Аннотация: Такое вот порой вырастает из реального диалога %) Саундтрек Rob - Haunted
За окном ежится печальный августовский понедельник. Надо сказать, в N дни часто начинаются именно так - с легким налетом меланхолии, дождя и осени на запотевших стеклах. На дорогах мокнет листва, в лужах грязное небо. Осень здесь не сезон, а состояние души местного населения. Не то чтобы мы все угрюмые, нет. Я бы назвала это сплином, и, если помните, похожая штука была у Онегина, пока он не натворил дел.
Рыжий довозит меня до причала.
- В полдень, "Титаник"? - спрашивает напарник. Лицо стылое, мятое, как после болезни.
Я киваю и бегу вдоль реки, вдоль своей жизни, отельной зоны. Занимаюсь спортом. Рыжий старше меня на десятку, он толстоват и умен, у него морковные волосы, и это, пожалуй, все, что вам надо знать. Сейчас Рыжий пропадает у меня за спиной. Вот иллюстрация допплеровского эффекта социума - чем человек дальше, тем меньше о нем думаешь. Тоны ниже, краски хуже; оглядываешься, и никого.
Сама я коротышка - пастельно-желтая, оттенка мытых опят. Я бегу, и Волга бежит навстречу, но мы с ней никогда не сойдемся.
N стоит на реке, чуть стройнее на левом берегу, чуть корявее - на правом; все дороги рано или поздно выводят к мосту. Если вы видели Энгельс-Саратов, то легко представите наш, хотя он меньше, страшнее и, как ребенок конфет, просит ремонта.
Я делаю круг, затем пешком возвращаюсь на свой берег. Душ, одеться потеплее, прибраться, выпустить демонов. Небо за окном темно-серое, дождя нет. Я долго брожу вокруг дома, смотрю на черный мир подвала. На лестнице записка "не забудь о встрече".
Я вновь прибираюсь и спешу на Коммунаров, 21.
Улица здесь косая, градусов под тридцать; в конце стоит кафе "Титаник". Не слышали о нем? На витрине, рядом с флагштоком, красивыми буквами написано "Французская утонченность". Неясно, за каким чертом она сдалась русской глубинке, но вот.
Попробуйте местные торты; о них даже поговорка есть, мол, если возьмешь, обязательно доешь до конца. Единственное, чего не хватает в меню, - варенья и блинчиков, а блинчики я люблю.
***
- Тебе что, жарко? - зло бросает Рыжий.
Одета я и впрямь легко: футболка и джинсы. Ветер холодный, ветер крепкий, ветер пускает на мне пузыри.
Через улицу ограда прошлого века и беседка. Обе навевают мысли о пушкинской поре. Мужчины в цилиндрах и рединготах; у женщин - чепчики, платья с высокой талией и шали. Не то чтобы АС когда-то был здесь - нет. Не уверена, что он вообще знал об N. Просто смотрю на все это, и срабатывает какая-то генная память.
- Любовь греет. Ты опоздал.
- Ты обалдела говорить мне о времени? Чего с сумкой? Рожает?
- Пыталась запихнуть твою вежливость.
Да, одну вещь о Рыжем я не сказал - он груб. Не всегда, только когда устает. Огрызается, кривит губы и взглядом исполняет любимый трюк Медузы Горгоны - превращает меня в камень.
Мы входим. У двери доска объявлений, и на сквозняке хлопают бумажки: ненужные щенки, ненадетое свадебное платье, неоткрытая парикмахерская и девушка, которая куда-то пропала. Вечно они пропадают, и никто их не хочет находить.
Сейчас полдень, кафе почти без посетителей. Мы с Рыжим идем к "нашему" месту: один стул задвинут, другой едва не в проходе; на столе мятая бумажка.
Пахнет свежесваренным эспрессо и ванилью. Аромат сонного утра N.
Я сажусь спиной к двери и свету - его временами цедят облачка. Стена напротив в бежевых потеках, и это режет взор ("Титаник" славится своей чистотой). Бумажка - билет на концерт Юрия Лозы, он грядет через две недели; с краю листика - алый отпечаток губ. Я разглаживаю вмятины.
