Tay Ewigkeit : другие произведения.

Рисунки на обоях

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Письмо первое. "Мне нравится, что вы больны не мной"

  
   - Нет, я отказываюсь понимать то, что ты сделал. Это форменное свинство. И потуши, наконец, сигарету, дым в комнате можно руками разгребать.
   Он вздрогнул, ухватил несколько слов из её беззлобной фразы, уронил губку на стол, затем несколько крошек пепла принялись прожигать полировку.
   "Зубами волка, словом шамана, по тонким сигаретам течёт моя кровь к тебе", - донеслось из радиоприёмника.
   - Что с тобой? - поинтересовалась она. - Галлюцинации?
   - Нет, просто мало свободы.
   - Ещё бы. Кому её хватает, - она пожала плечами. - Тебе ещё повезло - ты хотя бы живёшь один, без разборок с предками.
   Он смотрел на неё невидящим взглядом. Даже не как на предмет обстановки. Он помнил, что поселилась тут однажды, но не помнил, что с тех пор прошло уже полтора месяца.
   - А ну тебя, - закончила она, мирясь с собственным бессилием.
   Заперлась в душе, упиваясь шумом воды. Телефонный звонок нарушил тишину, настойчиво, резко. Рен неторопливо прошёл в спальню, опустился на потрёпанный диванчик поздних советских времён. Он думал о том, что ещё немного, и у него будет полтора запомненных десятилетия. И о том, что готов в любой момент возненавидеть цивилизацию, к которой привык.
   "Ты спокойно можешь смотреть в его глаза. Я знаю больше. Это ты можешь прочитать в моём взгляде".
   С кухни надрывно заорал "Linkin Park". Старо. Устоялось, прижилось.
   "Ненависть и безумная агрессия, раздражение и недовольство движут прогрессом", - подумал Рен.
   "Хочешь, я принесу тебе мёртвых цветов?" - спросил он беззвучно.
   Но ответа не было уже многие дни. Он не осмеливался сосчитать их, но душа разрывалась в непускаемой наружу ностальгии. Ему захотелось вдруг увидеть улыбающийся портрет в рамочке, которого никогда не было.
   Лера застала его глядящим в темноту открытого окна.
   - Комнату застудишь, - сказала она, положила руки на плечи.
   Чего-то не хватало, Рен считал это своеобразной формой депрессии, или ещё модное словечко - фрустрация - приходило в голову как характеристика. Он заметил, что сигареты в пачке кончились, его взгляд на Леру приобрёл осмысленность.
   - У тебя есть сигареты?
   - Я не курю.
   - А.
   - Ты уже неделю не выходил из дома.
   - Неправда. В среду не было кофе и сигарет.
   Он заглянул в зеркало: воспалённые глаза, ввалившиеся щёки, грязные волосы. Перевёл взгляд на Леру: живая, ухоженная, свеженькая, лёгкий макияж, ненавязчивый запах духов.
   - Кто звонил? - спросила она.
   - Не знаю.
   "Что-то можешь, хочешь, кричи, кричи, но не смотри на меня так".
   - Ты сегодня красивая.
   - Правда? - она обрадовалась, улыбнулась, ласково зазвучало скрипкой нервной её настроение.
  
   Он промолчал, включил телек, пролистал мгновенно каналы, остановился на "Утене", случайно оказавшейся в видаке. Вспомнилось почему-то, как ходил мувик по рукам вместе с "Angel Sanctuary", а он не заметил вовремя популяризации.
   Лера на кухне собирала со щёк потёкшую тушь.
   Рен выключил телек, стащил со стола книжку стихов Блока, посмотрел между строк, прочитал зачем-то вслух "О доблестях, о подвигах, о славе" вспомнил первую пробу заграничной техники, когда отец читал стихотворение, а он, ребёнком, не знал, куда деть себя от бурной радости, а в комнате было тепло и пахло Новым Годом. Сегодня пахло ветром, нездоровым и чужим, как в дождь, когда он, ёжась, выбегал на улицу, кутаясь в папину телогрейку, шлёпал резиновыми сапогами по лужам, торопливо возвращался, пил с родителями горячий чай, радовался снова блестящими глазами.
   - Рен, - раздался знакомый голос издалека, Лера услужливо поднесла трубку радиотелефона к его уху. - Рен, ты меня слушаешь?
   - Да, - он перехватил трубку, Лера вышла. - Привет.
   - Ты давно не звонил, я подумал, не случилось ли чего.
   - Я звонил позавчера.
   - Прости, не стоило тебя беспокоить, - голос прозвучал нарочито обиженным.
   - Всё в порядке. Рад тебя слышать.
   - Лера грустная. Не обижай её, она славная.
   - Хочешь, забери её к себе. Ещё меньше свободы.
   - На что вы живёте?
   - Не знаю.
   - Когда ты в последний раз ел?
   - Не помню. Кажется, вчера.
   - Ты меня беспокоишь.
   - Я и сам себя беспокою.
   Рен не заметил, как отрезал маникюрными ножницами телефонный провод. В трубке послышалось шипение. Пожал плечами, открыл книжку Кундеры, найденную завалившейся за подлокотник дивана, скользнул сквозь строчки, отбросил книжку, отыскал карандаш и бумагу, набросал портрет, скомкал. Со всех сторон тусклой комнаты на него смотрели огни. Светился мигающий монитор. Светился зарядник мобилы, светился огонёк стереозвука магнитофона, звук сведён на нет, светился телевизор, видак в режиме ожидания, светились колонки. Свет падал струйками, рисовал на потолке, стенах, мебели точки. Большой круг выхватывала из темноты прицепленная к спинке кровати лампочка.
   Рен мучительно долго влезал в кроссовки, сгребал в тумбочке мелочь. В нём поднималась глухая полуобида-полузлость на Эрволя. Он многое не собирался ему прощать. На стенах неожиданно проступили рисунки, которые можно разглядеть только под кайфом. Небольшая доза выкуренной травы всегда позволяла ему видеть их. Иногда этот эффект достигался значительным количеством алкоголя, а теперь внезапно в незатуманенном стимуляторами сознании возникли знакомые уже очертания. Рен резко поднялся так, что закружилась голова, и быстрым шагом вышел из комнаты, стараясь не смотреть.
   "Я играю вашими умами, - подумал он. - А между тем у меня самого, похоже, крышу сносит окончательно".
   Пошёл в магазин. Надо было купить сигарет.
  

Письмо второе. "Целую вас через сотни разъединяющих вёрст"

   Чашки крепкого чая, немецкие тексты, холод пронизывающего сквозняка, знакомые тени, звуки и запахи окутывали, с ними Рен давно был на "ты". До мелочей грустные песни Арбениной доносились из древнего двухкассетника. Словарь уже минут сорок лежал открытым на одной странице, ручка легко скользила по бумаге, рождая весьма приближенные к оригиналу строки на родном языке. Неожиданно ручка упала и покатилась по столу. Вопросы, возникающие в сознании, были немыми до умопомрачения, несформированными и тоскливыми. Они заключались в безоговорочном стремлении к неведомому. Звучали голоса, а с подоконника улыбался цветущий кактус. Осень пахла весной, а за окном зачем-то было постоянно темно. Он вспомнил, как легко она разыгрывала ревность. Скрежет стула по стёртому мелкому паркету выдавал душевную дисгармонию. Когда он проснулся утром, шёл дождь и кружилась голова. Трепетные ноты нервного утреннего голоса выдавали плохо скрываемое одиночество. Рен с удивлением присмотрелся к дрожи левой руки. Со стороны могло показаться, что он решил сосчитать на ней волоски.
   Вошла Лера и поставила на стол увеличительное зеркало. Лицо было слегка опухшим, на нём не было никакого выражения, только недельная щетина и отпечаток нескольких бессонных ночей. Он подумал, что ещё не сражён наповал, достал в прихожей из ножен коллекционный меч, на который работал два года. Демонстративным жестом провёл пальцем по острому лезвию. Налил в тонкий бокал коньяку, пригубил, оставил на кухонном столе, потом заметил, что пыль исчезла, но не решился подсчитать, когда. Ему снилась сегодня кровь, а он почти перестал различать сны и реальность.
   Он вспомнил, как отчаянно робко целовал её волосы и удивлялся, что никто не испытывает его раздражения по поводу множества лиц и запахов в своём самодовольстве.
   Перевернув лист с переводом, Рен принялся рисовать акварелью, окуная кисточку в воду для кактуса, предусмотрительно оставленную Лерой. Картинка получилась абстрактной, в ней переплетались синие, зелёные и золотистые линии. На столе лежало жёлтое яблоко. Рен взял ручку и проткнул его насквозь по центру. Через образовавшееся отверстие можно было рассматривать предметы, а ручка временно перестала писать. По комнате рассыпался дым только что зажжённой сигареты. Рен устало опустился в кожаное кресло, предмет гордости собственной обстановки, изрядно потрёпанный и категорически неудобный. В голове плыли немецкие рифмы, знакомые в какой-то прошлой жизни. Ставил эксперименты со своим зрением, пока не закружилась голова. Хотелось спрятаться за потоками воды - они стали лейтмотивом нескольких последних дней, к ним стремилась душа. При этой мысли Рен увидел осмысленные очертания в абстракции своего рисунка - вода на солнце. С тех пор им овладела мания: на протяжении месяца он отрабатывал технику изображения воды. Всё началось с репродукций - он воспроизводил их раз за разом, пока не достигал максимальной для своих способностей точности. Он варьировал их, добавлял одну за другой несуществующие детали, пропадал на целые дни в созерцании мрачной воды городских водоёмов. Лера умудрялась где-то продавать его картины, но он не замечал их исчезновения в своём стремлении к совершенству. Он создал первый шедевр на альбомном листе, полностью самобытный и законченный, за несколько дней до наступления зимы.
   - У нас нет денег, - печально сообщила Лера. - Совсем нет. Я ничего не могу придумать до зарплаты 6 числа.
   - Нужно взять в долг.
   - Не у кого. Я ещё далеко не со всеми расплатилась. Ты не позвонишь Эрволю?
   - Чтобы завершить процесс самоуничтожения, - пробормотал он. - А сколько нам нужно денег, собственно говоря?
   - В бессрочный и беспроцентный кредит, - она улыбнулась, - без твоих красок и сигарет хватило бы тысячи, знаешь?
   - Я позвоню, - ответил он равнодушно. - Взгляни.
   Она посмотрела на картину.
   - Это очень красиво. Можно мне взять её?
   - Пока нет. Но тысячи за неё не выручишь, верно?
   - Верно. Тем более так быстро. Рен, я устала изворачиваться.
   - Ты уйдёшь?
   - Нет, что ты, мне здесь хорошо.
   Она показалась испуганной, будто подумала, что он хочет выгнать её. Но он вдруг обнял её и прижал к себе. Она вздрогнула, покорилась.
   - Всё будет хорошо, когда я пойму...
   - Наверное. А что ты пытаешься понять?
   - Пытаюсь понять, что есть совершенство. Но что-то не складывается. В этой мозаике.
   На лице Рена скользнуло отсутствующее выражение.
   - А ведь я не знала, что ты художник.
   - Я не художник. Я ищу. Что-то давно потерянное.
   Он замолчал, а она исчезла. Номер был набран быстро и уверенно, а несколько последовавших длинных гудков вселили надежду. Она оборвалась безошибочно знакомым "Алло".
   - Привет.
   Молчание, похожее на тишину.
   - Привет. Рад, что ты позвонил. Как ты?
   - Почти хорошо. Сегодня я нашёл... В общем, сделал первый шаг. Если ты ко мне заглянешь, я покажу тебе рисунок.
   - Мы не виделись полгода. Ты уверен, что стоит встречаться?
   - Да. Я, собственно говоря, звоню, чтобы попросить денег в долг.
   - Вот как.
   Нервный смех в том конце трубки. В его голосе было столько надежды, почти мольбы, что Рен готов был почувствовать стыд за невольные эмоции. Разговор оборвался без цифр. Но Рен точно знал, когда его ждать. И знал, какой откат сулит эта встреча. Но он не делал никакой жертвы, просто пришло время. Без этого визита следующий шаг был невозможен, немыслим. Хотя он ещё не понимал точно зачем, просто так было нужно. В темноте окна закружились снежинки, и заманчивым показался путь с 14 этажа.
  

