Terry : другие произведения.

Призрак розы 3. Рим. Штефан и Корвин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новый кусок из очередной главы Ватиканской повести. История про двух королей - молдавского Штефана и венгерского Корвина. Это также история о двух братьях. И о том, как праведность правителя влияет на блаполучие его страны. Она о неких секретах прошлого, что некоторые правители носят в потайном кармане души. И о том, что видя нечто, лежащее на поверхности, порой не подозреваешь о предметах, прячущихся в глубине. А здесь есть кое-что об алхимии.
  Призрак розы 3. Рим. Штефан и Корвин.
  
  (Тайные врата алхимии)
  
  У алтаря, не преклонив коленей,
  Я простоял в безмолвии три дня.
  Когда под утро сон свалил меня,
  Как бабочки на свет слетелись тени.
  
  Я видел: ослепительный и яркий
  Душою чистый рыцарь Парсифаль
  С улыбкой сжал в руках Святой Грааль -
  Сосуд для неожиданных подарков.
  
  В Его лучах так сладко было греться,
  Казалось, я держал в ладонях сердце,
  И чуял его мерное биенье...
  
  Очнувшись за мгновенье до рассвета,
  Преисполняясь внутреннего света,
  Я совершаю крестное знаменье.
  
  Лисица Ян
  
  Флоренция, 1488 год
  
  Николаос
  Порой, когда кажется, что жизнь вошла наконец в удобную колею, и тебе ничего ниоткуда не угрожает, тут то и подстерегает внезапная, непредвиденная опасность. В виде грабителей ли, затаившихся в подворотне или же в глотке воды в солнечный день. Воды, на первый взгляд кажущейся такой прозрачной и чистой, но самом деле зараженной чумой. Так же как и, напротив, когда все идет из рук вон плохо, испытание очищением выводит из топкого, отвратительно воняющего болота на твердую почву.
  Так уж получилось, что я задумался об этой старой истине на приеме у Лоренцо Медичи, внука моего старого друга Козимо. Лоренцо увидел меня впервые, будучи еще подростком, едва приближающимся к осмысленной грани юности. Капелла в монастыре Сан-Марко... Я помню тот день, когда мы с ним стояли там вместе, на коленях, и молились. Потом я встретил Пьетро и вскоре произошло столкновение с детьми ночи на мосту Понте-Веккьо. Стычка, о которой внук моего друга, разумеется, не знал и, я надеюсь, не узнает никогда.
  Тогда был жив еще Великий Козимо. И, хотя о гедонистком духе, поселившемся во Флоренции и свободе ее нравов ходили легенды даже за пределами Италии, я не видел в наследнике Лоренцо Медичи всей полноты того огня, что пылал когда-то в груди Козимо Старшего.
  Сквозь чистые узкие створы окон солнечные лучи падали на обеденный стол. И Лоренцо Медичи некоторое время молчал, играя красным вином в хрустальном бокале.
  - И где этот человек сейчас? - спросил я.
  Джованни, четырнадцатилетний сын Лоренцо, вздрогнул от звука моего голоса. Наверно, чуть более громкого, чем мне хотелось бы. А, может быть, в палаццо Медичи просто была хорошая акустика.
  - Его имя Джероламо Савонарола, святой отец, - с едкой усмешкой напомнил Лоренцо.
  Властитель Флоренции поднял серебряный крест, инкрустированный алмазами и черными агатами, висевший на цепи у него на груди. Теперь он начал рассматривать сей священный предмет.
  - Сейчас преподобный Савонарола в своей родной Ферраре. Я полагаю, он занят тем, что, по своему обыкновению, полощет мозги местному народу. И местный народ развесил уши, чтобы собрать на них все его святое словоблудие. - Лоренцо скривился: - Вас, мой дорогой Николаос, он наверняка бы счел кощунником, осквернителем церкви и напрасным прожигателем жизни. А знаете, что, по его мнению, ждет Вас после смерти? - Лоренцо поднял бокал и небрежным движением отпил вина, прежде, чем продолжить. - Геенна огненная, разумеется.
  Лоренцо сжал ножку бокала пальцами с такой силой, что я возблагодарил провидение за то, что она сделана не из хрусталя, а из бронзы. Нельзя сказать, чтобы я был очень уж сыт. И если бы пролилась кровь, это вызвало бы во мне напрасные, ненужные нервность и беспокойство. Обстановка вокруг итак не являлась очень то благостной. Ни к чему добавлять к ней еще большей тревоги, совсем ни к чему.
  Да и... Кроме того... Не смотря на весь свой гедонизм и вольнодумство, Медичи Младший ведь верит тем байкам, которыми окружил меня Ватикан, и считает чем-то вроде святого и сверхъестественного существа. Я не хотел бы потерять контроль над собой, чтобы он вдруг осознал - славный кардинал Николаос ни что иное, а всего-навсего обычный вампир.
  Не святой защитник, а исчадие сатаны. Довольно того, что у не него вызывает великое подозрение мой "дар" - жить долго, не старясь.
  - Я приносил пожертвования для монастыря Сан-Марко, когда отец Джероламо присутствовал при этом, - продолжил Лоренцо.
  "Конечно же, прилюдно. Как иначе", - не смог не добавить про себя я.
  - И именно я ратовал за то, чтобы его, как способного священника и знатока священного писания выдвинули на высокую должность. Прямой путь к настоятелю монастыря. Однако...
  - Однако - что? ... - спросил я, спокойно глотнув из бокала. Если бы это вино было кровью!.. Такой похожий цвет! Но ничего, у меня еще весь вечер впереди, чтобы по-настоящему утолить жажду.
  Я заел вино мясом. Сейчас оно показалось мне вялым и безвкусным, хотя, наверняка, было тщательно приготовлено искусным поваром - знатоком и удовлетворителем интересов хозяина-гурмана.
  - Однако же, в моем присутствии отец Джероламо прочитал трактование отрывка, никоим образом не подчеркнувшего вклад жертвователей в церковь. Скорее наоборот... - красивое, немного слащавое лицо Лоренцо исказилось. - Вы слышали проповедь о неправедном правителе, Николаос?
  Я покачал головой.
  - Ах, еще нет?! Так Вам предстоит, я полагаю. Отец Джероламо ведь наверняка теперь читает ее на всех углах и папертях. Это для него стало вещью сезона и пользуется бешеной популярностью у простонародья. Так вот, поскольку Вы не просвещены, я упрежу его и объясню Вам суть. Праведного правителя ожидает процветающее государство, неправедного же... Рано или поздно и сам такой правитель, и государство, в котором он правит, начинают расплачиваться за его грехи. Тогда расцвет и великолепие приходят в упадок, рассыпаются, как прогнивший деревянный дворец - в щепы и труху. Савонарола считает, что из-за меня, человека, добившегося мира с Фердинадом I, выведшим Флоренцию из войны, даровавшим ее гражданам небывалую доселе свободу духа... Из-за меня моя любимая, обожаемая Флоренция стремится в бездну. Слова отца Джероламо утверждают, что я поселил на улицах моего города не дух истинной свободы, а лишь разврат и грязные увеселения. Но знаете, в чем на самом деле суть его нелюбви ко мне, мой милый кардинал?
  - И в чем же? - я чуть приподнял подбородок, глядя в распаленное негодованием лицо Лоренцо.
  Юный Джованни отвернулся. И я успел заметить в его взгляде отголоски отвращения. С таким же отвращением младший сын Лоренцо едва коснулся взглядом меня, с готовностью внимающего его отцу...
  - В том, что моя Флоренция когда-то вела войну с его родной Феррарой, - в изрядным привкусом словесного яда продолжил Медичи Младший. - Я был тем, кто играл одну из ведущих ролей в той войне. Все изумительно просто!
  - Да?... Вот в чем дело, Вы считаете? Тогда, пожалуй,... Вы правы, - я изобразил несколько кивков согласия.
  Наверно, в патетических речах Лоренцо и в самом деле заключалось некое зерно истины. С точки зрения самого Лоренцо.
  Но у меня создавалось стойкое ощущение, что вода в колодце Медичи начинала протухать. Дети чумы были только началом. А может быть, знаком грядущего гниения. И старость Козимо, увенчавшаяся смертью - благородным венцом флорентийского расцвета.
  Джованни скоро уедет в Ватикан, чтобы стать кардиналом. Не думаю, что в стенах сердца веры ему удастся увидеть лишь одну святость. Но если сын Лоренцо ее ищет, там еще есть те немногие, на кого он может рассчитывать.
  А я... Я просто пообещал Козимо, что буду опекать его род.
  Я посмотрел на пятна солнца на столе. И тоска затопила мое сердце. Так вспоминаешь тех, кто любил. Так понимаешь, что утерял. Когда не находишь отражения в отцов в их детях или продолжателях их дел...
  