- Гадство! - кричит Рыжий.
Он вскакивает и нюхает стул. Затем начинает швырять туда горки салфеток.
- Что? Штаны кусаются?
- Кофе, дур-ра!
- Представь, что его нет.
- Оно есть! И оно горячее.
Кроме ругательств, Рыжий иногда называет меня кошкой, в честь животины, которую Шредингер пихал в свою черную, взглядонепроницаемую коробку. Ну, где яд и возможность отравления один к двум, потому что атом, выпускающий токсин, за час распадается именно с такой вероятностью. По законам физики получается, что состояние объекта представляет суперпозицию двух вероятностных состояний - дохлого и живого, и это парадокс. Господи Боже, вы хоть слово поняли? Не просите меня повторить.
На шум приходит официантка и делает замену, а Рыжий вляпывается в след ботинка на батарее.
- Гадство!
Здесь и впрямь грязновато: я наступаю в капли сиропа. Малинового или клубничного, точно не скажу и рассматривать не буду. Беру салфетку и пытаюсь с достоинством вытереть шмяк.
- Ох, вы не хотите пересесть? - вежливо спрашивает девушка. По виду ей лет шестьдесят, по факту она училась в моей школе, классе на два младше. Даша. Вежливость у Даши усталая, с примесью недокуренной в перерыве сигареты.
Каждое утро девушка упорно рисует свое лицо кисточками макияжа, но сегодня она, видно, забыла - лица на ней буквально нет.
- Не хотим.
Сквозь ворчание Рыжего я делаю заказ: французский кофе и черепичный пирог. Да, именно черепичный - шоколадки сверху уложены как настоящая крыша и такие красненькие-красненькие.
- Опять "черепички"? Ох, и слипнется же.
Даша качает головой и уходит.
- Могу сказать одно, - Рыжий мрачно смотрит на меня, - кому-то не повезло.
- И чему-то.
Взглядом я показываю на стену. Рыжий нюхает потеки: "Кофе!". Затем смотрит на билет, который Даша не заметила, и прищуривается.
- Здесь была ссора.
- Нет-нет, только не это. Мы сегодня не на службе. Никаких расследований. Нет!
Рыжий презрительно улыбается, замолкает. Некоторое время слышно бряцанье посуды, и ветер гудит за окном.
Есть прелесть в таких минутах. Они выныривают из нескольких суток дежурств, из утренней пробежки на 10 километров, из чашки кофе и тортика. Срабатывает ВНС, кровь бурлит, порции серотонина и адреналина устраивают во мне эмоциональный фейрверк. Этакая смесь усталости и новых сил, которые приливной волной набегают из резервов организма. Я называю ее "черепичным настроением".
Сейчас все портит Рыжий. Молчит, сардонически улыбается, и мне хочется его стукнуть. Такое ощущение, будто внутривенно вводят пакет майонеза.
- О, Господи! - вот, не выдержала. - Ну, хорошо! Что ты еще поведаешь?
Рыжий изображает поклон.
- На твоем месте сидела женщина лет сорока-пятидесяти. На моем мужчина.
- Да неужели?
- Головой думай, дура! Кофе. Мужчина не станет плескать кофе, а плескали в мою сторону. Кто пойдет на концерт Лозы? Человек немолодой. На билете "помадный" поцелуй - женщина-женщине такое не подарит.
Я лениво обдумываю его выводы.
- Несколько спорно с помадой, - решаю я, - очень даже подарит. Девушки любят шутить.
- Откуда тебе знать, у тебя подруги нормальной никогда не было.
Майонез в моих венах кажется просроченным.
- Что еще? - говорю спокойно, как робот.
- Думаю! Тебе бы тоже не помешало.
Нам приносят заказ: кофе горячий, с пенкой и клочьями пара; тортик багрово-черный, оттенков грехопадения. Я начинаю воспитанно отщипывать алые черепички. Я всегда так ем - сначала крышечка, потом домик-бисквит. Раба условностей, привычек, ритуалов и ничего не могу с этим поделать.
Рыжий булькает грейпфрутовым соком, хмурится, обреченно делает руками антраша.
