Тегюль Мари : другие произведения.

Белое, красное, черное

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третий роман из серии "Кавказский детектив, XIX век". В конце - Галерея портретов и видов.
  Белое, красное, черное
  
  
  Белое - власть, цвет королевских лилий, красное - цвет мундира, черное - сутана.
  Красное и черное - азартная игра.
  
  
  
  Глава 1
  
  Вечер, как обычно летом в Тифлисе, был тих, воздух наполнен ароматами цветущей белой акации, липы и персидской мимозы. Ник и Лили, возвращаясь от профессора Ляйстера, прошлись по Головинскому, где встретили многих из своих знакомых, фланирующих по проспекту. Наконец, они дошли до Пушкинского сквера на Эриванской площади и сели на удобную скамейку около бронзового Александра Сергеевича. Огромный вековой платан на краю сквера звенел от множества пичуг, устраивавшихся с шумом на ночлег в его густой кроне. Этот шум заглушал тихое журчание фонтана. В сквере никого не было, только неподалеку дремал на скамейке какой-то старик, совершенно не кавказского вида, обративший на себя внимание густой белоснежной гривой волос, небрежно ниспадавшей на плечи в свое время щеголеватого, но уже давно не модного, сюртука. Вдруг старик, за которым исподтишка наблюдали Ник и Лили, любуясь его живописной внешностью, открыл глаза. Лицо его изменилось и он выкрикнул:
  - Le Rouge et le Noir! (Красное и Черное!)
  И тут же стих и, обмякнув, снова впал в дрему.
  - Какой странный! - прошептала Лили, прижимаясь плечом к Нику. - И какое выразительное лицо! Некрасивое, но одухотворенное. Я никогда его не видела в Тифлисе!
  Они продолжали наблюдать за стариком, сознавая, что это невежливо, но, как завороженные, не могли оторвать от него взгляда.
  В сквер, с противоположной Головинскому стороны, вошел молодой человек, своим обликом напоминавший удачливого приказчика из процветающего модного магазина. Не обращая внимания на Ника и Лили он подошел к старику, почтительно склонился перед ним и тихо, но достаточно внятно, так что был услышан и Ником, и Лили, произнес:
  - Пора, господин маркиз, уже время...Вас ждут!
  Старик вздрогнул, открыл глаза, и, устремив свой взор куда-то вдаль, произнес:
  - Les Grand-Croix( кавалеры)...
  Потом он встал, выпрямился во весь свой немалый рост, обнаружив осанку старого военного и, к изумлению Ника и Лили, обратился к бронзовому Пушкину со словами:
  - Прощайте, сударь! Встреча с вами была мне приятна и полезна.
  Затем он сделал легкий поклон в сторону остолбеневших от этой сцены Ника и Лили со словами:
  - Сударыня! Сударь! Мое почтение!
  И медленно пошел через улицу к ветхому двухэтажному дому с балкончиком. Молодой человек потрусил вслед за ним. Через несколько минут они скрылись в подъезде дома.
  Несколько обескураженные происшедшей сценой, Ник и Лили молча посидели еще несколько минут, а затем, перейдя на ту же сторону, куда только что ушла странная пара, медленно пошли домой.
  Уже подходя к дому, Ник шепотом спросил:
  - Лили, что это за дом?
  Лили сразу же поняв, о чем спрашивает Ник, покачала головой.
  - Ей Богу, не знаю... Что-то совсем непримечательное...Понятия не имею...
  - Хорошо, что Аполлинарий в Тифлисе, - задумчиво сказал Ник, уже поднимаясь по лестнице, - может быть, Аполлинарий знает, - продолжал он, открывая дверь своей квартиры и входя в комнату.
  - Что это вы хотите спросить меня, Ник? - навстречу Нику и Лили на звук открываемой двери из гостиной с "Тифлисскими ведомостями" в руках появился худощавый молодой человек. - Я вот жду вас уже около часа, и начал беспокоиться. Гаспаронэ сказал мне, что вы шли по Головинскому в сторону дома и по всем расчетам, должны были быть уже дома.
  - Вы, как всегда, кстати, Аполлинарий, - улыбаясь, сказал Ник. - Душечка, скажи Петрусу, что мы прибыли и непрочь поужинать, - обратился он к Лили.
  - Петрус уже слышал, что мы дома, а так как он знает, что у нас Аполлинарий, то ужин будет подан с минуты на минуту, - отпарировала Лили. - И я ему вовсе не нужна. И нечего меня отсылать.
  Ник вздохнул и стал рассказывать Аполлинарию о сегодняшней странной встрече. Тот внимательно слушал, и когда Ник кончил рассказ, сказал:
  - И вправду, странно. Этот ветхий дом, о котором вы говорите, он ведь нежилой. Его вот-вот должны снести. А известен он тем, что в нем останавливался Александр Сергеевич Пушкин в бытность свою в Тифлисе. Я не помню, кто хозяин дома, но поручу завтра все узнать в Городской Управе.
  - Что-то не нравится мне в этой случайной встрече. Есть в ней какая-то странность,- задумчиво сказал Ник.
  Появившийся из кухни Петрус отвлек их от разговора. После ужина, поблагодарив хозяйку и Петруса, Ник и Аполлинарий спустились на первый этаж, в библиотеку. Не успела закрыться за ними дверь библиотеки, как Ник обеспокоенно сказал Аполлинарию:
  - Все же мне кажется разумным еще раз прогуляться на Эриванскую.Интуиция мне подсказывает, что там что-то не так. Лили сегодня устала и сейчас отправится спать, я тихонько предупрежу Петруса и, давайте, Аполлинарий, отправимся. Не думаю, что это займет у нас много времени.
  - Да, я тоже так полагаю, - отозвался Аполлинарий.
  Через полчаса сыщики вышли из дома и направились наверх, по уже темным спящим улицам, к Эриванской площади.
  У здания городской Управы горели два фонаря, слабо был освещен и тамамшевский караван-сарай. Светлее было только у гостиницы "Кавказъ". Возле Управы Аполлинарий подошел к дежурившему городовому, который узнав его, вытянулся и отдал честь. Аполлинарий тихонько отдал какие-то распоряжения. Тот, внимательно выслушав, еще раз почтительно поднес два пальца к козырьку фуражки.
  Дойдя до гостиницы, Ник прошел немного вперед, к зданию Штаба, а Аполлинарий нырнул во внутрь. Не прошло и десяти минут, как он появился вновь, с немного растерянным видом.
  - Я спросил, не останавливался ли в гостинице человек с такой внешностью, и дал ваше описание давешнего старика. Мне ответили утвердительно. Это маркиз Паулуччи, Филиппо Маркиони Паулуччи. Из Ниццы.
  - Маркиз Паулуччи? Не может быть! Бывший главнокомандующий на Кавказе? Да ведь он, кажется, умер!
  - Да, и я так думал!- с недоумением ответил Аполлинарий, - Ведь он был участником войны с Наполеоном!
  - М-да, вот уже что-то закручивается странное!
  - Так вот, Ник, я предлагаю пройти в Пушкинский сквер. Там уже темно и мы можем незамеченными последить за домом. А я договорился с городовым о маленьком спектакле.
  - Ну, ну, полностью полагаюсь на вас,- усмехнулся Ник, помня все подвиги Аполлинария.
  Они прошли в Пушкинский сквер. Там было темно и можно было спрятаться за стволами деревьев так, что с улицы ничего нельзя было заметить. Ник и Аполлинарий стали за стволами, скрываемые еще и кустами жасмина. Вглядываясь в ночную темноту, они видели только очертания дома с балконом. Он казался мертвым и безжизненным. Оба сыщика вглядывались с напряжением в темноту и вдруг дверь, выходящая на балкон дома, на мгновение изнутри осветилась. Вернее, узкая едва видимая полоска света мелькнула в дверях.
  Аполлинарий прошептал:
  - Так. Там кто-то есть. Ставни плотно закрыты и поэтому мы не видим света. Но, видно, кто-то перенес с места на место свечу или фонарь, и этим на мгновение осветил щель в ставне. А теперь, смотрите, снова темно.
  - Ну, что ж, - со вздохом сказал Ник, - будем ждать.
  Аполлинарий быстро ответил: "Сейчас, сейчас!", вызвав недоумение Ника. Но оно тут же прояснилось, когда Аполлинарий достал из-за пазухи полицейский свисток и дважды негромко свистнул. На это, громко бухая сапогами, со стороны Управы, непрерывно свистя, побежали вниз, по Пушкинской, двое полицейских. Навстречу им, с Солдатского базара наверх, отчаянно свистя, бежало еще подкрепление. На весь этот шум стали просыпаться жильцы близлежащих домов и с тревожными вопросами: "Что происходит? Ра хдеба?" - высовывались из окон и, кто в капотах, кто ночных колпаках, свешивались из окон и с балконов, пытаясь разглядеть, что происходит внизу.
  Уже поняв, что весь этот переполох специально устроил Аполлинарий, Ник, не отрываясь, наблюдал за домом. Он увидел, что ставни приоткрылись и на балкон кто-то вышел. Видимо, услышав шум на улице, собравшиеся в доме погасили свет, потому что на фоне открытой двери силуэт вышедшего на балкон человека был едва различим. Потом этот кто-то вернулся, дверь закрылась. Но свет, видимо, зажигать не стали.
  - Так, так, - зашептал Ник Аполлинарию. - Видите, свет не зажигают, остерегаются. А старик-то не боялся, он ведь обратил на себя наше внимание! Кто же еще находится в этом доме? Неужто и вправду маркиз? Что будем делать, Аполлинарий?
  - Будем ждать!- ответил тот. - Посмотрим, они же не будут там вечно!
  Время тянулось томительно долго. На улице давно уже никого не было. Последние посетители расположенного вниз по улице, ближе к Солдатскому базару, духана "Симпатия", вываливались из него и уходили в обнимку, оглашая окрестности задушевными песнями.
  Но дом стоял тих, темен и безмолвен. "Куда же они все подевались?" - думал Ник, тревожно всматриваясь в дом и улицу.
  Так прошло еще несколько часов. Ночь уже кончалась. Все было тихо.
  - Ник, - зашептал Аполлинарий, - может быть, рискнем? Ведь уже начинает светать.Днем мы уже ничего не сможем предпринять.
  -Резонно, - ответил Ник.- Придется. Наши смит-и-вессоны при нас. Давайте, Аполлинарий.
   Они осторожно перешли дорогу. Толкнули дверь подъезда. Она была заперта.
  - Пойдемте со двора, - прошептал Аполлинарий.
  Ворота во двор были тоже заперты, но узкая калитка сбоку, ведущая в дворницкую, поддалась сразу. Толкнув ее, сыщики оказались в старом дворе, заброшенном и захламленном. По двору валялись рассохшиеся бочки для воды, в углу стояло деревянное корыто, цинковая лохань и прочие, давно уже никому не нужные вещи. Они осмотрелись. На второй этаж дома вела винтовая лестница. Стараясь не скрипеть, они стали подниматься по ней и оказались перед дверью на внутренний балкон. Дверь, видимо, давно уже не запиралась. Стоило чуть надавить на нее, как она с легким скрипом отворилась, повиснув при этом на одной петле. Дальше, уже с балкона, вела дверь в комнаты. Аполлинарий приложил ухо к дверям. Пожав плечами, он повернулся к Нику.
  - Абсолютная тишина. Не может быть, чтобы за дверью кто-нибудь был!
  Ник достал револьвер. А Аполлинарий, достав набор английских отмычек, подаренных ему в Скотленд-Ярде и провозившись не больше минуты, тихо сказал:
  - Все! Можно заходить!
  И тоже достал револьвер, сунув при этом отмычки в карман.
  Осторожно открыв дверь, они оказались в большой просторной комнате, видимо, гостиной. В ней давно никто не жил, судя по паутине, затянувшей все углы и свисающей повсюду грязными пыльными клочьями. Двери на балкон и окна были закрыты ставнями. Тонкие лучи начинающегося дня уже проникали в комнату, выхватывая из темноты уголки этого запустения. На середине комнаты стоял квадратный стол на толстых ножках. Возле него несколько венских, довольно потрепанных, стульев. Один стул валялся около стола. На столе в простом медном старинном подсвечнике стояла наполовину сгоревшая свеча. В углу от пола до потолка тянулась изразцовая печь. И все. Больше ничего в комнате не было.
  Оба сыщика стали сосредоточенно осматривать комнату. Вдруг Аполлинарий вскрикнул:
  - Ник! Смотрите сюда!
  Ник кинулся к Аполлинарию. На печной дверце, на ее задвижке, лежал, тускло поблескивая, золотой перстень со вставочкой какого-то желтоватого полупрозрачного камня. Боясь стереть следы, сыщики, чуть дыша, уставились на перстень.
  - Аполлинарий, ведь этот перстень тут не спроста! Явно, он положен сюда недавно! Посмотрите, никаких следов пыли!- тяжело дыша от волнения, проговорил Ник.
  - И значит...
  - Значит, что нам дан знак!
  - Кем? Тем , кто назвался маркизом Паулуччи?
  - По всей вероятности, да. Теперь что вы думаете о том, что здесь происходило ночью?
  - Полагаю, - начал Ник, оглядываясь по сторонам, - здесь происходила какая-то встреча, полагаю, что это была важная встреча. Иначе зачем было ехать именно сюда, в Тифлис, человеку из Ниццы. И кому-то еще. Тоже издалека. Что они должны были передать друг другу именно в Тифлисе, а не в каком-либо другом месте? То, что спрятано в Тифлисе! И это должно было быть что-то очень значительное, иначе нам не оставили бы знака в виде золотого перстня!
  - Абсолютно согласен!- воскликнул Аполлинарий. - Но теперь другой вопрос - куда они все исчезли, после того, как на улице началась кутерьма!
  - Во- первых, - сказал Ник, - ваша гениальная интуиция, Аполлинарий, подсказала вам этот прием с городовыми. Вы сорвали важную для кого-то встречу. И она отложена! А нам дан знак! Так, я забираю перстень и давайте-ка выбираться. Я полагаю, что мы должны пойти тем же путем, что и те, которые собирались в этой комнате. Ну, как можно отсюда выбраться, если не через двор и подъезд?
  - Исходя из особенностей Тифлиса, - начал Аполлинарий, - существуют два пути - либо по крышам и чердакам...
  - Нет, - запротестовал Ник, - в данном случае это отпадает. Дом ветхий, можно и провалиться. Да и с улицы слишком заметно! Да наверное и те, кто уходил отсюда, не крышами и чердаками воспользовались!
  - Тогда подвал!
  - Ищем подвал!Да, Аполлинарий, захватите с собой свечу! Возможно, в подвале она нам понадобится.
  Они бодро спустились вниз, во двор и начали поиск подвала. Вход в него оказался как раз и загороженным старой лоханью.
  Если двор был захламлен, то по сравнению с подвалом во дворе царил идеальный порядок. В это подвал стаскивалось все, что было жалко выкидывать, а жалко, по-видимому, было все! Ник и Аполлинарий с трудом находили дорогу в этих пирамидах старых корзин, поломанной мебели, связках книг. Но тропинка в этом лабиринте все же была и она уверенно вела куда-то далеко. Аполлинарий шел впереди, держа высоко в руке подсвечник с зажженной свечой.
  - Посмотрите, тут свод из плоского грузинского кирпича! Явно, мы уже находимся в подвале соседнего дома!
  Так они прошли еще какое-то время, пройдя по подвалам нескольких домов. Наконец, они оказались в подвале, в котором хранились винные бочки, глинянные кувшины и горшки, куски холста и грубой клеенки.
  - Похоже, - сказал Ник, - мы в подвале какого-то духана! Что тут поблизости, Аполлинарий?
  - Знаменитый духан "Симпатия", - отозвался тот. - Тут я немного ориентируюсь. И знаю прекрасно хозяина этого заведения, микитана Бугудара. О, это знаменитое место! Низкие своды этого духана украшены портретами великих людей работы местного мастера Карапета, по прозвищу Григор. Тут на местных пьянчужек укоризненно смотрят Шекспир, Коперник и сам Александр Сергеевич Пушкин.
  Ник уже задыхался среди спертого воздуха подвала.
  - Так, теперь осторожно, давайте, я выгляну первым,- и Аполлинарий отодвинул застиранную ситцевую занавеску.
  Под сводами духана было тихо. Одноглазая Сона подметала каменный пол в духане. А за стойкой храпел, выводя свистящие рулады, сам хозяин заведения.
  - Здравствуй, Сона, - бодро сказал Аполлинарий, зайдя со стороны ее невидящего глаза. - Не найдется ли тут у вас чем опохмелиться?
  - Ва, - удивилась Сона, - ты тоже по ночам опохмеляешься?
  - А почему - тоже, - притворившись обиженным сказал Аполлинарий, - разве я "тоже"? Они что, лучше были?
  - Я хоть и на один глаз, вижу везде и сколько надо, - гордо сказала Сона, - но ты и он совсем другие, молодые, красивые! А те совсем старые, а тот, молодой, как глиста! Я так испугалась!Думала, что сегодня ночью на Эриванской бандитов ловили, это они! Но потом смотрю, совсем старые! Какие бандиты, какие абраги! Тьфу!
  Пока Аполлинарий беседовал со служанкой, Ник огляделся. И вправду, стены духана украшали портреты знаменитостей в нарисованных же рамах. И среди них Александр Сергеевич с явно выраженными кавказскими чертами лица. Аполлинарий уже звал Ника за стол, а Сона живо накрывала, принеся глинянный кувшин с белым кахетинским вином, сыр и лаваш.
   Тут только Ник почувствовал, что зверски проголодался.
  Одарив Сону чарующими улыбками так, что она стала хихикать и прикрывать рот концом косынки, Ник и Аполлинарий принялись за еду.
  - Значит,- тихо сказал Ник, - двух из трех мы видели. Это маркиз Паулуччи, он приехал один и остановился в гостинице "Кавказъ". Тот, кто был похож по моему впечатлению, на приказчика, а по впечатлению служанки на "глисту", служит кому-то еще, человеку тоже пожилому. Где они остановились и долго ли пробудут в Тифлисе, мы не знаем, но постараемся узнать. И нужно хорошенько рассмотреть этот найденный нами перстень. Боюсь, что нам сегодня не придется отдохнуть.
  - Ник, вам надо поторопиться домой, а то Лили хватится, - сказал Аполлинарий.
  Ник засмеялся.
  - Ну, конечно, Лизу оставил в Лондоне, и совершенно свободен.
  - Очень беспокоюсь, - вздохнув, сказал Аполлинарий. - Но знаю, что она в надежных руках.
  - Все будет прекрасно, Аполлинарий! В следующий раз вы приедете уже втроем!
  
  Глава 2
  
  Лили, конечно, встала раньше Ника. Ничуть не удивляясь тому, что он еще не встал и подозревая, что они с Аполлинарием работали допоздна, она занялась утренними делами. Ник застал ее за утренним кофе и чтением французского романа. Поцеловав Лили в щечку, которую она ему подставила, не отрываясь от романа, Ник сказал:
  - Лили, оставь роман, у меня к тебе вопрос.
  Он вынул из кармана халата перстень и положил перед Лили. Лили внимательно осмотрела перстень, потом взяла его в кулачок, крепко сжала, поднесла к груди и закрыла глаза. Ник внимательно следил за ней. Наконец, Лили открыла глаза и осторожно положила перстень на стол.
  - Очень интересный перстень, - задумчиво сказала она, - он так сильно эмоционально заряжен! Такая буря страстей! Давай по очереди! Садись, я налью тебе кофе. Итак, золотой перстень, форма интересная, какой-то витой, крупный, значит, мужской. Но может носить и женщина. Такие перстни иногда бывают парные. Если заказывают сразу два, то один делают побольше, а другой поменьше. Но не обязательно. Для того, чтобы усилить влияние камней, лучше, если они одинаковые. Вставочка из сердолика. Замечательный камень! Кстати, для парных перстней берут обязательно один камень и делят его надвое. Чтобы на судьбу камень влиял одинаково. На камне надпись то ли на древнееврейском, то ли на арамейском. Ну, что можно сказать о золоте. Это древнее золото. Мне кажется, что оно было в других вещах до того, как из него сделали перстень.
  Она еще раз взяла перстень в руки и закрыла глаза.
  - Да, несомненно, было что-то другое, может быть, языческий идол. Какой-то гул, как от толпы... Но нужна ночь в полнолуние, чтобы я увидела это лучше. Но потом он принадлежал человеку пылких страстей, необычной судьбы. И трагической. И точно, есть парный перстень. Его брат.
  - А что ты можешь сказать о камне, о сердолике?
  - Много чего, но подожди, у меня есть одна старинная книжка.
  Лили побежала в спальню, где у нее стоял комод, в котором она хранила свои заветные вещи. Возвращаясь и листая на ходу книгу, она воскликнула:
  - Вот! И вправду, много чего! Послушай! "Сердолик - сильнейший талисман любви, он также отводит влияния злых людей и сущностей, приносит успех в делах и привлекает благополучие, отвлекая от хозяина врагов и недоброжелателей. Он раскрывает природные дары человека, помогает найти свою стезю и призвание, особенно, если владелец склонен к искусству".
  - Очень интересно, - сказал внимательно слушавший Ник. - А еще что-нибудь есть?
  - Да, еще тут сказано о врачевании. "Как лекарь сердолик просто уникален. В древности из него изготавливали мази от самых различных и тяжелых заболеваний, а также порошки и микстуры. Сердолик лечит гангрены, заболевания кожи, тяжелые незаживающие раны, способствует сращиванию костей, вообще лечит костную систему.. Благотворно влияет сердолик и на зрение, причем способствует не только его исправлению, но желающим может дать возможность и видеть то, что проходит мимо большинства людей, в том числе и весьма таинственные события. Как говорится, он помогает зреть в оба, а видеть в три. При головной боли камень или пластинки из него прикладывают к вискам или к тем местам головы, где боль чувствуется сильнее. Сердолик вообще может унимать боль". Я еще слышала рассказ о том, что где-то в Средней Азии, высоко в горах, есть уникальная пещера, в которую местные предпочитают часто не наведываться, ибо там живут злобные духи. Но в этой пещере есть еще и сердоликовые россыпи, находящиеся в глубине. Некоторые камни напоминают либо отдельные части, как бы обломанные, от каких-то явно неведомых животных, а некоторые имеют форму вполне определимую: это могут быть маленькие странные жуки, бабочки со сложенными крыльями. Во всех этих фигурках есть что-то странное. Если такую фигурку бросить в огонь, она оживает.
  - Ну, это уже из области восточных сказок, - усмехнувшись, сказал Ник.
  - Не скажи, не скажи, - задумчиво покачала головой Лили. - В каждой сказке есть доля правды. Забыл о саламандрах?
   - Забыл, грешным делом, - засмеялся Ник.
  - Подозреваю, что ты в них и так не верил, - погрозила Нику пальчиком Лили.
  - Ну, что ж, давай, резюмируем. Итак, перстень, видимо связанный с какой-то историей. С магическим камнем. Возможно, талисман...
   - Да, может быть... Постой, Ник! Я что-то вспомнила!
  И Лили снова вскочила и побежала в спальню. Через пару минут она вернулась, неся в руках небольшой томик.
   -Что это?- спросил недоуменно Ник.
   -Сейчас, сейчас! Вот, послушай!
  
  "Там, где море вечно плещет
  На пустынные скалы,
  Где луна теплее блещет
  В сладкий час вечерней мглы,
  Где, в гаремах наслаждаясь,
  Дни проводит мусульман,
  Там волшебница, ласкаясь,
  Мне вручила талисман".
  
   И дальше:
  
  "Милый друг! от преступленья,
  От сердечных новых ран,
  От измены, от забвенья
  Сохранит мой талисман!"
  
  - То есть, у Пушкина был талисман? Но какое отношение он имеет к нашему перстню?
  - Подожди, подожди, Ник, не торопись! - Лили раскраснелась, тряхнула головой, ее кудряшки, собранные с утра в небрежный узел на затылке, рассыпались по плечам . - Слушай дальше!
  
  "Храни меня, мой талисман,
  Храни меня во дни гоненья,
  Во дни раскаянья, волненья:
  Ты в день печали был мне дан".
  
  - Так, у Пушкина был талисман, он посвятил ему несколько стихотворений. А что дальше?
  - А дальше самое главное. Мне рассказывала Елизавета Алексеевна, помнишь, это когда вы распутывали дело о манускрипте, что у Элизы, то есть у жены Воронцова, Елазаветы Ксаверьевны, был пылкий роман с Пушкиным в те времена, когда Воронцов был наместником в тех местах, то есть еще до того, как они переехали в Тифлис. Там, в Одессе! "Там, где волны вечно плещут..."! Точно, Ник! Это тот перстень, который Елизавета Ксаверьевна подарила Пушкину! Я вспомнила все обстоятельства этого рассказа Елизаветы Алексеевны! Ты же знаешь, какой роскошный город Одесса!
  - Не могу с тобой не согласиться! - И Ник мечтательно начал перечислять, - дюк Ришелье, Хаджибейская бухта, флаги парусников из анатолийских берегов, из гаваней Леванта и с австрийского побережья Адриатики, из Марселя, Генуи, Мессины, из портов Англии и Америки, Платоновский мол, грузчики, вереницей несущие тюки с товарами из экзотических стран, праздный народ, жадно вызнающий новости издалека! Вольный ветер кругосветных путешествий всегда веял над Одессой! Одесса ведь была порто-франко, и это отделяло ее от всей империи.
  - А ведь у Тифлиса и Одессы много общего! - заметила Лили.
  - Да, конечно, торговые города, пестрота населения...
  - И не только, и не только! Не забывай, Воронцов приезжает наместником на Кавказ именно из Одессы, за ним почти половина его одесского окружения! Знаешь, как похожи многие дома в Тифлисе на одесские? А их строили одни и те же итальянские архитекторы!
  - Замечательно! - восхитился Ник. - Что может быть прекраснее, чем такое странное сходство городов! И при этом Тифлис такой древний город, а Одесса - молодой! Но мы отвлекаемся. Давай, вернемся к тому, что тебе известно от Елизаветы Алексеевны.
  - Ой, ты же многое сам помнишь...
  - Ничего, я не буду тебе мешать, пусть рассказ будет логичным.
  - Тогда я начну с Михаила Семеновича Воронцова. Если я не ошибаюсь с 1823 года Воронцов новороссийский и бессарабский губернатор, и он в Одессе. С того момента, когда он сражался под началом Цицианова (sic!) прошло много всего. И еще одно - он женился. А Пушкин, после некоторых своих странных выходок в Петербурге, вместо Сибири попадает сперва в Кишинев, а потом в Одессу...
  - Ты имеешь в виду тот случай, когда Пушкин в театре показывает всем портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского? - спросил удивленно Ник.
  - Да, кажется, так...Именно после этого случая Пушкин определенно в опале.
  - Хорошо, вернемся в Одессу.
  - Ну, хочу сказать, что в это время Пушкин пишет свой "Бахчисарайский фонтан". Там, на юге, он слышит предания о крымском хане Крым-Гирее, о его любимой супруге, грузинке Диларе Бикечь (sic!). Ну и еще кучу других, из которых и родился "Бахчисарайский фонтан".
  - Ну, это как раз и не относится к нашей теме.
  -Ну, как сказать. Ты знаешь, тут вплетается такая сильная польская линия. Вспомни, ведь Мария, героиня "Бахчисарайского фонтана", была полька. Неспроста Александр Сергеевич ввел именно польку в свою поэму. Кажется, у него там был и с какой-то полькой роман. Да, точно, ведь считается, что у Пушкина в Одессе было три сильных увлечения. Я не могу это все вспомнить, нам придется снова обратиться к Елизавете Алексеевне.
  - Ну, ладно, если и без этого есть логика, то тогда, давай дальше. Потом снова вернемся к к пушкинским романам.
  - Итак, в Одессе у Пушкина три музы, и считается, что самая страстная - Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена губернатора. Ну, вот, там начинается бешеный роман. Помнишь, она урожденная Браницкая, отцом ее был великий коронный гетман граф Ксаверий Петрович Браницкий, который, кстати, поддерживал российского императора, а мать, Александра Васильевна Энгельгардт была любимой племянницей Потемкина и была несметно богата. Так вот, перед отъездом Пушкина из Одессы в знак своей любви Елизавета Ксаверьевна, Элиза, подарила Пушкину перстень с сердоликом, а второй оставила себе.
  - Так ты полагаешь, что этот перстень принадлежал Пушкину? - Ник недоверчиво взял перстень в руки и начал еще раз внимательно его разглядывать. - Тогда как же он попал в Тифлис?
  -Тот перстень был снят с пальца умирающего Пушкина Жуковским, он попал к Тургеневу, потом к Полине Виардо, та передала его в музей, откуда он пропал. А как попал в Тифлис, не знаю. Это уже по твоей части.
  - Значит, ты говоришь, что перстень пропал из музея? - задумчиво сказал Ник, верча перстень в руке. - Если его выкрали, то с какой целью? И что с его помощью хотели отыскать в Тифлисе? Помнишь, когда мы сидели в сквере, этот старик, маркиз Паулуччи, он сказал бронзовому Александру Сергеевичу: "Спасибо, сударь! Встреча с вами была мне приятно и полезна!" Тогда мы с тобой не придали значения этим словам, а теперь все приобретает особый смысл. Можно ли понимать эти слова так, что маркиз пришел к какому-то решению там, в сквере? И помогли мы ему или помешали? Полагаю, что если он оставил перстень для нас, то помогли!
  Ник встал и стал ходить по комнате. Лили смотрела на него широко раскрытыми глазами и боялась промолвить слово, зная, что именно в такие мгновения на Ника снисходит озарение во время его расследований.
  В это время снизу раздался звонок и в комнате появился Петрус с пакетом в руках.
  - Ник, прислали из Управы.
  
  Глава 3
  
  Ник раскрыл пакет. Разглядывая его содержимое, он улыбнулся и, обратившись к Лили, прротянул ей бумаги со словами:
  - Смотри, Лили, все сведения о памятнике Пушкину.Поразительно, все сохранено, вплоть до расценок. Очень занятно!
   "Памятник Пушкину в Тифлисе.
   Тифлисский полициймейстер Л.А.Россинский, при отношении от 15 февраля 1890 года, ? 132, представил в Тифлисскую Городскую Управу 2281 р.05 к.,собранные им по частной подписке на памятник Пушкину в Тифлисе, при чем выразил желание 1)чтобы памятник был поставлен в сквере на Эриванской площади, с наименованием сквера Пушкинским, и 2) чтобы памятник был сооружен по образцу памятника императору Александру I в Императорском лицее в Петербурге.
   Постановление Тифлисской Городской управы о принятии предложения Россинского утверждено Городскою Думою по журналу 30 апреля 1890 г.
   Проект памятника В ы с о ч а й ш е утвержден в Петербурге 14 марта 1891 года.
   Проект составлен свободным художником Феликсом Ходоровичем (в Тифлисе), который, по условию с городскою думою 1 июня 1891 г., принял на себя заказ выполнения памятника к 19 октября 1891 г. За сумму 2236 руб., а именно:
  Пьедестал и фундамент на портландском цементе - 975 р. - к.
  Бюст из темной венецианской бронзы - 900 р. -к.
  Лира, венок и ленты из такой-же бронзы - 280 р. -к.
  Буквы литые из желтой меди (27 штук) - 81 р. - к.
   2236 р.-к.
  Произведена на заводе К.Ф.Верфеля в Петербурге. Пъедестал из кутаисского, красного и серого, камня работы мастерской Винченцо Пиладжи в Тифлисе.
  Памятник открыт 25 мая 1892 г. в Тифлисе."
  Поверх этого интересного, но мало дающего следствию документа, лежала записка от Аполлинария: "Ник, маркиз уехал рано утром. По нему никаких сведений пока нет. Второй объект и его спутник пока в гостиницах не разыскан. Мог остановиться или на частной квартире, у каких-то знакомых, и это будем проверять, не оставляя в стороне и меблированных комнат. Пока больше ничего. Ваш Аполлинарий"
  - Аполлинарий, как всегда, быстр,- сказал Ник. - Но это пока все. Придется отталкиваться от версии, что перстень принадлежал Пушкину и искать, к чему это может привести. Хорошо. Спасибо, душечка, за кофе. Я спускаюсь к себе в библиотеку, если что-нибудь еще будет прислано, немедленно ко мне.
  - Да, да, конечно, - рассеянно ответила Лили, продолжая вертеть перстень в руках.
  Ник спустился в библиотеку. Там он взял большой лист бумаги и стал писать.
  - Итак, - бормотал он, расписывая события, - начнем с того, что нам известно сегодня. Воронцов. Он был очень осторожен. Занимался своим архивом постоянно, там ничего не должно оставаться такого, что могло бы бросить на него тень.Тем не менее, роман его жены с Пушкиным стал широко известен. Перстень, о котором многие знают, тому доказательство. Итак, Одесса, Тифлис... Если Пушкин, то все, что связано было с ним в Тифлисе. Начнем с имен.
  Ник достал с полок несколько справочников и календарей.
  - Итак, Тифлис. Паскевич, Иван Федорович. Генерал-фельдмаршал, Командующий Отдельным Кавказским корпусом в 1826 - 1931 годах, потом наместник Царства Польского...Жена Елизавета Алексеевна, как мне помнится, двоюродная сестра Грибоедова.А сын его, Федор Иванович, был женат на Ирине Ивановне Воронцовой-Дашковой. А вот, кстати, княгиня Цицианова, когда мы разбирались с делом о "копье", дала мне копию рукописи Александры Осиповны Россет.
  Снизу опять раздался звонок и Петрус, осторожно постучавшись, просунул в щель приоткрытой Ником двери еще один пакет. Он был на сей раз из канцелярии губернатора и содержал все сведения о маркизе Паулуччи, какие только можно было собрать. Это уже было сделано по распоряжению Сергея Васильевича Бычковского, который раз и навсегда велел своим чиновникам незамедлительно выполнять все запросы, которые поступают от Кефед-Ганзена и Кикодзе. Было очевидно, что Аполлинарий с утра уже поднял на ноги все государственные учреждения.
  Отодвинув в сторону бумаги на столе, Ник с головой погрузился в изучение содержимого пакета. Первой лежала папка из малинового сафьяна прекрасной выделки, на которой золотыми витиеватыми буквами было выведено:
  МАРКИЗ
  ФИЛИППО МАРКИОНИ ПАУЛУЧЧИ
  1779 - 1849
  - Ну да, я так и помнил,- вслух сказал Ник, глядя на дату смерти, - тогда почему же этот человек записался в гостинице как маркиз Паулуччи?Родственник или двойник?
  Дальше шли сведения о маркизе.
  "Филиппо Маркиони, маркиз Паулуччи родился в Мантуе, родине Вергилия, в очень родовитой итальянской семье С самых ранних лет начал принимать живейшее участие в политической жизни родного города. 17 лет отроду замешан в заговоре, направленном против французских революционных войск, занявших под предводительством Наполеона Бонапарта Италию. Паулуччи пришлось бежать в Австрию, где он поступил на военную службу. Будучи комендантом Каттаро, он передает крепость в руки русских за денежное вознаграждение".
   -Однако!- воскликнул Ник.- Ну, и что же дальше?
  "Женится на графине Коскюль, роднится с остзейским дворянством и переезжает в Прибалтийский край. В это время Паулуччи попадается на глаза императору Александру I, который по достоинству оценил живого деятельного итальянца. В 1807 году поступает на русскую службу, участвует в войне против персов. Получает генеральский чин. В 1811 году назначается главнокомандующим в Грузии, борется с турками, с персами, подавляет внутри страны восстание.
   Во время войны 1812 года Паулуччи становится начальником штаба одной из армий, но впадает в немилость из-за критики расположения войск. Был одним из немногих, кто советовал оставаться в Петербурге, не переезжать в Финляндию, как первоначально намеревался Александр 1. Когда события оправдали критику и советы Паулуччи, император возвращает ему свою милость и назначает на ответственный пост лифляндского генерал-губернатора. Кавалер ордена Святого Георгия третьей степени. Отогнав от Риги корпус наполеоновского маршала, новый генерал-губернатор первым делом создал комитет для разработки перспективного плана строительства Риги. Этот документ и определил облик города. Чтобы не было анархии, дома в центре Риги разрешали строить только по каталогу, созданному петербургскими архитекторами. Более того, даже фасады домов губернатор разрешал красить только по восьми разработанным в Петербурге колорам.
  Филипп Паулуччи со своим комитетом ухитрился возвести 600 домов. Когда Александр I приехал в Ригу в 1815 году, то не поверил своим глазам. Он считал, что Рига сожжена, за что и отстранил от должности губернатора Эссена. А его встретил новый, современный город. И еще губернатор Паулуччи возводил памятники героям войны 1812 года, ставил памятники не только победам русских воинов, но и героизму рижских строителей, которые в короткий срок восстановили город.
  Воспитанник иезуитов, Паулуччи был неразборчив в средствах, интригах, корыстолюбив.
  Когда на престол вступил Николай 1, Паулуччи покинул Прибалтику, вернулся в Италию и стал главнокомандующим пьемонтской армии.
  Дослужился до больших чинов.
  Скончался в Ницце в 1849 году".
  - Так, значит все- таки 1849 год. А дальше. Вот еще дополнительные сведения.
   "Вторая жена - Паулуччи Клавдия Фоминична, урожденная Кобле, дочь предводителя дворянства одесского коменданта Томаса (Фомы) Александровича Кобле. Через нее состоит в родстве с адмиралом екатерининских времен Мордвиновым. Тот был женат на его сестре, Генриетте Александровне Кобле. Еще одна сестра была замужем за английским консулом".
  - Так, так. А тут вот еще сведения, более полные:
  "Награды: ордена Св.Александра Невского с алмазами, Св.Владимира 1-й ст., Св.Анны 1-й ст., Св.Георгия 3-го кл., один иностранный; золотая шпага "за храбрость".
  
