года без особых надежд на успешное окончание работы...
Сон первый для скрипки с рок-оркестром
Увертюра и... концовка
Валерий Степанович сегодня явно был не в духе: он метался по комнате, словно дикий и совершенно неуправляемый зверь, сбивал многочисленные цветочные горшки с не менее многочисленных подоконников и никак не хотел успокоиться. Впрочем причина не успокаиваться была: его наилюбимейший, скажем даже- единственный сын сегодня снова не пришел ночевать домой. Как и следовало ожидать- без предварительного согласования со своими не менее любимыми, да и не менее единственными родителями. Привыкшая Екатерина Васильевна, жена Валерия Степановича, уже давно спала. А сам же бедный отец метался по комнате, производя очень много шума, может быть просто, чтобы неизвестно перед кем проявить всю суровость своего характера, может- чтобы подготовить себя к предстоящей встрече с сыном, если вдруг он придет ночью, может- чтобы разбудить любимую жену, а может- чтобы не заснуть самому.
Хотя, что и говорить, все попытки оказывались тщетны: если бы сын пришел, В.С. стал бы самим проявлением ласковой заботливости, подобно любящей бабушке, сын же его возвращаться не собирался, жену не смог бы разбудить и ядерный взрыв под окнами, а сам Валерий стал потихоньку клевать носом.
Как это водится, сначала он просто присел на диванчик в гостинной комнате, скрестил руки на своей уже не могучей, но очень волосатой груди, за которую Екатерина Васильевна - любимая жена - часто его называла "ее горилкой" (не путать с горiлкой), и молча уставился в потолок, пытаясь сосредоточиться и не заснуть. Впрочем, зря он занял такую расслабленную позицию, так как все его попытки сосредоточения начали давать обратные результаты: веки медленно- медленно, будто боясь спугнуть Морфея, стали тяжелеть и всеми силами старались закрыть глаза. Валерий Степанович противился этому как мог... Но мог он немногое, поэтому через минуту он, свернувшись калачиком посреди дивана, уже выделывал свои замечательные трели, которые даже раз в жизни доводилось слышать не каждому из нас. Надо отдать ему должное- такой храп действительно слышали немногие.
Бедный, уставший от предопределенности всего его окружающего, человек, обремененный неординарным, не по обстановке острым и поистине сильным умом, чувствующий себя лишним здесь, в этом месиве липкого, мягкого, сладкого и, если честно, довольно противного варева, которое называется кратко и просто- жизнь; человек совершенно другого времени, совершенно другой жизни и совершенно незаслуженной судьбы- полуодетым спал на незастеленном грязном диванчике, окруженный комьями земли с ботинок и из цветочных горшков, находясь в редком состоянии приятных снов. Его изрезанное морщинами лицо разгладилось, губы расплылись в улыбке, а сквозь седые жесткие усы прекратил доноситься храп, сменившись на более мирное посапывание.
Такие редкие моменты, когда он бессознательно пытался оторваться от окружающей его действительности, наверное, и были основной целью, да и причиной его существования, на ужасно короткие часы превращая его в жизнь. Это значит, что жил он только в снах, становясь самим собой, отходя от своей личности чем дальше- тем лучше. И речь идет не просто о снах, которые можно посмотреть и чепез пару часов забыть, сверившись с сонником. Речь идет об отдельных жизненных путях проживаемых (бывшим, естественно) русским "вшивым" интеллигентом, Валерием Степановичем Макаренко-Разморозовым...
Сон 4: театр
- Вон она, Алексей Федорыч! Видите? Не уйдет! Обходите ее справа, мы с ребятами зайдем с фронту, ей более некуда будет деваться.
- Как знаете, я, например, считаю, что надежнее будет провести клещи и заставить ее выйти из леса. В лесу против нее мы почти бессильны.
- Да что вы, Алексей Федорыч, никуда ей здесь не спрятаться, будь она хоть в три раза меньше. Ха! Да мы выловим ее в считанные секунды.
- Смотрите только, шкуру не попортите, а то жене на воротник вместо нее пойдете.
- Да как можно! Все будет по первому разряду. Да если хотите, мы ее вам живой принесем, лисица- это наш конек, да простят меня господа за каламбур.