Письмо третье "Счастлив, кто тебя не встретил на своём пути"

  
   Он ненавидел убийц. Он ненавидел себя, понимая, что способен на убийство. Он лениво листал радиоволны, пытаясь найти настроение для новой картины. Проще всего было бы раз за разом повторять прежнее творение, чтобы запомнить каждый оттенок его красок, но это занятие Рен отложил до окончания нового поиска. Привлекла внимание какая-то попсовая волна, звуки делились на составляющие удивительно легко, и Рен с тоской подумал о том, насколько он несовершенен. Однажды в поле его зрения попала девушка, лёгкая, жёсткая, холодная и пустая с виду. Очарованный, он каждый раз знал, о чём она хочет говорить, и смущённо заводил речь о другом. А она грустила и смеялась, всегда играя уверенно заученную роль, и эта игра настолько стала её частью, что казалась естественной. Рен заставил себя не слышать нот и инструментов, улавливая лишь общую эмоциональную окраску мелодии. Скрипки бесновались увертюрой к "Вильгельму Теллю", и он не мог заставить себя не слышать этих сумасшедших, но прекрасных в безумстве скрипок. В пепельнице тлел бычок, нервы питались музыкой, взгляд блуждал между зашторенным небом и осыпающимся потолком. В новостях вещали исключительно о Питере, Рен решил не слушать больше новости, они утомляли. Он притворялся занятым в неизменном ожидании звонка. Предчувствия клятвенно обещали обмануть, воздух рассерженно преследовал ощущением небес. Комната бездумно наполнилась молодой прошлой Земфирой, и Рен пожалел о том, что вычеркнул её из своих музыкальных пристрастий вместе с большинством других общественно любимых артистов. Переключил на "Garbage", тоже порядком позабытый и быстро сменившийся Joe Dassin'ом. Звонок прозвучал металлически. И немного электронно двумя спускающимися нотами. Каждый шаг был перелётом через огненную реку, от скорости замедленного действия воздух и предметы беззвучно сливались в хлёсткий туман.
   - Сегодня по телеку показывают "Приключения Электроника". Я анонс видел.
   - Хочешь чаю?
   - Пожалуй, нет.
   Эрволь вступил в опустевшую притихшую комнату, поймал взглядом пепельницу, опустился на диван. Рен придал его движениям отрывистость своего восприятия. Он был по-прежнему великолепен, по-прежнему юн, по-прежнему уверен и блестящ. И так похож на свои телефонные реплики, будто не было черты вечности, разделившей встречи.
   - Когда мне было 17, из-за моей сестрёнки парень выбросился из окна. Знаешь эту историю?
   - Нет, но это просто.
   - Да, он был пьян. И ему было лет 16.
   - Ты подружился с цифрами?
   - Что ты. Только происходящее кажется мне комедией.
   - В таком случае это кукольный театр, а мы - марионетки.
   - Ты не знал, что это слово похоже на уменьшительное женское имя?
   Напряжение резко упало, зазвенела тишина, туман вокруг предметов рассеялся.
   - Не имею представления о его происхождении.
   - Я хочу видеть рисунок.
   - Да будет он осквернён, пошли.
   Рен развернул шедевр, засмотрелся на приподнявшиеся брови Эрволя, отвёл глаза к полумёртвому двухкассетнику. Шурша, упали на стол две тысячные бумажки, испачкав полировку невидимыми слезами. Рен поморщился от резкой боли.
   - Ммм... Ощущаешь себя проституткой?
   - Хуже. Куда хуже.
   - Я не убивал её. Тебе не в чем себя винить.
   - Было обещание не говорить об этом...
   - До новой встречи. Мне не понравилась картина. Мой тебе совет, перестань сопротивляться.
   Боль стала сильнее, она заполнила собой всё, от пола до потолка в квадрате стен, Рен сделал стремительный шаг к окну и резко остановился, потому что за окном тоже была боль. Она подожгла его глаза, искривила черты, она мерно ударяла по нервам удаляющимися шагами Эрволя, резонирующими с ударами сердца. Рен сложил руками знак, придуманный в детском увлечении символикой, и вложил в него всю свою волю. Боль рассыпалась с треском искр костра и осталась пеплом у ног.
   - Как думаешь, отчего Лера никогда не приводит гостей?
   - Не хочет нарушать твоего одиночества. Сказать ей, что ты нуждаешься в том, чтобы его нарушили?
   - Нет.
   Эрволь надел тяжёлую кожаную куртку, обернулся прежде, чем ступил на порог.
   - Спасибо, - произнёс Рен, глядя ему в глаза.
   - Ты сам это сделал, - пожал плечами Эрволь.
   Его руки на миг поймали Рена в крепкое объятие, заставив вздрогнуть. Когда он исчез, Рен опустил взгляд в тон звуку захлопнувшейся двери. Палец рванул резковато переключатель.
   "Как вспарывали стены самолёты..."
   Сколько бессмыслицы. Сколько двусмысленности. Рен оценил накатывающее на него опустошение. В душном воздухе повисла сонная нега, остановившая расширенные зрачки немигающих глаз угасающего дня. Прожилки на ладонях светились блёстками пота.
   Вечером на кухонном столе Лера нашла белый конвертик с выведенной на нём акварелью плачущей кровью алой розой. Она грустно улыбнулась.
   Рен же чертил карандашные портреты Эрволя на ксероксных листах. Время опять шутило, текло неравномерно, прерывалось по-прежнему бессмысленными словами песен радиоволн FM-диапазона. Он умел перенимать чужую философию, не называя её своей и не выдвигая претензий. И ещё умел нравиться людям - разным, многим.
   Электрические зайчики отражались в зеркалах от ламп.
   "Хочешь, я сплету тебе венок из солнечных лучей?" - спросил он покорно. Ответа снова не было. На столе завяла без воды вчера пышная роза - наверное, подаренная Лере кем-нибудь. Он тоже подарил ей розу, увы, он не был оригинален.
   Итальянские мелодии пленяли, даже когда мотивы казались измотанными. Он просто не понимал моды на любовь и обязанности любить, поэтому прощал предательство игре лицемерия. "Vide'o mare de Surriento..." Улыбка моря, наверное. Нет, всего лишь море Сорренто. Молодость неба. Усталость. Кисть заскользила по бумаге. "Он обжёг свои крылья в полёте ко мне". Неожиданно потоки воды замёрзли и превратились в узоры неведомого льда всех оттенков красоты. Рен понял, что следующая ступень работы - сверкающие брызги льда и его терпкие остановившиеся волны. Он отбросил карандаш, скомкал листок с портретом, подумал об искренности своих слов благодарности тому, кому давно не мог верить. Он не верил Эрволю прежде, потому что не знал его, не верил теперь, потому что между ними легла пропасть смерти, соединив сердца прочным стежком чёрной нити, впрочем, в комнате в тот вечер, как и сейчас, преобладал золотисто-голубой свет, а он смеялся с упрямым безрассудством неуверенности.
  

Письмо четвёртое. "Не правда ли, милый, так смотрят портреты, задетые белым крылом?.."

  
   Недавно выпавший снег подтаял, земля покрылась коркой грязного льда, по нему скользили люди, которым было некуда спешить. Утро, наступившее через пару часов после полудня, было мрачным, сияние пропитывало облака, слишком прозрачные, чтобы скрыть нежную голубизну неба, но подсветка казалась неестественной. Рен сидел на массивном стуле в гостиной, перед ним, на белоснежной скатерти, стоял низкий бокал и бутылка абсента. Мелкие кубики льда слишком быстро таяли, позволяя в полной мере ощутить устойчивую неправильность ситуации. Он никогда не понимал прелести наслаждения алкоголем. Он пил уверенно быстро, как будто процедура была строго установленной, вроде механической работы. Мозг туманился от слишком громкого повторяющегося трека Раммштайна "Небель". Несмотря на безупречную дикцию, Рен не разбирал знакомых слов. Он вспомнил стену непонимания, отделяющую его даже от тех, кого он когда-то имел неосторожность считать близкими. Бутылка пустела быстро, но не настолько, как хотелось бы.
   В цветочных горшках жили детские игрушки.
   Рен думал, что под густыми кронами комнатных цветов забытым фигуркам зверей будет легче дышаться. Спустя час он осознал, чего ждал. По его настойчивому взгляду телефон, казалось, приблизился на несколько миллиметров. Рен знал, что это всего лишь иллюзия. Устав от ритуала сжигания сахара в пламени зелёного спирта, он на одном вдохе допил остатки жидкости прямо из бутылки. Горло обожгло, и он задохнулся на мгновение. В поле его зрения настойчиво лезли провода. Они тянулись за окном, чёрные, насиженные воронами, которых Рен находил красивыми и даже смелыми, хотя они были несвободны.
   "Und dann hat er sie gekЭsst wo das Meer zu Ende ist, ihre Lippen schwach und blaß und seine Augen werden naß".
   Провода настойчиво тянулись по комнате, робко пробираясь внутри стен, вдоль стен - за шкафами, стараясь не бросаться в глаза. Что будет, если их отрезать? Банальная, детская мысль об избавлении от связей с цивилизацией. Погасший свет, умолкнувший телефон, умершие электроприборы, спокойствие, покой.
   Рен лениво поднялся, дошёл до музыкального центра, выключил музыку, старательно рассчитывая каждый жест, чтобы не потерять сосредоточенности, заметил оставленный на столе пульт. Тишина казалась грохотом водопада, не позволяющим заметить остальных звуков. Её разрезал телефонный звонок. Рен подхватил трубку, вдохновлённый, уверенный, готовый поверить в нереальность.
   - Здравствуй, - тихий нежный голос с придыханием.
   - Здравствуй. Я думал, больше тебя не услышу. Как твои дела?
   - Терпимо.
   -Ты снова грустишь?
   - Нет, я рада. Недавно ходила на мюзикл.
   - Я... Ну и как он тебе понравился?
   - Чудесно. Отлично поставленный танец.
   - Ты обещала, что в декабре мы сходим в театр, помнишь?
   - Да. В воскресенье у меня занятия.
   - Отмени их один раз.
   - Не могу, - она вздохнула.
   Ему было так светло, но он не мог найти слов. Молчание повисло между ними. "Там, где кончается море", - подумал он. О чём это могло быть сказано? Она была цветком и звездой, несущей свет. Но он прятался от этого света. Его взгляд выхватил из комнаты искривлённый цветок с печально опущенными листьями и пушистыми волосками на них, возле которого стоял резиновый Буратино со стёршейся улыбкой. Они говорили о том, что не было важно, а он, взглянув на себя со стороны, подумал, что так странно, что он может так искренне и глубоко проникаться её проблемами, которые счёл бы несущественными, если бы с ним о них заговорил кто-то другой, кто-либо, кроме неё. Люди были ему скучны, хотя он осознавал нелепость подобной формулировки. И интерес к ним не просыпался уже давно. Он привычно ставил на листах многоточия после легкомысленных фраз. Она порой обижалась на то, что ему наплевать, что она говорила. Ей не нравилась приторность его нежности и неуклюжесть его иронии. Но он убеждал себя в том, что нужен ей. У него на языке вертелись слова, слишком слабые, чтобы передать всю его уверенность, теплющуюся в глубине перепутанных сомнений.
   - Мне пора, поэтому я тебя оставлю, - произнесла она.
   Он заметил мимоходом, что за окном стемнело. Зимние вечера следуют вплотную за поздним утром.
   - Я люблю тебя, - проговорил он.
   - Я тебя тоже. Пока.
   - Только тебя, - зачем-то сказал он коротким гудкам в трубке.
   Ему вспомнилось, как однажды он внутренне воспротивился её фразе, произнесённой на улыбке: "Когда-нибудь смерть всё же разлучит нас".
   "Не смогла. Она не смогла", - подумал он с ликованием.
   Оставив на столе бутылку, Рен ушёл в свою комнату к старенькому двухкассетнику, радио выдало песню Сургановой "Ангел", заставив ко второму куплету прислушаться к словам. Выключив приёмник на полуслове, Рен стал раздумывать над фразой "Sie trДgt den Abend in der Brust und weiss dass sie verleben muss". В его голове родились образы, где неизменно присутствовала смерть. Выжить. Основная задача каждого. Выжить среди жестокости, неверия, ненависти, страдания, счастья, любви. Выжить, победив ощущение собственной ненужности, преодолев и приняв одиночество. Он выживал, полноценно участвуя в каждой собственноручно изобретённой линии будущего, пытаясь согреть дыханием кисти, рисующие жизнь. На его лице скользила улыбка противоречия. Он был пьян и был счастлив, без анализа, без уверенности и сомнений. Пожалуй, он мог бы быть счастливым и не напиваясь, не ликуя от ощущения победы над смертью. Пепел с сигареты с особым вдохновением падал на диван, оставляя на нём новые сероватые пятна.
   На полке стояли засохшие цветы, оставленные Лерой. Когда она поставила их туда ранней осенью, в их вазочке ещё была вода, но теперь казалось, что они задуманы именно так автором икебаны.
   "Она не смогла", - торжествующе провозгласил Рен, посылая улыбку сухим цветам и танцуя с ней во сне.
  
   Письмо пятое. "В этом тумане так смутно видна цель, а дороги так разны!"
  
