Верховенство саморазрушения. Вписываю себя между строк в книгу жизни. Всплываю на поверхность разъярённого сознания.
Под капельницей меланхолии выписываю себя из ветра. Замыкаюсь в тесных углах квартиры. Жду. Черчу амфетамином на поверхности библии параболу девиации вдоль вытесненного креста, что через 36 минут станет пыльцой прозрения. Жду его, как Магдалена, склонившаяся над священной книгой с раздвинутыми ногами. Одежда разорвана, репутация подорвана, ненависть сжата. Мрачные скелеты тополей за окном в кровавых сумерках кажутся зыбкими и вечными.
Белая Венера из света в моей лампе слепит глаза. Хочется кричать под перезвон воплей её нутра.
Пуповина из тонких серебряных проводов измазана в крови и подключена в сеть. Две полосы в ноздри взлетели белым порохом, как пухом в небо, разогнали процессоры на полную мощность, врубили образ прошлого, свою прошлую жизнь вдыхаю с древних книг, свою жизнь - из библии прямиком, вместе с ветхой священной пылью. Ты можешь читать мои мысли наизнанку, как читают молитвы задом наперёд, ты знаешь, зачем.
Я заблуждалась. Слишком часто негодовала в одиночестве, пытаясь исправить перспективу. Винтик от часового механизма вечности в моей утробе. Моя святая кровь - моя сила. Удушливо. Насквозь. Притворяться, что ты здесь, когда уже за пределами ментальности. Когда лишь тёплый холод в наружности, а внутри охлаждается время. Если бы я знала, как заморозить его! Я никому не позволю испить из источника моей вечности. Запятнай свою славу, ибо я сделаю это за тебя! Я не боюсь обагровить свои руки. Я люблю кровь!
В окне с видом на ад - красное небо и голые деревья, жутко, словно стилизированное фото под HDR, а в комнате - холодный священный свет, облезлая батарея и песочные занавески, завесы из выпавшего, серого сна при взошедшей луне. Я тут одна, я прикована к батарее наручниками, я связана, но продолжаю мастурбацию хрусталём, окропляя его своей мёртвой кровью, в него потекут мои кровавые, маточные слёзы, как молоко - в свет. Сделай это, дрочи об сосуд света! "Золотой век гротеска" плавно насилует моё истощённое сознание, позволяя погрузиться во встречу со своим двойником в мужском обличье, тёмно-красное небо с пеленой фиолетового покрова отражает снег в перспективе перевёрнутой шестёрки, а глаза постепенно привыкают к застывшему ужасу столетий. Наступит час и бунтующий, яростный спектакль разгорится на выстроенной мною сцене, в театре, сооружённом в мою честь, где я - действующая, единая фигура. Стоя мне рукоплещут!
Пей густую, грязную кровь, пей мою фантазию у себя в голове, осознавай, как туп этот балаган на ярмарке тщеславия, как жалки шуты, подбирающие из пасти Великих гроши, чтобы превознося, веселить их.
Вот она, моя лампа, я нашла её, заполнила хрусталь холодным свечением, подключила его к священной книге, чтобы она стала лезвием, входящим сквозь стекло, по испепеляющему пламени скорости, вечности. Как сжимается высь в межбедренных фрикциях!
Комната будто живая, всё дребезжит, пищит, визжит, кричит, разрывается всплесками. Комната будто живая, я её чувствую. Всё здесь обретает формы, всё здесь - под чёрным полотном, и оно во мне. В проёме сидит зверь. Я спиной его чую - один, среди шума и крика, экстаз, холодный и жёсткий, струится в безжизненную даль зеркал, где я вижу отражение, но не вижу дна, лишь сегмент всего внешнего. Я рождаюсь из зеркала, из его липких, холодных слоёв, выпадая наружу, в комнату.
Белая краска батареи выворачивает сосуды мозга, как горячо сидеть на полу, прислонившись к ней поясницею. Мрачная, тяжёлая музыка, с элементами хоррора, будто в старом VHS-муви, становится влажной, выступая испариной, крадясь по позвонкам, как на носочках по тёмному коридору моих костяных тоннелей.
Одна и та же музыкальная композиция ввинчивается в моё восприятие звуковыми флюидами, но плей -лист составлен из десяти. Неужели это так стремительно истекает время? О, боги! А мы ведь расстреливаем его своею беспечностью ежеминутно. Оно отплатит нам на склоне лет. Я запоздала с выводами, но нахожу в себе особенность, о которой не поведаю даже Великому Магистру! Это моё искомое дно - незыблемо и вечно, как и я.
Осознание - как иной уровень бытия. Оно кричит моими губами, они жгут, словно перец, всё будто из перца, будто бы перечная вампирша укусила меня, на мне - красная татуировка, выцарапанная её когтями. "Прикоснись к тишине" - шепчет мне баллада, дроун у меня внутри, я - колокол, медный язычок стучит, титановый стержень вращается, ладони резко холодеют. Я как будто в чистилище, меня прочищают там тишиной белого экранного шелеста. В глаза ударяет слишком яркий свет, когда я покидаю эту тьму, и мне очень хочется пригреться у кого-то на груди.