  Из г.Модены (Италия). Отец - действительный тайный советник австрийского двора. Образование получил в коллегии иезуитов. С 1793 г. состоял на службе в пьемонтской армии. В 1796 г. принял участие в заговоре, который привел к изгнанию французов из его родного города. Но после завоевания Пьемонта бежал в Австрию, вступил там на службу и воевал с французами. В 1805 г. был комендантом крепости Каттаро.
  
  16 марта 1807 г. по собственному прошению принят полковником в русскую армию, зачислен в Свиту по квартирмейстерской части и определен адъютантом к генералу И.И.Михельсону. Воевал с турками на Дунае в 1807 г., со шведами в Финляндии - в 1808-1809 гг. За отличие 22 июня 1808 г. получил чин генерал-майора и награжден орденом Св.Георгия 4-го кл.
  
  С 1810 г. занимал должность начальника штаба Отдельного Грузинского корпуса и за успешную операцию под Ахалкалаки был произведен в генерал-лейтенанты. С 1811 г. занимал пост главнокомандующего в Грузии, за покорение Дагестана награжден орденом Св.Георгия 3-го кл. и 7 июня 1812 г. пожалован в генерал-адъютанты.
  
  В 1812 г. был назначен начальником Главного Штаба 3-й Западной, а затем 1-й Западной армии. Свои обязанности исполнял лишь с 21 по 29 июня и под предлогом болезни был удален из армии, поскольку не сработался с командующим армией М.Б.Барклаем де Толли и его штабным окружением.
  
  В октябре его назначили на смену неудачливому И.Н.Эссену рижским военным губернатором. Здесь Паулуччи руководил боями на Рижском направлении, организовал тайные переговоры с прусским генералом Йорком, окончившиеся подписанием Таурогенской конвенции, по которой прусский контингент, сражавшийся с русскими войсками, был нейтрализован как военная сила.
  
  Затем Паулуччи организовал преследование наполеоновских частей и взял г.Мемель. В 1816-1819 гг. занимался восстановлением сожженного предместья Риги и освобождением прибалтийских крестьян от крепостной зависимости. 12 декабря 1823 г. был пожалован чином генерала от инфантерии. 31 декабря 1829 г. вышел в отставку и возвратился в Италию, где занимал должности губернатора Генуэзской провинции и министра Сардинского короля"
   Ник откинулся в кресле. "Пока неизвестно, - думал он, - насколько верны сведения о его смерти. Очень возможны, что это ложные сведения. Но вот что интересно. С одной стороны, по первой жене он породнился с отзейскими немцами знатного происхождения. Со стороны второй жены - шотландцы, опять же элита, тут же Одесса. Образование получил в коллегии иезуитов. От такого образования у человека должна быть определенная психология. Смотрим дальше, что там еще."
   Следующим был рассказ Александра Ивановича Михайловского-Данилевского о Паулуччи:
   "Со времени падения Римской империи почти все писатели, говорившие об Италии, изображают нам итальянцев хитрыми, уклончивыми, вкрадчивыми, скрытными и даже вероломными. У всех европейских народов итальянец есть синоним хитрости и вероломства. Однако ж, это мнение вовсе несправедливо, и в Италии есть много людей с прямым характером, с возвышенной, пламенной душой и благородными чувствами. Эту справедливость отдал им один из самых просвещенных мужей в Европе, граф Сергей Семенович Уваров. Первообраз, или тип итальянцев времен гвельфов и гибеллинов, был маркиз Паулуччи. Он был храбр, откровенен, даже к собственному вреду, решителен, и мстил своим противникам одними эпиграммами. Чтоб любить его и уважать искренно, надлежало знать его коротко и судить о нем по делам, а не по словам. В остзейских провинциях, где он был двадцать лет генерал-губернатором, он оставил незабвенные следы своей умной, твердой и честной администрации. Многие дворяне не любили его за то, что он частенько сбивал крылья неумеренной гордости ни на чем не основанной, а когда не стало маркиза Паулуччи, все отдали ему полную справедливость, и теперь вспоминают о нем с любовью. Маркиз Паулуччи был со всеми ласков и даже фамильярен, но недопускал никого забываться перед ним, и громил высокомерие и гордость своими убийственными сарказмами, в которых только один Вольтер мог с ним сравняться. Во всем маркиз Паулуччи был оригинален, и я в жизни моей не знал человека занимательнее, любезнее и умнее его. Но затронуть его было опасно, эпиграммы его клеймили навеки!
  С величайшей поспешностью прибыл маркиз Паулуччи в Або и, даже не переодеваясь, поспешил к главнокомандующему с поручениями государя императора. Я уже говорил, что граф Буксгевден был непомерно горд, самовластен, не терпел никакого возражения, и выходил из себя при малейшем отступлении от его воли. Все боялись его и избегали по возможности встречи с ним. Маркиз Паулуччи входит в приемную комнату и просит дежурного адъютанта доложить о нем. Адъютант отвечает, что главнокомандующий занят делами в своем кабинете и не приказал ни о ком докладывать. Несколько генералов и полковников уже с час дожидались в приемной комнате, пока главнокомандующий выйдет или позволит доложить себе об имеющих к нему надобность. Но маркиз Паулуччи, имея с собой слово государя, справедливо полагал, что он не обязан ждать, и стал побуждать адъютанта к докладу. Адъютант наконец решился пойти в кабинет, и доложил графу Буксгевдену о маркизе Паулуччи, прибывшем с депешами от государя. - "Пусть подождет!" - отвечает граф Буксгевден. Адъютант сообщил ответ маркизу Паулуччи. Маркиз изумился этим ответом, и сказал адъютанту: "Пойдите и скажите графу, что я требую свидания с ним не для приятного препровождения времени, но для выслушания высочайшего повеления, и что я не могу, не должен и не намерен ждать". Адъютант говорил с маркизом шепотом, все молчали, а он говорил громко, для того чтобы слышно было в кабинете. Невзирая на все доводы маркиза Паулуччи адъютант объявил, что он не смеет в другой раз докладывать о нем.
  Маркиз Паулуччи настаивал и горячился - и вдруг дверь в кабинет быстро растворилась, и в приемную вошел главнокомандующий. - "Кто здесь осмелился шуметь!" - спросил он грозно. - "Я прошу доступа к вашему сиятельству по делу, не терпящему отлагательства, и прибыл к вам с высочайшим повелением", - отвечал маркиз Паулуччи. - "Как вы осмелились шуметь, говорю я вам, - возразил в гневе граф Буксгевден. - Я прикажу вас немедленно расстрелять за ослушание моей воли!."
  Маркиз Паулуччи отступил на три шага, заложил руки на груди, и со своей саркастической, неподражаемой и убийственной улыбкой возразил: "Не, he! Прикажите, ваше сиятельство, расстрелять! Мне будет весьма занимательно взглянуть, как расстреливают полковника, прибывшего в армию с высочайшим повелением от лица государева с приказанием и за объяснением к главнокомандующему! Не, he, he! Этого я еще не видел в моей жизни!". Граф Буксгевден поспешно возвратился в кабинет, сильно хлопнув дверью; но через пять минут, когда еще все бывшие в приемной зале не успели опомниться, маркиз Паулуччи был позван в кабинет. Эта странная встреча не имела дальнейших последствий. Во все пребывание маркиза Паулуччи в главной квартире он был принимаем главнокомандующим отлично".
  - Очень интересная характеристика! Этот человек способен на необычные поступки! - думал вслух Ник, перекладывая бумаги. - А вот теперь пошли Кавказские события. Восстание в Кахетии, докладная Паулуччи о безнравственности чиновников, чем и было вызвано восстание...Это копия рапорта императору Александру I...провиантские подлости... злоупотребления... сильно, сильно..неординарная личность. А это что? Ксавье де Местр, это тоже эмигрант, генерал, писатель, дальше Фрейганг, что-то о нем ничего не помню, потом комендант крепости Владикавказ генерал-майор Дельпоццо... "Ксавье де Местр сопровождал генерал-губернатора Паулуччи в Тифлис и в 1812 г. был послан в Персию для ведения мирных переговоров". Очень интересно! Он и Вильгельм Фрейганг служили под командованием Паулуччи на Кавказе. Ксавье де Местр отправился туда 10 июля 1810 года, а Фрейганг выехал 1 сентября 1811 г. Этой датой помечено первое письмо Фредерики Фрейганг, жены Вильгельма Фрейганга, со словами: "Прощайте, берега Невы!". А вот тут и другие письма Фредерики. И всюду упоминание о Паулуччи. А вот тут она сообщает, что в начале мая собирается возвращаться в Петербург вместе с женой Паулуччи. Муж же ее едет в Персию заключать Гюлистанский мир. Так, так. А вот тут сведения о графе Ксавье де Местре.
  "Родился в Савойе, которая входила в состав Сардинского королевства, а затем была Наполеоном присоединена к Франции. Из-за политики Наполеона де Местр вынужден был расстаться с родиной, эмигрировать в Италию. Там в 1799 году он вступил в армию Суворова, участвовал с ним в переходе через Альпы, стал близким к генералиссимусу человеком и с ним вместе приехал в Россию в 1800 году. Был капитаном
  в армии Суворова, отличился храбростью в русско-турецкой войне на Кавказе и в Отечественной войне 1812 года, будучи прикомандированным к штабу Багратиона. Вхож в дома Жуковского, Волконского. Прекрасно рисовал, благодаря этому познакомился в Москве с родителями А.С. Пушкина. Его работы миниатюра - портрет матери Пушкина, Надежды Осиповны, и маленького Пушкина.
   В 1913 году, уже в чине генерал-майора, Ксавье де Местр вступил в брак с Софьей Загряжской, тетушкой Натальи Николаевны Гончаровой, будущей жены А.С. Пушкина. В последние годы жизни К. де Местр был тесно связан с семьей Н.Н. Пушкиной-Ланской и умер у нее на руках. Приемная дочь писателя Натали была замужем за австрийским дипломатом Фризенгофом, который, овдовев, вторым браком женился на свояченице Пушкина Александре Николаевне и увез ее в свое имение Бродзяны в Словакию".
  - Итак, все друг друга знают, много общих знакомых, но пока это ничего не проясняет! - продолжал говорить сам с собой Ник.- Но как скрупулезно собирают в канцелярии губернатора все сведения о тех, кто так или иначе связан с Грузией и с Кавказом! Еще вчера я ничего не знал о маркизе Паулуччи, а сегодня - полный портрет! Нет, я ошибаюсь, ведь княгиня Цицианова рассказывала, что именно Паулуччи перевез останки генерала Цицианова в Тифлис и при его участии состоялись похороны в Сионском соборе.
  Раздумья Ника были прерваны очередным стуком в дверь. Петрус протягивал тонкий конверт. Ник увидел, что это от Аполлинария. Быстро вскрыв конверт, он прочитал:
  " Ник, только что пришло известие от полицмейстера из Мцхеты, что там недалеко от моста через Куру найден труп. По всем описаниям и документам это маркиз Паулуччи. Полицмейстер отправил труп с сопровождением в Михайловскую больницу к Зандукели, послал сообщение мне и князю Вачнадзе с верховым".
  
  Глава 4
  
  
  -Что же такое стряслось во Мцхете?- спросил Ник Аполлинария, который ждал его у ограды Михайловской больницы.
  - Была обнаружена коляска, кучер сбежал, сейчас его ищут. Он, видимо, увидел мертвого седока и испугался. Зандукели говорит, что сердце. Ну и не мудрено. Такой возраст и такие эскапады!
  - А как определяет возраст Зандукели?
  - Говорит, что где-то лет 90, а то и больше. Все документы были при нем и в абсолютном порядке. Князь Вачнадзе даст знать итальянскому консулу, князю Ринальдо Галли. Посмотрим, какие у него будут сведения.
  - Да,- задумчиво сказал Ник. - Очевидно, что маркиз был очень, очень не прост. Совершенейшая загадка, зачем человеку его возраста понадобилось ехать в Тифлис.
  - Очевидно, что у него было какое-то свидание в Тифлисе, на которое должен был ехать только он. Ну, трудно гадать, потом это кольцо. Нет, непонятно абсолютно. Давайте Ник, пойдем к Зандукели, может быть там есть еще что-то новое.
  Доктора Зандукели они застали в его кабинете на втором этаже Михайловской больницы. Засучив рукава белоснежного халата, он мрачно листал какие-то новинки медицинских журналов. Всем своим видом он вдруг напомнил Нику Люцифера на фасаде дома на улице Петра Великого.
  Увидев Ника и Аполлинария, Зандукели просветлел лицом, порывисто вскочил и долго тряс Нику руку. Ник понимал, что такое приветствие Зандукели, прекрасный врач, адресует его профессиональным успехам. Зандукели собрал в Михайловской больнице вокруг себя умных и преданных своему делу врачей и сестер, очень ценил профессионализм в работе и всех, кто проявлял незнание своего дела, отчаянно третировал.
  - Пойдемте в прозекторскую, - сказал он, - Афанасий Никитич уже все кончил. Но вы все же взгляните. Я помню нашу первую встречу, когда вы увидели то, что мы не заметили. Все же мы врачи, а не сыщики. Хотя с тех пор мы стали обращать внимание на все мелочи.
  - В Англии развивается новая профессия, врачи, которые специализируются на обследовании жертв преступлений. Работают рука об руку со Скотленд-Ярдом. - рассказывал Аполлинарий Зандукели, пока они спускались вниз, в обширные подвалы Михайловской больницы, где находились прозекторская и морг.- Могу вас уверить, что вы работаете не с меньшим профессионализмом.
  Ник шел сзади и, слушая разговор Зандукели и Аполлинария, про себя подумал: "Ну и хитрец, мой Аполлинарий. А с другой стороны, доброе слово отчего не сказать прекрасному человеку. Нет, я не перестаю ему удивляться!"
  В прозекторской их встретил прозектор, Афанасий Никитич Скрябин. Поздоровавшись, Ник и Аполлинарий подошли к столу, где лежало тело маркиза, накрытое простыней. Афанасий Никитич отвернул ее верхнюю часть, открыв спокойное лицо маркиза. У Ника защемило сердце. Еще так недавно они с Лили любовались этим человеком и вот его уже нет. Что он мог знать, какие тайны унес с собой? Ник смотрел теперь на маркиза, как на знакомого ему человека.
  Афанасий Никитич между тем перечислял особенности на теле маркиза, шрамы от ранений, пулевых и сабельных. Все это соответствовало тому, что Ник уже читал о нем. Все меньше сомнений оставалось в том, что это был именно маркиз Паулуччи.
  На отдельной лавке лежала одежда маркиза и то, что было извлечено из его карманов. Аполлинарий, отойдя к этой лавке, внимательно перебирал одежду, прощупывая каждый сантиметр.
  - Ник, подойдите сюда, - негромко сказал он, - тут что-то прощупывается.
  Аполлинарий осторожно вытащил из внутреннего глубокого кармана сюртука свернутой тугой трубочкой и перевязанные ленточкой бумаги. Передав их Нику, он снова взялся за сюртук, поднял его. Потом посмотрел на тело маркиза.И тихо продолжал говорить:
  - Сюртук примерно на три вершка ниже колен. Борта без всякой отделки. Такие носили бывшие военные. Двубортный, с восемью бронзовыми литыми пуговицами. Вот это как-то странно. Почему пуговицы литые? Обычно они бывают полые... И что-то по кромке пуговицы, на бордюре, вот, рисунок на пуговице выглядит как щит, окаймленный волнистой линией, какие-то буквы на середине щита...сейчас я взгляну через лупу, тут написано "Diex el volt", на латыни значит -"это угодно богу".Дальше, при прощупывании бортов, мне кажется, что они неодинаковы по толщине. И вот, пощупайте Ник, тут, с левой стороны, вам не кажется, что тут какой-то немного другой звук, какое-то похрустывание...Не вшита ли тут бумага?
  Зандукели и Скрябин, внимательно слушавшие Аполлинария, переглянулись. Скрябин отошел и вернувшись, подал Аполлинарию ланцет, пробормотав: "Будьте осторожны, он очень острый!"
  Аполлинарий, держа в руках ланцет, еще раз взглянул на Ника. Ник кивнул головой в знак одобрения. Аполлинарий оглядел сюртук и стал осторожно, с внутренней стороны, чтобы не испортить внешнего вида, вспарывать борт. Ник внимательно следил за его действиями. Сюртук был сшит добротно и пороть было нелегко. Наконец, Аполлинарий попытался просунуть руку в образовавшуюся дыру. Тут не выдержал Зандукели:
  - Давайте, я попробую вытащить! У хирургов, как у пианистов и карманных воришек, пальцы очень развиты!
  Аполлинарий шутливо поклонился и предоставил Зандукели продемонстрировать виртуозность его пальцев. Зандукели очень осторожно ввел пальцы в прореху и так же осторожно вытащил листок плотной бумаги и положил их на стол, скромно отойдя в сторону. Ник бережно развернул те бумаги, которые были завернуты трубочкой и лежали в кармане сюртука и этот, только что извлеченный из распоротого борта. И удивленно поднял глаза на стоявшего у него за спиной Аполлинария. Это были стихи. На листе, первом сверху, было такое стихотворение:
  "Там объят полночной мглой,
  Монастырь стоит седой.
  Скрыта буйною травой,
  Есть пещера под скалой.
  В полночь тайною тропой,
  Освещаемой луной,
  Призрак, светлый и живой,
  Поведет тебя с собой.
  И возьмешь ты талисман,
  Тот, что нимфою был дан.
  То, что скрыто, ты найдешь,
  И с собою унесешь".
  
  На следующем листе было знаменитый "Талисман":
  
  "Там, где море вечно плещет
  На пустынные скалы,
  ...................................."
  
  И на отдельно найденном листе, который выглядел так, будто его не очень аккуратно вырезали из альбома:
  
   " На холмах Грузии лежит ночная мгла..."
  
  - Вы что-нибудь понимаете, Аполлинарий? - тихо спросил Ник. В ответ Аполлинарий только покачал головой. Ник аккуратно сложил найденные листы и положил во внутренний карман.
  - По-моему, стоит спороть одну пуговицу и взять ее для последующего рассмотрения, - сказал он. - Ну, подождем для этого разрешения итальянского консула.
  
   И как раз тут же за стеной послышались громкие голоса, после чего последовал очень осторожный стук в дверь прозекторской. Ник, взглянув в сторону Зандукели, увидел, что тот принял грозный вид. Почему-то Зандукели воспринимал князя Вачнадзе, тифлисского полицмейстера, милейшего человека, как своего личного врага.
   Скрябин открыл дверь и в прозекторской появился, отдуваясь, затянутый в новый с иголочки мундир, князь Вачнадзе. С ним вместе вошел невысокого роста, тоже весьма щегольски одетый господин, которого Вачнадзе представил, как итальянского консула, князя Ринальда Галли. Сам же Вачнадзе, как всегда в присутствии Зандукели, быстро стушевался на задний план.
   Князь Галли пожал руки всем присутствующим. Скрябин снова отвернул простыню и Галли, вглянувшись в лицо умершего, вынул платок и промокнул сухие глаза.
   - Да, это маркиз Паулуччи, - тихо сказал он. - Это такая замечательная, историческая личность! Гордость Италии!
   - Мне казалось, что маркиз Паулуччи умер где-то в середине века, - осторожно сказал Ник.
   - Да, такие слухи упорно ходили по Италии. И маркиз, действительно, перестал в это время появляться в свете, стал вести затворническую жизнь. Говорили, что он стал религиозен больше обычного. До этого он был главнокомандующим пьемонтской армии, губернатором Генуэзской провинции и министром Сардинского короля. Я знал, что маркиз едет в Тифлис. Он писал мне, что хочет посетить места своей молодости. Увы, увы... И вот теперь мне надо организовать перевозку тела маркиза на родину.
   - Господин консул, нам бы хотелось временно взять одну пуговицу с его сюртука, - вставил Аполлинарий, - непонятно, что там изображено, мы же ведем следствие...
   - Пожалуйста, пожалуйста, - кивнул консул.
   Аполлинарий взял ланцет и осторожно срезал нижнюю пуговицу.
  - Можно мне взглянуть? -спросил консул.
  Аполлинарий с готовностью протянул ему пуговицу. Консул покрутил ее в руках, поднес к глазам. Ник заметил, что у консула удивленно поднялись брови.
  - Я могу предложить вам лупу, - сказал Аполлинарий, следивший за консулом.. Консул молча кивнул и продолжал, уже в лупу, разглядывать пуговицу.
  - Вы заметили что-то странное? - спросил Ник.
  - Видите ли, - ответил консул, возвращая лупу Аполлинарию, - я немного интересуюсь геральдикой, знаю историю аристократических фамилий Италии. Но ничего общего я не вижу между гербами семьи Паулуччи и этим изображением на пуговице. Мало того, что она не соответствует никаким стандартам. На ней почему-то начертан девиз крестоносцев - тамплиеров: "Diex el volt" -"Это угодно Богу". А во вторых щит с волнистым краем, это же геральдический символ бастардов! Незаконных детей в семье! Я точно знаю, что сам Паулуччи был законным ребенком! Значит, это означает, что он служил какому-то бастарду, может быть императорской крови! Поразительно!
  Оставив консула и Вачнадзе в Михайловской больнице, где Скрябин должен был забальзамировать тело маркиза для отправки морем в Италию, Ник и Аполлинарий отправились домой. Теперь ко всем вопросам прибавились еще те, что были связаны с найденными зашитыми в сюртук стихотворениями и пуговицей. О стихотворениях они оба умолчали, не сказав о них консулу, решив, что он может забрать их, а тогда уже все нити следствия будут потеряны.
  
  Глава 5
  
  Дома Ник и Аполлинарий прошли в библиотеку Ника на первом этаже, чтобы сразу же, пока происшедшее свежо в памяти, обсудить события и сделать записи. Там уже лежал лист бумаги, на котором Ник начал выписывать круг лиц, так или иначе связанных с Одессой, Тифлисом, Пушкиным, Воронцовым, Паулуччи.
  - Что вы думаете обо всем этом, Аполлинарий?- спросил Ник, усаживаясь за стол.
  - Пока трудно что-либо сказать, - покачал головой Аполлинарий.
  - Тогда, давайте, взглянем на эти стихотворения, которые были найдены в сюртуке Паулуччи. Первое, это несомненно, пушкинский "Талисман". Лили сразу же сказала мне об этом, напомнив рассказ Елизаветы Алексеевны о том, что тот перстень, который оставил нам, по всей вероятности, Паулуччи, был тем, который Елизавета Ксаверьевна подарила Пушкину. Лили обещала договориться с Елизаветой Алексеевной, что та вспомнит все, что связано со временем пребывания Пушкина в Одессе и его романом с Елизаветой Ксаверьевной.
  - А другое стихотворение? Смотрите, явно лист вырезан из дамского альбома для стихов. Бумага, золотой обрез, левый край не совсем ровный, видимо, вырезали, торопясь. Стихотворение написано по-русски. А подпись Пушкина сделана почему-то по-французски. И внизу на французском сделана надпись, по всей вероятности женской рукой: " Импровизация Александра Пушкина в Петербурге в 1829 году". Очевидно, что стихотворение написано самим Пушкиным. А ведь оно стало знаменитым!
   - Да, я помню его исполнение в чайхане слепым ашугом. Этот романс, в таком экзотическом исполнении, произвел тогда ошеломляющее впечатление! - сказал Ник, вспомнив свое первое дело о манускрипте в Тифлисе.- Но кто была та дама, в альбом которой было записано стихотворение? И ведь импровизация! А Пушкин как раз в 1829 году был в Грузии! И ездил на театр боевых действий к Паскевичу! И, видимо, после своего возвращения написал это стихотворение. Дайте-ка , я еще раз его прочту.
  
  "На холмах Грузии лежит ночная мгла;
   Шумит Арагва предо мною.
  Мне грустно и легко; печаль моя светла;
   Печаль моя полна тобою,
  Тобой, одной тобой... Унынья моего
   Ничто не мучит, не тревожит,
  И сердце вновь горит и любит - оттого,
   Что не любить оно не может".
  
