Он стоял, держась руками за поручень моста и смотрел в светлеющую даль. Как же красива пустая и безлюдная Москва во время июльского рассвета... Горизонт начинает заливаться блекло- кровавым потоком зари, словно наполняя себя муками роженицы, хочет кричать, корчиться, биться в агонии, проникающей в разум и наполняющей смыслом каждую клетку любого, готовящегося дать новую жизнь. И вот, бледное молодое солнце начинает потихоньку вылезать; оно, кажется, готово вот- вот заорать на весь земной мир благим матом новорожденного. К нему тянут свои крепкие белые руки акушеры- облака, постепенно скрывающиеся в возрастающем с каждой минутой сиянии младенца... В такие минуты начинаешь глубже и отчетливей думать о трепетании жизни, колыхании дышащей груди, любви матери и своей любви к ней... О радости детей и о детях радости. О дыхании ветра, о запахе только что скошенной травы, о смехе любимой женщины, о каждой минуте такой короткой и такой желанной жизни, с которой так не хочется расставаться...
Он целую ночь бродил по городу, пока не набрел на этот мост... Просто кусок каких-то минералов, висящий над таким же раскатанным куском... Но все же это, как и все, напоминает о жизни и воскрешает в памяти ее призрак, с самого его рождения до... до настоящего момета. Но как же чист и приятен этот сугубо городской воздух! Как он бьет по ноздрям своими прощальными потоками!...
Но, боюсь, не все здесь понятно читателю. Здесь даже и мне не было бы понятно, поэтому я раворошу не совсем радостные воспоминания главного героя повествования... Итак, вернемся на год назад, в июль 1999 года...
I. Музыкант
Дробь малого барабана, еще одна. Начинает запевать свирель, слышен стук отбиваемого по асфальту города степа, скоро запоет хор, а пока- вступает акустическая гитара с посеребренными струнами. Снова ударные... А вот и хор! Хор молоденьких девушек и уже вполне взрослых женщин извергает из себя прекрасные звуки псалмов. Там-пам-пам-пду-па-там! Странным сочетанием крика пугающей своими размерами птицы и других неведомых зверушек вскричали бойкие, молодые и сильные голоса тромбонов. Начинает припекать, жара накаляет уже к тому времени горячие дороги, они вот-вот начнут плавиться. Наконец запел и король сегодняшнего шоу- молодой и сильный, громкий, но нежный тенор саксофона. Как он звучит! Как летит и, кружась в воздухе, падает, разбиваясь вдребезги об асфальт большого города... Как он понимает и погоду, и людей, и бедного непутевого создателя Вселенной! Зрители завороженно молчат, боясь спугнуть это чудо... Над городом начали раздаваться восклицания из Генделя: "Ха-алиллуйя!". Как не радоваться жизни, слыша такое? Как заставить ноги удержать танец подальше от чужих глаз? А никак! Танцуйте, господа! Сегодня можно. Там-птам-пдум-пам-пам!...
Но, какая жалость, мелодия утихает, ритм замедляется, музыка тихо, спокойно прекращается. Музыканты складывают инструменты в чехлы и, утирая пот, градом катящийся со лба, обсуждают минувшее выступление. А вот и сегодняшняя легенда- тот самый саксофонист. Черный как смоль, в красном фраке, со своим инструментом в руках, он движется сквозь беспорядочно раскиданные по площадке кучки людей, дружелюбно скалясь и похлопывая коллег по спине. Он устал, сегодня был сложный концерт и ему пора отдохнуть.
Положив саксофон в багажник своей машины, он садится за руль, заводит мотор и, пустив огромное облако пыли, скрывается за горизонтом.
-Ну и выродок он, этот Чарльз Хэйли, урод черномазый,- слышно от одного из музыкантов, закашлявшихся в пыльном мареве.
-Зато как играет!- отвечает ему другой с неприкрытым обожанием в голосе.- Настоящий гений, что и говорить... Хотя, действительно, мог бы быть и повежливей, раз уж мы работаем вместе...
Чарльз Хейли, тридцати лет, великолепного мастерства джазовый музыкант, ехал в своем древнем, но ужасно дорогом "линкольн кабриалет `69" в бар "Фрайди'с"- сегодня, когда наконец закончились гастроли оркестра, можно было расслабиться и отметить. Вот-вот отдадут честным трудом заработанные деньги, очередную довольно крупную сумму- и можно будет послать этот грязный город ко всем чертям, уехать в глушь, в Саратов... А Москву- к чертям! Ага, вот и цель. Выйдя из машины, музыкант закрыл все двери и, сунув швейцару в руку какую-то банкноту, вошел в распахнутую перед ним дверь, ища глазами Михаила, своего продюсера и старого друга.
-А вот и ты! Я уже устал тебя ждать, - крикнул ему немолодой полный человечек, сидящий за стойкой бара со стаканом коктейля в руке.
-Здравствуй, Михаил, я тоже рад тебя видеть.
-Что же ты так задержался? Пробки?
-Да нет... Просто играли на полчаса дольше. Как насчет моих денег?
-Не волнуйся, уже на твоем счету. А наличные... сегодня я угощаю!
-Угощать ты, конечно, можешь сколько угодно, но мы же едем к тебе, надеюсь, а ты уже...
-И здесь будь спокоен, брат. Вуаля! Прошу вас, мадам- Чарльз. Чарльз, это Анна...
Музыкант только что заметил сидящую рядом и смущенно улыбающуюся девушку вполне приятной наружности.
-Она...- между тем продолжал все больше распаляющийся Михаил.- ...Не курит, не пьет. Надеюсь на этом ее ограничения и прекращаются!..- он неприлично подмигнул.
-Очень приятно. Вы не слушайте его, на самом деле он добрый и весьма, весьма воспитанный,- галантно и даже как-то не по-негритянски поклонился музыкант.
-Да, конечно... Я понимаю... Я представляю... Примерно.
Михаил на этом месте заржал и знакомство решили считать завершенным. Как только с формальностями было покончено, началось веселье. Сначала было полусладкое вино, потом коньяк, водка, пиво, снова вино... но уже вроде сухое. А не все ли равно? Повторить!.. Анна, хоть ничего и не пила, но потеряла всю свою сконфуженность и с интересом болтала о музыке, деньгах, смысле жизни, природе мироздания и всяких других подобных пустяках. Потом она же вместе с Чарльзом (Михаил уже спал, уронив голову на стойку) отловила пару каких-то японцев, которые неизвестно каким образом очутились здесь, и утащила их к караоке, где они вместе, вчетвером пели какую-то ерунду... Никто не смотрел на часы, никто не думал, что уже успело пройти намного больше получаса. Но вскоре подошел суровый охранник и объявил, что пробило пять утра и пора домой- спать. Обращался он напрямую к Анне, которая была единственным бодрствующим (читай- трезвым) человеком, среди двух ничего не смыслящих тюков соломы. Охранник помог девушке положить "тюк" Чарльза на задние сидения, а "тюк" Михаила посадить на довольно широкое переднее. Потом вежливо откланялся и исчез в дверях бара.
Анна без проблем отыскала ключи от машины в кармане музыканта, завелась и поехала по уже известному ей маршруту- к Михаилу домой. Как же она завидовала этим двум пьяным пассажирам. Как же она сама хотела спать. Как же ей надоело это няньчанье с Михаилом, который каждый вечер напивался и взял в привычку в полубессознательном состоянии вваливаться домой и засыпать чуть ли не на пороге. Хотя всего пару недель раньше он был галантен и учтив. Нет- нет, он не стал зол или груб... но не очень приятно каждый вечер видеть в своей постели храпящее и дурно пахнущее бревно, а потом его еще и лечить с утра...
Все-таки, как красива Москва рано утром, когда небо чисто как слеза безвинно обиженного младенца, а улицы пусты как-будто ветер прочищает их с утра, прогоняя домой гуляк и готовя город к новому дню. А ведь нет, вон машина... Быстро же она несется мимо! Или это я так несусь?.. Еще одна! Какая красивая! Спортивная... мне бы такую. Однако третья! Это уже, братцы, перебор. Пять часов на дворе! Хотя эта машина тоже красива. Какая большая! Какая черная! Какие огромные бампера! Какое испуганное лицо водителя прямо напротив! Эх, надо же было забыть покормить кошку...
Чарльз открыл глаза и увидел, что он дома, у себя на кровати. В штанах и рваной рубашке. Как добрался до дома, не помнит. Да, впрочем он и вспоминать не хотел. Сейчас Михаил позвонит и все расскажет сам, он никогда не забывает...
А пока телефон не начал звонить, Чарльз откопал где-то в районе правой лопатки пульт и включил телевизор. Как и следовало бы ожидать, ничего ни интересного, ни полезного он там не обнаружил, поэтому лучшим для него выходом было просто тупо сидеть и смотреть в экран, раз в две- три минуты переключая каналы.