- Думаю!
Сок - для здоровья. Рыжему тридцать пять, и он как пример энтропии: разъезжается год от года в стороны. Травяное питание мало помогает. Глаза все так же навыкате, и мешки под ними похожи на тучи за окном; лицо белое-белое. Вообще Рыжий напоминает маньяка, только не из кино, а настоящего. Мой единственный друг, и это печально.
- Она неуверенна в себе, - выдает напарник.
- А-а, - я качаю пальцем. - Домыслы. Ты не можешь определить это по билету.
- Да что ты меня пальцем тут водишь?! Домыслы! Не по билету! По помаде и по месту, которое она выбрала.
Я мычу с набитым черепицей ртом, мол, продолжай. Рыжий продолжает:
- Помада слишком яркая для ее возраста; место выбрано так, что лицо всегда в тени. Черты от этого сглаживаются, она выглядит моложе.
- Ну, нет, - я качаю головой. - Я тоже сюда села, разве я неуверенна в себе?
Рыжий пыхает носом.
- Еще бы. Ты всегда выбираешь похожие места. Ты коротышка и неудачница, в школе тебя не уважали, поэтому ты пошла в полицию, чтобы "быть сверху".
Я издаю нечленораздельный звук, но Рыжий опережает:
- Мне дали твой психологический портрет с испытаний.
- Как это? - я возмущена. Очень возмущена. - Почему мне твой не давали?
- Потому что я куратор, идиотка.
А еще потому, что Рыжий в меня втрескался. Смачно, без надежд на реанимацию. В его любви что-то жалкое, нищенское, он просит взаимности так, как просят подаяния: нудно, мерзко и неумело. Я исправно делаю вид, будто ничего не замечаю.
- Хорошо, - соглашаюсь я, - женщине за сорок, она неуверенна в себе. Что мужчина?
Рыжий задумывается.
- Он и есть причина ее неуверенности. Вывод?
- А! Я догадалась, что ты имеешь в виду: он моложе ее.
- Да неужели? Причем намного: он ставит ногу на батарею. Понты. Ему лет двадцать, отсюда и ее желание выглядеть моложе.
Я облизываю ложку и машу ею в воздухе, как дирижер - палочкой.
- Наверное, это мать и сын.
- ... - Рыжий выдает порцию мата. - Ты думать умеешь вообще? Красная помада на билете для сына?
Мне хочется запустить в Рыжего шоколадной черепицей, очень хочется. Но осталось ее мало, да и сам домик-торт напоминает жертву торнадо.
- Ну хорошо, любовник.
Рыжий кивает.
- Бывший. Они давно не виделись.
- Почему это?
- Да... дура! - Рыжего бесит моя тупость. - Кофе, когда я сел на стул, было теплым! Они были тут буквально перед нами, глупая ты скотина. Мы пришли около двенадцати.
- И?
Я начинаю злиться и по-прежнему не улавливаю мысль напарника.
- Рабочий день, позднее утро, - объясняет Рыжий. - Самое время для встречи в отеле или дома. Но они в кафе. Мозги, ау? - он стучит меня по голове, и от этого хочется плакать.
- Больно же!
- Думай!
Тут я соображаю, что Рыжий имеет в виду:
- Женщина, по-твоему, приносит билеты, чтобы возобновить знакомство.
- Да! Он ей отказывает.
- Она обижена и обливает его кофе. Она сильно его любит, раз надеялась, что он пойдет с ней на такой концерт.
- Он вскакивает и уходит, не поправив стул. Он в ярости.
- Она сидит еще немного, мнет билет. Затем успокаивается, аккуратно встает, задвигает стул и уходит.
Мы с Рыжим уставились друг на друга. Воображение рисует силуэты женщины и ее любовника: вот они сидят, вот ссорятся.
Небо снаружи очищается от слизи облаков. Еще немного, и выглядывает боязливое солнышко. Асфальт блестит, столешница блестит, и даже пуговицы Рыжего - они тоже зажигаются веселым светом. Только не глаза - глаза у напарника холодные-холодные, в них смотришь как в контейнер с жидким азотом.
