...Моя мизантропия известна всем; поэтому никто не удивится, что жизнь в однокомнатной квартире с тремя другими человеками для меня очень и очень тягостна. К сожалению, для более просторного местожительства у меня нет финансовых возможностей, также как нет и желания искать новую квартиру, и потому я продолжаю жить в этой раздражающей тесноте, временами обижая соседей неожиданными вспышками маломотивированного гнева. Там, в тесноте, я гораздо острее, чем обычно, ощущаю свое одиночество, похожее на стену из небьющегося стекла, окружающую меня. Обычно я равнодушен к своему одиночеству, а то и вовсе рад ему - но там, в замкнутом пространстве, оно вызывает у меня только тоску.
И летними вечерами, когда весь народ собирается у громко включенного телевизора, я одеваюсь, беру какую-нибудь библиотечную книжку, или что-то из своих неоконченных работ, и иду в зеленую аллею, посвященную жертвам Чернобыля. Я имею полное право отдыхать от шума в этой аллее, потому как я и сам - жертва Чернобыля (вот только льгот никаких не имею, как и все неявные жертвы катастрофы - а таких очень и очень много). Аллея по вечерам довольно людна, и далеко не всегда мне удается сесть на свободную скамейку. Чаще приходится присаживаться на краешек, рядом с какой-нибудь воркующей парочкой, громко болтающими тинейджерками с не менее неумолкающими телефонами, или неопрятными субъектами, иногда проявляющими просто энциклопедические познания в русской матерщине.
В этой аллее, кажется, восемь скамеек - и если вечер выдастся особо людный, многие из сидящих сидят, поглядывая, не освободится ли какая-то из них. Если освободится - кто-то, сидящий ближе других, тут же кидается к ней, желая уединения.
Таким образом, даже в этой аллее я не избавлен от постоянного людского присутствия. Однако там, на открытом воздухе, люди раздражают меня гораздо меньше. Я не стиснут с этими людьми вынужденным соседством в тесном помещении, и обращаю на них меньше внимания, чем на вьющихся вокруг комаров. Я замечательно чувствую себя в этой тенистой аллее - вот только солнце садится слишком быстро, и чтение вскоре становится невозможным.
В один вечер, тихий, облачный и прохладный, я вышел в аллею и обнаружил, что людей там на редкость мало. Одна скамейка была совершенно свободна, и никто не предъявлял желания захватить ее. Я занял ее, сев на край, противоположный урне ("параше", как я мысленно называю эти урны) и взялся за книгу. Так, где же эта чертова закладка? Перелистываю страницы. Вот она - съехала так, что не сразу и увидишь. Моя закладка - крошечная квадратная бумажка от китайских наушников, донельзя помятая. Я почему-то берегу ее. Наверное, потому, что ей уже больше года, и она успела побывать в целой уйме самых разных книг.
Какое-то время я сидел с раскрытой книгой, глядя в небо, наслаждаясь тишиной и покоем. Вот этот сорт одиночества - самый приятный, самый любимый мной... Даже солнце, чей свет меня обычно раздражает, в этот вечер светило как-то спокойно и ласково.
В чтение я погрузился медленно, как в сон, и читал я неспешно, внимательно, тщательно прорисовывая в воображении картины, описываемые в книге. Как я презираю тех, кто ничего не читает! Глупцы, разве ваши идиотские телепрограммы, или фильмы, стремящиеся переплюнуть все предыдущее по дороговизне и головокружительности спецэффектов, или музыка, зудящая в наушниках, способны заменить собой книгу - этот поток слов и мыслей, ненавязчиво льющийся в сознание, выстраивающийся там в образы и сцены?!
Читал довольно долго, как вдруг, на мгновение оторвавшись от книги и подняв глаза, я увидел прямо перед собой котенка - рыженького полосатого подростка, играющего на газоне. "Это кошечка," - понял я, приглядевшись к мордочке. Не могу и предположить, сколько месяцев было этой кошечке, - я не умею определять на глаз кошачий возраст, - но если бы она была щенком, ей было бы эдак месяцев шесть. Уже давно не крошечный писклявый головастый клубочек, но еще и далеко не взрослая кошка. Подросток, одним словом.
Киска играла в траве. То затаится, выслеживая воображаемую добычу - только хвостик бьет во все стороны; то резко прыгнет, ловя невидимую мышь передними лапками. То посидит, глядя по сторонам, - у нее даже глазки были какие-то рыжеватые, - и вдруг как взовьется, подскочит, ловя несуществующую птицу растопыренными коготками! Пыталась она ловить и пролетавших бабочек - но то промахивалась, то высоты не хватало. Заляжет среди травы после очередного броска, хвостиком бьет, в глазках аж огонь горит, ну, настоящая лесная охотница!
И тут мы встретились взглядами. С удивлением смотрела на меня рыжая кошечка: а это еще что за чудище?! Да еще и на меня смотрит?! С умилением смотрел я на нее. Так хотелось погладить эту рыженькую пушистую малышку, посадить на скамейку рядом с собой... Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом кошечка... сделала неуверенный шаг в мою сторону. Я удивился, ибо привык к кошкам совсем другого толка, - диким пугливым недотрогам, - и никак не ожидал, что она мной заинтересуется.
