Можно сказать, что хорошие отношения с лошадьми у Женечки в крови. Женечкин дедушка, служивший в царской армии, как-то аж приз взял на скачках - и получил лично из царевых рук наградные серебряные часы работы Павла Буре. К тому же, во времена Женечкиной юности разрыв между городским и деревенским ребенком не был так велик и живую лошадь можно было увидеть не только на картинке.
В частности, сокращению разрыва способствовала ежегодная отправка студентов на картошку. Или на капусту. Или что там срочно надо убрать подшефному (или шефствующему, это как посмотреть) колхозу или совхозу.
И вот с таким студенческим отрядом Женечка и оказался среди бескрайних полей, на которых надлежало срочно повыдергать из земли морковку. Сорок голодных гавров, из которых готовить не умеет никто, а чтобы жрать то, чем пытаются кормить гостеприимные хозяева, надо иметь не городской желудок. По поводу телятины "а ла броненосец "Потемкин"" пришлось аж до местной партийной элиты добираться.
В общем, слово за слово - и было решено, что продукты-то студентам выдавать будут, а готовят пусть сами, раз такие привередливые. Так Женечка стал "кокшей" или "поварешкой" - то есть, поваром, в условиях, приближенных к военно-полевым. Надо сказать, справлялся он неплохо, даже понос никого не пробрал. А заодно обучил местных жительниц, как можно нажарить блинчиков при полном отсутствии в магазине муки, зато наличии яичной лапши в количестве "да засыпься ею, ирод окаянный".
А, да. Магазин. До магазина надо было топать несколько километров. А у Женечки сорок гавров. И хочешь, не хочешь, а хлебом к обеду их надо обеспечить.
И была в колхозе списанная из армии кобыла Машка. Кавалерийская кобыла ходить в упряжи не желала - запрягай ее хоть в телегу, хоть в пролетку - не пойдет, и все тут. Конюх предупреждал, что не будет она в упряжи ходить, только кто же его слушал. Кобылу лупили все, кому не лень - Машка стояла на своем и никуда не шла. Когда один особо умный избил кобылу вилами - конюх озверел, пообещал засунуть эти вилы в жопу следующему народному умельцу и кобылу выдавать на работы перестал, хоть режьте его, хоть так ешьте.
И тут, прямо по соседству с конюшней, в бараке, нарисовались студенты. И их "кокша" был послан к конюху за транспортным средством для поездок в магазин. Конюх средство выдал в простейшей комплектации: Машка, уздечка и старенькое одеяло вместо седла.
Средство зашло в барак познакомиться во время завтрака, благосклонно вкусило сухарей, соли, сахара, яблок и морковки - и возвращаться в конюшню отказалось. Так и поселилось на террасе. Со временем все привыкли в ночи выходить на улицу осторожно, чтобы не споткнуться об спящую под дверью кобылу.
С Женечкой у Машки возникло моментальное и полное взаимопонимание. Она неторопливо трусила до магазина и обратно, стараясь не уронить седока, он старался не мешать ей это делать. Как-то, от большой любви, Машка даже забрела ночью в барак, решив прикорнуть у Женечкиной постели - и пришлось ее оттуда выдворять задом, пока кто-нибудь случайно не спрыгнул с верхней койки прямо на нее. Покалечится ведь и кобылу покалечит.
И вот, в очередной раз, Женечка прибыл в магазин. Привязал Машку к забору и отправился за хлебом. Выйдя из магазина с набитым битком рюкзаком, в котором что-то подозрительно позвякивало и побулькивало, Женечка с возмущением обнаружил, что какой-то хлюст уже отвязал его кобылу от забора и пытается куда-то увести.
Хлюст оказался местным агрономом. Заявившим, что, мол, у него страда, каждая лошадь на счету, а ты, парень, молодой еще, пешком дойдешь.
- Так не пойдет она в упряжи, - попытался спорить Женечка.
- Ничего, вдарю как следует - побежит, - ответил агроном и покрепче ухватился за повод.
И тут Женечка, любивший живую природу со всем пылом потомственного горожанина, начал злиться.
Женечка повесил звякающий рюкзак на забор и вскочил Машке на спину. Кобыла и ухом не повела, только чуть попятилась от агронома, старательно тянувшего повод в надежде перетянуть добрых пятьсот кило собственного достоинства и невозмутимости. И тогда Женечка упал на Машкину шею, обхватил ее руками покрепче и сунул носки ботинок под передние ноги лошади.
Машка все поняла правильно и взвилась на дыбы. Агроном повис на поводе, повисел пару секунд и рухнул в пыль. Машка аккуратно развернулась на задних ногах на 30 градусов, опустилась на все четыре, Женечка подхватил с забора рюкзак - и они рванули с места галопом в сторону конюшни.
Очень сильно запылившийся агроном прибежал туда примерно через час, волоча за собой председателя, которому вот прямо сейчас было не до агронома и, тем более, не до каких-то кобыл.
Машка благоразумно ушла на террасу и там залегла. Зато вышел конюх. И Женечка. И вышеупомянутые сорок гавров. Причем конюх вышел не один, а с вилами. Усталый председатель стал излагать жалобу агронома, которого какой-то студент чуть не убил посредством бешеной кобылы, пытаясь выяснить, а что, собственно, происходит. Агроном вился сзади. Конюх небрежно помахивал вилами, Женечка рассказывал про попытку угона транспортного средства, пока председателя не дошло.
- Это какая такая кобыла? Это Машка, что ли?
С террасы высунулась гнедая морда с вековечной печалью во взоре. Морде тут же сунули здоровенный сухарь - и она убралась обратно.
- Машка, - хором подтвердили конюх и Женечка.
- Так она ж психованная! На ней же ездить нельзя!
- Ездить - можно. Запрягать - без толку. Впрочем, ему, - Женечка ткнул пальцем в агронома, - и верхом не советую.
Когда на следующий год те же студенты приехали в тот же колхоз, Машка разжилась новеньким седлом. Конюх ездил на ней за водкой, председатель - по полям, когда ломалась машина, а запрягать ее больше никто и не пытался.