Это было самое необычное лето на памяти жителей моей деревни Шурум-Бурум: ужасный зной сменяли проливные дожди, и трава выросла чуть ли не в три человеческих роста. Люди не знали, как спасаться от расплодившихся кровососущих насекомых - своими укусами они терзали человеческую плоть и днем и ночью. Теплым влажным воздухом было трудно дышать. К потному телу липла гимнастерка и галифе, а из-под фуражки на лоб струился обильный пот. (Кстати, иноземцы спрашивают нас частенько: почему, дескать, мы круглый год ходим в военной форме? На что мы обычно отвечаем: странный вопрос - мы же все вышли из шинели. Поэтому военная форма - наше все!) Напрочь пропал аппетит, но это было даже хорошо, потому как сорняки в огороде на грядках забили все овощи, домашние животные болели и дохли как мухи, а дичь невозможно было отыскать в густых зарослях травы. Для поддержания бренного существования оставалась чуть ли не одна рыба в вышедшей из берегов реке, но на всех оголодавших людей ее попросту не хватало.
- Но есть всякую дрянь, вроде фаст-фуда с мельдонием, меня нипочем не заставишь, не будь я Шахер, из славного рода Махеров. - Мои слова послужили для меня призывом к действию.
Я окинул взглядом свое небогатое жилище: хрустальную люстру на потолке, румынский шифоньер, полуторную койку, застеленную оранжевым покрывалом, фикус в кадке. Потом, глубоко вздохнув, снял со стены любимый гобелен "Мересьев убивает медведя", свернул его трубочкой, забросил на плечо и отправился к Чубайсу. Как я слышал, вчера он глушил динамитом рыбу на излучине реки.
Жил Чубайс недалеко - в соседней деревне Шито-Крыто за оврагом и небольшим болотцем, в добротной избе, где резной палисад.
- Здорово ночевал, господин Чубайс, - вежливо поздоровался я, войдя в его дом, тщательно вытерев подошвы сапог о половик.
- Здорово, Шахер-Махер! Чего приперся-то? Мне некогда.
- Погодь, не торопи, дай собраться с мыслями, - ответил я, скинул гобелен на дощатый пол и повесил свою фуражку на гвоздь, вбитый в стену.
- Рожай быстрее! Говорю же, что мне некогда! Готовлю сани к зиме!
- Хорошо, ввожу в курс. Стало быть, я знаю, что ты вчера глушил рыбу. Так вот, не мог бы ты килограмм десять этой самой рыбы обменять на одну прекрасную вещицу. Отголосок, так сказать, нашей советской эпохи: "Мересьев убивает медведя", - произнес я с расстановкой и, сдвинув в сторону тарелку с рыбными костями на обеденном столе, разложил на нем гобелен. Набрал полные легкие воздуха, сдунул с него пыль и чихнул.
- Будь здоров.
- Спасибо. Можешь, к примеру, повесить над своей кроватью и наслаждаться этим произведением прикладного искусства.
Чубайс, презрительно кривясь, с полминуты изучал гобелен. Затем сказал, не скрывая раздражения:
- И ты хочешь, чтобы я повесил эту халтуру над своей кроватью?
- Почему бы нет?
- И ты называешь эту пошлятину произведением искусства?
- Почему бы нет?
- И ты просишь с меня за этот ширпотреб десять килограмм свежей рыбы?
- Естественно, не отдавать же это культурное достояние нашей деревни за килограмм твоих дохлых мальков?
- Да ты, видать, совсем рехнулся, Шахер-Махер. Тебе, дорогой, лечиться нужно...
Чубайс не договорил: неожиданно в воздухе повеяло морозной свежестью, запахло зимним лесом, послышалось частое затрудненное дыхание и в комнате, пошатываясь, появился Алексей Мересьев, сошедший с гобелена. Выглядел он поистине устрашающе: в его правой руке был зажат пистолет, летный шлем съехал на бок, глаза безумно вращались.
