Ждал целую неделю. Пятницу ждал. Дождался. Доехал до озера без приключений, хотя... Грибы по обе стороны дороги... Чуть не в колее самой. И какие грибы-то!.. Господи, ну зачем ты здесь столько грибов наплодил?!.. Нет! Я на охоту еду - точка! Никаких грибов. Грибы после. С женой как-нибудь, да и зачем мне грибы? Я неделю свою Охоту ждал! Утка всю неделю в камышах бесилась от безделья! Она тоже охоту ждала. Куда утке без охоты? Если гонять ее никто не будет крылья ослабнут, разжиреет и на корм карасям пойдет. Спасать надо уточку. Взбодрить ее из пятизарядки, пусть учится маневру и крылом крепчает, умнеет пусть, на пользу ей охота. На пользу...
Стекла опущены, воздух!.. Мама! Лес! Ой, мама! Дождался! Лужи! Прямо на дороге! Господи, как мало надо человеку для счастья?! Всего лишь вырваться на пару-тройку дней туда, где вместо асфальта дырявого, просто лужи на лесной дороге, чистые, машинами не взбаламученные, а в них листья желтые плавают, и с полянки, справа от узкой колеи "сельского асфальта", вдруг взлетает, рядом, руку протяни, здоровенный косач! Мамочка! Неделя кончилась! Не верю! Еду, а воздух, не пылью набитый, а ветерком налитой прохладным, чистым, по-осеннему густым и пряным, пьешь, не напьешься! Глотаешь взахлеб, будто отберет кто сейчас, словно и не будет дальше ничего... А вот еще! Смотри! Выводок тетеревиный, слева в кусты унырнул. Видно на дороге камушками баловались, к зиме долгой готовились...
Прибыл. Палатку надо быстро поставить, а костер уж потом, после зорьки вечерней. Успеется. Переодеться в "правильную" одежду, сапоги новые, "бродни", а в довершение, платок (аль бандану (?), ну, кому что нравится.) на голову... Господи, ну, до чего ж долго этот насос воздух толкает?! Зорька-то уже вечером свежим падает! На глазах падает!.. Наконец-то! Все. Собрал. На воду...
Проход в камыше узенький, только-только лодку протолкнуть. Пробился! Вода темная, листья кувшинок пятнами по воде, весла за стебли цепляются... Все озеро в пятнах, зарастает озеро. Нет пригляда, а может, время пришло? Зарастает... Кувшинки, корнями в дно вцепились, так, что уже и днем его не разглядеть... Еще какая-то трава, осокорь может? Много. А воды открытой мало. С каждым годом все меньше. А травы больше... Все когда-нибудь, во что-нибудь обращается, вода вот, озерная, вся в траву обернется, а после, трава зеленая, землей сухой станет... Но это потом, не скоро еще, не одна человеческая жизнь пройдет... После нас это...
Много травы, и камыш, островками, а где-то уже и зарослями стоит. Нижние листья в солому желтые, а те, что повыше, зеленые еще, острые, упругие, со скрипом... Ну, вот и на месте я. Камыш примял, лодочку на стебли натащил, чтоб стояла прочнее, под ногой не сыграла чтобы неожиданно в момент важный. Огляделся. Теперь все. Теперь торопиться некуда, теперь мне ждать надо. Утку. Крякает по камышам где-то. Звучно, сочно. Где ж ты пролетишь-то милая? Я, ой, соскучился... Ждал-то, во-он сколько! Неделя-то, длинная у нас с тобой была, и ты соскучилась, знаю...
А сам, головой верчу по сторонам, крыльев шорох тугой по воздуху, который снился мне неделю эту проклятую, длинную, жду услышать скорее... Ш-ш-ух!.. Фу, ты!.. На "бреющем" прошла. Сзади. Не успел даже головы повернуть. Ладно. Пусть кружок сделает... Ружье в руках легче перышка, к плечу взлетит, не почувствуешь...
Ну, где ж ты, моя красавица? Прошурши крылом поближе... Да, что ж такое-то?! Вот еще пятерка прошла над головой, но высоко больно, не достать, а подранков плодить... Местные коршуны и так без еды не сидят... Да, во-он он, один, на сухой березе, на берегу, глазом тренированным на меня поглядывает, тоже ждет...
А, вечер-то, какой, господи?!.. Комар почти не мешает. Утка звучит, в руке дерево теплое, приклад в плечо просится... Быстро темнеет, и вот она, уточка моя долгожданная, выходит на меня справа... Со стороны берега крылом шумнула, и не видит ствола из-за камыша, хорошо я в островок зеленый лодку поставил... Ну?.. Еще немного... Провожаю чуть... Увидела! И, резко на правое крыло, и вверх... Но... Спуск пла-авный, как в тире... И перо, мелкое, в воздухе, будто взрывается, а крякаш, со всего маху, брызги из воды вышибает... Качнулись кувшинок листья, и перышки, пушистым облачком вниз, к воде, как тишина гулкая опускаются... До-олго, пока, выстрела звук, по озеру не прокатился, и не исчез насовсем в темной воде между листьями желтых, давно увядших цветов кувшинки... Тихо... Опускаю, наконец ружье. Смотрю на крякаша, недалеко совсем упал... Молчит... Выбираюсь из камыша, и, к нему. Достаю... Хорош! Хоть и темнеет уже, а перо маховое, светом закатным отсвечивает... Красавец!..