   Рен вышел из подъезда прямо в зиму. Сверкающее великолепие солнца, неба и снега ослепило его. Смешно щуря глаза, он наощупь, неуверенно двинулся вперёд, задумался на мгновение, остановился, чтобы достать сигарету. Вдохнул морозного воздуха больше, чем едкого дыма, и сквозь разбегающиеся смоляные струйки разглядел почти привыкшими к яркости глазами тёмный силуэт где-то на краю видимости. Поморщился. В его картинах моря никогда не было зимы. Не решаясь снова двинуться с места, Рен задумался о наводнивших комнату рисунках. Ему не нравилась их отрывочность, он хотел цельности, планомерной заполненности, похожей на книгу, написанную от начала и до конца на одном дыхании. Но то, что он видел, всякий раз было фрагментами пазла, настолько далёкими друг от друга, что их никак не получалось соединить. Он чувствовал, что в душе его чего-то не хватает и что не внутренняя дисгармония, знакомая его душе, причина этой необъединяемости.
   Тёмный силуэт приблизился. Длинный кожаный плащ на фоне снежной безупречности выделялся нелепо или впечатляюще. Рен неторопливо вынул из уха наушник, потом второй, прервав на полуслове "Калевалу" Мары.
   - Откуда ты знал, что мне именно сегодня понадобится сходить к банкомату?
   - Понятия не имел. Просто мне сегодня нечем заняться. Торопишься?
   - Не очень, как ты мог заметить. Давно тут?
   - Пару часов гуляю. Мне нужно было кое-что обдумать, а ещё я хочу поговорить.
   Они неторопливо направились по протоптанным тропам через сияющий двор, привычно переходя на одинаковый ритм шагов.
   - Как твоё творчество?
   - Ты же предлагал мне бросить. Считай, что я выполнил твоё пожелание.
   Эрволь полупрезрительным взглядом смерил усталое лицо Рена. Рен наконец-то вспомнил, что надо бы выключить плеер, сунул его чуть неспокойным движением в карман куртки.
   В кафе царил полумрак. Эрволь смотрелся здесь куда более к месту. Рен следил за изяществом его движений, когда он подносил ко рту зажжённую сигарету, и думал, что рисовал бы его, если бы хоть как-то мог связать его образ со своим акварельным морем и небом. Высокая официантка поставила перед ними две кружки с пивом и отработанным жестом сменила пепельницу.
   - О чём ты хотел поговорить?
   Эрволь жестом подозвал девушку и тихо попросил её о чём-то. Рен почувствовал лёгкое облегчение, когда минуту спустя оглушающие вопли чего-то танцевального, игравшего в заведении, стали чуть тише.
   - Через неделю я уезжаю, надолго. Хотел тебя кое о чём попросить.
   - Куда это тебе вздумалось уехать?
   - Примерно на один из соседних континентов. Не мог отказаться от весьма выгодного предложения.
   - А в чём суть просьбы?
   - Помнишь Криса?
   - Неа.
   - Значит, познакомитесь заново. Мы были вместе последний год. Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за ним.
   Рена захлестнула волна бессильной ярости. Вот так легко. "Были вместе последний год". Судорожно-бесконечные восемь месяцев отчаяния и ещё половина того же срока. Медленными глотками Рен допил пиво, наблюдая, как обнажается стеклянное дно кружки. Ему нет никакого дела до того, с кем встречается Эрволь. Ей, может быть, тоже не было, они никогда не говорили об этом. Рену просто не приходило в голову, что рядом с её немеркнущим образом может в чужом восприятии неожиданно оказаться кто-то ещё.
   - Думаешь подарить мне побольше обязанностей? Не очень хотелось бы вытирать кому-то сопли, текущие по поводу твоего внезапного отъезда. Почему бы тебе не взять его с собой?
   - Мне кажется, Криса перспектива подобного путешествия не привлекает. Да и я могу быть временами слишком сильно занят, чтобы уделять ему время. А тебе будет полезно получить немного позитива. Лера, похоже, не справляется. Может, в её жизнерадостности слишком много правильности.
   - Я отказываюсь от оказываемой мне чести, - пафосно сообщил Рен.
   - Тебе просто не хочется выполнять какую бы то ни было просьбу, исходящую от меня, - Эрволь пожал плечами.
   Рен встал, всем своим видом показывая, что собирается немедленно отсюда убраться.
   - Я позвоню тебе, - спокойно сказал Эрволь.
   - Удачной поездки, - процедил Рен, надел куртку и вышел.
   Дома, отогрев руки, он взялся за кисть. Знакомое море не давалось ему сегодня. Волны бушевали, нарушая привычное спокойствие. Рен не позволял оформиться мыслям, не дававшим ему покоя. Он по-детски прятался от них, запирал их на грани сознания, нарочно путал слова и образы, переплетавшиеся в его голове. Он старался позволить живому, трепещущему воспоминанию о ней заполнить себя целиком, несмотря на пронзавшую его боль, но свет её мерк, как что-то далёкое, и чёрный силуэт Эрволя на фоне снега выступал вперёд, безжалостный, ухмыляющийся. У него-то было достаточно сил, чтобы справиться со страданием, или чтобы вовсе не ощущать его. Легко, наверное, существовать, когда всё кристально ясно и совсем не противоречиво. Когда один стимул легко заменить другим, и когда у течения жизни есть чёткий план. Рен, как много раз уже случалось, бессильно завидовал Эрволю, его уверенности и несгибаемости.
   Ближе к закату солнце добралось до кухни. Там хлопотала Лера, и Рен подумал, что тут её полноправное царство, в котором всё происходит по недоступным его пониманию законам. Она не обращала внимания на его медитацию над остывающей чашкой кофе, а он смотрел прямо в краснеющий над горизонтом начинающийся закат. Он вспоминал, как в детстве видел блестящие от заката окна домов и как рассказывал об этом ей. Она не знала этого блеска, но Рен так и не собрался показать ей его. Теперь образы стирались. Рена мучило, что Эрволь сегодня разверз между ними ещё одну пропасть. Рен почти яростно ткнул переключатель приёмника, и по кухне разлились звуки тихой, многоинструментальной композиции Muse. В надрывных переливах голоса солиста Рену послышались нотки, созвучные тонам его души. Так и не допив кофе, он вернулся в комнату, отбросил начатые рисунки и принялся за новый, вставший с удивительной ясностью в его сознании отрывок картины. Впервые на ней было живое существо в движении - нервная белая птица.
  
   Письмо шестое. "Наша встреча была - в полумраке беседа полувзрослого с полудетьми".
  
   Рен не ответил своему отражению в зеркале прихожей. Новая встреча с Крисом должна была принести изменения. Звонок продолжал сотрясать воздух. "Какая робкая настойчивость", - восхитился Рен и неторопливо открыл дверь.
   - Проходи, - произнёс он с холодной улыбкой, задумавшись над вопросом, не мешают ли Крису его длинные кудри видеть окружающих.
   - Эрволь беспокоился за тебя. Ты в порядке?
   - Да, конечно. Хочешь чаю?
   - Нет. Вы с ним близко знакомы? - прозвучало пытливо.
   - Он тебе не рассказывал?
   Крис покачал головой. Он показался Рену заблудившимся ребёнком.
   - Сколько тебе лет?
   - 20. А что?
   - Ничего. Процедура знакомства, - Рен пожал плечами.
   Он не дал бы ему больше 17. Задумчиво прошёл в гостиную, закурил. Крис молчал, ему явно было неловко, несмотря на то, что он был инициатором встречи.
   - Что ты пьёшь? Коньяк подойдёт?
   Кристиан, в свою очередь, пожал плечами. Ему, в сущности, было всё равно. Он понял, что знал заранее, что ему предложено будет напиться, и решил воспользоваться случаем.
   Рен терпеливо нарезал лимон на кухне, оставив Криса в ожидании. Когда он вернулся, тот стоял у стены, рассматривая её излишне пристально.
   - Что такое?
   - Ничего. Тебе не кажутся странными эти стены?
   - Разумеется, кажутся. Особенно когда я пьян.
   - Они пахнут морем, - растерянно и немного задумчиво сказал Крис.
   Рен отметил, что рыжие лохмы придают его гостю определённый шарм.
   - Ты любишь море?
   - Нет.
   "Скоро я доберусь до своих коронных вопросов", - мысленно констатировал Рен, но промолчал, разливая коньяк по бокалам. Ему показалась неправильной видимая пустота карманов джинсов Криса. Он со вздохом принялся придумывать тост.
   - Давай выпьем за осуществление мечты, - тихо сказал Крис.
   Рен кивнул слегка удивлённо, поднял бокал и сделал глоток. Запах дорогого коньяка он нашёл донельзя тошнотворным, вкуса не почувствовал обожжённым горлом, пожалел, что у него нет привычки пить.
   - Ты выглядишь уверенным, - сказал Крис. - И абсолютно не соответствуешь моим представлениям о тебе.
   - Ты видишь меня не в первый раз.
   - Да. Но ты сам говорил сегодня что-то о знакомстве.
   Они познакомились года 4 назад. Крис тогда казался абсолютным ребёнком, волосы у него были короче, и он упорно красил их в вызывающе красный цвет, несмотря на то, что потрясающе быстро отрастали рыжие корни. В первую встречу Крис говорил Рену о том, как много времени уходит на то, чтобы выпрямлять волнистые волосы, и какая это морока. Интересно, сильно ли он изменился за эти годы?
   - Знаешь, когда мне было 16, ты был моим кумиром. Я хотел походить на тебя.
   Рен криво усмехнулся. К 19 годам он успел растерять честолюбие, и его уже мало привлекала популярность среди "молодёжи". Задержав дыхание, он допил коньяк и налил новую порцию, не заметив, что бокал Кристиана тоже опустел.
   - Ненавижу коньяк, - провозгласил он.
   - Я тоже, - улыбнулся Крис. - Но мы его пьём и, скорее всего, продолжим пить.
   - Хочешь сказать, что люди - рабы привычек?
   - Скорее жертвы предрассудков.
   Рен зажёг новую сигарету, Крис посмотрел на него слегка укоризненно. Рен подумал, что так он мог бы смотреть на Эрволя, когда тот упорно травил себя дорогостоящим никотином, но прочитал во взгляде собеседника извинение и успокоился.
   Контуры моря на стене проступали всё отчётливее по мере увеличения концентрации алкоголя в крови. После наступления нового года Рен потерял ощущение чёткости, некогда пронзившее его, совершенно трезвого, и бывшее с ним на протяжении всех этих месяцев. Он беспорядочно напивался, откладывал встречу с Крисом, хотя с самим фактом встречи не мог не смириться как с неизбежностью. Образ собеседника расплывался, как будто оставаясь в реальности, которую Рен покидал. Нотки его голоса проникали иногда сквозь завесу, и Рен даже умел довольно внятно вставить положенные ему реплики. Неожиданно Крис подошёл и встал рядом с ним, вторгшись в мир Рена бесцеремонно и яростно. Его шаги гулко прервали шум моря, но только на мгновение.
   - Эрволь говорил, ты хорошо знаешь немецкий.
   - Ты хочешь поговорить об этом?
   - Скорее ищу общие темы и надеюсь, что ты перестанешь меня отталкивать. Я его изучал немного, ну, из-за Вайса, ты понимаешь, но ничего не вышло.
   - Это повод для восхищения мной?
   - Не будь таким самодовольным. Как думаешь, что там, за этой завесой воды? - Крис неотрывно смотрел на стену и явно не замечал старых бумажных обоев в цветочек.
   Рен промолчал. Он никогда не заглядывал глубже и не задумывался о том, что его море может кому-то показаться дверью в иной мир. Глаза Криса неестественно блестели - пожалуй, доза коньяка для человека его комплекции была несколько чрезмерной. Рыжий шагнул прямо в шум моря. Рен подхватил его и, чуть пошатываясь, заботливо уложил на диван.
   За окном дул ветер, но силы его не хватало, чтобы пробраться сквозь стёкла. Рен распахнул раму и позволил морозным вихрям снежинок закружиться по комнате. Они растрепали и намочили сваленные в углу отвергнутые рисунки, но не осмелились затушить оранжевое пламя сигареты. На мгновение Рену показалось, что мобильник на столе ожил, он даже уловил первые аккорды знакомой мелодии, которую зачем-то собирался сделать звонком, но он быстро понял, что вокруг есть только ветер. В его порывах он рисовал шариковой ручкой портрет Криса на тетрадном клетчатом листе, и черты лица каждый раз выходили неясными.
   Утром голова была тяжёлой, а Лера участливо заботливой.
   - Я думаю, теперь тебе придётся болеть недельку-другую. И рыжее создание наверняка простудил, - сказала она укоризненно.
   - Крис спал в гостиной, до него сквозняк плохо добрался, я думаю. А мне ничего не сделается.
   - Слушай, Рен, а вы точно пили вместе? По твоему виду можно подумать, что ты потом ну очень долго догонялся.
   Рен усмехнулся, но вышло совсем невесело. Он когда-то ненавидел людей, которых никогда не мучает похмелье. Разгребая бардак в комнате, он заметил, что ночные рисунки исчезли.
  
   Письмо седьмое. "Можно тени любить, но живут ли тенями восемнадцати лет на земле?"
  
   - Привет. Прости, что долго не звонила. Как ты?
   - Всё в порядке, спасибо.
   - Как у вас дела с ...?
   - Мы расстались.
   - А как поживает ...?
   - О, мы не общались уже несколько месяцев.
   - А... Как дела на работе?
   - Я сейчас не работаю.
   - А институт как закончил?
   - Я его не закончил.
   - Что-то случилось?
   - Нет. Я научился рисовать, знаешь... А как ты?
   - У меня тоже... Всё в порядке... Я... соскучилась.
   - Почему ты так долго не звонила?..
   - У меня не получалось...
   - Я понимаю... Смерть довольно веская причина чтобы исчезнуть... И знаешь, мне жаль, что ты не убила меня...
  
   Он заплакал... На столе стояла недопитая чуть бутылка абсента.
  
