Тегюль Мари : другие произведения.

Копье царя Соломона (главы1-8)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Итак, второй детектив с участием Николая Александровича де Кефед-Ганзена и Аполлинария Шалвовича Кикодзе. Приключения на Кавказе, в Лондоне, Палестине.
  КОПЬЕ ЦАРЯ СОЛОМОНА
  
  МАРИ ТЕГЮЛЬ
  
  Все связано со всем
   Восточная поговорка
  
  
  Глава 1
  
  "Трень, трень, трень" - трижды прозвенел внизу, на дверях подъезда, звонок. Ник, с раннего утра работавший у себя в кабинете над записками о пропаже из музея части клада древнеримских монет, не так давно найденных в Западной Грузии, в селе Герзеули близ Сухуми, поднял голову и прислушался. Вниз по лестнице быстро прошлепал Петрус. " Кто это может быть в такую рань, - подумал Ник. - Скорее всего, кто-нибудь из окрестных крестьян привез провизию, заказанную Петрусом".
   И он вернулся к своим занятием.
  Но тихое постукивание в дверь кабинета через несколько минут возвещало о том, что это были вовсе не крестьяне. Осторожно, чтобы не шуметь, Ник встал из-за стола и вышел, прикрыв за собой дверь. У дверей стоял Петрус и держал в руках листок бумаги.
  - Ник, депеша, - громким шепотом возвестил он.
  Ник с удивлением взял депешу. Она была из Батума.В ней было сказано очень коротко: "Буду через два дня Тифлисе. Аполлинарий".
  Не так давно Ник получил подробное письмо от Аполлинария из Эдинбурга. Аполлинарий оказался большим любителем эпистолярного жанра и подробнейшим образом описывал все подробности своего пребывания на Британских островах. Его письма были такими насыщенными и красочными, изобиловали такими подробностями, что Ник завел для них особую папку и реестр, в котором отмечал номер письма и коротко, о чем в нем идет речь. Если бы Аполлинарий собирался в Тифлис, он заранее наверняка бы об этом написал. Поэтому Ник был удивлен. Только какие-то срочные дела могли заставить его приехать.
  Ник встал и в задумчивости прошел по кабинету. Ему вспомнились все подробности знакомства с Аполлинарием, нашумевшее год тому назад "дело о манускрипте", поездка в Абастумани, свадьба его и Лили, на которой Аполлинарий был шафером.
  Ник на цыпочках подошел к двери спальни и заглянул. Разметав по подушке темные кудри и подложив кулачок под щеку, крепким утренним сном спала Лили. Ник немного полюбовался этой безмятежной картиной и тихонько вернулся в кабинет. Сосредоточившись и отключившись от внешнего мира, он продолжал напряженно работать, время от времени вставая и заглядывая в выложенные на соседнем рабочем столе справочники, энциклопедии, фолианты, переплетенные в потертую кожу, или же растрепанные книги без обложек. За год в Тифлисе Ник обрел себе верных поклонников среди тифлисских букинистов и они старались отложить для него все, что он искал, писали своим коллегам по профессии не только в Петербург и Москву в поисках нужных Нику книг, но и в Европу. Для них стало делом чести найти то, о чем просил Ник и время от времени небрежно бросить: " Вот месяц искал для Кефед-Ганзена то-то и то-то, и мой коллега из Антверпена, или Гента, или Милана, только вчера мне все прислал". Тифлисский коллега должен был позеленеть от зависти.
  Ник интересовался в основном связями Кавказа и Европы, а они выводили его на такие безумно интересные вещи, на такие нити, что распутывая клубочки истории, большие или малые, Нику только оставалось удивляться тем тесным связям, которые существовали между Кавказом, Европой, Ближним и Дальним Востоком, Индией. Вот и сейчас ему принесли изданное в 1815 году "Путешествие Рафаила Данибегашвили в Индию, Бирму и другие страны Азии". После "дела о манускрипте" Ник с особой энергией собирал все, что касалось связей между Кавказом и Индией. Ник, потирал руки, наслаждясь видом книги и предвкушая удовольствие от чтения. Тут же лежали неразобранными стопки книг о Ливонском и Тевтонском орденах. Ник просто не смог отказать себе в удовольствии приобрести книги из какой-то разоренной библиотеки в Прибалтике. Он просмотрел их и отметил только, что на экслибрисе почему-то изображена голова курчавого негра.
  Ник решил отнести их на первый этаж, где у него теперь была вторая библиотека и лаборатория. Туда букинисты доставляли заказанные им книги, здесь велись долгие интересные разговоры. Но в лабораторию, кроме Аполлинария, не допускался никто.
  Через два дня, как и предполагалось, Аполлинарий прибыл в Тифлис и, только заглянув домой, отправился к Нику. Там его уже с нетерпением ждали. После приветствий, гость и хозяева расположились в гостиной и Аполлинарий начал свой рассказ.
  
  Глава 2
  
  "Накануне того дня, о котором пойдет разговор, я вернулся из Эдинбурга в свою квартирку по адресу, хорошо вам известному: Блэндфорд-стрит, 201. Стояла ранняя весна, было сыро, непрестанно дул ветер. Я где-то забыл свой зонтик и промок до нитки, возвращаясь в Лондон. Моя квартирная хозяйка, очаровательная старая леди, велела служанке к моему возвращению растопить камин, приготовить ванну и даже согреть грог, который она готовила по рецепту своей приятельницы, миссис Хадсон с Бейкер-стрит, 221. Я был тронут ее вниманием и тут же расслабился, принял ванну и, в домашнем халате, шлепанцах, одев толстые хевсурские шерстяные носки, блаженствовал у камина, не думая ни о чем и лениво потягивая грог.Так прошло около получаса и я, верно, задремал, когда резкий стук в дверь вернул меня к действительности. Открыв дверь, я, к своему удивлению, увидел старшего инспектора Скотленд-Ярда и моего приятеля Уолтера Дью.
  - Простите, Аполлинарий, что я вытаскиваю вас из дома, зная, что вы только что прибыли из Эдинбурга, но нужна ваша консультация, - сказал он с озабоченным видом.- Вам придется поехать со мной. Это не очень далеко.
  Зная, что Уолтер не стал бы меня беспокоить без особой на то нужды, я молча кивнул, предложил Уолтеру кресло и грог, а сам стал переодеваться. Через 20 минут мы уже спускались по лестнице. На улице нас ждал кэб.
  Пока мы ехали, а путь лежал в Бэконсфилд, маленький и тихий аристократический городок в 25 милях от Лондона, Уолтер рассказал мне, что сегодня утром в Скотленд-Ярд сообщили, что найден мертвым в своем загородном доме баронет, сэр Джеймс Бэконсфилд, фигура хорошо известная в широких кругах лондонского общества. Примерно за год до этого сэр Джеймс, человек светский, вдруг резко изменил свой образ жизни, заперся анахоретом в своем поместье, перестал принимать кого-бы то ни было, сам не выезжал, все контакты с внешним миром осуществлял только через своего старого преданного слугу. Свет быстро о нем забыл. И вот, сегодня рано утром, был прислан человек из Бэконсфилда с известием, что баронет найден вчера вечером мертвым в своем кабинете.Уолтер, захватив с собой известного врача и патологоанатома госпиталя Святой Марии Джозефа Пеппера, тут же отправился в Бэконсфилд".
  - Это было очень странное убийство, - продолжал Аполлинарий. - Кому мог мешать этот человек, живший отшельником в своем поместье? Никаких особенных ценностей, которые можно было легко похитить, например, драгоценностей, у него в доме не хранилось. Его кузина, единственный человек из всей его многочисленной семьи, которого он допускал к себе, сказала, что из дома ничего не пропало, что могло бы составлять хоть какую-то ценность, да и вообще все на своих местах. Скотленд-Ярд начал расследование, стараясь выявить всех, кто имел хоть какое-то отношение к баронету. Я привез с собой копию протокола осмотра тела баронета. Доктор Пеппер не обнаружил явных признаков насильственной смерти. Впечатление было такое, что человек просто заснул и не проснулся. Только чуть-чуть посиневшие губы и в углах рта немного пены.Доктор Пеппер взял эту пену на исследование на предмет обнаружения яда. Внешне картина как будто похожа на отравление. Но чем? Баронет сидел в кресле у камина. В руке у него была серебряная рюмка. Он, видимо, опрокинул на ее на себя. Судя по всему, он пил херес. На каминной доске стояла бутылка, почти полная хереса. Сыщики очень внимательно осмотрели труп. На шее они обнаружили еле заметную точечную царапину. И ничего больше, что могло бы пролить свет на это, я полагаю, преступление. Только одна странность - на правой стороне груди, на расстоянии примерно ладони от соска татуировка красного цвета - равнобедренный треугольник с коротким основанием и длинными сторонами. Тело тренированное, ухоженное.
  - Никаких запахов в комнате, вы не обратили внимания? - спросил внимательно слушавший Ник.
  - Да, конечно, после случая с дочерью персидского консула я всегда стараюсь обращать внимание на запахи. Но в комнате было приоткрыто окно и запах должен был выветриться,.
  - А что, при лондонской сырости баронет любил проветривать комнату? - удивился Ник. - Вам это не показалось странным, Аполлинарий?
  - Показалось. Мы стали допрашивать старого слугу. Это преданный слуга, он был практически и экономом, и камердинером. В смерти баронета он, скорее всего, не был заинтересован. Было видно, что он сильно расстроен, время от времени он вытаскивал огромный носовой платок и громко сморкался, видимо, пытаясь скрыть слезы. Он был тоже удивлен полуоткрытым окном. Баронет любил тепло и, как только становилось прохладно, всегда велел топить камин. Слуга сказал, что баронет любил сидеть в кресле у камина. Его любимым занятием в часы отдыха было сидеть с вытянутыми вперед ногами, ближе к огню, наблюдая, как огонь перескакивает с одного полена на другое, ворошить горячие угли и медленно потягивать рюмочку хереса.
  - Хереса? - насторожился Ник. - А вы...
  - Да, конечно, - не дожидаясь конца вопроса поспешно ответил Аполлинарий. - У баронета хранился небольшой запас хереса, который пополнялся по мере надобности. Причем херес двух сортов - испанский и армянский. Армянского в запасе оказалось вдвое больше, чем испанского. Мы проверили початую бутылку, ту, которая стояла на каминной доске, это был армянский херес - превосходный, ваш покорный слуга проверил это на себе.
  - Мальчишество..., - проворчал Ник. - Так, стало быть, отравление хересом отпадает.
  - Собственно, из-за этого армянского хереса я, как кавказец, и был призван участвовать в расследовании,- пояснил Аполлинарий.
  - Далее, было осмотрено самым тщательным образом окно, - продолжал он.- Ничего подозрительного. Впечатление такое, что баронет сам его открыл. Но для чего? Чтобы выглянуть наружу? Или проветрить комнату? Но почему он тогда не вызвал слугу? В общем, как всегда в начале расследования, загадок больше, чем следовало бы.
  Лили, как всегда внимательно слушавшая, склонив немного головку в темными кудряшками, вдруг повернулась к Аполлинарию:
  - А вдруг ему стало плохо, стало не хватать воздуха, он начал задыхаться, вскочил, бросился к окну...
  - Да, конечно, такая мысль пришла нам в голову. Но отчего бы он стал задыхаться? Камин был в порядке, запаха угара, даже самого слабого, в кабинете не было, но он мог бы и выветриться. Баронет, судя по его внешнему виду и результату осмотра такого опытного врача, как доктор Пеппер, был абсолютно здоров, не страдал ни сердцем, ни эпилепсией. Это подтвердили и его слуга, и его кузина.
  Да, я забыл сказать, что мы тщательно осмотрели землю под окнами. Никаких человеческих следов не было обнаружено. Все было засыпано прошлогодней листвой. Сам, я, правда, не осматривал эти места и говорю со слов детективов Скотленд Ярда.
   Мы пошли еще по одному пути. Тщательно осмотрев кабинет баронета и следующую за ним библиотеку, где, по словам слуги, баронет проводил почти все свое время, мы обнаружили на одном из столов, заваленном книгами, карту. Ну, конечно, ничего такого особенного в карте не было, кроме того, что два места на ней были отмечены изображениями креста. Один стоял на Австрии, а другой на пространстве между Черным и Каспийским морями. Карта была достаточно мелкая и какая из двух христианских стран, Грузия или Армения, была отмечена крестом, понятно не было. Очевидно, что крест относился именно к этим странам, это христианские страны, а окружение-то у них сплошь мусульманское. Естественно, что сыщики Скотленд Ярда имели обо всем этом слабое представление, поэтому Уолтер еще раз порадовался тому, что обратился ко мне за помощью. И тут я вспомнил, что как-то мельком Лили сказала, что в Лондоне есть представительство фирмы ее отца, и подумал, что наверняка все, что касается и армянских хересов, и поставщиков его в Лондоне я смогу узнать там. Ведь слуга баронета сказал, что херес был получен на днях. Эта ниточка была слабой, но никакой другой не было. И еще одно, возможно, не относящее к делу, небольшое замечание. В углу библиотеки стоял небольшой столик с гнутыми ножками и выдвижными ящиками. Там хранилось множество безделушек, в основном не нужных, не функциональных, но таких милых сердцу. Коллекция разрезальных ножей для бумаги, из слоновой кости, из эбенового дерева, альбомы со стихами, в общем, все несущественное. Был и потайный ящик, где хранился портсигар, серебряная трубка и небольшой запас кокаина. Вот это полиция изъяла с тем, чтобы выяснить, чистый ли это кокаин, хотя, как мне сказал доктор Пеппер, это задача почти невыполнимая. На столе стояло несколько милых фарфоровых статуэток и лежал роскошный бювар. Его верхняя крышка была выполнена из куска эбенового дерева, тщательно отполированного, почти до зеркального блеска. В верхнем правом углу на накладной серебряной пластине была выгравирована корона и монограмма. На первой странице бювара было рукой баронета, как подтвердила его кузина, написано стихотворение. Я нашел его занятным и переписал себе. Вот послушайте.
  И Аполлинарий стал читать:
  
  В кресле кожаном старинном,
  С хересом своим любимым,
  У зажженного камина
  Можжевелового дыма
  Я вдыхаю аромат.
  В чреве старого камина
  Ветви хвойные горят.
  Чудится мне, что шальные
  Из огня глаза глядят
  И обветренные губы
  Что-то шепчут, говорят.
  Вдруг полено разломилось,
  Снопом искр там что-то взвилось,
  И фигурка появилась
  В танце бешеном горя
  И меня к себе маня.
  
  - Интересно, - протянул Ник, внимательно слушавший Аполлинария. - А не кажется вам, Аполлинарий, что в этом стихотворении что-то есть. Можжевеловый дым... это ведь неспроста. Можжевельник имеет магическое значение, наряду с сандалом, миррой...В средние века во время чумы разжигали костры и считалось, что если бросить в костер ветки можжевельника, то огонь приобретет очищающие свойства. По-моему, и в Евангелии на этот счет что-то сказано. Лили, ты не помнишь?
  -Помню, конечно, - отозвалась Лили, сидевшая рядом с Ником и тоже внимательно слушавшая. - Но это не в Евангелии. Это итальянская легенда. Ты сам мне ее рассказал, после того, как в Абастумани ты увидел можжевеловые кусты возле того места на скалах, где чуть не погиб, а потом так чудесно спасся Иван Александрович. Ты, рассказывая, обратил на это мое внимание. А легенда такая. Когда Святое семейство бежало в Египет, солдаты Ирода выследили их и неслись за ними по пятам. И тогда Пресвятая дева обратилась к кустам и деревьям с просьбой о спасении. Густой куст можжевельник раскрыл свои ветви и спрятал ребенка. Солдаты, выполнявшие приказ Ирода об убийстве детей, увидели только молодую женщину и пожилого мужчину, сидящих возле можжевелового куста, и, повидимому, отдыхавших в пути. И прошли мимо.
   - Так, стало быть, упоминание в стихотворении можжевелового дыма не случайно, а связано с какими-то магическими ритуалами, - сказал Ник. - И потом, дальше, танец саламандр на горящих поленьях...
   - Ну, и это тоже пришло из языческих времен, я полагаю, что это связано с культом огня у древних. И в средние века увлекались такими видениями, - продолжил разговор Аполлинарий, - я помню из жизнеописания Бенвенуто Челлини врезавшийся мне в память рассказ о том, как он, будучи с отцом у кузнечного горна, увидел плящущую на огне саламандру и в этот момент получил подзатыльник от отца. Отец пояснил ему свой поступок тем, что он хотел, чтобы сын крепче запомнил это магическое появление.
   - Ну что ж, я полагаю, Аполлинарий, что вы переписали это стихотворение не напрасно, оно дает нам ключ к психологии его автора. То, что именно баронет был его автором, кроме того, что оно взято из его бювара, говорит и описание места - кресло у камина, рюмка хереса... А что, там, в бюваре, больше не было стихотворений?
   - Было. И я с позволения Уолтера переписал. Вот следующее:
  
  Забытой древнею тропой
  Поросшей мхом и бузиной,
  К тем валунам, что над скалой
  Лежат над бездною морской,
  Под неумолчный ветра вой,
  Он брел неделю чуть живой.
  