  Рим, 1488 год
  Габриэль
  Утро выдалось солнечным и ясным. Стояла ранняя осень - сентябрь, времени золота и пурпура.
  Где-то я слышал, что золото и пурпур называют цветами королей. Вот только где - не помню. А еще кто-то говорил, что окончание лета и ранняя осень - пора зрелости и подведения итогов. Впрочем, нет, последнее совершенно точно говорил отец фра Джованни.
  Отец Джованни, Анджелико, умер уже достаточно давно. Больше тридцати лет назад.
  Но порой мне кажется, что он все еще бродит по ватиканским аллеям и площадям. Он или его душа? Впрочем, и того, и другого не может быть. Я искренне верю, что душа Фра Джованни теперь на Небесах, рядом с Господом и святыми Его.
  Тридцать лет... Могут ли тридцать лет для обычного смертного человека пролететь как один день? Я не верю в то, что я - ангел господень или что-то иное в таком же духе, как обо мне говорят здесь. Но я смотрю в зеркало, и вижу, что старость не касается меня своей рукой, нанося на лицо сеть морщин - печать прошедших лет. Мое тело осталось таким же сильным и гибким, каким было три десятка лет назад.
  Боже мой праведный, что же я такое?...
  Ранее мысли на подобные темы не давали спокойно уснуть. Я ворочался в постели до самого утра, не сомкнув глаз, хотя усталое тело требовало отдыха и покоя.
  Требовало сна. Но во сне мучили и терзали душу черные тени кошмаров. Тоскливо, мучительно и неустанно зовущая тень, человек без лица. И я приходил к алхимику Иржи, и он давал мне все более сильные снадобья. Но сейчас кошмары почти прекратились. Да и сами сны снились редко.
  Снадобья Иржи приносили умиротворяющий покой и вопросы о вечной молодости и природе вещей отпадали сами собой.
  Я шел по дорожке сада, усыпанной ковром из опавшего золота и пурпура. Снова шел к своему алхимику. Когда мы встретились впервые, Иржи исполнилось двадцать шесть. Он был молодым, энергичным, и очень подвижным. Сейчас мой алхимик достиг сорока. И хотя Иржи не утерял большей части своей прежней энергии, в жизни его, со всей очевидностью наступал перелом, после которого зрелость начинала размеренно катиться по дороге, ведущей к старости.
  Жаль, что обычным людям столь мало отпущено в жизни. Ватикан и Рим знали Иржи как преуспевающего алхимика и врача. Иржи поднялся высоко и глубоко продвинулся в обеих науках. Кардиналы Ватикана и сам Папа называли его врачом от Бога. Так, наверно, продлится еще десять или пятнадцать лет. Всего-навсего десять или пятнадцать - порою качал головой Николаос.
  Кардинал тоже не старел. И я спрашивал его много раз - почему, каждый раз надеясь услышать убедительный ответ. Но ответом была неизменная легкой усмешка с еле уловимой примесью горечи:
  - Мы с тобой - избранные Богом, Габриэль. Это чудо. Наш дар. И наше испытание.
  Я вышел на участок аллеи, где полуобнаженные деревья не затеняли голубого неба в редких перьях облаков. Солнце, благодатное солнце падало мне на ладони и на лицо, на плечи и спину. Оно вливалось в мое тело, наполняя его радостью и благодатью.
  Поток прозрачного золота тек через меня и... Я потряс головой, ощущая, что в ней словно качнулась невесомая завеса легчайшего тумана. Возможно, я отдам эту благодать... земле или воздуху, вскоре после того, как получил.
  Я продолжил путь. Меня ждал Иржи.
  
  Аллея сада привела меня к границе площади святого Петра. И я направился было прямиком через нее к самой громаде собора. Но поневоле замедлил шаг, услышав издали стук копыт.
  В направлении дворцов, где размещалась резиденция папы, навстречу мне, продвигалась конная процессия.
  Люди в богатых одеждах, и со всей очевидностью, высокого рода, ехали неспешно, в сопровождении ватиканской гвардии и, полагаю, собственной охраны. Прибывшие посматривали по сторонам, с любопытством и любованием, разглядывая местные здания и окружающие их ландшафты. Обсуждали архитектурные детали и свои текущие дела. Со всей очевидностью, эти благородные господа посещали святыню Рима впервые.
  Я решил подождать немного - пока процессия минует меня, чтобы рассмотреть ее получше. Николаос учил меня наблюдательности, и тому чтобы я, так или иначе, находился в курсе разных любопытных событий, происходящих в его отсутствие. В курсе всего того, что появлялось вовне, перед моими глазами, и вызывало вопросы.
  Всадники поравнялись со мной. Во главе ехал кардинал Бруно из высшей коллегии. Сразу следом за ним - двое мужчин, одетых со всей строгостью последней европейской моды. Первый из них, черноволосый и сухощавый, лет сорока с лишним на вид, чем-то походил на старого, но наделенного еще силой и бодростью, хищного ворона. Другой...
  Я не успел разглядеть сразу. "Ворон" резко натянул поводья, и лошадь его остановилась.
  И я осознал, что этот человек смотрит на меня в упор. Смотрит широко раскрыв глаза, так, словно внезапно узрел отверстые врата ада.
  
