Эти строчки служили мне колыбельной, когда бабушка садилась у моей кроватки и, поглаживая по голове, запевала о свете месяца. Но когда сон совершенно не шел, то рассказывала истории, связанные со своей судьбой, с замужеством и юностью.
Моей любимой историей по праву считается самая давняя, когда зародилась вся наша семья. Дело было очень давно, когда в кулугурской общине родилась девочка Агафья. Ее назвали так, потому что ее рождение пришлось на 5 февраля, в честь святой Агаты.
Дядька Еремей сохранил все книги со святцами, особую ценность в этой коллекции имели псалмы. Они были потрепаны, а один был даже с обгорелым переплетом.
Когда пришли никоновцы, все побежали в лес на другой берег реки, подальше от этих варваров. Но многие не смогли перебраться, был октябрь, лили дожди, река бушевала. На скорую руку мужики соорудили из старых бревен паром. Старики сразу отреклись бежать: "Как можно от Господа Бога отрекаться в угоду московского Николашке? Кем он себя возомнил?"
Участь их была ясна - одних сожгли, других в яму бросили, а что посмелей - голову отрубили. Отец Агафьи был еще молод, поэтому незамедлительно принял решение бежать. Помимо беременной жены Христины в его семье было трое детей. Старший Егор, чуть младше - Меланья и Семен. Отец Устин имел черную густую бороду, масляный пробор и голубые глаза, что казалось диким, но прельщало деревенских девушек.
Христинья была небольшого роста с темными как ночь глазами, которые имели чертоватый блеск. При всей своей дьявольщине кожа была розоватая, как у новорожденного ребенка, а волосы переливались на солнце рыжеватым отблеском. При всей незаурядности родителей дети отличались красотой. Егор имел рыжеватые кудри и голубые глаза, Меланья - черную косу и светлую кожу, а Семен был вылитый отец, только взгляд был добрым и улыбка не сходила с его лица. Агафья была явно в отца - темные брови, а вот глаза с чертинкой от матери.
В полдень семья была собрана. Дед Еким отвез их к парому, который отец вместе с другими мужиками соорудил за неделю. Сначала решили перевезти три семьи. Матерей с детьми посадили в середину, чтобы не намочить платья, в руки им всучили пожитки. С двух сторон стали мужики с веслами, отец был одним из них. Поначалу река вела себя спокойно, до середины доплыли и, казалось, что все обойдется. Но паром стало относить дальше от правого берега. Мужики пытались сопротивляться, но без толку. Женщины стали беспокоиться. Маленькая девочка стала плакать. Мужчин это раздражало, начался очередной ливень, капли падали в воду и создавали шум, было ощущение, что кто-то бьет в барабан, только вместо пустоты там были мы, вспоминала мама Глаши.
Им все-таки удалось добраться до берега, только отнесло далеко от намеченного места, пришлось идти пешком, дети устали, за сутки пути ни разу не присели, а ели только корочку ржаного хлеба, которую мать испекла, Христине тоже путь доставался тяжело, на лице выскочила испарина, глаза помутнели. Руки цеплялись за ветки елей. Меланья тащилась возле юбки матери и все твердила: "Скоро уже? Скоро уже?" А мать все отвечала: "Скоро, скоро, потерпи чуток." Мужики взвалили на себя баулы, а что поменьше дали Егору и еще мальчонке что-постарше из другой семьи.
К вечеру второго дня они пришли в деревню, которую построили кулугуры, что раньше перебрались, еще в начале сентября, наши-то все не верили, думали батюшка государь пошутил, а еже нет, то слово народа превыше всего, но не тут то было, те что бунт поднять решили, лишились головы не успевши и подумать. Никоновцы начали с юга, к сентябрю дошли до ближних деревень, а к октябрю и до нас. На встречу к нам вышел крупный мужчина, позади него еще двое неслабых. Остановили, стали спрашивать, кто такие. Устин вышел вперед, мы из Погарелкино, что на том берегу, узнал от брата, что здесь прячетесь, вот спасались как могли.
Тот что поменьше спросил: "Ты брат Архипа от Екима?"
-Да, тот самый! Проходите!, - сказал главный, - Мы вас раньше ждали, думали передумали, али сгинули. Скоро морозы - не пройдешь!