Через полчаса такого крайне занимательного и в высшей мере познавательного процесса пульт с громким, звонким, мелодичным звуком упал на деревянный пол. Звук как раз совпал со стуком челюсти музыканта о грудную клетку. Чарльз впервые увидел свою машину по телевизору. Он знал, что это его машина по нарисованным струям огня на крыльях, да к тому же других, даже похожих "Линкольнов" в Москве не было. И снова нет! Так как машины больше не существует, существует только груда металлолома, с почти целой задней частью, начиная с задних сидений. Передняя же превратилась в какую-то железную мешанину... Передача называлась "Дорожный Патруль" или как-то похоже, но все- равно с неимоверным пафосом. Хотя мне, конечно, больше нравится что- нибудь вроде... "Звездный Патруль" или "Патруль Времени". Впрочем, Чарльзу было не до патрулей, так как сообщили о жертвах: погиб водитель "Шевроле Блэйзер", а так же женщина- водитель "Линкольна" и ее пассажир. И тут Чарльз начал вспоминать... Передача подействовала лучше, чем мог бы Михаил...
Музыкант вспомнил, как он очнулся от довольно чувствительной встряски, выбросившей его на спинку переднего сидения. Он тогда еще подумал, что не стоит доверять свою машину всяким там малознакомым дамочкам, он ведь даже локоть ушиб. Неделю болеть будет.
Потом он как-то выполз из своего транспорта, довольно флегматично и равнодушно- так как ничего не понял- посмотрел на машину, Анну, Михаила. Только обрадовался, что зевак нет, для них еще рано, развернулся и пошел к ближайшей станции метро, в глубине души все еще досадуя на нерадивую водительницу...
"Да уж...- с грустным весельем подумал Чарльз.- Не зря он деньги сразу перевел на мой счет..."
Всю ближайшую неделю Чарльз ходил с отрешенным лицом, забросил саксофон, хотя на похоронах друга не появился, начал пить и больше гулять по Москве... Он уже, честно говоря, и не думал отсюда уезжать. Было совсем не до этого. Вначале его доканывала мысль о том, что там мог бы быть и он, сложись все чуть- чуть иначе... Потом начало со всех сторон сверлить чувство вины. Ведь он мог бы всех привести к себе, с женой бы потом помирился... Впрочем, ее он прогнал в первые дни "прострации".
К концу недели его настигла полная потеря реальности, он просыпался часа в три дня, бродил по городу, к которому уже испытывал некую извращенную привязаность, под вечер заходил в какой- нибудь бар, там пил. Один. На следующий день- все снова... И однажды, это было часов в пять, он, не глядя по сторонам, прогулялся по Лаврушинскому переулку, мимо Третьяковки, с Лаврушки пошел прямо по горбатому мосту, ведущему к памятнику Репина... А потом вдруг свернул резко направо и- вниз, под мост. Оказался он там не один: на холодном и заметно грязном полу, головой прислонившись к не менее холодной стене под арматурой моста, сидел человек в вязаной синей шапочке и морально издохшем, хоть и чистом, черном пальто, несмотря на лето, застегнутом на все пуговицы.
-Привет, дружище!- атаковал он первым.
-Добрый...- Чарльз замялся, так как не знал времени. Но продолжить не успел.
-Ты чего это такой черный?- без всяких моральных зазрений решил взять быка за рога пальтоносец, перебив музыканта.
-В духовке пережарился...
-Ну-ну, не обижайся. Я ведь не обидеть тебя хочу. Просто интересно- черный, а так хорошо говоришь по русски, да и рожа опухшая... И в места такие залезаешь. Ну, не хочешь, и не рассказывай!
-Да было бы о чем рассказывать! Просто и маменька, и папенька мои были черны... Совсем,- начал- таки рассказывать Чарльз.- Они, в составе одной весьма популярной в те времена джаз-бэнд, приехали в Москву... А потом их не выпустили. И они взяли, поженились, и меня родили. Старались меня сделать русским как могли. По крайней мере, язык я выучил неплохо. Между прочим, Чарльз меня звать, если уж тебе интересно. Чарльз Хейли.
-Знал бы ты меня лет на сорок раньше- называл бы грузином. Видишь каков нос? Да ты в профиль посмотри. Красота! А потом я поступил на филосовский факультет МГУ, увлекался одним Николой... За это меня с тех пор зовут Коля Макиашвили. Сейчас-то не увлекаюсь- примитив! Но это имя мне нравится. Чувствуется в нем уже подзабытое чувство вкуса к жизни. А как с рождения зовут- не помню, паспорта не видел уже давно. Вот всегда хотел ходить по городам, бродяжничать, смотреть. Пока еще на Москву не насмотрелся... А больше и не успею, наверное... Года- то немалые. Предвидя твои следующие вопросы- нет, мне не знакомо имя Чарльз Хейли, я не разу не слышал джаза, и терпеть не могу, как звучит эта... хреновина... длинная, кривая... А особенно- тенорная!
-Да уж... люди, наверное, подрузамевали "Длинную Кривую Хреновину", когда придумывали слово "саксофон"...
-А ты смышленый мальчишка. Приходи сюда еще, я здесь пару дней побуду, а пока- тебе пора в бар!
Послушав старика Чарльз решил, что тот уже довольно долгое время следит за ним. Поэтому, дабы не ударить лицом в со всех сторон окружающую его грязь, он тоже решил наступать по полной.
-Забудь про бар, по крайней мере- на сегодня. Иди ко мне жить. Жена ушла, я живу один... Не работаю, но денег достаточно, чтобы протусоваться до... до хрена, короче. Пойдем!
Никола Макиашвили- как он хотел, чтобы его называли- ухмыльнулся, добродушно хмыкнул. Потом встал и сообщил, что с радостью принимает предложение, все равно жить-то осталось немного и из Москвы он так и не вылезет...
Так и полетели дни Чарльза. Он целыми днями общался с бродягой, зауважал и даже полюбил его. Часами они просиживали на кухне, все обсуждая и обсуждая что-то. Как оказалось, "Коля" был совершенно противоположных мнений во всем. Когда Чарльз выдвигал какой- либо тезис, со стороны оппонента сразу же летела антитеза.
-А все это я к тому,- говорил, начиная со своей обычной присказки, Макиашвили,- что возразить можно кому и чему угодно. Просто ТЫ еще мал слишком, чтобы смочь возразить МНЕ.
Бродяга начал благотворно воздействовать на музыканта. Тот почти бросил пить, стал чаще браться за саксофон, чудесные переливы снова зазвучали у него в квартире. А новоприобретенный друг, что бы он сам не говорил по этому поводу раньше, с удовольствием слушал.
Но что-то, все-таки, не давало покоя Чарльзу. Он любил, да, именно любил друга, но какая-то обреченность чувствовалась в их отношениях. Музыкант все чаще грустными глазами смотрел на бродячего философа, тот ловил его взгляд, отвечал взглядом понимающим и пожимал плечами: "мол, все мы там будем. Просто некоторые раньше. Можно было бы уже и привыкнуть."
Чарльз смутно что-то то ли чувствовал, то ли понимал... Но возразить, действительно еще пока не мог. Привыкнуть он тоже не мог, оставалось одно- смириться и покорно ждать. А долго ждать себя это не заставило...
Прошел уже месяц после знакомства музыканта с бродягой, Чарльз снова начал играть, нашел нового продюсера, первого за время, прошедшее со смерти Михаила. И был готов, к тому, что старое не забудется, но хотя бы благополучно затрется и замажется хорошим новым... Что самое удивительное, так оно все и было, до того самого момента, когда, вернувшись с репетиции, Чарльз увидел на столе письмецо:
Доброго тебе времени суток, дорогой друг, я рад, что ты смог найти мое к тебе послание. Я не смог не успел тебе все сказать в лицо, да и ты мог бы мне помешать, поэтому я именно таким, несколько экстравагантным образом передаю тебе свои мысли, свое настроение...
Начну издалека. Есть такой миф о талантах, не помнишь? Короче, боги раздали трем мужикам по одному таланту (деньги такие были). Каждый распорядился своим сокровищем как мог. Один взял, и сразу пошел в пивнушку, быстро расстратив свой талант. Второй, глядя на это дело, закопал талант у себя в саду (на черный день, видимо). Третий же, отличавшийся некоторой долей авантюризма, вложил талант в производство, он носился со своим талантом... двумя... пятью... и так далее, то есть преумножал свое состояние.
Все, конечно же, рассказывая этот миф, хвалят третьего, предприимчивого, каким-то образом в половину смысла подставляя современное значение таланта.
Но вот момент этой сказки, который знают не все: Тот третий мужик к концу своей жизни накопил огромное состояние, стал крутейшим в своих краях, постоянно преумножая свой капитал. А умер он от отчаяния, друг мой, он покончил с жизнью, так как не сумел все расстратить и знал, что не сможет. Его капитал тяготел над ним как проклятье... пока его не обнаружили в дальней комнате его жилища, висящим под потолком.
А все это я к тому, что все в этом мифе- полнейшая чушь, если рассматривать это с материальной точки зрения. А ежели взглянуть со стороны современного понимания слова "талант", то все получается на удивление ясно, просто и пугающе... но верно. Я вот накопил слишком много талантов, причем таких, о которых ты или не смел- или тебе было противно- мечтать. Я- Музыкант, Врач, Оратор, Философ... до мага я так и не добрался. Тогда бы я смог уже потратиться вволю, но... как говориться, не судьба.
Заметь, ты тоже не младенец новорожденный, долгов перед миром, у тебя до фига, если не больше. Поищи способ отдать их ДО смерти, дружище. И спасибо, что помог и мне отдать немалую часть. Жаль, что не все... Надеюсь, что тебя моя судьба не постигнет.
Твой на весь последний месяц своей жизни,
Никола Макиашвили.