  "Ватикан", утро того же дня
  Николаос
  Юный Джованни с любопытством посматривал по сторонам. Никогда ранее ему не приходилось бывать в Ватикане. Сейчас же Джованни оказался здесь, поскольку деньги и связи Лоренцо предоставляли ему возможность вскоре получить кардинальский сан. Однако меня удивляло и радовало то, что Джованни стремился не только к должности, но и к самой сути веры. Меня радовала его искренность.
  Я обещал Козимо... О, да. Я постараюсь помочь тому, чтобы рано или поздно, а лучше рано Джованни попал в высшую коллегию кардиналов. Помимо всего прочего, сын Лоренцо может оказаться нам полезен. Мне ..., да и Габриэлю, возможно, тоже.
  Итак, Джованни, любовался творениями лучших скульпторов и архитекторов, свершивших действо искусства для Ватикана. Он смотрел на то, как аккуратно и вычурно подстригли кусты и деревья ватиканские садовники, сколь гармонично расположилась зелень сия вдоль аллей. И в это время глазам моим представилась процессия едущих верхом людей, судя по одеждам, знатных и состоятельных. Во главе ее выделялись двое - высокий, широкоплечий кардинал Бруно и черноволосый, коротко стриженный мужчина средних лет.
  Спутника Бруно я узнал, хотя не сразу. Последний раз мы виделись с ним, наверно, лет пятнадцать тридцать назад.
  Хотя под глазами и на лбу его обозначились резкие черты морщин, лицо хранило сухощавую строгость властного, энергичного человека. Равно как и следы дерзкой красоты, несколько десятков лет назад покорявшей сердца немалого числа женщин.
  Корвин было одно из его имен. На латыни оно означало "ворон". И, надо сказать, это имя оказалось ему под стать.
  Матиаш Корвин Хуньяди - так звали этого человека. Матиаш Корвин Хуньяди, король Венгрии, и, теперь уже, части Австрии.
  Я вспомнил, зачем он приехал в Италию - не только для того, чтобы принести дань уважения Ватикану. Я многое слышал о его готовящемся браке с Беатрис, принцессой Неаполя.
  Остальную часть процессии составляли незнакомые сановники, одетые по моде, принятой сейчас в тех местах, откуда они прибыли - но, скорее, валашской и венгерской, чем австрийской.
  Однако меня удивило и насторожило, сколь пристальные и пораженные взгляды те двое, что ехали за Бруно, устремили на Габриэля. Матвей Корвин и незнакомый мне мужчина с вьющимися каштановыми волосами, одетого в золотисто-коричневый плащ, подбитый соболиным мехом. Лицо... незнакомца, все же, сразу привлекло мое внимание. Такие лица выбирают художники и скульпторы, чтобы изображать древних героев, такие рисуют на иконах святых и мучеников за веру. Мое чутье подсказывало мне, что этот человек был гораздо старше, чем Корвин, но, как ни странно, выглядел на пять или семь лет моложе.
  Подъехав ближе, я сразу же понял причину. Еще остался в нем слабый след... не так давно и очень долгое время этот человек был жертвой вампира.
  Его карие глаза... показались мне странно знакомыми. Может статься, мы и правда встречались раньше? Ведь трудно упомнить всех, с кем можно пересечься в стольких городах, за столько прожитых лет.
  Я оценил взгляд незнакомца. Чуть отстраненно, пораженно, он созерцал Габриэля. Так, будто бы внезапно нечто явилось перед ним во всей плоти и крови воскресшего мертвеца, будто бы вдруг в яви обозначилось знамение свыше.
  - Кто этот человек? - Матиаш Корвин обернулся к Бруно, углом изогнув черные брови. - Как давно он в Ватикане?
  Так вот оно что! Мы порою бежим от прошлого, но прошлое может с неумолимой неизбежностью отыскать нас где угодно, если того захочет судьба. Я решительно направил коня вперед так, чтобы оказаться между королем и моим подопечным.
  - Какая приятная неожиданность, Ваше Величество! Вы не помните меня?
  Притянутый силой чарма, Матиаш Корвин хоть и помедлив, но перевел на меня взгляд, прищурился, помотал головой.
  - Кардинал ... Николаос?!... - я наблюдал не без легкой улыбки, как царственная челюсть опускается вниз. - Вы ... совсем не изменились.
  - О да, - я придал моей улыбке одновременно вдохновения, горечи, и печали, чтобы произвести побольше впечатления. - Это чудо, поверьте мне, Ваше Величество! Так случилось, что уже более ста лет Господь наш Небесный нежданно, негаданно ниспослал на меня, Его низменного раба, свое Великое благословение. И именно тогда наш Небесный Отец направил мои грешные стопы на путь веры, на служение Ему и Ватикану. На меня снизошла Божья благодать и открылось мне в ниспосланном видении, что пока я нужен Господу нашему, я пребуду неизменен плотью и силой. Я стараюсь служить верно и тщательно делать свою работу. Но кто знает, не суждено ли мне состарится в одночасье и умереть но не духом, но бренной плотью, когда Всевышний призовет меня в славе своей?
  Наверно, Корвин ни за что не поверил бы мне, будь я обычным человеком. Но под силой почти пятисотлетнего чарма он внимал с интересом, хотя и сдобренным некоторым недоумением. Однако же наиболее неприятным фактом оказалось то, что его интерес к Габриэлю совсем не ослабел.
  Король Матиаш повернул коня, обогнув мою лошадь, и уставился на моего слугу.
  - Мы ... никогда не встречались раньше, сеньор? Как Ваше имя?
  - Нет... - Габриэль посмотрел на Корвина. И хотя голос Габриэля звучал уверенно, во взгляде промелькнула тень сомнения.
  Только этого еще не хватало! Что же за птицу я отхватил в Венгрии, если Корвин по прошествии стольких лет помнит в лицо своего давнего врага?
  - Я уверен, что нет, сеньор...
  - Матиаш... - владыка Венгрии прищурился, словно ворон, наметивший с высоты полета жертву. - Матиаш Корвин Хуньяди, Божией милостию король Венгрии и Вены.
  - Нет... - взгляд Габриэля сделался рассеянным, а ответы уже не несли в себе прежней твердости. - Я уверен, что нет, - он поднес руку ко лбу и прикрыл ею глаза, - я никогда не был... в Вене.
  Габриэль отступил назад и, мне показалось, чуть пошатнулся. Мое сердце, что непривычно для меня, подпрыгнуло в груди, словно в момент встречи с возлюбленной после долгой разлуки. Потому как когда мой слуга опустил руки, его взгляд, направленный на Корвина, отразил эмоций больше, чем, может быть, память. С тающим неузнаванием мешались набирающие силу тени ненависти, страха и отчаяния.
  Времени терять нельзя. Кто знает, что произойдет здесь, если память вернется от силы слов и окажутся вдруг сброшены маски?
  - Ваше Величество, Матиаш, - я галантно, но твердо, взял властителя Венгрии за сгиб локтя. - Этого юношу зовут Габриэль. Он - мой слуга. Габриэль- уроженец Италии, и, что касается пересечения ее границ, то попадал только на французские земли. Он родился и вырос здесь, в Риме. К несчастью, он не помнит своих родителей. Я бы искренне просил Вас, - свободной ладонью я коснулся сердца и чуть поклонился, - не внушать этому богобоязненному юноше ложных надежд.
  Я посмотрел королю Матиашу прямо в глаза. И, благодарение судьбе, он оказался слаб перед силой моего взгляда.
  - Кажется, ты шел по какому-то поручению, Габриэль? - бросил я вбок.
  - К алхимику Иржи, - ответили мне.
  - Продолжай путь к брату Иржи, - велел я. - Наверняка он тебя заждался.
  
  Габриэль
  На этот раз я застал лекаря Иржи вовсе не за его пробирками. Впрочем, могу сказать, что мне редко доводилось видеть его в одинаковых обстоятельствах. Подобно лукавому оборотеню из сказок, он словно стремился каждый раз быть разным. И поскольку монаху не дозволено достигать перемен облика, сменяя пестроту одежд, Иржи преображал обстановку, взгляд, выражение лица, изгиб улыбки.
  Сегодня Иржи сидел у себя в мастерской, когда ничто не дымилось в пробирках и ретортах, не горели огоньки. И если и осуществлялась какая-то реакция между веществами в закрытых сосудах, то она не наблюдалась извне.
  Брат Иржи держал в руках молитвенник, и, видимо, только-только повернулся ко мне из того угла, где светилась лампада, где располагался алтарь. Глаза его были еще влажны от слез, каковые приходят после искренней молитвы. Это затронуло меня. Будто острой гранью наждачного камня дернуло по сердцу.
  - Здравствуй, Габриэль! - Иржи улыбнулся, широко, свободно, раскрывая руки, словно хотел меня обнять.
  Но не обнял. Подал руку и крепко пожал мою, протянутую. Обошел вокруг меня, будто кавалер в танце на тех званых вечерах вышестоящих особ, где мне доводилось присутствовать вместе с кардиналом Николаосом.
  - Доброго дня и тебе, брат Иржи!
  - Как ты себя чувствуешь, брат Габриэль?
  Иржи часто называл меня "братом", хотя на меня никто и никогда не возлагал священного сана. Смотрел ли он в будущее и видел, что сан этот когда-нибудь на меня возложат? Впрочем, нет. Дело не в том. Ведь сам не раз алхимик уверял, что, по велению Господа Бога, считает всех людей вокруг братьями и сестрами.
  - Благодарение Небесам, брат Иржи, со мной все порядке.
  - В порядке? - прищурился он уголками глаз цвета спелого каштана. - Это не тот ответ, которого ждет твой доктор. Мне нужно знать, легко, тяжело или равновесно.
  Я вспомнил лучи солнца, согревшие меня. Божья благодать, что впитало мое тело, затем отданную земле или стволам осенних дерев, ушедшую куда-то вовне. Я вспомнил, что испытал радость и легкость от того, что дарил ее миру.
  "У нас нет ничего свое, все Божье. Ниспослано Им и уходит к Нему."
  Слова некогда услышанной проповеди прозвучали в голове легкостью вечной свободы.
  - Я чувствую себя хорошо. Наверное, равновесно, ты бы сказал.
  Иржи сделал жест рукой, сверху вниз, улыбнувшись, и затем указал на стул.
  - Присядь.
  Дождавшись, пока я сяду, Иржи устроился напротив меня, сложив руки на коленях. Заметил, что все еще держит молитвенник и отложил его, словно опомнившись, на край стола.
  Отложил, предварительно и со свойственной ему, Иржи, тщательностью, заложив кожаной закладкой.
  - Сегодня необычный день, Габриэль. Ты знаешь об этом?
  Я знал, и я ответил:
  - Канун Еванглиста Матвея.
  - Все верно, - Иржи закрыл глаза, и я видел, как под веками двигались зрачки, словно бы он представлял себе какие-то картины. - Матвей был мытарем, человеком мира, насквозь пропитанным вином мирских забот. Но потом нечто случилось с ним. Он услышал Слово, и это слово переменило его жизнь так, что Матвей стал служителем Сына Господня. Он отрекся от мира ради Божия Пути... Благодатный канун, благодатный знак, - добавил Иржи после паузы. - Мне страшно, Габриэль, - голос Иржи понизился до шепота, а слова бежали с быстротою волн горного ручья. Так, словно Иржи боялся не успеть их произнести. - Но я должен сделать кое-что, потому что Господь понуждает меня. Я должен, верь мне, стараться ради людей... Если есть возможность кого-то спасти, нет спасти многих, разве ты не стал бы использовать ее, Габриэль?... Или же ты бы оставил их погибать, потакая собственным сомнениям?
  Праздник Матвея. Я слушал течение речи Иржи. И в то же время думал о том человеке, встреченном мною на площади Святого Петра.
  "Божией милостию король Венгрии и Вены", - так он назвал себя.
  И я подумал, что никак не могу вытащить из сердца черное, испытующее жало его взгляда. Я никак не мог избавиться от ощущения, что уже где-то, когда-то встречался с ним.
  Я тоже закрыл глаза. Возможно, это поможет? Но разве я мог видеться с королем Венгрии, если не посещал никогда ни Будапешта, ни Вены? Впрочем..., короли порою путешествуют, верно?
  Подобие видения неожиданно встало за закрытыми глазами. Как смена декораций. Как упавший занавес в бродячем балагане. Зал, убранный коврами, в неком дворце. И молодой мужчина в зале - высоко поднятый подбородок, гордое лицо, черные кудри, до плеч.
  - Я уверен, что мы найдем пути. Такие, что устроят обе страны... - человек говорил так... знакомо, но вот только...
  Голос его звенел яркою силой молодости...
  Матиаш...
  Волна дурноты и мутного тумана вдруг накрыла меня с головой. Я упал на колени и закашлялся. Меня едва не вырвало.
  - Что с тобой, брат? - Иржи оказался рядом столь быстро, словно следил за мной даже из-под опущенных век.
  Он схватил меня за плечо и свободной рукой поднес к лицу тряпицу с нашатырем.
  
