще нескольких пулеметов, находившихся недалеко от нас. Но не успели мы вновь сдрейфить, как крики раненых солдат, доносящиеся снаружи, дали нам понять, что одна из отпочковавшихся от взвода групп пехотинцев, наверное, идя к нам на выручку на звуки стрельбы, оказалась под огнем этих беспощадных убийственных машин.
  
  * * *
  Но выбора у нас нет. Оказавшись в таком положении мы просто обязаны вычистить ДОТ изнутри во что бы то ни стало, хотя бы для того, чтобы иметь возможность отсюда спокойно уйти.
  Автоматический пулемет может быть настроен на срабатывание в "ближнем" режиме, то есть на тот случай, когда в секторе его обстрела попадется кто-то, кто приблизился к пулемету на расстояние ближе чем пятьдесят метров. Но вот на каком расстоянии нужно находиться от пулемета, что бы он перестал по тебе палить, расстояние выхода из его "зоны обработки" - это совершенно другая настройка. Пулемет может сработать, когда ты подошел на расстояние ближе 50 метров, но это совершенно не значит, что для того, что бы он перестал по тебе стрелять, тебе нужно вырваться за пределы пятидесятиметровой условной окружности, центром которой является пулемет.
  Оказавшись в ДОТ-е я первым делом замечаю, что, судя по тому, что напротив вычищенной нами ячейки для пулемета находится еще одна, как раз с работающим сейчас другим пулеметом- мы попали в стандартный армейский ДОТ предназначенный для круговой обороны для автоматических пулеметов. Итак, если в тот момент, как мы делали рывок к ДОТ-у над нами заработал еще один пулемет, то, скорее всего, сейчас мы находимся в двухэтажном ДОТ-е, в котором на каждом этаже располагается по 4 пулемета, каждый в своей ячейке, по два повернутых друг к другу "тылом" пулемета - на одной условной оси. Две оси- по два пулемета на каждой, пересекаясь образуют аккуратный крест. На втором этаже- то же самое, только "крест" осей, на которые как бы нанизаны оси стволов пулеметов (в "спокойном" состоянии, конечно) располагается по отношению к "кресту" осей пулеметов нижнего этажа под углом в 45 градусов. Таким образом, обеспечивается серьезная круговая защита ДОТ-а, где на каждый пулемет приходится по сектору обстрела в 90 градусов, плюс 45 градусные "половинки" секторов дополнительно контролируются находящимися справа и слева от каждого пулемета, сверху или снизу соседями- пулеметами.
  Некий такой пулеметный восьмиугольник получается.
  
  Но тут происходит вот что - пулемет, расположенный в ячейке напротив нас - резко разворачивается, так что нам приходится прятаться за небольшими выступами бетонных стен рядом с дверным проемом ведущим в нашу ячейку. И это, кстати, моя ошибка! Нам, по идее нужно было сразу, как только мы влетели в ДОТ - из карабинов обезвредить этот пулемет, но...
  просто я на войне привык к тому, что все автоматические пулеметы настраиваются на ведение огня в секторе в 180 градусов по горизонтали. Делается это всегда "на всякий случай", чтобы обезопасить себя, если устройство примет тебя за мишень. Так что стандартно используя автоматический пулемет, ты его просто направляешь "работающим" сектором в сторону предполагаемого появления противника, "неработающим"- к себе.
  Но сейчас-то это не так! Пулемет может вращаться на 360 градусов!
  
  * * *
  Тут настал момент геройствовать офицеру. Он в один прыжок оказывается в "мертвой зоне" этого пулемета (по вертикали), после чего, подняв с пола пояс со своими гранатами, замирает, видимо сообразив, что попытка вернуться обратно для него плохо закончится- он выйдет из мертвой (по вертикали) зоны пулемета, а тот уже повернулся к нам стволом, и будет тут же растерзан плотным огнем.
  Затем слышится, как срабатывают два других пулемета, находящихся на этаже.
  В принципе так, как сидит сейчас, обливаясь от страха потом офицер на полу, можно сидеть вечно... но дальше - больше, пулемет, дуло которого я с таким ужасом наблюдаю всякий раз, когда на мгновение высовываюсь из- за стены, что бы оценить обстановку
  
  Начинает длинными очередями разрушать стену, к которой я прижался спиной.
  
  * * *
  Поначалу я паникую, но потом все- таки быстро прихожу с себя. Я предполагаю, проделать дыру в стене пулемету без перезарядки не удастся, а перезарядка- пять секунд- это как раз то, что нам нужно, для того, чтобы командир спецназа вернулся в ячейку, где я нахожусь сейчас- и тогда мы забросаем нашего железного автоматического врага гранатами!
  Что бы не мешкал, когда появится возможность (кто его знает, может он со страху уже перестал что-либо соображать) я кричу офицеру, что нужно делать, когда пулемет будет перезаряжаться.
  
  * * *
  А дальше все происходит именно так, как я и предполагал - пулемет замолк на время для перезарядки, командир охраны фюрера рывком вернулся в ячейку, где находился я, и вскоре вновь затрещавший пулемет замолкает, разорванный двумя гранатами, брошенными нами одновременно.
  
  * * *
  Свобода! Мы выдыхаем и сползаем по стенам на пол. Какое-то время нам просто необходимо отдохнуть, и после недолгих переговоров по рации (офицер командует своим подчиненным снаружи, чтоб не вздумали атаковать ДОТ, а уже тем более чем-нибудь захреначить в него), закуриваем, сначала по одной, потом и по второй сигарете.
  
  "Мда...- думаю я в этот момент- автоматический пулемет- это тебе не живой противник, которого можно чувствовать, как он иссяк в своем стремлении победить... тут все совершенно иначе- такая бандура не обладает моральным духом и напором, чтобы в нем ослабнуть, столкнувшись с твоей, более сильной, волей".
  
  Несколько минут- и мы снова в строю, бросаем по одной гранате вправо и влево от проема, ведущего в нашу ячейку. Затем, высовываясь на короткие мгновения, убеждаемся, что пулеметы с противоположных сторон так же уже не опасны - и по земляным ступенькам поднимаемся на следующий этаж ДОТ-а, чтобы в свою очередь запихнуть в каждую ячейку- комнатку для автоматического пулемета по гранате.
  Но все получается не совсем гладко, потому как гранаты у нас не многоразовые, и вывести из строя нам удается только два пулемета.
  Я в ярости и отчаянии одновременно! Столько натерпеться страху - и теперь вот так! От опрометчивого выпрыгивания - на удачу - в обезвреженную ячейку меня удерживает мой partner, и, слава богу, потому как я был уже готов к тому, чтобы рискнуть, и засевши в ячейке для пулемета, огнем по стенам, надеясь на удачный рикошет, попытаться вывести из строя оставшиеся пулеметы.
  Вместо этого мы банально спускаемся на несколько ступеней вниз, и, вызвав по рации подчиненных офицера охраны, взяв у них гранаты - в более спокойной обстановке, в сопровождении подкрепления, доделываем дело до конца.
  
  Часть 2-ая.
  "Внутри круга".
  Глава XI.
  Сквозь лес и туман.
  Тихий омут всегда благопристоен.
  Итак, нам предстоит штурм расположенной недалеко от места покушения на фюрера фермы, потому как оттуда идут "сигналы", запеленгованные радиоразведкой личной охраны фюрера. Странно, что они раньше эти сигналы не засекли, впрочем, как показывает практика, разные гадости всегда происходят очень неожиданно, и, как правило, являются уникальным стечением "гадостных" обстоятельств.
  Но у охраны вождя есть реальный шанс наловить живых заговорщиков и передать их гестапо, где их обязательно расколют и таким образом выведут на чистую воду всех остальных, в том числе и очень высокопоставленных.
  Но, и это мне сначала даже показалось немного странным, дойдя, наконец, до фермы мы не встретили там никакого сопротивления. Напрасно офицер из охраны посылал к шоссе, где стоят автобусы с амуницией - своих ребят за большим числом гранат. Мы снова ждали встречи с автоматическими пулеметами, но на этот раз все обошлось. Спокойно, безо всяких происшествий мы добирались до фермы, огороженной по периметру невысоким забором, и, перевалив через него, начинаем - ходить-бродить по всем её амбарам- ангарам, подсобкам, хлевам, стойлам и т.д. и т.п. в поисках хоть какого-нибудь притаившегося заговорщика.
  
  Обшарив все и не найдя никого, не найдя даже признаков недавнего пребывания на ферме людей (кроме некоторых свежих следов от колес машин на грунтовой дороге), предположив, что все, кто здесь был уже успели скрыться, мы, наконец, без всякой уже надежды, преступили к обыску жилого деревянного дома.
  
  * * *
  Вновь, блуждая туда-сюда, я сталкиваюсь с офицером, с которым еще около получаса назад мы ползали под огнем автоматических пулеметов, и я таким образом получаю возможность задать ему сильно меня интересующий вопрос:
  ― Можно спросить?
  ― Конечно!
  ― Что тебе показалось таким смешным, когда по нам стали стрелять автоматические пулеметы?
  Далее я выслушиваю, прерываемое вспрысками смеха объяснение: дескать я, когда первый пулемет начал стрелять, был очень похож на какого-нибудь берлинского хлюпика- интеллигента, в час пик, в метро, пытающегося спрятаться в укромном уголке вагона от надвигающейся шумной, штурмующей вагон толпы.
  
  Вот так вот, все просто...
  
  В доме мы бы то же, наверное, ничего бы такого не обнаружили, если бы я, сквозь всю галиматью шумного обыска не услышал (сквозь деревянные стены!) странные звуки, как будто кто-то по рации пытался с кем-то связаться, произнося в радиоэфир позывные:
  "Зигмунд! Зигмунд! Зигфрид! Я- Изольда!"
  Быстро сообразив, откуда идет звук, я нашариваю в деревянной стене за старым и потрепанным гобеленом слабозаметную дверь, и, удивившись тому, что она не закрыта - легким толчком ноги - открываю её.
  За дверью (оббитой изнутри паралоном, покрытым полиэтиленовой плёнкой на канцелярских кнопках)- еще одна дверь, уже не такая "тихая", скрипучая, а там...
  
  * * *
  Небольшая коморка, деревянный, из неструганных досок стол, на столе стоит ящик-рация, а за ней сидит человек в шерстяной маске (как у охотников на случай холода- прорези для глаз и рта, такие маски были на лицах у атаковавших фюрера заговорщиков- тех, что я положил), на голове, что сейчас выглядит немного странно - каска. Каморка залита ярким солнечным светом, проникающим сюда через большое, но находящееся на большом возвышении от пола окно. Пахнет свежеспиленной сосной.
  Привстав мне на встречу, поняв, что дело безнадежно, человек, только что пытавшийся связаться по рации со своими товарищами снимает с головы каску, а вслед за ней стаскивает и шерстяную маску...
  
  Господин Тыловая Крыса.
  
  ― Ну, здравствуй! - говорит он мне, зачем-то протягивая руку для рукопожатия.
  ― Здравствуйте! - отвечаю я, автоматически как-то подавшись назад, углядев в протянутой мне руке угорзу.
  
  Мне бы позвать остальных, да этот парень, как очередной стандартный киношный суперзлодей, пытается высказаться в ключевом моменте фильма, и, делая это, он говорит мне что-то очень для меня важное:
  ― Ты думаешь, что твоя батарея подбила сто вражеских танков? Ты просто никогда внимательно не разбирался с цифрами учета своей эффективности, все это перевалив на меня. Танков твои солдаты подбили всего 88!
  ― Да хоть 14! - я несколько расстроен, хотя, впрочем, подбитые вражеские танки - дело сугубо наживное...
  
  Оказывается, Господин Тыловая Крыса давно состоял в заговоре, и именно он рекомендовал меня, оценив психологически мою личность, как очень подходящего кандидата для использования в покушении на Гитлера:
  ― Но я ошибся в тебе!
  Ах, сладкие звуки! Я чувствую себя сейчас словно человек, сдавший сложнейшие экзамены на "отлично".
  Видимо поняв, что его карта бита, господин Тыловая Крыса предлагает мне связать ему руки и отконвоировать его. Для этого он делает снова шаг мне на встречу, затем резко (к моим паническим подергиваниям карабином) поворачивается ко мне спиной, и, в тот момент, когда я пытаюсь снять с него ремень, отведя дуло карабина в сторону, конечно, резко попытавшись, но неудачно, ударить меня ногой - рвет вперед, к противоположному мне темному углу своей каморки.
  Туда, где есть еще одна, ведущая на улицу дверь.
  
  * * *
  Но я не стреляю. Успев в несколько шагов догнать господина Крысу, я ударяю его по голове прикладом, и он, громко выдохнув, шумно падает на пол.
  Затем я, услышав, как снаружи активно затопали ногами ребята из охраны фюрера - иду открывать потаенную дверь, которая, пока мы тут возились, плотно прикрылась мне вослед, будучи на закрывающем устройстве, став снова плохо различимой на фоне деревянной стены.
  Мы отволакиваем герра Крысу к шоссе, где "на месте" уже работает полиция, оцепляя место покушения. Там же один из полицейских врачей нам сообщает, что герр Тыловая Крыса успел раскусить ампулу с цианистым калием, которая была у него во рту. Я же вполне предполагаю, что помог ему в этом мой приклад, но пока обо всем этом помалкиваю, все равно это вскоре станет ясно и без моих слов, и, кто знает, может статься мне это поставят в вину, что я, дескать, в такой важный момент с таким важным свидетелем заговора не был достаточно бдителен, не сообразив о возможных последствиях своих действий.
  Один из полицейских последовательно снимает с лиц атаковавших нас заговорщиков шерстяные "охотничьи" маски, приговаривая:
  ― Герр Зигфрид...
  ― Герр Зигмунд...
  
  И это- как раз те ребята, которые пытались меня укокошить в бетонном замке фюрера, после того, как я отказался войти в заговор сразу, как они мне это предложили.
  
  * * *
  Чувствуя моральное облегчение, предполагая, что теперь хотя бы на время все успокоится, я возвращаюсь с полицейскими на ферму, для того, чтобы рассказать на месте обстоятельства задержания камарада Тыловой Крысы. Всю дорогу до фермы, а так же потом, в коморке, где стояла рация и где герр Крыса пытался связаться со своими сообщниками, один из полицейских снимал меня на видео, в то время как я по пути все время не переставая говорил, описывая произошедшие события, тем самым, сам о том и не ведая, избавляясь от перенесенного стресса.
  
  Затем произошло следующее: как раз в тот момент, когда я немного замолчал, переводя дух, один из присутствовавших следователей стал задавать мне "наводящие" вопросы. В тот же момент, когда я в лицах разыгрывал сцену общения с господином Тыловой Крысой, снаружи вдруг кто-то стал истошно кричать: "Пожар!", после чего с фермы в считанные секунды ретировались все присутствовавшие полицейские и военные, а я, как один из последних выбегавших из дома, наглотавшись дыма упал в обморок.
  
  Середина- конец февраля 2148 года.
  Дорога в Нюрнберг стала для меня слишком долгой. Лишь только через несколько дней карета скорой помощи привезла меня в этот город, а так, до этого момента мне пришлось отлеживаться в полевом госпитале, развернутом недалеко от загородной резиденции фюрера, в которой мне еще недавно пришлось пережить столько неприятных приключений.
  Но все эти дни и ночи, проведенные в сырой многоместной армейской палатке были впоследствии скомпенсированы одноместной палатой в армейском госпитале Нюрнберга!
  
  5 марта 2148 года, вторник.
  Очнувшись после ночной перевозки, прежде всего я увидел огромное, распахнутое окно. Время от времени приходя в себя я смеялся, вдыхая свежий воздух, врывавшийся в палату вместе с ветром, но затем все снова погружалось в туман забытия.
  
  * * *
  Иногда ко мне заглядывал, почему-то раздавая различные распоряжения врачам, камарад фокусник, тот самый тщедушный человечек, усилиями которого так театрально были обезврежены заговорщики, ветераны, согласившиеся стрелять в Гитлера на церемонии награждения. Этот "товарищ" просил меня почему-то называть его не иначе, нежели "Магистр", и подолгу, пока я снова не впадал в забытье, расспрашивал об эпизоде с девушкой, которая якобы сделала мне укол в то самое время, как снимала мерку для ушивки моего мундира.
  
  Март- апрель 2148 года.
  Долгое лечение, а мое пребывание в госпитале, почти в полной изоляции продлилось около четырех месяцев, "Магистр" объяснял тем, что, якобы, фюрер дал приказ узнать, что за препарат был мне вколот, и, по возможности, если не излечить от последствий действия этой отравы, то хотя бы максимально мне помочь.
  
  Тем не менее, редкие часы, когда я в сознании, мне приходится проводить в обществе Магистра, который только и делает, что расспрашивает меня о заговоре и его участниках, о том, что я знаю и что слышал, а так же о том, что думаю по этому поводу.
  
  Еще через некоторое время он говорит мне о каком-то предстоящем мне путешествии и о том, что, как он предполагает, в этом путешествии мне понадобятся кое- какие знания.
  
   * * *
  Итак, Магистр приносит мне какие-то книги, которые я обязан прочесть. Большинство книг посвящено различной символике, и, по мере моего "погружения в тему", изучения разного рода символов переходит от темы геральдики к теме религий.
  Странное дело, но вместе с тем, как я начинаю читать предложенные мне книги, мое самочувствие резко начинает идти на поправку. Провалявшись в госпитале не много - не мало около двух месяцев, почти разучившись ходить, я, наконец, как мне говорят врачи (на самом же деле врут, бестии!) почти здоров и могу служить дальше.
  
  15 июля 2148 года, понедельник.
  Итак, сразу же после выписки (а происходит это аккурат в середине календарного лета, то есть 15 июля), вместе с некоторыми справками и своим паспортом я получаю уведомление прибыть в одну из теперь уже нюренбергских штаб- квартир фюрера, которая располагается на последнем этаже самой дорогой гостиницы в самом центре этого города. Там меня встречают охранники и обслуга, которые, в свою очередь, подробно несколько раз рассказав мне, где мне следует столоваться, пока фюрер не приедет, затем напрочь, как мне кажется, обо мне забывают.
  Время от времени в отведенный мне небольшой номер звонит по телефону и заходит, якобы справиться о моем здоровье, господин Магистр, который всякий раз уходит, сообщив мне что-то о том, что, дескать, фюрер или вот-вот должен приехать, или же о том, что фюрер к сожалению приедет, но не сегодня и, увы, не завтра.
  22 июля 2148 года, понедельник.
  И в таком вот ожидании проходит примерно пять дней. Все это время я стараюсь не думать о встрече с фюрером, подсознательно стыдясь вновь появившегося в моей душе страха встречи с ним. Да... несколько месяцев, еще до того, как я слег в госпиталь, я за короткий срок столько раз видел Гитлера и столько раз общался с ним, что даже перестал ощущать благоговейный трепет, который меня постигал всякий раз до того, особенно в минуты, когда я думал, что мне может быть придется вживую встретиться с вождем!
  И вот теперь все это возвращается вновь...
  
  4 августа 2148 года, воскресение.
  Встретиться же с вождем мне пришлось как раз в тот день, когда из-за непогоды и позднего часа я уже и не думал, что в этот вечер фюрер нагрянет в свою нюренбергскую штаб-квартиру.
  Тем не менее, это произошло. Возвратившись со своей вечерней прогулки по Нюрнбергу, как раз у отдельной лестницы на первом этаже, ведущей в штаб-квартиру, я застаю следующее: обычная проверка и охрана усилены людьми из SD, у прохода через металлодетектор толпятся люди из обслуживающего персонала, а насчет меня так вообще у охранников, которых до этого я не замечал, и кого-то там, на другом конце провода, состоялся длинный телефонный разговор, после чего за мной вниз спустился некий офицер в черном мундире SS - и проводил меня наверх.
  
  * * *
  Наверху же, как раз в одной из просторных зал для приемов идет очень интенсивное и эмоциональное совещание. Не знаю уж и зачем, но офицер, сопровождавший меня, говорит, что бы я посидел здесь, и после, предложив мне сигару, садится напротив меня в кресле. Впрочем, этот сс-овский франт деликатен, и все время до конца совещания фюрера совершенно на меня не смотрит.
  Что не скажешь о Гитлере, который, заметив мое присутствие, заулыбался и даже пару раз мне по-мальчишески залихватски подмигнул. Проводимое им совещание касалось в целом дел на Западном фронте, на котором уже несколько месяцев все без перемен. Своими яростными и долгими, но со временем становящимися все слабее и слабее артподготовками американцы, решившие уже действовать без поддержки англичан, французов и канадцев, постоянно указывают на места, которые они хотят атаковать, тем самым позволяя нам сосредоточить там резервы. После же того, как начинается атака, силы прорыва быстро перемалываются нашей мобильной обороной и контратаками во фланги прорвавшихся войск, что в свою очередь приводит к отходу противника на первоначальные позиции.
  По окончании совещания фюрер обращает внимание всех присутствующих на меня, в том плане, дескать, что если бы все солдаты Германии были бы такими, как я, то мы бы уже давно завоевали бы Англию!
  Расходясь, после такого представления моей персоны все присутствовавшие не преминули мне пожать руку, при этом, как мне показалось, заботясь, прежде всего о том, чтобы оказаться в поле зрения фюрера, а не сердечно поприветствовать меня. На самом же деле лица расходящихся восвояси генералов, в отличие от Гитлера, далеко не излучают оптимизм и жизненную энергию. Они усталы, озабочены, разочарованы и насторожены, но никак не уверены в себе, и, как мне кажется, так же и в том, что делают.
  Но это их дела.
  Когда все расходятся, и остаются только лишь охранники фюрера да я, вождь предлагает всем пройти в кабинет "для отдыха".
  
  * * *
  Тогда мы все, особо ни на чем не заостряя внимания, и сидя тихо, смотрим получасовой фильм о прошедшей в Нюрнберге уже как полтора месяца назад церемонии награждения ветеранов. Все молчат, как я уже говорил, а фюрер время от времени вспрыскивает смехом, показывает пальцем в экран большого телевизора, комментирует, что там происходило, а так же щелкает пультом "общего комнатного" дистанционного управления, то перематывая фильм вперед-назад (понравившиеся фюреру моменты просматриваются минимум раза по три), то пытаясь настроить кондиционер и освещение в комнате.
  Когда же фильм, не смотря на долгие и многократные пересмотры различных фрагментов заканчивается, фюрер просит одного из охранников достать шампанское, разлить его по бокалам, и выпить за меня. После этого фюрер достает из внутреннего кармана гражданского пиджака (я уже воробей стреляный, мнусь, соображая куда бежать, если там опять будет пистолет!) коробочку с моей наградой, и, снова пожав мне руку, вручает ее. В отличие от ребят, запечатленных для потомков на видео, мне награда не прикалывается к мундиру, и я, поблагодарив, посмотрев на крест - платиновый в изумрудах, через какое-то время кладу коробочку с ним к себе в карман.
  
  Затем все расходятся, а я, получив предписание зайти завтра в канцелярию, возвращаюсь в свой номер.
  
  5 августа 2148 года, понедельник.
  Ровно в восемь часов утра я сижу в длинном коридоре армейской канцелярии СС, для того, чтобы получить направление для дальнейшего прохождения службы. Как бы то ни было, но я, при всем расположении самого фюрера, которое я имею, вынужден достаточно долго ждать своей очереди на вызов, потому как - дело понятное, идет война и канцелярским служащим в принципе сначала надо решать множество иных, более важных, чем мое "трудоустройство" дел.
  
  Само же долгое ожидание противоположно времени, которое человек проводит в кабинетах. Чем меньше человек ждет своей очереди на прием в коридорах, тем дольше он сидит в кабинете. Я же, прождав больше часа, наконец зайдя в кабинет отдела кадров не задерживаюсь там и минуты. Просто получив очередное письменное предписание, я расписываюсь в его получении - и больше меня никто не держит, и даже просят, вежливо, но все равно- просят- уходить:
  ― С вами- все!
  
  * * *
  Итак, меня направляют в отдел охраны фюрера в Берлин, но не охранником, а курьером- порученцем по особо важным делам. В принципе это, конечно, почетная должность, и я, наверное, должен гордиться ею, но таких как я в Берлине (впрочем, это я узнаю несколько позже) достаточно много.
  
  9 августа 2148 года, пятница.
  Только перебравшись в столицу, содрогающуюся от постоянно висящих над ее окраинами самолетов противника, я неожиданно для себя вспоминаю, что забыл переслать деньги от продажи вещей - Хельге, девушке, с которой спал, будучи в доме отдыха для офицеров "Rosen Tail", располагавшимся недалеко от городка N.
  
  Ну так вот, попытавшись сделать ей перевод в отделении "Дойчбанка" я столкнулся с кучей неприятных проблем, потому как меня на месте задержали и попросили пройти к ним "для беседы" полицейские, вызванные девушкой, которая помогала мне оформить электронный перевод.
  Все быстро выясняется, меня не задерживают на долго, но все равно сам факт того, что меня на глазах посетителей отделения банка просят пройти, взяв под руки - меня коробит.
  На самом же деле все просто- то самое место, где я отдыхал, уже несколько месяцев находится под английской оккупацией, и, конечно, моя попытка перевести туда деньги по банковским инструкциям подпадала под категорию действий, о которых оператору нужно тут же сообщать в полицию. Что же касается Хельги, то о ее персональной кредитке, уже разобравшись, кто я такой, банковский клерк, присутствовавший при моем небольшом допросе в одном из кабинетов банка, сообщил, что "лицо владеющее карточкой с этим номером за последние несколько месяцев с картой никаких операций не производило".
  Отсутствие же платежей- перечислений зарплаты на эту карту за последние несколько месяцев свидетельствует о том, что человек, владеющий этой картой, тем более, что он - госслужащий, записан либо в число пропавших без вести, либо в погибшие.
  
  Как бы то ни было, но, узнав об этом, я чувствую облегчение. И это вовсе не от того, что мне теперь не нужно возиться с этими жалкими деньгами, нет! Просто как-то так сложилось, что тот эпизод и с отдыхом, и с Хельгой, да и вообще все то время пребывания в доме отдыха мне хотелось теперь поскорее забыть, чтобы не терзаться душой, вспоминая неожиданно на меня свалившиеся часы и сутки настоящего отдыха и покоя.
  
  * * *
  В жилых корпусах Канцелярии фюрера мне выделают маленькую квартирку. Это однокомнатная халабуда с кухней- нишей и санузлом, в котором нет ванны, а вместо нее - только душ.
  Квартира скудно заставлена "одноразовой" пластмассовой мебелью - стол и два стула, а так же в ней есть работающий в трех режимах примитивный кондиционер, телевизор (на полу стоит), а так же металлическая кровать, почему-то без матраса, который мне приходится покупать самому на свои деньги.
  
  * * *
  Все это время, вплоть до середины августа, Гитлер организует так называемый "Восточный вал" - фронт против вплотную приблизившейся к границам Германии России. На восток отсылаются в основном части гитлерюгента и фольксштурма, вооруженные в основном стрелковым и мобильным противотанковым оружием. Средств, даже мобильных, ПВО у этих ребят нет, а вопросы обеспечения и снабжения зачастую решаются на ходу, после того, как некоторые части уже выгрузись на месте дислокации, и даже более - пробыли на месте не менее недели!
  
  * * *
  В середине же августа происходит то, чего мы все так долго ждали и так боялись - Россия начинает активно действовать.
  Первым делом группа из пятидесяти стратегических бомбардировщиков "нанесла удар" по Дюссельдорфу, завалив город тысячами поздравительных, в связи с каким-то там религиозным праздником, открыток, а так же огромным количеством русских конфет типа "ledinec".
  То есть никаких жертв и разрушений нет, но сам факт того, что Россия, вопреки нашим ожиданиям, обладает современными стратегическими бомбардировщиками и методами ведения воздушной бомбардировочной войны - ввергает нас в уныние..
  Затем наступило затишье, а через неделю после этого налета "в целях создания для немецкого мирного населения зон безопасности для эвакуации" границу Германии и Польши переходят российские войска, взломав ее на всем протяжении, с юга до севера.
  
  * * *
  Тем не менее, Гитлер, как говорится, "держится". На своих многочисленных и долгих, а так же весьма бурных и эмоциональных совещаниях, свидетелем которых мне волей- неволей приходится быть, подолгу просиживая, пока не получу какого-нибудь ну очень важного пакета, что бы его отвезти адресату, фюрер отдает приказы и распоряжения так, будто он один из всех немцев в Германии не сведущ насчет нашей старой немецкой проблемы- войны одновременно на два фронта.
  Ответственным за Восточный фронт становится весьма уважаемый Фельдмаршал, который на западном направлении особенно хорошо себя зарекомендовал прежде всего успешными решениями вопросов снабжения армии. Ввиду того, что снабжать на востоке фольксштурм и гитлерюгент просто нечем, иначе говоря, все силы брошены на запад, так что больше ничего не осталось, этот человек на российском фронте представляется весьма полезным.
  Как бы то ни было, но русские, перейдя границу Германии, как представляется по сводкам, тут же увязают в позиционных боях, и, хоть и продвигаются по всей границе в глубь нашей территории, но делают это весьма медленно.
  
  Сентябрь 2148 года.
  За всем этим проходит сентябрь. Следует отметить, что американцы, перестав сотрудничать со своими союзниками, стали вести самостоятельные действия, и, как только Россия вступает в войну, пытаются, но опять безуспешно, лишь местами отхватив небольшие территории, продвинуться вперед. Фронт, не смотря на титанические усилия американцев не прорывается, и уж тем более не рушится, из опасных районов заблаговременно эвакуируется мирное население, наши "западные" войска местами немного отходят назад и закрепляются на новых, заранее подготовленных Трудовой Армией рубежах.
  
  * * *
  Ближе ко второй половине сентября русские пытаются даже, набравшись, видимо, наглости, бомбить Берлин, но эта попытка стоит им сбитыми по разным данным от восьми до пятнадцати безвозвратно потерянных машин.
  
  Взятые в плен русские летчики, спасшиеся со сбитых бомбардировщиков катапультацией, не смотря ни на какие усилия прессы и телевидения никак не выглядят не то, чтобы, как говорят, "воинами Чингиз-хана", но и "дикими азиатскими кочевниками". Эти парни, всякий раз, когда их показывают по ТВ, улыбаются и жуют жвачку, а когда им позволяется говорить, и им приходится отвечать на разные, порой весьма каверзные вопросы корреспондентов, отвечают просто и немногосложно.
  В конце концов пресса начинает характеризовать русских более им подходящими, наверное, определениями - как глуповатых и недалеких людей. С какой-то натяжкой, если бы я верил пропаганде, наверное, и мне можно было бы сделать такие выводы, хотя мне и казалось, что те русские, которых мы видим в телевизоре - обычные, простые люди, в отличие от нас с оптимизмом и надеждой смотрящие в даль своего будущего.
  Чтобы там ни говорили, но бомбардировка, которая отчасти удалась на окраинах столицы, производилась в основном "агитационными материалами" - разъяснительными относительно позиции России листовками, а так же легкими коробками с эрзац- едой в таблетках, которую полиция, назвав отравленной, пыталась тут же изъять у населения, и которая тут же наводнила берлинский черный рынок.
  
  * * *
  Все это время мне приходится разъезжать на выданном мне "персональном" малогабаритном старом "Audi", развозя различные пакеты, которые содержат, как на них написано, сверхсекретыне данные, которые никак нельзя в целях безопасности передать по иным каналам.
  Время от времени я отправляюсь на линию фронта, на запад, конечно. И знаете что? Наверное это немного странно, но мне несколько раз приходится убеждать находящихся в окопах солдат, что я - такой же как и они солдат, просто мне повезло, я сейчас в основном в Берлине... Солдаты на передовой стали относится ко мне так же, как я сам еще недавно относился к тыловикам! С хладнокровным презрением!
  Пару раз дело чуть ли не доходило до драки, но в самый разгар - быстрое успокоение, примирение, похлопывания по плечу, предложение банки пива или уже початой пачки сигарет.
  
  Октябрь 2148 года.
  В октябре с поста начальника сил ПВО столицы увольняют одного из старых и проверенных командующих ВВС Германии. Все дело в том, что он, желая приберечь зенитные ракеты, ввиду того, что русские все равно не бомбят столицу по-серьезному, пару раз дает указание не обстреливать самолеты русских, и как раз во время одного из налетов происходит небольшой конфуз: русские, видимо устав загружать валом листовки в бомболюки своих самолетов применили несколько контейнеров- бомб из легкого металла, раскрывающихся на небольшой высоте от земли, спускающихся на парашютах, разбрасывающих листовки формата - четверть писчего листа бумаги.
  Ну так вот, один из таких контейнеров падает (естественно!) аккурат на стеклянный купол зимнего сада канцелярии. Дальше- еще смешнее. В алюминиевых конструкциях купола зимнего сада, при их обрушении, срабатывают датчики пожарной тревоги, начинает работать система пожаротушения, но (и это- в канцелярии самого фюрера!)- криво. То есть происходит следующее: сплинкеры не работают, но зато аварийный режим работы вентиляции на высоте! В некоторых помещениях открываются, а в некоторых отстреливаются, отлетая в сторону, вентиляционные решетки (иногда травмируя людей и ломая офисную технику), - и по коробам мощные вентиляторы, расположенные в подвалах, начинают всасывать воздух, для того чтобы выбросить его наружу через вентшахты где-нибудь на одной из ближайших центральных городских улиц. Представляете? Из Канцелярии вылетают русские пропагандистские листовки! Кроме того, те же листовки всасываются в короба вентиляции и начинают через них вылетать то тут, то там, в различных помещениях до тех пор, пока, облепив моторы, от которых работала аварийная система дымоудаления, они не выводят эти двигатели из строя.
  Обнаружив в своем кабинете сотни мелкоформатных свидетельств пленного немецкого солдата о том, как его, дескать, хорошо кормят в русском плену, Гитлер пришел в ярость, вызвал к себе начальника ПВО Берлина, и после, выслушав его "русские все равно не бомбят Берлин по серьезному, может, не злить их?" на месте приказывает пвошника арестовать, так что следующий налет на нашу столицу русским обходится в несколько сбитых машин. Новое начальство старается не за совесть, а за страх.
  И опять по телевизору показывают пленных русских летчиков, которые улыбаются, жуют жвачку и пытаются, но плохо, что-то примитивное говорить по-немецки. "Русский- хорошо, Германия- хорошо"... или: "Германия- старая и хорошая страна, немцы очень хорошие, я понимаю, да"...
  А еще двое спасшихся катапультированием поют перед камерой первый куплет нашего гимна " Deutschland uber alles". На вопрос же о том, откуда они его знают, отвечают, что прошли месячный курс подготовки, посвященный изучению истории, культуры и политической ситуации в Германии.
  Еще через какое-то время по ТВ начинают показывать военнопленного русского пехотинца, который, всякий раз, когда его спрашивали о чем-либо, бил себя по ляжке (в том месте, где у армейских брюк карман), нащупывал там нечто, а после, вынув это (русско-немецкий разговорник)- пытался сбивчиво, запинаясь, отвечать на немецком. Пехотинца показывали без комментариев, но на роль страшного, кровожадного и злобного кочевника- азиата он все равно никак не подходил.
  
  * * *
  На этом фоне пропаганде нужно было придумать или что-то более изощренное, или же вообще помолчать. Пропагандистские заявления, фактически запугивания людей о людоедах- русских (которые, если придут, то обязательно всех изнасилуют и вырежут, что, дескать, "дикарям" самое удовольствие кого-нибудь мучить и пытать) несколько контрастируют с видом этих (кроме пехотинца) спокойных, уравновешенных и добродушных ребят.
  Тем не менее, происходит то, что происходит. Через два месяца после российского вторжения в Берлине начинают упорно циркулировать слухи о якобы готовящемся русскими "рывке к Берлину", в ходе которого русские надеются захватить столицу, а вслед за этим, установив свой контроль над той частью Германии, которую не захватили американцы, вместе с ними объединившись - пустить всех немцев под нож.
  Еще говорят, что мягкое обращение русских с немцами на захваченных ими территориях и хорошее обращение с военнопленными - это все уловка, рассчитанная на то, чтобы ввести немцев в заблуждение, вот когда они наконец усыпят нашу бдительность - они нам устроят...
  
  * * *
  В конце октября, когда я как-то спешил по бесконечным коридорам Канцелярии с очередным сверхсекретным пакетом к адресату, меня остановил один из адъютантов фюрера, вручив мне письменный приказ (под роспись) с предписанием явиться на прием к фюреру через несколько дней. Кроме того, мне устно было сказано, что ввиду того, что я должен явиться на прием обязательно, то мне дозволяется скорректировать с офицерами, от которых я получаю приказы, чем мне заниматься, чтобы успеть на прием.
  
  2 ноября 2148 года, суббота.
  Таким образом, возвратившись в очередной раз с западного фронта 2 ноября, я не иду к своему непосредственному начальству - получать очередной приказ, а начинаю готовиться к этому самому "важному мероприятию".
  Ровно в 14 часов я выхожу из своей квартиры, а в 14.15 стою рядом с дверью кабинета отдела кадров (номер этого кабинета был написан на повестке- вызове). Поначалу я думал, что это будет моя личная встреча с фюрером, но на месте оказывается, что планируется встреча с участием большого количества людей. На месте находятся в том числе и ребята, которых я видел на награждении платиновыми крестами - их там даже, скажем так, большинство. Гитлер (как всегда!) задерживается.
  Так мы прождали час, потом другой, пока нам, наконец, не разрешили отойти пообедать.
  
  * * *
  В столовой Канцелярии я сидел за одним столом с несколькими бывшими награждаемыми (теперь уже награжденными!) и слушал рассказ одного из них о том, как он на время передал командование своим взводом своему заместителю:
  ― Ну так вот,- этот парень каким-то образом успевает и есть, и в то же время говорить с набитым ртом. - Уже после того, как все накрылись, я с ним провел беседу о том, какие он совершил ошибки. Они без разведки ворвались на центральную улицу деревни, после чего пошли дом за домом очищать деревушку от томми (- пренебрежительное именование английских солдат, аналог "гансов" и "фрицев" - по отношению к немцам, "иванов" - по отношению к русским, "тотси" - по отношению к японцам - прим. авт.). А параллельно этой улице - еще две, в которых, в домах, на чердаках - засели снайперы, а на верхних этажах- пулеметы. Когда наши ребята достаточно углубились в деревню - их прижали. Со всех сторон пальба! Наши парни надеялись перебежками от дома к дому - захватить здание почты - оно как раз стояло у дороги, и если его занять, то можно было бы отрезать отступление англичан из деревни. Зам мой все вроде правильно рассчитал, надеялся, что увидев угрозу отрезания пути отступления - противник отойдет, ведь так это обычно бывает. Да не тут-то было! Из всего взвода к этой почте добралось только пять человек. Минометчики в тылу - делали что могли, погасили две пулеметные точки, но пулеметов там было не менее десяти! А миномет... пока пристреляешься... Короче, вроде все и правильно, и напор, и смелость, и решительность, только вот взвода больше не вернуть. Те ребята, что засели на почте - позже сдались, потому что у них кончились патроны, да и ранены они были все поголовно ...
  ― А что же этот твой зам ? - вдруг вмешивается в монолог один из сидящих за нашим столом унтер-офицеров, так же недавно получивший высшую немецкую награду- четвертый "платиновый" крест.
  ― А что он? Стоял, наблюдал за всем этим бинокль, на возвышении, на позициях минометчиков. Учился руководить...
  
  Аккурат в тот момент, как я приступаю к поеданию второго, в столовую вбегает запыхавшийся адъютант и просит всех нас снова собраться у отдела кадров.
  
  * * *
  Фюрер наконец-то прибыл, из кабинета отдела кадров к нам выходит один из его охранников - и просит выстроиться в линию. Мы выстраиваемся по росту, вытянувшись далеко по коридору. Затем появляются еще охранники, и, наконец, сам Гитлер.
  После короткой речи, в которой фюрер назвал нас самыми лучшими солдатами Вермахта, Гитлер говорит о том, что мы, как избранные и наиболее достойные, удостаиваемся чести получить личное предложение вождя - на участие в очень рискованной операции, проведение которой ну просто очень необходимо нашей стране. Выживаемость в этой операции, предположительно - один против четырех, кроме того, это дело - сугубо добровольное, и, если кто-то не хочет в нем участвовать, пусть сделает шаг назад.
  Я, честно говоря, весь в сомнениях, мне уже настолько надоело воевать, как на фронте, так и в неблагонадежном тылу, что хоть дезертируй, но мой вождь, говоря о том, что, дескать, желающие могут отказаться, именно в этот момент - смотрит на меня так, будто он уверен во мне на все сто, что я не откажусь.
  Короче, из всех присутствовавших, конечно, не отказался никто, да и как можно отказаться, когда на тебя смотрит такими глазами, с таким выражением лица сам фюрер! Нам говорят о том, что в нас не сомневались, что мы не подведем, и что мы молодцы, потому как на нас можно положиться. Дальнейшие инструкции - потом. Ждите, с вами свяжутся.
  
  Тем не менее, через день мне все же довелось вновь свидится с вождем.
  
  3 ноября 2148 года, воскресение.
  Дело обстояло так: я пришел по вызову к офицерам, от которых постоянно получал приказы, что мне делать, куда ехать и т.д. и т.п., а так же после выполнения заданий мне приходилось перед этими офицерами отчитываться. Когда я почти бегом вернулся для получения дальнейших указаний, на месте находились эти офицеры, а так же охрана фюрера и он сам. Поприветствовав меня, Гитлер попросил всех остальных на время удалиться, а сам стал расспрашивать меня насчет моего старого знакомого - Летчика:
  ― Я ничего не забыл, Йоххан! Я помню, как ты хотел мне рассказать о своем друге, который, как ты думаешь, воюет в ВВС.. Но тогда у меня не получилось, ты уж извини, выслушать тебя... С другой стороны, я спрашивал тебя о летчике уже после всего того, что мы пережили на дороге в Нюрнберг, но и тогда нам помешали... И вот сейчас, я думаю, наконец-то, наступил тот момент, когда ты мне можешь рассказать о нем!
  Фюрер откидывается в кресле, а я примерно с полчаса рассказываю ему о Летчике. Время от времени Гитлер прерывает меня, задавая различные вопросы, после ответа на которые я постепенно начинаю понимать, что, наверное, фюрер знает, о ком идет речь. И мне это почему-то кажется немного опасным. А что, если летчик - в заговоре? И теперь, получается, я, ничего не зная о том, общался с заговорщиком? То есть я, конечно, расскажу, если меня спросят, все на чистоту, да только кто мне поверит!!
  Тем не менее все заканчивается хорошо. Гитлер говорит, что, наверное, знает этого парня, и чтобы я никому не рассказывал вообще ничего ни про Летчика, ни про эту беседу.
  ― И еще, Йоххан! - фюрер неожиданно для меня вдруг резко меняет тему разговора. - Хочу тебя поздравить с тем, что ты теперь назначаешься не ответственным курьером - а моим личным инспектором!
  
  Летчик,
  Гражданская черная одежда
  Черные волосы и глаза
  
  Я должен в ближайшее время отправиться в составе комиссии из пяти доверенных лиц на восточный фронт - посмотреть, как там идут дела.
  А по возвращении, конечно, представить доклад.
  
  Глава XII.
  Инспекционная поездка на Восточный фронт.
  Однажды ты дойдешь до глубинного понимания главного принципа отношений с подчиненными: Доверяй и перепроверяй!
  8 ноября 2148 года, пятница.
  Итак, вскоре я, в составе комиссии из пяти человек я срочно вылетаю на восток. По пути мы только один раз попали в маленькое приключение, но, признаться честно, душа у меня все равно в очередной раз ушла в пятки. Уж больно я боюсь высоты. Для меня, человека сугубо сухопутного, помирать почему-то совершенно не в тягость, но если это на земле, а вот так вот, летя на высоте 500 метров... Кроме того, нам не выдали парашюты, зато у летчиков они были!!
  Короче, примерно в середине перелета (а полет наш был недолгим) к нам подлетел российский автоматический истребитель, который все почему-то называли "Suhoi" и держался в хвосте нашего самолета примерно пятнадцать минут. После этого он переместился слева от нас и так летел еще около десяти минут. Это время мне показалось вечностью. Я с ужасом рассматривал боевые ракеты под крыльями этого небольшого самолетика, и представлял себе, как он сейчас снова зайдет к нам в хвост, а потом выстрелит - и нам всем конец.
  Но, к счастью, ничего такого не происходит, русский самолет (помахав нам на прощание крыльями!) вскоре быстро набирает скорость, и устремляется далеко вперед, пока не исчезает из виду.
  
  * * *
  После этого начинается обсуждение нашей инспекции - зачем она нужна , да почему на восток послали именно нас. Причиной создания комиссии является, в первую очередь, несоответствие потерь немецкой армии и предполагаемой интенсивности боев на восточном фронте. Иными словами говоря, на Восточном фронте наша армия расходует боеприпасы в двадцать раз меньше на одного солдата, нежели на Западном фронте, идет постепенный отход на запад, оставляются территории, но при этом потери наших войск являются такими, что даже страшно сказать.
  
  * * *
  То есть их почти нет. Графы отчетов по убитым содержат просто смешные цифры, основной "отток" происходит за счет без вести попавших (то есть это те люди, которые, вполне возможно просто попали или сдались в плен!), плюс страннейшая статистика по раненым.
  То есть складывается следующая картина: армия воюет, расходуя боеприпасы и горючее, потребляя провиант и прочее, оставляет свою территорию противнику, медленно откатываясь, но при этом совершенно не несет потерь.
  Фельдмаршал в своих отчетах пишет о некоей "специфике Восточного фронта" - дескать, русские вклиниваются в нашу линию обороны бронетехникой одновременно в нескольких местах, ставя под угрозу уничтожения большие полосы нашей обороны - и тогда, для выравнивания линии фронта и ликвидации угрозы окружения наших войск нам приходится отступать. Это, впрочем, то же выглядит достаточно странно, ввиду того, что не смотря на первый наступательный порыв русским за целый месяц боев удается вклиниться на нашу территорию - в лучшем случае километров на тридцать!
  
  * * *
  Итак, наш самолет благополучно приземляется на аэродроме одной из многочисленных баз снабжения Восточного фронта. Аэродром, не в пример таким же, которых я за свою службу на Западном направлении видел-перевидел, выглядит просто образцово- показательным по части чистоты и порядка, что, впрочем, вполне объясняется тем, что, судя по всему, прибытие сюда транспортника, да и вообще какого- либо другого самолета- целое событие.
  Пока мы обсуждали свои дальнейшие действия в здании при аэродроме, (окна помещения, в котором мы сидим, выходят на взлетно-посадочную полосу), я увидел, как на аэродром сел всего один большой транспортный самолет, который привез всего несколько контейнеров, которые стали как-то не очень ретиво разгружать солдаты обслуживающих служб, и эти контейнеры были совершенно непонятного происхождения, не имели военной маркировки! Что там в них, кто их перевозил- дело совершенно темное.
  
  * * *
  Дальше глава нашей инспекции (опять! как многие это любят!) предлагает нам разделиться, для того, чтобы в поставленные сроки исследовать и написать отчеты по всей линии "боевого соприкосновения с русскими".
  Затем нас должны, уже каждого по отдельности, доставить на свой участок фронта. Нам обещают вертолеты, но затем, когда на вертолете к своему участку отправляется глава инспекции - оказывается, что у остальных вертолетов просто нет топлива!
  Как раз в ту же минуту, как один- единственный заправленный вертолет с главой инспекции поднимается в воздух, к нам приходит Фельдмаршал, запыхавшийся и извиняющийся за то, что не смог по причине загруженности нас во время встретить.
  Тем не менее, вскоре нам предлагается "отобедать", и не смотря ни на какие возражения, нам приходится поучаствовать в этом, к сожалению, долгом, мероприятии. Фельдмаршал нас угощает, а напитки, как мне кажется, крепленые, так что через три часа "обеда" члены инспекции, кто на ногах, а кто волоком - сопровождаются в автомобили, которые нас и развозят, наконец, каждого на свой участок фронта.
  
  * * *
  Еле- еле я добираюсь на фронт уже поздней ночью, и притом в таком состоянии, что просто хоть падай.
  Что я там делал! - не передать! Выгрузившись, я отказываюсь идти отдыхать - и сразу появляюсь на передовой. А ночь! Темно- хоть глаз выколи. Я, в предложенный мне бинокль осматриваю позиции русских - все в огнях, как будто рядом с нами раскинулся мегаполис - и затем спрашиваю солдат вокруг меня, почему они не ведут беспокоящий огонь по противнику. На это мне резонно отвечают, что, дескать, артиллерии нет. Но есть противотанковые установки!
  Подойдя к одной из них я отдаю приказ проснувшемуся и долго не приходящему в себя расчету открыть огонь по русским. Расчет мне отвечает, что ракет нет. Пока мне подносят ракеты - проходит еще с полчаса, а ракеты, увы, мне дают всего две. Я прикидываю, сколько могу выпустить по русским ракет, прежде чем расчет установки будет засечен и уничтожен вражеской артиллерией, и затем - стреляю, немало удивившись яркому световому следу от выпущенной мной ракеты.
  Похоже на учебную! Такие ракеты сгорают, не долетая до цели, но по направлению полета преподаватели делают выводы о точности прицеливания обучающегося. Затем еще!
  В ответ русские минут через двадцать (то же ведь тормозят, блин) открывают ответный огонь, и нас вскоре накрывает разноцветным, озаряющим все вокруг, как днем, зеленым, синим, красным и желтым светом от фейерверка.
  Тогда совсем уже ничего не понимая, смотря, как наши позиции озарились сотнями русских еще дополнительно ими выпущенных осветительных ракет, в сопровождении фронтовых офицеров, проводивших меня до моей палатки, я ухожу спать.
  
  9 ноября 2148 года, суббота.
  Утром я вроде бы трезвый, встаю ни свет, не заря, потому как знаю, что проспать долго - это значит потом весь день себя чувствовать плохо. Но...
  Вчерашняя комедия продолжается!
  Вчера ночью я этого, почему-то не заметил, но сейчас мне видно все. Так вот, позиции нашей пехоты совершенно не оборудованы! Нет блиндажей, окопов, траншей, ходов сообщения, хотя земля - просто пух, бери лопату- и сооружай все, что душе заблагорассудится. Понятное дело, у парней напряженка с техникой - но ведь жизнь - дороже! А что же будет, если русские пойдут в атаку? Окоп спасает пехоту, как же без него?
  Итак, сначала я бужу командира роты, в расположении которой мне повезло проснуться, потом- его заместителей, командиров взводов- и затем мы все вместе отправляемся осматривать "позиции". Картина, к сожалению, везде удручающая. Наша пехота вповалку спит прямо на земле в спальных мешках, а некоторые умудрились, видимо особенно напрягшись - поставить индивидуальные палатки. Но, как бы то ни было, пехота находится не в земле, врывшись в нее, а на земле, что меня не может не беспокоить. Кроме того, на "позиции" наблюдается откровенный бардак с оружием - автоматы и пулеметы, противотанковые гранатометы и установки для борьбы с танками- беспорядочно стоят, но по большей части лежат, где попало. Несколько раз я вижу карабины, лежащие без присмотра на земле, в то время как ближайший человек - дрыхнет себе метрах в десяти!
  Об этом всем я говорю офицерам, едва продирающим глаза.
  ― Боже мой! - кричу я схватившись за каску, - ну вы бы хотя бы догадались, уж если не умеете рыть окопов, положить пулеметный расчет за кусты!
  В ответ на это один капрал мне говорит что
  ― Таким образом пулеметчик не будет видеть противника!
  
  Более того, окопы не роются потому, что это мешают быть войскам мобильными. А мобильность пехоты, как мне говорят, по Уставу, хотя в уставе немного другое говорится, это километр пути (машин нет - увы) за тридцать минут. Это на роту.
  
  * * *
  Дальше - только хуже. Объявляется подъем, на который солдаты вроде как реагируют (почему-то слышится гром котелков и металлических термосов), но не все и не всегда.
  Затем происходит следующее: по свистку лейтенанта пехотинцы начинают хватать с земли какое под руку попадется (видно, что не свое) оружие- и палить в воздух. Я, взяв у одного из рядовых бинокль смотрю на позиции русских, желая узнать их реакцию на пальбу, а оттуда (о, ужас!) на нас надвигается несколько русских бронированных машин на гусеничном ходу. Таких машин я еще нигде не встречал - что-то похожее на металлический гроб, с усеченными углами, сверху- крупнокалиберный пулемет, но ни на одной из машин у пулемета нет стрелка, и, самое непонятное, - это большая труба сзади, из которой густо валит то ли пар, то ли белый дым...
  ― Атака! - ору я во всю глотку и залегаю на земле схватив первый попавшийся мне под руки карабин. - Всем в укрытие!
  Затем, со страхом слушая рев двигателей надвигающихся на нас машин, я в несколько прыжков добегаю до гранатомета, приказав одному из молодых бойцов стрелять по врагу из него.
  ― Так точно, господин офицер! - отвечает мне он, после чего начинает так долго и нерешительно выцеливать головную машину русских, что мне это начинает действовать на нервы.
  Я командую: "Стреляй!" - но выстрела не следует, а слышится только щелчок. Гранатомет не заряжен! Что делать? Приходится все брать на себя.
  А как страшно! Мы - в чистом поле, только немного деревьев, на нас катят какие-то страшные, большие машины, мы - как на ладони, и никто не готов к сопротивлению.
  Я приказываю принести мне заряд. Через минуту мне подают две РПГ ракеты, выстрелив которыми я, по-моему, промахиваюсь, взрывов не видно, скорее всего ракеты улетели куда-то далеко за машины русских. Тогда я требую еще ракет, и только зарядив третью понимаю, что подаваемый мне боеприпас - учебный, сделанный специально для того, чтобы научить молодых пехотинцев не терять из виду цели при небольшой, но серьезной для неподготовленного человека "отдаче" гранатомета.
  
  Пока же происходит вся эта возня, русские оказываются уже на наших позициях, и на эти машины- с криками и воплями бросается наша невооруженная пехота.
  
  * * *
  Странные большие русские машины с большими дымящимися трубами оказываются полевыми кухнями на гусеничном ходу. Русские подкармливают немецких солдат, неделями не получающими своей собственной еды.
  
  Наши солдаты выстраиваются в очередь, а я безуспешно пытаюсь отвадить их от русских поваров в белых халатах, лихо наливающих в протянутые котелки и термоса суп.
  ― Что вы делаете? - ору я среди всеобщего гвалта, - этот суп наверняка отравленный! Держите себя в руках!
  На это (и опять - резонно!) один из офицеров сообщает мне, что до сего дня от русской еды еще никто не пострадал. Более того, мне говорят что сегодня я успел позавтракать именно русским сладким (переслащенным, кстати) чаем и бутербродами.
  
  ― Что поделать! Солдаты хотят есть! - говорит этот офицер, смотря в землю на кончики своих ботинок - а со своей едой у нас туго...
  
  Затем пехоте раздают сигареты, вываливая их из утроб машин целые коробки, и потом - из одной машины выпрыгивает веселый, улыбающийся русский офицер, к которому тут же подскакивает наш командир роты, тот самый, которого сегодняшним утром я разбудил первым. Я подскакиваю следом, желая понять, что происходит, а происходит примерно следующее: наш офицер с русским обсуждают, сколько немецкой территории мы сможем уступить сегодня русским в обмен на кормежку.
  
  К чести ротного командира скажу, что он торговался до последнего, отдав в своей полосе всего триста метров!
  Но это на завтрак, камараден, что же будет в обед?
  
  * * *
  Но на обед ничего такого не происходит. Как, впрочем, и на ужин. То есть к нам снова приезжает русская мобильная кухня, русские вновь раздают нашим солдатам еду - но это происходит уже без обмена пищи на нашу территорию. И то хорошо.
  За ужином, когда я, уминая русскую кашу под названием "plof", нахожусь в теплой компании солдат, с которыми успел познакомиться за день, мне в голову вдруг приходит замечательная мысль!
  А не сходить ли нам в разведку к этим радушным русским? Меня просто жуть как гложет любопытство, как себя ведут эти якобы добродушные ребята на оккупированной ими немецкой земле.
  
  * * *
   В то же час я сообщаю о своем намерением командиру роты, в которой нахожусь и требую, чтобы мне дали людей. В ответ же полное непонимание. Во-первых, мне говорят, что если я пойду в разведку один, то меня русским будет сложнее заметить. Во- вторых людей нет, они все при деле (аргументация просто никакая, мы все прекрасно знаем, что рота мается бездельем, хотя вполне ясно, что людей вполне можно было бы чем и занять). Мне хочется ругаться, но я этого не делаю, просто приказав капитану - командиру роты сделать все так, как я решил.
  Далее я некоторое время взываю к сознательности солдат этой самой роты, надеясь, что хоть кто-то, но вызовется добровольцем пойти вместе со мной. Как ни странно, но такие ребята находятся, вполне возможно, им просто надоело ничего не делать, и, ранним утром следующего дня, лишь только забрезжил рассвет, мы вместе, надев камуфляж и нанеся зеленый грим на лица - отправляемся в путь.
  
  10 ноября 2148 года, воскресение.
  Итак, пока еще не рассвело и мы были окружены предрассветным сумерком, удалось пройти довольно-таки приличное расстояние по разбитой асфальтовой дороге, ведущей на восток, а после мы едва завидев впереди проверочный пункт русских - сворачиваем в сторону, в лес. Через три часа пешего пути мы делаем первый привал, и вот как раз в этот момент меня вызывает по рации один из связистов Фельдмаршала. Так вот, оказывается, едва мы выдвинулись, о моих действиях тут же было доложено в штаб фронта, откуда со мной тотчас связались, для того, чтобы сообщить , что в том направлении, куда я двигаюсь со своей небольшой группой - ведет свою маленькую партизанскую войну, не подчиняясь никаким приказам - рота спецназа СС.
  ― Они ушли в отрыв уже дней как десять, - взволнованно вещает мне адъютант- связист, - они не держат связь, нападают на русских, и, самое главное, являются главными возмутителями спокойствия и "дестабилизаторами" обстановки в том районе.
  Короче, меня предупреждают о том, чтобы я был крайне осторожен и постарался не встретиться с этими ребятами, а то, того и гляди, произойдет что-нибудь нехорошее!
  Выслушав мои радиопереговоры (а я их всегда, по возможности, веду так, чтобы окружающие меня подчиненные слышали меня - показывая тем самым, что я им доверяю, плюс обучая их тому, что все не просто, и что в приказах, какими бы они не казались неразумными, всегда есть доля "штабной" правды) сопровождающие меня пехотинцы почему-то вдруг решили рассказать мне о действиях немногочисленных, но все- таки присутствующих на Восточном фронте частей ветеранов из СС.
  
  Так вот, оказывается, недалеко отсюда в момент вторжения русских на территорию Германии располагалась дивизия СС, солдаты и офицеры которой отказались отходить, не смотря на приказ, и стали оказывать русским яростное сопротивление. Русские же, столкнувшись с таким "непониманием", примерно три дня вели переговоры с ссовцами, умоляя их сдаться в плен или отступить, после чего, окружив дивизию, подтянув артиллерию, передали ультиматум, и после того, как не получили ответа в установленный срок - разнесли всех оборонявшихся в клочья. От дивизии осталась лишь одна рота, которая на момент окружения дивизии находилась на марше, пытаясь преследовать танковую колонну русских, идущую на запад. Вот эта самая рота сейчас и прячется в лесах, и бузит.
  
  * * *
  Вот так. Но самое любопытное еще впереди! Из-за этой роты в районе, в который мы выдвигаемся, русскими введен строгий режим, и туда не допускаются немецкие солдаты.
  Я весь в недоумении:
  ― А что? Где-то еще русские принимают на свою территорию наших?
  Оказывается, что да. Наши солдаты без оружия могут приходить - и покупать в разных селениях, в магазинах, еду. Тон моих спутников, конечно, тот еще, они рассказали мне историю об ссовцах так, будто сердились на них за то, что те им мешали спокойно жить.
  
  Идя, очень медленно, все время на восток, мы к середине дня проходим наш лес насквозь, и оказавшись на границе леса и большого поля, вспаханного когда-то, но не засеянного, делаем привал, ожидая ночи.
  Мои спутники время от времени начинают говорить о том, что мы зашли очень далеко, и теперь находимся на польской территории.
  В ответ я только тихо улыбаюсь в сторонку.
  
  11 ноября 2148 года, понедельник.
  Дождавшись ночи, мы решаемся на вылазку из своего укрытия в лесу, выходим на поле, и затем, соориентировавшись, разглядев вдали огни, взяв направление, возвращаемся в лес - чтобы уже в нем идти туда, куда наметили.
  Еще через минут сорок мы пересекаем небольшую, разбитую гусеницами танков дорогу, и вот уже по ней, все время имея перед собой ориентир- огни , еще через какое-то время наконец входим в небольшое немецкое селение.
  
  * * *
  Деревня состоит (а вообще видно-то слабо), наверное, домов из тридцати - не больше, на сколько я мог судить. Все это аккуратненькие, двух- трех- одно - этажные красного кирпича домики, в подавляющем большинстве окон которых не горит свет. То ли все спят, то ли людей в этих домах попросту нет. Горят в основном только фонари на улицах... но, кто ищет- находит.
  В центре деревни, с полчаса поблуждав там и сям, мы наконец натыкаемся на маленький, одноэтажный домик, за невысоким заборчиком- в котором, наверное все- таки кто-то находится, потому как в доме сразу в нескольких окнах свет есть, плюс оттуда доносятся звуки, скорее всего работающего телевизора. Передача - немецкая, но это теперь совершенно не означает, что в доме немцы. Может русские, которым интересно посмотреть теленовости из Берлина?
  
  Тем не менее, осторожно, приготовив оружие (мои спутники, кстати, спрашивают меня- зачем?) мы подходим к домику- и я жму на кнопку звонка у входной двери.
  
  * * *
  Примерно через минуту какой-то интенсивной задверной возни нам отворяют, и на пороге показывается женщина средних лет.
  Первый ее вопрос, который она мне задала, поначалу мне показался немного странным. Разглядев, что у нее на пороге стоят несколько немецких солдат, женщина спросила нас:
  ― Вы что - заблудились?
  А потом еще:
  ― А почему вы при оружии?
  Тем не менее, нас пускают в дом, приглашают располагаться в большой столовой комнате, смежной с кухней, а когда мы раскладываем на большущем, натуральном деревянном столе свой нехитрый солдатский паек немецкого эрац - производства, выданного нам интендантами по редкому и торжественному случаю - разведке в тыл русских, предлагают "угостить по-русски", то есть много и бесплатно...
  
  * * *
  Уже через полчаса на столе появляются чистые тарелки и вилки, притом все это - гражданское, то есть настоящее, не пластиковое, а еще спустя немного времени- тарелки наполняются "содержанием" в виде вареного картофеля и волокон- ошметков некоего русского консервированного продукта, называемого всеми "tuschonkkenn".
  
  Мы съели все и поблагодарили хозяйку. Но это было не все! После нас угощают чаем с пирожными, политыми опять же русским неизвестного происхождения продуктом "sguschonkkenn".
  Все довольны. Я через все свои наддевки на мундир лезу в карман за деньгами, но хозяйка, нас принявшая, говорит, что денег не надо.
  
  После долгого путешествия на свежем воздухе, обдуваемые даже в лесу ветром мы пригрелись и размякли. Уже засыпая я начинаю расспрашивать хозяйку о том, как ведут себя русские.
  
  * * *
  Оказывается, жалобы на них все-таки есть. Во- первых, они, когда эта деревня была прифронтовой, завезли в нее (это было уже после того, как наша армия откатилась назад- дальше на запад) довольно много продуктов - для перепродажи в двух местных магазинах. Наша фрау хозяйка как раз в это время вернулась из эвакуации, прослышав о том, что русские ведут себя корректно - и как раз во время, в тот момент, как русские перепродавали съестное местным.
  Итак, русские устанавливают фиксированные цены продажи продуктов, так что нашей фрау сделать особые деньги, повышая наценки, на немецких солдатах, которые время от времени перебегали линию фронта для закупок в ее магазинчик - так и не удалось...
  ― А затем - только хуже!
  Русские уходят вслед за отступающей немецкой армией, и перепродажа еды в местные лавочки так же откатывается в прифронтовые селения.
  ― Нам же оставили лишь карточки по которым мы могли бы получать паек!
  Все, лафа закончилась. Раз в три дня в деревне все дома (включенные в особый список снабжения) объезжает машина, выдавая всем продукты в соответствии с выданными ранее карточками. Еда бесплатная, и по нашим меркам- весьма обильная, норма одного человека вполне может прокормить двух, но... даже тут русские не смогли не насолить несчастной немецкой фрау, оставшейся без мужа- они, дескать, выдавая карточки, исходили не из того, что в определенном доме (а карточки выдавались "по домам") - до войны жило столько-то человек, а из того, сколько живет сейчас. То есть наша фрау хотела бы получить на свой дом, где до войны жило пять человек (по-моему - преувеличение), пять карточек, с соответствующим обеспечением, но ей выдали всего одну, потому что на день выдачи (как, впрочем, и до сих пор) она в доме пребывала одна!
  
  * * *
  Ну, и самая, конечно, лютая лютость, которую русским можно простить только после того, как увеличат нормы снабжения, так это то, что они заставляют немецкий народ работать.
  Исходя из концепции, странной для оккупантов, что "пусть все при нас будет так же, как было до нас" - русские, организовав специальные комиссии, подкупая местных осведомителей едой - находят в деревнях и поселках муниципальных и федеральных служащих, и настоятельно просят их продолжать работу в прежнем режиме. Недалеко от той деревни, где мы сейчас находимся, например, они даже как-то пришли к местному бургомистру - и под конвоем отправили его на рабочее место, чтобы он выполнял свои обязанности не отлынивая. То же самое происходит со всеми - кто не уехал или уже успел вернуться! Это относится к учителям, врачам, пожарникам и почтальонам! В паре мест недалеко от нас есть даже немецкие полицейские.
  