  - Чудесное стихотворение!- вздохнул Ник. -Дивное! Но зачем же оно было зашито в сюртук? Что здесь тайного? Скорее всего, адресат. Кто-то не хотел, чтобы этот лист находился в альбоме, видимо, какой-то дамы. Или же она сама не хотела. Но какая-то связь должна быть между этими тремя стихотворениями. И почему два лежали отдельно, перевязанные ленточкой, как будто подготовленные к тому, чтобы их кому-то передать.
   И оба сыщика снова погрузились в чтение документов и размышления.
  Глава 6
  Кольцо с сердоликом обладало какой-то удивительно притягательной силой. Лили долго разглядывала его, вертела в руках, и, не в силах расстаться с ним на ночь, положила под подушку. Засыпая, она время от времени засовывала под подушку руку, чтобы еще раз коснуться кольца. Сон долго не шел. Туманные, разрозненные видения проносились перед ней. Какая-то грозная и властная старуха приблизила к ней свое лицо в красных прожилках и сердито сказала: "Глупа ты, матушка!". Потом все покрылась туманом. Лили вдруг показалось, что ее зовут по имени. Но как-то по другому. Очень хотелось спать. Но кто-то тащил с нее одеяло и громким шепотом приговаривал: "Проснитесь, барышня, время ужо!". Лили во сне проснулась и села на постели. За окном было еще темно. Возле суетилась старая служанка. И тут Лили вспомнила. Она была не она, а фрейлина при дворе Екатерины Второй, Глафира Ивановна Алымова. И сегодня была ее очередь дежурить при императрице. У нее, как всегда в такие дни, забилось сердце и сладостно заныло подложечкой. Государыня! К государыне Глафира относилась особенно, как к неземному существу, как к божеству. Будучи в пятилетнем возрасте определена матерью, изнемогавшей под тяжким бременем девятнадцати детей, в только что открывшийся хлопотами екатерининского вельможи, князя Ивана Ивановича Бецкого, Смольный институт или "воспитательное общество благородных девиц", она всю жизнь боготворила князя и императрицу. Глафира вздохнула. Вчера был такой особый для нее день. В институтской церкви, заставив поклясться перед образами и быть верным другом императрице, князь, покровительствовавший ей все годы учебы, доверил ей свою тайну. Горячая волна счастья вновь захлестнула ее. Как! Ее покровитель, обожаемый князь Иван Иванович, отец императрицы!
  Князь был очень взволнован, со слезами на глазах рассказывая историю своей жизни любимой воспитаннице, которую он, впрочем, уже считал дочерью.
   Об этой тайне сама императрица знала, не совсем была уверена в том, что это правда, но она ей очень нравилась. Все дело было в том, что ходили какие-то неясные слухи, что отцом Екатерины, тогда принцессы Софьи-Фредерики-Августы, был не принц Христиан-Август Ангальт-Цербстский, а русский вельможа Иван Иванович Бецкой. Он, в свою очередь, был внебрачным сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого, офицера Петровской армии. Во время войны со шведами князь Трубецкой попал в плен. Там женился на баронессе фон Вреде, скрыв что женат и имеет дочь. А потом за ним в Швецию приехала его законная супруга, разоблачившая вероломство двоеженца. Брак с баронессой, разумеется, был расторгнут, а родившийся уже к тому времени сын Иван сразу же стал незаконнорожденным. Отсюда у Ивана Ивановича и усеченная фамилия, как было тогда принято в подобных случаях. Но, возвращаясь к себе на родину, Трубецкой не оставил мальчика, а взял его с собой. При этом все время держал его при себе, дал хорошее образование, приобщил к государственной службе. Устроил на службу во Францию, где Бецкой служил секретарем русского посольства в Париже. Здесь же, в Париже, Бецкой увлекся 17-летней Иоганной-Елизаветой, бывшей к тому времени уже женой герцога Ангальт-Цербстского. Через несколько месяцев герцогиня вернулась к себе в Померанию. Туда же за ней отправился и Бецкой. А потом в Штеттине принцесса Ангальт-Цербстская родила дочь - Софию-Августу-Фредерику, будущую императрицу Екатерину II. Все это и рассказал вчера ей князь. Они долго обливались слезами и Глафира дала клятву хранить всю жизнь доверенную ей тайну и верность императрице.
  Тогда получалось, что в жилах Екатерины текла настоящая русская кровь. И ей это очень нравилось. В будущем старый князь Трубецкой приложил немало усилий, чтобы выдать замуж свою "внучку" за русского престолонаследника.
  Глафира, предавшись воспоминаниям о вчерашнем дне, таком необычном дне своей жизни, замешкалась, а надо было уже торопиться.
  Государыня просыпалась обычно рано, когда за окном еще только-только занималась утренняя заря, или летом, в белые ночи, когда бесконечно тянулись перламутровые сумерки. Заливистый лай английских левреток, требовавших внимания и завтрака, поднимал ее из постели. Утренний туалет ее обычно не был долог - полоскание рта, натирание лица и особенно щек льдом и требовавшее около часа чесание куафером ее длинных, доходивших почти до колен, волос, укладывание их в скромную утреннюю прическу под чепцом, обшитым венецианским гипюром. Но это нудное занятие она использовала для слушания ежедневного доклада своего кабинет-секретаря.
  Сегодня государыня была в превосходном настроении. В зеркале отражалось ее необычайно белое ухоженное лицо с едва видимыми красными прожилками, великолепные белые зубы, делавшие ее улыбку ослепительной, синие глаза. Розовый утренний капот, тоже обшитый гипюром, шел к ее белой коже и голубым глазам.
  Кабинет-секретарь подал ей запечатанный пакет.
  - От графа Бобринского, - почтительно произнес он.
  Государыня сразу посерьезнела. Едва дождавшись окончания чесания волос, она направилась в свой кабинет в сопровождении лениво потявкивающих левреток, велев подавать туда ее утренний, необычайно крепкий кофий, и бисквиты. Глафира, по обыкновению, последовала за ней, ожидая дальнейших распоряжений.
  В нетерпении императрица вскрыла конверт, но не нашла там ничего особенного, кроме обычного отчета приставленных к графу людей. Екатерина облегченно вздохнула. Подпершись кулачком, она устремила куда-то вдаль свой взгляд и забылась на несколько минут, в кои перед ней пронеслась ее бурная молодость.
  Она словно опять окунулась в водоворот тех бешеных дней, когда гвардейцы, предводимые этими сумасшедшими братьями Орловыми, сделали ее русской императрицей. Потом много воды утекло, но тогда ее гвардейцы, остро пахнущие потом и водкой, на взмыленных конях, предводимые звероподобным Алексеем Орловым с лицом, перерезанным шрамом от рта до уха, и таким же огромным его братом, Григорием Орловым, потомками буйного стрельца, помилованного Петром Первым прямо на плахе, она с Екатериной Дашковой в несущейся по ухабистой дороге в чудом не развалившейся коляске, глубоко запечатлелись в памяти. Все тогда было поставлено на кон - или-или! И в том числе жизнь ее сына, нет, не Павла, рожденного от мерзкого мужа, а другого, от возлюбленного, от Григория Орлова.
  Как сейчас помнила Екатерина всю свою беременность, как было страшно таиться от всех, как ее спасали верные слуги. Когда у нее начались родовые схватки, преданный камер-лакей императрицы, Василий Шкурин, судорожно ища выход из создавшейся драматической ситуации, поджег свой дом, зная, что император одержим пожарами. Как только известие о пожаре дошло до Петра Третьего, он тут же ринулся смотреть на любимое зрелище, на его тушение, раздавал приказы, появлялся то в одном, то в другом месте, а в это время императрица благополучно разрешилась от бремени здоровым мальчиком. Его обмыли, завернули в бобровую шубу и вывезли из дворца. Все же оставить рождение ребенка в тайне от мужа не удалось. Кто-то донес, что Екатерина родила мальчика от какого-то гвардейского офицера. Вот тогда все и понеслось - Петр решил развестись с Екатериной, ведь только и ждал подходящего случая, и жениться на свой любовнице фрейлине Елизавете Воронцовой, дочери тогдашнего вице-канцлера графа Михаила Воронцова, двоюродной сестре Екатерины Дашковой. Да, она тогда сама от себя не ожидала такого сопротивления! Но все удалось! И вот она - императрица!
  Рожденного тогда мальчика назвали Алексеем, отчество дали по отцу, Григорьевич. На воспитание она отдала его в семью Шкурина, куда в день его рождения, и отвезли его тайком. Но вот с Григорием Орловым она не смогла сделать то, что сделала Елизавета со своим Разумовским. Все ее окружение было категорически против ее, даже тайного, брака с графом Орловым. Сенат воспротивился этому браку. Канцлер Никита Панин, он же воспитатель наследника престола Павла Петровича, сказал четко: "Графине Орловой не быть на престоле". Венчание не состоялось.Так думали все. Но Екатерина, которая шла к власти не останавливаясь ни перед чем, не была бы Екатериной, если бы не поступила так, как она хотела. И она венчалась с Григорием Орловым. Темной осенней ночью Орлов увез ее куда-то под Москву, сам был за кучера, одетый в кучерский армяк и картуз. Ночь была тихая и теплая, деревенька, возле которой стояла старая церковь, спала. Предупрежденные батюшка и дьячок ждали их. Теплились свечи, пахло ладаном. С икон смотрели потемневшие от времени лики святых. Батюшка провел всю церемонию, дьячок выправил бумаги. Екатерина, как большую драгоценность, спрятали их на груди. Она стала выходить из церкви, а Орлов задержался. Екатерина слышала, как ойкнул батюшка - Орлов передал ему сумму, на которую можно было купить несколько деревенек. Дьяк тоже получил немало. Услуга и молчание были куплены хоть и дорого, но зато надежно.
  И в эту тайну теперь была посвящена ее любимая фрейлина. Только она единственная. И только ей Екатерина, понимая, что кто-то должен будет ей помочь, показала заветную шкатулку, где хранились все документы, связанные с Бобринским, с его происхождением и его огромным наследством. Это была очень опасная шкатулка! Складывала туда Екатерина то, что никому доверить не могла. Даже свое завещание, в котором она оставляла престол не сыну, а внуку, Александру, она не положила туда. Хотела обезопасить Алексея со всех сторон. И там же хранился кожаный мешочек, куда Екатерина складывала особенно красивые и крупные бриллианты - тоже для Алексея, тоже на крайний случай! И взяла с Глафиры страшную клятву - она, в случае внезапной смерти императрицы, спрячет это все в надежном месте. И передаст это только тому из ее внуков, кто будет крепок на престоле. И не сразу, а по истечении времени. А если увидит, что Алексей и так обеспечен, что ему ничего не грозит, то и подождет. А потом передаст своим потомкам эту тайну императрицы.
  - Там, - шептала Екатерина, сжимая до боли руку девушки, - права Алешеньки на германский престол, ведь я после смерти брата осталась наследницей, на русский престол, как моему сыну, к тому же от русского по крови отца. Глашенька, душа моя, клянись, что все сделаешь, как я хочу!
  И Глафира клялась императрице, что выполнит ее просьбу. А императрица придвинула к ней свое лицо так близко, что были видны все красные прожилки на ее белом лице и грозила, грозила пальцем: " Клянись, клянись..."
  Лили проснулась среди ночи в холодном поту. Все было тихо. Ник еще не поднимался из библиотеки. Лили немного успокоилась, свернулась калачиком и начала думать о своем странном сне. Она вспомнила, как однажды Елизавета Алексеевна показала ей изящный альбом, переплетенный в лиловый бархат с бронзовыми накладками. В такие альбомы смолянки писали друг другу стихи. Одно из стихотворений принадлежало Глафире Алымовой, с которой по ее первому мужу, Алексею Андреевичу Ржевскому, она была в дальнем родстве. Что-то Елизавета Алексеевна ей долго рассказывала, о том, что Алымова была любимой фрейлиной Екатерины, а потом вышла замуж за графа Ржевского. И что сватал ее сам Григорий Орлов, фаворит императрицы. И что-то о Ржевском. Какой-то этот Ржевский был странный... Что-то связано было с мальтийскими рыцарями... "Ну, - подумала Лили, вновь проваливаясь в сон, - завтра спрошу у Елизаветы Алексеевны. И что это Ник так засиделся сегодня?".
  Глава 7
  А Ник и Аполлинарий, обложенные книгами, справочниками, календарями трудились в библиотеке, пытаясь найти те почти неуловимые ниточки, которые должны были связывать маркиза Паулуччи с теми странными событиями, которые произошли на Эриванской площади.
  - Все же мне кажется странным, Аполлинарий, кому же оставил перстень маркиз? Неужто нам? Может быть, кто-то другой должен был появиться там?
  - Ну что ж, - ответил Аполлинария, потягиваясь на стуле. - Это мы узнаем. Если такой человек есть, то он обязательно появится. Там сейчас дежурит неотлучно Гаспаронэ с дружками. Эти никого не пропустят. Ведь если Паулуччи не появился на каком-то назначенном свидании, а было заранее обговорено, что в этом случае он оставит знак, то кто-то должен явиться за ним в том случае, если это были не вы, Ник. Скоро уже и рассвет. Может, пока отдохнем?
  - Давайте, Аполлинарий, предлагаю вам свой кабинет. Может быть, нам с утра придется плотно начать работать. Так уж не будем терять времени.
  Аполлинарий согласно кивнул и сыщики, прервав на несколько часов свои изыскания, отправились отдыхать.
  Чуткий сон Ника был прерван дребезжащим звонком. Кто-то неистово звонил в дверь подъезда. Ник прислушался. Петрус уже сбегал вниз. Потом раздались шаги. Петрус кого-то вел. Ник вскочил, надел халат и вышел в гостиную. Там, приложив палец к губам и делая страшные глаза вихрастому мальчишке, который с независимым видом стоял посередине гостиной, двигался на цыпочках к кабинету Петрус.
  - Гаспаронэ? - удивился Ник - что-нибудь случилось?
  Мальчишка быстро закивал головой.
  - А где батоно Аполлинарий? - спросил он, ища глазами своего работодателя и патрона.
  Аполлинарий уже выходил из кабинета.
  - Что стряслось, Гаспаронэ?
  - Мы нашли его! - выпалил торжествующим голосом Гаспаронэ.
  - Кого? - хором спросили Ник и Аполлинарий.
  - Садись и расскажи все подробно,- сказал Аполлинарий, указывая Гаспаронэ на стул.
  Тифлисский Гаврош начал свой рассказ с предыдущего дня. Он подробно рассказал, как целый день он и его дружки крутились на Эриванской площади.С удовольствием изобразил в лицах, как и что рассказывали о происшедшем ночью переполохе, о всех предположениях, сделанных на этот счет. Дежурство было поставлено очень четко, мальчишки сменяли друг друга каждый час и стояли на часах по двое. Но все было спокойно. И вот сегодня утром, только забрезжил рассвет, еще не пошли первые трамвайчики конки и только самые усердные дворники мели площадь перед управой, как они увидели, что со стороны семинарии к дому скользит странная фигура, закутанная в темный плащ с капюшоном. Фигура уверенно толкнула дверь возле дворницкой и зашла вовнутрь. Была она там около двадцати минут, выскользнула и быстрым шагом, почти бегом, направилась к Дворцовой. Мальчишки побежали за ней, помня строгий наказ Аполлинария, следить и не спугнуть. Фигура почти миновала дворец наместника и побежала вверх.
  - Это по Ермоловской, - отметил Аполлинарий. - Там, на углу Ермоловской и Ново-Бебутовской Институт благородных девиц, а еще выше - заведение святой Нины.
  - Ну да, это непонятно кто был, мужчина или женщина, и если мужчина, то очень тощий. Фигура, видимо, бежала куда-то наверх, возможно там была назначена встреча с кем-то..
  - А что же потом? - нетерпеливо спросил Ник.
  - А потом, почти одновременно с бегущим, с боковой стороны дворца, вынырнули двое. Они чуть было не столкнулись с этой фигурой. Нам показалось, что один из тех, кто вышел из дворца, узнал этого бегущего.По крайней мере, фигура как-то отпрянула в сторону и потом понеслась во всю прыть наверх. Один из тех, кто вышел из дворца, побежал следом. Другой, в растерянности остановился, и побрел вниз к площади. Один из наших последовал за ним. Зато эти двое других мчались как сумасшедшие. Но тут я их спугнул.
  - Каким образом?
  - А вот как! - Гаспаронэ торжествующе вытащил из кармана полицейский свисток и только хотел продемонстрировать свое умение, как Ник ловко выхватил свисток и сделал страшные глаза.
  - Ты что, Гаспаронэ, хочешь весь квартал на ноги поставить? Давай, рассказывай дальше и без лишнего шума.
  - Ну, а дальше ничего и не было. Фигура шмыгнула в боковую дверь, слева от парадного входа, там, наверное, дворницкая, а другой тип бросился бежать наверх по Гудовича и исчез. Мы смогли проследить только за тем, который спустился до Эриванской площади вплоть до шайтан-базара. Там он пытался раствориться в толпе, покрутился, потом побежал к баням, а оттуда поднялся в Сеидабад, туда, где персы живут.
  - Интересно, - протянул Аполлинарий, - что это за люди? Ну, спасибо, Гаспаронэ. Есть в твоей команде кто-нибудь из Сеидабада, чтобы выяснить куда скрылся этот человек, у кого он прячется, если это чужак? Или он местный житель? В общем, давай, не выпускай его из виду!
  - Есть у меня один приятель, - деловито сказал Гаспаронэ, - он у меня за этот убан, в смысле, участок, отвечает, очень честный парень, Або.Он персиянин, но христианин. У него даже прозвище есть, как у святого, Або Тбилели. Он этим очень гордится. Вот ему я и поручу слежку. Ну, больше ничего мы не знаем. Я пошел.
  Гаспаронэ исчез. А Ник и Аполлинарий спустились вниз, в библиотеку Ника, и вернулись к своим рассуждениям.
  - А кто учится в Институте благородных девиц?Отчего эта тощая фигура могла укрыться там? - спросил Ник у Аполлинария. - И вообще, что это за заведение?
  - Заведение это старое, официально называется Закавказский девичий институт императора Николая Первого, находится в большом красивом кирпичном здании старусского стиля с садом, на углу Ермоловской и Ново-Бебутовской.
  -Подождите, Апполинарий, ведь Бебутовская улица возле нас, не так ли, и там есть женская, кажется, гимназия?
  - Да, но это другое. Еще в 1830 году в Тифлисе открыли школу-пансионат для всего Закавказья, а через десять лет ее преобразовали в Закавказский девичий институт. Там барышни живут на полном пансионе. Учатся в нем девушки со всего Закавказья. Начальницей там баронесса Тизенгаузен. Две приятельницы моей матушки служат в Институте, одна классная дама Анна Захаровна Аргутинская-Долгорукова, вторая, Александра Викторовна Пащенко, преподает русский язык и литературу. Институт находится под патронатом вдовствующей императрицы Марии Федоровны.
  - Минуточку, минуточку, друг мой, вы сказали, что начальницей в институте баронесса Тизенгаузен?
  -Да, да, - подтвердил Аполлинарий.
  - А откуда она родом?
  - Ну, насколько мне известно, из остзейских немцев. Да, в Тифлисе есть еще пансион Остзейских баронесс девиц Тизенгаузен. Там детей обучают начальной грамоте, готовя к поступлению в средние учебные заведения. Пансион находится в особняке у самого подножия Давидовой горы в верхнем конце улицы Чавчавадзе. Это что касается баронесс. А граф Владимир Федорович Тизенгаузен - губернатор эриванской губернии. Тайный советник, гофмейстер двора. Птица высокого полета.
  -Аполлинарий, не сочтите за труд, подайте-ка мне с той полки гербовник, в синем коленкоровом переплете. Посмотрим, что это за Тизенгаузены такие. Вспомните, что у Паулуччи были связи с остзейскими немцами, в том числе и родственные. Ну, вот, Тизенгаузены - графский и баронский род, происходящий из Голштинии, откуда братья Этельбрехт и Дитрих Тизенгаузены. переселились в 1198 году в Лифляндию; Этельбрехт был впоследствии фохтом Тевтонского ордена.
  Аполлинарий подсел поближе.
  - Надо же, какие корни! А дальше?
  - А дальше вот что. Энгельбрехт и Петр Тизенгаузены были послами рижского архиепископа на Констанцском соборе 1417 года. Варфоломей Тизенгаузен в 1482 году заключил перемирие между гермейстером Ливонского ордена и городом Ригою. Георг Тизенгаузен был епископом Вевельским. Живший в начале XVII века Генрих Тизегаузен составил интересную хронику рода . Ганс-Генрих, умерший в 1662 году, шведский генерал-майор и эстляндский ландрат, получил баронское достоинство. Барон Берендт-Генрит, эстляндский ландрат, возведен в 1759 году в графское достоинство Римской империи. Его сын граф Иван Андреевич, умерший в 1815 году был обер-гофмейстером; граф Павел Иванович (1774-1862) был сенатором; граф Федор Иванович, флигель-адъютант императора. Александра I, убит под Аустерлицем в 1805 году; одна из дочерей последнего, гр. Екатерина Федоровна, была камер-фрейлиной высочайшего двора.. Фабиан-Георг Тизенгаузен был ревельским комендантом до 1764 года. И что из этого для нас следует? Пока ровным счетом ничего! Ну, ценное, Ливонский и Тевтонский орден, оттуда что-то может очень тонкой нитью быть связано с Паулуччи и тифлисскими Тизенгаузенами, но это так, на всякий случай! А скажите, Аполлинарий, у кого из тифлисской аристократии связи с Россией?
   - Ну, Ник, это же такие древние связи!Да сколько угодно! Это и перечислить немыслимо!
   - Ну, а все-таки? Хотя бы в последние времена? Да, может есть такие фамилии, что и с Пушкиным знакомы или в родственных связях? Вспоминайте, Аполлинарий! - потребовал Ник.
   - Так, сразу могу сказать о князьях Чавчавадзе. Древний род. Князь Гарсеван был послом в России при двух грузинских царях, Ираклии Втором и Георгии Двенадцатом. Сына, который родился в России, назвал Александром в честь Александра Македонского и внука императрица Екатерины Второй. Императрица была крестной матерью новорожденного. Подарок императрицы крестнику - обои со сценами из античной мифологии. Позднее они удивляли посетителей дома в гостиной князя Александра Чавчавадзе в Тифлисе. Ну, потом образование в Германии, возвращение в Грузию. Князь Александр Чавчавадзе в возрасте девятнадцати лет за участие в восстании вместе с грузинским царевичем Парнаозом Батонишвили был арестован и выслан из Грузии на поселение в Тамбов сроком на три года. Да, вот что еще я вспомнил, он был адъютантом маркиза Паулуччи! А потом Барклая де Толли!
   - А скажите, Аполлинарий, был ли знаком Пушкин с Александром Чавчавадзе?
   - Да, я знаю, что во время пребывания Пушкина в Тифлисе, он был гостем Александра Чавчавадзе. Более того, я кое-что разузнал о том доме, где мы нашли перстень. Так вот, там снимал квартиру Владимир Вольховский, лицейский друг Пушкина. А Вольховский был дружен многие годы с Александром Чавчавадзе. Он их и познакомил. Пушкин вначале своего приезда в Тифлис жил у Вольховского.
   Ник уставился на Аполлинария.
   -Когда же вы все это разузнали, Аполлинарий? Вам не кажется, что намечается какая-то логическая нить?
   Аполлинарий ошеломленно посмотрел на него.
   -Погодите Ник. Все это я и так знал, но кое что позабыл. Это все как-то сразу не пришло мне в голову. Вернее, полчаса тому назад я еще не связывал воедино все факты.
   -Значит так, - деловито сказал Ник .- Берем лист бумаги и записываем. Паулуччи ~ Чавчавадзе~Пушкин. Одна линия. Пушкин~Воронцов~Елизавета Воронцова, это в связи с перстнем - другая линия. Кстати, Лили должна была поспрашивать Елизавету Алексеевну о каких-нибудь еще увлечениях Пушкина времен Одессы. Паулуччи~Тизенгаузены - надо проверить. И откуда взялся персидский мотив, если кто-то скрылся в персидском квартале?
   - Ну, персидский мотив может быть, только очень осторожно, может быть, из линии Чавчавадзе- Нина Чавчавадзе и ее муж Александр Грибоедов - Персия.
   Ник откинулся на спинку стула.
   - У меня в голове полный кавардак. Надо немного передохнуть. Давайте, поднимемся наверх. Наверное, Лили уже встала и ждет нас к завтраку.
  Глава 8.
  Лили они застали в столовой, уткнувшуюся в французский роман, которым она зачитывалась последние дни. Зная равнодушие своей жены к любовным романам, Ник все хотел спросить, что же она читает такое, но было не до того. Конечно, все было уже готово к завтраку, и, как только Ник и Аполлинарий поднялись наверх, Петрус тут же внес из кухни серебряный кофейник со свежезаваренным кофе и горячий чурек. На столе их уже ждал молодой сыр, масло, молочник со сливками, свежий творог, тонко нарезанные ломтики вареной говядины. У Лили был усталый вид и это встревожило Ника.
  - Ты что, Лили, дурно спала? - озабоченно спросил он.
  -Да нет, только снился мне какой-то необычайно яркий сон. Мне кажется, что он навеян мне этим сердоликовым перстнем, который я долго разглядывала перед сном, а потом спрятала под подушку. Не могу сказать, что я хорошо знаю историю Екатерининских времен, тем не менее мне снились люди и события того времени.
  - А не могла бы ты рассказать нам его?- осторожно попросил Ник.
  - Да, мне бы хотелось это сделать. А вы скажите мне, что же это за такие ночные фантазии. Ты помнишь, Ник, Елизавета Алексеевна давала мне альбом для стихов, кажется, своей бабушки, и там были записи, сделанные рукой фрейлины императрицы, Глафиры Алымовой, по мужу Ржевской. Этот Ржевский, поляк, какой-то родственник Елизаветы Алексеевны.Так вот, мне приснилось, что я это не я, а Глафира, и что Екатерина Вторая доверяет мне свою тайну, которую я обязуюсь хранить.
  И Лили вкратце пересказала свой сон.
  Наступило молчание. Каждый обдумывал рассказ Лили, которая, кончив рассказывать, уткнулась носом в чашку с кофе. Ник первым нарушил молчание.
  - Если сон был навеян перстнем и если связывать такой необычный сон с тайной Екатерины Второй, то тогда должен существовать какой-то пакет, или ящичек, или шкатулка с документами и драгоценностями. Правда, мне все же кажется, что это из области мистических фантазий, но чем черт не шутит?Тьфу, тьфу, что то меня совсем заносит.
  Но Аполлинарий отнесся к этому серьезно и тут же стал развивать эти домыслы.
  - Заметьте, Ник, - сказал он, отнесясь с полным доверием к рассказанному Лили сну, - если видения Лили навеяны перстнем, то тут фигурирует бастард, сын Екатерины и Григория Орлова, Бобринский.
  - Бобринский, Бобринский... Что-то смутно я припоминаю...
  Ник вскочил на ноги.
  - Предлагаю спуститься в библиотеку и поискать все, что может быть связано с Бобринскими.
  - А я поднимусь к Елизавете Алексеевне и порасспрошу ее, - немного растерянно сказала Лили, - она ведь прекрасно знает все, начиная с Екатерины. Да и такое знает, о чем другие и не подозревают.
  Спускаясь по лестнице в библиотеку, Ник говорил Аполлинарию:
  - Иногда у Лили бывают странные сны и какие-то провидческие видения. Кажется, таким даром владела и ее мать. Поэтому я склонен относиться к ее словам серьезно. Когда мы с ней только познакомились, во времена дела о манускрипте, случилось очень странное происшествие. Я сидел на балконе у Елизаветы Алексеевны, а рядом со мной стояло старинное кресло-качалка. На спинку кресла была брошена шелковая персидская шаль. Как оказалось, это была шаль Лили. И вдруг кресло само начало качаться. Потом Лили рассказала мне, что это ее любимое кресло и она часто представляет себя сидящей в нем. И тогда кресло в ее отсутствие начинает качаться. Елизавета Алексеевна знала об этом и знала, что в такие минуты Лили вспоминает о ней.
  - Я полагаю, что сейчас всему виной этот перстень, - ответил Аполлинарий. - Сейчас много говорят о психометрии, способности неодушевленных вещей хранить воспоминания о прошлом. Может быть, этот странный перстень и способности Лили вместе и дали такой эффект. Я помню, как Лили спасла нас из подземелья в Гехарде. Тогда тоже ее провидческие способности тому были причиной. Но не кажется ли вам, Ник, что обострения видений Лили происходит во время каких-то опасностей. Возможно, смерть произведшего на нее такое впечатление маркиза Паулуччи тоже подействовало на Лили в этом направлении.
  - Да, да, - рассеянно отвечал Ник, думая о чем- то, - все же надо посмотреть все материалы об этом Бобринском. Что-то много у нас работы и пока не видно конца. И надо сегодня же заняться Институтом благородных девиц и постараться выяснить хоть что-нибудь об этой фигуре, которую выследил Гаспаронэ. Кто это, мужчина или женщина? Если мужчина, то не приходится ли он родственником кому-нибудь из персонала института? Из те, кто живет там? Стоит достать списки воспитанниц старших классов, может быть мы сможем кого-то вычислить. Аполлинарий, через приятельниц вашей матушки, может быть, это можно будет сделать?
  Аполлинарий согласно кивнул и они молча принялись за работу, перебирая и просматривая книги и документы. Они отбирали в кучу все, что касалось Бобринского, Пушкиных, Тизенгаузенов, их окружения. Вскоре на рабочем столе выросла порядочная книжная куча. И только они уселись просматривать ее, как в дверь библиотеки постучали. Ник и Аполлинарий переглянулись - только что-то необычное могло заставить домашних постучаться к ним, когда они работали. Ник открыл дверь и увидел Петруса, из-под руки которого вынырнул необычайно возбужденный Гаспаронэ.
  - Убийство!- воскликнул он. - В персидском квартале убийство! Убита красавица Юлдуз-ханум, молодая жена Лятиф-хана!Убит тот человек, за которым следил Або! Оба убиты на женской половине дома Лятиф-хана! Кровь течет рекой!
  - Подожди, Гаспаронэ! - пытался остановить возбужденного мальчика Ник. - Расскажи все по порядку. Сядь, наконец! Петрус, принеси ему воды!
  Петрус, удивленный донельзя, выглядывал из-за двери. Видно было, что он сам готов бежать в персидский квартал, Сеидабад, чтобы узнать все подробности, благо у него там был знакомый джамадар, то есть терщик, Сафар, из Мирзоевской бани. "Представляю, что там сейчас творится", - подумал Ник и пожалел князя Вачнадзе, которому придется расследовать это убийство. Аполлинарий собрался идти сейчас же вместе с Гаспаронэ. С одной стороны, надо было помочь тем полицейским, которые уже работают на месте происшествия, а во-вторых, как-нибудь попытаться выяснить, не связано ли это происшествие с утренним.
  - Отправлюсь-ка я на место происшествия, - сказал Аполлинарий. - Возможно, моя помощь там сейчас будет кстати. Заодно и постараюсь выяснить, нет ли какой-то связи между всеми этими событиями. Как вы полагаете, Ник?
  - Совершенно с вами согласен. А я пока тут повожусь с бумагами. Если что, присылайте за мной гонца!
  - Тогда я отправляюсь. Гаспаронэ, за мной! - скомандовал Аполлинарий.
  После того, как утренние волнения улеглись, Ник углубился в изучение книг и бумаг, касающихся времен правления Екатерины. Удивительно, но все явственнее казалось, что виденный Лили сон был неспроста. У Ника даже мурашки забегали по коже. Все, что рассказала Лили, укладывалось в историческую канву. "Если кто-то знает тайны екатерининских времен, а таких людей должно быть немало, то среди них найдутся обязательно и те, кто захочет воспользоваться этими знаниями в корыстных целях. Тут два пути- раздобыть ценные государственные документы для шантажа или для продажи. Это очень сложно все, полагаю, что это государственные тайны и о них я должен незамедлительно известить Бычковского. С другой стороны, пока нет никаких достаточно веских аргументов. Появление в Тифлисе Паулуччи, его внезапная кончина. Нет, этого достаточно, Сергей Васильевич поймет мои опасения, он человек государственного склада ума". .
  Глава 8
  Аполлинарий и Гаспаронэ быстрым шагом дошли до Шайтан-базара, гудящего с раннего утра множеством толпящегося народа, кричащих вьючных ослов, ревущих верблюдов из пришедших или уходящих караванов, миновали бани и оказались в Сеидабаде, в персидском квартале. Узкие улочки, бегущие вверх, к подножью крепости Нарикала, многочисленные балконы, аромат шафрана и имбиря, чуть-чуть приправленный запахом серы от бань, высокий минарет, с которого муэдзин призывал верующих на молитвы - таков был этот квартал. Возле дома, где произошло несчастье, густо толпился народ. Слышались горестные крики: "Вай!Вай!" . Из толпы вынырнул мальчишка и побежал к подходящим к дому Аполлинарию и Гаспаронэ. Это и был приятель Гаспаронэ, его наместник в персидском квартале, Або Тбилели. Однажды увидев его забыть было нельзя. Аполлинарий тут же вспомнил, что его хороший знакомый, немец-лингвист Артур Ляйст, давно живущий в Тифлисе, говорил о каком-то колоритном персидском мальчишке, огненно-рыжем, с мордочкой, густо усыпанном веснушками, которому он дал прозвище Барбаросса, по имени знаменитого рыжего капудан-паши, адмирала Великой порты и бывшего средиземноморского пирата. Так вот, этот самый Або Тбилели или Або Барбаросса, в широких шальварах, курточке-безрукавке на голом смуглом теле и малиновой феске на буйных пылающих солнцем кудрях, несся им навстречу. По всем законам конспирации он сделал вид, что не замечает идущих и промчался мимо, сделав знак Гаспаронэ.
  - Батоно Аполлинарий, - озабоченно сказал Гаспаронэ, - вы идите туда, в дом, а я встречусь с Або. Что-то такое он узнал, и не хочет, чтобы нас видели вместе.
  Аполлинарий согласно кивнул и Гаспаронэ тут же исчез, как будто растворился в воздухе. Аполлинарий покачал головой. Прокладывая себе дорогу в толпе, он прошел в дом, поздоровался с полицейскими, осматривавшими место преступления. Один из них, с печально висящими усами и усталым лицом, полицейский пристав Кабулов, подошел к Аполлинарию.
  - Здравствуйте, Аполлинарий Шалвович! Такая трагедия! Не знаю, что и сказать. Следов борьбы нет, женщина убита ударом кинжала в грудь, одним ударом в сердце. Оружие убийства не найдено. Мужчина ударами в спину, несколько ударов, очень глубоких.
  - Не на почве ревности? - тихо спросил Аполлинарий.
  - Так кого подозревать? Мужа, Лятиф-хана?
  - Да нет, - задумчиво сказал Аполлинарий, вспомнив Лятиф-хана, тщедушного пожилого перса с крашенной хной жидкой бороденкой.- Сам он такие удары нанести не смог бы. Может быть, нанял кого-то?
  - Говорят, что Юлдуз-ханум была очень тихой, спокойной и богобоязненной. Тогда непонятно, как мог мужчина пробраться на женскую половину дома. К тому же с утра.
  - И не один мужчина. Убийца ведь тоже был мужчиной. Надо спросить Лятиф-хана, он этого убитого не знает ли? Может быть, это какой-нибудь родственник Юлдуз-ханум?
  - Лятиф-хан пока в невменяемом состоянии, - покачал головой Кабулов.- Вон сидит в той комнате, качается из стороны в сторону и кроме как стонов от него ничего не добьешься.
  - Дайте мне знать, если что-то прояснится, - попросил Аполлинарий. - Меня интересует личность убитого мужчины и все, что с ним связано. Что вы намерены сделать с трупом?
  Кабулов пожал плечами.
  -Перевезем в морг, сделаем вскрытие. Все как обычно.
  - Нельзя ли сделать вскрытие в Михайловской больнице?- спросил Аполлинарий.
  - Да убийство банальное, ни отравления, ничего такого, все, в общем, ясно. Впрочем, как вам будет угодно. Отправим в Михайловскую.
  - Да, и пожалуйста, до моего и Кефед-Ганзена прихода пусть ничего не трогают в одежде, содержимом карманов.
  Кабулов почтительно взял под козырек.
  - А что, сам Кефед-Ганзен будет заниматься расследованием?
  - Да, да, - сказал очень серьезно Аполлинарий, зная, что имя Ника в Тифлисе уже обросло легендами, - дело может оказаться очень сложным.
  Аполлинарий вышел на улицу. Толпа вокруг дома все увеличивалась, вопли и крики усиливались. В дом уже стали просачиваться родственники Лятиф-хана и Юлдуз-ханум и остановить нашествие было невозможно. По мусульманским обычаям похоронить Юлдуз-ханум нужно было до заката солнца. Это затрудняло следствие и оно, подумал Аполлинарий, будет незавершено, а преступление останется нераскрытым, как и многие другие подобные преступления.
  Он заспешил обратно. Не успел он добраться до бань, как перед ним возник Гаспаронэ с очень озабоченным видом. Оглянувшись по сторонам, он произнес зловещим шепотом:
  - Батоно Аполлинарий, нам надо зайти в одно место.
  Аполлинарий внимательно посмотрел на него. Вид у Гаспаронэ был весьма заговорщицкий. "Интересно, что это он такое разнюхал", - подумал Аполлинарий.
  - И куда ты хочешь, чтобы мы пошли?- спросил он.
  - К бабушке Або, она это, джадосани, колдунья, гадалка. Ее все тут знают, ее зовут Зулейха,- деловито сообщил Гаспаронэ.- Я уже послал своего человека за Николаем Александровичем. Они скоро будут.
  Гаспаронэ вовсю подражал и Нику, и Аполлинарию, и даже князю Вачнадзе.
  Покачав головой, Аполлинарий с сомнением посмотрел на Гаспаронэ. Гаспаронэ чувствовал себя как рыба в воде в любой части города, - от аристократических Сололак до персидских кварталов. А об этой Зулейхе он уже слышал.
  - Ты хочешь, чтобы она нам погадала?- спросил он, стараясь не улыбнуться..
  - Нет, она ночью тут ходит и что-то видела, ну, она превращается в персидскую кошку по ночам и бродит здесь, так говорит Або,- без тени усмешки ответил Гаспаронэ. Выражение его лица при этом было столь серьезным, что заподозрить его в насмешке Аполлинарий не мог. К тому же он слышал, что к этой гадалке, к Зулейхе, ходит множество народа. И не только с Майдана и Сеидабада. Она пользуется большой популярностью у красоток из веселых заведений, расположенных в Ортачальских садах, таких, как "Эльдорадо", и даже у кое-кого из Сололак.
  - Все подумают, что я привел к ней человека погадать, - объяснял Гаспаронэ, - а вы спросите ее, что вам надо. И еще, она спросит вас, не знаете ли вы немца Фридриха. А вы скажите, что слышали о нем в Германии. Вы же были в Германии?
  - Что за Фридрих? - удивленно спросил Аполлинарий.
  - Она у всех, у русских, у армян, у грузин спрашивает. Даже просила, чтобы Рашид, сын Мирзы Фатали, его в Брюсселе поискал. Она думает, что там все одна Германия.
  - Подожди, Гаспаронэ, ты меня совсем запутал, - продолжал расспрашивать Аполлинарий, пока они взбирались куда-то совсем высоко по очень крутой улочке, упирающейся в скалу. Но Гаспаронэ махнул рукой и указал на последний дом на улочке за каменным невысоким забором. Калитка в стене была незаперта, к колдунье в дом накакой вор не полезет. Возле калитки со скучающим видом случайного прохожего, осматривающего достопримечательности, стоял Ник.
  - Зулейха-ханум, это я, Гаспаронэ, - крикнул мальчик, приоткрыв калитку. - Я гостей привел!
  Ответа не последовало, но Гаспаронэ счел это приглашением и повел Ника и Аполлинария через небольшой сад, густо заросший кустами со всевозможными сортами роз, тутовыми и гранатовыми деревьями, вглубь, где стоял небольшой аккуратный домик с азиатской плоской крышей. Дверь дома была распахнута, но в дверном проеме висела занавеска из камыша, закрывавшая внутренность дома от посторонних взглядов. Возле дома стоял мангал, на нем, видимо, не так давно готовили - от углей еще поднимался сизый дымок. Гаспаронэ уверенным движением раздвинул занавеску и ввел гостей в дом. Маленькие оконца почти не давали дневному свету проникнуть в комнату и там царила полутьма среди бела дня. Гаспаронэ поклонился невидимой ханум и выскочил из комнаты во двор.
  - Салам, Зулейха-ханум,- сказал Аполлинарий, пытаясь среди восточной пестроты комнаты, ковров, паласов, множества подушек и круглых ковровых валиков-мутак разглядеть знаменитую гадалку.
  - Садись, дорогой, - неожиданно приятный и мелодичный женский голос приглашал гостей сесть на низкую тахту. - Твой друг тоже пускай садится. Твой друг пранг, правда? Скажи , он случайно не знаком с Фридрихом?
  "Господи, что это еще за Фридрих такой" , - промелькнуло в голове у Ника, и только он собрался сказать, что с Фридрихом незнаком, как вдруг неожиданно для себя проговорил:
  - Зулейха-ханум, расскажите о Фридрихе, может быть я и встречался с ним где-нибудь.
  Глаза Аполлинария и Ника уже привыкли к полумраку комнаты. Теперь было очевидно, что ее яркая и довольно богатая обстановка полностью соответствовала положению гадалки, хорошо известной в Тифлисе, а может быть и дальше. Сама гадалка, довольна моложавая женщина, сидела на тахте, поджав под себя ноги, на богатом исфаханском ковре ярко синего цвета, вытканного затейливыми орнаментами, цветами и птицами. Таким же ярким было и ее одеяние - пышные юбки, шелковая сорочка, ярко-синий жакет с узкими рукавами, разрезанными от локтей и ниже. Вся одежда была расшита золотыми галунами, а грудь украшали несколько рядов коралловых и бирюзовых бус, нанизанных вперемежку с золотыми монетами. Волосы, темнорыжего цвета, вероятно, выкрашенные хной по персидскому обычаю, были прикрыты тонкой косынкой. На руках поблескивали браслеты.
  Зулейха-ханум внимательно смотрела на Ника. Ему стало даже немножко не по себе от ее пристального взгляда.
  - Ты пранг, - уверенно сказала она, - твои предки были богатыми и знаменитыми. Кто-то из них долго жил на Востоке. А твоя жена отсюда, из Тифлиса. Она тоже джадосани. Так ты хочешь, чтобы я рассказала про Фридриха? Я расскажу тебе, пранг.
  Гадалка смотрела только на Ника, не обращая никакого внимания на Аполлинария, который постарался отодвинуться подальше и сделаться совсем незаметным, чтобы не спугнуть гадалку.
  - Ты когда- нибудь слышал, как персидские поэты поют свои газели? Нет, конечно. А Фридрих слышал и любил их. Они собирались у моего родственника, Мирза-Шафи, тут неподалеку, на Майдане.
  "Господи, ну да, конечно, Фридрих! Так она рассказывает про Фридриха Боденштедта и про Мирзу Шафи! Какой я осел, как я не сообразил, кто этот Фридрих !"-промелькнуло в голове у Ника.
   Гадалка снова уставилась на Ника.
  - А, так ты знаешь Фридриха! Тогда слушай дальше! Я никому это не рассказывала, тебе первому! И почему я это тебе рассказываю, сама не знаю! Так вот, когда я была совсем маленькой девочкой, моя бабушка учила меня танцам. Она мечтала, что я буду танцовщицей. А потом она поняла, что я от нее получила другой дар - я могу видеть прошедшее и будущее. И стала меня учить и этому. Наша семья жила в Гяндже, а потом мой дядя, Мирза-Шафи, перебрался в Тифлис. Очень был очень умный, знаменитый поэт, последователь поэта Джалаледдина Руми, и мы все поехали сюда. Когда мне было пятнадцать лет, я прибежала с поручением от бабушки как-то к дяде и увидела, что он сидит на тахте, в руках у него кяманча, и тут же какой-то пранг, с темнорыжими кудрями, курит наргиле, слушает дядю и что-то все время записывает. Какой он был, этот Фридрих! Совсем как птица, залетевшая из другого мира! Бедная девочка Зулейха потеряла голову и только и думала про рыжего Фридриха!"Безумье сердца моего - известный всем порок. Как грустно: на свече любви сгорел мой мотылек". Мы, персы, все немного поэты. Да, какая я была тогда, в пятнадцать лет!Удержать меня нельзя было! И я решила соблазнить Фридриха! Это было вечером, они оба, и Фридрих, и Мирза-Шафи были пьяны, пьяны от песен, от звуков кяманчи, от газелей, может быть и от вина. Мирза-Шафи пел:
   Учитель мой - Хафиз,
  Мой храм - питейный дом.
  Я прихожу в кабак
  Все ходит ходуном.
  Аллах, благослови,
  Позволь направить нам
  Свои сердца к любви,
  А ноги к кабакам.
  Могу я рай земной
  Себе представить так:
  Мечети ни одной,
  И под рукой кабак
  Где удается мне
  Во время пития
  Разгадывать на дне
  Загадки бытия.
  А я решила, что Фридрих должен захмелеть от меня. Мой дядя удалился в свою комнату, а Фридрих остался. И тогда, когда наступила полночь, когда над Метехским замком встала полная луна, я, закутанная с головой в темнозеленое шелковое покрывало, которое в лунном свете переливалось черными сполохами, как чешуя змеи, прокралась через балкон в комнату Фридриха. И стала танцевать танец змеи. От звона моих серебряных браслетов Фридрих проснулся. И увидел в своей комнате меня. Он ничего не понял. Он смотрел, как в лунном свете змея постепенно скидывает свою кожу, обнажая вначале голову, потом грудь и вот перед ним плясала совершенно голая девушка, единственной одеждой которой были браслеты на руках и ногах. О, какая это была ночь! Безумная ночь любви, которую не воспеть ни одному поэту!
  А на утро я сказала своей бабушке, что согласна выйти замуж за старого богатого Хассана из Гянджи, но только немедленно. Мой дядя был вне себя от ярости, он сердился и кричал, что без любви нельзя выходить замуж, но я была непреклонна. Бедный старый Хассан! Он относился ко мне как к драгоценной кукле, к которой нельзя притронуться даже пальцем! А потом я родила рыжую девочку, а девочка, когда выросла, родила рыжего мальчика, моего любимого внука Або!
  - А Фридрих, насколько я знаю, - задумчиво сказал Ник, - никогда не женился. Прославился на всю Европу своими "Песнями Мирзы-Шафи", и если мне не изменяет память, там есть и посвященное красавице Зулейхе. Послушайте, Зулейха-ханум!
  Шумит волной рассветная Кура,
  И всходит ясное светило,
  Как сердцу весело и как легка душа,
  Когда б навеки это было,
  Когда б навеки это было!
  Ни ангелов, сияющих в лазурных небесах,
  Ни роз, благоухающих в задумчивых садах,
  Ни неги ослепительных, полуденных лучей,
  Я не сравню с Зулейхою, красавицей моей.
  Чужд непорочных ангелов недуг любви земной,
  В садах без острых терний нет розы ни одной,
  И гасит солнце к вечеру огонь своих лучей,
  Но к ним не приравняю я красавицы моей!*
  *Фридрих Боденштедт. Песни Мирза-Шафи. Перевод с немецкого Семена Надсона
  - Вай ме, что ты сказал!- Зулейха-ханум почти рыдала. - Значит он помнил меня, мой Фридрих, с головой, как-будто выкрашенной самой лучшей персидской хной! Что ты мне сказал, пранг! Теперь я самая счастливая женщина на свете! Он еще жив, мой Фридрих?
  - Я должен вас огорчить, Зулейха-ханум, Фридрих Боденштедт умер семь лет тому назад, об этом писали все европейские и русские газеты.
  - Это уже не важно. Это не важно. Мы встретимся с ним в другом мире. И там будет все. Так что ты хочешь от меня, пранг? Говори и уходите, я хочу побыть одна.
  - Сегодня в Сеидабаде убили жену Лятиф-хана, Юлдуз-ханум, и какого-то незнакомого человека.
  - Да, - подтвердила гадалка.И стала рассказывать о происшедшем так, будто она была свидетельницей случившегося. - Этот человек, которого убили - дальний родственник Юлдуз-ханум, Юзуф, он был очень хороший мастер.А его отец, Хассан, был знаменитым мастером, делал все лепные украшения во дворце наместника, когда там строили персидский зал, в Тифлисе его знали хорошо. А сейчас Юзуф работал на строительстве дачи персидского консула, Мирза-Риза-хана в Боржоми, а потом зачем-то его срочно привезли в Тифлис.Обманули и привезли.Убил их обоих, Юлдуз-ханум и Юзуфа, белый дервиш. Он хотел что-то взять у Юзуфа, что-то, что передал ему отец, какую-то тайну. Юзуф не отдавал. Они бегали по дому и забежали на женскую половину. Юлдуз-ханум увидела этого белого дервиша, он не хотел, чтобы она видела его лицо, и тогда он убил обоих - и ее, и его. Но тайна осталась у Юзуфа. Вторая половина этой тайны - у твоей джадосани, у твоей жены, пранг. Вот все, что знает об этом старая персидская кошка, которая любит гулять по ночам по Сеидабаду. А теперь уходите, мне надо побыть одной.
  И колдунья, видимо, обуреваемая вопоминаниями юности, закрыла глаза, подняла руки вверх, зазвенев при этом множеством тоненьких браслетов, и стала делать ими какие-то странные движения, не то что-то призывая, не то отгоняя.
  Ник и Аполлинарий осторожно поклонились, встали, вышли на свет и даже зажмурились от его обилия. Ник осоловело посмотрел на Аполлинария и увидел, что тот тоже чувствует себя не в своей тарелке.
  - Вы что нибудь понимаете, Аполлинарий? - тихо спросил Ник.
  - Белый дервиш... Что она понимает под этим? Откуда он может все это знать?И какая тайна может связывать Лили и этого несчастного персидского мастера? Что за чушь?
  - Так, - деловито сказал Ник, - берем фаэтон и едем в Михайловскую больницу. Посмотрим, каковы результаты вскрытия и что найдено у персидского мастера. Может быть, прояснится хоть что-нибудь. И, пожалуйста, Аполлинарий, узнайте все, что вы сможете о дервишах в Тифлисе, есть ли они тут? Может быть, тут бывают странствующие дервиши?
  - Я знаю, что сборища дервишей, крутящихся дервишей, бывают в Турции, но чтобы в Тифлисе!
  С этими рассуждениями они спустились до Майдана, взяли там фаэтон и отправились на Михайловскую, где, как они полагали, доктор Зандукели уже распорядился сделать вскрытие.
  Глава 9
  Так, рассуждая, они доехали до Михайловского проспекта, где за высокой оградой находилась самая знаменитая в Тифлисе больница. Они прошли уже хорошо им знакомым путем в прозекторскую. Там Скрябин как раз кончил свою скорбную работу, а доктор Зандукели, нервно куря, что-то говорил. Видимо, они как раз обсуждали результаты вскрытия, когда Ник и Аподдинарий появились в прозекторской.
  - Ну, что, - сказал Зандукели, обращаясь к сыщикам, после рукопожатий, - пользуясь теперь вашими новыми методами криминалистической медицины, к тому, что показало вскрытие, а оно показало что легкие этого человека забиты строительной пылью, можно сказать еще, что это мастеровой. Стоит только взглянуть на его руки, сильные, грубые, мозолистые, с въевшейся грязью. Этот человек мог бы себя защитить, если бы нападение не было бы неожиданным. Убит очень профессионально, сильным мужчиной довольно высокого роста. Удары нанесены так, чтобы он никак не мог остаться в живых. Интересные у него ноги, - тут Зандукели немного помялся, - правда, это уже мои домыслы. Не знаю, но такое впечатление, что он занимался какими-то танцами, так у него развиты икроножные мышцы, это, наверное, бред.
  - Не скажите, - быстро ответил Ник. - Вы когда-нибудь слышали про крутящихся дервишей?
  Зандукели ошалело посмотрел на него и вдруг хлопнул себя по лбу.
  - И слышал, и видел в Стамбуле! Теперь понятно, отчего у него такие ноги - сухощавые ноги танцора! Значит он...
  Аполлинарий кивнул и объяснил:
  - Повидимому, имел какое-то отношение к этим дервишам. К тому же он мастер по восточной архитектуре. Знаете, есть такой стиль - стукко. Это резьба по штукатурке. Трудоемкое и пыльное дело, поэтому у него легкие в таком виде.
   Ник, внимательно следивший за разговором Зандукели и Аполлинария, вступил в беседу:
  - Значит, вы полагаете, что по его сложению и состоянию его легких можно сделать заключение о его профессии и образе жизни?
  - Трудно сказать, - пожал плечами Зандукели, - но его конституция, его легкие, руки, ноги говорят о том, что тут есть место и одному, и другому. Потом, я воспользовался вашими советами и немного по другому стал смотреть на многое.
  Ник улыбнулся и подумал, что Зандукели удивительный человек. Вначале их знакомства он вел себя очень заносчиво, как непререкаемый авторитет, а теперь уже вовсю пользуется их советами и стал еще и экспертом в области криминалистики.
  - Полицейский, который привез к нам убитого, собрал его вещи, - сказал Скрябин, - вон там, на лавке.
  Аполлинарий подошел к лавке и стал разглядывать нехитрую одежду бедного персидского мастера - ничего особенного. Он внимательно осмотрел все, ничего особенного там не было, кроме маленького ножичка, нескольких монет и синего платка, которым можно было повязать голову во время работы, обыкновенные вещи мастерового. В глубоком кармане куртки он обнаружил янтарные четки, очень распространенные на Востоке. Традиционные тридцать три бусины из темного, почти непрозрачного янтаря. Нанизаны на нить, сплетенную из желтых и черных нитей. Два тонких разделительных камня. Длинный камень с кисточкой. Все это было очень просто и обыденно. Ничего не давало толчка к каким-нибудь предположениям. Аполлинарий взял четки в руки и стал машинально перебирать бусины, а Ник так же бездумно, продолжая разговаривать с Зандукели, смотрел на его медленно движущиеся пальцы. И тут он увидел что пальцы Аполлинария на мгновение застыли. Потом вернулись снова к какому-то месту на четках. Аполлинарий не вернул четки к другим вещам перса, а осторожно положил их к себе в карман.
  Зандукели кончил свои объяснения и Аполлинарий попросил передать останки и вещи несчастного родственникам. Сердечно распрощавшись с Зандукели и Скрябиным, сыщики вышли из прозекторской в широкий коридор Михайловской больницы.
   - В чем дело, Аполлинарий? - тихо спросил Ник.
  -У меня впечатление, - так же тихо ответил Аполлинарий, - тут что-то не так с четками. Давайте найдем какое-нибудь укромное место, но так, чтобы оно было вблизи ярко освещенного окна.
  Они прошли по коридору и зашли за угол. Никого вокруг не было. Из узкого тщательно протертого окна лился дневной свет.
  - Посмотрите, Ник, - сказал Аполлинарий, протягивая Нику четки. - Вам не кажется в них что-то странным?
  Ник начал перебирать зерна четок. И тут ему показалось, что одна из бусин отличается от других наощупь. Она казалась более прохладной и тяжелой. Ник поднес четки к свету. Одиннадцатая по счету от традиционной кисточки бусина была не из янтаря.
  - Она не из янтаря, - прошептал Ник, еще не понимая, в чем же тут соль, но интуитивно чувствуя, что дело как раз в этой бусине.Он поднес четки ближе к глазам и стал внимательно разглядывать бусину. - И как мне кажется, это сердолик!
  Оба сыщика взглянули друг на друга. Сердолик! Тот же камень, что и в перстне! Тогда это неспроста.
  - И что, в этих четках и состояла тайна мастера?- растерянно спросил Аполлинарий, взяв четки из рук Ника и тоже рассматривая их на свет.
  Ник недоуменно пожал плечами, взял четки у Аполлинария и сунул их в карман. Быстрым шагом сыщики вышли из больницы, молча сели в ждавший их фаэтон и отправились домой к Нику, чтобы осмыслить все, так быстро накатывающиеся друг на друга, события. Не поднимаясь наверх, Ник и Аполлинарий заперлись в библиотеке Ника на первом этаже. Четки легли на стол. Взяв лупу, Ник снова начал рассматривать их. Все подтвердилось - из тридцати трех традиционных зерен четок одиннадцатая бусина была из сердолика.
  - Думаю, что если и есть какой-то секрет, заключенный в четках, то вторая половина этого секрета , как нам сказала гадалка, должна быть у Лили. А у Лили перстень с сердоликом, который навевает ей странные сны. Давайте думать, Аполлинарий. Сердолик в янтарных четках, персидские мастера, дворец наместника. Ведь зачем-то этого мастера привезли из Боржоми и кто-то отвел его ночью во дворец. Надо выяснить у коменданта дворца, что мог делать там персидский мастер и еще кто-то. Может быть, срочно понадобились реставрационные работы в персидском зале дворца? И посчитали, что ночью никого не потревожат и лучше проводить работы в это время? Тогда с кем столкнулись те, вернее, тот, кто вышел вместе с мастером на рассвете из дворца? Интересно, какую роль среди драгоценных камней играет сердолик на Востоке? Был ли он мистическим камнем? Лили рассказывала о сердолике в связи с перстнем, но мне кажется, что есть еще что-то, чего мы не знаем. Надо искать! А скажите, Аполлинарий, вы все же человек Востока, дервиши и в особенности крутящиеся дервиши, что-нибудь вам об этом известно?
  Аполлинарий внимательно смотрел на четки и так глубоко задумался, что не сразу отозвался на вопрос Ника.
  - Все это не так просто, - покачал он головой, - тут такие дебри. Это же суфийские танцы - танцы крутящихся дервишей. Сакральные танцы... Мне довелось увидеть их в Турции, в Конье. Завораживающее зрелище. Суфийские...
  - Простите, один момент, - Ник перебил Аполлинария, боясь, что мысль, которая только что пришла ему в голову, может исчезнуть.- Я вот подумал о суфийской поэзии и тут мне пришла в голову мысль, возвращающая нас к сегодняшнему дню. Был ли Мирза Шафи суфийским поэтом? Не цепочка ли это взаимосвязанных событий? Гадалка наводит нас на след неспроста, она племянница Мирзы Шафи, она-то знает, что такое суфийская поэзия, не зря она привела это странное двустишие, о мотыльке, летящем на свет свечи, такое поэтичное и странное сравнение. Она сказала о белом дервише - не бывает белых дервишей, она, видимо, хотела сказать что-то другое. Или это был какой-то странный дервиш, например, альбинос, но это была бы слишком приметная личность, или она имела в виду нечто другое...
  -А как вы полагаете, Ник, - осторожно спросил Аполлинарий, - не имела ли она в виду, так сказать, святого человека другой конфессии? То есть не мусульманина. Может быть в ее понимании, это монах или священник, может быть странно одетый или ведущий какой-то особый образ жизни? Белый дервиш... Очень странное сочетание...
  - Да, да, - задумчиво продолжал Ник рассуждения Аполлинария, - какие могут придти в голову сравнения ...иезуитский монах? Как вы полагаете?
  - Трудно сказать, но можно взять на заметку. Так вот, Ник. Я однажды видел крутящихся дервишей. Это было в Турции, в Конье. В общем, это было трудное задание по заказу Скотленд Ярда. Я шел туда с группой паломников. Людей было неимоверное количество. Участники танцев, одетые в белые кафтаны, перехваченные в талии, очень широкие, с красными колпаками на голове, босые, представляли собой живописную группу. Они по одному подходили к главе дервишского ордена, к шейху, он что-то тихо говорил каждому. Потом вступили в дело гобои, скорее, правда, это было похоже на кавказскую зурну, и барабаны. Дервиши стали кружиться на месте, все быстрее и быстрее. Правая рука каждого была поднята к небу, а левая опущена к земле, правой рукой они получали во время танца благословление с небес, а левой передавали это благословление земле, в чем собственно, и заключен сакральный смысл этого кружения. И все это просходит на могиле суфийского поэта, Джалаледддина Руми, основателя этого ордена дервишей. Да, и вот еще интересный момент. Я заметил на мизинце правой руки шейха сердоликовый перстень! Мне потом сказали, что подобный перстень носил пророк Муххамед и именно на мизинце правой руки! Вообще говоря, как я теперь припоминаю, мусульмане любят носить сердоликовые перстни. Да и вообще, люди на Востоке привержены этому камню, который, как кажется, вобрал в себя солнечную энергию.
  - Мы снова вернулись к сердоликовым перстням. Просто какой-то заколдованный круг. А не связан ли сердолик, как камень, олицетворяющий солнце, с огнепоклонниками, с одной стороны, а с другой стороны, как к нему относились древние египтяне, со своим божеством-солнцем? Давайте посмотрим!
  Ник встал, подошел к своим полкам и достал толстый альбом.
   - Вот, послушайте! - бросил Ник, указывая пальцем в открытую им страницу.- "В Древнем Египте сердолик уподоблялся "застывшему в камне закату солнца", а солнце-то у египтян бог Ра, сердолик считался также "камнем богини Изиды, способным приносить богатство и славу, обеспечивать спокойное сошествие в загробный мир и сладкое пребывание в нем." Сердолик это кровь Изиды, магическая сила Изиды, добродетель Изиды. Вот, посмотрите тут - в древнеегипетских захоронениях постоянно находят изображения жука-скарабея из сердолика. - А вот, пожалуста! - воскликнул Ник. - "Из куска трехслойного сердолика самого высокого качества вырезана одна из наикрасивейших по красоте и искусству исполнения камея Гонзага, хранящаяся ныне в Эрмитаже. Она изображает египетского царя Птолемея и его жену и сестру Арсиною. Вырезана она была в середине III века до нашей эры в городе Александрия, в Египте. Необычные приключения сопровождали ее по пути следования из сокровищницы дворца герцогов Гонзага в Мантуе, в Италии, где она значилась в инвентарной описи, составленной еще в 1542 году. Неоднократно переходила она из рук в руки завоевателей - австрийцев, шведов, возвращалась в Италию и затем оказалась в Париже. В 1814 году французской императрицей, женой Наполеона Бонапарта, эта камея была преподнесена в Париже императору Александру I, а им была передана в Эрмитаж".
  - Кстати, насколько я помню,- вставил Аполлинарий, - и у Луи-Наполеона был сердоликовый перстень, и у Джорджа Байрона тоже.
  Ник продолжал листать книги.
  - Ну, вот еще, сердолик посвящен великомученику апостолу Варфоломею. Вспомните, Аполлинарий, 1572 год, Варфоломеевская ночь, убийства гугенотов, горы трупов на улицах Парижа, потоки крови!
  Ник и Аполлинарий в возбуждении уставились друг на друга.
  - Так как же, это просто случайность, или же обладатели сердоликовых перстней связаны каким-то братством? - вопросил риторически Ник
  -Так же как и обладатели перстней с полированным черным камнем?- в том же тоне ответствовал Аполлинарий.
  - Да, все это очень странно, - продолжал Ник, - если вспомнить, что Воронцовы после Одессы переехали в Тифлис, вспомнить, что рассказывала нам Елизавета Алексеевна о связях Воронцовых с тайными обществами...Очень странно. Возможно, каким-то боком это выходит и на наше расследование. Что-то я припоминаю, был разговор в один из вечеров у Елизаветы Алексеевны. Она рассказывала о том, как на Эриванской устанавливали бюст Пушкина в 1892 году. И говорила о смерти Пушкина. Что это была не дуэль, а убийство, весьма изощренное. Вряд ли я вспомню подробности, надо будет попросить Елизавету Алексеевну припомнить все обстоятельства того разговора. Может быть, это будет полезно. Давайте-ка попросим Лили помочь нам. Да и пора перекусить!
  
