Капли дождя выбивали свой нехитрый ритм по грязному стеклу. Стекла были неплотно подогнаны к рамам, да и сами рамы были счастливыми обладательницами огромных щелей, поэтому на подоконнике медленно, но верно скапливалась лужица из просачивающихся в комнату слез неба. Пройдет еще каких то десять минут, и вода, растекаясь по подоконнику, коснется пальцев на моих босых ногах.
Я даже не думала идти за тряпкой, просто смотрела в окно и слушала эту терпкую и грустную музыку осени, музыку надвигающихся холодов и осенних запахов, опадающих листьев и промозглого ветра. Было грустно и спокойно. Хотелось плакать. Плакать в унисон с этим серым небом. Рыдать наперегонки с природой.
Дом, в котором обитала наша семья был старым, двухэтажным. В этой старости была своя загадочная прелесть. Казалось, дом так много повидал, в его стенах вершилась столько судеб, плакало и смеялось столько людей, что он сам обрел подобие жизни. Шифер стал иногда подпевать осенним каплям, а временами ворчать на сырость, ступени завидовали беленым потолкам подъездов, а канализационные трубы беззлобно переругивались с водопроводными. Замок на чердачной двери видно обиделся на что-то, а может на кого-то, и перестал открываться. Только водосточные трубы все время пытались петь дуэтом то с ветром, то с дождем, то с градом. Получалось у них в основном плохо. Но дом не сердился. Он любил своих обитателей: маленьких и больших, заботился о них по мере сил и возможностей своей замшелой кирпичной души. Вот и сейчас комната тихим скрипом деревянных половиц пыталась напеть мне колыбельную, успокоить некстати разболевшееся сердце. Я легонько улыбнулась, повернулась и шепнула "Спасибо" в такую уютную тишину пустой квартиры. Я все еще верила в чудеса. Точнее я знала, чудеса бывают. А дом умел их творить. Это был наш с ним секрет.
Вот и сейчас на клумбе под моим окном мокла белоснежная веточка ландыша. Дом знал, какие цветы я люблю.
Я прислонила ухо к стеклу и полностью отдалась ритму осеннего ливня. Кап-кап напевал он. И постепенно в его мелодию стал вливаться еще чей-то тихий и мелодичный шепот, на грани слышимости, так могла бы шептаться между собой листва теплой июльской ночью. Но сейчас был конец октября, и тополя вокруг дома мерцали серебром коры на давно обнажившихся ветвях. Все листья променяли ветер и солнце на мягкую перину из пожелтевшей травы, стелющейся среди корней этих деревьев - великанов.
Меж тем звук нарастал и я начала различать слова, частично утопающие в перестуке капель.
- А что я могла сделать? Люди не понимают, о чем мы мурлыкаем. И я осталась одна. А моя хозяйка переехала к детям. Да, раз пришлось к слову, поясню: На самом деле у нас не бывает хозяев. Есть люди, к которым мы благоволим, и есть те кого мы не любим. Если человек заботится о нас, кормит, дает кров, он считает себя нашим хозяином, а мы его ну наверно просто хорошим человеком, как бы выделяем его из толпы.
Так вот моя хорошая старушка уехала. Живя у сына, она заботилась о маленьких внучатах, и даже была счастлива. Но вечерами, подобными этому, она вспоминала меня, переживала, есть ли у меня укрытие от непогоды, жива ли я, не голода ли. Бабушка жалела, что оставила меня у двери подъезда. Иногда украдкой стирала слезинки с морщинистых век. Мы, кошки, знаем такие вещи. Я ее не виню. Через два года старушка покинула этот свет в кругу любящих ее детей и внуков. Если бы ни переживания о моей судьбе, хозяйка умерла бы абсолютно счастливой... Я знаю. Я же кошка.
В тот день шел такой же дождь, как и ты.
А сегодня я тоже уйду. Далеко и, наверное, навсегда. Куда? Думаю, за ней. Единственным человеком, чье морщинистое лицо я выделяла в толпе. Точно не знает никто. Даже кошки.
Ливень стих. А вместе с ним растаял и шепот кем-то давно оставленного питомца. Обыкновенного бездомного животного, каких тысячи бегают по улицам нашего города. Кошки, умевшей разговаривать с дождем и любить. Существа намного мудрее меня.
Я сидела на подоконнике и слизывала с губ соленые капельки слез, моего личного дождя.
А наутро пришло солнце, оно искрилась в лужах и кокетливо запутывалось в голых ветвях тополей. Я вышла на улицу, вдохнула сырой, пряный воздух. Припозднившийся ландыш поприветствовал меня тихим перезвоном своих хрустальных головок. Из подъезда совсем еще молодые мужчина и женщина выносили стопки книг, перевязанные бечевой и складывали их кузов Жигулей. Я присела на уже подсохшую скамейку и подставила лицо ярким лучам уходящего солнца. Молодые тем временем перестали сновать туда-сюда, закрыли багажник. Из подъезда, опираясь на палочку вышла старушка. Я часто видела ее до этого на лавочке у крыльца. Кажется, она жила в соседнем подъезде в 7 квартире. Лицо пожилой женщины было грустным и каким-то растерянным. Она попеременно оглядывалась то на машину, то на свои окна, то вдруг остановилась, достала из-за пазухи уже почни взрослого котенка и рассеяно поглаживая его серую шерстку начала что-то нашептывать толи ему, толи себе.
Заметив мой интерес, старушка доковыляла до лавочки, на которой я сидела и как-то безнадежно произнесла, протягивая мне своего питомца: "Девочка! Возьми себе кошечку". И, не давая мне ответить, торпливо продолжила: "Она очень хорошая, ласковая. Меня дети к себе забирают, а у сына аллергия на шерсть. Вот и не знаю, что теперь с животным делать. Жаль у порога оставлять",-словно извинялась она.
Так на моей кухне появилось блюдце с молоком, на коврах серая кошачья шерсть, а у меня - неизменный сосед по подоконнику.
Иногда я задумываюсь, не мою ли любимую киску слышала я в тот странный вечер. Не знаю и, наверное, никогда не узнаю. Но так хочется верить...
P.S. Анна Ивановна, подарившая мне это пушистое недоразумение, умерла через 2 года. Мы иногда переписывались, обменивались открытками по праздникам, я высылала ей забавные фотографии ее питомицы. О кончине старушки на 78 году жизни мне написал ее сын, в ответ на открытку с 7 Ноября. Письмо было трогательным и заканчивалось словами
...в этот день шел дождь. О ней плакали все даже небо. А она чему-то улыбалась во сне.