  * * *
  Ну, в общем, всё так. Если бы русские кого-то насиловали, убивали, мучали и массово расстреливали, я думаю, об этом было бы хоть что-то известно, и местные жители не смогли бы так вот просто жить у себя в домах. Но ничего этого, наверное, нет. Хозяйка любезно позволяет переночевать у нее, правда не в доме (наши ноги плохо пахнут), а в рядом стоящем амбаре, где на полу лежит сено- толстым плотным таким слоем, как перина. Короче, мы отваливам туда, а мне бог мудрости дает залезть на чердак амбара по приставной лестнице, и там, у окошка, обозревая задний двор дома вполглаза прикорнуть.
  Но сладенький сон длится недолго!
  Примерно через час (а я таки не сплю! сразу все заметил!) со стороны соседнего дома, от забора - по нам кто-то открывает пальбу из автоматов, мне хорошо видны вспышки от выстрелов. Мои ребята сразу же вскакивают и начинают пытаться зарядить свои карабины, но, пока все это происходит, теряется время.
  Пули стреляющих в нас запросто пробивают нетолстые деревянные стены амбара, один из наших молодых, бросившись на четвереньках к своему оружию, слишком сильно задрав вверх задницу - словил пулю в хребет, и, дико взыв, повалился на пол.
  Я же откровенно мнусь, боясь обнаружить себя. Все эти месяцы пусть относительного, но мира и покоя, пусть и в военной форме и все еще на военной службе дали мне надежду на то, что, может быть, но все- таки- я выживу. И вот тут выбор. Плохие вояки, никакие даже можно сказать вояки внизу, падают, сраженные пулями, истекают кровью, а я, их командир- не замечен врагом. В принципе, им там, внизу, стреляющим по нам - не составляет никакого труда снять и меня, вся эта деревянная обшивка каркаса амбара- бумага для пули, но...
  Офицер во мне побеждает- встав в пересечении балок каркаса, тем самым хоть немного, но прикрыв себя, соориентировавшись по вспышкам, я, в полсекунды разбив маленькое стеклянное окошечко- делаю несколько одиночных, но быстрых выстрелов в противника.
  Стрельба прекращается.
  Дальше я слетаю по лестнице вниз, и, обойдя амбар слева, бегом подлетаю к забору, от которого только что по нам вели огонь.
  Перемахнув его (все время думаю, какая же я сейчас лакомая мишень, тем более если у стреляющих в нас есть приборы ночного видения)- я обнаруживаю там, у забора с другой стороны, посветив своим слабым фонариком- двух грязных, в лохмотьях, но все равно- форму различить можно- ссовцев, ползающих в лужах своей крови, пытающихся схватить друг друга за руки, чтобы подтащить поближе и оказать первую помощь. Но на что-то этим парням можно рассчитывать только в том случае, если с ними еще кто-то есть, кто-то их прикрывает...
  
  * * *
  Подойдя к этим ребятам я пытаюсь с ними заговорить, но они достаточно предсказуемо реагируют - один делает рывок в сторону своего карабина (приходится наступить ему на руку и поёрзать по ней) а второй (карабин так же далеко в стороне) - тянется к кобуре на поясе.
  Я совершенно не хочу кого- либо убивать сейчас, тем более немца, и тогда снова перелезаю через забор, благо ссовец с пистолетом, видимо, ранен серьезно и делает все медленно.
  Тогда я возвращаюсь к амбару, к уже пришедшим в себя моим подчиненным, а затем, оставив их - в дом, где мы еще недавно так славно отужинали. Хозяйки и след простыл! Дверь открыта на распашку, и догадываясь, в чем дело, я снова подхожу к амбару, велев всем ждать меня- прячусь за еще одним забором, но у другого дома.
  
  * * *
  Примерно через полчаса (уже светать, кстати, начинает ) к дому, где мы немного гостили, подъезжает несколько больших бронемашин русских и еще две легковые, немецкие полицейские. Вместе с полицейскими из машины высаживается наша хозяйка. Русских же - человек пятнадцать, они подходят к амбару, опрометчиво держа оружие не наготове, после чего извлекают из амбара моих "героев". Через какое-то время из одного из БТР-ов приносят носилки, и, вколов что-то нашему раненному в позвоночник товарищу, относят его к машинам.
  Но тут начинается!
  Наши ребята построены в ряд, у них проверяют документы перед амбаром, а один русский солдат показывается из-за амбара, как раз попадая в поле видимости ссовцам, нас обстрелявшим.
  Начинается пистолетная стрельба!
  Русские падают на землю, а наши солдаты и сонные полицейские (одеты неряшливо - тьху! у одного брючина заправлена в носок, фуражки все - велики и в перекасабоку на головах сидят ) остаются стоять.
  В принципе русским разнести ссовцев - раз плюнуть, но, вместо ответной пальбы они начинают через мегафон уговаривать стреляющих по ним сдаться:
  ― Сдавайтесь пожалуйста, прямо завтра! - кричит один из русских, то ли от волнения, то ли от незнания каверкая немецкие фразы.
  Но в ответ слышится лишь частая неприцельная пистолетная стрельба с перерывами на перезарядку.
  
  * * *
  Затем следующее: к углу амбара подходит русский огнеметчик, и, немного высунувшись - пытается напалмом попасть в этот пресловутый забор! Ничего. Струя просто не добивает.
  Кто-то зачем-то пускает вверх осветительную ракету.
  Химическая вонь от напалма, гарь и дым, все освещается вокруг как днем, русские пытаются высунуться из-за амбара, ссовцы продолжают палить из пистолетов, стандартные вопли про русских свиней, но затем все решается в секунды двенадцатью выстрелами из ручного гранатомета.
  Все! От забора, за которым прятались ссовцы, остаются лишь ошметки.
  К нему подбегает наша гостеприимная хозяйка и лепечет про то, что этот забор принадлежит не ей, а соседям. Думаю, она рада, что если и есть от состоявшегося тут столкновения какие-то издержки и расходы- то это все не ее.
  
  * * *
   Моих бравых сопровождающих строят в шеренгу еще раз и они, почти маршируя, отправляются грузиться в русские бронемашины. Фрау хозяйка еще какое-то время блуждает по заднему двору своего дома - и затем исчезает в доме.
  Я же, выбросив карабин, отправляюсь в обратное путешествие к нашей с русскими забавной "линии фронта", в утреннем сумраке , щурясь, ориентируясь по компасу и карте.
  
  На обратном пути меня снова ждут приключения, я несколько раз буду сталкиваться с русскими военными объектами, по периметру обильно окольцованными "изгородями" из стоящих, но не активизированных автоматических пулеметов, один раз я издали в бинокль буду наблюдать, как русские на танках и бронемашинах, поддерживаемые вертолетами будут громить ссовцев, держащих оборону у дороги, по которой туда- сюда снуют несметные полчища огромных грузовиков "GAZ", но, через сутки, совершенно измотанный и голодный, я все- таки смогу пересечь линию фронта, тем более, что она не является сплошной и сквозь нее можно пройти незамеченным.
  
  12 ноября 2148 года, вторник.
  Выйдя к одной из наших пехотных частей я пойду в штаб, и там, предъявив документы, попрошу отвезти меня в расположение той части, где я был вначале.
  Прибыв обратно, я сутки просплю в выданной мне двухместной палатке, а затем меня заберут посланные за мной с машиной адъютанты из штаба Фельдмаршала. Джип разгоняется, а я смотрю в заднее стекло на удаляющихся немецких, молодых и старых, пехотинцев, стреляющих вверх из своего оружия, тем самым создавая статистику расхода боеприпасов.
  Все.
  
  13 ноября 2148 года, среда.
  В штабе Фельдмаршала нас на прощание снова обильно кормят и поят, но мы, инспекторы несчастные, не смотря ни на какие адъютантские тосты выглядим грустно и необычно молчим. Совершенно не так, как это было на пути к фронту! Заместители и помощники Фельдмаршала все хотят нас разговорить, но мы, полностью ушедшие в себя, отвечаем им уклончиво и неоднозначно.
  В принципе все ясно- мы понимаем, что, наверное, по иному и нельзя воевать на востоке, да только все это противоречит тому, что от нас ожидают. Нас, видимо проверяют на то, стали ли мы, так же как и высшие офицерские чины на восточном фронте, соучастниками этого нового, молчаливого заговора лжи..
  Но пока об этом точно не можем сказать даже мы. Мы полны впечатлений - только вот что с того? Когда мы их еще переварим?
  Какое-то время мне даже кажется, что инспекция не доедет до аэродрома или, в крайнем случае, не долетит до Берлина.
  
  * * *
  Самолет нам предоставляют очень тихоходный и шумный. Еле перекрикивая гул моторов, ежась от холода, мы договариваемся друг с другом о том, что будем писать в отчетах о нашей поездке.
  Это, конечно, нехорошо - лгать, но мы соглашаемся сократить ложь до минимума. Напишем в общих чертах то, что слышали о восточном фронте раньше, все эти военные штампы о быстром бронетанковом продвижении с малыми потерями с обеих сторон...
  С другой стороны, если кого-то из инспекторов фюрер и захочет увидеть лично для беседы, то из всех первая кандидатура - моя.
  А это уже нечто другое.
  
  Для храбрости мы пьем шнапс, до написания отчетов наша инспекция не закончилась, получается, все самое интересное у нас еще только впереди.
  
  * * *
  Берлин нас встречает мрачной и холодной, ветреной погодой. Очень редко из-за низко нависших туч показывается солнце и вообще все мрачно. Бомбардировщиков над столицей стало появляться значительно меньше, Англия с Францией, измотавшись и плотно засев в долгах Америке, постепенно выходят из игры.
  Фюрер постоянно находится то в очень мрачном, то в очень бодром расположении духа. Он говорит, что наконец-то наступает развязка, что сейчас наступил тот момент, когда от нами принятых решений зависит все.
  Европейцы выходят из войны, отводя свои армии к границам Франции и Голландии, представляя сотни километров линии фронта американцам.
  В самой Америке зреет бунт белых против "черной" власти, и Америка прежде всего заинтересована в том, чтобы поскорее закончить европейские дела. Скорее всего, Америке предстоит один мощный удар по Германии из последних сил, и если его выдержать, то дальше инициатива перейдет к нам и мы сможем поправить свое положение.
  Русские же вещают о том, что создав буферную "гуманитарную" зону от дальнейшего движения на запад отказываются. Гитлер называет русскую пропаганду уловками простой умом и нравом лисицы, которая, хитря, не знает, что по одной ее хитрой морде видно, что она лжет.
  
  14 ноября 2148 года, четверг.
  Первые сутки по возвращении я посвящаю написанию отчета о поездке, после чего, сдав отчет, приступаю к выполнению своих непосредственных обязанностей в странной роли полукурьера- полуинспектора- проверяющего. Мне снова приходится много ездить на машине с различными сверхсекретными документами, вплоть до того моента, когда меня вызывают на беседу к фюреру.
  
  18 ноября 2148 года, понедельник.
  Фюрер прочитал все наши отчеты, немного пожурил всех за "нетворческий" подход, после чего спросил - точно ли мы уверены в том, что русские не зверствуют?
  Мы, оказывается, все как один написали об этом в отчетах, особо это дело подчеркнув. Мы отвечали тогда, что , дескать, писали о том, что видели, но, разумеется, видели мало.
  Затем, всех выслав, оставив только меня, Гитлер завел со мной разговор о том, как я ходил в разведку в русский тыл.
  Оказывается, обо всем этом было доложено наверх, хотя я и попытался скрыть свой рейд, сочтя его каким-то пустым и неинформативным.
  ― Русские только прикидываются паиньками! - сказал тогда фюрер. - Абсолютно уверен, что это- всего лишь пыль нам в глаза. Безусловно, они выступают за одно с американцами, иначе бы не нанесли нам свой подлый удар в спину! А как ведут себе американцы? Они официально подчеркивают, что хотят полностью уничтожить Германию и всех немцев!
  Короче, Гитлер думает, что русские своими действиями пытаются как можно большее число немецких солдат "соблазнить" сдаться в плен - а что дальше? Их, по представлению фюрера, конечно же, замучат в концентрационных лагерях!
  ― Тут в Берлин вернулось несколько сотен таких, побывавших в плену! Они еще посмели заявиться на биржи труда - требовать дать им работу, хотя они и должны были быть на фронте. В Вермахте! - Гитлер сияет своими от блеска почти зеркальными глазами. - Мне пришлось подписать приказ о расстреле "зачинщиков" информационных диверсий, после чего их отправили в тюрьму - на случай, если они еще понадобятся нам для использования их в качестве смертников!
  
  * * *
  Затем мне сообщили, что в самом начале ноября с двух сторон, почти одновременно, сбежали, раскрытые, но не пойманные, наши разведчики - из Вашингтона и из Москвы. Оба докладывали о том, что Вашингтон и Москва собираются нанести в ближайшее время мощные удары по Берлину. Побег такого уровня разведчиков, конечно, внесет какие-то корректировки в планы Америки и России, но, при общей слабости измотанной Германии, а так же в условиях внутренних американских дрязг, вполне возможно, что наши враги , даже при том, что их планы раскрыты, не откажутся от осуществления своих коварных замыслов.
  
  Фюрер еще больше уверовал в "совместность" действий Америки и русских.
  
  А уже ближе к концу ноября, участники нашей "восточной инспекции" стали по одному пропадать.
  
  Глава XIII.
  Внутри круга.
  Твоя тень тебе не принадлежит. Не надо строить на этот счет никаких иллюзий. Когда ты отворачиваешься и ее не видишь, она начинает жить своей жизнью, смысл которой, в основном, сводится к передразниванию твоей манеры двигаться.
  То есть как это происходит? Очень просто. Мы время от времени встречались с этими офицерами в Канцелярии - по делам, а иногда и просто в многочисленных коридорах - случайно. Всех "инспекторов" я время от времени видел, видел, что они есть, где-то рядом, и вдруг... неожиданно долго не пересекаемся с одним, потом со вторым. Сначала не предаешь этому значения, думаешь, что, может быть, человека просто отправили по делам куда-нибудь далеко, но начиная со второго - я настораживаюсь. Нет, что-то все-таки не то происходит.
  
  * * *
  Примерно в двадцатых числах ноября мне довелось в некотором смысле принять участие в совещании ОКВ (Объединенного Командования Вермахта), которое, естественно, возглавил сам фюрер.
  На совещании присутствовали оба разведчика, бежавшие из России и О.Ш.А., которые делали доклады. Разведчик, сбежавший из О.Ш.А. говорил о том, что американцы вскоре планируют пойти в "последний бой", для того, что бы одним махом (но в два этапа!) "решить германскую проблему" - и отправить армию домой, потому как в штатах складывается тяжелая, некоторыми аналитиками характеризуемая как предреволюционная ситуация.
  Итак, как уже многократно говорилось, О.Ш.А. напрягают последние силы для того, чтобы нанести решающий удар по Германии, и, если мы выстоим, то им придется все равно возвращаться домой - решать собственные проблемы у себя дома, но тогда расклад станет немного иным, и, что самое главное, в нашу пользу.
  
  * * *
  На сегодняшний день американцы имеют как собственные, так и переданные им их союзниками глубокие плацдармы - вклинения в немецкую территорию, и, фактическое положение таково, что с любого из них можно действовать, развивая наступление вглубь Германии.
  Загвоздка только вот в чем: у них никак не хватит сил действовать со всех плацдармов сразу. Даже - сразу с двух. Они - источились, и могут начать свою последнюю операцию только с одного плацдарма.
  Мы же, в свою очередь, сможем остановить американцев только в том случае, если узнаем, с какого плацдарма американцы собираются нанести по нам удар. То есть, поставив против других плацдармов слабейшие заслоны (на не главных плацдармах то же будет активность), основные силы сосредоточим на "генеральном" направлении американского удара. У Германии, увы, то же сил достаточно только для того, что бы сдержать натиск лишь с одного направления.
  Что еще? Если же направление главного удара определить не удастся, то у нас просто не хватит времени бежать вдогонку вклинившимся американцам, когда они преступят ко второй фазе операции - глубоко вклинившись, сделать уже совершенно окончательный рывок к Берлину. Если столица будет взята, наше сопротивление не прекратиться, но нарушаться коммуникации, оборвутся связи обороны, пока будут налажены линии взаимодействия - взявшие в свои руки инициативу американцы накуролесят столько, что нам всем каюк. Берлин американцам - выход на оперативный простор. Кроме того не следует сбрасывать со счетов политический фактор. Американцы, захватив нашу столицу просто смогут объявить на весь мир о своей победе над Германией - и уберутся восовяси, оставив нам расхлебывать заваернную ими кашу, дестабилизировав внутреннюю ситуацию в стране.
  
  Итак, на сегодня у нас есть одна, но очень важная, главная задача - узнать, с какого плацдарма американцы начнут свое наступление.
  
  * * *
  Но этого, как говорит наш разведчик из О.Ш.А., не знает в штатах никто, даже президент, потому как американцы, посчитав все плацдармы равносильными и рассчитав, что ни один перед другими не имеет преимуществ, решили решение вопроса отдать на волю...
  
  Генератора случайных чисел...
  А так как с бегством последнего нашего высокопоставленного в американском генштабе разведчика больше "серьезной" резидентуры в О.Ш.А. у нас нет, то узнать, что там на гора выдаст этот генератор - не представляется возможным.
  Следующий момент. Можно было бы, наверное, после того, как решение американцами будет принято, узнать о главном плацдарме по возрастающей нагрузке на транспорт, но тут есть небольшая загвоздка - интенсивность движения транспорта на всех трех плацдармах планируется в период подготовки наступления одинаковой, просто на не основных плацдармах транспорт будет ходить пустым, или с неполной нагрузкой.
  
  * * *
  Вот такая ситуация. Можно было бы узнать у врага его планы, да он сам своих планов не знает. Захваченная врагом территория Германии полностью зачищена, там нет немцев, кто бежал, кто убит, работать там соглядатаем просто некому. Спутники обстреливаются лазерными пушками, так что теряют полностью свое значение. Самолеты - разведчики, а так же рейды в тыл противника? На западном фронте это гибель один - против десяти. Плюс люди ногами далеко не уйдут, техника - будет обнаружена...
  Короче, с разведкой на западе трудно.
  
  * * *
  Что же касается восточного направления, то здесь ситуация как раз совершенно иная, но все равно требующая, наверное, серьезного осмысления.
  Итак, судя по разведдонесениям, русские, так же, как и американцы, собираются идти ва- банк. Другое дело, что им это делать сподручнее, потому как к ним Берлин значительно ближе. Но, с другой стороны, они при этом совершенно ничего не делают для решающей атаки, наращивая лишь недалеко от линии фронта присутствие строительной техники.
  Фюрера это тревожит. Одно дело американцы - ситуация хоть и очень опасная, но во всяком случае понятная, что там. Другое дело - эти русские, пытающиеся изобразить из себя хрен знает что, ослабляющие бдительность наших солдат, подкупающих их своим показным гуманизмом.
  
  * * *
  Вначале декабря налеты на Германию как со стороны американцев, так и со стороны русских прекращаются. Американцы копят бомбы для решающего прорыва, русские говорят, что устали от нашего непонимания и не хотят больше терять самолеты с экипажами. Сообщения русских мы получаем, едва включв радиоприемники, или ТВ. Русские ведут постоянное пропагандистское воздействие на население, показывая наших пленных, живущих обустроено в специальных комфортабельных лагерях в Польше.
  
  Некоторое время назад они попытались отпустить небольшое число пленных домой, в Германию, но тех на месте тут же арестовали и посадили в тюрьму...
  
  2 декабря 2148 года, понедельник.
  2-ого декабря наступает и моя очередь. Меня вызывают к фюреру, а после того, как я вхожу в его кабинет для приема посетителей - все служащие из кабинета уходят, мы остаемся с ним один на один.
  Гитлер начинает наш разговор с упоминания всех тех, кто вошел в комиссию по восточному фронту. Там были ветераны, которые, так же как и я, недавно получили 4-ый железный крест, а так же еще двое заслуженных парней.
  ― Я создал комиссию из тех, кому, как я думал, можно доверять - лучшим из лучших! - голос Гитлера тих, немного с хрипотцой. - Но сейчас настала такая ситуация...
  Короче, самые лучшие, они же, по мнению фюрера - самые удачливые, потому как по теории вероятности каждый из нас должен был умереть на поле боя. Наша удачливость - это, как говорит Гитлер, ссылаясь на слова Магистра - знак свыше. Мы - особенные, и таких людей фюрер предпочел бы держать поближе к себе, плюс привлекать к решению разных вопросов, требующих определенной степени удачливости от тех, кто эти вопросы решает.
  
  * * *
  Итак, фюрер предлагает мне принять участие в очень рискованной операции, вероятность гибели в которой весьма велика, но он, в свою очередь, верит в то, что мне вполне возможно, при моей удачливости удастся остаться живым.
  Ставка? Я уже упоминал - жизнь. В случае же, если "дельце выгорит" (именно так об этом говорит Гитлер, это его слова) - Германия сможет выпутаться из кризиса.
  
  Дальше - больше, Гитлер знает "нашего общего друга", того, кого я называл Летчиком. Летчик по идее должен мне помочь, но гарантировать этого никто не сможет.
  ― Твои товарищи, Йоххан, - Гитлер поднимается из большого кожаного кабинетного кресла, направляясь к двери кабинета, - увы, все погибли. Но мне почему-то кажется, что именно тебе удастся разрешить все наши проблемы.
  
  * * *
  Далее мы, странное дело, но совершенно без сопровождения, то есть вдвоем, долго блуждаем темными коридорами подземных казематов Канцелярии, время от времени оказываясь на разных лестницах, все время по ним спускаясь вниз, пока, наконец, не приходим к некоему большому, слабо освещенному тусклым светом залу с серыми бетонными стенами и гранитным сверкающим полом.
  В зале находятся охранники, их четверо, и они, в свою очередь приветствуют фюрера возгласами "Хайль Гитлер!" вытянувшись по стойке смирно.
  На противоположном (по отношению к нам) конце зала - большие металлические раздвижные двери лифта, в котором мы вскоре и оказываемся. И опять - мы спускаемся вдвоем, охрана за нами не следует.
  Пока же мы спускаемся в лифте вниз, я спрашиваю Гитлера, не рискует ли он так вот, запросто расхаживая без охраны.
  Но фюрер только смеется. Он говорит, что если я - подосланный убийца, и что если вся эта комедия с заговором была лишь прелюдией к развязке - то что ж, заговор с целью смещения Гитлера достиг таких масштабов и настолько всеобъемлющ, что ему с этим уже и не совладать:
  ― Так пусть же тогда все и разрешится!
  Я немного смущаюсь, отвечая, что совершенно не имел ввиду себя, но все одно, мои слова звучат как-то немного нелепо.
  
  * * *
  Итак, после довольно - таки продолжительного спуска вниз, более минуты, или около того, двери лифта наконец открываются (кстати, в лифте есть только две кнопки - "вверх" и "вниз"), и мы оказываемся тут же погруженными в круговорот невероятнейших событий!
  Ах, если бы только они, эти события, не представляли бы опасности для жизни, самое главное - моей, а так...
  Тем не менее, Германия - uber alles и все такое, и я усиленно делаю вид, что даже черту глотку перегрызу за свою Фатерленд.
  
  * * *
  Из зала - в зал. Загрузившись в лифт из одного охраняемого зала, спустившись - мы выгружаемся в другом, где так же есть охрана, которая так же приветствует Гитлера, и, миновав которую, мы входим в еще больший, хорошо освещенный зал.
  А там - что-то страшное!
  Посреди зала (круглой формы), находится какое-то странное, металлическое, подключенное многочисленными силовыми кабелями к электричеству, устройство, больше похожее на огромный в диаметре тор. Внутри его зачем-то лежит человек в военной форме, судя по всему то ли потерявший сознание, то ли еще чего хуже.
  
  Фюрер все, видимо, понимает, что здесь происходит, и на ходу начинает кричать на различных многочисленных, в белых халатах суетящихся здесь людей:
  ― Что это? Что с ним? - громко вопрошает Гитлер, стремительно начиная уходить от меня вперед, так что я еле поспеваю за ним, прибавив шаг.
  В ответ слышится только: "Он ушел, парня с нами больше нет"...
  Тогда фюрер (оказавшись у этого странного устройства) громко начинает требовать, чтобы пришел Магистр, который не замедлил явиться, одетый, как и все присутствующие, кроме Гитлера, меня и лежащего внутри "устройства" военного, в белый халат.
  Пока же между этими персонажами происходит перепалка на уровне:
  ― Ну, извини, у нас опять не получилось...
  ― Да что ты говоришь? В следующий заход я запендюрю на ту сторону тебя!
  ― А мне больше нельзя!
  ― А вот мы тогда и посмотрим- как нельзя...
  Я могу рассмотреть парня, тело которого (понять невозможно- жив он, или нет) выволакивают, впрочем, довольно аккуратно, люди в белых халатах , из круга вовне.
  
  * * *
  Конечно это один из моих приятелей, с которым мы были в инспекции на восточный фронт!
  Его зачем-то заворачивают в солдатские одеяла, а потом уносят, пронося мимо меня, в направлении лифта, из которого мы с Гитлером только что вышли.
  Дальше я, вмешавшись, пусть это и нехорошо - в разговор старших, прекращаю словесную перепалку Гитлера и Магистра, попросив объяснить, что от меня требуется, что нужно, бы я сделал.
  В этот момент фюрер и Магистр перебивая друг друга (по всему вино, как им нравится эта тема), забыв о собственной перепалке, начинают объяснять мне, что риск погибнуть, побывав внутри работающего устройства "Круг" - весьма высок, один против трех, но я, как фронтовик, человек, который многократно смотрел смерти в лицо и т.д. и т.п. , и при этом со мной ничего не случилось (как будто я на войне не был многократно ранен, плюс просто так ходил под пулями и осколками, а не прятался, как мог, от них), видимо, обладаю повышенной степенью удачливости, и, вполне возможно, коли уж я (как будто там кто-то рядом стоял и замеры делал), смог выжить и в более сложных передрягах, с другим коэффициентом опасности, - короче они думают, что мне в данной ситуации должно повезти больше, чем остальным.
   Вот как у них все здесь, а? Рассчитано с научной точки зрения!
  
  Конечно, дело исключительно добровольное, я сам должен решить, спасать мне Фатерлянд, или дать ему так вот запросто сдохнуть под ударами жестоких русских и американцев, но все равно...
  
  Я же хочу спросить Гитлера, или даже Магистра - а только что вынесенный из устройства вперед ногами парень, он, как ветеран, получивший недавно тот же четвертый крест - что? Имеет (или имел уже?) коэффициент удачи меньший, нежели мой?
  Но он - пехота, вероятность его выживания на этой войне была значительно меньшей, нежели у меня, стало быть, если уж и говорить об удаче, то у него ее было значительно, как мне представляется, больше...
  
  * * *
  Но я не спрашиваю. Мне это кажется неприличным, что ли...
  Если Фатерлянд в опасности...
  Ах, Господи!
  Я просто надеюсь на то, что смогу прочувствовать, как в бою или перед боем, ситуацию заранее, но на это нужно время, но мне его не дают.
  
  Вместо этого ко мне подбегает какой- то странный малый, сутулый такой, на морде - респиратор, весь в целлофане, и протягивает карабин, сказав при этом, что мне он вполне может пригодиться. Затем меня просто таки заталкивают внутрь устройства "круг", кто-то врубает большой электрический красный рубильник, а Фюрер кричит, что бы я не волновался:
  "Наш общий знакомый вытащит тебя, Йоххан, не беспокойся!"....
  
  * * *
  Устройство начинает искрить, затем звучит гром, от круга до потолка помещения взметнулись молнии - и затем все исчезает.
  
  Дальше я несусь сквозь бесформенное пространство, освещаемое время от времени вспышками молний, но определить протяженность и размер этого пространства я не могу.
  Кто-то мне шепчет на ухо, что бы я
  Сказал им, что не девять, а семь, не девять, а семь
  
  После чего меня выбрасывает на той стороне...
  
  * * *
  Место, в котором я оказался, сразу же мне не понравилось. Я упал лицом на грунтовую дорогу, в ее пыль... Дорога эта, на сколько я мог видеть при свете вспышек далеких молний, петляла по какому-то большому полю, на котором росла, наверное, рожь, а дальше был темный- темный невысокий, наверное, молодой, лес.
  Едва же я встал и стал отряхиваться от дорожной пыли, как заметил, что мои руки, и мундир - в крови. Почему в крови? Потому что я знаю ее запах. Я оглядываюсь назад, делаю несколько шагов, после чего замечаю, что дорожная пыль, смятая моими ботинками- сочится кровью.
  Затем я еще некоторое время разглядываю придорожную траву, и эту пыльную дорогу. Так вот, и пыль, и трава, и поле за чертой дороги, и лес вдали - как-то странно шевелятся, будто от ветра, но ветра нет. Трава - будто тянет руки в неведомом, мрачном, змеей изгибающемся танце - вверх.
  То же самое, наверное, происходит и с лесом, но мне его плохо видно.
  Повертевшись на месте, увидев, что вдали, на какой-то странной, высокой, но при этом такой пухленькой каменной башне светится огонек - я направляюсь на этот свет.
  
  * * *
  Идти мне сначала трудно, ноги, кажется, вязнут в дорожной пыли, но затем я, наверное, привыкаю, и быстро перестаю ощущать дискомфорт от происходящего.
  Иду я долго, так что по пути, чтобы развлечь себя, несколько раз стреляю в сторону леса из карабина, немало удивляясь, что в этом месте он действует.
  Так вот пули, улетев, наверное, сталкиваются с чем-то вдали, и напоследок взбрызгивая искоркой огня, отлетают, светясь, в сторону..
  
  * * *
  Через какое-то время я все-таки подхожу к замку, на башню которого я так долго ориентировался. Очень долго, пока я не подошел совсем близко, замок был скрыт за деревьями, и вот, пройдя по дороге, через лес, который растет вокруг замка, я, наконец, подхожу к воротам.
  Лес, как и виденная мною трава, извивается, чем-то походя на связанного человека, умеющего своими телодвижениями добиться освобождения.
  По периметру замок окружен глубоким рвом с черной водой, но мост перед воротами через ров опущен, так что я спокойно иду по нему, карабин - на изготовку, и подхожу к воротам.
  Некоторое время я стучусь в большую дверь, вмонтированную в одну створку этих огромных, обитых местами железом деревянных ворот, но затем, внезапный порыв ветра, сильного ветра, принеся с собой какое-то ужасное зловоние и смрад - распахивает эту дверь передо мной.
  
  Все.
  
  Я вхожу.
  
  * * *
  За воротами оказывается далеко тянущаяся травяная лужайка- с коротко постриженной (не шевелящейся!) травой. И так метров триста вперед, а посреди этого - высокая, как я уже говорил, пухленькая башня.
  В этой цилиндрической башне много окон, но светится только одно - на самом верху. Окна в башне в полной мере соответствуют тому, что мы называем словом "окна"- то есть это не пустые проемы, не щели- бойницы, а остекленные проемы, и мне даже видно, что некоторые из них, какие-то частично, а какие-то полностью - открыты.
  
  И вот, я снова двигаюсь вперед, замыслив достичь башни, а после, зайдя внутрь, поднявшись наверх - постучаться в то помещение, в окне которого горит огонек.
  Но что там? Кто? Что меня ожидает? Что-то страшное, или, может быть, наоборот?
  
  Wake up! Скажи им, что семь, а не девять - вновь слышу я, и затем, оглянувшись, вижу
  
  * * *
  Моего друга Летчика.
  Сейчас он очень вполне соответствует своему прозвищу, потому как висит в воздухе, зависнув надо мной, накрыв меня своей бледно - серой тенью, попадающей на меня и на поверхность, на которой я стою (не называть же ее землей? вдруг это и не она вовсе?) от какого-то мне неведомого, но дающего сильный лунного свойства свет, источника.
  ― Остановись, пожалуйста, - говорит мне Летчик - тебе дальше нельзя...
  
  Странное дело, но я верю. Вокруг головы летчика вращается против часовой стрелки, жужжа, черный нимб, и только когда Летчик, разговаривая со мной неосторожно махнул рукой - нимб на какое-то время разлетелся, для того, что бы в считанные секунды собраться вновь в одно целое, но пока он восстанавливался, я успел заметить, что нимб состоит из роев летящих и громко жужжащих мух.
  
  ― Ты все знаешь! - говорит мне Летчик. - Ты понимаешь, как здесь оказался, и понимаешь, наверное, что выйти отсюда сложнее, чем войти сюда...
  В этот момент (больно мой друг странен, хотя- чего мне еще удивляться?) я немного повожу карабином, стараясь сделать так, чтобы ствол хоть немного, но был направлен в сторону Летчика более, чем до этого...
  ― Но ты, так же понимаешь, что я смогу тебе помочь:
  
  * * *
  ― Скажи им там, чтобы не присылали сюда больше недостойных. Если они хотят наладить связь - нужен специальный человек. Какой - не очень трудно догадаться, если я тебе скажу, что ты попал в место, которое вы обычно называете адом.
  После этих слов я пытаюсь обонять запах горелой серы, но ничего такого почему-то не наблюдается. То ли догадавшись как-то о моих сомнениях, то ли просто читая мои мысли, Летчик просит меня не путать геену огненную с местом пребывания мертвых душ.
  На это я отвечаю (жаль, что при себе нет еще жевательной резинки) - пошлый "О"кей".
  
  ― А кто там, в башне? - спрашиваю я Летчика, в ответ получая все то же самое:
  ― Он. Кто он - не трудно догадаться. И он, кстати, очень занят, чтобы так вот запросто принимать у себя непрошенных гостей, которые заявляются сюда только потому, что им любопытно - работает ли "Серебряный Круг" или нет..
  
  Летчик показывает мне рукой в сторону крепостной стены, которая, как оказывается, (снаружи было не так) - стеклянная. Мутная, но все же частично прозрачная. Там, в этом стекле я вижу шевелящиеся, пытающиеся двигаться, как в трясине, но в светлой и прозрачной - фигуры людей...
  Они мучаются, заключенные там...
  
  Но наших ребят, которые были передо мной, товарищей из ветеранов, посланных сюда, просто закинули на другой уровень. Не доросли они до такого наказания - до замуровывания живьем в стеклянной студень. Эти же "привилегированные узники" обладали некогда знанием, что и заставило их держать обитателей сего места поближе к себе, под рукой.
  ― День страшного суда разобьет все цепи! - Летчик летает вокруг меня, не касаясь ногами земли.
  Затем меня предупреждают, что если я еще хотя бы раз окажусь здесь - мне не вернуться. Для того же, чтобы по моем возвращении мои слова имели вес у моих "отправителей", чтобы меня выслушали и отнеслись к моим словам серьезно, мне предлагается вернуть обратно своих товарищей, которых, как и меня, переместили сюда, но они, не имея таких знакомых, как Летчик - вернуться отсюда не смогли.
  Я соглашаюсь:
  ― Немцы не сдаются!- говорю я, и потом, поняв, что ляпнул что-то не то, прибавляю: и никогда не бросают своих.
  Передразнивая меня Летчик говорит: "О"кей!"
  И я быстро покидаю это странное место с живой травой и деревьями, а так же с сочащейся кровью дорожной пылью.
  
  * * *
  И снова я лечу в некоем трудноанализируемом пространстве, снова слышу шепот Летчика:
  ― Скажи им, что не девять, а семь, в том месте кругов меньше, не будь как все
  
  И снова выпадаю уже в другом странном месте, но на сей раз оказываюсь там не один, а в окружении большого количества куда-то двигающегося народа.
  В основном это солдаты. Это американцы, немцы, французы, англичане, реже - турки и канадцы, и вот они, забыв о прежних распрях, почему-то понимая друг друга при разговоре, собираются в большие и не очень толпы, движутся куда-то, но при этом заметно- что все эти группы идут исключительно в одном направлении.
  
  Я оглядываюсь вокруг
  Что здесь?
  Большое пространство выжженной висящим в зените солнцем (или звездой?) земли, твердой, почти не покрытой пылью, не сочащейся кровью, а наоборот, безжизненно высушенной, абсолютно безвлажно - мертвой. Где-то вдали, если смотреть перед собой - гряда высоких холмов, как некий барьер, как стена, они - направление, куда все устремляются. За спиной же - оценивая глазомером плохого артиллериста от меня километра три - такая же, как впереди меня гряда холмов, только они еще выше тех, что мне во фронт. Между грядой холмов, что у меня за спиной, и той, что далеко впереди меня, на сколько я могу оценить - километров десять плоской пустыни, и только в некоторых местах возвышаются неказистые холмы, отдельностоящие, и они все, до единого, без исключения - являются основаниями для огромных, высотой этажей в пять- шесть, и столько же по ширине- глиняных голов, таких огромных, мужских человеческих, идолоподобных, истуканных голов, очень искусно, как мне кажется, сработанных, но при этом в манере "под грубость" - то есть тот, кто их создавал, видимо, работал под "широкий мах", под этакую грубоватую рубленность, но при этом, как мне кажется, мог бы сработать и значительно изящнее, но просто не захотел.
  Лица этих голов- лики простых, но суровых и серьезных мужчин, испещренные морщинами и побитые иногда оспинами.
  Как я уже и говорил, хоть и под грубую работу, но созданы эти истуканы были искусно, потому как время от времени, пока я их разглядывал, мне иногда казалось, что они, эти головы, вот - вот заговорят , обращаясь ко мне. Сила в них заключалась какая-то, что ли, сила правдоподобия и знания неких грубых, но неотъемлемых жизненных начал...
  
  * * *
  Вскоре мне предстоит понаблюдать за еще некоторыми странными персонажами всего этого абсурдного сюрреалистического действа: задавая направление, то отдельных людей, то групп - к следующей гряде холмов, почему-то не той, что у меня за спиной, а к той, что там, далеко впереди передо мной- гонят, восседая на лошадях, прикрытых попоной, рыцари, облаченные, как и их лошади- в металлические доспехи, выглядывающие из под тканевых облачений, раскрашенных в черно- белую, как шахматы, крупную клетку.
  Вот я вижу, как один рыцарь, проскакав галопом метров сто, понимая пыль, насаживает на копье одиноко бредущего старика, и потом, раскрутив его, зашвыривает несчастного далеко вперед. Тот же, в свою очередь, упав, вновь поднимается, и, как ни в чем не бывало, продолжает, сгорбившись, свой медленный унылый марш.
  
  Я же перебегаю от одной группы разноформенных военных к другой. Я спрашиваю их, прежде всего немцев, не видели они моих товарищей, тех ребят, с которыми мы были в инспекции на восточном фронте, называя их звания и имена.
  Немецкие парни в ответ просят меня сказать, где они погибли, на что я отвечаю, как есть - в Канцелярии, в Берлине. В ответ другие солдаты, слыша наши разговоры, хмурятся и переспрашивают - неужели все так плохо? Бои уже в столице, за что же мы погибали?
  Мне нечего им ответить и я бегу дальше.
  
  * * *
  Сбивая направление движения толп, перебегая туда- сюда со своими расспросами, создавая движение людских масс поперек задаваемого рыцарями на лошадях направления, я, конечно, через какое-то время привлекаю их внимание к себе.
  Итак, двое таких, как мне представляется, служителей этого места, скача во весь опор и сбивая с ног несчастных бредущих от одной гряды холмов - к другой, нападают на меня.
  Все попытки пристрелить их у меня проваливаются - сии воины оказываются бесплотными, и, стало быть, пулям неподвластными.
  Через некоторое время, впрочем, обнаруживается, что и их оружие для меня тоже ничто, оно проходит сквозь меня, никак мне не повредив. Стало быть, я продолжаю действовать, не обращая внимание на атаки этих персонажей, все более сея сумятицу в ряды бредущих по этой выжженной пустыне людей.
  
  * * *
  И это, наверное, возымело действие! Очень скоро я, наконец, нахожу одного своего товарища, который, кстати, знает, что где-то поблизости пребывает другой. Дальше мы уже вместе начинаем хором выкликать третьего нашего человека, пока он не подбегает к нам. Все это время за нами пристально наблюдает один из рыцарей, а к нему время от времени прискакивает еще один, для того, чтобы (видно по движению голов в шлемах) перекинувшись парой слов - вновь ускакать.
  Дальше мы втроем уже около часа ищем еще одного нашего инспектора, после чего, найдя его, вместе начинаем движение в незаданном направлении.
  ― Мы в аду! - кричит мне один из моих друзей, который, как получилось, уже осведомлен о том, что здесь происходит и куда все идут. - Нас гонят из одного круга ада в другой, но, говорят, там, в центре, можно выскочить. В центре - девятый круг!!
  ― Чушь! - отвечаю я - это не ад, и кругов здесь совсем не девять.
  Меня спрашивают, откуда я все это знаю.
  ― Я не умер. Это точно. Иначе бы меня не послали обратно в реальный мир через эту хрень. В аду, может быть, кругов и девять, но это не ад, и здесь всего семь кругов. Мне так сказали.
  Далее я узнаю, что мы находимся в четвертом круге, стало быть, обратно - нам надо преодолеть всего три круга, конечно, сначала покинув четвертый.
  
  А дальше...
  Я же немецкий офицер!
  Я ору во всю глотку:
  ― Немецкие солдаты! Идите за нами, двигайтесь в обратном направлении!
  Мой вопль услышан, и через несколько минут около сотни немцев и примкнувших движутся за нашей "великолепной четверкой".
  
  * * *
  Сотня солдат выбирается из чистилища! Как это великолепно! Эти парни полны такой решимости, какой, наверное, невозможно встретить в земной жизни ни у кого!
  Мы бежим, все в пыли, запыхавшись, от одного круга - к другому, поднимаясь на холмы, не обращая внимания на бешеные скачки вокруг нас бесплотных рыцарей, мы падаем в пыль, поднимаем друг друга, и затем, уже собрав вокруг себя несколько сотен солдат из разных армий - на последнем дыхании наконец вырываемся из этого места!
  
  * * *
  И дальше тьма. Я проваливаюсь куда-то, мой разум словно окутан сном, и я снова лечу, не представляя себе - куда...
  
  "Круг - это магия" - слышу я голос того, кого считал своим другом - "круг- это направление в центр, но если ты хочешь жить, или хотя бы не замараться - выходи из него, как бы он тебя не притягивал!"
  
  Я все понимаю, я понимаю, что рыцари - это видение, рассчитанное на устрашение и задания направления движения к центру круга чистилища, я понимаю, что старик, пронзенный копьем - зловещее видение обмана, рассчитанное на то, что видящий убоится видения рыцаря, вот оно что!
  Даже их одеяния - они такие, чтобы их было видно издали, чтобы невозможно было не обратить внимания, чтобы цепляло...
  
  Я лечу, услышав похвалы грома небесного голоса Летчика:
  ― Ты все правильно сделал, ты знаешь, куда идти...
  
  * * *
  Но семь - останется семь даже в чистилище, и чтобы покинуть его, надо увидеть то, чего всегда боялся и что по- настоящему вытащит, отожрет от тебя часть твоей души-
  Раз!
  Мой первый кошмарный сон - видение болота, засасывающего меня, но на сей раз меня некому вытащить, некому протянуть мне руку помощи...
  Два!
  Я в пшеничном поле - а где-то рядом кто-то неведомый и парализующе страшный желает убить меня, напав внезапно из тьмы ночи
  Три!
  просто туман, но чем дальше идешь в нем, тем больше теряешься, забывая не только дорогу назад, домой, к очагу, отцу и матери, но и дорогу к памяти своего собственного имени
  Я хватаюсь за жетон, висящий у меня на шее на цепочке, и прочитав на нем таинственные для меня сейчас слова, как заклинание ору их: "Йоххан Штроуббе!!!"
  Четыре!
  Я плыву в темных водах, гребу к берегу, который вроде уже близко, но пока я доплыву - силы оставят меня. Подо мной - бездна, но между мной и бездной - что-то страшное, большое и черное, желающее меня поглотить, и я думаю о том, как бы не разбудить это, чтобы оно меня не поглотило.
  Я понимаю, что сон его - чуток, и что мои попытки в набухшей от воды форме барахтаться - тревожат сон этого чудовища
  Пять!
  Я вцепился в расселину в скале, вишу, оглядываясь назад и видя под собой черных птиц - далеко внизу и серые облака...
  Еще немного, попытка подтянуться - от расселины отламывается кусок - и я начинаю падать..
  Шесть!
  Я бреду сквозь живой лес, боясь задеть хоть травинку, потому как задень я ее, хоть цветок, хоть веточку- лес оживет, и схватив меня своими щупальцами- корнями и ветвями - раздерет на части!
  Семь!
  Я несусь в блестящем кабриолете по неведомому мне шоссе, уходя от погони - от огромных черных воронов, пикирующих мне на голову с серого неба. Их много, они подлетают и отлетают, но один - два - постоянно у меня над головой...
  
  * * *
  Не выдержав, я начинаю палить из карабина по ним, крича в их адрес проклятия, слыша как они хлопают крыльями и кричат мне в ответ:
  "Кар! Кар! Карабин, *ля, у него заберите! Он сейчас рас**ячит здесь всю нашу аппаратуру - месяц после восстанавливать будем!"
  
  Затем голос Гитлера - он кричит, чтобы меня все оставили в покое, что я сейчас приду в себя...
  
  Ответ, что, дескать, я с карабином могу ранить фюрера...
  
  Я чувствую тепло его ладоней на своих щеках
  ― Мой мальчик! Мой мальчик! - кричит он, целуя меня в щеки - я верил! Я ждал! Я хотел чтобы ты вернулся!
  
  Я - молил о тебе!
  
  * * *
  Я очнулся в подземной лаборатории, лежа на полу, глядя как кто-то ногой отбрасывает - как мяч в футболе - от меня подальше карабин. Я начинаю кашлять, просто захлебываюсь кашлем, затем из глаз льются слезы
  
  Потом - слезы и кровь
  
  ― Выходим из круга! - ору я тогда, и, бросившись к карабину, на пол пути к нему падаю, сбитый с ног, и снова впадаю в забытие.
  
  "Мы были в чистилище - шепчу я: там семь кругов, а не девять. Там сплошной обман..."
  
  Затем я сообщаю звания и имена ребят, но только тех, кого знал лично, которые в подтверждение моей правоты, правоты слов, которые мне необходимо передать фюреру - в этот час воскресли вместе с моим возвращением.
  
  Глава XIIII.
  Подземелье.
  Однозначно: темнота способствует самоопределению.
  Несколько минут я чувствовал себя хорошо. Служащие лаборатории, по моей просьбе, поставили меня на ноги, принесли какие-то салфетки, заговорили со мной о необходимости срочного медицинского обследования (я, конечно, понимаю, что здесь главное не забота обо мне, а научные исследования состояния вернувшихся с "той стороны"), но затем мой разум, видимо перегруженный всем тем, что мне довелось пережить, находясь внутри круга, отказывает мне, и я снова погружаюсь в сон.
  Все вокруг меня обволакивает туманом с блестками, растворяется, и я, уже не чувствуя своего тела, перестаю что- либо контролировать.
  
  * * *
  Я пробираюсь затопленными мне по колено полями вперед, туда, где вдали виднеется фигура моего знакомого. Я хочу подойти к нему, но он удаляется, беззвучно пролетая над полями.
  Затем все заволакивает белым дымом, но именно с его появлением я наконец добредаю до твердой суши и сажусь там в песок, ожидая, что же будет дальше.
  Снаружи, из реального, моего мира, доносятся странные голоса, сообщающие о том, что американцы сошли с ума, опубликовав только что коммюнике, в котором говорится, что бог помогает Америке - потому как трое из некогда погибших американцев воскресли из мертвых. Правда, эти трое ни в какую не хотят теперь воевать и призывают всех поскорее закончить войну, но их никто не слушает, потому как все их слова воспринимают как послешоковый бред.
  
  * * *
  После долгого ожидания наконец появляется Летчик, который едва завидев меня перестает парить над водянистыми полями и, приземлившись, направляется в мою сторону пешком.
  
  Я слышу голоса моих товарищей из инспекционной поездки на восточный фронт, которые говорят, что мне наверное не выкарабкаться.
  
  Летчик просит меня сыграть с ним в игру. Он говорит, что подарит мне кое-что. Кое- какое умение, навык:
  ― Ты сможешь понимать иностранные языки как свой, ты сможешь разговаривать на этих языках...
  Я прошу Летчика назвать свое имя
  ― Ты сможешь чувствовать то, что чувствует другой человек, едва лишь пожелаешь этого.
  Я молю простить меня, что вел себя недостаточно уважительно к архангелу..
  
  ― Ах, брось ты! - Летчик встрепенулся, его передернуло, будто ударило током...
  ― Я думал что ты архангел, защищающий небо Германии! - кричу я, поднимаясь с колен, бросаясь на своего старого дружка, но не имея возможности схватить его (он бесплотен) падая в грязь.
  Дальше мне предлагается называть Летчика по званию, идет перечисление (на выбор) - Люцифер, Дьявол, Сатана, Шайтан и прочие придурковатые заковыки, которые Летчик придумывает, видимо, на ходу ...
  Но потом быстро сдается.
  ― Вельзевул - говорит он мне, наполняя мое слабое уже от всех передряг сердце благоговением и трепетом. - Король мух.
  
  * * *
  ― Авиация для меня - мушиные бои без правил в воздушных пространствах географических, выдуманных людьми территорий. Я совершенно не тот, кто опекает и хранит вас, немцев. Я - просто слуга, который служит другому, господину, с которым нас часто путают, думая, что я - это он.
  ― Да - разочарованно тогда говорю я. - Ты - это не Люцифер, судя по всему, ты достаточно прост для него, наверное. Но все же ты - его ближний соратник и по силе - архангел. Только архангел с другой стороны, ты - боец противоположных баррикад, оттого-то и представился мне как -А-Архангел, то есть анти- архангел.
  ― Мой удел - небо и небесные противостояния, - Летчик улыбается, хотя мне и видно, что я его, наверное, слегка задел своими словами, - я стравливаю людей на небе. А земля принадлежит другим.
  ― Тогда почему ко мне не явился сухопутный анитиархангел?
  ― Потому, что артиллерия - это рои грязных металлических мух, рвущих на части небо и выжигающих своим полетом воздух... Сыграем в игру? Проведем эксперимент?
  После этих слов, мой собеседник как-то сникает, видимо утомившись, и вскоре я прихожу в себя в больничной палате в Канцелярии.
  
  На улице, за большим окном - ночь и идет первый, потому и очень тихий снег.
  
  Декабрь 2148 года.
  Я подхожу к окну, в которое светят уличные фонари, я смотрю вниз с высокого этажа больницы, я рассматриваю снежинки, падающие с неба, и мне начинает казаться, что каждая из них - лицо погибшего на этой войне человека. Я слышу у себя за спиной, как начинает попискивать, фиксируя мое волнение, какой-то медицинский прибор, после чего слышу голос медсестры.
  Я кричу, чтобы снег перестал падать, я затыкаю себе уши, не желая слышать, что шепчут мне погибшие, пролетая мимо меня и попутно показывая мне страшные истории своих смертей, я падаю на пол, на меня наваливается что-то тяжелое, мне вкалывают какой-то препарат, после чего я еще кричу, что меня отравили лекарством, от которого люди сходят сума, я кричу, что со мной произошло то, от чего сходят с ума - я был в аду, я смеюсь, истерика выбивает из моей груди спазмы смеха:
  ― Я должен был сойти с ума в аду, но мне вкололи лекарство, сводящее с ума, я был уже сумасшедшим, и теперь быстро выздоровею, потому как одна причина сумасшествия выбьет из меня другую причину.
  
  ― Я - чист! Я чист! - кричу я, вновь теряя сознание...
  
  * * *
  Сквозь сон я слышал голос фюрера, который разговаривал с кем-то о том, что же теперь делать со мной, и смогу ли я рассказать ему, что я видел и слышал на "той стороне".
  ― Йоххан был прав, - говорит фюрер, и мне кажется, что он где-то близко, наклонился к моему уху. - Вместе с его возвращением воскресли его друзья, с которыми он недавно побывал на восточном фронте, и плюс еще человек сто! Правда, это все недавно погибшие ребята, тела которых еще не успели разложиться в могилах.
  Затем слышатся звуки удаляющихся шагов, и я, каким-то образом почувствовав опасность, присутствовавшую рядом с фюрером, не исходящую от него, но стоящую с ним рядом, собрав последние силы, приподнявшись с постели кричу, что на той стороне нужен особенный человек, святой, морально чистый, не сверхсвятой, но такой, который по человеческим меркам был бы таковым, на сколько только возможно человеку...
  Мои глаза открываются (как это произошло - не знаю, кажется, что я их уже не контролирую), и я вижу Гитлера с Магистром в окружении охранников.
  
  ― Нужен нормальный святой, - выдавливаю я из себя снова, и, взмокший, в судорогах, вновь окруженный санитарами и врачами - падаю на постель.
  Фюрер подходит к развешанной на стуле моей форме и запускает руку во внутренний карман моего кителя.
  
  * * *
  И был декабрь. И шел снег.
  В деревянных окнах, в его щелях, выл ветер.
  Я постепенно выздоравливал, и ко мне стали иногда приходить советники Магистра - проведать меня и кое о чем расспросить. Я тогда улыбался им, и делился с ними драгоценными, прозрачными цветными сокровищами- карамельками, подаренными мне фюрером. Карамельки находились в большой металлической коробке, и когда я их ел, во рту чувствовался аромат то свежих яблок, то апельсинов, а то и слив (значительно реже) или манго.
  
  * * *
  Когда же я, наконец, очухался, меня перевели из курьерской службы инспекторов - в лабораторию Магистра, подчиненным - опять быть на побегушках.
  Но Магистр, видимо, не вполне доверяя мне, дает в основном поручения подальше от Канцелярии, и уж тем более - вне лаборатории.
  Исполнив несколько таких поручений, я, наконец, примерно на неделю сажусь в кабинет одного из служащих, подчиненных непосредственно Магистру, но работающего не в лаборатории, а в Канцелярии, в мансардном, последнем этаже. После недельного такого "отдыха" (при этом мне позволяют уходить с "работы" пораньше) мне лично звонит Магистр, и поручает кое-что сделать "для нужд Рейха".
  
  * * *
  Примерно в середине декабря меня записывают в комиссию по работе с "Серебряным Кругом". В обязанности всех членов в комиссии входит, прежде всего, ежедневное посещение мероприятий по несколькочасовому, коллективному "мозговому штурму". Но вскоре я убеждаюсь, что для всех остальных я - только источник информации - и не более того.
  Меня постоянно расспрашивают о моих пересечениях с Летчиком, спрашивают, где я был, встречаясь с ним, что и как делал и что говорил.
  Через несколько дней в работе комиссии (то же на правах допрашиваемого информатора) принимают участие воскресшие недавно, выведенные мною из чистилища немецкие солдаты.
  
  23 декабря 2148 года, понедельник.
  К положенному сроку, через неделю после начала работы, комиссия представляет на прочтение фюреру и Магистру доклад "О предположениях", в котором содержатся начальные установки на активную работу с "проектом" "Серебряный Круг". В частности там (я, отбиваясь изо всех сил, чтоб меня никто не вздумал принимать за простачка, который не может слова сказать) в самом начале высказывались замечания по поводу необходимости приостановить отправку добровольцев на ту сторону, вплоть до того момента, как найдется подходящая кандидатура.
  
  С другой стороны, сколько бы я не говорил о том, что в принципе с кандидатурой все ясно, комиссия, девятью голосами против одного (моего то есть), проголосовала за то, чтобы соображения о персоналиях, имеющих возможность отправки устройством "Серебряный Круг" (то есть люди, которые могут возвращаться обратно в реальный мир из потустороннего) были бы подробно изложены в другом докладе.
  
  То есть - еще через неделю. Совсем под новый, опять, в который раз военный, год.
  
  30 декабря 2148 года, понедельник.
  Гитлер прочел доклад первым, после чего, почему- то только с устной резолюцией от Магистра, доклад был нам возвращен с приказом готовить второй доклад с соображениями по поводу осуществления тезисов доклада.
  Нам передают, что после прочтения второго доклада фюрером, соображения доклада будут немедленно претворяться в жизнь.
  
  Вот так.
  
  * * *
  Но дальше происходит следующее - Магистр, дав возможность комиссии всего два дня заниматься совместным мозговым штурмом (тонны кофе, коробки шоколада и сигарет, рабочий день - по пятнадцать часов), после, под предлогом, что каждому из нас, дескать, лучше подумать в одиночестве - развозит всех членов комиссии по старым рабочим местам.
  Время нового сбора комиссии - следующая суббота, восемь утра.
  Я же, как до сих пор не пристроенный (формально я у Магистра, да, но определенного занятия у меня пока нет) получаю поручение изучить давно заброшенные подвальные помещения канцелярии, окольцовывающие лабораторию Магистра под землей.
  Меня даже предупреждают, что бы я, сканируя пространство специальным военным рекогносцировочным сканером, не удалялся бы от стен лаборатории дальше трехсот метров. Дальше - бесконечные, никем еще не исследованные подземелья Берлина. Где-то - склады универмагов, где-то военные склады, где-то даже горит свет, стоит охрана, которая меня распознает по документам, отправит (землей) обратно в Канцелярию с сопровождающим, а так...
  Лучше особо не удаляться и не шастать по всяким темным проулкам. Отсканировал - и обратно, в лабораторию, в кабинет в первом "кольце" помещений вокруг зала с Серебряным Кругом. Магистру хочется расширить свои подземные владения за счет пустующих соседних пространств, но для этого нужно хотя бы знать, что там.
  
  1 января 2149 года, среда.
  Итак я, надев резиновый костюм химзащиты (с погонами офицера),в противогазе, с кислородным баллоном за спиной, с фонарями, сканером и карабином покидаю, пройдя через три шлюза, уютное "первое кольцо" лаборатории Магистра, и ... тут же понимаю, что могу обходится без мощных, с тяжелыми аккумуляторами фонарей. Под землей светло!
  То тут, то там стоят зачем-то фонари, свисают на проводах горящие лампочки, горят газовые факелы.
  Я оставляю фонари прямо перед ступенями, ведущими на огороженное высокое крыльцо, за которым - проем в стене, и затем - метра три в глубь- стена с дверью, ведущей в Лабораторию - и иду дальше.
  
  * * *
  Берлин подземный не менее прекрасен, чем наземный. Только нет людей, от нескончаемой толчеи которых иногда можно, особенно с непривычки, потеряться. Повсюду вокруг меня открываются пространства обнаженных фундаментов (в которых, кстати, не везде, но все-таки, есть двери выхода в наземный Берлин), закованные в трубы и каменные набережные рек, вентшахт метро и тоннелей подземки. Время от времени встречались небольшие, но всегда покинутые домики каких-то, видимо, подземных служб.
  
  2 января 2149 года, четверг.
  В следующий свой вылаз в чрево своего любимого города я совершаю уже с навигационным прибором, которым оснащаются автомобили. Я долго иду по одной из многочисленных магистралей подземелья, по которой, как мне кажется, вполне мог бы передвигаться грузовой автомобиль, такая она широкая.
  В принципе, я должен был бы думать о моих предложениях по второму докладу в рамках "Серебряного Круга", но мои мысли в этой подземной красоте городских коммуникаций, старых и новых, витают совершенно в других местах.
  Иногда я, расшалившись, как мальчишка, начинаю бегать, прятаться от своей собственной тени, заглядывать в окошки подвалов высотных домов, хулиганить, разбивая стекла пустых и брошенных контор, "прислоненных" к подземной автомобильной магистрали неизвестного мне назначения.
  Все, что вокруг меня в такие моменты напоминает страшную, от того интересную, сказку, обещающую приключения и много захватывающих встреч!
  
  3 января 2149 года, пятница.
  Накануне субботнего заседания комиссии, целью которого было предоставление Магистру и фюреру доклада номер два, я снова, уже в третий раз, брожу по подземельям вокруг лаборатории, исследуя их, и занося данные со сканера в компьютер, моделирующий трехмерную модель пройденного мной и зафиксированного пространства.
  От костюма химзащиты я избавился накануне, как, впрочем, и от противогаза с кислородным баллоном.
  Под землей вполне, кстати, ничего себе дышится. Правда пахнет не всегда приятно, но, что делать - это не открытое пространство, и воздух поступает сюда черт знает какими такими путями. Предполагаю, что могло было быть и хуже.
  
  Я ставлю лэптоп, соединенный со сканером пространств на какую-то кирпичную тумбу, торчащую из слоя грязи той самой дороги, о которой уже говорил, что по ней может проехать и грузовик, и, поставив сканер на автоматическое распознавание (режим, впрочем, "тухлый" - потом многое приходится доводить вручную) включаю автонавигатор, который, если получится, покажет мне, где я нахожусь на карте- схеме Берлина. Автонавигатор показывает мне, что я - под Александр- плац.
  
  * * *
  Вернувшись вечером в свою конуру, я начинаю судорожно готовится, извлекая из мировой сети всю информацию о различных святошах, монахах всяких и прочих шибко верующих людях, распечатывая все, что под руку в тему попадется. Быстро израсходовав всю бумагу, которая у меня была, я принимаюсь печатать на обратной стороне ранее использованных листов. Затем я усаживаюсь читать то, что распечатал.
  Засидевшись за чтением далеко за полночь, чувствую разочарование. То есть можно, конечно, опробовать в экспериментах Магистра разные варианты, но какое-то чувство неудовлетворенности, засевшее в печенках, как будто говорит мне, что все, что я достал - пустое.
  
  4 января 2149 года, суббота.
  Утром, встав по будильнику, быстро собравшись, позавтракав кофе с бутербродом, я отправляюсь в Канцелярию на мозговой штурм. Как раз перед самым выходом вспоминаю, как некогда, еще будучи в городе N, в полуразрушенном американскими снарядами католическом храме, в который я пришел, чтобы передать священнику вещи которые ему собрала его дочь Хельга, взял книжку о каком-то американском проповеднике.
  Итак, я открываю скрипучий встроенный шкаф и, уже и не надеясь обнаружить это там, нахожу в старом своем кителе эту книгу.
  ― Пригодиться - говорю я своему отражению в зеркале, - и беру эту книжку с собой.
  
  * * *
  К комиссии, как я и думал, все остальные участники подготовились так же, как и я. В основном что-то нашли в мировой паутине, но в принципе - ничего особенного. За несколько часов сплошного кофевыпивания и курения в небольшом помешении, мы вырабатываем текст второго доклада. Ближе к концу нашей встречи я, как бы невзначай, а на самом деле желая показать свою бóльшую ретивость в деле разрешения вопросов по проекту "Серебряный Круг", достаю ту самую книгу об американском проповеднике.
  ― А может кроме францисканцев и лам нам еще этого потрясти? - спрашиваю я всех присутствовавших, потрясая книжкой.
  Идея, как ни странно, вызвала совершенно иную, нежели я ожидал, реакцию. То есть мои слова были восприняты всерьез. Члены комиссии стали рассматривать книгу, читать, в основном, конечно, то, что было написано на обложке, вслух цитировать. Это - те, кто знал английский.
  И вот, уже через несколько минут, голосованием определяется - быть ли предложенному якобы мною (на самом деле я ничего такого не предлагал, так комиссия за меня решила) Джеку Спайдету - в списке предложенных на рассмотрение кандидатов на роль путешественника в иные миры на прием к самому господину... Лю
  
  5 января 2149 года, воскресение.
  В воскресение со вторым докладом комиссии знакомится Магистр, после чего, не направляя текст к фюреру, доклад возвращается к нам с резюме Магистра, с поручением каждому предлагавшему определенных людей направить в разработку - заняться предложенным направлением. То есть, короче - я предложил "разработать" Джека Спайдета - значит, как отписался Магистр, я его должен курировать. Вот так вот. Нарвался, что говорится, на работенку.
  Итак, вначале мне прелагается посетить информационный отдел гестапо, где мне помогут "расширить кругозор". Расширение кругозора - это работа с офицерами информационной сетевой безопасности, которые по долгу службы атакуют базы данных противника в www.
  По моему запросу организуется целая сложная операция в сети. Все дело в том, что от атак из Германии у штатов есть надежный щит секретных военных фаерволов, которые нами давно уже вскрыты, но выдать информацию о том, что мы это сделали, мы сможем только в обмен на очень важную для нас информацию.
  
   * * *
  Примерно неделя уходит на то, чтобы получить разрешение на атаку американских военных и полицейских баз данных, атаку, после которой американцы поймут, что их защита прорвана и поставят новую, более совершенную, так что для того, чтобы ее вскрыть нам придется еще потрудится. И так - до следующей сверхважной информации, которая запонадобится нам из вражеских БД.
  
  14 января 2149 года, вторник.
  В конце концов такое разрешение приходит, но дополнительно от информационников требуется еще кое-что попереть у американцев, чтоб уж не зря себя засвечивать.
  В день операции меня приглашают присутствовать на месте - смотреть, как все происходит, вызвав прямо из "подземного Берлина".
  Итак, я сажусь в кресло перед одним из мониторов и примерно с полчаса наблюдаю, как на нем мелькают разные, мне не совсем понятные графики. В динамиках, стоящих рядом с монитором слышатся переговоры офицеров инфоотдела, я вижу, как они вскрывают базу данных полиции, потом- мобилизационную базу министерства обороны ОША, затем- идет скачивание информации по запросу "Джек Спайдет, проповедник, университет Мичигана" (данные из книги), затем один из офицеров говорит всем остальным, что "нас засекли", после чего, покачав немного информации из БД министерства пищевых запасов, мы получаем disconnect.
  Все.
  
  ― Чрез месяц сможем снова гулять в их сетях, как захотим, - говорит мне один из работников отдела информационной безопасности, и затем мы с ним идем до поста охраны - на входе в этот отдел гестапо. У меня на руках - распечатанные данные и расписка, вторая половина которой находится у гестаповцев, о неразглашении.
  Совершенно секретно. Распечатку могу читать только я, Магистр и фюрер.
  
  * * *
  Вечером, когда я сижу у себя в кабинете и изучаю полученные мною материалы, мне неожиданно звонит Магистр и спрашивает, на сколько быстро я смогу дать ему ответ, пойдет ли для разработки мой подопечный или нет. На это я отвечаю, что сначала мне нужно познакомится с материалами, а их много. В ответ мне дают свободный вторник, вернее, то, что от него осталось, так, чтобы в среду утром я смог быть на докладе у Магистра лично.
  
  15 января 2149 года, среда.
  На следующее утро я сижу у Магистра, представляя Джека Спайдета как самую подходящую кандидатуру на роль бесстрашного исследователя "параллельных миров".
  ― У него статус "важной для государства" персоны, желтая метка в полицейской электронной базе данных, он профессор богословия в Мичиганском политихническом колледже, кроме того, проводит ежедневные служения в местной межконфессиональной церкви, говорят, что на служениях люди получают исцеления от недугов, и еще так называемые "благословения". К нему стекаются люди со всех краев ОША, Джек Спайдет своим авторитетом добился межрассового мира в своем городе, в стране, где межрасовые противоречия обострились донельзя.
  Кроме того, у этого парня семья - жена и пятеро детей, в том числе и двое чернокожих, их можно взять в заложники на всякий случай, а еще этот парень целыми днями проводит в молитвах и постах.
  ― И еще... когда ему было девять лет, он чуть ли не погиб под трамваем. Он тогда жил с родителями в Лос-Анджелесе, и его переехал трамвай. Джек остался без правой ноги и яиц.
  Магистр немного мнется, кажется, что он смущен:
  ― Тогда откуда у него дети? Он же женат?
  Я просматриваю свои бумаги, делая вид, что собираюсь оттуда что-то прочитать, но на самом деле - это просто попытка получить небольшую паузу- перевести дух, так как разговор не клеится, по всему видно, что Магистр против мною выдвигаемой кандидатуры.
  
  ― Все дело в том, что жена Джека - бывшая проститутка, у которой в свое время от разных мужчин, в том числе и от первого мужа , были дети. Трое. Двоих чернокожих мальчиков они с Джеком усыновили позже, уже после того, как эта женщина раскаялась в своих грехах и уверовала в Бога, и потом, через несколько лет поле того, как стала членом церкви при мичиганском колледже, вышла замуж за Спайдета.
  