  Навстречу бесов хоровод,
  Кружит, беснуется, ревет.
  Там, где тропинки поворот
  Отрылся вдруг подземный ход,
  И троллей безобразный род
  Пустился с ведьмами в полет.
  
  Но он с омелой на груди,
  И стихло все, что впереди
  Кружилось бешеной толпой,
  Остался только ветра вой.
  "С омелой, вечной и живой,
  Добытой меткою стрелой,
  Укрытой в белоснежный лен,
  Что на морозе отбелен
  В ночь первого серпа луны", -
  Велят седые ведуны, -
  "Отправишься в неблизкий путь,
  Не должен ты нигде свернуть,
  Не дай себе ты отдохнуть,
  Мечте своей ты верен будь.
  Тропа кончается скалой
  Где небо сходится с землей.
  Там на поляне огневой
  Кострище с черною травой.
  Вокруг него как стражи тьмы
  Стоят гиганты валуны".
  
  И он дошел, добрел, дополз,
  И по щекам потоки слез
  Текли. Он верил, что донес
  Омелы ветку - символ звезд.
  
  И ровно в полночь, в час ночной
  Свет от омелы золотой
  Разлился по скале крутой.
  И в тот же миг из-под небес
  Как будто огненный встал лес,
  Над ним разверзлась бездны тьма -
  Летели из созвездья Льва
  Как шквальный ливень сотни звезд -
  То было исполненье грез.
  
   - Интересно,- протянул Ник. Его все больше и больше удивлял образ баронета, о котором еще так недавно не было ничего известно, кроме того, что его постигла трагическая участь. А теперь перед ними, благодаря его стихотворениям, открывался внутренний мир, видимо, очень сложного человека.- Вам не кажется, что тут друидические мотивы? Можжевельник, омела...Есть еще что-то?
   - Да, вот третье и последнее:
  
  Свет лампады негасимой,
  В темноте он густо-винный,
  И бросает блик карминный
  В темный угол с клавесином.
  
  На стене портрет старинный,
  Смотрит женщина с картины.
  Бархат платья темно-синий,
  Волны кружев словно иней.
  
  Ветер стонет над равниной
  И приносит из долины
  Волка вой и клек орлиный,
  Заметает след лосиный.
  
  Ровно в полночь, в час совиный,
  Сходит женщина с картины,
  Смотрит вдаль из-за гардины,
  Ждет кого-то из долины.
  
  Бьют коней копыта льдины,
  Слышен грохот их звериный,
  Мчится в полночь из долины
  Тот, кого так ждут в гостиной.
  
  
  - Ага, значит, нашему баронету были не чужды и другие чувства, кроме мистических. Появилась и женщина. А не женщина ли была причиной удаления его от света?
  - Вот не знаю. Мне пришлось срочно покинуть Лондон. Всеми остальными расследованиями будет заниматься Уолтер. Но он обещал высылать мне отчеты. В свою очередь, и я должен посылать свои.Да, кстати, свой отчет я начал писать уже в Лондоне, и не только для себя и Уолтера, но и для вас. Вот он.
  И Аполлинарий положил на стол кожаную папку с застежкой.
  - Я полагал, - продолжал он, - что было бы небесполезно включить в отчет и некоторые сведения о титуле баронета, который довольно смутно известен в Европе. Так вот, о баронетах. Баронет - владелец наследуемого титула, выдаваемого британской Короной. Король Иаков I установил наследуемый Орден Баронетов в Англии в 1611 году. Он предложил это дворянство 200 джентльменам хорошего происхождения, с чётким доходом 1,000 фунтов в год, при условии, что каждый выплатит сумму, равную трёхлетней плате 30 солдатам по 8 пенсов в день в королевскую казну. После заключения союза Англии и Шотландии в 1707 году, баронетов Англиии или Шотландии больше не создавалось, а титулатура изменилась на "баронет Великобритании". Старший сын баронета, рожденный в браке, наследует баронетство только после смерти отца. Баронетство наследуется по мужской линии. Трагически погибший седьмой баронет Бэконсфилд был наследником довольно старого, но не древнего рода.
  
  Глава 3
  
  - На следующие день с раннего утра я отправился по адресу, данному мне слугой баронета, искать представительство фирмы Таирова, - тут Аполлинарий сделал легкий поклон в сторону Лили. - Это оказалось нетрудно. Дом находился в центре Лондона, на узкой и темной улице, неподалеку от банка. Я позвонил в дверь, которую мне открыл смуглый, худенький и юркий мальчуган, и оказался в конторе. Я представился как сотрудник Скотленд Ярда. Конторщик, который стоял за конторкой и что-то быстро писал в огромном гроссбухе, сразу же отложил перо в сторону, что-то пробормотал и быстро исчез за внутренней дверью. Как я и предположил, он побежал за хозяином. Не успел он вернуться, как послышались шаги и передо мной появился человек, заставивший забиться сильнее мое кавказское сердце. Это был импозантный мужчина средних лет с высоко поднятой головой, с орлиным носом, густыми бровями и роскошными бакенбардами. Он очень походил на генерала Мадатова.
  - Можете не продолжать, - засмеялась Лили. - По вашему описанию я сразу узнала папиного друга Месропа Агаянца. Он очень хороший человек, но невыносимый зануда.
  Аполлинарий тоже засмеялся.
  - Это точно. Так вот, я представился вначале как сотрудник Скотленд Ярда, и, видимо, не очень внятно произнес свое имя. Агаянц подозрительно воззрился на меня. "А ну- ка, повторите ваше имя, сэр"- потребовал он. Я повторил. " Вы не из Тифлиса?"- вопросил он. Я подтвердил. " А кем вам приходится господин Шалва Кикодзе?" . Я удивился и сказал, что это мой отец. " Я в бытность свою в Тифлисе хорошо знал вашего батюшку и часто вступал с ним в философские диспуты, но это было в далекой молодости, - сказал Агаянц. - Да, мир не так велик, как кажется. И Тифлис - пуп Земли" - напыщенно произнес он. Тут я ввернул, что знаком с дочерью Таирова и с самим его боссом. С этого момента в Лондоне не было более расположенного ко мне человека, чем господин Агаянц.
  Он тут же отвел меня в комнату, которая была очень приятно обставлена. По стенам были развешаны чудесные виды Тифлиса в прекрасных рамах, а также картины, изображающие развалины Ани, кажется, Фетваджиана...
  - Да, да, - подтвердила Лили, - это чудесный художник, тоже большой папин приятель.
  - Агаянц усадил меня в уютное кресло, достал из шкафчика серебряный поднос, вино в серебряном графине и такие же стопочки. И ударился в воспоминания. Я не мог вставить ни одного слова, и только время от времени открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, пытаясь начать разговор на интересующую меня тему. Наконец, красноречие моего собеседника несколько ослабло, и тут я рассказал об убийстве баронета.
  Лицо Агаянца сразу омрачилось. Он покачал головой.
  - Мы уже много лет поставляем армянский херес в Бэконсфилд. Баронет, как и его отец, был очень к нему пристрастен. Раньше, пока баронет не отошел от светских развлечений, мы поставляли в Бэконсфилд на рауты, которые там часто устраивались, белое и красное вино с кахетинских виноградников. Там знали в нем толк. Вот и я вам сейчас налью вино, чтобы у вас сразу же появилась тоска по родине. Узнаете? Хванчкара! Говорят, древние римляне, когда появились на Кавказе, предпочитали его фалернскому! Так чем же я могу помочь вам? Как печально, это уже за последнее время третий наш постоянный клиент, который таким неприятным образом уходит в мир иной.
  - Что?- удивился я. - Третий клиент? И за какое время?
  - Да вот, позвольте, я возьму конторскую книгу, - с этими словами Агаянц вышел из комнаты и тотчас вернулся, надевая очки и раскрывая конторскую книгу.- Мы поставляем армянский херес двенадцати клиентам постоянно. И очень многим время от времени, по мере поступления заказов. Так вот, из этих двенадцати трое, теперь уже включая баронета Бэконсфилда, скончались на протяжении трех месяцев. Вот, пожалуйста, январь, февраль и март, в одни и те же числа. У меня отмечено. И всем незадолго до кончины были посланы по две дюжины бутылок хереса. Этот херес изготавливается из винограда сортов воскеат и чилар, которые растут в Аштаракской долине у подножья Арагаца. Библейские места!
  И Агаянц пустился в рассуждения о древности изготовления вин на Кавказе. Он упомянул Геродота и Страбона, раскопки в Кармир-Блуре и обнаруженные там древние винные хранилища. Поток его красноречия и кавказского патриотизма был неистощим, а я тщетно пытался в это время сообразить, как можно связать поставки хереса со смертью клиентов. И тут меня осенило.
  - А скажите, господин Агаянц, - осторожно спросил я, стараясь не задеть самолюбие моего собеседника, - каким образом осуществляются ваши поставки?
  - У нас есть специальная повозка, оборудованная ящиками с соломой, мы кладем туда хорошо упакованные в плетенки бутылки, тщательно их укрываем и посылаем специального человека с возницей, чтобы он проследил за доставкой.
  - А кто этот ваш человек?
  - Да вот, мы его наняли всего три месяца тому назад, предыдущий был у нас очень долго, да вот неожиданно перед Рождеством скончался...
  - А от чего он скончался? - не унимался я.
  - Не знаю, - пожал плечами Агаянц, - из дома сообщили что лег и не проснулся. Мы помогли его вдове...
  Я довольно невежливо перебил его.
  - Не мог бы я познакомиться с вашим нынешним агентом по доставке?
  Агаянц пожал плечами и вышел из комнаты, видимо, чтобы позвать агента. И пропал. Я ждал его довольно долго и слышал, что в конторе кто-то говорит на повышенных тонах. Агаянц вернулся очень растерянный.
  - Наш агент сегодня, буквально несколько часов тому назад, попал под кэб на Трафальгарской площади. Он задавлен насмерть.
  Видя, что больше ничего не смогу узнать, я наскоро распрощался с Агаянцем и отправился в Скотленд-Ярд. Посоветовшись там с Уолтером и с сэром Меллвилом Макнэтенном, нашим боссом, я срочно выехал в Тифлис, чтобы начать расследование на месте, может быть, съездить в Аштарак, на коньячные и винные заводы вашего папы, Лили, и выяснить, имеют ли эти преступления кавказский след, в чем я очень сомневался.
  В этот момент приоткрылась дверь и на пороге появился улыбающийся Петрус. Он с таинственным видом поманил пальцем Лили. Она извинилась и вышла.
  - Лили и Петрус готовят нам какой-то кулинарный сюрприз на ужин в честь вашего приезда, Аполлинарий, - с улыбкой сказал Ник.- Спустится и Елизавета Алексеевна, она очень хочет повидать вас.
  - Вы счастливчик, Ник, - отозвался Аполлинарий со вздохом , - я откровенно вам завидую.
  Снизу раздались трели звонка. Ник и Аполлинарий переглянулись. Снова открылась дверь в кабинет и появился Петрус, теперь уже с озабоченным видом.
  - Там полицейский, от князя Вачнадзе, передал записку:
  
  " Милостивые господа, Николай Александрович и Аполлинарий Шалвович! Прошу вас срочно и незамедлительно прибыть в оперу в связи с только что случившимся трагическим событием.
  Прошу извинений, но дело не терпит отлагательства.
  Князь Вачнадзе"
  
  - Что же могло там случиться?- недоуменно говорил, одевая плащ, Ник. - А ну-ка, Петрус, дай мне сегодняшний " Тифлисский листок".
  И Ник наскоро просмотрел объявления.
  - Так, сегодня в опере... Дают "Трубадура" Верди... Знаменитый солист венской оперы, тенор, несравненный исполнитель партии Лоэнгрина...Герман Винкельман. Да, такой спектакль должен собрать публику. Что же там стряслось такое...
  С этими словами Ник и Аполлинарий спускались уже по лестнице, сопровождаемые горестными причитаниями Петруса и возгласами Лили. Ужин, конечно же, был сорван.
  
  
  Глава 4
  
  На Хлебной площади, куда они дошли быстрым шагом, уже ждал фаэтон. Через двадцать минут, миновав Эриванскую площадь, они подъезжали к великолепному зданию оперного театра на Головинском проспекте. Всего три года тому назад Тифлис получил этот замечательный театр, выстроенный в мавританском стиле, со всеми полагающимися ему арабесками, лепкой, стрельчатыми окнами. Оно навевало мысли об Альгамбре, Гранаде или Севилье. Тифлисцы, большие театралы, очень тосковали без своего театра, построенного во времена графа Воронцова и при его посредничестве на Эриванской площади итальянским архитектором Джованни Скудиери на деньги купца Тамамшева настолько роскошным, что о нем было известно не только в пределах империи, но и по всей Европе. Но, увы, театр сгорел.Часть итальянской труппы, приглашенной в театр в те времена, осталась жить в Тифлисе и тифлисские барышни и юноши наперебой брали уроки музыки и пения в ожидании новой оперы. Сейчас публика толпилась у входа и в фойе, обсуждая странный перерыв между актами оперы.Уже Манрико пропел свое адажио, уже кончился его дуэт с невестой, спета кабалетта, Манрико схвачен и томится в крепости, публика с нетерпением ждет продолжения, и тут почему-то на сцене перед занавесом появляется директор театра и просит почтенную публику не нервничать, а спокойно ждать продолжения, ибо знаменитому тенору от нервного напряжения стало плохо. Тифлисцы с пониманием отнеслись к этому объявлению, они уже насладились пением мировой знаменитости и стали терпеливо ждать конца затянувшегося антракта.
  Князь Вачнадзе нервно ходил взад и вперед по фойе в ожидании сыщиков. Публика вилась вокруг него в надежде узнать, что произошло. Увидев Ника и Аполлинария, Вачнадзе поспешно, но не теряя достоинства, так как сейчас он был центром внимания публики, направился к ним.
  - Следуйте за мной, - прошептал он, оглядываясь по сторонам. - Сейчас я организую прикрытие.
  Подняв руку, затянутую в белую перчатку, он призвал к себе двух полицейских и одного субъекта в штатском. Ему он шепотом велел проводить Ника и Аполлинария в актерские уборные, а сам, в сопровождении полицейских, стал степенно подниматься по лестнице, ведущей в театральный зал. Уловка удалась, публика повалила за Вачнадзе, а Ник и Аполлинарий спокойно прошли к актерским уборным, в коридоре возле которых толпились актеры и царила растерянность. В гриме и костюмах, готовые в любой момент выйти на сцену, стояли Азучена и граф ди Луна, шептались Леонора и Феррандо, сновали цыганки и солдаты. Возле уборной, которая была отведена приезжей знаменитости, стоял полицейский. Вачнадзе, уже успевший удрать от публики, спешил им навстречу.
  - Идемте скорее, - отдуваясь, прошептал он, оглядываясь по сторонам.- Там доктор Зандукели из Михайловской больницы. Он оказался среди зрителей.
  Дверь открылась и они увидели беспомощно лежавшего в кресле великого тенора, возле которого хлопотал одетый в смокинг молодой, но уже ставший тифлисской знаменитостью после путешествия по Южной Америке, доктор Зандукели.
  На немой вопрос Вачнадзе, Зандукели покачал головой:
  - Никаких признаков жизни. Абсолютно. Мгновенная смерть.Остальное можно будет сказать только после вскрытия. Организуйте перевозку в больницу, я сам буду принимать участие во вскрытии, а дело поручу самому опытному патологоанатому.
  За спиной у Вачнадзе директор театра и импресарио певца в отчаяньи заламывали руки.
  Покосившись на Ника и Аполлинария, Зандукели сказал:
  - Ваши люди могут ехать со мной и присутствовать во время вскрытия.
  
