Cнова напилась, сказал бы ты. А я бы вызывающе рассмеялась хохотком поверженной богини: да, Лу, да. Сегодня я снова танцую пьяная. Как всегда, как вчера, и как завтра, если снова не слягу с горячкой. Жаром босых ступней прокладываю тропинку между столиками. Намечаю географию распада шажками в полстопы и покачиваниями бёдер. Никто не уйдёт сегодня живым. Пальцами выстукиваю, вылущиваю из ритма музыки гипнотическую формулу - жи-вым-жи-вым-жи-вым. Ну хотя бы кто-нибудь, должен же кто-нибудь ответить за это, за то, что сколько ни жди, хоть весь бар выпей, хоть заори больной виолончелью, этим вечером ты не появишься в клубе, не схватишь меня за руку с риском оставить синяки на коже, ощутимое доказательство реальности твоего существования, не вытащишь на улицу, не размажешь по шершавой стене прямо под вывеской "Корпу" свистящим шёпотом наотмашь, как пощёчиной: где ты была вчера после клуба, не ври, я был и у Аманды, и в виски-баре, а дома ты появилась только в половине третьего; припечатываешь каждое слово дыханием табака и гибискуса, поцелуями возвращая мою заблудившуюся улыбку невыносимой радости от твоего появления. Я целую кору дерева, обвиваю ствол руками, шепчу что-то бессвязное, ты больше не сердишься, все будет хорошо.
Судорога пепельной лентой скользит по телу, как бывает всегда, когда мне остро, до физической боли, до электричества между пальцами не хватает тебя. Какие, какие из всех этих ухмыляющихся, задумчиво застывших, кривящихся от похоти губ, какие могут мне открыть, что теперь будет?
Я танцую босанову. Мужчины зовут меня Эстель. Зовут, прищурясь над крепким табачным выдохом. "Эстель!" - зовут они, хрипло выкашливая моё имя, и уже по тому, как они меня зовут, я понимаю, что для меня будет значить этот танец. Моя работа, мои душные ночи, оседающие на дне ставшей вдруг такой тесной души, мне тяжело ее носить без тебя, но ты этого не узнаешь.
"Эстель!" - да, Фабио, да, мальчик, я вижу, точнее, не вижу даже, а чувствую спиной твой жадный взгляд. Ты красивый, настоящая картинка, официантки клуба чуть ли не дерутся за право обслуживать твой столик. Приветливые ужимки, позвякивающие браслеты и серьги, кисельные улыбки и топики, обтягивающие груди, бронзовые плечи напоказ - отрада молоденьких студенток, приехавших в Сан-Паулу в надежде найти себе кого-нибудь - такого как ты, Фабио. Злятся, злятся, он на них снова не обращает внимания, он меня хочет, девочки, оставьте. Не оставляйте, только не оставляйте его, видит небо, как осточертел мне Фабио с его звонками и липкими от пота ладонями. Когда я тебе рассказывала про его приставания, ты криво улыбался ("Фабио сдохнет однажды пьяным утром у дверей кабака, как собака, его больное сердце долго не выдержит таких запоев, перспективный сынок-юрист ослепших от любви родителей") и потом тихонько кусал меня за мочку уха, видно, тебе не нравилось думать о Фабио, пристающем ко мне. А может быть, я чего-то не понимала. В любом случае, Фабио с его слабым сердцем и недельными запоями жив и сейчас, вон сидит, чуть не возгорается поясница моя от его взглядов. А ты мертв. Почему. Почему ты. Почему не Фа...
