Дни измерялись не сигаретами, а опущенными водными.
Мои романтизированные причастия. Поцелуи Иисуса.
Под выцветшими небесами, косыми лучами солнца, сквозь тонкие створки, в окна сочится запах акации. Рядом со мной - плохой парень - эстет и Пророк, как на заказ. Я думаю об осах, и залетает оса. Они залетают сюда, словно к себе домой. Здесь они были отложены и рождены, а теперь я создаю могильник с осами. Не ради прихоти, но немного ради желания. То, что отсюда вышло, сюда же и возвращается. Зависть гнездилась в складках фиолетовых штор, зависть созревала здесь и последовательно вылупливалась.
Теперь это залётное насекомое легло жертвой, крест-накрест раскинув крылья у подножья жертвенника, и могильника, заодно.
Мы добиваем смолы, водный блестит на солнце. В левой руке - бонг, в правой руке - геймпад, рядом - камера и ЛЭП топ.
- Почему ты называешь эти грязные бутылки, обтёкшие мерзким, затасканным воском - Оплавленным городом?
- Так ты не знаешь, почему этот город оплавлен?
- Расскажи.
- Этот город оплавлен, потому что ночью воск плавится от свечей, он стекает вниз, образуя всё новые и новые наросты, похожие на щупальца, в них, наверное, до сих пор хранится пыль старой квартиры, новая пыль собирается в свежих наростах, делая даже новые - древними, но от некоторых будто смердит прошлым, на них сам воск - другой, другое время, на них нацежены старые коматозы, старые сны, прошлое, целых три года, и только одна из них выглядит ново, остальные - мутные и прелые, с налипшими волосами, днём их подпекает солнце, и натёкший, за ночь, и за все те годы, воск, - плавится, размокает, превращается в пластилин, но силы солнца недостаточно, чтобы растопить такие глыбы.
Из бутылки той мы переродились, но она стоит на алтаре смерти, напротив - бутылка с засмолённой осой, которая там погибла, её засмолила печать с другой жертвенной осой, она была принесена в жертву, как первая, вылетевшая из родового гнезда.
Тут, на шторах - осиные гнёзда, на оплавленном воске - пыль.
Моя нордическая глина, глыба, лилия, мой дрянной мальчишка-нарцисс, и его холодная мать, их глаза цвета вереска.
Но мне куда приятней смотреться в родные глаза, в глаза Пророка. В его левом глазу - жертвенное бельмо. Чтобы возродиться, Пророк должен был принести что-то в жертву ещё ребёнком, и он принёс своё око, даже почти не ведая, наколов глаз на нож.
Теперь там бельмо, но это его око, и для меня в нём совершенен даже этот невинный, со стороны, изъян, все мои любовники были немного несовершенны, во всех присутствовала то ли гнильца, то ли уродство, но в нём всё сочтено идеально и верно, он - греческий бог с лицом Христа, и чертами - рок-н-ролльного мессии.
Очень много рок-н-ролищиков из-за длинных волос и убитого наркотой, взгляда, выглядели немного пророками, но в нём же такова суть - с рождения, и традицию он продолжил, если и не стал рок-звездой, то однозначно - Рок-Идолом, и имидж этот поддерживал он не сам, его так назвали ученики, так назвала его Магдалена, его развратная святая шлюха.
Оса лежала там распятая. На своих тонких крыльях. Пришпиленная расплавленной каплей фиолетового воска
А у меня на правой ноге стигматы, 4 царапины, образующие форму креста, я всё никак не могу перестать курить, что угодно.
Фиолетовый песок. Фиолетовый ворс, фиолетовая ткань портьер, фиолетовый воск. Откуда эта любовь к фиолету? Неужели из-за той материи с серебряными россыпями?
- О, Аве блевотина! - поёт свои абсурдные дифирамбы Доктор Клоун.
Наш ренессанс, на руинах былого в самом разгаре, и снова мосты сожжены. Но все, кто рождает, уходят в прошлое, я погубила осу в бутылке. Я принесла её в жертву зависти.
Мёртвым я запечатываю врагов Их же мёртвым собратом. И её прекрасные прелые страницы теперь гниют.
Я снимаю на сайвер шот, как рушится мир. Оттеняю его холодом и зерном, и оттенками сепии, чтобы сильно не расслаблялись. Я не боюсь в этой сети что-то обильно сдабривать перцем.
Ещё одна беспробудная ночь и пятка, спрятанная в ларец, как сокровище, в детстве - украшения, сейчас - наркотики. Девочка выросла, но её стали интересовать немного другие вещи, нежели платья и принцессы. Воспитанная на Марианне и Эммануэль, рассматривая материнские ретро журналы, а затем - современные, она знала о моде если не всё, то вкус воспитала в себе особый. Изысканный. А так, как с рождения была странной и предрасположенной к магии, и в любви ей попался культист, раскрывший пред ней свою суть. Свою суть перед ней раскрывают все, она и действует как врата, и демона она тогда тоже возродила в том мелком ублюдке, он - моча, пустое место, никто, пусть живёт себе спокойно. Мы квиты. В чём-то схожи, но пути разошлись, для меня ты предатель, но мы квиты. Прощай, больше ты мне не брат.
У меня стигмата в виде немецкого креста на правой ноге. Прямо около щиколотки.