   Улицы накрывала беспросветная январская оттепель. Серое небо и снег с дождём нравились Рену, он черпал в них вдохновение. Комнату наполняло звучание Металлики, Нирваны, Мегагерца и Ассеpt. Новогоднее затишье закончилось, и переводов было на удивление много, но Рен не отличался усердием и позволял части потенциальных заказов благополучно проходить мимо. Если бы он рассказал об этом Лере, она, наверное, его не одобрила бы. На столе в гостиной стояла золотистая стеклянная вазочка с наливными зелёными яблоками. Рен любовался ими, отпуская взглядом блекло светящийся ноут. Под столом нелепо выстроилась батарея пивных бутылок, которые ещё утром были полными.
   Лёгкий аромат, разорвавший душу, наполнил комнату. Взгляд Рена неожиданно обрёл осмысленное, но бесконечно испуганное выражение.
   - У тебя новые духи?
   - Вчера купила. Нравится запах?
   - Отдай их мне, - немного грубо сжал её руку. В глазах его читались ярость и отчаянье, подёрнутые обычной апатией.
   Лера высвободилась почти брезгливо, принесла флакончик с духами, оставила на столе, вышла, хлопнув дверью.
   Полированная поверхность дверцы шкафа показалась слишком гладкой, Рен, почти неосознанно, вырезал на ней несколько символов, отложил ножницы, медленно обошёл вокруг стола, приближаясь к флакончику, осторожно открутил пробку, позволив запаху растекаться по пространству. Открыл окно, собрал пивные бутылки, неумело позволив одной или двум покатиться по паркету. На лестничной площадке, полной запаха чьего-то куриного супа с капустой, зимнего дождя и отходов, закурил, прислушиваясь к звучанию разбивающихся далеко внизу бутылок. Пожилая соседка, по несчастливому стечению обстоятельств отправившаяся вынести мусор, с упрёком покачала головой, глядя на явно нетрезвого Рена, в потёртых и порванных джинсах и босиком, задумчиво наблюдавшего за тем, как опускается пепел на плитку подъездного пола. Он засмеялся, сначала тихо, потом громко и неудержимо, как смеялся когда-то над давно знакомыми анекдотами после раскуренного у физкультурного зала в институте на троих с однокурсниками косяка.
   "Теперь комната будет всегда наполнена этим запахом".
   Тонкие переливающиеся осколки завораживающе летают по комнате, не торопясь опускаться на пол, они сверкают, слишком резкий, немного смешанный со спиртом запах становится навязчивым, невыносимым.
   Рен привычно перекинул ноги через балконные перила и не почувствовал остроты, так помогавшей всегда прогонять тоску. Пейзаж внизу был привычным и неизменным уже пять лет, Рен изучил мельчайшие детали, изгибы веток знакомых деревьев, форму лестницы в подвал с несколькими сбитыми ступеньками. Вечно гаснущий фонарь уже зажигался временами, и в его свете парили и кружились брызги зимнего дождя, похожие на осколки оставшегося в комнате флакона.
   Она была в комнате. Он искал её взглядом, искал наощупь и не находил, хотя точно знал, что она там. Каждый раз отворачиваясь, он видел её где-то на краю зрения, как будто она специально пряталась за спиной, оборачивался резко, но она ускользала. Он опустился на диван и закрыл глаза. Почувствовал рядом её тепло.
   "I'm your dream, make you real; I'm your eyes when you must steal, I'm your pain when you can't feel, sad but true".
   Она сидела, задумчиво наклонив голову, листала книгу, которую он протянул ей несколькими минутами ранее.
   Рывком Рен открыл глаза. В комнате было темнее, чем ему казалось, или успело стемнеть за вечность, показавшуюся мгновением.
   Она не верила в его любовь - он усвоил этот урок.
   "Хочешь, я нарисую тебе мечту? Ты ведь не знала, что я умею рисовать? Я и сам не знал".
   Рен понимал, что не вправе распоряжаться своей или чужой жизнью и смертью, принимал это как данность и даже не жалел об этом.
   Он взял из вазочки яблоко, разломил его, сжал, заставив вытекать сладкий сок.
   Когда Лера заглянула, он сидел в углу гостиной на корточках, всё ещё сжимая яблоко в руке. Паркет тихонько тлел от непотушенного бычка. Она затушила ногой несостоявшийся пожар, закатила Рену звонкую пощёчину. Он посмотрел на неё слегка оторопело, поднялся на ноги, погасил ноут, забыв сохранить наработанные переводы, влез в куртку и ботинки и вырвался на тёмную улицу, полную промозглого ветра.
   На лавку, где он нашёл себя полчаса спустя, присела девчонка с вульгарно накрашенными ресницами и пышной копной русых волос.
   "У тебя самые прекрасные волосы на свете".
   - Приятно слышать.
   - А я что-то говорил?
   Девочка надула губки.
   - Пива хочешь? - он протянул ей наполовину выпитую бутылку.
   - Не откажусь. Чего такой серьёзный?
   - Экзамен завалил.
   - Фигня всё это. У меня вот тоже в эту сессию одни хвосты, и чего расстраиваться, кому там коньяку на пересдачу, кому букет. Улыбнись давай.
   - И чего ты ко мне пристала, - задумчиво спросил он, отхлёбывая из бутылки и передавая её девушке.
   - Жалко тебя. Да и прогулка сегодня не задалась.
   - Может замёрзла? Я тут живу недалеко.
   Она пожала плечами.
   - Вообще мне не очень холодно, но если у тебя там есть запас пива и желательно уютное кино, то буду рада приглашению.
   "Думаешь, я помню всех твоих девушек? У тебя каждый день новые увлечения".
   "Неправда. На самом деле есть только ты. Ты есть".
   Рен с размаху бросил недопитую бутылку на асфальт, сегодня ему нравились осколки. Девчонка вскрикнула.
   - У меня посмотреть нечего, и пиво тоже только что кончилось.
   Она фыркнула и скорчила гримасу, глядя на его удаляющуюся спину.
  
   Письмо восьмое. "Море или мандарины?"
  
   Рисунки отказывались рождаться, отказывались возникать в его сознании. Назло и вопреки, Рен запретил себе принимать малейшие дозы алкоголя, он хотел добиться вновь ясных картин в чистоте сознания.
   Он бродил по улицам, потерянный, мерил шагами знакомые и совсем неизвестные районы города, заткнув уши плеером, продирался через глубокие сугробы зимних парков, будто где-то среди этих северных пейзажей мог найти потерянное летнее море. Тяжёлые ветви деревьев осыпали его снегом при порыве ветра. Он уселся курить на упавшее дерево, нависшее над землёй, но сейчас, казалось, лежащее на снегу. Сквозь полузабытую мелодию Алфавила ветер донёс аромат сигареты с вишнёвым ароматом. На расстоянии вытянутой руки из-под капюшона вырывались непослушно-рыжие кудри.
   - Не знал, что ты куришь.
   - Может, я всё ещё стараюсь быть похожим на тебя? - улыбка, тёплая и всё же зимняя.
   - Как ты меня нашёл?
   - Случайно. Выбрался вот погулять в парк, нашёл уединённое местечко - а оно уже занято.
   - Ты искал одиночества?
   - Думаю, на самом деле я искал тебя, только вот не знал об этом.
   - Не уверен, что хотел видеть кого-то.
   - Я вот был не уверен, что ты хотел видеть меня, поэтому не напрашивался в гости. Правда, хотел отдать тебе рисунки. Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы меня нарисовали, поэтому я не удержался и забрал их на память.
   - А потом они тебе разонравились?
   - Просто решил, что это нечестно, вот так забирать, не спросив.
   - Можешь оставить себе.
   - Ты хорошо рисуешь.
   - Портреты - не моё сильное место.
   - Хотелось бы посмотреть на то, что, по твоему мнению, тебе удаётся лучше.
   Они приехали к Рену вместе. Рен сидел на кровати и смотрел, как Крис завороженно перебирает его картины, наблюдал, как меняется выражение его лица, и не понимал, как так вышло, что этому бесцеремонному мальчишке он решил показывать то, что было так ему дорого и так глубоко лично. Он совсем не чувствовал, что обнажается перед ним, как было с Эрволем, когда тот смотрел на первую законченную картину. На лице Криса читалось узнавание, будто перед ним были фотокадры знакомых с детства мест. Иногда он чуть удивлённо и задумчиво переводил взгляд на стену, где видел то, чего уже много дней не удавалось разглядеть Рену. Рен опустил голову, сжал виски руками и закрыл глаза. Перед его взглядом переплетались золотистые нити, периодически превращаясь в навязчивые рыжие кудри. Он думал о том, как безжалостна эта зима, гадал, отняты ли у него рисунки на стенах, чтобы быть отданными Крису. О том, смогла ли бы она их видеть. Не прощаясь, он снова вырвался из клетки стен, придумав себе оправданием срочную необходимость купить водки и мандаринов. Когда он вернулся, его рисунки были безбожно искалечены, утыканы булавками как куклы вуду. Они заполняли стену, оставляя пробелы светлых обоев в цветочек. Рен смотрел на них в прострации, выпустив из рук пакет с мандаринами и водкой. Крис действительно видел. Как объёмная картинка, кажущаяся на первый взгляд равномерным сочетанием узоров, море оживало, и пропуски заполняли живые образы. Возвращалась яркость солнца, движение воды, шум волн и крик чаек. Рен вглядывался в знакомую картину, замершую в местах, скрытых его рисунками, пытался потерять её из виду, но она не исчезала, наполняя душу незнакомым и одновременно привычным, давно забытым и пронзительным теплом. Рен обернулся к Крису. Тот улыбался чуть робко, будто ожидая удара.
   - Спасибо, - произнёс Рен тихо.
   Улыбка Криса стала увереннее и ярче.
   - И всё-таки, - ответил он, - нарисуй как-нибудь мой портрет - по-настоящему, красками.
   Рен кивнул. Он достал краски и начал рисовать, не потому, что боялся снова потерять ожившие на стенах образы, а потому, что соскучился по тому, чтобы передавать их, чувствовать вдохновение творчества, отгоняющее мрачную недружелюбную и несуществующую реальность. Когда он вышел, Криса уже не было, а Лера смотрела на него, как на незнакомца, удивлённая отсутствием в его взгляде тяжёлой, так давно не отпускавшей его тоски.
   Рену снились звёзды над морем. Пейзаж на стене погрузился в ночь, и он искал отражений звёзд в воде, знал, что они спрятались там, в глубине, но отчего-то не хотят ему показываться. Он легко ступал по воде, подчиняясь мерному движению воды, чувствуя его как продолжение себя. Водная гладь, расстилавшаяся перед ним, была бесконечной, он наступал на невидимые отражения звёзд, и ему не хотелось останавливаться, хотя он понимал, что не доберётся до горизонта. Вода была нежной и тёплой, она приятно ласкала ступни, а обступивший мягкий мрак обдавал свежестью. На мгновение Рен потерял баланс, оступился, и упругие волны расступились, поднимая тучи брызг. Он засмеялся и откинулся на спину, позволив волнам подхватить его и нести куда-то по своему усмотрению. Вскоре берег исчез из виду и не осталось ничего, кроме неба и моря, чуть заметного ветра, темноты ночи звёзд. Одна из звёзд подмигнула ему, и он потянулся к ней, ветер усилился, подхватил его, завертел, поднимая ввысь. Голова закружилась, и через мгновение он смотрел сверху на то же, своё море, устроившись дома на диване в гостиной. Перед ним сидел Крис, рыжий и кудрявый, как обычно, и он рисовал его портрет, но получалось море, и чайки, и только зелёные глаза казались похожими на подмигивающие звёзды.
  
   Письмо девятое. "И ваши встречи - только мука".
  
   Кристиан, в лёгком ореоле восхищения, стал его навязчивой идеей. Сидя за немецкими переводами, он видел перед собой рыжие локоны, нежную бледную кожу его шеи, открывавшейся, когда Крис откидывал волосы назад и чуть набок, слышал его высокий негромкий голос, наполненный направленной на всех покоряющей нежностью.
   Рен рисовал его, по памяти, разным, неожиданным, но каждый раз оставался недоволен созданными образами, как будто не мог ухватить чего-то, чего-то не знал или не понимал.
   Погружаясь в привычную тоску, Рен удивлялся, когда воспоминания о Крисе наполняли его вкусом к жизни. Он злился на себя, сам до конца не понимая из-за чего, но ждал новых встреч с лёгкими отблесками вдохновения, хотя без нетерпения, привыкнув принимать темп течения жизни как неизбежный и единственно возможный.
   Крис приходил часто, проводил рядом немного времени и снова исчезал. Снег на улицах таял. Старый приёмник на кухне сломался. Рен ощущал себя спаивающим невинного ребёнка, каждый раз, открывая бутылку вина, коньяка или ликёра, когда Крис появлялся в квартире. Они больше не говорили о рисунках на обоях. Крис любил сладкие ликёры, Рен их ненавидел, но пил, потому что в целом ему было глубоко безразлично, что пить.
   Крис быстро пьянел, и Рену нравилось, как нервным румянцем раскрашивались его щёки. Однажды, за пару дней до конца января, Крис пришёл взволнованным и расстроенным.
   - Какие мысли мучали тебя? Или это были люди?
   - Скорее мысли о людях. Ты будешь смеяться, но я готов был расплакаться от мыслей о том, насколько деградировало человечество.
   - Массы всегда были безликими. И покорными.
   - Возмутившиеся не лучше. Я разочарован.
   Ликёр неожиданно оказался хорошим, и Рен оценил это, а Крис не заметил.
   - Как трогательно, - Рен пожал плечами. - Позволь мне не смеяться, но остаться равнодушным.
   Крис опустился на ковёр возле дивана, раскинул руки, закинул голову назад. Рен подумал, что воротник его рубашки на шее слишком свободный. Он сел в кресло, опершись локтями о колени.
   - Знаешь, я ведь почти не разочаровался в жизни. Мне всегда было хорошо. Я расстраивался из-за плохих оценок в школе, ломал голову над созданием собственной философии, плакал в эпизоде гибели любимого аниме-персонажа. Я попал в тусовку лет в 13, случайно, банально блуждая по улицам.
   - Это бывает.
   - Может быть, но редко. Я жалел, что ты там появлялся нечасто. Но это было уже потом. Мне открыли новый взгляд на мир. Я попал под влияние одной дико активной личности, преувеличенно экстравагантного стиля поведения. Потом я понял, что личность эта была куда менее уверена в себе, чем я, но тогда Джет стал моим героем. Я испытал потрясающие ощущения, когда однажды он, почти случайно, для показухи, из какой-то бравады, коснулся губами моих губ. Это была невыразимая смесь горечи, греха, полёта и наслаждения.
   Рен терпеливо наполнил бокалы в очередной раз. Крис оставался спокойным, как будто диктовал секретарше письмо или художественное произведение.
   - Но я быстро привык. О тебе я не смел даже мечтать. Джет смотрел на тебя с уважением, а ты его не замечал. И это приводило меня в восхищение. Рен, а знаешь, Эрволь был у меня первым. Умеренность и осторожность, понимаешь?
   - Ещё как. Первым и единственным?
   - Да, - теперь Крис пожал плечами. - И мне хватало.
   - Крис, - голос Рена прозвучал умоляюще, - я больше так не могу.
   Крис уселся у его ног и взглянул на Рена снизу вверх, жалобно хлопая ресничками. Рен сполз с видимым усилием с кресла, обнял его за плечи. Крис тепло прижался к нему. У него были очень мягкие губы, у Рена кружилась голова от едва ощутимых поцелуев. Кристиан улыбался. Его улыбка была пьяной и коварной. Рен впился в его губы с неожиданной яростью, закрыл глаза, скользнул руками по его упругому телу. Он открыл глаза на ковре, прошептал смутное "Я люблю тебя". Крис взглянул удивлённо, но это было совершенно неважно. Рен встал с пола, побрёл в свою комнату и захлопнул дверь.
  