В мыслях моих кавардак, ты всегда говорил, что думать как положено, стройно и ло-ги-чес-ки, я не умею. Я обижалась, напоказ надувала губки, которые тут же нужно было поцеловать, ты целовал, но на самом деле я не сердилась на тебя, ты знал это. И я знала. Ведь все, что я умею, это танцевать. Так мы с тобой познакомились, так я впервые тебе рассказала о том, как ты мне нужен, и как меня бесит весь этот чертов город и весь мир (потому что город и мир для меня примерно одно и то же, мало где была я, ты говорил, все впереди, и пока ты был, я верила в это). Теперь, спустя месяц после твоей смерти, я тоже танцую. Теперь я танцую с особой, отчаянной страстью, это мой траур, правда, мало кто это понимает, все наши из клуба считают меня бессердечной тварью, может, я и есть такая, да только не умею я иначе тосковать, не умею. Я призываю тебя. Ну почему, почему это все, что я могу - танцевать?.. Боже, спасибо тебе за то, что я могу танцевать о тебе, Лу. Ты бы посмеялся, как я умудряюсь в одном предложении обращаться одновременно и к Богу, и к тебе. Ты всегда цеплялся к словам. Теперь мне все меньше хочется разговаривать. Особенно днем, когда я просыпаюсь и долго лежу, вжавшись в подушку лицом, не открывая глаз, мне не хочется их открывать, я где-то в районе лодыжек осознаю, что в клуб идти еще рано, а ничего, кроме босановы, меня не может заставить подняться. Потом приходит Бранка с обедом и стягивает одеяло, говорит, нужно поесть, скатываюсь с кровати, да-да, я уже, только бы она ушла скорее. Днем я особенно остро чувствую твое отсутствие. Спотыкаюсь вглядом о твои вещи, босыми ногами - о книги, которые остались так, как их складывал ты, не даю Бранке убирать их, пока они здесь, я ощущаю твое присутствие, я ловлю звуки и стук двери, насилую реальность, принимая крещендо шагов по скрипучему полу общего коридора за твое приближение. День теперь не принадлежит тебе, больше не принадлежит нам. Но вечером. Каждый вечер я чувствую твое дыхание и запах твоих волос, это когда я прикрываю глаза, в самом начале первого танца, руки на бедрах, на пояснице, мои-твои руки, не открывая глаз, раскачиваясь в ритм музыки, приближая взрыв нетерпения, который - вот сейчас - развернется первым шагом, первым движением, первым взглядом. Когда в этот момент я открываю глаза, я вижу тебя. В темноте клуба так приятно ошибаться. Вижу тебя во всех этих глазах, в горящих вглядах, раздевающих меня, продолжающих жадными объятиями каждый изгиб моего тела. Я схожу с ума от этих вглядов, как сходила с ума всегда, когда смотрел на меня ты. И танцую так, как танцевала для тебя, Лу, для всех и - только для тебя. Отдавая им свои движения, свое тело, я снова и снова отдаюсь тебе. Ты бы не понял меня, знаю. Та женщина... она могла бы меня понять. Если бы я ей рассказала.
Я сразу поняла, что этот запах, эти духи были именно ее. Никогда не забуду, сто тысяч других узнаю, полностью потеряю обоняние - а не забуду. Они были похожи на нее, также притягивали и порабощали, хотелось пить их прямо с ее кожи, с ее шеи, точеных плеч, всех изгибов и недр. Со всех изгибов и недр ее мертвого тела. После того как м е д л е н н о, наслаждаясь каждой волной дрожи агонии - так рассыпается, нервной мелкой дробью раскатывается по полу порваное аметистовое ожерелье - по капле лишать ее, такую желанную и такую ненавистную, всей ее жизни, всей ее дьявольской силы. Когда она приходила в "Корпу", в меня как будто что-то вселялось, какая-то разрушительная и взрывная сила. Возбуждение азарта поднималось во мне волна за волной, волна за... Как я танцевала в те вечера! Невозможно понять, чего было больше в этом экстатическом опьянении, то ли малообъяснимый дух соперничества (по сути, нам некого было с ней делить, ровно в полночь за ней приезжали, не то муж, не то водитель мужа, я почему-то была уверена, что она замужем, она вставала, и, бросая куда-то вдаль долгий взгляд, как перчатку, растворялась в дымной завеси двери), то ли дикое, все превосходящее желание ей понравиться, вопреки всему и не полагаясь ни на что. В ночи, следующие за этакими вечерами, я особенно долго, медленно и изнуряюще томно любила тебя, не спрашивай, хорошо, что ты не спрашивал, что видела я в ночной влажной темноте страсти.
