У детей, по-видимому, существует такая жизненная потребность - облазить все доступные и недоступные уголки, забраться туда, где им совсем не место, отыскать то, что ото всех прячут... Юный ками, неслышно двигающийся сейчас по магазинчику, был не исключением. В спальню ему ход был заказан: давно и твердо его предупредили, что он может ходить куда угодно, в любые комнаты, к любым зверям, но только не сюда... Но... Запреты только подогревают любопытство, что у человеческих, что у сверхъестественных существ, так что в эту секунду, оставшись на некоторое время без присмотра, хрупкая маленькая фигурка тихо скользнула в чуть приоткрытую дверь. Спальня встретила его тишиной, не нарушаемой привычным шорохом бесчисленных животных, и мягким полумраком, который рассеивал лишь луч теплого света, проникающий в щелку между задернутыми тяжелым шторами. Большая, двуспальная кровать под затейливо вышитым балдахином, мягкий ворс ковра, в котором нога тонула по щиколотку, тонкий аромат благовоний, золотые пылинки, пляшущие в полосе освещенного воздуха... Юный нарушитель разочарованно вздохнул: он надеялся найти здесь что-нибудь особенное, невероятное, какого-нибудь особо редкого и пугливого зверя или растение... а тут нет ничего, чего нельзя увидеть в других помещениях... Обидно, что ради такой ерунды ему пришлось нарушить запрет... Если отец узнает, то расстроится... Тут его зоркие глаза вдруг заметили что-то, на что он раньше не обратил внимания: изящный письменный стол красного дерева в самом углу спальни... Он прятался в самой глубокой тени и почти сливался с замысловатыми обоями того же багряно-красного цвета. Это, конечно, не Бог весь что, но надо хотя бы как-то оправдать свой поступок. Мальчик прислушался и, так и не услышав ничего, пересек комнату и оказался около стола. Его гладкая поверхность была пуста. Ндя... Ну, понятно, контракты хранятся в гостиной, но зачем тогда здесь стол? Хм... Юный ками нахмурился, а потом радостно вскрикнул: сбоку в дереве был маленький, не заметный сразу ящичек. Он быстро потянул за маленькую ручку в форме цветка. Пару секунд ящичек не поддавался, но мотом вдруг что-то хрустнуло (у мальчика тут же сердце упало в пятки), и он вылетел, упав на пол. Вокруг, как журавли в голубом небе, полетели какие-то бумаги. Несколько мгновений ками стоял, пытаясь оценить масштабы трагедии, а потом упал на колени и начал судорожно собирать разлетевшиеся прямоугольники, одновременно пытаясь затолкать их туда, откуда они выпали. Тонкая бумага шуршала, мялась, а мальчик чуть не плакал: мало того, что нарушил обещание, данное отцу, так и умудрился сломать ценную, по-видимому, вещь. Нет, отец не будет ругаться и кричать, он просто посмотрит на сына, отвернется и пойдет заниматься с животными. И будет молчать. И это молчание хуже всех криков, хуже всего на свете, потому что в глазах отца в эти минуты даже не неодобрение, а боль. И мальчик будет задыхаться от горечи и тоски в этом взгляде, и сделает все, что угодно, чтобы его простили, чтобы больше никогда не видеть отца печальным. Да... А ведь до этого он никогда не делал ничего, сравнимого с этим ужасным поступком, никогда не заходил настолько далеко, чтобы ослушаться прямого запрета. Что же будет теперь... На пол и на бумагу начали падать серебристые капли, ками прервал свое занятие, сейчас он просто сидел на полу и плакал. Потом поднес один тонкий листочек к глазам, чтобы все таки узнать, из-за чего же будет так страдать, из-за чего расстроится его отец. Первые секунды строчки расплывались, прыгали, да и написаны они были на незнакомом языке... Но ками понимают все существующие на земле наречья, так что скоро он смог разобрать: "Любимый... Леон..." Любимый? Но...как же... разве отец кого-то когда-то любил? Ведь ками не умеют любить людей, во всяком случае, так ему говорили... ... А Леон... Странное имя, он не знал ни одного существа с подобным именем... Значит... Значит... Но ведь это невозможно... Они же ненавидят людей! Мальчик снова впился взглядом в ровную вязь слов.
