Аннотация: Это, то мимо чего мы проходим каждый день...
КАК ВАМ У НАС?
"Вера без дела мертва есть..."
В огромных валенках, вся в каких то жутких лохмотьях и шалёнке, для тепла, раза два перекрученной вокруг головы, у входа на городской рынок стояла старушка. Тут же, у ног, судя по вмятинам, видавшая виды, алюминиевая кастрюлька с кусочками хлеба на дне. Рядом с кастрюлькой, на тюфячке, возлежала собака. Грязная свалявшаяся в клочья и порядком поредевшая шерсть, давно утратившая свою былую пушистость, была, когда-то, пожалуй, кофейного цвета. Из одежды на собаке присутствовал ошейник, и что-то вроде попоны, которой старушка всякий раз заботливо укрывала зябнущее, вздрагивающее тельце. Остатки пушистости на мордочке, были аккуратно собраны в жиденький пучёк и украшены жёваным капроновым бантом либо розового либо голубого цвета. Это что касается украшений. Прошлогодние репьи, насмерть закатавшиеся в редкой растительности, пожалуй нельзя было отнести ни к одежде, ни к украшениям.
От ошейника тянулся замызганный поводок, свободный конец которого опоясывал старушку. То-ли собака была привязана к старушке, то-ли старушка к собаке - трудно сказать: кто из них больше нуждался друг в друге.
Лицо у старушки смуглое, немилосердно исполосованное морщинами, будто кора старого тополя-осокоря. Глаза черные, без блеска, не злые и не добрые: блаженные какие-то. Скорее требовательные, чем просящие и тот, на ком останавливался их взгляд, непременно опускал ей что-нибудь в кастрюльку. Рук за милостыней она не протягивала, опиралась ими всё время на жиденькую палочку. Кто знает, может и опиралась только затем, чтобы не протягивать? Торговки с рынка, говаривали, что так оно и есть. Ведь для того, чтобы подать, приходилось сначала "поклониться" складывая подаяние к её ногам. Как и хозяйка, собака также спокойно и с достоинством, разглядывала, что-то такое над головами у толпы, чего никто другой разглядеть кроме них не мог, даже если очень захотел бы этого. Флегматичная как чучело, она совсем не реагировала на подающего.
Старушка с собакой ни у кого ничего не просили, ни с кем ни разговаривали а просто ... ждали, когда кастрюлька наполнится хлебом.
Ближе к середине дня, когда рынок начинал потихоньку сворачиваться, старушка, держа в одной руке не нужную ей до завтра палочку, в другой несла потяжелевшую кастрюльку за тряпицу прилаженную вместо ручки. Собака по-прежнему привязанная к старушке, вяло семенит за ней на своих кривых и коротких лапах. Они бредут, по раз навсегда проложенному маршруту, вдоль монастырской стены. Никто не обращает на них внимания. Возле небольшой стайки молоденьких липок, ещё совсем озябших, но уже отвечающих на первую ласку солнца блеском ветвей, она остановилась. Старушка трижды наложила на себя крестное знамение, глядя на монастырские головки, увенчанные золотыми крестами. Сегодня они радостно искрились, то-ли от благовеста, который словно очищал воздух от духовных немощей в пределах своей слышимости, подобно серебряному кресту, который опускают в купель к окрещаемому для очищения его от телесных недугов, то ли от первого весеннего солнца, несущего новую радость и новую надежду. Поставив на камень, как на столешицу свою кастрюльку и изработавшими свой век руками, путавшимися в тряпице, старушка начала возиться с крышкой.
Если старая женщина не привлекала к себе никакого интереса со стороны людей, то несколько сот других более внимательных и голодных глаз наблюдали за каждым её движением, потому, что стоило ей тяжело разогнуться, как вокруг забурлил, зашелестел, задвигался тугими крыльями воздух. И сотни голубей начали падать, будто серые камни с неба, садясь на голову, и плечи старушке. Она черпала пригоршнями из своей кастрюльки размоченный хлеб и раздавала, рассыпала вокруг то, единственное, что она могла дать этим небесным бомжам - возможность не умереть с голода. В ответ благодарные птицы облепили старушку всю, с головы до ног. Живая, тёплая пирамида из серых комочков, очень похожая, со стороны, на груду булыжника, вдруг обернулась, явив собой знамение, в статую Собранных Камней.
Только тот, кто понимал, что все камни уже разбросаны, и давно наступило время собирать их, тот и собирал. Как умел, конечно.
Люди останавливались, смотрели, удивлялись вряд ли понимая, что происходит у них на глазах. Все они торопились в храм помолиться, чтобы постичь там заповеди Божьи, уяснить смысл его учения. Но немногим дано понять, что смысл заповедей Божьих, как раз и заключается в том, чтобы следовать им ещё при земной жизни, а не только учиться постигать его, чтобы обеспечить себе жизнь вечную.
А голуби были ничьими. И старушка с собакой тоже...
* * *
Еще на подступах к монастырю, прихожан и паломников встречает толпа нарочито неряшливо одетых людей. Все они очень разные: молодые, старые, калеки на костылях, инвалиды и не очень. Вон, у самых ворот, стоит монашка с коробочкой на груди, сплошь изрисованной крестами.
- Подайте, Христа ради на строительство храма Божия!
