Аннотация: Вещь была написана в качестве квэнты на игру по падению Гаваней Сириона (2000), но думаю, ее можно рассматривать и как самостоятельное произведение-миниатюру.
Эльвинг
Я спросила себя: что мне Камень?
Это моя память. Он - первое, что я помню: ночной лес, встревоженные голоса неподалеку. Меня оставили одну у костра завернутую в одеяло или теплый плащ. Огонь догорел, умер в белесой золе, но Камень в ожерелье, брошенном прямо на затоптанную траву возле самого костра, сияет прежним светом. Верно, сама невозможность происходящего - Камень и Ожерелье, лежащие на траве словно никому не нужные вещи, так поразила меня, что я не смогла этого забыть.
А может, то, что раньше я видела Ожерелье только на моем отце. Моя собственная память молчит: я не помню ни его, ни матери. Но слова Эвранин родили во мне видение, о коем я не знаю, правда ли оно или картина, созданная воображением. Я вижу отца - веселого, улыбающегося, с гривой черных волос ниже плеч. Вокруг темно, но Камень на груди отца горит ярче и чище любой свечи, отбрасывая резкие тени. Рядом с отцом мать - но ее лицо скрыто в тени, и я вижу лишь ее улыбку и руку, лежащую на руке отца. Он снимает Ожерелье и опускает его на меня, и в сиянии и свете Камня все исчезает.
Об этом мне рассказывала Эвранин. Но даже она сама не видела этого, ей рассказывала моя мать...
Память - эльфийская ли, человеческая. Вряд ли человеческая. Люди помнят потерю и ее боль. Это не обо мне. Мои утраты - не резкая и острая боль по тому, что ты имел и что утратил. Я была слишком мала, чтобы понять. И для меня прошлое - не утрата и потеря, а печаль: так жаль, что не знаешь тех, кого любишь! Они всегда со мной, даже отец и братья - хотя никто в Средиземье не знает, куда они ушли после смерти. Но бесконечно жаль, что те, с кем ты связан кровью и плотью, для тебя лишь имя, предание, боевой клич, гербы на знаменах, строка в книге и песня менестреля. Глаза тех, кто смотрит на тебя, иногда темнеют и затуманиваются - теперь я знаю, что это означает - так бывает, когда во мне видят тех, кого я сама увидеть не могу, смотри я в зеркало хоть сто лет. Когда я была маленькой, Эвранин иногда плакала, глядя на меня - теперь я знаю, она видит во мне тех, кто ушел и не вернется...
И тот мир, что был прежде, ушел и не возвратится - нифрэдили Дориата для меня не цветы, которых можно коснуться, а белые геральдические знаки в гербе Лутиэн. Только Камень и Ожерелье остались от той жизни - видно, я все же человек и не помню того, что видели глаза моих предков.
Для моих детей все это отступит еще дальше - не смерть, а рождение, вот что делает настоящее прошлым. Для них - деревянный ларец, на котором рука мастера уже здесь, в Гаванях, вырезала Поход за Сильмарилем: можно разглядеть и зонтики болиголова, и мотыльков, и острые клыки Кархарота. Сияние Камня - вырезанные в дереве черточки. Приподнять крышку - и вот он сам. Взять Сильмариль - и Ожерелье заполнит руки, как искрящаяся вода, льющаяся из ковша сложенных ладоней.
Мои сыновья любят, слушая рассказ, проводить пальцем по вырезанным дереве бороздкам. Может, для них Хуан останется таким, каким увидел его резчик - гладкошерстым гибким зверем, больше похожим на лису. Но Маблунг говорил о серебристой мохнатой шерсти, о длинной пушистой челке, закрывающей умные глаза.
А что они помнили бы обо мне, если сейчас нам пришлось бы расстаться? Они не знают своих настоящих имен - я никогда не называю их вслух. То был сон, приснившийся накануне их рождения: я шла по лесу, и путь мне преградил ручей. Я опустилась на колени напиться воды и увидела, что на каменистом ложе ручья покоится меч. И услышала нежный звон - на дереве за ручьем висела серебряная арфа. Ветер тронул ее струны, и она зазвенела - нежно и ясно, вплетая в песню и шелест листвы, и голос ручья. И не было на свете музыки печальнее - как будто не вода текла в ручье, а бессчетные слезы, и дерево оплакивало приход зимы, обретая свой голос в серебряной арфе. И настала глухая беззвездная полночь, и я не видела боле арфы, а слышала лишь ее звон. Но меч блистал в темноте - невидимая рука воздела его из воды и вонзила в камень. И была в том столь великая радость, что я снова заплакала и проснулась. А проснувшись, знала, как назову своих будущих сыновей.