- Как думаешь, - спрашиваю я, - почему он ей отказал?
- Любой ребенок поймет. Кроме тебя, конечно.
- Ну?
Я сейчас пошлю его к черту и уйду.
- Другая женщина. Что, мозги у тебя совсем уснули? Что еще могло так разозлить нашу знакомую, что он ошпарила молодого любовника? Скажи, легко найти ей будет еще одного такого?
Я шумно выдыхаю. Хочется приложить Рыжего как следует, но чем? В голову на пятидесятипроцентно дохлых лапах заходит кошка Шредингера.
- Окей, - я улыбаюсь, - ты согласишься, что мы не можем утверждать всего этого со стопроцентной точностью, пока не спросим свидетеля? Это как коробка в том опыте с кошкой.
Рыжий кивает, хотя и чувствует подвох.
- Ну? Что дальше-то?
- А теперь представим, что наблюдатель может влиять на закрытую коробку.
- Как?
- На волновом уровне. На уровне микромира, не знаю. Скажем, я желаю, чтобы твоя пожилая мегера оказалась милой девушкой. Оба мы наблюдателя, кто же окажется прав? Возможно ли передать квантовое состояние от себя - объекту наблюдения?
Рыжий машет рукой.
- Уймись! Стыдно было бы рот открывать. Я тебе по логике объясняю, а ты мне убогие догадки. Волновой уровень! Дура! Господи, какая же ты дура, просто сил нет!
- Ну и сиди один!
Я вскипаю, словно чайник, поднимаюсь, но Рыжий хватает меня за руку.
- Стой, чего такая нервная? Ну прости. Слышишь? Я соскучился.
Гадость!!! Господи! Га... Или нет? Как быстро может успокоить прикосновение. Я неохотно сажусь, и мои пальцы все еще в потном заключении. Это почти невыносимо - хочется и продолжения, и отгрызть себе конечность.
- Вам все понравилось?
Спасительница Даша. Я освобождаюсь из захвата и прошу кофе, Рыжий присоединяется.
- Ох, будьте осторожны, - говорит девушка, - по радио объявили штормовое предупреждение.
- Как это? Не похоже.
Грохочет гром, а Даша смотрит на нас своими круглыми глазами, своими ленивыми глазами и мечтает, видимо, только об одном - докурить несчастную сигарету.
- Так сказали.
- Послушай, - спрашиваю я, - перед нами здесь сидела МОЛОДАЯ пара?
Даша улыбается мне, будто ребенку. Это все рост, из-за него я кажусь младше. Го-осподи!
- Ох, это какая-то игра?
- Да, - я изображаю жалобный вид, - ведь молодая же?
Даша пожимает плечами.
- Ну, да, молодая...
Судя по звукам, Рыжий давится салатом, или что он там ест.
- Прям молодые-молодые? - уточняю я. На напарника жалко смотреть.
За нашим столиком воцаряется гробовая тишина. Рыжий задумчиво ковыряет тарелку, я, уже взглядом, - улицу. С погодой и впрямь творится нечто чудное. Солнце успело скрыться, с запада движутся эшелоны туч. Новых, свежих, полных влаги.
- Вот, - говорю я, - вся твоя теория, как Титаник, пошла ко дну. Кошка сдохла, атом занялся радиоактивным синтезом.
- Это еще более странно.
- Что? Радиоактивный синтез? Ну, я не помню, как правильно называется.
- Билет на Лозу. Они оба слишком молоды для этого.
Я пожимаю плечами. Когда не знаете, что сказать, всегда жмите плечами - будете выглядеть умнее.
- Да, - продолжает Рыжий, - но билет тогда для него. Ну да, парень не станет делать поцелуй помадой. Да, наш герой любит Лозу, а девушка хотела сделать ему приятное. Студент, который любит Лозу. Знаешь, о чем это говорит? Мне думается, он рос изгоем. И был сильно подвержен влиянию родителей. Очень малообщителен и очень подвержен.
Я размышляю над ответом. Кафе покидает последний посетитель, мы остаемся одни. Это немного чудно - летом и весной в "Титанике" обычно толкутся бешеные туристы. В руках фотоаппараты, вокруг дети, и уровень шума как на аэродроме.