- Кис-кис! - подбодрил я ее. Кошечка пошла ко мне - сначала осторожно, но потом все смелей и смелей. Мое сердце забилось от радости, подобной радости я уже давным-давно не испытывал - неужели хоть кто-то не отвертывается от меня и не сторонится меня, будто почувствовав холод, которым дышит все мое существо?! И теперь по моим жилам растекался не холод равнодушия, а тепло радости. Стеклянная холодная поверхность, окружающая меня, раскрылась, разъехавшись в стороны, как автоматические двери в торговом доме - как редко это бывает со мной в последнее время!..
Кошечка уже преодолела половину пути ко мне, как вдруг к ней подбежал чей-то коричневый таксик, выведенный в аллею на прогулку. Песик подбежал с самыми добрыми намерениями, но кошка испугалась его и замерла на месте, выгнувшись дугой. Таксик протянул к ней свою длинную морду, понюхал, шевеля черной пуговицей носа, и засеменил дальше на своих коротких ножках, похожий на ожившую сосиску. Кошечка же вышла из остолбенения и с разбегу нырнула под мою скамью.
- Испугалась, кыся?.. - обратился я к ней, и та вылезла из-под скамейки, глядя на меня испуганно-любопытными глазками. Ну что за странный цвет глаз? - подумалось мне. Сроду не видел кошек с рыжими глазами! Я протянул к ней руку, погладил ее по головке, почесал за ушком, и кошечка смело подошла к моим ногам и потерлась о них - сперва мордочкой, будто приглаживая усики, потом всем левым боком, затем правым боком. Хвостик подняла трубой, мурлычет тихонько, и смотрит - доверчиво так, но осмысленно, как будто говорит что-то. Я ее снова погладил - а на душе так тепло, радостно, но радость эта не буйная, и не искристая, как от неожиданной победы или внезапной удачи, а тихая, будто робкая. "Когда, когда какое-нибудь существо было радо мне? Искало у меня защиты?.." - говорил я про себя. "Наверное, никогда..." - тут же пришел ответ, холодной болью сжавший мне сердце.
Мне страшно захотелось взять рыженькую на руки, прижать к сердцу, чтоб ее тепло изгнало холодную боль, но в этот же миг на противоположный край скамейки, возле "параши", сели две женщины, и я постеснялся такого искреннего проявления чувств. Кошечка, завидев женщин, подошла к ним, потерлась чуть-чуть и о них, но потом все-таки вернулась ко мне.
"Эх, кошенька, есть ли у тебя хозяева?.." - мысленно спросил я ее. С виду она была подозрительно чистенькой для бродячей. Вполне могло быть, что она - чья-то.
Тем временем солнце скрылось за кронами деревьев, погружаясь в слой красно-синеватых облаков, предвещающих приход западного ветра. Я закрыл книгу, и сидел какое-то время, глядя на кошечку. Как хотелось взять ее домой, поделиться с ней своим ужином, придумать ей имя (почему-то очень хотелось назвать ее Ксюшкой)... Потом, через пару дней, когда она пообвыкнет, выкупать ее, приобрести ошейник от блох...
Увы, взять ее с собой я никак не мог - я уже говорил, в каких условиях я живу, и ни о каких домашних животных речи идти не могло. Если бы жил один - непременно, обязательно забрал бы кошечку домой!
"Все, кошечка, придется нам попрощаться..." - мысленно сказал я ей. - "Я уже насиделся на этих жестких досках, и мне пора идти домой... До свидания, кошечка! Надеюсь, мы еще увидимся..." Я встал и направился домой, молясь про себя, чтоб кошка не побежала следом. Через какое-то время оглянулся, и увидел, что она сидит на том же месте и провожает меня взглядом. Мигом позже, однако, она увидела что-то новое и интересное, и скрылась в тени деревьев.
А я шел домой, мимо облупленных домов и редких желтых квадратов окон, и тоска терзала изнутри, будто с каждым шагом рвалось что-то, нити зарождающейся привязанности. Больно же их обрывать, особенно против своей воли!
Как хотелось бы лечь спать этим вечером, и почувствовать рядом теплый, урчащий, пушистый комочек!.. Как хотелось наконец почувствовать себя кому-то нужным, способным позаботиться о ком-то маленьком и слабом! И чтоб моя бестолковая жизнь обрела какой-то оттенок смысла, чтоб в те моменты, когда одиночество становится стылым и гнетущим, кто-то был рядом, искренний и бескорыстный...
Но я шел домой, а рыжая кошечка осталась там, позади, в аллее, одна посреди целого мира, полного холодности, жестокости, опасности, такая крошечная и беззащитная... О чем она думала тогда, при встрече? И о чем думает сейчас? Уж не винит ли меня в том, что я ее так жестоко бросил? Во всяком случае, я никак не мог сам себя за это простить. Увижу ли я ее еще когда-нибудь? Наверное, никогда и никого я так не жалел, как это маленькое рыжее создание... Но что, что я мог поделать, по рукам и ногам скованный обстоятельствами?..
Я вернулся домой и долго сидел на кухне, дочитывая книгу. И никто не подозревал о том, какая уйма колючих, кусачих и холодных чувств и мыслей невидимо роится внутри меня, с виду почти неподвижного.