- Интересно, кто это здесь говорит, что мой гобелен халтура, пошлятина и ширпотреб? А? - хрипловатым голосом спросил он и навел ствол пистолета на Чубайса.
- Клянусь, я ничего такого не имел в виду, - скороговоркой произнес тот, - я вас безмерно уважаю.
- Да будет тебе известно, что тема этого гобелена одобрена комиссией при министерстве Культуры СССР и признана настоящим образцом соцреализма.
- Я в этом нисколько не сомневаюсь.
- Не ври, сомневаешься, - махнул рукой с пистолетом Мересьев.
Воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь мухами да комарами, летающими по комнате.
- Шахер-Махер, я тут подумал, что ты пришел ко мне за рыбой, но почему бы вам с товарищем не пустить на еду тушу убитого медведя? - прервал возникшую паузу Чубайс. - А его шкуру я бы с удовольствием купил и повесил бы на стену вместо гобелена.
- Ловко, - почесал я в затылке. - Да уж, медвежья шкура на этой стене красиво бы смотрелась.
- Как пустить на еду медведя? Это же не патриотично. Медведь - он же в некотором роде символ России, - возмутился летчик. - Твои слова оскорбляют меня, Героя Советского Союза, до глубины души.
- Стоп. Не путайте меня, пожалуйста. Есть Маресьев - реальный мужественный человек со сложной судьбой, а есть Мересьев - главный персонаж книги Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке". Лично вы же, извините, всего-навсего отражение отражения, причем отражение кичевое.
- Нет, надо же назвать меня - кичевое отражение! Я начинаю подозревать, что ты вообще не русский!
- Русский я, честное слово.
- Ха. Так я тебе и поверил.
- Ладно, вот поскребите меня, - завелся Чубайс.
- Еще чего!
- Нет, поскребите, будьте любезны.
- Да ни в жисть!
- Ну, поскреби тогда хоть ты, Шахер-Махер.
- Чего ради? - удивился я.
- Французы говорят: поскреби русского - найдешь татарина, - сказал он и повернулся ко мне спиной.
Я пожал плечами и хорошенько почесал ему между лопаток, и - о, чудо! - почти сразу вместо него в комнате оказалась Джамала, с подрагивающим подбородком и расширенными изумленными глазами. От удивления я даже присвистнул.
- Ну и верь после этого французам...
- Нет, все французы здесь не причем, - поправил меня Мересьев. - Это маркиз Астольф де Кюстин, известный масон и педераст, обещал нам татарина, что, впрочем, вполне логично при его-то сексуальной ориентации, а, видишь, обнаружили татарку.
- Объясните, пожалуйста, что здесь происходит? Как я сюда попала? - со слезой в голосе спросила она. - У меня сегодня вечером концерт, проданы все билеты. Зрителей полный зал, аншлаг. К вашему сведению я - Джамала, певица с мировым именем, победительница конкурса Евровидение.
- Сочувствую, - безразлично проговорил Мересьев.
- Я тоже, - присоединился я к летчику. - Но с кем не бывает?
- Вы того... не инопланетяне? Вы не будете проводить надо мной эксперименты?
Пришлось мне все ей рассказать. Джамала внимательно слушала, всхлипывала, часто сморкалась в носовой платок и кивала.
- Ничего не поняла, - призналась она, когда я закончил свой рассказ.
- Честно сказать, я и сам не до конца все понимаю. Между прочим, меня зовут Шахер-Махер, а это мой друг с гобелена Алексей Мересьев, геройский советский летчик.
- Ага, значит, вы не инопланетяне. Значит, вы не будете проводить надо мной эксперименты. Терпеть не могу инопланетян, - немного успокоившись, сказала Джамала и жеманно поправила концертное платье. - Они зеленые и противные.
- Вот еще, была охота проводить над кем-то эксперименты, - процедил сквозь зубы Мересьев.