Нет, правда, мы совсем одни - видно, Даша дорвалась до своей сигареты. Так и вижу вампирические затяжки во дворе: дым, непогода, красные вспышки под обморочным небом.
- Либо, - я развожу руками, - у него такие странные для молодежи вкусы. Слушай, ну, мне, к примеру, тоже нравится старая музыка.
- Да что ты говоришь! А то я не знал. Ты была общительным ребенком? Только не надо твоих "ну, я...".
- Ну, - чувствую, что краснею, - нет.
- Твои родители любят старую музыку. Ты коротышка и ничтожество, которое жалось бы к мамке всю жизнь, если бы не авария.
- Я тебя ненавижу.
Хочется вылить на Рыжего кофе или пнуть по ноге. Сдержаться? Единственный друг. Или не друг? Тогда кто?
Папа с мамой у меня были хорошие, но ограждали дочурку чересчур долго и сильно. Вот и сижу с Рыжим, как в той поговорке про ад и благие намерения.
Официантка приносит кофе. Донышки громко стучат по столу, напиток идет волнами, успокаивается. Французская утонченность, которую расфасовали, сварили и подали в маленьких фарфоровых чашках. Термостойкая французская утонченность.
Я глотаю ее, а Рыжий нюхает. Он теперь не пьет, ибо заботится о своем жиреющем сердце. Подносит чашку к носу, закрывает глаза и сопит. Крылья носа чуть шевелятся, кофейный пар плывет по лицу. Так мило. Я могла бы полюбить Рыжего за эту черту, но, увы, ненавижу за все остальные.
Между делом напарник интересуется у Даши:
- Ты не заметила у тех, кто до нас был, никаких странностей?
Даша вздыхает. В ее взгляде другие миры - такие, где всегда день рождения, а на тортах сигареты вместо свечек.
- Опять игра. Угостишь еще одной? Я уронила, - просит меня Даша.
Я протягиваю пачку, и девушка берет папиросу своими тонкими пальцами, своими скуренными пальцами. Ногти сбиты, лака нет.
- Ох, спасибо. Играем дальше? Ну-у, да-а, было странное. Девушка, на этом месте, - подбородок в мою сторону, - долго выбирала, но не съела торт, даже не притронулась. Бледнеющая и не ела, и торт выбросить пришлось. Обидно, знаете ли. Еще она сначала на твое место, - кивок Рыжему, - села, но ей не понравилось. Она так странно еще говорила, - Даша нарочито жестикулирует. - "Свет белый... Свет такой белый, что режет глаза". И они поменялись местами. Еще она раза три бегала в туалет. Еще чихала постоянно, а перед уходом спросила, где вокзал. Сами решайте, что тут странно.
Рыжий чуть приподнимается на стуле, как тигр перед прыжком.
- А ее собеседник?
- Собеседник? - Даша морщит лоб. Он похож на буханку нарезного хлеба: поджаристый и неровный. Взгляд ее бегает с Рыжего на меня и обратно. - Ну, СОБЕСЕДНИК вел себя чинно и дотошно, съел все до последнего кусочка. Да? Куда только влезает? Ох, глядите-ка, что на улице, сейчас ливанет.
За окном действительно стемнело и на этот раз по-серьезному. Поднимается ветер. Одежда на прохожих вздувается; летят стайками листья. По тротуару катит малыш на велосипеде. Ребенок кряхтит (я так думаю), цепь скрежещет, а переднее колесо виляет влево-вправо на добрые полметра.
- Послушай, - обращаюсь я к Рыжему, - а ты никогда не думал, что задачу Шредингера можно применить к любой ситуации?
Напарник задумчиво осматривает батарею.
- Какого ... ты несешь?
- Скажем, я закрыла глаза, и, пока тебя не вижу, ты жив и мертв одновременно.
- Вероятности другие, идиотка.
- Откуда ты знаешь?! - я закрываю глаза. - Откуда ты знаешь, что тебе не хватит с вероятностью 1/2 инфаркт?