По наитию Чарльз заглянул в другую комнату и сразу же столкнулся с безвольно висящим мешком, который когда-то был человеком... живым человеком. Колей Макиашвили...
Позже легендарный саксофонист сам удивлялся своему спокойствию в те дни, когда, своими руками похоронив друга, строил свою совершенно новую жизнь, бросив старую на растерзание хищницы-судьбы. Он продал старую квартиру, совершенно забыл про старую жену, про которую раньше с некоторой тоской иногда вспоминал, сменил свой старый стиль одежды, начал производить какие-то, совершенно невероятные по своей стоимости, покупки. Он построил себе ужасно дорогой дом в Клину, четырехэтажный, просто огромный, в нем часто бывали разные девушки, слышались звуки веселья и пьянства... Целыми днями напролет Чарльз кутил по полной программе с людьми, до половины из которых ему не было совершенно никакого дела. Другую же половину он терпеть не мог. Девушки, довольно красивые, которые в большом количестве появлялись в его доме, часто менялись, но ничего такого, что музыкант мог бы оценить выше кем-то уже изжеванного, выплюнутого и прилипшего к его подошве комка жевательной резинки, среди них он не замечал.
Естественно, саксофон снова был заброшен в дальний угол подсознания.
А Чарльз уже даже просто ждал новых роковых знакомств, ему успел надоеть этот образ жизни, который ему приходилось вести на протяжении последних трех меяцев со смерти бродяги, да и саксофон пылился. Как это всегда и бывало, желания Чарльза стали чем-то вроде предсказания. Что-то должно случиться- и Чарльз этого сразу же хочет. Правда удобно? Вот и снова Чарльз хотел...
Часа в два бывший музыкант сидел один, наконец-то один в огромной комнате на втором этаже, которая служила ему гостинной, за окном шел снег, где-то внизу, по его подсчетам в данный момент копошилась прислуга. Чарльз думал. Думал о том, хорошо ли то, что с ним происходит, правилен ли этот живот, начинавший уже вываливаться из брюк, нужна ли ему ТАКАЯ жизнь, как вдруг... Как вдруг зазвонил телефон в его нагрудном кармане.
-Слушаю! Кто это?
-Добрый день, господин Хэйли,- ответил приятный, мягкий женский голос,- Меня зовут Юлия Наметкина, я поклонница джаза как такового и джазового тенор-сакса в частности. Я очень долго искала ваш телефон, я отыскала ваш адрес в Клину и...- она замялась.
-Что?- мягко, но нетерпеливо перебил ее Чарльз- Что вы хотите? Я уже не играю.
-Я знаю, но... вы же легенда и я... я хотела бы с вами встретиться.
-Вы знаете... мне совсем бы не хотелось сейчас никуда уезжать из дома.
-В этом нет надобности... если вы согласны...
-Эээх...Приезжайте ко мне. Скажите по интеркому у ворот, что вы журналист и вас пропустят. До свидания.
-До...- но Чарльз уже повесил трубку, подумал с минуту, набрал номер охранника и попросил пропустить журналистку, которая должна приехать.
-Вы знаете, шеф, тут уже с пяток минут топчется, значить, одна дамочка, вот подошла недавно, сказала, что она... того... эта... журналистка и есть. Пустить?
Чарльз попросил впускать, встал и пошел ко входу, забыв про дворецкого. С необычайной проворностью по дорожке приближалась изящная женская фигура. Чарльза приятно удивило ее отличие от уже успевших надоесть "внештатных проституток", как он окрестил тех дамочек, что бывали у него почти каждый день. Женщина, назвавшаяся Юлией Наметкиной выглядела скромно, но очень привлекательно. К тому же, она была первой за довольно долгий срок, кто напомнил Чарльзу, что он еще и музыкант. Его интерес подстегивался с каждой секундой все больше. Когда девушка приблизилась к крыльцу, она была приглашена в дом, сняла шубу и последовала за хозяином в ту же самую гостинную, в которой он сидел несколькими минутами раньше.
-Сказали бы, что вы уже у входа,- с улыбкой заметил Чарльз, когда они оба заняли места в удобных глубоких креслах.
-Ну уж нет! Это стало бы чистой воды провокацией, напрашиванием в гости, это не вежливо и я этого терпеть не могу. Если бы вы сказали, что не можете встретиться, я бы развернулась, поймала автобус и укатила обратно в Москву.- затараторила гостья.- К тому же нарушился бы сюрприз. Ведь мое появление стало для вас сюрпризом? Ведь так? Стало?
-Я конечно был несколько удивлен, узнав от охранника, что вы уже здесь, но когда я вас увидел... Когда вы, одинокой, черной, длинной и изящной фигурой шли...
-...бежала!
-...бежали сквозь белое поле, а точнее- между двух снежных холмов... Когда снег, кружась вокруг вас в бешенном хороводе, хотел унести вас вверх... Вы знаете, это скорее- вдохновение...- Чарльз задумался на секунду.- Позвольте, а зачем вы бежали?
-Ну, поймите меня правильно, господин Хэйли...
-...Чарльз. Если вы не против.- настала его очередь перебивать.
-...Чарльз, я несколько лет мечтала о встрече с вами, я собрала все ваши пластинки, я была почти на всех ваших концертах, и на том, июльском, последнем... Вы тогда были великолепны. Знаете, мне кажется, что с каждым концертом ваш талант увеличивается... Так вот, я ждала этого момента, я искала телефон, адрес, потом выяснила, что вы переехали, примчалась сюда к вам и вы ждали меня на крыльце...
-Но зачем же бежать? Вы думали я уйду от того, что вы будете передвигаться на минуту дольше?
-Да нет же, просто я нервничаю. Вы разве не замечаете? Я ведь обычно не трещу как сейчас ...- тут она вздрогнула, так как послышался стук в дверь.
-Войдите.- тихо сказал музыкант.
-Ваш горячий глинтвейн, как вы и просили, господин Хэйли, две чашечки.- извиняющимся тоном проговорил слуга, заглянувший в дверь. Потом он прошел, поставил поднос с чашками на пол, придвинул маленький столик к беседующим и уже потом поднес по чашке каждому.- Какие-нибудь закуски?
-Нет... спасибо,- забормотала Юлия.
-Не надо, спасибо, можешь идти.
Слуга поклонился и вышел, закрыв за собой тяжелую дубовую дверь.
-Какой сервис...- восхищенно проговорила девушка,- и как кстати оказался этот горячий напиток! Я уже смирилась с мыслью, что мне придется заболеть.
-Но я не просил глинтвейна...
-Тем более сервис впечатляет. Всегда мечтала о заботливых слугах. Но... не судьба, как говорится.
Чарльз уже не первый раз замечал за своей гостьей какие-то странные, смутно знакомые оговорки, но ни вспомнить, ни понять их значения он не мог. И просто разговаривал с весьма привлекательной особой в кресле напротив. Он с ней говорил обо всем: "о несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви"... Она же говорила с ним именно о нем. Узнала про него все, начиная с рождения, обучения. Узнала все про родителей. Расспросила про музыкальную карьеру. По хронологии расспросы оканчивались последним июльским концертом. Однажды, когда на разговор слетел на тему старости, гостья отвергла все попытки Чарльза назвать себя старым и толстым. И, наконец, решилась сделать то, что собиралась с самого начала их встречи- попросила его сыграть.
И он сыграл. То есть, сначала полчаса искал инструмент, протер его от пыли, вставил новый язычок (привычка музыканта- всегда иметь запчасти) и вот тогда уже сыграл. Он не искал нот, он импровизировал, да так, что это оставляло под каблуком даже Гершвина, которого когда-то Чарльз считал сверхкомпозитором. Саксофон в руках гиганта игры становился живым, он то плакал, то смеялся над судьбой, бессильной что-либо сделать против настоящего мастерства. Звуки, вылетающие из инструмента кружились недавними снежинками вокруг безумной головы мастера и испуганных напором великолепия серых глаз Юлии. Порывами ветра, ураганами, метелями музыка со свистом вылетала из окон, заставляя прохожих оборачиваться и восхищенно замирать на улице. Даже природа утихомирилась, встречая новую стихию, но потом разбушевалась снова, увидев, что это не стихия вовсе, что это существенно больше и выше. Ветер, повинуясь музыке, носился по улице, срывая с прохожих шапки, потом мягко и нежно подталкивал их вперед. Но тщетно- прохожие стояли на месте, с разинутыми варежками слушая, как из окон льется совершенство...
Когда Чарльз закончил, вокруг воцарилась необычайная тишина, даже лихой и веселый ветер боялся снова нарушить гробовое молчание и сменил свою напористость на полный штиль. Прохожие на улицах закрыли глаза, пытаясь хоть как-то систематизировать полученные только что эмоции.
-Вы ведь все это время тренировались?- первая решилась, хоть и шепотом, нарушить тишину Юлия.- Все это время после июля...
Все это время после июля... Чарльз рухнул в кресло. То ли, на него так подействовал подобный привет из прошлого, то ли просто пришло для этого время- неважно- но перед его глазами быстро проносились события, с того самого дня июльского концерта. И он рассказал, рассказал своей гостье все, начиная с вечера в баре "Фрайди'с". Рассказал об аварии, о жене, о пьянстве, прогулках, старике- философе, письме, бесконечных кутежах, своих вызывающих отвращение "друзьях"... Он хотел вскочить, уйти, убежать куда- нибудь подальше и там, где его никто не сможет увидеть, разреветься, как он никогда не ревел. Но он не мог даже встать, он был прикован к креслу цепью своего отчаяния. Он терпел, он держался... но последний бастион рухнул, разбившись вдребезги о камень деревянного паркета и сдавленный стон прорвался наружу. Стон ушел и его место заняла одинокая слеза, тихо скатившаяся по щеке...