  
  
  Глава 10
  
  Они поднялись на второй этаж, где обнаружили картину двух последних дней - Лили сидит с ногами забравшись в кресло, в своей любимой персидской шали, и читает, никого не видя и не слыша вокруг себя. Петрус, высунувшись из кухни на шум входящих Ника и Аполлинария, тот же бросился накрывать на стол. Лили подняла на них невидящие глаза, что-то пробормотала с милой улыбкой и снова уткнулась в книгу.Тут Ник не на шутку возмутился:
  - Лили, да что ты такое читаешь эти последние дни? Может, ты, наконец, посмотришь на нас?
  Лили подняла на них совершенно ошалелые глаза.
  - Ой, прости, Ник, я так зачиталась! Это совершенно новый роман Эжена Сю!
  Аполлинарий подошел к Лили и взял книгу с ее колен.
  - Это " Парижские тайны"? Нет, что-то другое! Какое странное название! "Le Juif errant" - "Вечный жид"!
   Ник заинтересованно забрал книгу у Аполлинария.
   -Я много слышал о ней. Шум был поднят в свое время вокруг этой вещи необычайный. Но я так и не удосужился ее прочесть. Помню, говорили что эта вещь была направлена против ордена иезуитов.
   -Ну да! - воскликнула Лили. - Описываются времена Наполеона Третьего. А ты прочти, чем занимались иезуиты во Франции. Ведь времена как раз те, когда семейство Воронцовых перебралось из Одессы в Тифлис. Можно подняться к Елизавете Алексеевне, она мне вчера много занятного рассказала. Но самое удивительное, тут так подаются происки иезуитов, что просто мурашки бегут по коже. Такие предпринимаются невероятные усилия, такие сложные интриги для того, чтобы завладеть чужим наследством!
   - Иезуиты? И тут?- удивился Ник, сегодня почему-то часто всплывало имя этого ордена и он стал припоминать то, что помнил об ордене иезуитов. - Да, конечно, в это время орден был уже в оппозиции ко дворам великих католических монархов Европы, они вынудила папу Климента Четырнадцатого упразднить орден. Последний генерал ордена был заключён в римскую тюрьму, в которой и умер через два года. Но насколько я помню, Екатерина Вторая пригрела орден, Павел был благосклонен к нему и даже больше, ведь Павел был гроссмейстером Мальтийского ордена, а при нем состоял иезуит, ведавший духовными делами. В начале своего царствования и Александр Первый был не только терпим к Ордену, но и разрешил им очень многое. Потом он увидел что иезуиты уж слишком рьяно начали хозяйничать в стране, но было уже не так легко справиться с ними. Тут сыграла свою роль и католическая Польша. Во времена Павла, например, костел Святой Екатерины в Петербурге был передан иезуитам.
   - Кстати, там венчалась Екатерина Николаевна Гончарова, сестра жены Пушкина, со своим Дантесом, - вставила Лили. - Это я знаю из рассказов Елизаветы Алексеевны.
   - Что ты говоришь? - удивленно повернулся к ней Ник -А что, Дантес был иезуитом?
   - Кажется, да, - растерянно сказала Лили. - Как-то я не задумывалась об этом.
   - А вот вы говорили о католической Польше, - подал голос Аполлинарий. - А ведь стихотворение "На холмах Грузии", как я вспомнил сейчас из какого-то разговора, было написано Пушкиным в альбом Каролине Собаньской, польке, католичке. А не имела ли она отношения к иезуитам?
   - А вот это надо спросить у Елизаветы Алексеевны, она то уж точно об этом все знает. Она ведь полька. И она будет рада видеть вас, а то вы совсем пропали с этим вашим расследованием.
  Все трое поднялись на третий этаж. Всегда, поднимаясь к Елизавете Алексеевне, Ник испытывал какое-то странное чувство - тут, в этой гостиной ему открылось то, что перевернуло всю его жизнь, тут произошли странные события, тут рассказы Елизаветы Алексеевны заставили его по-новому смотреть на мир. И каждый раз встречи с этой необычной женщиной привносили в его жизнь что-то новое. Вот и сейчас у него было предчувствие, что должно что-то проясниться в их новом запутанном расследовании. Елизавета Алексеевна в своем сером шелковом платье со скромным воротничком из венецианского гипюра и ниткой жемчуга, портрет Беатрис на фоне старинного фламандского города на стене, зеркало, в котором отражался портрет и высокие окна, выходящие на балкон, приглушенные звуки шумного восточного города - все это создавало особое состояние духа. Все сели к столу, на который Елизавета Алекссевна положила толстую тетрадь, переплетенную в синий шелк с серебрянными монограммами на переплете, а Ник молча вынул из кармана и положил перед собой четки и перстень.
  - О перстне мне говорила Лили, - внимательно, нагнувшись к столу и разглядывая четки, но не беря их в руки, сказала Елизавета Алексеевна, - а вот четки, это что-то новое?
  Ник коротко рассказал о четках, мастере, о событиях в Сеидабаде. Пока он рассказывал, Елизавета Алексеевна взяла перстень в руки и близко поднесла к глазам.
  .- Я вспомнил, - закончил свой рассказ Ник, - что как-то зашел разговор о Пушкине, и вы, Елизавета Алексеевна, рассказали не общепринятые версии его гибели. Не связано ли это с каким-нибудь тайным обществом?
  - Связано, да еще как связано, - вздохнула Елизавета Алексеевна.- Вся Европа кишела тогда всевозможными тайными обществами. А Пушкина всегда влекло к чему-то мистическому. Он еще в лицее приобщился вольтериановских идей. И дома у них витал дух вольнодумства. Расплодились в империи всевозможные тайные общества. Время-то было после французской революции. Великие ненавистники всех революций понаехали в Россию. Даже принц Кондэ, который жил в Гатчине у Павла. Кстати, вместе с ним приехали в Россию граф д'Артуа и граф Прованский. И еще более того, скажу я вам. В Одессе жила, кто бы вы подумали, Жанна де Ламмот-Валуа. С которой и началась вся эта история с исчезнувшим бриллиантовым колье, которое будто-бы захотела Мария-Антуанетта. А кончилось революцией.
  - В Одессе? Жанна де Ламмот-Валуа? - удивился Ник, - Одну минутку, припоминаю, что главным действующим лицом этой истории с колье был некто иной как кардинал Роган, не так ли?
  - Да, совершенно верно. После всей этой истории Жанна жила в Одессе под именем графини Гаше. А к кардиналу Рогану мы еще вернемся. Не поверите, но тут идет ниточка к Пушкину. Ну, не прямо к нему, но косвенно. А теперь смотрите дальше. 1812 год. Год рождения Дантеса и, кстати, Натали Гончаровой. Оставшиеся во Франции аристократические семьи плетут всевозможные интриги, чтобы вернуть на трон Бурбонов. Теперь посмотрите сюда, - и Елизавета Алексеевна открыла свою тетрадь. - Людовик XIV присоединил к Франции Эльзас. Там на стыке двух культур, французской и немецкой, находится небольшой городок, Сульц-сю-Форе, лежащий в долине Рейна, у подножья Вогезских гор. Оттуда родом Дантесы. И запомните - Дантесы! Прошу вас запомнить это потому, что в Европе были слухи о том, что Жорж Дантес не был родным сыном отцу Дантесу, что он был сыном нидерландского короля и сестры Геккерна.
  Лили тихонько ойкнула, но тут же замотала головой, призывая Елизавету Алексеевну продолжить рассказ..
   - Теперь дальше. Отец Дантеса был владельцем замка, который раньше принадлежал ордену тамплиеров. Дядя Дантеса был командором ордена мальтийских рыцарей. И вся семья поэтому находилась на особом положении. А может быть это особое положение было вызвано тем, что в семье воспитывался незаконный отпрыск короля! Мать Жоржа Дантеса была одной из фрейлин герцогини Беррийской. После смерти мужа герцогиня взяла восьмилетнего Дантеса к себе в пажи, потом Жорж Дантес был зачислен в Сен-Сир, привилегированную военную школу для аристократов.
  Тут Елизавета Алексеевна прервала свой рассказ и раскрыла синюю тетрадь.
  - А вот теперь вернемся снова к Пушкину. Тут у меня собрано все, что касается Пушкина. Ведь из него теперь такой леденец сделали, а он вовсе не был праведником, да, отнюдь не был! Из-за своих стихов и эпиграмм, из-за странных выходок, Пушкин был на плохом счету у властей. Кто-то из его недругов распустил слух, что Пушкин был арестован и высечен в секретной канцелярии. Потом уже выяснилось, что эти слухи распускал известный авантюрист Федор Толстой-американец. Но эта сплетня взбесила Пушкина и он стал яростно распространять свои стихи и памфлеты, направленные против императора, чтобы доказать, что ему все нипочем. Да, хладнокровие ему было несвойственно. Назло он стал в театре показывать портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского. Герцога Беррийского! А верным пажем герцогини Беррийской был Жорж Дантес! На портрете была надпись рукой Пушкина: " Урок царям!". Что же еще надо? Вот вам и завязка всей этой истории! Двадцатилетнему Пушкину грозила высылка в Сибирь. Но тут начались хлопоты всех близких к Пушкиным друзей и родственников, Сибирь была заменена переводом в Екатеринослав, к генерал-лейтенанту Инзову, которому он вез приятную весть о назначении наместником Бессарабского края, а потом вместе с ним в Кишинев, куда Инзов был переведен наместником. Ну, там уж от тоски и скуки местная молодежь создает тайную ложу и Пушкин называет ее "Овидий", ну как же, судьба опального римского поэта, сосланного императором Тиберием за скабрезные, по мнению принцепса, стихотворения, увлекает Пушкина. Кстати, увлечение временами Тиберия - позже Пушкин называет в письмах императора Александра I Тиберием, а графа Воронцова - Сеяном, что очень несправедливо. Ну, тут вот Кишинев, это пропускаем и добираемся до Одессы, где в 1823 году стал "царствовать" Воронцов. "Если бы не русский генеральский мундир и военная форменная шинель, небрежно накинутая на плечи, вы бы поклялись, что это английский пэр, тип утонченного временем и цивилизацией потомка одного из сподвижников Вильгельма Завоевателя" - такое оставлял впечатление этот утонченный вельможа. Ну, тут начинаются одесские страсти Пушкина. Первой дамой была молодая болезненная итальянка, жена директора городского театра, Амалия Ризнич, первая одесская муза. Но скоро ее не стало, она ездила лечиться в Швейцарию, а затем и умерла. Пушкину была открыта богатейшая библиотека Воронцова, его собрание рукописей, Пушкин был принят и обласкан одесским обществом, во главе которого, естественно, была жена наместника, Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Было в Одессе и польское общество, весьма "гонористое", во главе которого была красавица Каролина Собаньска. Кстати, у сестры Каролины Собаньской, Ольги, бывшей замужем за генерал-майором Нарышкиным, двоюродным братом Воронцова, в те времена был роман с Воронцовым. Ну, вот, все три одесские музы Пушкина названы, теперь о том, какую роль сыграли две последние дамы, Каролина Собаньска и Елизавета Воронцова, в его судьбе. Бурный роман с Воронцовой, обоюдные объяснения, естественное раздражение графа, попытка Воронцовой устроить бегство Пушкина за границу с помощью отставного корсара Али, в общем, романтический клубок, к тому же еще и Каролина Собаньска, а результат - Пушкина отправляют из Одессы в изгнание, в родовое поместье Михайловское.
  Но, перед самым отъездом, последнее вымоленное свидание. И, судя по описаниям, это тот самый перстень, который Елизавета Ксаверьевна подарила Пушкину во время их последней встречи в Одессе. Как рассказывали местные сплетники, это происходило на берегу моря, в гроте или пещере. Но мне кажется, что этот перстень, возможно, не простой, а с секретом. Если у перстня такая сложная судьба, то в нем скрыта тайна. Давайте попробуем, может быть что-нибудь и получится. Вот в семействе Борджиа перстни были с секретом, там хранился яд. Но у них была другая форма. Пушкинский перстень был на его руке, когда он приезжал в Тифлис, он не снимал его до смерти.
  Елизавета Алексеевна встала, подошла к старинному буфету в глубине комнаты и вернулась с небольшим серебряным фруктовым ножичком в руке.Все заинтересовано следили за ее действиями.
  - Это не совсем то, - бормотала она, - но все же попробуем. Пушкин-то отрастил длинный ноготь, спрашивается, зачем. А вот, возможно, затем.
  И она стала осторожно проводить по ободку лезвием ножа..
  Ник, Аполлинарий и Лили завороженно следили за ее манипуляциями. И вдруг верхняя часть перстня с камнем открылась вверх, а на нижней части, на золотом донышке, они увидели тонкую бумажку. Лили тихо ахнула. Елизавета Алексеевна осторожно поддела бумажку шпилькой, которую быстрым жестом вытащила из своей прически, и вытащила ее из перстня. Ник и Аполлинарий переглянулись. Неужто сейчас будет найден ключ к событиям последних дней?
  - Читаю, - сказала Елизавета Алексеевна, подняв руку и призывая всех к вниманию, хотя это было излишним, все и так были напряжены до предела, - тут написано два слова: "княжна Эличка". Вот и все. - И она подняла глаза на присутствующих.
  -То есть? - удивленно спросил Ник, переглянувшись с Аполлинарием, - и это все?
  - К сожалению все, - вздохнула Елизавета Алексеевна.
  Ник осторожно взял тонкий, как лепесток цветка, кусочек бумажки.
  - Кто же мог это написать? Неужели это Пушкин?
  - А кто же другой? Перстень Пушкина, Пушкин был в Тифлисе, теперь надо искать княжну Эличку, которая могла встречаться с Пушкиным в бытность ее в Тифлисе, - сказала Елизавета Алексеевна. - И искать среди тех фамилий, которые были близки к Пушкину. Что скажете, Аполлинарий?
  - Скажу, что полностью с вами согласен. Надо расспросить членов семейства Чавчавадзе, не было ли среди их родственников дамы с таким именем.
  - Искать надо Елену, - заметила Елизавета Алекссевна. - Это в Грузии любят, называть всех любовно, как близких. Эличка это Елена, по-грузински Элене.
  - Да, - напомнила Лили, - вы обещали еще рассказать о кардинале Рогане.
  - Ну, тут нечто совершенно особенное. Представьте себе, эту де Ламмот-Валуа я видела в Крыму. Она была старушкой среднего роста, носила серый суконный редингот и черный бархатный берет с блестящей брошью. Очень любила рассказывать о временах Людовика XVI и о своем знакомстве с графом Калиостро. Но о кардинале Рогане молчала. И вот совершенно потрясающее - барон Геккерн и кардинал Роган были друзьями детства. Под влиянием кардинала Геккерн, уже взрослым сложившимся человеком, дипломатом, вдруг отказывается от протестанства и принимает католичество!
  - Как! - воскликнул Ник. - То есть, вы хотите сказать, что Геккерн был католиком?
  - Да, - ответила твердо Елизавета Алексеевна, - и не только просто католиком, а иезуитом, как и Дантес. Вот и думайте теперь, какие тут могут быть хитросплетения. Вон Лили читает Эжена Сю, тут ничего нельзя принимать на веру, все может быть чрезвычайно запутанно. Я скажу вам еще что-то, весьма странное, не знаю уж, как вы это осмыслите. Своего первого ребенка Дантес назвал несколькими именами, последним из которых был имя Маврикий, или Морис по-французски.Эта раз. И второе, будучи мэром Сульца, Дантес поставил на площади перед церковью памятник святому Маврикию.Очень интересный памятник. Это римский воин, стоящий с весьма гордым видом. Кстати, похожий на самого Дантеса в молодости. Можно подумать, что Дантес поставил памятник самому себе.
  - Т-а-а-к, - сказал после небольшой паузы Ник, откинувшись на спинку стула. Аполлинарий и Лили молчали - это был шок. Слишком свежи еще были в памяти события, связанные с копьем царя Соломона или же сотника Лонгина, и святого Маврикия. Тогда сыщики были на волосок от смерти.- Неужели эти дела связаны между собой? Как же все это понимать? Это что, звенья одной запутанной сети? Это что - большой заговор иезуитов?
  - Но ведь Воронцова не была католичкой? - спросил окончательно сбитый с толку Аполлинарий.
  - Конечно, нет, но вот Каролина Собаньска, предмет пылкой страсти Пушкина, а также Адама Мицкевича, была. Вы знаете ее биографию? Это была авантюристка высокого полета! Это та особа, в альбом которой было написано стихотворение "На холмах Грузии". Какое-то время в Одессе Пушкин, еще совсем молодой, изнывал от страсти к этой польке и готов был творить глупости. Но потом воспылал страстью к Елизавете Ксаверьевне, и это уже были более глубокие отношения. Вот почему страница из альбома Собаньской оказалась зашитой в сюртук маркиза Паулуччи - загадка.
  - Значит, так, - начал Ник, внимательно слушавший Елизавету Ксаверьевну, - что мы пока можно извлечь из всей этой истории. Вкратце картина складывается такая. В Тифлис приезжает зачем-то маркиз Паулуччи, он должен с кем-то встретиться. Для этой цели у него перстень, по всей вероятности, принадлежавший Пушкину. И некоторые бумаги. Две лежат отдельно, свернутые в трубочку и перевязанные ленточкой так, как будто их собирались кому-то передать. Одна из бумаг зашита в сюртук - все это стихотворения, два из которых известны и принадлежат перу Пушкина. Третье - может Пушкина, а может и нет. Знал ли Паулуччи, что под камнем перстня записка, написанная Пушкиным? Может быть знал, а может и нет. В чьих интересах он действовал и что искал в Тифлисе? Вот у нас есть бастард, весьма знаменитый, которого императрица прочила на трон - граф Бобринский. И возник как будто еще один бастард - Жорж Дантес. Он что, тоже был охотником за русским троном? Или за какими-то бумагами, которые могли привести какого-то другого на трон? Угодного каким-то силам? И где тогда в Тифлисе находятся эти бумаги? В какой связи тогда все это с янтарными четками и что пытался искать некто во дворце наместника? И если стихотворение, в котором упоминается пещера, это какой-то знак - то нужно искать пещеру, а не дворец наместника. Или кто-то запутывает следы. Мне кажется, что надо искать в нескольких направлениях. Во-первых, кто мог быть потомком "княжны Элички" в Институте благородных девиц, которой либо уже нет, либо она должна быть дамой весьма преклонных лет. Ведь Пушкин был в Тифлисе в 1829 году. Возможно, ей сейчас около 90 лет. Теперь дальше, несомненно, что-то искали во дворце наместника. Но что? И в третьих - пещера! Если сон Лили был провидческим, то это очень важные документы!
  
  
  
  Глава 11
  
  Аполлинарий отправился в Институт благородных девиц, совершенно не представляя, с какой стороны подойти к выяснению вопроса о том, есть ли в ее стенах барышня, потомок мифической "княжны Элички". Он поднимался с Головинского проспекта мимо дворца наместника и огромного, недавно выстроеного на Гунибской площади, храма во имя Александра Невского. Храм ему не очень нравился - такая махина как-то не вписывалась в Головинский проспект и подавляла изящное строение дворца наместника и древнюю Квашветскую церковь. Во время строительства храма было много происшествий, одно - трагическое, гибель любимого всеми в Тифлисе архитектора Джованни Скудиери, упавшего с лесов и разбившегося насмерть. Тифлис оплакивал этого итальянца, появившегося здесь после приезда Воронцова из Одессы вместе с другими архитекторами, инженерами, художниками, писателями - в общем, со многими из окружения графа. Скудиери построил театр на Эриванской площади и красивый мост, соединивший город и Мадатовский остров.
   Аполлинарий прошел мимо Дворцового сада, пересек улицу Петра Великого, с которой у него было связано много воспоминаний после первого их с Ником "дела о манускрипте", и поднялся, наконец, к прекрасному богатому зданию Института благородных девиц. Швейцар в темно-синей ливрее с медными пуговицами, знавший Аполлинария, торжественно открыл ему роскошную парадную дверь. Мраморная лестница вела на второй этаж, где был расположен кабинет начальницы Института баронессы Тизенгаузен. Аполлинарий судорожно на ходу стал придумать причину своего появления в институте, как вдруг дверь кабинета начальницы отворилась и оттуда вышел известный всем Сололакам доктор Серебряков в сопровождении классной дамы Анны Захаровны Аргутинской-Долгоруковой, сердечной приятельницы семьи Кикодзе. Аполлинарий раскланялся с доктором и Анной Захаровной, а та сделала ему знак рукой, чтобы он подождал ее, пока она проводит доктора. Удивляясь визиту врача, собственно, не тому, что доктор Серебряков оказался в институте, Аполлинарий знал, что он пользовал пансионерок, а тому, что он в сопровождении Анны Захаровны был у баронессы, он остался в коридоре ждать ее. Проводив доктора до лестницы, Анна Захаровна, шурша длинными юбками, вернулась к Аполлинарию.
  - Ты тут по делу, Аполлоша? - спросила она и не дожидаясь ответа, стала рассказывать. - У нас такая кутерьма с утра. Барышня из моего класса вдруг упала в обморок, еле привели ее в себя, послали за доктором Серебряковым, а он признал у нее нервный срыв. Отчего у нее может быть нервный срыв? Такая уравновешенная, прекрасная девушка.
  - А как ее зовут?- из вежливости спросил Аполлинарий, чтобы навести классную даму на разговор. И вдруг, к его полному изумлению, Анна Захаровна выпалила:
  - Это княжна Эличка Амилахвари. Твои хорошо знают ее бабушку, тоже Эличку, урожденную Чавчавадзе.
  Аполлинарий опешил. Неужели та самая княжна! Вот так сразу выяснить все! Но он решил подстраховаться.
  - Да, кажется, я ее знаю, такая высокая тоненькая девушка, - небрежно сказал он.
  - Да, да, - подхватила Анна Захаровна.- Ты извини меня, я должна отвезти ее домой, уже вызвали фаэтон, пусть придет в себя, побудет с бабушкой. Серебряков сказал, что она абсолютна здорова, нужен только небольшой отдых.
  - Далеко ли ехать? - осведомился Аполлинарий и тут же получил очень интересовавший его ответ:
  - Да нет, к Метехскому мосту, там, во дворце Сачино живет старая княгиня.
  Распрощавшись с Анной Захаровной, которая в своих хлопотах о пансионерке, забыла спросить, зачем пожаловал в Институт Аполлинарий, что его очень устроило, он оказался на улице. Первой его мыслью была забота о безопасности юной княжны и, как оказалось теперь, старой княгини. Без всякого сомнения, думал он, старая княгиня должна быть именно той "княжной Эличкой", имя которой хранилось в тайнике перстня Пушкина. Значит, она должна владеть той тайной, за которой идет охота. Но теперь ясно, что если выслежена юная княжна, то и старшей, и ей грозит опасность. Аполлинарий поспешил к Нику, чтобы сообщить ему о своих новостях.
  Ника застал он среди груды книг. Перебирая и пересматривая их, он что-то вносил в ту схему, которую они разработали вдвоем для выяснения связей Пушкина с Кавказом. Аполлинарий быстро рассказал Нику о своем посещении Института благородных девиц.
   - Однако! - удивился Ник. - Это ж надо, такое везение! Перст судьбы, не иначе! Но что ж теперь делать, как устроить, чтобы дамы были в безопасности, и разузнать, в чем, собственно, дело? Придется побеспокоить князя Вачнадзе! Я полагаю, мы скажем ему, что есть слухи о возможном похищении барышни и пусть он установит слежку за домом. Ведь барышню, как я понимаю, отправили на несколько дней домой. А ваша знакомая, классная дама, она не собирается навещать свою воспитанницу? Надо спросить Лили, вдруг это ее знакомые или Елизаветы Алексеевны, тогда они могут сделать визит в Сачино вместе с этой дамой. В общем, надо как-то войти с ними в контакт. Но так, чтобы не испугать их.
  В этот момент, весьма кстати, за дверью послышался голос Лили:
  - Ник, я ухожу!
  Ник кинулся к двери:
  - Подожди минуточку, у нас к тебе важное дело, если ты не спешишь, конечно!
  Лили тут же вошла в библиотеку, села на стул и с заговорщицким видом сказала:
  - Ну, выкладывайте, неужто что-то новое?
  - Да вот, Аполлинарий был в Институте благородных девиц и есть большое подозрение, что мы нашли княжну Эличку.
  -Да что вы! - поразилась Лили, - Так скоро? И кто же это оказался?
  - Это княгиня Эленэ Амилахвари, - сказал Аполлинарий, полагая, что Лили должна понять, о ком идет речь. Ведь Тифлис такой город, где все друг друга знают.
  - Знаю, конечно,- деловито сказала Лили.- Она живет в Сачино и не желает перебираться в другой дом, где можно было бы создать ей лучшие удобства.С ней живет внучка, родители которой трагически погибли в Италии, кажется, в Пьемонте, во время землетрясения. Бабушка и внучка нежно любят друг друга. Когда была жива мама, мы с ней пару раз были в Сачино с визитами. По моему, оба раза на Пасху. Это когда я была уже в возрасте пяти и шести лет. Ну, потом мамы не стало.
  - А ты случайно не знаешь, зачем понадобилось родителям этой барышни ехать в Пьемонт? - заинтересованно спросил Ник. - Пьемонт, Турин - это что-то от Сардинского королевства? Паулуччи-то был министром Сардинского короля в 40-х годах и даже губернатором.
  - Ну, Ник, откуда же мне такое знать, - улыбнулась Лили, - я же не всезнайка какая-нибудь и провидица!
  - Как знать, как знать! - шутливо покачал головой Ник - Сны видишь провидческие. А вот я, пока никого не было, прелюбопытные раздобыл сведения. То, что поэт Тютчев был дипломатом, известно. И то, что он был при дворе Сардинского короля - тоже. А вот что в 1839 году великий князь Александр Николаевич, будущий император Александр Второй, был с визитом в Италии и встречался там с маркизом Паулуччи, это я только что узнал. Из копий отчетов Тютчева Нессельроде! Купленных мною на прошлой недели у потомка разорившегося бывшего чиновника Коллегии иностранных дел!Там даже описывается, что по случаю отъезда великого князя должен был быть дан бал, но его велено было отменить из-за великого поста. Получив такой приказ, Паулуччи преспокойно положил его в карман, и бал состоялся! Об этом сообщает Тютчев Нессельроде. Тут еще где-то была фраза о том, что маркиз Паулуччи был любимцем императора Александра Первого! Каково! Паулуччи спокойно продолжает служить российской короне, будучи губернатором Пьемонта! А, как вы помните, князь Александр Чавчавадзе был в свое время адъютантом Паулуччи! И, видимо, какая-то ниточка существует, вот скажите, это сын княгини погиб в Пьемонте, не так ли?
  - Ну, да, - растерянно ответил Аполлинарий. - Так вы полагаете, что это был не просто поездка, а для чего-то?
  - Ну, это невозможно знать, может быть, посчастливится узнать у княгини. Ну, Лили, давай, придумывай, как попасть к княгине!
  Но Лили не успела ничего придумать. Снизу из подъезда раздался звонок и Петрус впустил полицейского, который, видимо, очень торопился.- он тяжело дышал и из-под фуражки на лица скатывались капельки пота. Приложив два пальца к фуражке, он протянул Нику пакет.
  - От их высокоблагородия князя Вачнадзе, прислали за вами фаэтон!
  Ник открыл пакет и нашел записку от князя Вачнадзе.
  " Милостивый государь Николай Александрович! Вы премного меня обяжете, если воспользовавшись присланным мною фаэтоном прибудете безотлагательно ко мне. Дело очень серьезное. Если господин Кикодзе находится при Вас, то просьба и к нему, приехать ко мне.
  Примите уверения в совершенейшем к вам почтении.
  Князь Вачнадзе"
  - Очень напыщенно, видимо, князь очень взволнован. Ну, что ж, поехали, Аполлинарий. А ты, душечка, думай, может быть.тебе придеть в голову оригинальная мысль!
  Оставив Лили, оба сыщики в сопровождении полицейского спустились вниз, где их ждал фаэтон.
  Князя Вачнадзе, к которому их незамедлительно провел бравый полицейский офицер, весь затянутый в плотно облегавший его элегантную фигуру новехонький мундир, они застали в сильном возбуждении. Он нервно прохаживался по своему кабинету и, когда Ника и Аполлинария ввели к нему, буквально бросился к ним.
  - Час от часу не легче!- воскликнул он, пожимая руки сыщикам так энергично, будто-бы накануне не виделся с ними в Михайловской больнице.- Эта история с маркизом, столько хлопот, и теперь вот, княгиня Амилахвари заезжала сегодня ко мне, кто-тот напал на ее внучку, она теперь чего-то боится, чего непонятно. Это у меня к вам почти личная просьба, - буквально взмолился князь, - княгиня-то моя родственница, по ее рассказу, весьма сумбурному, ничего понять нельзя. Я обещал, что два знаменитых агента приедут к ней и разберутся.
  И он уставился своими круглыми, похожими на спелые оливки, глазами, на Ника и Аполлинария. Те переглянулись.И Ник торопливо сказал:
  - Князь, мы сейчас же едем к княгине. Только у нас будет просьба.
  - Что угодно! - воскликнул князь.
  - Пока суд да дело, поставьте охрану у дома княгини.
  -Ну, это конечно и незамедлительно!
  И князь, забыв про свое высокое положение, вышел проводить сыщиков в коридор.
  