  Глава 5
  
  Тело бедного тенора перенесли со всеми предосторожностями на повозку и отвезли на Михайловский проспект, в Михайловскую же больницу. Ник и Аполлинарий одевались в халаты и бахилы, Зандукели шептался с патологоанатомом Скрябиным, а санитары раздевали мертвого певца. Среди скорбного убожества прозекторской насмешкой над судьбой казалась эта груда роскошной одежды из бархата и парчи, расшитая золотыми позументами. Санитары положили тело на оцинкованный стол, все подошли поближе и вдруг... Ник и Аполлинарий переглянулись.
  На правой стороне груди, на ладонь ниже соска у знаменитого исполнителя роли Лоэнгрина была точно такая же татуировка, как у умершего в Лондоне баронета - красный равнобедренный треугольник с узким основанием и длинными сторонами.
  Патологоанатом начал процедуру, тихо переговариваясь с Зандукели. Ник и Аполлинарий отошли в сторону.
  Через несколько минут Зандукели повернул голову в их сторону.
  - Скорее всего мгновенная остановка сердца. Я знаю, что современная криминалистика еще не научилась различать отравления различными препаратами, но, основываясь на своем опыте, я предполагаю отравление быстродействующим ядом, который не дает никаких внешних признаков. Афанасий Никитич продолжит исследование, а я приглашаю вас в свой кабинет, у меня уже есть ряд соображений.
  И молодой, видимо, очень уверенный в себе доктор, повел Ника и Аполлинария из прозекторской, находящейся в подвальном помещении больницы, по мраморной лестнице с чугунными перилами в свой кабинет. Там уже суетилась миловидная сестра милосердия, приготовляя кофе доктору и его гостям.
  Зандукели жестом предложил гостям удобные кресла, а сам остался стоять, видимо, собираясь прочесть лекцию. Так оно и оказалось.
  - Несомненно, - начал свою лекцию Зандукели менторским тоном, - мы имеем дело с отравлением ядом. По моему мнению, в нашем случае, это так называем стрельный яд, то есть яд, который готовят туземцы Южной Америки, проживающие в бассейне рек Амазонки и Ориноко для охоты и войны. Мне, - тут он многозначительно посмотрел на своих слушателей,- приходилось видеть во время своего путешествия по Южной Америке жертв действия этого яда. Он называется кураре, урари или воорари. По внешнему виду это небольшие комочки серовато-бурого цвета. Туземцы с большими предосторожностями мажут им концы своих стрел или копий. Яд хранят в специальных тыквенных фляжках, бамбуковых трубках или маленьких глиняных горшочках. Способ приготовления у каждого племени свой. Яд получают весьма трудоемким путем из двух растений: одно из семейства логаниевых, а другое из семейства хондродендронов. Когда яд кураре поступает в кровь, наступает паралич двигательных мышц и гибель от остановки дыхания. Если доза маленькая, наступает только паралич двигательных мышц.
  И Зандукели победоносно посмотрел на Ника и Аполлинария.
  - Если это яд кураре, то как он мог попасть в организм певца? - осторожно, чтобы не задеть самолюбивого доктора, спросил Аполлинарий. - По вашим словам выходит, что должен быть след на теле, хотя бы от укола.
  Зандукели несколько сник.
  - Мы вернемся сейчас в прозекторскую и узнаем, не нашел ли чего Афанасий Никитич.
  И процессия из двух сыщиков во главе с доктором снова отправилась в прозекторскую.
  Доктор Скрябин уже кончал свое дело. Зандукели спросил его, не обнаружил ли он на теле следов от укола. Скрябин задумался.
  - Давайте-ка посмотрим еще раз. Может быть, что-то и ускользнуло от моего внимания.
  Тут Аполлинарий не выдержал и довольно решительно предложил свои услуги. Он вынул из кармана лупу и подошел к столу. Свой осмотр он начал с шеи и тут же опустил ее.
  - Вот тут, где проходит сонная артерия, пожалуйста, посмотрите, - и он передал лупу Зандукели.
  Тот схватил лупу, долго рассматривал указанное место и в свою очередь молча передал лупу Скрябину. Тот тоже довольно долго всматривался, перевел потом осмотр на другие места на шее, потом снова на место укола.
  - Браво, - заметил он, - а как вы догадались, куда смотреть-то надо? Укол-то такой, что без лупы и не увидеть.
  - Да, да, - Зандукели с интересом смотрел на Аполлинария. Тот сказал:
  - Все очень просто. Вот Николай Александрович объяснит, а я пока еще раз взгляну.
  Ник укоризненно покачал головой - коллега ушел от нудного разговора.
  - Да ведь Винкельман был в театральном костюме, - пояснил Ник. - это очень плотный бархат камзола, все остальное тоже из плотной материи.Чулки, туфли. Только шея и оставалась свободной от одежды. Там и искать надо было. Кроме того, мгновенная смерть, яд должен был сразу же попасть в кровь. И если это кураре, то место для укола выбрано профессионально.Ну, что ж, вы нам очень помогли. Теперь нам надо возвращаться к месту трагедии, наше расследование только начато. Да, еще вот что, вы не могли бы сказать, татуировка на теле певца, давно ли она была сделана?
  Скрябин долго разглядывал место татуировки, нажимал на кожу, качал головой. Видимо, ему хотелось не ошибиться и продемонстрировать свой высокий профессионализм.
  - Полагаю, что года три тому назад,- произнес он,- все давно зажило, никакого воспаления нет, хотя небольшие его следы и обнаруживаются, но это в прошлом.
  Расстались они добрыми знакомыми. Зандукели просил не забыть и обязательно сообщить, чем кончится следствие.
  Несмотря на то, что был уже поздний вечер, Ник и Аполлинарий вернулись в оперный театр. За это время публика, недоумевающая и заинтригованная, уже разошлась. В театре оставались только те, кто так или иначе был причастен к произошедшей драме. Расстроенный директор театра встретил их в фойе.
  - Нам нужно еще раз осмотреть место трагедии, - сказал Ник, - и, пожалуйста, соберите всех, кто был так или иначе связан с артистом.
  Директор театра начал перечислять:
  - С Винкельманом прибыли из Вены его импресарио, костюмер и гример. Он был человек известный, несколько капризный, как и все знаменитости. Кроме этих, близких ему людей, в уборную никто не допускался.
  - Пожалуйста, давайте мы по одному расспросим этих людей. Наверное, мы могли бы воспользоваться каким-нибудь другим помещением, а не уборной. Там пока пусть все останется без изменений. Заприте ее и никого туда не пускайте.
  Директор предложил свой кабинет. Ник и Аполлинарий отправились туда, и попросили проводить к ним импресарио.
  Это был человек в летах, знавший всю театральную кухню как свои пять пальцев. Он рассказал, что Винкельману было пятьдесят лет, что пению он обучался в Ганновере, а дебютировал на сцене в Зондерсхаузене в 1875 году. Был провинциальным актером, но вдруг его судьба резко изменилась. Подробностей импресарио не знает, но после какой-то важной встречи в жизни Винкельмана произошли изменения. Он стал известен после исполнения партии Парсифаля на знаменитой премьере оперы Вагнера в Баварии, около Байрета, в том театре, который был специально выстроен для постановки вагнеровских драм, в 1882 году. Успех теперь сопутствовал ему и с 1883 года он стал солистом Венской оперы. Гастролировал по всей Европе и даже в Америке. Особенно любимым и успешным у него был вагнеровский репертуар. В последние годы очень хотел посетить Кавказ, Грузию и Армению. После гастролей он собирался во Мцхет и в Эчмиадзин.
  - Не могли бы вы поточнее припомнить, когда господину Винкельману впервые пришла мысль посетить Кавказ?- осторожно спросил Ник.
  - Ну, боюсь ошибиться, наверное, года три тому назад. Но так как все его гастроли были расписаны, то мы смогли только сейчас попасть в Тифлис, и надо же, такой трагический конец!- горестно воскликнул импресарио.
  Костюмер оказался глухонемым, но зато гример, маленький, аккуратный немец был настоящим кладом. Ник, прекрасно владевший немецким, очень близким к фламандскому, его родному языку, разговорил его, и тот рассказал множество историй, правда, никакого отношения к Винкельману не имевших. Но сыщики были терпеливы. Было уже далеко за полночь, когда гример пожаловался, что в Тифлисе в уборную артиста, все время лезли крысы.
  - Крысы? - удивился Ник.- Странно. А как они выглядели?
  - Это были очень странные крысы, - сетовал гример, - они были мохнатые, и время от времени садились на задние лапы.
  - И их было много? -осведомился Ник.
  - Да нет, всего одна, и только в последний вечер. Но ужасно назойливая. Она все время лезла к Винкельману, а тот ее не видел. А я старался тоже сделать вид, что не вижу, чтобы не испугать премьера, вы же знаете, какие артисты нервные.
  - Вы были до последнего момента в уборной премьера?- продолжал Ник.
  - Нет, конечно, я только поправил грим и вышел, чтобы не мешать артисту, не то он мог выйти из образа, и тогда мне бы здорово попало. Он не терпел, чтобы с ним разговаривали во время спектакля.
  - Да, конечно, это все понятно. А кто обнаружил, что с ним что-то неладно?
  - Ну, к нему уже стучался распорядитель спектакля и вызывал на сцену, но никто не отвечал. Подошли все мы трое, импресарио, костюмер и я, позвали директора , открыли другим ключом дверь и увидели премьера, сидящего в кресле с откинутой назад головой и вытянутыми вперед ногами. Видимо, ему не хватало дыхания и он пытался разорвать на себе воротник. Губы были чуть посиневшие.И чуть-чуть пены в уголках губ. Ну, тут и началась суматоха. Ах, какой артист!-горестно воскликнул гример. - Мы с ним объездили весь мир. Даже сам великий господин Вагнер любил его!
  - А он был лично знаком с великим композитором?- направлял беседу Ник.
  - Конечно, конечно, они часто совершали совместные прогулки. И когда господин Вагнер бывал в Вене, вдвоем ходили в Хофбургский дворец. Это было как ритуал.
  - А вы не знаете, что именно привлекало их в Хофбургском дворце? - продолжал мягко, но настойчиво Ник.
  - Нет, конечно, они же со мной не делились, - обиженно поджал губы гример.
  Ник решил, что на сегодня хватит и с благодарностью проводил маленького человечка до двери. Аполлинарию он сделал знак молчать, и они еще раз спустились в уборную, захватив с собой директора театра.Там они еще раз тщательно осмотрели комнату, заглянули во все углы и тут обнаружили прикрытое шторой вентиляционное отверстие в верхнем углу комнаты. Оно было небольшим, размером с детский кулачок. Ник забрался на стул, а Аполлинарий снизу светил ему лампой. Вынув из кармана пинцет и конверт из пергаментной бумаги, Ник тщательно соскоблил с краев вентиляционного отверстия что-то и положил это в конверт.
  - А что, у вас тут крысы не водятся? - как будто невзначай спросил он у директора.
  - Упаси господь, какие крысы!- воскликнул директор. -Такое множество костюмов, краски, мебель, дорогая обивка, да ни в коем случае!
  - А куда ведет это вентиляционное отверстие?
  - Наружу, в садик возле оперы, но там решетка и никто не может проникнуть внутрь.
  - А нельзя ли нам осмотреть эту решетку?- продолжал Ник.
  - Сейчас, я вызову охранника с фонарем, - с готовностью отозвался директор.
  На улице было тихо и пустынно. Они обогнули здание и подошли к тому вентиляцонному окошку, которое должно было вести в уборную, где располагался премьер. Решетки на внешней стороне не было, она была грубо вырвана, и не так давно, так как вокруг валялись куски штукатурки.
  Директор остолбенел.
  - Скажите, - спокойно продолжал Ник, - костюм, в котором был премьер, уже доставили в театр из больницы?
  - Кажется, да, я не очень уверен, но мы можем узнать у его костюмера, он в театре.
   Пришлось снова вернуться в театр, искать костюмера, потом искать гримера, который мог разговаривать с костюмером посредством жестов. Оказалось, что костюм уже в театре. Ник попросил принести его целиком. Костюм тут же принесли и Ник стал тщательно осматривать его и обнаружил в кармане камзола горсть сластей и кусок банана.
  - Премьер был сладкоежкой?- удивился он и посмотрел на гримера и костюмера. Оба они с недоумением смотрели на эту находку.
  - Да никогда в жизни!- бурно вскричал гример. - Он в рот не брал сладкого! - и стал энергичными жестами объяснять что-то костюмеру.
  Тот отрицательно замотал головой. И тут же стал быстро-быстро жестикулировать.
  - Он говорит, - передавал гример, - что премьер так трепетно относился к своим костюмам, что никогда не позволил бы себе положить съестное в карман костюма. Да он просто убил бы каждого, кто посмел бы это сделать!
  Ник и Аполлинарий переглянулись. Не став обсуждать сказанного, они поблагодарили обоих бедняг, костюмера и гримера, попрощались с директором и отправились домой. Фаэтон они отпустили и шли пешком по Головинскому, по Дворцовой, притихших, но не опустевших. Горели газовые фонари, полицейские прогуливались, косясь на редких прохожих. Возле дворца наместника из полосатой будки выглядывал казак из охраны. В дворцовом саду начали просыпаться первые птицы. Они прошли по Вельяминовской до Бебутовской, миновали женскую гимназию, прошли мимо улицы, ведущей на Петхаин, и как-то не сговариваясь спустились вниз, к Метехскому мосту. От Куры веяло прохладой, лениво спускались с Авлабара первые рыбаки, неся с собой ведра, сети и сачки. Начали звонить колокола церквей, звонко - Сионского собора, чуть глуше и дальше доносились колокола Норашени, совсем глухо - Квашветской церкви. Потом близко Метехской, армянской Сурб-Геворка и уже зазвучала симфония всех тифлисских церквей. В эту мелодию вплелся крик муэдзинов с двух минаретов - шиитского и суннитского. Город просыпался.
  - Надо идти, Лили, наверное, беспокоится, - сказал Ник, сбрасывая с себя оцепенение, которое нашло на него на мосту.
   И они пошли обратной дорогой, мимо шайтан-базара, шиитской мечети, синагоги, Сионского собора, домой.
  - Аполлинарий, нам придется тщательно обдумать и записать все, что произошло этой ночью. Петрус и Лили обеспечат нам крепкий кофе. Боюсь, что сегодня нам не придется отдохнуть.
  Аполлинарий молча кивнул.
  