"Не знаю, зачем это делаю, ведь я никогда не отправлю ни одного из этих писем... Я пишу здесь все, что со мной происходит, как будто рассказываю события прошедшего дня тебе, мой Леон. Как будто мы снова сидим в моем магазинчике, пьем чай с пирожными, которые ты мне принес, и все как прежде... Вот-вот прибежит Крис, начнет расспрашивать тебя о том, сколько преступников ты сегодня поймал, и ты снова будешь хвастаться, и ругаться, а я буду бранить тебя за то, что ты портишь ребенка... Или тотетсу опять тебя укусит, и ты будешь проклинать "глупого барана", а я буду его защищать... Ты знаешь, по-моему, он тоже по тебе скучает, как ни смешно это звучит... И по Крису, но по Крису скучаем мы все... Прости меня за неровный подчерк (хотя, по мнению мальчика, он бы идеален), но у меня почему-то все плывет перед глазами... Как тогда, на корабле... Не понимаю, что со мной... И говорю, то есть пишу, глупости... Никогда ты больше не переступишь порог, не развалишься на кушетке, не начнешь обзывать меня наркоторговцем и обещать засадить за решетку... Глупо, но даже по этому я соскучился... Глупо, глупо, глупо, все это так глупо... Мой долг, моя месть, наша разлука... Глупо... Прости меня, мой Леон, прости за все. Но... мне уже пора идти, меня зовут, так что до завтра, детектив. До завтра..."
Лист упал на пол, а юный ками все еще ошарашено смотрел на него. Глупо? Наш долг - это глупо? Но ведь отец всегда говорил иначе, говорил, что даже если леса обратятся в пустыни, а океаны замерзнут, он все равно будет мстить до тех пор, пока на земле не останется ни одного человека... А теперь выходит, что это не так? Что отец не ненавидит людей, а даже любит одного из них? Даже двоих, если считать этого непонятного Криса? Что он вообще ЛЮБИТ? И... где тогда этот Леон? Почему отец никогда с ним больше не встретится? Почему не отправит эти письма? Почему никогда не рассказывал своему сыну обо всем этом? Почему лгал? Ох, боги, сколько сразу всяких почему... Юный ками медленно и аккуратно собрал все оставшиеся письма в ящичек, так больше и не прочитав ни одного, слишком личными они были, положил его на кровать, а сам поднялся и все так же медленно вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Нет, он не будет лгать отцу, пытаясь скрыть содеянное... Он просто сейчас пойдет, во всем признается, а потом... а потом спросит. Обо всем.
Когда мальчик вошел в гостиную, его отец расставлял чашки на столе, напевая что-то под нос. Завидев сына, улыбнулся, и, потрепав по волосам, скользнул мимо него в соседнюю комнату, видимо, за чайником. Юный ками глубоко вдохнул, а потом медленно выдохнул. Надо сделать это сейчас, а то потом духу не хватит. Отец в хорошем настроении, может, он и не будет очень сердиться... И расскажет... Его размышления прервал звон колокольчика. Мальчик встрепенулся и поспешил встретить клиента, пока отец занят. Посетителем оказался высокий мужчина, европеец, в потрепанных джинсах и майке. Светлые волосы, стянутые в хвост, волевое, загорелое лицо, и глаза... Ками не смог сдержать удивленного восклицания: таким же небесно-голубым, как будто пронизанным солнечным светом, был один из его собственных глаз. Второй был аметистовым. Мужчина тоже ахнул, с выражением полного и абсолютного шока глядя на стоящего перед ним ребенка. Пару секунд они так и смотрели друг на друга, а затем мальчик тихо сказал, "Подождите немного, отец сейчас выйдет, он чай заваривает... А вы ведь Леон?" Его собеседник провел ладонью по волосам, и все так же молча кивнул. А потом сзади раздался звук бьющегося стекла...