Юлия подошла к нему, положила свою ладонь на его руку, погладила, успокаивая. Она не рыдала в голос лишь потому, что была в шоке, несмотря даже на то, что самой ей это пережить не пришлось. Она была более, чем удивлена мужеством музыканта. Пытаясь успокоить Чарльза, гостья начала что-то шептать ему на ухо, потом посмотрела ему в глаза и, естесственно- внезапно, как он чаще всего в первый раз и бывает... слилась с ним в поцелуе. Никто- ни черный саксофонист, ни Юлия Наметкина, не предполагали такого развития событий. Именно поэтому никто и не пытался что-либо предпринять, чтобы их затормозить.
Одним словом, в Москву Юля так и не уехала, с совершенной ясностью понимая, что терять ей там больше нечего. Ведь разве можно считать потерей толпу обывателей, которые просто привыкли ее видеть каждый день, или толстую и ленивую кошку, которую все равно кормит престарелая сестра- такая же толстая и ленивая? Этот ход великолепно играющей в сценариста судьбы можно было считать удачным для всех. С появлением хозяйки в доме прекратились похождения Чарльза, он возобновил свою игру на саксе, действительно чувствуя, что играет намного лучше, чем раньше. И что дело тут не в тренировках...
Все было хорошо, но, как водится в жизни- затишье бывает перед бурей. Да и по сюжету что-то уже должно произойти... И произошло.
Однажды январским утром, ярким, солнечным и чертовски свежим, Чарльз проснулся в пустой кровати. Это было странно, потому что он уже привык будить Юлию сам. Он аккуратно вылез из постели, засунул ноги в ледяные тапки, крадучись пробрался к двери, приоткрыл ее, выглянул наружу. Вроде чисто... А нет! Вот там мелькнула тень. Вон за углом кто-то движется, кто-то идет сюда! И тут...
-Доброе утро, господин Чарльз, желаете что-нибудь перед особым завтраком?!- осведомилось невесть откуда появившееся лицо дворецкого.
-Нет, спасибо... ничего. А что за особый завтрак сегодня?
-Мне кажеся, вам лучше самому пройти в обеденную залу и увидеть своими глазами.- несколько грустно, но все равно торжественно промолвил старик.- Госпожа Юлия просила передать, что "вам все равно не отвертеться".- и исчез.
Госпожа Юлия говорит, что не отвереться?.. Что ж...
Чарльз, одетый в черный смокинг, гордо вскинув голову, шел как хозяин захваченного замка на встречу с оккупантами. Как такое могло случиться? Как он мог допустить? Особенно учитывая его прошлые знакомства... И он доверял ей! И он думал, что любит ее! И ведь, что самое смешное, до сих пор думает. Вот теперь он получит яркий и наглядный урок. Если еще не поздно... Но он не даст увидеть себя в сметенном состоянии! Он покажет настоящую стать... Он сможет забыть про все. Он сможет устоять...
Окутываемый сомнениями и страхами шел Чарльз в обеденную залу, где, по словам дворецкого- о подлый предатель!- уже ждет Юля. Она, ко всему прочему, еще и поиграть с ним хочет!.. Но она не увидит никаких эмоций в его глазах. Он устоит.
С такими мыслями вошел (если не ворвался) Чарльз в назначенное дворецким место...
-С днем рождения! Сюрприз! Поздравляем!- понеслось со всех сторон. Здесь были все- и дворецкий, и слуги, один из охранников, даже, вроде, кто-то из мира, и, конечно же, Юля, которая, по словам дворецкого это все и организовала. С растерянным лицом Чарльз опустился на стул.
-День рождения...-только и бормотал он, мотая головой. Он пытался вспомнить, когда в последний раз отмечал этот день. Выходило- лет одиннадцать прошло с последнего празднования. Он никогда не помнил про свой праздник. Ну а кому же помнить, как не его поклоннику...
Но музыканта не покидало ощущение натянутости и напряженности всех этих улыбок, наигранности поздравлений. Смею вас заверить, чувства его не стоило понимать буквально, посетившие Чарльза ощущения были наимерзейшей разновидностью дурных предчувствий, которые начались как раз с того одинокого пробуждения, начавшего день.
-Господин Хэйли,- обратился к Чарльзу дворецкий, который, хоть и был одним из главных участников заговора, работу свою исполнял замечательно.- По интеркому позвонил... эээ... один из ваших друзей... бывших. Сказал, что он "пришел поздравить старого друга". Мне его пропустить?
-Не надо, гарсон,- прозвучал голос откуда-то сбоку, с противоположной стороны от именинника.- Мы реально побазарили с вашими сторожевыми псами, по-пацански, и они нас пропустили. Не правда ли, в натуре, мило с их долбаной стороны?
Взоры всех присутствующих в комнате молнией метнулись к говорившему. Это был довольно неприметный человек, из тех, что теряются в толпе и вербуются в спецслужбы, роста невысокого, но сложен пропорционально и, можно даже сказать, довольно красиво. А лицо-то и делало его незаметным- средней высоты лоб, толстые усы, коротко, но не совсем, подстриженные темно- русые волосы, глубоко сидящие глаза. Что все-таки выделяло его, так это глубокая горизонтальная морщина, разделяющая лоб надвое и свидетельствующая, что человек этот подвержен глубоким раздумьям и, по всей видимости, неглуп. Впрочем, выражение "по всей видимости" здесь не совсем уместно, так как Чарльз знал этого человека. Звали его по- настоящему Вовой; его отчество, как и фамилия оставались неизвестными никому, за исключением лишь, возможно, его самого и некоторых представителей различных организаций, "стоящих на страже закона". Все знающие этого Вову называли его Профессором за то, что он, занимающий у большинства этих "знающих" лидерствующую позицию, был действительно умен и склонен к размышлениям. Кстати, четверо из вышеупомянутых в данный момент стояли у него за спиной, ухмыляясь и сжав в руках какие-то иностранные пистолеты с глушителями. При более пристальном рассмотрении можно было увидеть, что все пятеро чуть покачивались, будто были пьяны... Наркотики довольно распространены в таких кругах. И к добру они никогда не приводили... К тому же они нанесли в дом грязи и снега с улицы.
При виде своего "бывшего друга", сердце Чарльза, подобно маленькому и, к тому же, загнанному в угол, животному, сжалось. Но вдруг его наполнило совершенно неуместное в подобной ситуации торжество и внутренняя радость. Такое бывает, например, когда ты являешься единственным обладателем какого-то экслюзивного знания, возможно даже- решающего чью-то судьбу, и находишься рядом с этим человеком, даже не подозревающим о том, что нити его судьбы находятся в твоих руках; а еще лучше, если тот бедняга еще и презирает тебя при этом... Вот такое тайное торжество судьбоносца пронеслось мгновенно по Чарльзу, преобразовавшись из какой-то непонятной гордости за свои предчувствия, и проявилось лишь в тени усмешки, для остальных непонятной, но почти незаметной. Впрочем, Профессор ее увидел.
-Ну че лыбу тянешь, братан? Рад мне? Я тебе- тоже, давно уже не путал лицо с жопой!- шутка была так себе, но все пятеро "гостей" затрялись от еле сдерживаемого смеха.- Пойдем, брат, по понятиям базар есть. А чтобы гостям скучно без тебя не было,- продолжил он посмотрев на остальных присутствующих в зале так, будто впервые их увидел. Вероятно, что так оно и было.- С ними побудут четверо моих приятелей. Правильно, ребят?
Ребята закивали с такой силой, воодушевлением и даже восторгом, словно услышали об этом впервые, очень этим обрадованы и обещают развлечь публику как надо. При этом у них мелькали шалостливые, виноватые и чуть игривые взгляды, как у детей, стянувших из шкафа банку с вареньем до еды, но знающих, что за это им ничего не будет.
Чарльз молча встал и пошел к выходу из залы. Он знал, что нужно договориться. И он договорится. Не зря же, он считал и себя, и профессора довольно умными людьми; а ведь два умных человека всегда смогут договориться... Он прошли наверх, на четвертый этаж, где сейчас не было никого. Воцарившее было молчание прервал Вова Профессор:
-Ну че, блин, как я понял, ты хочешь сразу к делу... Пжалста! Я че те хочу... того... предложить- чтоб ты мне отдал писсят... тыщ. Зеленых.
-Отдал?..- переспросил Чарльз.
-Ну да, че, блин, не помнишь, паскуда, как месяца три- четыре тому назад, когда мы все тусили у тя на хате... обещал для нашего общего дела.
-Ну а где же дело? Тем более- общее?
-Дел до хрена, хватит на всю короткую жизнь... Ты входишь в мою... семью, становишься своим и все дела у нас- общие. Как тебе?
-Зачем я тебе нужен?
-У тебя есть деньги... Ты будешь чем-то вроде долбаного спонсора.
-А если я скажу, что у меня нет даже пятидесяти тысяч?