  Глава 6
  
  
  Ник открыл дверь подъезда свои ключом и они поднялись на второй этаж. В кресле у дверей дремал верный Петрус, который, увидев Ника и Аполлинария, тут же бросился на кухню и через несколько минут оттуда уже распространялся запах ароматного кофе. Ник на цыпочках вошел в гостиную. Там, закутавшись в шаль, на тахте мирно спала Лили. Ник осторожно поднял ее на руки и отнес в спальню, прикрыл пледом и закрыл дверь. Петрус уже нес в кабинет дымящийся большой кофейник, чашки, молочник, холодную курятину, лаваш и сыр.
  - Спасибо, Петрус,- прошептал Ник, - теперь никого ко мне не пускать, если только не будет чего-то срочного. Нам надо поработать.
  Петрус молча кивнул и также молча удалился.
  Ник и Аполлинарий принялись за работу, время от времени подбадривая себя кофе.
  Первым делом Ник одел резиновые перчатки, уселся за столик с микроскопом и положил на предметный столик то, что смог добыть в вентиляционном отверстии уборной певца в опере. Несколько минут прошло в молчании.
  Наконец, Ник откинулся на спинку стула.
  - Что бы вы думали, Аполлинарий? Это нечто поразительное. Это вовсе не волосы крысы или кого-нибудь другого зверька из того же семейства. Это обезьяна, Аполлинарий. Давайте-ка сюда Брэма! Если яд был из Южной Америки, то и животное могло быть оттуда же. Ищите самых маленьких обезьян на свете! Ведь волосы-то короткие!
  Аполлинарий достал из книжного шкафа том Брэма.
  - Да, вот есть, читаю. Это обезьянка-игрунка. Размер 13-15, иногда 10 сантиметров. С относительно длинным хвостом - 20-21 сантиметр.
  - А, вот и понятно, почему гример принял ее за крысу! - воскликнул Ник. - И что же дальше?
  - Это подлинный примат, - продолжал читать Аполлинарий, - имеющий много родственных признаков с человеком, в том числе и в развитии мозга. Живет преимущественно в верховьях Амазонки, в районе, где сходятся границы Бразилии, Эквадора, Перу и Колумбии. Впервые была обнаружена в 1823 году в Западной Бразилии. Обезьяна покрыта шерстью, маленькие ушки игрунки скрыты в густой шерсти. Игрунка имеет очень очень изящные пять пальчиков с острыми ноготками. Шерсть игрунки густая, тонкая, шелковистая - черно-коричневая с желтизной или прозеленью, с крапинками, черными и белыми точками. Живут на деревьях, превосходно прыгают с одного дерева на другое. Едят листья, фрукты, ягоды, мед.
  - Ну, вот, наверное, их можно как-то выдрессировать, - задумчиво сказал Ник.- Скорее всего, убийство было совершено с помощью такой дрессированной обезьянки.
  - Не совсем понятно, как это могло произойти, давайте представим себе картинку, - предложил Аполлинарий.
   - Отлично. Я вижу это таким образом. Некто, пусть пока будет так, не уточняем образа преступника, хотя какие-то черты уже намечаются, имеет выдрессированную им обезьянку, которая может проникать в помещения по узким лазам, вроде вентиляционного...
  - Или, - вставил Аполлинарий, - по такому же лазу для толстого шнура, которые ведут из комнаты хозяина в комнату слуги к колокольчику, которым тот вызывается, как это принято в старых домах Англии...Что-то такое я припоминаю, мне рассказывали в Скотланд Ярде, только запамятовал имя детектива.
  - Точно, - тут же отозвался Ник, - да еще на запах сладкого. В случае баронета в комнате был запах сладкого хереса. Итак, как могли дрессировать этого зверька. Если воссоздать примерную картину дрессировки, надо было бы посадить в кресло какое-то чучело, например, фигуру с головой из воска, и дрессировать обезьянку таким образом, чтобы она получала сладкое, когда проделает определенные действия, например, уколет укрепленным на лапке устройством человека в шею. Ну, конечно, это она сделает несознательно. Например, если сильно ударит в шею и при этом сработает какой-то клапан, выпускающий быстродействующий яд. В нашем случае кураре.
  - В общих чертах похоже, - задумчиво сказал Аполлинарий, - можно принять это как рабочую гипотезу. Теперь, я полагаю, можно перейти к дрессировщику.
  - Да. Это или человек из Южной Америки, тамошний житель, или британец, по каким-то причинам покинувший Британию и живущий в Южной Америке, или непонятно, кто еще может быть. Что в Южной Америке достаточно европейцев, известно. Что там существуют тайные ордена, тоже. Слава богу, вся Латинская Америка с ее католичеством должна была способствовать образованию там тайных обществ. Ну, постепенно это уточнится. Совершив преступление в Лондоне, преступник или преступники, отправились в Тифлис.
  - А с тем, кто попал под кэб на Трафальгарской площади, это была, конечно, инсценировка. Человеку, который действительно был сбит кэбом, а ему очевидно помогли, может быть толкнули, подбросили чужие документы. Ведь никто из фирмы не отправился опознавать труп. Все приняли это как свершившийся факт.
  - Да, и боюсь, что пока я сообщу Уолтеру, будет уже поздно. Да и в Лондоне, несмотря на высокий профессионализм Скотленд Ярда, не так-то легко вести расследование.
  -Ну что ж, надо задействовать всю тифлисскую агентуру и начать либо розыск такого человека, либо выяснять, прибыл ли кто-то в Тифлис во второй половине марта и не уехал ли сегодня. Наверное, можно будет как-то это выяснить. Да, этот человек мог бы зачем-то, пока мы не знаем зачем, съездить во Мцхет и затем отправиться в Эчмиадзин. Ведь таков был предполагавшийся маршрут Винкельмана, не так ли?
  - Да, да. Ну, что ж, можно сделать перерыв, я полагаю? - и Аполлинарий выжидательно посмотрел на Ника.
  Ник улыбнулся, сладко потянулся и кивнул.
  - Берите плед и устраивайтесь в кабинете. Через два часа Петрус разбудит нас.
  
  ***
  
  Немного отдохнувшие, но значительно приободрившиеся, Ник и Аполлинарий через два часа уже пили утренний кофе, теперь в обществе Лили, которая твердо помнила, что ждала Ника в гостиной и непонятно как очутилась в спальне. Ник поддразнивал ее, называл соней, Лили делала вид, что обижается.
  - Извини, Лили, к сожалению нам надо торопиться, - со вздохом сказал Ник, вставая из-за стола. - И нам придется сегодня работать в нижней библиотеке.
  Лили вздохнула и кивнула головой.
  После женитьбы Ник снял и первый этаж дома, и устроил там большую библиотеку, скорее хранилище книг и бумаг, и лабораторию. По возможности он старался работать в своем кабинете на втором этаже, чтобы быть поближе к Лили. Но когда работа требовала, он спускался вниз. Там было темновато, но зато почти не проникал уличный шум и звуки домашних дел, сопровождавшихся пусть приглушенными, но разговорами, треньканьем звонка, хлопаньем дверей. Все это отвлекало и не давало возможности как следует сосредоточиться. Захватив с собой нужные бумаги, Ник и Аполлинарий спустились вниз.
  - Ну, давайте продолжим, Аполлинарий, наши рассуждения, - сказал, садясь в кресло Ник. - Я полагаю, что нам следует теперь как-то расположить наши сведения. Первое. Меня очень беспокоит странная татуировка обеих жертв. Абсолютно непонятно. Мне пришла в голову такая мысль. Нельзя ли попросить Скотленд-Ярд, чтобы они собрали сведения о тех двух любителях армянского хереса, которые умерли в январе и феврале. И попытались бы узнать, не было ли у них на теле подобной татуировки.
  - Хорошо, я сегодня же напишу Уолтеру, - согласно кивнул Аполлинарий.
  - Да, и хорошо было бы, но это будет наверное, трудно, узнать, у других клиентов, которым поставляется армянский херес, нет ли них такой татуировки? Ну, вот с первым пунктом пока все.
  - Попробуем, - задумчиво сказал Аполлинарий. - Уолтер очень опытный детектив. А у каждого приличного семейства в Англии есть личные и семейные врачи. И они почти все имеют связи с полицией.
  - Теперь дальше, - продолжал Ник. - Почему Винкельмана так тянуло во Мцхет и Эчмиадзин? Что такого общего между этими двумя местами и что разное? И что притягивало его - то, что было общим? Или наоборот? И самое непонятное с моей точки зрения, так это личность таинственного убийцы. Пока мы не узнаем о нем хоть что-то, мы не продвинемся в своем расследовании. Это наемный убийца? Или фанатик? Потом, дружба Винкельмана с Вагнером. И совместные прогулки в Хофбургский дворец. Надо как-то побольше узнать о Вагнере. Он, конечно, великий композитор, но я нахожу его "Кольцо нибелунга" немного странной темой в наше время. Правда, сказка, правда, опера, но тем не менее. Вообще-то говоря, сейчас мы спросим у Лили, она этим увлекалась. Сейчас они позовут нас обедать, вот мы и воспользуемся перерывом.
  Петрус и Лили очень постарались и приготовили нечто очень в тифлисском стиле. Ник, большой любитель сациви, кушанья, которое готовится из вареной курицы с ореховой подливкой и специями, просил убрать от него подальше "это божественное блюдо". Все воздали должное и прочим кулинарным изыскам.
  Расслабившись после обеда, Ник попросил:
  - Лили, ты у нас специалист по музыкальной части, расскажи о вагнеровском "Кольце нибелунгов".
  Лили засмеялась.
  - Что, устали и решили переключиться? Пожалуйста.Собственно, это четыре оперы- "Золото Рейна", "Валькирия", "Зигфрид" и "Гибель богов". Вагнер писал их 26 лет, с 1848 по 1874-ый. Все вместе они занимают пятнадцать часов и когда их впервые ставили вместе, как хотел Вагнер, то эта постановка длилась всю ночь. Король Баварии, Людвиг Второй, содержал Вагнера, чтобы он мог спокойно работать. Собственно говоря, Нибелунги это бургундская королевская династия, жившая в городе Вормсе на левом берегу Рейна. О них говорили, что они сказочно богаты. Потом стали создаваться легенды о карликах нибелунгах, владетелях и хранителях сокровищ. Вагнер написал и оперу "Парсифаль", где главную партию исполняет тенор. Ну, с Парсифалем вообще связано множество историй, я их люблю и это, конечно, с Вагнером никак не связано. А связано с тамплиерами, к которым я очень трепетно отношусь. И с циклом рассказов о Граале. Это я люблю тоже.
  - Ты говоришь, Парсифаль, святой Грааль...Да, это конечно интересно, но никакой разгадки текущих событий в этом нет. Все пока не то, - со вздохом сказал Ник. - Большое спасибо, душечка, обед был великолепен. Скажи Петрусу, что он теперь стал мастером кавказской кухни.А мы с Аполлинарием прогуляемся в оперный театр.
  Ник с Аполлинарием отправились в театр. Они поднялись, как всегда, по Бебутовской до Вельяминовской, миновали Эриванскую площадь и медленно шли по Головинскому. Когда они проходили мимо Квашветской церкви, к Аполлинарию вдруг стремительно подбежал мальчишка лет десяти, сунул ему в руку клочок бумаги и мгновенно исчез. Ник и Аполлинарий, опешив, остановились.
  -Что там, Аполлинарий?- насторожено спросил Ник.Аполлинарий, держа в руках свернутый вчетверо листок, пожал плечами.
  Они отошли в сторону, к Храму Славы. Аполлинарий развернул записку. В ней на грузинском языке было сказано: "То, что вы ищете, найдете завтра после полудня в Крестовом монастыре, в Джвари".
  Ник и Аполлинарий переглянулись:
  - А что мы ищем, Аполлинарий? - спросил Ник.
  - Понятия не имею, -отозвался Аполлинарий. - Кто-то знает это лучше нас.
  - Ну что ж, заказывайте коляску, завтра с утра едем во Мцхет. Мы туда, собственно, и собирались.
  Беседа в оперном театре с директором ничего нового не принесла. И Ник с Аполлинарием распрощались с тем, что завтра с утра они отправляются во Мцхет.
  
  Глава 7
  
   Наутро, как обычно, Ник спустился на Хлебную площадь, где его уже ждал Аполлинарий с коляской. Дорога была довольно приличной и подремывая, они проехали значительную часть пути.
  Коляска свернула на проселочную дорогу, по которой, видимо, ездили не часто. По обе стороны росли кусты, желтела пожухлая прошлогодняя трава. Коляску подбрасывало на ухабах и изрядно трясло.
  - Тут недалеко до храма, - сказал Аполлинарий. - Может быть, пройдем пешком? Паломники по этой дороге ходят пешком и даже босиком.
  Ник охотно согласился, тем более, что и одеты они были для пешей загородной прогулки. Немногим более чем через полчаса, они уже подходили к храму. Сложенный древними искусными мастерами из коричневатых плит дикого камня храм был расположен на крутом утесе, над бездной. Он как будто плыл в воздухе и под ним, далеко внизу, несла свои воды к Куре Арагва. Там, у места слияния рек, возвышался древний храм Свети-Цховели, немного дальше Самтаврский монастырь, а дальше, в легкой дымке, на отвесном утесе, высились развалины крепости Бебрис-цихе. Далеко на севере серебрился вечными снегами Казбек.
   Слабый ветер трепал волосы и одежду. Царила ничем не возмущаемая тишина. Высоко над храмом парил орел.
  - Тут с северной стороны, у самого края обрыва, пещеры. Там жили монахи, давшие обет. Иногда и теперь кто-нибудь, дав обет, отправляется туда на небольшой срок. Места тут суровые, никого нет, паломники сюда поднимаются только во время церковных праздников. Ну, вы постойте здесь, а я спущусь, загляну в пещеры. Ведь зачем-то нас приглашали сюда.
  - Будьте осторожны, Аполлинарий, - крикнул вслед Ник. На всякий случай он вынул из кармана смит-и-вессон и взвел курок.
  Аполлинарий спускался вниз по каменным, вырубленным в скале, ступенькам. Ник видел, что он заглянул в одну, в другую пещеру и, остановившись на краю пропасти, помахал рукой - никого. И в этот миг Ник увидел, что из-за скалы появилась фигура, одетая во что-то темное и бесформенное.
  "Монах?" - пронеслось в голове у Ника. Но тут фигура пригнулась, как для прыжка, обнажилась рука, в которой блеснуло лезвие кинжала. В то же мгновение Ник нажал на курок. Звук выстрела слился с диким криком. От неожиданности Аполлинарий резко повернулся и его нога заскользила по камню. Ник кинулся к нему и успел удержать, прижав к скале. Они оба смотрели вниз, куда, как огромная птица, падал тот, кто пытался только что убить Аполлинария.
  - Скорее, обратно, - крикнул Ник, и они оба помчались по дороге к тому месту, где их ждала коляска.
  Встревоженный кучер, увидев своих седоков бегущими, подогнал коляску. Аполлинарий быстро объяснил ему, куда ехать.
  На обочине дороги, у подножья скалы, лежал окровавленный человек в разорванной темно-серой одежде, похожей на средневековый балахон. Ник нагнулся и осмотрел тело. Пуля не попала в него, только оцарапала правое плечо, но этого оказалось достаточно, чтобы убийца потерял равновесие на краю пропасти. Ник прижал палец к сонной артерии, потом откинул разорванную на груди одежду и стал слушать сердце. Не было никаких признаков жизни.
  - Что это? - вдруг воскликнул Аполлинарий. Ник обернулся. Аполлинарий показывал рукой на тело. Из-под разорванной одежды на обнаженном теле была видна татуировка. Ник отодвинул лоскут и увидел - немного ниже правого соска был вытатуирован треугольник, точь-в -точь такой же, как и у знаменитого певца.
  Но надо было действовать. Ник велел кучеру ехать во Мцхет, в полицейское управление и дал записку, в которой написал, что надо делать. Он и Аполлинарий остались ждать.
  Потрясенные случившимся и еще не пришедшие в себя, Ник и Аполлинарий сели у дороги на валуны. Через некоторое время Ник встал и подошел к убитому. Профессионализм взял верх над страстями.
  Еще раз осматривая тело, Ник неожиданно вскрикнул. Аполлинарий вскочил как ужаленный и бросился к Нику.
   Растерянный Ник обернулся к нему.
  - Взгляните, Аполлинарий! Треугольник абсолютно такой, какой был у Винкельмана...
  - И точно такой, какой был у баронета, - подтвердил Аполлинарий.
  - Да, но у Винкельмана и, по вашему описанию, у баронета, наколки были красного цвета, а у этого человека она густо черная!
  Аполлинарий склонился над телом.
  - Да, конечно, как же мы сразу не заметили!
  Они стали еще раз осматривать погибшего.
  Это был хорошо сложенный мужчина средних лет. И это был, несомненно, европеец. Об этом говорили его темносиние глаза, выцветшие от постоянного пребывания на солнце соломенного цвета волосы, светлая, но сильно загорелая кожа.
  - Это или скандинав, или немец, - задумчиво сказал Ник. - Уму непостижимо. Что ему понадобилось в этих краях? Почему вдруг мы стали ему на пути? Я ничего не понимаю. Абсолютно.
  - Да, - подтвердил Аполлинарий, - никаких догадок.
  Он склонился еще раз над погибшим человеком, ощупал его балахон. Ничего не было. Аполлинарий покачал головой, достал из кармана платок и закрыл ему лицо.
  - Надо поискать его кинжал, может быть он прольет свет на причину покушения. Он где-нибудь здесь, на склоне под храмом. Давайте-ка, я пойду, поищу.
  И Аполлинарий начал подниматься по круче. Мелкие камешки вылетали у него из под ног, он скользил и хватался за пучки травы. Ник, запрокинув голову, с напряжением наблюдал за ним.
  - Будьте осторожны! - крикнул он. - Кинжал может быть отравлен!
  - Нашел! - раздался возглас Аполлинария. - Нечто необычайное!
  Чтобы не коснуться лезвия, он снял с себя куртку, осторожно обернул в нее кинжал и стал спускаться вниз.
  - Вот!- немного запыхавшись, воскликнул он, - смотрите, Ник!
  Они оба стали с интересом разглядывать кинжал, лежавший на куртке Аполлинария, совершенно забыв о том, что только что один из них чуть было не стал его жертвой.
  Кинжал и вправду был необычен. Ник стал бормотать, склонившись над ним.
  - Рукоять из черного дерева... Лезвие не простое...Обоюдоострый, трехгранный клинок...И смотрите, что это за знак на клинке, два зигзага, две молнии! Э, батенька, да ведь это не простой кинжал! Это же ритуальный кинжал друидов! Это "свободы тайный страж, карающий кинжал", и как там дальше?
  - "грозя бедой преступной силе, и на заброшенной могиле, горит без надписи кинжал", - не помню точно, но что-то такое, - продолжил Аполлинарий.- Но какое отношение это имеет ко мне?
  - К вам или ко мне, пока непонятно.
  Мимо медленно проехала арба. Возница, в низко надвинутой на лоб мохнатой папахе, взглянув на странную картину на дороге - двое мужчин европейского вида, судя по одежде, сидят на корточках и рассматривают лежащий на куртке в пыли на дороге кинжал, а рядом - распростертое тело человека с прикрытым лицом. "Какие странные абраги", -подумал возница и стал нахлестывать своих быков так, что несчастные животные, лениво тащившие до сего момента арбу, поскакали по дороге, нелепо подкидывая ноги.
  Ник и Аполлинарий не обратили на это никакого внимания, занятые разглядыванием кинжала.
  Тут на дороге появились две коляски, в одной из которых сидел мцхетский полицмейстер с двумя полицейскими, а другая была той, на которой приехали Ник и Аполлинарий.
  Худощавый полицмейстер почти на ходу соскочил с коляски, отдал честь Аполлинарию и покосился на Ника.
  - Это детектив из Петербурга, - сказал Аполлинарий, - посмотрите внимательно, знаете ли вы этого человека?
  И он снял платок с лица погибшего.
  Полицмейстер внимательно всмотрелся, потом подозвал полицейских, они пошептались и отрицательно замотали головами.
  - Нет, - резюмировал полицмейстер, - мы не знаем этого человека. Это, конечно, не из здешних.
  - Тогда, - сказал Аполлинарий, - достаньте повозку и отвезите его в Тифлис, в Михайловскую больницу. Я дам записку к доктору Зандукели.
  Попрощавшись с полицейскими, Ник и Аполлинарий на своей коляске отправились в Тифлис, захватив с собой кинжал.
  Они ехали молча, и только при въезде в Тифлис, у "Белого духана", Аполлинарий вдруг схватил Ника за руку.
  - Ник, - тихо сказал он, - я вдруг вспомнил. Ведь одно из стихотворений баронета было как раз с друидическими мотивами!
  