Ты с ней не был знаком, ты ее не видел, я точно знаю. Я бы это почувствовала и погибла бы в тот же момент. Но как я ненавидела тебя за то, что ты ее не замечал! Я мысленно выжигала вокруг нее пространство, упивалась ее присутствием, а тебе было наплевать, для тебя она была частью интерьера, как вечно пьяный Мигель или Марселу, высиживающий до закрытия, да и куда ему идти, у него постоянные провалы в памяти, бедный Марселу, а ты так боялся однажды стать как он. Ты говорил, что я скучаю, что я подвержена каким-то там неврозам и мне надо больше путешествовать и бывать на солнце. Ничего ты не понимал, лучше бы не говорил. Да, я не читала всех этих книг, о которых вы с отцом часто спорили, но как ты не понял, Лу, ничего не вышло бы из моего чтения, твои книги просто сгорели бы в пламени, которое бушевало в моей душе. Из всего, что только я могла бы делать, я могла только танцевать. И любить тебя. Но ты не смотрел в ее сторону. Ты не понимал, как это важно, именно сейчас. Теперь, особенно теперь, когда я так пьяна, мне кажется, ты никогда меня не понимал.
Да, эти ее духи. Когда она вошла в первый раз, темнота зала, как голодное чудовище, шевелилась и медленно перетекала внутри себя, жадная лава, готовая поглотить ее, и ее тоже. Тем удивительнее было видеть, как она проступала сквозь этот дымный хаос, приправленный музыкой и вспыхивающими, как блуждающие огни, взглядами. Она проступала, выступала, переступала через эту темноту, как через досаду луж, как будто сама была плотности гораздо большей, чем то эфирное пространство, что принимало ее. Никогда прежде я не обращала внимания на женщин. И не обращу, что мне с них. Но на то, как шла она, пробираясь к единственному свободному столику, невозможно было не смотреть. Внимание было рассеяно, как обычно в бывает самый разгар вечера, и в то же время, как мне казалось тогда, всем было понятно, что все смотрят на нее. И еще эти ее духи. Просто колдовское варево какое-то. Они перекрикивали все запахи клуба, все запахи, исходящие от тел и волос. Среди марева горчащих, приторных, вульгарных и пряных духов проступал единственный, ее запах. Хотя, возможно, его чувствовала только я. Ума не приложу, как так вышло, что в первый вечер как она появилась, я поняла, что ты умираешь, и что я могу тебе помочь. Странное совпадение, видимо, не более чем хронологическая погрешность. Мне невозможно было поговорить с ней, просто подойти, посмотреть в лицо, сесть рядом. Она неизменно исчезала в полночь, за час до того, как последний мой танец на сегодня освобождал мне путь в бар, или за столик, или к тебе в постель. Хорошо, что я с ней так и не заговорила. Тогда бы все могло сложиться иначе. Я бы убила ее, а не.
Как невыносимо громко сегодня играет музыка. Да что же это, неужели из-за алкоголя, она же физически мешает мне танцевать, слушать сердце, отстукивающее такт твоего сердцебиения. Три-два-три-два. Лу. Лу. Лу. Лу. За бедром вслед от колен оживают складки юбки, ползущей по ноге - взмах - вверх. Ты помнишь, я знаю, ты помнишь обжигающие прикосновения наших тел, объятие во время танца, ты так редко танцуешь, танцевал со мной. Твои пальцы касаются моих бедер, мои бедра отдают тепло движений твоим рукам, твои руки меня любят. Я жива. Я танцую тебя каждый вечер. Ежедневно признаю свое поражение. Черт знает что такое ты делаешь со мной. И еще эти ее духи.
Я думала, что не смогу убить тебя. Я не смогла убить тебя. Теперь, после твоей смерти, ты живее, чем был прежде. Стал смелее, отпустил длинные волосы и, говорят, наконец-то дописал свою книгу. Недавно я заметила на твоем безымянном пальце кольцо, а виски ты пьешь столько же, и куришь тот же табак. И только (может, я больна, говорят, это довольно распространенная форма психоза) под слоем тонального крема и пудры, на моих плечах и руках, цветут синяки от твоих требовательных и жадных пальцев.