  
  
  Глава 12
  
  
  Неподалеку от возвышающегося мрачной твердыней над Курой Метехского замка, отстроенного Ермоловым из разрушенной турецкой крепости, находится чарующе красивый дворец царицы Дареджан, жены царя Ираклия Второго. Недаром он называется Сачино - видный. И дворец был виден из всех мест старого города, и из него открывался вид на весь Тифлис. Построенный на круглом бастионе древней авлабарской крепости, он повторял ее округлые каменные контуры изящным деревянным кружевом. Сам бастион стоял на удивительно живописной скале, по которой сверху вниз ползли вьющиеся длинные ветви дикого винограда, а из расщелин скалы росли небольшие инжировые деревца. Но еще удивительнее было то, что скала плакала. Какие-то подземные родники выходили из-под бастиона и орошали непрерывным потоком эту каменную стену. Говорили, что вода, набранная под дворцом царицы Дареджан целебная, излечивает многие недуги. Часто можно было видеть как женщины набирают в узкогорлые кувшины воду, стекающую со скалы. Вот туда-то, в Сачино, и направлялись Ник и Аполлинарий. Фаэтон довез их почти до самого дворца, но тут они его отпустили, полагая, что лишнего внимания привлекать к себе не стоит.
  - Я узнал, - говорил Нику Аполлинарий, пока они поднимались по крутому Винному подъему, - что княгиня, тогда еще юная пятнадцатилетняя девушка, могла встречаться с Пушкиным в те несколько дней, которые он пробыл в Тифлисе по дороге к месту военных действий.
  - Да ну? - сказал Ник,с трудом поспевая за быстроногим Аполлинарием, - да не спешите вы так, Аполлинарий! Да, и при каких обстоятельствах?
  - Ну, подробностей я не знаю, но ее брат, кузены и еще кто-то из их семьи участвовал в знаменитом банкете, кутеже, который тифлисская молодежь давала в ортачальских садах в честь приезда Пушкина. Может быть, при каких-то обстоятельствах и она увиделась с Пушкиным. Но это только мои предположения.
  Они выбрались на Авлабар, завернули за угол и через несколько минут оказались перед покосившейся каменной оградой, за которой находился бывший дворец царицы. Их встретил старый слуга, едва передвигавший ноги, и повел в покои княгини. Ну, покои - это было слишком громко сказано. Дворец, представлявший собой анфиладу комнат, каждая из которых имела выход на широкий балкон, висящий над скалой, был старым и ветхим, столбы, поддерживающие кровлю, покосились, двери и окна скрипели и неплотно закрывались.
  Переглянувшись, Ник и Аполлинарий подумали, каждый про себя, что зимой тут, наверное, вовсю гуляет ветер.
  Слуга, которого они попросили передать княгине, что пришли от князя Вачнадзе, провел их в одну из комнат и предложил посидеть, пока княгиня выйдет к гостям.
  Обстановка комнаты, как и весь старый дворец, была старомодной и обветшалой.У одной стены стояла широкая тахта, застланная ковром с разбросанными по нему расшитыми подушками и туго набитыми ярко-малиновыми мутаками с длинными кистями. Столик, инкрустированный перламутром с разложенной на нем доской для игры в нарды. На стенах висели паласы и джеджимы. Но кресла, которые старый слуга предложил Нику и Аполлинарию, были вполне европейскими. Открытая дверь выходила на широкий балкон, и даже из глубины комнаты открывался вид на старую крепость, купола церквей и вечно шумящий майданский базар.
  В это время открылась дверь и в комнату вошла княгиня.
  Это была высокая грузная женщина, весьма в летах, но со следами былой красоты на расплывшемся от возраста лице. Ее широкое темно-зеленое платье представляло собой нечто напоминающее и европейские, и восточные одежды, но голову покрывала изящная плоская бархатная шапочка, из-под которой на плечи спадала тюлевая вуаль, расшитая бирюзой. Такой головной убор носили только грузинские женщины. Она шла, опираясь на плечо высокой тоненькой девушки. Очевидно, это и была юная княжна Эличка. Было очевидно, что старая княгиня плохо видела и девушка, ее внучка, служила ей сегодня поводырем.
  Величественно прошествовав к широкому деревянному креслу, княгиня жестом разрешила сесть вскочившим при ее появлении Нику и Аполлинарию.
  - Господа предпочитают какой язык для беседы? - вопросила княгиня по-грузински. - Грузинский, русский или французский?
  - Как вам угодно, княгиня, но к сожалению, наш гость не владеет в достаточной степени грузинским, - поспешил объяснить Аполлинарий.
  Тогда княгиня перешла на русский.
  - А позвольте вас спросить, - сказала она после того, как Ник и Аполлинарий представились ей. - Из каких вы будете Кикодзе? И не родственница ли вам княгиня Цицианова? А, так Шалва Кикодзе ваш батюшка! О-очень приятно, кланяйтесь ему от меня. А вот вы, граф, наверное, не имеете кавказских корней, - обратилась она к Нику.
  - Нет, только что через мою супругу, Лили Таирову...- начал объяснять Ник.
  - Ну как же, как же, конъячный король, кстати, женат был на моей дальней родственнице, красавице Като. Ну, теперь все стало гораздо понятнее, столько общих знакомых, почти родственников...
  Княгиня тут выдержала паузу. Воспользовавшись ею, Ник передал ей поклон от князя Вачнадзе. По лицу княгини пробежала тень и она как-то сразу сникла. Отослав свою внучку, княгиня тяжело вздохнула.
  - Господа, я вынуждена рассказать вам одну очень старую историю, которая, как мне укажется, сейчас вдруг всплыла и теперь внушает мне весьма основательные опасения. На днях за моей внучкой, которая учится в Институте благородных девиц и состоит там на полном пансионе по распоряжению самого государя-императора, было совершено нападение, вернее, покушение, ей удалось убежать от преследователей. Но то, что она попала в поле зрения определенных людей, а кто они я не знаю и не ведаю, это несомненно. Я старуха, мне ничего не страшно, а вот ей жить и жить.
  Княгиня тяжело вздохнула и замолчала, видимо, пытаясь справиться с волнением. И сразу же продолжила:
  - Это истории такой седой старины... Но отголоски ее преследуют мою семью всю жизнь. И не только нас...
  Тут княгиня остановила свой рассказ. Было видно, что ее обуревают какие-то сомнения. Ник и Аполлинарий молчали. Княгиня как-будто впала в забытье. Устремив куда-то вдаль свой взгляд, мимо своих собеседников, она стала говорить как бы сама с собой:
  - Нет, нет, я не могу, я дала слово, у них нет знаков. Они пришли ни с чем!
  Вдруг она как будто пришла в себя и уставилась на Ника и Аполлинария так, как будто только сию секунду их увидела.
  - Так что же господа хотели услышать от меня?- холодным тоном сказала она. - Какие истории седой старины интересуют вас?
  Тогда Ник решил рискнуть.
  -Видите ли, княгиня, - осторожно начал он. - Наш визит к вам вызван не только просьбой князя Вачнадзе. Нас интересуют времена пребывания Пушкина на Кавказе, и все, что может связывать Кавказ и поэта.
  Лицо княгини, до этого вполне доброжелательное, стало похожим на каменную маску. Она замолчала, пожевала губами и вдруг резко встала с кресла.
  - Прошу извинить меня, мне что-то нездоровится, - сказала она и, взяв в руки колокольчик, позвонила.
  Ник и Аполлинарий поняли, что затронули болезненную для княгини тему.
  - Простите, княгиня, если наш визит утомил вас, тогда мы только передадим вам письмо от правителя канцелярии губернатора, Сергея Васильевича Бычковского, - быстро проговорил Ник, который накануне встретился с Бычковским, рассказал ему все обстоятельства дела и попросил рекомендательное письмо для себя и Аполлинария, еще не зная, для кого и для чего оно пригодится..
  - Да, подождите здесь, дайте письмо, - взяв письмо в руки, она вышла из комнаты, тяжело опираясь на плечо внучки, вошедшей в комнату на звон колокольчика.
  Прошло минут десять. Ник и Аполлинарий тревожно ждали, выйдет ли к ним княгиня или же эта ниточка будет утеряна. Княгиня вошла в сопровождении своей внучки, но выражение ее лица изменилось. Оно было сосредоточенным и как бы освещенным каким-то внутренним светом.
  - Иди, мое сокровище, - снова усевшись в кресло, сказала она своей внучке. - Когда ты мне понадобишься, я позвоню. Придвинь мне колокольчик.
  Внучка положила колокольчик так, чтобы бабушка могла дотянуться до него, и улыбнувшись гостям , вышла из комнаты.
  Прошло несколько тягостных минут.
  - Как вы узнали обо мне? - спросила княгиня.- Я не имею в виду князя Вачнадзе. Ведь вы узнали обо мне раньше, до вчерашнего дня, не так ли?
  Аполлинарий рассказал о странной истории с маркизом Паулуччи, о том, что он оставил перстень с сердоликом, и что Лили обнаружила под камнем записку, в которой было всего два слова: "княжна Эличка". И как совершенно случайно они узнали о юной княжне Эличке.
  - Да, значит это Лили... По-видимому, она унаследовала от своей матери дар провидения, интересно, возможно, природа одарила ее сильнее, чем Като, ее мать...Ну что ж, если вы те, кто должен был прийти, то у вас должно быть нечто, что указывало бы на это, - сказала она. - Простите, но перстня мало. Он же оказался у вас случайно. Нужен пароль. - И, уставившись на молодых людей, она плотно сжала губы, как бы демонстрируя, что без пароля она не скажет ни слова.
  Ник и Аполлинарий переглянулись.
  - На холмах Грузии лежит ночная мгла,
   Шумит Арагва предо мною... - начал читать Ник.
  - Мне грустно и легко, печаль моя светла,
   Печаль моя полна тобой, одной тобою... - продолжил Аполлинарий.
  И тут они замолчали, увидев, что по морщинистым щекам княгини текут слезы.
  - Да, - тихо сказала она, - именно это стихотворение. Но, господа, вы же понимаете, что этого недостаточно. Есть ли у вас еще какие-нибудь доказательства ваших полномочий?
  Ник и Аполлинарий переглянулись, и Аполлинарий достал из внутреннего кармана сюртука сложенный лист бумаги, тот, который был извлечен из сюртука маркиза Паулуччи.
  Княгиня взяла в руки лорнет в черепаховой оправе с сильными выпуклыми стеклами, висевший на серебряной цепочке у нее на шее, и стала внимательно рассматривать переданный ей лист. После этого она встала, подошла к изящному письменному столу, и стала шарить по его боковой стороне. Ник и Аполлинарий заинтересованно следили за ней. Со звоном вдруг отъехала часть замысловатой резьбы с этой стороны стола и княгиня вытащила потайный плоский ящичек. Она достала оттуда лист плотной бумаги с золотым обрезом, точь в точь такой, какой только что ей дали Ник и Аполлинарий. Вернувшись снова в кресло, она стала внимательно изучать оба листа.
  - Я наизусть знаю каждую точку на этом листе, - сказала она, подняв, наконец, голову. - Тут все одинаково, и подпись Пушкина, на французском. Вот в подписи все дело. Он подписался так, как никогда и нигде не подписывался ни до, и не после. Об этом мне сказал в Италии маркиз Паулуччи.
  Потом вздохнула и сказала:
  - Итак, маркиза нет в живых. Ну, что ж. Рекомендаций Сергея Васильевича и предъявленных вами бумаг полагаю, достаточно. Но все это вещи, опасные для жизни, - она еще раз тяжело вздохнула. - Я расскажу вам, как все происходило в тот день. Мне было тогда пятнадцать лет и я была княжной Еленой, Эличкой, как все меня звали. Весь город был взбудоражен в те дни тем, а было это в мае 1829 года, что в Тифлис приехал Пушкин. Мой кузен, молодой князь Чавчавадзе, прибежал к нам и сообщил, что молодые люди Тифлиса устраивают кутеж в честь Пушкина в Ортачальских садах. Подготовка шла полным ходом - были приглашены зурначи, ашуги, танцовщицы, европейский оркестр, сад должен был быть украшен разноцветными фонарями и восковыми свечами, укрепленными на листьях деревьев. Кузен, выложив взахлеб все эти сведения, умчался, оставив меня горевать о том, что я не мужчина и не могу участвовать в этом замечательном празднике.
  Ближе к вечеру ко мне в комнату вошел отец. Я увидела, что он чем-то озабочен. Но не успела я спросить его о причине его озабоченности, как он сказал:
  - Эличка, сегодня ты должна помочь мне, но так, чтобы ни одна душа не знала об этом. Сейчас я велю заложить коляску, править буду сам, а ты должна поехать со мной. Все, что ты сегодня услышишь или узнаешь, большая тайна.
  Сердце мое замерло в предчувствии каких-то необычайных событий. И кто мог предположить, что этот вечер перевернет всю мою жизнь.
  Уже смеркалось, когда мы выехали из дома. Дорога была не очень близкая, коляска ехала медленно, отец был неразговорчив. Вскоре мы услышали доносившиеся издалека звуки зурны, сменившиеся вдруг грянувшим европейским оркестром и я поняла, что мы приближаемся к ортачальским садам и что вся эта музыка доносится оттуда, где устроен кутеж в честь Пушкина. Я была очень удивлена, но, помня отцовские слова, молчала и ни о чем не спрашивала. Наконец, мы доехали до старой церкви. Отец привязал лошадь и сел рядом со мной. Стало совсем темно. Из сада была слышна музыка, взрывы аплодисментов, веселье там шло полным ходом. Я, видимо, задремала, и проснулась от тихого разговора. В нашей коляске сидел еще кто-то и разговаривал с отцом. Заметив, что я зашевелилась и открыла глаза, отец представил меня:
  - А это, Александр Сергеевич, моя дочь, княжна Эличка. Я уже стар и немощен, а она моя надежда, наследница и единомышленница.
  И тут я поняла, что собеседником моего отца был не кто иной, как сам Пушкин.
  - Очаровательна, князь, ваша дочь сама прелесть, - сказал Пушкин приятным баритоном. У отца в руках была плошка со свечой и в ее слабом свете я едва могла разглядеть знаменитого поэта.
  - Ну, прощайте, князь. Да хранит вас господь, - и с этими словами Пушкин выпрыгнул из коляски и исчез в темноте.
  - Эличка, - обратился ко мне отец, - держи это покрепче, и смотри, не засни и не вырони.
  С этими словами отец передал мне довольно увесистую шкатулку. Я почувствовала, что она сделана из какого-то металла. Что там, я, конечно, не знала.
  По приезде домой отец молча взял у меня шкатулку и прошел со мной в мою комнату. Он сел в кресло и немного помолчал.
  - Помнишь ли ты маркиза Паулуччи?- спросил он меня после некоторого молчания. Маркиза я помнила очень смутно, была совсем маленькой, когда он навещал моего отца в Тифлисе, но разговоры о нем были частыми в нашем доме. Я помнила, что кто-то из братьев моего отца был адъютантом Паулуччи.
  - Так вот, - продолжал отец,- если со мной что-нибудь случится, эту шкатулку ты должна отдать либо самому маркизу, либо тому, кто придет от его имени. Это очень важно. Дома держать ее опасно. К завтрашнему утру мы что-нибудь придумаем. А теперь ложись спать. Шкатулку мы спрячем пока среди твоих кукол.
  Ночью я проснулась от криков и грохота. Я в ужасе села на постели. В доме что-то происходило. Раздалось несколько выстрелов. Потом все стихло. В комнату, прихрамывая, вбежала моя няня Этери. Она бросилась ко мне и с причитаниями заключила меня в свои объятия.
  - Что случилась, Этери? - закричала я, - что-то с отцом?
  - Ночью какие-то бандиты ворвались в дом, все перерыли и выстрелили несколько раз в твоего отца, - плача и причитая, сказала Этери.
  Накинув шаль на ночную рубашку, я побежала к отцу. Он лежал на тахте, бледный, окровавленный, вокруг него суетились слуги. Увидев меня, он приподнялся и приказал слабым голосом, чтобы все вышли из комнаты. Я припала к нему. И тогда он шепотом сказал, что шкатулку надо перепрятать так, чтобы никто не мог ее найти.
   Трое суток мой отец боролся за свою жизнь. Он то приходил в себя, то снова терял сознание. Волей неволей мне пришлось взять в свои руки управление домом. В тот же день принесли какое-то письмо отцу. Собрав все силы, он раскрыл его и дал затем мне. Там было стихотворение Пушкина, то самое, которое вы только что прочли мне. И внизу была приписка: "Князь, вот вам пароль. Он будет написан еще раз, заметьте особенности написания, и это послужит знаком".
  Мой отец слабел с каждым часом. Врачи стояли у него над головой, но никто уже ничем не мог ему помочь.
  Привели священника. Отец слабым жестом отверг его и велел подойти мне. Мы вновь остались с ним наедине. И тогда он еще раз сказал, что я должна заменить его и выполнить то, что должен был сделать он. А именно сохранить шкатулку. И еще раз прозвучало имя маркиза Паулуччи.
  В слезах я вышла от отца. Священник соборовал его и вскоре мой отец испустил дух. Все дни после смерти отца я была как в тумане. Прошло две недели, когда наш старый слуга Иордан сказал мне, что заметил возле дома странных людей, которые приглядывались к окнам и крутились возле ворот. И тогда я вспомнила, что шкатулка-то так и осталась в моей детской, заваленная куклами и игрушками. Я растерялась. И тут я увидела, что моя няня Этери делает мне какие-то знаки. Да, я не сказала вам, что бедная Этери пережила нападение на Тифлис в 1795 году орд Ага-Магомет-хана. Вся ее семья была убита, она подверглась насилию и эти негодяи подрезали у нее жилку на ноге, как они делали со всеми девушками, попавшими в руки насильников, так что она осталась хромой. От перенесенного ужаса Этери онемела. Отец взял ее в нашу семью, она стала после моего рождения мне няней и любила меня беззаветно. Речь ее немного восстановилась, но понять ее могли только мы с отцом. Не знаю уж каким образом, но Этери догадалась, что мне грозит опасность, и что эта опасность исходит от шкатулки. Видимо, она связало воедино все факты - и то, что мы уезжали куда-то ночью с отцом, и нападение на наш дом в ту же ночь, и ранение отца, и увидела посторонний предмет в моей комнате, а уж там она все знала наизусть. Этери была очень умной женщиной и доказала нам это не раз. Видимо, в тот момент в ее голове созрел какой-то план, это было как озарение в минуту опасности.
  Она смогла объяснить мне, что мы должны сделать вид, что уезжаем в наше кахетинское имение, а потом вернуться тайком с дороги и войти в город, смешавшись с толпой паломников. Я не понимала, для чего все это нужно, но полностью положилась на Этери.
  Иордан заложил коляску, мы, собрав пожитки, уселись в нее и, сопровождаемые пожеланиями слуг счастливого пути, отправились в дорогу. Не успели мы выехать из города, как Этери знаками велела остановить коляску, вытащила узел с деревенским платьем, мы переоделись, завязав голову так, как это делают крестьянки - из-под платка были видны только глаза и уселись на обочине дороги ждать паломников, бредущих в город. На спине у Этери была котомка, а в ней, завернутая в тряпки, злосчастная шкатулка. Иордан остался нас ждать в ближайшем селении.
  Смешавшись с толпой крестьян, мы вошли в город. В дороге Этери промычала что-то, объясняя, с моим переводом, что у нее муж сидит в тюрьме и ей надо просить за него святого Додо.Все, слушавшие ее объяснения, и жалевшие бедную "мунджи" - немую, согласно закивали головами и начали ей объяснять, куда надо идти, чтобы поклониться святому Додо.
  - Это такое святое место, - благоговейно говорила одна из паломниц, довольно страшненького вида. Ее крючковатый длинный нос устрашающе выскакивал из черного в мелкий белый горошек платка, которым она прикрывала рот, - там и часовня Святого Або, персиянина, перешедшего в Христову веру, за что и погубленного нехристями, там, в храме Метехи, могила святой мученицы Шушаники...
  Ее товарки, слушая свою предводительницу, согласно кивали головами, мелко крестясь и прикрывая рты концами платков.
  Этери очень серьезно слушала этих богомольных крестьянок. Она-то прекрасно знала, в какой пещере в метехской скале провел время святой схимник Додо, бывший до того, как он стал сподвижником святого Давида, сирийского отца-проповедника, кахетинским князем и потомком римских императоров. В черный год нашествия Ага-Магомет-Хана, когда она вырвалась из рук насильников, ей удалось по узкой тропе над бушующей Курой пробраться в эту пещеру. Умирая от ужаса, она и в пещере боялась, что вот-вот ее снова найдут враги. В каком-то дурмане, ощупывая стены пещеры и взывая о помощи к святому, она обнаружила странный камень, который зашатался, когда она его толкнула, и вдруг, повернувшись вокруг оси, открыл узкий ход. Ни о чем не думая, она, тогда тоненькая девушка, пролезла в этот узкий лаз и закрыла камень за собой. Она оказалась в маленькой пещерке, обустроенной для долгого времяпребывания. Там была выдолбленная в скале ниша, которая могла служить местом для сна и отдыха. Но, самое главное, в пещере было прорублено маленькое отверстие, служившее оконцем, откуда в пещеру проникал свет, и по стене пещеры сочилась родниковая вода. Потом, когда Этери освоила этот маленький мирок, она обнаружила куски заплесневелого сыра, сухари, высохшие фрукты и кусочки сахара в большой пещере, которые паломники оставляли для святого Додо. Ее друзьями в эти ужасные дни стали многочисленные ящерицы, жившие в пещере. Эти ящерицы как-бы олицетворяли в глазах тифлисцев святого Додо.
  Паломницы отправлялись к монастырю святого Давида на Мтацминда, Святой горе, а мы с Этери и еще двумя женщинами, по Авлабарскому мосту перешли на другой берег Куры, приблизившись к Метехской крепости. Там Кура делает резкий поворот и ее мутные воды по весне ревут, ударяясь о скалу. И вот нам предстояло пройти по узкой тропинке над Курой, спустившись от Авлабарского моста. Теперь я вспоминаю, как это было страшно. Один неосторожный шаг и можно было сорваться вниз, а там уже все, Кура унесет далеко.Хорошо еще, что стояла теплая безветренная погода. Прижимаясь к скале, мы осторожно передвигались по тропе, пока дошли до пещеры святого Додо. Там мы уже смогли передохнуть. Наши спутницы начали шептать молитвы, достали из своих котомок кусочки сахара, положили их на землю пещеры и стали терпеливо ждать. Небольшие ящерицы не замедлили появиться и, приблизившись к кусочкам сахара, выжидательно смотрели на них своими круглыми глазками. Паломницы, крестясь, стали благодарить святого Додо за то, что он прислал своих посланниц и, торопясь успеть еще подняться на Мтацминда, покинули нас. Этери велела мне знаками выглянуть, не идет ли кто-нибудь еще в пещеру. Но других таких сумасшедших больше не было. Тогда она показала мне на весьма неприметный камень в глубине пещеры, нажала на него с одной стороны и камень сдвинулся. Тогда она знаками показала, что я должна пролезть в следующую пещеру. Когда я оказалась в ней, Этери передала мне шкатулку и я, выбрав место посуше, спрятала ее в маленькой пещере. Так я оказалась вовлеченной в игру очень могущественных людей и стала хранительницей шкатулки.
  Княгиня тяжело вздохнула и продолжила свой рассказ.
  - Через несколько лет я получила приглашение совершить путешествие по Италии. Можете себе представить, девочка, которая дальше своего кахетинского имения никуда не ездила, вдруг получает такое приглашение. Я ездила в Пьемонт, там встретилась с маркизом. Там, в Италии, меня принимали очень титулованные особы и везде я чувствовала незримое покровительство маркиза Паулуччи. Потом я много раз бывала в Санкт-Петербурге. И была представлена императору. До сих пор помню его немного тяжелый, но какой-то сострадательный взгляд. Мы оба знали то, чего не знали другие. Слава Богу, что появились вы и снимаете с меня это тяжелое бремя. Ведь когда я стала стареть, то мне пришлось передать эту тайну своему сыну. Для того, чтобы войти в курс дела, он с супругой совершили поездку в Пьемонт, где погибли во время землетрясения. Эта трагедия совсем бы убила меня, если бы не моя внучка, которую мне нужно было ставить на ноги. И вот мне пришлось кое-что ей рассказать. Маркиз не мог встретиться с нами, за ним следили. Но я знала, что если все устроится как надо, он пришлет нам какой-нибудь знак. Какой- неизвестно. С кем - неизвестно. И тут вдруг появляетесь вы с кольцом Пушкина и этими письмами. И внутренний голос мне подсказывает, что я могу вам довериться. Наконец, я могу посчитать, что свой долг я выполнила. Эличка теперь уже многое знает, она поможет вам. Но я чувствую, что опасность еще существует. Поэтому вчера я и была у князя и попросила его о помощи.
  Княгиня кончила свой рассказ. Несколько минут в комнате стола тишина. И тут вдруг Ник подумал, что княгиня говорила об одном стихотворении. А как же остальные два, почему они были зашиты в сюртук маркиза?
  - Скажите, княгиня, что вы знаете об этих двух стихотворениях? - и Ник указал на еще два листа со стихами, оставшимися лежать на столе.
  Княгиня взяла одно из них, внимательно прочла. Покачала головой, взглянула из-под очков на собеседников.
  - Это же "Талисман", это память о перстне, который дала Элизавета Ксаверьевна Пушкину, я это знаю доподлинно, ведь Воронцовы приехали сюда в середине 40-х годов! Ах, какое тогда наступило время! Золотой век Тифлиса! Я бывала часто во дворце наместника, какое-то время мы были близки с Элизой, от нее я знаю об этом стихотворении, хотя она была и очень обижена тем, что Пушкин написал эпиграмму на графа, очень несправедливую и злую, ну, вы ведь знаете, как она там: "Полумилорд, полукупец" и так далее. Почему и это стихотворение было у маркиза - не знаю. Можно только догадываться, что оно было связано с перстнем, который он оставил в доме на Эриванской площади. Но вот совсем непонятное стихотворение - это описание пещеры под монастырем. Кто мог его написать? Если это касается той тайны, которую я только что поведала вам, то кроме меня и Этери об этом никто не знал. И не знает, кроме меня и вас теперь. Может быть, должна быть еще пещера? Но в стихотворении точное описание пещеры святого Додо. На Мтацминда тоже есть пещера, вернее, грот, там жил отшельником святой Давид, прежде, чем ушел в Гареджийскую пустынь. Дайте-ка, я прочту еще раз. И княгиня медленно начала читать стихотворение:
  
  "Там объят полночной мглой,
  Монастырь стоит седой.
  Скрыта буйною травой,
  Есть пещера под скалой.
  В полночь тайною тропой,
  Освещаемой луной,
  Призрак, светлый и живой,
  Поведет тебя с собой.
  И возьмешь ты талисман,
  Тот, что нимфою был дан.
  То, что скрыто, ты найдешь,
  И с собою унесешь".
  
  - Непонятно, что же еще скрыто в пещере? - задумчиво сказала она. - Но явно, если бы это было о пещере святого Додо, тут должна была бы быть Кура! И потом, ведь кольцо для чего-то нужно! А нам кольцо не нужно! Но все равно, если маркиз оставил кольцо, значит это все связано!
  Ник и Аполлинарий с удивлением взглянули друг на друга. Княгиня рассуждала как заправский детектив! А та продолжала с тем же энтузиазмом.
  - А какие еще пещеры? С пещерами Шио Мгвимгский монастырь, так это около Мцхеты. А в Тифлисе других пещер нет! Стало быть, на Давидовской горе искать надо.
  Аполлинарий осторожно решил прервать княгиню:
  - Калбатоно Эленэ, князь назначил охрану возле вашего дома.
  Княгиня кивнула удовлетворенно и сказала:
  - Мы тоже приняли меры. Сачино ведь охранять нетрудно - вход только с одной стороны, а так мы как в неприступной крепости. Но я все же хочу покончить как можно скорее с этим делом.
  Ник и Аполлинарий удивленно взглянули друг на друга. А княгиня продолжала говорить как бы сама с собой, нисколько не заботясь о том, что ее собеседники немного растеряны.
  - Надо достать шкатулку из пещеры. Она должна быть передана лично императору, в его собственные руки. Ясно, что начался сезон охоты на нее. Отчего -непонятно. Что-то должно произойти.
  Тут она подняла глаза на своих собеседников.
  - Все-таки есть что-то весьма и весьма настораживающее и странное во всем этом происшествии. Ну, я утаила от вас, что получила записку от маркиза и должна была встретиться с ним в том самом доме, где останавливался Пушкин, когда был в Тифлисе. Но маркиз написал мне, чтобы я перед встречей с ним заехала в гостиницу "Кавказ", там будет мне оставлено письмо. Я взяла с собой Эличку и мы с ней поехали на фаэтоне вначале к моей приятельнице, потом подъехали к гостинице и я послала Эличку за письмом. В письме было сказано: "Встреча отменяется. Будьте осторожны. Паулуччи".
  Сыщики переглянулись. Значит, произошло нечто, раз маркиз отменил встречу. Возможно, он на свой страх и риск все же согласился на чье-то предложение о встрече. И что, неужели, увидев сидящих на скамейке в Пушкинском сквере совершенно случайно Ника и Лили, он решил сыграть по-другому? Значит, он откуда-то знал Ника! И перстень был им оставлен не случайно!
  Княгиня переводила взгляд с одного сыщика на другого, понимая, что сейчас они сказать ничего больше не могут. И тут сама твердо сказала.
  - Надо думать. Тут что-то не сходится. Мы с Эличкой будем сидеть дома, тихо, как мышки, и ждать от вас вестей.
  Дорога домой заняла у Ника и Аполлинария около часа. Они убедились, что князь Вачнадзе прислал двух полицейских, которые фланировали возле ворот дома.Аполлинарий отправился к себе, на Чавчавадзевскую, а ник сразу же прошел в свою библиотеку, где намеревался еще немного поработать, пока Лили или Петрус обнаружат, что он дома. Ему в голову пришла мысль, которая не давала ему покоя. Это касалось той страницы альбома, которая была зашита у маркиза в сюртук. Кому Пушкин написал ее и почему она была вырвана, возможно, поспешно? Явно, перстень и стихотворение связаны между собой каким-то образом. "Кто же, - бормотал Ник, лихорадочно перебирая книги, собранные в уже внушительной горке на столе, кто же был адресатом этого стихотворения Пушкина. Несомненно, одна из его одесских пассий - Амалия Ризнич, но она рано умерла, ко времени написания стихотворения ее не было в живых, остаются Елизавета Воронцова и Каролина Собаньска, да, вот тут о ней и у Бартенева, и у Анненкова. Однако, эта Собаньска, весьма авантюрная дама! Длинная череда мужей и любовников, увлечение мистикой в период, когда она была замужем за Чирковичем, тут уже 1845 год, и надо же!".
  Ник откинулся в кресле. Он нашел нечто, что его крайне насторожило. После смерти мужа, Чирковича, Каролина отправляется в Рим, где находит приют и понимание у отцов-иезуитов!
  Ник снова судорожно стал перебирать бумаги. Вот и еще! Каролина Собаньска увлекается собирание автографов великих людей! У нее есть автографы Питта и Велингтона, Марии-Антуанетты и Фридриха II, Шатобриана и Лафатера, мадам де Сталь и Дельфины Гэ! И среди них альбом с автографами поэтов, в том числе Пушкина и Мицкевича!
  И еще какой-то странный намек, Каролина Собаньска была осведомительницей Третьего отделения, она состояла в личной переписке с Бенкендорфом!
  