-Я найду, что возразить!.. Ты же, блин, можешь просто продать свою квартирку на хрен, там будут и писсят, и двести писсят, и намного больше этих долбанных тыщ.
-А с чего это мне продавать свой дом? Мне нравится в нем жить.
-А понравится ли тебе, сука, жить в доме, в котором совершено двадцать убийств? Хе.. хе-хе... хе-хе-ха-ха... Ха-ха-ха!- и Профессор залился таким громким и неестественно долгим хохотом, что Чарльзу, которому было "несколько не по себе", стало совсем страшно. Вова же, встретив испуганный и неверящий взгляд музыканта поспешил объяснить.- Они свидетели. Ты че, не сечешь ни хрена? Убиты два охранника, при отягчающих: группой, в сговоре, а также в светлом и радостном союзе с другом Герой...
-И что, ты... ты...хочешь всех..?
-Б#я буду! Конечно всех. Ты че? Одного упустишь, а там, блин, как в рекламе про тараканью эпидемию- зараза пойдет все дальше...И про тебя базар буде не чище, чем про меня... А эпидемия кончается всегда ментами. Они хоть и продажные, твари голубые, но когда весь город гнилой базар поднимет, никуда не денешься от понятий. А че поделаешь- общественное, блин, мнение...
-Всех до единого?..- зрачки Чарльза начали потихоньку сужаться.
-Да я ж тебе...- но он не докончил, так как у него зазвонил телефон.- Але?.. Да. Да, я е##л!.. Как раз, сейчас- хорошо... Да нет, как хотите, как понравится лучше... А ежели, б#я, вы не живодеры, то просто сделайте свою работу хорошо.
Он повесил трубку, но не успел даже убрать телефон, как музыкант набросился на него черным вихрем, ударив со всей силы кулаком в повернувшееся и застывшее в гримасе удивления лицо. Потом он прыгнул вместе с Профессором в раму, разбил его головой стекло, и полетел на нем вниз. Через секунду он услышал несколько тихих хлопков, которые повторились, когда Чарльза уже был в беспамятстве...
Когда Чарльз очнулся, он понял, что еще жив, так как у него болела голова и- видимо, сломанная- рука. Он встал и понял, что может стоять. Он сделал шаг и понял, что может ходить. Он повернул голову и понял, что родился он не в одной рубашке, так как был почти невредим, а на земле лежало тело неудавшегося мафиози. Никаких эмоций музыкант по этому поводу не испытывал, хотя... ему было интересно. Он подошел и осмотрел труп- окаывается, Профессор должен был уже не единожды умереть- на лице остался след, неплохая ямка от точного и невероятно сильно удара в переносицу; также ныне покойный Вова, когда сумел несколько секунд послужить сказочным самоликвидирующимся ковром-самолетом, перестарался с посадкой на спину и теперь... теперь его ребра и позвоночник можно было разминать в ладони как кашу с небольшими, но твердыми комками; лицо и кожа головы были просто покромсаны стеклом. Чарльз, не чувствуя вообще ничего- ни страха, ни жалости, ни отвращения, нагнулся и потрогал лоскут кожи, который раньше от раздумий складывался в глубокую морщину. Лоскут отвалился, обнажив липкое и горячее месиво, которым теперь стал лоб... Да и глаза нет... Он бы умер от шока или потерял бы сознание, будучи в снегу... А это бы никому даром не прошло...
Теперь Чарльз, если кому нибудь придет в голову задать абсолютно идиотский по сути своей вопрос: "Сколько вы сознательно убили в своей жизни?", может совершенно оправданно послать или ответить, что трижды. Одного человека.
Сверху послышался еще один хлопок. Как же они временили с последей жертвой... Отвратительная догадка пришла ему в голову. Он не с ненавистью, но с неким сожалением и осуждением высшего, более близкого к совершенству, существа посмотрел на окно обеденной залы, на труп, нагнулся еще раз, достал пистолет из липкой, кровавой куртки Профессора. Потом повернулся и пошел прочь по удивительно пустой дороге, не обращая внимания, куда он идет и не задумываясь о своей цели.
Зато теперь он знал- сейчас ему нет равных в таланте игры на саксе, ведь Юля была во всем очень талантливая девочка. А Профессор, когда не ширялся, был почти гением... Теперь-то бедный музыкант понял предсмертную записку бродячего философа... И понял совершенно бессознательные оговорки Юли... Это жертвы, бедные жертвы, падшие в пламени несчастного случая, от своих рук, от рук убийц... И один- из-за его, Чарльза, ненависти... Но все, все они были именно его жертвами... Точнее, его урожаем. Он, как Великий Жнец, собрал обильную жатву. Но пора остановиться... Встать... Повернуться лицом к себе, любимому, пожирателю чужих душ, разумов, талантов, жизней- называйте как хотите, это одно и то же, и прекратить это безумие, иначе оно, пока еще тихо тлеющее, взорвется и накроет весь мир шапкой всепоглощающего огня...
Чарльз Хейли, русский черный джаз-музыкант, великолепно владеющий саксофоном еще до... истории с талантами, упал коленями на ледяной асфальт и медлннно приложил холодный и отвратительно липкий метал пистолета к правому виску...
II. Сновидения
Два очень тяжелых месяца спустя, в середине славного месяца марта, месяца обновлевния и перерождения, Чарльз сидел в старой московской квартире и подробно записывал все, что случилось с ним, начиная с прошлого лета. Он, наверное, думал, что честно занимается написанием мемуаров, что позволительно человеку, пережившему столько и так поседевшему. На самом деле, он писал все это для меня, хотя еще не знал этого... И через многие руки прошло это послание, пока я смог запечатлеть их в первой части своего повествования.
Потом же были другие записи, и, я вас уверяю, ко мне они попали самым, что ни на есть законным образом. С первого взгляда на эту толстую, исписанную мелким почерком Чарльза даже на обложке, тетрадь было заметно, что она была (вовремя) вытащена из огня, а по прочтении становится ясно, почему ее первому хозяину так хотелось ее сжечь. Он бы так и поступил, но, напомню, что писал он все для пока не существующего меня, и поэтому ему пришлось голыми руками лезть в камин. В этой тетради и было написано все то, что легло в основу написания второй части нашего (моего и Чарльза) повествования- то, как он пытался покончить жизнь самоубийством, но вовремя был пойман каким-то ответственным клинским гражданином и, будучи неспособным сопротивляться, отвезен в больницу, как его сразу узнали, испугались за него и отдали в частную психиатрическую лечебницу, естественно, за счет потерпевшего.
Все о том несчастном дне было с удивительной тщательностью расследовано милицией, никаких обвинений против Чарльза не выдвигалось. Только фиксировался психический вред, нанесенный ему после совершенного им "убийства руководителя вооруженного преступного формирования, гр. Владимира Л-ва, совершенного им в целях самообороны после совершения тем расправы над прислугой и друзьями пострадавшего, с группой лиц по предварительному сговору и находясь в состоянии наркотического опьянения". По просьбе врачей, органы это дело аккуратно замяли и в самом народе, можно сказать- "изнутри" объявили, что "господин Хэйли, всвязи с делами, возникшими у него в Москве, переезжает, а дом его продается с аукциона...". Половина из вырученных денег, где-то около двухсот восьмидесяти тысяч долларов, кстати, делилась между Клинским Центральным Медицинским Центром, ГУВД г. Клин (именно управлением, а не частными лицами!) и той самой частной дуркой, в котрую на два месяца попал Чарльз. А другая половина, как это ни странно, шла на счет самого музыканта.
А в той самой "дурке" Чарльза лечили на славу. Все, что ему было нужно, как сказали врачи- тихая жизнь, отдых, побольше сна, хорошая погода, все для того, чтобы он был по максимуму спокоен... после того, как ему не дали покончить с собой, после всех его страхов...
Так вот, врачи, все же, достигли определенных успехов на своем профессиональном поприще, почти полностью его вылечив от помешательства, вылечив его от бреда и стремления к суициду, но, естественно, не смогли избавить его от совершенно разумного и осмысленного "бреда о талантах". Через два месяца он уже, будучи дома, писал о больнице, что, право, неинтересно приводить здесь, ибо эти записи оставляют желать лучшего в сюжетном плане- в них просто описывается однообразная, вялотекущая жизнь музыканта в течении двух месяцев его лечения и его не менее однообразные и вялотекущие мысли. Не стоит даже цитировать его реальные мемуары.
Но в конце тетради- в том числе и на обложке- находится пересказ снов, которые он имел счастье лицезреть, наполненных идеей о таланте- частично бредом шаловливого подсознания, частично вполне сознательными воспоминаниями и размышлениями. Врачам же он ничего не говорил, так как поскорее хотел выйти "на волю". Если честно, никто не должен был знать об этих снах... Кроме меня, естественно. Поэтому, когда, наконец, его стукнуло осознание того, что он хочет уничтожить, Чарльз голыми руками он достал эти записи из камина. А теперь, все же, я хотел бы привести вам сны музыканта, с первого до последнего. Эти сны и есть описание таланта описанных в первой части друзей Чарльза, его быта, которых так не хватало в части первой. Также это попытка разума Чарльза собрать совсем уж мелкие и разбросанные куски "идеи талантов" в чуть более крупные, которые может систематизировать даже посторонний ум. Итак, его сны...