  Глава 8
  
  Дома их ждали новости. Лили успела поговорить с Елизаветой Алексеевной и та сказала, что у ее хороших знакомых в Сололаках часто бывает известный исследователь Мцхет, Натроев, который сейчас как раз работает над историей храма Свети Цховели. Он бывает там по субботам и Елизавета Алексеевна устроит так, чтобы Ник, Аполлинарий и Лили попали в гости в то время, когда там будет Натроев.
  - Собственно, и я их хорошо знаю, - сказала Лили. - Сергей Артемьевич преподавал мне математику и астрономию. Он ужасно милый и половина наших гимназисток была влюблена в него и дарила ему на память свои фотографии. У него их собралось, наверное, великое множество! - засмеялась она. - Учился он в Петербурге и ему преподавал Сергей Павлович фон Глазенап, тот самый, с которым в прошлом году вы познакомились в Абастумани, он там читал курс наследнику-цесаревичу... И его супруга, Ольга Михайловна, меня знает, это веселая и приветливая дама. У них две прелестные девочки, восьми и шести лет, Мария и Нина. Я буду рада посетить этот дом! Елизавета Алексеевна подобрала мне ноты, которые она обещала Ольге Михайловне, так что мы можем отправляться к ним хоть сейчас. Живут они на Коджорской улице, в седьмом номере, в собственном доме.
  - Ну что ж, если это удобно, давайте отправимся в гости! А вы какого мнения, Аполлинарий?
  - Абсолютно согласен. Только пойдем через Эриванскую площадь и захватим там сластей для девочек и французскую бонбоньерку для хозяйки дома.
  Лили умчалась прихорашиваться и через полчаса все трое привычным путем поднимались к Эриванской площади, купили на углу Сергиевской в магазине колониальных товаров восточных сладостей и конфет, прошли до Бебутовской и медленно стали подниматься вверх по улице. Чем выше они поднимались, тем круче становилась улица. Там, где начиналась Коджорская, мостовая была вымощена булыжником, улица была уже не столь широкой, но воздух, стекавший с окрестных гор, был значительно прохладнее.
  У парадного они остановились и позвонили. Проворная молодая служанка открыла им дверь и повела на второй этаж. На широком балконе их уже ждала хозяйка дома. После восклицаний и поцелуев, во время которых мужчины стояли в стороне и терпеливо ждали окончания каскада взаимных приветствий молодых дам, Лили представила Ольге Михайловне Ника и Аполлинария, что вызвало новый взрыв приветствий и восторгов. В это время на балконе появился сам хозяин дома, что повлекло, в свою очередь, представления и приветствия.
  Наконец, гостей ввели в уютную гостиную, где сидевший на диване гость, видимо, близкий приятель семьи, учил двух очаровательных девочек играть в "веревочку на пальцах", уверяя, что это древняя китайская игра.
  Опять последовали представления, после которых хозяйка пригласила всех в столовую, где был сервирован чай, а девочек отправили в детскую.
  Во время чаепития Лили очень ловко повела разговор, живо интересуясь храмом во Мцхете. И Антоний Иванович Натроев с удовольствием рассказывал о своих последних находках. Все слушали его очень внимательно. Это был рассказ и человека, очень увлеченного, и настоящего знатока. Натроев объяснил, что его работа представляет собой первый опыт историко-археологического описания Мцхетского патриаршего собора, и после того, как его книга выйдет в свет, сборы от нее пойдут на реставрацию.
  - Пришлось поднять множество материалов, разобрать архивные дела, пересмотреть реестры сокровищ Мцхетского собора, планы и описи имуществ, имеющиеся в ризнице собора. Много раз я поднимался с риском для жизни на крышу собора, проникал в его внутренние лабиринты, разбирал и переносил на бумагу трудные для чтения надписи. И я очень благодарен судьбе, - сказал он,- что эта работа выпала на мою долю.
  Ведь это замечательный собор, он построен на том месте, где, по преданию, похоронена молодая еврейская девушка. Ее брат, раввин Элиоз, во время казни Иисуса Христа был в Иерусалиме. Ему довелось присутствовать на Голгофе в этот трагический день. И исполняя просьбу своей сестры привезти из Иерусалима что-нибудь, чего касались руки пророка, он привез ей его хитон, который купил у подручных палача после казни. От прилива чувств девушка, прижав хитон к груди, испустила дух. И как ни старались взять хитон из ее холодеющих рук, так и не смогли. Ее погребли вместе с хитоном. На месте ее могилы вскоре вырос кедр, источавший невероятно ароматную смолу, которая имела целебные свойства. Когда я думаю об этом, передо мной встают картины двухтысячелетней древности и я вижу перед собой древнюю столицу, толпящихся людей, караван, уходящий в Палестину...
  - А как евреи попали в Грузию?- осторожно спросила внимательно слушавшая Лили.
  - В древности народы Малой Азии и Кавказа находились в очень тесных сношениях - торговали, воевали. Были сильные государства - Ассирия, Вавилон...При раскопках кладбища в долинах рек Куры и Аракса найдено оружие с барельефами, похожими на халдео-ассирийские. Рукоятки мечей на этом кладбище и в Самтавро, около Мцхета, а также и многие другие вещи, найденные в этих местах, говорят о том, что здесь была одна и та же цивилизация, находившаяся под сильным влиянием Ассирии. В шестом веке до новой эры Вавилонский царь Навуходоносор разрушил Иерусалим, взял в плен множество евреев, а других обратил в бегство. И вот значительная часть еврейских беженцев дошла до Мцхеты и просила мцхетского мамасахлиса дать им место для поселения за ежегодную дань - харки. Он отвел им земли в окрестностях Арагви, на речке Занави. Они владели землей на правах данников и эти места до сих пор известны под именем "Херки". Да, здесь много занятного для историка...
  Тут Антоний Иванович задумался, помолчал и обвел взглядом присутствующих.
  - Знаете что, давайте попробуем по старому рецепту, который передал мне мой друг, йезидский шейх, вызвать видения прошлого.
  Ник усмехнулся.
  - Антоний Иванович, позвольте представить вам человека, которого шейх отправлял в скитания по звездам, в путешествие в прошлое. Это я.
  - О, вы знакомы с шейхом? - воскликнул Антоний Иванович. - Это замечательный человек с очень интересной биографией. Я колебался, предлагать или нет вам такое путешествие. Собственно говоря, это старое испытанное средство, на востоке оно применяется очень часто. Изобрели его магрибинские маги. В Тифлисе в упрощенном виде его применяют часто для гаданий. А вот шейх научил меня, как вызывать направленные видения. Конечно, у каждого они очень индивидуальные, но маг, а в этом случае его функции буду исполнять я, может направлять видения в нужное русло.
  Начались приготовления к сеансу. Со стола все убрали, вплоть до скатерти, обнажив деревянную столешницу. На середину в бронзовом подсвечнике поставили толстую желтую восковую свечу. Рядом над спиртовкой установили маленький треножник, на который положили бронзовое блюдце.
  - Блюдце не простое, - сказал Сергей Артемьевич, - очень древнее, из раскопок.
  Как только блюдце нагрелось, Антоний Иванович зажег свечу и насыпал на него семена какого-то растения.
  - Ничего особенного, эта семена магической травы, кориандра, именуемого у нас просто киндзой, - сказал он. - А теперь смотрите на огонь свечи и постарайтесь не мигать.
   Все притихли и вскоре перед их глазами начали возникать видения...
  
  ***
  
  Февраль, как всегда в Картли, был пронзительно холодным. Вдоль Куры, со стонами и завываньем, непрестанно дул северный ветер. Закутавшись в теплый домотканный плащ из овечьей шерсти, рабби Элиоз стоял возле плетенной из ивовых прутьев ограды, которая тянулась вокруг его дома и двора, и смотрел вниз, в долину, где темнеющее сумеречное небо уже сливалось с посеревшими от ветра домами, садами и уходившими вдаль к горизонту полями на склонах холмов.
  Ветер гнал рваные черные тучи. Свист ветра сливался с ревом реки. Казалось, весь мир наполнен только этими звуками.
  Подхватив вязанку хвороста, Элиоз, упругим шагом, несмотря на распахивающийся плащ, полы которого били ему в ноги, пошел к дому.
  Открыв дверь он сразу же попал в другой мир - тихо и покойно было в доме. На низкой скамеечке, возле очага, устроенного в стене, сидела его старая мать и пряла шерсть. По ее правую руку, уютно примостившись к матери, пристроилась его сестра Сидония, хрупкая рыжеволосая девушка с правильными чертами одухотворенного лица. Она не мигая смотрела на языки пламени в очаге.
  - Не холодно, Сидония? - заботливо спросил Элиоз, сбрасывая хворост у порога.
  Не отрывая взгляда от огня, девушка улыбнулась и покачала головой. Старуха подняла глаза от прялки и укоризненно посмотрела на сына.
  - Скажи ей, Элиоз, нельзя часами смотреть в одну точку, а особенно в огонь, глаза можно обжечь, - ворчливо сказала она.
  Элиоз улыбнулся, это ворчание было ему привычно и сказал:
  - Сегодня старый Симон собирается зайти к нам. Говорит, что из Палестины есть новые вести. Пришел караван из Каппадокии.
  Сидония встрепенулась:
  -Когда придет Симон?
  - Сказал, когда стемнеет. Правда, непогода такая. Но уж очень ему хочется новости рассказать. Наверное, скоро. На дворе уже темнеет.
  Старуха тяжело вздохнула.
  -Элиоз, вы слишком много разговоров ведете при девочке. Нельзя непрерывно думать о Палестине. Народ наш ушел оттуда не по своей воле, но зато у нас есть крыша над головой и хлеб на столе.
  - Не сердитесь, матушка, - отвечал Элиоз. - Что делать, так уж мы устроены.
  В это время через все заглушающий вой ветра раздался стук в дверь и на пороге появился кряжистый мужчина среднего возраста. В его волосах уже сильно пробивалась седина.
  - Мир вам, - буркнул он от порога.
  Элиоз стал помогать ему снимать промокший плащ.
  Это был старый Симон. Он был не стар, но его звали так в отличие от его сына, молодого Симона. Оба, отец и сын, занимались торговлей, много ездили, но в последнее время старый Симон стал болеть и переложил большую часть своих дел, связанных с поездками, на молодого Симона. Был старый Симон необразован, но природа наделила его пытливым умом и его всегда тянуло к беседам с Элиозом.
  - Мир тебе Симон, - приветливо ответил Элиоз. - Садись сюда поближе, к огню. Ветер сегодня холодный.
  - И ветер холодный, и вечер темный и еще дождь то идет, то перестает. Скорей бы весна пришла, - продолжал ворчать старый Симон, устраиваясь поближе к огню.
  Давая Симону отогреться, Элиоз не задавал ему никаких вопросов. Зато Сидония с едва скрываемым нетерпением ждала, когда же Симон начнет свой рассказ.
  - На днях во Мцхета пришел караван, - неторопливо начал Симон. - Ах, какие шелка, какие драгоценные вещи видел я у купцов, - и Симон, откинувшись на скамье, полуприкрыв глаза и прицокивая языком начал перечислять товары, которые везли купцы с Востока.
  Элиоз и Сидония вежливо слушали.
  - Один из этих купцов, - сказал Симон, наклонившись к Элиозу,- искал тебя, Элиоз. Он привез тебе письмо из Палестины, от первосвященника Анны и хочет, чтобы ты завтра, если сможешь, спустился во Мцхет, к большому караван-сараю, спросил купца Захарию.
  -Хорошо, - ответил Элиоз, - А теперь скажи, Симон, ведь ты говорил со многими в караване, что там нового в Палестине, что говорят люди?
  - Люди многое говорят,- ворчливо ответил Симон. - Разве можно верить людям?
  - Слушать можно, но верить - нет, - спокойно сказал Элиоз.- Если человек знает, кто говорит, и знает, что он говорит, то выслушав многих, можно составить для себя истинное знание.
  - Ну, так вот, говорят, что в Палестине страшный разброд, римляне уже не могут справиться со всем этим. Евреи друг с другом все ссорятся, а справедливости ищут у римлян, у врагов своих.
  - О, Боже, - вздохнул Элиоз. - Совсем ты лишил разума соплеменников наших.
  - А все гордыня, - продолжал Симон, - Считают, что умнее и лучше них нет народа на земле Божьей, что они отмечены печатью небесной. Римлян презирают, а на суд к ним бегут. Тьфу, безмозглые совсем.
  - А ты не спрашивал, Симон, - осторожно продолжал Элиоз, - о том, чего мы все ждем с таким нетерпением?
  - Спрашивал, - вздохнул Симон, - они ничего не знают. Но говорят все о другом. Появился там человек из Галилеи. По возрасту твой ровесник. Был он рыбаком, а потом ему откровение было и пошел он к людям. Говорит и творит странные вещи.
  - А из какого рода этот рыбак, что об этом говорят люди?
  - Говорят, - пожевав губами, сказал Симон, - Давидова колена он, вот что.
  Сидония, вся вытянувшись к Симону, внимательно слушала его.
  - А больше ничего не говорили люди? - продолжал спрашивать Элиоз.
  - Ничего такого. Рассказывали об этом рыбаке всякие истории, но уж не знаю, все ли это правда. А ты, Элиоз, - тут голос Симона дрогнул и стал просительным, - не утаи от меня, что пишет тебе Анна. Ведь он то будет знать правду. Неужто пробил час?
  - Приходи завтра снова, Симон, - вздохнув, сказал Элиоз. - Я прочту тебе письмо Анны, когда получу его от купца.
  Посидев еще немного и продолжая ворчать, Симон, наконец, ушел, завернувшись поплотнее в свой плащ, немного подсушившийся возле очага.
  Мать и Сидония стали накрывать к ужину низкий стол, близко стоявший возле очага. На стол поставили тяжелый бронзовый подсвечник с толстой свечой, которая бросала неровный свет на тонкую фигуру девушки, сидевшего в раздумье у огня Элиоза и согнувшуюся под бременем лет их мать. Казалось, что каждый думает о своем. Но думали они об одном и том же.
  После легкой трапезы, старуха внимательно посмотрела на сына.
  - Скажи мне, Элиоз,- тихо сказала она, - как ты думаешь, кто этот человек, который проповедует в Палестине?
  Элиоз взглянул на мать и укоризненно покачал головой.
  - Откуда мне знать? Я сам думаю об этом. Время пророчества еще не истекло. Но кому дано понять это и как опасно ошибиться. Простой человек не может ничего сказать. Счастлив тот, кому будет дано откровение свыше. А кто я? Раввин ничтожной горсти оторванных от своей родины евреев. Чем я мог заслужить милость Божью, чтобы понять, свершается пророчество или нет. Ведь сведения из Палестины доходили до нас и раньше. Я весь в раздумьях, я не сплю по ночам.
  - В год твоего рождения, - настойчиво продолжала старуха, - были знамения. И из Палестины приходят странные вести.
  - О знамениях я помню. Старый рабби Иегуда бен Товий много раз говорил мне о них.
  - Ты должен сам поехать туда и посмотреть, кто этот человек. Надо расспросить тех людей, которые окружают его, - вдруг неожиданно подала голос молчавшая до сих пор Сидония. Мать и брат повернули головы в ее сторону. Всегда бледное лицо девушки сейчас пылало. Ладони были сжаты в кулачки и прижаты к груди. Вся ее фигура напоминала перетянутую струну - одно неосторожное движение и она лопнет.
  - Но я и без этого знаю, кто он! - воскликнула она.
  - Успокойся, девочка, - мать бросилась к Сидонии и стала гладить ее по спине.- Конечно, Элиоз поедет, ведь мы тоже много думаем об этом.
  - Я не думаю, я знаю. Но почему, почему вы не хотите верить мне, - голос ее задрожал и она зарыдала.
  Мать захлопотала вокруг Сидонии. Знаком она показала Элиозу, что Сидонию нужно отвести в спальню и уложить. Сама же она стала наливать из кувшина в серебряную чашечку успокоительный отвар из целебных трав.
  Когда девушка перестала всхлипывать и забылась сном, мать и сын перешли в другую комнату.
  - Каждый раз так, - горестно вздохнула мать.- Сама начинает эти разговоры, а потом ей становится плохо.
  - Не знаю, не знаю, - покачал головой Элиоз.- Может быть девочке открыто то, чего мы не понимаем. Мы живем больше заботами сегодняшнего дня. А она как будто что-то чувствует все время, как будто к чему-то прислушивается. Я как-то сказал ей, что многие подумывают о том, что настало время возвратиться в Палестину. Но она стала так горячо отговаривать. Сказала, что чувствует, что именно здесь должны произойти какие-то события. Когда я ее спросил, что она имеет ввиду, она сказала, что сама не знает, но что чувствует в себе какое-то предназначение. Я просто теряю голову, а ведь все идут ко мне с вопросами, все ждут от меня ответа. Нет, я должен ехать в Иерусалим. Я сам хочу увидеть и все понять.
  