  
  
  Глава 13
  
  Огромное овальное зеркало в раме из красного дерева, стоящее на полу, отражало немолодую обнаженную женщину, пытливо разглядывающую себя. Она то приближалась к зеркалу, то отодвигалась, смотрела прищурившись, как бы оценивая, чего стоит та, в зеркале. Если бы кто-нибудь мог следить за ней в эти нескромные минуты, то был бы удивлен жесткостью ее взгляда. Наконец женщина вздохнула, отвернулась, подняла с низкой софы небрежно брошенный шелковый халат, и туго затягивая пояс на все еще осиной талии, снова вернулась к зеркалу. Теперь она понравилась себе больше. Алый шелк шел к ее лицу. В молодости она носила пунцовую бархатную току с страусовыми перьями. Говорили, да и она сама это прекрасно видела, что она необычайно хороша в ней. Она присела на софу и странное состояние, не свойственное ее холодному сердцу, овладело ею. Вдруг перед ней пронеслись картины ее молодости. Отчего, спросила она себя. И сама себе ответила - оттого, что на пороге своего шестидесятилетия она выходит замуж. Она, Каролина Собаньска, прожившая такую жизнь, которую хватило бы на добрый десяток других женских жизней. Да, она и ее сестра Эвелина, были необыкновенными женщинами!А все кровь, кровь, польский гонор! Да и как им было уродиться другими, если они приходились правнучками Марии Лещинской, королевы Франции, супруги Людовика XV? А стало быть и родственницами французских королей, Людовика XVI, несчастного дофина Луи-Шарля, Людовика XVII, жертвы французской революции, Людовика XVIII и Карла Х.
  Ну, не только, не только. Батюшка, граф Адам Ржевусский, тоже имел огненный темперамент, иначе не женился бы на пленной красавице-гречанке.
   Она вспомнила свою тетку, графиню Розалию Ржевусскую, дочь той самой княгини Любомирской, приятельницы герцогини Дюбарри, фаворитки Людовика XV. Почему вдруг всплыли в памяти рассказы о ней? О, историю красавицы княгини Любомирской она с сестрами знали наизусть. И как она была схвачена и посажена в бывшую резиденцию герцогов Форс, ставшую тюрьмой в дни революции, в отделение для публичных женщин. И как она объявила себя беременной, чтобы спастись от гильотины. И о молодом красавце аббате, тоже узнике этой тюрьмы, который, благодаря не очень строгим нравам этого заведения, искренне предлагал ей свои услуги, чтобы хотя бы на девять месяцев спасти ее от палачей. И об ужасном дне казни, когда она была обезглавлена вместе с королевой Франции. Таковы превратности судьбы. Сама же графиня Розалия помнила всю жизнь как семилетним ребенком она была приведена в тюрьму к матери. Как рыдала и хваталась за ее юбки. Она была оставлена в тюрьме рядом с матерью. И после ее казни оставалась на попечении тюремщика. Он обращался с ней, как было предписано обращаться с детьми аристократов, пинал, отказывал даже в куске черного хлеба, составлявшем ее единственную пищу. Князь Любомирский был на французской службе, но в это время находился вне Франции и не знал о судьбе своей дочери. Сложными путями, через посредников, ему удалось вызволить ее.
  Уроки жизни, преподанные своей теткой, Каролина усвоила твердо. В отличие от своей сестры Эвелины. Но авантюристками они были обе, думала Каролина. Ну что, не авантюрой ли была вся эта история с Бальзаком под носом у добродушного Ганского?И это странное пятимесячное супружество после смерти Ганского? И потом пылкие романы - с молодым писателем Шанфлери, которого не было в Париже, когда умирал Бальзак и который пришел выразить свое соболезнование вдове и тут же пал в ее объятия? Шанфлери был на двадцать лет моложе Эвелины... Но она была так чудовищно властна, так неистова пылка, что он попросту сбежал. А потом этот художник, как его, Жигу. Нет, явно Эвелине уроки тетушки пришлись невпрок. Хотя как сказать, как сказать...
  Каролина еще раз подошла к зеркалу. Да. Этот дурачок Лакруа совершенно сошел с ума. Свадьба сегодня. Конечно, невесть что, но, как говорится, что Бог дал. И на том спасибо. Все. Надо одеваться.
  Но вместо того, чтобы позвать служанку с платьем, она снова села на софу. Теперь перед ее мысленным взором проносились бесконечные череды мужчин - и любовников, и воздыхателей. Что ж, у Эвелины был Бальзак, но и она может кое-чем похвастаться. Пушкин и Мицкевич. Оба были у ее ног, оба посвящали ей сонеты...Бедные дурачки! В ответ на их пылкие посвящения она по ночам строчила за Витта доносы Бенкендорфу. Витт... Этот негодяй был настоящим мужчиной. Ее первым и последним мужчиной. Ну, не считать же первым мужчиной графа Иеронима Собаньского, ее мужа, который был старше нее на тридцать три года.
   Как много у нее с Виттом было общего! И происхождение - мать гречанка и у нее, и у него. Витт рассказывал, что в Стамбуле, в польском посольстве, его мать появилась в возрасте 17 лет. Польский посол Кароль Лясопольский купил ее за 1500 пиастров у нищенствовавших родственников, пленившись красотой девушки. А потом с ней сбежал сын коменданта крепости в Каменец-Подольске, польский офицер, майор Юзеф Витт. А потом Софья Клавона, так звали девушку, попала на глаза самому Потемкину, большому любителю и ценителю женской красоты. И пошло, и поехало... Мужа сделали графом и русским генералом, а его жену Потемкин представил императрице. Ну, тут, конечно интрига. Потемкин отправил Софью в Варшаву, пленять претендента на престол Станислава Потоцкого, бывшего фаворитом императрицы. Поручение было выполнено. Потоцкий был у ног Софьи. Сказочно богатый магнат заплатил отступные мужу Софьи, два миллиона злотых. А она вскоре увлеклась его сыном. Потоцкий к старости впал в мистицизм и умер.Она осталась безумно богатой вдовой.
  Единственный сын Софьи, Ян, был прирожденным авантюристом. Вначале карьера как у всех: записан сразу же после рождения в полк, в десять лет - корнет, в двадцать - полковник Кавалергардского полка. Потом ссора с Багратионом и Витгенштейном, бегство к Наполеону. Потом снова на русской службе.
  Бешеный роман с Виттом кончился только связью. Но она не могла уйти. Тут даже польский гонор не помог. Он сам ее бросил.
  "Негодяй!" - прошептала, улыбаясь, Каролина.
  В это время раздался негромкий стук в дверь.
  - Мадам!- окликнула ее служанка из-за двери, - к вам пришли!
  - Я же просила меня не беспокоить! - гневно ответила Каролина. - У меня сегодня свадьба!
  - Мадам, этот человек очень настойчив, он передал вам свою визитную карточку! - и служанка, чуть приоткрыв дверь, протянула маленький серебряный поднос с одинокой визитной карточкой. Нахмурив брови, с недовольным видом Каролина взяла карточку. Но прочтя ее, она бросила служанке:
  - Немедленно проводи гостя в мой кабинет!
  Сама же, быстро приведя себя в порядок, как всегда с гордо поднятой головой, направилась в кабинет.
   Ее кабинет представлял собой нечто среднее между рабочим кабинетом и дамским салоном. Все оттенки зеленого и коричневого собрались в этой комнате. Шелковые шторы оливкового цвета прекрасно гармонировали с пышными коричнево-багровыми коврами. Диваны и кресла были обиты густо-зеленым штофом. Мебель вся была исключительно орехового дерева. И пунцовые розы, стоявшие на низком восточном столе возле диванов, придавали комнате законченный вид.
   Войдя в кабинет с визитной карточкой в руках, Каролина увидела стоявшего на середине комнаты пожилого человека, одетого в темносерый длинный сюртук. На звук открывающейся двери он оглянулся и Каролина, увидев его лицо, сделала шаг назад.
  - Как!Это вы?! - воскликнула она - Как вы посмели воспользоваться чужой визитной карточкой!
  - Мадам, - смиренно склонив голову отвечал этот человек. - Неужели вы могли предположить, что я посмел бы явиться к вам, не будучи послан. И визитная карточка тому доказательство. Я приехал по поручению... - и он выжидательно замолчал.
  - Что от меня надо? Кажется, всем известно, что я давно отошла от всех дел, - резко бросила она, усаживаясь в кресло и не предлагая сесть этому непрошенному гостю..
  - Мадам, нужен автограф поэта...
  Каролина удивленно воззрилась на говорившего.
  - Что за чушь! Какого поэта, кого вы имеете в виду? И что за автограф?
  - Мадам, нужен тот автограф, вернее, то стихотворение, которое в виде импровизации было записано поэтом в ваш оливковый альбом в Санкт-Петербурге в 1829 году.
  - Но почему?
  - Мадам, это высочайшее поручение.
  - А если я откажусь?
  - О, мадам, на этот случай у меня есть инструкции, я должен буду вручить вашему жениху то письмо, которое вы послали Бенкендорфу из Варшавы...
  - Негодяй! - воскликнула Каролина, гневно вскочив с кресла.
  - Простите, мадам, я вас не понял, - с едва заметной издевкой произнес человек.
  - Хорошо, вы получите автограф, я нисколько им не дорожу, но вам, вам-то, вернее им, на что он нужен?
  - Мадам, только из личного расположения к вам я могу сказать, что это как-то связано с графом-бастардом. Но это, как вы понимаете, государственная тайна. - и неприятный посетитель склонил с голову, демонстрируя свою полное незнание дела. - Простите, мадам, я только скромно выполняю поручение.
  - Чье поручение? Его? - и Каролина потрясла визитной карточкой.
  Посетитель молча потупил глаза, говоря всей своей подобострастной фигурой:
   " А чье же еще, мадам?"
  Каролина медленно поднялась с кресла и величественно прошлась к своему изящному, на гнутых ножках, письменному столу. Там, в среднем ящике стола лежал небольшой альбом в светлозеленой коже с бронзовыми накладками и бронзовой же застежкой на обрезе. Стоя спиной к посетителю, она стала перелистывать страницы альбома. " Мицкевич, Мицкевич, еще Мицкевич, Дельвиг, несколько неуклюжих строчек, это Мормон, да, а вот и оно. Alexandre Pouchkine".
  Она еще раз внимательно перечла стихотворение. "На холмах Грузии лежит ночная мгла, Шумит Арагва предо мною, Мне грустно и легко..." .
  " Положительно, - думала она, - зачем оно им понадобилось? Ничего же в нем нет! Ну да бог с ними, пусть забирают".
  Она достала из того же ящика разрезальный нож для бумаги и осторожно, чтобы не повредить другие страницы, вырезала этот лист из своего альбома.
  - Извольте,- сказала она, не поворачиваясь к посетителю.
  Тот как-то бочком подскочил к ней, взял осторожно альбомный лист и, нагловато наклонившись к столу, прихватил и визитную карточку.
  Кланяясь спине Каролины, он быстро выскочил в дверь.
  Если бы Каролина могла бы проследить за этим человеком, она бы увидела, как он, бережно упрятав лист из альбома во внутренний карман сюртука, разорвал на мелкие кусочки визитную карточку и разбросал эти кусочки в разных концах улицы д"Анжу Сент-Оноре. И догадалась бы, что визитная карточка была фальшивой.
  
  
  
  Глава 14
  
   Зачитавшись, Ник не слышал, что кто-то настойчиво стучит в дверь. Это была Лили.
  - Ник, - удивилась она,- ты что, давно дома? А я все жду, когда ты поднимешься наверх. Тебя там ждут твои юные агенты. Вернее, это агентура Аполлинария, но так как я не знала, вернетесь ли вы вместе или нет, то предложила им подождать. Петрус их кормит там.
  - А в чем дело? - удивленно спросил Ник, догадавшись, что это Гаспаронэ с кем-то из своих дружков.
  - Ну что ты, - живо ответила с усмешкой Лили, - они ведь слова лишнего не проронят. Уж как Петрус их обхаживает, умирая от любопытства. Второй мальчишка, это ведь рыжий перс из Сеидабада.
  Тут Ник забеспокоился и быстрым шагом, так что Лили еле успевала за ним, поднялся на второй этаж. Картина, которую он застал, была весьма идиллической. На обширной кухне Петрус вовсю ублажал двух мальчишек, подавая им одно за другим вкуснейшие блюда. И при этом пытался безуспешно выпытать, зачем им так срочно нужны Ник и Аполлинарий. Петрус был почему-то весьма расположен к персидскому кварталу, правда, у него был там хороший знакомый, потомственный джамадар, то есть терщик, дед которого, по банному преданию, мыл Пушкина. Этот терщик, по имени Сафар, во время расследования по делу о "манускрипте" оказал следствию весьма важные услуги и при это участвовал в спасении богатого купца из Индии. Купец не остался в долгу и щедро отблагодарил Сафара. После этого дружба Сафара и Петруса стала весьма прочной.
  Увидев Ника, мальчишки вскочили, но Ник усадил их снова, не желая обижать Петруса, который остался стоять при виде Ника с огромной сковородкой, на которой еще шипели бараньи отбивные, в руках.
  - Послушай, Петрус, - серьезно сказал Ник, еле сдерживая смех, при виде того, как мальчишки с сожалением смотрят на сковородку, а Петрус уже надувается от расстройства, - как только ты накормишь этих весьма ценных агентов, а накормить их надо как следует, ведь они целый день носятся по городу, собирая ценнейшие сведения, приведи их ко мне в кабинет, а пока у нас с Лили есть важный разговор.
  Мальчишки и Петрус радостно вернулись к приятному времяпрепровождению, а Ник с Лили ушли в его кабинет на втором этаже.
  Тут Ник рассказал Лили, что он пришел к выводу, что стихотворение, которое было зашито в сюртук маркиза, было написано Пушкиным в альбом Каролины Собаньской. А потом каким-то путем попало в руки маркиза.
  - Но если Пушкин знал, что это письмо - пароль, зачем же он писал его в альбом этой дамы? - недоуменно спросила Лили.- Неужели под влиянием момента? Или он решил, что оно будет в ее альбоме лучше сохранено? А кто-то, кто видел, что он писал его, в это время мог быть в комнате! И Пушкин либо видел это, либо потом сказал тому, кто был замешан в этой интриге! Ты говоришь что это было во время какого-то раута? Очень странно! То есть получается, что эта Собаньска ничего не знала, и в то же время была хранителем тайны! Здорово придумано, ведь она была католичка и, возможно, иезуитка! Кто бы мог подумать, что ключ к тайне хранится у нее!
  - Представь себе, - Ник возбужденно ходил по кабинету, - она и была иезуиткой! И, возможно, знала гораздо больше, чем можно себе представить! Ты же уже имеешь представление о тактике иезуитов! Вот посмотри, выдержки из их кодекса!
  Ник передал Лили бумаги, которые касались Ордена иезуитов.
  - Посмотри их повнимательнее, а я должен выяснить, что там мои мальчишки добыли.
  Ник вышел, а Лили погрузилась в чтение, от которого у нее захватило дух:
  "Орден имеет секретные знаки и пароли, соответствующие той степени, к которой члены принадлежат, и так как они не носят особой одежды, то очень трудно опознать их, если только они сами не представят себя, как членов Ордена, так как они могут казаться протестантами или католиками, демократами или аристократами, неверующими или набожными, в зависимости от той миссии, которая на них возложена. Их шпионы находятся везде, во всех слоях общества, и они могут казаться учеными и мудрыми, простаками и глупцами - как повелевают их инструкции..."
  "Если прелюбодей, даже если бы он был духовным лицом... будучи атакован мужем, убьет нападающего... он не считается нарушившим правила
  "По велению Бога является законным убивать невинного человека, украсть или совершить предательство..."
  "Брат-иезуит имеет право убить всякого, кто может представлять опасность для иезуитизма..."
  "Для священнослужителя или члена религиозного ордена было бы законным убить клеветника, который пытается распространить ужасные обвинения против него самого или его религии..."
  "Не следует давать врагу ни вредных лекарств, ни примешивать смертельных ядов к его пище и питью... Законно использовать этот метод..., не принуждая лицо, которое должно быть умерщвлено, принимать самому яд, который, будучи принят внутрь, лишит его жизни, но сделать так, когда яд настолько силен, что будучи намазанным на сиденье или одежду, он достаточно мощен, чтобы причинить смерть".
  Пока Лили, уже подготовленная романом Эжена Сю, с изумлением, граничащим с ужасом, вчитывалась в страницы кодекса иезуитского ордена, Ник на кухне беседовал с мальчишками. Або сидел потупившись, видимо, смущенный новой для себя обстановкой, зато Гаспаронэ чувствовал себя как рыба в воде.
  - Его бабушка, - и Гаспаронэ подбородком указал на Або, - что-то узнала и послала сказать вам. Сегодня поздно вечером вы должны придти к Мирзоевской бане, там вас будет ждать ваш старый знакомый Сафар.
  Делавший вид, что занят уборкой кухни, но при этом внимательно слушавший, Петрус одобрительно закивал головой. Еще бы, ведь Сафар как раз его старый знакомый.
  - И что дальше? - спросил Ник.
  -Дальше ничего,- с достоинством ответил Гаспаронэ и пояснил, - продолжение будет, наверное, вечером. Там какой-то персидский народ собирается, - доверительно, понизив голос, сообщил он.- Вечером что-то будет. - И деловито добавил. - Ну, мы пошли. Надо продолжать вести наблюдение.
  Мальчишки застучали своими грубыми башмаками по лестнице, а Ник остался на кухне.
  - Послушай, Петрус, -после некоторого раздумья сказал он.-Ты, конечно, помнишь, наше приключение в Мирзоевской бане, ну, когда мы нашли купца из Индостана.
  Петрус, не поворачиваясь и продолжая тереть какую-то чашку, кивнул головой.
  - Так вот, боюсь, что сегодня мне тоже понадобится твоя помощь.
  Реакция на эти слова Ника была восторженной. Петрус давно уже был несколько отстранен от дел Ника. Правда, теперь в его функции входила опека Лили, как ему объяснил Ник. Это смиряло его с почти постоянным сидением в четырех стенах. Но сейчас он был очень рад и готов к новым приключениям, тем более, что прекрасно уже знал Сеидабад. Надо было продумать действия на вечер. Ник решил, что на встречу в Сеидабад они пойдут вместе с Петрусом, а Аполлинарий будет обеспечивать прикрытие на случай, если им будет грозить какая-нибудь опасность. Ближе к вечеру, когда Ник с подошедшим Аполлинарием обговорили все возможные и невозможные варианты на ночь, и Аполлинарий ушел, из дома вышли двое мужчин. Один из них был в легком пальто с черным бархатным воротником, в шляпе и с тростью с серебряным набалдашником. На руке у него красовался массивный золотой перстень. Другой был одет попроще, но так, как подобает слуге из хорошего дома со склонностью к щегольству. Это парочка спустилась вниз до конца Бебутовской и прошла мимо Сионского собора, синагоги, мимо армянской церкви святого Георгия - Сурб Геворк, мимо чайханы и так прогулочным шагом добралась до Мирзоевской бани. Там Ника и Петруса, а это были они, несколько преображенные, приветствовал Сафар, тоже выглядевший весьма празднично. После взаимных приветствий, Сафар повел их за собой вглубь квартала, все дальше и глубже удаляясь в узкие крутые улочки. Справа от них оставался высокий минарет суннитской мечети, с которого муэдзин уже начал заунывно тянуть: "Аллаху акбар ашхаду алла", призывая правоверных к вечерней молитве.
  Солнце уже зашло за гору святого Давида и сумерки окрасили в лиловые и синие тени узкие улочки Сеидабада, когда Сафар подвел их к ничем не примечательному дому за низким каменным забором, спрятавшемуся среди густых деревьев инжира, туты и хурмы. Дом был одноэтажным, но добротным, с тяжелой дубовой дверью вполне респектабельного подъезда, почти как в Сололаки. Сафар толкнул дверь и они беспрепятственно зашли в темный коридор. В нем едва было видно из-за того, что в коридор ниоткуда не проникал свет, а на дворе почти стемнело. Сафар открыл еще одну дверь, поклонился кому-то невидимому и произнес: "Ас-селям алейкум, эффенди!". В ответ раздался спокойный мягкий голос: "В-алейкум ас салам, брат мой".
  Сафар ввел их в небольшую комнату, осевещенную всего двумя или тремя масляными светильниками. Стены комнаты были увешаны коврами, на полу тоже лежали ковры. На середине комнаты стоял невысокий худощавый человек, одетый в темное платье. На голове у него была небольшая белоснежная чалма. И, что сразу бросилось Нику в глаза, в руках он держал тускло отсвечивающие оранжевым пламенем янтарные четки, очень похожие на те, которые были у погибшего мастера Юзуфа. Поймав его взгляд, человек тихо сказал:
  - Я брат бедного Юзуфа. Вы уже знаете, что Юзуф был, как и большинство жителей этого квартала, суфием. Юзуф был моим старшим братом. Ему наш отец Хассан доверил одну очень большую тайну, в которую в свое время посвятил его отец, наш дед. Брат деда, тоже Хассан, был известным в Тифлисе джамадаром. Пушкин описал его в какой-то своей книге, я не читал, но мне об этом говорили. Вот этот джамадар и свел Пушкина со своим братом, нашим дедом, большим мастером. И та тайна, которая была между Пушкиным и дедом, хранилась и передавалась в нашем роду. Мой брат не открыл этой тайны и за это его убили. Я полагаю, что должны охотиться теперь и за мной. Но я в другом положении. Если Юзуф был великим мастером, то я всего лишь скромный дервиш, шейх ордена мевлеви - крутящихся дервишей. Сегодня в этом доме, который станет на одну ночь пристанищем дервишей, ведь дервиши ничего не имеют, ни дома, ни очага, только то, что дают им люди, собираются несколько человек для молитвы. Мы надеемся, что аллах просветит нас, и поможет и тебе справиться с нашим общим врагом. Иншалла! А теперь пойдемте вместе со мной.
  Ник, Петрус и терпеливо ждавший их за дверью Сафар последовали за шейхом, который вышел на обширный двор, где кончала кипеть каждодневная жизнь. Во дворе женщина снимала с веревок белье и одновременно препиралась с кинто-продавцом фруктов, выторговывая у него подешевле груши. Что-то знакомое показалось Нику в облике кинто, но он сразу же отвел взгляд. Это, конечно, был Аполлинарий, который любил появляться в этих кварталах в таком виде. Его и знали тут как продавца фруктов.
  - Куда пропал, - ворчала женщина, - думаешь, кроме тебя тут никто груши не продает? Я твой постоянный муштар, а ты когда хочешь, тогда приходишь!
  Не обращая внимания на эту сценку, шейх провел Ника, Петруса и Сафара через двор к соседнему флигелю, похожему на старый каретный сарай, в котором держат экипажи и фаэтоны. Хозяин дома и был старым фаэтонщиком, как потом узнал Ник. В сарае стояли два старых фаэтона, в углу были брошены седла и упряжь, пахло плесенью и старой кожей. Шейх, ловко лавируя между всем этим старым барахлом, подвел Ника и Петруса к узкой, едва заметной в полутьме двери в стене сарая. Постучал, видимо, условленным образом. Дверь открыли и они быстро вошли в нее. За небольшим коридорчиком, освещенным висевшими на стене керосиновыми лампами, оказался зал, достаточно светлый - по углам висели большие керосиновые лампы в стеклянных цветных абажурах, вдоль стен стояли длинные скамьи, в середине зала пол был какой-то особенный, видимо, из толстых дубовых досок, тщательно отделанный и отполированный. На стенах висели длинные полосы с арабскими каллиграфиями. Все это выглядело очень странно после захламленного каретного сарая. "Конспирация, конспирация"- подумал Ник, проходя вглубь зала.
   Шейх попросил гостей пройти за небольшую ширму, устроенную в виде деревянной решетки. Там стояли удобные кресла с мягкими подушками на сиденьях.
   -Вы сможете отсюда увидеть все действие, - тихо сказал он, - но сами останетесь невидимыми.
  Сафар остался в зале и сел на пол у одной стен, где были разложены войлочные плоские подушки.
  Шейх стал на середину зала, воздел руки кверху и застыл в такой позе. Тем временем в зал стали осторожно входить люди. Это были, скорее всего, слуги. Они подняли огонь в лампах и зажгли еще несколько, стоявших по углам на высоких ножках, бронзовых светильника. Зал оказался освещенным таким образом, что хорошо была видна только его центральная часть, потолок и стены оставались в полумраке. Вдоль стен усаживались какие-то люди, видимо, сеидабадские суфии. Появились музыканты в темных одеждах, серьезные и сосредоточенные. Один из них держал в руках деревянный гобой - зурну, а другой барабан - доли. Подойдя к шейху, они низко поклонились ему, как бы прося благословления. Ник постепенно начал понимать, что это какое-то мистическое действие, мистерия. Вспомнив, что ему говорил Аполлинарий, он пришел к выводу, что скорее всего он зачем-то приглашен на мистерию дервишей.
  Один из музыкантов начал тихо отбивать ритм на доли. Это были звуки, похожие на набегающую на берег морскую волну. Доли вторила зурна, тоже очень тихо создававшая странное тревожное ожидание. Как будто ниоткуда вдруг в светлом круге на середине зала стали возникать фигуры - это были мужчины, одетые в белые длиннополые кафтаны и в высоких красных войлочных колпаках на голове. Ноги их были босы. Они один за другим подходили к шейху, наклонялись к нему и, выслушав напутствие, возвращались на середину зала. Ник насчитал уже одиннадцать таких участников, когда вдруг раздался пронзительный, как крик раненной птицы, аккорд зурны. Все на мгновение застыли и затем медленно - медленно, в такт нарастающему темпу доли и рвущимся звукам зурны начали кружение. Руки их, вначале кружения лежавшие на груди как крылья птицы, начали расправляться. Голова каждого из танцоров была склонена направо, будто он пытается услышать нечто неслышимое, руки медленно двигались - одна поднималась вверх, к небесам, другая опускалась к земле. "Вот они, таинственные суфийские танцы, - думал Ник, глядя, как завороженный, на движения танцующих. - Они ловят космическую энергию и передают ее на землю". Ник вспомнил и о колпаках-клобуках - "шлем спасения и покрывало послушания". Удивительное зрелище продолжалось. Красные клобуки, белые всплески кафтанов, красное и белое, белое и красное мелькало перед глазами. Все это зрелище вместе с необычайной музыкой могло привести человека в исступление. В голове у Ника проносились видения - кружащиеся дервиши вдруг стали ассоциироваться с янтарными бусинами четок, с лепными арабесками на стенах и потолках, все это сливалось в один бесконечный поток. "Арабески, арабески", - крутилось в голове у Ника. Стоп. Резко оборвалась музыка. Один из кружащихся опустился на пол, остальные остановились с отрешенным видом - они еще не вернулись назад из своего мистического кружения. А Ник лихорадочно продолжал думал: "Лепные арабески, убитый мастер, кто-то ночью был во дворце наместника. Одиннадцать танцующих дервишей, одиннадцатая бусина в четках, одиннадцатая арабеска? Где, где, где? Да где, конечно же, в персидском зале дворца наместника! Точно, что-то там скрыто в лепной арабеске! А где же там арабески, кажется, на потолке! Но что же там может быть? Это должно быть что-то не очень большое, но что небольшое может служить предметом такой жестокой охоты? Только нечто весьма драгоценное - значит, бриллианты! Так, так, что там было о Бобринском? Документы -никто не знает и не подозревает, где они спрятаны. Но известно, что Екатерина собирала редкие бриллианты для своего сына. Где они спрятаны - никто не знает. Связь - Екатерина и ее крестник Александр Чавчавадзе. А другие бумаги, которые кому-то хотел передать маркиз Паулуччи - это что, отвлекающий маневр? Очень может быть!"
  Постепенно зал стал пустеть. Ник и Петрус терпеливо сидели за своей ширмой в ожидании шейха. Он не замедлил появиться.
  - На вас снизошло откровение? - тихо спросил он Ника, опустив глаза и перебирая четки. Ник удивлено посмотрел на него. Он ожидал, что шейх что-то скажет ему, а оказывается шейх считал, что присутствие на суфийском представлении должно дать прозрение именно ему. Собственно говоря, так оно и произошло, удивился про себя Ник. Видимо, шейх это понял. Он улыбнулся и, ни слова не говоря, сделал знак следовать за ним. Не успели Ник и Петрус прийти в себя после мистерии, как уже оказались выставленными на улицу. Сафар, с отреченным от низкого земного бытия видом, уже ждал их там.
  Они прошли изрядную часть персидского квартала, правда, идти пришлось медленно, свет на улицу попадал только из редко освещенных окон, уличного освещения не было. На их счастье, светила полная луна. "Полнолуние, - подумал Ник.- А ведь Лили говорила, что в полнолуние ее интуиция делается острее. Интересно, что она сможет увидеть - так все странно в этом расследовании".
  Глава 15
  Лили прекрасно помнила, что она хотела в полнолуние еще раз "поиграть" с кольцом. Достав его из комода в спальне, куда она ее прятала подальше от случайных глаз, Лили надела кольцо на палец. Оно было ей несколько великовато и Лили обвязала его сверху батистовым платком. Кольцо плотно прилегало теперь к пальцу. Почему-то вдруг Лили нестерпимо захотелось посидеть у Елизаветы Алексеевны на балконе, в своем любимом кресле-качалке. Она поднялась наверх, на третий этаж, и тихо, стараясь не потревожить Елизавету Алексеевну, которая что-то писала, сидя за изящным письменным столом, вышла на балкон. Балкон был как всегда прекрасен. Огромные причудливые листья монстер, стоявших в кадках между выходящими на балкон дверью и окнами, вдоль покрытой изразцами стены, разрослись этим летом необычайно бурно. Казалось, что, это не балкон, а продолжение густых зарослей Ботанического сада, раскинувшегося в ущелье за скалистой горой, возле которой стоял дом. Глициния, тянущаяся снизу и обвивавшая столбы балкона, изобиловавшая буйной зеленью и цветущими гроздьями цветов, усиливала это впечатление. Город уже затихал после шумной дневной жизни. Казалось, невидимая вуаль, наброшенная на город, густела с каждой минутой, скрывая в своих складках вначале Эриванскую площадь, Майдан, Сионский собор, потом Метехский замок. В последних лучах заходящего за гору Святого Давида солнца далеко, далеко на севере пылали алым светом снежные вершины Кавказских гор. И на смену дневному светилу уже выползала из-за Метехского замка бледно- голубоватая полная луна. Зрелище было завораживающее. Лили села в кресло и стала медленно качаться, любуясь панорамой вечернего города. Постепенно ее мысли уплывали куда-вдаль, далеко-далеко от того места и того времени, где она была сейчас. И ей казалось, что она летит к этим горам, далеко на север, в город со множеством церковных куполов и тихим церковным перезвоном.
  Почему-то она вдруг увидела большую комнату, обставленную по-деловому, но с роскошью, высокого человека, стоявшего возле окна и смотревшего на этот город.
  8 сентября 1826 года император Николай I , высокий, худощавый, с прямой спиной, стоял в своем кремлевском кабинете Чудова дворца перед огромным письменным столом, на котором бы разложен план Москвы. Триумфальные ворота у Тверской заставы были почти закончены, как раз к коронационным торжествам, но предстояло сделать еще многое, чтобы древняя столица, наконец, оправилась после наполеоновского нашествия. Император любил Москву, она не была связана в его памяти ни с какими темными страницами. И Сенатская площадь была не в Москве.
  Высокие напольные часы пробили четыре раза. С последним ударом отворилась дверь кабинета и в ней появился малорослый человек с тучным туловищем на толстых ногах и с короткой шеей, на которой вполне уместно выглядела большая голова с начесанными вперед и немного по моде растрепанными волосами. Всем своим видом он походил на филина с неожиданно выросшими ногами. Это был генерал Дибич, сподвижник самого Аракчеева, доставшийся императору в наследство от брата, императора Александра I.
  Он ввел в кабинет Пушкина, изрядно потрепанного после четырехдневной дороги из псковской деревни, откуда тот был срочно вызван для аудиенции с императором.
  - Не беспокоить! - отрывисто бросил император генералу и подождал, пока за тем закрылась дверь. Потом он приложил палец к губам и сделал знак Пушкину следовать за ним.
  Пушкин встряхнул головой, боясь, что усталость после длинной дороги и нездоровье от простуженности помешают ему внимательно слушать императора. Пока фельдъегерский экипаж мчал его в Москву, какие только мысли не приходили ему в голову! 3 сентября, в полночь, Пушкин вернулся от Осиповых и застал у себя с нетерпением ждущего его курьера от псковского гражданского губернатора барона Адеркаса, надзору которого он был поручен. Губернатор принимал его как в личной резиденции, так и в губернаторской канцелярии, бывал Пушкин и на балах, устраиваемых губернатором для местного света и однажды даже осчастливил псковское общество эпиграммой на Адеркаса:
  Господин фон Адеркас,
  Худо кормите вы нас,
  Вы такой же ресторатор,
  Как великий губернатор.
  Изнывая в Михайловском, Пушкин подал прошение об отмене его ссылки. И вот за ним прислали. Фельдъегеря с императорским предписанием. Так возили - с фельдъегерем и в главный штаб императора - арестованных по политическим преступлениям. Трясясь по уже расплывшимся от осенней грязи дорогам, он перебирал в памяти все свои прегрешения. От всех этих дум ему становилось не по себе. То ему казалось, что он будет тот же отправлен в Сибирь. И уже содрогался от ужаса и вспоминал бедного Кюхельбекера, виденного им по дороге в ссылку на тракте. А то и вовсе мерещилась виселица с покачивающимся на ней человеком в сюртуке и с бакенбардами. И ворона, сидящая на перекладине виселицы.
  Он покорно пошел за императором.
  - Ты, Пушкин, ведь православный? - вдруг неожиданно приглушенным голосом спросил император, смотря на него в упор своими холодными колючими глазами.
  - Да, ваше величество, - растерянно ответил Пушкин.
  - И готов послужить отечеству? - продолжал Николай, сверля Пушкина стальным взглядом.
  - Да, ваше величество, - недоумевая, отвечал тот.
  Император нервно потер руки. Явно, в этой встрече что-то было не так. По крайней мере не так, как ожидал Пушкин.
  - Слушай меня, Пушкин, внимательно. Все думают, что тебя привезли ко мне из-за того, что ты был в немилости. Это хорошо. Но у меня к тебе наиважнейшее дело, о котором не должна знать ни одна живая душа.
  Император подошел так близко к Пушкину, что тот почувствовал на лице его дыхание. Николай стоял чуть склонившись, из-за своего высокого роста, и издалека можно было подумать, что это беседуют два близких друг к другу человека. Наступило тягостное молчание, как будто Николай в последний раз взвешивал, стоит ли ему говорить Пушкину то, что он собирался сказать. Тридцатилетний русский император с немецкой кровью собирался доверить свою тайну двадцатисемилетнему русскому поэту с африканской кровью.
  Император решился. Он нервно прошелся нескольк раз по кабинету, снова подошел к Пушкину и отрывисто сказал:
  - Ты знаешь, мой брат не умер, но он не нашел в себе сил для сопротивления этим людям и удалился от дел.
  Пушкин остолбенел. Что угодно, но только не такое он ожидал услышать из уст молодого, но уже грозного государя. А император продолжал:
  - И ты знаешь, какой груз взвалил он на мои плечи! Садись, Пушкин, я расскажу тебе все.
  Пушкин от неожиданности сел на краешек предложенного им императором кресла. Он сидел, а император ходил по кабинету. Это было полнейшим нарушением этикета!
  Император, с какой-то непонятной лихорадочной горячностью, говорил и говорил, и это была уже не беседа, а монолог:
  - С самого начало своего царствования мой брат был под чьим-либо давлением. Уж и не буду говорить о том, что случилось в Михайловском замке, и, что говорить, на нем тоже лежит вина, предотвратить этого он не мог, но мучился потом отчаянно. Он искал, на кого можно положиться - и нашел на кого, на этого, на Аракчеева! Я помню, как мы с Константином однажды на смотру ехали впереди колонны. Когда приблизились к месту, где государь принимал парад, то заметили, что рядом с императором стоит весьма важно Аракчеев. Константин нагнулся ко мне и тихо сказал:
   - Брат, кому салютовать-то?
  И мне оставил он в наследство эту сову, Дибича, а ведь он стал мне необходим! И столько таких! И никому не могу до конца довериться! У всех свои планы, свои представления! И такой круговорот всех этих людей! И дамы, бесконечные дамы в царствование Александра! Началось-то все с Вены, с победы над Наполеоном! Конечно, великий государь, красавец, и вокруг него графиня Розина Эстергази, графиня Заурия, графиня Каролина Чечени, графиня Юлия Зичи, княгиня Габриэля Ауэроперг. Все эти дамы так старались, что венское правительство приобретало из первых рук точные сведения о планах русского императора. Берегись дам, Пушкин!
  Ну, и что же дальше, дальше он так запутался во всех этих хитросплетениях, что чуть было не попал в лапы иезуитов! Да чего ж мне все это тебе рассказывать, ты и так все это знаешь!
  Император остановился и внимательно посмотрел на Пушкина. Тот сделал движение, поднимаясь с кресла, но император подошел и, положа руку ему на плечо, заставил его снова сесть.
  - Вот сейчас я буду говорить о самом главном. Бабка моя, Екатерина Великая, много всего натворила в жизни. Ну, Бог ей судья, но для России сделала то, из-за чего никогда ее не забудут. Так вот, ты же приятельствуешь с Бобринскими и всю их историю знаешь. И знаешь, что Бобринский приходится мне кузеном. И Софи ближайшая подруга моей супруги и тоже моя родственница. А не знаешь того, что за Бобринскими объявлена охота. Охота с большим прицелом. И за ними, и за влиянием на них, и за их бумагами и документами. А там - безумное состояние и право на российский престол. И на германский заодно. Тут такое хитросплетение, что и сами Бобринские о том не ведают. Смотри, Пушкин, это великая тайна и я передаю ее тебе. Эти документы пока в России. Но их надо вывести туда, где никто и никогда не догадается, где они будут спрятаны. И это я доверяю тебе. Тебе будут помогать. Я попрошу Паскевича, он будет покровительствовать. И ты догадываешься, раз уж я назвал Паскевича, какую единоверческую православную страну я имею в виду. Собственно говоря, это тоже Россия. Будто-бы задворки империи. А на таких-то задворках и плетется судьба империи. Так вот, Пушкин. Инструкции тебе передадут те, кто не знает о чем идет речь. Это очень опасно, это может тебе стоить жизни. Да и мне тоже. Ты не знаешь, о каких могущественных и хитрых врагах идет речь. Но дело это о спасении отечества. Ведь и то, ты-то и не знаешь, что привело этих несчастных на Сенатскую площадь, игрушкой в чьих руках они были! А ведь какие семьи пострадали!
  Николай остановился, тяжело дыша. Пушкин давно уже стоял, опираясь о спинку кресла. Он думал, что сходит с ума.
  _ Ты согласен, Пушкин, помочь мне? - грозно и в тоже время немного растерянно произнес Николай.
  Не раздумывая, ошеломленный всем услышанным, Пушкин ответил:
  - Да, ваше величество.
  Николай с облегчением вздохнул. Минутку помолчал, а потом сказал:
  - Что там мне все на твои стихи жалуются? Знаешь, что? Давай-ка, я буду твоим цензором! Тогда все и замолчат! Согласен?
  - Согласен, ваше величество!- с облечением в голосе в свою очередь ответил Пушкин. Страх прошел и обычное его состояние духа, ироничное и насмешливое , вернулось к нему. Эту перемену заметил и император и погрозил Пушкину пальцем:
  - Только смотри, чтоб ты меня не поставил в неловкое положение! Почитай мне что-нибудь, а потом и расскажешь всей Москве, о чем ты беседовал с императором - о поэзии, разумеется.
  Прошло почти два часа, как раздался звонок и на глазах изумленного Дибича опальный поэт и улыбающийся император появились из императорского кабинета.
  - Карету господину Пушкину и отвезти его туда, куда он пожелает, - непререкаемым тоном провозгласил император.
  Пушкин велел завести вещи в гостиницу "Европа", а сам отправился на Старую Басманную, к дядюшке Василию Львовичу. Очутившись в привычной старой обстановке, среди вещей, многие из которых он помнил по своим детским годам, он постепенно приходил в себя после удивительного происшествия, иначе он не мог объяснить случившегося с ним. И пока Василий Львович потчевал его по-московски обильным ужином и услаждал изысканной французской беседой, Пушкин заново переживал свою, такую неожиданно странную, встречу с царем.
  Было уже за полночь, когда его, наконец, отправили в спальню. Там, на тетушкиных пуховиках, среди привычных московских запахов - ванили и ладана, прошлогодней вербы, стоявшей с Вербного воскресенья, и каких-то странных духов, Пушкин заснул. И казалось ему, что какая-то грузная женщина нагнулась над ним, и грозя пальцем, приговаривала: "Ну, смотри, Пушкин, ты слово дал, самому императору!"
  "Кто же эта женщина?" - подумал Пушкин, проваливаясь в объятия Морфея. "Господи, да как же это я, это же она, императрица! Я же ее так здорово описал в "Капитанской дочке!".
  - Лили, детка, что с тобой? - вдруг услышала Лили голос над головой и увидела Елизавету Алексеевну, склонившуюся над ней с встревоженным лицом.- Что ты бормочешь? Здорова ли ты? Давай-ка в комнаты, уже прохладно, а ты даже не накинула на себя шаль!
  Елизавета Алексеевна увела Лили в комнату, напоила ее горячим чаем с миндальными пирожными от немца Карла из кафе "Берлин" с Головинского проспекта и заняла легким пустым разговором. Было уже за полночь, когда Лили спустилась к себе на второй этаж. Она немного еще посидела, разглядывая кольцо, навевающее столь странные сны и видения, положила его вновь под подушку и стала засыпать, с замиранием сердца думая о том, что принесет сон в полнолуние.
  