...-Вот ты музыку играешь, за красоту какую-то борешься, а делаешь все через жопу,- проворчал седой дед Федор, пытаясь подстроить под топор руки начинающего музыканта.- Да нет же, не надо его душить. Вот. Вот! Так и держи. Как же до вас это все медленно доходит...
-До городских?- наивно спросил юноша, давно, почти с самого рождения считающий старого- во всех смыслах- знакомого семьи, бывшего КГБ-шника Федора Малышева за родного дедушку.
-Да нет, иные городские кого хош за пояс заткнут, хотя, ежели сравнить со всеми остальными, их кажется совсем немного... Да города-то и немалые! Значит, в этой вашей Москве эдаких умельцев со всю нашу деревню будет...
-А про кого ж ты тогда?
-Хе... да про нерусских я. Это ж и слону понятно.
-Я русский!- гордо вскричал Чарльз.- Мои родители- бывшие граждане Соединенных Штатов, но я- русский до корней волос!
-По лицу-то, особенно, не скажешь... Да я и не про лицо, и не про гражданство, а будь ты хоть сотню раз смышленым мальчишкой, русскость раньше четвертого- пятого колена не привьется. Вот считай: твои, значить, батюшка с матушкой- колено первое. Ты- следующий... Вот... А нерусские к ручному делу, да к смекалке русской сейчас почти непригодны.- начал объяснять дед Чарльзу, пытающемуся рубить.-...Да не гладь ты его, малыш. Бревно- оно, чтоб его того... рубить, а не гладить. Руби, бей его. Ты же не цирюльник, а... а палач, черт тебя дери за передние лапы!
-Вот смотри,- продолжал он же юноше, застывшему на миг при слове "палач", которое он не очень-то любил.- Был у меня, значить, один друг- не друг, а так... знакомый, вроде. И он тоже ни хрена, прямо тебе скажу, руками делать не умел. Да и как же, когда они прямиком из задницы и растут... Ну, значить, я ему говорю, чтобы он, мол, не гладил, а рубил. Ну и все такое... А он мне все мямлит и мямлит, что, дескать, он старается как может, а одна рука другую держит, ну и в этом роде... А я, как сейчас помню, разозлися чего-то на него, да и прикрикнул в этаком... раздражении, чтобы он того, одной рукой и рубил. Дык он и пошел. Как он наяривал, этот молодчик... Ты бы попробовал, вдруг, чем черт не шутит, и тебе так посподручнее будет.
Чарльз, заслушавшийся деда, очнулся от некоего оцепенения, охватившего его, нахмурился, потом улыбнулся, замахнулся одной рукой...
Обернувшись, Чарльз увидел соседа, бегущего по полю прямо к ним.
-Чего тебе?- отозвался дед.
-Федор!- еле выдавил из горящего после бега нутра задыхающийся сосед, подбегая к ним- Опять... Бери мальчишку и пошли того... домой...- соседа тут же вырвало.
-Да чего стряслось-то?- дед, как обычно, начал уже раздражаться. Тогда сосед наклонился и начал что-то нашептывать ему а ухо. Дед сразу поменялся в лице. Он, будто бы одновременно испугался чего-то, посуровел, растерялся и опечалился.- Да как же это?.. Он? И подумать не мог...- сосед снова принялся рассказывать что-то деду на ухо.- Пойдем, малыш!- обратился он ко мне и нижняя губа его затряслась.- Это и впрямь надо...
Было видно по его лицу, что что-то его тревожит слишком сильно, он подавлен, он угнетен, он не может подобрать слов, хотя что-то определенно хочет сказать. Но, не найдя слов, он поманил за собой Чарльза и быстрым шагом пошел в направлении деревни.
Над головой на секунду померкло солнце, а потом снова засияло как обычно. Где-то пропел феникс.
Трудно сказать, что занимало мысли деда по дороге. Его лицо то становилось злым, то, вдруг, было готово зарыдать, то несло на себе обремененный годами отпечаток серьезности. Но было видно, что в мыслях его приятного было мало. Чарльз же провел этот час в полнейшем недоумении.
Представьте себе его волнение, когда они, наконец, прибыли в деревню. И представьте его удивление, когда он увидел, что идут они домой и люди, увидев их, опускают головы и отворачиваются.
-Вот мы и пришли, малыш... Открывай дверь и входи.- как-то забито и приглушенно прозвучал голос деда.
Что-то громыхнуло вдали. Страшно.
Чарльз пслушался и открыл дверь, сделал шаг внутрь, из-за его спины выглядывал Федор. Юноша прошел в сени, оглядел их и, ничего занимательного не заметив, пригнулся, чтобы войти в низкую дверь комнаты, да так и застыл. Комната просто блистала своим порядком, чистотой и невинностью: столы перевернуты, остальная мебель разбита, все мелкое, что раньше лежало на своих местах или где-нибудь аккуратно висело, сейчас было уничтожено или просто раскидано, на стенах кровью были написаны совершеннейшие непристойности. Чарльза замутило, дед Федор же просто закрыл глаза. Юный музыкант сделал над собой огромное усилие и медленно зашагал по направлению к противоположной двери. То, что он увидел там, перевернуло все его представления о возможном... и желудок. Чарльз повернулся и его вырвало. Прислонившись к стене, будто отдыхая после тяжелых трудов в поле, стоял незнакомый тощий человек. Не упасть ему давал огромный кинжал, соединяющий его и стену. Губы человека растянулись в довольную улыбку, а руки сомкнулись на рукоятке кинжала. На полу лежали еще два человека. К своему ужасу и отчаянию, Чарльз узнал их. Черная как смоль женщина и не менее черный мужчина. Крик полной безысходности вырвался у юноши и он кинулся к родителям. Он поднял голову матери и рыдал в голос, забыв про всех и про все: про себя, про Федора, про мертвого незнакомца... Чарльз встал и, стараясь не смотреть на трупы поплелся к выходу. Там на полусогнутых ногах стоял полностью ошалевший от всего увиденного дед. Музыкант увидел странную перемену в лице Федора, который с удивлением и ужасом смотрел на умерших. Юноша резко развернулся и успел вовремя увернуться от кинжала, пущенного в него уже мертвым незнакомцем, упасть на пол и скрючиться в позе эмбриона. Кинжал пролетел мимо, а мертвый незнакомец с досадой крякнул и свалился на пол, показав свое лицо, до боли похожее на физиономию Чарльза... На пол рухнул и дед, из которого торчало устрашающее орудие убийства. "Ничего, сынок, я живучий..."- прохрипел он фразу, которую повтоял часто, и сник.
Слезы безумия застлали глаза Чарльза, он оперся о стену и рыдал, не обращая внимания ни на что...
Вокруг него затанцевали духи и видения. Они делали странные пасы руками, кружились вокруг своей оси, открывали рот, не издавая ни звука...
Музыкант схватился за голову...
"Кто?.. Кто?!"- закричал он. "ТЫ!"- ответил првый призрак. "За что?"- спросил он в отчаянии. "Спроси у себя!"- посоветовало второе видение.
Когда мужики вбежали в дом они увидели юношу, сидящего и бессильно рыдающего на полу. Глаза подернулись заволокой, в уголках рта притаилась пена, а рука рисовала чужой кровью на полу большую летучую мышь... Она расправила крылья, взлетела над уровнем пола и вошла, не встретив никакой преграды в грудь Чарльза. Чарльз воздел руки, закрыл глаза и вогнал лежащий рядом кинжал вслед за ней. Острая боль пронзившая его солнечное сплетение потихоньку утихла... и он остался лежать, весь в поту, радуясь, что это всего-лишь сон, а не воспоминание...
...Чарльз свысока посмотрел на всю консерваторию, ухмыльнулся, обнажив, так резко выделяющиеся на фоне черной кожи, блистающие идеальной, совершенной белизной, зубы, поднес к губам свой волшебный инструмент... Зал затаил дыхание в предвкушении... Чарльз коснулся губами мундштука и...
Невероятно громкая сирена ворвалась в барабанные перепонки, разрывая ткань реальности, перемешивая все остальные звуки голоса и мысли в ужасающую какофонию звона...
Чертов будильник! Опять утро, опять не выспался...
-Да сдохни же ты, наконец!- прокричал на будильник Чальз,- или хотя бы заткнись!
Он ударил по нему кулаком, в надежде убедить его выполнить хотя бы одно из приказаний. Будильник поспешил заткнуться. А потом и умер. Тихо и безболезненно, как будто и не было никогда в нем никакой жизни, будившей хозяина почти каждое утро.
"Ужас! И я, наверное, так умру."- думал Чарльз. "Тихо и незаметно. Просто замолчу, опущу седую и плешивую голову на грудь и не подниму ее больше. Никто не заметит..."
Он спрыгнул со своей ужасно высокой для его роста кровати, одел шортики, на цыпочках дотянулся до окна и выглянул: жара, солнце, голубое и чистое июльское небо, чудесная пора для того, чтобы пойти погулять, он даже забыл про сломанный им будильник.
А-ах! Будильник! Пора бежать, заниматься музыкой. До завтрака. Это зверство... Надо будет высказать маме. Папе бессмысленно- он хоть и добрый малый, да на музыке совсем сдвинулся и не поймет того, сын-то его еще, слава Богу, нет.