  
  *****
  На правом берегу Куры, там где уже почти не было домов, на отшибе, стояла римская таверна. Возле нее на коновязи томилось несколько лошадей. Они терпеливо переминались с ноги на ногу и шуршали овсом, насыпанном в мешки и привязанным к их холодным мордам.
  Элиоз спешился, привязал тут же свою кобылу и немного постоял, вглядываясь сквозь промозглую февральскую мглу в расплывчатые очертания реки.
  Тяжелая дверь таверны, сбитая из местного каштанового дерева, медленно, с тягучим скрипом отворилась, выпуская кого-то наружу. Элиоз зашел внутрь. Внутри таверны внутри было довольно просторно. Народу было не очень много. Под низким потолком плавал сизый дым, в огромном стенном очаге пылали дрова.
  На широкой скамье у входа валялись плащи постояльцев. По левую сторону от очага традиционно располагались легионеры римского гарнизона, а по правую - солдаты картлийского царя Фарсмана. Ближе к очагу за низким столом обычно собирались любители игры в кости. По правилам таверны, если игра становилась слишком азартной и страсти накалялись, то и с одной, и с другой стороны подходил кто-нибудь, кто был старшим по званию из присутствующих, и прекращал игру до следующего дня. Поэтому здесь всегда было спокойно. Кроме того, сюда не допускались женщины и не было из-за них драк. Ближайший лупанарий располагался неподалеку, меньше чем в получасе спокойной езды.
  Единственной женщиной в таверне была стряпуха, которая пекла божественные пирожки с мясом, слава которых гремела далеко за пределами таверны.Была она совершенно невероятных размеров, в чем сразу же убеждались новички, поначалу пытавшиеся облапить ее и злющая до невозможности. Под огромной кофтой она носила кинжал с тонким длинным лезвием. Только две вещи волновали ее - слава пирожков и ее женская честь. Защищая и то, и другое она могла дойти и до смертоубийства. Единственный человек, к которому стряпуха проявляла нежные чувства и доходила до заискивания, был сотник Лонгин из Карсани, местечка, что находится неподалеку от Мцхета. Сотник появлялся в таверне по определенным дням и тогда к нему приходили люди, нанимая его небольшой, но известный своей храбростью отряд воинов, для защиты караванов, для обороны усадеб от враждебных соседей и улаживания с ними отношений и других подобных дел.
  Сотник был очень хорош собой. Невысокого роста, крепко и ладно скроенный, сероглазый, с короткой бородкой каштанового цвета и волосами немного светлее бороды, ниспадавшими свободно на плечи или забранными в пучок, он был очень похож на Элиоза. Сзади их можно было даже спутать, если бы Элиоз не был черноволос. Но если взглянуть в глаза одному и другому, то сразу же можно было понять какая разделяет их пропасть. В темных глазах Элиоза светился ум, смятенье духа, они то вспыхивали, то гасли, в них била ключом умственная энергия. Серые глаза Лонгина были холодны и безжизненны. Казалось, он спит на ходу и ничто не может его разбудить. Внешний мир его не интересовал.
  Другие качества делали Лонгина известным среди воинов и жителей Мцхета и его окрестностей. Он был наделен от природы необычайной физической силой, что трудно было предположить, глядя на его невысокую изящную фигуру. К тому же он был человек долга. Если он брался за работу, то все знали, что он скорее погибнет, чем бросит того, кого подрядился защищать.
  Был Лонгин не женат, но в Карсани у него была любовница, одинокая и мрачная вдова, много старше него. Посещал он ее не часто, но сплетники утверждали что встречи их были пылкими.
  Войдя в таверну и остановившись на пороге, Элиоз внимательно осмотрелся, ища взглядом Лонгина. Ему повезло - сегодня Лонгин был здесь и сидел, по своему обыкновению, недалеко от входных дверей, где было не так дымно, воздух, освежаемый время от времени открывающимися дверями, был попрохладней и было не так шумно. Там был второй очаг, поменьше, который назывался здесь "бухари".
   Он сидел один и перед ним лежали еще теплые пирожки и кувшин привозного вина. Элиоз давно и хорошо знал сотника. Не раз он обращался к нему и просил сопровождать паломников в Иерусалим. Сам Элиоз в свои тридцать три года был в Иерусалиме всего дважды, в первый раз еще мальчиком. В последнее время он только помогал паломникам собираться и старался приурочить их отправку с каким-нибудь большим караваном, чтобы люди были в безопасности. На дорогах шалили разбойники и путь был небезопасен. Лонгин обычно выделял нескольких воинов, чтобы те служили личной охраной мцхетских паломников. Еще ни разу не случалось, чтобы Элиоз и Лонгин были вместе в какой-нибудь длительной поездке. И вот теперь Элиоз пришел просить Лонгина, чтобы тот сам сопровождал паломников. Несмотря на то, что они были совсем разными людьми, Элиозу всегда был чем-то приятен Лонгин. Может быть от того, что они были ровесниками.
  Элиоз скинул свой плащ и подошел к столу, за которым сидел сотник. Сотник смотрел отсутствующим взглядом на огонь в очаге. "Совсем как Сидония", - подумал Элиоз. И его взгляд тоже обратился к завораживающей игре пламени. На него напало какое-то странное оцепенение. Элиоз тряхнул головой, чтобы разрушить это состояние и шагнул к столу.
  - Прости, сотник, что отвлекаю тебя, - обратился он к Лонгину.
  Лонгин вздрогнул, мигнул своими пронзительными серыми глазами и повернулся к Элиозу.
  - Здравствуй, рабби, - ответил он, - присядь со мной, если ты не торопишься.
  - Благодарю тебя, сотник, - вежливо ответил Элиоз и подобрав полы своего платья, сел на низкую скамью возле стола.
  Лонгин поднял руку, чтобы привлечь внимание стряпухи. Та выглянула из своего закута в углу таверны и тотчас, с проворством, удивительным для ее плотной фигуры, появилась возле стола Лонгина с дымящимися пирожками и кубком для вина.
  Поблагодарив стряпуху и осчастливив ее мимолетной улыбкой, Лонгин обратился к Элиозу, осторожно налив ему и себе в кубки немного вина.
  - Римляне на днях получили из метрополии фалернское, - ленивым голосом сказал он. - Попробуй, рабби. Чужое вино чужой страны, - усмехнувшись, продолжал Лонгин. - Говорят, что твоим соотечественникам на родине несладко приходится от римлян.
  Элиоз пожал плечами.
  - Народам трудно понять друг друга, если этого не желают их правители.
  Оба они помолчали. Пригубив вина и переменив позу, Лонгин посмотрел на Элиоза.
  - Наверное, ты пришел не молчать рядом со смной, рабби. А собеседник я плохой. Так говори, чего ты хочешь.
  - Я хочу просить тебя, сотник, чтобы ты, как всегда, дал людей сопровождать паломников в Палестину. И еще, мог бы ты отправиться с нами? Для такой большой группы паломников нужна хорошая защита. Времена сейчас неспокойные, а мне хотелось бы отправиться в путь побыстрее, не дожидаясь попутного каравана. Надо бы наверняка достичь Палестины к празднику Пасхи.
  Сотник помолчал, задумчиво покачивая своим кубком и наблюдая, как в вине переливаются краски. Ответ его очень удивил Элиоза.
  - Хорошо, рабби.Я знал, что ты скоро придешь ко мне с такой просьбой. И еще я должен сказать тебе, что я сам хотел искать тебя и просить, чтобы ты взял меня с собой в Палестину. Если ты спросишь, зачем мне это, я тебе не смогу ответить, как не могу объяснить этого желания самому себе.И ты еще больше удивишься, когда узнаешь, что оно пришло ко мне во время последнего жертвоприношения Армазу. Я смотрел на жертвенный огонь и совершенно нелепая мысль вдруг возникла и засела у меня в голове. Я гнал ее от себя, но на меня нашло такое смятение, что я решил во что бы то не стало отправиться с тобой. Больше я не могу тебе ничего сказать, потому что сам не понимаю этого.
  - Благодарю тебя, сотник, - удивленно глядя на него и склонив голову в знак согласия с его словами, сказал Элиоз.- Должен признаться, что и меня гонит в Палестину какое-то неосознанное предчувствие. Но во мне кровь многих поколений моих предков и поэтому мои чувства в какой-то мере объяснимы, твои же предчувствия мне непонятны и поэтому мне еще более тревожно. Ну, что ж, мы с тобой договорились, теперь нужно готовиться к отъезду.
  - Пошли за мной в Карсани, когда все будет готово, - сказал Лонгин. - И пока прощай, рабби.
  - Прощай, сотник, - ответил Элиоз, легко поднимаясь со скамьи. Натянув плащ, он вышел из таверны под моросящий дождь с редким снегом.
  В тот же деньЭлиозу надо было найти еще и Захарию в караван-сарае во Мцхета. Но это было уже нетрудно сделать. Подъезжая к караван-сараю, уже за квартал от него Элиоз услышал отдаленный приглушенный гул. Где-то близко переминались с ноги на ногу верблюды, ржали кони, носильщики сгружали тюки с товарами, гулко бросая их оземь, кого-то окликали, кому-то кричали, кто-то замозабвенно торговался и бил по рукам в знак договоренности и все эти шумы и голоса сливались в единый привычный гул караван-сарая. Без труда Элиоз нашел прибывший вчера караван - возле него толпился местный народ, с жадностью высматривающий заморские товары и выспрашивающий новости. Захарию он нашел в стороне, сидящим с двумя местными негоциантами. Увидев Элиоза, Захария с некоторой неловкостью поднял свое грузное неповоротливое тело.Он горячо и почтительно приветствовал Элиоза, памятуя, что тот происходит из рода иудейского первосвященника Авиафара, а мать его связана родственными узами с потомками первосвященника Илии. Да и знал он Элиоза и его семью давно и относился к ним с большим уважением. Вот и сейчас он привез Элиозу письмо от иерусалимского первосвященника Анны. Стараясь не отвлекать Захарию от дел, Элиоз коротко расспросил его, взял письмо и, не читая, сунул в кошель, висевший на поясе под плащом.
  День уже клонился к вечеру, а Элиозу в эту дурную погоду надо было еще добираться до дома.Уже смеркалось, когда Элиоз, наконец, вошел в дом. Сидония бросилась к нему и стала помогать раздеваться. Элиоз, разделяя ее нетерпение, сразу прошел к свету и вынул из сумки послание из Палестины. Это был кусок пергамента, на котором рукой первосвященника Анны было написано всего лишь несколько слов:
  "Приходите видеть смерть Его. Он именует себя Богом. По закону Моисея подлежит казни".
  И это было все.
  Растерянные сидели брат и сестра над этим лоскутом пергамента. Анна как будто писал о человеке, которого должен был знать Элиоз. И в то же время в его словах был заложен двойной смысл. Анна как бы признавал, что этот некто, о котором ничего мог не знать Элиоз, должен был быть Элиозу известен. Но тогда он писал о Нем, о мессии, которого так ждали, в приход которого так верили. Но с другой стороны, Анна как будто желал его гибели, как нарушителя законов Моисея. И в то же время древнее пророчество гласило, что мессия должен претерпеть от людской злобы и невежества. Между строк послания Анны чудилась Элиозу угроза и неуверенность. Может, поэтому он и призывал одноплеменников прибыть в Иерусалим.
  Сидония сидела с широко открытыми глазами, полными слез. В это время из задней комнаты вышла мать. Она спала, когда пришел Элиоз и дети не стали ее будить. Увидев взволнованных детей, она поняла, что Элиозу передали послание из Иерусалима. Взяв из рук Элиоза пергамент и прочтя его, она осталась спокойной.
  - Элиоз, сын мой, - ровным голосом сказала она, - ты уже договорился о времени, когда паломники должны отправляться в Иерусалим?
  - Да, мама, - ответил Элиоз, успокаиваясь от ее ровного голоса.
  - Тогда и займись этим должным образом и не трать время на пустые домыслы. Ты же знаешь, Анна приходится нам родственником, а я его знала в детстве, когда гостила несколько лет у своих близких в Иудее. И должна сказать, ребенком он был трусоват и я ему не доверяла. А ты, сын мой, верь своему внутреннему голосу и своим чувствам.
  И она положила руку на плечо сыну. Элиоз повернул голову и поцеловал лежащую на его плече тонкую руку с морщинистой пергаментной коже и голубыми прожилками.
  Со следующего дня Элиоз особенно энергично взялся за хлопоты, связанные с отъездом паломников. Целыми днями он пропадал во Мцхета, договаривался о провианте на дорогу, составлял списки отъезжающих, среди которых не должно было быть юношей моложе тринадцати лет, ибо дети в храм не допускались. Не допускались во внутренние залы храма больные и увечные. Поэтому Элиозу пришлось кого-то мягко отговаривать, кого-то увещевать. Кроме того, дорога предстояла дальняя и нелегкая, и поэтому предпочтение оказывалось все же крепким и молодым мужчинам. Набралось уже около ста двадцати паломников, когда Элиоз решил, что пора сообщить Лонгину, что караван паломников готов отправиться в путь и назначить день отъезда.
  День этот выдался теплым и солнечным. Уже с вечера многие собрались во Мцхета, где на постоялых дворах или у своих знакомых дожидались утра. Элиоз последние дни перед отъездом жил у молодого Симона, который тоже отправлялся в Иерусалим. Он хотел не только побывать на празднике Пасхи, но и устроить какие-то свои дела. Сидония с матерью, как и многие другие близкие паломников, за день до отъезда спустились во Мцхет и остались на ночь у старого Симона.
  В ночь перед отправлением каравана Элиоз и Симон ночевали уже на постоялом дворе, откуда должен был на утро уйти караван.
  Подготовка каравана казалось бестолковой и шумной. Но все это было не так- каждый знал свое дело, свое место в караване. И вот наступило время прощания с близкими. Ждали только Лонгина и его воинов. К тому времени, когда караван уже выстраивался в дорогу, подъехал Лонгин. Утреннее солнце золотило его доспехи, шлем, наплечники, оружие. Когда он на прекрасном вороном коне подъехал к Элиозу, многие залюбовались его статной складной фигурой.В это время Сидония подбежала к Элиозу, в последний раз попрощаться с братом, уже сидевшем на коне. Она не видела никого, она была занята своими мыслями. Стройная, тонкая, с рассыпавшимися из-под капюшона блестевшими на солнце золотыми волосами, она ухватилась за стремя коня, на котором сидел Элиоз.
  - Прошу тебя, Элиоз, - прерывающимся от волнения голосом проговорила она, - Ты увидишь того человека, о котором все говорят Привези мне что-нибудь, чего касалась его рука.
  - Обещаю, Сидония, - тихо отвечал, перегнувшись с седла, Элиоз. - Клянусь тебе, я сделаю все, о чем ты просишь, чего бы мне это не стоило.
  Лонгин придержал коня, разглядывая девушку. Она поразила его своей внешностью и еще чем-то, что делало ее непохожей на других женщин.
  Он подъехал к Элиозу. Элиоз, еще раз простившись с матерью и сестрой, повернулся к сотнику. Сотник бессознательно отметил про себя, что Сидония скользнула по нему невидящим взглядом полных слез глаз. Она так и запомнилась ему - с заплаканными глазами и раскиданными по плечам волосами.
  