- Ладно, ладно. Главное- не попорть шкурку.
- Будет сделано все по первому сорту! - отсалютовал приказчик господина графа Алексея Федоровича Грушницкого, егерь его лесов и, одновременно, любимый племянник его первой жены, умершей чуть более года назад в весьма преклонном возрасте, Валериан Степанович Макаренко, и припустил коня.
Такие охоты не были новинкой в "Грушницких лесах", как их называли местные крестьяне. Валериан Степанович знал, что все сделает как нужно, господин граф тоже это знал, они оба взаимно уважали друг друга и устраивали подобные разговоры как некое театральное действие для поднятия настроения и духа перед охотой, для личного развлечения и для немногочисленных гостей этого "мерпоприятия"- надо было показать им, что все в отношениях господина графа и его приказчика- как и у остальных: соблюдается четкая иерархия, каждый знает свое место и никто даже и не пытается нарушить "устоявшиеся" порядки. Впрочем, это не мешало господину графу и приказчику вместе посмеяться над гостями и свежими анекдотами, послушать и рассказать новости, сидя у камина с бутылочкой вина.
И дело тут вовсе не в родственных связях, хотя не будь на свете ныне покойной графини, первой жены графа, никогда б не встретились, наверное, господин граф и, если говорить искренне, его единственный друг, находящийся при Грушницком в качестве приказчика и егеря в одном лице. А дело в том, что эти два разных по социальному положению, по психическому состоянию, по мастерству и гениальностям человека, не будучи противоположностями и, вместе с этим, дополняя друг друга, были идеальным дуэтом... для театра.
Да, да, это не описка- действительно, именно это заставляло их тянуться друг к другу, протягивая руки, проходить вокруг всей окружающей толпы, этой "массовки", после чего- отталкиваясь друг от друга, как в танце, скорбеть и, встречаясь снова, завершать круг суеты. А уже потом, сидя и болтая, они как бы расслаблялись в гримерке перед началом следующего акта.
Оба они именно так и представляли себе свою дружбу- как схожие роли в одном очень длинном, нудном, но- ужасно поучительном спектакле. И, шаг за шагом проходя круг по сцене дня, они учили и учились, понимая, что они только то и делают, что вспоминают давно забытый неизвестно кем сценарий неизвестно чего...
Вспомнить сценарий, понять назначение ролей, в конце- концов увидеть суфлера, который скажет, что и когда нужно делать- нет, Валериан Степанович не хотел этого, ибо он чувствовал, не знал- просто чувствовал- что он не актер, а всего лишь роль. И когда спектакль закончится, затихнут апплодисменты, включится невыносимо яркий свет, и зрители начнут вставать с мест- тогда актер, начинающий просвечиваться сквозь роль, смахнет с горячего лба липкие капли пота, отвесит последний поклон в зал и совсем потеряет признаки жизни персонажа, оставшись в чуть более крупной, чуть более долгой, но не менее неизвестной и шокирующей, чем и его, Валериана, роли.
Эти мысли часто пугали еще молодого егеря, который не хотел становиться актером, оставляющим лишь некоторые сожаления о недавно сыгранной роли, понимающим всю ее иллюзорность, и не считающим ее, являющуюся его настоящей жизнью, чем-то стоящим какого- либо пристального внимания. Он боялся этого, потому, что понимал- это и есть та самая смерть, о которой все твердят, но которую никто понять не может- когда о тебе умирает вся твоя память, ты- покойник, труп, ничто, просто-напросто то, чего нет, да, впрочем, и не было никогда... Это заставляло его избегать различных театров, так как он просто не мог себя номально чувствовать в качестве некоего божества, смотрящего на рождение новых жизней с открытием занавеса, потом- на их быструю и, что самое страшное- совершенно безболезненную, бесчувственную смерть. Ведь как может почувствовать боль то, чего нет и никогда не было?... Валериан Степанович играл свою жизнь не на сцене, а во всем окружающем его мире, осознавая, что это всего лишь роль. Стоит отметить, что приближения конца своей роли он ждал вполне мужественно.