  Разговор, как бы то ни было, проходит совершенно не так, как мне хотелось бы, но, тем не менее, вечером меня вызывают к фюреру, который пригласил меня и Магистра для обсуждения кандидатуры Джека Спайдета.
  
  * * *
  Фюрер в принципе не уделяет такого внимания Джеку, как я, не ощущает какого-то необъяснимого воодушевления по поводу американского проповедника как кандидатуры в послы "доброй воли" в ад, но его аргументация сонаправлена моей.
  Гитлер думает, что можно, и даже нужно пробовать набирать разных кандидатов, авось что-либо, да получится.
  
  В связи с тем, что религия в Германии была в свое время строго ограничена и подконтрольна государству, настолько, что верующих людей просто не осталось, кандидатов в святые придется искать на сопредельных территориях, или же, как я предлагаю - на другом конце света.
  
  Магистр изо всех сил предлагает не тратиться на долгие и дорогостоящие операции наших спецслужб в О.Ш.А, а ограничится ближним зарубежьем. С другой стороны, он, как я - проповедника из О.Ш.А - очень рекомендует некоего ламу с Тибета, а до Тибета путь то же весьма не близкий.
  ― Джек Спайдет, - важная персона, если смотреть полицейские базы данных. - говорит Магистр. - Ему с его статусом полагается иметь охрану из трех человек. Конечно, он, судя по записям, извлеченных из американских баз данных - отказался от охраны, но это совершенно не значит, что его не стерегут, но тайно. Я просто уверен в том, что Спайдет - под плотным колпаком спецслужб.
  Я чувствую какую-то опустошенность. На какое-то мгновение мне даже кажется, что затея со Спайдетом - пустая, но положение спасает фюрер:
  ― Мы должны искать кандидатуры везде, где только можно, - говорит он, - в связи с этим Спайдет вполне, может быть, и подойдет.
  Магистр снова возражает (правда после того, как за похищение проповедника выступил Гитлер блеск уверенности в своей правоте в глазах Магистра ослаб), говоря, что все это может стать ловушкой для наших людей, которые поедут в штаты.
  ― Эти ребята - заведенные на выполнение определенных заданий машины. - Возражает фюрер, - и даже если кого-то из них поймают американцы - наши парни все равно им сказать ничего особого не смогут, просто потому что ничего такого исполнителям силовых операций знать не положено.
  Таким образом сам фюрер дает "добро" на проведение тайной операции по похищению Джека Спайдета и его семьи и вскоре в ОША отправятся около тридцати наших самых лучших специалистов по проведению силовых тайных операций на территории других стран.
  
  * * *
  Подготовка к захвату происходит уже на месте. Добравшись до Нью- Йорка по отдельности окольными путями, группа собирается, после чего, закупив все необходимое, снова разбившись на небольшие звенья отправляется в штат Мичиган.
  
  Но это все- их дела.
  
  Я же снова и снова со специальным пространственным сканером исследую просторы подземного Берлина, стараясь быть доскональным, и, кстати, таким образом отвлечься и уйти от разного рода мыслей и воспоминаний о том, что со мной происходило, когда я был
  
  Внутри круга.
  
  * * *
  26-ого января русские совершили колоссальный по масштабу налет на Берлин и забомбили всех леденцами в пакетиках, а так же небольшими сувенирами на парашютиках и рождественскими открытками. Сотни беспилотных бомбовозов сопровождали несметные полчища пронзительно визжащих беспилотных истребителей, в небе стоял вой, от которого сотрясались дома!
  Наши ПВО открыли просто ураганный огонь по вражеским самолетам, после чего от русских пришло предупреждение, что если бомбардировщики будут сбивать, то они могут нечаянно упасть на Берлин, и тогда вся ответственность за погибших гражданских полностью ложится на немецкое руководство.
  
  Фюрер неистовствовал! Он кричал о том, что русские очень хитрые, и по-этому он никогда и ни за что не поверит в то, что они пишут в своей прессе:
  ― Пресса- способ коммуникации национальных элит! - кричит Гитлер, высоко подняв вверх правую руку. - Они (русские то есть) заставляют нас во всех подробностях изучать свои газеты и государственные официальные интернет - сайты, но там постоянно пишут ложь! Недавно они написали, что отказываются от этих своих нелепейших "гуманитарных бомбардировок"- и вот, что мы видим? Эта глупость продолжается! Но теперь они используют автоматические самолеты. Солнца из-за них не видно!
  
  И это- чистейшая правда. Сверху на нас валятся конфеты и поздравительные открытки, и от самих многочисленных самолетов, да и от всех этих презентов - нашу столицу накрывает тень. Все содрогается от гула огромного количества самолетов, где-то дребезжат стекла, воют собаки, кошки забиваются по разным щелям, останавливается автотранспорт, и многочисленные толпы стоят, раскрыв рты глядя в небо. Люди такого еще не видели! Раньше, во время бомбардировок, еще до их начала, предупрежденные сигналом тревоги они прятались по бомбоубежищам. Да и английские и американские самолеты не имели возможности пролетать над центром Берлина из за наших ПВО. Другое дело- русские. Они появляются, и никто не знает что делать- сбивать их- получается- злить. Не сбивать...
  А вот про это фюрер говорит, что однажды, приучив нас к мирным бомбардировкам, ослабив тем самым нашу бдительность, русские нанесут по нам самый настоящий уничтожающий удар вакуумными бомбами.
  
  * * *
  Русская армада уходит на восток, и по улицам начинают разъезжать мусороуборочные машины, сгребая русские подарки в свои гигантские ковши. Берлинцы, особенно в последние годы недоедавшие сахара, не смотря ни на какие предупреждения полиции поднимают конфеты с асфальта, распихивая их в большом количестве по сумкам и карманам драных пальто.
  
  * * *
  Мне же вспоминается, как под новый год у русских случается конфуз. Один из русских бомбардировщиков, легко поврежденный нашими ПВО, начинает планировать на Берлин, кружа и постепенно приближаясь к земле. Не вступая в бой друг с другом, бомбовоз начинают опекать одновременно наши перехватчики и русские беспилотные дальние истребители прикрытия. Сбить бомбардировщик над городом - это точно угробить ни в чем не повинных мирных жителей, на которых рухнет эта махина, а что делать - то же не понятно.
  В конце концов этот самолет сталкивается с нашей телевизионной башней, которая частично обрушается, но после столкновения - у самолета выравнивается курс, он начинает лететь по прямой, и, самое главное, не так, как до этого быстро снижаться.
  Как сообщали вечером новостные программы, самолет был сбит американскими "свободными охотниками" далеко от Берлина после пересечения линии фронта.
  
  28 января 2149 года, вторник.
  28-ого января меня вызывают к господину Магистру, который требует отчета по проделанной работе в подземельях, который (отчет) я тут же и предоставляю ему, лишь сходив к себе в кабинет, выделенный мне в лабораториях для занесения данных в компьютер.
  Я возвращаюсь с диском, и потом, на компьютере Магистра мы осматриваем трехмерные модели окружающих лабораторию подземных пространств.
  ― Боже мой! - восклицает Магистр, отсмотрев далеко не весь материал, который мне удалось собрать. - Ты же отсканировал раза в три больше площадей, нежели было нужно!
  Я доволен, но дальше Магистр мне сообщает немного странные вещи:
  ― Ты один находился там, заходя далеко от лаборатории, удаляясь, когда это так опасно!
  Оказывается, подземелье (хотя чего тут удивительного?) - это давнее место, где отсиживаются всякие преступники, прячутся маньяки, создаются всевозможные тайные убежища и склады.
  ― Полиция никогда не контролировала этих пространств полностью, лишь в случае крайней необходимости совершая туда набеги - да и то, исключительно по наводке и огромными шоблами, вооруженными до зубов.
  Я, оказывается, подвергал свою жизнь опасности, бродя в темных пространствах подземелий, рискуя стать жертвой какого-нибудь маньяка или банды преступников, прятавших награбленное в своем тайнике.
  
  31 января 2149 года, пятница.
  Подземная тема как-то сама собой возникает в нашем с фюрером разговоре, который происходил в присутствии Магистра, когда Гитлер вызывает нас на беседу, желая, чтобы работа с американским проповедником Джеком Спайдетом велась нами (мною и господином Магистром) совместно.
  Фюрер говорит, что мы с Магистром похожи - мы оба побывали "на той стороне", мы оба вернулись, и у обоих "черная метка"- предупреждение больше никогда не возвращаться в темные параллельные миры обратно.
  Кроме того, коли с проповедником все пойдет хорошо, и он будет возвращаться, а не уйдет на ту сторону раз и на всегда, то в нашей работе будут появляться примерно десяти- пятнадцати дневные перерывы (срок, необходимый для того, чтобы человек, побывавший в аду физически и психологически восстановился и отдохнул), и, чтобы не терять время, Гитлер просит меня возглавить специальный отдел берлинской полиции по наведению порядка в подземном Берлине. С самыми широкими полномочиями.
  
  Февраль 2149 года.
  В феврале постепенно начинают осуществляться разработки комиссии, в которой я вместе с остальными ее членами участвовал в "мозговых штурмах", пытаясь определить наиболее подходящие кандидатуры для использования в проекте "Серебряный Круг".
  Небольшие отряды наших диверсантов - похитителей отправляются в Тибет, в Испанию, Италию, и даже в Россию.
  Первый провал, кстати, произошел именно в России, потому как, недооценивая Россию, фюрер посылает туда трех наших парней, предварительно глубоко не изучив всех российских особенностей.
  Итак, всех наших вяжут недалеко от цели - дальнего северного монастыря, у ворот которого уже много лет просит милостыню некий, так называемый ю-ро-ди-е-вый, которого очень многие из местного населения считают святым.
  В чем же дело? А дело все в том, что один из наших парней оказался евреем. А в России, оказывается, евреев давно нет, потому как исходя их своей религиозной концепции, видите ли, русские считают, что евреям просто необходимо жить в Израиле. Ну так вот, спокойно с поддельными документами перемещаясь по пространствам России наши парни уже совсем было дошли до места назначения, как вдруг один из старых русских полицмейстеров, знаток, видимо, расовых вопросов - обратил внимание на еврейского члена нашей диверсионной группы.
  Вот так вот. В Германии нет отличия - кто ты по национальности, главное - ты- гражданин Германии, а потому можешь смело называть себя немцем, в России же- все по другому.
  Ну, каждый сам определяет как ему жить.
  Другое дело, что Израиль, наводненный огромным количеством евреев из России - постепенно становится под протекторат России, почти полностью потеряв свою независимость.
  
  * * *
  Через какое-то время, уже на новом рабочем месте создавая и сколачивая небольшие мобильные группы для очистки подземелий от нежелательного элемента, иногда перезваниваясь с Магистром, я узнаю, как сложно нам осуществлять свои спецоперации по похищению кандидатов.
  
  Итак - ламу из Тибета кое-как дотащили до Берлина (в полуобморочном состоянии), запустили на ту сторону- он не вернулся. Но это - ничего. Китайское правительство, узнав о нашем интересе к ламам, обещало Германии выдать еще около 12000 штук, в обмен на небольшие денежные поступления и контракт с нашей армией на поставки китайской лапши из высушенных перемолотых гадюк.
  И это - только начало! Ламу хоть смогли доставить через границы, а что было с другими группами! Нескольких монашек из Испании нашим разведчикам пришлось проводить через линию фронта, переход был замечен американцами, и наши разведчики, будучи обнаруженными с монашками, еще долго прятались в кустах, пока американцы насиловали монашек, а после, распилив их всех бензопилами - устроили всесожжение отпиленных частей тел.
  Далее... пропала группа, возвращавшаяся из Франции так же через линию фронта, мир их отпиленным частям тел. То же самое произошло с группой, возвращавшейся из Португалии.
  В конце концов, потеряв несколько групп, Магистр принимает решение, пусть в ущерб скорости , но все-таки прокладывать маршруты возвращения минуя линию фронта.
  
  Я рекомендую Магистру воспользоваться любезной любезностью русских и переправлять тибетцев в Германию по территории России.
  
  Надеюсь, что это будет безопасно.
  
  Глава XV.
  Полеты над Дюссельдорфом.
  Лабиринты не для того возводятся, чтобы вы из них выходили. Лабиринты создаются для того, чтобы вы получали удовольствие от долгих блужданий.
  Где-то 7 февраля, получив от наших ребят сообщение из О.Ш.А, что все готово к проведению операции по захвату "Пророка" (так в отчетностях для пущей важности именовали Джека Спайдета), просто из любопытства знакомлюсь с данными на отбывших в штаты наших разведчиков.
  И тут мне становится плохо! Почти все они "работали" на фронте, у подавляющего большинства - несколько ходок в тыл врага за языком, и у половины из тех, кто занимался охотой на языков - склонность избавляться от "опекаемого" в случае возникновения опасности. Кроме того, трое из разведчиков - избавлялись от вражеских захваченных офицеров, явно переоценив опасность, просто спасая свои жизни, не желая хоть как-то рисковать, даже если схваченный офицер был большой вражеской шишкой. По этим эпизодам заводились дела, рассматриваемые трибуналами, но, как видим, расстрела ребятам избежать все-таки удавалось, ввиду того, что людей не хватает, и провинившихся обычно используют в штрафных частях на напряженных участках фронта, как пушечное мясо.
  
  Я хватаюсь за голову! И этим вот камарадам сейчас предстоит захватить Пророка, да еще вместе с его семьей! Да если семья, вся, или кто-то в отдельности станет для них обузой его пустят в расход не задумываясь! А Пророк? Его они будут отстаивать до конца? А кто проверит? Вернутся с пустыми руками - и доложат, что героически отстреливаясь сделали все, что могли...
  O, mein Gott! Мне хочется быть там, мне хочется оградить моего "протеже" от наших же разведчиков, которые избавятся от Спайдета сразу же, как только попадут в передрягу, или, что еще хуже - как только заподозрят, что им такая передряга угрожает.
  
  * * *
  Уже сидя в кабинете, выделенном мне в Главном полицейском управлении Берлина, постоянно имея дело с раненными на фронте, в основном не способными быстро перемещаться полицмейстерами и следователями, я изматываю себя заботами. Физически и умственно - создавая полицейскую бригаду по очистке берлинских подземелий. Морально -беспокоясь за Джека Спайдета, Пророка, моего единственного кандидата на путешествия в приемную дьявола.
  
  "Эх, если бы там был я - произношу я вслух, проведя очередное совещание по подземной своей работе и выгнав всех вон, этих ковыляющих коллег- полукалек, - я бы что-то придумал бы!"
  Как на фронте, когда деваться уже некуда, и кажется, что тебе конец, у самой черты, все время в голову приходило что-то, что позволяло выкрутиться.
  Главное только смириться с неизбежным, душевно расслабиться, и принять все как есть.
  
  Только потом начинаешь спрашивать себя - а зачем? Не сразу, конечно, сначала благодаришь Бога, радуешься, что избавился, что опять остался жив... Но так - раз, два, три, затем и это начинает казаться чем-то закономерным, неизбежным и обыденным.
  А душе хочется чего-то большого и светлого. А еще больше - понимания.
  
  * * *
  В конце февраля, мне, как служащему пусть и Канцелярии, но работающему в проекте "Серебряный Круг" выделяют коморку на мансардном, почти не заселенном этаже, изрешеченном тяжелыми и острыми осколками разрывавшихся высоко в небе зенитных снарядов, на одной из окраин Берлина.
  У меня есть матрац на полу в малюсенькой комнатке, маленькая кухня и санузел, где нет биде, а вместо ванны душ. В окно хорошо видна полуразвалившаяся телевизионная башня. Вот ведь не судьба, а? Сколько она стояла? Сколько ж ее хотели взорвать американцы, сколько посылали в нее управляемых или самонаводящихся бомб! Сколько ракет кидали в нее - а она все стояла себе и стояла. Ракеты и бомбы отстреливали зенитчики, другие просто пролетали мимо, не имея топлива на разворот. Вокруг все ухало, взлетало в воздух, а башня стояла.
  Американцы, кстати, совершенно зря лезли на рожон и пупок надрывали - башня уже давным-давно не передавала телевизионных сигналов, и абсолютно никакого тактического или стратегического значения не имела. Ну, стоит себе такая нелепая игла со стеклянной шишкой посередине, ну и пусть себе стоит...
  Так вот нет! Прилетели подбитые русские и все снесли..
  
  Я искренне сожалею о потерянном виде из окна, даже понимая, что этот самый вид я никогда не видел.
  
  16 февраля 2149 года, воскресение.
  В связи с переездом на новое место жительства мне приходится заняться разбором старых вещей. Разгребая свою большую сумку для вещей, я совершенно случайно, давно забыв в этой суете событий, натыкаюсь на письмо моего погибшего друга Ганса его невесте Герде.
  Да! Я говорил ему, я обещал, что обязательно передам это письмо его девушке!
  
  Уйдя вечером с работы пораньше, как-то раз я отправляюсь по указанному на большом красивом конверте адресу.
  
  * * *
  Придя на место я обнаруживаю пьяную "скорбящую" невесту моего погибшего друга в обществе двух офицеров гестапо. Господи! Ну почему же двух-то, а? Один из офицеров, тот, который еще держался на ногах, увидев у меня на лацкане нашивку "работник Канцелярии" - требует предъявить документы, после чего, все разглядев своим мутным взором, схватив в охапку никакого уже своего товарища - удаляется, совершая нелепые телодвижения в попытке устоять на ногах, плюс взвалив в буквальном смысле на себя непосильную для такой степени опьянения ношу - своего товарища. Напоследок гестаповец ерничает, перешучивая мои предложения остаться, и мои слова о том, что я не надолго.
  ― Хайль Гитлер! - вскрикивает этот чудак уже совсем под занавес, вспрыскивая смехом.
  Весь этот балаган рассчитан, конечно же, на даму, на ее реакцию и одобрение. Молодой человек хочет рассмешить ее, и ему это удается. Видя происходящее "дама" ржет, как сумасшедшая, то закидывая ногу на ногу, то несколько неприлично раздвигая ноги, но все это делается уже не сознательно, как мне кажется, а в полуосознанном некоем состоянии, когда человек, много употребив алкоголя, становится более уподоблен животному, нежели homo sapiens.
  Я отдаю Герде письмо, и уже начинаю раздумывать, как бы с этими, наверняка еще находящимися по близости гестаповцами не пересечься на обратном пути, как Герду прорывает на словоблудие! Что тут начинается! Я уже жалею и проклинаю себя, что пришел.
  Девушка начинает лепетать околесицу, а я, смущенный, не знаю, что ответить. Прослушав "поток сознания" около пятнадцати минут, этот словесный понос не слишком обремененного, наверное, умственным трудом существа, я было уже собираюсь уходить, как на меня сваливается еще одна проблема - оказывается, девушка нуждается в помощи насчет транспортирования ее на другой конец города.
  У меня явно вымогают деньги на такси, но, будучи не вполне уверен в том, что деньги будут использованы по назначению, я беру на себя мне не нужную заботу отвезти девушку, как она говорит, на новую квартиру, которую ей временно выделило ее ведомство.
  Старую же, принадлежащую ей, доставшуюся по наследству от родителей (ту, где мы сейчас с Гертрудой так мило общаемся) - она собирается сдавать, и вот, пока есть возможность она "отдыхает" здесь, потому как на ведомственной жилплощади - осуществляется строгий контроль за поведением жильцов.
  ― Если меня выгонят оттуда - Герда, кажется, содрогается от рвотных позывов, но затем почему-то ничего не происходит (я не заметно для себя уже начинаю играть нелепую роль ее опекуна и помощника в "кризисной ситуации") мой небольшой приработок со сдачи родительской квартиры полетит к черту!
  
  * * *
  Вынося Герду из подъезда, пытаясь на ходу разъяснить ей, что незнакомым людям не следует раскрывать своих источников доходов, не без радости видя, что гестаповцы, с которыми я только что при таких глупых обстоятельствах познакомился - исчезли, я ловлю такси, а после, уже в машине, прилично проехав, мы вместе с водителем пытаемся помочь вспомнить девушке, где же она теперь обитает.
  
  * * *
  ― Вы думаете- я плохой человек? - немного придя в себя, уже не в таком обилии продолжает сыпать словами девушка, закуривая свои дамские сигаретки, закинув ногу на ногу (мыском туфли въехав мне при этом по коленке, в принципе на заднем диване такси для такого расположения ног места не очень-то много), - да я просто боюсь!
  Визжат тормоза, и водитель, резко встав на красном светофоре, я вижу - пристально разглядывает пассажирку в зеркало заднего вида.
  Затем я выслушиваю долгую, с таким нарочитым, смешным, но при этом страшным и нелепым пафосом произносимую речь.
  Оказывается, мы там на фронте не понимаем, что твориться в душах у тех, кто остался в тылу:
  ― Все эти ваши девушки, сестры и матери - вы думаете, им тут легко?
  Я вспоминаю артиллеристские обстрелы, секунды, когда смерть, в виде осколка металла, пролетала мимо, но всего в нескольких сантиметрах от моей головы, так что я спрашивал потом себя - что заставило меня быть в том месте, где я был, когда осколок пролетел мимо, а не в том месте, всего очень немного в сторону - и тогда бы меня уже не было?
  Какая сила?
  
  * * *
  А они, видите ли, боятся и переживают, и, несчастненькие, оказывается - за нас.
  Втаскивая Гертруду в подъезд ее нового дома я машу своими документами перед лицом охранника, прося его не поднимать шум, обещая, что девушка больше не будет вести себя так не по правилам поведения в ведомственном жилом доме.
  
  Затем долгий поиск ключей в полутьме лестничной клетки, швыряние, уже на исходе нервных сил, Герды на диван.
  Она кутается в свое пальто, в котором, наверное, обычно ходит по улице и другого у нее нет, погружает нос (шаблень, мля!!) в лисий воротник, и, вначале слегка всхрапнув, затянув, правда, очень тихо, вибрацию, засыпает, в секунды становясь похожей на дитя.
  
  ― Прощай, - говорю я девушке, думая, что больше уже не встречу ее- недостойные тыловые героических защитников.
  Человек, который не хочет нести даже свою легкую ношу, пытаясь взвалить ее на другого, загруженого многократно больше.
  
  А отзывчивому таксисту, который внял моим мольбам подождать, а не мчаться срочно по новому вызову, достаются хорошие чаевые.
  
  * * *
  Тем временем, формируя свое военно-полицейское подразделение по очистке столичных подземелий, я перехожу к новому этапу. Набрав в штат всех, кого только смог, работая по принципу - брать всех- никого не отдавать, я вскоре наконец могу разделить своих людей на два первоначальных отдела. Отдел "Анализ" - состоящий в основном из инвалидов- ветеранов, бывших следователей полиции, отвоевавших на фронте и вернувшихся на эту относительную "гражданку" по ранению, их обслуги - очкастых парней из гитлерюгент, которые разбираются в современных компьютерах и могут обеспечить технически работу следователей, и отдел "Силовой блок" - вооруженный и непосредственно предназначенный для силовых захватов, задержаний предполагаемых темных личностей в подземных пространствах и всякого такого прочего.
  "Силовой блок", конечно, то еще подразделеньице, сплошь сопляки да старики - но иного "человеческого материала" у меня, увы, нет.
  
  * * *
  Едва создаются отделы ("Анализ" больше "Силового блока" - сорок против тридцати человек), как сверху на нас начинают сыпаться приказы от Магистра.
  Первым делом, еще не завершив сколачивание отделений "Силового блока", не расставив даже людей по признаку психологической совместимости, я должен, выполняя не по инструкции на создание "подземной полиции" свой приказ, откомандировать своих людей на охрану строительных бригад, которые будут создавать в подвальных пространствах военных учреждений некие "зоны отчуждения", в реальности представляющие из себя простые бетонные ограждения.
  
  Одновременно отдел "Анализ" (ветераны, старше меня, вначале не очень-то уважительно ко мне относятся, пытаясь узнать границы дозволенного) требует лично от меня "ввиду невозможности работы без данных" подробных трехмерных карт подземных пространств. Которых, конечно же, нет и в помине, кроме тех немногих, что еще недавно создавались мной в полном одиночестве.
  
  На такие "наезды" отвечаю приказом отделу "Анализ" - составить "ввиду отсутствия таковых" карты самим.
  В подземелье уходят до двадцати человек молодежи, груженой техникой, и в начале они, по моим наводкам, сканируют подземелья правительственных кварталов.
  
  * * *
  Сразу за этим к нам с проверкой заявляется отдел Канцелярии, отвечающий за работу с секретными документами. Еще не существующая база данных по подземельям ими тут же заносится в реестр, и нас обязывают "соблюдать с базой данных обычные правила работы со сверхсекретными документами".
  
  * * *
  Я же, пока часть нашего народу копошится под землей, не известно зачем охраняя рабочих - строителей, которые, случись что, могут и сами за себя постоять, в основном провожу время в общении со следователями- инвалидами из отдела "Анализ".
  Мы намечаем задачи, которые нам необходимо решить в первую очередь.
  
  Одновременно я задумываюсь о том, как бы избавиться от плотной опеки Магистра, чтобы он со своими приказами не вмешивался в начинаемое мною дело.
  
  Март 2149 года.
  В принципе дела идут, но в начале марта, из-за полного отсутствия согласованности действий ребят из разных отделов моего полицейского подразделения между ними по недомыслию происходит перестрелка. Обе стороны минут сорок палят друг в друга, при этом все полностью уверены в том, что столкнулись с преступной вооруженной группировкой, использующей неконтролируемое подземное пространство в своих целях.
  С самого начала соотношение сил примерно равное, и в данном случае это приводит к плачевным результатам, потому как обе стороны полны решимости стоять до конца.
  Ребята из отдела "Анализ" вооружены короткоствольными скорострельными автоматами, а парни из отдела "Силовой блок" - карабинами, многие из которых не имеют даже режима стрельбы короткими очередями. Но, в том-то и загвоздка, что карабин - оружие более мощное и точное, а у короткоствольного автомата - на две обоймы во время стрельбы один перекос патрона - обычное дело.
  Короче, начинается перестрелка, в ходе которой погибают двое наших, плюс еще один строительный рабочий, оказавшийся между стрелявшими в полосе огня. Более того, некоторые автоматы ребят из "Анализа" были заряжены пулями с наконечниками из обедненного урана, пулями, которые пронзали обычные полицейские бронежилеты - как игла туалетную бумагу.
  О том, что наши парни мочат друг друга я узнал спустя минут тридцать после того, как этот инцидент начался, по сообщениям с обоих сторон, в которых ребята сообщали, что завязали бой с неведомо откуда появившимися преступниками. Одни сообщали, соответственно, что им противостоят неизвестные, вооруженные штурмовыми автоматами ближнего боя, другие - что напоролись на банду, сплошь вооруженную карабинами. Сразу все поняв, я даю обоим отделам приказ "отставить".
  Результат перестрелки я уже сообщал. И это не считая семерых раненных. Хорошо еще, что ребята были необстрелянные, так что большинство из них, как только заваруха началась, предпочли спрятаться. Опытные бойцы на их месте просто бы перестреляли друг друга. С другой стороны, опытные ветераны в такое дерьмо скорее всего не вляпались бы, но да что тут поделать?
  
  На фронте по такому поводу мне бы грозил трибунал, но в Берлине я удостаиваюсь лишь телефонного внушения, которое мне делают из Канцелярии.
  
  С этого момента я волевым решением, против мнения следователей из "Анализа", издаю приказ о временной приостановке работ по составлению карты подземного Берлина.
  До середины марта мы занимаемся прикрытием строителей, возводящих стены вокруг подземных частей важных правительственных зданий, а закончив дело уже имеем на руках приказ, составленный мною и следователями насчет продолжения операций по очистке подземелий.
  
  7 марта 2149 года, пятница.
  Примерно в это же время меня вызывает Гитлер к себе, якобы для того, чтобы ознакомится с тем, как проходит наша "подземная эпопея". Доложив обо всем, как есть, вскоре я понимаю, что фюрер вызвал меня немного не для того, о чем я думал.
  Все дело, оказывается, в том, что Гитлер получил от внутренней разведки Абвер информацию о том, что Магистр, дескать, работает вместе с американцами, ведя за спиной фюрера переговоры об условиях капитуляции Германии.
  ― Мне сообщают, что он еженедельно, почти в одно и то же время имеет беседы с неким нашим коммерсантом, не забранным на фронт в связи с тем, что он обеспечивает по льготным ценами поставки нашей армии, но, по данным контрразведки, этот коммерсант является одновременно и сотрудником неправительственной американской организации "Уорен Афёрз", финансируемой ЦРУ.
  
  Не скажу, что я в шоке. Вполне возможно, что в Абвере есть недоброжелатели Магистра, или же фюрер что-то преувеличивает.
  На самом деле для меня Магистр, при всем его критиканском отношении ко мне - хороший доступ к вождю, к которому я сам, напрямую, могу обращаться только в крайнем случае. Выяснить же некоторые моменты, которые мне небезынтересны, но по поводу которых не стоит тревожить Гитлера, из- за их для него малой значимости, мне пока не представляется возможным, и как раз здесь очень помогает Магистр, разъясняющий обычно в простой форме суть "генеральной линии".
  
  ― Я боюсь, что американцам достанется информация по "Серебряному Кругу", плюс на их стороне будет один из сильнейших и влиятельных в проекте людей. - Вождь немного горбится, вышагивая по своему кабинету, четко чеканя шаг.
  
  Второй персонаж, который "более остальных" посвящен в эксперименты с "Серебряным Кругом", это, оказывается, я.
  
  Так, предупредив меня, чтобы я, случись что, тут же докладывал лично (имеется ввиду, чтобы я присмотрел за Магистром), фюрер отправляет меня обратно в Департамент Полиции.
  
  ― Неконтролируемые огромные пространства под Берлином! - восклицает фюрер, потрясая мою руку в прощальном рукопожатии. - Хорошо еще, что англичане, или кто еще, не додумались воспользоваться нашей беспомощностью в этом деле и не взорвали чего-нибудь, заложив под землей бомбу!
  
  Итак, якобы в связи с необходимостью полностью сосредоточится на проекте "Серебряный Круг", с Магистра приказом по Канцелярии снимаются все "параллельные" "СК" обязанности. Мне же, и этот приказ передается уже устно одним из адъютантов, предписывается как можно скорее взять под контроль "подземный Берлин", пока американцы не догадались использовать его в целях совершения диверсий.
  
   19 марта 2149 года, среда.
  Через несколько дней после этого разговора мною руководимый отдел полиции преступает к следующему этапу "войны за подземный Берлин". Итак мы, посчитав и зафиксировав все входы в эту единую систему подземелий, напротив каждого (а их немерено! - целых сто сорок восемь!) устанавливаем скрытую видеокамеру, после чего, оценив заснятый материал, делаем засады у наиболее часто используемых, наглухо заварив, или завалив строительным мусором входы, к которым "никто не обращался" за всю неделю видеонаблюдений. Было так же предложение заминировать некоторые ходы, составив потом подробные карты минирования, но такую идею отверг Магистр, сказав мне, что таким образом могут пострадать гражданские лица.
  
  * * *
  Итак, на это дело мобилизуются оба моих отдела, даже еле-еле ковыляющие следователи, потому как людей катастрофически не хватает. Обычная же, "земная", полиция нам ничем помочь не может. У них полный недокомплект, плюс мобилизация, изматывающая всех уже третий месяц - в связи с деятельностью какого-то сексуального маньяка. Полицейские работают без выходных, переведены на усиленный режим ведения службы, минимальный рабочий день - двенадцать часов.
  Тем не менее, как они сами говорят, после того, как над окраинами города перестали почти постоянно пролетать вражеские бомбардировщики - служить стало намного легче, и особенно постовым.
  Нас это чрезвычайно радует, так что мы, используя связи с Магистром, продавливаем, не смотря на сопротивление, дополнительные изменения в маршруты следования постовых - чтобы они, хотя бы время от времени проходили мимо всех нами обнаруженных входов в подземелье.
  
  27 марта 2149 года, четверг.
  Итак, в первый же день, как мы устраиваем засады у не закрытых нами проходов из "внешнего мира" в мир подземный, нами задерживается около ста пятидесяти человек, которые посещали подземный Берлин. В основном это рабочие коммунальных служб, конечно, была даже одна женщина, которая занималась тем, что убирала улицу, и, найдя "проход" - металлическую дверь, на которую вела лестница прилепленная к дому (дверь закрывалась на проволочку) использовала доступную ей площадку лестницы, ведущую дальше вниз - как место хранения своих метелок. Кроме того, один человек, его звали Франц Пфайф, оказывается, так же интересовался подземельем, как работник Службы обеспечения Продовольствием. Он имел задание от своего директора - обнаружить, и доложить о возможном использовании некоторых подвалов под зданиями его службы - для использования под продовольственные склады! Ну, прямо как еще недавно я.
  Но были среди задержанных и темные личности. Во-первых - несколько бездомных, двое из которых -явные сумасшедшие, а все они скопом- без различия еще и алкоголики, плюс всего двое нарушителей закона - один дезертир, человек, которого недавно призвали на службу, но он решил не идти на фронт, и, постепенно стал перебираться из своей берлинской квартиры, где он жил с женой, в подземелье, где надеялся, наивный, пересидеть до конца войны. И угрюмый, сразу высветившийся в полицейской БД вор - рецидивист, сразу при задержании отказавшийся отвечать на какие- либо вопросы.
  Сумасшедших бездомных мы передали в специальные заведения, просто бездомных - в социальную службу, а дезертира и рецидивиста- в гестапо.
  
  Конец марта - начало апреля 2149 года.
  Еще одна неделя прошла в сплошной заботе по полному закрытию подземелий. Мы закрыли все входы, которые только могли, надо всеми повесили скрытые видеокамеры, скорректировали маршруты обхода улиц "наземными" полицейскими, плюс выдали, кому это надо по работе, разрешения на подконтрольные нам посещения подземелья. Кроме того, в самих подземельях, в разных концах Берлина, в брошенных небольших постройках каких- то служб (в некоторых из них, кстати, даже были работающие телефоны) - организовали опорные пункты дежурств, где мы и дежурили небольшими вахтами, круглосуточно по три- четыре человека, вооруженные пулеметами и приборами ночного видения. Стычки между нами, и непонятными, имеющими при себе огнестрельное оружие группками, которые свободно разгуливали под Берлином начались в первые же сутки дежурства! Этих ребят, блуждающих под землей, мы тут же прозываем "морлоками".
  
  * * *
  Далее было следующее - мы продолжили, правда уже не таким, как раньше, численным составом, работы по охране рабочих, которые возводили стены вокруг подземных помещений продовольственных складов. Затем, поняв, что под землю можно попасть не только через какие-то двери снаружи, но и через технические колодцы, в основном водопроводные, завариваем их, предоставив возможность коммунальным службам находить все что нужно, изнутри - да еще и при полицейской охране!
  Как-то раз, во время проведения такого мероприятия, при открытии люка происходит взрыв. Преступный мир, прознав, что мы начали наступление на его владения под землей, стал тут же огрызаться. С этих пор ведем себя более чем осторожно.
  При всей моей погруженности в работу, главное, о чем я думаю в эти дни - это то, когда же, наконец, в Берлин будет доставлен Джек Спайдет.
  Если его, конечно, еще доставят.
  
  * * *
  Один из небольших домиков, оборудованных нами под землей под опорный пункт, в которых мы постоянно дежурим, вскоре, всего через несколько дней после его "открытия", становится для нас выдающимся местом.
  Ни одной дежурной смены без происшествия!
  Слава богу - не убитыми, а только раненными в первые же несколько дней мы теряем там трех человек, в то время как в других местах - ни одного.
  
  Пункт Љ 7, как мы его называем, маленький двухэтажный пластмассовый домик, брошенный здесь некогда одной строительной фирмой, такое впечатление, все время под обстрелом. Я не рекомендую своим людям высовываться из окон, а наблюдение проводить только с помощью небольших окопных перископов. Тем не менее, если перестрелка происходит в то время, как к П. Љ 7 подходит новая дежурная смена, то часть людей (вновь прибывшие) оказываются совершенно незащищенными снаружи.
  
  * * *
  Вот так вот "весело" проходят дни и ночи под нашей столицей. Утомленный всей этой беготней, дежурствами, организационной работой по двенадцать часов в сутки и перестрелками, я возвращаюсь к себе в квартирку, чтобы, едва раздевшись, свалиться на матрас и уснуть. Немного легче (это когда выпадает график) когда между двумя "полусутками" дежурств есть сутки отдыха. В мои 12 часов отдыха все руководство (с приказом меня не беспокоить) ложится на моих замов.
  Но приказ "не беспокоить" не относится к фюреру и Магистру, а эти двое (впрочем, фюрер это делает редко) - могут вызвать меня в любой момент!
  Уже числа, наверное, 5-ого, как -то раз, когда я только -только заснул, после почти суточного дежурства, позвонил Магистр с сообщением, что Пророк вот- вот будет у нас.
  "Здорово!" - подумал я еще тогда, снова укладываясь спать (по привычке вскочил, когда зазвонил телефон), и снова уснул, размышляя немного об этом Спайдете - "Интересно, как прошла операция?"
  
  А дальше произошло нечто необычное.
  
  * * *
  Мне приснился сон, в котором я взмыл над землей, удивляясь тому, насколько все видимое мною реалистично, без свойственных снам "размытостей". Я видел удаляющийся от меня, горящий огнями ночной Берлин, затем я летел над Европой, поднимаясь все выше и выше, видя внизу светящиеся знакомыми из учебников географии очертаниями города.
  Затем был океан, еще не затронутый ночной тенью, малюсенькие острова в нем горели зеленью, словно рубины.
  Пролетев над Кубой я стал снижаться, до тех пор, пока какая-то неведомая сила, где -то от Майами не бросила меня вперед, прекратив в то же время мой полет, так что я стал падать вниз...
  Затем была тьма, но и она вскоре рассеялась, я очнулся у какого-то небольшого, двухэтажного белого деревянного домика, который мне в составе большой группы в черном нужно было взять штурмом, при этом чувствуя, как будто люди, действующие со мной - это мои давние товарищи.
  Итак, мы вышибаем двери, кладем обитателей дома на пол, вытаскивая их из постелей, из всех щелей и шкафов, где они попрятались, заслышав шум. Очень быстро в большой комнате, которая, наверное, служит местным обитателям столовой у камина на полу оказываются пятеро - два белых мальчика, лет по тринадцать- четырнадцать, один чернокожий мальчик- ему, наверное около восьми, плотная белая женщина, крашенная блондинка, и довольно неприятный на вид мужчина, который еще прихрамывал, когда двое немецких разведчиков вели его, схватив под руки. Это и был Пророк. Джек Спайдет - пухленький, потненький, низенького роста человек с лысиной и в дурацких очках с толстой оправой и толстыми стеклами. Когда он что-то говорил, по губам его текла пусть и не обильная, но заметная слюнка.
  Вел себя Пророк совершенно не как герой, постоянно озираясь по сторонам и испуганно моргая своими маленькими, свинячьими глазками. Прошло примерно три минуты, и он, немного придя в себя, стал пробовать успокоить свою жену, которая истерично причитала, так что изо рта разлетались слюни, но у него не получалось, и женщину пришлось вырубить одному из наших ребят ударом приклада в рыло. На такие действия Джек никак не реагирует, по всему видно, что он очень боится, что с ним поступят так же.
  Кто-то из наших кричит, будто никак не может обнаружить еще одного, но эта проблема быстро разрешается, в комнате, с лопатой над головой, замахнувшись ей на наших людей, появляется еще один усыновленный четой Спайдетов парнишка- на вид ему было лет пятнадцать, но он ничего не успевает сделать, упав вперед на лицо, пронзенный в грудь несколькими пулями из бесшумного пистолета.
  После этого в зеркале я вижу, чьими глазами мне представилось наблюдать захват Пророка. Это молодая девушка - разведчик, чье лицо уже "облагородили" несколько серьезных шрамов, а затем я вновь начинаю подниматься над землей, снова быстро перемещаясь не только в пространстве, но и во времени, вижу несущуюся по американским шоссе черную машину, сначала в сопровождении нескольких других, но затем "кортеж" становится все меньше и меньше, пока и вовсе не исчезает - сопровождение уходит, кто на восток, кто на запад, разведчики, выполнив свои задания, начинают долгий и опасный путь домой.
  Где-то на севере О.Ш.А, у Чикаго, машина останавливается, и Спайдета с семьей пересаживают в вертолет, который летит через канадскую границу, после чего садится, снова авто, и затем я вижу все изнутри подводной лодки, для быстроты плывущей на север, подо льды - в нашу Норвегию.
  
  Я просыпаюсь со словами на устах:
  
  Спайдет ? - я его где-то уже видел.
  
  6 апреля 2149 года, воскресение.
  А утром еще один сюрприз.
  Меня вызывают в полицейский Департамент Берлина в отдел тяжких преступлений. Если бы не этот вызов - мне можно было бы отдыхать еще часа три, пока не пойду на свое очередное дежурство после двенадцати часового перерыва, но, ничего не поделаешь, тяжело вздохнув, я быстро одеваюсь, ем, и покидаю это свое очередное жизненное пристанище.
  
  * * *
  В отделе по тяжким преступлениям передо мной кладут несколько фотографий, после чего рассказывают, как долго охотились на Франца Пфайфа, на этого жестокого маньяка- насильника и убийцу, как не могли на него выйти, как долго не было зацепок, потом - доказательств, и вот тогда, когда Пфайф, обнаглев, стал совершать ляп за ляпом, так что осталось только одно - его задержать...
  Появляюсь я и устраиваю большую облаву в берлинских подземельях. Да! Я вижу фотографии этого человека, мило мне улыбающегося, и, глядя на его лицо, такое спокойное, на его легкую, немного грустную улыбку, разум мой совершенно отказывается верить в то, что фотографии, лежащие рядом - страшно изуродованные тела, фотографии трупов жертв страшных пыток - это все о нем же, о мило улыбающемся мне с других фотографий , спокойном человеке, настолько обычном по внешности, что его обычность и стандартность кажется мне уникальной.
  
  Но Пфайф и Спайлет внешне очень похожи. Только у Пфайфа из уголков рта не ткут слюнки и не гноятся слезники. Он аккуратный донельзя, вылизан, как кот, выглажен. Кроме того у Пфайфа глаза большие и красивые, карие, а не как у Спайдета - свинячьи.
  
  Полицейские мне показывают свои запросы, которые делали в Департамент продовольственного обеспечения:
  ― Никто ему не давал никаких распоряжений рыскать по подвалам. Там он прятал трупы жертв, и именно для этого он и обследовал подземелья!
  Меня упрекают в том, что я, ветеран, который многое прошел забыл о главном
  
  Я забыл о координации действий с остальными.
  
  * * *
  А кто в полиции? Полуинвалиды, вернувшиеся с фронта. Все, кто на ногах- там, в окопах.
  Но я обещаю этим людям, что достану Пфайфа, только пусть не спрашивают меня, как. Я уже вижу, как из стен, из их мельчайших трещинок и стыков белых крашеных обоев сочится кровь. Я ухожу, достаю из кармана мобильный телефон, чтобы сообщить, что сегодня на работу не прибуду.
  Я могу, при желании, чувствовать то, что чувствуют другие. Я могу видеть то, что они видят или видели раньше. Я могу читать их мысли...
  Это подарок от Вельзевула. Ведь он так хотел поиграть!
  Я возвращаюсь домой, и, упав на свой матрас бьюсь в конвульсиях. Я чувствую страшную тоску, страх, которые сейчас чувствует Пфайф, но мне не это нужно.
   Я вою, как воют собаки на Луну, я скребу по стенам скрюченными пальцами, как скребут сейчас в моей душе кошки, но затем...
  
  Желание
  
  Усилие воли
  И все это уходит. В конце концов мне нужно не это, не то, что он чувствует. Я просто хочу знать, что он сейчас видит.
  
  * * *
  И тут я взлетаю в небо, чувствуя дыхание своего ангела у себя над ухом, я чувствую, как он прижался к моей спине, обхватив меня руками, но мне это не неприятно, я обоняю его запах изо рта, и он мне приятен.
  
  Я готов целовать ветер, пытаясь выдавить из себя желание поцеловать его в губы, видя вместо неба над собой - его крылья.
  
  ― Вельзевул,- спрашиваю я, - где мы сейчас окажемся?
  ― Наш любезный Дюссельдорф - отвечает мне мой друг - город, куда убегают все те, кто хочет, чтобы их не нашли. Они чувствуют тоску и печаль до тех пор, пока не окажутся в этом городе, душевном прибежище всех низко падших. Я так постоянно делаю с тихими помешанными, для того, чтобы они, сойдясь, сыграли бы мне, как оркестр по нотам, пару- тройку моих произведений, таких как, например, "Просто встретились два маньяка", или "Художник считал, что человеческие тела - материал для его произведений"... забавно, не правда ли? Этакие миниатюрки. Ну, а если по-серьезному, то я сработал с Пфайфом, но его история только начинается. Ты что-то такое уже видел на фронте?
  ― Да - отвечаю я, - да! Что-то было, ходило где-то рядом, слухи, мне товарищи говорили, что командование вызывало специальных психиатров, группу, которая долго ловила сбрендившего офицера, его разоблачили, арестовали, но он, как говорят, после сбежал.
  ― Просто он, как копия Пророка, как негатив того человека из Америки, при полной своей противоположности не мог быть несвободным, пока Пророк свободен, а так же не мог иметь внешность, не похожую на Спайдета.
  ― У всех у вас, - Вельзевул ослабляет свои объятия - есть двойники. Вы просто не знаете о том, что такое может быть, но каждый из вас, для поддержания равновесия, имеет свою копию, которая всегда делает что-то абсолютно противоположное тому, что делает его пара. Ангелы заботятся о том, чтобы взаимные копии не пересекались, но иногда такое все - таки происходит, и копии рождаются от одной женщины.
  ― Близнецы?
  ― Да! Но это - изначально заложенная в природу животного по имени человек ошибка, сбой, который по идее должен наводить на некоторые мысли, но вы от них далеки.
  
  Копии- близнецы, как природный сбой, обычно не работают так, как надо, слегка сдвигая равновесие в ту, или другую сторону.
  
  ― Тогда возникают новые системы, такие как близнецы, делающие противоположное тому, что делают другие близнецы. Близняшки, в сути своей - несчастные создания, живущие внутри совершенно иной, зря, что человеческой, системы.
  
  Они - делят на двоих одну душу...
  
  После этих слов архангел бросает меня, и я, падая, на лету тихо благодарю его:
  ― Как ты любезен, мой друг! Ты - сама любезность!
  Зная, что он услышит меня, даже если я просто подумаю что-то, обращаясь в мыслях к нему.
  
  Часть извращений Пфайфа вошла в меня, вместе с его чувствами, пока я силой воли не прекратил эту эмоциональную связь с маньяком.
  И теперь мне немного стыдно за то, что я чувствовал, пока Вельзевул переносил мой дух в Дюссельдорф.
  
  Глава XVI.
  Пфайф и Спайдет.
  Они не убили друг друга. Они были благонадежны.
  Я оказываюсь в тараканьем раю грязного одноместного гостиничного номера заштатной гостиницы "на окраине". В полумраке, при свете ночника и включенного телевизора, Пфайф разглядывает, по одному вынимая из банки со спиртом, глаза своих жертв. Его лицо - сверхнормально, никак нельзя сказать, что этот человек спятил. Стеклянным звоном бьются друг о друга склянки, когда Пфайф неаккуратно проносит одну рядом с другой. Я хожу вокруг него, невидимый ему, и изучаю обстановку, поглядывая то на Франца, то на улицу из окна, желая определить точный адрес гостиницы.
  Имея возможность ходить сквозь стены, я выхожу наружу, и, пролетев вдоль по узкой улице, слетев на нее вниз с шестого этажа, узнаю, как она именуется. Это - Улица Героев. В ушах свистит ветер, после, завывая, поднимающий от земли мусор и швыряющий его высоко вверх. Вдали звучит, стонет и охает канонада, иногда - басовитая - наша, иногда- выше на полтона - американская. Близко фронт, но тут - кроме канонады, как ни в чем не бывало, продолжается мирная жизнь, наполненная кошачьей вонью подъездов и уличным лаем бродячих собак.
  Затем я снова возвращаюсь, немного поблуждав, в номер к Пфайфу, предварительно пролетев через первый этаж гостиницы, где маньяк окопался, повисев над рецепшн, и разузнав название этой дешевой ночлежки- "Ночное пристанище".
  
  Вернувшись, я около минуты с близкого расстояния наблюдаю за Пфайфом, пока он, неожиданно, вдруг, не откладывает все свои "игрушки" в сторону, и не замирает, будто желая что-то услышать, или испугавшись чего-то.
  Пфайф встает, проходит через меня, оглядывая свою комнату, а затем...
  Резко разворачивается ко мне и смотрит сквозь меня.
  Мне даже кажется, будто он учуял меня, на секунду я даже боюсь, что материализовался рядом с этим опасным человеком, но затем Пфайф делает несколько решительных шагов в мою сторону, и ... снова проходит через меня.
  Я готов выдохнуть, но я не дышу, или дышу, но далеко отсюда, чтобы услышать свое дыхание, я боюсь, я боюсь того, что у меня есть возможность говорить или просто издавать звуки , и Пфайф меня услышит и тогда мне конец, я обязательно перемещусь из Берлина сюда, материализуюсь здесь, и погибну.
  Но это лишь мои страхи.
  
  Усилием воли я заставляю себя проснуться, и, уже у себя, в Берлине, вскочив с дивана бегу к телефону докладывать в Полицейский Департамент о местонахождении Пфайфа.
  
  * * *
  Мне не верят, в Департаменте хотят узнать, откуда у меня информация, а я, за неимением чего сказать более правдоподобного, ссылаюсь на вымышленного на ходу информатора, который, дескать, видел Пфайфа в Дюссельдорфе.
  
  Через час мне перезванивают с благодарностью - Пфайф задержан, но это задержание далось нелегко. Группа захвата застала сумасшедшего на пороге его номера, откуда он уже пытался свалить, собрав с собой все свои вещи. Увидев полицейских, Пфайф захлопнул прямо перед ними дверь, запер ее и забаррикадировался, после же того, как дверь была взломана - переместился в ванную, из которой его извлекли только напустив туда нервнопаралитический газ, кроме того его удалось несколько раз поразить длинной металлической дубинкой с электрошоком. Даже не смотря на это, Пфайф успел ранить своим тесаком - военным мачете двоих ребят из группы захвата.
  
  ― Ничего не поделаешь, - отвечаю я. - Игра стоит свеч.
  А про себя думаю, что Пфайф все-таки что-то почувствовал во время моего невидимого посещения его логова, каким-то образом обнаружил меня, и, встревожившись, решил скрыться.
  
  ― Стало быть это можно ощутить. - говорю я сам себе, подойдя к окну кухни и отводя немного рваные, старые и пыльные шторы в сторону, глядя на улицу, - или этот Пфайф - чувствительная натура? Каким-то образом исследовал духовные пространства, вникая в них интуицией и чувствами? Я сожалею о том, что не попытался прочувствовать то, что он чувствовал в тот момент. В принципе, никто не мешает мне это сделать и сейчас, но мне страшно. Мне страшно влезать в душу этого урода, потому как мне кажется, что чем больше я это буду делать, тем больше буду похож на него, и от того буду перед ним уязвим.
  
  7 апреля 2149 года, понедельник.
  Уже на следующее утро Магистр вызывает меня к себе именно по поводу задержания этого человека. У Магистра есть идея, и он сообщает мне, что Пфайф - нужный человек, над которым можно провести эксперимент.
  ― Пока же полицейские не устроили ему попытку к бегству, Йоххан, забери его у них, пожалуйста, и сдай под надзор гестапо.
  
  Итак, мне предстоит забрать Франца Пфайфа из Полицейского Департамента Берлина (Пфайфа срочно, как только задержали сбагрили спецрейсом в столицу), и, согласовав все, сдать его в тюрьму гестапо.
  
  * * *
  Вместе со своими ребятами (соплячки из "Силового блока") я снова, но на сей раз не в духе встречаюсь с Пфайфом глубоко под землей, в берлинских подземельях, на дознании, где он как раз показывает места, где некогда спрятал тела своих жертв.
  Полицейский следователь узнает меня:
  -Пфайф, работая в Департаменте Продовольствия, связывался не по службе с разными женщинами, в основном с теми, которые приходили просить надбавки продовольствия, и, обещая "по своим каналам" пробить им помощь, уговаривал встретиться, после чего женщины исчезали.
  Оказывается, до моего появления полицейский отдел по тяжким преступлениям находился в подземельях уже несколько часов, и все это время - трупы, трупы, трупы...
  
  Ребята в Дюссельдорфе хорошо "обработали" Пфайфа, после его закидонов во время задержания, во всяком случае, в этой полутьме подземелий я еле узнаю его. Его лицо распухло, превратившись в один большой синяк, сам он ходил скрюченный, прихрамывая на обе ноги, громко шаркая ботинками без шнурков по цементным полам.
  Время от времени запись на видео, которая велась тут же, прерывалась, и, вынуждая маньяка к новым и новым признаниям, полицмейстеры мучили его электрошоком. На моих глазах Пфайф упал, как падают в припадках эпилепсии, и стал извиваться, брызгая вокруг себя желтой слюной, но и тогда ему не было облегчения, даже тогда его продолжали мучить, показывая всю серьезность намерений полиции выяснить все темные делишки этого черного человека до конца.
  
  * * *
  Я выхожу вперед и объявляю, что Пфайфера беру с собой, он нужен Магистру.
  И тут в спертом, влажном и теплом подвальном воздухе повисает тишина. Полицейские даже перестают истязать своего подследственного, отчего он, быстро придя в себя, начинает кричать:
  ― Да! Да! Да! Избейте, избейте и убейте меня! Эволюционируйте обратно на пальмы, да здравствует дикость!
  
  Дальше начинается переполох, все начинают кричать, а мои юные коллеги из "Силового блока" (в основном ребята, которые не участвовали в той нелепой стычке под землей, о которой я уже говорил), показательно громко передергивают затворами карабинов, на что многочисленные полицейские, эти экс-вояки, отвечают тем, что наставляют на нас свои пистолеты, при этом некоторые - даже по два.
  
  * * *
  Не нюхавшие пороху олухи мигом сникают, потому как тыркать в рыло дулом автомата другим - это одно, а вот видеть смерть в отверстии дула, направленного на тебя самого - это совсем другое, но ситуацию спасает старый полицмейстер, тот самый, который только что мне рассказывал, как Пфайф заманивал женщин: он выходит вперед и просит меня дать ему и его товарищам обещание, что "этот гад" будет страдать:
  ― Йоххан, мы часто пересекаемся вместе по работе, ты - ветеран, и, стало быть, товарищ всем нам, так обещай же!... - ну и т.д. и т.п.
  
  Ни секунды не задумываясь, я даю ему такое обещание, хотя совершенно не в курсе, что с Францем Пфайфом будет дальше.
  
  Итак, нам отдают этого парня, правда перед этим еще немного (минуты три) "пошокировав" его, а я пытаюсь заглянуть ему в глаза, надеясь открыть в них тайны тьмы. Ничего. У Пфайфа сейчас нет лица - один только сплошной синяк, но, как мне кажется, он того заслужил.
  
  Дымящегося, с жутко опухшим лицом, в наручниках на руках и кандалах на ногах, мои ребята уводят маньяка (трое держат, двое других тычут пистолетами в лицо, обеспечивая тем самым всем остальным безопасность, прося по ходу Пфайфа что-нибудь "выкинуть" - и тогда его можно будет шлепнуть).
  
  Вслед за своими ребятами подался было уже и я, но тот самый полицмейстер, с которым мы только что так пафосно обменивались репликами, меня задерживает, взяв под руку, и просит подождать и "посмотреть еще кое- что". В принципе догадавшись, о чем идет речь, я хочу отказаться, но лица окруживших меня полицейских выражают такую решительность и уверенность, что я тут же понимаю - мне не отвертеться.
  
  * * *
  Конечно же меня ведут посмотреть на одну из жертв Пфайфа, тем более, что она тут недалеко лежит, буквально за углом, образованным изгибом больших теплопроводных труб, и, что самое примечательное для криминалистов - очень хорошо еще сохранилась, лежа в каком-то техническом "сосуде" с ледяной водой.
  ― Крысы ее почти не обглодали - говорит мне один следователь, хитрым взглядом пытаясь, видимо, оценить, как я буду реагировать.
  ― Я фронтовик - отвечаю я, постаравшись по возможность скрыть душевное волнение, вспоминая вслух о том, как на передовой, в нейтральной полосе иногда так получалось, что стороны не убирали своих убитых по несколько дней, и это все притом, что время от времени такие ситуации возникали летом, в то время, как стояла неимоверная жара.
  
  Но полицмейстер все это проходил в точности, как и я. Он хочет меня немного подковырнуть, что ли... Он говорит: "Ты еще молодой, Йоххан, у тебя нет еще детей, представь же, что бы ты чувствовал, если бы что-то подобное сотворили с твоим ребеноком!".
  
  * * *
  Хотя к такому, даже если будешь готовиться, по-настоящему подготовиться нельзя.
  В холодной, ледяной воде, в большом бетонном сосуде неизвестного мне водопроводного технического назначения, в бурном течении, но наверху, как выброшенная жестоким ребенком полностью раздетая кукла, покачиваясь на волнении неимоверно и даже странно для этих подземелий прозрачной воды...
  
  Плавал обезображенный и обескровленный, наверное, долгим нахождением в воде труп молодой девушки.
  Одного глаза у нее было. Лишь пустая глазница.
  ― Вот, видишь? - спрашивает меня полицмейстер, наверное желая, чтобы я, посмотрев, проникся отвращением к Пфайфу.
  Но вместо того, я, даже неожиданно для себя, проникаюсь пониманием того, что вижу.
  ― Разумно - достаточно, - шепчет мне чей-то голос в ухо, и, по мере того, как голос звучит все более и более явно, меня наполняет все большее понимание того, что Пфайф логичен и безупречен в своих делах.
  ― Глаза- зеркала души, но достаточно одного, чтобы душу изъять или запомнить, оба - нет необходимости вынимать...
  Я покачиваю головой и цокаю языком, показывая всем, кто вокруг, что, дескать, поражен и возмущен тем, что вижу.
  У кистей рук - глубокие порезы, нет, даже прорезы, идущие вплоть до самой кости
  ― Руки - всегда что-то делают, заставляя душу быть не самой собой, а делать что-то, что велят извне.
  Я подхожу поближе, сажусь на корточки у самой воды, разглядывая девушку, пытаясь определить ее возраст.
  ― Девятнадцать лет, - словно услышав мои мысли говорит полицмейстер, впрочем, о чем я думаю в этот момент, наверное, додуматься было легко.
  У ступней - такие же, как у кистей рук, прорезы.
  ― Ноги- всегда куда-то идут, заставляя душу не быть самой собой, и идти туда, куда велят извне.
  ― Все - произношу я вслух, но так, что слышу свои слова только лишь я один - я понял. - Пфайф хотел завладеть их душами...
  Но все равно - как так можно было поступать? Это мой вопрос.
  Я резко разворачиваюсь к полицмейстеру, и, обещая ему, что Пфайф "будет теперь всю свою оставшуюся жизнь сожалеть о том, что родился на свет", почти маршируя, направляюсь один к ближайшей лестнице, ведущей наверх.
  
  * * *
  В тот же день "наш маньяк" оказывается в специализированной тюрьме гестапо в камере под особо усиленным наблюдением. Говорят, что в этих камерах видеокамера торчит даже в унитазе так что гестаповец - дежурный наблюдатель видит даже дыру в заднице заключенных.
  Кроме того, унитазные испражнения по трубам текут и попадают в специальные фильтры, где перемалываются моторчиками. Это так, на всякий случай, чтобы узники не смогли по трубам друг другу что-нибудь передавать, ведь, как говорят, если в унитаз что-то засунуть (ну, что-то такое, что может пролезть по трубе), а потом, используя предмет, подменяющий собой вантус (вантусов у заключенных, конечно, нет), хорошенько все прокачать, возмущая содержимое труб, то, в конце концов, добьешься того, что нужный тебе предмет попадет в унитаз к соседям.
  
  Вот так.
  
  * * *
  Но меня эти проблемы уже не должны волновать. Сразу же после того, как я сдаю в гестапо под расписку Пфайфа, мне звонит Магистр и сообщает, что Пфайфа в проекте "Серебряный круг" "поведет" он, а на меня, полностью, почти без подотчетности (это слова Магистра) возлагается забота о Джеке Спайдете.
  ― Тем более, что он, Йоххан, я вас с этим поздравляю - уже два дня как находится в Берлине.
  
  А дальше знаете, что?
  
  Мне предлагается снова возвращаться в особую тюрьму гестапо!
  
  8 апреля 2149 года, вторник.
  Но я откладываю всё это на следующий день, и, как потом оказывается, не напрасно. Именно утром ко мне поступает распоряжение о транспортировке Пророка в канцелярию (вчера еще для его приема ничего не было готово), а его семьи - на специальную государственную дачу, расположенную недалеко от Берлина.
  
  * * *
  Итак, я вместе со своими ребятами- олухами (еще я их называю "опасными подростками", потому что у них карабины), еду в гестаповскую тюрьму - забирать Джека Спайдета. Одновременно туда прибывает Магистр со своей командой - чтобы получить Пфайфа, а так как оба сидят в соседних камерах, то в узких тюремных коридорах возникает толчея, время от времени сопровождающаяся словесными перебранками.
  Но, в конце концов, все успокаивается и мы расходимся. Расставаясь с Магистром я жму ему руку, после чего от него получаю на сегодня последнее распоряжение - провести двухнедельную подготовку Пророка к использованию в нашем деле.
  
  * * *
  Пока по моему поручению следователи из отдела "Анализ" перевозили на дачу семью Джека Спайдета (вернее то, что осталось от семьи - по пути в Норвегию в подводной лодке скончался еще один мальчик), я отвозил Джека в Канцелярию, в специальный подвал - бомбоубежище. Итак, наша встреча, столь мною ожидаемая, наконец-то состоялась!
  
  Спайдет внешне чрезвычайно похож на Пфайфа, но они разные по характерам. Пфайф- чрезвычайно аккуратен и практичен во всем, даже в своих извращенных теориях "похищений душ". Спайдет же был слюнтяем, хоть и верующим человеком, все свои проблемы, не желая их решать, переваливая на Бога.
  Спадет был нытик, притом нытик истовый, а все, что с ним произошло за последний месяц- так вообще, заставило трепетать его мелкую душу словно заледеневший осиновый лист на холодном ноябрьском ветру.
  
  "И таких вот людей, судя по всему, использует Бог! - мысленно возмущаюсь я - Господь почему-то не помогает сильным, бравым парням, которые вынуждены умирать на фронтах, он не снисходит даже ко врачам, которые спасают жизни раненых на войне солдат! А как же было бы здорово, если бы медики врачевали бы тяжелые ранения не скальпелями, а лишь возложением рук и молитвой!"
  
  Бог оставляет нас, когда мы превращаемся в убийц...?
  
  * * *
  Но затем...
  Я вспоминаю свою чрезвычайную военную удачливость, мое жизненное везение, которое опровергает теорию вероятности, по которой я должен был бы погибнуть в боях уже раза три минимум...
  ― А с другой стороны - кто его знает? - говорю я тихо под нос сам себе, - может, меня оберегает Господь? Может, жив я сейчас по милости его, а? Но тогда - для какой цели?
  За всеми этими размышлениями мне почему-то совершенно не приходит в голову подумать о том, что может все это и без цели? Просто там хотят, чтобы я жил...
  Тогда почему остальным не везет таким же образом? Сколько солдат гибнет от нелепых случайностей, иногда даже не добравшись до фронта?
  
  Все это меня смущает и путает. Я чувствую, как слабею от этих мыслей и как, размываясь, моя цель превращается в нечто, что вполне может быть и не оправдывает средств.
  
  ― Плохо - вновь и вновь говорю я сам себе, - очень плохо...
  
  Я чувствую свою собственную слабость и нерешительность, а для победы нужна воля, сжатая в тугой кулак:
  ― Рви мышцы и бей! - внушаю я сам себе, настраивая себя на смелость и полное самопожертвование во имя цели, - рви мышцы, но бей, пусть твоя кровь от лопнувших в напряжении кулаков прежде крови врага окропит его лицо!
  Я потрясаю кулаками, становясь похожим на фюрера в тот момент, когда он выходит из себя, выступая перед тысячами его слушающих. Я смотрю в зеркало и мне становится не по себе от отвратительности вида своего, перекошенного яростью лица. Я побеждал на фронте врагов, я ниспровергал их и был при этом абсолютно спокоен и ничего не чувствовал. А теперь... теперь я не могу победить себя самого.
  
  Тонкой струйкой из носа потекла кровь.
  
  9 апреля 2149 года, среда.
  Уже на следующий день я начинаю обрабатывать Спайдета, желая в одном лице представлять из себя сразу двух - доброго и злого полицейских, давя на его психику, подавляя даже намеки на сопротивление с его стороны, всячески ему угрожая и действуя на нервы.
  
  Итак, мы входим в его подземную квартиру (личный, хоть и временный подарок фюрера), после чего я красивым жестом даю понять моим ребятам, что им надо уходить. Оглядев напоследок Джека с ног до головы страшными, смешивающими в себе презрение и угрозу одновременно взглядами, ребята уходят, и начинается разговор.
  
  Я тут же рву с места в карьер и нависая над сидящим (коленки вместе) в большом плюшевом кресле Спайдетом, вещаю ему о его долге перед семьей и о том, что ему есть о ком беспокоится в своей жизни.
  Тут происходит вот что: Джек занимает оборону, полностью прикрываясь своей религиозностью, и говорит о том, что его не устрашит даже смерть. В ответ я делаю вид, что не заметил, что он тут мне только что сказал, и продолжаю наступать, но, к сожалению, в моей душе уже посеяны зерна сомнения в том, что мне удастся так вот запросто сломать и подчинить себе этого человека.
  ― Вы только и умеете, что убивать, грабить, разрушать, пытать и насиловать! А я - слуга ничего не стоящий
  ничего не стоящий
  ничего не стоящий
  Джек проваливается в причитание
  И из этого его вытаскивает лишь угроза жестом с моей стороны - дать ему пощечину.
  В ответ Пророк падает на колени (жутко при этом побуждая меня дать ему пыром пинка под его толстый зад!), и начинает истово и громко молиться.
  Выждав время, я, стоя в сторонке и скрестив руки на груди, пытаюсь вновь использовать свой дар - умение по желанию чувствовать то, что чувствуют другие.
  
  * * *
  Сначала мне даже кажется, будто мне это удалось. Я как бы проникаю в Джека Спайдета, некоторое время, но не долго, я вижу все его глазами, но затем...
  