  ***
  Медленной лентой уходил из Мцхет караван. Путь его был долог и проходил по многим землям. Армения, Сирия, Каппадокия, Палестина лежали на его пути в Иерусалим. Он шел проторенными торговыми путями, останавливаясь в дороге на постоялых дворах, где уже привыкли к ежегодном паломничествам и были готовы принять людей, которые тянулись с разных частей света в это время года в Иерусалим.
  На дорогах было неспокойно. Одинокие паломники дожидались на постоялых дворах караванов с охраной и прибивались к ним. Так, постепенно, мцхетский караван обрастал людьми, живущими в Италии, Фракии, Македонии, Греции, Испании и в других, далеких северных странах. Это были одиночки, но встречались и семьи, которые собирались провести в Иерусалиме у родственников долгое время, чтобы дети могли ближе познакомиться с родиной своих предков. Некоторые собирались остаться до следующей Пасхи и только потом с каким-нибудь караваном вернуться домой.
  
  
  ***
  
  Ближе к Иерусалиму шла широкая дорога, по которой теперь уже непрерывным потоком двигались караваны паломников. Время от времени среди паломников появлялись быстро двигавшиеся конные или пешие отряды римлян и тогда паломники сбивались на обочину дороги.
  За время длинной и утомительной дороги Элиоз и Лонгин сблизились. Лонгин, которого никогда ничего не интересовало, кроме военных дел, вдруг заинтересовался историей евреев. И когда удавалась им ехать бок о бок, Элиоз рассказывал историю своего народа. Но постепенно этот интерес к чужой стране стал гаснуть, обычная апатия овладела снова Лонгином. Чем ближе приближались спутники к Иерусалиму и оживленнее становились паломники, тем более мрачнел Лонгин. Ему казалось, что откуда-то из глубины его души выползает что-то серое и заполняет все вокруг. Краски меркнут, голоса глохнут. Чтобы не выплескивать все растущее раздражение, Лонгин замыкался в себе. Элиоз, почувствовав перемену настроения в своем собеседнике, стал отдаляться от него, чтобы не показаться навязчивым. Глухое чувство обиды, которое он старался отогнать, все же давило его.
  Так они въехали в Иерусалим - паломники, с радостью оглядывавшиеся по сторонам, одни оживляя в памяти воспоминания прежних посещений этого города, другие впервые увидев свою далекую родину. Воины Лонгина тоже расслабились после напряженной дороги в надежде на отдых и развлечения. И только двое в караване не испывали таких приподнятых чувств. Это были Элиоз, подавленный настроением сотника, к которому за дорогу у него возникли и укрепились дружеские чувства и сам сотник, находившийся в плену каких-то недобрых предчувствий.
  Но Элиозу некогда было заниматься своим внутренним состоянием - караван, пробираясь по шумным улицам к постоялому двору, уже подошел к нему.Там, уже извещенные о прибытии мцхетского каравана, толпились родственники и знакомые. Громкие восклицания, восторги, объятия сопровождали сцену встречи. Вскоре почти все паломники были разобраны по домам своими близкими. На постоялом дворе оставались люди Лонгина, которые располагались по внутренним помещения, распрягали и кормили лошадей и затем стягивались к трапезной, с любопытством оглядывая столы с непривычной для них едой.
  Для сотника и Элиоза был отведен дом неподалеку, рассчитанный на двух-трех постояльцев.Комнаты в нем были расположены таким образом, чтобы каждый из постояльцев имел свой собственный выход через отделенные друг от друга высокими зарослями померанца маленькие дворики-сады. Прислуживали там бесшумно, не беспокоя живущих, а еду доставляли из ближайшей харчевни, где ее готовили по заказу постояльцев.
  В полном молчании Элиоз и сотник разошлись по своим помещениям.
  
  ***
  Наутро Элиоз отправился к престарелому первосвященнику Анне, который приходился ему родственником с материнской стороны. Утро было раннее и прохлада еще стекала в город с Елеонской горы, где были роскошные сады и виноградники и из предместий Иерусалима, тоже густо покрытых садами. Дорога шла из нижнего города в верхний, где неподалеку от храма жил первосвященник Анна в доме, сложенном из нежно-белого камня, утопавшем в густой зелени кипарисов, смоковниц, винограда. Над изящным портиком у входа в дом рукой искусного мастера из розоватого камня была изваяна гроздь винограда - символ Израиля.
  Элиоз несколько раз постучал медным круглым дверным молотком в тяжелую дверь из кипарисового дерева. Черноокая служанка, одетая в просторный балахон в красную и черную полоску, провела его во внутренние комнаты, где уже ждал старый первосвященник. После взаимных приветствий и расспросов, Анна усадил Элиоза в удобное деревянное резное кресло и сам сел напротив. Молчание обоих предвещало длинный и важный разговор, которого Элиоз ждал с нетерпением
  - Ты получил мое последнее послание? - начал разговор Анна.
  - Да.
  - И что же ты думаешь? - беспокойно спросил Анна, потирая свои тонкие хрупкие пальцы.
  - Я думаю, что если это Он...
  - Если это Он, тогда Он должен быть сам защищен,- прервал Элиоза Анна. Голос его стал тонким и визгливым. - Он попирает все законы Моисея, он проповедует совершенно необъяснимые вещи и эти люди, разинув рты, идут за ним! Жалкий бедняк в нищенской одежде ходит по Иерусалиму и сводит всех с ума! Уже и эти римские гусыни носятся по городу и слушают его проповеди. Его наглость дошла до того, что он заводит свои порядки в храме. Чернь потеряла голову... Они провозглашают его царем Иудеи! - голос Анны превратился в сплошной визг, в уголках его тонких дрожавших губ вскипала пена и он со всхлипом подбирал ее.
  - А если это Он? - с видимым спокойствием спросил Элиоз, у которого внутри все дрожало.
  - Если это Он, то пусть сам защищает себя, пусть сам выпутывается, пусть, пусть, - задыхаясь, визжал Анна. - И не синедрион, нет, - перейдя на громкий шепот, продолжал он, - нет, пусть сами римляне казнят Его и тогда, если это Он, пусть его кровь падет на их головы.
  Элиозу было тошно смотреть на беснование Анны, но где-то в глубине его души, где крепко сидели заветы Израиля, шевельнулся червь сомнения. Законы Моисея определяли жизнь иудейского народа не только эдесь, в Палестине, но и по всему свету, где жили евреи и они должны быть непоколебимы. Тысячи паломников собираются в Иерусалиме на праздник Пасхи и они не должны унести в своих душах семена сомнения.
  И Элиоз согласился с Анной.
  
  ***
  Гнетущее состояние не покидало Лонгина. Мучаясь бессоницей и проспав всего лишь несколько часов урывками, он утром долго лежал в постели, глядя через широко распахнутое, увитое виноградом окно, как среди листьев, почирикивая, прыгали непуганные воробьи, время от времени просовывая между ветвей головки с любопытными бусинками глаз. Встав и подкрепившись куском сыра, ломтем лепешки и стаканом легкого вина, Лонгин отправился проверять своих солдат.Там все было в порядке. Люди отдыхали после тяжелой дороги, сидели под густыми смоковницами во дворе, потягивая легкое вино и заигрывая со служанками, чистили коней, торговались с набежавшими разносчиками мелкого товара. Лонгин велел никому не отлучаться, пока он сам не посмотрит, что творится в городе.
  Он вышел с постоялого двора и пошел к верхнему городу. Людей на улицах становилось все больше на его пути. Кричали разносчики воды, подкрепляя свое предложение звоном колокольчиков, укрепленных на их шапках и одежде, кто-то монотонным голосом расхваливал свой товар, лотошники торговали сластями и фруктами.Молодая женщина, потеряв в толпе своего ребенка, металась с криком по улице и вытащив его из-под ног у собравшихся вокруг продавца сладостей ребятишек, принялась то шлепать его, то целовать замурзанную сладостями мордашку.
  Вдруг откуда-то издалека послышался глухой гул, будто где-то вдали бушует река. Гул нарастал и люди стали обеспокоенно тесниться к домам, лавкам, пробираться на соседние улицы. Гул уже явственно перерастал в рев приближающейся толпы, которая катилась посередине улицы.Уже бросались в глаза люди среди толпы с вытаращенными глазами, разинутыми ртами, изрыгающими проклятия и грязную брань.
  Лонгин отошел в сторону и прислонился спиной к одиноко растущей на обочине дороги смоковнице.Он был спокоен, ощущая под верхней одеждой холодок кинжала. Толпа стала обтекать его, размахивая руками и время от времени кто-то рвался в глубину толпы, нанося кому-то там, в середине, удары. И тогда Лонгин увидел. Среди беснующихся, изуродованных беспричинной злобой лиц, в крошечном островке какого-то своего мирка шел человек. Вернее, его вели, потому что его руки были связаны за спиной. Кроткое выражение лица, высокий спокойный лоб и веявшее от него спокойствие делали всю картину нереальной. На мгновение Лонгин перестал слышать крик толпы и тут в зазвеневшей для него тишине их взгляды встретились. На бледных губах человека, которого вели, на миг вспыхнула легкая смущенная улыбка, как бывает у знакомых людей, когда они не могут подойти, но хотят подать друг к другу знак.
  И Лонгин, неожиданно для самого себя, поднял руку для приветствия. И в этот миг обрушилась тишина и рев толпы заглушил все вокруг.
  Через несколько мгновений, когда эта безобразная толпа умчалась, улица вновь наполнилась праздным людом, таким шумным и беспечным, как будто ничего не происходило вот тут, только что. Лонгин постоял еще немного. Снова и снова перед его глазами всплывала картина безумствующей толпы и одинокого человека посередине ее. Это было как наваждение. Лонгин повернулся и, как-то сразу обессилев, побрел к постоялому двору. Пока он шел, не замечая ничего вокруг, его мучило одно и тоже, ему казалось, что он когда-то раньше видел этого человека, которого несла с собой беснующаяся толпа.
  