Стемнело совсем, и настроение у утки упало. Уселась в камышах крякать. Не летает почти. Вижу плохо, только если на фоне неба пролетит, но птица не дура и летает низко над камышом, а тут еще, ветерок легонький, принялся листья шевелить, крыльев загодя не услыхать... Курю, смотрю как солнце, остатками света, снизу, из-за деревьев с краю озера, небо балует... Тихо... Карась, дурной, иногда водой всплеснет, спохватишься, поймешь, что за звук, и опять сиднем сидишь... Окурок в воду бросил только, и тут, с открытой воды, откуда-то с середины озера, выскочил почти бесшумно из темноты, силуэт крякаша, рядом, метров пятнадцать всего, и идет почти на меня... Встаю резко, только бы не упасть, лодка качнулась, веду ствол, а крякаш увидел меня, но поздно уже, он как-то нелепо пытается маневр какой-то успеть, но ствол его хорошо держит, а мне и не повернуться толком. Ой, выпаду из лодки!.. За спину утка уходит, и я в разворот корпус с ружьем делаю, до хруста в позвонках, кажется...
Со стороны бы показалось, что я дубиной слева замах делаю, и уже на полном отлете ствол... Почти за спину себе, делаю выстрел, и даже слышу, как дробь, достала-таки крякаша, и хорошо достала, потому что он падает за островок камышовый, грохот выстрела стихает, а плеска от подранка не слыхать... Жду, с полминуты, чтобы тишину хорошенько расслышать, и за уткой... Нашел я добытую птицу там, куда упала. Правильный получился выстрел, только как я поясницу не свернул себе, вместе с шеей?..
Луна, с трудом выбралась из-за леса, и повисла на краю озера большим круглым фонарем. Огромная ночная тишина, в которой караси пасутся на своих подводных пастбищах, где в камышах иногда бурчит сонная утка, легла широкой лунной дорожкой посреди озера. Стало светло, настолько, что даже большие звезды потерялись в свете нашего спутника. Я выплыл на открытую воду. Спать не хотелось, на берегу никто не ждал, и мне просто захотелось послушать, как молчит ночь... Иногда пролетали утки, я хорошо их видел, впрочем, как и они меня. Они старались облететь подальше лодку на середине озера, где ошалевший от вселенской тишины человек, никак не мог наглядеться на свет Луны, которая очень медленно, не торопясь закончить ночь, поднималась вверх...
Она знала себе цену, эта круглолицая ночная красавица... Она любовалась своим отражением в воде озера, она освещала деревья вокруг темной воды так ярко, что даже филин, где-то в чаще леса, громко и возмущенно ухал, сетуя на непривычный свет, мешающий ему добыть ужин, потому что его возможная добыча, видела его так же, как меня утки.
Ужин. Это слово, которое я вдруг вспомнил, заставило взяться за весла и искать в камышах проход на берег, что не отняло много времени. Света было столько, что и фонарик не пришлось доставать, а белый стволик молодой березки, для ориентира воткнутый в дно возле "пристани", казалось, светился сам на фоне светло-серых в лунном свете камышей. На берегу, я разрядил ружье, перевернул на случай дождя лодку, забрал добытую птицу и пошел по тропинке к стоянке.
Костер из сухого валежника на сухой же бересте, быстро поднял языки пламени к котелку, и пока я возился с крякашом, который обещал роскошный ужин, вода "разговорилась" не на шутку. Капли кипятка выскакивали через закопченный край и шипели, испаряя воду. Костер тоже не молчал, сухие смоляные дрова трещали, рассказывая про будущий ужин яркой Луне, которая выкатилась из-за берез на краю поляны посмотреть, как мы готовим самую свежую дичь на свете...
Готовый к варке крякаш едва поместился в небольшой котелок. Он разлегся среди пенных бурунов крутого кипятка, которые сначала немного затихли, удивленные размерами тушки, а потом с удвоенной силой стали накатывать на дичь, отдавая ей весь жар костра, который даже меня не подпускал к себе надолго, а только лишь на секунду, чтобы подложить пару поленьев, и то, с небольшой передышкой...
О, мой желудок, этот мешок, который дан природой, чтобы организм имел возможность получать свое высококалорийное топливо, он уже знал, когда я стал чистить большую луковицу, и вдохнул первую порцию сладкого аромата этого режущего глаза продукта, он, мой бедный, с самого утра не кормленый желудок понял, что его сейчас будут кормить вкусно, до отвала, и он возопил к небесам, он вознес свой вопль нетерпения так высоко, что Луна присела от неожиданности на высокую березу, а сверчки во всей округе заткнулись и молчали целую минуту...