Немного иная история с Его Превосходительством, господином графом Алексеем Федоровичем Грушницким- он с самого своего детства был заядлый оптимист и верил в утопию, не представляя ее себе.
Что касается его отношения к театру- он очень любил его и искренне удивлялся эмоциям Валериана. В отличие от своего друга, граф считал окончание спектакля не смертью одной, меньшей роли, а возвращением, воскрешением другой, более крупной, держа сыгранную роль за ее "рудимент". И, если посмотреть далее цепочку его рассуждений, видно, что граф, осуждая фатализм Валериана, отличался своим, ни капли не меньшим. Ведь он считал высшей целью всех ролей- совершенную роль (ежели, конечно, такая есть), большую чем все остальные роли и содержащую их внутри самой себя.
Именно эту роль он и называл словом "жизнь", не задумываясь о бессмысленности и предрешенной обреченности всех остальных, меньших по значению ролей... Впрочем, у него в рассуждениях было два слабых места: во-первых- он говорил о некоем ряде ролей, содержащихся в "жизни", но, при этом, считал этот ряд прямым и конечным, а во-вторых- он не задумывался о том, что он- это одна из мелких ролей и уж никак не жизнь... А может и жизнь...
И так они играли свои роли внутри собственной жизни- роли, внутри своей общей роли для двоих... или для троих... или для всей земной труппы всех времен и всех народов...
А вдруг, они проснувшись с утра, поймут, что спектакль окончен, роль мертва, и они уже не актеры, а просто зрители...
Валерий Степанович всхрапнул и перевернулся на другой бок. Несмотря на свой неприглядный вид, диван очень удобен, это радует.
Сон 3: "Король"
Смотрю на диск луны и вижу- Ночь
Плывет над домом вашего слуги.
Что ж, значит для того я здесь рожден,
Чтоб видеть неба черные круги.
Как знать, быть может, искренний мой путь,
Который не успею я пройти,
Не пропадет, а вдруг, когда- нибудь,
Пред вами замаячит впереди.
Ну а пока, живя среди врагов,
Я вновь вдыхаю запахи ночей.
Я знаю, что не буду больше жить,
Ведь я- не нужен никому,
Ведь я- ничей...
Старый башмак соседа по комнатке источал весьма и весьма неприятный запах, видимо его хозяин не был таким уж сильно чистоплотным человеком, впрочем, как и все остальные в этом месте. В этой ночлежке- а это была именно ночлежка- к сожалению не было душа. Даже одного на всех- и то не было. Потому, что его еще не изобрели. Здесь также не было ванных комнат, как у богатых римлян, не было прислуги. Конюшни были, прямо по соседству, и это придавало аромату комнаты еще большую утонченность.
Чего нет обычно у богатых господ, а здесь есть- это компания. Здесь ее даже намного больше, чем это нужно. В одной малюсенькой комнатенке ночует по двум десяткам человек, давно не моющихся, а, следовательно, просто ужасно воняющих. К этому запаху не мог привыкнуть даже Ваалеран Размораши, местный старожил, который по праву может считаться и местным авторитетом. Он даже спал, кроме того, что на кровати- так еще и на верхнем ярусе, что возвышало его над всеми в обоих смыслах- как в переносном, так и в буквальном, физическом.
Еще, кроме всего прочего, авторитетом Ваалерана делала его очень интересная философия, которой восхищался весь нищий сброд со всего Иерусалима. Способ ли это привлечь изгоев под свое крыло, продумываемый годами до достижения совершенства в каждой детали, или искренняя философия Размораши, но она делала его "Королем Нищих", как его прозвала полиция Иерусалима.
История "Короля нищих" началась очень просто, как начинаются все по-настоящему интересные истории. В данном случае- Ваалеран Размораши родился. Где-то в Израиле. Свою мать он не знал, отца ни разу не видел, а другой родни, по-видимому, не имел. С самого раннего детства он с головой ушел в жизнь улиц своего родного поселения. Начинал с нищих побираний, кончая мелким воровством и карманничеством. Но, как это водится, местные хозяева прогнали его, показав ему дорогу к свободе и новым завоеваниям. После этого он лежал месяц в лечебнице с переломами, а потом сбежал, потому, что денег заплатить за лечение не было. Ваалеран пешком подался в Иерусалим, по дороге побираясь и пытаясь заработать как только мог. В одной деревушке он остановился и прожил там чуть ли не год, но потом- просто ушел, бросив начатое дело, он понял, что уже заразился городскими улицами и должен идти на улицы города, самого большого в этой округе.