  
  
  Глава 16
  
  - Лоттхен!- негромко позвала фрау Марта.
  Сероглазая светловолосая Лотта только вошла с улицы, держа в руках маленькую корзинку, в которой стоял заботливо укрытый вышитой салфеткой фаянсовый кувшинчик с молоком.
  - Ты поднимаешься к герру Дантесу?
  Лотта кивнула, глядя на фрау Марту чистыми и ясными глазами.
  - Захвати чистое белье. Как себя чувствует герр Дантес?
  - Он посылал меня за молоком, у него еще не прошел кашель, - ответила Лотта, застенчиво опуская свои ясные глазки.
  - Ну, иди, иди, перестели ему постель! И если что-нибудь еще надо, пусть скажет!
  Лотта кивнула и подхватив юбку стала подниматься на второй этаж, где в одной из лучших комнат уже неделю жил молодой белокурый красавец из Эльзаса по имени Жорж Дантес.
  Лотта поскреблась в дверь, как он ей велел - три раза, и еще три раза. Из-за двери раздался приятный мужской баритон:
  - Лоттхен? Входи!
  Потупившись, Лотта вошла в комнату. Постоялец, в расшитом шелковом халате, подчеркивавшем его статную фигуру, широкие плечи и узкую талию, велел ей поставить молоко на стол.
  - Фрау Марта, она велела перестелить постель, - еле слышно прошептала Лотта.
  - Успеется, - промурлыкал постоялец.
  Подойдя вплотную к девушке, он взял ее за подбородок. Лотта зажмурилась. Она почувствовала, как ее ноги стали ватными. Постоялец ловко повернул Лотту, еще секунда и ее юбки взлетели вверх и тут уже она обмякла полностью, отдавшись на волю этого красавца. Через несколько минут он отпустил ее.
  - Теперь можешь перестилать постель.
  Лотта с раскрасневшимся лицом, но с той же аккуратной прической, с какой она вошла в комнату, кинулась к перинам. А постоялец со скучающим видом подошел к окну.
  Гостиница "Город Гамбург" считалась весьма респектабельной в Любеке. Отсюда, из окна, открывался великолепный вид старого ганзейского города. Неподалеку была церковь Святого Петра, а дальше маячили остроконечные крыши двух круглых башен городских ворот Холстентор. Справа была видна Мариенкирхе - церковь девы Марии тринадцатого века, а дальше церковь корабельщиков Святого Якоба. Прочные и красивые мосты были перекинуты через реку Траве. Но Дантес смотрел на город и не видел его, занятый своими думами.
  - Нет ли новых постояльцев? - вдруг отрывисто спросил он. Лотта, занятая перинами и приятными воспоминаниями о недавно прошедших минутах, вздрогнула от неожиданно прозвучавшего вопроса и ни к месту сделала книксен.
  - Ты что, не слышала? - с раздражением переспросил Дантес.
  Лотта густо покраснела и заикаясь, сообщила, что сегодня с утра никто не съезжал, а прибыла пожилая знатная дама, которая будет ждать пироскафа "Траве" из Любека в Санкт-Петербург. А может пироскафа "Нева". Если ей захочется подольше побыть в Любеке.
  - Узнай, как зовут эту даму, - распорядился Дантес, - и если еще кто-нибудь до вечера приедет, тут же сообщи. А что, фрау Марта осведомлялась о моем здоровье? И что ты сказала? - вопросы были заданы четко и Лотта с готовностью отвечала. Наконец, Дантес отпустил ее.
  Спускаясь по лестнице Лотта с тоской думала, что ее "либлинг" скоро отправится в этот далекий Санкт-Петербург. А она останется опять со своим Йозефом. Ее "либлинг" был так изобретателен, так изыскан, не то что этот грубиян Йозеф, который валил ее на спину и так долго и нудно сопел, что Лотта только и думала, когда кончится эта пытка. А у "либлинга" все получалось так искусно, что Лотта млела от одного его прикосновения. И он за неделю не повторился.
  А Дантес уже забыл о Лотте, об экзерцисах, которые, как он твердо был уверен, также как и обливания по утрам холодной водой, чрезвычайно полезны для здоровья. Второму его приучили с детства в иезуитском колледже, а к первому он пришел своим умом. К тому же ему было необходимо оттачивать свое умение. И не на дамах же из высшего света это делать! По крайней мере, не на первых же порах обольщения. Потом-то, в общем, они все одинаковы. Еще одним, очень важным пунктом, он считал вхождение в расположение старых дам. Тут должны были действовать совсем другие приемы. В общем, все не так просто, как кажется неискушенному человеку с первого взгляда. Это целая философия, и наука, впрочем.
  В дверь опять поскреблись условным знаком. Это Лотта уже кое-что узнала и торопилась сообщить своему "либлингу". Дама, которая недавно приехала, русская. Но живет в Париже. Она жена генерала. Ее фамилия...Лотта с трудом произнесла прочтенную ею фамилию в регистрационном журнале:
  - С-вет-шин,- и посмотрела на Дантеса.
  - Светшин, - задумчиво повторил Дантес. - Данке шён, Лоттхен, - и потрепал ее за подбородок. Так как подбородок почему-то присутствовал в начале каждой их любовной игры, Лоттхен встрепенулась, но Дантес тут же охладил ее, велев отправляться и по мере возможности, разузнать все о русской даме.
  У него была блестящая тренированная память, которая тотчас же услужливо подсказала ему: Свечина, батюшка, Свечина! Софья Петровна! Ну, какой же католик, особенно интересующийся Россией, не знает этого звучного имени! "Эгерия католицизма"! Как та нимфа Эгерия, которая жила в ручье возле священного дуба и давала советы римским императорам...Дантес прекрасно знал родословную этой дамы, где сверкали драгоценными алмазами представители российского императорского дома, покровительствовавшие католицизму. Предки Софьи Свечиной сыграли значительную роль в русской истории. Ее отец, Петр Соймонов, был сенатором и действительным тайным советником, а мать - дочерью генерала Ивана Волгина, известного историка, члена Российской академии. Дочь назвали в честь императрицы Екатерины II, которая при рождении была крещена Софьей-Августой-Фредерикой. Вскоре после рождения дочери Соймонов стал секретарем императрицы и обосновался в Зимнем дворце.
  После восшествия на престол императора Павла I Софье была оказана большая честь: она стала фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Не отличаясь красотой, но наделенная блестящим умом и обаянием, она пользовалась большим успехом в придворном обществе. Выполняя волю отца, Софья стала женой его друга, генерала Николая Свечина, который во времена Павла I занимал должность военного губернатора Петербурга. Супруг был старше ее на двадцать лет. В правление несчастного безумного Павла ее муж впал в немилость. Но как раз в это время начинается проникновение в Россию отцов-иезуитов. И какие блестящие имена!Честь и слава "Ордена Иисуса"! Они обратили в католицизм столько представителей знатных российских фамилий! В том числе и Софью Свечину. Сам Жозеф де Местр, тогда полномочный министр-посланник сардинского короля Виктора-Эммануила при царском дворе в России, был ее духовным отцом! Что и послужило одной из причин выдворения иезуитов из России при императоре Александре I.
  Дантес покачал головой. Все же была допущена ошибка. Нельзя было так открываться в стране с другим вероисповеданием. Тайна, тайна и еще раз тайна! Это еще и привлекательно.Теперь приходится все начинать сначала.
  Софья Петровна едет в Россию неспроста. Она с обожанием относится к к обоим братьям-монархам - ушедшему так безвременно Александру I и царствующему Николаю I. Ах, в каких словах она осудила этот декабрьский бунт!Дантес запомнил наизусть эти несколько строчек, чтобы при случае процитировать их: "Этот столь зловещий заговор, эти преступления, задуманные исподтишка и как будто хладнокровно, и теперь еще наполняют меня леденящим ужасом... Наш юный государь и его чудное поведение - единственное утешение в этих бедствиях". Ее родство и связи в Петербурге бесценны. Ее преданность российскому престолу ценят. А орден ценит ее еще выше. В ее домовой церкви в Париже, в небольшом святилище, украшенном множеством драгоценных камней, находится серебряная статуя Божьей Матери. Эта церковь освящена парижским архиепископом. Сколько знатных русских приняли в ней католичество! Князья Голицыны, граф Григорий Шувалов, князь Андрей Разумовский, княгини Волконская, Трубецкая, Нарышкина...
  Но она не знает Дантеса. И не должна знать раньше времени! Он для нее должен быть только молодым человеком из хорошей семьи, едущим в Россию для ловли счастья и чинов!
  Стало смеркаться. Дантес походил немного по комнате, сделал несколько упражнений для мышц шеи. Уже на днях должен прийти из Петербурга пироскаф "Траве", на котором Дантес отправляется в Россию. Времени остается совсем мало.Для всех он еще болен, очень болен...
  Утро началось с обычного поскребывания Лотты в дверь. Дантес, спавший по привычке обнаженным, неспеша встал, накинул халат и распахнул дверь. Лотта с подносом в руках стояла за дверью, умильно глядя на своего "либлинга" и делая книксен. Дантес усмехнулся, взял у нее из рук поднос и поставил его на стол, потом, взяв Лотту за подбородок, подвел ее к дверному косяку. Неожиданно для Лотты он резко нагнулся и обхватив за голые ляжки, сильным движением поднял ее ноги вверх. Лотта вскрикнула и, чтобы не упасть, крепко ухватила его обеими руками за шею. Дантес перехватил ее ляжки так, что теперь в его руках оказались пышные ягодицы Лотты, а сама она, почти повисшая в воздухе, спиной опиралась на дверной косяк. Сердце Лотты гулко стучало, в такт с ударами набатного колокола, производимыми Дантесом. Казалось, что от его ударов трясется весь дом, нет, весь Любек!
  Дантес осторожно опустил Лотту на пол. Она в полном изнеможении сползла с него. Сердце ее продолжало стучать, теперь она, постепенно возвращаясь к жизни, с восторгом повторяла про себя: "О, либлинг, о, либлинг!". И не знала бедная Лоттхен, что это был последний, прощальный аккорд.
  Потому что в это время во двор гостиницы въехала дорожная коляска. А в ней был королевский нидерландский посланник при русском дворе, представитель древнего голландского рода баронов ван Геккернов де Беверваард, барон Луи-Борхард ван Геккерн.
  И через некоторое время фрау Марта уже кричала на всю гостиницу:
  - Лоттхен!Лоттхен! Куда ты пропала!
  И уже с лестницы Лоттхен отвечала ей:
  - Иду, фрау Марта, иду!
  В вестибюле, стягивая перчатки, стоял только что прибывший постоялец. Это был человек средних лет, которого старили обширная плешь и некоторое унылое состояние лица. А в общем его внешность была не без приятности. Фрау Марта подсовывала ему регистрационный гостиничный журнал. Он, прежде, чем записаться в нем, медленно просмотрел фамилии постояльцев. Увидев фамилию Свечиной, он только на миг, незаметный ни для кого, задержал на ней свое внимание. Но тут же, увидев фамилию Дантеса, громко произнес:
  - О, Жорж-Шарль Дантес! Кажется, это сын моих хороших знакомых!
  - Ах, господин барон,- удрученно отвечала ему фрау Марта, - молодой человек простудился по дороге в Любек и слег. Надеюсь, он сможет продолжить свое путешествие в Петербург. Ведь пироскаф со дня на день прибудет из Петербурга в Любек, и тут же отправится назад. Если вы, барон, хотите совершить на нем свое путешествие в Петербург, то агент компании сегодня с утра уже был у нас и оставил расценки.
  - Прекрасно, прекрасно, - довольным голосом сказал барон. - Пожалуйста, передайте Дантесу мою визитную карточку, я напишу на ней несколько строк, и дайте мне взглянуть на прейскурант.
  С этими словами барон черкнул несколько слов на своей визитной карточке, передал ее фрау Марте, а та велела Лотте немедленно отнести ее Дантесу. Лотта покорно кивнула и с непонятными для себя предчувствиями понесла ее Дантесу.
  Барон взял в руки прейскурант. В нем значилось:
  "Пароходство из Санкт-Петербурга: пароходы (по-старому, пироскафы) "Нева" и "Траве". Цена следования из Санкт-Петербурга в Любек и обратно, включая плату за кушанья: 1 класс - 35 рублей, 2 класс - 25 рублей, дети моложе 10 лет платят половину. Плата за экипаж о 4 лошадях - 35 рублей, о 3-х лошадях - 20 рублей. Лошадь (без корма) - 35 рублей, собака (без корма) - 5 рублей. Паспорта предоставляются за день до отъезда в контору общества".
  - Замечательно, - удовлетворенно кивнул головой барон, - я немного подумаю и скажу вам где-то к вечеру свое решение. И кто еще уже записался на ближайший рейс пироскафа, то бишь, парохода?
  - Да вот госпожа Свечина, - услужливо сказала фрау Марта.
  Геккерн сделал вид, что это имя ему ничего не говорит и велел отнести свои вещи в номер. В этой небольшой гостинице все хорошие номера располагались на втором этаже и его номер оказался рядом с номером Дантеса.
  Геккерн только собрался подняться в свой номер, как спустившаяся вниз Лотта подала ему ответную записку Дантеса на изящном листочке бумаги, в которой было сказано, что тот ждет к себе барона в любой удобный для него момент времени и приносит извинения, что не может, по нездоровью, сделать такой визит первым.
  Прошло около часа, пока Геккерн приводил себя в порядок после дороги. Потом он постучался к Дантесу и после обмена приветствиями, оба сели поговорить об общих знакомых. Дантес предложил Геккерну полюбоваться центром старого ганзейского Любека, Альтштадтом, прекрасный вид на которой открывался из его окна. Стоя у окна, Дантес тихо спросил у Геккерна:
  - Барон, вы получили инструкции?
  - Да, месяц тому назад я был в Мадриде и имел аудиенцию.
  - Вы понимаете, на что идете?
  - Да.
  - Тогда, с этой минуты, мы начинаем действовать по инструкции.
  -Omnia ad maiorem Dei gloriam! - Все ради вящей славы Божией!
  - Amen! -Аминь!
  
  Глава 17
  
  Поздний серый рассвет несмело проник в спальню, где на широкой постели, среди простынь голландского полотна и брюссельских кружев лежали двое, мужчина и женщина. Мужчина спал, лежа на спине, а женщина, утомленная страстной ночью, с синими кругами под глазами, опершись подбородком на кулачок, любовалась спящим. Слабый луч света пробился через щель в портьере и упал на вьющиеся волосы мужчины. И в этом чахлом свете они заблистали золотом. Женщина, тихо вздохнув, скользнула взглядом по точеному профилю, мускулистому могучему торсу. " Господи, молодой бог, молодой греческий бог! Или нет, белокурый скандинавский рыцарь!" В этот момент мужчина всхрапнул, как старая полковая лошадь. Женщина вздрогнула, вернувшись с небес на землю, вздохнула, осторожно провела пальцем по выпуклой мышце его груди. Мужчина не просыпался. Она еще раз вздохнула, встала с постели, стараясь не потревожить сон своего возлюбленного, накинула кружевной пеньюар и вышла из спальни.
  Графиня Софья Александровна Бобринская осторожно вошла в гостиную. Но ее осторожность была ненужной, и это она прекрасно знала. Граф, Алексей Алексеевич Бобринский, был по своему обыкновению в отъезде, занятый сахарозаводческими делами, дети в поместье, прислугу она всю отпустила.
  Она подошла к высокому венецианскому зеркалу в гостиной. Провела рукой по распущенным волосам. Покачала головой. Она прекрасно понимала всю пагубность своей связи с блестящим кавалергардом Жоржем Дантесом-Геккерном, приемным сыном голландского посланника, через которого они и познакомились. Геккерна она знала и раньше через многие его родственные связи с петербургским светом. Знала и о том, что Геккерн, голландец, по каким-то неведомым причинам перешел из протестантизма в католичество. Говорили, что к этому шагу его склонил кардинал де Роган, его личный друг и друг его семьи. И слышала о той смутной и непонятной истории с бриллиантовым колье, в которую оказался замешан Роган. Рассказывали и о тех усилиях, которые предпринимались его друзьями для освобождения Рогана из Бастилии. И то, что несмотря на это, Геккерн очень близок к королевскому дому Нидерландов. Но вот два года тому назад он приехал в Петербург не один, а с Жоржем, белокурым красавцем, вскружившим голову многим дамам петербургского света. Жорж приехал с такими письмами, с такими рекомендациями, что сразу же попал в самые высшие петербургские круги. Его судьбой стала интересоваться сама императрица. Да, императрица... Софья Александровна была ее самой ближайшей подругой и наперстницей. А как же, супруга самого Бобринского!
   Боже, что это за кошмар, когда она идет рядом с мужем, внуком императрицы Екатерины, и вся внутренне содрогается, думая, что вдруг среди этой великосветской толпы кто-нибудь прознал про ее тайну. Она видит Жоржа и каких усилий ей стоит выглядеть равнодушной, она слышит сплетни о нем и его увлечениях, спокойная, холодная, с бушующим внутри огнем. И ее беседы с мужем, таким старым и верным другом! Он рассказывает ей, что говорят его приятели, и среди них его любимец Пушкин, о похождениях кавалергардов. Она говорит: "Фу, какая гадость!", услышав о женщинах Дантеса. Жорж говорит ей, что эти сплетни он поддерживает, заводя легкие флирты, чтобы никому не могло придти в голову, что истина лежит совсем в другом месте. "Как глуп этот свет, - думает она, - как легко опорочить женщину!", имея в виду бедную Наталью Николаевну, распухшую от водянки перед очередными родами. Она знает, что Жорж очень зол на Пушкина. Она слышала, что Пушкин распускает о Жорже ужасные, ужасные слухи, что в этих слухах фигурируют непотребные девки, содомский грех и тому подобное. И еще хвастает, что он первым узнал в борделе пикантные подробности отношений Жоржа и барона и сообщил их обществу. Она не может понять, отчего Пушкин так ненавидит Жоржа. Ее муж обожает Пушкина, но тоже не может понять причины этой ненависти. Упоминание о страсти Дантеса к Наталье Николаевне приводит его в состояние гомерического смеха: " Ну, душенька, - говорит он, - вы все ослепли, что ли? Тут другие бабы мутят воду и эту дурочку используют. Мало того, что она вечно беременна, она еще и близорука. Да к тому же и не разбирается во всех этих хитросплетениях вокруг себя. Это Пушкин все на лету схватывает, но и у него недостаток - африканская страсть. Его прадед, Ганнибал, из ревности свою супругу изничтожил, и этого хотят до того же довести. А Натали ничего ж не соображает!"
  Софи очень, очень осторожна. И Жорж тоже. Но как он хочет ребенка от нее! Он как-то сказал ей, прося блюсти тайну, что он королевских кровей, что он незаконнорожденный ребенок сестры Геккерна и нидерландского короля. От того-то, прибавил он, Геккерн столь ласков со мной. Мы с ним одной крови.
  Софи боится, но все эти тайны приятно щекочут ее самолюбие. У нее хватает ума держать их при себе. Она вспоминает Идалию Полетику и качает головой. Вот женщина, которая делает свои альковные дела достоянием всего света! Только носится по городу и рассказывает о себе и правду, и небылицы. И все так сплетается в ее рассказах, что и понять ничего нельзя! И Пушкин ее любовник, и Дантес, и вообще все, кому не лень! И Дантес с Пушкиным из-за нее схлестнулись! А Жорж только смеется. Чем больше болтают, тем лучше. Бедный барон, ведь он очень древнего рода, близок к королю, и, если Жорж говорит правду, то дядя ему, и выслушивать от всяких "доброхотов" гадости! Нет, положительно, Пушкин несносен. Сам-то каков, из борделей не вылезает, распутничает в своем Михайловском, весь Петербург об этом знает, сам рассказывает.
  Дантес открывает глаза. Он безмерно устал. Устал от всего, что смерчем вьется вокруг него. Он сделал очень многое. Императрица к нему благосклонна. Общество тоже. А император явно насторожен. И ждет лишь случая, чтобы избавиться от него. И Пушкин неспроста шебуршится. Дантес знает, что Пушкин был вызван из ссылки в какую-то жуткую русскую деревню, где он предавался разврату с деревенскими девками, и имел аудиенцию у императора. Ходят слухи, что император его обласкал и стал его личным цензором. Есть один ход, чтобы императору связать руки, хотя бы временно, и обуздать этого безумца Пушкина. Это Катрин, которая влюблена в него до неприличия. Но тут Софи. И, кажется, она уже ждет ребенка. Надо поторопиться. Бумаги, бумаги императрицы должны быть вывезены из России и быть в надежных руках! Корона России, корона Германии! Какие перспективы! Объединение России со всей Европой! Единое мощное государство, самое мощное в мире! Как он рассчитывал, что хотя бы часть этих бумаг находится у Бобринских! Но нет, ничего! И, ужас, буквально на днях ему стало известно, что этих бумаг вот уже что-то около семи лет нет ни в Москве, ни в Петербурге. Это трагедия! Необходимо точно знать, где они! В это замешан Пушкин, император привлек его к своим секретам! Нессельроде намекнул, что Пушкину многое известно. Его люди отследили все поездки Пушкина и, кажется, напали на след. Но до поры до времени все это надо хранить в тайне. Пока не пришло время, не пришло...Возможно, что не он, а тот, кто будет продолжателем Дела займется этим вплотную. Надо следить, надо следить... Но императору это не пройдет даром! Не тем людям он хочет наступить на мозоли! Сенатская площадь покажется ему детским развлечением! Нет, надо объяснить Софи, как обстоят дела. Она на многое смотрит сквозь пальцы, но этого она не вынесет! Женитьба на свояченнице Пушкина! Это невыносимо! Но другого выхода нет - он не может сейчас уехать из России. Пушкин так заведен, что только чудо удерживает от дуэли. И все эти пасквили, все эти глупости - ведь это направлено не против Пушкина, а против него! Одним ударом хотят расправиться и с ним, и с Пушкиным!
  - О, Жорж, ты не спишь, - Софи зашла в спальню.
  - Иди ко мне, мой ангел, любовь моя, - промурлыкал Дантес, и Софи прильнула к его широкой груди.
  
  Глава 18
  
  Ник и Петрус распрощались с Сафаром на Майдане и потихоньку стали подниматься домой. По дороге их нагнал Аполлинарий, уже переодевшийся в обычное платье вместо костюма тифлисского кинто, и сказал, что в Сеидабаде этой ночью было все тихо и спокойно. Ник попросил Аполлинария остаться этой ночью у него. Ему хотелось поделиться с Аполлинарием теми мыслями, которые пришли ему в голову во время мистерии дервишей.
  Петрус, очень довольный проведенным временем, отправился на кухню, чтобы снести вниз, в библиотеку Ника, что-нибудь перекусить, а Ник и Аполлинарий, уютно устроившись в библиотеке, стали обсуждать ход этого странного расследования.
  - Такой диапазон, - говорил Ник, - от Пушкина, от блестящего петербургского двора и вдруг - крутящиеся дервиши, средневековый Восток. Почему эти персы отказались вовлеченными в такую странную интригу? И один из них погибает, но не выдает тайны. А тайна, Аполлинарий, явно не в том месте. И бумаги маркиза - что-то он готов отдать и это что-то будет вести в сторону расследование.
  - Но, Ник, - возразил Аполлинарий. - Ведь маркиз не успел отдать эти бумаги. Стало быть, все намеки на пещеру, скалу и так далее в стихотворении - все это пока неизвестно тому, кто охотится за этим. Но, но.... Возможно, что маркиз своим собеседникам что-то успел сказать, а бумаги приберегал напоследок. Ведь прошло немало времени после начала встречи в доме на Эриванской до того момента, когда полицейские свистом и шумом спугнули собравшихся. Ведь о чем-то они говорили. И маркиз неспроста оставил кольцо, видимо, в последний момент. Но удивительно, что никаких признаков присутствия в городе людей, похожих по вашему описанию и описанию служанки из духана, нет.
  - Да, но ведь кто-то выследил княжну, когда она поднималась в Институт благородных девиц. И кто-то был с персом Юзуфом во дворце наместника. Раз они оба вышли оттуда, а потом Юзуф был найден убитым, может означать то, что либо Юзуф кому-то открыл тайну и что-то было забрано из дворца, либо он водил кого-то за нос, и во во дворце все цело.
  - Я полагаю, что Юзуф не открыл тайну, значит, это должны сделать мы. - сказал Аполлинарий. - А тайна, как вы предполагаете, если исходить из того, что несколько поколений персов были мастерами-резчиками по штукатурке, должна быть скрыта в одной из арабесок на потолке персидского зала дворца наместника.
  - Ну, что, рискнем, Аполлинарий? Нам понадобится помощь князя Вачнадзе. Без него устраивать во дворце наместника какой-то розыск мы не сможем.
  - А как вы предполагаете добраться до потолка?- озабоченно спросил Аполлинарий. - Там же высоченные потолки. Строить какие-то специальные лестницы мы не сможем, у нас нет времени.
  - Есть одна идея, - усмехнулся Ник. - Я слышал, что князь Вачнадзе отменный стрелок. Арабеска устроена так, что у нее есть выпуклая часть. Видимо, если что-то и скрыто, то именно там. Если точно выстрелить в середину арабески, то это что-то должно выпасть. Только стрелок должен быть умелым.
  - Ну, князь Вачнадзе стрелок экстра-класса. И гордится этим. Но вы понимаете, какой будет афронт, если там ничего не окажется. Мне, по крайней мере, - засмеялся Аполлинарий, - не хочется оказаться в такой ситуации.
  - Аполлинарий, мы честно предупредим князя о возможном неудачном исходе предприятия. - Ник пожал плечами. - Ну, пусть он сам решает. Но это путь, который может привести к окончанию расследования. Он же сам просил нас о помощи. В нашем деле всегда есть определенный риск.
  - Итак, решено, завтра во дворце наместника. Я сообщу вам, что скажет князь и, если он согласится, то к которому часу надо будет быть во дворце.
  - Пусть как можно больше людей узнает об этом. - Ник задумчиво постукивал пальцем по столу.- Это заставит беспокоиться тех, кто ищет неизвестно что. Они смогут выйти на нас и схватка тогда будет напрямую. Иначе ничего не выйдет. Мы так и будем ходить по кругу.
  Аполлинарий кивнул и встал. Теперь ему хотелось как можно скорее приступить к делу, но нужно было, конечно, дождаться утра.Он ушел, а Ник поднялся на второй этаж, где, не дождавшись его возвращения, уже крепко спала Лили.
  Проспав всего часа два, Ник снова спустился в библиотеку. Его все больше и больше беспокоили те сведения о иезуитах, которые он уже узнал. Слова персидской гадалки о белом дервише не выходили у него из головы. И скудные сведения о роли Дантеса во всей этой истории. Ему хотелось узнать об этом человеке как можно больше. В общеизвестный миф о любви Дантеса к Наталье Николаевне он уже не верил.Особенно его поразили слова Елизаветы Алексеевны о том, что Дантес, будучи мэром Сульца, поставил перед церковью памятник Святому Маврикию. И одного из своих сыновей, среди других имен, назвал также и Маврикием, Морисом. После "дела о копье царя Соломона" или " копье Лонгина" Ник уже по другому смотрел на многое. Он, конечно, давно понял, что преподносимые народу объяснения происходящих событий ничего общего не имеют с тем, что происходит на самом деле. Все решает политическая конъюнктура. Также было и с Пушкиным. Его поэтический гений был национальным достоянием. На все остальное в жизни поэта полагалось закрывать глаза. То, что у Пушкина с императором были особые отношения, известно. Но какие - этого знать никто не мог. Например, известно, что Пушкин ездил в Грузию без уведомления об этом Бенкендорфа. А вот граф Паскевич, главнокомандующий на Кавказе, знал о готовящемся приезде Пушкина. Стало быть, Паскевич знал, а всевидящее око империи Бенкендорф не знал! И министр иностранных дел Карл Нессельроде тоже не знал! Как же тогда Пушкин ездил на Кавказ? Явно, император об этом знал. И императору где-то доставляло удовольствие немного поводить за нос своих напыщенных министров. Но явно, это делалось не только для этого. Император доверил Пушкину что-то, о чем могли догадываться и Нессельроде, и Бенкендорф. После этой поездки, видимо, активизировались какие-то силы. Но не сразу, не сразу. Ведь с 1829 года, когда Пушкин приезжал на Кавказ, до момента его гибели в 1837 году прошло почти 8 лет!
  Ник встал и начал ходить по комнате. Дантес не давал ему покоя. Он снова подошел к книжным полкам и начал напряженно вглядываться в корешки книг, как будто ожидая, что они вдруг подадут ему нужный сигнал. И тут взгяд его упал на кожаную папку, скромно лежавшую поверх книг. " Что же там может быть, - недоумевал Ник, уже потянувшись за папкой. - Что-то я плохо помню эту папку!"
  Ник вытянул ее и раскрыл. И чуть не выронил из рук. Несколько разрозненных листов, несомненно, приобретенных когда-то у букиниста. Но начинались они фразой, которая буквально потрясла Ника:
  "Жорж-Шарль Дантес был профессом Ордена Иисуса. Организация ордена была придумана еще Игнатием Лойолой и осталась неизменной по сей день. Орден похож на нечто среднее между армией и тайным обществом. Во главе стоит генерал, который подчиняется только папе Римскому. Он избирается Верховным советом ордена пожизненно. От генерала зависит прием и удаление членов, он созывает Верховный совет, председательствует на нем и обладает двумя голосами. Верховный совет вправе переизбрать генерала, но подобного не случалось ни разу. Высшая степень в ордене - профессы. Они различаются по степеням. Исповедники трех обетов не знают всех целей ордена и лишь подчиняются приказам, как и низшие солдаты. Исповедникам четырех обетов (четвертый - обет безоговорочного подчинения папе Римскому), в отличие от остальных, открыты все цели и задачи ордена. Весь секрет в том, что люди, поставившие перед собой цель покорить мир для Христа, решили, что в средствах для достижения этой цели можно уже не разбираться. Еще при Игнатии Лойоле один из пунктов устава ордена гласил: "Вы должны называть белое черным, если так решит Церковь". А чуть позже богословы ордена разработали целые теории о том, что цель оправдывает средства, и ради благих намерений можно и солгать, и убить, и даже совершить клятвопреступление".
  Следующий лист был вырван, видимо, из какой-то тетради. Беглым почерком там было написано:
  "...семейной традицией. Мать Жоржа-Шарля Дантеса - графиня Мария-Анна Гацфельдт. Ее тетка была замужем за графом Францем-Карлом-Александром Нессельроде-Эрегосфен. Все эти дефисы в именах и фамилиях - знаки обширных родственных связей Дантеса. Он родственник графа Нессельроде, а по линии отца, Жозефа-Конрада Дантеса, внучатый племянник барона Рейтнера, командора Тевтонского ордена, и уже по своему родству определен судьбой быть в самых влиятельных политических кругах, как, например, его близкий коллега по политике граф Рошешуар, державший тайные конспиративные связи с канцлером Нессельроде и Бенкендорфом.".
  Следующий лист:
  "Людовик-Виктор-Леон граф де Рошешуар родился 14 сентября 1788 г. в семье полковника королевской французской армии. Семейство Рошешуаров принадлежало к числу знатнейших французских аристократических фамилий. Мать входила в число приближенных королевы Марии-Антуанетты, в 1795 г. она приняла активное участие в неудачном заговоре с целью освобождения королевы, а после того, как заговор был раскрыт, вынуждена была бежать и в итоге вместе с братом Людовиком (Леонтием Петровичем) (1782-1814) переселилась в Россию. Людовик Рошешуар служил в Свите его императорского величества по квартирмейстерской части (на 1803 г. был поручиком). Сам он в возрасте двенадцати лет поступил на военную службу, участвовал в коалиционых войнах на стороне роялистов и в конце концов оказался в России. В 1806 г. был зачислен подпоручиком в русскую армию и стал адъютантом своего родственника, новороссийского генерал-губернатора герцога Ришелье, при котором состоял до его смерти в 1822 г. (за исключением небольшого промежутка времени с конца 1812 по середину 1814 г., когда в качестве флигель-адъютанта состоял при Александре I, будучи свидетелем важнейших военных и политических событий - от переправы армии Наполеона через Березину до вступления русских войск в Париж)".
  " Какая странная подборка, - думал Ник, лихорадочно вчитываясь в страницы, - видимо, я купил ее вместе с какими-то другими бумагами, особо не рассматривая".
  Дальше шли сведения о герцоге Ришелье.
  "Пятнадцати лет от роду Ришелье женили на 13-летней дочери герцога де Рошешуар. Жена была безобразна, как смертный грех: уродливое лицо, горб на спине, другой горб на груди. Тридцатью годами позднее герцог Ришелье представил свою жену императору Александру I. Царь был в ужасе: "Что за урод! Господи, что за урод!" - сочувственно говорил он приближённым: Александр Павлович искренно любил герцога. Понять причины этого брака невозможно. Рошешуар-Мортемары, потомки лиможских виконтов, одна из самых родовитых семей Франции, но какой ещё знатности нужно было наследнику десяти титулов! Не нуждался Ришелье и в деньгах своей жены: маршал завещал ему состояние, приносившее 500 тысяч ливров ежегодного дохода".
  И еще страничка:
  "Кроме того, император Александр возложил на него миссию характера интимного: надо было выяснить вопрос о возможности брака между сестрой императора и герцогом Беррийским, племянником Людовика XVIII. И одновременно о Ришелье вспомнили сами Бурбоны. Но вспомнили не совсем так, как он мог себе представить. Два человека большого житейского опыта, оба настроенные вполне цинически, король и Талейран решили образовать "коалиционный кабинет" - от Ришелье до Фуше".
  И поперек этого было написано по-французски - кровавый палач!!!
  Конечно, эта надпись относилась к Фуше!
  "Странный набор документов, - думал, шагая по комнате, Ник - кому понадобилось все это собирать? И надо же - от Дантеса к герцогу Ришелье! Положительно, странные связи1 Но что можно почерпнуть отсюда? Только то, что Дантес был, благодаря своим родственным связям, замешан в политику самого высокого класса! И Пушкин встал на его пути? И не только на его - тут в один клубок спутаны тайны всей Европы!"
  Дальше шла запись о герцоге Беррийском на прекрасной желтовато-бледной толстой слоновой бумаге. Запись была сделана твердым каллиграфическим почерком. Два отдельных листа с золотым обрезом. На каждом листе буквально по несколько строчек.
  "Шарль-Фердинанд, герцог Беррийский родился 24 января 1778 года в Версале. Второй сын графа Карла д"Артуа, будущего короля Карла Х и Марии-Терезы Савойской. Воспитывался вместе со старшим братом герцогом Ангулемским. С 1789 года в эмиграции. Вернулся во Францию во время реставрации.
  В 1815 году после получения известий о бегстве Наполеона с Эльбы и высадке его во Франции, герцог Беррийский был назначен главнокомандующим французской армией и парижским гарнизоном. По мере продвижения Наполеона к Парижу, войска переходили на сторону императора, и герцог был вынужден покинуть Францию. Во время 100 дней находился в Генте, Фландрия. 16 апреля 1816 года сочетался браком с Марией-Каролиной Неаполитанской, дочерью короля обеих Сицилий Франциская Первого.
  13 февраля 1820 года при выходе из оперного театра, провожая супругу из оперы к экипажу, был смертельно ранен ножом рабочим-кожевником Лувелем и умер на следующий день. Похоронен в Базилике Сен-Дени.
  После убийства герцога Беррийского оставалась только дочь, Луиза, и старшая линия династии Бурбонов была обречена на вымирание. Те, кто двигал рукой фанатика-убийцы не знали, что герцогиня Беррийская ждет ребенка. Однако, герцогиня Беррийская при большом количестве свидетелей, родила 29 сентября 1820 года сына, Генриха, герцога Бордосского, известного как граф де Шамбор, который и является законным претендентом на французский престол".
  " Ну вот, - думал Ник, - кажется, сходятся ниточки. Дантес, верный и преданный паж герцогини Беррийской. У нее законный сын, претендент на французский престол. Его потомки тоже должны претендовать на корону. Известно, что эмигранты группировались в Англии вокруг графа д'Артуа, герцога Беррийского и принца Конде. Граф Карл Филипп д'Артуа был братом Людовика XVI и Людовика XVIII. После революции он вместе с другими французскими эмигрантами и уцелевшими вождями вандейского восстания и шуанской войны нашел приют в Англии, где занялся активной антинаполеоновской деятельностью. Впоследствии он станет французским королем Карлом X. Герцог Шарль Фердинанд Беррийский был его вторым сыном. Принц Луи Жозеф Конде также принадлежал к свергнутому дому Бурбонов, впоследствии он возглавит армию эмигрантов, вторгнувшуюся вместе с союзниками во Францию. В свое время император Павел приютил в России и принца Конде, и графа д'Артуа.Ну, да, да. Но все же, как попала ко мне эта папка?"
  И тут вдруг, как бывает ночью во время грозы, когда молния вдруг все освещает на миг, перед глазами Ника четко встала картинка. Вот он идет по Эриванской площади, по Дворцовой, спускается к Александровскому саду мимо Квашветской церкви. Там, вдоль ограды располагаются торговцы старьем и бродячие букинисты, у которых среди всякой дребедени можно было наткнуться на интересные вещи. Ник любил прогуливаться там, разглядывая как продаваемое, разложенное на старых газетах или кусках ткани прямо на тротуаре, так и продавцов, среди которых попадались очень яркие личности. Сейчас Ник вспомнил странного продавца, которого он никогда не видел раньше. Это был человек довольно хорошего сложения, которое угадывалось под огромной, песочного цвета, с длинной коричневой бахромой накидкой на его плечах. Лицо его было загорелым до черноты и понять, смугл ли он от природы или нет, было невозможно. Длинные космы волос ниспадали на его плечи из-под колпака, выгоревшего до совершенно неопределенного цвета. На шее у него болтались несколько рядов странных бус - это были кораллы разной величины, некоторые довольно крупные. Они были изъедены морем и покрыты черными трещинками. Самыми удивительными были многочисленные деревянные четки, висевшие у него на матерчатом поясе, схваченном пряжкой с крупным янтарем. Этот "бедуин" как мысленно назвал его Ник, продавал четки и какие-то рисунки, прикрытые куском старого сафьяна, лежавшие у его ног. Ник остановился полюбопытствовать и тут "бедуин" поманил его черным пальцем с давно не стриженным ногтем и развернул сафьян. Там лежали две чудные персидские миниатюры и рядом свернутые трубкой какие-то бумаги. Ник решил, что это перс и спросил его на фарси, сколько он хочет за это. "Бедуин" замычал в ответ и Ник понял, что он либо немой, либо лишен языка. Сейчас Ник уже не мог вспомнить, но он запросил за все сущие пустяки, изобразив цену пальцами. Тут же у какого-то букиниста Ник купил кожаную папку, чтобы положить туда миниатюры и бумаги, даже не заглядывая в них, настолько он был увлечен чудесными миниатюрами. Букинист спросил, за сколько Нику отдал продавец миниатюры и когда Ник назвал цену, аж подскочил на месте. " Ах, сукин сын, наверное, знал, что фальшивку вам подсовывает! Другим называл такую цену, что не подступишься! То-то он сразу смылся!" Ник обернулся - "бедуина" и след простыл. Миниатюры были очень хороши, Лили сразу же влюбилась в них, без сомнения, это были подлинные миниатюры, одна из них изображала красавицу с павлином, а другая, очень сложная, кого-то из великих моголов на слоне. Занятый миниатюрами Ник сунул кожаную папку в полку и начисто забыл о ней. Сейчас он с недоумением вглядывался в бумаги, лежавшие в этой папке. И тут вдруг у него возникла странная мысль- откуда же бумаги, "бедуин" понял его фарси, значит он перс? Или нет? И как мгновенно и странно он исчез! И не из разграбленного ли русского посольства в Тегеране эти бумаги? Неужто они принадлежали самому Грибоедову? Тут Ник глубоко задумался и решил, что с этой покупкой все не так просто. Как такие странные по своему содержанию бумаги, касающиеся европейских и российских отношений, могли оказаться у какого-то бродяги? С другой стороны, и более странные вещи происходили. В конце концов, русское посольство в Тегеране было разграблено толпой, из него были унесены очень ценные вещи, возможно, и эти бумаги унесли случайно. Продать сразу их было непросто, но прошло время и это стало не таким опасным. Да, но прошло больше 70 лет со дня убийства Грибоедова! Ник покачал головой - загадка не разрешалась. Но эти документы были весьма интересными. Ник еще раз просмотрел их. "Занятно, - подумал он, - и это все одно к одному всплывает в Тифлисе. Какая-то непонятная история!"
  За всеми этими размышлениями он и не заметил, как прошло время. И уже Аполлинарий стучал в дверь библиотеки.
  - Все устроено, - сказал, входя в библиотеку Аполлинарий. - С князем я объяснился, тот готов рискнуть. Через час во дворце наместника. Если мы сейчас выйдем из дома, то будем там во время.
  Не спеша они вышли из дома и пошли к Эриванской площади. Разговор был ни о чем. Но все это была бравада - они оба очень нервничали, ведь могло оказаться, что все умозаключения были ложны. Они прошли по Дворцовой мимо как всегда благоуханного сада и подошли ко дворцу. У подъезда их уже ждали и повели по широкой лестнице и коридорам в пышный персидский зал.
  Этот зал был похож на роскошную персидскую шкатулку, изукрашенную снаружи драгоценными камнями, сверкающими и переливающимися всеми цветами радуги. Кроме роскошных узоров и арабесок, весь зал был отделан многочисленными зеркалами, которые узкими полосками или звездами и кругами, были усыпанны по всем стенам и потолку. Сверкающие люстры, блестевшие натертые полы - все производило впечатление праздника.
  На середине зала стоял задрав голову князь Вачнадзе, дополнявший эту роскошную картину своей статной фигурой, затянутой в безупречный белый китель с золотистыми погонами. У дверей навытяжку стоял полицейский, державший ящичек с любимыми пистолетами и револьверами князя, а рядом с князем - комендант дворца.
  Поздоровавшись, Ник и Аполлинарий стали рядом с князем. Тот был полностью занят предстоящим представлением.
  - Итак, - сказал князь, не отрывая взгляда от потолка. - Которая из арабесок является целью?
  Ник, обдумавший это до мелочей, уверенно сказал:
  - Одиннадцатая арабеска, если счет начинать от дверей, по ходу часов.
  Князь медленно снял перчатку с правой руки и жестом подозвал своего подручного.
  - Лефоше!- отрывисто бросил князь.
  Тот быстро выбрал нужный револьвер и подал его князю. Князь заложил левую руку за спину, а правую с револьвером стал медленно поднимать вверх. Время как будто остановилось. Все как завороженные следили за рукой князя. Наконец, она перестала двигаться, князь прищурился и нажал на курок. Выстрел в тишине прозвучал особенно резко. С потолка мелко посыпалась штукатурка. Все стояли с задранными головами. Ник облизнул пересохшие от напряжения губы. Вдруг из простреленной арабески медленно отвалился более крупный кусок и вслед за ним на навощенный паркет посыпался дождь алмазов и бриллиантов, которые подскакивали от удара об пол и разлетались по сторонам, как яркие брызги.
  Первым мигом была общая растерянность. Но следом взрыв восторга. Все бросились поздравлять князя Вачнадзе, который весь светился от успеха и принимал поздравления, как и подобает, со скромностью во взоре. Как певец, удачно спевший арию и принимающий аплодисменты и поздравления от слушателей, после минутной паузы князь Вачнадзе простер руку к сыщикам, как бы требуя от отсутствующей публики аплодисментов и для своих компаньонов. В свою очередь Ник и Аполлинарий были потрясены происшедшим. Самым трезвым оказался комендант дворца, который тотчас же распорядился послать за казначеем, собрать и составить точный список, буквально с потолка свалившегося сокровища.
  - Полагаю, надо будет сообщить в "Закавказские ведомости", - сказал князь, натягивая перчатку. - Как вы считаете, господа? - обратился он к сыщикам. - Ведь, как я думаю, - тут он понизил голос до шепота, - не все должно стать достоянием широкой публики?
  - Безусловно, князь, - быстро ответил также шепотом Ник. - Положитесь на нас, мы передадим журналистам ограниченную, но точную информацию. Вот, например, такую :"В очередной раз ведомство тифлисского полицмейстера князя Вачнадзе оказалось на высоком уровне. При непосредственном участии князя было распутано важное дело, связанное с кладом драгоценностей. В интересах следствия князь Вачнадзе ограничил сведения для широкой публики". Вот так подойдет?
  - Блестяще, господа, я очень вам благодарен! Как жаль, что сегодня не было рядом с вами весьма уважаемого мною доктора Зандукели!
  Он помолчал и затем очень торжественно сказал:
  - Сегодня я доложу о происшедшем наместнику, князю Голицыну!
  На следующий день все газеты пестрили заголовками необыкновенного происшествия во дворце наместника, а Тифлис гудел рассказами очевидцев. Новость катилась из Сололаки на Авлабар, с Авлабара на Майдан, проносилась над Петхаином, Сеидабадом, была темой разговоров во всех тифлисских банях, обрастая дополнительными подробностями о бриллиантах, размером с голубиное яйцо, о том, что весь пол в персидском зале дворца наместника был усыпан бриллиантами, рубинами и сапфирами необычайной красоты и величины, в Сеидабаде намекали на то, что это были драгоценности персидского шаха, на Авлабаре пытались найти связи между армянскими купцами и сокровищами, и все превозносили умение и ловкость тифлисского полицмейстера князя Вачнадзе.
  