  В комнату входят, сквозь стены, два молодых человека, и садятся рядом с Джеком.
  Быстро все оценив, прежде всего по особой прозрачности наших посетителей, я понимаю что это - ангелы, охраняющие Пророка.
  Оба визитера похожи на ангела с картины Дюрера, там, где в верхнем левом углу, как было тогда, видимо, модно, было изображено написанное то ли на куске материи, то ли на развевающейся (видимо, по свойствам напоминающей туалетную) полоске бумаги надпись, слово "Меланхолия".
  Так оно и было - уставившись скучающими взглядами, один- в пол, другой- в стену, эти ребята, устроившись поудобней, сев на воздух, будто воздух- удобный диван, вскоре стали излучать все усиливающийся свет, который очень быстро вытеснил из Спайдета мое сверхъестественное мысленное проникновение в него.
  Более того, свет, излучаемый ангелами "пошл в атаку" на меня, и, проникнув в мое сердце, разлился в нем умиротворением и благодатью так, что вскоре я обо всем забыл, наслаждаясь странным для человека в моем положении покоем и уверенностью в лучшем.
  
  * * *
  Ненадолго отключившись, я очнулся через несколько минут, когда ангелов, охраняющих Пророка уже не было видно, но все равно я ощущал их присутствие, интуитивно понимая, что эти парни дадут мне знать о Джеке только лишь то, что сочтут нужным, и мне никогда не влезть в его мозги и не почувствовать того, что чувствует он, ну, разве что это мне будет позволено.
  
  Черные начинают и тут же проигрывают, становясь подконтрольной белым стороной, не враждующей против белых, при всем их желании, а инструментом в их руках.
  
  Будто прочитав мои мысли, Пророк бормочет:
  ― На все воля Божья!
  ― Ладно! - отвечаю я тогда Спайдету. - Мне надо подготовить вас кое к чему, и кое-чему научить. Но, так как я сам сегодня уже не в силах, то переношу все на завтра, только прошу вас прежде подготовится к серьезной работе.
  
  Подойдя уже к двери я оборачиваюсь и прошу прощения у Джека за то, что вел себя с ним слишком высокомерно:
  ― Я больше не буду вам угрожать, я лишь прошу вас, после всего того, что уже произошло с вами, не подставлять себя и свою семью, а заодно и меня. Мне бы хотелось, чтобы все, что мы затеяли, прошло гладко и чтобы весь этот кошмар, который мы с вами переживаем (а дальше будет только хуже) скорее закончился.
  
  Спайдет согласно кивает головой, утирая сопли. Он плачет. Я же ухожу, радуясь одному только воспоминанию о той благодати, которая только что коснулась меня.
  
  10 апреля 2149 года, четверг.
  На следующий день, утром, я прежде всего иду к себе в кабинет в Канцелярии, а не к Спайдету, надеясь сначала собраться с мыслями. У меня есть глупый "план работ", какие-то нелепые рисунки, сделанные мною по впечатлениям и воспоминаниям от пребывания недалеко от резиденции Люцифера и в чистилище.
  Что я могу рассказать Джеку?
  Вот, дескать, мы вас запендюрим на ту сторону, вы пойдете по дороге, не сворачивайте в лес, дорога сочится кровью, но вы не смущайтесь, да и вообще чувствуйте себя как дома, вы в аду, всего делов-то, Сатану самого увидеть! Посидите у него, и если вас там в стену живьем не замуруют - потрепитесь слегка да и назад вернетесь, не забудьте только, о чем там трепались - нам передадите, от этого у нас наши дела на фронте зависят.
  
  Странное дело, но все мои бумаги, все составленные планы, слова, которые я собирался сказать, рисунки, которые с таким старанием рисовал так, что они даже мне самому нравились - в этот момент мне кажутся полной нелепицей и чушью! Все какое-то кривое, тупое, плохо продуманое, хоть и потрачено на это много времени и сил.
  
  Я должен подготовить Спайдета, я готовился к тому, чтобы его готовить, и вот теперь, когда этот момент настал, мне вдруг начинает казаться, будто я двигаюсь не в том направлении.
  
  * * *
  Мои сомнения- размышления обрывает громкий зуммер телефона. На проводе Магистр. Он в абсолютном восхищении по поводу Пфайфа, но мне совершенно непонятно, почему Магистр не нашел себе никого другого, чтобы с ним своими восхищениями поделиться.
  Насколько я понимаю, такое иногда происходит с известными, облаченными властью и влиянием людьми, когда им не удается пообщаться "в тему" со своей ровней. Тогда они выбирают себе в собеседники, вернее, в слушатели, других, рангом пониже.
  Или еще... (простите, что отвлекаюсь) - я уже много раз замечал в Канцелярии, что начальственным шишкам, впавшим в немилость у еще большего начальства, свойственно в такие моменты черных карьерных полос искать поддержки, а иногда и просто - общения у тех, кто младше по званию. Таким образом, особенно если младшие по званию должны обладать информацией о судьбе впавших в немилость шишек, эти ребята строят предположения о своей дальнейшей служебной судьбе.
  Итак, фюрер, видимо, слишком занят, чтобы поговорить по поводу Пфайфа с Магистром, а я - как всегда, тут как тут и субординация предполагает, что я должен терпеливо выслушивать болтовню Магистра.
  
  * * *
  Итак, Магистр, как я - Спайдета, самолично взялся за жесткий психологический прессинг Пфайфа. Но - не тут-то было! Тот очень умело обороняется, немного придя в себя после полицейских пыток, изображая из себя тихого паиньку, послушного и дисциплинированного бюргера:
  ― Ему свойственна педантичность и аккуратность, о которой уже давно забыли в Германии! - ссыт кипятком в телефон Магистр, - он такой актер! Учтив и вежлив, постоянно благодарит, когда ему приносят еду, читает целыми днями газеты, фломастером что-то в них подчеркивает, а после - аккуратненько складывает в стопочку на тюремный столик.
  Советую в ответ Магистру изымать у Пфайфа газеты, потому как тот, курильщик, имея при себе зажигалку, вполне может использовать их для устройства пожара, чтобы попытаться сбежать.
  ― Обижаешь! - смеется Магистр, - мне его подчеркивания в газетах - материал для составления его психопортрта, мне же надо подчинить его своей воле! Как же! Конечно, все газеты забираем, после чего читаем внимательно, в присутствии нескольких лучших берлинских психоаналитиков.
  ― И что же?
  ― Да все - чушь! Психоаналитики эти - сами психи, так мне и хочется сыграть с ними, чтобы они, зная мое положение, стали бы составлять портрет личности друг друга. Вот скажу им, что подозреваю всех их в неадеквате - и пусть следят друг за другом а мне, после дают отчет. Посмеюсь!
  И дальше, ну просто как я, один в один:
  ― Исходя лишь из собственных ощущений, не имея возможности, конечно, делать какие-то точные выводы относительно того, в чем я полный профан, я могу сказать лишь, что мне кажется, что Пфайф ну просто очень подходит для нас!
  У Пфайфа абсолютно отсутствует свойственное обычным людям различение плохих, или, скажем, ненормальных поступков от нормальных:
  ― Ему что воды попить, или высморкаться - человека убить. Он абсолютно спокойно (мы нашли и уже полностью прочли его рукописные дневники) насиловал женщин, после чего убивал их, но опять таки - не ради удовлетворения извращенной похоти - а для того, чтобы забирать их души себе.
  
  Пфайф, как он сам сказал, создавал хор.
  
  По показаниям нескольких молоденьких девушек, которые общались с Пфайфом по продуктовым вопросам, он был очень обаятельный человек, замечательный ухажер... Но затем, после нескольких встреч, рвал контакты и больше не выходил на связь, не отвечая на телефонные звонки.
  
  ― Понимаешь?- Магистр сипит в трубку, наверное, думая, что очень меня озадачил...
  ― То есть были женщины, которые встречались с ним, которых он заманивал в свои ловушки - но не убивал?
  ― Точно!
  А дальше я, видимо, несколько порчу кайф Магистру, не пытаясь гадать от чего это все так было, а сразу правильно ответив:
  ― Они не подходили ему для его хора?
  ― Да! - я догадываюсь, что Магистр немного огорчен тем, что я даже немного не погадал и не помучился поиском правильного ответа. - Хор мертвых душ. Иногда я вижу в камеру слежения, как он пытается дирижировать ими, но, быстро приходит в себя, вспоминает, что за ним следят и снова делает вид, что он вполне нормальный человек.
  
  У тех девушек, которым посчастливилось остаться в живых после назначенных встреч с Пфайфом голоса немного "горчили". Как в джазе. А Пфайфу этого было не надо. Ему была важна чистота звука. А по телефону таких нюансов не распознать. Тогда он встречался с девушками лично, после чего, для конспирации, чтобы что не заподозрили, повстречавшись с ними еще раза три- четыре, больше не выходил на связь.
  
  ― И ты знаешь, - продолжает Магистр, - ведь Пфайф все понял про газеты. Хотя, конечно, об этом было и не трудно догадаться, но все же. Он стал подчеркивать такие статьи и заметки, которые должны были нас навести на мысль будто он простой бюргер, интересующийся тирольской фолк- музыкой и футболом.
  
  Ну да. Только мне кажется, что Пфайф попытается использовать Магистра, особенно если Пфайф тонкий психолог (а он, как настоящий псих таким просто не может не быть), и пока он лишь на примитивную игру пытается ответить немного менее примитивной, подыгрывая, делая вид что повелся, делая вид, что глупее тех, кто за ним наблюдает.
  
  Но Магистр не унимается:
  ― Я думаю, что человек с такими ценностными представлениями о жизни ну просто не может остаться там, куда мы его собираемся отослать. Он сольется с тамошней обстановкой и станет либо незаметным, либо его там примут за своего. Он - разящее жало в руках у самого дьявола! Остро отточенный инструмент, который, как и полагается инструменту, даже не догадывается о том, что его используют и зачем его используют. Пфайф - наивное дитя, хорошо притворяющееся взрослым человеком, дитя, которое совершенно не делает различия в том, что такое добро, а что такое зло.
  
  * * *
  Вот так вот. Я почесываю лоб. С одной стороны- святой, обоссавшисйся со страху, ковыляющий без яиц на протезе. С другой стороны - наивное дитя, которое ножом- мачете наносит одним ударом тяжелые увечья двум полицейским.
  Один - и его противоположность. Только кто противоположность кого?
  Это мне предстоит решить самому и уже в ближайшее время.
  Собрав все бумаги, я иду на очередную встречу со Спайдетом.
  
  * * *
  Когда я вхожу в его комнату - Джек смотрит телевизор, сидя в кресле спиной ко мне. Я жестом останавливаю собравшегося было потеребить за плечо Пророка (чтобы обратить внимание на меня) охранника. Затем я, опять жестами, показываю охранникам (а их в комнате было двое) что бы они оставили нас. Тихо, на цыпочках, те выходят, напоследок, хоть Джек их и не видит, пугающе строго посверлив его затылок своими взглядами. Форму терять нельзя, да, ребят, и они это знают.
  
  Несколько минут я наблюдаю за своим подопечным, за его реакцией на то, что показывают по телевизору.
  Очередная гуманитарная бомбардировка русскими Берлина (автоматические самолеты время от времени еще прилетают к нам, но, увы - одиночные) заканчивается трагедией- выпав из прорвавшейся картонной коробки банка т.н. "tushenki" - попадает на голову выгуливавшей собаку старушке, после чего, нанеся ей повреждения мозгов, не совместимые с жизнью, отскакивает, и ударяет по голове собаку, которая в свою очередь получает сотрясение мозга. Врачи бессильны, бабушку увозят прямо в крематорий.
  
  Затем следующая сцена - непрофессиональная, военная съемка плохой камерой, кроме того, изображение часто искажают помехи.
  Сцена такая: наш артиллеристский наводчик, перекрикивая радиопомехи, кое-как связавшись с батареями, наводит огонь на американскую передвижную станцию создания помех. Станция эта находится в тылу у американцев, несколько километров от линии фронта, и представляет собой некий такой, примитивно говоря, зеленого цвета параллелепипед на четырех колесах, из крыши которого торчала антенна, прикрепленная к земле четырьмя тросами.
  Ну так вот, вокруг станции ходят люди, некоторые заходят внутрь, некоторые выходят из нее, но затем рядом с ней падает снаряд. Снаряд этот, видимо, глубоко зарылся в землю, после чего взорвался, подняв высоко в воздух фонтан земли. Еще через какое-то время (на видео для ускорения показа делают "перескоки" во времени) рядом со станцией падает еще один снаряд, на сей раз значительно ближе, и если после первого взрыва американские солдаты все бросились к станции помех, видимо для того, чтобы вынести оттуда оборудование, то после второго они бросились врассыпную, убегая от станции.
  Но не тут-то было! Третий снаряд взрывается на расстоянии примерно двух метров от этой штуки, и переворачивает ее. Третий взрыв, кстати, происходит почти сразу после второго. Станция создания помех, вращаясь, подлетает в воздух, после чего начинает падать на землю. Четко видно, как один из вырванных из земли тросов, обвив собой какого-то человечка, отрывает того от земли, и отбрасывает далеко в сторону - метров на двадцать. Картинка "зависает" именно на этом месте: станция помех уже коснулась одним своим углом земли. Где-то на уровне четвертого этажа, раскинув руки и ноги в стороны, кувыркается человек.
  
  Я подхожу к Джеку и касаюсь его плеча.
  Джек не оборачивается, но мне понятно, что он плачет.
  Пророк всхлипывает, сотрясается, на его губах (я уже обошел его вокруг и смотрю ему в глаза) вспузыриваются слюни.
  
  Благодаря уничтожению станции постановки помех, наши войска смогли отбить у американцев занятую ими несколько месяцев назад нашу деревушку.
  Я похлопываю Джека по плечу:
  ― Ничего, старина! Держись! Мы с тобой все это скоро закончим, весь этот ужас.
  Джек только кивает головой, ничего не ответив.
  
  Глава XVII.
  Секретарь Дьявола.
  Запомните, дети, при всем моем понимании, как это противно, когда вас поучают. Но дьявол - в деталях скульптур большого готического храма.
   "Джек, Джек, Джек - шепчу я себе, когда мы идем с Пророком по гулким бетонным подземным коридорам Канцелярии- Джек, что мы с тобой тут делаем?".
  Я пытаюсь сосредоточиться, и, "духовно проникнув" внутрь мозга этого человека, увидеть все его глазами. Звучат напряженно небесные скрипки, готовые обрушиться мне на голову высоким * * ** и расколоть мне череп, защищая Спайдета. Их высокий минор бьет мне по вискам и после, уходя в глубокое звуковое пике, обрывается. Стать частью Пророка у меня опять не получается. У одной из коридорных развилок к нам присоединяются два светящихся существа, и вот, мы продолжаем путь вместе с ними. Все еще слыша в глубине своего подсознания вышние оркестры, не торжественным мажором, но напряженной звуковой какофонией предупреждающей о границах дозволенного. Понятно без слов. Меня немного бросает в дрожь, но после все оканчивается спокойствием и уверенностью. Не переступаешь границу - значит, остаешься в безопасности.
  Я слышу как Джек немного волочит протезом по полу, протез еле слышно поскрипывает при каждом его шаге, рядом с нами летят два существа, сейчас различимые только мне, и то, как два мутных свечения без источника света. Всякий раз, когда мы вчетвером проходим мимо ламп и фонарей с толстым матовым стеклом за решеткой - лампы и фонари блекнут, как будто ослабел ток...
  Я пытаюсь почувствовать то, что чувствует Спайдет - и вновь ощущаю внеземной благой мир и покой, но затем меня начинает подташнивать и кружится голова. Я оставляю свои потуги просканировать душу Джека, и мне вновь становится нормально.
  ― Так лучше - говорю я еле слышно сам себе в тот момент, как мы останавливаемся у дверей склада обмундирования.
  В руках у меня - смятый лист бумаги, на котором отпечатана инструкция от Магистра на тот счет, во что должен быть одет Джек, когда отправится на прием к Люциферу.
  
  * * *
  ― Этап номер один! - громко сообщаю я Спайдету, стараясь радушно улыбаться навстречу свету, который появляется из-за отворяющейся металлической сейфовой двери склада - переодеваем вас в форму немецкого офицера!
  
  Через несколько минут размазня Джек Спайдет у меня на глазах превращается в нечто мужеподобное. И все благодаря мундиру.
  Затем подбор ботинок и противогаза, забираем с другого уже склада одну десантную (то есть без козырька) каску светло- серого цвета, и в дополнение к ней бронежилет и разнообразные там наколенники - налокотники - напульсники, плюс т.н. (солдаты его так называют) начленник или наяйцник - короче, некая прикрепляемая за липучки, ремни и кнопки к основному бронежилету хрень, защищающая член и яйца солдата от всяких там повреждений. Гульфик.
  Но это все так... суета. Магистр снабдил меня рисунком, как экипировать Спайдета, хотя Магистру, как человеку в свое время то же побывавшему, как и я, на той стороне вполне известно, что там ничего этого не понадобится.
  Но, ради того, чтобы избежать по возможности непредвиденных осложнений с Магистром, мы производим все эти манипуляции.
  
  * * *
  Следующий этап - стрельба из оружия, которым будет снабжен Джек пред отправкой через устройство "Круг".
  После долгих споров со специалистами мы все - таки договорились о том, что у Спайдета будет с собой легкий ручной пулемет, на который наши оружейники установят оптический 4-х кратный нецифровой прицел.
  Кроме того, у Спайдета при себе будет тепловизор.
  
  За сим мы прекращаем этот этап подготовки, отложив остальные дела до следующего дня
  Так как мы действовали не спеша, на все - про все у нас ушло около трех часов, с учетом того, что почти везде нас непременно угощали кофе и конфетами, которые нам и приходилось потреблять за неспешными беседами с офицерами, заведующими складами обмундирования и оружия в Канцелярии.
  
  11 апреля 2149 года, пятница.
  На следующее утро мой визит к Спадету приносит мне по- настоящему неожиданную новость: я уже и надеяться перестал, но, судя по всему, Джек на каком-то этапе нашего с ним общения сломался. Это меня одновременно и радует и тревожит. Во-первых радует потому, что именно этого я и хотел добиться, ввиду того, что таким человеком легче управлять. Но, с другой стороны, во-вторых, какие-то проскальзывающие элементы отчаяния и безнадежности в поведении Пророка мне кажутся опасными для нашего дела. А что, если он не будет обладать достаточным мужеством для того, чтобы стать главным действующим лицом эксперимента? Что если он от страха не сможет запомнить всего того, что нам будет нужно?
  Короче, Джек, судя по всему, начинает бояться за свою жизнь.
  Я пытаюсь почувствовать то, что чувствует он, но вместо этого получаю очередную дозу божественной природы покоя, мира и эйфории.
  
  * * *
  Первые занятия по стрельбе, как, впрочем, и все последующие, проходят просто из рук вон плохо. Уже через несколько дней для занятий мне требуются сменщики, инструкторы по стрельбе, которые своим опытом и долготерпением позволяют отвлечься мне от этого, как мне кажется, весьма незначительного элемента подготовки.
  Едва же мы научили Пророка более- менее сносно стрелять из пулемета (в его случае - это просто в направлении цели), как нам поступает приказ фюрера - отправлять подопечного "на ту сторону".
  У нас было мало времени, но самое важное, самый важный наш разговор я перенес на последний день.
  
  16 апреля 2149 года, среда.
  Итак, я снова заявляюсь к Спайдету в канцелярские апартаменты Гитлера, высылаю охрану, после чего выкладываю перед ним на стол все свои схемы и рисунки:
  ― Джек, - начинаю я, мой голос, и это, наверное, слышно, едва дрожит, выдавая мое немалое волнение, - завтра, в три часа дня вам предстоит отправиться в самое, наверное, необычное путешествие в вашей жизни.
  Спайдет дрожит, как осиновый лист, по всему видно, что этот человек надломлен и, как мне кажется, исходя из моего фронтового опыта - просто боится за свою жизнь, то есть теряет в своей надежности для нашей затеи. Он хватается за стеклянный стакан с водой, и тот стучит по столу мерным и быстрым ритмом. Заметив это, герр Пророк залпом выпивает воду и ставит стакан на стол. Бряк! - громко бьется тот о поверхность стола, и за сим нас отвлекающие ритмы стихают.
  Я тычу ручкой в схему, показываю предполагаемое "место высадки" Джека, где, как мне кажется, он должен оказаться, когда, будучи перемещенным устройством "Круг" окажется недалеко от замка Люцифера:
  ― Вы будете перемещены в параллельное духовное пространство, где, как мы предполагаем, располагается резиденция самого Дьявола.
  Я перевожу дыхание, у меня першит в горле и приходится откашливаться:
  ― Там вас, скорее всего, ждут. Уверяю вас, что все, что я говорю - реальность, во всяком случае относительно недавно мне довелось побывать на месте самому.
  Далее идет непосредственный инструктаж:
  ― Ничему не удивляйтесь, и сразу же, как только прибудете на место, снимите, пожалуйста, этот нелепый противогаз навязанный нам инструкциями, составленными людьми, которые были на той стороне уже очень давно. Наверняка там никому не понравится, если туда придет кто-то, скрывающий свое лицо. Затем, я вас убедительно прошу, не пытайтесь там стрелять из пулемета, который будет при вас и который нам так же навязали - а то, чего доброго, это будет воспринято как проявление агрессии с вашей стороны.
  
  ― Вам необходимо, с этого места двигаться сюда, - я показываю Пророку маршрут движения, как я его запомнил и изобразил, - но, в случае, если вы окажитесь при переброске в другом месте, вам придется ориентироваться самому. Если все пойдет не так, как я предполагаю, вам следует обернуться, все вокруг разглядеть как следует, и, если вы заметите некий замок - следовать к нему.
  
  ― Замок окружен глубоким рвом, но через него перекинут мост, ведущий к воротам в крепостной стене, окружающей этот замок. В воротах дверь, которая или будет открыта, либо вам надо будет постучать в нее. Если удастся пройти за крепостную стену, то дальше вас, скорее всего, встретит один интересный персонаж, именующий себя Вельзевул. Не пугайтесь! Он совсем не страшен и помните главное - вас наверняка там ждут, потому как там, на той стороне, и нам говорили об этом, нужен достойный человек, который сможет держать связь между нами и теми, кто находится по "ту" сторону.
  Ну, а потом - действуйте по обстановке. Или вас отправят обратно, или оставят там навсегда. Но, как нам кажется, если вы уж точно тот, за кого себя выдаете - святой и безгрешный, у вас не возникнет препятствий, и вам будет можно проследовать в сам замок и там тогда отыскать его хозяина. В замке я не был. Но был Магистр, человек, с которым вы виделись и немного общались. Магистр говорил, что внутри там всего одна лестница по большому радиусу поднимающаяся вверх, к дверям. Куда они ведут - пока никто не знает, но, мне представляется, именно туда, куда надо, к тому, кто нам нужен.
  ― А дальше что? - Джек прерывает мой монолог, предварительно тяжко вздохнув.
  ― А дальше - если вам удастся встретиться с хозяином замка, вы просто должны передать все, что там вам скажут - сюда. Если же вас спросят, зачем вы явились, то вы должны ответить, что вам нужен совет о том, что необходимо предпринять руководству Германии для того, чтобы свести войну вничью. И помните - наша цель - закончить войну, и при этом так, чтобы все остались при своем, как было до войны. Это будет выгодно всем, а не только Германии.
  
  Вслед за этим Джек разряжается тирадой о том, как ему, дескать, надоели эти подземелья и как он устал, что теперь, видите ли, не уверен в том, что все пройдет гладко.
  
  17 апреля 2149 года, четверг.
  Дабы Джек хоть как-то развеялся, на следующее утро, часов в семь, мы отвозим его в предместье Берлина, в лес, и там, в окружении охраны, он может, на сколько только это возможно в данных обстоятельствах, уединиться.
  
  У меня за спиной стоит, ухмыляясь, Магистр.
  Почему я знаю, что он ухмыляется? Он ухмылялся все утро. Впрочем, его ухмылка выглядит добродушной:
  ― Что ты думаешь? - спрашивает меня Магистр, - этот парень не поведет собственной игры? Скажем, не решит ли он что ему поручено божеством уничтожить сатану, что это, дескать, его миссия? Он ведь серьезно религиозен!
  На это я отвечаю, что Спайдет наверняка знает, что написано Библии по поводу конца, так что если он реально "погрузился в тему", то никаких выкрутасов от него ждать не нужно.
  ― Он, по-моему, сейчас боится за свою жизнь, и, может быть, за жизнь совей семьи, но в остальном все в порядке.
  Я обещаю Магистру, что расскажу Джеку о фюрере, расскажу ему о том, что Гитлер благодарный человек и если "дельце выгорит" сделает для Джека все и для того, чтобы тот жил ни в чем до конца своей жизни не нуждаясь.
  
  Да, но...
  Нужна ли Джеку эта награда вообще?
  
  * * *
  Уже перед самой отправкой Спайдета на ту сторону мы с Магистром немного говорим о цели первой "заброски" Спайдета:
  ― Пока - лишь ознакомительное путешествие, - шепчет, будто раскрывая мне страшную тайну, Магистр.- Никаких вопросов, просто проверка связи, проверка Спайдета, сможет ли он уходить туда так, чтобы потом оттуда возвращаться!
  ― Да - отвечаю я Магистру, отправляясь еще раз все проверить перед включением устройства "Круг" - я обязательно так все ему и передам...
  
  Мы все боимся. Мы постепенно, немного, но запаздываем с пониманием того, что же нас ожидает впереди. Чуть- чуть бы раньше это понять! Но...
  
  Да, дьявол, скорее всего, поведет собственную игру. Мы его еще не видели и не можем оценить его личность. Его цель наверняка убить как можно большее количество людей, мы же, по сути, должны переиграть его на его собственном поле, использовать его для решения собственных задач, использовать того, кто сам привык использовать других.
  Переинтриговать короля интриганов.
  Ближайшее время, если только Джек Спайдет, или Пфайф вернутся из путешествия в параллельный мир, не им, по сути обычным вестовым засылаемым в необычные места, но нам, мне и Магистру, придется повести игру с самим сатаной.
  Если Спайдет не вернется, эксперимент продолжит Магистр с Пфайфом. Если же не вренется Пфайф, а Спайдет вернется, и я этого реально опасаюсь, Спайдета скорее всего передадут Магистру.
  ― Тогда наверняка к нему применят жесткие методы давления - тяжело выдыхаю я, немного в душе жалея Джека, - он будет вспоминать обо мне как об очень гуманном человеке!
  Но да что поделаешь?
  Ссовская охрана вводит Джека в зал, где расположено устройство для переброски, закрепляют его в специальном кресле, после чего начинается отсчет, во время которого все, кроме Спайдета, покидают зал. Далее тяжело поднимаются металлические, массивные ставни окон помещений, примыкающих к залу, и мы, надев темные очки, наблюдаем за "переходом".
  
  * * *
  Блистают молнии, Спайдет орет, как резанный, хотя вся эта процедура ничуть не болезненна, дергается, будто в припадке эпилепсии, издает странные вопли, но затем, вдруг, что-то происходит, и его тело, только что бившееся в конвульсиях, обмякло.
  ― Все - снова шепчет мне на ухо Магистр. - Он ушел.
  ― Сколько нам придется ждать? - переспрашиваю я его - сутки? Двое? Несколько часов, а может - минут?
  Но этот вопрос не предполагает ответа. Я делаю шаг назад, а Магистра, будто уловив мое желание с ним сейчас не разговаривать - отзывает в сторону один из служащих.
  
  * * *
  Я же в лифте поднимаюсь на поверхность, я иду на рецепшн в холле Канцелярии и прошу вызвать мне машину с шофером.
  
  Я еду домой, желая немедленно "проникнуть" в Спайдета и увидеть то, что сейчас видит он.
  Я боюсь только одного - я боюсь щита, двух ангелов, защищающих душу Джека, которые не дадут мне, как обычно, полностью контролировать моего подопечного.
  ― Я знаю вас, знаю вас - тихо говорю я сам себе и сплевываю на пол машины.
  ― Что? - переспрашивает меня шофер, услышав и подумав, наверное, что я обращаюсь к нему.
  Дальше я прошу ехать помедленнее.
  
  ― Но вы ведь говорили, что спешите?
  
  Я открываю окно и жадно глотаю воздух. Мне плохо.
  
  К дому мы подъезжаем уже на скорости примерно 40 км/ч. А я прошу еще медленнее.
  Отказавшись от помощи шофера, хватаясь за стенки лестничной клетки, мне через какое-то время все-таки удается приползти в свою конуру.
  
  Я слышу шепот губ миллионов умерших людей.
  Я чувствую, как ангел, приготовившись трубить в трубу, возвещающую о дне Страшного Суда, набирает в легкие воздух.
  
  * * *
  Уже не в силах стоять на ногах, я падаю на пороге кухни, предварительно взблевнув на пол и потом упав лицом в свою блевотину.
  
  Как бы то ни было, но так же легко, как только что передо мной открылась хорошо смазанная недавно мною дверь в кухню, я чувствую, как открывается для меня дверь в нечто, до сих пор мне недоступное.
  Мир и покой, окружающие Спайдета, куда-то, словно дым от ветра, развеиваются, отступают, в то же время оставаясь, но, не как прежде, и теперь мне не мешают.
  Сначала все застилает тьма, а потом я оказываюсь "свидетелем Джека", видящим все его глазами, и слышащим все его ушами.
  
  * * *
  Передо мной снова Вельзевул. Его черный нимб, созданный вращающимся роем жужжащих мух, блестит множеством их зеленых брюшек, переливающихся в фиолетовый цвет в лучах невесть откуда взявшегося здесь солнца.
  Или это не солнце? Просто звезда, чем-то похожая на него, освещающая и обогревающая это место? Не знаю, но мне почему-то кажется, что это именно солнце.
  Я создаю черные тучи - поет темный ангел - черные тучи из черных мух...
  Поначалу я "сканирую" чувства и мысли Спайдета, которые меня смущают своей лихорадочностью и нервозностью, но потом отказываюсь от этого, не желая всем этим заражаться, и просто наблюдая за всем из Джека.
  
  В голове отдаются слова, которые Джек говорит Вельзевулу, а так же стук его сердца.
  Мне почти ничего не слышно, звук, как будто передача радиостанции, которую очень трудно поймать из-за помех. Я понимаю интонацию, но не понимаю смысла.
  
  Но Вельзевул показывает Спайдету рукой в сторону замка, после чего, скрестив руки на груди, кланяется головой, касаясь подбородком совей груди.
  
  "Прошел!" - радостно думаю я, предвкушая, наверное, самую серьезную за всю мою жизнь встречу. Джек подходит к дверям башни, открывает их и тут же, без всяких там холлов оказывается на лестнице, ведущей куда-то вверх.
  Воют волки.
  На стенах горят светильники. Лестница ведет все выше и выше, Джек запыхался, а ему еще топать и топать. Предательски поскрипывает его протез. Одна большая, вьющаяся вокруг цилиндра цитадели, за ее стеной, лестница. Слева - наружная стена, изредка продырявленная окнами- бойницами, в которые вставлены цветные, цветочно-сюжетные, без смысловой нагрузки, витражи, а справа -...
  Просто стена. Ни одной двери.
  
  * * *
  В конце концов мы оказываемся, наверное, на самом верху, на некоей небольшой каменной площадке, на которую выходит всего одна-единственная, видимо здесь, дверь, деревянная, большая и массивная, высотой примерно в два человеческих роста.
  
  Джек тихо стучится, после чего, с другой стороны слышится такой ... как бы это сказать? Голосок, по которому можно определить, что за дверью - скорее всего молодой человек. То есть это мне так тогда показалось, я просто судил по собственному опыту.
  Не юноша, но еще и не мужчина...
  
  Джек толкает дверь.
  
  * * *
  Не открывается.
  Наш несчастный и истовый пророк господень снова толкает дверь, а она снова не открывается.
  Джек стучится, затем снова толкает дверь, и лишь тогда, когда он помолился, дверь со звонким скрипом отворяется.
  На пороге стоит молодой человек:
  ― На себя...
  Джек оторопел:
  ― Вы мне открываете? - спрашивает он молодого человека, будто тот ему был когда-то знаком, на что в ответ молодой человек жестом приглашает Спайдета войти внутрь, и тогда, немного помявшись Джек переступает порог.
  ― Джек, по противопожарным нормам двери должны открываться наружу, в направлении путей эвакуации...
  
  * * *
  Комната, как комната. Вернее что-то подобное я раньше видел в исторических фильмах, в иллюстрациях к учебникам истории, да, пожалуй, еще в "мусорной" резиденции фюрера: справа от Джека была стена, в которой было никак не занавешенное окно - большое, с металлическими переплетами, цветными, но тусклыми, стеклами, вплетавшимися в какие-то цветочные, нейтральные, никак не сатанинские темы.
  Просто шиповник.
  Слева был камин, большой такой, но в принципе ничем не примечательный, без всяких оград, без закаленных стекол, просто очаг на каменном полу у стены, да кирпичом выложенная, из стены выступающая на невидимых полукольцом консолях труба.
  В противоположной ко входу стене была еще одна, более массивная, красивая, деревянная в золоте, украшенная золотого цвета вензелями и всяческими "прибабахами" дверь.
  А так... ничего примечательного. Старый, с зеленым сукном, массивный стол, никаких картин и карт по стенам, на каменном полу, далеко от камина - истертая шкура бурого медведя.
  Массивное кресло у стола, за ним, немного наискось, не по оси симметрии, криво, не совсем композиционно правильно - большой "под старину" глобус.
  Молодой же человек, встретивший Джека, почему-то казался до боли знакомым, но в то же время и до боли и каким-то обыденным. Стандартным. Он был, наверное, даже красив, но, как бы это сказать? Не слишком, что ли. Слегка поблескивающие серые глаза, обычная прическа с пробором, волосы - густые, темные, но не так, чтобы черные, с редкими седыми волосками, но не на висках.
  На носу - очечьки в тонкой оправе, которые, конечно же, шли молодому человеку, но они с таким же успехом пошли бы любому другому, потому как просто красивы, видимо, очень дорогие.
  Одет молодой человек был в костюм, то же было видно, что костюм- дорогой, но не слишком, не сказать, чтобы сверхшикарный, да еще к тому же висевший на своем хозяине слегка мешком.
  На ногах - тупорылые, светло- коричневые, видно, что так же дорогие, туфли, но дорогая кожа туфель изгваздана, наверное, водой, настолько, что смотреть противно.
  
  * * *
  ― Ну так что же, Джек? - разбивает немного затянувшуюся паузу этот парень - зачем вы ко мне пожаловали?
  ― Эхммм... понимаете? Я, честно говоря, очень рад, что у вас здесь все так устроено. В конце концов, мне бы, может быть, хотелось иметь дело с вами, нежели с вашим хозяином..
  ― Вы имеете в виду бывшим хозяином, вы хотите сказать, что порвали с вашим религиозным служением?
  ― Меня сюда перебросили насильно, захватив в заложники мою семью, угрожая расправой. Если нет возможности избежать визитов сюда, то мне хотелось бы использовать возможность не встречаться с самим хозяином этого места.
  ― С хозяином? Джек, хорошо, я немного не понимаю, ну да ладно.
  Молодой человек тяжело выдыхает, припухлив щечки, бряцая чем-то металлическим в карманах пиджака, ключами наверное, или монетами, или тем и другим одновременно, после чего выдает:
  ― Джек, я так рад что вы оказались здесь! Вы, наверное, видели, что произошло с теми, кто прибыл сюда и был недостоин?
  ― Да... они оказались в каком-то вязком желе или в прозрачном сосуде с битым стеклом.
  ― И ведь Джек, заметьте- не из-за жестокости к ним, нет, просто таким парням нужна серьезная ограда, дабы они не вырвались отсюда. Желе - это мед очень ядовитых пчел. Они когда-то были на земле, да все вымерли. И лишь я один вывел их у себя снова.
  Затем, как по команде, говорить начинают сразу оба, после чего начинают смеяться, а молодой человек даже кладет якобы в знак расположения Джеку руку на плечо:
  ― Да! Да, Джек! Вы же кончено по делу, вам тут наверняка неуютно и вы бы хотели уйти отсюда поскорее. Я вас, конечно, не держу, и готов отпустить в любой момент, только ваши боссы по проекту "Серебряный Круг" вряд ли будут удовлетворены такими результатами вашего первого визита к нам.
  ― Тогда - обговорим ваши условия?
  ― Хм... Джек, условия мы ставили раньше, а теперь нам выдвинуть нечего. Вы - соответствуете требованиям, которым предъявляются к тем, кто хочет сюда попасть. Вы можете в любой момент, даже никого здесь не спрашивая, покинуть это место. Я так понимаю, ребята на той стороне хотят наладить связь через вас?
  ― Да, так и есть. Они якобы нуждаются в помощи, говорят, что в затруднительном положении, и будут передавать через меня вопросы, на которые хотели бы получить ответы.
  ― Это можно устроить.
  ― Но пока они хотят просто узнать - смогу ли я возвращаться обратно, или я то же не проходная кандидатура.
  ― Джек! Вы - самый лучший!
  ― Наверняка я навредил много вашему хозяину, он ведь захочет что-то предпринять против меня?
  ― Хозяину? Я опять немного не догоняю, но, уверяю вас, мы с вами вполне можем сотрудничать.
  Тут молодой человек жестом предлагает Джеку сесть в большое, но по поменьше того, что у него самого, кресло. Кресло для посетителей - немного пыльное, и обито материей. Другое же кресло, в котором располагается хозяин кабинета за столом - обито черной кожей.
  Кресло под Джеком мягко поскрипывает, сам собой, без посторонней помощи загорается огонь в камине, а молодой человек достает из ящика стола портсигар, после чего из него извлекает сигариллу:
  ― Вам не предлагаю, вы не курите.
  ― Да уж! Курение- грех, подвид суицида, а мне бы не хотелось грешить.
  
  * * *
  Я чувствую щеками, как Спайдет улыбается. Он, видимо, думает, что молодой человек - секретарь дьявола, и рассчитывает на то, что не встречаясь с самим сатаной , через секретаря сможет общаться с ним. А почему? Наверное потому, что боится увидеть дьявола. Или боится оскверниться общением с ним, тем более, что нелегкая его и так далеко завела, не смотря на то, что Спайдет для того, чтобы попасть в эту ситуацию не сделал ровным счетом ничего. Джеку сейчас приходится нести крест, который он сам себе не выбирал, который заставили его нести другие, и я им в этом активно помогаю. Даже больше - я предложил кандидатуру Спайдета на эту роль.
  Что ж, Джек, ты уж меня извини.
  ― Еще раз по порядку и разойдемся? - Джек зазубривает правила игры.
  ― Да, конечно.
  ― Я могу сюда приходить и уходить?
  ― Да, Джек, конечно же, ну, в принципе, если будете продолжать быть таким же относительно безгрешным, как были. Грязные мысли - не в счет, кроме того, если вы станете ими одержим. Достаточно не согрешать в делах и сильно - в словах...
  ― Я буду задавать вопросы - вы сможете на них отвечать?
  ― То же ответ положительный. Смогу. Я заинтересован в этой игре, и, заметьте - не я ее начал. Не я предложил играть в нее. Вы ко мне пришли сами. Даже не вы, а они - ваши хозяева, начальники нынешние. Но я рад. Мне с вами приятно общаться. Вы такой прям располагающий к себе и к общению с собой человек!
  ― Вы не будете при этом лгать, то есть давать ложные ответы на вопросы?
  ― Джек, вы не поверите! Не буду! Я вообще говорю только правду.
  ― А как же написано в Библии, что дьявол - отец лжи? Я, конечно, понимаю, что вы не дьявол, но если он вам прикажет солгать? Да и просто - извините, могу ли я , являясь сюда, встречаться не с ним, а с вами?
  ― Уверяю вас, здесь вы будете встречаться только со мной! Ну, может иногда будет еще и Вельзевул, но он в основном отсутствует. В последнее время встретить его здесь - большая удача. Он ведь у нас такой любитель летать!
  ― И мне не придется заходить в тот зал, или кабинет, что там? - Спайдет показывает пальцем на дверь в стене за спиной молодого человека.
  ― Там? - молодой человек оглядывается, все улыбаясь. - Ну, там.. для кого может такое и кабинет!
  ― Зал? Трон? На нем ваше начальство?
  Молодой человек начинает смеяться, на его глаза наворачиваются слезы:
  ― Ох, Джек! Я просек! Ну, умора!
  ― А что такое?
  ― До меня дошло! Как до жирафа! Зал и трон! Боже мой! - собеседник Спайдета достает из кармана пиджака платочек, чистый, но слегка мятый, и вытирает им слезы, - ох, вы мне подняли настроение! Точно! Случись что, я вас прикрою, и даже если вы не сможете отсюда уйти - я вам разрешу, пойду против правил! Такой человек!!
  ― Что не так?
  ― Джек, милый вы человек! Все так! Просто не хотелось бы вас шокировать...
  ― Ну так мне придется встречаться с сатаной?
  ― Да, наверное, придется ...
  ― А вас я буду видеть при моих сюда визитах?
  ― Конечно! Я буду вас здесь ждать! С нетерпением! Вот ведь святая простота! Неужели вы ни о чем еще не догадались?
  ― Нет, а что я должен думать?
  ― Да так... просто приходите еще! По-моему, мы обо всем уже поговорили, а вы, как я понимаю, здесь задерживаться не собираетесь?
  ― Да, но... то есть я могу идти?
  ― Безусловно, более того, как я и говорил, вы можете покидать это место сами - в любой момент когда вам будет угодно. Ну, Джек, приходите, пожалуйста, почаще! Вы мне понравились, мне вас будет не хватать! А в следующий раз наметим сюрприз, если вы только до всего сами не допрете к тому моменту.
  ― Хорошо - здесь Джек встает и направляется к выходу, а молодой человек, сказав: "не утруждайтесь", щелчком пальцев материализует в кабинете Вельзевула, который, подхватив Джека подмышки - долетает его до "места высадки".
  
  ― До свидания! - кричит этот парень вослед улетающему вдоль по лестнице Спайдету- Пророку.
  ― До свидания! - отвечает ему Пророк, сумев в стиснутом состоянии помахать даже ручкой: ваш хозяин, конечно, само зло, но то, что он умеет себе набирать персонал - не вызывает сомнения.
  ― До свидания!
  
  * * *
  Я очнулся в своей квартире в тот момент, когда душа Джека вернулась в его тело в Канцелярии в лаборатории. Как после я видел во время просмотров видеозаписи из лаборатории, едва очухавшись, Джек попросил, чтобы к нему пустили меня.
  Но я был в часе езды, так что пока Магистр мне позвонил по телефону, пока я приехал на такси в лабораторию - прошел час с лишним.
  Магистр предполагал, что, может быть, Джеку удастся еще раз побывать у Люцифера:
  ― Может в этот раз нам наконец-то повезет?
  Но я не предполагаю, я - знаю точно. Другое дело - везение ли все это?
  
  * * *
  Джек быстро пришел в себя. Он не нуждается в помощи врачей, то есть говорит об этом, но на самом деле он возбужден, носится по комнате взад- вперед и размахивает руками.
  Завидев меня он прямо-таки проссиял:
  ― Йоххан! О! Если бы вы видели то, что видел я! Это совершенно не соответствует моим представлениям об аде!
  Магистр в это время, записывая все на легкую ручную видеокамеру, задает наводящие вопросы:
  ― Что, Джек? Что вы там видели?
  Но Джек упрямо, не смотря на вмешательство Магистра, делает вид, что общается лишь со мной:
  ― Я принял решение! То есть... появилась возможность, и я хочу ее использовать. Там, у входа в кабинет или зал, не знаю, Люцифера- есть комната...мммм... кабинет! В которой сидит секретарь. Ну так вот - вполне приятный человек, или не человек... Не знаю! Не важно! Короче, я решил общаться только с ним, тем более, что мне это было позволено!
  Здесь мне приходится хоть немного, но изобразить участие, потому как мне бы совершенно не хотелось, чтобы кто заподозрил меня в чрезмерной осведомленности о путешествии Джека, так что я начинаю задавать всякие глупые "наводящие" вопросы.
  Меня прерывает лишь Магистр:
  ― Был ли там, кроме вас и того молодого человека еще кто, Джек?
  Джек хватается за волосы, мне даже кажется, что он вот-вот выдерет у себя клок:
  ― Да! О! Да! Там был Вельзевул!
  Не знаю, знает ли Магистр о Вельзевуле, но он слабо реагирует на упоминание этого имени.
  ― Я-то думал, что Вельзевул и дьявол - одно лицо! А тут!!
  Джек садится на стул, свесив голову, затем вскакивает, и немного постояв, снова, резко садится на медицинскую, регулируемую со всех сторон кровать:
  ― А что если...- Спайдет щурится, как будто считает что-то в уме - а что если меня разыграли? А? Что если Вельзевул - и есть дьявол, просто он находился не в своем кабинете, а изображал, понимаешь ли, из себя придверника? Только вот зачем? Оценивал меня? Тогда... тогда, если решение о том, могу ли я возвращаться к ним туда обратно зависит не от того молодого человека, а от него, от называющего себя Вельзевулом, а он-то на мой счет ничего не говорил, мне до конца ничего не ясно. И, прежде всего- степень моей безопасности.
  ― Но, Джек, вы уже побывали там, рискнули, и все обошлось. - снова вмешивается Магистр, - конечно, вы рискуете и во второй раз, но помните о своей семье, Джек, плюс о той награде, которую непременно получите, если поможете нам.
  ― Кроме того, - тут уже вмешиваюсь я, - вы помогаете нам не просто так, а во имя весьма благородной цели- предотвращения продолжения большой войны с огромным количеством людских жертв!
  Джек лишь кусает ногти:
  ― Если Вельзевул - и есть дьявол, то он то же ничего. Весьма любезен был. Только эстет. Никогда не любил таких...
  
  * * *
  Затем, когда Джек уже успокоился, мы с Магистром - в четыре руки - в две видеокамеры сняли показания Спайдета, после чего, перекопировав диски с видео- поменялись ими. Так получилось, что у меня оказалось два диска - запись с моей камеры и с камеры Магистра - и у Магистра то же самое.
  Так прошло примерно полтора часа, после чего, все рассказав, Джек попросил, чтобы пришли врачи и вкололи ему что-нибудь "от возбуждения" - успокоительное и снотворное.
  Дежурные врачи пришли через минуту после вызова, после чего, осмотрев Спайдета, решив, что лекарства ему принять можно - сделали ему два "расслабляющих" укольчика.
  Поулыбавшись мне и Магистру, через несколько минут Джек лег на кушетку и уснул, на прощание попросив укрыть его "одеяльцем".
  
  * * *
  Под мерное, совершенно почему-то не раздражающее похрапывание Джека мы пьем кофе и анализируем ситуацию: Магистр почти уверен в том, что Вельзевул - это и есть сатана, так что все произошедшее с Джеком - розыгрыш, с другой стороны я придерживаюсь иного мнения:
  ― Слишком уж это было бы примитивным! Какая-то пошлая и дурацкая безвкусица получилась бы. Если Вельзевул - сам дьявол или просто его слуга- то он вряд ли бы на это пошел бы. Может, ему приказали? Тогда он не сатана, а лишь "приближенное лицо", коль ему кто-то там приказания дает.
  
  Вскоре мы сходимся во мнении, что, как бы то ни было, для полной ясности, Джеку все- таки придется проникнуть в тот самый кабинет (или тронный зал, или просто зал, или хрен знает что там такое), в который ведет дверь, находящаяся в кабинете у секретаря.
  
  ― Если это все были шутки - то в кабинете за дверью - никого нет. А если не шутки...
  Здесь мне начинает казаться, что уже и Магистр рассуждает немного "плоско":
  ― Да? А с чего это вы так решили? А что если в кабинете будет очередная "шутка"?
  
  Могут ли эти ребята лгать нам? Безусловно - да. Какова их цель? Ну, никак не прекращение войны. Как же нам использовать их себе во благо?
  
  * * *
  Затем разговор как-то сам собой переключается на готового к "употреблению" Пфайфа. Магистр считает, что здесь всего два варианта: либо Пфайф останется навсегда в приемной Люцифера, за свои многочисленные грехи, и будет мучиться, либо - будет принят там за своего, насколько он мерзок и отвратителен, что даже не понимает уже, что его преступления - зло.
  
  Магистр дымит сигарилой, пуская ароматный дым мне в лицо:
  ― Все равно, Йоххан, ты - молодец! Пророк, безусловно, главное действующее лицо нашего проекта. Пфайф - так... запасной вариант.
  
  Еще один эксперимент.
  
  ― Дьвол- в деталях, вы слышали об этом, Йоххан? - вдруг задает мне неожиданный вопрос Магистр, - вам не кажется, что мы все время отстаем, на шаг позади развития событий?
  ― Да - отвечаю я, удивляясь тому, насколько схожи наши настроения.
  ― Мы не можем упустить каких-то деталей?
  ― Я не в курсе, вы - старше меня и опытнее в этих делах, вам легче в этом разобраться.
  ― Думаете?
  ― В любом случае, я постараюсь хотя бы все учесть, все заметить. А уж что делать с полученной информацией - наверное, вам лучше знать.
  Магистр ухмыляется, так, что мне начинает казаться, будто и он неправильно все понимает. Он отсутствует.
  Наверно он думает, что я не хочу делиться информацией по Пророку и его "заходам" в параллельный мир.
  
  А я просто пока не могу рассказать ему всего.
  
  Глава XVIII.
  Следственный эксперимент.
  EX PARVIS SAEPE MAGNARUM RERUM MOMENTA PENDENT.
  Апрель 2149 года.
  Короче,
  Я витаю в розовых облачках, облачках...
  Мне начинает казаться, что все хорошо, и именно поэтому я могу себе позволить расслабиться.
  
  Ну, то есть я, конечно, не понимаю, почему мне кажется будто все хорошо.
  
  Или нет...
  
   * * *
  Извините. Причины есть.
  
  В апреле наша артиллерия по всей линии фронта производит массированный налет на американские позиции. В ходе артналета уничтожено колоссальное количество вражеской техники, нанесен невосполнимый ущерб в живой силе.
  Американцам же нечем ответить просто потому, что их артиллерия так же была уничтожена, разбита в пух и прах.
  Но главное не это. Главное состоит в следующем: сорваны все планы противника по наступлению вглубь Германии.
  Мы свято верим в то, что после произошедшего американцы вообще откажутся от своих планов, но впоследствии наши мечты не сбудутся. Не желая позорится с поражением в Европе, американский президент просто заставит, не смотря на оппозицию и всяческое противостояние, свою страну, через силу, через нехотение - напрячься в последний раз.
  Он со своей командой будет обещать своим гражданам манну небесную после окончания войны, новое мироустройство.
  
  * * *
  Тем не менее, у нас есть время для передышки. То есть в полной мере это нельзя назвать передышкой, но полученная нами отсрочка, временная пауза, даст нам возможность лучше подготовиться к тому, что нас ждет.
  Тем не менее, сразу после того, как мы узнаем об этом колоссальном, подготовленном фюрером успехе, некоторое время (пока, как я уже говорил мы еще думали, будто американцы угомонятся и отступят) мы находимся в несколько расслабленном состоянии, иногда даже обсуждая между собой (я об участниках проекта "Серебряный Круг") - не окончена ли наша миссия.
  Да! В тот момент нам на время показалось, будто скоро закончится война, и наш проект больше не понадобится.
  
  24 апреля 2149 года, четверг.
  В приподнятом настроении, с бутылкой вина и с папкой личного дела Пфайфа подмышкой (Магистр, спеша отправить того к Люциферу на прием со дня на день, дал задание прочитать и сделать ему доклад из "цитат текста") я направляюсь к "невесте" своего погибшего друга Ганса Гертруде.
  
  * * *
  Я приношусь к ней, а она меня будто ждет. У нее никого, она бросается мне на шею..
  Мы пьем вино, а когда мы его выпиваем я стремглав бегу в ночной магазинчик еще за вином.
  Потом происходит сами знаете, что, затем у Гертруды оказывается есть кокаин, я ору в распахнутое настежь окно, вдыхая полной грудью теплый апрельский воздух наше пресловутое: "Хайль, Гитлер!"
  Ночной военный патруль на улице, некоторое время поразглядывав меня, стоя на месте, после продолжает свой путь, ничуть не реагируя на мое такое безобразное поведение, оттуда слышится смех, и ясно, что патруль то же очень хорошо "под шофе".
  Мы радуемся! Мы победили американцев! Или почти победили! Ничего не ясно, но мы им нанесли почти смертельный удар!
  А что?
  Может нам перейти в наступление? Мы с Гертрудой смотрим ТВ, всякие там ночные фильмы ужасов, которые прерываются победными отчетами с фронта: да, кое-где наши войска идут в контрнаступление, отвоевывая небольшие куски нашей территории.
  Один наш солдат точно стоит целого отделения американцев, это факт, не добить ли нам наших врагов сейчас, пока они не пришли в себя?
  
  По телеку показывают освобожденный немецкий городок (его больше так никогда и не сдадут обратно, карма у него такая) - и там нет населения.
  Освобожден город, в котором нет жителей, хотя и эвакуироваться оттуда накануне вхождения американцев никого не успели.
  Чудом оставшиеся в живых свидетели - мирные жители рассказывают о чудовищных преступлениям американцев против человечности. В конце концов, оказывается, американцы устали от собственной жестокости и просто расстреливали всякого, кто был на захваченной территории, но не был американским военным.
  Повсюду завалы истлевших тел, кости в одежде. Американцы работали день и ночь, закапывая тысячи убитых в огромные, вырытые экскаваторами рвы, но все равно не успели все скрыть. То есть собирались, но не успели. Они и не думали, что какая-то немецкая территория, пусть и прифронтовая, сможет вернуться обратно к немцам.
  Да и что там? Даже если зарыть тысячи тел, разве это рано или поздно не обнаружится?
  Понятно лишь одно - они совершенно не рассчитывали на то, что может произойти что-то, не соответствующее их планам. А план у них один, и это ясно как божий день - уничтожить Германию.
  
  * * *
  Затем я связываю Гертруде руки своим разноцветным шарфиком, в котором обычно хожу, когда холодно (пусть и не по уставу шарфик, да кто мне возразит - я в Канцелярии работаю, у меня документы за подписью самого Гитлера!), мы делаем это. Потом я развязываю Герду, а затем
  
  Я снова ощущаю присутствие... как бы это сказать? Светлой, позитивной, но враждебной нам и нашим планам энергии.
  Но что это?
  Ко мне зашли ангелы, охраняющие наивного господина Спайдета?
  Или что-то иное?
  Я здесь занимаюсь любовью с девушкой, вдрызг пьяный, а утром-то мне нести напечатанный отчет Магистру!
  
  Хочешь - не хочешь, но я на время откладываю такое интересное занятие, как **кс, и начинаю читать личное дело Пфайфа.
  
  * * *
  Некоторое время мне даже кажется, что светлая и позитивная энергия, противостоящая нашим плана, сбудься которые - нам просто крышу снесет от счастья и вседозволенности - это то, о чем я читаю сейчас.
  Но это обман и неправда, и вскоре я все пойму.
  А пока... пока я разглядываю фотографии жертв этого человека и не престаю удивляться: Как? Как такое мог сделать человек? Или он уже не человек?
  Странно, но он так же любил **кс со связанными девушками (это когда они соглашались с ним на **кс).
  
  Я снова связываю Герду, вставляю ей в рот сложенную несколько раз матерчатую салфетку, и снова делаю с ней это. Но на сей раз у нее связаны не только руки, но и ноги - в разные стороны привязаны к решеткам металлической кровати - ее собственными шелковыми шмотками.
  Она стонет от удовольствия, как последняя * * *ха, а я все задаю себе этот вопрос -
  Как человек мог сделать такое с человеком? Как?
  
  25 апреля 2149 года, пятница.
  Утром, выспавшийся и бодренький я вскакиваю аккурат из луж крови Герды на встречу яркому и жаркому апрельскому солнцу.
  Я в ужасе. Но приходится придти в себя. Я смотрю на часы - уже полчаса как я должен быть на приеме у Магистра с докладом!
  Я не услышал будильник, я должен позвонить и извиниться, отложить доклад, но, боже мой! Это же не частная лавочка, где можно так вот запросто позвонить с утра хозяину и наплести ему, что у тебя болит голова!
  
  Это- армия!
  
  * * *
  По счастью Магистр то же, видимо, всю ночь пил, так что не смог сразу вспомнить о назначенной мне с утра встрече:
  ― Йоххан ! - говорит он мне, - я чрезвычайно извиняюсь перед вами за то, что все так получилось, но мне, наверное, придется перенести нашу встречу на завтра!
  Я, конечно, в этот момент вынужден все представить так, будто немного огорчен, тем самым вновь заставляя Магистра извиняться, но потом, дабы чего не вышло, быстро закругляюсь.
  
  Все! Мне крупно повезло, но везение, как всегда - дело изменчивое. Я должен быстро замести следы и уходить.
  
  Итак, я привожу комнату в порядок, я делаю все, что можно, чтобы меня не поймали, а потом некоторое время употребляю на то, что бы сфотографировать место убийства Гертруды и ее тело.
  
  Все чрезвычайно похоже на почерк Пфайфа.
  
  * * *
  И лишь где-то в три часа дня до меня наконец дойдет, что же случилось.
  Вельзевул даровал мне возможность знать то, что думают, делают и чувствуют другие. Понимать, проникая своим духом в людей их мотивации. Фактически - отвечать на свои вопросы, проникая внутрь источников этих вопросов, в непосредственных их виновников, в источники возникновения противоречий.
  Ну так вот. Я спрашивал себя, как Пфайф мог совершать такое преступления и вот теперь я это, по идее, должен понимать. Почему? Да потому, что я сам, судя по всему, это и сотворил.
  Тогда есть одна загвоздка - совершив то же, что совершал Пфайф, я все-таки не понимаю его мотиваций. Я просто ничего не помню!
  
  * * *
  Что это означает? То, что он то же не понимал, что творит, на время совершения преступления проваливаясь в некое забытие?
  Но это совершенно не увязывается с тем, что я наблюдал, стоя у Пфайфа за спиной в гостинице, где он прятался от полиции...
  Ответ напрашивается сам собой, и это меня очень пугает - мне еще предстоит понять, как такое можно было делать! И, самое главное вот что - не пойму ли я этого, совершая или совершив еще одно или несколько преступлений?
  
  Временами мне становится страшно и даже физически плохо, но это, увы, только радует- значит, я еще не до конца очерствел, что все- таки как-то, но негативно реагирую на такие дела.
  
  29 апреля 2149 года, вторник.
  Фюрер, на очередном совещании порхает от одного стола, на котором разложены карты, к другому. Он чем-то напоминает ребенка, пристающего с каким-то своими детскими вопросами к взрослым, находясь в очень приподнятом настроении.
  Мы с Магистром присутствуем, стоим вместе, и так же, как большинство находящихся здесь генералов надеемся, что после колоссального разгрома, учиненного нами американцам, наша армия повсеместно перейдет в контрнаступление и вышвырнет захватчиков с территории Германии.
  
  Но фюрер рассуждает иначе, и, кстати говоря, более трезво, нежели мы все вместе взятые. Он говорит о том, что сил у Германии для наступления попросту нет. Он говорит, что обороняться сейчас - самое лучшее, что только можно придумать. Мы создаем множественные линии обороны, в которых американцы, если они начнут новое наступление, завязнут, в которых они измотаются, после чего будут отброшены назад контрударами, либо окружены и полностью уничтожены.
  Гитлер снова повторяет о том, что американцы наверняка нанесут последний, самый мощный удар по Рейху с целью быстро выйти к Берлину и захватить его, парализовав тем самым всю Германию, и что разузнать направление этого главного удара - задача нашей разведки.
  Услышав слово "разведка" - генералы Абвера щелкают каблуками, вытянувшись в струнку и высоко задрав носы, но пристальный, требовательный, даже можно сказать тяжелый, налагающий ответственность, взгляд фюрера был обращен не к этим ребятам, а ко мне и Магистру.
  Не желая, видимо, чтобы кто-то что-то подумал о нас с Магистром, что знать в принципе никому, кроме нас и не нужно, фюрер отвел свой взгляд в сторону.
  
  * * *
  Совещание произошло во вторник. Фюрер предписал никому не расслабляться, и, не смотря на то, что вроде как дела наши сдвинулись с мертвой точки в нужном направлении, пока все вроде хорошо - продолжать напряженно работать на нашу победу.
  Да, я понимаю, что еще немного, и мы сможем переломить ситуацию, радикально и в свою пользу, я так же понимаю, что для этого необходимо, чтобы каждый, находясь на своем месте, отдавал бы себя нашему делу, нашей цели, полностью и без остатка.
   О себе я точно могу сказать - я умру, но сделаю все, чтобы Германия освободилась от пут этой проклятой войны.
  
  Но это вторник.
  
  2 мая 2149 года, пятница.
  В пятницу же к нам из полицейского департамента приходит запрос на Пфайфа, а потом приходят и сами полицейские - эти ветераны- калеки и просят нас передать им на некоторое время Пфайфа для допросов. Мы с Магистром вроде как соглашаемся организовать работу полиции, позволяя следователям по особо тяжким преступлениям являться к Пфайфу для бесед, но полицейский департамент непреклонен, и требует именно передачи этого парня им, пусть хоть и на время.
  Заодно они тщательно изучают камеру, в которой сидит Пфайф, предварительно поместив его в соседнюю и приковав наручниками к кровати.
  Все это, безусловно, не могло произойти просто так. Это происходит с позволения фюрера, потому как он уверен, что война скоро закончится, и ему, видите ли, не хотелось бы создавать напряжение в отношениях с полицией. Он уверен, что в ближайшее время, ну, максимум год, к мирной жизни вернется более двух миллионов солдат, и тогда, когда эти ребята, годами не знавшие ничего, кроме окопов, вернутся, полицейским пребудет работы.
  Именно поэтому отношения с полицией, с которой фюрер ввиду военной необходимости долго, иногда целыми месяцами не общается, нужно именно сейчас укреплять и развивать.
  Мне тревожно. Ясное дело, что полицейские обнаружили Гертруду, и теперь интересуются, кто мог совершить это убийство, похожее один в один на убийства, совершенные Пфайфом.
  
  Выводы же напрашиваются сами собой. Конечно это кто-то, кто знал, как Пфайф убивал женщин. То есть человек, имеющий доступ к строго секретной информации по этому преступнику. Круг подозреваемых крайне узок с самого начала, рано или поздно они выйдут на меня.
  
  * * *
  Странное дело, но меня волнует только одно - успею ли я довершить начатое по проекту "Серебряный Круг".
  
  ― Это я внутри круга - говорю я сам себе, странным образом почти не ощущая никакого страха перед разоблачением, - это я там, на той стороне, сражаюсь за будущее Германии, а не странный слюнтяй Спайдет и уж тем более не сумасшедший маньяк- любитель пения Пфайф.
  В конце концов - не желал же я убивать эту девушку? Совершенно не хотел. Это все "подарки" с той стороны и больше ничего. Фактически я и не виновен.
  
  Если же я все сделал как надо, замел следы как следует, то на меня выйдут не скоро. Интересно - фюрер, если узнает, прикроет меня? Отмажет? В свете его желания иметь хорошие отношения с полицией мне это представляется сомнительным... Или нет? Или успех наших военных действий, основанный на так называемых "данных разведки", то есть на той информации, которую нам предоставят Пфайф и Спайдет перевесит все остальное? И как я буду объяснять всё Гитлеру, если меня разоблачат, и мне придется объясняться с ним?
  В принципе я рассуждаю так, будто вопрос о том, поймают ли меня или нет еще открыт. Но это далеко не так, пусть и ослабленная в кадровом отношении, но все равно, хорошо оборудованная полиция меня поймает.
  И это, вполне возможно, будет моим концом. Что я сделаю? Может, пустить себе пулю в лоб? Здорово, да? Я не щажу себя, чтобы спасти всех, и вот мне не простят мелочь, которая по сравнению с продолжением войны, а тем более с ее окончанием не в нашу пользу просто ничто!!
  Все будут радоваться победе и наконец пришедшему миру, а я пойду в тюрягу? Разве это справедливо?
  Или все-таки произойдет что-то иное? Вполне возможен и такой вариант, что меня посадят в особую тюрьму, особо комфортную, под контролем фюрера, потом переведут в психушку, отмажут от убийства объяснив его моим помешательством, а потом признают не опасным и выпустят. Да, но только тогда передо мной закроются почти все двери для продолжения нормальной жизни...
  Хотя, впрочем, я слишком углубляюсь. Меня рано или поздно разоблачат, но пока я на свободе, имею доступ к самому Гитлеру и у меня очень важная работа, тем более, что рьяно взявшиеся за дело дяденьки полицейские первым делом принялись выяснять не то, кто смог бы скопировать почерк Пфайфа при совершении убийства, а то, не мог ли сам Пфайф "отлучиться" из гестаповской тюрьмы для того, чтобы в очередной раз отдаться в волю собственного сумасшествия.
  У этих ребят на руках видеосъемка всего периода пребывания Пфайфа у нас, но, тем не менее, они проверяют первым делом именно версию, которая предполагает, что Пфайф покидал тюрьму.
  Даже смешно немного.
  
  
  * * *
  Как бы то ни было, но Пфайфа приходится отдать полицейским, и ни о каком скором переходе этого парня на "ту сторону" речи уже не идет.
  Я прошу того самого полицейского, с которым в свое время мы говорили о Пфайфе, тому, кому я обещал, что этот парень будет страдать, чтобы с Пфайфом поступали гуманно, имея ввиду что он несчастный, больной человек и вряд ли сам понимает, что творит. Мне обещают, что "шкурки этому маньяку не попортят". Но я понимаю, что все это вранье, потому как сам, обещая полицейским проявить в отношении Пфайфа максимум жесткости, обещание свое не исполнил. Мог бы надавить на Магистра через фюрера, но...
  Теперь мне даже кажется, что Пфайф от полицейского надзора, пусть даже с нашей помощью не вернется просто так, если вообще вернется. Его там убьют, либо покалечат, извлекая информацию, и уж точно будут знать, в каких "ужасных" условиях тот содержался.
  Ничего, конечно, он не страдал. Его готовили к отправке, понемногу обучая всему по соответствующим странным инструкциям господина Магистра. Никогда не забуду, как мы долго спорили с Магистром о том, можем ли мы его подопечному доверить пулемет, ведь этот маньяк, случись что, перестреляет всю охрану! Именно тогда я первый раз высказался, что ни оружие, ни противогазы нашим "засланцам" не нужны, но Магистр продолжал настаивать на своем.
  Судя по его словам, его в момент посещения Замка Люцифера чуть было не затащило в "студень для особо любопытных" и с тех пор, он, как-то тогда еле отбившись, считает, что первейшее дело к Люциферу на прием завалиться с пулеметом, или, в крайнем случае, с карабином.
  Магистр будто не понимает, что если бы там хотели, чтобы он остался в студне, то он там бы и остался.
  
  Ну что ж, приятно!
  Мне, во всяком случае, просто вынесли предупреждение и не пробовали даже засовывать в что-то этакое вязкое и неприятное. Это хорошо. То ли сочли изначально более смирным, нежели Магистр, то ли еще что. Ну да ладно. Важно другое. Важно то, что Магистр до сих пор хочет вручить (это если полицейские нам его еще вернут) Пфайфу снаряженный боевыми патронами ручной пулемет.
  