  ***
  Элиоз всю ночь не сомкнул глаз. Едва забрезжил рассвет, как он уже шел в верхний город, к храму. Несмотря на ранний час, в дальней части храма толпился народ. Элиоз после вчерашней встречи с Анной уже знал, что вчера схватили того рыбака и торопятся с судилищем над ним. Ибо была пятница, двенадцатое нисана, а на следующий день, в субботу уже никто ничего не мог бы сделать. Элиоз попытался пройти через толпу. Его немилосердно толкали, он несколько раз споткнулся и чуть было не упал. Наконец, он смог пробиться до той палаты, где заседал синедрион. В это время распахнулась дверь и оттуда вышел быстрым шагом, в развевающихся одеждах, взбешенный Иосиф Каиафа, зять Анны. Элиоз бросился к нему.
  - Скажи, что решил синедрион?
  Каиафа пожал плечами.
  - Его отведут к прокуратору. А тот велит его распять. Вот и все, о чем тут можно говорить? Ты подожди, Элиоз, у меня к тебе очень важное дело.
  Элиоз плохо слышал, от усталости его стало трясти мелкой дрожью. Каиафа, откидывая в стороны длинные рукава своего платья, отвел Элиоза в сторону.
  - Мне понадобятся сегодня люди из охраны твоего каравана паломников. Приведи несколько человек вместе с сотником к дому Анны. Только поторопись.
  И он легонько подтолкнул Элиоза, а сам, высоко подняв надменную голову, прошел сквозь толпу, которая почтительно расступилась перед ним , обратно, в палату суда.
  ***
  "Проснись, сотник, прошу тебя, проснись!" - услышал сквозь забытье, охватившее его после возвращения из города, Лонгин. Он открыл глаза и резким пружинистым движением сел на своем ложе. Он не сразу узнал в темной согбенной фигуре на фоне освещенного солнцем четырехугольника распахнутой двери, Элиоза. Увидев, что Лонгин уже не спит, Элиоз, не спросив даже разрешения, вошел, что было совсем уже непостижимо для него, всегда такого деликатного.
  - Что с тобой, рабби? - изумленно спросил Лонгин, не узнавая в этом трясущемся человеке всегда спокойного и ровного Элиоза.
  - Прошу тебя, сотник, возьми несколько своих воинов и пойдем. Я отведу тебя к Анне, первосвященнику.
  - Зачем? - удивился Лонгин.
  - Прошу тебя, не спрашивай, так просто не объяснишь. Мне так тяжко, как будто в груди камень. Пойдем со мной, Лонгин, - попросил Элиоз.
  Все более изумляясь, Лонгин молча встал, оделся и они вместе зашли на постоялый двор. Лонгин подозвал к себе несколько воинов, наиболее преданных ему. Непонятность происходящего тревожила его и он не велел брать с собой оружие, чтобы не попасть в какую-нибудь неприятную историю. Сам он был тоже невооружен, если не считать кинжала, который он не снимал даже тогда, когда ложился спать.
  Молча шли Лонгин и его воины за понурым, но быстро шагавшим Элиозом, пока не дошли до дома Анны.
  - Вели своим воинам подождать здесь, - тихо сказал Элиоз.
  Лонгин бросил несколько слов и его люди остались у ворот дома. Элиоз и Лонгин вошли вовнутрь.
  Анна, с красными воспаленными глазами и трясущимися от плохо скрываемого гнева руками, ждал их.
  - Наконец-то, Элиоз! - раздраженно бросил он так, будто Элиоз был его слугой. - Где твой сотник?
  Элиоз отступил в сторону и слабым движением руки показал на Лонгина. Лонгин стоял, слегка расставив ноги, крепко и независимо, высоко подняв голову и безразлично глядя поверх Анны. Лукавый старец не пришелся ему по вкусу.
  Анна, сразу почувствовав в Лонгине своевольного человека, преобразился. Он приблизился к Лонгину, нервно потирая руки и растягивая тонкий рот в кривой притворной улыбке.
  - Слушай, сотник. Это не займет много времени ни у тебя, ни у твоих людей. Зато будет щедро, очень щедро оплачено, - многозначительно произнес Анна.
  Сотник молчал, не меняя позы.
  - Хе -хе -хе, - захихикал Анна. - Это такое пустяшное дело. Ты и твои воины должны будут нести стражу в течение нескольких часов на одном месте. Вообще это дело римлян, но прокуратор отказался дать своих воинов.
  Лонгин молчал. Анна беспомощно развел руками и требовательно посмотрел на Элиоза.
  Потупив глаза, Элиоз попросил слабым голосом:
  - Согласись, сотник.
  Лонгин дернул плечом. И вдруг в его памяти всплыла картина отъезда из Мцхета и девушка с заплаканными глазами и золотистыми волосами. Ему показалось, что и она просит его о том же.
  - Хорошо, я согласен, - хрипло ответил Лонгин.
  Элиоз продолжал стоять, не поднимая головы. А Анна радостно засуетился.
  -Где твои воины? -деловито спросил он у Лонгина.
  - Ждут возле дома.
  - У вас есть с собой оружие?
  - Нет, мы безоружны.И возвращаться за оружием не намерены.
  Анна понял, что сопротивление продолжается и задумался.Он хлопнул дважды в ладоши и в комнату вошел пожилой слуга, доверенный Анны. Анна подозвал его к себе и тихо что-то сказал. Тот вышел. Потом Анна снова повернулся к Лонгину.
  - Вам принесут вооружение из храма. Потом вас проводит мой слуга.Там, куда он приведет вас, ничего не надо будет делать, только смотреть, чтобы чернь не мешала происходящему.
  Лонгин слушал Анну с видом полного безразличия.Тут вернулся посланный слуга. У него в руках был длинный предмет, завернутый в грубую ткань. Слуга сказал что-то почти неслышно Анне. Анна нахмурился и недовольным голосом сказал:
  - Воинам твоим раздали короткие мечи. В храме не оказалось на месте хранителя оружия, поэтому копье для сотника взяли из сокровищницы Маккавеев. Не надо было этого делать, но сейчас уже поздно, ничего не поделаешь. Возьми, сотник, это копье.
  И он передал копье Лонгину.
  - Поторопись, сотник. Мой слуга проводит вас. Только поторопись.
  Другой слуга, помоложе, молчаливый и хмурый, с коротко постриженными на римский лад волосами, сделал знак сотнику и Элиозу идти за ним. По длинным галереям он провел их на задний двор дома, где уже садились на коней четыре воина Лонгина. Мальчишка-конюший держал под уздцы еще двух лошадей - для Лонгина и Элиоза. В углу двора, отгоняя слепней, нетерпеливо мотал головой старый мул с потными боками. На нем уже сидел верхом старый слуга. Не ожидаясь, пока Элиоз и Лонгин сядут на коней, он резким окликом велел открывать ворота. Через несколько минут маленькая кавалькада выехала из дома Анны и рысью, вздымая за собой облака дорожной пыли, мимо бесконечных лавок, торговок, зевак промчалась в западную часть города, мимо претории и дальше, к Голгофе, не ведая, что несколькими часами раньше тут брела скорбная процессия.
  Воздух, полный томительной жарой, но не такой, какая бывает летом в самое пекло, вдруг стал странным образом густеть. Всадники широко открывали рты, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха, но казалось, он перестал быть легким и прозрачным.
  Они доехали шагом до Голгофы. В мареве все сгущающейся мглы им были видны только расплывающиеся силуэты людей, редкой толпой стоявшие вокруг места казни. Всадники спешились и слуга Анны, подождав Лонгина, который оставался верхом, прикрывая глаза ладонью от едкой мглы, прошел сквозь этих людей, ведя за собой новоприбывших.
  Во все сгущавшейся мгле они увидели три грубо сколоченных креста из плохо оструганного дерева. На крестах, с раскинутыми по сторонам руками, безжизненными телами висели трое. Палач-римлянин сидел в небольшом отдалении на камне, широко раздвинув толстые голые ноги и, поминутно отплевываясь и сквернословя, тянул из кувшина поску - питье, утоляющее жажду в жару. Время от времени он выливал поску на морскую губку, которая служила кувшину пробкой, и смачивал себе ею грудь и лоб. Его подручные, такие же красномордые молодчики, сидели на земле ближе к распятым, перебрасывались лениво в кости и швыряли пригоршни песка в робко стоявших поодаль людей, отгоняя их подальше. Было видно, что все страсти откипели здесь несколько часов назад и теперь палач ждал конца, проклиная жару, евреев и вообще все подряд.Он с руганью накинулся на слугу Анны, который так поздно привел охрану и, кося налитым кровью глазом на невозмутимого Лонгина, показал, где ставить воинов. Фигура Элиоза тотчас же затерялась среди тех, кто бродил вокруг крестов, то отходя, отгоняемые римлянами, то приближаясь. А серая грязноватая мгла темной тучей обволакивала все вокруг. Уже давно перестал быть видим город, люди не различали лиц друг друга на расстояние нескольких шагов и жались все ближе и ближе к тяжелым чернеющим во мгле крестам.
  Лонгин подъехал поближе и стал вглядываться к лицам распятых. Слева был мужчина крепкого сложения с грубым телом, короткими кривыми ногами с узловатыми изуродованными пальцами ступней. Под стать ему был и тот, который висел справа.Средний же, по худому телу с выпирающими ребрами которого время от времени пробегала предсмертная дрожь, с бледным лицом и длинными спутанными волосами, ниспадавшими с повисшей на грудь головой, вдруг привлек внимание Лонгина. Он пришпорил коня и подъехал так близко, что смог заглянуть несчастному в лицо. В это мгновение тот открыл глаза и невидяще глядя вдаль, с трудом разлепив спекшиеся воспаленные губы, едва слышно прошептал: "Боже, Боже! На кого ты меня покинул?"
  Лонгин отпрянул. Его лошадь заржала и встала на дыбы. Лонгин соскочил с нее и увязая в песке стал искать Элиоза. Увидев его понурую фигуру, он схватил его за плечо.
  - Скажи, кто тот казненный? На среднем кресте?
  - Не знаю, - со стоном ответил Элиоз. - это тот рыбак, проповедник, видишь, над ним табличка с надписью : "Иисус Христос, Царь Иудейский". Люди говорят, что он мессия.
  - Мессия? Которого вы ждали столетия?А теперь мучаете на кресте?
  - Оставь меня, Лонгин, - по лицу Элиоза текли слезы, - оставь меня несчастного.
  Но Лонгин уже не слышал его. Он бросился обратно к кресту. По дороге он выхватил у палача кувшин с поской. Тот рванулся за ним, но увидев перекошенное гневом лицо Лонгина, махнул рукой.
  Лонгин вытащил губку из кувшина, смочил ее поской и, насадив губку на острое копья, поднес ее к воспаленным губам умирающего. Тот еще раз открыл глаза и тут, издав предсмертный вздох, безжизненно свесил голову на грудь.
  Лонгин стоял рядом в бессилии сжимая рукой древко копья. Смотревший на все это палач забеспокоился. Он грубым окриком подозвал к себе своих подручных. Стоявшие вокруг люди поняли, что приближаются последние минуты казни.Элиоз, уже не боясь, что его оттолкнут или обругают, подошел совсем близко и стал за спиной у Лонгина. Рядом с ним стояло еще несколько человек, среди которых были две женщины с бледными лицами, давно наблюдавшие эти муки.
  Через почти уже непроницаемую мглу вдруг пробился слабый луч света. Мгла начала рассеиваться и солнце, багровым круглым щитом вдруг вынырнуло из-под черной тучи и осветило угасающими лучами кресты и темные фигуры людей, копошившихся вокруг них.
  Подручные палача достали из-под груды тряпья тяжелый молот, предназначенный для того, чтобы перебить голени казненным и этим ускорить их смерть.
  Элиоз замер. Стоявший рядом с ним человек, одетый так, как одевались люди богатые, но просвещенные, скромно и и в то же время не просто, вдруг в ужасе стал что-то бормотать.Элиоз оглянулся на него и тот, глядя на распятого широко раскрытыми глазами, начал шептать: " Нет, нет, нельзя, никак нельзя, его кости не должны быть сокрушены".
  Элиоз, наизусть помнивший древнее пророчество, знал это. И тогда, когда подручные палача перебивали голени двум распятым разбойникам, Элиоз горячо зашептал в спину Лонгину.
  - Сотник, он - мессия, дай исполниться древнему пророчеству, не допусти, чтобы ему перебили кости. Заклинаю тебя, сотник!
  Лонгин обернулся на мгновение. Элиоз отпрянул. У сотника было почерневшее, страшное лицо. Хриплым голосом он сказал:
  - Знаешь, на кого похож этот несчастный? На твою сестру!
  И резко отвернувшись от Элиоза, сотник поднял копье и сильным и точным движение нанес удар в уже мертвое тело.
  Стоявший подле Элиоза человек вдруг схватил его руку и судорожно, до боли, сжал ее. Потом он безжизненно опустил руку и сбивающимися неверными шагами подошел к Лонгину.
  - Позволь, сотник, обтереть тело.
  Лонгин молча кивнул. Тогда человек, а это был Иосиф из Аримафеи, подошел и куском тонкой ткани вытер сукровицу, заструившуюся из нанесенной копьем раны.
  Все было кончено.
  Жалкая одежда казненных валялась на земле подле крестов. Уже смеркалось. По обычаю, одежда казненных доставалась их палачам, и подручные палача начали делить ее между собой. Таллиф, верхнюю одежду, они разорвали на четыре куска, а кетонеф, или хитон, рубашку, сотканную единым куском, стали разыгрывать в кости. Элиоз подошел и стал рядом.
  -Что тебе?- недовольно спросил один из них, подняв голову.
  Элиоз с осунувшимся лицом и черными тенями под запавшими глазами выглядел мучеником.
  - Для чего тебе хитон этого несчастного? - спросил Элиоз у подручного палача.
  - Я продам его завтра на базаре в нижнем городе, - ответил тот.
  - Продай мне его сегодня, - попросил Элиоз и протянул серебрянную монету. Это было слишком, слишком много для простой рубашки.
  Римлянин изумленно посмотрел на него и молча протянул хитон Элиозу.
  Лонгин смотрел на эту сцену издали. Потом он вдруг резко повернулся, вскочил на коня и пригнувшись к холке так быстро взял с места, что, казалось он растворился в уже наступивших сумерках.
  Больше Лонгина никто не видел.Он исчез, а с ним и то копье, которое ему дал Анна. Говорили, что он бывал среди учеников Христа, что его встречали в Каппадокии. Потом прошел слух, что он был убит в пустыне. Но никто доподлинно ничего не знал...
  
  ***
  
  В столовой стояла тишина. Видения, только что посетившие сидевших вокруг стола, постепенно отступали и рассеивались. Догорала свеча, стоявшая на середине стола, и полумрак окутывал сидящих.
  - Антоний Иванович, вы колдун, - вдруг тихо сказала Лили.
  - Да, я тоже так думаю, - засмеялся Натроев. - Эти истории занимают все мои мысли, мне снятся вещие сны. Я могу целый день под палящими лучами солнца искать какую-нибудь надпись, и мне кажется, что она должна быть обязательно, но я не нахожу ее. Мною овладевает отчаянье. И ночью, во сне, ко мне приходит монах в клобуке и говорит: " Завтра ты пойдешь туда-то и туда-то и там будет то, что ты ищешь".
  - Зачем же Винкельману нужно было ехать во Мцхет? - задумавшись, вслух сказал Аполлинарий.
  Все удивленно посмотрели на него. Аполлинарий покраснел и вкратце рассказал всю историю расследования. Его слушали очень внимательно.
  - Про трагедию с Винкельманом говорит уже весь Тифлис, - сказал Сергей Артемьевич, - подробностей я не знал. Очень странная история.
  - Да, - подтвердил Натроев.- Я тоже уже слышал об этом. По-моему, весь Тифлис только об этом и говорит. Еще бы, мировая знаменитость и вдруг такой трагический конец. И именно тогда, когда он гостил в Тифлисе.
  - Со слов его импресарио мы знаем, что он очень хотел приехать в Тифлис, - начал Ник.
  - Еще бы, - пылко воскликнула Ольга Михайловна, - у нас такая восторженная, впечатлительная публика!
  - Да, конечно, - продолжал Ник, - но дело и в другом. Он очень хотел посетить Мцхет и Эчмиадзин. Непонятно, просто из любопытства, или поклониться каким-то святыням. Вот из слов Антония Ивановича понятно, что здесь Свети Цховели, хитон Господень... Потом эта история с сотником. Я знал конечно, о Лонгине, это кажется из апокрифического евангелия Никодима, но думал, что сотник был римлянином. Вернее, я не задумывался над этим, хотя и должен был, как каждый культурный человек, не принимать на веру, а поразмыслить над текстами. Ведь я знал, что римляне держали там наемников, а сами не принимали открытого участия в местных событиях. Аполлинарий, что вы скажете?
  - Совершенно согласен, - отозвался Аполлинарий.- Кстати, о копье. По-моему, в Армении есть какой-то фантастический монастырь, связанный с ним.
  - А вот, к слову, завтра я собираюсь съездить на неделю в Армению, как раз в этот монастырь и в Эчмиадзин, мне нужно поискать там какие-то сведения. Приглашаю вас поехать со мной. Одним вам в Эчмиадзине будет трудно, монахи не склонны беседовать с посторонними людьми, а у меня там есть и друзья, и хорошие знакомые. Да и вы мне там понадобитесь, - сказал Натроев. - Мне нужны молодые и энергичные помощники, я хочу сделать некоторые зарисовки.
  - Если мы не стесним и это не затруднит вас...
  - Нисколько. Наоборот, вы мне там поможете. Я представлю вас, как своих помощников. Мне нужно будет сделать там копии надписей и зарисовать несколько хачкаров в Гехарде. Кстати, я совсем забыл, ведь Гехард и означает копье. В общем так, завтра мы отправляемся в путь.
  - Может, мне захватить с собой фотографический аппарат?- спросил Ник.
  - Вы фотографируете? Великолепно! Просто прекрасно! Кажется, в вашем лице я обрел прекрасных помощников!
  Поблагодарив хозяев и распрощавшись с Антонием Ивановичем, Ник и Аполлинарий заспешили по домам, чтобы успеть собраться к завтрашнему дню. Поезд на Эривань уходил во второй половине дня, около трех часов, так что времени для сборов хватало.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"