  Николаос
  После богослужения Лоренцо и Джованни отправились немного отдохнуть в отведенные им покои. Присутствие Джованни могло потребоваться еще, для того, чтобы начать подготовку к принятию сана. Но первые ее этапы предопределено осуществлять не мне.
  Посему, когда поступило предложение присутствовать на трапезе вместе с Его Величеством Матиашем Хуньяди, я благоразумно согласился. Трапезничали в покоях, отведенных гостям. Из обитателей Ватикана присутствовали Бруно и еще двое кардиналов.
  Подавали утку с черносливом под соусом из лука и сыра, рагу из овощей. А также - финики, сушеный инжир и массу снеди, привезенной, очевидно, генуэзцами откуда-нибудь из Египта. Человек в золотом плаще присоединился к нам. Впрочем, нет, теперь плащ он снял. И оказалось, что одет в такого же золотисто-коричневого цвета куртку с цепью из золота, рубинов и янтаря, бархатные светло-коричневые штаны и белоснежную рубаху с широкими рукавами венецианского кружева.
  Спутник Матиаша отличался, судя по всему, наблюдательностью и немногословием. Возможно, он принадлежал к числу тех людей, что открывают рот только когда последнее необходимо и не сотрясают воздух пустой болтовней.
  Незнакомец ел утку, запивал ее вином, закусывал свежим хлебом и поглядывал иногда на нас. Его же величество Матиаш пригласил меня сесть рядом с собой.
  - Кто этот любопытный человек? - спросил я у владыки Венгрии и Вены, улыбаясь с наиболее возможной непосредственностью. - Он заинтересовал меня.
  За время дороги до места принятия трапезы властитель Венгрии задал мне немало вопросов касательно моего слуги и ученика. Прошлое Габриэля, особенно детство и момент появления в Ватикане не шутку заинтересовали Матиаша. И будь я совсем уж сторонним человеком, подобравшим Габриэля, к примеру, на ступенях собора Святого Петра или монастыря Сан Марко, я, пожалуй, решил бы и в самом деле, что король Корвин подозревает в нем своего внебрачного ребенка.
  Совсем не похож, кстати сказать. Ничем, и уж особенно - пронырливостью и дотошностью, если судить по тому, что дети наследуют черты родителей.
  - Это Штефан чел Марэ, кардинал, - ответствовал Корвин. - Господарь Молдовы и, возможно, Валлахии. Последний вопрос еще не решен. Но Владу Цепешу, бывшему господарю Мунтении, - при упоминании имени этого Влада венгерский король как-то едва заметно, но ощутимо поморщился, - Штефан чел Марэ приходится кузеном.
  Как я и предполагал, Штефан чел Марэ отличался молчаливой внимательностью. И краем глаза я уловил, а может быть, почувствовал, что он едва заметно вздрогнул при упоминании своего имени. Вздрогнул, но не подал вида. Продолжал заниматься уткой, финиками и вином, не поднимая на говорящих длинных густых ресниц.
  - Он заинтересовал Вас? Почему? - глаза Корвина блеснули на меня - черные виноградины под очищающим дождем.
  Я съел половину куриной ноги, прежде, чем ответить:
  - Сложно сказать. Его лицо - подходящий типаж для иконы. Я подумывал нашим художникам предложить сделать с него наброски. Как Вам кажется, он согласится?
  Корвин задумался, подперев указательным пальцем подбородок.
  - Вы можете спросить. Впрочем, нет. Лучше я спрошу у него. Я найду способ это убедительнее преподать...
  - А Вы.. Позвольте ответный ход, - я прервал его величество Матиаша Хуьяди, увлекшегося идеями об уговорах господаря Молдовы. - Отчего Вас так сильно заинтересовал бедняга Габриэль? Вы задаете очень много вопросов. Может быть... - добавил я чуть слышно, - Вы признавались, что не раз посещали Италию. Не приглянулась ли Вам, случайно, какое-то время назад какая-нибудь хорошенькая итальянка?
  - Простите, монсеньор? ... - лицо Корвина вытянулось и побелело, и мне пришлось ударить чармом, чтобы не попасть под королевский гнев.
  Я одарил Его Величество достаточно проникновенным взглядом, позволившим мне не только вновь обрести расположение, но и расшевелить его разговорчивость:
  - Я не выдаю тайны просто так, сир. Я же священник! А тайна такого рода - фактически тайна исповеди. Вам показалось, что Вы знаете Габриэля, не так ли? Мне бы тоже хотелось прояснить его темное прошлое, его совсем уж ранее детство. Я беспокоюсь о нем. Он - мой воспитанник, и он мне не чужой. И если вы желаете, чтобы его судьба как-то переменилась, мне лучше знать, в какую именно сторону. Бастард редко может стать наследником королевства... Но... Я слышал, что у Вас нет детей, так что...
  Цвет медленно возвращался живым чертам королевского лица. Корвин чуть откинулся на кресле, взгляд его прошел через стол, где, напротив, сидел Штефан, казалось, через самого Штефана, и уперся в стену.
  - Нет, монсеньор, совсем нет, - весь Корвин словно затвердел, превратился в звенящий черный металл. - Это было очень давно... И Ваш Габриэль... напоминает мне одного ... человека из моего... давнего прошлого.... Нет, не только моего. Может быть... прошлого бывшего господаря Валлахии.
  - Может быть, вы сказали?
  - Да, - руки Корвина внезапно сжались в кулаки. - Ведь я... никогда не встречался с Вашим слугой. А что касается ... Того... то я до сих пор не знаю, как относиться к нему - как святому или же как к преступнику и колдуну, достойному повешения. Все было... очень запутанно тогда. И нам так и не удалось... распутать все до конца. Тот человек, на которого Столь похож Ваш Габриэль, родивший по Вашим уверениям, в Италии, пропал без вести. И, я полагаю, что он умер.
  