Хотя это вполне возможно, потому что вчера он был в полнейшем экстазе. Вчера папа впервые водил его на концерт их оркестра, в надежде на то, что послушав игру их пианиста, маленький Чарльз Хейли будет играть на своем старом, разбитом, но все- еще отлично звучавшем фоно охотней. Но сам ребенок почти не слышал клавишника. В самом начале программы из омута реальности его выдернул впервые услышанный им тенор саксофона, поистине волшебного инструмента. Еще накануне Чарльз жил нормальной жизнью восьмилетнего мальчугана, а теперь вдруг осознал, что вся его прошлая жизнь просто прошла. Мимо. Но он-то не прошел, и пусть его жизнь несется дальше, сколько ей влезет, но он... он останется на любом пути, на котором его будет сопровождать этот звук. И жизни, что вполне естественно, ничего не осталось, как на полной скорости развернуться и помчаться, сродни играющему псу, веселому и не слишком обремененному излишними и, если честно, не всегда полезными проявлениями разума; к своему "жильцу", встать ногами в его следы, принять его позу и идти с ним строевым шагом вперед к победе...
Но это было позже, когда Чарльз вытребовал у своих, не очень-то богатых родителей, новый, блестящий и готовый в любую минуту под умелыми губами, которыми, кстати, юный джазмен овладел нескоро, сотворить новую жизнь, новую смерть или новое уныние духа за гранью... саксофон. А пока Чарльз взгромоздился в тоже высокое для него кресло и мечтал, забыв про уроки музыки. Да и какие это уроки, когда... когда... когда есть такое..?
-Вот видишь, Чарльз, были ведь времена, когда ты саксофон боготворил. А теперь... теперь он- просто то единственное, что сохранилось твоего после продажи дома... хех,- Вдуг, ни с того ни с сего, сказал невесть откуда взявшийся немолодой полный человечек, усевшийся в дорогом сером костюме прямо на пол. При своей полноте, он был еще и невысок, что придавало ему некоторое сходство со сказочным колобком. Волосы же он носил редкие и зализанные, странный стиль... Что до лица, то оно не было таким уж неузнаваемым, но и особенным его назвать сложно- маленькие проницательные глаза под большущими кустистыми... даже лесистыми бровями, нос картошкой, чуть обвислые, но пышущие здоровьем щеки, маленький двойной подбородок, маленький рот с растущими вверх уголками, широкий лоб, толстая шея. Больше и сказать-то нечего. Что-то было привлекательное в его лукавой улыбке, в его добром, но справедливом взгляде...
-Да я им бредил до того весьма неприятного момента, когда ты умер,- ответил человек, также путем неизвестным появившийся в его, Чарльза, комнате и успевший усесться на кровать. Этот был чернее черных чернил... Глаза чуть выпученные, волосы курчавой шарообразной шапкой... Круто!.. Красный фрак, бабочка, брюки клешем. Значит не швейцар, а джаз- музыкант. Между тем, он продолжал.- Ты бы видел, как я сыграл на последнем, июльском...
-Да я и не сомневаюсь, что ты мог иначе. Ты же чувствовал... Со своими талантами-то.
-Не понял?
-Так ты еще и не вкурсе?! Ладно, смотри- каждый человек получает в момент своего рождения одну бесценную, ничем не заменимую и ни с чем по ценности не сравнимую жизнь. Каждый не проходит по ней, а имеет ее на руках. И в конце расплачивается с тем, кто ему эту жизнь дал, отсюда миф о Хароне. Так вот, ты знаешь, закон сохранения энергии действует и здесь тоже. Ты можешь использовать эту "Сверх Конвертируемую Валюту" с совершенно разных сторон. Эти стороны у вас и принято называть талантами.- он притих, подбирая слова.- Но некоторые талант свой используют в накопительских целях, благодаря чему становятся эдакими вампирами. То есть, имея на руках одну жизнь, которая, хоть и является ценностью огромной, но ни на что помельче не делится, они получают другие жизни, пополняя раз за разом, свой капитал, позже проживая и его, а точнее- вкладывая в новые и новые жизни... Но закон сохранения вещества относится и к этому веществу жизни, их в мире ограниченное количество, значит, когда этот "вампир" получает жизнь, кто-то другой, ее теряет. Проще всего это делать с близко знакомыми людьми и чаще всего вампир не знает, что он вампир...
-Понимаешь теперь, почему умирали близкие тебе люди?...
-А как же вы...? Ведь если я забрал ваши жизни, таланты... Как же вы расплатитесь с... Хароном?..
-Понравилась же тебе именно эта легенда... Зря. Бывают и лучше... В общем, ты отыскал правильную мысль в своей голове. Подумай ее еще...- быстро проговорил Михаил (а это был именно он) и исчез.
Чарльз старший остался в одной комнате со своим прототипом, успевшим перебраться на пол, улыбнулся ему. Но то ли улыбка вышла криво, то ли что-то еще произошло, но мальчик попятился, заслонился и вдруг закричал. Он кричал сначала испуганно. Потом прибавилась нотка боли. Через секунды три в этот поток отчаяния влилась рычащая струя безумия... Кричащий маленький Чарли упал на спину, чуть отскочив от пола, будто был резиновый. Он замотался на полу, в уголках рта появилась пена. Визг, рык, вопль боли и отчаянья... свист ветра и шум пламени... Нет! Пламя шло не из легких ребенка. Оно вырывалось из живота, сжигая сначала кожу, обнажая охваченный адским пламенем скелет, который тут же, сквозь непрекращающийся крик, расхохотался уже беззубой старой пастью прямо в лицо взрослому "вампиру", хоть и был в трех метрах от него. Запахло паленым мясом и тут скелет вскинул то, что когда-то было правой рукой, со всей силы и с потрясающей воображение скоростью запустив ее внутрь себя, ломая ребра, вытащил комок своих же внутренностей. Он встал, покачиваясь и видимо пытаясь кинуть ими в живого Чарльза и вдруг... Взрыв ужасающей силы прогремел прямо перед ним, заставив потерять слух и упасть на пол. Секунды летели как часы и единственное живое, мыслящее и что-либо понимающее существо, пыталось отползать назад. Но струи раскаленного воздуха догоняли его и сжигали кожу, остатки Чарли- маленького твердыми, хоть и раскаленными кусочками ударяли в Чарльза не давая ему наконец уйти от этой всепоглощающей боли, забыться и просто- напросто умереть. "Нет, просто умереть у меня не получится"- ответил на мысли своего прототипа Чарльз, зажмурил глаза- и снова проснулся...
...С каждым шагом раздражаясь все больше и больше шел тридцатилетний джаз- музыкант, легендарный саксофонист Чарльз Хейли. Ладони его то безвольно болтались, то сжимались в кулаки. Спутник его был, напротив, до великолепия спокоен. Никола Макиашвили, как он хотел, чтобы его называли- а это был именно он- нкогда не нервничал, а относился ко всему со стороны логики и практики.
Причиной раздражения музыканта было во-первых то, что в данный момент он находился в своем сне и осознавал это. Вторая причина заключалась в том, что свой сон он контролировать не мог, что Никола явился сам и без приглашения, также во вторую причину плохого настроения входила местность по которой они шли: горячая пустыня с легким и сухим, но слишком многочисленым песком.
-А все это я к тому - это я про пустыню говорю - чтобы ты не отвлекался на посторонние мелочи.- послышались первые за вечность слова - слова старика.
-Зачем тебе все это?- закатив в раздражении глаза простонал Чарльз.- И куда мы идем?
-Хороший вопрос. Откуда мы идем и куда? И зачем все это идущему? Возращаемся ли мы к истоку? И зачем, в таком случае, мы от него отходили?
-Не пытайся заговорить мне зубы!
-Я и не пытаюсь, я лишь рассказываю, зачем я тебя позвал сюда. Я шел неведомо откуда и неведомо куда. Я бы дошел, если... А ведь я почти все понимал и думал, что так будет лучше... Не будет. А все это я к тому, чтобы ты не думал кончать жизнь самоубийством. Сначала дай уйти нам. Потом уйди сам. Уйди, а не убеги...
-Как это сделал ты...
-Именно. Дай-ка я расскажу тебе о смертях. Прости, что снова берусь за поучения, но... Есть два уровня рассмотрения каждой смерти: физический и духовный, как это не трудно догадаться. Есть такжа два различных типа смертей: закономерный и случайный. При случайном типе смертей человек либо погибает в каких- либо несчастных случаях, катастрофах, при убийстве, либо от собственной руки в моменты отчаяния. В эти моменты человек не готов к своей смерти и вечность осознания смерти в последний момент жизни становится настоящим адом. Физическая закономерная смерть имеет место при болезнях, когда человек готов принять свою смерть, после долгой жизни, после исполнения главного долга своей жизни, когда в мире людей его уже ничего не держит. Иногда бывают исключения- когда, например, при случайных смертях человек успевает смириться с гибелью. Чаще всего это философы, священнослужители, маленькие дети. Бывает и наоборот- человек даже при осознании и, заметь, стремлении к смерти цепляется за уходящую жизнь...
Потом он замолчал на очередную вечность. По внутренним часам Чарльза эта вечность длилась несколько секунд, после которых старик продолжил:
-Твоя попытка самоубийства...
-...Была совершенно неоправдана и я должен благодарить... кого?
-Не задумывайся об этом. Мы сделали это для себя,- усмехнулся старик.- И, если ты все понял, я ухожу. Если не понял... я, все-равно, ухожу. А ты думай!- С этими словами старик исчез, а Чарльз остался один среди безводного океана песка.