Я не мог больше терпеть, и молодой картофель, резанный некрупным кубиком, полетел в кипящую бездну котелка, где в белых от мелких пузырьков волнах, как пузатая каравелла, покачивался почти готовый крякаш... Картофель упал, но тут же, спустя несколько секунд закрутился в бурунах, замелькал, и затанцевал в котле рядом с птицей...
О, Господи, сколько прелести в этом танце кубиков молодого картофеля, как причудливо извиваются струи кипятка, накатывающие на птичью тушку, как изящны языки пламени костра, как сильно звенит сверчками тишина, а любопытная Луна, молча, смотрит на все это сверху, и как будто ждет, что будет дальше!..
А дальше, картофель станет мягким, почти рассыплется в кипятке, который уже стыдно называть кипятком, потому что это теперь - Бульон! Какой не смогут подать, ни за какие деньги в ресторане "Максим"! Куда им, этим помешанным на сыре французам, с их устрицами и улитками?! Куда им до высоты этого Бульона, аромат которого уже долетел до самой Луны и она, потрясенная, остановилась в небе?! Когда еще человек мог позволить себе более роскошное блюдо?! Где, скажите мне, есть продукт более свежий, чем этот, только что добытый крякаш, который лежит в котле, украшая собой для меня одного, эту светлую ночь?! Господи, за что ты так любишь меня?! За какие такие заслуги ты послал мне это чудо в котелок?! Или ты посчитал, что эта ночь недостаточно хороша для меня?! Ты ошибся, Господи, ты невзначай дал мне больше, чем я того заслуживаю, ты дал мне сегодня - Все!
Ты дал мне ночь, огромную, размером с это небо, ты рассказал мне голосом этой ночи о свете Луны, ты отдал мне эту птицу, чтобы я, твой недостойный отпрыск, смог отсрочить еще на немного свое возвращение в глину, из которой ты меня создал. Ты отдал мне все, как отдает себя ветер пространству, как звезды отдают уже несуществующий свет, как птица отдает свой голос рассвету, и как капля росы отдает себя солнцу, чтобы потом, были облака, и был дождь... Господи, за что мне все это?.. За что?..
Варево, достойное любого монарха, снято с перекладины над костром. Теперь, осталось сделать еще несколько мазков, и картина, которую увидит сейчас, и так уже обалдевшая от этой красоты застрявшая посреди неба Луна, будет закончена.
Базилик, эта трава несет в себе свежесть изысканную, чуть терпкую и томную, как раз для только что добытой дичи. Щепоть. И дальше, непременно черный, крупномолотый перец. Густо, как для себя. Соль, с самого начала лежала в котле, и когда лишняя вода улетучилась паром, в бульоне осталось соли ровно столько, чтобы не досаливать "на столе". И, наконец, щедрая пригоршня нарезанного кубиком репчатого лука, который не растерял еще слезный запах, прямо на спинку крякаша и вокруг него, в бульон... Все...
Тут же, на "столе", стоит салат из помидор, в нем есть репчатый лук колечками, соль, и сметана, которая лежит сверх красных ломтей горкой так, что хочется сказать "стоит". Есть что-то еще на моем "столе". Например, копченое сало с розовыми прожилками мяса и баночка горчицы, которую не то, что понюхать, посмотреть на нее - и уже слезу вышибет...
Желудок мой, пока все это собиралось для ужина, перестал тоскливо ныть, теперь он ругался матом, в голос, и мне было стыдно за такую несдержанность перед сверчками в траве вокруг поляны...
Ужин начался ложкой бульона прямо из котла, и стало понятно, что к этому блюду остро не хватает, как минимум, сервиза из серебра на двенадцать персон. Такое, нельзя вкушать одному, опасно для жизни, потому что можно захлебнуться словами восхищения, которые некому высказать, и я, не желая погибнуть от передозировки восторга, распугивал дичь вокруг лагеря в радиусе одного километра громкими и недвусмысленными, от переполнявшего меня кайфа, мычанием и стонами...
Когда Луна, уставшая сглатывать слюну, осветила бледным светом жалкие остатки моего ужина, я достал трубку. Табак из жестяной баночки постепенно наполнял изделие настоящего мастера. Я аккуратно, не торопясь, пальцем придавливал каждую следующую щепотку...
Тот, кто создавал эту смесь разных табаков, неплохо знает свое ремесло, и аромат крупно и несколько небрежно нарезанных листьев табака, щекотал ноздри чем-то очень теплым и далеким, южным, как и корень кустарника бриар, из которого вырезана моя трубка. Наконец зажигалка, подарок дочери, своим пламенем коснулась табака в камере трубки, и вот... Весь лес вокруг затаился, притих, чтобы не нарушить случайным движением, причудливую, словно живую, колышущуюся в лунном свете форму облачка дыма, которое я с трудом и сожалением, отпустил из своих легких...
Все, теперь вечер действительно прошел, теперь я почувствовал, что наступила ночь. И хотя, после табака спать все равно не хотелось, я заполз в палатку, потом в спальник, потом положил под голову небольшую надувную подушку и поставил время в мобильнике на утреннюю зорьку, а уже когда стал проваливаться в сон, сообразил, что моя пятница, увы, закончилась...