Вот тут-то и начинаются множественные сбивчивые рассказы людей, живших рядом с ним на улицах израильской столицы. Так вот, Ваалеран придя в Иерусалим, просто зашел в местную ночлежку, заплатил за место и пошел спать. Опешившие от такого неуважения нищие пошли за ним. Этот день Иерусалим помнит как самый свободный от нищих. Впрочем, Ваалерану было все-равно...
- Зачем?- просто, ни с того, ни с сего сказал Ваалеран первому из нищих, пошедшему за ним и собирающемуся ударить новичка ногой.
- Что- "зачем"?
- Зачем ты хочешь меня ударить?
- Чтобы ты знал, что надо уважать старых жителей.- ответил озадаченный нищий.
- Я и так это знаю, спасибо.
- Но ты даже не поздоровался, хотя ты должен знать, что новичок- а ведь ты новичок-- имеет самый низкий статус в нашем обществе.
- С чего ты взял, что я новичок? Может быть, я просто в первый раз здесь, в этой ночлежке.
- Я тебя не видел. Ты еще скажи, что ты был самым большим авторитетом... в прошлой жизни.
- Прошлых жизней нет. Просто не бывает. Все жизни настоящи. А все остальное- бессмысленное, бездумное отражение. И то, что ты, например, видишь в снах- тоже отражение. Как в зеркале: картинка движется, но полностью зависит от того, что сделал ДО этого ТЫ.
- А откуда ты знаешь? Ты что проверял как-то? - в голосе нищего появились заинтересованные нотки. О нападении он уже и не помышлял.
- Нет, думал просто на досуге...- неопределенно ответил Ваалеран, развернулся и ушел в комнату.
"Будем считать, что поздоровался..."- пробурчал нищий и побрел обратно к остальным...
Именно так среди иерусалимских нищих появился Ваалеран Размораши, сразу ставший одним из авторитетов общины.
И, кстати, его знаменитая философия, привлекающая так много людей под его покровительство, заключалась в том, что удел нщего- это, во-первых, величайшая удача. Во-вторых- вызов.
Удача- потому, что не существует ничего, кроме этого удела, а то, на что ты будешь взирать (именно взирать) после смерти, будет зеркальным отражением мирской, настоящей жизни. Примерно в этом же состоял и вызов нищенства, только вызовом этот называлась, если на это взглянуть относительно остальных людей. Ваалеран призывал сравнивать себя с остальными все время, при этом нужно стараться мыслить так, чтобы симпатии всегда были на своей же стороне, и, что важно- не нужно забывать себя ненавидеть, иначе не будет эффекта, поразительного из-за своего "великого", как он его называл, контраста...
Итак, Ваалеран становился все более и более уважаемым, он превратился: сначала- в мудреца, потом- в советника, а потом- он стал управлять нищими...
Впрочем, власти взяли и поймали его, оставив нищим обязанность гадать, за что...
Ваалеран Размораши, еврей со странным именем был казнен. Он ушел в зеркало и смотрит на всю жизнь в инверсии. Жаль, что он не может вернуться и рассказать, что же можно увидеть в этом чертовом зеркале. Может, Колесо Сансары?... Или Землю?... Или Иггдрасилль?... Или собственное искаженное до истины лицо?...
А может он снова и снова возвращается в видениях к себе- мирскому, висящему на кресте рядом с Христом...
Валерий Степанович в очередном своем "витке" свалился с дивана, чертыхаясь, поднялся обратно, и вскоре прекратившийся- было храп зазвучал с новой силой.
Сон 2: Рассказать вам о песне духов?