   Письмо десятое "Но боль, которая в груди, старей любви"
  
   Во сне Рена преследовали звуки музыки. Проснувшись, он сел за пианино и долго пробовал лёгкими касаниями воскресить ускользавшую мелодию. Высокие ноты звучали одиноко.
   - Тебе нравится? - спросил он Леру, застывшую на пороге гостиной.
   - Да, - ответила она тихо. - Мне не нравится, что она проникнута Крисом.
   - Я не заметил.
   - Мне кажется, ты влюблён.
   - Сожалеешь?
   - Пожалуй.
   Она пожала плечами, улыбнулась, ушла. Рен решил, что сходит с ума. Он испугался ощущения полёта, нерождённого, неуверенного, будоражащего, поднимавшегося изнутри, когда Крис нашёл его губы.
   Нужно было вырваться из клетки, броситься в объятия пронизывающего до костей ледяного ветра, чтоб привести мысли в порядок. Он бродил по скверу, забывая, отдавая ветру нежную мелодию с привкусом очарования и одержимости. Он думал, что забывает Криса, но упорно шёл круг за кругом к дому, где жил рыжий.
   Звонок разрезал тишину всего на несколько мгновений.
   - Я ждал тебя.
   - Я пришёл.
   Крис улыбался довольно, лукаво и нежно. Рен, весь пропитанный февральским морозом и унизанный сигаретным дымом, шагнул ему навстречу, глаза в глаза, дыханье к дыханию. Крис смотрел выжидательно, с вызовом, подался вперёд, когда Рен обнял его и прижал к себе, ответил на поцелуй увлечённо, когда тот прильнул губами к его губам. Сквозь пьянящее ощущение страсти, сквозь головокружительные запахи, касания, ощущение кожи под пальцами, он почти не ощущал колющей тоски, почти не видел образов, которыми была полна квартира.
   Крис поморщился, когда он закурил прямо в постели, широко открыл глаза, когда Рен слишком легко и привычно нащупал пепельницу в ящике тумбочки.
   - Хочешь переехать ко мне?
   - Может быть позже. Мне лень перетаскивать вещи. Хочешь следить за мной?
   - Хочу иметь под рукой немного вдохновения.
   Крис попытался было прочитать что-то в снова отсутствующем взгляде Рена, но быстро бросил эту затею.
  
   Эту зиму Рен чувствовал особенной. Она выпала из времени, выпала из состояния ожиданий и надежд. Он стал замечать, как проходит время, а проходило оно изматывающе, до изнеможения быстро. С детской непосредственностью он изрисовывал своими автографами в разных ипостасях клеёнку, зачем-то повешенную на стул. Лера недавно сказала, что они совсем как супруги. Она не мешала, и Рен был бы не против, если бы она осталась даже навсегда.
   - Хочешь расписаться? - спросил он. - Или переспать?
   Лера испуганно заморгала, она не ожидала такой мрачной и жёсткой серьёзности в ответ на свою шутку. Впрочем, за те месяцы, что она провела с ним, у неё было достаточно времени, чтобы привыкнуть к неадекватности Рена. А она не привыкала, оставалась каждый раз удивлённой, никогда не сердилась. Даже невольной боли.
   - Нет, что ты. Не надо так грубо.
   - Но я действительно хотел бы...
   Лера не дослушала, вышла из комнаты. Рен отключился от воспоминаний этого эпизода и усмехнулся шутке погашенного экрана телевизора. Он по-прежнему не знал ответа. Не знал, что загадали ему рисунки на обоях. Он ненавидел вспоминать то, что было, потому что вполне могло оказаться, что ничего этого не было, и это после всех мучительных усилий.
   "Я ворвался в чужое пространство. Нарушил твои закономерности. Испуганно отказался от тебя из-за твоего молчания. Мне следовало бы признать, что мне всё известно по умолчанию, без напряжения". Грифель у ручки был покорёженный, но это его мало волновало. Он продолжал оставлять на клеёнке автографы. Почти с ненавистью смотрел на капельку чернил или крови на пальце. Она была безупречно красной, но это видел только он.
   - Мне понравилось, как ты испуганно смотришь мне вслед. Мне понравились твои робкие движенья.
   - Но я к этому не стремилась. Или это ты не обо мне?
   Он не заметил, как Лера появилась в комнате.
   - Не о тебе. Извини, что слишком часто забываюсь.
  
   Как-то раз он пришёл домой и застал Леру плачущей на кухне.
   - Что случилось?
   - Устала жутко, наверное, нервный срыв.
   Он кивнул и пошёл к себе. Его комната явно выглядела иначе.
   - Я скучал, - сказал Крис.
   - Я рад, что ты здесь, - впервые за долгое время Рен беззаботно улыбнулся. - Это надолго?
   - Пока не сбегу. Кажется, Лера недовольна.
   - Ты прав. Но наплевать. Надеюсь, ты не будешь особенно высовываться из моей комнаты.
   - Зря надеешься. Я намерен использовать всё жилищное пространство.
   - Тебе не звонил Эрволь? - спросил Рен, чуть нахмурившись.
   - В последние дни нет. Наверное, позабыл обо мне.
   - Мы с тобой... Как он на это посмотрит?
   Крис пожал плечами.
   - Не думаю, что он обрадуется. Но это неважно. Я люблю тебя.
   - Что?!
   - Я люблю тебя.
   Крис выглядел невозмутимым.
   Кровь ударила Рену в голову, явственно проступили рисунки на обоях.
   - Какого чёрта, - сдавленно пробормотал он. - Ты вовсе не обязан меня любить.
   - Не злись. Я не сказал ничего плохого, в конце концов.
   - Кристиан, моя любовь не должна быть взаимной.
   Крис поглядел на него с удивлением, и в глазах его блеснули первые лучи весны.
  
   Письмо одиннадцатое "Что-то мелькнуло, - знакомая грусть, старой тоски переливы..."
  
   Эрволь позвонил только через неделю.
   - У меня наконец появилась возможность выйти на связь, - сказал он. - Как ты? Рисуешь?
   - Да. То есть нет почти. Немного работаю, немного учусь. И сижу над переводами.
   - Странно. Неужели вернулся к прежней жизни?
   - Вряд ли. Скорее начал новую.
   - Мне не хватает тебя. Знаешь, теперь, пожалуй, я больше не буду делать таких перерывов между звонками. Как Крис?
   - В порядке. Нелогичен. Непоследователен, как всегда.
   - Ты нервничаешь? Вы тесно общаетесь?
   - Да.
   - Ты спишь с ним?
   - Ага, - мрачно.
   - И как ты мог? - Эрволь неожиданно рассмеялся. - Я завидую тебе.
   - Почему?
   - Потому что я сейчас слишком далеко. А он прекрасен.
   - Скучаешь по нему?
   - Пожалуй. Хотя не больше, чем по нашим беседам.
   Они оставили разговор о Крисе быстро. Впереди было ещё много нераскрытых тем. Опуская трубку на рычаг спустя пару часов, Рен увидел своего рыжего, замершего в дверях.
   - Ты боишься?
   - Да. Он тоже светился после разговоров с тобой. Почему я не могу дать вам этого света?
   - Ты многое можешь нам дать, правда. Крис, мне не хотелось бы...
   Кристиан покачал головой, приложил палец к его губам.
   - Знаешь, чего я хотел... В общем, я всегда знал, что, несмотря на то, что Эрволь меня любит, мне не заполнить его жизни. С тобой мне казалось, что эмоциональный подъём, который я вызываю в тебе, и есть то, чего я так ждал. Когда я смотрел на тебя сейчас, мне стало ясно, как я ошибался.
   Рен отогнал ощущение горечи.
   - Крис, хочешь, я на тебя женюсь?
   - Идиот, - прошипел Кристиан. - Ненавижу тебя. Ненавижу вас обоих.
   Рен стал чертить узор на клетчатом листе, размышляя о том, что потоки воды с нежностью убивают. За темнотой оконного стекла пробивался последний, неуверенный и будто несвоевременный мороз. Было так приятно, когда Крис среди ночи прижался к нему под одеялом, живым теплом и мокрыми от слёз щеками.
  
   Лера притащила Рена на совершенно не интересное ему сборище. Ей казалось, что он мало общается и ему нужно расширять круг знакомств. Ему было стыдно, потому что он понимал, что обижал её нарушением их одиночества на двоих, что она не успела привыкнуть и к прежнему его образу жизни, а теперь тщетно пыталась повлиять на то, что он ещё больше отдалялся от неё. Рен сидел на подоконнике и смотрел на снежинки. Они летели, казалось, вверх, а не вниз. Было ещё светло, но в помещении горел электрический свет. Человек семь народу увлечённо беседовали на тему связи и соответствия литературы и живописи, запивая дискуссию полусладким красным вином. Рен открыл окно и зажёг сигарету. Дым быстро давяще наполнил лёгкие. Обзор из окна был весьма ограниченным. Всё, что он видел - стена здания, весьма обшарпанного, и далёкое голое дерево, возвышающееся над постройкой. Долетавшие до него отрывки разговора раздражали суетностью и пафосной самоуверенностью. Из музыкального центра доносились тихие аккорды классического фортепьянного произведения. Они казались Рену мучительно знакомыми, но он не мог точно вспомнить, что это. "Наверное, Лист", - подумал он. Мелодия идеально подходила под его настроение. Мысленно он был с Крисом, который пропадал в обществе своих приятелей, с которыми Рен не слишком был способен наладить контакт. Как и с теми, кто был здесь. Лениво щёлкая по кнопкам мобильника, он набрал смску, путая слова. Они переплелись тихонько, составив набросок будущей картины. Рен любил наброски, потому что они могли сколь угодно обещать, что картина будет прекрасной. Сообщение о доставке дало знать, что Крис, скорее всего, мобильник отключил. Он любил скрываться, недаром прятался вечно за своими рыжими кудрями. Рен задумался над тем, что опьянение Крисом прошло, и разозлился на себя за непостоянство. Эрволь говорил на эту тему с нескрываемой горечью, чуть скрашенной иронией. Ветер сметал с крыши низенького домика снег, становилось всё темнее, но не из-за позднего часа, а из-за того, что беззлобные тучи всё плотнее окутывали небо. Рен закашлялся, когда на него налетел порыв ветра с колкими крупными снежинками. Приятели Леры заговорили о том, что люди должны быстро взрослеть, отводя детству лишь неизбежно назначенное природой время. Рен пожал плечами, закрыл окно, но остался на подоконнике. Ему не хотелось спорить, подсознательно он считал себя выше этого, хотя и не отдавал себе в этом отчёта и списывал всё на лень. Мобильник в кармане джинсов завибрировал, и Рен поднёс трубку к уху.
   - Когда ты вернёшься домой? - спросил глубокий голос Криса. - Я люблю тебя.
   Рен улыбнулся и понял, что ему пора.
  
   Письмо двенадцатое "Испепели меня, черное солнце -- ночь!"
  