У меня над левым коленом синяк. Но мне идут кровь и побои, идут грязь, пафос вульгарность и спесь, всё человеческое, алчность и китч, и низменная гордыня, похоть и грязь, во мне все эти грехи в той или иной степени смешаны, в грубом, достаточном переизбытке, чтобы взрастала моя алчность, наравне с нарциссизмом, мой великий энтузиазм, и мания величия, мой азарт, моя зрелость, накладывая год за годом кольца опыта.
Модели без лиц загадочны, они превалируют языком тела, харизмой жестов. Ведь вся соль в том, что в них есть изюм.
Да, мания порою перерастает в величие, а власть - в беззаконие. Я стою тут, восставшая, и мне уже не страшно, теперь это - как желанный друг, а тогда - прыжок в пропасть. То, что было неизвестным, стало родным и привычным.
Это проклятие водного, вот тебе и эра Водолея. Кульминация - блёвом на ворс. Вот вам постмодернистская эра нового потопа. Античеловеческая эпоха.
Отныне я владею знанием о зависти, отныне я закупориваю зависть под нею самой. Под мёртвым. Завистник будет повержен, раздавлен, порабощён. Здесь ваши гнёзда. Из этой комнаты вы были рождены, вылуплены во внешний мир, а затем неименуемо захотели вернуться. Коматозный сон. Набить шишку об рабочий стол. Частично я сама её порождала. Этот сад полон змей, каменных горгон, а я - самая главная над всеми, гадюка.
Осы хотят вернуться домой, и построить здесь новые гнёзда, отложить здесь свои личинки. Продолжить цикл своих рождений.
Мы выпустили их в мир с новым знанием, закалённых, заправленных, закланных.
Эйфория заправская, мёртвая, почти наполовину, сразу после пробуждения, ещё до конца не выпарился запал.
Есть запал, но огонь не горит, я помню эту фразу, я сказала её, когда поджигала свечи.
Бархатный фашизм, или махровый, как его называли оппоненты - это и есть система Пророка. Махровый жмых, говорили они, фиолетовый ворс, вещали соратники, лютни гудели, и во всю скрипели арфы, в кои-то веки музыка воспела иллюзию во всю мощь, солнце гудит у меня в перепонках. Чёрное солнце, не иначе, вибрации мощи, озоновые дыры, взорванные солнца, белые карлики.
Бархатный гедонизм - современный декаданс, его ещё называют декадентской плесенью, разлагающейся Европой.
Так насильственно красиво, что мерзко смотреть, но так хочется любоваться, и блевать одновременно, как можно так издеваться над чувствами зрителей? Это не просто шокирует, это приводит в ярость, это просто какой-то бархатный фашизм.
Доктор Клоун и Вельветовый Бункер - новые имена трещат над Европой.
Какое время ты хочешь одеть на себя? В какое время хочешь окутаться и пролежать до весны, созревая, настаиваясь? Эти осы пролежали в своих коконах-гнёздах здесь почти год, и первые месяцы были спокойны. Они спали на занавесках райского сада. Старого и ветхого, как завет, как храм, как чёрная могила матери, фиолетового, как декаденская плесень, холодного, словно лёд, или мразь. Синий Клоун вас доит сейчас по капле спама, по воле зрелищ, по кликам дна я дою вас сейчас. Золотые ночи, чёрные мощи мёртвых сканов лиц. Эти осы улетели с повинною в мир, со знанием, зревшим в их очумелых, хитиновых панцирях, шкурах, окуренных дымом, окрашенных в бархат. В самый опасный период в сад возвратились хозяева, дышать декадентской пылью зеркал, чтобы насытиться ярости перед боем, словно берсерки, чтобы полной грудью дышать уголками Европы, из её самых диких ран, из самых истоков. Но капитализм под пальмами кого-то жёстко волнует.
Я - невеста Иисуса, невеста мессии, невеста Смерти.
Холодный террор Словом, зараженным желчью, прямо из моего очка, НАТЕ, жрите. Эти осы настоялись нашими эманациями, и вылетели в мир, беззащитные, слабые, но с врождённым инстинктом - выжить любой ценой. Осы улетели, неся с собой знание о райском саде. Вельветовой кульминацией столетия станут её эти шторы. Ущербная луна почти кровавая, с оранжево-ржавым отливом кратеров. Десна растрёпана под языком. Мудрость прорезается к 30-ти. Подневольные сны дышат в подушки.
Мой дефлорированный рассвет - я твой извлечённый спазм. В зеркальном соцветье, без смысла и связи - я просто Мысль. Нелегальная проповедь.
Спектакль самолюбования доведён до абсурда. Я дефлорирую рассветом выцветшие, спящие небеса, собирая у них первую кровь на простыни.
Я не знаю, что со всем этим делать, это мои мусорные полотна, на них должен быть спрос, иначе я их потом взорву. Я заряжаю сотворённые тобой, камни силы, святым оргазмом, менструальной кровью, болью. Наркотически-порочная, как радиация, разрушающая всё на своём пути, всё, к чему прикасаюсь, а ты - тот, кто нажал на эту красную кнопку. В лике святого оргазма отражён погибающий мир, протяжный и выцветающий, как плесневелое полотно рассвета.
Мой мир составлен из кусов, и он тлеет, сгорает в последнем откате чёрных зеркал, северных полюсов, изнаночных призм, так победоносно и горячо. И невозможно уже остановиться, пока не перегоришь.
Это закрытый, приватный клуб, Мекка Забвения. Это пространство, не оставляющее широт и окончаний, по которым тебя можно будет отследить, открыть, или просто лукаво прощупать.
У убийства должна быть конкретная цель, даже если это просто убийство осы.