- Мы не зеленые, - добавил я.
Вдруг весь дом сотряс свирепый звериный рык, и в комнату с гобелена ввалился огромный косматый медведь. Грязная шерсть бурыми клочьями торчала на его впалых боках, застывшими соплями свисала с тощего, поджарого зада.
Побледневшая Джамала громко взвизгнула, у нее подкосились ноги, и она рухнула в обморок. Я на всякий случай отступил подальше от дикого зверя, вглубь комнаты.
- Ну и какого рожна ты сюда приперся? Чего тебе не лежалось мертвым в лесочке, в тихом укуточку? - с укором полюбопытствовал Мересьев.
- Я страстный фанат Джамалы! Спрашивается, как я мог спокойно лежать там, когда вы тут с ней общаетесь вась-вась. Я ж не железный, у меня есть душа.
- Ну-ка марш назад, в гобелен.
- Не пойду, - заупрямился медведь.
- Кому я сказал! - прикрикнул на него Мересьев.
- Никуда я не пойду пока не пообщаюсь с моей любимой певицей.
Что делать? Следовало исполнить желание медведя - иначе от него не отвяжешься. Я опустился на корточки около Джамалы, похлопал ее по щекам, подергал за нос и кое-как привел в чувства.
- Что это было? - спросила она, едва приоткрыв глаза.
- Да обыкновенный бурый медведь. По секрету, большой поклонник и почитатель вашего таланта.
- Истинная правда! Я трепещу, словно осиновый лист, когда слышу, как вы поете! Сильней всего на свете мне бы хотелось побывать на вашем концерте. Всю долгую зимнюю спячку мне снились сны исключительно об этом. Эти сны, собственно, и разбудили меня раньше времени и я, как сомнамбула, блуждал по лесу, мечтая о встрече с вами, пока этот злой человек - защитников природы на него нет! - не убил меня, - с пафосом указал медведь лапой на Мересьева. - Этот изверг рода человеческого насквозь прострелил мою грудь. Но ваш волшебный голос вдохнул в меня новую жизнь. И вот я у ваших ног.
- Милый Миша, твои слова растрогали мое девичье сердце. Что я могу для тебя сделать?
- А что она может для него сделать? - тихо проворчал Мересьев. - У нее с собой нет даже денег. А платье, бюстгальтер и трусы - предметы, необходимые ей самой.
- Да и не налезут они на него, - прикинул я на глазок. - Размер не тот, слишком маловат.
- Ну, почему обязательно платье, бюстгальтер и трусы? Я могу дать Мише, скажем, автограф или сделать с ним селфи, - заявила Джамала.
- Слушай, как у тебя с головкой? Прикинь, на кой шут дикому зверю в лесу твой автограф или селфи с тобой? Ежам с зайцами будет их показывать, что ли?
- Ну, не знаю... - с обидой протянула она.
- Дорогая Джамала, мне не надо ни вашего автографа, ни селфи с вами. Я безмерно счастлив от того, что увидел вас и что поговорил с вами, - проникновенно произнес медведь.
- Я очень рада. Можешь называть меня Сусанна, так меня называют лишь мои близкие друзья, - белозубо улыбнулась певица. - Все это, конечно, хорошо и замечательно, но как мне попасть назад, туда, откуда вы меня забрали?
- В самом деле, как вернуть вас назад? - задумался я. - Как вернуть вас в первобытное состояние?
- Решайте скорее, у меня срывается концерт, а платить неустойку я не собираюсь. Если только вы сами не желаете раскошелиться за меня.
- Угу, еще чего, - буркнул Мересьев.
- Заплатите, как миленькие, у меня ушлые адвокаты. Мигом обдерут вас до нитки.
- Ладно, не горячитесь, я вас понял. Сдаюсь, - поднял руки летчик. - В вашем случае, Джамала, наверное, действует обратное правило: поскребешь татарина - найдешь русского...