Бесконечно крестясь и избегая глядеть в глаза, гнусаво канючит она не переставая. Ох уж эта Валька! Всем местным, доподлинно известно, что сия особа, подпустившая не одного красного петуха своим соседям, никакого отношения к монашескому чину не имеет.
- Сроют храмы, строют, а настоящих христиан больше не становится. Так себе... одни верующие - проговорила, женщина в платочке, явно не имеющему отношения к её гардеробу. Одета она была скорей стильно, чем обыкновенно. Вздохнула, но всё же просунула купюру в коробочку "монашки". Туристка, наверное.
Вот стоит многодетная мать, посиневшая в заботе о своих малолетних детях. Кстати все они тут же. Шныряют, серыми воробышками, между неповоротливыми инвалидами и успевают первыми разжалобить рассеяных туристов, пока те удивлённо цокают языками на рассказы экскурсовода, о том, что по этим камням хаживал сам батюшка-царь Иван Васильевич Грозный.
А мальцы, лет по тринадцати, бойко пристающие ко всему, что шевелится, ничуть не смущаясь называя себя сиротами и инвалидами с детства. Пожалуй это справедливо.
- Лёх, ну ты чё, загрузился, в натуре?
- Ага, прям, по-самые помидоры! Да ладно, пошли Егорша. Всё равно щас навару не будет. Теперь уже когда народ с вечерни повалит.
Идут в кафешку, да ни в какую попало, а в ту, что получше. Там Наташка-официантка закассирует монету на вес и подаст им за отдельный столик отменный обед с фирменными отбивными, а на десерт сигареты с пивом.
Но все это мелочёвка, по сравнению с колясочником Саней. Руки у Сани золотые. Но много ли сейчас руками заработаешь? Да и на пенсию инвалидскую далеко не уедешь. А ведь он семейный. Женился на детдомовке Любке, да ещё помощника себе соорудили. Покормит его Любка, грудного, да и поставит в коляске рядом с папашей. Сама же неподалёку из-за кустов наблюдает. Поможет, если Васька сильно раскапризничается. А когда в меру, так это только на пользу. Больше подают. Психика у Сани добрая. Только не перечь. Мигом за костыли хватается. Виртуозно ими владеет, надо сказать.
- Ты, Любка, смотри! Если узнаю, что от меня налево гуляешь - убью! И экспертизу я тебе, на Ваську - устрою!
У бедной Любки глаза и так от, природы, в разные стороны смотрят, а тут от страха сразу в одном фокусе сошлись.
Действительно, уж очень они разные. Но может потому и собрались здесь, что на мир смотрят все одинаково, только так: прикидывая и оценивая сколько он им подаст сегодня. А мир подаёт им и сегодня и завтра, потому что знает грех за обман падёт не на дающего, а на берущего...
Подкатила шикарного вида машина. На номерном знаке три семёрки обозначено. А этим-то, что нужно? Ведь, судя по номерам они уже сами себе счастья намерили сколько надо. Грехи что ли замаливать приехали? Из машины выгружается иностранного вида публика. Шумная, улыбчивая. Всё время что-то жующая. Так и летят в разные стороны салфеточки, обёрточки да пластиковые бутылки. Вокруг, них, сразу разгадав намерения просящей братии, в боевом каре выступили, насупившиеся как быки-рогачи бритоголовые мальчики. Странно, почему они кольца на ушах носят? Им бы в нос их продеть в самый раз. Толпа, тряхнув с досады лохмотьями, отступила недовольно урча. А тут откуда ни возьмись - Коля. Идёт, светится весь, иностранцам навстречу. Даже бугаи расступились. За гида встречающего приняли. А он и впрямь тут хозяин. Руки раскинул. Улыбается по-детски: легко и светло. И только когда подошёл совсем близко, все сразу поняли, что перед ними, милостию Божией блаженный стоит. Качки было двинули к нему, а он им радостно, так, совсем чуточку растягивая слова:
- Здравствуйте! Я - Коля! Ну как вам у нас? Давай поцелуемся!
В глазах - только тревога, а ну как и впрямь не понравится? Иностранцы притихли с трудом соображая: что всё это значит? А Коля, меж тем, принялся деловито собирать мусор, разбросанный ими же, качая головой и сетуя на беспорядок. Сам он всегда был на редкость аккуратен. Нет, сколько не учила, его старенькая опрятненькая мама просить милостыню, Коля своё предназначение понимал по-другому. Должен же, хоть кто-то, по-хозяйски, встречать гостей, с законной гордостью проводить и показать им всё самое лучшее, а напоследок поинтересоваться, но уже совсем другим, не заискивающим, а полным сознания исполненного долга, и чувства собственного достоинства, тоном:
- Ну как вам у нас?!
Иностранцы, сказав что-то резкое, отчего сикьюрити напряглись, кинулись отворять дверцы иномарки, погрузились в машину, и почему то потеряв всякий интерес к древним достопримечательностям русской глубинки, резко взяв с места растворились за облачком вонючего дыма.
Маленький город готовился отойти ко сну. Ему и самому не было дела до своих достопримечательностей. Последнее время, как грибы после дождя, росли в основном, питейные заведения, да торговля расцветала пышным цветом.
Как же они? Саньки, Любки, Лёхи, Егорши, Васьки, да ещё Ольги. А никак. Потому. что все они - ничьи.