Барэру Макай-но-Рэнка Сан уселся на крыльцо своего дома, уставившись куда-то вверх. Сегодня целый день Эдо был неспокоен, все его население обсуждало новые слухи. К власти приходит новая династия. Хорошо ли это или плохо? Никто не знает этих Токугава, хотя они уже столько напобеждали... Видите ли, они объединили все округа и острова в одну страну- Японию. А до этого было что? Капля Васаби? Этот Идэясу Токугава- третий, ознаменовавший себя потугами объединения: сначала был Набунага Ода, убивший последнего сёгуна дома Асикага, потом- Хидээси Тоэтоми, проигравший Корейцам, а теперь и он... Странно все это и весьма непривычно...
Что же будет с ним, весьма просвещенным человеком, деятелем искусства после этой реформы? Это знает только Всемогущий Будда Амида. Только и остается, что на него надеяться, когда надеяться больше не на кого. А кто скажет, что можно надеяться на Токугава, уже не какого-то местного сёгунчика, а Тэнно, того можно высмеять перед толпой на рыночной площади. Вряд ли эта династия долго продержится...
Хотя, что это с ним? Барэру Сан никогда так заинтересованно не думал о политике. И вышел он на улицу не чтобы ругать власти, а чтобы взглянуть на звезды, которые сегодня были другими- не такими как вчера. Сегодня их сияние стало совсем чуть- чуть, почти незаметно, но ярче и они немного сдвинулись.
Барэру Сан любил наблюдать за изменениями, творящимися в области вечных ночных светлячков, прилипших к небесному полотну. Иногда разница очевидна, а иногда изменения незаметны, хотя Барэру знал, что что-то меняется всегда. Вот на секунду появилась и снова спряталась звезда безумия! Для кого же, интересно, она? Зачем вносит неизвестный доселе страх в небесную музыку? Барэру Сан считал, что не смог бы жить без поэзии неба, вдохновляющей его на дальнейшую жизнь, работу, вынесение любви своей семьи, продолжение старинной традиции танка...
Рождающий веселье,
Летит трехкрылый
Сквозь дымку ветер, он же
Дракон, сжирающий последний холод.
Как все-же хороша весна!...
Барэру любил и, что самое странное, умел писать танка. За эту милую особенность народ любил его, старался понять и, как бы это ни странно звучало, заслужить его уважение. К слову сказать, удавалось это весьма немногим...
А его-то уважали все. Во-первых: за то, что был он немолод, во- вторых: за то, что неглуп, в- третьих: он сумел скумекаться с пяток лет как ушедшим к духам сёгуном, славящимся нелюдимостью и, что немаловажно, лучшей за историю Японии охраной.
А сейчас этот новый Токугава, утечь бы ему подальше, стал императором и никто ничего хорошего не ждет... Ни от кого и не от чего... Видимо быть гражданской войне...
Флейта, играет тихая флейта. Звук летит над холмами, набирая высоту и разрастаясь вширь, он кружится, скачет, резвится, он уже не тихий... Но вот! Снова рыдания мелодии разрывают ткань веселья и счастья, темно- синей и темно- красной тушью брызжат с кисти прямо в мысли. Сейчас что-нибудь, какой- нибудь маленький, похожий на воробушка, комочек выскочит из груди, предварительно переломав все ребра.
Как хочется рыдать, захлебываясь смехом счастья и радоваться, тому, что сердце так разрывается от музыки, необыкновенной, но музыки...
Что же скрывают духи сейчас? И чего они хотят от людей? И зачем они этого хотят? Глупые и, из-за того, мудрые мысли все лезут и лезут в голову, полоня разум. Где достать способ выразить все эти ответы, которые каждый из нас знает, знает очень давно, да впрочем, знал всегда? Как понять себя? И кому, и зачем это нужно? Бедный, бедный ум бедного, бедного поэта! Как же ты любишь обрушить себя на весь окружающий тебя мир!..
Барэру Макай-но-рэнка Сан, хороший поэт и великолепный мыслитель сидел на ступенях, обхватив руками голову, пытаясь прогнать оттуда неприятные и неуместные мысли. Сегодня вечер не располагал для подзвездных размышлений, слишком много сделали, слишком мало сделано. На один миг взошедшая над горизонтом звезда просветления, так долго ожидаемая поэтом, так обложенная надеждами читателей, так необходимая для бедной головы Барэру Сан... рухнула вниз, поднимая за собой закатные искры. Нет, сегодня не тот вечер...