Последние слова заучат зло. Я ХОЧУ, чтобы Рыжего хватил инфаркт; ХОЧУ, чтобы меня перестали обзывать; ХОЧУ, чтобы с этого жиреющего лица сошло выражение самодовольства. Ну же, кванты, позитроны - кто бы вы ни были!
- Чинный, дотошный человек поставил сюда ногу, - медленно произносит напарник и потирает грудь рядом с сердцем. - Зачем?
Рыжий примеряет свой ботинок на след.
Штанина задирается, и я вижу белую ногу, вижу носок с утятами, вижу запасной пистолет. Даже не знаю, что хуже.
- Дотошные, чинные люди не склонны к понтам такого рода. И ведь неудобно. Зачем? Ну-ка, поменяемся местами, и поставь сюда ногу.
- Не хочу, я устала.
- Встань.
- Не буду!
- Встань, дура! - на этот раз Рыжий повышает голос.
Я медленно качаю головой, но тут напарник хватает меня за плечо и поднимает.
- Ты мне бол... - я цепляюсь за стул и падаю кулем в проход. Подбегает Даша, ей страшно; девушка кричит:
- Ты чего? Отпусти ее! Я полицию вызову!
- Полицию?! Забыла, кто я, малявка?
Рыжий грузно садится на мое место и кивает.
- Ставь ногу.
Мне хочется кричать в лицо напарника: "Нет! Нет! Нет!"
- Извинись. Даша, мы разберемся, не стой.
- Извиняюсь. Ставь свою тощую ногу на место.
Даша медленно уходит (спорю, курить), а я подчиняюсь: на этот раз виден мой запасной пистолет.
- Оружие, - Рыжий кивает своим мыслям.
Снаружи темным-темно, как поздним вечером; рекламная тренога под напором воздуха падает на бок и скрежещет, скребет по асфальту.
- Он угрожал ей, - резюмирует напарник. - Он носит на ноге оружие и он ей угрожал.
Я чувствую озноб.
- Не говори чушь! Много ты знаешь людей, которые так носят оружие?
- Она после этого и плеснула в него кофе. Это что? - напарник указывает на сироп, в который я вляпалась.
- Малина или клубничка. Попробуй.
- Тупая скотина, глаза разуй. В меню нет малинового или клубничного варенья!
Мне хочется спорить назло.
- Да Боже ж мой! В каждом кафе есть варенье.
Рыжий качает головой и моей ложкой - МОЕЙ! - подбирает каплю с пола.
- Это, - напарник принюхивается, - это кровь. Он не только угрожал, он ее порезал.
Волосы у меня встают дыбом. Порывы ветра снаружи делаются сильнее: слышен низкий гул, окно поскрипывает.
Я наклоняюсь под стол: капли видны тут и там - до туалетной комнаты.
- От удара ножом бедняжка бы закричала, и Даша не считала бы наши вопросы детской игрой. Вспомни, девушка три раза бегала в туалет. Это женские дела. Лечить резаную рану, по-твоему?
Рыжий краснеет. Ха-ха, так ему и надо.
- Хорошо. Вернемся к ней, - он сжимает губы. - Торт.
- Что, "торт"?
- Что "Что"?! Ты ЧТО, совсем идиотка? Она не местная и не знает город.
Рыжий отпивает из моей чашки, и я не верю глазам: он ПЬЕТ кофе!!!
- Никто не оставит недоеденным торт в "Титанике", если был тут раньше. Думать учись!
- Девушки склонны оказываться от еды, когда им плохо. Или диета. Или в голову взбрело.
- Ладно! - Рыжий злится. - Почему она боится света?
- Ну...
- Потому что редко выходит из дома. Она болела? Нет, все же она не местная - иначе купила бы средства гигиены. Почему она купила билеты, но не средства гигиены? Деньги есть.
- Не успела.
- Она не в себе! Она спрашивала, где вокзал, - она не местная.
- Ты очень хочешь так дума...