Сначала он долго брел по пустыне, закрыв глаза. Потом уселся на песок и разрыдался, потому что пробуждение было уже близко...
...Он вонзил острые клыки в кусок недавно еще живой плоти, отыскал аорту и сделал первый глоток... Какое же это блаженство! Солено-железный вкус свежей, еще горячей крови наполнил это изголодавшееся существо. Вот теперь жизнь наконец стала принимать привычный алый радостный оттенок, глаза стали четче видеть, да и слух обострился. Дикая пляска диких оттенков красного, невинно-дикого цвета перед глазами, скоро ноги этого некогда бедного создания пустятся в такую же.
Радостно рыкнув, темно-серый огромный волк с голубыми глазами покинул свое убежище за каким-то ящиком и побежал искать место для сна. Он был сыт, он был счастлив и он был поистине горд собой, ведь он дал начало новой жизни недавно убитому им человеку. Скоро это существо сможет так же полно ощущать свою жизнь, будучи вампиром, находясь на новом уровне развития разума...
Он вернулся на следующий день, дабы увидеть как уходил новый вампир с места смерти. Представьте себе его удивление, когда вместо следов вампира он обнаружил все тот же хладный труп ЧЕЛОВЕКА! Все выглядело так, словно его загрыз какой-то натренированный пес- убийца. Все сомнения, вызываемые следами лишь от двух зубов, исчезали при первом же порыве зловония начинающего разлагаться тела. "Но как же это!.."- пролаял волк, ни к кому не обращаясь,- "Я же не какой-то пес... Выходит я и не вампир! Кто же я тогда?". Устыдившись собственных по-человечески низких мыслей, вампир пришел в себя и в ужаном горе сел рядом с телом. Он оплакивал смерть хоть и всего лишь человека, но, все же, разумного существа. В попытке дать низшему разуму новую жизнь, он убил его окончательно. Проведя за порог, он выкинул его в пропасть, в которую нет входа, а выход- только в окончательном несуществовании испокон веков...
Опечаленный, бродил в человеческом обличье бедный вампир по тому пространству, которое знал, не обращая внимание на время, о котором имел лишь поверхностное представление. Он ведь еще молодой вампир, обращен совсем недавно, а этот человек должен был стать его первой жертвой. Долго думал вампир о своей судьбе, о судьбе своего рода, о судьбе убитого. И он понял. Понял то, что пропасть-после-смерти и есть он сам...
Он почувствовал падающего вниз... вверх..., летящего целую вечность, сильного человека. В себе. Еще вчера он был таким же. Чтобы жить нужно питаться. Вампиру- свежей, теплой, приносящей радость, веслье, гордость и новую жизнь- кровью. "Новую жизнь..."- невесело усмехнулся вампир. А если вампир не несет новой жизни- он у-би-ва-ет. Вампир-который-не-вампир кивнул, согласившись со своими мыслями и тихо пошел в свой человеческий дом. Там набрал целую ванну теплой, почти горячей воды, раздевшись зашел туда, закрыл глаза и перерезал себе вены на левой руке. Все произошло невероятно быстро для самого вампира, его разум был замутнен борьбой желания жить и нежелания убивать. Естественный отбор проиграл.
В этот же момент в холодном поту у себя дома проснулся человек. Ему приснилось, что его загрыз большой темно-серый волк с голубыми глазами...
-Самоубийство?
-Нет, добровольный и гордый уход!- возразил старик.
На этом пересказ его снов закончился и то, что будет написано дальше- это уже реальные события, за которыми я имел честь наблюдать. Эти события развернулись с конца марта 2000 года, после того, как Чарльз дописал и доосознал свои сны как раз до июля, счастливого конца нашего повествования.
III. Судьба найдет героя
Мука, боль и страдания, мятеж разума и бред, зловонными потоками льющийся изо рта- путают рваные остатки мыслей, превращая их в грязные комки... Рвутся на волю глаза, бешено вращаясь в глазницах. Попытка закрыть их и мир, который они видят, вместе с ними... Но нет! Ад продолжается и под хрупкими, ужасно ломкими веками. Боль и крик, ад и страдание, чистая ясность разума и омерзительный факт жини- все это живет в каждом из нас, и Чарльз ощутил это в полной мере. Попытка бегства не приведет ни к чему, став лишь очередной попыткой возвращения...
Сколько, сколько людей стали основой для его, Чарльза, безумия?.. Сколько поможет ему выбраться?.. Сколько придут только ради того, чтобы корчиться на полу в душевных муках... Попробуйте разрушить мир, который вы построили сами. Это просто. Намного проще, чем из карточного домика вытащить нижнюю карту! И смерть лишь будет открывать пути в другие жизни. Пора уходить. Захлопнуть дверь, осыпав дом вокруг нее... Не бегство, нет! Гордый уход победителя, низкий поклон проигравшему...
Поверженный собою, бывший музыкант рывком вытащил из камина толстую тетрадь и выкинул туда вместо нее целую марку ЛСД, которая у него осталась. Да, это был все тот же момент, когда он дописал последнюю строчку в своих "сновидениях" и кинул записи в огонь... Ему суждено все пустить по собственной колее. Да, пусть, пусть судьба найдет его раньше. Он приложит к осуществлению этого максимум усилий. Главное, скорее!
По тонкой нити безумия- по тому единственному, что могло привести его к полной победе разума- он направился в ночь. Звезды бесконечно рождающихся и гаснущих миров затмили солнечный послеполуденный свет, тишина и стрекот сверчков заглушили дневной шум городской суеты, глаза закрылись и смогли взглянуть на это чудо жизни: поле посреди смерти...
...Чуть сиреневое у земли, небо уходило вверх, зияя черной пропастью. В этом месте- если это находилось в юрисдикции пространственной оценки реальности- темнота была почти осязаема и Чарльз был уверен, что сможет почувствовать ее вкус, если осмелится открыть рот. Где-то вдалеке, но, почему-то, всегда сзади постоянно мерещился яркий и добрый свет, здесь же была своя, местная, пропахшая плесенью и мускусом, очень опасная доброта. Эта доброта куском мысли обволакивала Чарльза, пока не смогла им овладеть и он не понял, что пришел сюда самостоятельно.
Оглядевшись Чарльз увидел... то, что он и хотел увидеть, ибо он оказался на постоянно меняющемся Поле Постоянства, прямо перед Лимбом, городом, стоящим у Обоих Врат... Его позабавило, что он может галлюцинировать внутри галлюцинации, но вскоре разум смог обратиться туда, где стояли сиюминутные- если, в свою очередь, здесь имело какую-либо власть время- хозяева Поля.
Сомкнув губы в приветственном равнодушии стояли плечом-к-плечу сорок человек, сорок каменных изваяний, сорок призраков будущего. И Чарльз смог ощутить всем своим существом эту щемящую тоску неполноценности и горестного согласия с ней. Перед собой он видел не призраков, а половины видений, лишь внешнюю оболочку души. И внутренности этих душ... они... Чарльз знал, где они. Они стенали внутри него, рвались наружу, пытались сделать что-то... Родители... Друзья... Юля... они до сих пор еще есть и до смерти им нужно сделать лишь один невероятно трудный шаг...
-Тебе нужно вытащить нас отсюда, Чарльз,- сказал музыкант себе.- Только тогда ты сможешь забрать того, первого.
-Как?..- почти невольно вырвалось у Чарльза.
-Пробуй!- ответил он себе.- Ты задаешь слишком много вопросов, на которые ты сам можешь, а мы не имеем право ответить. Скажем лишь то, что ты смог получить главную подсказку с помощью наркотика: нужно вернуться сюда снова, но уже, как раз, без него.
-Но...
-Мы можем тебя чуть-чуть направить. Ходить сюда самостоятельно умели только жители Древней Мессопотамии. Раньше. Теперь же это умение... Мы бы посоветовали поискать в районах Индии, может быть, Китая и Японии...
-Если бы я что-то понял...- тихо простонал сникший Чарльз.
-Можем ли мы?..
-Можно попробовать, все-равно он вспомнит только то, что дозволено, а так мы еще засунем еще информацию ему под корку...
-Хорошо, парень, слушай...
Чарльз очнулся в луже блевотины на полу своей комнаты. Ужасно болело все тело, а голова... Внутри нее будто бы молотом выбивали его имя на языках всех времен и народов. К сожалению, собственное имя не было единственным, что Чарльз помнил, когда немного пришел в себя.
Он помнил, как в видениях рвал себя с горя на части и жаждал умереть... Он помнил "того, первого", которого он помнить не хотел. Единственный динамичный образ среди сорока призраков... Когда Чарльз, корчась от нестерпимой муки понимания, проходил вдоль призраков как генерал перед строем и подошел к началу, он увидел там зеркало, отразившее чью-то перепуганную, черную и такую молодую физиономию...
Он бежал и смеялся. Бежал он по мокрому асфальту мокрого, противного и серого города. Весна не была его любимым временем года, но он сходил с ума и ему было все-равно, какие эмоции испытывать. Он просто бежал и смеялся, смеялся и бежал.
Подняв немаленькую тучу ярких и веселых брызг, он с радостным смехом ворвался в первую церковь. Ему была безразлична конфессия, правила, привычки. Он сходил с ума.
Забежал в кабинку исповедальни, дождался отца- исповедника и...