Болезнь, которой так боялись родители поэта, болезнь, которую скрывали доктора, но о которой догадывался сам поэт, снова, как в детстве, давала знать о себе: жесточайшая, всепоглощающая мигрень, головокружение, голоса, внезапные вспышки света- все это начало преследовать его с невероятной силой. И, что самое неприятное- снова появилось стремление бежать, бежать вперед, сметая все на своем пути, не обращая ни на что ни малейшего внимания, бежать пока ноги не подкосятся от усталости и не заставят бессильно рухнуть на землю...
Пение птицы начинает мягко вибрировать, трель- за трелью, быстрей и еще быстрей... Резко обрывается. Медленно, медленно, еще медленней, на низких тонах возобновляются переливы музыки, переходя в состояние такой знакомости, что начинаешь напевать слова. Нет, это не птица- это снова прекрасная и ненавистная в красоте своего звучания флейта. Редкие удары в барабан...
Для чего мы живем и зачем мы задаемся таким вопросом? Что хочет, но не может сказать нам наша тень? Зачем нам небесная бесконечная даль?! Виток, еще виток по спирали безумия, вверх, вверх...
Прыжок, поворот, наклон, прыжок, взмах мечом...
Бежать, бежать от себя, бежать от звездного неба, бежать от красной звезды! Мчаться на крыльях ненавистного ветра, лететь, облокатившись на искривленные, уродливые звуки флейты! Прыжок, поворот, ВПЕРЕД!!!
Барэру Макай-но-Рэнка Сан встал с крыльца и торопливой напряженной походкой пошел по тропинке, споткнулся, но не упал, поправил походку. И вдруг- припустил. Пытаясь обогнать мелодию ужасающей флейты, он мчался по каменистым дорогам, падал, с трудом вставал с коленей. Он знал! Он знал это! Гений появляется когда духи занимаются любовью, а остальные- когда один из духов умирает. Рождение ничтожного человека- плод ужасающей смерти совершенства...
Серьезная, глубокая, грустная и невыносимо тяжелая флейта духов отдавалась эхом в лесах, изедка гулко постукивал барабан, золотисто- багровые лучи собирающегося взойти солнца пытались пробиться сквозь ночь...
А великий поэт, Барэру Макай-но-Рэнка Сан лежал навзничь на пыльной дороге, окунув нос в лужу, скрыв пену в уголках своего рта. Он узнал счастье. Но он был мертв, а красная звезда безумия с высоты смеялась над своей жертвой, жалостливо протягивая к ней руки...
Сон 1 для скрипки с рок- оркестром: счастливое завершение
-Паа-ап, а ты почему здесь, на диванчике?... Ты это, прости, что я так поздн... рано, просто мы с друзьями...
-Спать хочешь?
-Д-да...
-Иди, пока мать не проснулась, не буди зверя.
-Уже!... Уже!...
Валерий Степанович Макаренко- Разморозов смотрел вслед покачивающейся спине сына, понимая, что он опять окончательно заснул, то есть снова проснулся. Опять придется с головой уходить в грязную и смердящую "жизнь", снова придеться смотреть на свою семью и снова ждать той ночи, когда сын не придет домой и будет понятно, что эта жизнь- всего лишь сон, который отличается от других лишь вонью, однообразием и возможностью видеть другие сны...
Из комнаты сына начались нудные повизгивания маленькой скрипочки. Видимо сынок хотел сделать нечто приятное. Тогда В.С. положил ноги на стол, закурил, взял газету и включил нечто тяжелое на полную громкость... Пускай соседи встают.
Блин, когда же этот Паганини опять попрется пить с друзьями!?
*Барэру (яп.) - Выдавать (секрет), здесь- Производное от Валериан. Макай-но- Рэнка (яп.) -досл: любовная песня духов, здесь- производное от Макаренко. Т.е. получается, что в данной главе данный герой- "человек, разбалтывающий секрет любовных песен духов", отсюда и название главы.
Токугава (яп.)- "река уважения к правлению (командованию)", "река "хорошего""