  Габриэль
  Иржи все-таки разжег маленькую жаровню под тиглем. И теперь я слушал звуки бурлящей жидкости, куда он насыпал и вливал новые компоненты. Запах менялся - от вони искусственных растворов до того самого, знакомого, аромата, дарующего почти что блаженство. А мои губы уже готовились вкусить содержимое - горьковатое, чуть отдающее мятой, растекающееся теплом по жилам.
  И вот, наконец, Иржи вылил коричневый, пенящийся раствор в глиняную чашку и вложил ее, завернутую в полотенце, в мои руки.
  - Осторожно, горячо.
  - Спасибо! - я облегченно выдохнул.
  Я знал, что после того, как выпью чудодейственный раствор, обрету благостный покой. Мне станет легче. И образы и картины, взявшиеся неизвестно откуда, вызывающие эти приступы дурноты, надолго исчезнут. Образы, мешающие мне быть истинным, верным, бескомпромиссным слугой Его.
  - Иржи, скажи ...
  - Да?
  - Что это может быть? Откуда оно появляется?
  - Я думаю, это ... ясновидение. А ясновидение, если оно не касается чего-то, принадлежащего вере, - от лукавого. Лукавый искушает всех. Даже ангелов.
  - Я - не ангел, Иржи! Не называй меня так. Я - человек. Мне нужна пища, питье и кров. Мне причиняют страдание холод и боль.
  - Ты - ангельская душа в теле человека. Фра Джованни так говорил о тебе. Я верю, что он - святой. Многие верят. Надеюсь, и ты - тоже.
  Иржи улыбнулся. Когда он улыбался вот так - словно маленький огонек появлялся на только-только начинающих разгораться дровах, мне становилось светло и тепло.
  - Пей лекарство.
  Я пригубил напиток из чашки. Блаженное успокоение... Каждый раз я с трудом мог остановился, пока, мелкими глотками, стараясь растянуть удовольствие от каждого, не допивал его до конца.
  - И все равно в твоем теле Божией милостью остались ангельские свойства. Твои раны исцеляются сами, даже те, что стали бы для иных людей смертельными. Ты необычайно быстр. И еще Фра Джованни говорил, что в тебе есть свет, божественный свет. Чудо, способное дать начало многим другим чудесным явлениям.
  Я пил эликсир. Чашка почти опустела. И даже сама мысль, о том, что видения когда-то посещали меня уходила, растворялась в блаженстве и легкости. Этого хватит на много дней.
  - Я не знаю, откуда оно. С чего Вы все взяли, что от Господа Бога?
  - Но ведь Господь подарил тебя нам! - голос Иржи переполняло столь искреннее удивление, что я понял - бесполезно его уверять, что может быть иначе.
  - Я благодарен тебе за лечение, Иржи. За то, что ты помогаешь мне и другим.
  Алхимик закрыл жаровню железной крышкой и прислонился к столу спиной. Взгляд его карих глаз стал очень серьезным:
  - Я позвал тебя как раз за тем, чтобы поговорить об этом, Габриэль.
  
  Николаос
  Трапеза закончилась. Все постепенно расходились, и я решил тоже направиться в свои покои.
  Угощение было обильным, но я не чувствовал насыщения. После беседы с королем Матиашем голод, утоленный мною успешно по дороге из Флоренции в Рим, пробудился вновь. Я намеревался вызвать Луку, служку из собора святого Петра, чтобы он помог мне в этом вопросе.
  Лукка служил мне пять лет. После Морейн я долго не мог завести постоянную жертву. Не говоря уж о том, что после ее кончины я периодически длительно воздерживался, а потом, удалившись в пригород или трущобы, частенько утолял свою жажду ценой чьей-нибудь смерти. В те дни я старался как можно меньше общаться с Габриэлем. В виду моего горя его кровь сделалась для меня особенно притягательной.
  Так продолжалось несколько месяцев, потом кондотьеры римских богатеев стали подозревать в окрестностях Рима шайку разбойников, и мне пришлось усилием воли завязать с этим занятием. Я стал пить кровь меньше, но чаще.
  А пять лет назад кровь Лукки показалась мне подходящей. Для прочих же считалось, что он помогает мне переписывать некоторые тексты...
  Я почти приблизился к своей келье, когда услышал чьи-то шаги, слишком уж тихие для человека. А потом почувствовал присутствие того, в ком еще сохранились "следы". Нет, то был не Лукка. А чужой, вернее, уже свободный. Я обернулся и увидел Штефана.
  
  Я остановился и подождал, пока Штефан чел Марэ догонит меня.
  Господарь Молдовы, и, в возможном будущем - Валлахии, снова накинул плащ. Держался он впечатляюще и гордо, но я то мог определить, что внешнее впечатление скорее вышколенное долгими годами, наносное. Внутри Штефан ощущался совсем другим.
  - Что Вам угодно, Ваше Величество? - я склонил голову в знак уважения.
  Тем не менее, обладая статусом священника, я имел внешнее, формальное право говорить с ним, как равный с равным.
  Штефан улыбнулся. Что-то в его улыбке напоминало мне Корвина в годы ранней молодости, но что-то было только свое, знакомое. Знакомое? Я поймал себя на мысли. Откуда? И вслед за тем мне почему-то вспомнился Габриэль. Я помотал головой - ничего общего. Да и что могут быть за сравнения слуги Ватикана с наделенным властью, кажется, уверенным в себе человеком - в последние годы своими дипломатическими, да и военными ходами маленькая Молдова наводила шорох на всю Европу.
  - Так получилось, что я хочу исповедоваться.
  Я сделал вид, что раздумываю, создавая впечатление напускной занятости. И не только потому, что ждал Луку - голод давал себя знать, но все же еще не был столь силен, чтобы отложить из-за него все другие дела. Меня интересовал этот человек, трудно сказать - чем более - неожиданными политическими и стратегическими ходами или способностью к острожному, молчаливому наблюдению.
  Сейчас Штефан чел Марэ совсем не походил на себя, каким я видел его на пиру.
  - Почему выбрали именно меня?
  Штефан улыбнулся снова:
  - Это чутье, кардинал. Вы показались мне истинно причастным к чаше крови Христовой...
  Он знает? Чувствует? Внутри меня все замерло, зазвенело, заледенелой струной. Но я не подал виду и немного натянуто улыбнулся ему в ответ:
  - Вы преувеличиваете.
  - Кроме того, ходят слухи, монсеньор, чтобы Вы - святой. Честь для такого грешника, как я исповедоваться такому, как Вы святому человеку. Вы же не откажете мне?
  Не знаю, что заставило меня открыть перед ним дверь кельи и сделать приглашающий жест. Не то ли же безумие, что в свое время толкнуло подобрать защитить Габриэля и увезти его из Венгрии.
  - Входите, Ваше Величество.
  - Благодарю Вас, монсеньор, - Штефан чел Марэ проследовал впереди меня. На самом пороге он бросил на меня короткий, но выразительный взгляд - взгляд благодарности.
  
  Габриэль
  - Ты знаешь, Габриэль, долг алхимика и врача помогать людям бороться с их болезнями. С болезнями тела. Но, верь мне, что зачастую болезни тела связаны с болезнями души. Я многого насмотрелся на своем веку. Иероним Савонарола, тот, чьи проповеди так шумят сейчас в Сан-Марко, был моим студентом. Очень многообещающим. Он бросил феррарский университет после второго года обучения. Ушел "лечить человеческие души", как он выражался. Но когда мы лечим души, не надо забывать о телах. Этот эликсир, что я тебе дал, дает и благостность телу, и покой душе.
  - Я благодарен тебе, брат...
  - Нет, послушай, - Иржи теперь не стоял и не сидел, он едва ли не бегал по комнате, хаотично жестикулируя. - Этот эликсир, дающий успокоение и благостность - такая малость. Мы стараемся. Я и те, кто помогает мне, мои ученики и сподвижники... Мы старательно трудимся, чтобы найти лекарство от других, куда более серьезных болезней. Сейчас... Мы работаем над тем, чтобы лечить чуму.
  Я смотрел на лампадку в углу. Ореол от приобрел радужный контур. Я отвел взгляд. Почти то же самое происходило с другими предметами в комнате.
  - Но чем я могу помочь вам?
  Иржи встал передо мной. Теперь и по контурам его фигуры, как вокруг какого-нибудь святого, струился радужный свет. Распространялось сияние.
  - Я основал здесь, в Ватикане, новое течение в медицинской и алхимической школе. У нас еще столь многое впереди. И я... Я не уверен, что они сумеют должным образом продолжить без меня. А я... Я ощущаю, что старость начинает пока осторожно, но уверенно подкрадываться ко мне.
  - Мы все не вечны, - ответил я.
  Почему-то мне стало грустно. Иржи действительно делал для Ватикана многое.
  - Если бы я только мог помочь тебе чем-нибудь больше, чем молитвой, Иржи...
  Похоже, я впервые назвал его по просто по имени. Впервые за двадцать пять лет нашего знакомства. Иржи повернулся ко мне с широко раскрытыми глазами. Так, словно и не ждал этого услышать. Дыхание его сделалось прерывистым, а взгляд, казалось, выбрасывал снопы искр, когда он подошел ко мне.
  - Ты можешь мне помочь Габриэль. И это будет просто и необременительно, если... Если только у нас получится.
  - Но... как? - я пребывал в рассеянности и растерянности.
  Однако, брат Иржи, похоже, четко знал ответ и способ.
  Подойдя ко мне на расстояние шага, он поднял руки и снял с шеи некое подобие круглого медальона из желтого металла. Подобие монеты.
  - Ты можешь поделиться со мной своим божественным светом, частью природы ангела.
  