Страшный удар сотрясает окно рядом со мной. Это голубь, и ветер такой, что срывает кепки, ветки, рекламные плакаты. Голубь с выпученными глазами попытался взлететь, но ветер вновь швыряет его в стекло: "Бум!". Глаза у птицы еще больше. Она сползает на тротуар и, руля крылом, как парусом, топает в сумрачную хмарь.
На месте удара я замечаю маленькую трещину. Раздается скрип, и ломаные линии ползут по окну, точно гремучие змеи.
- У нее есть деньги, помада, билет, - Рыжий допивает мой кофе, затем берет свой. - Но города она не знает. Она боится света. Она влюблена в этого парня и купила билет. Но здесь не ее дом. Приехала она совсем недавно. Как она парня нашла? Как узнала?
- Вместе учатся. Интернет. Вместе отдыхали.
- Она очень бледная, боится света, любит его; он слушает Лозу, дотошный, малообщительный. Возможно, носит оружие.
Скрипит треснувшее окно, и я опасливо отодвигаюсь - снаружи дует так, что стекло вот-вот лопнет.
Глаза у Рыжего очумелые, круглые; у меня, полагаю, тоже, но по другой причине.
- Он похитил ее, - напарник озвучивает догадку, - а затем отпустил. У них развился Стокгольмский синдром. Она не уехала, осталась тут, купила билет. Позвала его. Он пришел, но отказался. Она стала угрожать, что расскажет о похищении. Он показал оружие, она плеснула кофе, они разошлись
Я ненатурально смеюсь.
- Многовато натянутостей.
- Чего? - Рыжий глушит свое кофе, вдруг замирает и трет грудь. - С твоими мозгами ты бы и до этих натянутостей не додумалась бы.
- Тебе не много кофе?
- Сам решу... дура! Будет мне говорить, сколько кофе пить! Пошла ты...
Я пожимаю плечами, хотя мысленно хочется расцарапать лицо Рыжего.
- Зачем он ее отпустил? Откуда деньги?
- Совесть. Стокгольмский синдром. Отпустил и дал денег.
- На-тя-ну-то.
- Заткнись! Заткнись, ина... иначе!
Рыжий тяжело дышит и все быстрее, испуганно трет грудь. Он неловко подходит к доске объявлений, ищет фото пропавших. Набирается три... пять... семь штук, из них две похожи по возрасту. Я чувствую, что надо вмешаться, но не могу даже сдвинуться с места.
- Даша! - не своим голосом кричит напарник. - Та девушка есть здесь?
Даша смотрит на нас с доброжелательной тупостью. Так смотрит человек, который выкурил свою безрадостную сигарету, свою безвкусную сигарету, и ничего больше не хочет. Свет горит, а дома пусто.
- Ох, вы надоели, - Даша подходит, затем меняется в лице. - Она пропала?
- Да что ты лопочешь! Ты узнала или нет?
Девушка глядит на меня. Я по-прежнему в каком-то диком состоянии - только наблюдаю, будто зритель кино.
- Да, левая, - Даша кивает. - Что все это значит? Это шутка? Или что?
От окна доносится хруст - трещины пронизывают стекло, множатся. Рыжий глубоко, слишком глубоко, вздыхает. Кажется, ему не хватает воздуха.
- Ты сможешь описать парня? Видела его раньше?
Даша мотает головой.
- Какого парня?
- Какого? Какого?! - лицо Рыжего багровеет. - Который с девушкой этой сидел, ДУРА! Ты сама сказала!
- Какой парень? Я не говорила такого. С девушкой же она сидела, - Даша показывает на меня.
Рыжий замирает, рука его сжимает грудь так сильно, что пальцы белеют. Лицо делается синюшное, напарник пытается сказать, встать, дотянуться - и падает на пол. Дикие судороги, стул скребет по кафелю, а Даша бормочет и бормочет.
Тишина.
- Даша, вызови "скорую", - прошу я девушку.
- Что это? Я ничего не понимаю? Это игра? Что это?
- Эксперимент. Даша, вызови "скорую".
Девушка наконец бежит к телефону, а я начинаю делать Рыжему искусственное дыхание. В перерывах между вдохами я шепчу:
![[]](/img/t/terehow_andrej_sergeewich/noir/preview.jpg)