- То татарина, а у нас татарка, - резонно заметил я.
- У тебя есть другое предложение? - поинтересовался Мересьев.
Я поджал губы - ясно: надо было что-то делать, а ничего другого предложить я не мог.
- Давай шуруй тогда, а лично мне силы еще пригодятся, чтобы добраться до расположения Красной Армии.
- Может, я поскребу, - вызвался медведь.
- Ой, не надо! - в ужасе воскликнула певица, взглянув на огромные закругленные когти медведя. - Спасибо, конечно, Миша, но пускай этим лучше займется Шахер-Махер.
Поплевав на ладони, я принялся, как прежде Чубайса, скрести Джамалу между лопаток. Скреб пять минут, десять, пятнадцать, скреб покрасневшее место между лопаток двадцать минут - никакого результата. Русский не находился. Джамала залилась горючими слезами, а я закурил цигарку, уставившись в потолок, - платить из собственного кармана неустойку за сорванный концерт мне очень не хотелось.
Мересьев, поругиваясь себе под нос, принес откуда-то старую мочалку и протянул ее мне.
- На, попробуй, - сказал он.
- Может, с содой? - предложил я.
- С содой, говоришь? Но попробуй покамест без нее.
Мочалкой, слегка смоченной в воде, скрести Джамалу, по крайней мере, стало намного легче, чем рукой. И вскоре свершилось - перед нами вместо эстрадной певицы предстал взъерошенный Чубайс. (Но в самый последний момент, перед тем, как исчезнуть, Джамала успела спеть медведю: "до свиданья, мой ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес" и послать ему воздушный поцелуй.)
- Большущее спасибо, ребята! Выручили! Я уж думал, что навсегда застряну в том захолустье! Зато, правда, впечатлений на всю жизнь! Но еще раз спасибо от всей души - спасли! - сказал Чубайс и пожал руку мне и Мересьеву. Хотел было по инерции пожать лапу медведю, но быстро отдернул руку. - А это кто?
- Да медведь, сошел вот случайно с гобелена, - пояснил я.
- Пускай уходит. У меня все-таки жилой дом, а не "Уголок дедушки Дурова".
- А рыба? - рыкнул медведь.
- Вот именно: а рыба? - поинтересовался я. - Ты вроде бы обещал мне обменять ее на гобелен.
- Не нужен нам берег турецкий, то есть этот чертов гобелен, а рыбу забирай хоть всю. Только быстрее, мне хочется отдохнуть.
***
Когда я вышел из дома Чубайса, на западной части небосвода уже затухали последние бледно-розовые зарницы - начинало смеркаться. Засыпали полевые мыши и пробуждались летучие мыши. С реки веяло теплом и сыростью. Стоял запах нескошенной травы и вечерней умиротворенности.
В правой руке я нес полное ведро с рыбой, а левой рукой придерживал на плече свернутый гобелен, в который возвратились Мересьев и медведь.
- Тяжеловато что-то далось нам сегодняшнее пропитание, - сказал я им.
- Ничего, нормально, - отозвался Мересьев.
- Главное, что не голодные, - рыгнув, добавил медведь. - Рыбы нам дня на два-три хватит.
- Вот и отлично. Потом пойдем в Большое Утрише. Там, говорят, мужик один, Сердюков, собирается зарезать кабанчика. Жалко, конечно, животинку, но что поделаешь - судьба. Думаю, что на половину туши мы вполне можем рассчитывать. - Я остановился, поправил на плече сползающий гобелен и зашагал дальше по тропинке в свою родную деревню Шурум-Бурум. Зашагал под ворчание Мересьева и медведя с гобелена о том, что этому проходимцу Сердюкову полкабана будет слишком много и что с него довольно одних ножек и хвостика - пусть, мол, сварит из них студень и радуется жизни. По большому счету я был с ними согласен.