  Май 2149 года.
  Наш проект на время замирает. Спайдет, хоть и "сходил за кордон", но слишком устал, и, как бы это сказать? Был сильно шокирован, что бы вскоре отправиться туда снова, а Пфайфа мы были вынуждены отдать полиции, и при этом были совершенно не уверены в том, что его нам вернут живым или вообще вернут.
  
  8 мая 2149 года, четверг.
  Через несколько дней после того, как Пфайф был временно (как мы думали, и, оказалось, были правы) переведен в другую тюрьму, не под надзор гестапо, а под надзор полиции, меня вызывают в полицейский департамент для дачи каких-то показаний.
  Совсем еще не уверен в том, что мне это вообще следует делать, я спрашиваю совета у Магистра, который, в свою очередь, видимо спросив об этом еще кое-кого, сообщает мне, что настоятельно рекомендует мне съездить на встречу к полицейским, и даже более того - говорит, чтобы я ехал немедленно, взяв машину аж из гаража самого фюрера (с шофером), дескать он, Магистр, сейчас позвонит туда и все уладит.
  
  * * *
  Через полчаса после этого телефонного разговора я еду в шикарном лимузине "Мерседес", обозначаемом в личном гараже Гитлера номером вторым, по берлинским улицам, на ходу, чтобы отвлечься, пытаюсь прикинуть, не стоило ли мне просто остановить такси!
  Лимузин номер два слишком длинный, чтобы запросто продвигаться в этих столичных пробках и мне жаль того времени, которое, как мне кажется, мы теряем зря.
  
  * * *
  Как бы то ни было, но в тот момент, как я собирался уже покинуть машину и направиться к ближайшей станции метро, водитель, нарушая все мыслимые правила и инструкции, подсаживает в машину одного, голосовавшего на перекрестке пассажира.
  ― Я знаю этого человека - говорит мне водитель, нажимая на руле кнопку открывания дверей - это наш человек!
  
  * * *
  Итак, к нам подсаживается седовласый такой господин весьма располагающей наружности. В принципе он ничем не приметен, разве что курит трубку и использует трость, потому как хромает на правую ногу.
  "Ветеран"- соображаю я, улыбаясь господину в ответ и пожимая его протянутую мне руку. Ветеран, но не в форме. Значит, полицейский.
  
  Изображая, дескать, увидел знакомого шофера- проголосовал- вдруг подвезут, господин приятной наружности просит шофера, чтобы тот остановил машину у другой станции метро, когда мы ее будем проезжать.
  Но это потом...
  
  Пока же...
  Пока...
  Пока мы снова попадаем в автомобильную пробку, и господин с трубкой пытается вести со мной непринужденную беседу обо всем понемногу - то есть ни о чем.
  
  * * *
  Начинается все, как всегда - с погоды.
  Разговоры о погоде, кстати - очень важный признак. Ведь пока жители воюющей страны начинают общение друг с другом с обсуждения погоды - не все еще потеряно. Значительно хуже, когда люди первым делом заговаривают о войне, о потерях- боях или еще о чем-то в том же роде.
  Ну, а мы говорим о погоде.
  
  Вторая, традиционная тема для обсуждения - это, конечно, русские гуманитарные бомбардировки и их жертвы. Мы обсуждаем, как это, наверное, ужасно, получить консервной банкой по голове, особенно когда эта банка выпала из контейнера на высоте нескольких километров.
  Мы говорим о том, что дети, насобирав на улицах русских конфет после заталкивают их себе в рот в огромных количествах, что приводит потом к диатезам, поносам, кариесам и в некоторых случаях к тому, что кое- кто из детей просто давится.
  
  Затем мы собираемся перетереть наконец-то о войне, то есть о предполагаемых действиях американцев, но здесь происходит вот что:
  
  * * *
  Мимо нас, по тротуару, используя сирену для предупреждения прохожих, проезжает полицейский автомобиль, модель, появившаяся недавно - созданная на базе армейского бронетранспортера.
  И тут происходит нечто!
  Эта овечка- господин попутчик с тростью, тихий, вежливый и такой весь из себя застенчивый, просто преображается!
  
  Сначала он вздрагивает, будто испугавшись, что снова попал на войну, затем, как всякий военный, быстро берет себя в руки, и, оценив ситуацию, поняв ее, оценив все угрозы - берет над ней верх.
  Короче, этот парень, (видно, как перебегают туда- сюда его глаза) читает номер бронетранспортера, по которому можно определить "район приписки" машины, прищурив один глаз таким образом, что у меня совершенно не остается никаких сомнений
  
  Разведка.
  
  * * *
  Раненый ветеран, недавно с фронта, разведчик. То есть сейчас, скорее всего - криминальная полиция, какой-нибудь важный отдел, скорее всего, по тяжким видам преступлений. Судя по возрасту - господин с тростью не из рядовых, значит, и в полиции не на последних должностях.
  Появление бронетранспортера, отличающегося от военного только отсутствием наверху пулемета, заставляет этого господина нервничать, он пытается раскурить незаженной охотничьей спичкой трубку, потом понимает, что спичка не горит, чиркает снова и опять пытается задымить, после чего пытается вывалить пепел из трубки на пол лимузина, но, вовремя спохватившись, немного нелепо повертев трубку в руках, опустив стекло окна двери, напротив которого он сидел - пытается вытряхнуть пепел наружу.
  
  Но не тут то было! Далее господин "случайный попутчик" пытается выковырять пепел из трубки, что ему снова не удается, потому как наш лимузин наконец-то поехал быстрее, чем несколько метров в минуту.
  
  Трубка отправляется во внутренний карман пиджака (представляю, как пахнет этот карман, если подобное с ним проделывается регулярно), а мы продолжаем светские беседы на тему сумасшествия на войне.
  
  Итак, мне говорят об инвалидах, вернувшихся с войны. Мне говорят о том, что по здоровью с фронта снимаются люди не только с ранениями тела, но и с искалеченной психикой.
  А что эти парни могут сделать на фронте, если их вовремя не остановить!
  Будто я не знаю...
  Я же думаю о другом.
  
  Перед тем, как отправить солдата на фронт, у него берут образец ДНК, для того чтобы, случись что, определить даже по каким-то фрагментам, которые останутся (если останутся) кому принадлежит труп или то, что осталось от тела.
  ДНК попадает в базу данных, представляя собой весьма ценную информацию для полиции.
  
  Я думаю об убиенной Гертруде и о том, что наверняка ее тело нашли, а там...
  У нее между ног - мое ДНК, у нее во рту - мое ДНК.
  
  Это просто ужасно.
  
  Затем мы снова стоим в пробке, а мой попутчик - бывший разведчик выходит из машины, не попрощавшись, потому как вдали показалась нужная ему станция метро.
  
  * * *
  Тогда я выпрыгиваю за господином разведчиком, после чего с большим трудом нагоняю его, почти перейдя на бег, потому как для несчастной хромоножки этот дядя проявляет необычайнейшую прыть.
  
  ― Стойте! - говорю я ему, - подождите же вы, не бегите так! - после чего мой попутчик останавливается, и мне, к моему неудовольствию приходится некоторое время наблюдать, как его лицо, у меня на глазах меняется со строгого face военного, прожженного разведчика, в лицо улыбчивого, недалекого, всем довольного обывателя.
  
  Мда... обыватель - редкий по нынешним времена персонаж. Этот парень снова надел на себя маску и мне будет трудно разбудить в нем его настоящее "я".
  
  ― До вас трудно докричаться! - говорю я, имея ввиду "докричаться" не в прямом, а в переносном смысле. Давно в полиции? ... То есть с фронта, что, впрочем, одно и то же!
  ― Всего две недели - мой собеседник поворачивается, опираясь на трость, отчего та поскрипывает. Некоторое время я все еще надеюсь на то, что мой попутчик - новый участник проекта "Круг", но всякое упоминание проекта вводит его в недоумение.
  ― Как? Вы не должны помогать нам по проекту "Круг"?
  Но он отвечает, уклончиво, только лишь, что, дескать, его просто подвезли.
  ― Ну да - думаю я вслух, но так, чтобы этот камарад меня не расслышал - сначала вас случайно подвозят, потом вы нам шьете уголовные делишки.
  
  * * *
  ― Что-что?
  ― Только не говорите мне что вы еще и никакого отношения к Пфайфу не имеете!
  ― Ну, я ознакомился с его делом, в связи с тем, что недавно его почерк был использован при убийстве одной молодой девушки. А так...
  У полиции к нему вопросы. В подземном Берлине все еще находят тела убитых женщин, и следствие хочет знать, являются ли они жертвами Пфайфа, или нет.
  
  Столь явной угрозы от такого человека, как этот, я не ожидал. Он держится молодцом - на лице все та же маска придурковатого бюргера, но...
  Вывод, который я могу сделать по этому поводу только один - этот парень говорит лишь то, что хочет сказать.
  
  Некоторое время я ехал в одной машине с человеком, который если не ведет дело об убийстве Гертруды, то уж точно знаком с ним. И, безусловно, я подозреваемый. Только вот понять, почему меня все еще не арестовали невозможно. Или меня держит проект "Серебряный Круг"? Что ж, тогда мне очень лестно - ради того одного, чтобы я вел проект, меня оставляют на свободе не смотря на совершенное мною тяжкое преступление. Кто же может настоять на таком, чтобы это было так?
  Либо Гитлер, либо Магистр.
  Вопрос же о том, зачем им так явно и примитивно устраивать нашу встречу - встречу ничего не подозревающего подозреваемого и кого-то из криминальной полиции имеет очень простой ответ.
  
  Этому человеку было нужно составить мой психологический портрет.
  
  * * *
  На следующий день Магистр желает, чтобы я вместе с ним пошел к Гитлеру- убеждать того надавить на полицейских и заставить их как можно скорее вернуть Пфайфа.
  Я, как лицо заинтересованное, соглашаюсь. В конце концов, если Магистру не вернут Пфайфа, Магистр, вполне возможно, заберет у меня Спайдета, и тогда полицейским, так рьяно и даже примитивно немного вынюхивающим кто я такой, ничего не будет стоить забрать меня за убийство Гертруды.
  То есть для меня это все чрезвычайно важно. Я даже нервничаю немного. Если фюрер в курсе моих приключений- то от того, согласится он вернуть Пфайфа или нет, зависит моя судьба и от этого я смогу определить его сегодняшнее отношение ко мне.
  
  * * *
  Но Гитлер неприклонен и его вполне можно понять. Пока мы все еще полны иллюзий насчет скорой победы над американцами, все строят планы на ближайшее будущее.
  Фюрер уже думает о том, как сотни тысяч солдат вернутся домой, и этих людей, уже давным-давно ничего не боящихся, надо будет как-то сдерживать от их желания творить произвол.
  Ребятам наверняка захочется большего, нежели они имели до войны и они захотят, не получив желаемого от жизни, взять все своими руками.
  
  * * *
  И этому сможет противостоять только сильная полиция. Именно поэтому полицейские у Гитлера сегодня на особом счету, и он уделяет им повышенное внимание. Полиция - завтрашняя опора его власти.
  
  С другой стороны, фюрер на меня произвел такое впечатление, будто он по моему поводу еще не осведомлен.
  Мысли мои роятся в голове как рой мух. Может, мне как-нибудь, заполучив возможность, рассказать ему о Гертруде? Сможет ли меня понять фюрер? Захочет ли прикрыть? Не отвергнет ли он меня?
  И что (если он еще не в курсе) - своим разговором с ним я поставлю его в известность? Что тогда? Меня минимум сдадут в психиатрическую лечебницу, как умалишенного. Либо нет. Трудно сказать. И еще: фюрер настолько заигрался с полицией, что для того, чтобы ребята чувствовали себя хозяевами положения - делает вид, что делегирует им часть властных полномочий. Пусть думают, что самостоятельны.
  То есть, фактически, Гитлер создает определенный круг людей, на которых он мог бы положиться. Всем заведуют старые ветераны, но для "силового блока" в любой момент можно набрать юнцов из гитлерюгента, готовых из штанов выпрыгивать в своих стараниях получать звания, награды и льготы.
  Мне же кажется, что пока всем нам еще преждевременно думать о том, как мы обустроим Германию после победы, но что поделать? Такова реальность. Пока все еще думают о будущем мире, который еще и не наступил, и еще и наступать не собирается. В конце концов, если меня задержит полиция я постараюсь попросить личной встречи с Гитлером и все ему рассказать, как есть. Знает же он что-то о Вельзевуле?
  
  * * *
  Быстро пробежавшись по теме Пфайфа, Гитлер какое-то время порассуждал о Спайдете и о том, как с помощью Пророка мы быстро разобьем американцев:
  ― Америка способна на последний, отчаянный удар! Это будет жестко для нас, даже слишком, но мы просто обязаны выстоять!
  Война уже не популярна в О.Ш.А, да и кроме того, там разгораются нешуточные межрассовые страсти. Целые города на долгие месяцы становятся аренами жестоких конфликтов белых с черными, черных - с латинос и с китайцами.
  Более того, американские промышленники, получив от президента в благодарность за тяжкий труд сокращение прибыльной части за госзаказ, отказались поддерживать армию поставками. Все, что осталось у американской армии в Европе - это переполненные склады в Лондоне и Ливерпуле, откуда все необходимое переправляется на германский фронт.
  Но, без поддержки из-за океана рано или поздно и эти склады опустеют.
  Военные американские заводы встали, поставок почти нет. И даже если они заработают снова - им понадобится месяц для того, чтобы вновь "раскочегариться".
  Иными словами говоря, Америка может нанести Германии последний удар - и дальше либо пан, либо пропал. Если же мы будем точно знать, где О.Ш.А планирует свой последний удар - мы, можно сказать, везунчики, и мы победим.
  Теперь вся надежда на Cпайдета.
  
  А Пфайф, этот подлый прыщ, через три дня, прикончив трех полицмейстеров, сбегает со следственного эксперимента из берлинских подземелий.
  
  Глава XIX.
  Смущенный дьявол.
  И вот, наши достославные предки в своем искусстве зашифровали для нас, своих потомков, множество различных "мудростей", узнав ключ к расшифровке которых, мы, наконец, прочли эти послания, к своему ужасу вдруг обнаружив, что переданная пращурами информация нам либо хорошо известна, либо абсолютно не нужна.
  Да, можно сказать, что Адольф Алоезович устраняется от наших дел. Во всяком случае, вдруг возникает временная пауза, когда мы с Магистром предоставлены сами себе.
  Напрасно вызванивать фюрера, без особых на то причин, у меня нет желания, чтобы потом, прислушиваясь к его интонациям, по его голосу понять, что происходит, и, главное, что будет со мной.
  К черту. Мы с Магистром просто с головой уходим во все наши дела, сосредотачиваемся на них, желая лишь сделать все, что мы должны сделать по возможности хорошо, так, чтобы потом не было стыдно, что, дескать, мы что-то могли предпринять, но вот по каким- то причинам этого не сделали.
  
  * * *
  И вот снова завертелась эта адская карусель. Наивный, как веник, Спайдет, дебильно улыбаясь, вновь чуть ли не пуская слюнки, поблескивая мечтательными глазенками, смотрит на меня, пока я привязываю его к специальному креслу для отправки на "тот свет".
  ― Знаете, Йохан, - вдруг обращается он ко мне, и меня передергивает от омерзения, холодной волной проходящему по моему телу от макушки головы до щиколоток (Спайдет, впрочем этого не замечает ), - а ведь я наверняка знаю кое- что интересное об этой жизни, нежели вы...
  " Да- думаю я - вот сказать бы тебе, кретину этакому, что я всегда был с тобой, пока ты, * * *сравшись от ужаса, путешествовал по параллельным, таким уже нам скучным и обыденным мирам, вот тогда бы я посмотрел на твою удивленную морду!".
  
  24 мая 2149 года, суббота.
  Но нетвердая рука небритого уже который день старого и седого лаборанта, все никак не могущего сдать диссертацию по теме передачи информации посредством телепатии, на которую одета большая перчатка из серой и толстой резины дергает рычаг устройства "Круг" - и Спайдет, все еще продолжая блистать мечтательными глазенками, исчезает в несколько секунд из виду, растворившись в клубах дыма.
  Какое-то время после его исчезновения мне даже кажется, будто Джек перед "отправкой" довольно пофыркивал, как старый морж Ленни в берлинском зоопарке после того как ему дадут какую-нибудь полупротухшую воблу или треску.
  Но в последнее время мне многое что мерещится, так что фыркал ли Спайдет перед отправкой, или нет, вряд ли можно сказать точно.
  Сейчас я сплю, или проснулся, а жизнь мне сном явилась? - вспоминаю я серебром выгравированную надпись на одной из могил, виденных мною, когда я как-то этой зимой проходил мимо "нового" берлинского кладбища.
  ― Аминь, - говорю я сам себе, вспомнив эту надпись - в конце концов, кто может точно сказать, что моя жизнь - это не сон?
  
  Однажды я проснусь.
  
  * * *
  На сей раз "переход" для Спайдета не представляется таким безболезненным делом, как это было в первый раз.
  "Хитрой * * *ой закрученный винт против вашей резьбы!" - слышится фраза, и Джек падает, пристегнутый в своем кресле в темные пространства чего-то, очень похожего на космос...
  
  Желая двигаться со своим персонажем, оставаясь в подземной лаборатории, я делаю вид, что мне стало плохо.
  Я не желаю терять время на то, чтобы ехать домой и там отключаться. С другой стороны - как мне объяснить свой несвоевременный уход? Ведь все это будет казаться подозрительным, а навлекать на себя лишние подозрения мне сейчас как раз не хочется.
  Дым, столбом валящий от устройства "Круг" странным образом не рассеивается, а, кажется, наоборот, становится гуще и заполняет пространство вокруг.
  Рядом со мной пробегают люди в противогазных масках и с баллонами кислорода за спинами.
  ― Вы выглядите брутальнейше! - говорю я им, полностью уверенный в том, что они меня не слышат. Но нет! Один из них, как-то даже слишком услужливо поворачивается ко мне и переспрашивает:
  ― А? Что?
  ― Нет, ничего.
  Но парня в маске поддерживает Магистр, вдруг оказавшийся у меня за спиной:
  ― Йоххан! Ты что - то сказал?
  Я думаю, а не попросить ли мне Магистра отпустить меня домой, или, на худой конец к себе в кабинет, но мы вроде как договаривались быть вместе до конца эксперимента.
  
  * * *
  Пока же Магистр распекает недокандидата - лаборанта (который включил устройство) за то, что тот наплевал на правила безопасности и "сработал", абсолютно не учитывая "обратный отсчет", я потихоньку отхожу в сторону, подальше от "Круга", и, садясь на пол, "сосредотачиваюсь" на Джеке Спайдете.
  Нет. Сегодня я не хочу видеть то, что будет видеть он его глазами. Я просто хочу быть рядом, витать недалеко от него, по желанию, в случае чего, отлучаясь куда мне вздумается.
  Итак, что говорил на этот счет Вельзевул?
  Было бы желание. Дар у меня есть, теперь мне просто нужно захотеть.
  
  * * *
  Но захотеть оказывается не так просто, и не потому, что я ужасаюсь тому месту, в которое вдруг должен попасть вместе с Джеком, нет, совсем нет, просто отупение, безразличие ко всему, отягощенное вдруг свалившейся на меня обыденностью, да и вообще фактом своего существования вообще абсолютно сюрреалистических вещей, препятствует мне.
  Тем не менее, пока любопытство перевешивает.
  
  * * *
  И вот я снова с Джеком, с его душой, лечу сквозь мглу, между кладбищ с миллионами могил, из которых вдруг встают мертвые, странным образом, хором и очень слаженно, протяжно и нудно о чем-то завывая.
  Мы летим мимо давно канувших в историю кровавых битв, созерцаем горящие поля сражений, видим, как танковые армады сталкиваются друг с другом, идя друг на друга страшными стальными волнами.
  Мы летим над океаном, озаренным солнцем, в котором идет сражение флотов, обстреливающих друг друга из мощнейших орудий, один снаряд которых способен переломить корпус гигантского линкора. С палуб авианосцев в небо быстро стартуют десятки легких на подъем самолетов, некоторые из них падают, недостаточно разогнавшись, в море, но большинство летит на встречу морю огня зенитной артиллерии противника для того, что бы вдруг, порой у самого корабля противника, обойдя лавину огня - столкнуться по нелепой случайности войны с летящим снарядом, и, вспыхнув, как свеча, упасть в море.
  Группы самолетов пролетают "сквозь строй" самолетов противника, некоторые самолеты сталкиваются, от них отлетают части, сбивая находящиеся рядом самолеты, какие-то взрываются, загоревшимся горючим "обливают" соседа, и те, задымив на все свои моторы, резко пикируют к водам океана.
  ― Фанера! - слышу я, как цедит сквозь зубы Спайдет. - Что за антикварное сражение я вижу?
  Затем и мы вместе с Джеком пикируем к глади океана и вдруг оказываемся под его поверхностью. Странное дело, но сверху вода казалась чистой, а теперь, оказавшись под водой я понимаю, что это не так. Вода не просто грязная, она, как мне кажется, как я бы мог сказать, для того, чтобы не утратить документальной точности, просто
  * * *рана
  Сверху вниз, уже не барахтаясь, просто сами по себе, то мертвые, то еще живые, каким- либо образом зацепивщиеся за утаскивающие их на дно морское обломки корабля, валом прут тела моряков с разбитого судна.
  Мимо нас проплывает подводная лодка, поднимая вверх такие массы воздуха, что не понимаешь, как ее до сих пор не засекли. Но потом, среди этой мути, нет, не обломков и горючего, а просто среди этой невесть откуда взявшейся в воде грязи мы проваливаемся вниз, туда, где живут страшные обитатели глубоких впадин, и одно из этих чудовищ, гигантское по своим размерам нас проглатывает.
  
  Оооооооп!
  
  * * *
  Но Джек невозмутим.
  Мне плохо, над ухом гремит чье-то:
  ― Эй! Все сюда! Господину Йоххану плохо! - из "реального мира", а Джек - упс!- и ему все нипочем.
  Вывалившись из лабораторного кресла, будто он и не был к нему привязан ремнями, не удивляясь тому, почему кресло переместилось вместе с ним, хотя в первый раз этого не было, Джек, оказавшись неподалеку от ворот, ведущих в замок Сатаны, упав на корточки, быстро вскакивает, и, отряхнувшись, насвистывая "Glory! Glory! Halleluiah!" идет вперед.
  
  
  * * *
  В два шага (хоть расстояние и можно было оценить метров в сто) Джек оказывается у ворот, и потом - раз! - и пройдя через дверь в воротах (открытую! У них что- все двери всегда на распашку- входи, кто хош??) оказывается у единственной двери в замок...
  
  На несколько секунд Спайдет задерживается. Он поворачивается на месте, оглядывая лужайку у замка.
  Сейчас здесь неуютно. Вельзевула нет. Нет и его мух. Солнце (или что-то, что его заменяет) спряталось за темными тучами, откуда-то холодный ветер несет пожелтевшую листву и письма. Недалеко прошмыгнула крыса. Все очень мерзко и неуютно, но прибрано.
  Джек делает разворот на каблуках и заходит в дверь, ведущую в замок.
  И снова
  Пренос.
  Секунда - и Спайдет оказывается в кабинете Секретаря.
  
  * * *
  Секретарь, судя по всему, пребывает не в очень хорошем настроении, но, завидев Спайдета, натужно, кажется, что через силу, начинает улыбаться.
  Секунду до этого Секретарь, сегодня одетый в черную майку, джинсы и шарф вокруг шеи (на ногах черные прорезиненные подобия кроссовок) разглядывал, вывернув наизнанку, дырявый левый карман своих джинсов.
  ― Джек! Какая радость!
  Поняв, что, видимо, не во время, Джек начинает извиняться, дескать, не по своей воле, а по вине обстоятельств от него не зависящих он оказался тут.
  ― Не извиняйтесь, Джек! Я понимаю, что вы здесь не при чем - отвечает на извинения Спайдета Секретарь - просто, мне кажется, что сегодня мы с вами здесь не одни...
  ― Как! - Восклицает, видимо, ничего все еще не поняв Джек, - ваш хозяин на месте?
  ― Хозяин?
  Тут я понимаю, что мне лучше "спрятаться" в Джеке, и я забираюсь к нему в черепную коробку.
  Сразу, будто по взмаху волшебной палочки, в окна комнаты секретаря начинает бить сильный солнечный свет.
  ― Или мне причудилось? - странно дернув головой говорит Секретарь. - Раньше я никогда не ошибался, даже тогда, когда кто-то, желая за мной пошпионить, проникал ко мне, изощряясь в маскировке.
  На секунду мне становится страшно за себя, потому как я помню, что меня предупреждали в это место больше никогда не возвращаться, но я, дерзко обманув Вельзевула, ослушался его.
  
  * * *
  Секретарь и Джек некоторое время разглядывают солнечный свет (странно, но сейчас мне почему-то кажется, что это именно солнечный свет), а потом продолжают свои умилительные беседы.
  Джек сообщает ничего не понимающему Секретарю, что сегодня у него хорошее настроение, потому как он полностью решился и смирился с тем, что ему все-таки придется (если он уж здесь) встретиться с Сатаной.
  Секретарь, сделав недоуменные глаза, перестав улыбаться, говорит, что сильно занят, на что Джек еще раз просит его извинить, что не вовремя, на что в свою очередь Секретарь отвечает, что уж для кого- кого, а для Джека он всегда найдет сколько угодно времени.
  
  ― Мне с вами забавно - говорит Секретарь.
  
  * * *
  ― И какие же дела у вас, уважаемый, если не секрет? - спрашивает Джек.
  ― Хм.. Джек, я только что просил Бога дать возможность искусить одного праведника.
  -Да? Хм... - "хм" Джека есть прямая копия "хм" Секретаря. - Что-то я припоминаю в книге Иова было такое. (-прим.авт.)
  ― Кода Сатана просил Бога искусить Иова?
  ― Да! И Бог позволил ему это сделать.
  ― Да, Джек. И Иов в конце концов запутался.
  ― Сатана смог его запутать.
  ― Джек, я об этом вам расскажу после, но, по-настоящему, то есть на самом деле, Иова запутал Бог.
  ― Ну ладно, не будем спорить.
  ― Хорошо... Джек - можно вас спросить?
  ― Да, конечно.
  ― Вы до сих пор не понимаете, о ком идет речь?
  ― Нет, совсем. Но меня сейчас это не волнует. Я хочу другого.
  ― Чего? Узнать в каком месте ваши соотечественники начнут наступление на проклятых варваров- германцев?
  ― Нет, уважаемый, я хочу...
  
  * * *
  Джек краснеет (я это чувствую из его черепной коробки) -
  ― Я хочу войти в кабинет, или тронный зал, не знаю, что там за дверью, и увидеть вашего хозяина.
  ― Да? Извините, в какой кабинет?
  Но Джек уже делает шаг вперед. Он двигается к той массивной двери, что находится в стене за спинкой кресла Секретаря. Джек разглядывает эту дверь, как завороженный:
  ― Каков он?
  ― Кто? - Секретарь, судя по всему, искренне удивлен, либо очень профессионально ломает дурку.
  ― Сатана! Он страшный монстр с черными крыльями, с рогами, с хвостом и копытами, или он прекрасен, как истинный искуситель? Я пока знаю только две его ипостаси, две иконы, изображения дьявола...
  ― Джек, постойте!
  ― Что? Это опасно? Нельзя к нему войти без разрешения?
  ― Джек, милый вы мой человечек!
  ― Так объявите вашему хозяину, что к нему на прием идет Джек Спайдет, скромный проповедник из О.Ш.А!
  ― Джееееееееек!!
  Спайдет подходит к двери и берется за ручку...
  
  * * *
   ― Ну и что вы там ожидали увидеть?
  Мне кажется, что Секретарь искренне смущен, и совершенно не хотел, чтобы Спайдет так обломался.
  ― Бедный Джек! - вещаю я Спайдету в разум из его же черепной коробки - как же ты не мог догадаться раньше?
  Но Спайдет не слышит.
  Он стоит, и, как дурак, раскрыв рот, созерцает.
  * * *
  Маленькую каморку, судя по всему, хозяйственного предназначения. Два метра на два, на сколько я могу судить не об артиллеристских, а об обычных, бытовых, так сказать, расстояниях.
  В углу- дребезжащий холодильник (он только что на глазах у Джека отдребезжал и заткнулся), рядом- грязноватый, потрескавшийся полированного черного дерева столик, со стоящим на нем чайником типа "Tefal". Высокие потолки, грязные стены, потрескавшаяся штукатурка. Все тоскливо и убого, но прибрано.
  ― А где тронный зал, или, на худой конец, большой кабинет? - наконец приходит в себя Джек.
  ― Блин, Джек, я сегодня немного не в настроении, думаю, вам бы было бы более полезно узнать, дал ли Бог мне возможность искушать того праведника.
  ― Почему это? Сатана посылает своих помощников теперь к Богу вместо себя? Зачем вы были там? Почему он не пошел туда сам?
  ― Господи, Джек, ну, что с вами? Вы можете здраво соображать?
  Джек опускает понуро голову:
  ― Наверное, уже нет. Мне сказали, что я явлюсь на прием к Сатане, к Дьяволу.. я был здесь уже один раз и думал, что за этой дверью - кабинет Дьявола, либо что-то еще, где находится он. Я видел его секретаря, то есть вас, мы общались и нашли общий язык, я надеялся через вас вести переговоры с Сатаной, а теперь:
  ― Так где же он, если не здесь? - Джек поворачивается к Секретарю, теперь уже слишком высоко вскинув голову.
  
  * * *
  Секретарь нервно посмеивается.
  ― К вашим услугам, мистер Спайдет - Секретарь кланяется, театрально положив руку на грудь. - Джек, вы слишком много видели детских религиозных книжек с картинками, рассчитанными на пяти- шестилетних детей.
  ― Погодите, - Джек все еще не может поверить, - вы- это и есть Дьявол?
  ― Джек, ну, please, не мучайте меня, правда!
  ― Древний змей, Сатана-искуситель? (Откр. Иоанн. 20: 1-3-прим.авт.)
  ― Ну, в Библии очень пафосно все это описали, хотя, на самом деле, как мне представляется, все обстоит несколько иначе, нежели там написано.
  
  Джек шатается, но Секретарь, или Дьявол, подставляет ему кресло:
  ― Садитесь!
  Джек отирает пот со лба:
  ― Как же так?
  ― Да ладно вам! Не парьтесь! Ничего особенного!
  
  * * *
  Возникает небольшая заминка, неловкая пауза, но прервать ее некому. Спайдет молчит. Господин Сатана тоже.
  Некоторое время они смотрят друг на друга с сочувствием, их лица выражают нечто типа "ну, чувак, я тебе сочувствую, извини, что заставляю тебя беспокоиться", (я вновь, желая следить за происходящим, позволяю себе view не из головы Джека).
  
  Но "практический подход" берет верх.
  Первым слово берет Дьявол:
  ― Джек, еще раз прошу меня извинить за то, что с самого начала не обозначил позиции...
  Спайдет вытирает несуществующий пот со лба.
  ― Но, позвольте вам заметить, со своей стороны, это объясняется прежде всего тем, что я рассчитывал на то, что вы сами обо всем догадаетесь быстрее, нежели это произошло на самом деле. Когда же это стало затягиваться, мне просто некоторое время казалось, будто вы играете, и просто рисуетесь, делая вид, будто не понимаете, кто здесь есть кто.
  ― Неужели вы не видели этого?
  ― Ну уж нет уж, Джек. Я этого не мог видеть, либо знать. Не следует преувеличивать мои технические возможности.
  И потом:
  ― В конце концов все это не так уж и важно.
  Спайдет начинает бормотать себе под нос (так, чтобы его не услышали) что-то из Библии о "сыне Зари" (Исайя 14:1-23-прим.авт.) и так далее.
  Но Дьяволу слышно все.
  ― Джек, интересное дело, но мне кажется, что вам в голову никогда, наверняка, не приходило то, что Библия, при всей ее абсолютной правдивости, есть только отображение одной, пусть и безусловно уважаемой точки зрения. А другие там - не приемлются.
  Сатана щелкает пальцами (кстати, красиво так, жест получился эффектный, впрочем, без пафоса, это явно чувствуется), и они с Джеком переносятся в некий большой зал, размерами со стадион для "взрослого" футбола. По архитектуре это чем-то напоминает Колизей в Риме, с арками и статуями, с одной лишь разницей - зал является внутренним, несамостоятельным, помещением чего-то большего, нежели сам зал:
  ― Это моя библиотека! - Сатана "тычет пальцем", указывает, поводя рукой вокруг себя - здесь собраны копии реально существовавших документов и свидетельств всех событий.
  Сатана цитирует на память (закатив глаза и жестикулируя) слова из Библии:
  "PROPE EST UT VENIAT TEMPUS EIUS ET DIES EIUS NON ELONGABUNTUR MISEREBITUR ENIM DOMINUS IACOB ET ELIGET - эээээ, как там дальше - ADHUC DE ISRAHEL ET REQUIESCERE EOS FACIET SUPER HUMUM SUAM ADIUNGETUR ADVENA AD EOS ET ADHEREBIT DOMUI IACOB!
  
  ET TENEBUNT EOS POPULI ET ADDUCENT EOS IN LOCUM SUUM ET POSSIDEBIT EOS DOMUS ISRAHEL SUPER TERRAM DOMINI IN SERVOS ET ANCILLAS ET ERUNT CAPIENTES EOS QUI SE CEPERANT ET SUBICIENT EXACTORES SUOS!!
  
  ET ERIT IN DIE ILLA CUM REQUIEM DEDERIT TIBI DEUS A LABORE TUO ET A CONCUSSIONE TUA ET A SERVITUTE DURA QUA ANTE SERVISTI!!!
  
  SUMES PARABOLAM ISTAM CONTRA REGEM BABYLONIS ET DICES QUOMODO CESSAVIT EXACTOR QUIEVIT TRIBUTUM!!!!
  
  CONTRIVIT DOMINUS BACULUM - и, как говорится - IMPIORUM VIRGAM DOMINANTIUM!!!
  
  CAEDENTEM POPULOS IN INDIGNATIONE PLAGA INSANABILI SUBICIENTEM IN FURORE GENTES PERSEQUENTEM CRUDELITER!!
  
  CONQUIEVIT ET SILUIT OMNIS TERRA GAVISA EST ET EXULTAVIT!!!
  
  ABIETES QUOQUE LAETATAE SUNT - и что-то типа - SUPER TE ET CEDRI LIBANI EX QUO DORMISTI NON ASCENDIT QUI SUCCIDAT NOS!!
  
  INFERNUS SUBTER CONTURBATUS EST IN OCCURSUM ADVENTUS TUI SUSCITAVIT TIBI GIGANTAS OMNES PRINCIPES TERRAE SURREXERUNT DE SOLIIS SUIS OMNES PRINCIPES NATIONUM!!
  
  UNIVERSI RESPONDEBUNT ET DICENT TIBI - о! Латынь! Мать твою! Все время из головы вылетает!!! - ET TU VULNERATUS ES SICUT NOS NOSTRI SIMILIS EFFECTUS ES!
  
  DETRACTA EST AD INFEROS SUPERBIA TUA CONCIDIT CADAVER TUUM SUBTER TE STERNETUR TINEA ET OPERIMENTUM TUUM ERUNT VERMES!!!"
  
  ― Что я сказал тогда Всевышнему? Что отправлюсь на самую периферию, в провинцию, как бы вы сказали сейчас, севера? Туда, где трудно и надо прилагать много усилий, чтобы улучшить что-то? Почему Господь сказал обо мне что я "сын Зари", в то время как обычное определение ангелов было "сыны Божьи" (Иов 2: 1-8-прим. авт)?
  
  * * *
  ― Потому, что заря, восход, рассвет, Джек, - это новое начало. Господь тем самым показал, что я - тот, кто стремится сделать что-то новое, в нарушение уже существующего заведенного порядка. Но, с другой стороны, что я ему уже и не свой.
  
  ― Ты искушал Христа! - Джек смущен и бормочет (Матф. 4:-11-прим.авт.).
  ― Разве? Это с точки зрения Христа я его искушал, с моей же точки зрения, Джек, я предлагал ему свой, вполне, кстати, осуществимый и разумный вариант действий.
  ― Ты насылаешь на людей своих слуг - бесов! (Марк. 5:1-20-прим.авт.)
  ― Бесы - это отдельная тема. Так... шелупонь мелкотравчатая, ребята просто от рук отбились, впав в уныние и отчаянье. Фактически я не всегда их и контролирую-то. По большому-то счету.
  
  * * *
  ― Лишь Баалзевув со мной... - Дьявол тяжело вздыхает, театрально (начинается рисование, мне это не нравится, искренность постепенно уходит) закатывая глаза - да и тот, что-то там мутит, мутит своё, ведет какую-то свою политику. Нет, чтобы выбрать что-то простое и ясное. Я ведь его при себе силком не держу!
  
  * * *
  Джек на какое-то время берет себя в руки:
  ― Мне кажется, при всей моей уверенности в том, что то вы мой враг, как и враг всего человечества - что я начинаю вас понимать.
  ― Мдя? - Сатана ковыряется ногтем мизинца в зубах.
  ― Вы были сброшены с неба, вам пришлось пережить боль отторжения, и, может быть величайшего унижения...
  ― Ну нет, Джек, что вы. Можно сказать, что меня просто уволили. Конечно неприятно, но пережить можно. Упасть с неба - это всего лишь красивая метафора, символичная, но не передающая того, что произошло на самом деле.
  Мне было неприятно, да, этого скрывать не следует, но ничего не оставалось, кроме как смириться перед неизбежным. Мне не дали выбора. Бог хочет сам быть и зарей и рассветом и новым днем для всякого, кто принимает его правила игры, и новых созидателей - креативщиков он не приемлет, пусть даже там, где трудиться реально нелегко, на периферии, там, где символическим языком выражаясь, север.
  
  * * *
  ― Вы, кстати, не знаете о своем втором номере- маньяке- убийце, который должен "страховать" вас? Сегодня в Дюссельдорфе он с компьютера в Интернет- кафе опубликовал на одном из сайтов интереснейший текст:
  Об ангелах
  Странно себя ощущаешь
  когда тебе снится сюжет собственной книги:
  
  Они говорят: ангелы божии сканируют землю в поисках новых идей для того, чтобы "блокировать" и обезвредить их
  
  я говорю: я мог бы стать одним из их слуг, я нашел одну такую идею
  
  они говорят: слуги ангелов просеивают все тщательно, сигнал предупреждения поступает очень редко, но каждый сигнал оказывается ложным
  
  я говорю: я бы сидел грустно на краю севера, а ветер шевелил бы перья моих крыльев
  
  я говорю: я видел точный знак, золотого идола, парящего над картой европы, я подам правильный сигнал
  
  ― Я этот текст не вполне понимаю, но, мне кажется, что Пфайф кое-что чувствует более верно и правильно, по наитию, нежели вы, Джек. Интересно было бы поговорить с этим персонажем!
  
  * * *
  ― Кстати, о документах, Джек. Следует сказать, что Библия является лишь "проводником" человеков, но не ангелов. Документы, засвидетельствовавшие "обозначение отношений" Бога и ангелов - в Библии не приведены. Есть только намеки. Например, мимо какой "горы завета" Моисей вел свой народ, когда сам с Богом еще не заключил никакого завета?
  ― Не знаю... что-то слышал...
  Сатана поднимает левую руку к верху - и с одной из книжных полок к нему летит небольшого размера свиток:
  ― А вот вам пожалуйста! Двести двенадцать ангелов решили уйти от Господа и на горе сей заключили завет с Богом! Они пожелали, видите ли, заняться * * *сом с земными женщинами... пидары...
  ― Но это же есть в Библии!
  ― Только упоминание, и то вскользь! А вот сам документ, вернее его копия, ну, та, что выдается на руки стороне, не писавшей текст договора. Как у вас, у людей. Оригинал - одной стороне, копию- второй. Обычно копию забирает себе сторона распечатавшая документ. Важные договоры распечатываются на бумаге. Посмотрите, Джек - здесь все. Все подписи..
  ― Вы мне можете показать подпись самого Господа??
  ― Нет. Он сей документ засвидетельствовал... как бы это сказать... своей благодатью! И не ищите нигде и никогда его подписи. Он думает, что она - везде, в его, так сказать, творении, что вот вы, Джек, что я, Сатана.
  
  * * *
  ― Вы бы могли действовать самостоятельно, у вас, дескать, есть свобода выбора, но что же происходит с теми, кто действует по своей воле, и не делает того, что хочет Господь?
  
  Ну, в этом Джек поднаторел, не смотря на то, что Дьявол, видимо, рассчитывает, что Джек сейчас замнется, тот отвечает сходу, и, самое главное, правильно:
  ― Такие люди...вернее... личности, лишаются божественной благодати!
  ― Так вот в чем собака порылась, дорогой мой Джек Спайдет, мистер проповедник! Бог подкрепляет благодатью, точнее расшифруем - приятными ощущениями покоя и уверенности, все действия людей и, как вы правильно заметили, иных личностей...
  ― Извините...
  ― Не стоит, это вполне по людски - ощущением того, что сделан правильный выбор. Хм? Вы не ощущаете себя несколько неуверенно, Джек?
  ― Честно говоря - нет.
  ― Что и следовало доказать! Вы, творя Его дела, поступая по воле Его, получаете от Него благодать. Как только же вы перестанете выполнять Его волю - на вас обрушится кара Его, и вы перестанете чувствовать что-то позитивное, и впадете нахрен в депрессию!
  
  * * *
  ― Вот это-то я, Джек, и раскусил, в отличие от других.
  Они уходили от Господа, приходили обратно, просили милости, но дороги назад не было, ибо прежде всякого ухода ангела с неба подписывались соглашения, в которых было четко указано, что дороги назад нет. И именно этот пункт - дороги назад нет, в отличие от многих других - писал именно Он! Он!!! Жестоко...
  
  ― Как-то я спросил Его - есть ли универсальный путь, чтобы понять, что должен делать человек, ради своего спасения? На что мне Бог ответил - человек вполне может интуитивно найти такой путь, в своей совести различая, что правильно, а что - нет.
  ― Об этом сказано в посланиях..(Рим. 2:9-20-прим.авт.)
  ― Да, про язычника и его совесть.
  
  * * *
  Теологические беседы продолжаются, и Сатана наливает себе и Джеку зеленый чай, с материализовавшегося вдруг стола с чайным сервизом:
  ― Не бойтесь, Джек, он не отравленный!
  Джек звучно прихлебывает:
  ― Ух! Горячо!
  ― Да.. люблю чай, правда, черный. Но знаю, что вы, Джек, любите именно такой..
  Сатана густо наваливает себе в чашку сахар:
  ― Одинокими вечерами, размышляя о чем-нибудь приятном, я позволяю себе расслабиться у камина с чашечкой чая... не люблю англичан - они портят этот напиток молоком!
  ― Ну так вот... я, Джек, не был настолько глуп, чтобы подписывать договор с Господом об уходе. Сами понимаете, на таких условиях подписывать что-либо было просто глупо.
  ― То есть у вас, в отличие от других такого "контракта" нет?
  ― В том-то и дело! - нету! Формально я все еще числюсь в ангелах. Хе-хе.
  ― Но все равно вы обитаете в пространствах, которые, наверняка, никак нельзя назвать обителью ангелов.
  ― Что верно- то верно, Джек. Мы с вами находимся в аду, вместилище мертвых душ. Только не просите меня вызвать сюда кого-нибудь из ваших умерших друзей или родственников.
  ― Странно, что вы сказали сначала - друзей.
  ― Знаю ваши натуры человеческие, вот что. Есть друг, который ближе брата (Притч. 17:13-28-прим. авт.).
  ― Да-да. Цитата снова из Библии. Кстати, если все так, и вы так обо всем осведомлены, особенно в части Писаний, то чего же вы так примитивно искушали Христа, вовсю цитируя ему во время искушения Ветхий Завет?
  ― А что вас не устраивает? Только не надо, Джек, пожалуйста, подкалывать меня - рано или поздно вы ошибетесь, и будете "отыгрывать обратно". Это все равно, что сделав ход в шахматной партии сказать, что передумали и попросить поставить свою фигуру на исходную позицию. Я же вам такой возможности не дам.
  
  * * *
  ― Я имею в виду цитату "не преткнешься ногою своей о камень", когда вы уговаривали Христа спрыгнуть с иерусалимского храма.
  ― Ну.. вольное творческое цитирование! Не ждите от меня того, что я раскаюсь в том, что что-то сказал! Ваш апостол Павел, если вы понимаете, тоже весьма вольно цитировал тексты!
  ― Но говорить человеку, что он не споткнется о камень, когда он прыгнет с большой высоты!
  ― Нелогично, думаете? Конечно, не споткнется, все верно я сказал. Споткнуться может только человек, который куда-нибудь идет по дороге.
  ― Да? Не думал об этом. Но все равно цитата была не к месту.
  ― К месту было утверждение, что человека, действующего по воле Божьей, понесут на своих руках ангелы! Но.. Но все эти цитаты вряд ли применимы к людям.
  ― Боюсь, что вы вот- вот и начнете лгать.
  ― Ну да, меня еще называли "отцом лжи" (Иоанн. 8:31-47-прим.авт.), Господи, Джек, какая пошлость и безвкусица!
  ― Я многократно убеждался в том, что все сказанное в Библии очень применимо к людям!
  
  * * *
  Джек якобы поймал Сатану на примитивизме. И теперь я чувствую, как он начинает разочаровываться в этом персонаже. Может и нельзя так прямо сказать - "разочаровываться", но чувствовать небольшое огорчение... Джек постепенно отвлекается от разговора, смотрит по сторонам. Он изо всех сил делает вид, что не удивлен местом, в котором он оказался, и что ему небезынтересен разговор.
  Но это уже не так.
  
  * * *
  ― Все создано Богом для Бога- говорит Джек, видимо, пытаясь уже закончить разговор - даже это место, в котором мы находимся. У вас нет договора о вашем уходе на руках, но вас все равно уволили, судя по вашим же словам.
  ― Вы до чего-то догадываетесь, Джек?
  ― Вполне..
  Тут Спайдет выдает нечто, что я от него совсем не ожидал. А этот парень не так прост, как мне всегда казалось!
  -Все это напоминает отношения Бога и человека. Подписывая договоры с ангелами, Бог, тем не менее, не делает того же самого с людьми: Вас наделили человеческими чертами?
  
  * * *
  Сатана поперхнулся. Откашлявшись, он осипшым голосом продолжил эту игру в вопросы- уклончивые ответы:
  ― Джек, вы умны..
  ― Ответить прямо и честно вы можете?
  ― Джек..
  ― Ну, если вы отец лжи, можете мне ответить прямо, просто - из любопытства хотелось бы знать?
  ― Я...
  ― Вы совратили Адама и Еву, зная, что никаких договоров с ними никто подписывать не будет. Откуда? Откуда вы это знали? Разве что по себе? И если люди в Божьем плане были суть души, облаченные в материальную оболочку- то кто были вы? Адам и Ева - первые люди? Или нет?
  ― Двести ангелов стали людьми, да, Джек, такое возможно...
  ― Но это произошло после того, как был создан человек. А вы? Вы были первым прототипом? И что же? Решили, что они должны пойти вашими путями? Или что они рано или поздно сами свернут на кривые дорожки?
  ― Давайте, Джек, не будем так по этому поводу заморачиваться! Если бы Адам с Евой не сошли бы с пути истинного, кто знает, может и вы бы не родились.
  ― А не все ли в руках Божьих? Может, в его плане я бы родился при любом раскладе - и в случае, если бы Адам и Ева ушли бы от Господа, и в случае, если бы не ушли?
  ― Джек, я - нематериален. Можно сказать, дух. Чтобы обратиться к Еве (с Адамом разговаривал потом не я, а она, его жена) мне пришлось на время использовать тровоядного динозавра, которого после, в наказание, лишили ног и он стал удавом.
  ― Нематериальным духом можно стать и человеку. Для этого достаточно просто умереть.
  ― Думаете, что раскусили меня? А на самом деле просто придумываете новую теорию! На ходу!
  ― Нет! Я просто задаю вопросы! - Джек снова входит в роль этакого "дурачка"- вы же сами сказали, что Библия - лишь свод документов, нужных людям, но не ангелам. Я вполне готов говорить и о том, что не включено в Священное Писание!
  
  Боже мой! Я начинаю догадываться, что Джек - не простой человек, и что сейчас, ни я, ни кто-либо другой, пока не может точно сказать, играет ли он какую-то странную роль, когда делает то, что делает, или же он таков на самом деле, каким предстает перед нами.
  Может ли он лгать?
  Мне немного не по себе.
  
  * * *
  Но смущен не только я, но и Дьявол. Начинает казаться, будто и он не знает, что ответить и как поступить:
  ― Может, мы ограничимся рамками вашей Библии? А об остальном мы уж как-нибудь поговорим с Пфайфом?
  Но Спайдет настаивает:
  ― Мне же интересно! Просто жуть как любопытно!
  Сатана покачивает головой:
  ― Почему вы не спросили у меня, разрешение на искушение какого праведника я сегодня получил? Или это вам не интересно?
  ― Просто я могу не знать этого человека! Ну, назовете вы мне его имя, и что дальше?
  ― То есть разные вещи, узнай о существовании которых еще недавно вы бы отрицали, что они реально имеют силу, потому что не укладываются в рамки Библии - вас интересуют, а судьба вашего несчастного бата- праведника - нет, выплывай сам?
  ― А что я могу сделать? Могу ли я ему помочь?
  ― А вы думаете - что не можете? И даже ведь не попытались выяснить - сможете или нет!! Что-то у вас, Джек, не клеится, ошибочка вышла! Все-таки, как вы думаете, разрешение на искушение какого праведника я сегодня себе выпросил?
  И, немного подождав, (ему явно нравится недоуменное выражение лица Спайдета), завершает:
  ― Впрочем, это всего лишь Всемогущий так это называет - искушение. Я это давно принял считать для себя "альтернативным вариантом". Вам, Джек, увы, придется полностью лишиться поддержки Божьей, и поступать, по возможности правильно, абсолютно без Него. Вот такая проверочка. И не говорите, что вы как Христос в Гефсиманском саду! Вы немного до Иова не дотягиваете. Вам даже проказой переболеть не предстоит.
  Джек зачем-то снимает с себя каску, рассматривает ее, дергает за подшлемник.
  
  * * *
  И тут какая-то врачебная зараза, вопреки моей воле, вколов в меня сильную дозу лекарства, выводит меня из состояния, и я просыпаюсь на койке в медпункте Канцелярии. Все, виденное мною только что исчезает, как сон.
  
  Глава ХХ.
  Свои в доску.
  Никогда не разговаривайте с покойниками. Даже если очень хочется.
  -265-ая особая пехотная дивизия - "кровавое ведро"! 480-ая механизированная- "молодые ястребы"! "Мертва голова" - 81-ый саперный батальон из Солт-Лейк-Сити! 548-ой пехотный полк рейнджеров - "Миссисипи в огне"! 98-ая пехотная бригада - "* * *но на лопате"!
  Джек Спайдет, схватившись за голову и глядя на окружающих его людей, безумно бормочет, вращая туда- сюда глазами:
  -8-ая "Полярная" армия - девять укомплектованных на одну треть дивизий, недостаток аккумуляторов для раций, сетчатых антенн для переносных станций создания помех, недокомплект медперсонала, кризисная ситуация с запасными частями для танков и машин на гусеничном ходу...
  -Бракованные пули, вывезенные со склада в Айове в Портленд по накладным "нормальных" боеприпасов. Проданы правительству О.Ш.А производителем под видом соответствующих качественным стандартам. Эффект пули со смещенным центром. Не позволяют вести точный прицельный огонь. Эффективность снайперского огня и применения оптических прицелов - нулевая. Снайперы сами выливают себе безоболочные пули, при попадании в человека- эффект пули "дум-дум"...
  
  * * *
  Я прибегаю на место как раз в тот момент, когда недоумевающие медики пытаются убедить Магистра вколоть Спайдету что-нибудь успокаивающее: "Иначе есть риск, что мы его потеряем!".
  Но Магистр, как и я, понимает, что уж что-то, а именно это делать сейчас не нужно. Сейчас же необходимо записывать все то, что скажет Спайдет. И это уже делается, пропустив часть ненужной для нас информации, помощники Магистра наконец налаживают видеозапись:
  -Главный удар будет из района Мепена. Вспомогательные - на "центральном" направлении - из района Дюссельдорфа в направлении на Берлин, и второй вспомогательный удар - из района Карлсруэ так же в общем направлении на Берлин. Пять дней ходу до Берлина. Прогнозируемое сопротивление противника - слабое. При удачно сложившихся обстоятельствах вспомогательный удар на центральном направлении позволит американским войскам преодолеть за те же пять дней половину, а то и больше, расстояния до Берлина.
  Сказав это, Спайдет приходит в себя и падает в изнеможении. Теперь медики могут ему помочь.
  
  25 мая 2149 года, воскресение.
  Гитлер в восторге. У него есть хороший повод поёрничать:
  -Пять дней? Правда? Американский командующий докладывает в Вашингтон, что сможет дойти до Берлина всего за пять дней? Здорово! Вот во что они нас ставят! Они реально рассчитывают на это?
  Один из генералов говорит, что расчет американцев, в принципе, не так уж и неосуществим:
  -Если мы выстроим наши войска равномерно по всей линии фронта, то, в случае, если американцы сконцентрируют свои силы на одном направлении, и если им удастся прорваться...
  -А прорваться им удастся! - вступает Гитлер.
  -Да, в таком случае, да еще и при том, что у основного удара будут два вспомогательных - мы просто не сможем перегруппировать свои силы и догнать американские войска "основного удара".
  -Но мы этого не позволим сделать, - снова вступает Гитлер. - Итак, я хочу, чтобы на направлении главного удара была выстроена эшелонированная оборона - плоть до линии Бремен - Нинибург - Херфорд, по семь- девять линий - через каждые тридцать километров. Сосредоточить там все наши основные противотанковые силы и силы ПВО. Обязать силы ПВО по противодействию вертолетам действовать 50 на 50, половину сил сосредоточить на уничтожении пехоты противника.
  -А вспомогательные удары? - не унимаются присутствующие генералы.
  -А вспомогательные удары - на южном направлении удар разобьется об уже существующую оборону наших войск, а в центре - выдохнется вместе с основным направлением.
  
  * * *
  Блиц-совещание с участием командующих всех родами войск закончено.
  Мы с Магистром, опустив головы, стоим в сторонке.
  Гитлер проносится мимо нас к дверям, за ним еле поспевает его охрана, но затем он молниеносно оборачивается к нам с Магистром, буквально разворачивается на не низких каблуках военных полусапог, и, положив мне руку на плечо, говорит:
  -Йоххан! Это очень важно! Судя по всему, по тональности доклада американского генералитета "европейской миссии" в Вашингтон - у нас крайне мало времени, а полученные от вашего засланца данные еще требуют проверки. Мне срочно нужно подтверждение этих данных! Либо вам придется посылать Спайдета туда еще раз, что, впрочем, особой пользы нам может и не принести, либо срочно обнаружить этого Пфайфа, либо лезть туда самим или найти еще одну кандидатуру. В ближайшие день - два, вы просто обязаны с Магитром либо подтвердить, либо опровергнуть данные, полученные от Спайдета.
  
  После этого мы выносимся из кабинета следом за фюрером и его охраной.
  
  * * *
  Через час, который мы с Магистром проводим в бурном обсуждении того, как будем выполнять задание Гитлера, и, что то же немаловажно, с нами будет, если мы задание не выполним, мне на мобильный телефон звонит тот самый ветеран с инвалидной палочкой и курительной трубкой, с которым мы так счастливо познакомились недавно, когда он случайно "проголосовал" машину фюрера номер два в самом центре берлинской пробки.
  Очень вовремя, но так уж все вышло, этот человек предлагает мне получить по электронной почте недавнюю распечатку одного текста, выставленного несколько часов назад в одном из сетевых дневников:
  -Где автор находится, мы пока узнать не можем, но гляньте на текст, Йоххан, пожалуйста...
  
  * * *
  Получив текст, Магистр говорит, что это очень похоже на Пфайфа:
  -Что это с ним? Решил проповедовать свое сумасшествие?
  Занимаясь срочной передачей всех этих сообщений и текстов, я наконец могу посмотреть, что же это за текст, в котором все усматривают "почерк" Пфайфа:
  
  Я говорю
  Ты будешь слушать - я говорить, говорю я и их голоса смолкают.
  
  Я говорю: вас двенадцать, и я один.
  
  Я говорю - понимаете это число, которое есть 13? Они говорят, что я объясню и они смогут тогда понять.
  Я делаю глубокий вдох и сильный выдох и говорю, что это дух и они поймут все, но не сразу.
  Но- говорю я - тринадцать- особое для меня число, я его всегда чувствую, везде вижу и везде нахожу, когда не ищу его.
  -Как же?- спрашивают меня они.
  -Именно когда я его не ищу- говорю я - я его нахожу.
  -И на тринадцать- продолжаю я- всегда будет Один Возражающий, понимаете ли то, что я вам сказал?
  И когда кто-то говорит, что понимает, я отвечаю, что не понимает, потому что если бы понимал, то думал бы, что не понимает.
  А Возражающий, тот, кто настоящий возражающий, говорит:
  -Как же так, что 13- число особое? Разве оно не состоит из двух чисел, и одно из них не особое?
  Я понимаю тогда, что Непонимание начинает овладевать сердцами одиннадцати.
  Я говорю: не надо {тебе} быть Возражающим, даже если ты по природе возражающий, потому что мне не нужен Возражающий, так как я сам себе возражающий.
  Но он {Возражающий} говорит: 13- это сумма 5 и 8-ми, а восемь - неправильное число, потому как одинаково слева и справа и по этому оно равнозначно и не имеет корня и стержня.
  Я отвечаю: говоря полуправду вводишь в заблуждение? Самый разумеющий из двенадцати неразумных но в корне неразумеющий, так что тебе позаимствовать их чистосердечности!
  13 - это 7 и пять, а единица у тринадцати всегда есть, но отдельно.
  {Возражающий} тогда замолкает, но на время.
  - Ничего не пройдет просто так, - говорю я снова, и тот, кто самый разумный из 12-ти неразумных безумцем после всего останется и один. Но не так, что единица при тринадцати, а страшно, темно, {и} {бесконечно} один.
  
  Ну, ладно, - говорю я им, - вижу, что вместить вы пока не можете,{и} на сегодня и того, что я сказал, и того важного, что возражал Возражающий достаточно.
  - Он говорит- говорю я, но не смотрю на Возражающего - правду. Но как бесполезна сейчас вам его правда! Коли б знал он, кто говорит его устами, - {не стал бы говорить}.
  Я замолкаю, и все уходят до полуночи.
  А Возраж {ающий} говорит, что услужит мне и подметет пол и {приготовит чай}, но я отвечаю, что не откажусь от чая, и тогда он метет пол.
  
  -У меня нет возможности сравнить, - говорю я Магистру, - Пфайф это или нет.
  -Это Пфайф, он. - отвечает мне Магистр,- но поймать его у нас сейчас нет никаких возможностей. IP адреса французских блогов наши электронные разведчики не отслеживают.
  
  * * *
  Но все меняется просто на глазах. Уже через полчаса нам сообщают из полиции, что "блогер" снова опубликовал текст в Интернете.
  Через час - еще одна запись.
  Потом - еще одна. Итого - четыре записи, после чего, получив несколько организованных нами комментариев к записям, автор "рассекречивает" свои данные, "обнажив" свой IP адрес.
  Адрес, оказывается, принадлежит компьютеру, находящемуся где-то недалеко от Берлина, в районе дорогих, исключительно "съемных" двухэтажных кирпичных коттеджей.
  
  Полиция на такую "политику открытости" реагирует моментально - выездом усиленной группы захвата, в связи с чем мне приходится, по указанию Магистра, выезжать на место одному, с несколькими служащими охраны фюрера из Канцелярии, лишь бы спасти, и, при возможности, "перехватить" Пфайфа у полицейских.
  
  * * *
  По дороге я, не заходя на блог Пфайфа, по электронной почте, от одного из секретарей Магистра получаю остальные, опубликованные в Интернете "предположительно пфайфовские" тексты.
  
  Еще через некоторое время "трансляция" возобновляется, но опубликованное мне не кажется таким интересным:
  ОСНОВЫ
  1(?). Сперма
  2. Семя (то, которое сеется)
  3. Вода
  4. Воздух (иногда называется ветром(?))
  5. Кровь
  6. Тепло (?)
  7(?) Молоко
  
  Или еще:
  
  ПРИНЦИПЫ
  1. Хочешь мира- готовься к войне.
  2. Кто сильнее - тот и прав.
  ? 3? Везде заговор.
  
  И, наконец, простейший, "вроде как философский" текстик, разоблачающий писавшего как человека, не знающего элементарных вещей о греческом языке:
  
  В начале было слово,
  И слово было у Бога,
  и слово было Бог
  
  
  КТО ПРОИЗНЕС ЭТО СЛОВО??
  
  * * *
  -Примитивист - говорит мне один из парней из "силового блока", который едет вместе со мной, показывая пальцем в экран моего лэптопа, и я соглашаюсь с ним, даже не желая ответить ему, что, дескать, смотреть в чужие записи, пусть и так нарочито маячащие у тебя перед носом - не совсем прилично.
  
  Но это все ерунда. Распечатав на встроенном в панель управления специальной военной машины - микроавтобуса принтере еще один текст Пфайфа, я вновь на какое-то время отвлекаюсь от всего остального:
  
  Я говорю. Часть два (короткая)
  И пока их нет, то есть они ушли и они пошли в сад, я говорю Возражающему, что не нужно мести и мыть чистую посуду, но надо налить мне чай.
  Но Возражающий часто делает вид, что не понимает, хоть он и пришел за пониманием, как и другие, и делает так, когда ему надо или {хочется} говорить. Не возражает или пытается понять.
  Я спрашиваю его, помнит ли он, что мы говорили, когда их еще не было двенадцать?
  Он отвечает, что нальет кофе.
  Я говорю чай.
  И тогда он спрашивает - зеленый?
  Я говорю - черный.
  Он утверждает (хоть и знает, что это не так), что без сахара.
  Я говорю - пять кусков.
  Я знаю, что он положит сахаринные таблетки и тогда прошу песка, потому как он назовет куски таблетками, если я скажу.
  Он думает что играет.
  Я и снова спрашиваю, помнит ли он первый наш разговор.
  Он говорит, что пришел он, он один возражающий и четверо непонимающих.
  Я спрашиваю, выбрали ли он для себя быть Возражающим, но он говорит, что просто не понимает.
  И о чем говорили мы тогда - спрашиваю я его?
  -Мы быстро говорили о том, нужно ли приложть усердие, чтобы понять.
  -И что я тогда ответил вам?
  -Что это все погубит, и надо расслабиться и выгнал тогда нас быстро вон и не дал подмести.
  
  -Этого и не нужно - снова говорю я и отсылаю Возражающего к другим в сад гулять.
  
  * * *
  Но меня опять прерывают. Постоянно кто-то переговаривается по рации, либо водитель делает громче звук перехвата полицейских переговоров. Сзади подает сигналы наша вторая машина. Время от времени включаются сирены и глухим, но громким "голосом" вещают клаксоны.
  Вот, полицейские говорят, что нашли тот самый дом, в котором находится компьютер, через который, вроде как Пфайф, выходил в Интернет.
  Дальше - кто-то не выключает свою рацию (или кнопка по какой-то причине была отжата) - и в эфире слышатся крики, а потом плач ребенка.
  
  * * *
  На место мы прибываем вовремя, и, самое главное- с правильной стороны. Мы подъезжаем к нужному нам дому со стороны двора, обнесенного забором, как раз, когда из соседнего дома, налегке, выходит сам Пфайф.
  Как ни странно, но Пфайф дичайше спокоен, даже в тот момент, когда один из наших парней, вскидывая карабин, с криком: "на колени!" нечаянно нажимает на курок (машина, находящаяся за Пфайфом тут же проседает на одно колесо) на его лице не отображается совершенно никаких эмоций.
  Узнав меня, Пфайф, вместо того, чтобы исполнять приказы, которые криком льются на него со всех сторон из нескольких глоток, начинает улыбаться ничего не выражающей улыбкой, и, подняв руки вверх, говорит:
  -Йоххан! Пожалуйста, скажите им, что все хорошо, не надо волноваться.
  
  Его акульи глаза не выражают ничего. Ни страха, ни смущения, ни какого-нибдь, безусловно, глупого в этой ситуации страдания. Как глухая стена за окном. Стекла окна что-то отражают, а так.. нет. Пустота. Несоответствие своему назначению.
  Некоторое время после того, как я увидел его глаза, я даже думал, что Пфайф - под кайфом, но последующий анализ крови положительной реакции на присутствие наркотиков не дал.
  
  * * *
  На наши вопли сбегаются полицейские - те, которые только что штурмом взяли дом, из которого Пфайф выходил в Интернет, и, пока ситуация не накалилась, помня, как мы все время цапались с полицией из-за этого голубчика, я решаю по быстрому, запихнув нашего маньячка в машину, смыться.
  
  * * *
  Но полицейские машины встают у нас на пути. Нехотя так, медленно, совершенно не торопясь, кажется, что даже демонстративно, группа захвата, полуспрятавшись за свои авто, наставляет на нас свои стволы:
  -Блин, вот влипли! - говорит наш шофер, а я выскакиваю из нашего автобусика, на ходу расстегивая кобуру.
  
  * * *
  Но, к счастью, ситуация не такая сложная, как могла показаться на первый взгляд.
  На встречу мне из полицейской машины выходит тот самый полицейский ветеран - с которым мне недавно довелось ехать по берлинским пробкам в машине "номер два" фюрера.
  
  -Здравствуйте! - этот человек улыбается и протягивает мне руку. После взаимного приветствия я некоторое время наблюдаю, как этот человек пытается раскурить трубку, в которой нет табака, что явно веселит Франца Пфайфа.
  
  -Уделяешь ли ты, Йохан, внимание своим снам? - вдруг спрашивает меня этот "господин полевая разведка".
  -Нет, по-моему - нет - отвечаю тогда я ему.
  -А я... сегодня ночью мне снилось, что я упал на дно какого-то пустого, но очень глубокого колодца и не разбился. А знаешь почему?
  -Нет...- пытаюсь изобразить интерес я.
  -Потому, что дно колодца устилала толстым слоем терпкая, серо-зеленая, шевелящаяся пыль!
  -У вас странные представления о методах ведения следствия по особо важным делам - я сразу хочу завершить начинающийся морализаторский разговор. - Вполне возможно что вы добьетесь больших успехов, если сосредоточитесь на каких-либо других преступниках, а не на тех, кем интересуется Канцелярия.
  