  Николаос
  Мы со Штефаном расположились за столом, на деревянных, обитых темной кожей стульях, друг напротив друга. Я предложил немного вина, хранившегося у меня и некогда добытого виноделами с виноградников Неаполя. Красное вино, в самом начале жажды, создавало у меня недолгую иллюзию утоления ее. Этого могло хватить на какое-то время. Часа на два или четыре. Достаточно для того, чтобы закончить довольно долгую исповедь, отпустить собеседника с миром и вызвать к себе Лукку.
  Что же касается Штефана - я знал, что тот, кто долго был жертвой несет в себе, пусть и неосознанное стремление, стать ею вновь.
  Штефан, похоже, уже несколько лет сохранял свободу. Но он являлся королем чужой, даже не католической, а православной страны... И... нет, не после Морейн... просто слишком рискованное дело - связывать его с далеким от Молдовы Ватиканом.
  - Итак, что Вы имели мне сказать? - я сложил руки, переплетя пальцы и поставив локти на стол, и оперся о пальцы подбородком.
  Штефан чуть отпил вина, но так, что оно едва промочило его губы:
  - Вы слышали о монахе из Сан-Марко по имени Савонарола?
  Какое интересное начало! Я кивнул.
  - Сейчас он странствует по Италии. Мне доводилось слышать его горячие проповеди, - продолжил Штефан.
  - Не всем из них следует безоговорочно верить, - поспешил заверить собеседника я. - Отец Джероламо - хороший проповедник, богослов и служитель церкви, но мне кажется, что в нем все-таки присутствует некоторая доля излишнего фанатизма.
  - Святой отец, - откинувшись в кресле, владыка Молдовы немного детским жестом чуть прикусил большой палец. - Я имею в виде те проповеди, которые говорят об истинном и ложном владыке государства.
  Я долго изучал его взглядом, прежде чем спросить:
  - У Вас есть какие-то сомнения? Насколько я знаю... Вы очень много сделали и продолжаете делать для своей страны. А что касается войн с мусульманами, то и для всей христианской Европы.
  Он вскинулся. Похоже, мои речи придали ему некоторого... вдохновения. Или послужили... оправданием?
  - Святой Отец... За годы моей жизни я ... сделал много того, чего совсем не следует делать православному государю и вообще христианину... Я ... догадываюсь, кто Вы...
  - я не успел сказать и слова, как Штефан предостерегающе поднял ладонь. - Я никому Вас не выдам, хотя бы потому, что это для меня означает также выдать себя... Но не только поэтому. В Ватикане ходят слухи, что Вы - святой и творите Божьи дела. Матиаш Хуньяди рассказывал, сколь много Вы помогали венгерской церкви... - Штефан запнулся, прежде чем продолжить:
  - Почему бы ... такому, как Вы, в самом деле не быть святым? Причастные ... к чаше крови Господней, я полагаю, столь же разные, как и люди. Уж во всяком случае, Вы совсем не похожи на моего... благодетеля.
  - Кто был Ваш хозяин? - я спросил его тихо, но без обиняков.
  - Влад, сын Влада. Бывший господарь Мунтении.
  - Почему он отпустил Вас?
  Кожа на лице Штефана натянулась, скулы дрогнули:
  - Я много и часто молился, чтобы стать свободным. Сначала - лишь из христианского долга, потом - еще и из стремления человеческого. Мой благодетель многим одарил меня. Но... без его воли я не чувствовал себя ... собой. Мне всегда казалось, что я - только его тень, в прошлом и будущем. Я молился о том, чтобы он отпустил меня, или уж... нашел мне замену. Ведь даже... мы старимся рано или поздно. Я... не думал, что мои молитвы будут услышаны... таким образом.
  - Что Вы имеете в виду, Штефан? - спрашивая, я уже догадывался, какой услышу ответ.
  Господарь Молдовы сцепил руки в замок и плотно сжал веки. Как бы ни стремился он к свободе, подспудно не хотел терять то, что когда-то держало его в плену.
  - Он умер. Его закололи копьями в одном из сражений.
  - Вы в этом хотели исповедоваться? - я говорил с господарем Молдовы мягко, как и полагает, наверно, святому человеку. Но не позволял ему удерживаться в его переживании.
  Если уж Штефану удалось вымолить себе до желанную свободу, то пусть теперь ценит то, что получил.
  - Это ведь произошло не по Вашей воле, верно? То, что Вы стали жертвой своего ... благодетеля... Все, что Вам оставалось - молиться. Уверяю Вас, даже молиться об освобождении в подобном состоянии не так легко.
  Где-то в глубине души я сопереживал ему. И в свободе, и в несвободе. Но я отсек эти переживания клинком воли. Если бы господарь Молдовы погрузился в них снова, такая погруженность только помешала бы ему, толкнув на опасный путь поиска нового хозяина. И... еще я совсем не хотел сейчас думать о Морейн. Исповедь - не время для потакания собственной боли. Во время нее разум исповедующего должен быть чист и прозрачен, словно хрусталь.
  Веки Штефана поднялись. Глаза его показались мне мутными, взгляд - туманным.
  - Святой Отец, - продолжил он. И по голосу я понял, что часть ноши свалилась с плеч исповедующегося. Меньшая часть. Большая осталась. - Еще не все... Я старался для своей страны, я действительно делал для нее все, что мог. Для Веры в Господа.. Да, для него тоже. Я давал подношения монастырям, деньги - церковным художникам и архитекторам. На мои средства строились храмы. Но речь о другом. Иногда мне кажется, что все, что я совершил для страны и для веры - лишь способ замолить мой грех. Святой отец... , - он прервался прежде, чем продолжить. Повисла тишина, подобная той, когда говорящий не решается продолжить, потому что страшится новым словом подписать себе смертный приговор. - Святой отец, мне кажется, что я занял трон Молдовы незаконно.
  
  Габриэль
  - Что это, брат Иржи? - я рассмотрел монету.
  Изображение на ней походило на две замысловатых капли, дополнявших друг друга и образовывающих вместе круг. Внутри одной "капли" я увидел подобие птицы, внутри другой - диковинного зверя, вроде змея с лапами.
  - Монета из Святой Земли, - Иржи провел ладонью по кудрявым темно-каштановым волосам. - Я получил ее ровно тогда, когда решил оставить медицинскую карьеру в университете Феррары и начать служить церкви.
  Он немного волновался. На лбу выступили капли пота, дыхание едва заметно участилось.
  - Господь наш выбирает для великих миссий достойных. И, если я достоин, и молитвы наши будут услышаны, благословение Его снизойдет на меня, его грешного раба.
  Он надавил на края монеты так, словно хотел разломать ее.
  - Что вы делаете?
  - Так нужно, - выдавил он напряженно. - Так мне объяснил тот, кто ее дарил.
  Помоги мне. Не хватает сил.
  Я взял у него монету и, попытался разломить. Это почти не потребовало у меня усилий. Монета распалась на две части, как будто ждала своего часа.
  Иржи пододвинул стулья друг напротив друга. И пригласил меня жестом:
  - Садись. Теперь дай мне ту часть монеты, что со змеем, закрой глаза и сосредоточься. Начнем вместе читать молитвы Пресвятой Деве и Отцу Нашему Небесному.
  