   Невесёлый весенний дождик нехотя падал с молочного неба. Улицы казались пустынными, хотя на них объёмно пестрели зонтики прохожих. Было спокойно и немного мрачно. Где-то далеко слышался шум потока машин. Рен шагал по улице и стремился не слышать обрывков чужих разговоров, вдумываясь в слова, слышимые только в сознании. Он говорил с ней и надеялся услышать ответ.
   "Хочешь, я расплавлю радиоактивным взглядом эту нелепую мостовую?"
   "Хочешь, я расправлю наши крылья и мы полетим над ночным морем, отражающим звёзды?"
   Рен тёк тенью сквозь безликую разноцветную спешащую куда-то по мокрому асфальту толпу, и толпа сочилась сквозь него, не замечая его полубезумного взгляда. Город проплывал мимо, осторожный и уверенный.
   Шум проспекта оглушил, прорываясь сквозь наушники, в которых капли дождя вторили погоде. Чёрная, блестящая от дождя машина затормозила рядом, задняя дверь открылась резким взмахом подрезанного крыла. Рен встретил взгляд Эрволя и забрался на сиденье. Рукопожатие - крепкое, цепкое, тёплое.
   - Ты надолго?
   - На несколько дней. Окончательно вернусь не раньше новой осени. У нас есть сегодня и несколько часов из завтра. Не убежишь?
   Рен покачал головой.
   Они так давно не говорили глаза в глаза, что беседа в затемнённой кабинке пустого в столь ранний час бара промелькнула в вязких полуфразах, которых не хватило на то, чтобы довести до конца хотя бы пару мыслей. Эрволь был прежним, и незнакомые ноты, которые Рен, как ему казалось, порой улавливал в нём, быстро вплетались в общую знакомую мелодию.
   Квартира Эрволя не хранила никаких следов долгого отсутствия хозяев, видимо ожив за те несколько часов, что владелец провёл в ней после прилёта. Комнату наполнили чистые и сочные звуки Deep Purple, а в открытые окна врывался мокрый весенний ветер.
   - Пока ты окончательно не напился, расскажи мне о рисунках.
   - Ты всё знаешь.
   Эрволь нахмурился. Пламя свечей поплыло, задрожало от сквозняка, замерцало вспышками на гранях бокалов.
   - Там, над морем... - Рен смолк, будто не умел подобрать слов. - Там хочется летать.
   Комната растаяла в пламени, звуках и ветре. Силуэт Эрволя, на грани видимости, в кресле напротив, смазался, и весна остро запахла лёгкими цветочными духами. Рен видел её, видел почти так же ясно, как в солнечном свете, приглушённом тенью лёгких облаков позапрошлого лета. Она не любила, когда он смотрел на неё прямо, в упор, как смотрят влюблённые. Она не говорила, что ей с ним тяжело, но вздыхала тихо и опускала взгляд, когда его эмоции давили на неё, и он прятал их покорно, оставляя только лёгкий призвук незамутнённой радости. Год назад они были здесь втроём за пару дней до её смерти. Год назад он слышал здесь её смех. Сейчас он снова видел её, и она была лёгкой, и она танцевала. Рен никогда раньше не видел, как она танцует. Он безвольно уронил сигарету в пепельницу и улыбнулся ей.
   - Кажется, ты обещал мне, что бросишь курить.
   Он беспомощно развёл руками. Она остановила своё лёгкое круженье и протянула руку к Эрволю. Тот смотрел на Рена сквозь неё, но не мог поймать его взгляд. Потом он протянул руку ей навстречу, и их пальцы соприкоснулись. Она вспыхнула неподдельной радостью, оглянулась на Рена гордо и довольно протянула ему вторую руку. И он хотел танцевать с ней всю ночь.
   - Я мог любить тепло её ладоней и после того, как она встретила тебя, я мог быть счастливым, ловя траекторию полёта её волос, когда она с улыбкой встряхивала головой, чтобы отогнать их от лица.
   Глубокое молчание легко между ними, оба понимали, что Рен коснулся запретной темы, на которую, несмотря на запретность, оба хотели говорить. Заиграл будильник на музыкальном центре, разразившись переливчато-светлым Демисом Руссосом с его тенями.
   Эрволь поднял глаза на часы, Рен нелепо подмигнул, сразу обоими глазами, небу, готовящемуся обнажиться перед лучами рассвета, но небо не обратило на него ровным счётом никакого внимания. Он чувствовал себя так, будто не смог удержаться на тонкой грани и оступился, но, слепой на один глаз, только сейчас, когда упал и ушиб коленки, понял, что снизу была не пропасть, а всего лишь полметра высоты. Он нетерпеливо ждал неизвестной пока катастрофы. Эрволь вышел из комнаты, поставил на кухне чайник, выключил музыкальный центр, исправно выполнявший свой долг: вырывать делового мечтателя из отстранённости снов наяву. А Рен остался смотреть на смену красок утреннего неба, не оторвавшись от своего занятия, даже когда захлопнулась дверь за ушедшим на работу Эрволем. Он пытался воскресить в памяти ощущение тепла её ладоней, но воспоминания были тусклыми, нетерпеливыми, старательно скрытыми пеленой новых касаний, старых полузабывшихся фраз.
   Глаза начали слезиться, потому что он давно забыл, что нужно моргать, чтобы они оставались влажными. Откуда-то от диафрагмы поднялась душная волна, наполнила и обожгла лёгкие, не позволила сделать вдох, и кровь отлила от щёк, с громким стуком в новый прилив бросилась к вискам. Рен зажал их пальцами и заставил себя поверить, что ничего не чувствует. Отраженьем на стекле появился из тумана взмах руки. Только взмах, самой руки видно не было. Рен вдохнул этот взмах и решил, что не выпустит его из себя. Открыл усилием воли глаза и в давно не мытом окне увидел только своё испуганно-усталое отражение. Отвернулся от окна, побрёл в комнату с диваном, упал на него нарочито неловким движением и уснул, чтобы видеть сумбурные сны, от которых останется немного темноты и несколько проблесков эмоций. Когда вернулся Эрволь, он уже не спал, он пытался нарисовать карандашом на обложке сборника фентези-рассказов взмах руки, отражённый в пронизанном солнцем оконном стекле.
   - Привет. Принёс журнальчик, там явно про тебя пишут, почитай, если интересно, а я спать пошёл, срубает.
   Рен кивнул рассеянно, пролистал издание, нашёл статью, занимающую едва четверть глянцевой страницы, не узнал себя в юном подающем надежды художнике-маринисте, равнодушно отбросил изрисованную книжку, выбрался на улицу, целеустремлённо побрёл в никуда, спасаясь от света на тёмных сторонах дорожек между домами.
   "Поедем праздновать годовщину нашей последней встречи за город в тёплый несолнечный день?"
   Рен не любил солнце за то, что оно причиняло ей боль, ему не нужно было другого света, кроме того, что дарила ему она. Он не верил в возврат и невозвращенье. Она существовала у него в крови, и он знал, что нужно продолжать бороться до тех пор, пока ему не будет дарована свобода, чтобы отправиться искать её.
  
   Письмо тринадцатое "Сердце дремлет, но сердце так чутко, помнит все: и блаженство, и боль"
  
   Стремительно сменялись ночами дни, и дни перетекали в ночи, и волны алкоголя и волны эйфории перемежались с неумолимыми порывами страсти и наступавшими затем угрызениями совести. Рен не был уверен в том, за что он казнит себя и кого он предаёт охватившим его увлечением, но не сомневался, что стыдится вкуса жизни, который ощущал рядом с ярким рыжим созданием, поселившимся у него на исходе умирающей зимы. Вместе с Крисом пришла частичка весёлого хаоса, и разбросанные по стульям шмотки, и приторные мелодии сладкоголосых групп J-Rock'а, вместе с Крисом дверь на балкон стала открываться чаще, а постель реже остывать, и воскресным утром с кухни доносились живые весёлые голоса, спорящие о чём-то или обсуждающие услышанные где-то новости. Порой вечерами Рену приходилось запираться в спальне с ноутом, чтобы закончить недоделанную работу, не будучи охваченным каким-то незнакомым тусовочным весельем, заполнявшим гостиную. Рену просто не приходило в голову, что у Криса окажутся друзья, которые станут приходить к нему вот так, запросто, как к себе домой, как и привыкли. Выбираясь из своей завешенной шторами-блэкаутами норы, Рен неумолимо попадал в водоворот обрывков странных бесед, причудливых поз и непонятных занятий. Иногда он играл с ними в их ролевые игры, выбирая себе персонажа помрачнее и понемногословнее, и заслуживал благодарную улыбку Криса, благосклонно брошенную исподволь за каждое согласие. Благодаря заботе Леры у Рена появились большие удобные наушники, прятавшие его от суеты мира и оставлявшие наедине с картинами или переводами, в зависимости от того, преследовала ли его неумолимая жажда работы или творчества. Крис ускользал неприметной тенью, находя Рена в любом из этих модулей, а потом, дождавшись, ревниво и порывисто обнимал, присваивая, и шёл с ним курить на балкон, и слушал, и перебивал, и рассказывал о том, что произошло, пока Рена "не было", и о том, какие мысли пришли ему в голову. А дым летел в открытую форточку, возвращаясь аккордами Disturbed или Royal Hunt.
   Лето наступало пьянящими запахами цветущих вишен и яблонь, теплотой летних ночей и дразнило поздними закатами. Рен и Крис смотрели в такой майский закат, ныряя в него взглядами, чуть затуманенными дымкой от едва заметного рыжего огонька сигареты Рена.
   - Это всё беспардонно похоже на счастье, - вздохнул Рен.
   - Должен же я хоть на что-то сгодиться, - в тон ответил Крис.
   Внизу пронеслась машина, оглушительно распространяющая вокруг себя звуки "Sweet Dreams" в классическом исполнении Юритмикса. Рен сжал сильнее пальцы, переплетённые с пальцами рыжего.
   - Я думал, у меня не получится заставить тебя забыть.
   Мир рухнул с четырнадцатого и разбился вдребезги, и осколки заплясали отблесками, отражая закат.
   Забыть? Забыть живущую внутри пустоту, забыть тепло, разливающееся по всему сознанию во сне, когда её образ выскользает из коридоров подсознания, забыть запах её волос, аромат её духов, нежный оттенок её кожи, её непослушные светлые локоны, забыть отчаянную пытку несуществования, остановившееся время, - словно забыть шелест волн оживающих картин, отринуть, чем был и чем не был.
   Мир пошатнулся и снова встал в пазы. Крис смотрел на свою отдёрнутую руку, на которой остались следы чужих пальцев, а потом перевёл взгляд на Рена, и столько испуга и покорности было в его взгляде, что Рен размахнулся и ссадил сжатый кулак о металлические перила балкона.
   - Я не забыл, - сказал он веско и тихо.
   Со скрипом открылась плохо прикрытая балконная дверь. Закат догорел и погас, погрузились в темноту комнаты.
   - Я не хотел всё разрушить, пожалуйста, не прогоняй меня, - прошептал Крис.
   Рен притянул его к себе, отчаянно цепляясь за неотреченье. Пальцы незаметно легли на кнопку, и комнату наполнило надрывное отчаянье Лакримозы.
   "Nichts bewegt sich, ich kann nicht mehr, ich bin so, so mЭde".
   Вязкая духота медленно завоевывала пространство. Звонкие удары терялись в потоках музыки, пальцы оставляли красные следы на слишком белой, слишком нежной коже, приглушённые стоны и сбивчивое дыхание вплетали, впечатывали в Криса всю неисторгнутую и непоправимую внутреннюю боль Рена, заставляя перейти порог близости и отступить на шаг дальше одновременно. Опустошённо, кожа к коже, Рен вытирал нестёртые о подушку слёзы рыжего.
   - Не отпущу, - сказал он, присваивающе обнимая. - И не заставишь забыть.
  
   Письмо четырнадцатое "Помните утренний ветер и степь в серебре?"
  
   Рен терпеливо перебирал бумаги, которые Лера попросила его рассортировать. Он чувствовал себя едва живым и улыбался собственной слабости. Он с благодарностью принимал подобные мелкие поручения. Они позволяли не задумываться о том, как легко ускользает время. Когда она умерла, он дал себе слово, что продолжит жить, но у него не получалось быть сильным и отпустить воспоминания. Он пытался заставить душу проснуться, но с каждым днём всё ближе подходил к выводу, что спит она вечным сном. Он не был безупречен прежде, у него не было радужных и счастливых воспоминаний, записанных на плёнки старых видеокассет, всё отличие между ним прежним и ним нынешним заключалось в том, что он утратил искру жизни, желание жить, всё то, что позволяло ему быть одним из многих, но своеобразным, что раскрашивало существование. Он продолжал попытки воскресить себя - когда держал в объятиях Криса, когда вмешивался в безнадёжные встречи. Но по внутреннему самоощущению его прежнее состояние галлюциногенно-алкогольной прострации мало отличалось от теперешней иллюзии жизни.
   Он рисовал. И море оживало под его руками, и раз за разом его отблески становились всё совершеннее, всё ближе к тому, что он хотел дать увидеть. Когда он рисовал, глаза его горели внутренним огнём, и кисть летала в танце, точно и уверенно касаясь бумаги.
   Крис притащил откуда-то бутылку хорошего виски, и Рен, не постеснявшись, почал её. Ему не нужен был больше алкоголь, чтобы видеть рисунки на стене, или, может быть, мир за стеной. Но горячая волна, разливающаяся по коже и делающая краски более яркими, манила. Рен некоторое время смотрел на море и верил, что оно пробралось в комнату, но сквозь брызги и запах пены неожиданно проступили нелепые мелкие цветочки узора на обоях. Рен нахмурился, вскочил, подхватив со стола нож, и принялся убивать эти нелепые цветы с остервенелой яростью, опрокидывая их в волны, стирая в пыль и развеивая в ветре над морем.
   - Мне кажется, стена не виновата, - заметила вошедшая Лера.
   Рен затравленно оглянулся и потратил почти целую минуту на то, чтобы сфокусировать взгляд на девушке.
   - Нет. Я сделаю её настоящей.
   Лера кивнула. Спустя пару дней, вернувшись с небольшой халтуры, Рен обнаружил Криса и Леру, вдвоём шпаклюющих злополучную стену. Крис со шпателем в руке и завязанными в хвост волосами был похож своим энтузиазмом и гордой неумелостью на молодого маляра, возомнившего себя художником. Чистые и весёлые голоса Ricchi e Poveri аккомпанировали новоявленным ремонтникам. Ещё день спустя стена стала холстом для акварели Рена. Когда он начал воплощать картины на этом холсте, время будто замерло. Шторы гостиной потерянно обвисли по бокам карниза, не смея препятствовать свету, заливавшему стену из окна. Рен отлавливал нотки закатов и рассветов, хватал кистью лучи солнца в зените, распахивал балкон, впуская редкий, неуверенный свет луны. Его море было переменчивым, светящимся и переливчатым одновременно, а над морем нежными мазками рождалось столь же непостоянное и уверенное в себе небо. Застыли переводы, замкнулись обрывками образов разговоры, рассыпалась на ноты становившаяся всё более редким гостем музыка. Она не смела перебивать шум волн.
   За окном набирало обороты, расцветало жизнью лето. Оно сквозило через раскрытые окна, заполняло собой пространство, вступало в права незаметно. В один из удушливо жарких субботних летних дней Рен внезапно услышал в коридоре чужой голос, показавшийся ему смутно знакомым. Лера уже впустила гостя, когда он выцепил из памяти недавний звонок бывшего одноклассника и договорённость о встрече. Стол заполнили звонко бутылки холодного пива.
   - А помнишь, как кто-то повесил на доску тот карикатурный портрет химички, где она с бутылкой и в шляпе? Представь, она его в рамочку повесила, недавно в школе был, видел.
   - Плод коллективного творчества... Я бутылку рисовал.
   - А снежное побоище? Ты тогда дал слово отомстить за попранную снежком в морду честь Медведевой и был беспощаден!
   - Представляешь, Ленка Стержнёва, невзрачная такая была, тихая, второго сына в этом году родила. Вот даёт!
   Прошлое высвечивалось, как чужое, и те люди, которые были рядом на грани восприятия несколько лет подряд, всё ещё большую, наверное, часть жизни, выступали из тумана, и становилось размазанно от ностальгии. Мелькал рядом Крис, в реновской рубашке и неприлично коротких шортиках, ярким пятном перечёркивая погружение в воспоминания, настойчиво проводя линию с неумолимым настоящим.
   - Смурной ты, Жека, но всё равно рад был тебя видеть, - сказал на прощание Гена. - Хорошо ты устроился, живёшь аж с двумя красотками, да ещё и идёшь потихоньку к славе, - я про тебя читал где-то.
   Рен понятия не имел, кому Лера продавала несовершенные картины и кому могло прийти в голову написать о нём, но в её кругах полезных знакомств находились самые разные и удивительные личности, а он предпочитал не вникать. Проводив Гену и захлопнув за ним тяжёлую дверь, Рен вернулся к своему холсту и долго смотрел на него, пытаясь поймать морской бриз сквозь духоту города и грубо ворвавшуюся в него застывшую реальность.
  