  Мы, под всеми этими наставленными на нас со всех сторон дулами автоматов- пулеметов, предварительно скрутив и надев на руки наручники (за спиной), спокойно уводим Пфайфа к своей машине, после чего так же спокойно грузимся и отчаливаем. Впав в некое подобие ступора, видимо, слегка обалдев от нашей такой наглости (то ли от показного миролюбия или решительности) полицейские ни в чем нам не препятствуют, их машины съезжают с нашего пути.
  
  * * *
  - Мир, мир и тишина - бормочу я себе под нос: все немцы - братья, они не будут стрелять друг в друга по такому недостойному поводу.
  И совсем другое дело - Пфайф.
  Мне кажется, что он сломлен, его спокойствие и благодушие улетучились, как дым. Он тоскует.
  Он спрашивает меня, как поживает "наш обожаемый фюрер" и натужно улыбается.
  -Все в порядке, - говорю я ему, устало размещаясь в кресле рядом с водительским местом - все в полном порядке.
  Пфайф обреченно свесив голову, выдыхает:
  -Вы мне не дали дописать большую часть текста, который сейчас все еще остается в моей голове, но с каждой секундой улетучивается: я буквально вижу, как буквы, а то и целые предложения этого текста исчезают навсегда, растворяются, будто написанные чернилами на бумаге, которую положили в воду.
  -Ничего - отвечаю я, - в камере у вас будут все возможности продолжить писать свои сочинения, у вас будет компьютер.
  -В некотором смысле, получается, я буду писать послания и вам, - мрачно шутит Франц, будто бы его сумасшедшие записи в его сетевом дневнике были многозначительными посланиями всему человечеству.
  -Уж будьте уверены - все ваши записи будут рассматриваться нами в плотном сотрудничестве с лучшими психиатрами Германии!
  
  26 мая 2149 года, понедельник.
  Чтобы больше не было никаких эксцессов, фюрер уже на следующий день, не взирая ни на какую неподготовленность Пфайфа, приказывает отправить того "к дьяволу".
  Далее все проходит по уже отработанному сценарию - привязанного к специальному креслу Пфайфа вкатывают в Круг, после чего включают мощную электроустановку и тот быстро отключается.
  
  Сложные медицинские приборы контролируют состояние его тела, рядом - бригада врачей в любую секунду готовая придти на выручку, если вдруг что-то случится, например, угроза жизни тела отправляемого на тот свет путешественника.
  
  * * *1
  Чтобы не вызвать подозрений у Магистра, на этот раз я решаю "контролировать" "засланца" из лаборатории, по ходу, если получится, что-то делая, если будет необходимость.
  Это не так просто - просматривать, что происходит с Пфайфрм, одновременно ведя беседы то с медиками, то с лаборантами, то с Магистром, но довольно- таки быстро я освоился- мне удается просматривать, что происходит с Пфайфом, как какой-нибудь фильм, полупрозрачным, шевелящимся туманом несколько застилающим передо мной реальность, при этом оставаясь на "этой стороне".
  
  * * *
  Самое, конечно, сложное - это контролировать свое физическое состояние.
  Во-первых, меня дико мутит. Мутит так, что иногда даже кажется, что тошнота - это какая-то пытка, которой я подвергнут сознательно кем-то, кто держит невидимые и непонятные мне нити моего организма, от натяжения и перемещения которых все и зависит, и этот кто-то манипулирует этими нитями таким образом, чтобы мне было очень плохо.
  Во-вторых тело начинает страшно зудеть, так что даже кажется, будто на меня набросились наяву толпы злейших и голодных паразитов. Какое-то время я даже думаю, будто это реально так, и я даже прохожу мимо некоторых людей, которые точно видят меня, глядят на меня, желая по их реакции увидеть - есть ли это, или нет. Но лаборанты- охранники и медики не реагируют. Кто-то делает вид, что смотрит сквозь меня, кто-то приветливо улыбается..
  В конце концов я смотрю в зеркало, но ничего такого там не замечаю.
  
  * * *
  Слава богу, но через какое-то время все это заканчивается.
  Я вижу, как Пфайф, пустив волны по потусторонней реальности - выпрыгивает на той стороне, пролетев сверху вниз не менее трех метров в свободном падении, и, видимо небезболезненно шлепнулся там в пыль дороги, ведущей к замку дьявола.
  
  В отличие от Спайдета Пфайфа здесь, судя по всему, особо не ждут - его не собираются запросто доставлять в кабинет к господину Сатане, перенося на крыльях пусть и падших, но ангелов.
  
  Но Пфайфа это не смущает.
  Отряхнув одежду, он привстает на корточки, поводя головой (в каске десантника) туда- сюда, после чего, уже встав на ноги, театрально (как все мы себя ведем, когда уверены, что нас никто не видит?) поднимает правую руку вверх, и щелкает пальцами:
  -Давайте! - и в воздухе, полупрозрачные, как призраки, появляются женщины, одетые в белые одежды, выстроенные в несколько рядов - один выше другого, как на какой-нибудь академической сцене хор. Звучит песня, солистка начинает:
  Солнце на восходе
  Померкнет
  Видя величье твою и силу,
  Звезды и Луна с неба ночного падут,
  Поклоняясь тебе!
  Все остальные голоса вторят солирующему вскриками:
  Да! Да! Да!
  
  -Хватит! - Пфайф опять очень театрально проводит рукой в воздухе, на сей раз не щелкая пальцами, и хор душ, женщин, убитых Пфайфом мгновенно исчезает.
  Едва дойдя до приемной Дьявола Пфайф останавливается на пороге, но расслабиться ему не дают: дверь распахивается настежь, будто изнутри кто-то вдарил по ней ногой, и на пороге, приветствуя входящего, появляется сам Хозяин:
  -Франц, подлый Пфайф, это же вы!
  -Извините, но вы - что же? Знаете меня?
  -Еще как! Ты же, скотина, все время меня дискридитируешь, урод аморальный!
  Пфайф, немного отодвинув Сатану в сторону, входит внутрь:
  -Я? Вас?
  -Да! Ты с удовольствием убиваешь ни в чем не повинных женщин, а все только и говорят - вот как его Сатана скрутил, вот, де, Дьявол его надоумил!!
  Далее Пфайф сам, без приглашения садится в одно из стоящих в помещении кресел, которое при этом начинает под ним предательски поскрипывать, будто вот-вот развалится, не желая быть пристанищем заднице маньяка, и диалог продолжается:
  -А разве это не так?
  -Ты думаешь, что твоя каббалистика с талмудистикой тебя оправдывает? Читай все, что хочешь - но зачем же убивать?
  Совершенно странным кажется, что Пфайф узнает того, с кем разговаривает, сразу, не как в свое время Спайдет, без представлений.
  
  * * *
  Сатана неистовствует, но впечатление такое, будто он слегка театральничает, сам себя накручивая, изображая гнев. Он, например, совершенно не упоминает то, что говорил раньше другим - о невозможности находится в том месте, где он живет, других, особенно людей не достойных.
  Во всяком случае, Пфайф, как мне кажется, для Дьявола представляется кем-то вдрызг своим, чуть ли не родным, но провинившимся, и вот теперь ему следует устроить взбучку.
  
  Пфайфа такой "теплый" прием немного смущает:
  -Ну, и что же мне теперь делать?
  -Как что? Покаяться - и верить в Евангелие, а не то не спасти тебе своей душонки пропащей, маньяческой. Тем более, что минимум, чего тебя ожидает - это расстрел после того, как ты перестанешь быть нужен твоим "отправителям".
  
  Некоторое время Пфайф угрюмо молчит, наклонив голову, и уперевшись взглядом в пол. Потом, выждав, он начинает разглядывать потолок, время от времени, слушая Сатану, закатывая глаза в духе: как мне все это надоело!
  Но Сатана - в ударе, ему нравится кричать, потрясывая гитлеровской челкой, он распаляется еще больше:
  -Я совершенно не поминаю, почему этот гимор, который вы там заварили сейчас, должен расхлебывать я!
  
  * * *
  За сим все успокаивается.
  Сатана садится за свое место, поворачивается на некоторое время к Пфайфу спиной, а после, повозившись и пошуршав чем-то, ставит на стол две чашки с чаем и сахарницу:
  -Очень заинтересовал нас ваш текст, Франц, который вы недавно опубликовали в СМИ, иными словами именуемом Интернет! Вы, например, упоминаете там персонажей, которые общались с вами - мне могли бы вы назвать мне их имена?
  -Амадей, Опиус, Зеннон, Истарх, Морфелий, Абу-Иль-Исам, Гульмар, Менган, Оттереб, Ильфар, Синид и Зен-Игульнгам - выпаливает Пфайф странные и порой неблагозвучные именования как ни в чем не бывало.
  -Мдя... хорошо! Знаком с этими мудаками - и что же? Всегда подозревал, что упомянутые Енохом персонажи - ангелы недалекие, но чтоб настолько! Придумали себе дурацкие псевдонимы и теперь думают, будто я не узнаю...
  Некоторое время оба молчат.
  Но затем Сатана, тяжело выдохнув, будто очень устал, будто у него на душе тяжкий груз, который его утруждает, продолжил:
  -Вот так вот, Франц. Они крутят там какие-то дела, кстати, с вами, а все остальные будут потом говорить обо мне и моих кознях.
  -Эти парни все хотели вспомнить что-то, - тихо так вступается Пфайф, - мне они казались искренними...
  -Это все от того, что вы с ними слишком уж долго общались. Поначалу наверняка вас терзали подозрения, что что-то не так, нечисто.
  -Да, кстати, вспомнил, было такое...
  -Ну вот, а потом вы пообвыкли и смирились. Но, как бы то ни было, на самом деле они помнят. Они помнят все. Как ушли от Бога, а потом сказали, будто я их совратил и увел за собой, как обделывали всякие свои делишки, экспериментируя с территориально- государственным устройством населенных пространств - до них ведь никто не знал, что такое государство!
  Все что им нужно - это найти умника, типа вас, который подсказал бы им выход из сложившейся ситуации. Они не подчиняются уже даже мне!
  Между трех огней!
  Я
  Бог
  И ангелы- отступники.
  И у всех своя позиция, своя сложная игра. Всем нужна информация...
  
  * * *
  Здесь Пфайф почему-то заулыбался, истерично так, не потому, что был доволен, а потому, что , видимо, был напуган:
  -И зачем им я?
  -Обычная, пошлая, к делам духовным никак не применимая теория вероятности. Ты не один, и не единственный, к кому они обращались. Они и Еноха спрашивали! Только тогда у них была истерика и они все не могли придти в себя. Чем к большему числу людей они обратятся, двенадцать - представители всех остальных, тем больше вероятность того, как они полагают, что выкрутятся. Но выхода нет. Даже я веду переговоры уже сколько тысяч лет и все никак. Но я уверен, что рано или поздно договорюсь обо всем. Я сильный и я держусь. А вот эти... струхнули и истерикуют, ища выход. Ушли от бога, а теперь хотят вернуться.
  
  * * *
  Но тема пребывания в аду, интересна даже Францу Пфайфу:
  -Что же будет со мной? Я останусь в этом месте, или мне будет разрешено вернуться?
  Дьявол опять на некоторое время задумался, после чего, почесав затылок, ответил:
  -Тебя, сынок, я не выдам...
  В воздухе опять повисает неловкая пауза.
  
  -Эти ребята ушли за мной -понимаешь? Я их не совращал делать то, что они сделали, но они, подражая мне, думая, что я уподобляюсь богу, восхожу все выше и выше, становлюсь творцом - просто стали мне подражать. Они ориентировались на меня, хотя я их к этому и не подвигал. Да мне просто не хотелось кого-либо когда-нибудь куда-нибудь вести! Я не из вышних властолюбцев, которым это нужно, чтобы ощущать комфорт!
  
  -Первым, кто попробовал стать плотью был я. Я перевоплотился в человека, мне просто было любопытно узнать, что же это такое. И у меня получилось! Через какое-то время ко мне стали приходить люди, потому как считали, что имеют дело с каким-то мудрецом из далекой страны, о которой приходившие ко мне не имели никакого представления. Мне приходилось врать им, что это так и есть, и всячески поддерживать в них эти иллюзии. О, что это были за времена! Люди были добры и всегда принимали путников весьма гостеприимно, даже не зная, с кем имеют дело. Я же просто учил всех, абсолютно бескорыстно, разным знаниям и становился все более популярным.
  Когда же я предложил проект устройства, позволявшего переходить людям из одного мира в другой, бог все это разрушил, предприняв контр-проект, смешав людские языки. Языки в своем множестве уже существовали в те, древние, времена, просто в мозгу у людей был механизм понимания, наличие которого люди даже не замечали.
  
  * * *
  -У меня, конечно, были женщины, некоторые из которых, как мне кажется, даже искренне меня любили. У нас рождались дети, но всякий раз, когда они подрастали, я оставлял своих женщин (конечно же, не без средств к существованию и крыши над головой) - и двигался дальше, на встречу новым ощущениям.
  
  -Ощущения - вот что было моей целью. За недолгий период я создал целую коллекцию ощущений, потому как знал способы эти ощущения запоминать.
  
  -В те дни я реально готов был делиться, и делился, своими новыми подходами с каждым встречным- поперечным и болтал без умолку. Впрочем, зря. Это породило немало выдумок, слухов и недомолвок. Я наслаждался общением с людьми, и мне было забавно наблюдать их лица, улыбки, мимику и блеск глаз! Мне были интересны все, не зависимо от возраста и пола.
  
  В конце концов, от одной из женщин, имя которой я уже и не помню, родился мальчик, которого, уходя от этой женщины, я забрал с собой, потому что мне показалось, что в нем что-то есть особенное. Через некоторое время, когда он вырос, он немало мне помог при строительстве вавилонской башни, но, увы, погиб на этой стройке. Ах, что это был за парень! Временами мне казалось, будто он умнее и талантливее мня. Впрочем, вполне возможно, что так оно и было на самом деле, но только в области строительства и организации рабочего процесса.
  
  Когда же бог смешал языки, то люди в истерике, не понимая, что происходит, стали метаться. Кроме смешения языков господь внушил людям ощущение врага - нечто, что люди не испытывали в жизни до этого. Итак, всякого человека, который говорил на другом языке, люди воспринимали как кого-то, кто угрожает им смертью. А как можно эффективно избавиться от такой угрозы? Превентивно убить. Моего сына зарезали длинной металлической частью отвеса. Он умер у меня на руках.
  
  -И что же? Я - Сатана! Думаешь, я стал мстить? Ничуть! Я придумал реинкарнацию, как инструмент воспроизводства моего мальчика в веках в разных телах. К сожалению свою идею я выболтал друзьям, которые говорили со мной на одном языке - а они потом разболтали это другим, после чего, бросив меня, собрали вещи и ушли на восток. Я отказался двигаться с ними - и они оставили меня одного посреди диких лесов, в которых мы успели построить весьма комфортабельный город зодчих, механиков и строителей. Через какое-то время в город пришли неагрессивные кочевые племена, истерия по поводу "вражеского окружения" к тому времени поутихла - и тогда мне пришлось заняться ремеслом переводчика! Для себя, кстати, чтобы понимать того, с кем говорю.
  А реинкарнация, в конце концов, как и любая селекция, пусть духовная, но селекция, привела к деградации и мутации.
  
  * * *
  В следствие этого однажды появился Франц Пфайф.
  
  * * *
  Франц просит водички, и затем, выпив, будто бы и не слышав всего, что только что было сказано Сатаной, спросил, что ему передать фюреру по возвращении "наверх", если, конечно, ему это удастся:
  
  -Откуда начнется наступление американцев?
  Сатана, кажется, немного в шоке от такой реакции очередного воплощения своего сыночка, но быстро приходит в себя:
  -Передай этим идиотам, что я два раза повторять не люблю, и не буду впредь этого делать. Если они мне не верят - то на хрен посылать ко мне тебя и камарада Пророка? Еще передай им, что они уже знают то, что хотели знать, и у них осталось крайне мало времени для того, чтобы подготовиться. Через четыре дня будет поздно. Все намеченные работы надо проводить в три смены, круглосуточно, требовать выполнения составленных графиков с опережением на двадцать, а по минированию - на тридцать пять процентов!
  
  За сим Пфайф откланивается, и, будто может решать, когда уходить - растворяется в пространстве прямо перед Сатаной.
  Пфайф пересекает пространства, а где-то вдали звучит голос герра Дьявола:
  -Слишком цивилизованным народам доверять осуществление серьезных проектов нельзя! Ты будешь что-то делать - а они возьмут, да и запишут, что ты делал. То, что мне не удалось осуществить в Вавилоне, я позднее смог добиться в Германии, только племена, помогавшие мне в этом, фактически ничего не запомнили, в виду отсутствия письменности. Теперь это называется проект "Серебряный Круг". Никакого разделения языков тогда уже больше не было, и огонь с неба не сошел! На какое-то время мне даже показалось, будто это сигнал от господа - дескать, давай, поведем переговоры.
  Но нет! С тех пор он молчит!
  
  * * *
  Кода я очнулся в лаборатории (а я все-таки потерял сознание) мне доложили, что Спайдет в последнее время ведет себя немного странно, например, он просил принести ему различных книг по основам тактики современного боя, а так же по геополитике и военной стратегии.
  
  Часть 3.
  "Падение Берлина и дальнейшие приключения".
  Глава XXI.
  Разрез "от уха до уха".
  Атмосфера у вас самая что ни на есть непринужденная, если не думать о разрывах за стенами бомбоубежища. Вас бомбит английская авиация? Что ж, это весьма прискорбно... (предполагаемый фрагмент беседы Молотова и Рибентроппа во время проведения переговоров в Берлине,1939-ый год-прим.авт.).
  Полученная от Пфайфа информация буквально взрывает Канцелярию: обеспокоенный фюрер спешит устроить все дела, наспех назначая разных людей (в основном молодых, работать придется в режиме "без сна и отдыха") на ответственные должности. У этих офицеров, у некоторых впервые, кстати, появляется возможность проявить себя в очень серьезном, пусть и "канцелярском" деле и они стараются изо всех сил.
  Обличенные властью, которую им представляют чрезвычайные полномочия и фюрер, они суетятся и бегают. У многих пропуска с записью "везде" за подписью вождя, и право по любому вопросу и в любое время обращаться непосредственно к самому Гитлеру.
  И они этим пользуются!
  Впервые, как мне рассказывает Магистр, за всю войну, на прием в кабинет фюрера выстраиваются длиннющие очереди, хотя раньше, даже в самые напряженные моменты, например во время начала нашего наступления на Францию (я тогда был капралом, воевал в Бельгии, где в окружении меня чуть ли не убили) - такого не происходило.
  
  Конец мая - начало июня 2149 года.
  Некоторых из молодежи, конечно, это развозит на гордыню - они везде, где только можно подчеркивают, что имеют полномочия, в том числе и на месте вынести, на свое усмотрение, смертный приговор любому человеку, который, на их взгляд, препятствует осуществлению нашего общего дела.
  Я над этими гордецами только посмеиваюсь в сторонке, ровно до тех пор, пока фюрер, как особо приближенному лицу, не поручает мне, на время отстранившись от проекта "Серебряный Круг", заняться, вместе со многими, делом обеспечения нашей артиллерии на направлении главного удара американцев снарядами.
  
  * * *
  И тут мне приходится вспомнить фронтовую практику. Слова фюрера, некогда слышанные (и не понятые мною) о том, что государством должен заправлять опытный чиновник, который долго варился в соку бюрократической системы, мне теперь представляются очень актуальными и "свежими".
  Конечно я не неподготовленный юнец, и бумажная работа не представляется мне чем-то чуждым. В конце концов и на фронте мне, как командиру, приходилось постоянно иметь дело с бумагами, в которых ставя свою подпись я иногда брал на себя большую ответственность. Это были и наградные листы, и списки состава моих подразделений, которые, безусловно, в условиях непрекращающихся боев постоянно менялись, и различные акты приемок - имущества, весьма дорогого, и укреплений, которые строились "трудовой армией", а так же акты приемки гигантского числа разных припасов, тоже, в свою очередь, весьма недешевых.
  Там так же приходилось держать ухо в остро! Конечно, об обмане даже речи не могло быть, но, время от времени приходилось сталкиваться с тем, что в тыловых частях и службах, в виду чрезвычайной загруженности, что-то путали.
  И тогда меня выручала моя привычка все проверять и перепроверять.
  Ну и, конечно, мои помощники и заместители - без них я бы погиб, на фронте, но не от вражеских пуль или снарядов - а от большого количества "параллельных", обеспечивающих работ.
  И это при всем при том, что особо физически напрягаться не приходилось!
  
  * * *
  Итак, я завален бумагами. Я вспоминаю слова сожаления фюрера о том, что он пришел к власти из художников, до того не имея дела с бюрократическим государственным аппаратом, и никогда до этого не был госслужащим, пусть и небольшого звания. Когда-то он подрабатывал в полиции, но тогда он был "вольнонаемным", то есть служил на полицию, но не в полиции.
  
  * * *
  Мы изучаем и подписываем, а потом расшвыриваем по разным ящикам для отправки бумаги. Вся корреспонденция фиксируется и упрощена до предела. Кроме того, электронная переписка дублируется на бумаге и затем буквально уезжает к адресатам на авто, улетает на самолетах и прочее.
  
  Июнь 2149 года.
  Затем (это был уже июнь - жаркий и душный) - происходит это.
  Странное дело, но я почему-то удивлен тому, что господин Сатана нас не обманул - именно из района Мепена, с окружением и уничтожением этого города, американцы наносят по нам свой мощнейший удар.
  
  Началось!
  
  Итак, поначалу кажется, будто все три направления последней американской "большой атаки" равноценны. Американские войска на юге, в центре и на севере Германии наступают равномерно, продвигаясь вперед все поглощающей, мощной волной.
  
  Затем, примерно через неделю непрерывных ожесточенных боев, южное и центральные направления выдыхаются, начинают отставать, разбиваясь о нашу маневренную оборону, а северное направление все одно - прет вперед, не смотря на отставание соседей.
  
  Еще через неделю южный, условно говоря, американский "фронт" останавливается вовсе, оттяпав от нашей территории не много, ни мало 150 километров, а вслед за ним останавливается и центральный фронт.
  Тем не менее, не смотря на это "северное направление" движется.
  В тот же момент, когда северный фронт проходит примерно половину пути от Мепена до Берлина (от начала наступления прошло примерно недели три) наша подвижная бронетанковая группа (мне даже пришлось недолго заниматься организацией ее снабжения снарядами) наносит контрудар, отрезая завязшие в глубине Германии американские войска "северного фронта" от основных сил. Мы опираемся на не захваченные американцами города - Гамбург, Бремен и Ганновер, сделав их основными опорными столбами нашей обороны и ее обеспечения. А у американцев этого нет. Они как бы "зависают" в воздухе, рассчитывая в этой борьбе лишь на собственные, пусть и немалые, силы.
  И пусть войск и солдат там раз в восемь больше, чем на центральном и южном фронте, вместе взятых - рушатся коммуникации, прекращается подвоз. Американцы оказываются в мешке, но, видимо из самонадеянности, и не собираются из него выбираться, организовав прорыв к своим, а продолжают наступать на нашу столицу.
  Но не тут то было! Перестав заниматься "чистой обороной" в дело вступают наши многочисленные опорные пункты, обойденные американцами, чтобы не задерживаться на них, и начинают лихо "шустрить" на коммуникациях противника, будучи вместе с ним в "мешке", изнутри.
  Затем, очень быстро по всему периметру "мешка" выстраивается наша артиллерия, и, наводимая из опорных пунктов - начинает громить противника, не давая ему передышки ни днем, ни ночью.
  Американцам же и ответить нечем, потому как их манера много и не очень прицельно стрелять приводит, особенно в условиях окружения, к дефициту снарядов.
  Стремясь подавить возможность нашей артиллерии получать указания наводчиков из опорных крепостей, американцы атакуют их, местами подавляя.
  В конце концов, кого-то уничтожив, а кого-то и нет, они принимают решение - на последнем издыхании боеспособности своей стратегической авиации, чтобы минимизировать ущерб от нашего артогня, забросать "котел" аэрозольными бомбами типа "Туман" (это по нашей классификации, у американцев это называется "Smog", то есть "дым"), и, кроме того, так же аэрозольными бомбами с металлической пудрой - для прекращения всяческой радиосвязи.
  Итак, после этих бомбардировок вся территория "котла" окутывается плотным, липким аэрозольным серым туманом (у нас туман синего цвета, кстати, у американцев - фиолетового), с видимостью не более тридцати метров в ветреную погоду, и "падает" любая радиосвязь.
  
  Начало июля 2149 года.
  Какое-то время командующий центральным фронтом противника пытается "рыпаться" в смысле организации прорыва к своим в "котле", но, его войска, порядком потрепанные на наших многочисленных линиях обороны, пусть и сконцентрированные в большой "ударный кулак" - вновь достаточно быстро выдыхаются, столкнувшись с железной обороной наших бронетанковых армий, вкопанных в землю на внешнем кольце окружения американского "северного фронта".
  
  * * *
  Вот такая ситуация.
  Но до полного разгрома противника еще далеко. Нам предстоит еще полтора месяца вести комбинированные наступательно- оборонительные бои против южного и центрального фронтов американской армии, и еще где-то два с половиной месяца против "северных" войск противника в котле.
  И только выстроив прочную оборону на внешнем и внутреннем кольцах котла против американцев - чтобы они не деблокировали попавших в беду своих товарищей, фюрер наконец разрешает начать наступление с целью освобождения всей Германии от американских войск - только против южного и центрального фронтов.
  
  * * *
  Внутри же "котла" положение складывается жуткое. Как для американцев, так и для находящихся там наших опорных пунктов. Укреппункты, выстроенные по последнему слову армейской фортификации, представляя из себя зачастую единые монолитные бетонные сооружения стоят островами в бушующем море огромных масс американских мечущихся войск.
  Связи с ними нет, видимость - почти нулевая. Во всяком случае, по артиллерийским меркам. Уцелевшие после обстрела американскими космическими ракетами немногочисленные наши спутники, нам ничем не могут помочь. Слабые попытки двинуть внутрь котла войсковые подразделения терпят крах. Дивизии уходят в туман и пропадают там навсегда. Лишь немногие вышедшие оттуда сообщают, что, не смотря ни на что, американцев все еще очень много, они дезорганизованы, но, благодаря своей численности, оказывают серьезное сопротивление, и, кроме того, все еще способны предпринимать небольшие мероприятия по обходу и охвату зашедших на их территорию наших подразделений.
  
  * * *
  Здесь, конечно, возникает необходимость в человеке, который бы смог оценить ситуацию изнутри. Фюрер назначает меня, обещая, что это будет последняя моя командировка по приказу Канцелярии.
  Мне же думается - не хочет ли Гитлер от меня избавиться? Может он знает о моих "делах" с Гертрудой и я для него - дискридитирующая завязка?
  Но, как бы то ни было, артиллерия не может стрелять в туман, не зная, попадает ли при этом по врагу. Это слишком.
  Итак, в мою задачу входит определение возможности наводки с опорных пунктов огня нашей артиллерии, плюс определение (по возможности), какие укрепленные пункты еще в наших руках - может, они уже давно захвачены противником. Кроме того, мне предписывается определить место нахождения американского командования в "котле" - с целью проведения последующего по ним массированного артналета.
  
  7 июля 2149 года, понедельник.
  Буквально через несколько часов после беседы с фюрером я оказываюсь на позициях частей нашей дальнобойной артиллерии, непосредственно у окутанного искусственным туманом "котла", имея в голове одну только мысль: выжить и в этом испытании во что бы то ни стало.
  
  В результате сложившихся благоприятных для нас обстоятельств, как-то сильный ветер в нужном нам направлении, плюс обстрел края туманного поля напалмом и бризантными снарядами, уже через несколько часов моего пребывания у линии фронта мне представляется возможность (вместе с группой сопровождения) зайти внутрь котла у ближайшего к линии фронта опорного пункта.
  Стоит хорошая погода, светит солнышко, гулы разрывов стихли и постепенно оседает пыль. Я, вместе с взводом пехоты, оснащенный картами и компасом (в котле системы навигации не действуют) сначала- покуда есть возможность - на машинах, а потом пешком- вхожу в котел.
  
  * * *
  Покуда же туман не вернулся, а возвращаться он начинает довольно - таки быстро, я пользуюсь рацией и связываюсь с защитниками укрепленного пункта Љ 157, обороняемого нашими союзниками, то есть турками.
  В ответ на мною произнесенные пароли, мне отвечают, и я захожу на огороженную колючей проволокой "ближнюю" территорию этой железобетонной крепости, предварительно отпустив - пока есть возможность убраться, сопровождающих меня людей обратно.
  
  * * *
  Обстановка у опорного пункта ужасная. Через несколько минут, как только мы приблизились, нам пришлось одеть противогазы, потому как вокруг навалом лежали протухшие трупы американской пехоты.
  
  В самой же крепости был идеальный порядок и чистота. Турки оказались очень приветливыми (они в основном были набраны в армию из Стамбула) и, как я вскоре узнал, почти все были представителями технической турецкой интеллигенции с высшим образованием.
  Поначалу эти ребята не производили впечатления бравых вояк, но это только по началу. Уже через несколько часов, когда солнце зашло, я убедился в хорошей боевой подготовке этих людей.
  Первым делом, когда я оказался в крепости, меня спросили, не видел ли я снаружи американского снайпера.
  Вопрос меня испугал, потому что я живо представил себе, что вполне мог напороться на пулю. Но бог миловал.
  Вскоре я уже беседовал с майором турецких войск - главным в опорном пункте. Этот еще весьма молодой человек, неплохо говоривший по-немецки, рассказал мне, что американцев днем почти не видно, они имеют странную склонность атаковать по ночам. Здесь же их не видели уже недели две, как, впрочем, и немцев.
  
  * * *
  В честь моего прихода турки режут барана (да, у них был свой баран!) - как вскоре оказалось, более полугода бывшего турецкой роте своеобразным талисманом, взятым ими на фронт с родины.
  Конечно, есть баранину, особенно после того, как мне показали фотографии этого милого барашка, достаточно трудно, и, кроме того не смотря на герметичную "закупорку" крепости в ней все же воняет трупами, тухнущими снаружи. Но турецкие солдаты этого не замечают, как говорится, принюхались.
  Затем, ночью я укладываюсь спать, а основной контингент крепости, напротив, встает на дежурство к пушкам и пулеметам. У этих парней уже давно день и ночь поменялись местами, ввиду ночных атак противника, и они изо всех сил бдят.
  Мне, кстати, даже показалось, будто турки рассчитывают на то, будто мой визит к ним обуславливает их скорую замену другими, ну что ж, если они будут об этом спрашивать, мне придется сказать им все, как есть на самом деле.
  
  * * *
  Едва же я уснул, как сквозь сон расслышал близкие, хотя и снаружи крепости, взрывы, после чего, едва опустившаяся на поле брани ночная тишина стала оглашаться громкими криками на турецком, будто бы снаружи был кто-то ранен, и вот, теперь он лежал и звал на помощь.
  Я встаю, и мне сообщают, что это и есть, скорее всего, американский снайпер, который, по всей видимости, использует медиапроигрыватель с записью криков на турецком языке- чтобы выманить из крепости ее защитников.
  Тем не менее, крики просто душераздирающие и очень натуралистичные.
  Послушав все это примерно час времени, я наконец заметил, что да, это все запись - она повторялась с интервалом минут в 20- 25. Но турки, почему-то этого, не смотря на то, что крики регулярно раздавались по ночам, будто раненный турок лежал тут целыми сутками и как-то оставался жив, да и притом вопил только ночью - не сознавали.
  Итак, через какое-то время один из солдат, что-то сказав товарищам - открыв массивный люк, не реагируя на запрещающие крики офицеров, вышел наружу.
  
  Включаются прожектора по периметру, мы смотрим во все глаза в бойницы, пытаясь хоть что-то разглядеть в вернувшемся тумане, но нет.
  
  Минут этак через пять звучит одинокий выстрел, после чего вокруг снова становится тихо. Вышедший наружу турецкий солдат не отзывается, и уже тогда, когда все решили, что он остался навсегда лежать перед крепостью - возвращается назад без карабина, держась за прострелянное сердце, из его груди течет кровь.
  Парень падает на входе в крепость, на пороге у люка- двери, которые открыли ему другие, и больше не подает признаков жизни. Его втаскивают внутрь, и потом, осмотрев его, медики говорят, что солдат мертв, а майор приказывает своим людям немедленно кремировать его тело (у крепостей есть кремационные печи- чтобы не хранить тела защитников и не иметь с ними беспокойств).
  
  * * *
  Затем прожектора выключаются, а снаружи, наверное, все тот же самый снайпер, начинает дергать за сигнальные ракеты.
  Остаток ночи я сплю, а утром, проснувшись, обсуждаю с турецким майором маршрут моего дальнейшего движения.
  
  8 июля 2149 года, вторник.
  Едва рассвело (туман из темно- черного стал светло- серым) я отправляюсь в путь- ориентируясь по карте и компасу продираюсь по лесу к следующему, обороняемому на сей раз уже немцами (так написано в моем "задании на выдвижение") опорному пункту.
  
  * * *
  Но это сложно. Как бы я ни старался, но через какое-то время я теряюсь.
  Кроме того, время от времени, притом неотстанно, так что меня даже холодный пот прошибает со страху - я слышу английскую речь. Кто-то на разные голоса переговаривается, время от времени слышатся смешки. Тем не менее, голоса говорящих - нервные и хриплые, то и дело срывающиеся. Часто слышится чей-то кашель.
  
  А я к тому же порядком растерял навык, хотя и был на фронте вроде как не совсем давно. Шум, с которым я пробираюсь сейчас по лесу, если бы его не издавал я сам, еще недавно заставил бы меня избить шумящего, если бы он не был старше меня по званию. Я слышу хруст веток под ногами, волочу по шебуршащей траве ноги, что-то позвякивает в моей амуниции.
  
  * * *
  Едва же я успеваю испугаться того, что думаю, будто заблудился, как совершенно случайно, но очень вовремя оказываюсь на окраине одной маленькой сожженной немецкой деревушки. Через эту деревню проходило шоссе, теперь многочисленными американскими танками превращенное в месиво из грязи и асфальтобетона.
  Сожженные дома производят странно непривычное впечатление, особенно тем, что внутри не обнаруживается привычных уже для этой войны гор искалеченных трупов.
  Сориентировавшись по деревне (первоначально я должен был обойти ее с другой стороны), пройдя ее насквозь с востока на запад, так никого и не встретив, я выхожу на западную ее оконечность, на которой, согласно моей карте, должны располагаться наши укрепления, созданные для прикрытия дороги.
  Так и есть. Я нахожу несколько бетонных сооружений, включаю свой ручной браслет, посылающий сигнал "свой" и пролажу в широкую бойницу для пушки. Пушки внутри укрепления не оказывается, зато на выходе, после того, как я прохожу длинным низким бетонным коридором метров пятьдесят на север, стоит автоматический пулемет, который, определив движение, наплевав на мой идентификационный браслет начинает работать.
  Расстояние от меня до пулемета меньше метра, пулемет "цыкает" - то есть включается, поворачивает ко мне дуло, и здесь никаких неотключенных динамиков нету!
  У меня секунда, прежде чем эта стальная дура просверлит во мне аккуратную дыру, и, сам даже не осознавая до конца, что же я делаю, я отключаю пулемет, просто протянув руку вперед и поставив предохранитель пулемета вниз.
  Да! Я даже не успел испугаться. Пулемет еще несколько раз "цыкнул", пытаясь начать работать не от аккумулятора, а от энергии отдачи, но у него, к счастью, ничего не получается.
  
  Тяжело выдохнув, устало подперев собой стену я сползаю по ней вниз и некоторое время просто сижу, стараясь отогнать от себя мысли о том, чтобы было, если бы я так во время не отключил пулемет.
  
  Немного отдохнув, я решаю провести предстоящую ночь именно в этих укреплениях, в одной из нескольких комнат, расположенных внизу, куда ведет узкая металлическая лестница, поставив на выходе автоматический пулемет как охранника.
  
  9 июля 2149 года, среда.
  Просыпаюсь я где-то в полдень, с больной головой, что объясняется тем, что в деревне и в бункере на въезде в деревню и вокруг завалов мертвых человеческих тел не было и у меня была возможность дышать не используя противогаз.
  Да! Вот так! Дыша свежим лесным воздухом я устраиваю себе мигрень!
  Вновь отключив этот "неразборчивый" автоматический пулемет, жертвой которого я чуть ли не стал накануне, я затем разбираю его и складываю составляющие в комнате, в которой заночевал.
  
  Итак, пожевав сухого пайка, я вновь отправляюсь в путь.
  
  * * *
  Следующий укрепленный пункт дает о себе знать, наверное, за километр - то тут, то там обнаруживается какой-нибудь прокисший американец. Насколько я понимаю, ориентируясь по карте, то и дело натыкаясь то на оставленные дома и постройки, то еще на что-нибудь вроде одиноко стоящего дерева, я иду в правильном направлении.
  Во второй укрепленный пункт я упираюсь каской. То есть бетонная стена укреплений возникает передо мной неожиданно, так что я не успеваю даже затормозить. Конечно, здесь трупов намного больше, и снаружи это только американцы.
  Едва все это происходит, я включаю метку распознавания свой- чужой, чтобы ненароком свои же товарищи меня не пришлепнули здесь, но вскоре я понимаю, что напрасно это сделал: шверпункт был пуст - там не было ни одной живой души.
  
   * * *
  Живых не было, но, опять- таки, трупов- завалом, их положение, несмотря на мокрую раздутость и уродливость живо рисовало в моем воображении картину произошедшей здесь бойни: проделав подрывами несколько проходов в стене американцы врываются внутрь, на ходу сталкиваясь с нашими ребятами, которые стали выбегать в помещения первого этажа сверху и из подвала- там обычно находится резерв. Солдаты, которые обороняли первый этаж, из-за взрывов либо погибли, либо были не в состоянии оказать серьезного сопротивления. Второй же этаж с подвалом были отгорожены от первого этажа толстыми металлическими "сейфовыми" дверями, так что наши парни, находившиеся за ними не претерпели ущерба.
  Итак, пошла кинжальная стрельба, затем рукопашная схватка. Поняв, что не смогут сдержать натиска, наши ребята ретируются обратно кто в подвал, а кто на второй этаж, но на втором этаже не удается закрыть дверь - туда вставляют какую-то тут же оставленную после боя металлическую трубу, а двери подвала подрываются, после чего все заливается напалмом.
  Вид тел наших пехотинцев, числом около взвода, сожженных заживо в подвале ужасает даже меня - скрюченные ноги, руки и пальцы, отсутствие лиц, испепеленные конечности и неестественность поз. Даже через противогаз мне кажется, будто я обоняю вонь трупов!
  
  * * *
  Обойдя укрепленный пункт снаружи я обнаружил тела наших парней, наверное попавших в руки американцев живыми- их повесили.
  
  Как бы то ни было, но за всеми этими рассматриваниями захваченного укрепленного бетонного пункта я не замечаю, как наступает вечер. Туман вначале окрашивается в розовый цвет, а после в стремительно темнеющий от красных оттенков вплоть до темно-синего фиолетовый.
  
  Делать нечего, и я возвращаюсь в поверженную крепость. Напоследок подробно рассмотрев второй этаж, я решаю заночевать на крыше этой небольшой "крепости".
  
  * * *
  Этой ночью меня будят дважды. Вначале мимо моего скорбного пристанища проходят американцы, совершенно непонятно в каком количестве. В освещенном ими тумане с помощью каких- то здесь кажущимися нелепых прожекторов и еще более нелепых осветительных ракет, они движутся, как мне кажется в сторону укрепленного пункта, который я покинул вчера утром.
  Высвеченные прожекторами и ракетами силуэты отбрасывают длинные тени, где-то, как мне кажется, метров в пятидесяти проезжает танк. Играет какая-то странная, заупокойная музыка и ни одного голоса. Американцы молчат, просто медленно бредут, как привидения, куда их ведет странная логика войны.
  
  Тем не менее я спокоен и совершенно почему-то не беспокоюсь о том, что вдруг кто-то из них решит навестить мое убежище. Немного высунувшись из-за бордюра кровли, я смотрю как эта странная, похожая на похоронную процессия уходит.
  Минуты через две после того, как все стихло, тяжело дыша мимо крепости пробегает кто-то, видимо один из отбившихся американских солдат. Но свет ушедшей процессии уже потускнел и я напрасно ищу этого человека в оптический прицел. Лишь мелькание теней, которые падают в остатки света толи от людей, толи от деревьев, толи от зловещих духов оставшихся навсегда на после боя погибших солдат.
  Где-то высоко над головой с шипением пролетают снаряды:
  ― Фу!- выдыхаю я. - Наши снаряды!
  Здесь, среди тел погибших, в этом бесконечном одиночестве даже шипение наших крупнокалиберных снарядов кажется очень приятной весточкой от своих.
  Долго прислушиваясь, но так и не дождавшись звуков разрывов пролетавших, как мне казалось со специальным мне приветом наших боевых зарядов, я засыпаю.
  
  * * *
  Но сон мой оказывается недолгим.
  Примерно в три часа ночи на втором этаже укрепленного пункта появились странные такие типчики, которые, кроме того, переговаривались между собою на непонятном мне языке. Сначала я подумал, что это, вполне возможно, какие-нибудь представители американских малых народностей, разговаривающих промеж собой не на английском, но после, разглядев их сквозь щель перекошенного металлического люка, ведущего со второго этажа на крышу, решил, что это американская полевая разведка. Эти парни были одеты как в немецкую, так и в американскую форму, что-то шепотом, но достаточно бурно обсуждали, светя во все стороны армейскими фонариками, и, кроме того, были не вооружены. В принципе мне ничего не стоило уложить их всех на месте (их было двенадцать), но потом я побоялся поднимать шум. Да, и кроме того, вокруг оружия было предостаточно, оно валялось тут и там, правда, не пойми в каком состоянии, но и, конечно, если эти ребята - полевая разведка, то уложить меня им каким-нибудь ножом не составило бы труда, хоть я и был в очень выигрышной по отношению к ним позиции.
  
  Через минут пятнадцать эти парни успокоились, присели прямо на лежащие здесь трупы отдышаться, после чего стали выходить по одному в пролом в полу. Напоследок двое из них перешли на чистый немецкий, что, впрочем, меня нисколько не побудило дать им о себе знать - вполне возможно, как я подумал, это просто хорошо владеющие нашим языком американцы.
  Вообще факт использования американцами нашей военной формы меня возмутил, хотя, впрочем, от этих супчиков можно было ожидать и не таких подлостей.
  Итак, под конец, когда этих парней осталось всего двое, один спросил другого по-немецки - не ощутил ли тот "чьего-то присутствия"?
  ― Нет - отвечал ему другой- я слишком устал для того, чтобы пробовать ощущать, что происходит вокруг.
  Когда же начавший разговор о "присутствии" парень спросил, не нужно ли ему пойти проверить, есть ли здесь кто-нибудь, второй ответил ему, что:
  ― Оттереб, если ты отстанешь, тебе придется взлетать, и тогда, потеряв много сил на полет в тумане, ты станешь обузой для всех остальных.
  
  Снаружи, когда удалялись эти двенадцать, я расслышал еще следующее: полушепотом кто-то говорил, что это очень хорошая идея "подарить американскому генералу мудрость".
  
  10 июля 2149 года, четверг.
  И только утром, проснувшись от тяжелого сна примерно в двенадцать часов я вспомнил, что имя одного из ночных визитеров - Оттереб, я где-то уже слышал.
  Но потом долго не мог вспомнить, где.
  
  * * *
  Итак, я продолжаю свое одинокое путешествие к следующему укрепленному пункту, как мне казалось, небезосновательно думая, что там, уже в глубине района боевых действий, снова найду лишь мертвые тела защитников.
  Тем не менее, неожиданно даже для самого себя быстро выйдя к укрепленной вокруг крепости позиции, я обнаруживаю, к своей радости, что это не так.
  Итак, бетонный ДЗОТ фланкирующего огня, выставленный на направлении предполагаемого движения противника не пуст, и в нем еще теплится какая-то жизнь. Целое отделение в строю, плюс еще, слава богу, только трое раненых, и то, только легко.
  Немецкий ефрейтор, самый старший тут по званию, принимает меня с радостью, и, через какое-то время, узнав о маршруте моего дальнейшего движения, сославшись на то, что в укрепленном пункте больше нет боеприпасов, предлагает мне составить компанию до следующей крепости.
  
  * * *
  Как же хорошо, что раненные передвигаются сами и из-за ранений не потеряли способности оценивать реальность. Более того, они держат в руках оружие и передвигаются в лесах не громче остальных!
  Около четырех часов дня мы выдвигаемся дружной армейской кампанией, и какое же счастье, что наш путь проходит спокойно!
  
  * * *
  На закате уже, поздно вечером, когда туман вновь окрасился в розовый цвет, мне вдруг послышалось щебетание птиц! Сердце наполнилось благолепием и миром, и будто на воскресной службе в поместной церкви в какой-нибудь далекой от перегруженных городов деревушке, комфортной, но тихой, и я буквально стал слышать сквозь кроны деревьев медленно- нарастающее: "Слава, слава, аллилуя!". Это было потрясающе. Мир и покой настолько наполнили мое сердце, что я даже предложил всем, кто был со мной остановиться и перекурить. Пока же они курили, я наслаждался тем ощущением покоя и мира, которое вдруг снизошло на меня.
  Порой даже удивляешься, чего только не услышишь, вслушиваясь в ночную тишину лесов сквозь шум и свист и долбежку в ушах! Мне кажется, что я оглох в этих боях навсегда и навечно обречен переспрашивать своих собеседников: А? Что? Вы не можете повторить то же, что спросили сейчас? В половине случаев случайный прохожий на улице вежливо улыбнувшись и сказав: "Извините"- разворачивается и отходит - искать другого объясняющего, как пройти по ему нужному адресу.
  
  * * *
  Странное дело, но мы совершенно без приключений выходим к довольно милому городку Љ 292, который имеет, конечно же странное название для милого, теплого и абсолютно консервативно-бюргерского городка, но так уж его судьба сложилась: на месте этого местечка когда-то была автозаправка для машин на трассе Билефельд - Ганновер, номер 292, которая со временем, обрастая все большими сервисами и удобствами постепенно стала городком. А названия ему давать не стали. Так и стоит этот городок посреди огромного искусственно насаженного леса - один, может показаться даже потерянный, в лесу, в тишине, в дали от шумных городов. И это так мило!
  
  * * *
  Тут сама судьба, кажется, благоволит к этому месту! Пока я напрасно маюсь вокруг укрепленных долговременных пунктов, здесь, оказывается, и именно здесь, постепенно рассеялся туман. Это не осталось не замеченным для нашего спутника - одного из немногих, покрытых специальным составом, таким, что лазерная пушка с земли его вывести из строя не может, а его орбита сделала его недоступным для противоспутниковых ракет, и вот, местный гарнизон уже который день здесь имеет связь с "большой землей" посредством геликоптеров.
  
  Артиллерия, крупнокалиберная, стреляя фугасными зарядами по наводке со спутника, получающего сигналы азбукой Морзе посредством прожектора из города, надежно хранит это место от массированных атак противника.
  Гарнизон защитников примечателен своей стойкостью- я узнаю, что солдаты в этом городе все, как один, отказались эвакуироваться в тыл, когда появилась такая возможность, хотя среди них и нет ни одного, кто бы не имел хотя бы легкого ранения. Старой, прусской закалки капитан, руководящей обороной городка чуть ли не силой заставил наиболее "тяжелых" улететь, но все остальные остались и не желают покидать своей линии обороны, чувствуя сердцем ответственность за все, что здесь происходит.
  
  * * *
   Странным делом, эвакуация так и не коснулась местных жителей, большинство из которых не успели уйти отсюда, как война застала их в полнейшем окружении врага. Но им, как мне показалось, этого и не нужно. Они встали на защиту своих домов, пусть даже от тех и остались одни фундаменты и подвалы - изо всех сил помогая солдатам всем, чем могли.
  Да! Здесь воистину проявилась во всей полноте стойкость немецкого духа!
  Я видел дедушку на инвалидной коляске, который, нагрузив себе на колени пулеметных лент - вез их солдатам на пулеметной точке! Я видел совсем молоденьких девушек, шедших по заваленным обломками домов улицам с гордо поднятыми головами и со снайперскими винтовками за плечами. И я вас уверяю - у их винтовок не было живого места на прикладах от засечек!
  Этим людям есть, чем гордиться! Они сами, своими руками и своими страданиями отстояли свой родной город от одичавших орд нецивилизованных "новых кочевников"!
  
  * * *
  Но это все лирика. Руководитель обороны города, узнав, кто я такой, передает мне важное сообщение, доставленное вертолетом два дня назад: мне предписывалось по возможности вернуться за линию "котла" и вновь быть в Канцелярии.
  
  11 июля 2149 года, пятница.
  На следующее утро первый же вертолет забирает меня обратно. Я, как и мои спутники, с которыми я прошел недолгий путь до городка Љ 292, становлюсь "обратной" заменой прибывшего в городок груза.
  
  ― Жители города - говорит мне на прощание капитан, руководивший местной обороной, - в напряжении ожидают повторных атак противника, потому что вот уже более недели мы не видели ни одного американца. Как бы эта тишина не была обманчивой, затишьем перед бурей! Передайте же там, тем, кто в Канцелярии, если будет возможность, даже фюреру, как народ Германии сражается здесь за свою страну!
  
  * * *
  Перед самым же отлетом я пытаюсь развеселить одного совсем маленького мальчика, находившегося на вертолетной площадке, как мне кажется, ему лет этак шесть, разными шутками и сюсюканьем, но он меня не понимает. Когда я спрашиваю мальца, кто это ему прикрепил на курточку значок "за участие в рукопашной схватке", мальчик, не без гордости, но очень серьезно, отвечает, что этот значок ему подарил капитан (руководитель обороны города), и что капитан обещал мальчика представить к этой награде официально, как только появится первая же возможность- то есть подать документы на регистрацию получения такого значка.
  ― Каким же подвигом ты заполучил право носить такой значок? - все еще неуместно наигранным тоном переспросил я мальца, на что получил вполне внятный для таких лет, исчерпывающий доклад о том, как этому парню пришлось...
  Перерезать раненому американцу горло, потому как тот, "поймав" пулю в живот, агонизируя, пытался целиться в сестру мальчика (она стояла рядом, когда мы разговаривали, она была младше мальчика) из своего пистолета.
  ― Вот! - парень вынул из-за пазухи отточенную до бритвенной остроты стамеску, - я просто провел ему по горлу, как меня учили солдаты - отсюда (дальше он показывал на себе) - до сюда...
  ― Разрез "от уха - до уха"... - это я уже говорю сам себе, отворачиваясь от мальчика, немного вздрагивая от того, что пытаюсь представить, смог бы я сам такое сделать, пусть даже и с американцем.
  
  Глава XXII.
  Разброд и шатание.
  Честность в важных делах является сугубым пороком.
  Я лечу в вертолете с открытой всем ветрам дверью, боясь вывалиться из этой летательной машины, потому что я по статусу офицера перед рядовыми должен изображать из себя крутого и не пристегиваться, не смотря на серьезную болтанку и близость открытой двери. Между нами, впрочем, еще есть бортовой пулеметчик - молодой человек, разглядывающий землю и водящий туда- сюда прикрепленным к борту пулеметом.
  Я включаю лэптоп, и ко мне на ящик электронной почты тут же валом валят письма, в том числе и по проекту "Серебряный Круг". Первым делом я читаю именно их. Более того, пришедшая по "Кругу" почта - хороший признак, это означает, что я все еще в деле. Значит, с Гертрудой, вернее, с ее убийством, у меня еще есть отсрочка.
  Или же нет? Мне могли прислать почту просто для того, чтобы ввести в заблуждение, а в Берлине, куда я доберусь, меня арестуют.
  Впрочем, мне все это уже не так интересно. Наверняка сразу после окончания боевых действий Гитлер объявит амнистию и многие солдаты, заключенные по поводу своих военных дел получат свободу. Тем более, что все понимают, что война - дело жестокое и, скорее всего, за совершение в том числе и убийств наказание будет мягким, не таким, как в случае, если войны нет.
  
  * * *
  Итак, электронная почта. Одним из первых ко мне пришло письмо - отчет о том, что делал Пфайф в тюрьме. Он написал еще одну часть своих сумасшедших бредней, но, как бы то ни было, во всяком случае мне это читать интересно:
  Я говорю-3.
  Я пью чай и понимаю, что в чае не сахар, а песок и пыль.
  И тогда возвращаются одиннадцать и они спрашивают, сколько они будут ко мне еще ходить.
  Я говорю, что скоро они перестанут ходить.
  Они спрашивают сколько еще раз и тогда я говорю, что из 49 раз осталось еще шесть раз.
  ― Но мы- говорят они- были 42 раза и осталось 7 раз.
  Они говорят, что числа придумал один из них, и что он исчисляет всё и что научил их тому же.
  Я говорю, что Возражающий был со мной потому это и считается за еще один раз, вроде они были со мной все.
  Тот же, который придумал числа, говорит, что если бы он не придумал исчисление, то я бы не мог считать, а я говорю, что не они, а другие, и не такие, как они, умеют исчеслять {сейчас} лучше.
  Тогда тот, кто придумал числа говорит, что это лишь он так позволил остальным, потому что хотел позабавиться.
  Я говорю, что это дело его. Но что остальные, не такие, как они, исчисляют числа по-иному.
  
  Я их спрашиваю, почему они ушли из сада, а они отвечают, что там много мух.
  Я тогда говорю, что мухи следуют за ними всегда, и что это не мухи в саду, а мухи в саду потому, что там они.
  Один из них признается, что придумал мух, чтобы позабавиться и что их тела рождают мух.
  ― У тебя нет тела!- говорю я громко и краснею.
  но они не понимают, или не слышат, или делают вид, что не слышат.
  
  Они спрашивают - что, если мои слова о том, что мы не будем больше встречаться, это то, что я имею в виду, дескать, они смогут быть навсегда?
  Я говорю им, что я сказал открыто то, что сказал- 49 раз мы встречаемся, и они уходят и не возвращаются. Навсегда.
  Тогда они говорят, что могли бы мое понимание нести остальным, они говорят {хором}:
  ― Не взойдешь ли ты на башню и не скажешь, что открыл новую {религию}?
  Я отвечаю: нет, это- ересь.
  Я спрашиваю их, что это за башня а они отвечают, что это шпиль.
  
  И вскоре я уже устаю, а мне еще с ними говорить в полночь и я хочу остаться один и отсылаю их вон и говорю, чтобы Возражающий веником выгнал бы мух.
  
  ― Хорошо - говорит Возражающий, и выгоняет десять, а сам остается.
  Другие {из за двери } кричали, что они будут еще приходить столько , сколько я сказал, и что я не должен обманывать, что Возражающий и еще один остались и это будет считаться за один их визит к мне.
  Я ложусь на полубок и отвечаю, что пусть приходят столько раз ,сколько я им сказал.
  
  * * *
  Фантазии Пфайфа на меня действуют творчески: отвлекшись от всего, я начинаю набирать на лэптопе текст, просто про свою жизнь. Вот что из этого получается:
  Как это все пошло и неинтересно! Я имею в виду отношение людей к тому, что с ними происходит, и их надежды на будущее. Почему-то никто не хочет смириться с тем, что никому неизвестно, что будет дальше.
  Тем не менее многие думают, что сейчас, в зависимости от своего настроя они смогут изменить что-то в будущем. Особенно ярко, конечно, такие вещи проявляются на фронте. Здесь постоянно кто-то говорит, что ощущает, как смерть проходит рядом или мимо. Кто-то даже дофантазировался до того, что может чуть ли не "ощутить" количество смертельно опасных моментов, которые предстоят, и, в случае, если эти моменты миновали, успокаиваются.
  Ах, если бы мы смогли спросить мертвых!
  Но я их спрашивал.
  Они хотят просто вернуться в мир живых.
  Так что все это ерунда. Если ты готовишься к смерти, ты можешь погибнуть и не погибнуть.
  Вариантов мало, всего два.
  Если ты не готовишься к смерти, то варианты те же самые.
  И что теперь?
  Я представляю себе ,как эти солдаты вернутся в мирную жизнь, и надеюсь, что это произойдет вскоре. Но что дальше? Тот, кто каждый день думал что сегодня погибнет- будет считать что благодаря такому отношению не погиб, и будет жить исходя из этого?
  А тот, кто думал ,что не погибнет и не погиб, будет думать что именно это помогло ему не погибнуть? И тоже, жить будет исходя из этого?
  Все решает теория вероятности.
  Ты был настроен на то, что не погибнешь- и тебя накрыло артогнем. Рядом с тобой сидел парень, который думал, что сегодня погибнет. Его накрывает вместе с тобой. Какая разница, что ты думаешь?
  Свои мысли ты не выскажешь снарядам. Ты для них никто, и всякие попытки "очеловечить" безжалостность войны, заключающуюся в том, что ей все равно, что ты думаешь о своем будущем - глупы.
  
  Но и у теории вероятности есть свои любимчики.
  И все, наверняка, хотят ими стать. Все уверены о себе, что они являются именно теми самыми "избранными",но, увы, это далеко не так. Все, кого я знал из ребят, которые должны были давно погибнуть, достаточно прохладно относились и к жизни, и к своей удаче. С другой стороны, было бы ошибкой считать, что этот "настрой" и определил "везучесть" этих солдат.
  
  Если ты не являешься верующим человеком, то именно твое место в системе финансовой или государственной власти определяет твою близость к небу. именно этим и объясняется, почему все так жаждут власти и денег. Близость к небу дает ощущения удовлетворения жизнью, и все, поголовно, с детства это чувствуют. Но власть как наркотик. Ты ощущаешь что-то позитивное, но это обман, на самом деле ты втягиваешься, становишься зависимым, теряешь понимание зачем тебе это нужно, зачем это нужно вообще и в конце концов либо падаешь, либо сам себя губишь.
  
  Помнится, как в юности мне нравились плакаты на улицах и какие-нибудь картинки с цифрами и надписями в классах на курсах безопасности граждан. Там был изображен идеальный мир! Красивые газоны, травинка к травинке, асфальт без трещинок, просто, но притягательно аккуратно одетые разновозрастные люди.
  Со временем я стал менее эмоционален и успокоился. Не смотря на войну этот мир меня устраивает таким, как он есть, а все те знания, которые я приобрел за последнее время- меня тяготят и кажутся лишними. Мне даже как-то абсолютно все равно, существую ангелы или нет. Мне все равно, есть ли бог. Бога не видел никто никогда и сегодня мне иногда кажется, что так никогда и не увидит.
  Да, но есть и иные обещания... Обещания увидеть его лицо, в том случае, если ты постараешься, и пройдя "узкими вратами"
  попадешь в рай.
  Впрочем, возможно ,что это лишь мечты.
  -Мечтать не вредно! - я откусываю кончик маленькой сигариллы и закуриваю.
  
  Немного щемит сердце, мне больно и неуютно.
  
  * * *
  Итак, вскоре я оказываюсь в Берлине. В Берлине все, впрочем, как всегда, то есть плохо. Русские, видите ли, начали "предпринимать активные действия", при этом почему-то никто не говорит слова: "боевые".
  Что-то здесь не так.
  
  ― За последние шесть часов они прошли более десяти километров! - говорит мне один из секретарей Канцелярии. - До этого им понадобилось полтора месяца, чтобы "освоить" такое расстояние. Они прут вперед и уже не ведут никаких переговоров с нашими!
  
  Тем не менее о потерях не сообщается. Информационный отдел мнется, и только после настоятельного требования Гитлера (а это значит, что фюрер устраивает истерику) отдел говорит об одном пропавшем без вести нашем пехотинце.
  ― Что это? - глаза фюрера, кажется, вот-вот вылетят из орбит. - За сутки мы потеряли всего одного человека?
  
  Именно за этим я застаю Гитлера, прибыв в Канцелярию, в коридоре. Завидев меня, он хватает меня за рукав и утаскивает в свой кабинет, где уже сидит, с довольным почему-то видом, Магистр.
  
  Фюрер нервно курит сигарету, при этом не стряхивая пепла. Лишь когда сигарета истлела больше, чем на половину - он наконец догадывается стряхнуть пепел в пепельницу, но, пока дотягивается, пепел обламывается и частично попадает Гитлеру на брюки.
  Но вождь этого будто не замечает:
  ― Йоххан! - говорит он мне, протягивая пачку сигарет. - У нас серьезнейшие проблемы! В самый последний момент, когда уже стало ясно, что нам удалось сыграть с американцами эту партию вничью - на нас напали русские! У нашей границы, прямо напротив Берлина, они сконцентрировали огромное количество своих войск! Долгое время они продвигались вглубь нашей территории медленно, теперь же, сконцентрировавшись, они намерены это делать значительно быстрее. Фактически речь идет о захвате нашей столицы, города Берлина.
  ― Войска у русских достаточного странного, неоднородного состава - на десять солдат один интендант! Кроме того, боевых частей - одна пятая! Остальные - строители какие-то, но военные, призванные в действующую армию по мобилизации. Что им тут делать? Они воевать хотят, или что? Что они собираются здесь строить? Думаю - военные базы, чтобы укрепиться, и затем они продолжат свою экспансию на запад.
  ― И какую же причину удумали эти супостаты, чтобы оправдать свою агрессию против истерзанной войной Германии! "Мы вас защитим от американских изуверов" - говорят они нам, и, не взирая на то, что наша страна уже не находится в опасности, рвутся против нашей воли спасать нас через наши границы, не взирая на противостоящие наши войска!
  ― Тем не менее, не следует забывать уроков истории! Абсолютно уверен в том, что русские лишь притворяются, сначала они войдут сюда, если мы не сможем оказать им должного сопротивления, а после, закрепившись, вырежут всех немецких мужчин поголовно, а женщин - изнасилуют! Ни в коем случае нельзя дать им захватить нашу столицу! Я понимаю, что противостояние наших войск на востоке с русскими приняло, скажем так, своеобразные формы, но не следует расслабляться - эти дикари лишь притворяются сейчас тихими овечками, уверяю вас, Йохан, в своей сути он хищные волки, только и ждущие подходящего момента, чтобы показать свою истинную сущность.
  
  * * *
  Через несколько часов после беседы с Гитлером я вновь встречаюсь с Магистром, докладывая о своем пребывании в "котле". Из беседы я узнаю, что американский генерал, руководивший броском на Берлин, был выслежен нашей полевой разведкой, на его "логово" была наведена артиллерия, но он, в самый последний момент, будто почуяв неладное, вместе со штабом управления, правда, в котле ставшим бесполезным, снялся с места и уехал. Несколько суток, передвигаясь со скоростью пешехода, он двигался на северо-запад, по пути собирая с собой разрозненные и разбитые американские части, и теперь, судя по всему, у него есть намерение пробиться в Голландию.
  ― Но там, у самой границы, - Магистр доволен, судя по всему последние несколько дней он отсыпался и отъедался, - их встретят наши танковые части!
  Фактически война окончена.
  
  Ночь с 11 на 12 июля 2149 года.
  Не смотря на потери и страдания, вынесенные немецким народом, мы успешно сыграли вничью.
  Но это - с Америкой. А что же Россия? Русские, пока американцы еще не успели уйти за пределы Германии, стремятся во что бы то ни стало хоть немного с ними повоевать, видимо, для того, чтобы после заявить, что они якобы избавили нас от заокеанской чумы.
  Итак, вместо того, чтобы расслабиться и отдохнуть, нам снова приходится принимать вызов, на сей раз от восточного (после "добровольного" входа в состав Великой России Польши) соседа.
  Из этого следует, конечно, что мы с Магистром обязаны "интенсифицировать" работу по проекту "Круг". Нас снова вызывает к себе Гитлер, уже далеко за полночь. Все устали, но еще днем от одного из секретарей фюрера пришел приказ ждать, пока нас не вызовут. От этого мы еще больше устали, потому что каждую секунду нас могли вызвать. Я курил у себя в кабинете. Магистр иногда заходил, и первый вопрос, который он задавал мне, пересекая порог - "Еще нет?". Он просто боялся, что, пока он шел от своего кабинета ко мне, что-то могло поменяться.
  Итак, где-то пол первого ночи мы оказываемся в кабинете вождя.
  ― Это - последний бой! - говорит он нам, едва мы вошли и встали напротив его стола по струнке. - Да, я понимаю, что еще недавно мы думали несколько иначе, но с этим уже ничего не поделаешь. Следует срочно отправить Пфайфа и Спайдета к господину Сатане, выяснить планы русских. Как они намереваются атаковать Берлин? Сходу, либо предварительно взяв в кольцо? Это очень важно, имея такую информацию, мы сможем определиться с нашими возможностями по переброске сил с западного фронта.
  
  Заканчивается же наш визит следующим: фюрер, будто не замечая нас начинает кричать:
  ― Хрен вам! - и лупит со всей мочи по карте Великой России, разложенной на его рабочем столе. - И вас мы обломаем! Кишка тонка у раша федераша против Германии! Сопля не клеевита!
  ― Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь. - Бурчит тогда в сторонке Магистр, но фюрер его не слышит.
  Оставив расправляться с российской картой фюрера одного, мы, не попрощавшись, выходим за дверь. В приемной за своим столом спит секретарь. Рядом, на диванчике, уперевшись друг в друга головами, спят огромные охранники фюрера. Это выглядит несколько комично, потому как один - невысокого роста, а второй - за два метра, я знаю этих парней, они дружат, и вот этот их сон показывает более, чем остальное, степень единения и родства душ -оба похожи на младенцев. Или спящих праведников. Или спасителей мира, отдыхающих после очередного подвига по спасению всего человечества.
  
  * * *
  Пока же я ждал вызова к Гитлеру, мне удалось выяснить кое-что относительно своего подопечного. Ну так вот - Спайдет в последнее время ведет себя очень странно - он забросил Библию, читает книги по стратегии и геополитике, расхаживает по своей камере то с сигарой в зубах (правда, незажженной) - как Уинстон Черчилль, то в зеленом берете - как Монтгомери. Все эти вещи (береты, сигары, портсигары какие-то ) ему приносят по первой же просьбе, боясь испортить настроение важной фигуре важнейшего проекта.
  
  12 июля 2149 года, суббота.
  Между тем, уже утром русские посылают в Берлин свою делегацию с предложением переговоров. Мы эту делегацию принимаем, думая о предложении условий капитуляции. Одновременно Гитлер распорядился о срочной переброске к Берлину пехотных частей с западного фронта.
  
  * * *
  Во время "первого тура" переговоров, первым делом русские спрашивают нас: " а где евреи?".
  Посовещавшись, наши представители (фюрер, кстати, в этот момент все прослушивал у себя в кабинете) задают русским встречный, вполне, как мне кажется, резонный вопрос: "Кто такие евреи?"
  Через два часа, после того, как русские удалились - посовещаться, а потом вернулись, нам объясняют, что, оказывается, в Германии не все немцы - это немцы, некоторые, оказывается, из них - евреи.
  После этого, представители Великой России нас спрашивают: наверное, все евреи в концентрационных лагерях?
  Этот вопрос поражает наших переговорщиков не менее, нежели первый. Ответ с нашей стороны так же очевиден, и это, извините, снова встречный вопрос: "Что такое концентрационные лагеря?" Русские снова удаляются посовещаться, после чего, через несколько часов, уже через своего представителя по телефону отвечают нам, чтобы мы не волновались, вполне возможно, что все в порядке.
  