  Глава 19
  
  Был уже вечер, когда Ник и Аполлинарий, сидя в кабинете Ника на втором этаже и обсудив события дня, обдумывали, как лучше им забраться к монастырю святого Давида. Из города туда шла крутая, но достаточно широкая тропа, проложенная в ермоловские времена.
  Вернувшаяся из гостей Лили заглянула к ним, чтобы сообщить городскую новость - происшествие во дворце наместника. Услышав разговор, она тотчас же присоединилась к Нику и Аполлинарию.
  - Господи, - вздохнула она, - как я люблю это место, гору святого Давида! Когда я была совсем маленькой, моя грузинская бабушка рассказала мне древнюю легенду о святом отце Давиде, который жил там, на горе, она тогда называлась по другому, по грузински Гандегили, а по татарски - Ишитутрук, и вот я представляла себе пещеру, где жил отшельник, источник, маленьких ланей, которые сбегались из густых лесов к источнику по утрам, когда приходили туда на водопой, и ластились к этому одинокому старцу. Но, видимо, он не был старым человеком, ему еще хватило энергии основать Гареджийский монастырь, еще одно замечательное место в Грузии.
  - Да, - мечтательно подхватил Аполлинарий, - и мне, маленькому, рассказывали точь в точь такую историю. И что два афонских монаха построили там, на горе, маленькую каменную церковь во имя Иверской Божьей матери. И что жители Тифлиса убегали и прятались от неприятеля в церкви и вокруг нее. И в благодарность потом делали церкви дары, и она перестраиваивалась и разрасталась. Жил там одно время и царь Ираклий Второй, после смерти своего сына Соломона, там похоронен еще и карталинский царь Давид, постригшийся в иноки после разорения своего царства, ну, и там, ниже церкви, в гроте, на месте, купленном Александром Чавчавадзе, покоится Грибоедов и его несчастная супруга.
  - А бывают дни, когда туда приходит молиться особенно много богомольцев? - спросил Ник, что-то обдумывая.
  - Конечно, на все церковные праздники, а особенно на седьмую неделю после пасхи, в годовой проаздник. А так особенным днем считается четверг, по четвергам там много народа, особенно молодых девиц.Святой Давид считается покровителем семейного счастья. Говорят, что святой Давид по заросшему горному склону именно в каждый четверг спускался в Тифлис для проповедей.
  - Тогда у меня такой план, Лили, не уходи, ты должна помочь нам, - сказал Ник, увидев, что Лили поднимается, чтобы уйти в другую комнату. - И, давайте-ка сюда стихотворение маркиза о монастыре. Как там было?
  
  "Там объят полночной мглой,
  Монастырь стоит седой.
  Скрыта буйною травой,
  Есть пещера под скалой.
  В полночь тайною тропой,
  Освещаемой луной,
  Призрак, светлый и живой,
  Поведет тебя с собой.
  И возьмешь ты талисман,
  Тот, что нимфою был дан.
  То, что скрыто, ты найдешь,
  И с собою унесешь".
  
  Аполлинарий, есть какая-нибудь еще тропа, которая ведет к монастырю? Правда, в стихотворении сказано, что тропа тайная, но, думаю, что тифлисскому сыщику она должна быть известна!
   - А как же!- бодро отозвался Аполлинарий. - Я столько там лазил в детстве! Там есть тропа, которая ведет наверх, на вершину горы. Не знаю, уж насколько она тайная. Но, - тут Аполлинарий задумался, - подождите-ка, подождите, там есть и вправду тайная тропа, по ней спускаться очень трудно, а подниматься тем более, она ведет прямо к пещере.
  - А пещера? - спросил Ник, - она как, видна хорошо?
  - Да, конечно, там же столько паломников бывает, но кусты над ней ее как-бы полускрывают, выглядит все очень романтично.
  - А как у нас обстоят дела с полнолунием? Аполлинарий, подайте мне, пожалуйста, "Кавказский календарь". Вон он, лежит возле вас. Так, так. Вот, в ближайший четверг, то есть послезавтра, как раз и полнолуние. Тогда слушайте меня!
  И Ник изложил свой план.
  - Конечно, - окончил он, - придется в этот план все время вносить коррективы по ходу действия. Главное, Лили, ты должна быть крайне внимательна, сосредоточена, не отвлекаться ни на что. Не забудь взять с собой кольцо. Надень его в последний момент, когда будешь уже в церкви. Если за нами уже начата слежка, а мы, кажется, все сделали для этого, шуму в городе после приключений во дворце наместника было много, то ты тоже будешь в центре внимания. Мы с Аполлинарием будем стараться быть рядом, а ты, если случайно узнаешь нас, делай вид, что не знаешь. Ну, все остальное как повезет!
  Уже в среду Ник и Аполлинарий исчезли из дому. И еще до наступления темноты, Лили, одетая в ситцевое платье и удобные туфли, с простенькой дешевой кружевной косынкой на плечах, которую в церкви легко было набросить на голову, в сопровождении Петруса отправилась к монастырю святого Давида. Петруса нельзя было узнать, он наклеил длинные печальные усы, надел картуз и превратился в небогатого тифлисского мокалака. До конца Давидовской улицы их довез извозчик, а дальше им надо было подниматься самим. Дорога, вначале мощеная грубым булыжником, а потом и вовсе ничем, петляла среди зарослей дикой сирени, шиповника, жасмина. Людей было мало, одна женщина, очень прилично одетая, но босая, видимо, по обету, тяжело поднималась в гору с помощью служанки. Несколько молодых женщин стайкой держались вместе. Всем хотелось успеть в церковь до всенощной и остаться там так, чтобы потом послушать и заутреню. Через час они были уже почти у цели, у грота, где были похоронены Александр Грибоедов, Нина Грибоедова-Чавчавадзе и их ребенок. Там всегда сидело несколько нищих, просивших подаяние.
   Церковь каким-то чудом была выстроена на небольшом скалистом уступе и прижималась к скале. Прямо перед церковью было небольшое строение, странноприимный дом для паломников, приходивших сюда со многих концов Грузии. Почти на краю этого пятачка, где тесно располагались церковь с небольшой колокольней и странноприиимный дом, была глубокая пещера, вырытая на заре христианства святым Давидом.
   Лили с Петрусом подошли как раз к началу службы. В небольшой церкви стояли женщины, поодаль мужчины, темные древние иконы висели по стенам, трепетали многочисленные язычки свечей в бронзовых подсвечниках. Пахло ладаном. Лили купила несколько восковых свечей у тощей высокой женщины, торовавшей ими у входа в церковь. Женщина, видимо, была больна, лицо ее по самые глаза было укутано платком. Но чем-то она не понравилась Лили - взгляд, брошенный ею, был странным. Служба прошла спокойно. Лили с Петрусом вышли из церкви. Было очень тепло, но погода немного изменилась. Полная луна, плывущая по небу, время от времени заслонялась тучами. Было тихо и мирно. Лили подумала, что, видно на этот раз Ник и Аполлинарий ошиблись, уж слишком пасторальной была эта картина с церковью, богомольцами и луной, время от времени освещающей эту идиллию. И вдруг одна из богомолок вскрикнула. Все обернулись. Она стояла у церкви, показывала пальцем на гору и не переставая кричала: "Вай ме, вай ме! Что это, что это!". Лили посмотрела в ту же сторону и увидела, что по склону горы медленно движется высокая фигура, много выше человеческого роста. Она была вся белая, как будто в белом балахоне и, мало того, светилась зеленоватым светом. Поднялся такой отчаянный крик, что у Лили ушла сердце в пятки. Кто-то из женщин упал на землю и стал биться в судорогах. Ночь, луна, магическое место, только чуть окончившаяся служба, все это создало у бедных женщин состояние экзальтации. Поэтому и последовал такой взрыв страстей. Плач, крик, кто-то упал на землю. Лили растерялась. Вдруг кто-то схватил ее за руку и стал тянуть в сторону. Она поддалась, не успевая в этом общем крике и возникшей толчее взглянуть на того, кто очень настойчиво вытягивал ее из кричащей толпы. Все это было делом каких-то секунд, Лили поскользнулась и оказалась в объятиях незнакомого человека, того, кто, тянул ее за руку. Она не успела ничего предпринять, как сверху на голову ее похитителя обрушился удар. В следующее мгновение она услышала приглушенный возглас: "Один есть!" Ее рука была свободна, и Петрус уводил ее в сторону.
   - Что случилось, Петрус?- еще не придя в себя после случившегося, спросила Лили своего телохранителя.
   - Ничего, одно негодяя схватили, - сказал ей Петрус на ухо.
  Лили поняла, что уловка, предложенная Ником, сработала. Кольцо! Когда она покупала свечи, на ее руке было сердоликовое кольцо, когда она ставила свечи в подсвечники, кольцо тоже было прекрасно видно! А если за ней и Петрусом следили, то в тот момент, когда началась суматоха, кто-то попытался увести ее в сторону и похитить кольцо!
  Вокруг церкви продолжалась сумятица. Богомолки поспешили обратно в церковь и туда же побежали Лили и Петрус. Вокруг уже метались тени, отдавались команды. Лили поняла, что здесь не только Ник и Аполлинарий, а целая команда. И тут кто-то выстрелил. В ответ со всех сторон началась стрельба. Богомолки, не успевшие упрятаться в церкви заголосили, началась давка среди тех, кто не успел спрятаться. Прошло еще несколько напряженных минут, во время которых верный Петрус стоял, закрывая собой Лили, прижатую к стене церкви. Потом все разом стихло. Кто-то стал зажигать факелы и раздался громкий командный голос тифлисского полицмейстера князя Вачнадзе:
  - Господа, все кончено, бандиты пойманы и обезврежены!
  Лили и Петрус, наконец, смогли войти в церковь и там уже дождались раннего утра.
  Как только забрезжил рассвет, они вошли из церкви. Ничто не говорило о том, что здесь ночью произошли какие-то события. Двор был чисто выметен, журчала вода в источнике. Лили беспокоилась о Нике и Аполлинарии, но понимала, что они в порядке и заняты после ночных происшествий. Они проделали обратный путь, который уже был под гору и много легче, чем вчера вечером. Но безумно уставшая Лили не чувствовала этого, тяжело опираясь на руку Петруса. Возле начала тропы стояли извозчики, поджидая седоков, и через какие-нибудь полчаса они уже были дома.
  
  Глава 20
  
  
   Лили сразу же свалилась в постель и крепко заснула. Проснулась она от осторожного поцелуя в щечку. Она тотчас же вскочила на постели, на краю которой присел Ник. По его взъерошенному виду и блестевшим галазам Лили поняла, что все предприятие кончилось успешно.
   - Рассказывай поскорее, - потребовала Лили, еще не успев до конца проснуться.
  - Э, нет, - засмеялся Ник.- Извольте, мадам, проснуться, одеться и проследовать в гостиную. Один, без Аполлинария, рассказывать не буду! К тому же, вдохновленный ночными подвигами Петрус испек к кофе божественные хачапури - так что у нас будет чисто тифлисский поздний завтрак - кофе по- варшавски и хачапури по- имеретински.
  - Время уже не завтрака, а в лучшем случае обеда или даже ужина, - проворчала, позевывая и потягиваясь, Лили.
  - Так что, ты не хочешь узнать, что произошло вчера? - лукаво спросил Ник. -Я пошел в гостиную, мы тебя ждем.
  Через полчаса все трое уже сидели в гостиной, наслаждаясь горячим кофе и еще дымящимися хачапури. Ник начал рассказ о ночных происшествиях.
  - Ну, начну с конца. Тот человек, который пытался тебя вытащить из толпы и, видимо, украсть кольцо, был вначале оглушен сильным ударом Петруса по голове, но тут уже подоспели люди князя Вачнадзе, которых в ту ночь было несколько возле церкви.Как мы и предполагали, ты, Лили, послужила приманкой. Этот человек был одет в женское платье, высок, худ и, возможно ты уже догадалась, одет в женское платье.
  - А, ну да, мне показалась странной женщина, которая продавала свечи. - сказала Лили, - ну, рассказывай дальше.
  - Так вот, это еще оказался как раз тот человек, который подходил к маркизу, когда мы сидели в Пушкинском сквере, ты помнишь, он еще сказал что-то вроде: "Пора, вас там ждут!"
  - Конечно, помню!
  - Он должен был похитить кольцо с твоей руки. Они были уверены, что ты с целью разыскивания документов в пещере поднялась на гору. И это им удалось!
  - Как это удалось? - воскликнула Лили.
  - А вот так! Пока он тебя тащил за руку, кольцо соскользнуло с руки и исчезло, его подхватил другой сообщник.Они были уверены, что смогут найти в пещере тайник, который откроется с помощью кольца. Ну, им ты тоже была нужна - они полагали, что ты знаешь тайник, скрытый в пещере.Собственно, мы, сами того не понимая, видимо разыграли ту мистификацию, которую предполагал и тщательно готовил маркиз. До конца мы ничего не узнаем, потому что, увы, главное действующее лицо вчера было убито в перестрелке.
  - И как это произошло?
  - Да вот, мы с Аполлинарием сидели в глубине пещеры в засаде. Аполлинарий убедил князя Вачнадзе пустить по тайной тропе привидение, призрак, одетый в белый балахон...
  - Но это привидение было много выше человеческого роста и, к тому же, оно все светилось каким-то зеленым светом!
  Тут в беседу вступил Аполлинарий.
  - Это было мое предложение. По сценарию полагался "призрак светлый и живой". Зачем он был нужен - не понятно. Ну, в Англии был случай, когда никак не удавалось распутать дело о большом наследстве. Был ряд странных убийств. И там фигурировал призрак, в ночное время он появлялся на болотах вблизи поместья. Это был огромный светящийся в темноте пес. Вот я и воспользовался этим - пса-то вымазывали фосфором, который светится в темноте. Мы соорудили шест с плечами, вроде огородного пугала, надели на него белый балахон, местами вымаранный фосфором, и один из людей князя Вачнадзе медленно стал спускаться по склону горы к пещере. То есть все условия, названные в стихотворении, выполнялись. Призрак напугал богомольцев и утвердил этих "соискателей" в мнении о том, что они на правильном пути. И когда тот, второй, появился у входа в пещеру, на него набросились люди Вачнадзе, к сожалению, слишком рано. Он стал отстреливаться и был увы, убит. Второй же, тот которого вы с Ником видели в сквере, знает не много.
  - Но все же, ведь разговор шел как будто о страшном человке, владельце каких-то тайн, возможно, иезуите?
  - Да, возможно. Этот убитый был явно неординарный человек. Прекрасно сложен, видимо, очень силен. Ничто, ничто в его одежде и в нем самом не давало никаких предположений о личности.
  - А это как раз и может говорить о том, что человек был явно готов принять в случае чего смерть и остаться нераскрытым. - подхватил Ник, - и если этот человек принадлежит к какому-то ордену, то на его место не замедлит вступить другой. Правда, на это понадобится время.
  - И что? - спросила заинтригованно Лили, - какой вывод?
  - А такой, - ответил Ник, - что документы должны быть извлечены из настоящего тайника как можно скорее и отправлены в Петербург. Сегодня утром к императору от наместника с таким предложением уже послан был фельдъегерь. Самое позднее через неделю будет получено известие из Петербурга, а пока мы все свободны и приглашены на обед к князю Вачнадзе, на котором среди других гостей будут княгиня Амилахвари с внучкой, Бычковские и доктор Зандукели. Доктор сменил гнев на милость и принял, без отговорок, приглашение князя.
  Неделя прошла в томительном ожидании. Аполлинарий беспокоился, что не успеет принять участие в этом последнем предприятии - ему уже надо было возвращаться в Лондон.
  Прошла ровно неделя. Аполлинарий сидел у Ника в библиотеке, где они обсуждали будущую поездку Ника и Лили в Лондон, в гости к Аполлинарию и Лизе. Ник планировал большую поездку в Европу с Лили, начиная с Бельгии, где в Уккле у них был дом, купленный в виде подарка на свадьбу отцом Лили. Они хотели немного пожить в своем новом доме и обставить его теми семейными вещами, которые сопровождали Ника в его поездках, а сейчас были в Тифлисе и их надо было отправить в Бельгию. В это время снизу раздался звонок и через нкоторое время Петрус ввел посыльного от князя Вачнадзе. Князь сообщал, что высочайшее решение получено и необходимо разработать план действий.
  Конечно, без всякого отлагательства, Ник и Аполлинарий отправились к князю Вачнадзе. Трудность этого предприятия состояла в том, что пещера под Метехской скалой была у всех на виду - шумел Майдан, на той же стороне Куры пролегала Воронцовская улица, по которой шло непрестанное движение. И оттуда, с другого берега Куры, прекрасно была видна пещера под Метехским замком. На метехском и авлабарском мостах, мало того, что двигалось множество народа, еще и с раннего утра устраивались рыбаки, которые ловили рыбу и с моста и под мостом.
  Князь Вачнадзе, как всегда безупречно выглядевший в ослепительном мундире и пышных усах и бакенбардах, ходил по своему кабинету, разводя руками, в поисках приемлемого варианта.
  - Не вижу, господа, выхода, - приговаривал он, с надеждой время от времени взирая на сыщиков.
  - А что, если, - вдруг сказал Ник, представляя себе Куру от Мадатовского острова до Мнацакановского моста. - А что, если мы пустим слух, да нет, мы устроим представление, слух сам распространится, что у лесопилен Мадатовского острова перевернулся плот, который вез бурдюки с вином. Только нужно очень тщательно подготовиться - все должны знать, чьи бурдюки, сколько, какое вино. Такие мелочи и подробности очень важны при распространении слухов. Это, князь, по вашему ведомству. Народ оттянется к Мухранскому мосту, кого-то можно оставить и у Метехского, будто-бы наблюдающего, не проплывет ли бурдюк под мостом, и призывающего праздную публику помочь. Тем временем можно будет проникнуть в пещеру и вынуть документы.
  - Княгиня Амилахвари считает, что кроме княжны Элички никто не сможет этого сделать, - нахмурившись, сказал князь Вачнадзе.- Но как она одна отправится туда? Такой риск!
  - Отчего же одна, - быстро отозвался Аполлинарий. - Если нет возражений, я буду сопровождать ее. По горам лазить мне не привыкать, я полагаю, что это наилучший выход!
  - Да, - подтвердил Ник.- Предложение Аполлинария мне кажется самым разумным. С берега я буду прикрывать вместе с вашими людьми, князь. Давайте, теперь разберемся, что там с тропой, которая ведет к пещере.
  - От часовни Або Тбилели идет вполне приличная тропа, вырубленная в скале.- Аполлинарий хорошо представлял себе, о чем идет речь. - До сих пор по ней ходят богомолки на поклон к святому Додо. Ну, в ночное время, конечно, опаснее , чем в дневное.
  - Но ночное время предпочтительнее, - Ник покачал головой, думая о том, что и риск упасть с тропинки в Куру в ночное время больше. - Но все же лучше это проделать ночью или на рассвете. Пока еще на Майдане мало народа. Если завтра мы начнем наше предприятие, то послезавтра ночью, ближе к рассвету, можно уже будет проникнуть в пещеру.
  На том и порешили.
  Ник утром встал рано. Но Петрус уже давно был на ногах и только что возвратился с Майдана со свежей рыбой и ворохом новостей.
  - Ра хдеба калакши (Какие новости в городе)? - спросил Ник, произнося любимую фразу тифлисских граждан-мокалаков, которые при встрече после приветствий обязательно задавали ее друг другу.
  - Большой переполох в городе, - отвечал Петрус, накрывая на стол для завтрака. - На рассвете у Мадатовского моста один плот с деревом из Боржоми налетел на другой, груженный бурдюками с вином из западной Грузии - говорят, везли 20 бурдюков отменного вина оджалеши. Плот перевернулся, полные бурдюки утонули. Ну, бурдюки хорошо закрыты, горлышки прочно закупорены. Ничего с ними не станется. Купец Джимшелов, это его плот был, объявил премию за каждый найденный бурдюк - 10 рублей.. Так там такое с утра творится - весь Майдан, Авлабар, Пески там собрались, все пловцы и ныряльщики. С трудом достал цоцхали, уж просто по дружбе один рыбак пошел сегодня специально для меня ловить рыбу, от того что обещал мне давеча. И умчался сам на Мадатовский остров. Сейчас я кончу с завтраком и тоже туда пойду, посмотрю.
  "Надо же, - отметил про себя Ник, - какая оперативность! Все же князь молодец! Как быстро все организовал!" И вслух сказал:
  - Конечно, Петрус, очень интересно! Неужто все бурдюки найдут? И сообщи мне, сколько обнаружат!
  - Говорят, что там уже ставки делают, - продолжал рассказывать Петрус, - Если ставить на то, что найдут все 20 бурдюков, аж до 20 рублей получить можно!
  - Отправляйся, Петрус, и вот тебе три рубля, сделай и для меня ставку, - попросил Ник, отдавая должное изобретательности тифлисского полицмейстера.
  - К тому же, - продолжал Петрус, - купец обещал, что если все бурдюки вытащат, то последний он жертвует на кутеж для тифлисской почтенной публики. Что-то и другие купцы и духанщики его поддержали, так что сегодня вечером и ночью на Мадатовском острове будет большой кутеж!
  Петрус, наскоро переделав домашние дела, умчался на Мадатовский остров, явно с намерением остаться там на кутеж.Ник и Лили собрались идти в Сачино, к княгине, куда должен был подойти и Аполлинарий. Лили сказала, что останется у княгини все то время, пока будет отсутствовать юная княжна.
  Аполлинарий должен был принести с собой рудничную лампу Дэви, подаренную ему в Шотландии, в копях Эберфойла. Это была очень удобная лампа, можно было регулировать ее свет и к тому же она крепилась на теле так, что руки оставались свободными. Такие приспособления к лампе делали умельцы Скотленд Ярда.
  Почти в полночь все собрались в Сачино. Последним прибыл князь Вачнадзе с сообщением, что все бурдюки найдены и что на Мадатовском острове идет большой кутеж под надзором полиции. Кроме того, усилены посты на Майдане и на Авлабаре. Наконец, старая княгиня взволнованно перекрестила свою внучку и отпустила ее с мужчинами.Девушка была одета в темную мужскую одежду и походила на стройного худощавого мальчика. Аполлинарий, в свою очередь, тоже оделся во все темное. Вчетвером они подошли к часовне святого Або Тбилели.
  Ночь стояла теплая, такая же, как это было в тот четверг, когда события происходили на горе святого Давида. Луна светила через облака тонким убывающим серпом.
  Ник и князь Вачнадзе остались стоять на Метехском мосту, а Аполлинарий и княжна Эличка двинулись по скалистой тропе. Через несколько минут их уже не стало видно в темноте, они слились со скалой и только едва видный огонек лампы, медленно продвигавшийся вдоль скалы, показывал их местонахождение. Князь Вачнадзе нервничал, с одной стороны он боялся за свою родственницу, а с другой была та огромная ответственность, которую он взял на себя перед лицом не только наместника на Кавказе, князя Голицына, но и перед самим императором.
  Время текло томительно долго.Наконец, огонек лампы исчез.
  -Они, верно, уже в пещере, - тихо сказал Ник князю Вачнадзе.
  Прошло еще около получаса, самого напряженного. И вот вновь на скале показался огонек, двигавшийся уже в обратном направлении. Еще полчаса и на мост вылезла княжна, а за ней и Аполлинарий, придерживавший рукой привязанную к груди изрядную шкатулку. Молча Ник помог Аполлинарию отвязать шкатулку и передал ее князю Вачнадзе, который взял ее в руки с благоговением. Тут же подъехал фаэтон с конвоем, князь Вачнадзе, не выпуская шкатулки из рук, неуклюже влез в него и фаэтон исчез, громыхнув на прощание колесами.
  На мосту остались сыщики и княжна. Они стали медленно подниматься вверх по винному подъему. Говорить им не хотелось.
  
  ***
  На следующий день тот же фельдъегерь, привезший распоряжение из Петербурга, под усиленным конвоем отправился обратно. Так закончилось еще одно дело, которое стало впоследствии известно как "дело о наследстве".
  Прошло время. Лили и Ник, изрядно попутешествовав по Европе, уехали в Лондон. Там их встречал счастливый Аполлинарий, бывший уже отцом крепкого месячного мальчугана. Ник и Лили были у Аполлинария, когда приехавший из Скотленд Ярда посыльный привез срочный пакет. Аполлинарий удивленно посмотрел на обратный адрес - пакет был из итальянского посольства. Он вскрыл его и прочел вслух. Там было сказано, что за услуги, оказанные Сардинии и Пьемонту, двум итальянсикм областям, Ник и и Аполлинарий награждены орденом Святого Маврикия, который будет вручен им в итальянском посольстве.
  Потом, уже по возращениив Тифлис, Ник узнал, что награды от итальянского и российского правительства получил и князь Вачнадзе, а старая княгиня Амилахвари вместе с внучкой отправилась в длительное путешествие по Италии. До этого они были в Петербурге, где были обласканы императорской семьей. Княжна Эличка, после возвращения из путешествия, стала фрейлиной императрицы, а княгиня, наконец, перехала из дворца Сачино в обычный городской дом к своим родственникам.
  
  
  ГАЛЕРЕЯ ПОРТРЕТОВ И ВИДОВ
  
   []
  
  Императрица Екатерина Вторая
  
   []
  
  Император Николай Первый
  
   []
  
  Маркиз Филиппо Паулуччи
  
   []
  
  Граф Михаил Семенович Воронцов
  
   []
  
  Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова
  
   []
  
  Князь Иван Иванович Бецкой
  
   []
  
  Граф Алексей Григорьевич Бобринский, сын императрицы Екатерины Второй и Григория
  Орлова
  
   []
  
  Александр Сергеевич Пушкин
  
   []
  
  Графиня Софья Бобринская
  
   []
  
  Граф Алексей Алексеевич Бобринский, внук императрицы Екатерины Второй
  
   []
  
  Жорж Дантес
  
   []
  
  Барон Геккерн
  
   []
  
  Екатерина Гончарова
  
   []
  
  Герцог Беррийский
  
   []
  
  Граф де Шамбор, сын герцога Беррийского, родившийся после его смерти
  
   []
  
  Герцогиня Беррийская
  
   []
  
   Глафира Алымова
  
   []
  
  Церковь на горе святого Давида. Фотография 19 века
  
   []
  
  Склеп, где похоронены Александр Сергеевич Грибоедов и Нина Грибоедова-Чавчавадзе.
  Открытка с фотографии 19 века
  
   []
  
  Улица "Винный подъем"
  
   []
  
  
  
  
  Амадео Прецциози.Крутящиеся дервиши
  
  http://open.az/index.php?newsid=25539
  Здесь вы можете посмотреть танец крутящихся дервишей
  
   []
  
  Метехская церковь и пещера святого Додо. Сейчас это выглядит так.В конце
  19 века там была еще и крепость
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"