  
  
  
  
   Письмо пятнадцатое "По ночам все красавицы земной страны одинаково - невинно - неверны"
  
   Отголоски угасающего лета за окном, временами цепочки деревень, успокоение, сменившее волнение. Крис убегал от прежней жизни, прекрасно понимая, что обречён к ней вернуться. Уставшая речка отделила пролетевшее кладбище от путей, и Крис подумал, что в кладбище, обильно украшенном цветами, есть что-то праздничное. Или в цветах что-то мрачное? В плеере беспокойно звенели лёгкие мелодии из аниме, знакомые, похожие на осколок такого же знакомого, оставшегося позади мира. У Криса не было обратного билета, и денег на него тоже не было, но он ничуть не жалел об этом побеге в неизвестность. Симпатичная девушка-соседка пыталась открытыми заученными улыбками сделать его своей подружкой на краткое время пути. А за окном было мрачно и пахло ноябрьской усталостью, такой необычной в сентябре. Он удалил из памяти мобильника все смски Рена, обнаружил, что Эрволь не оставлял ему посланий, которые хотелось бы сохранить, а может, он их не помнил или не ценил. Ярко, как будто навечно. Нежные взгляды, как повод для побега. Зачем ему было так смотреть на Леру, будто она ему дороже всех на свете? Телефон зазвонил. Крис нехотя снял трубку.
   - Возвращайся.
   - Зачем?
   - Когда устанешь от приключений, позови, я заберу тебя домой.
   Крис нервно засмеялся. Он почти забыл, что у них с Эрволем были обязательства друг перед другом. И что эту связь так просто не разорвать. Он улыбнулся мысли, что ему есть куда вернуться. А сейчас его ждали новые места и города.
  
   - Он так настроился на приключения, может быть, не стоит его их лишать? - спросил Эрволь.
   Рен промолчал.
   О том, как ему стало пусто, когда Крис исчез, о том, как стремительно хотелось броситься вдогонку, обогнать поезд, отбросить тело, неудобное, медленное и устремиться яростно вслед. О том, как мышление включилось только спустя несколько минут после набора номера и звука знакомого голоса. Эрволь понял его молчание.
   - Ладно, верну в целости и сохранности, - сказал наконец Эрволь. - Билеты уже заказаны.
  
   Духота поезда сменялась сквозняками, и наоборот, и невозможно было угадать, когда стоит кутаться в одеяло, а когда выбираться подышать воздухом вперемешку с дымом в прокуренном тамбуре, пахнущем металлом и поездами. Четыре дня в пути начали казаться вечностью, как только растеряли прелесть новизны. Но ритмичный стук колёс по-прежнему очаровывал, а пейзажи за окном менялись. Крису нравилось устраивать свой уголок мира на плацкартной полке и рисовать свои миры там, за окном, придумывая свои истории тому, что стремительно проносилось мимо него. Он много спал и много путешествовал по знакомым мирам, закрыв глаза и лёжа на полке под звуки ненадоедавшего плейлиста. Лёгкими движениями пальцев он перематывал Megaherz, чтобы тот не напоминал о Рене, но иногда забывался и впускал того в свои истории, и чем дальше становилось расстояние, их разделяющее, тем больше ему хотелось признать нелепость своего повода к разрыву, казавшегося важным буквально пару дней назад.
   Подъезжая к станции, Крис не смотрел на платформу, ползущую навстречу составу. Он сидел на низком старте, готовясь вырваться навстречу свободе и неопределённости из ставшего уже привычным вагона. Только вперёд.
   Внезапное тепло знакомой руки, поддержавшей за локоть при переходе из вагона на платформу, и букет огненно-красных роз.
   - На вокзале принято встречать с цветами, - сказал Эрволь.
   - Что ты тут делаешь? - надул губы Крис.
   - Встречаю. С цветами, - пояснил Эрволь. - Самолёты быстрее поездов.
   Крис опустил голову.
   - Я знаю несколько очень интересных мест в этом городе, тебе понравится, - констатировал Эрволь. - Отвезём вещи в гостиницу и отправимся гулять.
   Крис кивнул и посмотрел на Эрволя со смесью обиды и восторга.
  
   Рен не заметил, когда они вернулись. Он воплощал морской массив со всей грустью и лёгкостью окутавшего его сентября. Ключ в замке повернулся неслышно, и Крис и Эрволь возникли рядом, будто так было всегда: один - раскинувшись на диване в раскованной позе, другой - заняв облезающее реновское кресло.
   - Можем делать ставки, когда он нас заметит, - весело сказал Крис.
   Рен вздрогнул от звука его голоса, стряхивая с себя оцепенение творчества и солёные брыгзи.
   И обнял вставшего ему навстречу Криса, порывисто и нежно. Эрволь улетал тем же вечером. Оставалось ещё четыре недели до его возвращения.
  
   Письмо шестнадцатое. "По голубым и голубым лестницам повел в высь. Под голубым и голубым месяцем уста - жглись".
  
   Осень вступала в права неумолимо, расцвечивала всё вокруг красками, умывала дождями, продувала ветрами. Октябрьская осень - самая настоящая, как картинки-символы, неслышно закручивала вихри листьев, рыжих, как Крис. И они гуляли за руку среди нарядно-осенних деревьев, и молчали, и наслаждались тишиной, нарушаемой только шорохом шагов по листве. В одном из осенних парков, наполненном запахом увядания, завибрировала одновременно в обоих мобильниках короткая смс "прилетаю завтра". Молнией.
   Рен ждал Эрволя возле здания аэропорта. Ветер развевал его чересчур отросшие волосы, рукава рубашки, сегодня до неприличия белоснежной, - вот что значило попросить Леру немного позаботиться о нём. Его мысли рассыпались и ни в какую не соглашались сосредотачиваться на чём-либо и, проделывая длинный круг, собирались снова в предвкушении встречи, которой он ждал, и которой боялся. Они с Эрволем слишком крепко связаны, чтобы забыть друг о друге - так думалось Рену. Сейчас ему казалось отчего-то, что прежде так медленно тянулись дни из-за ожидания этой встречи, хотя ещё вчера он о ней и не знал.
   Эрволь появился, как всегда уверенный в себе и неотразимый. Он одарил безмерно притягательной улыбкой что-то объяснявшую ему девушку. Рен отметил, что джинсы и футболка всё равно сидят на Эрволе, как деловой костюм, но не удивился этому. Бывает же такое, вот, например, его, даже с идеальной стрижкой и в безукоризненном пиджаке, называли, если не поэтом, то в лучшем случае студентом.
   Эрволь подошёл буднично, протянул руку для рукопожатия, потом достал пачку сигарет, привычным жестом протянул одну Рену, устремил взгляд на яркий осенний лес позади шоссе.
   - Какое здесь всё... правильное, - сказал он. - Когда освободится Крис?
   - Ближе к вечеру.
   - Как всегда точно, - вздохнул Эрволь. - Поехали к тебе?
   Рен кивнул. В машине протянул Эрволю наушник, чтобы поделиться музыкой. Мимо неслись пёстрые деревья, пахнущие бензином, лесными шорохами и возвращением - дорогой домой. Над лесом плыли вдумчиво-ритмичные 69 Eyes "Run away with you".
   - Воль, ты не считаешь, что я отбил его у тебя?
   Эрволь смерил Рена презрительным взглядом.
   - Ни шанса, - сказал он тихо. - У тебя нет ни одного шанса. А ты хотел бы?
   - Задумывался над этим. Понимаешь, Крис, он...
   - Видит рисунки, я помню. Я ещё не видел того, что у тебя получается теперь.
   - У нас есть ещё пара часов до возвращения Криса. Успеешь налюбоваться.
   - Рен, - произнёс вдруг Эрволь, пристально и открыто заглядывая ему в глаза. - Я соскучился по тебе.
   - Я тоже, - ответил Рен, и что-то предательски дрогнуло в его голосе.
  
   Разглядывая рисунки, Эрволь присвистнул.
   - Интересно, какая магия тут замешана. Или это просто коллективный психоз, как думаешь?
   - Ну... Мы еле нашли идеальную бумагу, на которую ложилась бы акварель.
   - И вы правда всё это видите?
   У Рена что-то оборвалось внутри. Он тоже не знал, что это за магия, но верил отчего-то, что это поможет ему услышать, увидеть, вернуть ту, которая не отпускала его сердце, даже навсегда исчезнув из его жизни. Но Эрволь не видел, Эрволь, связанный с ней крепче, чем кто-либо, не видел того, что Рен ещё не успел расцветить и сделать воспринимаемым невооружённым глазом.
   - Рен, не делай такое лицо, будто произошёл конец света, причём у тебя на глазах. Во взгляде твоём глубина отчаянья. Ты снова меня переоценил?
   - Не тебя. Наверное, себя и силу надежды. Разный бывает свет. Вот я и перепутал сияния.
   - Тебе ведь как художнику не следовало бы, - пробормотал Эрволь.
   На мгновение он показался Рену растерянным.
   Лёгкий кивок головы. Шаги в прихожей.
   - Привет, - по-доброму и радостно улыбнулась Рену Лера, потом перевела взгляд на Эрволя. - Может, вам чаю сделать?
   - Лучше кофе, если можно, - ответил Эрволь раньше, чем Рен успел отказаться, сославшись на то, что они уже уходят. - Если, конечно, ты будешь его заваривать со столь же очаровательной улыбкой.
   - Я постараюсь, - ответила Лера и ушла из комнаты.
   Эрволь ощупал стену взглядом. Рен почувствовал, как обои покрываются его тёплой аурой, лёгкое свечение которой не могло скрыть от его взгляда ещё не переведённые рисунки. После пары минут напряжённого молчания Эрволь покачал головой.
   - Это только стена, - сказал он тихо. - Ты не поверишь, я тоже надеялся.
   Рен опустился на ковёр медленно, не осознавая того, что происходит. Он спокойно выпил кофе, не изменив позы, проглотил пару бокалов чего-то спиртного.
   Он не услышал, как весело зазвенели в замке ключи, как рыжий вихрь с запахом осени ворвался в дом, звонко, неловко, нелепо пролетел сквозь гостиную, не замечая Рена.
   - С приездом, - сказал Крис, голосом, которого Рен не знал.
   - И тебя, - улыбнулся Эрволь, и Крис утонул в его объятиях.
   Комната треснула пополам, отделяя целующуюся пару. Туман с запахом солёной воды затопил восприятие до самых краёв. Закричала пронзительно чайка, потухший окурок упал на ковёр. Рен ощутил, как он проходит сквозь расцвеченную морем стену, как раскрывает крылья и летит, и потоки воздуха поднимали его, и били в лицо, приправленные брызгами. И было в этом полёте такое чистое, такое тёплое ощущение счастья, какое когда-то дарила ему её улыбка, и была в нём такая свобода, какую он ощущал, когда держал её за руку.
   Когда Рен очнулся, он ощутил, что Крис сидит рядом, положив руки ему на плечи, и вглядывается в незаконченную стену. Крис был незнакомый, заряженный весёлой, живой энергией, текучий, как танец на крыше.
   - Мне на мгновение показалось, что ты не вернёшься оттуда, - сказал рыжий испуганно и прижался к Рену сильнее.
   - Если бы я мог, - вздохнул Рен, обнимая его за талию.
   Эрволь пришёл к ним и уселся на ковре лицом к ним, закрывая собой стену с рисунками. Крис вызывающе впился губами в губы Рена, полный живой терпкой страсти с лёгким призвуком вермута. Оборвал поцелуй, скользнул огненной змейкой к Эрволю и принялся целовать уже его, глубоко и восторженно. Тот посмотрел на Рена через плечи рыжего - провокационно, довольно, расслабленно, протянул руку, сцепил их пальцы, властным движением потянул на себя и положил его руку на бедро Криса. Рен рассеянно скользнул пальцами по знакомым изгибам тела, чуть отстранил Криса от Эрволя, не прерывая их поцелуя, и принялся расстёгивать пуговицы на его блузке. Крис выгнулся, прижимаясь к нему спиной, спрятал лицо у Эрволя на плече, отдаваясь ласкам рук, которых было слишком много, растёкся в острой дымке желания, обнажённой кожей по ворсинкам ковра, изломанными жестами, приглушёнными стонами. Рен никогда не видел Эрволя таким, слишком жёстким, слишком властным, слишком открытым и уязвимым, чтобы быть безупречным, и этот незнакомый Крис, извивающийся в их объятьях огненными волнами, был в самом деле удивительным чудом, всплесками чистого, яростного и ненасытного желания. Измученно отключаясь от избытка эмоций и чувственных ощущений, Рен запомнил отблеском пальцы Эрволя, до боли сжимающего его запястье на пике страсти.
   Утро пахло похмельем. Рен проснулся позже всех, неуютно заворочался в остывшей постели, казавшейся ночью слишком тесной. Комната казалось пустой, выпотрошенной. На столе лежала записка. Стыдливое прощание, слишком скомканное, чтобы быть личным.
   Крис ушёл.
  