-Да, - поддержал отец. Нас разместили в избушке, посередине стояла печка из глины, по бокам лавки и стол.
-Вот теперь это ваше жилище, сейчас Архип придёт, голодные поди, ну ка быстро за стол!
Отец все говорил с другими мужиками, а тетка Марья разливала молоко по глиняным стаканам. И достала хлеб из печки.
-Христина, что-то ты бледная, иди приляг, я пока с детишками посяжу.
Мама легла на печку и заснула как убитая.
К февралю месяцу община пополнела, мужиков прибавилось, избы строить нельзя было, а вот селить приходилось в том что есть, мать с отцом спали на печке, Егор на лавке, что у окна, а Близняшки, что рядом с печкой; на полу возле стола спало еще трое - дятька Павел и его дочки Анисья и Наталья.
Утро было солнечное, морозное, когда батя вошел с улицы пар так и повалил. Матери сразу нездоровилось, долго не вставала с печки, а как встала, так и завыла, беги сынок за теткой Марьей. Я бросился бежать, тетка как обычно, доила козу, которую сберегла во время скитаний. Я как оголтелый пытался объяснить, что мамке плохо, что встало мол и завыла, село около печки тебя кликать велела. Тетка все додумала, загнала козу в сени и побежала вместе со мной к нашей избе. Нас она всех выгнала, велела к ней идти, а к вечеру велела Еремея звать. Дятька Еремей был веселым мужичком, добрым. Мы зашли, мама сидела за столом немного бледная, на руках у нее был огромный белый шар, из которого выглядывало румяное с темными волосиками существо!
Вот, пополнение! - сказала тетка Марья, - давай Еремей, что там в твоих книжках, девка у нас. Еремей кряхтя подошел к закутку посмотрел в него: Ой, какая очаровательная! - и весь разомлел. Так, так, - начал копаться в своих книжках, - Вот - Агафьей будет!
Тут зашел отец, они с Архипом уходили на глухарей, прошел в центр, растерялся, подошел ближе к матери, та дала ему в руки дите, и он прослезился.
Уклад жизни в общине был простой, чужакам не открывать, не разговаривать, но в помощи не отказывать, то что дали в дом не заносить. У каждого своя вера, но тех, кто от дедов своих отрекся, уважением не жаловали в поселении. Жили все мирно, развели скот, пчел.
Юная Глаша была вылитая мать, но вся ладненькая, стали ей жениха искать среди своих, но все чем-то не нравились. Она часто убегала в лес с Меланьей собирать ягоды. Меланья была на выданье, и уже нашелся жених, Петр - был крупный, веселый, домовитый, но шрам, который он получил в детстве от косы, увечил его лицо. Меланья садилась возле ручья и плакала, что муж ей на всю жизнь противен будет.
Свадьба прошла по обряду, как и полагалась. Из напитков - квас, а из пищи - рыба и каравай. На утро молодых встречали возле дома жениха, все прошло благополучно. Глаша не забыла своей привычки гулять по лесу и собирать ягоды, черника уродилась в самый раз, крупная и сладкая. Возле ручья встретила она снова Милу: Ты чего здесь? - спросила Глаша.
-А то ты не знаешь, вот видишь, - и показала синяк под правым ребром, - бьет ирод, за то, что смотреть на него отказываюсь. И тогда решила, для себя Агафья, что не выйдет замуж, лучше в девках сидеть.
Через полгода она бежала с деревенским пареньком, был он один у матери и та благословила на брак, родные решили, что ее загрызли волки, так как зима была голодная. И они то и дело наведывались.
Глаша думала, что это не по правде, ведь брак ее не настоящий и вера другая, но потом родилась дочка Вита, и пришлось проснуться от грез. Все ее нутро не принимало эту жизнь, и она снова бежала с ребенком на руках. В общину ей было не вернуться. Но ей встретилась старуха, бог детей ей не дал и она приняла их как своих родных. Агафья не ходила в церковь, поэтому здешние думали, что ведьма, косо смотрели, а кто-то презирал.
Когда старуха умерла, то Агафья достала свое богатство, икону, которую мать ей сделала на девичью луну. Она долго смотрела на нее, и знала, что никогда не забудет своих предков.