  Николаос
  - Незаконно? - я приподнял бровь. - Что Вы имеете в виду, Ваше Величество?
  Штефан чел Марэ покатал полупустую чашу в руках, потом отставил решительно, со стуком металла о дерево стола, но глаз не поднял.
  Я невольно залюбовался его каноническими чертами лица и длинными ресницами. Изгиб его бровей я словно видел где-то еще. Будто встречал когда-то брата-близнеца молдавского господаря.
  - Это произошло много лет назад, - Штефан начал, словно рассказывал некую занимательную историю. Вот только тон для такого рода историй был слишком траурный. - У одного отца, короля из Западной Европы, родилось два сына. Они оба еще не достигли зрелости, когда королю другой, соседней страны, понадобилось отправить сына в заложники. В страну на берегу Черного моря, к тем, кто не знает веры Христовой. И господарь соседней страны пожелал, чтобы старший сын его ближайшего вассала сопроводил его собственного сына.
  Вскоре после отъезда детей короля-отца убил его двоюродный брат. И младшего сына... удалось спрятать в соседней стране.
  Шло время. Старший брат вырос и вернулся из изгнания. Он возвратился в страну, с согласия дяди, разодранную на части владыками сопредельных земель. Дядя-убийца сумел захватить власть, но у него не очень-то получалось достойно править.
  Но старший брат отправлялся в заложники не один, а с молодым наследником соседней страны. В почетном плену, у властителя мусульманской страны, отроки подружились.
  И друг старшего брата одолжил ему армию, чтобы вернуть престол законной власти и выгнать самозванца-дядю. Так мой старший брат стал королем маленькой раздробленной, захудалой страны.
  Тогда молодой король провел в этой стране реформы, словом и мечом. Он собрал страну из частей, уподобил сословную иерархию бояр европейскому дворянству, создал регулярную армию из разрозненных боярских дружин. Он открыл свою маленькую страну внешнему миру, и она стала впитывать в себя дух всего наилучшего и передового в Европе.
  Но... Так уж получилось, что старший брат был не только талантливым правителем. Он оказался еще и тем, кто исполняет дела неугодные богу - вместе со своим другом из соседней страны, тем самым, что одолжил ему армию, мой брат занимался... колдовством.
  И однажды их нашли вместе, в одном монастыре, в еще недостроенной келье-пещере.
  И теперь уже не наследник, но король соседней страны был мертв. Истекший кровью, он лежал в колдовском круге. А ... мой старший брат, изможденный, сидел внутри круга и смотрел пустым взглядом в никуда.
  Когда их нашли, моего старшего брата схватили, чтобы призвать к ответу. Но он бежал, и уже многие годы его не встречал никто. До тех пор, пока я не увидел вашего слугу, который похож на него, как две капли воды. На то... каким он был тогда.
  Вот уж верно сказано - в тихом омуте черти водятся! Я похолодел внутри. Даже мои ладони стали холодными. И на мгновение я забыл о голоде. Я просто сидел, онемев. Из этого замороженного состояния мысли всплывали одна за другой. Первой и безумной было встать и выпить кровь Штефана чел Марэ всю, до последней капли. И я знал, что как только я начну, он еще сам будет просить о том, чтобы сладостный дурман, окутывающий жертву при укусе вампира, длился бесконечно.
  Но я отмел безумие. Я сжал себя в железных тисках, кляня то привязанность к людям, которая, как говорил Лабарту - весьма дурная и бесполезная вещь.
  Я забыл про примитивную силу и вспомнил про чарм.
  - Впечатляющая история, - я широко улыбнулся и посмотрел Штефану в глаза тепло и дружественно, хотя меня всего трясло внутри. - Но если Ваш брат занимался такими неугодными Богу вещами, все более, чем законно. Его следовало сжечь за колдовство, а Вас, поборника христианской веры, посадить на трон.
  - Все так, - я почти чувствовал, как мускулы Штефана расслабились. Он поддавался чарму на удивление легко. - Но с некоторых пор я не верю всему, что говорят мне солдаты Матиаша Корвина. И слишком многое в мире можно купить за разменную монету. Я занял трон моего брата, потому что тогда больше некому, кроме меня, было это сделать. Но... я - бастард, а он - законный наследник. И всю свою жизнь я выдавал себя за него и назывался его именем.
  
  Габриэль
  Сначала мы сидели друг напротив друга. Сложив ладони у середины груди, мы держали в них, крепко зажатую, половину монеты - каждый свою. Потом начали читать молитву Отцу нашему Небесному.
  То была известная многим молитва. Одна из тех, что считаются самыми проникновенными. Тех, что касается струн души, и их трепещущий звон восходит в Самую Его Обитель, и бывает немедленно услышан.
  Я сомневался в себе. Конечно же, я не считал себя ангелом. Я пребывал в уверенности, что у меня обычное, человеческое, грешное сердце. Но я искренне молился ради Иржи, и ради тех, кому он сумел бы помочь. И случилось чудо - я получил ответ.
  Что-то внутри меня словно тронулось с места. Я увидел внутренним взором, словно бы золотой свет ожил в моих жилах. Яркий и невесомый, подобно сиянию светляков, он замерцал в крови и всплыл из глубины жил на поверхность. Он взлетел над ними и устремился вовне.
  Когда я открыл глаза, я не увидел ничего такого. Но я ощутил, что невесомое светящееся золото покидает меня и вливается в тело алхимика.
  - Господи, - прошептал я одними губами. - Спасибо тебе за то, что ты услышал меня!
  Через какое-то время это закончилось. И я ощутил легкость и пустоту.
  Иржи пришел в себя не сразу. Но когда я присмотрелся к его лицу, оно выглядело живее и моложе, даже казалось, что иные морщины разгладились. А когда он открыл глаза, они словно бы сияли.
  - Спасибо тебе, брат Габриэль! - проговорил он восхищенно. - Спасибо тебе и благодарность Господу Нашему за то, что внимает просьбам детей своих. Это ... действительно была благодать. Я... никогда не ощущал ничего подобного раньше.
  
  Николаос
  - Вам не за что казнить себя, Штефан, - мягко проговорил я, коснувшись кончиками пальцев плеча исповедуемого.
   Я ощутил легкую волну расслабленности и, одновременно, притяжения, прошедшую по его телу от моего прикосновения. Тело господаря-бастарда Молдовы желало кровавого причастия, пусть даже скорее неволей, чем волей.
  - Не за что? - он поднял на меня глаза, полные неверия и ... надежды. - Но...
  Я уверенно помотал головой.
  - Я много слышал о Вас. Вы сделали для своего государства не меньше, но может быть, даже и больше, чем Ваш брат. К тому же, кому еще оставалось принять трон, кроме Вас, если трон остался пуст. Мало ли правило бастардов-королей за все время человеческой истории? Как бы там ни было, при прочих равных, Вы - все же сын своего отца.
  - Но все же, что касается Габриэля... - он перебил меня.
  Мысль лже-Штефана продолжала вертеться вокруг моего слуги. Придется этим как следует заняться.
  - Что же касается Габриэля, - я ненавязчиво продолжил его мысль, используя все свое природное очарование, - то я знаю только то, что я знаю. Габриэля нашли в Италии, его вырастил Ватикан, и затем - я. И Ватикан, и я немало вложили в него, чтобы сделать достойным слугой Господа. Знаете ли Вы, в чем его и моя особая миссия? Мы совершаем для Церкви множество разнообразных деяний по ее требованиям. Но, помимо всего прочего, мы изничтожаем то, что лежит вне человеческого и Божьего закона. Мы боремся с нечистыми тварями, колдунами и демонами. Тайно, не имея за совершенное никакой славы, кроме благодарения Свыше.
  Лже-Штефан задумался. Я сделал паузу, чтобы дать ему возможность переварить сказанное, и продолжил:
  - В мире много похожих людей. Да и потом, кто знает, сколько еще бастардов мог наплодить Ваш отец. Кстати... Как Ваше настоящее имя? Я даю клятву перед лицом Всевышнего, что не открою его никому.
  - Меня зовут Богдан, - ответил мой собеседник. - В честь моего отца.
  Я улыбнулся:
  - Мне приятней говорить с открытым лицом, чем с маской, если то позволяют обстоятельства. Наверно, так же и многим. Вы знаете, Богдан, мне интересно... Что же заставило Вас вспомнить Савонаролу и речи об истинном правителе?
  Правитель Молдовы вскинул подбородок:
  - Почти тридцать лет я пытаюсь сделать то, чего мой брат добивался на удивление быстро. Покончить с набегами турок и отстоять самостоятельность моей страны. Быть может, то, что я правил под чужим именем и выдавал себя за того, кем не являюсь на самом деле, определяют мое правление как неблагое? Я долго думал над этим. И здесь, и сейчас, увидев лицо Вашего слуги, я воспринял случившееся как знамение. Знак к исповеди и очищению.
  Я встал, подошел к нему и возложил руки на его плечи.
  - Ваше очищение принято Господом, Богдан чел Марэ. Теперь Вы - благой король. Езжайте домой и служите Небу и своему народу с легким сердцем.
  - Моя благодарность к милости Его не знает границ, - торжественно произнес Богдан со склоненной головой. - Но есть кое-что еще, о чем бы я хотел просить Вас. Могу ли я увидеться с Габриэлем и поговорить с ним?
  Я поднял голову Богдана за подбородок и посмотрел в открытое лицо с каноническим профилем, в большие, печальные карие глаза.
  - Нет, дитя мое. Езжайте с миром. Ему это ни к чему.
  