   Письмо семнадцатое "Я - тень от чьей-то тени"
  
   Рен думал о быстротечности жизни. Его эмоциональность пугала его. Он рисовал, стена уже почти полностью отражала невидимые рисунки в акварели, он чувствовал себя старым. Он чувствовал, что его захватывают болезни усталости. Он смеялся над словами, которые говорили окружающие, он чувствовал запах банальности, ему хотелось ненавидеть этих людей, но он не умел их даже ненавидеть. Он вспоминал прошлое и любовь к жизни, которую он некогда знал и которая оборвалась струнами души.
   С уходом Криса он будто бы снова остался один, впрочем, Крис был эпизодом, незначительным, небольшим опьянением, фантазией о возможности любви. Он всегда был честен с ним, как и с другими, он был честен с собой. Тяжесть не имеющего значения прошлого казалась неимоверной.
   Вошла Лера, робко обняла его за шею руками, стало теплее. Ему захотелось уткнуться ей в плечо и уснуть, но он только обнял её, прижал к себе с нежностью.
   Ему хотелось возвращения, чтобы переписать сюжет своей жизни. Он осознавал прекрасно, что это невозможно, заражался тоской и улыбками. Лера... по-прежнему была далеко, но порой ему казалось, что она всё понимает, к тому же он привык к ней.
   Освободившись из его объятий, она смотрела на рисунки, изображавшие воду, и удивлённо улыбалась, наверное, делала вид, что чувствует черты несовпадения.
   Рен бросил взгляд на письмо Эрволя, скомканным листочком трепещущее от сквозняка на столе. "Всё было прекрасно, пока мы сами всё не испортили. Хотя я не уверен, что мы были неправы. Знаешь, Крис для меня - это навсегда, а мы с тобой - такая долгая и путаная история. Я не уверен, что мы можем построить новое на старом фундаменте. Наверное, мне проще потому, что я не шокирован, а для тебя это может быть важнее. В общем, позже мы увидимся и поговорим об этом. А сейчас я прощаюсь. Мы с Крисом уезжаем". Рен нашёл письмо сбивчивым и совсем не в духе Эрволя, он понял, что вызвал у него слишком глубокие эмоции. А ему было уже наплевать на все эти истории, на скомканную страсть, с привкусом соперничества и притяжения. Он застыл между оставленной позади, перечёркнутой жизнью и неясно замаячившей впереди перспективой будущего. И чёткость и яркость круга между оставленным и ожидаемым не шла ни в какое сравнение с блёклым и тусклым настоящим.
   Когда Лера уехала куда-то на недельку, Рен забыл запомнить куда, его атаковала тишина. Она была живой и щемящей. Она была на редкость стойкой, все обыденные звуки, шум, доносившийся с улицы, и даже включённое радио не могли нанести ей никакого урона. Рен пытался изгнать её, трогая струны оставшейся от Криса гитары, листая радиоволны, слишком шумно передвигаясь по квартире, но она не исчезала. Она подавляла его, сковывала движения и мысли, тишина смотрела на него, безразлично и пугающе, как стихия, которая вот-вот уничтожит всё, что так долго не менялось, и которой нет никакого дела до того, что она разрушит. На третий день Рен не справился и сбежал от неё. Он садился в случайные трамваи, ездил по городу, пока не перестал ориентироваться, после чего путём долгих поисков обнаружил небольшой, но уютный сквер, с ещё не окончательно окрепшими молодыми деревьями. Там он улёгся на ковёр вянущих опавших листьев и стал глядеть на небо. В нём родилось и нарастало ощущение встречи, и он терпеливо ждал, когда явится тот, кто должен явиться.
   Наконец появилась тень, и кто-то почти невежливо уселся рядом с ним.
   - И что же ты пытаешься там разглядеть, - спросил грубоватый женский голос. - Для человека, смотрящего в никуда, у тебя больно осмысленный взгляд.
   - А у тебя больно оригинальный способ знакомиться для девушки с таким маникюром.
   По представлениям Рена, так выглядели девушки, регулярно посещающие салоны красоты, - хорошо одетая, причёсанная и ухоженная, - такие не садятся в парке на траву с незнакомыми парнями.
   Рен приподнялся на локте. Она была очень, очень юная, скорее всего ещё школьница.
   - Это моё дело, - ответила она обиженно. - Меня зовут Лиза.
   - Я Рен.
   - Интересно, какое тут полное имя?
   - Полнее некуда.
   - О да, целых три буквы. Ты, наверное, сбежал из дома, потому что тебя достали предки? Или, может, с девушкой своей поссорился?
   Она сидела рядом с ним, глядя на него в упор и заставляя удивляться её юности, свежести её кожи, ясности взгляда. Она была не красивая, не хорошенькая даже, пожалуй, многие девушки опечалились бы, надели их природа столь неприметными чертами лица. Рен ждал какого-нибудь ещё знака, что не просто так она нашла его здесь, но Лиза болтала о всякой ерунде, и он разочарованно покинул её, даже не спросив номера телефона. Вернувшись домой, он понял - тишина отступила.
   Он погрузился в картину с головой, он обрёл внезапно вдохновение, которого прежде не ощущал. Он слушал лёгкие темы Моцарта в классическом исполнении, но часто забывал об игравшей музыке. Он водил кистью по своему холсту, добавляя всё новые и новые штрихи, которых так не хватало, а он и не замечал прежде, и море оживало под его мазками, и небо оживало, и становилось настоящим, настолько настоящим, что, казалось, сделай шаг, и окажешься далеко, по ту сторону, и оставишь следы на воде и облаках. Рен ощущал необычайно близким конец своей работы. Он был уже почти уверен в том, что картина станет его дверью.
  
   Письмо восемнадцатое "Когда-нибудь - как в воду и тебя потянет - в вечный путь"
  
   Тихая беспечная музыка наполняла кухню вперемешку с живыми голосами, звоном бокалов и новогодним запахом мандаринов. Ночь за окном взрывалась фейерверками и петардами, ночь внутри светилась гирляндами, золотистым девичьим смехом, скромным и мелодичным.
   - А когда мы познакомились, он не был таким грустным, он сказал мне, что украдёт меня и утащит на край света, представляешь?
   - За ямочки на щеках?
   - Откуда ты знаешь?
   - Он рассказал мне.
   Эрволь наполнил три бокала игристым розовым вином.
   - За Рена, - празднично-торжественно объявил Крис.
   - За Рена, - откликнулась эхом Лера.
   Когда застолье подошло к завершению и зазвенела убираемая со стола посуда, Крис ушёл в гостиную. Прогоняя затхлый запах нежилого помещения, куда никто не заходил почти месяц, раскрыл окна за шторами, не включая свет, подошёл к картине во всю стену, присмотрелся к ней сквозь опущенные веки.
   Эрволь звонил Рену каждый вечер их путешествия, из каждого гостиничного номера, хмурился, когда слишком долго слушал гудки, говорил тихо, неразборчиво, не позволяя Крису разобрать слова, как тот ни старался. Крис злился и скучал - по ним обоим отчего-то. Поездка оборвалась внезапно через два дня безответных гудков. Крис обиженно дулся и жаловался приятелям в мессенджерах на несправедливость судьбы, оставленный в одиночестве в квартире Эрволя, пока тот пропадал где-то в городе и улаживал какие-то неожиданно возникшие недоразумения. По мнению Криса, просто убивал время, в ожидании, когда Рен выберется из очередной прострации и соизволит ответить на звонок или открыть дверь. Эрволь вернулся в компании перепуганной и заплаканной Леры и незнакомого парня с длинными волосами.
   - Он закончил картину и ушёл, - сказал Эрволь.
   Крис впился глазами в его глаза, надеясь что-то прочитать во взгляде. Там колыхалась такая тёмная пустота, что он отпрянул с дрожью.
   - Я хочу её видеть, - заявил Крис.
   Картина была по-настоящему совершенной. Рен не упустил ни одной детали, не оставил ни одной фальшивой ноты в мелодии.
   Такой она оставалась и сейчас, в темноте новогодней ночи. Крис наощупь нажал кнопку магнитолы, и под взрывы за окном зазвучала Metallica "I disappear", - последняя оставленная на паузе когда-то Реном песня. Там, за стеной из моря и неба, он был счастлив. Крису не удавалось этого увидеть, но он точно, наверняка знал, что так оно и есть.
  
   Неразговорчивые цветы на окнах рассеянно увядали в такт застывшим голым деревьям за окном. Солнечные лучи так редко заглядывали в комнату, что требовалось быть очень внимательным, чтобы не упустить те редкие часы, когда была возможность работать над картиной в их участливом присутствии. Последние штрихи рождались мучительно, несвязно и неумолимо.
   - Хочешь, я посвящу тебе новую песню?
   - Не надо. У тебя есть другое вдохновенье.
   - У меня есть только ты. Ты одна.
   Тихий вздох на том конце невидимого провода.
   - Не молчи. Ты тоже любишь зиму.
   - В ней есть хрупкость и сила.
   - Хрупкость ледяных узоров.
   Разорвалась последняя нить. Остался один шаг из пустоты в безграничность.
   Неделю назад Лера сказала:
   - Знаешь, я встретила кое-кого. Этим летом. Мы наверное попробуем... вместе.
   - Ты уходишь?
   - Я буду заглядывать тебя проведать. Спасибо тебе за всё.
   - За что? - удивился Рен.
   Лера покачала головой.
   - Ты не заметил, я понимаю. Ты очень выручил меня, когда позволил пожить здесь, уйти из того ада, в котором я жила. Жаль, что я не смогла тебя отблагодарить. И всё же, спасибо.
   Когда закрылась за ней дверь, Рен пошёл в комнату, где жила Лера, в комнату, в которую не заходил больше года. В ней ещё остался её запах, она пахла аккуратностью, уютом, тихим теплом. Рен подошёл к зеркалу, набросил на него покрывало, небрежно стянутое с обнажённого теперь матерчатого кресла. Вернулся в гостиную, сбросил с заставленного пианино вещи, прислушался к грохоту, с которым они упали на пол, усмехнулся звону осколков разбитой хрустальной пепельницы. Забыл открыть крышку и коснуться клавиш. Обернулся к окну, увидел, как из-за шторы выглядывает неверный зимний свет, впустил его широким жестом, взялся за кисть и утонул в ревнивом и настойчивом шуме моря.
   Непокорное море плескалось у ног, спокойное, мерное и терпеливое. Рен оторвался от картины, когда непостоянный дневной свет стал меркнуть, снижая интенсивность всё стремительнее. Он привычно осмотрел полотно, отыскивая незавершённые фрагменты, сверяя выцвеченное красками со знакомым внутренним видением. Отступил на шаг, пригляделся снова, снова не поверил глазам, осторожно провёл пальцами по застывшим фрагментам, убедился в том, что глаза не обманывают его. Картина была закончена.
   Рен нашёл себя на ковре перед картиной, когда новый день полностью вступил в свои права, заполнил комнату настырным утренним светом, оживил лучами трепещущие волны. Он подошёл к полотну вплотную и до самой глубины вдохнул тягучий морской воздух, вдохнул небо, слившееся у горизонта с волнами, голубое с синим. Шаг, и крылья распахнулись за спиной, без дымки тумана, без тяжёлых терпких цепей, распахнулись широко и свободно, бросилось навстречу сияние, надвинулось, полетело наперерез синее в ветру, со всей полнотой вкуса побед и поражений, со всей яростью всепоглощающего счастья.
   Крылья в такт крыльям, высота, при взгляде с которой нечему становиться маленьким, улыбка в тон улыбке, один вдох на двоих, один выдох - пополам, и венок из солнечных лучей затмевает день, и ледяными искрами застывают брызги, взлетающие до самого неба.
   - Ты пришёл.
   - Я так долго шёл к тебе.
   - Вечность не бывает долгой.
   Крылья в такт крыльям. Небо в такт морю. Вдох - туманом, выдох - облаком. Россыпь золотистых искр от волны до неба. Движение и солёная свобода, на двоих и навсегда.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"