  Все шокированы, в Канцелярии на несколько часов главной шуткой становится глуповатой вопрос первому встречному знакомому (вместо приветствия): "Ты, случайно, не еврей?" Ответ так же очевиден: "Кто ж меня знает?"
  
  14 июля 2149 года, понедельник.
  Еще через день возобновляются продуктовые бомбардировки Берлина, нанося зачастую непоправимый ущерб столице и ее жителям.
  Одна женщина, как сообщают газеты на следующее утро после первого налета (первого после перерыва), продавщица мороженого, погибает, получив по голове кремовым тортом в прочной картонной упаковке. История все та же - на большой высоте контейнер для еды распаковался, и все его содержимое вываливается.
  Здесь, в принципе, возникает еще один вопрос - откуда в Берлине продавщица мороженого? Нам здесь не хватает хлеба и обычного молока, а газеты говорят, что кто-то еще переводит молоко в мороженное? Я, например, не видел этого лакомства уже несколько лет. Даже в Канцелярии, в буфете его не подают... короче, муть какая-то, читая которую начинаешь сомневаться в правдивости газетчиков.
  Еще один случай: российский беспилотник повредил электропровода в районе Зоопарка, обесточил сам Зоопарк и прилегающие дома, отчего электрозапоры клеток с животными перестали работать. Животные, родившихся в неволе, поначалу сидели себе как обычно, потому что, видимо, и думать не смели, что двери клеток могут быть открытыми, но потом кто-то объявил тревогу, завыла сирена, и животные, перепугавшись, начали бегать по своим клеткам. Вскоре они обнаружили, сталкиваясь лбами с незапертыми дверями, что путь на свободу открыт. Не все, но некоторые вышли вовне. Все обошлось, но слон, сволочь, обдристал, пока его ловили, прилегающие штрассе, создав, кроме того, большую пробку на дороге.
  Вот такая жизнь! На нас сверху падают сухарики, конфетки, в общем, ничего дельного, и красочные открытки, где русские заверяют немцев о том, что обязательно нас спасут от американского зверья, чтобы мы набрались терпения и ждали, потому что помощь близко.
  В одной из газет появляется рецепт, в котором говорится, что если набрать много пачек русских сухарей и как-то по-особенному их сварить, то из этого может получиться вполне себе сносная каша. На следующий же день газету закрывают за "распространение пораженческих настроений", а главного редактора отправляют на "берлинский" фронт.
  Кроме того, с запада под Берлин срочно перебрасываются пехотные части. Сразу же, как на место пребывает первый потрепанный полк, ему устраивают смотр. С корабля на бал. Смотр производит лично Гитлер, и это, думаю, весьма не плохо. Солдаты выглядят сущими оборванцами. Глядя на их лица понимаешь, что морального духа у них - ноль. И это понятно. Ребята рассчитывали на то, что после кровавой мясорубки с американцами, тогда, когда, казалось, все уже позади, их отпустят домой.
  Прибывшую с запада пехоту сначала держат в самом Берлине, отчего возникает множество проблем - празднующих победу над американцами солдат не могут усмирить немногочисленные полицейские, не смотря на усиленный режим патрулирования и почти круглосуточный график работы. Затем, пока руководство страны ведет переговоры с русскими, оттягивая время, прибывающих ветеранов начинают отправлять к Зееловским высотам. Там ситуация с "отмечанием победы" немного нормализуется, потому как "расквартировка" пехотинцев производится подальше от населенных пунктов.
  
  17 июля 2149 года, четверг.
  Узнав же, что переговоры используются нами для того, чтобы выкроить время для переброски сил к столице, русские возобновляют свое наступление, не взирая на то, что в Берлине находится и работает их делегация переговорщиков.
  Это выводит фюрера из себя! Он отдает строгий приказ открывать огонь по наступающей российской армии не смотря на то, что русские не стреляют.
  На встречу русским срочно высылается какой-то полк СС и, следуя строгому приказу фюрера, начинает палить, но в воздух. Русские не понимают, чтобы это значило, и в ответ так же начинают стрелять вверх. Немного таким образом поразвлекшись, стороны успокаиваются, после чего русские подъезжают к укреплениям, которые "защищают" СС-овцы, быстро разбирают их с помощью строительной техники, а солдат берут в плен.
  
  19 июля 2149 года, суббота.
  У Зееловских высот русские останавливаются, возникает "тактическая" пауза.
  Конечно, это что-то необычное, до сих пор нами не виденное: наступление русские ведут средствами мощной строительной техники, носясь туда- сюда на бульдозерах и экскаваторах, разбирая на своем пути все наши укрепления.
  Стрелять в них, как я уже и говорил, никто не хочет, потому что русские настроены мирно, иногда даже кажется, будто они и сами верят в то, что пришли спасать Германию. Да! Только об этом их никто не просил.
  Газеты рассказывают о том, что техника русских портит, превращая в труху, немецкие дороги. В след за этой следует информация о том, что русские все-таки после себя дороги ремонтируют. Телевизионщики берут интервью у русских солдат - строителей, которые, как на подбор, оказываются парнями, жующими жвачку, тупо и натужно улыбающимися, и все, как один, прежде, чем с ними заговорит кто-то из немцев, предлагают взять у них минералку и чипсы. Как-то видел одного такого увальня по ящику: когда ему задали вопрос о том, что будет делаться с раскуроченной немецкой дорогой, тот, не почувствовав подвоха, ответил, (при этом было видно- с каким трудом он шевелит мозгами- глаза закатывает вверх, на время переставая жевать) - что все будет в порядке, не надо париться.
  И вправду - вслед за этой, по телеку показывается другая "картинка" - русские чинят дорогу. Один из добродушных наших вездесущих бюргеров комментирует это дело, говоря, что "русские все-таки научились делать дороги". Они - де производят ремонт "на уровне".
  
  20 июля 2149 года, воскресение.
  Итак, мы резко активизируем нашу деятельность. Не смотря на всю ответственность, именно в это время Магистр выезжает в командировку в Мюнхен, и я остаюсь за главного в проекте "Круг". Мне предстоит готовить к очередной отправке как Спайдета, так и Пфайфа, и мне очень мешает в этих делах моя техническая неосведомленность по вопросам проекта.
  
  Не подчинявшиеся мне ранее лаборанты и прочие работники, вовлеченные в проект, не смотря на то, что мы давно знакомы и состоим зачастую в приятельских отношениях, смотрят на меня как на белую ворону, заставить их подчиняться очень трудно.
  Ну как же! Они академики, правда, не знаю, каких наук, но что с этим поделаешь? Я говорю, что сломаю их волю об колено во имя Германии и им приходится слушаться.
  
  Интересное дело, но о командировке Магистра не знает даже фюрер. Я хожу один на доклады по проекту, и мне кажется, что Гитлеру очень не хватает присутствия Магистра.
  
  22 июля 2149 года, вторник.
  Но вскоре все становится на свои места. Магистр возвращается из Мюнхена в приподнятом настроении, впечатление такое, будто он хорошо отдохнул, и с утроенной энергией впрягается в наши дела.
  К моему удивлению, здесь я заслужил даже похвалу от этого скупого на эти дела человека - Магистр сказал мне, что кроме некоторых небольших деталей я почти идеально все подготовил для продолжения работы:
  ― И теперь, Йохан, ты сможешь справиться и без меня, случись что, в одиночку!
  ― Это как раз позволит мне, если понадобится, покидать Берлин, оставляя все на тебя!
  
  * * *
  Фюрер, странное дело, на отсутствие Магистра не реагирует. У меня складывается впечатление, будто он знает, куда и зачем отъезжал Магистр, и что мне этого, видимо, просто не нужно знать. Не положено.
  Ну да ладно, Гитлер торопит нас чрезвычайно, и, пока подходят наши пехотные части к Берлину, у нас остается совсем мало времени.
  
  * * *
  Время скукоживается в чрезвычайно насыщенные событиями и разговорами часы. Я отсчитываю его, считая сутки чрезмерно жестоко короткими.
  Часто заходит Магистр, спрашивая меня, будто бы мы уже и русскую напасть одолели, каким я вижу "светлое будущее Германии". А я ни о чем таком и не думаю. Мне даже наша повышенная деловая активность в плане контактов с потусторонними силами представляется сейчас чем-то рутинным:
  ― Ах, наша разведка не может знать, где вдарят русские? Ну, так сейчас мы позвоним госопдину Сатане и все выясним.
  Иногда же я думаю, что, будучи на месте русских, я бы брал Берлин комбинированным способом: имитируя лобовой удар "с ходу", окружил бы город - а дальше уже все. Делай что хочешь - либо долгая осада, либо штурм.
  Либо наоборот- имитируя окружение- попытался бы ворваться в Берлин стремительным наскоком.
  
  * * *
  Но русские слишком медлят и теряют драгоценное время. Встав у Зееловских высот, они дают нам возможность подготовить столицу к обороне и перебросить с запада войска.
  
  * * *
  Буквально сразу же после того, как это произошло (российским войскам удалось достичь рубежа у Зееловских высот) фюрер снаряжает команду разведчиков - проведать что делает противник, узнать, как снаряжен, вооружен и проч.
  С большим трудом мне удается навязаться в эту группу, и, угрюмо помолчав, Гитлер все-таки дает мне такое разрешение.
  
  24 июля 2149 года, четверг.
  Вооружившись ручными пулеметами с легкими лентами по 200 патронов мы, сев в открытые машины, несемся на восток.
  Миновав последние немецкие форпосты мы вторгаемся на территорию, занятую русскими, но до того момента, как нам удастся встретить первых русских пройдет еще с пол часа времени. Следует учитывать - мы несемся на авто по пустым дорогам. На обочинах - всюду следы прохождения русских танков - обочины превращены в месиво из глины и асфальта, то тут , то там видно как кто-то аккуратно сложил какие-то запчасти. На несколько минут задерживаемся у одной такой "кучки", центром "композиции" которой является огромная металлическая, цельная задняя ось российского танка.
  
  * * *
  Проехав еще немного на восток мы становимся свидетелями потрясающего зрелища- далеко, но видно отчетливо, тем более что мы смотрим в бинокли, с обоих сторон дороги - закольцевав свой полет в воздухе носятся российские вертолеты, то имитируя атаку, обработку наземных целей, то и взаправду стреляя по земле боевыми ракетами. Пыль стоит столбом, вертолеты, снизившись после атаки, снова набирают высоту и заходят на повторную атаку.
  
  ― Видимо, это учения - говорит мне один молоденький наш офицерик.
  Я же оцениваю ситуацию так: если бы русские были бы настроены стрелять по немецким военным, нас бы давно уже накрыли минометным огнем, либо еще проще- из какого-нибудь многоствольного орудия ПВО.
  Но ничего такого не происходит.
  У одного из искусственных озер, которого мы достигаем проехав на восток еще немного, у "земляного", "навального" моста мы встречаемся с нашим орудийным расчетом, с орудием, с обслугой из фолькстшутрма. Расчету этому, видимо, во время не дали приказ на отход, и теперь эти ребята оставались одни - держать под прицелом мост. Все, что они знали точно - так это то, что должны стрелять по русским как только те появятся. Удивительно, но руководит пушкой ветеран - артиллерист, который, как и я (а нам удается быстро разговориться) оценивает ситуацию правильно:
  ― Если русские появятся, то мы не сумеем выстрелить даже один раз.
  
  * * *
  Устраняя нелепость ситуации с этой пушкой один из офицеров нашего рейда связывается со своим штабом по рации, и, поговорив какое-то время, отдает приказ расчету убираться, по возможности взяв с собой орудие. Глядя на спины уходящих от нас в поисках грузовика для транспортировки пушки солдат, мы снова двигаем на восток.
  Когда же тренировочное поле слева от дороги, используемое русскими вертолетами для пристрелки становится перпендикулярно дороге, мы, наконец, встречаемся с первыми русскими солдатами, движущимися не спеша на запад на русской огромной строительной технике.
  Здесь происходит жуткий казус - наверное, имея в виду приказ фюрера стрелять по русским, как только они появятся, пулеметчик нашего джипа открывает по русским шквальный огонь. Наш водитель, ветеран, не будь дурак, тут же вдает по тормозам, нас всех хорошенько трясонуло, поле чего машина начинает выводить жуткие финты на дороге - так водитель старается помешать пулеметчику целиться. Пулемет успокаивается только после того, как пулеметчик получает от одного из офицеров пощечину.
  Русские отреагировали моментально - вооруженные, они тут же бросились на дорогу, закрыли головы руками и наперебой стали орать нам, что стрелять "не следует", дескать, "они везти мирный немец много еда", "желать помогать", и еще "минералка", и много фисташек.
  В довершение ко всему, не разобравшись, следующий за нами джип въезжает нам в бок.
  
  * * *
  Пока все это происходит, я оглядываюсь. Еще дальше на восток, метрах в двухстах от нас стоит группа русских солдат и боевая техника. Завидев происходящее, русские поворачиваются к нам, а один из них, отбросив в сторону автомат, бежит, несется просто, на ходу пытаясь включить огромный мегафон.
  Пока мы глазеем туда- сюда, слушаем русские вопли, один из русских солдат, вскочив, в три шага оказывается рядом с нашей машиной и бросает в нас зеленым таким цилиндриком.
  Бог его ведает, как у русских выглядят гранаты! В полсекунды мы выпрыгиваем из машин, предполагая худшее, а этот молодой дебил, пулеметчик, устроивший всю эту бучу, запутывается, гад, ногами в каких-то ремнях на своем месте пулеметчика.
  Звучит громкий хлопок и в две секунды наши машины окутывает едким оранжевым дымом.
  Вроде, это всего лишь дымовая шашка, но опять- таки, а вдруг - отравляющий газ?
  Короче, я опять запрыгиваю в машину, затем на меня падает наконец распутывавшийся пулеметчик, потом он, оттолкнувшись от меня ногами выпрыгивает на дорогу, после чего я выбрасываю, обжегшись, русскую дымовую шашку вовне.
  Вновь в секунду запрыгнув в машины мы быстро ретируемся с места происшествия.
  Спасибо нашему водителю - благодаря его сноровке ни один русский не погиб и даже не был ранен.
  
  * * *
  Но это еще не все! В отличие от солдат на строительной технике русская авиация настроена более решительно. Через минуту над нами зависает огромный и страшный бронированный российский вертолет, увешанный огромными ракетами, позволяющими ему вести бой даже с вражескими самолетами, и затем делает над нами несколько кругов, повремённо имитируя атаку. Еще через минуту к нему подлетает и зависает в воздухе российский беспилотный самолет. Заходя на "атаку" в пятый раз вертолет русских наконец выбивает из нас последнюю смелость и мы, выпрыгнув из машин отбегаем кто куда, лишь бы подальше. Но огонь по нам не открывается, снова зависнув над нами на несколько минут, вертолет, в конце концов, улетает восвояси.
  
  
  * * *
  По дороге назад, а мы едем уже значительно медленнее чем "туда", снова пересекаемся с орудийным расчетом, которому мы помогли получить приказ на отход. Ребята едут на реквизированном грузовом авто и машут нам руками.
  
  Совсем уж под конец всей этой короткой, но утомительной эпопеи на нас неожиданно из придорожных кустов выскакивает до взвода ссовцев и начинают усиленно палить в воздух из всего, чего только возможно. Затем они было захотели сдаться в плен, но, распознав в нас своих, понуро вернулись на место - в придорожный окоп.
  
  * * *
  А в Берлине снова суета и эвакуация правительственных учреждений.
  Один из российских беспилотников зачем-то сел на одной из центральных площадей. К нему была приставлена охрана. После осмотра оказалось, что самолет не вооружен, хотя и был боевым, а не разведовательным .
  
  * * *
  С неба падают листовки с кучей приветствий и наставлений держаться, помощь близко. Смелые мальчики из гитлерюгента наставляют бюргеров не есть русских конфет. Купол рейхстага в очередной раз проломлен очередным контейнером с провизией. У Брандербургских ворот садятся русские вертолеты с очередной делегацией переговорщиков. Бюргеры взяли в моду жевать русскую жвачку, в обилие падающую на нас с неба и использовать пластиковые бутылки из-под русской минералки под рассаду для цветов и на дачу - для овощей. Многие используют матерчатые сумки из контейнеров с едой для хозяйственных нужд.
  
  * * *
  Едва я возвращаюсь - как снова беседую с Гитлером. Он мне рассказывает о "незапланированных эвакуациях", без его приказа, некоторых учреждений, особенно это касается разведки и полиции - из Берлина в Мюнхен:
  ― Конечно, все это обставляется таким образом, будто все заранее подготовлено, а сейчас осуществляется, будто мне не докладывают не со зла, а только потому, что не хотят отвлекать от более важных дел, нежели отправка из Берлина "второсортных архивов", но, все равно, без приказа такое - недопустимо.
  
  "Второстепенным архивом" почему-то оказывается именно тот, в котором содержатся материалы, предшествующие проекту "Круг" - вплоть до того момента, когда мы стали отправлять на "другую сторону" людей.
  По поводу эвакуации материалов фюрер хотел бы узнать мнение Магистра, но тот почему-то снова пропадает неизвестно куда, так что его невозможно нигде найти.
  Одновременно с этим начинаются новые переговоры с русской делегацией. Русские, конечно, говорят нам о том, что хотели бы провести свои войска через "город Берлин" - по кратчайшему пути вплоть до момента соприкосновения с нашим теперь общим противником - американцами.
  Фюрер (а он теперь ведет переговоры сам, часто и очень эмоционально возмущаясь "русской наглостью") на все это возражает, что, дескать, пребывание в Берлине российских войск равнозначно завоеванию столицы Германии, с ее важнейшим для всей страны геостратегическим положением, кроме того, американские войска давным-давно разбиты нами почти наголову, и теперь ни у кого нет никакой нужды в том, что бы с этими ошмылками некогда большой американской армии вступать хоть в какое-то соприкосновение! Для подтверждения правоты Гитлера его помощниками приводятся различные материалы, наглядно показывающие истинное положение дел, спутниковые снимки, на которых отчетливо видны огромные колонны американских солдат и техники, двигающиеся на запад.
  
  * * *
  Русские переспрашивают - а это не концентрация для последующией атаки?
  А вот это кто ж знает? Вроде нет, а так... Главное - кого они хотят атаковать в том направлении? Мы совершенно не против, чтобы американцы отступили.
  Вопрос обескураживает фюрера, но он снова находит в себе силы самозабвенно врать о том, что, дескать, нет, враг разбит так, что больше предпринять ничего не сможет.
  Иными словами, мы всячески отбрыкиваемся от очень вежливой, но уж больно настойчивой решимости русских нам помочь, но у русских, судя по всему, все уже заранее распланированно, так что наверняка они поступить иначе, нежели поступят, не взирая на наше мнение, просто не могут.
  
  27 июля 2149 года, воскресение.
  Под видом проведения большого военного парада в честь победы над американцами в центр нашей столицы стягиваются войска. Русские генералы- переговорщики понимают, в чем тут дело, и по поводу всех этих праздничных мероприятий устраивают с нами очередной дискус.
  Фюрер полон решимости остановить русских во что бы то ни стало, но его окружение, судя по всему, уже более склонно доверять "показной дружелюбности" русских, нежели вождю. Начинаются разговоры о том, что, дескать, а не начать ли нам сопротивление только лишь в случае, если русские начнут "безобразничать", другие говорят, что ничего с нами плохого не случится, и если уж русским так хочется "сопроводить" уже разбитых американцев вплоть до голландской границы, то пусть они это и сделают, если им так этого хочется.
  Все устали от войны, но Гитлер смотрит дальше: русские не уйдут, они останутся, либо решат какие-то свои задачи, суть которых ему еще не понятна, за счет Германии.
  
  * * *
  Под видом эвакуации какого-то исторического музея на выезде из Берлина опять задержан важный архив - несколько грузовиков - рефреджераторов недавно нанятой гражданской фирмы. Перевозчики не в курсе, кто заказчик этого дела, зато известно, куда должен будет доставлен груз - в Мюнхен, на какой-то терминал, в промышленной зоне города, на гигантском складе недалеко от завода, производящего запасные части для танков.
  
  ― Все это попахивает каким-то странным саботажем, - говорит мне Гитлер. - Вроде как всем, кто в курсе, ясно, что документацию по "Серебряному Кругу" нужно эвакуировать, - но кто смеет делать это без моего прямого указания?
  
  И снова я крайний:
  ― Разберись в этом, мой мальчик - говорит мне Гитлер, положив руку мне на плечо. - Наша жизнь - это бесконечная борьба, ты - вроде как не особо замешан во всех интригах Канцелярии - так что на тебя одна надежда, лишь тебе волею случая я могу довериться. В проекте работает некто, не соблюдающий правил субординации. Для меня важно даже не то, что он от рук отбился, а другое - с чем это связано? Почему этот кто-то поступает так, как поступает, не беря меня в расчет. Если это так, то, получается, этому кому-то что-то известно обо мне - и о моей дальнейшей судьбе.
  И потом:
  ― Найди этих людей! Поймай их и разоблачи!!!
  
  Глава XXIII.
  Бег по душным коридорам.
   Легче верблюду оцедить комара, чем комару пролезть в игольное ушко! Да не преткнетесь вы головою своею о камень, если носите покрывало - для господа, как знак замужества.
  В этот раз мне не удается отправиться вслед за нашими путешественниками к Дьяволу в логово. У меня просто нет времени и сейчас я никак не могу проследить за ними! Я хожу по Канцелярии и трясу архивных работников, благо тех, которые имеют дело с "Серебряный Кругом" не так много - выпытывая, кто же отдавал приказ о вывозе томов информации по проекту.
  Откуда-то, будто ни в чем не бывало, появляется загадочно улыбающийся Магистр, и, если только не брать в расчет приключения с вывозом в Мюнхен документации по нашему Проекту - на время может показаться, будто все в порядке, как раньше, и нет причин беспокоится.
  Фюрер и Магистр разговаривают о чем-то в сторонке. Судя по всему, все рассчитывают на удачный исход дела и в этот раз, но, как мне подсказывает мой военный опыт - самые гадости происходят в основном в самый неподходящий для этого момент.
  
  29 июля 2149 года, вторник.
  Хочется сказать что-то про Пфайфа. Не смотря на все его извращения... в этом парне чувствовался какой-то праздник, какая-то яркость, неординарность. Праздник, не смотря на близость смерти - был праздником настоящей жизни, в чем-то по-своему романтичной.
  А здесь... с той стороны он вернулся каким-то не таким, как обычно. Он превратился в нечто серое и невзрачное. Потерял свою силу убежденности. Я вспоминаю, как еще недавно, не смотря на все полицейские побои он издевался над нами, насмехался и улыбался разбитыми губами, подмигивая заплывшими в синяках глазами.
  Теперь же этого нет.
  Фюрер спрашивает Пфайфа о намерениях русских. Пфайф долго угрюмо молчит, после чего, когда возникшая пауза становится уже совсем уж неудобной, начинает медленно, как-то себе в нос вещать про фронтальное наступление российских войск.
  -Хорошо, - слава богу, вовремя, обрывает все это дело Гитлер. - Мне вроде все ясно, можете не продолжать.
  
  * * *
  Уже в коридоре, выйдя с этой встречи Гитлера и Пфайфа я подумал, что понял причину угрюмости этого нашего "посланника": скорее всего он думает, что теперь, по окончании проекта "Серебряный Круг", он перестанет быть нам нужным и от него избавятся.
  Я тут же спрашиваю об этом фюрера, пока мы идем с ним по коридору рядом, на что Гитлер отвечает, что не считает необходимым ликвидировать Пфайфа, так сказать по причине его заслуг перед Германией. Дескать, та услуга, которую он оказал нам, перевешивает все его предыдущие "безобразия":
  -Хотя и оставлять его на свободе так же нельзя, - продолжает Гитлер, - мы его пока поместим на государственной вилле под Мюнхеном, где за ним будет присматривать охрана, а потом уже решим, что делать дальше.
  
  * * *
  Фюрер обрадован. Он в замечательном настроении, будто летя над полом коридоров Канцелярии он идет на встречу с вернувшимся с "той стороны" Спайдетом.
  -Осталось маленькое дельце - и все. - Говорит Гитлер мне и Магистру. - Мы получаем подтверждение направления движения русских - и тут же отдаем приказ о переформировании войск.
  
  * * *
  Спайдет же, в отличие от Пфайфа, не угрюм, а возвышенно- торжественен. Это нравится фюреру, тот, едва завидев господина Пророка начинает улыбаться:
  -Скоро вы отправитесь домой! - говорит Гитлер, обращаясь к Спайдету. - Мы вас вместе с семьей доставим в Америку, либо, если вы захотите, то сможете остаться у нас, в Германии, или же вас отправят, хорошенько вознаградив, в любую страну, в которую вы нам укажите!
  Но Спайдет молчит. Он дышит в забитый насморочный нос, от чего его ноздри раздуваются и слышится сипение:
  -Очень рад вас видеть! - отвечает он через какое-то время Гитлеру. - Я не разбираюсь, но, наверное, у меня для вас радостные новости.
  -Жду с нетерпением!- отвечает Гитлер, по-позерски так, натужно, не натурально, но и как-то по-детски наивно и игриво подпрыгивая на стуле. - Что же нам передал господин Сатана?
  Спайдет так же, как и несколько минут назад Пфайф, выдерживает паузу, после чего объявляет:
  -Намерение русских следующее: сначала окружить Берлин, а потом взять, попробовав атаковать, либо просто измором, если атаки окажутся безуспешными.
  
  И снова в воздухе повисает неудобная пауза.
  
  -Вот блин! - разбивает через минуту молчание Гитлер. - Что же это такое??
  
  * * *
  Затем мы срочно выходим в коридор, где нам с Магистром устраивают разнос:
  -Так что же собираются делать эти русские? Или они сами не в курсе, что собираются делать? Как они будут наступать? Кто из ваших засланцев - за* * **цев врет? Или оба? Или они говорят правду, но нас обманывает Сатана?
  Через несколько минут разговор продолжается в кабинете фюрера, как раз Гитлер уже совладал со своей яростью и готов говорить с нами спокойно:
  -Вот что я думаю, - начинает он, глядя в окно, повернувшись к нам спиной. - Во всем виноват этот Пфайф. Вот кто нам может лгать. Спайдету это зачем? Он - гражданин небесного царства, почти святой. Его народ - это не люди определенной национальности, а все христиане всего мира. Все его грехи прежние - либо замолены...либо... либо он их просто не совершал! Ему солгать - это взять грех на душу и тогда - прощай вечная жизнь!
  -Да, - возражает Магистр. - Только если у него не будет времени на то, что бы и этот грех замолить!
  -Тогда-то мы ему этого времени не дадим! - снова улыбается фюрер. - Снова отправим его к господину Сатане, тем более что сам Спайдет говорил, что тому очень с ним нравится общаться! И вот теперь, когда мы скажем Джеку, что это собираемся с ним сделать - надо наблюдать за его реакцией. Если он нам солгал - то обязательно занервничает, не хочется же ему остаться в аду навсегда!
  Я потрясен наивной "проницательностью" Гитлера.
  Напоследок фюрер говорит:
  -Вот так всегда! Я абсолютно убежден в правдивости Спайдета, но вот, из-за лжи одного, этого подонка Пфайфа, нам придется мучить проверками другого, то есть Спайдета.
  
  Ваша задача будет...
  Тут я с замиранием сердца наблюдаю, как фюрер самозабвенно врет на ходу, придумывая причину отправки Спайдета к Сатане:
  -Ваша задача будет сказать господину Спайдету, что мы хотим прощупать позиции насчет дальнейшего сотрудничества с господином Сатаной.
  
  Оказавшись снова в комнате у Спайдета, Магистр продолжает игру фюрера:
  -Это здорово! Вы с вашим напарником по несчастью, со вторым человеком, которого мы отправляем на беседы к Сатане, сегодня дали нам уверенность в наших силах на счет войны с русскими и будущего Германии.
  Но Спайдет и ухом не повел:
  -Да, конечно! Знаете, мне это начинает нравиться. Я очень рад, что мой, как вы говорите, напарник, дал вам ту же информацию, что и я.
  Я снова возвращаюсь к Гитлеру. Он даже не слушает меня. Говорит только он сам, притом не умолкая:
  -Думаю, Спайдет чист абсолютно и ему можно верить, - обращается он ко мне. - А вот Пфайф, этот подлец, должен понести заслуженное наказание.
  Фюрер звонит по телефону - сначала вызывает к себе Магистра, а потом отдает распоряжение о том, что Пфайфа следует расстрелять.
  Пришедшему по вызову Магистру делается строгое внушение по поводу упущения с Пфайфом:
  -Вы должны были проследить за ним! Посмотрите, что он пытался сделать! Он лгал нам, притом очень тонко - ждал момента, когда можно будет нанести максимальный вред - и вот! А вы - недосмотрели за ним!
  В качестве наказания Магистра заставляют командовать расстрелом Пфайфа. За час до экзекуции Пфайфа на всякий случай проверяют на детекторе лжи, но этот парень вел настолько лживый образ жизни, что даже ответ на вопрос о его фамилии (хотя нам и было точно известно, что он - Пфайф) детектор лжи распознал как неправду. Если же Пфайф отвечал на абсолютно несуразные вопросы с определенным ответом прямо противоположно, детектор лжи определял его ответы как правдивые, и наоборот.
  Этот парень абсолютно запутался в правде и неправде, что и подтвердило его смертный приговор.
  
  Еще через полчаса фюрер отдает приказание о выстраивании остатков наших потрепанных войск вокруг Берлина - для предотвращения окружения русскими, а на Зееловских высотах, напротив нынешней "последней перед броском" остановки русских, остается лишь одна тонкая и прерывистая оборонительная линия.
  
  * * *
  -О, Господи! - Гитлер жует кулак. - Помоги нам! Остался всего один день - и все решится. Завтра они пойдут в атаку - и либо победа, либо поражение.
  
  Я захожу к Спайдету, поговорить, одновременно наблюдая, как со скованными за спиной руками из соседней комнаты выводят Пфайфа. Пфайф бросает на меня мимолетный взгляд.
  Вот так вот! - долгие годы ты чего-то делаешь, стремишься к чему-то, и потом, оставив за собой кучу недоделанных дел - уходишь из жизни просто потому, что кто-то велит тебя расстрелять.
  
  * * *
  В комнате охраны звонит телефон, после чего мне передают трубку. Это Гитлер:
  -Йоххан! У тебя разрядился мобильный телефон? Пришлось тебя искать! Тебе удалось узнать, кто отдавал приказ о перевозке архива по Проекту в Мюнхен?
  И, затем:
  -Кстати, мне бы очень хотелось, чтобы ты так же присутствовал на расстреле Пфайфа завтра утром в 6 часов на крыше тюрьмы при Канцелярии. Если что-то изменится, либо ты захочешь что-то уточнить - свяжись с кем-либо из моих секретарей.
  
  Это ужасно. В шесть часов утра! С другой стороны - если, как прогнозируется, русские начнут наступать завтра - то нам точно не спать этой ночью!
  
  Итак, ситуация следующая:
  В шесть часов - казнь Пфайфа. И дальше- с 6 до 7 - либо да, либо нет - наступление русских. Когда они обычно начинают свои действия? Как это было с Украиной и с Польшей - с 6 до 7 часов утра. Значит и нас, наверняка, ждет то же самое. Если в это время они не начнут, то, видимо, наступление начнется в другой день.
  
  * * *
  В десять часов вечера почему-то очень захотелось поехать к себе домой - и там посидеть. Почему-то мне кажется, что я расстаюсь со своей маленькой и неуютной, но такой уже родной квартиркой навсегда.
  Меня никто не держит, а приказ не покидать стены Канцелярии поступает мне автоматическим звонком (с робото- голосом) лишь тогда, когда я пил на своей маленькой кухоньке третью чашку кофе.
  -Прощай, мой домик! - говорю я своей квартирке, закрывая ее на ключ.
  Внизу, отдав дежурному ключи, не забываю дать ему хороших денег "на чай".
  
  Все. Вкусив слегка домашнего комфорта напоследок, я ухожу.
  В метро я сплю до тех пор, пока меня не разбудил сидящий справа от меня старичок:
  -У вас все в порядке? Вы кричали во сне!
  
  * * *
  Примерно с пол двенадцатого в Канцелярии воцарилась напряженная тишина - по данным разведки и разведовательной беспилотной авиации, которой, кстати, русские почему-то разрешают беспрепятственно летать над собственными войсками, все, что осталось сделать российским войскам - так это просто двинуться вперед на наш Берлин.
  
  30 июля 2149 года, среда.
  С окраин города поступает информация о том, как там размещаются прибывающие с "американского фронта" войска. У нас почти все готово. Где-то около 4-х часов утра сообщают, что русские подбираются к большой берлинской кольцевой автостраде.
  -Вот оно! - восклицает фюрер, его глаза блестят. - Доберутся до кольца, после чего начнут по нему окружать город. Все с ними ясно! Следует срочно отдать приказ войскам частично выйти на кольцевую автостраду для воспрепятствования противнику движению по этой дороге.
  Приказ незамедлительно "уходит" в войска. Уже через полчаса мы видим через спутник, как наши танки въезжают на дорогу, перегораживают ее, располагаясь парами, разворачиваю мощные пушки в противоположные стороны. Тем временем военная дорожная полиция выводит гражданские авто с кольцевой дороги, и организует пути объезда.
  
  * * *
  В 5.30 поступает информация о том, что из Берлина уходит русская делегация военных переговорщиков в полном составе - якобы для проведения совещания с командованием, согласовании общей позиции и получения дальнейших указаний.
  -Еще недавно эти ребята дрыхли все ночи на пролет, просыпая намеченные с утра встречи, подходя к Канцелярии в полном составе только часов этак в 11. - говорит Магистр, грызя палец, скрестив руки на груди. - Теперь же они организованно посреди ночи покидают Берлин, не оставив, как обычно, даже одного - двух человек, чтобы держать с нами постоянную связь, на случай чего.
  -Мне уже все ясно. - отвечает ему фюрер, - ясней ясного. В ближайшие часы начнется наступление - совсем немного и все встанет на свои места.
  
  * * *
  Тем временем, собравшись, мы все весело идем расстреливать Пфайфа на крышу внутренней тюрьмы Канцелярии:
  -Пятница, тринадцатое! - восклицает Гитлер, и его охранники вторят ему зверскими ухмылками.
  
  Крыша внутренней тюрьмы - большая огороженная площадка, возвышающаяся над Берлином, расположенная над 12-ым этажом Канцелярии. Центр города - как на ладони. Алеет рассвет - и что же он несет нам?
  Пфайф смущенно смотрит на меня, его взгляд будто говорит: "Вот, все как я и думал - от меня избавляются, потому что я больше не нужен". С точки зрения Пфайфа, кажется, присутствие на экзекуции Магистра, фюрера и меня - просто садизм. Впрочем, садисту ли обвинять других в жестокости?
  
  * * *
  Со связанными за спиной руками Пфайфа приковывают к металлическому столбу напротив большой кирпичной стены, справа от которой - ограждение, за которым - небо нашей столицы. Что-то мешкают музыканты, но через некоторое время приходят и они.
  
  Магистр командует отделением пехоты: "Отделение! Стройся!" - и пятеро пятнадцатилетних мальчишек выстраиваются в линию метрах в десяти от Пфайфа.
  
  Не смотря на небольшие расстояния, Гитлер рассматривает все это дело в бинокль:
  -Магистр,- говорит он. - Не мешкай, сделай все, как положено!
  Музыканты делают "дробь", а струнные - каждую секунду по удару по струнам:
  -Отделение, товьсь! - молодые пехотинцы целятся в Пфайфа.. Еще немного и...
  
  Мне звонят на мобильный телефон и сообщают, что Спайдет, как ему говорил Гитлер - готов сейчас отправиться к господину Сатане на прием, потому как, "имея внутреннюю связь" с Дьяволом, дескать, получил от того "вызов на прием".
  Ничего не остается делать, как сообщить об этом фюреру:
  -Это как раз подтверждение его правоты. - Говорит мне фюрер, но в необходимости отправки Спайдета сомневается, потому как считает, что это сейчас, возможно, уже и не нужно.
  Замечательное событие - казнь, приостанавливается. Походив туда- сюда несколько минут, Гитлер наконец говорит, что пусть Спайдет решит сам, отправляться ему "на ту сторону", или нет. Тогда я подзываю к телефону Спайдета, и передаю ему слова Гитлера:
  -Хорошо! - отвечает мне Спайдет. - Тогда я остаюсь.
  
  * * *
  Несколько секунд опрометчиво кажется, будто все улажено. Вновь звучат барабаны и струнные, а потом...
  -В чем дело, фюрер? - вдруг кричит громко, но спокойно, Пфайф. - И все снова срывается.
  Музыканты перестают "озвучивать" происходящее, все присутствующие, кроме расстрельной команды, поворачиваются к Гитлеру. Фюрер даже бинокль выронил от неожиданной наглости Пфайфа, но, слава богу, Магистр остается спокойным и командует залп.
  Ба-бах! - Пфайф повисает на прикованных к столбу руках.
  -Вот ты черт! - огорченно выкрикивает фюрер. - Пропустил самое интересное!
  -Отделение! Товьсь! - снова командует Магистр, пехотинцы перезаряжают старого образца (специально применяемые для таких дел) ружья - и целят Пфайфу в голову:
  -Залп!
  Неровно, не вместе звучат несколько выстрелов, один парень из "расстрельщиков" нелепо восклицает: "Ах! Я не могу"!- и, бросив ружье, убегает прочь.
  
  Затем - все как обычно, музыканты играют "атаку", ребята из расстрельной команды по одному походят к казненному и бьют его штыком (с проворотом) в грудь. Затем: "отбой". Истерзанное тело Пфайфа выносят.
  
  * * *
  Мне же хочется встретиться с Спайдетом- и, сказав Гитлеру, куда я иду- я удаляюсь.
  
  Но в камере Спайдета нет - охранники сообщают мне, что с одобрения Гитлера Спайдет отправился в бункер к "устройству" для путешествия.
  -Но как же! - восклицаю я, - он же сам сказал, что "переходить" не собирается!
  
  В бункере я не успеваю застать Спайдета (во "включенном" состоянии) - его тело лежит в кресле внутри Серебряный Круга, а сам он (его душа) стало быть - уже на той стороне, либо по пути.
  Невероятно! Спайдет самолично сообщил мне, что никуда не собирается отправляться - и тут такое.
  
  * * *
  Я возвращаюсь к Гитлеру в кабинет, по пути встретившись с куда-то отправлявшимся, Магистром.
  
  В кабинете Гитлера - его семья. Первый раз встретился с ними, до этого думал, что наличие семьи у фюрера - просто слухи.
  Старшая дочь Гитлера говорит ему, когда он тушит сигару в пепельнице:
  -Не туши! Не туши! - дети давно знают, что ты куришь, это их не смутит!
  Со словами:
  -Тогда пусть думают, что я скрываю от них это! - фюрер комкает сигару в пепельнице.
  
  Охрана вводит в кабинет двух маленьких белобрысых мальчиков, завидев Гитлера они бросаются к нему в объятия с криками: "Здравствуй, дорогой дедушка Адольф!"
  
  Полная семейная идиллия.
  
  Я же, как обленившийся работник Канцелярии - на цыпочках - на цыпочках, по- тихому, покидаю кабинет фюрера и - смываюсь в ближайшую к Канцелярии кафешку-клуб, полуподвальное помещение, где подают темное пиво и всякую к нему жрачку. Дорого, но уютно. Правда, накрытые на столы кафе скатерти в духе "турецкое многотканья" порой вызывают у меня приступы омерзения. Так и кажется почему-то, что по ним скачут блохи! Я приглядываюсь, разглаживаю и без того ровную скатерть руками, не обнаруживаю никаких насекомых - но все равно, мне противно.
  
  Со всех сторон, со всех темных углов этого подвала на меня набрасываются жуткие твари, желая сковать меня страхом, сковать мою волю - и потом оттащить в ад!
  Мимо маршируют полуистлевшие немецкие солдаты, погибшие на этой войне, потом - как на параде грохочет ржавая подбитая и забытая техника. Из башен высовываются живые скелеты погибших танкистов, под потолком пролетают искарёженные самолеты без крыльев, под прозрачным, колышущемся, как вода полом проплывают утонувшие подводные лодки и корабли- с пробоинами, облепленные, как червями, бледными тенями погибших на них моряков.
  Все завершается дружным воем мертвецов, и затем, вдруг, неожиданно, стихает.
  
  Я просыпаюсь, уткнувшись носом в "мясо по-турецки".
  
  * * *
  Уже восемь утра, а ничего не происходит. С Зееловских высот сообщают, что у русских вышла какая-то заминка, но этому не верит фюрер.
  Еще через некоторое время по данным с беспилотных самолетов- разведчиков получаем сведения- русские начали движение, но, пройдя около трехсот метров, остановились.
  
  Все напряженно ждут, чем все это закончится.
  Угодить вам, руссишь, в дойчланд ловушку!
  
  * * *
  Но русишь Иван не спешит. У этих парней что-то произошло, и они наглухо встали (как я уже говорил), не дойдя до Берлинской большой кольцевой автодороги (БКАД) всего несколько сот метров. Вся их армада, состоящая в основном из строительной техники - замирает на месте, будто чего-то ожидая.
  Некоторое время они стоят с работающими двигателями, так что земля трясется, а небо помрачилось (очень образно выражаясь) от черных выхлопов, но затем наступает тишина. Как по команде (а скорее всего - именно по команде) двигатели выключаются.
  
  В три часа дня в Берлин пребывает новая делегация русских для ведения переговоров.
  
  * * *
  Я не хочу никуда идти, но фюрер тянет меня в это "дискуссионное болото".
  Русские в очередной раз просят Гитлера позволить им пройти через Берлин на запад, чтобы выгнать с территории Германии американцев.
  В этот раз русские "смягчились" - формулировка "проход через город Берлин" уже означает проход по БКАД, без захода войск в сам город, с обещанием восстановить дорожное покрытие БКАД своими силами сразу же после того, как войска пройдут.
  Здесь чрезвычайно возбудился бургомистр Берлина - маленький, хитренький, толстенький старичок. Он давно хотел капитально заняться ремонтом берлинской кольцевой автодороги, к которой у граждан давненько были претензии насчет качества дорожного покрытия, да вот все деньги сжирала война. Теперь же денег, естественно нет. Появившаяся возможность бесплатного ремонта с русским признанным всем миром качеством кажется ему привлекательной, не смотря на всю, с точки зрения "большой политики" мелочность проблемы.
  Фюрер отвечает, конечно, что ему надо подумать - и все удаляются совещаться.
  
  * * *
  -Вот! - говорит всем немецким переговорщикам Гитлер. - Они нас окружают!
  
  В четыре часа дня русские войска снова заводят моторы своей техники, снова дрожит земля, и затем снова все быстро успокаивается. Русскую армаду снимают в прямом эфире сразу несколько наших телеканалов, корреспонденты спрашивают российских офицеров, не собираются ли они двигать свои войска прямо сейчас, на что те отвечают что это просто "прогрев двигателей".
  Прогревать двигатели в дикую жару - это, конечно, дело первой необходимости - не то моторы застудятся, и фюрер, как мне кажется, правильно, говорит, что эти действия - попытка оказания давления на руководство Германии.
  Но пресс- служба Канцелярии по этому поводу комментариев не дает, как ее не просят корреспонденты, аккредитованные при Канцелярии.
  
  * * *
  В пять часов переговоры не возобновились, и русские снова прогрели моторы.
  
  Фюрер говорит мне, что Спайдет был прав, но он не понимает, зачем русские рассекречивают свои планы и ведут себя столь откровенно. У нас есть время для усиления блокировки кольцевой автодороги, которое мы и используемо по полной программе.
  
  * * *
  Ближе к вечеру, около половины шестого российская делегация снова возвращается (из отведенных для них помещений Канцелярии) за стол переговоров в специальном зале, но с нашей стороны к ним никто не выходит. Минут через десять, желая не затягивать возникшую заминку, фюрер посылает к русским одного ординарца, сообщить, что скоро с немецкой стороны придут переговорщики. Ординарцу русские передают приглашение лично Гитлеру в российское посольство для вручения ему награды за освобождение Европы и именного оружия.
  
  Постепенно мне почему-то начинает казаться, что русские с нами уже устали, и они искренне не понимают, чем нам еще угодить, лишь бы мы дали им возможность говорить потом, что они так же приняли участие в борьбе с американскими захватчиками, разорителями Европы и отступниками от общечеловеческих норм демократии и свободы.
  
  * * *
  В эти часы, как я уже говорил, Гитлер снова вспоминал Спайдета, и, видимо поэтому я решаю разузнать, что с ним.
  Я вновь спускаюсь в секретные подвалы проекта "Серебряный Круг", где мне сообщают, что Спайдет из своего очередного путешествия так и не вернулся. Я начинаю волноваться, но здешние ученые дают мне прочитать оставленную Джеком напоследок записку, неизвестно к кому обращенную, в которой тот передал, что в последнее время путешествия к Сатане сопровождаются какими-то "сдвигами во времени". Спайдет написал, что в прошлый раз пробыл у Сатаны очень долго, но по возвращении обнаружил, что "здесь" времени прошло значительно меньше: "временной сдвиг обозначается разрывом в несколько часов". В конце записки Джек резюмировал, что, как ему кажется, такие сдвиги могут иметь "обратный эффект" - иными словами, пробыв "там" не более часа, он может вернуться обратно - по нашему времени через несколько часов.
  Короче, у нас есть тело Спайдета, в полном порядке, но его душа отсутствует.
  
  * * *
  Опять исчез, по словам Гитлера, "этот * * *дун Магистр". Фюрер убежден, что тот в последнее время пьет и шляется по бабам, когда "отечество в опасности". Генералы и фельдмаршалы все занимаются обороной столицы, так что на получение награды Гитлера в российское посольство фюрер отправляет меня.
  
  * * *
  Награждение происходит в зале, декорированном русскими "а-ля Европа". Мне торжественно, под звуки плохо отрепетированных немецких маршей вручают орден - в коробочке с подушечкой, и к нему подарок - большую и очень кривую саблю из серебра. Я делаю довольный и благодарный вид, зачитываю послание от имени Адольфа Алоезовича (наскоро состряпанное канцелярскими журналистами), в конце которой якобы фюрер выражает надежду на то, что Германия и Великая Россия воевать между собой не будут. Русских эта речь чрезвычайно тронула, они долго аплодировали, после чего состоялся фуршет, на котором почему-то вместо спиртного было обезжиренное молоко, минеральная вода, свежевыжатые соки и кола-лайт.
  
  * * *
  На выходе из посольства наблюдалась необычная суета. Делегация русских переговорщиков куда-то засобиралась, они долго рассаживались по своим машинам. На выезде из посольства наши солдаты, охраняющие посольство, предложили русским конвой, но русские отказались, и было видно, что они искренне не понимают, зачем им сопровождение.
  
  Через час эти ребята застрянут на объездной магистрали у кольцевой автодороги, потому что все берлинцы, побросав дела и работы, устремились на свои дачи. На выезде из Берлина - огромные пробки, с которыми уже никто не в силах справиться. Жители Берлина, самое интересное, движутся не только прочь от города - на север, запад или юг, но, в том числе и на восток - то есть навстречу русским.
  
  * * *
  В восемь вечера разведка докладывает, что русские переговорщики, судя по всему, движутся в направлении Мюнхена. Притом воспрепятствовать им никто не может, у них у всех дипломатические паспорта, ну, разве что сам фюрер, и то, если сочтет нужным наплевать на все эти международные условности.
  
  * * *
  К двенадцати часам ночи улицы Берлина обезлюдели. Выглядит все это необычно, потому как Берлин - как говорят, город, который не спит. Во всяком случае в центре, где в основном никто не живет - сплошной праздник с ночи и до утра.
  А теперь - нет. Туда - сюда снуют многочисленные прохожие - военные и гражданские, у гражданских, наверное, нет дач, но эта "многочисленность" по сравнению с тем "не пропихнуться", что творится в Берлине обычно - форменное запустение!
  Это все выглядело бы, наверное, уныло, если бы не ощущение сильнейшего перенапряжения, которое заливает улицы и площади нашего города.
  
  Повсюду туда-сюда снуют бездомные животные, потерявшиеся во время массового "дачного" исхода берлинцев. Кошки и собаки, не ссорясь, тоскливо смотрят друг на друга и проходящих мимо людей потерянным взглядом. Жалкое зрелище! На минуту мне представляется, что, в принципе, каждый из нас - такое же потерянное, сбежавшее или забытое животное, потерявшее дорогу к дому, либо наоборот, не имеющее возможности вернуться, потому что дом пуст, хозяев нет, а двери заперты. От их жалкого вида веет какой-то холодной осенью, не смотря на жару, пусть и схлынувшую к вечеру, но все равно ощущавшуюся теперь в воздухе липким паром.
  
  * * *
  Телевизор как-то даже преувеличенно уделяет внимание главе российских переговорщиков генералу Андрею Земскову. Этот, безусловно, интересный человек на какое-то время заполняет все телеканалы, хотя, впрочем, новостные телевизионщики передают нам одни и те же его слова, просто картинка при этом разная, тот же самый Земсков, но снятый с разных точек.
  Андрей Земсков сообщает всем нам хорошие новости. Он говорит исключительно о том, что все будет хорошо, при этом загадочно так, очень интеллигентно улыбаясь, иногда "скашивая" глаза на нагло тыкающие ему чуть ли не в лицо длинные мягкие разноцветные микрофоны с логотипами немецких телекомпаний.
  По всему видно, что Земсков что-то задумал, впрочем, весь его благодушный вид производит, дополнительно к его словам, очень успокаивающее впечатление:
  -Не надо ни о чем беспокоиться! - говорит генерал Земсков, обводя добрым взглядом своих светлых глаз окруживших его журналистов. - Мы пришли для того, чтобы освободить Германию от американских оккупантов, гарантировать немецкому народу спокойствие и мирное развитие.
  На вопрос же о том, скоро ли русские войска покинут территорию Германии, Андрей Земсков отвечает как-то уж очень невнятно, растягивая слова, изматывая всех этакими английскими: "эээ", "мэээ" и "ммм...".
  Отведя взгляд свой от объективов куда-то наверх, он, в конце концов, произносит вопросительное: "Да?", и, извинившись, сославшись на срочные дела, окруженный охраной бодрых русских солдат в черных мундирах, уходит.
  
  * * *
   На его место заступает его зам. - Денис Прадед.
  Наши журналисты обступают его еще более плотным кольцом, чем Земскова, видимо, решив не дать ему слинять так же, как его начальнику. Но, тем не менее, ничего нового нам не может сообщить и этот человек:
  -Мы понимаем страдания немецкого народа! - заявляет Прадед, подпрыгивая немного, словно боксер на ринге, как будто бы собираясь дать кому-нибудь в морду. - Мы поможем Германии встать на ноги, быстро восстановить экономику до довоенного уровня, вложим сюда кучу денег и вообще все будет замечательно!
  Затем следуют уже привычные нам: "Дайте нам проход к американцам! Уж мы то им покажем!" И: Гитлер - "просто замечательный человек, умный и очень начитанный"!
  Все это заканчивается телевизионной вставкой рекламы товаров, которые уже несколько лет не возможно достать в свободной продаже.
  
  31 июля 2149 года, четверг.
  Вплоть до четвертого часа ночи я просиживаю в Канцелярии, где, впрочем, не привычно все успокаивается уже часов с двух ночи.
  В душном воздухе здешних коридоров чувствуется дрожание. Иногда я впадаю в забытие, едва присаживаясь в какое-нибудь мягкое кресло, и мне снятся короткие, сумбурные, насыщенные каким- то действием, но совершенно ничего не значащие сны.
  Запомнился только один: я держу в своих руках фарфоровую статуэтку пятиглавого дракона, две головы которого - именно драконьи головы, а еще три - щенячьи, шеи этих голов обернуты одним, на троих, широким, большим шарфом.
  
  Где-то вдали иногда мелькает Гитлер. Как-то раз он меня замечает, кричит с другой стороны коридора:
  -Ты не видел Магистра? - и, не выслушав ответа, - снова куда-то уносится.
  
  Тогда я запираюсь в своем кабинете, но уже через полчаса там меня начинают беспокоить соседи по коридору с соблазнительными предложениями пойти к ним в кампанию - выпить на десятерых.
  В самый разгар застолья в кабинет почему-то украдкой заглядывает Гитлер, и, простодушно улыбнувшись, покачав головой, сказав: "Молодежь!" - снова исчезает за дверью. За ним тут же вдогонку бросаются трое из "заседавших", но вскоре возвращаются, не догнав Гитлера, и мы продолжаем.
  
  * * *
  В потолок летят пробки из-под шампанского, все гудят, вспоминая былые свои боевые "подвиги", наперебой похваляясь друг перед другом количеством убитых вражеских солдат, подбитой и сбитой техники, проведенными разведовательными рейдами во вражеские тылы.
  Я грущу. Время от времени, и алкоголь этому способствует, на меня накатывают сильные "приступы" желания поспать. Но потом это проходит.
  Все сидящие за столом сегодня в связи со сложившейся ситуацией засиделись допоздна, и даже те, кто имел койку в бункере под Канцелярией не ушли.
  Все затягивается, мы включаем телевизор, но там опять русский генерал Земсков со своим заместителем Прадедом.
  Неожиданно вещание наших телевизионщиков приостанавливается, и в эфир вклинивается незнакомая нам передача. Через какое-то время мы соображаем, что это русские, но, сами понимаете, через алкогольный туман в голове сразу сообразить это было достаточно трудно.
  На экране - западная часть Германии, где недалеко от одного из наших, конечно же, разрушенных, городов окопалась, перед последним броском на запад, крупная (порядка семнадцати тысяч человек) с танками, группировка американцев.
  Диктор, довольно- таки коряво говоря по-немецки, подробно расписывает жестокость солдат армии О.Ш.А. Перед нами проплывают сплошной лентой уже нами многократно виденные по нашему ТВ картины зверств американских солдат. Но так вот увидеть это все в одном сюжете - да, это на кого хочешь произведет впечатление! Это поднимет мертвого из гроба!
  Наши ребята, сидя у телевизора, сжимают кулаки, говорят о различных всяких страшных казнях, которыми якобы надо казнить американцев. Да только - где ж их достать? В плен они не сдавались, а те, кто попал к нам в бессознательном состоянии - так давно уже пристукнуты пулей в голову.
  
  * * *
  Где-то в 5 часов тридцать минут я возвращаюсь к себе в кабинет. Минут на тридцать в Канцелярии воцарилась тишина. Как я думаю - все спят. Попытавшись слегка пройтись по своему кабинету, я быстро понимаю, что переборщил с шампанским, плюс усталость и желание спать - и возвращаюсь к своему столу. За моим рабочим креслом располагается диван, на котором я, в свою очередь, располагаюсь сам.
  Я смотрю в подвесной потолок своего кабинета, разбитый металлическими реечками на небольшие квадратики и мой разум четко вычленяет в них свастики.
  Свастики мелькают, вычленяются, обозначаются, прыгают и мельтешат. Еще совсем немного, несколько секунд - и всё, они мне представляются объемными, кажется, будто они приближаются ко мне, и еще кажется, что по периметру свастики имеют пусть немного, но бóльшие по толщине металлические крашеные в золото детали потолка.
  
  Глава XXIIII.
  Странные события.
  Они совершенно не рассчитывают ни на какую благодарность с нашей стороны. Они завоевали нас абсолютно бесплатно.
  Но уже ровно в шесть утра я просыпаюсь. В коридоре слышится беготня и какие-то крики. Я высовываюсь наружу и первым делом вижу несущегося во весь опор по коридору одного посыльного лейтенанта.
  Одновременно со мной в коридор высовываются десятки голов наших офицеров.
  ― Началось! - кричит, обращаясь ко всем, лейтенант, - началось!! Русские пошли в наступление!
  Еще через полчаса нас всех вызывают по связи в большой зал Канцелярии. Вся Канцелярия, на ходу застегивая мундиры, а порой и надевая обувь несется в этот зал. В лифт, рассчитанный на шесть человек, набивается десять офицеров, от чего, конечно, лифт застревает. К всеобщей суматохе прибавляются группы солдат- ремонтников, спешащих на помощь застрявшим, на ходу бряцая нехитрым инструментом.
  
  * * *
  ― Вот! - заявляет фюрер, и его голос гулко отдается вибрацией окружающих стен - опять началось! Русские перешли в наступление, совсем скоро они окажутся на кольцевой автотрассе Берлина, после чего попытаются, двигаясь по этой дороге, окружить нашу столицу. Но наши войска готовы к такому повороту событий и русских ждет сюрприз! Им не удастся окружить наш город, после чего, пополняя наши войска за счет переброски войск с запада, мы выдворим незваных гостей с территории Германии.
  
  * * *
  Но не все так просто. Я абсолютно не в курсе, что я должен делать сейчас, и, пока никаких новых распоряжений нет, уже в своем кабинете смотрю последние новости. Телепередача время от времени искажается помехами, сопровождающимися странными звуками с невесть откуда взявшейся классической музыкой.
  Новостные передачи прерывают обычное вещание каналов, и у нас есть возможность видеть продвижение русских в режиме реального времени. Сразу несколько вертолетов наших телекомпаний, гулко вращая винтами, летают над двинувшейся вперед российской техникой.
  Что за зрелище! В воздух взмывают клубы черного дыма, и этот длинный металлический змей движется к Берлину, поднимая клубы пыли, приятными урчащими звуками работающих моторов оглашая все вокруг.
  Русские солдаты, вооруженные стрелковым оружием, облепили трактора и бульдозеры головы механизированной колонны, они улыбаются и весело машут руками снимающим их репортерам, крича им нечто труднопереводимое и несуразное.
  
  Еще через какое-то время вещание на ТВ прерывается заставкой о том, что вскоре будет сделано важное правительственное заявление. Заставка сопровождается громом торжественных фанфар, несколько напоминающих те, что сопровождали военные сводки несколько лет назад, в самом начале войны.
  Затем передачи с мест событий вновь возобновляются.
  Итак, русские почти вплотную подходят к кольцевой автодороге, но затем, все так же весело размахивая руками - двигаются дальше в Берлин. Уже через пятьдесят минут после начала движения, российская техника фактически оказывается в Берлине, а на то, что, дескать, русские собирались город окружать - нет даже намека.
  Я подпрыгиваю в кресле! А как же сообщения Спайдета? А как же слова русских переговорщиков о том, что они просят нас предоставить им возможность пройти по кольцевой автодороге - и потом съехать с нее на западной окраине города?
  
  * * *
  Мне приходится срочно бежать к Гитлеру.
  -А! Мой мальчик! - говорит фюрер, когда я, заявивишись в его кабинет, подхожу к нему - ты только посмотри, что они творят!
  Вождь как раз смотрит телевизор, по которому, как и было обещано, передается то самое "важное правительственное сообщение".
  На экране - Магистр. Он весь прям лучиться радостью, никак не может скрыть улыбки, и, видимо, от чрезмерно хорошего настроения время от времени подпрыгивает.
  Магистр заявляет:
  -Товарищи! Соотечественники и соотечественницы! Наступил великий день! День победы над врагом! Наши войска, руководимые нашими смелыми, опытными и решительными генералами выдворили американского агрессора с территории нашей родины! На западе страны остаются еще небольшие группировки недобитого противника, но, к сожалению, у Германии на сегодня нет сил, которые могли бы довершить дело разгрома противника до конца, ввиду того, что оставшиеся в распоряжении руководства Рейха войска были опрометчиво переброшены Гитлером под Берлин и на восток нашей страны, дескать, для противодействия "русским завоевателям". В то же время, я вынужден сейчас заявить следующее: Россия - наш друг, в трудную минуту пришедший на помощь измотанной войной Германии, для того чтобы помочь, оказать гуманитарную помощь, накормить наше население, оголодавшее на скудных пайках военного времени, оказать медицинскую помощь и много чего еще. Сейчас, с болью в своем сердце, я вынужден сказать вам, мои дорогие соотечественники и соотечественницы, что господин Гитлер более не дееспособен для того, чтобы руководить нашей страной и созданный мною в Мюнхене специальный комитет объявляет Адольфа Гитлера отстраненным от власти. Всю тяжесть и ответственность за происходящее в стране отныне берет на себя Комитет Национального Спасения во главе с вашим покорным слугой. Доказательства недееспособности Гитлера будут показаны по телевидению позже, просим заранее отдалить от телеэкранов детей! Слава Германии и ее народу, народу - победителю! Слава нашим павшим героям в борьбе за свободу и счастье нашего народа! Ура!
  Вслед за Магистром на экране появляется глава русской переговорной миссии генерал Андрей Земсков. Он заявляет следующее:
  -Дорогие немцы! Как нам стало недавно известно из достовернейших источников, уже смещенное К.Н.С.- ом руководство Германии в лице зарвавшегося Адольфа Гитлера более не способно руководить вашей страной. На протяжении нескольких лет именно этот человек всячески препятствовал осуществлению гуманитарной помощи Германии со стороны Великой России. Вчера вечером, в Мюнхене, куда мы были приглашены руководством Комитета Национального Спасения Германии, нами были получены исчерпывающие доказательства недееспособности Гитлера. В связи с этим руководство Великой России, которое мы представляем, приняло решение в вопросах помощи измотанной войной Великой Германии иметь дело именно с Комитетом Спасения, а не с зарвавшимся Гитлером, который уже не способен руководить страной, не имеет, да и не имел на это никакого законного, по законам Великой Германии, права.
  Со своей стороны ответственно заявляю, что теперь, после смещения Гитлера, нет больше никаких препятствий для осуществления гуманитарной помощи Германии, и в ближайшее время Россия окажет такую помощь вашему народу уже в полной мере, а не как раньше, когда этому мешал Гитлер.
  
  Вслед за русским генералом выступает один из помощников Магистра, который сообщает солдатам Вермахта, что отныне они считаются демобилизованными, а офицеры, начиная с лейтенантов, получают строгий приказ явиться в Мюнхен - для дачи присяги новому немецкому правительству. Кроме того, этот пень призывает всех солдат и офицеров, а так же всё население Германии не паниковать и постараться всячески поддержать "пришедших к нам на помощь" русских солдат.
  
  * * *
  Едва эта "трансляция" закончилась, как вся Канцелярия пришла в движение: все, кто здесь работал, разделились - примерно половина народа дала деру в Мюнхен, но, с другой стороны, с фюрером так же осталось немало камарадов.
  Все верные фюреру офицеры, как по команде, но без нее, собрались в большом зале Канцелярии. Фюрер пришел несколько позже, по его виду было ясно, что он хоть и растерян и удручён, но все-таки взял себя в руки и готов сейчас дать отпор новоявленным "спасителям" нашего народа.
  Итак, сперва Гитлер произносит краткую речь, в которой просит вех присутствующих продолжать работу в прежнем режиме. Потом он отдает (при всех) команду специальному отделу разработок стратегических инициатив - разработать план противодействия одновременно русским войскам и нашим местным предателям.
  
  * * *
  Тем временем, около половины восьмого утра российские колонны техники наконец натыкаются на первые построенные в Берлине инженерные заграждения. Заграждения эти не имели прикрытия, и буквально в течении получаса были разобраны русскими. Солдаты, сидевшие на технике спрыгивают на землю, достают тросы и инструмент, и быстро растаскивают железобетонные конструкции по сторонам дороги - чтобы не мешали проезжать дальше.
  Так вот зачем русским строительная техника! Особенно удивила слаженность работы русских солдат- впечатление такое, будто разбор именно этого заграждения (которое мы только что видели на телеэкране) был ими многократно отрепетирован.
  
  * * *
  Итак, понятное дело, вскоре оказывается, что столицу защищать просто некому. Солдаты, услышав о демобилизации, весело разбежались, а офицеры отправились в Мюнхен, кто как мог, хотя были среди них и те, кто, не пожелав больше служить, как и солдаты отправляются домой. По словам одного фронтовика, недавно таким нелепым образом "демобилизованного" Магистром и его кампанией, оказавшегося в Берлине, им передали, что приказ о мобилизации исходил от самого фюрера, так же как и приказ офицерам двигать в сторону Мюнхена.
  Это явная провокация и подлог, но достаточно хорошо просчитанная, потому как, естественно, Магистр не мог не понимать, что солдаты любят своего лидера и не бросят его ни за что.
  С другой стороны - а вот сейчас солдаты узнают, что их обманули - и что? Магистр думает, что это ему просто так сойдет с рук? Единственное, что в таком случае ему остается сделать, как мне кажется - так это попытаться убить фюрера.
  Об этом я сообщаю лично Гитлеру.
  -Вполне возможно, - отвечает мне вождь, - что убийцы среди нас!
  Сомневаться приходится во всех, и лишь немногие, в том числе и я, удостаиваются чести охранять Гитлера.
  
  С другой стороны - это неполезно сейчас. Гитлеру следует выступить перед народом, рассказать немцам о чудовищной лжи Магистра, встретится с населением, но это трудно сделать в условиях угрозы для его жизни.
  
  * * *
  Около часа дня по телевизору показывают кадры "свидетельствующие о недееспособности фюрера", просмотр которых вызывает чувство омерзения. Мне ясно, что все это - подлог, снятый в свое время при участии двойника Гитлера, некогда бывшего одним из заговорщиков, того самого, пытавшегося меня в свое время убить, но люди-то об этом не знают! Не буду в подробностях описывать то, что там показывалось, скажу только, что показанное, будь правдой, лишало фюрера права занимать его должность, по нашим законам, от момента совершения действия.
  Ответом на эту провокацию является срочное выступление Гитлера, записанное телевизионщиками в Канцелярии и тут же выданное в эфир. Тем не менее, как оказалось через несколько минут, дальше самой Канцелярии телевизионный сигнал не пошел.
  Это был сильный и очень хитрый ход наших противников! Таким образом мы могли долго еще проявлять бесполезную телевизионную активность, совершенно не зная, что Германия при этом нас не видит и не слышит.
  
  * * *
  Сразу же после показа "компромата" на фюрера Канцелярию покидает еще какое-то число остававшихся там офицеров и служащих. Жаль, эти люди повелись на обман, но разубеждать кого-то в такой момент у нас просто не было времени. Кроме того, из Канцелярии так же начался отток людей, которые, сообразив, что позиции фюрера весьма шатки, решили покинуть вождя.
  Как бы то ни было, кто-то остался, и так людей было много и уж в их преданности сомневаться уже не приходилось! Нас стало меньше, но наши ряды сплотились!
  