  1490 год, Вена, Австрия
  Николаос
  Беатрис была бледна и хороша собой, не смотря на траурные шелка. Тонкие запястья в черных перчатках перехватывали строгие серебряные браслеты. И я залюбовался ее руками. Я готов был смотреть на них весь вечер, не имея никакого намерения освободить их от черного покрова.
  Супруга "ворона". Супруга одного из талантливейших и уточенных монархов, принадлежавшего к числу тех редких властителей, что добиваются почти всего желаемого, ступая по трупам и уверяя, что ими движет благая цель.
  Любила ли Беатрис Матиаша?
  Юной девушкой, она вступила в неравный брак, с мужчиной старше ее на на двадцать с лишним лет. Но Корвин умел очаровывать женщин далеко не только молодостью и красотой. И посему глаза ее сейчас наполняли еще не высохшие слезы и искреннее горе.
  - Я рада, что Вы приехали и читали молитвы над его могилой, - во время самого обряда Беатрис старалась говорить на ломаном венгерском. Но когда мы оказались вне глаз родственников и придворных, только в сопровождении охраны, быстро перешла на родной итальянский. -Матиаш очень просил, чтобы Вы навестили его и успели исповедовать.
  - Увы, - я склонил голову, чтобы она не видела моих глаз. - Людям не дано летать, подобно птицам.
  Возможно, на этой исповеди я мог бы услышать много интересного. Но отчего-то возникло стойкое нежелание знать то, что полагается знать лишь Богу. Не то, чтобы я боялся прошлого Корвина Хуньяди. Но перспектива проникнуть в его тьму вызывала во мне стойкое отторжение. И хотя я действительно стремился успеть, обстоятельства, к счастью, оказались сильнее меня.
  - Я помню, незадолго до смерти Матиаш попросил Небеса, чтобы Вы успели на поминание. Он умирал в сознании, - Беатрис сцепила тонкие пальцы, но не замедлила шаг на пути к собору.
  Я только и мог, что положить ладонь ей на спину. И добавить немного чарма, чтобы ей стало легче:
  - Я буду молиться за него еще, сколько положено. И, лучше, если Вы попросите об том же других священников. Чем больше людей молится за усопшего, тем лучше.
  Беатрис несколько раз судорожно кивнула и всхлипнула, закусив губу.
  Тем временем мы поднялись к самому собору Святого Штефана.
  - Северная башня, - вдовствующая королева перевела разговор на другую тему, видимо, чтобы снова не зарыдать. - Ее так и не успели достроить. Может быть, кто-то завершит ее строительство после нас. Войны с турками и присутствие Фридриха все время мешали, как уверял Маттео. Он начал заниматься собором снова, едва появилась возможность. Но успели только обновить фасад и сделать ту самую икону. Вы увидите ее. Она великолепна.
  При воспоминании об иконе Беатрис словно стало легче на душе.
  Мы стояли на площади. Откинув я голову, я воззрился на изящную и величественную громаду древнего собора. Южная башенка гордо взмывала в пасмурное сине-серое зимнее небо.
  Северной же словно не хватало короны. И она тянула к облакам голые зубцы, будто многочисленные руки.
  - Идемте внутрь, Ваше преподобие, - Беатрис позволила мне созерцать здание, но не долго.
  
  Внутри собора не оказалось почти никого. Лишь служка, зажигающий свечи и лампады.
  Перекрестившись на образа, вдовствующая королева прошла вглубь. Туда, где перед большой иконой, висевшей на северной стене, горели три лампады. Беатриче призвала служку и велела зажечь ладанку.
  Я приблизился. Канонический профиль святого... Но в нем всегда можно узнать знакомые черты, если тебе известна модель. Стиль тоже оказался узнаваем. Я мрачно усмехнулся. Возможно, я слишком много переобщался с итальянскими художниками-мирянами.
  - Кто ее рисовал?
  - Какой-то художник из Тосканы. Он назвался Пьетро Сфорца.
  - Что он здесь делал?! - я позволил себе удивиться, но быстро одернулся, обернувшись к королеве. - Простите, сеньора. Просто я, кажется, знаком с художником и удивлен тем, что он внезапно уехал надолго из Италии, не известив меня.
  "...я до сих пор не знаю, как относиться к нему - как святому или же как к преступнику и колдуну, достойному повешения", - всплыли в памяти слова Корвина, сказанные два года назад на званом обеде в Ватикане.
  Я изучал икону. И был благодарен, что рядом со мной нет того, кто послужил для нее моделью. Я решил не рисковать, и в эту поездку не взял с собой Габриэля, оставив в Риме.
  Не взял Штефана, да? Так правильнее, наверно, сказать. Но имя и корона перешли к другому человеку вместе с прошлым моего подопечного и слуги. История не знала еще ни одного короля, что оставался бы вечно юным. Таким, как я и Габриэль, каким бы чудом он не обрел дар долгой жизни, место в тени великих и под прикрытием церкви.
  - Придворные говорили, что Матиаш сильно изменился, вернувшись из Италии. Еще он привез с собой того самого художника, очень богобоязненного и, я бы сказала, необычного человека, - повествовала Беатриче. - Но я не знала Матиаша, каким он был раньше. Я видела его лишь в Италии и здесь. Впрочем, если сравнивать со слухами, по возвращении из Италии он много пил и стал очень богобоязнен. Он выехал из Будапешта в Вену. И занимался жертвованием нуждающимся и строительством церквей. Он был нежен со мной, обходителен со своим окружением, внимателен и милосерден к чужим страданиям.
  - Он и в самом деле сильно изменился, сеньора, - я думал, что не верю своим ушам. - Человек, о котором Вы рассказываете - совсем не тот Матиаш Корвин Хуньяди, какого я знал.
  - Ему снились кошмары, почти каждую ночь... - королева Беатриче подняла на меня красивые заплаканные глаза. - Он рассказывал, что видит ад. Это ... сильно меняет людей. Возможно, он нагрешил в прошлом. Кто из нас безгрешен? Но он искренне каялся. Я уверена, Господь простил моего дорого Матиаша.
  - Все может быть, - еле слышно пробормотал я. - Все может быть, сеньора. Господь наш милосерден, равно и ангелы его. Скажи мне одну вещь. Вы что-нибудь слышали о Штефане чел Марэ, господаре Молдовы? Вроде как он и Ваш супруг приезжали в Рим вместе.
  - Только то что, что Штефан разбил наголову турецкие войска и строит теперь монастырь на горе Афон, - Беатриче вытащила из кармана платок и сделала несколько быстрых вздохов - характерного признака подступающих рыданий. - Выбудете молиться за него в нужные дни?
  Мне стало искренне жаль Беатрис. И я подошел и обнял ее, прижав к своей груди. Она не сопротивлялась.
  - Конечно, сеньора. Я же обещал.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"