Я очень хорошо знаю, чей это голос, и что будет после, размышляя о том, что кто-то напротив, очень любит змей, поэтому с удовольствием пригревает, и даже позволяет иногда показать зубки, выпустить ядовитый язык, встрять, куда не надо. Заглядывая в зеркало, нам всегда хочется увидеть какой-то другой мир, но раз за разом видим тот самый, один и тот же, мир, который по праву считаем своим.
Эта ночь должна быть полной, а у меня только затмение. У меня нет своего мира, только чужие, мой мир - только эта комната, что выворачивает меня наружу, я будто муха с ворованными крыльями, чёрный мотылёк, кружащий у лампы. Белая Венера из света.
Этой ночью в меня вселился демон, и я окрасила губы и веки алым карандашом, я одела костюм неизвестного война и гипюровую маску, скрывающую лицо до самых глаз.
Демон шептал мне - "создай что-то, где ни слова не будет о тебе самой, где не будет твоего лица, пусть они видят лишь недосягаемый, окрыляющий образ".
Я смотрю в зеркало и вижу скелет с идеальным, красивым лицом, так нелепо накрашенным, таким странным, невыразительным, и одновременно таким притягательным, я - словно скульптура, тощая, жилистая, гибкая, грациозная, как пантера, как смертельное насекомое.
Я родилась на фоне бордовых стен, будто облитых закатом, из бархатного кокона, в который всё это время была замотана, как личинка, возрождаясь из белого света, струящегося из лампы, шурша обёртками целлофанового мира. Но рассвет я встречу уже дважды рождённой.
Мои фото на фоне этих стен - священные арт объекты, театр тела, сад развратных желаний, застывших в вульгарных, вызывающих позах, образы, что прекрасны, когда статичны, моё лицо не соответствует телу, поэтому на снимках его нет, есть только тело, театр теней.
И как поступить мне с этим жалким подобием сублимата человека и демонического начала, спящего в порочной утробе? Каждый цикл я совокупляюсь с лампой у окон с видом на ад, окропляя её своей силой, священной грязью, с едким, удушливым, сладковатым запахом тления, выделений и внутренностей, дабы зачать новый свет. В ту памятную ночь я покину тебя, а ты пей жар прощанья с моих уст. Это последнее, что ты запомнишь во мне. Я гнию в тебе разлагающейся Европой, колонами ветхих зданий, уходящих в небытие, рождаясь Девой Марией перед голодной толпой. Я засвидетельствую вечность, когда проснусь.
Кремированная суть покоится в гробнице под извечным мыслящим колпаком, ключом, отмыкающим вечность. Это его я ищу в каждом последующем теле. Перманентно. Изменённое состояние сознания доискивается до парадоксальности явлений. Суждения стёрты с недр. В их разлагающихся душах не сыскать сцепления зарядов. Кажется, мрак поглотил. Как хороши, ваше высочество! Как изысканно высокомерны! Знаю! Не учите меня жить!
Когда последняя звезда погаснет и вселенная сожмётся в элементарную частицу вечности, тогда я выжгу зеркалами прозрения из ваших прогнивших сердец все семь смертных грехов. О, я почти уверена, за шесть веков их количество неуклонно возросло! Что я дам вам взамен, вопрошаете? Но для чего, позвольте? Вы ли мне предоставили эту власть, эту жизнь, моё искомое дно? Нет? Тогда и меня не просите! Я скупа на такие щедрые дары, я даже скупа на притворную лесть. Не требуйте! Чего ради, я пощажу ваши скудные умишки?
Они пьют вино, разливая его на белую скатерть с мещанскими узорами, советские столовые ножи из почерневшего мельхиора поблескивают в желтоватом свечении роскошью, всё так величественно и чинно - будто и впрямь вечеря, когда воду он превратил в вино, а вино - в кровь.
Когда на семь шагов обратно отступит вечность, мы поймём, что её нет. Погрешность, не рассчитанная богом. Пусть он простит меня за высокомерную самоуверенность. Мне прощается. Испей горечи с моих ладоней. Я никого ещё не поила. Ты будешь первым. Ну как, льстит тебе?
Погас свет. Раздробиться осколками атомов на ворсистом ковре. Чтобы проникнуть в запретное человеческому организму. Разве мозг, будучи в адекватном состоянии способен воспринять такое? Живите! Я разрешаю! Но того, что вы знаете обо мне, вам недостаточно для диагностики искомого дна. Оно сокрыто от вас. В своей искомой вечности, за миллиарды атомных частиц, отсюда. А моё царственное разрушение вскоре грядёт, когда приковывающие меня наручники, отстегнут от батареи.