  * * *
  Около трех часов дня к Канцелярии стали подходить группы наших военных, введенных в заблуждение относительно демобилизации и желавших знать последние новости. Кто-то из этих людей присоединился к тем, кто был в Канцелярии, и с их помощью нам удалось организовать "летучий отряд" и почти без потерь отбить у предателей берлинский телецентр. Я не участвовал в этом. Сразу после этого, уже записанное выступление фюрера пошло в эфир и о предательстве Магистра узнал Берлин и окрестности!
  Где-то через час после этого на улицы Берлина стали выходить люди, стягиваясь небольшими группами к центру - выказать поддержку фюреру.
  Русские же тем временем увязают во множестве наших бетонных заграждений, начинают слишком суетиться, постепенно теряя четкость и слаженность действий. Их машины, на зауженных заграждениями улицах сталкиваются, некоторые солдаты - строители падают с машин, упав быстро отползая в сторону. С машин сыпется инструмент, иногда ударяя русских по каскам. Но они не унывают, вскочив с земли, как кошки, заставленные врасплох, они быстро поправляют одежду и собирают инструмент, предварительно не забыв оглядеться и поулыбаться во все стороны, особенно же туда, откуда на них смотрят объективы наших теленовостей.
  На движущиеся к центру группы жителей Берлина русские реагируют нервно - осторожно, в основном с таким хитрым прищуром, время от времени, преодолев "некоммуникационное " расстояния (радиус действия громкого вопля), предлагая берлинцам что-нибудь съестное. Наши люди гордо отворачиваются, впрочем, некоторые дети все-таки ведутся на конфеты, подбегая к русским солдатам, и, быстро схватив лакомство, отбегают, на ходу громко крича: "Данке!".
  
  * * *
  Вскоре в Канцелярию приезжает командир берлинского гарнизона "Гитлерюгент". Он является к фюреру и подтверждает свою верность присяге и вождю.
  На скорую руку, тут же на месте разрабатывается план защиты центра столицы нашей молодежью, и уже через полчаса после разработки такого плана группы наших молодых людей выдвигаются к укреплениям в центре Берлина для их защиты. Кроме того, молодежь выставляет небольшие посты фактически на всех перекрестках и транспортных развязках города. На особо длинных магистралях по всей длине от перекрестка до перекрестка выставляется по одному, а то по два и более, постов численностью от трех до пяти человек.
  Русские, тем временем, кажется, наконец разобрались со своими проблемами в организации движения военной строительной техники, и, утомившись, сели ужинать. На сей раз они, скорее всего, злонамеренно, вместо сухих пайков с термическими нагревателями стали активно применять так называемые "походные кухни". С этими штуками я уже сталкивался, и, скажу честно, более разрушительного оружия, с большим радиусом действия для голодного немецкого желудка еще не видел. Постепенно, не специально даже, как мне кажется, а так, просто повинуясь движению своего носа к этим кухням подтягиваются берлинцы, которые как раз собрались группами и, по причине неработающего общественного транспорта двигались к центру пешком, для участия в массовых акциях в поддержку Гитлера.
  
  * * *
  Завидев подходящих берлинцев русские раздатчики еды оживились, и стали провокационно зазывать наш народ к себе. Оказалось, что как будто невзначай, у русских есть при себе большое количество одноразовой посуды. Берлинцы набрасываются на еду, лишь полицейскими приводимые к дисциплине, а после, начмокавшись и извозившись в русских "schah" - вновь продолжают свой путь к центру. Салфеток, извинившись, русские никому не предложили. Салфетки у них были только для своих солдат.
  
  * * *
  Совсем к вечеру, вроде, все успокоилось.
  По поручению Гитлера я поехал осматривать Берлин на тот счет, как в нем хозяйничают русские. Пока они вошли только в восточные жилые кварталы, и в Канцелярии все еще остаются надежды на выдворение русских из столицы, а после и с территории Германии.
  Как бы то ни было, но русские проявили себя нормальными временными оккупантами. Повсюду, где я только был, ездили патрульные открытые машины, с зачехленными крупнокалиберными пулеметами, время от времени я проходил мимо патрулей, сначала с замиранием сердца, но потом спокойно, потому как русские меня не трогали. Лишь изредка они что-то кричали мне и махали руками, что они кричали, было непонятно, я различал лишь: "Камарад! Камарад!"
  
  Вернувшись в Канцелярию, доложив о своих наблюдениях Гитлеру, я, как мне кажется, раздосадовал его. Конечно! Где мародерство? Где повальное пьянство? Грабежи- изнасилования? Калинка-малинка под балалайку, в конце концов?? Ничего этого, пока, во всяком случае, я не наблюдал.
  Как группа российских солдат, чуть ли не пуская слезы от умиления, прослушивала "Хорст Вессель" через плеер, подключенный к динамикам, я умолчал, а то бы фюрер, наверняка, сказал бы, что они устроили глумление над нашим священным гимном СС.
  
  Начало августа 2149 года.
  И так проходит несколько дней. С помощью посыльных, некоторые из которых пропадают бесследно в ходе своих "операций", удается наладить связь с войсковыми частями, которые остались верными фюреру и движутся к Берлину. Тем не менее, выказывая свою преданность, командиры этих подразделений смеют ставить условия, главным из которых является не ведение боевых действий против русских, во всяком случае, как они говорят, до тех пор, пока русские агрессивно себя не ведут. В Мюнхене один из батальонов пехоты, несколько дней назад не пожелавший расформировываться, поднимает восстание против Магистра, оттуда до нас доходят слухи о каких-то столкновениях, впрочем, информация исключительно ненадежная.
  
  * * *
  Тем временем русские углубляются все дальше в совершенно не подготовленный к обороне Берлин. Контролирующие улицы и магистрали группы гитлерюгента оказывают "мирное" сопротивление, которое, впрочем, успешно и быстро преодолевается хорошо слаженными действиями русских.
  Происходит это примерно так: наш юнец перегораживает путь колонне автомобилей русских, встав посреди дороги, и, вытянув руку в нашем "приветствии", орет, обычно, что то типа: "Хайль, Гитлер!". Так вот, молодого человека быстро скручивают по рукам и ногам и сажают, правда не связав, в подъехавший джип и увозят. И так - до следующего такого живого препятствия.
  Как раз по ТВ показывали подобное мероприятие: не понятно почему, наш юнец обоссался со страху, но все равно, как настоящий солдат не покинул своего поста и стоял, препятствуя проезду русской техники. Через какое-то время к нему подъехала армейская легковая открытая машина русских, после чего парнишку, схватив сзади за туловище, а спереди- под ноги - отволокли в машину. Очень трогательно один русский солдат придерживал голову юнца, пока того недолго относили в машину. Расстелив в джипе целлофан на заднем сидении, нашего юношу туда сажают, на ходу предлагая кофе из термоса. Все, конец, джип уезжает, колонна русских продолжает движение к центру Берлина.
  
  8 августа 2149 года, пятница.
  После же того, как в эфир опять вклиниваются Мюнхенские заговорщики с сообщением о том, что Гитлер убит, якобы разочаровавшимися в нем соратниками, становится ясно, что Магистр пошел ва-банк и решил устранить фюрера. Это побуждает Гитлера покинуть Берлин и явиться в расположении верных ему боевых частей, идущих к столице. Там он от чего-то надеется быть в большей безопасности, в то время как непосредственно в Канцелярии, как он сам сказал, ему могут в любой момент нанести удар неизвестно с какой стороны.
  Едва же фюрер в сопровождении охраны (и меня, естественно) направляется в подземный гараж Канцелярии, как происходит попытка покушения. Все выглядит достаточно нелепо, и атаку заговорщиков нам удается отбить, но, тем не менее, этот случай еще больше укрепляет фюрера в его уверенности в том, что уезжать ему срочно необходимо.
  Не взяв с собой никаких вещей, мы отправляемся на аэродром, после чего, оставив, видимо, из соображений безопасности, охрану, садимся в двухмоторный турбовинтовой пассажирский самолет. Экипаж - два летчика и все. Стюардессу высаживают (тоже на всякий случай) и мы взлетаем.
  
  * * *
  Первым делом посредством радиостанции из самолета Гитлер связывается с идущей к Берлину дивизией "Дас Райх". Переносная трубка от радио настроена настолько громко, что я слышу весь разговор. Командир дивизии приветствует фюрера и выражает огромную радость по поводу того, что скоро свидится со своим вождем. Гитлер предписывает представителям дивизии срочно прибыть в ближайший населенный пункт, где только будет аэродром, на котором может сесть наш самолет. Командир дивизии отвечает, что сейчас он со своими подчиненными как раз находится в таком городишке. Получив приказ сесть в этом городе, летчики слегка корректируют курс самолета.
  
  * * *
  Через какое-то время нас нагоняет русский беспилотный разведчик, вооруженный, идущий параллельным нам курсом. Тогда время от времени выходящий к нам второй пилот нашего самолета вновь появляется, и просит нас с фюрером "на всякий случай" одеть парашюты.
  -Никаких сигналов или запросов этот беспилотник не подает, но он вооружен, и, поэтому, может случиться все, что угодно. - Сообщает нам этот парень, и вновь исчезает в кабине пилотов.
  
  Какое-то время мы так и летим в сопровождении русского самолета, пока, после долгого молчания, фюрер не обращается ко мне:
  -Теперь, наконец-то, я понял все. Сложная мозаика сложена, и все детали ее встали на свои места! - Фюрер хмурится, потом опять недолго молчит, смотря в пол . - Спайдет сообщил нам неверную информацию о наступлении русских, как мне кажется, злонамеренно - видимо, для того, чтобы мы проиграли войну! Его тело на искусственном жизнеобеспечении, но он больше не очнется. Этот человек ушел на "ту сторону" окончательно и дороги назад ему больше нет. Его душа поселилась в замке сатаны до дня второго пришествия! Согрешив, он больше не сможет выбраться оттуда. Не зря этот гаденыш в последнее время штудировал военную литературу!
  Магистр же, этот предатель, наконец довершил свой план заговора, решив, скорее всего, в этот раз начинать действия не с покушения на меня - как он пробовал это в первый раз в моем замке из строительного мусора! Но тогда, видя, что заговор не удался, он во время сориентировался, и даже, для того чтобы отвести от себя подозрения, помогал нам в деле разоружения заговорщиков.
  
  Дальше фюрер начинает скорбеть и сетовать: "Все проиграно! - говорит он, сокрушаясь, мне - скорее всего не надо было даже начинать, был бы мирным фотографом и так бы и прожил свою жизнь! Сколько трудов и переживаний и все это теперь напрасно!".
  
  Я, конечно же, может и понимаю Гитлера, но, все равно, считаю, что не смотря ни на какие неурядицы нам следует сражаться до последнего.
  
  * * *
  Жуткий писк, громкость которого все нарастает, заставляет меня подняться и заглянуть в кабину пилотов. Первый пилот мне сообщает, что писк - сигнал навигационной системы о предупреждении нападения, система реагирует на присутствие внизу сил ПВО дивизии "Das Reih", и поэтому повода для беспокойства нет - внизу наши. Успокоенный, я возвращаюсь в пассажирский салон, и через несколько минут к нам выходит второй пилот, чтобы сообщить, что сейчас самолет будет разворачиваться на посадку.
  Еще через минуту из пилотской кабины снова начинает доноситься звук сигнализации, и мы снова видим второго пилота. Он начинает кричать, что в нас выстрелили ракетой, что она быстро приближается, что они постараются уйти от ракеты, но шансов почти никаких нет. Насколько мне видно в иллюминатор, русский беспилотник так же засек эту ракету и стал проделывать вокруг нашего самолета странные маневры, перемещаясь то влево, то вправо от нашего борта. Выстрелив, наверное, безуспешно, несколько противоракет, беспилотник вдруг стремительно набирает скорость, уходит далеко вперед, и, развернувшись, устремляется на нас, пролетев вскоре мимо метрах в сорока. Только тут я начинаю понимать, что управляемый с земли беспилотник таким образом пытался спасти наш самолет, и, видимо, исчерпав все возможности, пошел на перехват ракеты.
  Но и эта его попытка была тщетной - ракета "земля-воздух", нагнав нас, обгоняет самолет, после чего взрывается направленным конусом картечью в сторону нашего самолета.
  Шарики картечи пробивают обшивку, слышится громкий свист, а из пилотской кабины валит густой белый дым. К счастью, ни я ни фюрер не пострадали, но все одно ясно - самолет сбит.
  
  * * *
  Я вбегаю в кабину пилотов - первый номер погиб на месте, картечь попала ему в голову, а второй, истекая кровью, из последних сил, пока я его пытаюсь вытащить из кресла пилота, говорит мне, что необходимо немедленно прыгать. Более того, он уговаривает меня бросить его и спасать фюрера. Но немцы своих не бросают! Кое-как, вместе с Гитлером нам удается выбросить второго пилота из падающего самолета, предварительно выбив дверь и выставив на высотомере парашюта пилота цифры "400". Затем прыгаем и мы. Сначала Гитлер, потом я. Едва мы покидаем борт, как самолет входит в крутое пике. На тот момент кабина уже охвачена пламенем, густой черный дым, с запахом горелого мяса окутывает фюзеляж, так что прыгая мы не видим, далеко ли от нас земля.
  
  Пока же я барахтаюсь в воздухе, фюрер, немного внизу, производит какие-то манипуляции со своим парашютом, затем (а он парит- как орел, когда-то, много лет назад, он организовывая десантные войска "с нуля" он много раз прыгал с парашютом) Гитлер подлетает ко мне, как раз в тот момент, когда мне удалось зависнуть равномерно, расставив руки и ноги в сторону.
  Фюрер орет мне, что нас скорее всего сбила ракета выпущенная силами ПВО дивизии "Das Reih", что они в заговоре с Магистром, что он проиграл войну, русские заняли Германию и теперь все кончено.
  Проорав на последок, что приказывает мне долго и счастливо жить на полную катушку, Гитлер "группируется" и камнем "на форсаже" устремляется к земле.
  Конечно, это опасно, но мне почему-то кажется, будто в фюрере заключается вся моя жизнь, так что когда я понимаю, что он решил свести счеты с жизнью, мне становится настолько тоскливо, что я тоже, прижав руки к корпусу, начинаю догонять Гитлера.
  
  * * *
  В тот же момент, когда мне уже было удается схватить фюрера за каблук его военного ботинка, срабатывает высотомер моего парашюта, раскрывается купол и я зависаю.
  Несколько секунд я смотрю вниз, на падение Гитлера, все надеясь на то, что, может быть хоть у самой земли, но его парашют раскроется, но все напрасно. Пытаясь же зависнуть над местом гибели фюрера, подбирая стропы парашюта к себе я все только порчу: сильный ветер, сносивший меня в сторону благодаря этому уносит меня еще дальше, нежели могло быть, да и кроме того - немного выше.
  
  Побарахтавшись в воздухе под куполом парашюта с полчаса я наконец мягко приземляюсь в какое-то неглубокое, и, слава богу, не вязкое болотце.
  
  8-11 августа 2149 года.
  Три дня и три ночи я блуждаю этим болотам, желая найти тело Гитлера - но все напрасно. Я бормочу себе под нос о том, как же он мог повести в свое время за собой народ, вопрошая об этом небо и преисподнюю, но ответа, как мне кажется, нет. Я ничего не ем и пью воду из болота, я продрог до костей от пронизывающего ветра, такого сильного, что даже тепло палящего солнца я не ощущал, я спал по два-три часа в сутки на высушенной ветром и солнцем болотной траве, а все остальное время ходил, как в бреду, полубезумный.
  
  * * *
  В конце концов, окончательно измотав себя, я упал в какую-то лужу, рыдая, и пришел в себя только тогда, когда в очередной раз подняв голову от земли обнаружил, что напротив меня стоит большая группа разных (в основном пенсионного возраста) бюргеров с термосами и одеялами.
  Они пришли мне помочь! Я был изумлен. Они делили со мной свои и без того скудные пайки, они обогрели меня, отвезли к себе, на какую-то ферму, напоили эрзац-кофе, просушили одежду и уложили спать.
  
  13 августа 2149 года, среда.
  Точно не помню, сколько я пребывал в забытьи, может, сутки, может быть, двое, но, когда я очнулся, комната, в которой меня уложили спать была залита солнечным светом. Тогда я встал, одел свою просушенную и выглаженную форму, висящую рядом с кроватью на стуле, и, шатаясь, пошел искать хозяев.
  Нашел же я их во дворе фермы, где, кроме самих хозяев, было еще примерно 15-20 человек, старичков и старушек. Оказывается, они ждали меня! Они мне рассказали, что видели, как по телевизору показывали передачу, где про фюрера показывали за неприглядным занятием и рассказывали много разных мерзостей, но что они ни на минуту не поверили в это.
  -Верно!- говорю я им, - человек, снятый там - двойник фюрера, профессиональный актер, который был необходим вождю, но предал его и оказался на стороне заговорщиков.
  Бюргеры заохали и заахали, было видно, что эти мои слова они воспринимают с большим облегчением.
  -Я летел в одном самолете с фюрером, - продолжаю я - наш самолет был сбит, а фюрер погиб (о том, что он покончил с собой я не сообщаю), сейчас же я намерен найти тело нашего покойного вождя и предать его земле.
  Бюргеры воодушевляются идти со мной. Два дня мы рыщем по болотам, но потом, когда становится ясно, что наши поиски не увенчаются успехом, я говорю, что поиски нужно прекратить.
  Тогда один старик смастерил из черенка лопаты и листа фанеры памятный знак - выпилил свастику, прибил ее гвоздями к черенку, и мы всей толпой, в том месте, где предположительно погиб Гитлер, этот знак устанавливили.
  
  16 августа 2149 года, суббота.
  По такому печальному поводу устраивается небольшая траурная церемония, один старик играет на трубе "Дойчланд убер аллес", ему подыгрывает старушка - его жена - на барабане, все обнажают головы, кто-то пускает слезу, я же прикладываю руку к козырьку каски.
  Когда же меня черт угораздил три раза пальнуть в воздух из своего пистолета- пулемета (типа траурный залп такой), случилось так, что на нашу "церемонию" обратил внимание проезжавший мимо русский патруль на открытом джипе.
  
  * * *
  Тогда мне казалось, что смысла жить у меня больше нет, и я, попрощавшись с бюргерами, направился к русскому патрулю, направив в их сторону свой пистолет- пулемет, надеясь таким образом погибнуть, спровоцировав русских на огонь по мне. Но все не так просто: русские, увидев такое дело, тут же спрятались за машину, потом вернулись обратно, постояли, что-то покричали мне, затем снова спрятались за машину и потом вновь вернулись.
  Когда же я подошел к машине, русские опять спрятались, было слышно как они переговариваются друг с другом, а потом- сразу с двух сторон набросились на меня с какой-то сетью, скрутили по рукам и ногам и уложили в большой багажник своей машины, соединенный с салоном.
  Пока они меня укладывали, к машине подошли некоторые из моих бюргеров и передали русским для меня одно одеяло и термос с кофе. Поблагодарив бюргеров, неправильно выстроив немецкую фразу: "Молодому человеку не плохо? Нет!", русские закрывают двери авто и мы уезжаем.
  
  * * *
  Но русским зря кажется, что они меня обезвредили. Не тут-то было! Не на того напали! Замолкнув, и тем самым притупив бдительность пленивших меня солдат, я, когда все подуспокоилось, достаю нож из кармана кителя и тихо, понемногу, разрезаю веревочную сеть, в которую меня так заботливо только что "укутали" эти парни.
  Затем, освободившись от пут, я нападаю на ближайшего солдата и приставляю нож к его горлу.
  Стоп машина!
  Русские недоуменно пялятся на меня, чем-то напоминая детей, которым совершенно незнакомый дядя, от которого они не ожидали ничего такого, вдруг показал сложный, "навороченный" фокус.
  Але - гоп! Ой-ля-ля! Из цилиндра достаем... какого такого кролика, мальчики и девочки? Кролик - это не актуально, непрофессионально, пошло и очень неэстетично! Из цилиндра мы достаем - большого, живого и очень розового слона!
  Остановив машину по моему приказу (я говорю по-русски, используя все тот же, порядком уже поднадоевший "дар" Вельзевула) на обочине дороги, русские выходят, после чего, положив на землю оружие, отходят, повернувшись ко мне спиной, метров на пять. Тут я отпускаю парня, которому только что приставил нож к горлу, и, побросав оружие в машину, уношусь в даль, так что лишь пыль по дороге.
  Ситуация, конечно, несколько комична - я разоружаю увешанных оружием здоровенных солдат, имея при себе всего лишь нож, но решительность и напор часто предопределяют ход событий!
  
  Не без удовольствия поразглядывав некоторое время в зеркало заднего вида недоуменные физиономии русских (выражение лиц у них определенное, притом у всех: "Чего это он?"), я включаю радио а так же странный русский автонавигатор. Я ищу дорогу на Берлин, но навигатор показывает мне лишь расположение пронумерованных военных баз и постов русской армии.
  
  -Чушь собачья! - огрызаюсь я, но на ближайшей заправке бюргеры мне все объясняют - русских интересуют только их собственные посты.
  Бесплатно заправив мне машину и зачем-то подарив мне несколько русских конфеток, эти люди, в основном пожилого возраста, дарят мне удовольствие быть какое-то время объектом их пристального внимания, и, как мне кажется, восхищения.
  -Что? - спрашиваю тогда я их: давно не видели немецких солдат? - на что мне вполне резонно отвечают, что с "канцелярскими" нашивками - никогда.
  Тогда я толкаю перед собравшимися небольшую вдохновляющую речь про будущее Германии, и, как мне кажется, в этом имею успех. Бюргеры мне хлопают, будто я комик, выступающий со сцены, и улыбаются своими всегдашними, добрыми и безагрессивными улыбками:
  -Наш фюрер знает все и выведет нас из любой ситуации - говорят они мне, после чего наступает время прощаться.
  
  * * *
  Я буду жать на газ до упора - говорю я сам себе, отмечая про себя, как меня вновь наполняет оставившая было свои позиции решимость - и я скоро буду в Берлине. Абсолютно недопустимо, если "Круг" достанется русским. Русские, с их огромными возможностями, деньгами, решимостью, добродушием и улыбчивостью доведут с помощью "Серебряного Круга" нашу планету до катастрофы! Эти ребята не умеют работать в "ограниченных" пространствах, им всегда подавай масштаб!
  
  * * *
  Доехав до столицы без приключений (объезд русских блокпостов не в счет), я прямиком направляюсь в Канцелярию, бросив русский джип на окраине города. Не смотря на присутствие российских войск, как мне кажется, город постепенно переходит в руки пребывающих немецких частей. В мюнхенское правительство никто не верит, и подчиняться ему никто не намерен. С другой стороны, кто организовывает наших в Берлине тоже не понятно.
  В конце концов решив, что и среди наших могут оказаться мюнхенские "засланцы", я пробираюсь в Канцелярию стараясь избегать встреч как с русскими, так и с нашими военными.
  
  * * *
  И пока я это делаю, прижимаясь к стенам домов, в одном из малолюдных переулков мне приходится стать свидетелем одной неприятной сцены. Итак, вначале я услышал громкий крик, а потом, повернувшись на этот крик, увидел следующее: вдоль улицы пробегала, истошно вопя, растрепанная немецкая девушка. За ней, сломя голову, гнались двое русских солдат, при том один из них держал в руке женскую сумочку, видимо принадлежавшую этой девушке.
  "Либо грабят, либо хотят изнасиловать, либо и то, и другое" - подумал я, но тут этих двоих парней остановил русский офицер, появившийся, как мне кажется, также на крик фроляйн. Немецкая девушка, увидев офицера, подбежала к нему и вцепилась в его руку, заслоняясь им от солдат, как бы показывая, что ищет у него защиты. Тогда русский офицер стал громко отчитывать этих солдат, говоря так быстро, что я, даже "включив" дар Вельзевула, смог распознать, что он говорил только в общих чертах, что не особо было и интересно - так, простой нагоняй подчиненным от начальства, которое даже этого нагоняя делать не хочет, но вынуждено. В целом, оказалось, как отвечали солдаты, ситуация такая: у девушки из рук выпала сумочка, и когда один из русских парней это заметил и поднял сумку, немецкая девушка перепугалась и побежала.
  Сначала я думаю, что наша девушка - испуганная жертва пропаганды, но потом, когда русский офицер, отчитав солдат и даже не записав их имен (впрочем, он мог их знать) отпустил их восвояси и вызвался проводить фройлен до дома, заподозрил неладное и пошел за этими двумя следом.
  Через какое-то время оба зашли в подъезд малоэтажного здания, русский офицер галантно открыл дверь перед девушкой.
  Меня снова обуяли сомнения - "сейчас возьмет и изнасилует ее в подъезде" - подумал я, но тем не менее, минуты через две офицер выходит на улицу.
  У меня от души отлегло!
  Постепенно я начинаю понимать, что при всем своем ведении о том, что нашим людям хорошо пропесочили мозги лживой пропагандой, в то же время я и сам, с этим своим пониманием лжи, являюсь ее жертвой, пусть и не такой, как гражданские. Где-то глубоко во мне угнездился страх, и преодолеть его очень трудно.
  
  * * *
  Тем не менее, напуганные пропагандой, наши гражданские очень боятся "варварства" русских. Когда я пребываю в Канцелярию, там находится много людей, которые бежали к нам под защиту наших солдат.
  Одна женщина, например, мне рассказала, что когда русские взяли под контроль их район, то все продуктовые магазины и карточные раздачи тут же закрылись, и народу, приписанному по месту жительства в этом районе, просто-напросто нечего было есть, и так несколько дней.
  Русские отсутствие еды объясняли тем, что подвоз отстает и в таких количествах кормежку подвезти трудно. Тем, что у них было, они делились, но это в основном были чипсы, жвачка и минеральная вода!
  -Эти люди пришли ко мне в дом, узнали мою фамилию, внесли меня в какой-то список, сказали, что я еврейка, дали мне непонятную брошюру и ушли, напоследок спросив, не знаю ли я еще каких-нибудь евреев - говорила мне одна бабушка, по виду очень напуганная - вы не знаете, это не опасно?
  Я попросил посмотреть брошюру и когда эта женщина, долго копаясь в сумке, наконец-то мне ее передала - о! Это было что-то! Я был впечатлен! Мне предстал шедевр полиграфии, незнания немецкого и блистательного оптимизма! В пропагандистской ура-форме, с частой заменой наших букв какими-то непонятными значками, нам объяснили (вернее тому, к кому обращалась брошюра), что евреи- особенный благословенный народ, и что они должны жить в благословенном Израиле. Все это подтверждалось обильными цитатами из Ветхого Завета, особенно из книги пророка Иеремии.
  Русские и вправду вели себя немного странно, если смотреть на все с позиции здравого смысла: заняв нашу столицу, они первым делом стали искать здесь евреев, не объяснив никому, кто это, и, найдя их в здравии как-то успокоились, и из деловито -напряженных превратились на глазах в людей расслабленно - добродушных.
  В конце концов открылось, что русские думали, будто в Германии всех евреев либо убили, либо посадили в тюрьму и там мучают. Поняв на месте, что если среди немцев и были евреи, то об этом никто ничего не знал, и поэтому ничего плохого им делать не стал (с другой стороны - если бы мы это знали - это причина человека посадить в тюрьму?) русские несколько переменили к немцам отношение и тогда началась настоящая русская кормежка.
  Рядом с женщиной, которая мне дала посмотреть брошюру, сидел старик, может, муж женщины, а может и ее брат. Он зачем-то сказал мне:
  -Перед смертью я буду притягивать к себе людей. Родственников, с которыми мы годами не видимся, старых друзей, знакомых... Но, каким образом? А таким, что все они будут хотеть встретиться со мной, но при этом станут думать, что можно повременить, отложить встречу. И лишь тогда, когда они окончательно решаться, позвонят, вдруг обнаружат, что меня уже нет.
  -Да, - отвечаю я ему зачем-то, хотя мог и просто молча уйти, - в жизни всегда так бывает.
  -Эта война закончится, и вновь будет мир, - старик смотрит мне в глаза, потом переводит взгляд на, как мне кажется, мои погоны - те, кто остался в живых будут радоваться жизни.
  "Ну...это уже не про меня" - думаю я тогда как бы в ответ старику, и, отдав ему честь, ухожу.
  
  Глава XXV.
  Конец.
  Меркантильное, скрупулезное исследование деталей, ведет нас от частного к общему.
  Я чувствую своим долгом оповестить всех в Канцелярии о смерти фюрера. Какое-то время я, конечно, мнусь, размышляя над тем, будет ли это полезно сейчас, либо нет, но потом все-таки решаюсь. В конце концов, могут ли эти люди верить в уже мертвого лидера? Имею ли я моральное право скрывать от них его смерть? Да и просто - смерть Адольфа Гитлера тяготит меня, тяготит как данность, как скрываемая в моем разуме и сердце информация, рвущаяся наружу. Собрав наиболее приближенных и доверенных его людей в своем кабинете, я сообщаю им о случившимся.
  Первый шок проходит неожиданно долго. Я думал, что из оцепенения все выйдут быстрее, если вообще в него войдут. Тяжкая пауза затягивается, и мне приходится ее прервать:
  ― Что мы будем теперь делать? - спрашиваю я всех. - Что мы могли бы предпринять сейчас, каких действий в этом случае требует от нас закон?
  Но все молчат, подавленные новостью, как воды в рот набрали.
  В конце концов один из генералов спрашивает меня "на чистоту":
  ― Йоххан, это точно так? Это не приказ фюрера, который вы выполняете - сказать нам то, что вы только что сказали? Может быть, Гитлер хочет на время спрятаться, уйти в тень и действовать тайно?
  Потом кое-кто из десантных спецвойск меня долго мурыжит, спрашивая, точна ли моя информация:
  ― Ты же не видел его тела? Тебя снесло ветром в сторону? Может, его парашют все-таки раскрылся?
  Но нет. Я отвечаю, что глаз не сводил с фюрера, пока он не исчез из виду у самой земли и что парашют его так и не раскрылся.
  За сим - всё. Я оставляю товарищей в своем кабинете, уходя отсюда навсегда. Это только позже окажется, что генералы, покумекав, в конце концов создадут "альтернативное" мюнхенскому правительство Германии в Берлине и что мое извещение их о смерти Гитлера будет началом успешного в будущем нового правительства Германии. Я стоял у истоков, но, получается, тут же сошел со сцены. Дальше уже не моя игра.
  
  * * *
  Моя же игра хоть и подходит к концу, но все еще не закончена. Я кое-что удумал, и Бог мне свидетель, что умру, но сделаю то, что собираюсь, либо погибну, что более вероятно, но мне уже все равно. Мы теперь имеем дело со вновь в очередной раз рожденной Германией, но ее история, ее новое младенчество уже не про нас. Многие добровольно уйдут, не желая жить новой жизнью, и один из них, более того, один из первых, получается, буду я.
  
  * * *
  Итак, первым делом я направляюсь на склад боеприпасов, чтобы взять три дополнительные снаряженные обоймы для своего пистолета- пулемета.
  Затем я иду в гараж и требую заправленную машину, когда же мне выдают от нее ключи, взяв их - направляюсь в подземелья проекта "Круг". Там на месте, уже ошалевшие от безделья и отсутствия приказов ученые мне сообщают, что тело Спайдета на искусственном жизнеобеспечении уже начинает коченеть, и они не знают, что с этим делать.
  Выстрелив Джеку два раза в голову, я даю этим ребятам занятие на ближайший час:
  ― Все равно он не вернется, я точно об этом знаю! Кремируйте его тело и расходитесь по домам, никому не рассказывая о нашем проекте. Если вы понадобитесь - вас вызовут из Канцелярии. Пока же постарайтесь не светиться, лечь на дно и никому не рассказывать о вашей деятельности в Проекте.
  После этого по моему приказу демонтируется "круг" и погружается в грузовик в подземном гараже. Затем мы долго блуждаем по окрестностям Берлина (я еду на реквизированной мною легковушке), и когда находится подходящее место, выгрузив предварительно всех из грузовика, вместе с одним ученым, проехав еще около километра - относим детали "круга" в лес и там закапываем.
  Наставив на "светило" оккультных наук пистолет-пулемет я все-таки не нахожу в себе сил на то, чтобы убрать свидетеля, и тогда просто прошу его забыть навсегда это место. Поставив соответствующую метку на своем автонавигаторе я ухожу. "Светило", с которым мы так многократно встречались во время действия Проекта молча плетется за мной.
  Затем мы рассаживаемся по машинам и прощаемся. "Ученый друг" ведет грузовик, неумело, тот заводится лишь с третьего раза, а я - свою легковушку. На одном из перекрестков мы разъезжаемся, я на прощание бибикаю, и теперь и с этим тоже все.
  Конечно, то, что один свидетель знает, где находятся разобранное устройство "Круг" это не очень хорошо, но, увы, теперь я почему-то уже не могу просто так, пусть и за большой надобностью, выстрелить в человека, который мне вроде никакого зла и не сделал. Думаю, этот парень не глуп и будет молчать, даже если его будут усиленно просить найти то место, где мы спрятали это устройство. Плюс, к тому же, не зря же я сознательно блуждал по берлинским предместьям, запутывая дорогу!
  
  * * *
  Впрочем, если захочет вспомнить - вспомнит. С другой стороны - понадобится ли в обновленной Германии этот "Круг"? Еще не известно! Лишь бы не достался русским. А тем - трава не расти, как еще все сложится. Мне уже вроде как все это должно быть не интересно.
  
  * * *
  Но есть еще кое-что. Вернувшись на кольцевую автотрассу столицы, я через некоторое время выныриваю с другой стороны вновь в направлении предместий. На сей раз я направляюсь к давно всеми позабытой жене Спайдета.
  Она находится на охраняемой даче, так что в этот момент непонимания всеми кто сейчас находится у власти, мне даже с документами Канцелярии стоит больших трудов зайти внутрь.
  Впрочем, дальше все проще. Охранники уже около двух недель не получали никаких указаний из Берлина и находятся в растерянности насчет того, что же им делать. И тут появляюсь сам я!
  ― Проект, частью которого являлось ваше задание - закрыт. - Сообщаю я этим людям.- Что вам делать дальше - ума не приложу.
  Впрочем, то, что эти ребята военные, накладывает определенные обязательства:
  ― Вы можете пойти к себе домой, либо присоединиться к заговорщикам в Мюнхене. Кто захочет - могу подвезти. Если же вы хотите и дальше продолжать служить своей стране до тех пор, пока она вам не скажет "отбой" - вам следует вернуться в Канцелярию и там на месте попытаться выяснить, что вам делать дальше. Рекомендую никому не рассказывать про наш проект, до тех пор, пока кто-то особым образом не свяжется с вами, особым образом показав, что интересуется вами именно в связи с "Серебряным Кругом".
  
  * * *
  Пока же охранники мнутся, я просто забираю жену и детей Спайдета с собой и уезжаю, бросив на прощание: "Да ладно вам!" - в тот момент, когда кто-то заикнулся, будто бы я должен расписаться в какой-то книге.
  Жену и детей Джека я выгружаю у ближайшего российского поста на каком-то перекресте, и прошу этих ребят позаботиться об этой женщине. Теперь она под защитой, как я надеюсь, она уже не заложник и какой-нибудь вариант русские для нее сообразят. Пока же русские не очухались, я жму на газ.
  
  * * *
  Вновь проехав по кольцевой автостраде, еще раз полуобогнув Берлин, я опять выныриваю на шоссе с другой (несколько противоположной от той, где я еще недавно был) стороны города. Мне теперь прямая дорога на Мюнхен.
  
  * * *
  Я несусь во весь опор, зачастую не притормаживая даже на поворотах, и лишь одна реально опасная для жизни ситуация при обгоне гражданского грузовика заставляет меня все-таки снизить скорость и быть более благоразумным.
  С жизнью-то мы успеем расстаться, но это потом, не сейчас!
  Как бы то ни было, но засветло до Мюнхена добраться не реально, так что мне пришлось заночевать в дешевой полупустой придорожной гостинице, все постояльцы которой были военные, двигающиеся либо в Мюнхен, либо по домам.
  Слава богу, не допоздна, за стеной моего номера отмечалась победа Германии в войне. Но потом все стихло, и не гудеж уставших от войны вояк, а именно гробовая тишина меня будит. В кромешной тьме наваливаются сомнения и смертельная тоска, так что с большим усилием, просто отложив все размышления на утро, я все-таки засыпаю.
  
  17 августа 2149 года, воскресение.
  Ночью мне ничего не приснилось, и когда где-то в 7 часов утра я проснулся по будильнику, показалось, будто я спал всего минут пять. Чувствовал я себя абсолютно разбитым, но с другой стороны - что меня сейчас держит? Я же уже не обязан каждое утро идти на работу и не опаздывать! Сейчас я вольная птица и хозяин сам себе.
  Так что, подумав, я решил еще поспать часок-другой.
  
  * * *
  Когда я проснусь ощущение внезапной свободы, свалившейся на меня будет притягивать и манить перспективами пусть и не особо обеспеченной и интересной, но все-таки жизни, как альтернатива выбранному мною делу. Мне придется еще немало побороться с собой, чтобы преодолеть этот соблазн, сделав свой выбор в пользу исполнения долга...
  Я опущу стекло в кабине автомобиля, и буду вдыхать полной грудью теплый ветер, я снижу скорость, перестав лететь туда, куда я наметил, я скажу сам себе, что спешить вряд ли стоит...
  Но это потом.
  А пока я поднимаюсь во сне над землей и перелетаю на восток, в смутные и холодные пространства большой и странной страны, где жвачка и чипсы, где, как говорят, течет молоко и мед. А еще минералка.
  Я не понимаю, зачем мне этот сон, но все стоит принять, как есть, и успокоиться.
  
  * * *
  Выписываясь из придорожной гостиницы, я узнаю у владельца, что моя фотография запущена в полицейскую базу данных, часть которых передается в гостиницы и на заправочные станции - иными словами, меня ищут. Задержать же меня хотят по обвинению в убийстве Гертруды.
  ― Но я все понимаю, - говорит мне этот человек, - что это политика. Вы наверняка выступаете против Магистра, потому что он противник Гитлера, и теперь вас хотят посадить в тюрьму.
  ― Если бы в тюрьму! - отвечаю я. - Меня наверняка хотят устранить.
  С другой стороны, как я думаю, Магистр мог интересоваться нашим с ним Проектом, но то, что меня объявили в розыск на территориях, контролируемых Мюнхеном - знак плохой. Это означает, что просто "поговорить по душам" со мною не хотят. Я нужен этим людям (скорее сказать даже - не нужен), либо в тюрьме, либо мертвым.
  Так или иначе, хозяин гостиницы мне обещает, что ничего обо мне сообщать никуда не будет, и мы прощаемся, пожав друг другу руки.
  
  * * *
  Тем не менее, каких - то мер предосторожности я не предпринимаю, и продолжаю свой путь в Мюнхен в открытую, и, как оказывается - не зря. Уже вечером я достигаю Мюнхена, никем не остановленный и не задержанный. "Мюнхенские заговорщики" либо беспечны, либо делают вид, что беспечны, но даже на въезде в город я абсолютно беспрепятственно прохожу проверку документов и досмотр машины. Ничего не происходит.
  
  17- 20 августа 2149 года.
  В Мюнхене я провожу несколько дней, расположившись в одной центральной гостинице, зарегистрировавшись в ней под своим именем, постоянно гуляя по городу и проводя много времени в гостиничном баре за просмотром новостных передач по телевизору. Вокруг меня гуляют толпы людей, я часто встречаюсь лицом к лицу с полицейскими и военными патрулями, но даже намека на то, что кто-то собирается меня задержать нет.
  
  * * *
  В городе праздник жизни! По улицам шатаются праздные толпы, гражданские и военные, много нетрезвых людей, все радуются окончанию войны, и, как мне кажется, тому, что именно им удалось выжить.
  На делегацию русских переговорщиков нет даже намека, но по ТВ-репортажам я точно знаю, что они здесь.
  Город гудит целыми днями, устраивая всяческие мероприятия с обильными возлияниями, утихомириваясь лишь часам к двум ночи. И тогда наступает тишина, изредка прерываемая цоканьем подкованных ботинок военных патрулей по мостовой и воплями не в меру подгулявших бюргеров и военных, одиноко бредущих восвояси.
  Что же касается меня - то лучше б гулеж не прерывался. Повисающая поздней ночью гробовая тишь действует угнетающе, напоминая мне о скорой, как мне кажется, смерти. Я нахожусь в борении, но волей все-таки подчиняю свои действия, хоть и производимые все с большими оттяжками во времени, своей цели.
  
  21 августа 2149 года, четверг.
  Узнав же по телевизору об окончании переговоров Правительства Национального Спасения Германии (во главе с Магистром) и русских, во главе с генералом Земсковым, начинаю готовиться. По новостям сообщают, что на следующий день Магистр и генерал Земсков выйдут на площадь перед городским советом (ратушей), где заседают переговорщики, для совместного заявления для прессы. Почему журналистов не пускают внутрь - я не понимаю. Совместное заявление будет озвучено где-то около четырех часов, так что у меня есть время немногим менее суток.
  
  * * *
  Купив в ближайшем к гостинице магазине гражданскую одежду я переоблачаюсь, после чего сдаю мундир в химчистку при гостинице. Кроме того, попросив меня не выписывать из номера, я говорю на рецепшине, что хочу заплатить за номер вплоть до вечера следующего дня.
  
  * * *
  Переодевшись в гражданское я иду осматривать площадь перед городской ратушей. Площадь представляет собой простой длинный и узкий мощеный прямоугольник, на который выходит сразу несколько улиц, и на который своими "парадными" фасадами выходят главные здания Мюнхена - Полицейское Управление, сама Ратуша (городской совет), областной комитет по делам ветеранов и беженцев, Медицинское Государственное страховое общество инвалидов и центральная (она же единственная на весь город) библиотека.
  Слева от фасада Ратуши находится относительно недавно построенный, такой весь из себя грязный и нелепый неработающий фонтан, вылепленный в барочном стиле из типовых бетонных деталек. Рядом с фонтаном - всего одна лавка для сидения, так же нелепо обращенная вполоборота к угловому зданию Института Рейхсуправления Строительством в Мюнхене. Там я на короткое время располагаюсь, положив ногу на ногу и закурив.
  Я прикидываю, что эту площадь можно при желании запросто блокировать, так что ни войти на нее, ни выскользнуть с нее никому не удастся. Но это - если все делать по уму, а не в традиционном "немецком" стиле, при полной нашей (только у нас одних такое может быть, все ни как у людей!) безалаберности и разгильдяйстве! Впрочем, речь сейчас идет не об этом. Я ловлю себя на том, что ищу путей своего отхода, хотя на это рассчитывать мне сейчас как раз крайне опасно и вредно для дела! Если завтра при выходе Земскова и Магистра к прессе безопасностью этих переговорщиков будут заниматься русские, то, как мне кажется, у меня нет шансов даже оказаться на площади...
  
  22 августа 2149 года, пятница.
  Последний раз переночевав в гостинице, утром я забираю мундир из химчистки, переодеваюсь снова в военное, надеваю все свои награды (кроме четвертого креста, он будет обращать на меня внимание патрулей точно) и иду завтракать на первый этаж. После завтрака я отправляюсь гулять по городу, только через два часа поймав себя на мысли, что где-то в глубине души хочу, чтобы меня, если я уж в розыске, поймали бы полицейские, либо военные. Тогда, пусть и очень призрачный, но у меня есть шанс. А так...
  
  * * *
  Как бы то ни было, но в два часа дня я уже на площади перед ратушей, захожу в одно кафе, которое, не смотря на столь ранний час, переполнено. Какое-то время приходится постоять в ожидании того, что освободится место, несколько раз приходится отказываться, когда места появляются (на одного человека места освобождаются быстрее), когда оказывается, что оттуда я не смогу словить выход Магистра на площадь даже по телевизору.
  Уже где-то без двадцати три меня все-таки усаживают за столик у большого окна, выходящего на площадь, и тут время резко меняет ход.
  Я сразу заказываю себе мороженное и несколько чашек кофе и потом медленно потребляю все это, тягостно раздумывая о собственном конце, часто смотря на часы.
  
  * * *
  Моя жизнь, как это уже не раз было на фронте, проходит передо мной, представляясь такими киношными картинами в размытом серым варианте.
  Что же я могу сейчас вспомнить? Детство вспоминать просто не хочется. Юность... до фронта? Тоже. Война с англичанами и французами? Страшная тягомотина без особых приключений и опасностей. Я вспоминаю французских солдат, радостно сдававшихся нам в плен, потому что они знали, что через несколько часов по установленному порядку вернутся к своим в обмен на наших пленных, англичан, старавшихся побыстрее уйти с поля боя, лишь только возникнет хотя бы намек на то, что их атаке кто-то будет противостоять. Да. Так все начиналось, так все было, пока не вмешались эти нецивилизованные американцы, но и они, что тут скажешь, "помелькали" слегка и теперь бегут восвояси, стараясь уйти с территории нашей страны. А мы? Мы не выиграли, но и не проиграли, мы просто бесконечно устали и вымотались, мы хотим покоя, тишины и отдыха. Нулевой результат. Сейчас, честно говоря, даже хитрые русские в моем представлении выглядят людьми, особо ничего не добившимися. Ну, владеют они Восточной Европой, ну а дальше-то что? Если они ею так владеют, и при этом удовлетворены и чувствуют себя комфортно - так и бог же с ними, чем бы дитя не тешилось! Что они всем этим хотят доказать? Что они крутые? Да кто ж этого не знает? Все-таки первая страна в мире по уровню комфортности проживания.
  Снаряды и самолеты рвут небо, танки своими гусеницами наносят ей глубокие раны, но и это забудется, затянется, и над бывшими полями страшных сражений воцарится тишина и будут щебетать птички!
  Нас никто не вспомнит, и даже никто, как мне кажется, не спросит: "С чего все началось?". А началось все с...
  
  Падения самолета - вдруг возникает в моей голове странная фраза, совершенно мне не понятная, и тут же площадь через стекло передо мной приходит в движение, мелькают частые вспышки фотоаппаратов. Улыбаясь, в окружении своих свит по большой лестнице ратуши от входа вниз спускаются Магистр и господин Земсков. Я смотрю на часы, показывающие 15:16. Рано что-то они! Ну да ладно. Положив деньги радом с недопитым кофе, отбросив от себя мрачные мысли, я встаю и направляюсь к выходу - на встречу своей судьбе. Да будет так!
  Когда я выхожу из кафе на площадь, именно в этот момент на короткий миг сквозь низкие облака прорывается луч солнца, давая мне понять, что я поступаю правильно.
  
  * * *
  С трудом протиснувшись через плотную толпу журналистов, я, наконец, оказываюсь во втором ряду непосредственно напротив улыбающегося Магистра, очень довольного, как раз разворачивающего извлеченную из кармана штанов бумажку.
  ― Дорогие друзья!- откашлявшись, все еще улыбаясь, начинает он, обращаясь к журналистам. - Позвольте мне сделать заявление для прессы!
  На Магистра направлены осветители телевизионщиков, его слепят вспышки фотографов, но он все равно разглядел в толпе меня!
  ― Минутку! - прерывая начало собственного выступления, вдруг говорит он. - Йоххан? И ты здесь? Как я рад тебя видеть, дружище! - Магистр жестом предлагает мне выйти к нему:
  ― Господа! - несколько театрально говорит Магистр, когда я оказался уже рядом с ним, - позвольте представить вам не много, не мало - ближайшего соратника Адольфа Гитлера Йохана Штроуббе. Смотрите! Даже этот человек сейчас с нами, пришел к нам, потому что он, как я в этом уверен - патриот своей родины, и в трудную для Германии минуту хочет быть на правильной стороне!
  Тут Магистр под многочисленные вспышки протягивает мне руку для пожатия, получая от меня в ответ короткую очередь в голову из моего пистолета- пулемета.
  Верхнюю часть черепушки Магистра сносит напрочь, с него слетает окровавленная вмиг фуражка, в разные стороны разлетаются куски его черепа, мозги и кровь.
  На секунду все замирают, а потом, как по приказу, все гражданские падают на землю, вжимаются в нее, военные же стоят, как вкопанные, находясь от удивления в ступоре.
  ― Смерть предателям! - тихо говорю я, слегка взвизгнув (у меня в горле пересохло), обращаясь к журналистам - и на этом все.
  Я целую секунду жду пулю в голову, но когда эта бесконечность прошла, а пуля меня так и не достала, мне вдруг дико захотелось жить. Я, уже не контролируя себя от страха, предпринимаю попытку ретироваться, пока все в ступоре, аккуратно переступая через вжавшихся в брусчатку журналистов:
  ― Простите! - говорю я кому-то, наступив на его руку. - Извините! - еще раз говорю, раздавив чей-то фотоаппарат.
  
  * * *
  Но чудес не бывает. И уже не деликатно, а прямо шагая по журналистам меня начинает догонять охрана Магистра. Тогда и я припускаю, на ходу все еще извиняясь перед теми, на кого наступил.
  Охранники же, схватив меня, почему-то не убивают, они вообще не стреляют по мне, они почему-то начинают меня бить. Вырвавшись из их цепких объятий первый раз, решив, что мне конец, я бегу к тому самому грязненькому фонтану, о котором уже говорил, и который, видимо, по случаю, фонтанировал.
  У меня пересохло во рту, и обуяла дикая жажда. Воспринимая это свое желание пить как последнюю волю человека приговоренного к смерти, я думаю, что имею полное право сейчас попить пусть и из этого неказистого фонтанчика.
  По пути к фонтану меня несколько раз сбивают с ног, на меня наваливаются, но я вырываюсь и продолжаю бежать к фонтану.
  Добежав быстрее своих преследователей, я перегибаюсь у бордюра "ложа" фонтана и погружаюсь в воду с головой. Я пью! И эта вода, слегка притравленная хлорочкой мне сейчас кажется сладчайшим нектаром из всех, что были на земле! Честно! Вкуснее Пепси-Колы!
  Я делаю несколько глотков с величайшим наслаждением, но тут меня хватают и вытаскивают наружу! Я отбиваюсь, как могу, и снова погружаюсь в воду. Меня опять вытаскивают, и тогда в лицо одному из моих мучителей я направляю дуло своего пистолета- пулемета. Но выстрелить? Не дай бог! Смерти закончились, закончилась война, закончился Гитлер и Магистр. Закончился даже проект "Круг", всё! Какие смерти после того, как война закончилась? Парень пугается, но я, конечно, в него не стреляю. Тогда снова погрузив голову в воду фонтана я чувствую - очень больно, как мне заламывают руки и буквально выковыривают из правой руки мой небольшой пистолет-пулемет.
  
  * * *
  Со всех сторон на меня сыпятся удары, и тут эти бийцы меняют тактику: видимо поняв, что вытащить меня из фонтана им будет трудно, они решили меня в фонтане притопить, и тут я думаю, что мне конец. Когда нехватка воздуха становится катастрофой для моего организма, неожиданным образом, как еще недавно прошлое, передо мной встают картины моего будущего, которые в тот момент, в фонтане, конечно, казались картинами фантастическими и несбыточными.
  
  * * *
  Моя душа улетает далеко на восток! Туда, где пространства, воздух и настоящая свобода, туда, где живут красивые, добрые и свободные люди с серо-голубыми глазами, туда, где свежесть зимнего утра внушает всем святость и гуманность, в эти красивые и цивилизованные города, никогда не знавшие мерзости "кровавых бань" старушки-Европы! О, Господи, как же я хочу туда! Хоть одним глазком поглядеть, как надо жить, как люди живут!
  Это не наше, немецкое и европейское полускотское жалкое влачение своей короткой и бесполезной, убогой жизни, это - настоящая роскошь и свобода!
  Я вижу огромный, белый и чистый город, где шикарные рестораны и шикарные женщины, я почему-то вижу, как и я сам там сижу - скромно, в уголочке, как наблюдатель, со стороны, но я все-таки каким-то неведомым образом там, там, где всем нам не быть никогда, и удел наш - жесток и жалок, потому что мы - несчастные люди с несчастным, жестоким, кровавым и ленивым европейским менталитетом!
  Я вижу, будто сижу в каком-то кабинете в большом здании напротив которого - не как в Европе, маленькая и жалкая, а большая площадь, на которой на высоком постаменте стоит большой памятник человеку, которого русские зовут Железным, меня спрашивают о проекте "Круг", а я мнусь, меня угощают душистым русским чаем и бутербродом с чем-то черным, я уже было хочу рассказать русским все, как есть, но потом передумываю...
  В глазах темнеет, и мне кажется, будто голова вот-вот взорвется от недостатка кислорода, только что я хотел напиться воды, теперь же все, что мне требуется - это один, всего один глоток воздуха...
  
  * * *
  Даже сквозь толщу воды слышен громоподобный окрик русского генерала Земскова:
  ― Это что за безобразие? А ну прекратить мучить военнопленного! - меня вытаскивают из воды, и я лицом к лицу оказываюсь с этим человеком. Я хватаю воздух, жадно, как бы впрок, потому что совсем не уверен, что меня снова не погрузят в воду.
  ― Объявляю этого человека - нашим военнопленным! - снова громоподобно произносит Земсков. - Отныне он - под защитой нашего государства!
  Русские отволакивают меня в сторону, окружив плотным кольцом, и охране Магистра, так профукавшей своего хозяина, приходится смириться.
  
  * * *
  Уже через полчаса меня везут в русском бронеавтомобиле в Берлин, который всего через несколько часов мне даже удается порассматривать в щелочку- бойницу для автоматчика, а после - еще дальше на восток, в Польшу, и там- на военный аэродром в
  Све-боз-ди-не и далее - в Москву.
  
  
  Послесловие.
  2149-2154 года.
  В Москве я пробыл пять лет, но за все это время, не смотря ни на какой комфорт пребывания в этой замечательной столице замечательного, богатейшего государства в мире - Великой России, даже на минуту не мог себе представить, что останусь здесь и не вернусь в Германию.
  Первые два года я жил в самом центре Москвы, в большой и шикарной гостинице напротив Кремля, меня очень тщательно охраняли, и за мной постоянно следили. Охраняли меня, конечно, от себя самого, иными словами, следили, чтобы я не сбежал.
  На третий год режим смягчился, и за мной просто следили, куда бы я ни шел, но уже на четвертый год пребывания в столице русских я был почти вольная птица, мог ходить, куда захочу.
  Все это время я писал русским разные "воспоминания" о Гитлере и Магистре, а так же заполнял тесты, время от времени сталкиваясь с очень каверзно поставленными вопросами, завуалировано и по-хитрому подводящими меня к тому, чтобы открыть русским информацию о проекте "Серебряный Круг". Сделав вид, что иду у них на поводу, я сдаю русским только часть той информации, которую знаю - говорю им, что, дескать, в курсе, как люди Магистра, союзника русских, вывезли в Мюнхен всю информацию по проекту.
  Где же находится само устройство - я не рассказывал.
  
  * * *
  У русских вопросов ко мне было очень много, но, тем не менее, на третий год мне позволили работать, и на разные допросы - расспросы я стал ходить не чаще, чем раз в две недели.
  Я занялся, используя "дар Вельзевула", переводами, в чем быстро достиг немалых успехов, так что со мной стали сотрудничать многие издательства Москвы, и это мне позволило уже жить не за счет гостеприимства русских спецслужб, а за свой собственный. Шикарную гостиницу в самом центре Москвы, конечно, пришлось оставить, чему я, впрочем, особенно не огорчился. Жить несколько лет подряд среди постоянного движения туристов с чемоданами - это сложно. Напоминает жизнь на вокзале, это очень некомфортно даже не смотря на мою военную мобильность.
  
  * * *
  По работе переводчика мне пришлось даже поездить по России, по ее шикарным городам. Я был несколько раз в Петербурге, в Екатеринбурге, в Новосибирске и в прекрасном Волгограде. В Волгограде (через свое издательство) я познакомился с замечательным и очень известным русским писателем Романом Садовским (Белоусовым), с которым мы сдружились, так что я уже и не по работе ездил к нему несколько раз в гости.
  Как-то раз, будучи в Волгограде, в одном кафе на Мамаевом кургане, рядом с музеем И.В.Сталина, за кружкой замечательного местного крепкого медового пива "Царская любовь" я рассказал Роману всю историю проекта "Круг". Роман, какое-то время подумав, сказал мне, что, скорее всего мне не следует рассказывать о месте, где я спрятал это устройство, даже таким замечательным людям, как русские разведчики, даже такой замечательной и гуманной организации, как КГБ.
  Именно Роман меня окончательно убедил, что мне следует молчать, сколько смогу.
  
  * * *
  Как бы то ни было, где-то уже на пятом году моего пребывания в России, меня как-то раз вызвали в КГБ на Лубянку и там сказали, что если я хочу вернуться в Германию, то я смогу это сделать как только захочу. Не желая более финансово утруждать моих друзей с Лубянки, я, расквитавшись со всеми делами в Москве, через месяц беру за свой счет билет на самолет до Берлина. Русские из КГБ настолько любезны, что даже берутся подвезти меня в аэропорт.
  
  * * *
  Как бы то ни было, но за годы пребывания в России я совершенно не интересовался положением дел в Германии и в принципе имел основания беспокоится за свою судьбу. Не будут ли мне мстить за смерть Магистра? Не привлекут ли меня к уголовной ответственности, например за смерть Гертруды?
  Конечно, была надежда на то, что русские спецслужбы проследят за моей дальнейшей судьбой на родине, да только зачем им это? Нужную им информацию я им так и не передал, они могли на меня злиться. Решив, что в крайнем случае буду прорываться на ближайшую военную базу русских, а там, в обмен на защиту пообещаю сдать все по "Серебряному Кругу" я предаю свою судьбу полностью на волю Провидения.
  
  Конец 2154 года.
  Тем не менее, на месте все оказывается лучше, нежели я думал. Лишенное своего лидера правительство в Мюнхене быстро сошло на нет, и всю власть на себя взяло правительство в Берлине, в котором были преданные сторонники Адольфа Гитлера, и которые, как оказалось, обо мне не забыли. В аэропорту меня встретили, как героя, разместили на первое время, объяснили что да как сейчас в нашей стране.
  Мне предлагали вернуться в Канцелярию, занять какой-нибудь необременительный пост, но я, поблагодарив, отказался, и, вновь связавшись с московскими издательствами, набрав себе работы, с головой ушел в переводы.
  
  2159 год.
  Через какое-то время я купил себе небольшой, но уютненький домик в предместьях Берлина, и переехал туда из берлинской муниципальной квартиры. Еще через какое-то время я стал много ездить по Европе, правда, сразу же, как только я стал путешествовать, закрылись для туристов Франция и Англия. Германия процветала, получая немалые деньги как плату за аренду немецких земель под многочисленные военные базы русских, а после того, как русские стали освобождать Францию от гнета англичан - еще и за транзит грузов через нашу территорию.
  Признав немцев союзниками России, англичане закрыли свою страну для наших туристов, но запрет этот был недолгим, потому что вскоре после Франции русские освободили еще и Англию от гнета американцев, и путешествовать стало возможно по всей Европе.
  
  2159-2162 года.
  Таким образом я объездил всю Европу, после чего даже побывал на Кубе, где так же было полным- полно наших русских союзников, и даже на территории бывших О.Ш.А. В Америке я пробыл недолго, попросту мне там не понравилось. На территории бывших О.Ш.А образовалось несколько государств, в которые бывшие граждане Объединенных Штатов разбрелись по расовым, национальным и политическим признакам. Ни о каком комфорте в Америке речи просто не шло. Гостиницы у этих людей грязные, цены высокие, люди злые, грубые, ленивые и постоянно пьяные. Понятия утонченности и эстетики, красоты и такта отсутствуют напрочь. Кроме того, эти американские государства постоянно друг с другом враждовали, так что находиться на их территориях было небезопасно. Везде преступность, воровство и грабеж, да и еще терроризм. Ну и коррупция, разумеется, без нее, без взяток, американцы, любой расы, вероисповедания и политических взглядов попросту не мыслят своей жизни. Очень смешно было узнать, что американцы, как оказалось, с коррупцией еще и борются! Притом постоянно и прилагая большие усилия!
  Короче в России - лучше всех, Европа сильно проигрывает России, на Кубе - все, как в России, только тепло еще, а вот в Америке - хуже всех, просто ужасно.
  
  8 мая 2162 года, суббота.
  Как-то раз, вернувшись из своего путешествия в Италию, я все-таки решаюсь найти место, где спрятал устройство "Круг". Это сделать мне было нетрудно, потому как навигатор, на котором я поставил специальную метку был все это время всегда со мной, правда его аккумуляторы давным-давно сели, но это не представляло проблемы.
  Ну так вот, явившись на место я обнаружил не детали устройства, а (под неглубоким слоем дерна) большой полиэтиленовый пакет с картонным конвертом. На конверте было написано следующее:
  Йоххану Штроуббе, лично
  В конверте обнаружилась записка такого содержания:
  Йоххан! Замечательный ты, обалденный человек! Искренне спасибо!
  И подпись: Роман Белоусов, писатель, полковник ГРУ.
  Вот тебе раз. Я некоторое время пребываю в замешательстве, а потом смеюсь. Русские все-таки достали это устройство, и теперь это их проблема. Хитрый Белоусов обвел меня вокруг пальца, использовав мое к нему расположение, но за это я на него не держу зла - я даже уверен, что он был вынужден это сделать, потому как это - его работа. А что касается личных симпатий - так они как были, так и остались.
  
  Июнь 2162 года.
  В Мюнхене, конечно, ни о каких материалах по проекту никто слыхом не слыхивал. Все соратники Магистра, которых мне удалось разыскать, смотрят на меня волком, но, не смотря на это, за все время моего пребывания в городе ничего плохого со мной не происходит.
  В одном из кафе там до сих пор показывали, и с большой гордостью, новостные репортажи времен проведения переговоров Земскова и Магистра. Как раз именно в записи мне наконец удалось посмотреть репортаж о том, как русские раздолбали остатки американской армии, запертые нашими танками на западе Германии.
  Так вот, все-таки добравшись до американцев, русские обрушили на этих жалких и потерянных людей такой шквал огня, что в лесах, где американская армия доживала свои последние дни, все сгорело, было выкорчевано и дымилось! С тех пор там ничего не растет, зато русские посчитали себя в праве на весь мир заявить, что именно они закончили в Европе это ужасное кровопролитие.
  В тех лесах, как раз, первый раз в истории человечества в бой пошли боевые шагающие роботы, нелепые до жути. Ходить по неровной лесистой местности роботы не умели, они постоянно спотыкались и падали, а так как они при этом еще и вели постоянный огонь из крупнокалиберных пулеметов, то, падая, еще и задевали огнем своих товарищей. Зрелище было потрясающее своей нелепостью, так что кадры с роботами заняли всего несколько секунд видеоряда новостного репортажа.
  
  Mein Herz
  
  Мне снятся большие, красивые, готические, высокие, деревянные, полыхающие огнем с искрами башни.
  Мне снится, что в борьбе я сокрушаю булавой сталь.
  Мое сердце! Ты вынесло все!
  Я сжимаю кулак и вижу, какое ты - мое сердце! Стальное, бьющее кровью в вены, дающие живительные соки моему обезумевшему мозгу.
  Кого ты оплакивало и на что ты было готово, мое сердце? Почему ты многократно разрывалось от смертной тоски, страха, боли и печали потерь, но все равно стучишь?
  Кого ты мне дало пережить? Погибших родственников, возлюбленных, боевых товарищей, хороших и добрых руководителей, гуманных недругов, снисходивших к моей вражде с ними?
  Ты очерствело, но ты не умерло и даже не устаешь, не требуешь себе передышки. Ты все выдержало и ты все выдержишь. Потому что нет покоя для безумных, идущих в ночи наугад среди опасности от врагов. Нет покоя тем, кто постоянно и методично ищет приключений на свою непоседливую задницу. Нет покоя тем пытливым умам, которые, имея работающие жизненные механизмы, желают вникнуть в их суть и все нахрен раскурочивают! Нет предела тебе, человек! Потому что как море глубоко, как небо высоко, как горизонт широко раскинулось над землей твое безмерное и ничем не ограниченное безумие!!!
  И все перенесет сердце, бьющиеся в такт истории.
  Все перенесло мое сердце. Все выдержало.
  
  Не выдержало оно лишь один раз
  
  * * *
  8 мая 2176 года, среда.
  Будучи в Каннах на кинофестивале, заказав заранее себе VIP- билеты на некоторые церемонии и кинопоказы, я как-то прогуливался по каннской набережной у моря, "оздоравливаясь" морским воздухом с примесью запаха солярки, созерцая красивые облака зависшие над морем, до тех пор, пока не увидел, как высоко-высоко в небе, слегка в сторону от прикрытого облаками солнца сошлись в схватке двое: Вельзевул и архангел Гавриил.
  И пока эти персонажи просто дубасили друг друга по лицам - терпеть было еще куда ни шло, но вот когда Гавриил вцепился Вельзевулу в волосы, а тот, обхватив лицо Гавриила ладонями, стал пытаться выдавить архангелу глаза - в моей грудной клетке что-то ёкнуло, надломилось, и пронзившая грудь острая боль повалила меня на землю.
  Последнее, что я увидел - был гранитный бордюр каннской набережной и ноги окруживших меня со всех сторон людей, пытавшихся придти на помощь безнадежно обреченному.
  Последнее, что я услышал - бормотание себе под нос господина Сатаны, при написании очередной "Пояснительной записки" в адрес Господа Бога. К записке прилагались необходимые, как господину Сатане казалось, "Дополнения", "Разъяснения", и "Исправления" с "Приложениями".
  
  И на этом, пожалуй, всё.
  
  * * *
  В моем же сердце - огонь пылает.
  Все объясняет.
  Все выжигает!
  По всюду ужас,
  и смерти вонь,
  В моем же сердце-
  горит огонь.
  
  В сердцах же ваших
  Угли - не тлеют.
  Почти не светят,
  Совсем не греют.
  Как крысы - в норы,
  Люди - домой.
  Скорей оставь их.
  Пойдем со мной!
  
  К О Н Е Ц
  
  13-II-2009 г. Москва. Кризис.
  
  P.S.
  Приглашение.
  Срочно. В секретариат Президента. 13 июля 2202 года.
  Кому: Господину Президенту Мичигана, Алабамы, Арканзаса и Южной Каролины Дэвиду Салам-Ибн-Хуссейни.
  Уважаемый господин Президент!
  От лица всех служащих нашего управления приглашаем Вас на церемонию открытия памятника агенту нашего управления Сильверу Готлибу, которая пройдет с 11 до 12 часов пополудни 16 июля 2202 года у главного входа в здание Мичиганского Технологического Университета.
  Справка: Сильвер Готлиб, агент ЦРУ, уроженец штата Мичиган, заменяя собой персону особой государственной важности Джека Спайдета в ходе V Мировой Войны погиб во время проведения секретной миссии на территории Германии. Подробности миссии нашего разведчика не известны до сих пор, но, как нам стало известно из рассекреченных архивов три года назад, со слов германской агентуры, работавшей во время войны на США (в частности некоего агента "Магистр"), миссия нашего агента предопределила судьбу Германии в V Мировой Войне, подведя ее к военному и политическому краху. С тех пор Германия потеряла свою политическую независимость и полностью находится под внешним управлением ВР.
  С уважением, директор департамента по внешним связям Главного разведовательного управления Мичигана, Алабамы, Арканзаса и Южной Дакоты Салман Николадзе.
  12.07.2202.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"